Мемуары мертвого незнакомца Ольга Геннадьевна Володарская
        У этих детей было так мало общего… Маша - дочка большого человека, умница, будущая актриса. Давид - дворовая шпана из неблагополучной семьи. Но ничто, казалось, не сможет их разлучить… Пока в их отношения не вмешался Зураб, старший брат Давида. В итоге - три разбитых сердца. Три поломанных судьбы… Спустя двадцать лет эти трое снова встретились. Город детства позвал Машу и Давида, где по-прежнему жил Зураб. Вернулся туда и их младший брат Гиоргий, пропавший в двенадцать лет. Милый мальчик по кличке Одуванчик, защитник бездомных собак и птиц-подранков. Никто не знал, где он провел все эти годы, чем занимался. А он не мог ничего рассказать, страдая от амнезии… Одуванчика застрелили из снайперской винтовки спустя пару дней. И те, кого судьба разлучила много лет назад, объединились, чтобы узнать, кто и почему это сделал…
        Ольга Володарская
        Мемуары мертвого незнакомца
        В Тбилиси я впервые попала в декабре 2013-го и сразу влюбилась в этот город. Спустя два месяца я вернулась, чтобы снова окунуться в его потрясающую атмосферу и начать писать эту книгу…
        P. S. Все персонажи вымышлены, любые совпадения случайны.
        Пролог
        НАШИ ДНИ…
        Витрина книжного магазина на Старом Арбате была отлично оформлена и грамотно подсвечена. Она так и притягивала взгляд. Даже те, кто просто проходил мимо, приостанавливались возле нее, чтобы взглянуть на выставленные в ней книги. Но эти люди не задерживались у витрины дольше минуты - шли дальше. В отличие от Зураба Ристави. Он стоял возле нее уже полчаса. А все потому, что за стеклом среди прочих книг находился и его роман «Дневник монстра», вышедший два года назад в Грузии и вот теперь изданный в России.
        Зураб сожалел о том, что магазин закрыт, иначе он зашел бы. Во-первых, для того, чтобы приобрести экземпляр своего романа, а во-вторых, передать комплимент дизайнеру. Поработал он на славу. Все книги по-разному подал. Например, томик с классическими новеллами французских авторов поставил на пюпитр. «Покет» с любовным романом прислонил к винтажному зеркалу в золоченой раме. Между страниц криминального чтива сунул кинжал, а острие его вогнал в деревяшку, и получилась оригинальная подставка. А вот книга Зураба оказалась заключенной в клетку. Когда-то там жил безобидный хомячок или попугайчик, но теперь в нее, поржавевшую, чуть деформированную, был заключен… «монстр»!
        Вынув из кармана телефон, Зураб сделал несколько фотографий на память. Пора было идти. Он и так задержался. А его, между прочим, ждут.
        Зураб бросил прощальный взгляд на витрину и чуть не вскрикнул. В стекле отражалось лицо человека, которого он когда-то сам похоронил. Собственными руками вырыл ему могилу, сбросил туда тело и закидал землей…
        Монстры не возвращаются!
        Или?
        Зураб резко обернулся. Он ожидал увидеть за своей спиной единственного человека, который вызывал в нем ужас, но…
        Тротуар был пуст. Ни души. Впереди и сзади люди. А за спиной никогошеньки.
        Померещилось!
        Зураб облегченно выдохнул и продолжил путь.
        Часть первая
        Глава 1
        ТРИ ГОДА НАЗАД…
        Он стоял у окна и пил виски. Глотки делал мелкие, частые. И всякий раз, когда подносил стакан ко рту, кубики льда на дне позвякивали. Этот звук умиротворял. Как и тридцатилетней выдержки скотч. Как и вид из окна…
        Ночной Тбилиси завораживал. Набережная Куры, громада церкви Самеба, статуя матери Грузии на горе Мтацминда, крепость Нарикала - все это светилось и будто парило в воздухе. А вокруг этих «планет» сверкали мириады огней-звездочек: фонарей, окон, витрин…
        Целая Вселенная!
        Пожалуй, все крупные города выглядели примерно так же. Но Тбилиси был не просто столицей Грузии и туристическим центром страны. Тбилиси был городом, в котором он родился и вырос…
        То есть центром ЕГО Вселенной.
        Давид сделал еще один глоток и отставил стакан. Крепкий алкоголь зажег желудок, в котором с утра ничего не было. Нужно поесть.
        Он подошел к шифоньеру, распахнул дверцы, взял с полки свитер и джинсы и стал одеваться. Конечно, можно заказать ужин в номер, но Давиду хотелось посидеть в ресторане, послушать грузинские песни и разговоры посетителей. Он так отвык от этого за годы жизни в России.
        Одевшись, он посмотрел в зеркало. Выглядит, как всегда, безупречно. Подтянутая фигура, волнистые черные волосы, посеребренные сединой, трехдневная щетина на волевом подбородке, ровный загар - все работает на имидж идеального самца. Давид не старался его поддерживать. Получалось как-то само собой. Спортом он занимался от случая к случаю, стригся раз в месяц, но волосы были послушными и хорошо лежали, а бриться каждый день ему просто-напросто было лень. Что же касается загара, то его смуглая кожа быстро им покрывалась. Давиду удивительно повезло с фактурой. Он умудрялся прекрасно выглядеть, не прилагая к этому никаких усилий. Сейчас, например, у него даже глаза не красные. Хотя он спал от силы четыре часа за эти сутки.
        Давид спустился на лифте в фойе. Хорошенькая администраторша лучезарно ему улыбнулась. В улыбке ее было больше женского кокетства, чем профессиональной вежливости.
        - Могу я вам чем-нибудь помочь?  - обратилась к нему она.
        - Нет, спасибо,  - ответил он.
        - Может, вызвать машину?
        - Я прогуляюсь…
        И он покинул отель.
        Он не стал селиться в «Марриотте» и «Редисоне», как делали люди его достатка. Центрального проспекта Руставели тоже избежал. Выбрал частную гостиницу в старом городе. Снял пентхаус с видом на город. Благодаря тому, что отель стоял на возвышении, а остальные дома были гораздо ниже, вид из окон открывался удивительный. Это стало решающим при выборе места проживания на время пребывания в Тбилиси.
        Давид не спеша спустился по узкой улочке к ресторану, где подавали когда-то лучшие в городе хачапури по-аджарски. Сейчас же, как он понял, заведение было рассчитано на туристов. С террасы доносилась в основном английская и русская речь. Значит, хачапури тут уже не те. Давид развернулся и зашагал прочь от ресторана.
        Тбилиси сильно изменился с тех пор, как он был в нем последний раз. Грузины все, как один, ругали своего президента, но надо отдать ему должное, город он привел в порядок. По крайней мере, туристическую часть. Гулять по ней было приятно. Давид дошел до серных бань, сел на лавочку в сквере. Есть по-прежнему хотелось, но он не знал, какой ресторан посетить, чтобы не разочароваться в кухне. Он так скучал по настоящим хинкали, хачапури, чахохбили. Во многих странах бывал в грузинских ресторанах, но ни разу блюда не удовлетворили его. Почему? Вроде и повара искусные, и рецептура соблюдена, и продукты свежайшие, и специи те, что надо, но не то… Вода не та? Воздух? Энергетика? Что?
        - Такси не желаете?  - обратился к Давиду по-английски пожилой мужичок. Принял за обычного туриста.
        - Отвези меня в хороший ресторан,  - попросил Давид по-грузински.
        - В какой желаешь, дорогой? У нас сейчас много всяких открылось. Даже японские есть.
        - В грузинский. Где готовят нежнейшие хачапури и самые сочные хинкали. Где поют душевные народные песни и танцуют заводные танцы. Где домашнее вино черно и терпко…  - В Грузии красное вино называли черным, и Давид сейчас об этом вспомнил.
        - Есть такое место!  - восторженно воскликнул таксист.  - Харчо там такое, что я плачу от счастья, когда кушаю.
        У Давида сразу слюнки потекли. Супа он тоже хотел. А еще пхали. Это холодное блюдо, сформированное в форме котлеток из вареных овощей (сельдерея, моркови или свеклы), зелени и орехов, было не так известно за пределами Грузии, как то же харчо, но Давид обожал его. В детстве оно было постоянно на их семейном столе.
        - Отвези меня в тот ресторан. И подожди. Если еда там такая, как ты говоришь, заплачу тебе втрое больше.
        Тот закивал и бросился к своему старому «Опелю». До ресторана, рекламируемого таксистом, ехали минут пятнадцать. Все из-за пробок, которые были хоть и не такими, как в Москве, но все равно довольно плотными. Когда добрались, Давид отметил, что здание новое. Такого он не помнил, хотя район знал неплохо.
        Он зашел в заведение, занял столик. На сцене пел пожилой мужчина в национальном костюме, подыгрывая себе на пандури. Давид слышал в детстве исполняемую им балладу. Она ему нравилась.
        Он заказал кучу блюд. Понимал, что не съест и трети, но хотелось полакомиться всем. Если в этом ресторане и вправду хорошо готовят, он будет питаться тут все дни пребывания в Тбилиси.
        Первыми принесли пхали, усыпанные зернышками граната. И кукурузные лепешки. Пхали. Давид попробовал и зажмурился… Как мамины!
        Остальные блюда тоже были на высоте. Как и вино. Давид выпил три фужера и перепробовал всё. Вышел из ресторана с полным животом. Таксист ждал его.
        - И как?  - спросил он, когда Давид угнездился на сиденье.
        - Не обманул.
        Тот расплылся в улыбке.
        - Куда едем?
        Давид хотел назвать адрес своего отеля, но передумал…
        - Отвези меня в Сололаки.
        - А что там?
        - Жил я там.
        - Так ты тбилисец?
        - Да. До восемнадцати лет тут прожил.
        - А я тебя за итальянца принял…
        Он был не первым, кто увидел в стопроцентном грузине Давиде итальянца. Все из-за носа. Он отличался от привычных кавказских. В двадцать семь Давид получил травму. Сломал нос в двух местах. И его пришлось оперировать. Хирург был настоящим творцом. Он слепил из раздробленных костей произведение искусства. Нос, которому позавидовал бы сам Цезарь.
        Таксист лихо вырулил со стоянки и погнал машину по шоссе. Давид, пока ехали, вспоминал…
        Глава 2
        Он вырос в старом Тифлисе. На улочке у подножья горы Мтацминда. В итальянском, как их здесь называли, дворике. Ветхий трехэтажный дом с резными балкончиками, между которыми натянуты веревки для сушки белья, населяло несколько семей. Самой бедной была его, Давида. Мама работала продавцом в хлебном магазине, получала очень мало. Отец почти ничего в дом не приносил. Львиную долю того, что зарабатывал, водя туристов по историческим местам города, он тратил на себя любимого. Чуть ли не каждый вечер сидел с друзьями в ресторанах. Раз в неделю посещал серную баню. Да не в общую ходил, а в номера, где сам Александр Сергеевич Пушкин мылся.
        Мама вышла за него против воли родителей. Те видели, какой это сомнительный тип, и категорически запретили ей связывать с ним жизнь. А она без памяти влюбилась в красивого и умеющего пускать пыль в глаза парня и выскочила за него замуж. Тогда ей было девятнадцать. Через год в молодой семье появился ребенок. Старший брат Давида. А через девять лет детей было уже трое. Все мальчишки.
        Мать в неполные тридцать выглядела на сорок с лишним, а отец как мальчик. Такой же красивый и свежий, как до женитьбы. Поэтому на него по-прежнему обращали внимание женщины. Особенно туристки. И он, как говорится, ни в чем себе не отказывал. Заводил интрижки с многими, с некоторыми вступал в длительные отношения, и они приезжали в Тбилиси регулярно. Одна из таких, москвичка, уже не юная, бездетная, отлично устроенная, так сильно влюбилась в отца Давида, что готова была принять его у себя в столице. Знала, что у него трое детей, и все равно позвала с собой, посулив многое, в том числе хорошее место. И тот сорвался! Жене и сыновьям сказал, что поехал на заработки и либо скоро вернется с мешком денег, либо перевезет семью в Москву.
        О том, что он уехал туда с женщиной, матери сообщили спустя две недели. Она не поверила. За два дня до этого супруг ей звонил, говорил, что скучает по ней и сыновьям, но возвращаться не собирается, потому что уже стал зарабатывать и скоро пришлет денег.
        Не стоит и говорить, что денег они так и не дождались. Как и других звонков. Отец просто пропал.
        Семья осталась бы без кормильца, если бы папаша был таковым. По факту же на ее благосостоянии бегство отца никак не отразилось. Только на психике ее членов. Особенно остро предательство (а как иначе назвать отцовский поступок) переживала мама. Меньше всех Давид. Он был с отцом не особенно близок, в отличие от старшего брата, Зураба. А младшенький, Гиоргий, был слишком мал, чтобы понимать, что к чему. Когда отец бросил их, ему еще годика не исполнилось.
        Соседи помогали семье, чем могли. Кто одежду отдаст, из которой дети выросли. Кто фруктов, овощей, сыра принесет, что сам вырастил и изготовил. Кто старую мебель или даже велосипед презентует. Могли бы продать это, но знали, как Ристави плохо живут. Вот и жалели…
        Когда Гио исполнился год, мама вышла из декретного отпуска. Сына в ясли отдала. Гио, в отличие от крепышей братьев, родился болезненным. Перенес все младенческие хвори. А уж простужался так часто, что, казалось, дунь на него, тут же насморк начнется.
        Когда малыш попал в ясли, все только ухудшилось. Мать не вылезала с больничного.
        - Отправь мальчика в Кахетию к родственникам,  - посоветовала ей подруга.  - Горный воздух пойдет ему на пользу.
        - Ни за что!  - резко ответила та.
        - Умерь гордыню. Не ради себя, ради сына.
        - После того, как отец отрекся от меня?
        - Что ты придумываешь? Не отрекался он…
        - Отец сказал, если ты выйдешь замуж за этого прохвоста, ты мне больше не дочь! Как ты еще это назовешь?  - кипятилась мама.  - А я ведь пыталась наладить с ним отношения! Про гордыню свою забыла, когда Зура родился. Поехала с ним домой, да отец на порог меня не пустил. С мамой в саду разговаривала. Но и за это ей потом от папаши влетело. Ты не знаешь его - деспот! Всех домашних в страхе держит. Они по струнке у него ходят. Одна я посмела ослушаться и сразу стала ему не дочь!
        - Признай, что он был прав, повинись, и он простит.
        - Нет у меня отца!  - отрезала мама.  - Он от меня отрекся.
        Но ее подруга, тетя Карине, все же написала письмо бабушке Зуры, Давида и Гио. Объяснила ситуацию, в которой оказалась ее дочь. Женщина на послание ответила. Она была того же мнения, что и тетя Карине, и просила ее настоять на том, чтоб подруга повинилась перед отцом. Или, как она выразилась, упала ему в ноги. Зная, что этого не случится, Карине написала еще одно письмо и попросила бабушку Дато дать ей адрес кого-то из дальних родственников. Возможно, кто-то из них захочет помочь. Та не отказала. В итоге тетя Карине нашла Гио опекуншу. Это была двоюродная тетка матери. Она жила одна в горном поселке. Потеряв мужа еще в молодости, так больше замуж и не вышла. А ее единственный ребенок умер в младенчестве. Женщине было одиноко, и она с радостью согласилась приютить у себя двоюродного племянника.
        И Гио отправили в Кахетию.

* * *
        Старший брат Давида Зура был очень тихим, домашним мальчиком. Любил сидеть в детской, читать или рисовать. Он жил в своем собственном, очень непонятном Давиду мирке и чувствовал себя в нем комфортно. Единственное, что омрачало его существование, это отсутствие в доме пианино. Он очень хотел научиться играть. Но даже если бы в семье были деньги на покупку инструмента (такую дорогую вещь никто не отдавал даром), то в квартире все равно не нашлось бы для него места. А никакой другой инструмент Зура осваивать не желал.
        Давид был совершенно другим. Дома ему не сиделось. Читать он не любил, а если рисовал, то только на фасадах домов, за что его пару раз выдрала мама. Велик, что соседи отдали Зуре (тот сел на него единожды и, упав, забросил), стал боевым конем Давида. Он называл его Казбеком. Точно такое же имя было у скакуна известного грузинского царя. На «коне» Давид объехал весь Тбилиси. Иногда в компании таких же неугомонных ребят, а зачастую один. Его друзей родители не всегда отпускали из дома, а он был предоставлен самому себе. Мама много работала, поэтому заботу о Давиде поручала Зуре. Но тому было не до младшего брата. Он отвлекал его от любимых занятий. Мешал читать фантастические романы и рисовать космические города. Поэтому Зура позволял Дато заниматься всем, что его душе угодно. Главное, чтоб возвращался вовремя, к приходу мамы. А та являлась домой не раньше десяти вечера.
        Учился Давид плохо, в отличие от брата. Его еле тянули на тройки из сострадания к матери. Даже по поведению ставили «удовлетворительно», хотя большего хулигана среди ровесников и пацанов чуть постарше невозможно было сыскать. Мама порола его отцовским ремнем. Армейским, с пряжкой. И на ягодицах Давида синяки были в форме пятиконечных звезд. Но он все равно продолжал хулиганить, потому что не мог вести себя иначе.
        Внешне братья тоже разительно отличались друг от друга. Старший пошел в предков матери-кахетинки. Был сероглазым и густобровым. Темно-русые брови срастались на переносице, придавая Зуре угрюмый вид. Он вообще был очень космат. Уже в двенадцать лет его тело стало покрываться густой шерстью, а щетина на лице доходила до глаз. Кроме этого, он был ширококостный, кряжистый. Давид же пошел в отцовскую породу. Тонкий, высокий, черноглазый с бровями, будто подщипанными умелой рукой. Отец не уставал повторять, что его мать из древнего княжеского рода. И он «экстерьером» в нее пошел. Так и Давид пошел в бабку-аристократку.
        Младшенький Гио тоже больше на отца походил. Только волосики у него светлые были. И пышные. В доме его все Одуванчиком называли. Когда он, крохотный, двухлетний, бегал по двору за бабочками, казалось, сейчас пушок, что покрывает его голову, ветром унесет.
        Перед его отъездом в Кахетию мама повела всех детей в фотоателье. Решила сделать общий снимок на память. Она села в центре, Зура встал справа, Дато слева, а малыш Гио занял место на маминых коленях. Его шевелюра закрыла ей подбородок, и на снимке она казалась бородатой. По этому поводу мать фото забраковала и не повесила на стену, хотя уже заготовила для него рамку. В нее вместо снимка была помещена миниатюра Зуры.
        - Смотри, какой твой брат молодец,  - не уставала повторять мама, отчитывая Дато за очередное хулиганство.  - Пишет рассказы, рисует… А ты? Только бы напакостить!
        Дато пожимал плечами. Он с ней не спорил. Да, брат молодец. А он разгильдяй. Это вещи очевидные.
        - У Зуры грамоты, медали, дипломы… А что у тебя? Жалобы, штрафы… синяки и шрамы? Опять окно разбил! А мне плати за него. Свалился с дерева, изранился, да еще штаны продрал. Я на одном йоде скоро разорюсь, не говоря уже об одежде.
        - Да ты ее не покупала, нам ее соседи отдали,  - фыркал Дато.  - А йод тебе тетя Карине приносит из поликлиники, где работает.
        - Поговори мне еще!  - кипятилась мама. И снова принималась нахваливать старшего сына.
        Зураба это смущало. А еще он опасался, что Дато его возненавидит. Какая детская психика выдержит такое? Мать постоянно восхваляла старшего сына, принижая среднего. А тот, хоть и хулиган и троечник, а все же не без способностей. Дато отличный спортсмен. Он бегал, прыгал лучше всех, отжимался больше всех, а в футбол играл так, что его к себе в команду брали парни-подростки. Но мама этих талантов Дато не замечала. Считала, что ему просто дурь девать некуда, вот он носится да скачет. А Зура брата, кроме того, что любил, еще и уважал. За многое. Но больше всего за смелость. Давид не боялся никого и ничего. Не то что Зура. Он страшился многого во внешнем мире. Поэтому и был домоседом.
        Но к счастью Зуры, психика у Давида была крепкая. Он хоть и расстраивался, получая нагоняй, но к старшему брату относился с неизменной любовью. А еще он им гордился! Когда рассказ Зуры напечатали в «Пионерской правде», везде таскал газету с собой и показывал приятелям. И если кто-то выражал свое «фи»: в среде хулиганья «писаки» уважением не пользовались, Дато отвешивал ему оплеуху.
        Втроем они прожили восемь лет. Мама за эти годы сильно постарела и чувствовала себя неважно. Пахала в две смены, зарабатывала. Младший пусть и жил не с ними, а все равно на него уходили средства. Мама навещала сына два раза в год и всегда везла в Кахетию деньги и презенты. А как иначе? Спасибо, заботятся о ее мальчике, кормят, поят, но его же еще одевать надо, игрушки ему покупать, книги. И ей так хотелось его побаловать! Хотя бы подарками компенсировать свое отсутствие. Самосвалы, автоматы с вылетающими пульками, настольный хоккей - все это имелось у Гио благодаря маме. Он был ее самой большой любовью. Зура - гордостью. Дато - головной болью.
        Двоюродная тетка скоропостижно скончалась, когда Гиоргию исполнилось десять. Мама поехала в Кахетию, чтобы поздравить сына. Устроили застолье в его честь. Опекунша встала, чтоб сказать тост. Но едва начав, покачнулась и выронила рог, наполненный красным вином. Все решили, что ей от жары стало плохо, тогда невыносимая стояла, и даже в горах люди от нее страдали, но оказалось, оторвался тромб. Не старая еще женщина умерла мгновенно.
        После похорон мама с Гио вернулись в Тбилиси.
        Оба старших брата не видели его с тех пор, как он уехал - всем троим представителям семейства Ристави в Кахетию кататься было накладно, вот мама и моталась туда одна. Да, были фотографии, и братья могли представить, как Гио менялся с годами, однако оба удивились, что он совсем большой. И не такой худенький и бледный, как раньше. Щечки круглые, розовые. Тельце крепкое. А вот волосы как были светлыми и пушистыми, так и остались.
        Гио сразу потянулся к Зуре. Пожалуй, он характером был больше на него похож, чем на Дато. Такой же немногословный, погруженный в себя, мечтательный, неконфликтный, творческий. Вместе с братом рисовал, сочинял какие-то истории. Но он был подвижнее, энергичнее и иногда с Дато играл в футбол. И на Казбеке лихо гонял, получая его во временную аренду.
        Что отличало Гио от братьев, так это любовь к животным. И Зура, и Дато были к ним равнодушны. Первый иногда гладил дворовых кошек, второй - собак, но оба не страдали от того, что в доме нет живности. Людям места мало, какие уж тут питомцы! А Гио очень страдал от того, что ему запрещено заводить пса, кота и даже хомяка. Вот и возился с бродячими животными. И вечно хватал от них лишай. А однажды он голубя с перебитым крылом подобрал. Сделал для него домик и начал выхаживать. Кормил птенчика изо рта в клюв и заразился какой-то болезнью. Не зря же голубей летающими крысами называют. Хорошо, что вовремя начали антибиотики колоть, а то мог бы и не выжить.
        А мама, между тем, погруженная в труды и заботы, совсем позабыла о себе. Что за внешностью следить перестала, ладно, но она и здоровьем своим не занималась. Что-то заболит, она съест таблеточку - и снова в бой. Когда анальгетики перестали действовать, мама все же обратилась за советом к Карине, работавшей в регистратуре поликлиники. Та, отругав ее за наплевательское к себе отношение, отвела за ручку к врачу. Он назначил анализы. Получив результаты, доктор не мог поверить своим глазам.
        - У нее две злокачественные опухоли!  - сообщил он Карине.  - Да такие огромные, что она не то что работать, ходить уже не должна. Рак мозга и шейки матки. Неоперабельный.
        - Она что, умрет?  - всхлипнула Карине.
        - Она уже живет взаймы. Я бы сказал, что она должна была скончаться месяца два назад. А до этого столько же провести в постели.
        - Можно что-то сделать, чтобы продлить ее дни?
        - Боли стали непереносимы, значит, конец близок. Мы можем только облегчить ее страдания.
        - Ой…  - только и смогла вымолвить Карине. Она плакала навзрыд.
        - Нужно сообщить больной о диагнозе. Сама это сделаешь? Или хочешь, чтоб я?
        - Сама…
        Карине долго собиралась с духом. И все же решилась, приняв для храбрости три фужера вина и пузырек настойки пустырника.
        - Ты серьезно больна!  - выпалила Карине, когда они вдвоем уселись на кухне попить чаю.
        - Я так и думала… Чем?
        - У тебя рак.
        - Это плохо,  - вздохнула тяжко мать.  - Операция, химиотерапия, реабилитация… Это ж на год затянется, не меньше?
        - Опухоли неоперабельны. Ничего уже не поделаешь…
        Мать закрыла глаза и просидела неподвижно минуты три. Осмысливала услышанное. Карине ей не мешала.
        - Сколько мне осталось?  - хрипло спросила у нее мама.
        - Мало.
        - Ясно.  - Она открыла сухие глаза, встала со стула и начала готовить чай. Как ни в чем не бывало.
        - Пока есть время, попытайся найти мужа,  - посоветовала Карине.  - Теперь не до гордости…  - Она многие годы пыталась убедить подругу в том, что беглого мужа надо призвать к ответственности, хотя бы материальной.  - В розыск подай. Пусть этого козла отыщут и заставят платить алименты через суд.
        Но мама будто не слышала. Ее мысли текли в ином направлении. Заварив чай, она поставила чашки на стол и сказала:
        - Детям о моей болезни ничего не говори.
        - Сама это сделаешь?
        - Да. Но не сейчас. Пусть побудут в счастливом неведении еще какое-то время.
        - Они уже взрослые. И имеют право знать.
        - Это мои дети, и я решаю, когда наступит для них время узнать правду.
        Но правда сама выплыла наружу уже через неделю. Видимо, время, милостиво одолженное их матери госпожой-смертью, иссякло. И женщина, еще недавно казавшаяся здоровой, только сильно уставшей, стала на глазах меняться. Жизнь вытекала из нее, как песок в часах. Пусть тонкой струйкой, но без остановки. За семь дней она высохла так, что вещи повисли на ней, как на вешалке. И не болезнь сжирала ее изнутри. Вернее, не только она. Больше переживания. Как ее мальчики останутся без нее? Гио совсем еще ребенок. Зура только в университет поступил. А Дато без ее присмотра совсем испортится. Он уже крутится возле всяких сомнительных личностей. А что будет, когда ее не станет? Зура, пусть и совершеннолетний и вроде бы глава семьи, а на Дато влияния не имеет. Как оставить детей? На кого? Разыскать их отца, как советует Карине? Но если человек не вспоминал о своих сыновьях столько лет, значит, они ему безразличны. Максимум, чего можно добиться от него, это каких-то грошей, что отберет у него государство в их пользу. Наверняка ее муженек если и имеет официальную работу, то она минимально оплачивается. И еще не факт,
что его найдут. А мальчишкам нужен неравнодушный к ним человек. Карине с этой ролью справится лучше, чем непутевый папаша. А ее она уже попросила приглядывать за мальчиками…
        - Мама, ты больна?  - спросил у нее Дато как-то за завтраком. В это время они были дома одни. Зураб в университете, Гиоргий в школе, а Дато учился во вторую смену.
        - С чего ты взял?
        - В зеркало на себя посмотри.
        - Устала просто.
        - Мы давно заметили, что с тобой не все в порядке. Первым Зура. Ты же знаешь, какой он чувствительный. И Гио такой же. Он все спрашивает, что с мамой. И никто из них не решался задать этот вопрос тебе.
        - А ты у нас самый смелый в семье?
        - Выходит, так.
        - Вот почему ты так много хулиганишь. Потому что наказания не боишься?
        - Мама, не уходи от темы.
        - Я просто устала,  - упрямо повторила она.  - Доедай кашу, я посуду помою!
        Это были последние слова, которые Давид услышал от матери. Произнеся их, она упала на пол.
        Скончалась она, не приходя в сознание, спустя два дня. Доктора говорили, повезло. Ей не пришлось испытать адских мук.
        Зура был совершеннолетним, и Дато с Гио оставили при нем. Помогала тетя Карине. Служба опеки приглядывала. Жили они на пособие да на то, что удавалось выручить от продажи картин Зураба. Давид «толкал» их туристам на площади Ленина.
        Они худо-бедно справлялись. Но вскоре их семью постигла еще одна утрата… Пропал Гио.
        Без вести!
        Его искала и милиция, и Дато, пользуясь своими связями, но…
        На след брата никому выйти не удалось.
        Одуванчика как будто унесло ветром…
        Тетя Карине тоже исчезла из их жизни. После того как погибла ее единственная дочь, женщина впала в депрессию и отдалилась от чужих сыновей… Что они ей, когда своя кровь и плоть лежит в земле?
        Дато и Зура держались друг за друга какое-то время, но и их судьба развела. Старший Ристави остался в Тбилиси, Дато уехал в Москву.

…С тех пор прошло двадцать лет, и за это время братья ни разу не виделись.
        Глава 3
        Вот и знакомый двор. Точно такой же, как раньше, ни капли не изменился. Те же балкончики, веревки с бельем, крутые деревянные ступени, по которым ночью подниматься крайне рискованно, потому что света во дворе как не было, так и нет. Рассматривая его сейчас, поздним вечером, Давид подсвечивал себе фонариком на телефоне.

«Интересно, кто из старых жильцов до сих пор здесь живет?  - подумалось ему.  - Наверное, те, кто не умер, поразъехались, и теперь двор населяют люди, которых я не знаю?»
        Но тут взгляд его упал на балкон прямо над аркой. На нем стояла ножная швейная машинка «Зингер». Он очень хорошо ее помнил. А еще лучше - хозяйку машинки тетю Розу. Их двор был многонациональным, как и весь Тбилиси. В нем жили и русские, и грузины, и армяне, и евреи. Тетя Роза относилась к последним. Называла себя представителем Богом избранного народа, но ни разу не посетила синагогу, находящуюся всего в десяти минутах ходьбы от их дома. Больше всего времени она проводила на своем балконе за машинкой. Строчила на ней с утра до вечера, болтая с соседями, ругая дворовую детвору, сплетничая с продавцами мацони, приносящими во двор новости со всех близлежащих улиц. Свой «Зингер» тетя Роза никогда не убирала с балкона. Зимой закрывала колпаком и укутывала полиэтиленом. А по весне, распаковав, протирала, смазывала, собственноручно отлаживала. Тетя Роза ухаживала за машинкой с таким трепетом, как некоторые за домашними животными. Сейчас «Зингер» стоял на балконе расчехленный. Значит, тетя Роза до сих пор живет в доме и все еще дееспособна. А ведь ей, по его подсчетам, лет девяносто.
        Давид сделал несколько шагов по направлению к лестнице, что вела в правое крыло здания. Последний раз он ступал на нее двадцать лет назад. Тогда он спускался, покидая родной дом. А теперь поднимался, чтобы туда попасть…
        Если ему, конечно, откроют!
        Дато ждал сюрприз. Дверь оказалась новой, железной, вполне современной, а не такой, как раньше, деревянной, с намалеванным краской номером и ручкой, сделанной из согнутого гигантского гвоздя. Давид остановился возле нее и прислушался. Тихо. И окна темные. Наверняка никого нет. Потому что тот, кто по предположению Дато обитал в квартире, был совой и не мог спать в столь ранний час. Он ложился в два, три утра, а сейчас нет еще и полуночи.
        И все же Давид постучал. Именно постучал, а не позвонил. Та-та-та-та, так он всегда колотил в дверь, будучи ребенком.
        Вдруг из квартиры донесся грохот. Значит, в ней кто-то есть!
        Через секунду дверь распахнулась, и Дато увидел на пороге своего старшего брата. Он тер локоть и морщился от боли.
        - С испугу ударился о стену,  - сообщил Зура.  - Задремал только, а тут стук!
        - Привет, брат.
        - Здравствуй.
        - Можно войти?
        Зура кивнул и посторонился.
        Вот так обыденно встретились братья после долгой разлуки.
        Зураб запер дверь, подошел к настольной лампе и зажег свет. Дато смог рассмотреть обстановку комнаты (дверь во вторую была закрыта). Она тоже почти не претерпела изменений с тех пор, когда он был здесь в последний раз. Мебель та же и на прежних местах. Только телевизор на тумбе другой, да вместо допотопного радиоприемника на подоконнике стоит раскрытый, но «спящий» ноутбук.
        - Присаживайся,  - сказал Зура и указал на стул.  - Я сейчас…
        Он вышел на балкон и вернулся с бутылкой и парой яблок. Молча достал с полки стаканы и разлил по ним спиртное. В нос Давиду ударил запах домашней чачи.
        - За встречу!  - поднял стакан Зура и, не чокнувшись с братом, выпил. Дато последовал его примеру.  - Закуси!  - Он протянул ему яблоко. Давид схватил его и вгрызся зубами в сочную мякоть. Давно он не пил таких крепких напитков - в чаче было не меньше шестидесяти градусов.
        - Как дела?  - спросил он.
        Зураб пожал плечами. Затем проговорил:
        - А ты изменился.
        - Ты тоже…
        Давид помнил старшего брата худощавым, хоть и ширококостным, с растрепанными волосами русого цвета и светлым мечтательным взглядом. Теперь Зураб стал мужчиной с мощными сутулыми плечами и округлым животом, натянувшим трикотаж майки. На голове короткий седой ежик. Залысины. Глаза тоже изменились. Стали свинцовыми: потемнели и утратили блеск. Когда Зура смотрел из-под сросшихся бровей, взгляд его казался не угрюмым, как когда-то, а враждебным.
        - Я постарел, знаю,  - буркнул Зура и плеснул в стаканы еще чачи.
        - Да я не об этом…
        Хотя брат прав, он постарел. Густая седина, глубокие морщины добавляли ему пять, семь, а то и десять лет, и Зура выглядел не на свои сорок два, а на пятьдесят.
        - А ты все как мальчишка,  - хмыкнул он.  - Да красивый такой… Что с носом сделал?
        - Сломал, пришлось оперировать.
        - Кольца на пальце не вижу. Не женат?
        - Нет. А ты?
        - Смеешься?  - криво усмехнулся Зура.  - Кому я нужен?  - Он поднял стакан и поднес ко рту, но Давид остановил его:
        - Постой, а тост?
        - На хрен!  - по-русски рыкнул брат и опрокинул в себя чачу.
        Дато сделал небольшой глоток и отставил стакан. Пить он больше не хотел. И так за сегодняшний день влил в себя дикое количество алкоголя, да еще и разного намешал. Завтра голова будет чугунной.
        - Как ты живешь, брат?  - спросил Давид.
        - Нормально.
        - Все пишешь?
        - Нет.
        - Даже для себя?
        - Тем более для себя. На продажу я бы написал. Да никому это не нужно.
        - Чем же на жизнь зарабатываешь?
        - Грузчик я.
        Так вот откуда литые мышцы! Раньше-то Зура тяжелее кисти ничего в руках не держал.
        - Много пьешь?  - полюбопытствовал Давид. Живот у Зураба был характерный. Такие обычно не у обжор вырастают, а у любителей алкоголя. Особенно пива.
        - Не так чтобы очень… Как все!
        - С каких пор тебя стало это устраивать?
        - Что именно?
        - Быть таким, как все.
        Он не ответил, вместо этого выпил.
        - Надеюсь, ты не хочешь здесь переночевать?  - спросил Зура после.
        - Нет. Я остановился в отеле.
        - В пятизвездочном, конечно.
        - Нет, в четырех…
        Давил встал, подошел к дивану, над которым висела картина. Море, горы и парусник, плывущий по лунной дорожке и готовый с ней слиться. Сунув руки в карманы, Дато стал всматриваться в морской пейзаж. В детстве он мог подолгу этим заниматься. А все потому, что постепенно картина оживала. Кораблик начинал скользить по волнам, растворяясь в лунном свете, и скрывался за горизонтом или… взмывал в небо?
        Сейчас волшебства не произошло. Воображения взрослого не хватило для этого. Но Давид отметил про себя, что пейзаж все равно ему нравится. Хорошо написан.
        - Больше не рисуешь?  - бросил он через плечо.
        - Нет.
        - Зря. У тебя талант. Мог бы продавать картины на улице. Я видел: на площади Свободы сидят художники со своими работами. Помнишь, я толкал там твои пейзажи? Только тогда площадь носила имя Ленина. Но меня гоняли менты. Теперь же все официально, насколько я понимаю…
        Зура молчал, и Дато обернулся, чтобы посмотреть ему в лицо. Но тот стоял спиной к нему. Давид решил, что снова пьет. Зураб стоял у стола, оперевшись на руки. Голова опущена на грудь. Плечи подрагивают…
        Плачет?
        - Брат!  - окликнул его Дато.  - Что с тобой?
        Зураб обернулся. Глаза сухие, рот искривлен…
        Он смеялся!
        - Ты ничего не понимаешь, да?  - заговорил он.  - Как мы тут жили все это время и как сейчас живем? Свалился со своей радужной планеты в скафандре, сшитом из лепестков-лейблов, и думаешь, ах, как тут здорово! А тут не здорово, инопланетянин! Здесь под зеленой травой выжженная войной земля, за красивыми фасадами - руины, за улыбками людей боль…
        - Все же зря ты перестал писать,  - спокойно заметил Дато.  - Скафандр из лепестков-лейблов - сильно сказано. Опять же твоя любимая тематика - фантастическая. Ты остаешься верен любимому жанру. Только об одном забыл, брат, ты тоже мог улететь с этой планеты на другую. И сделать ее радужной. У тебя было больше шансов, чем у меня.
        - Зачем ты приехал?
        - Соскучился по родному городу…
        - Не в Тбилиси - сюда!  - грубо перебил его брат.
        - Ты не дал мне договорить,  - поморщился Дато.  - Я соскучился по родному городу, улице, дому, двору, квартире. По прошлому своему…  - И добавил с запинкой: - Частью которого являешься ты…
        - То есть ты был уверен, что застанешь меня здесь?
        - Нет. Ты мог быть где угодно. Но я знал, что еще год назад ты проживал в этой квартире.
        - Откуда?
        - Я долго готовился к поездке сюда. Морально, я имею в виду. Но как только планировал ее, сразу какие-то дела наклевывались. Их можно было отложить. Но я хватался за них, чтобы найти причину не поехать. В прошлом году я решил и забронировал билеты. А еще попросил одного из своих друзей-грузин, не потерявшего связи с родиной, узнать, кто сейчас живет в нашей квартире. Сообщили, что ты. Спросили, хочу ли я узнать подробности о тебе. Я ответил отрицательно. Думал, что у тебя все хорошо.
        - У человека, живущего в такой хибаре, разве может быть все хорошо?  - фыркнул Зура.
        - Я не знал, что тут все по-прежнему. Наша улица - одна из артерий сердца Тбилиси. То есть район - супер. Дом старинный. Над аркой даже мозаика девятнадцатого века сохранилась. Это офигеть, как круто, жить в историческом центре в доме дореволюционной постройки. В Москве, как и в тех европейских столицах, где я бывал, это могут себе позволить только богатые люди. Я думал, тут все отреставрировано, перестроено, обновлено в техническом плане. Как на Руставели, например, или у бань. Я прогулялся по улицам. Красота кругом.
        - Я не зря сказал, что за фасадами скрываются руины,  - пожал мощными плечами брат и вернулся к основной теме разговора.  - Почему же ты не приехал в прошлом году? Опять струсил?
        - В тот раз нет. Не получилось реально.
        Зураб даже не стал делать вид, что поверил. Он сел за стол и выпил еще чачи. Дато видел, что он вливает ее в себя через силу, не получая удовольствия, хлещет виноградный самогон. И ведь не законченный алкаш. Те пьянеют мгновенно. А Зураб чуть захмелел и продолжает накачиваться…
        Неужели приезд брата так его взбудоражил?
        - Я скоро уйду,  - сказал Дато.  - Но хочу спросить перед этим…
        Густые брови Зуры взметнулись вверх.
        - Если б я захотел остаться у тебя, ты бы меня выгнал?
        - А… Вот ты о чем…  - Он покосился на бутылку, но пить не стал.  - Выгнать не выгнал бы, но… Убедил бы тебя тут не оставаться.
        - Причина?
        - Мне тебя положить некуда. Знаю, по законам гостеприимства я обязан уступить тебе постель, а сам лечь на полу, но у меня спина надорвана, ей комфорт нужен.
        - А что с остальными кроватями? Их было три.
        - Две, деревянные, я давно сжег, когда мы тут без света и тепла сидели.
        - А железная?
        - Занята.
        - Так у тебя… Кто-то?..  - Дато указал на закрытую дверь соседней комнаты.
        - Да.
        - Что ж… Мне пора.
        - Не спросишь, кто занял нашу мальчишескую спальню?
        - Думаю, это не мое дело.
        - Ошибаешься. Это дело и твое тоже.
        - Не понял…
        - Сейчас поймешь.
        С этими словами Зураб шагнул к двери и открыл ее.
        Это была их детская… Дато помнил каждый ее сантиметр. Именно сантиметр, потому что комната была крайне мала. Десять квадратных метров от силы. В квартире Давида сейчас ванная больше, и ему в ней порой не хватает места. А в детской они обитали когда-то втроем. И каждый сантиметр имел значение. Например, Зура мечтал иметь отдельный стол, чтоб рисовать за ним, он был согласен даже на табурет. Если усесться на пол, то можно удобно разместиться, и братья не будут ему мешать (они делали уроки за одним столом, постоянно толкаясь локтями). Не хватало сантиметра, чтобы стол вошел между кроватями, а другого свободного пространства не было.
        Но сейчас в комнате оказалось довольно много места. В ней осталась одна кровать и письменный стол, тот самый, за которым они толкались локтями. На нем вместо книг, альбомов и всякого хлама, таскаемого в дом Гиоргием, грудой были навалены вещи: одежда, рюкзак, какая-то котомка весьма потрепанного вида. На кровати же лежал мужчина. А Дато подумал, что у Зуры девушка ночует.
        Он вопросительно посмотрел на брата.
        - Не узнаешь?  - спросил тот.
        Дато присмотрелся к мужчине. Лампы они не включали, однако благодаря свету, попадающему из соседней комнаты, лицо можно было рассмотреть. Черты правильные, привлекательные. Но общее впечатление не самое приятное. Лицо уж очень сильно осунувшееся, напряженное даже во сне. Как будто человека, лежащего на кровати, терзают какие-то страшные воспоминания или физическая боль, не отпускающая ни на миг. Дато не знал, кто это.
        - Да, я тоже не узнал сначала,  - сказал Зура.  - Хотя он не сильно изменился. Даже волос не растерял, хотя мы думали, что он будет лысым.
        У спящего были светлые кудри: то ли от природы белокурые, то ли седые.
        - Да приглядись ты!  - рассердился Зура.
        Но Давид, как ни старался найти в мужчине знакомые черты, не смог. Устав ждать его прозрения, Зура воскликнул:
        - Это Гио, твой младший брат!
        И тут Давид узнал брата, хотя Гиоргий изменился кардинально. Да, черты прежние, волосы, но выражение лица… Оно было таким открытым раньше, таким радостным и… чистым! Лицом человека, не знающего бед, ненависти, боли. Без печати страдания…

… Чистым, как белый лист бумаги.
        А Зураб, как настоящий художник, смог мысленно стереть все мрачные мазки, что нанесла на него жизнь, и увидеть его прежним… Незамаранным.
        - Где он был все эти годы?  - спросил Давид.
        - Не знаю.
        - Не спрашивал?
        - Спрашивал, конечно. Но Гио не помнит, у него амнезия.
        - Совсем ничего?
        - Практически. Только некоторые картины прошлого. Например, вспомнил, где жил. И пришел сюда. Но имя свое забыл, как и фамилию. Меня не узнал.
        - Когда он пришел?
        - Позавчера. Я услышал стук в дверь, открыл, а на пороге он. Секунду я смотрел на незнакомца, пока не узнал в нем младшего брата. Я так обрадовался! Полез обниматься, а он как шарахнется от меня… Испугался. Я стал успокаивать его, сказал, что я его старший брат. И он вдруг задумчиво проговорил: «Да, кажется, у меня были братья…»
        Зураб говорил довольно громко, и Давид побоялся, что он разбудит Гио. Поэтому приложил палец к губам, призывая поутихнуть, но тот отмахнулся:
        - Он не проснется! Я дал ему снотворное.
        - Зачем?
        - Он не может нормально спать. Стоит ему задремать, как он вскакивает с криком. Какие-то кошмары мучают.
        - Бедняга.
        - Да, жизнь его не щадила. На теле шрамы. Голова пробита в двух местах. Очень худой.
        - Документы при нем есть?
        - Нет.
        - А что в мешке и рюкзаке?
        - Барахло одно. Такое ощущение, что он по помойкам собирал более-менее целые вещи. Но выбросить все это он не дает.
        - Давно он спит?
        - С пяти вечера. Я как пришел с работы, так ему таблетку и дал.
        - Ты проверял, с ним все в порядке?
        - А что с ним будет?
        - Как-то уж очень спокойно он спит для человека, мучимого кошмарами.
        - Снотворное сильное.
        - Я тоже принимал его после аварии. Но, когда спал, все равно ворочался и постанывал.
        Давид сделал шаг по направлению к Гиоргию, но Зура остановил его.
        - Не надо. Разбудишь еще! А мне хотелось бы спокойно поспать. Он же не даст.
        Но Дато не стал слушать брата и подошел к кровати. Гиоргий спал, поджав под себя ноги и сложив на груди руки. Голова опущена на грудь. Спина согнута…
        Поза зародыша.
        В детстве он спал, широко раскинувшись. Будто загорает, подставляя тело под ласковые солнечные лучи. А еще улыбался, даже когда болел, потому что ему всегда снились радостные сны. Он любил по утрам рассказывать их братьям. И Зура написал фантастический рассказ о мальчике, который своими радужными снами спас мир от Апокалипсиса.
        Дато опустился на корточки, заглянул в лицо Гио. Очень бледное. Но морщин нет. То есть это не они «замарали» его лицо…
        - Ну, что? Все в порядке?  - окликнул его Зура.  - Пошли тогда. Мне спать пора. Я встаю рано.
        - Секунду.
        - Завтра приходи. В пять.
        - Он не дышит,  - сказал Дато, склонившись над братом.
        - Брось!
        - Он мертв, Зура.  - Коснувшись пальцами шеи, добавил: - И уже остыл.
        - Выходит, пришел домой умирать? Чувствовал, что конец близок?
        - Я так не думаю,  - возразил Дато, встав и обойдя кровать.
        - Ты не видел его живым. Он был как полутруп. Какая-то смертельная болезнь явно его точила.
        - Возможно, но умер он не от нее.
        - Откуда ты знаешь?
        - Включи свет, пожалуйста.
        Комната тут же осветилась.
        - А теперь подойди и взгляни на тело.
        Зураб приблизился к кровати. Дато молча указал на спину брата. Войдя в комнату, они не видели ее. Гиоргий лежал лицом к двери. Когда Давид приблизился к кровати, не сразу рассмотрел то, что бросилось бы в глаза, если б в комнате было светло. А именно: кровавые пятна на светлой простыне.
        Теперь, когда Зура включил свет, он мог точно сказать, откуда вытекла кровь. Из ран на спине младшего брата. Их было несколько. Все огнестрельные.
        - Его что? Убили?  - хрипло пробормотал Зура.
        - Да. И, похоже, я знаю - кто.
        - И кто?
        - Ты, брат…
        Глава 4
        ПРОШЛОЕ…
        Он мчался по проспекту Руставели на своем Казбеке. Ветер свистел в ушах. Давид, набрав скорость, распрямил ноги, раскинул руки и ехал стоя, подобно всаднику из цирка. Их с классом водили на представление, и Дато так впечатлили джигиты, лихо скачущие по арене на своих жеребцах, что ему сразу захотелось стать таким же. Но коня у него не было, и Давид решил научиться проделывать трюки на своем велике. Пока ему удавалась только езда без рук и стойка. Но он намеревался научиться «гарцевать» на своем Казбеке, поднимая его на дыбы, и перепрыгивать через преграды точно так, как циркачи на скакунах.
        Давид долетел до здания театра, дальше дорога шла немного под уклон, и он собирался проехать по инерции еще метров сто, а затем лихо развернуться. Но тут из-за колонны, поддерживающей мощный козырек над крыльцом, вынырнула девочка. Дато едва не сшиб ее. Хорошо вовремя заметил и затормозил. Благо, это у него отлично получалось. Он умудрялся резко останавливаться и не падать с велика.
        - Смотри, куда прешь!  - закричал на девочку Дато. Он очень испугался за нее.
        Та часто-часто заморгала. Глаза у нее были небесно-голубые. А ресницы и брови черные, в отличие от рыжеватых волос.
        - Чего вылупилась? Ворон, говорю, не считай. На дорогу гляди!
        Девочка, на первый взгляд, ровесница Дато, прикусила нижнюю губу. Рот у нее был слишком крупным для узкого личика. И ярким. Он контрастировал с молочно-белой кожей точно так же, как и брови с ресницами.
        - Только не реви!  - взмолился Дато, ненавидящий девчачьи слезы.
        - Я не понимаю,  - прошептала девочка по-русски.
        - Ты не местная, что ли?  - спросил он, перейдя на ее язык. Он знал его вполне прилично. Среди его друзей было два русских пацана. Да и в школе они начали этот язык изучать.
        - Нет, мы в Тбилиси две недели назад переехали. Но по-грузински я пока не понимаю. И город знаю плохо. Заблудилась я…
        - Где ты живешь?
        - На Плеханова.
        - Так это недалеко.
        - Знаю. Но никак не могу дорогу домой найти. Я без спросу ушла…
        - Без спросу?  - удивился Дато. Девочка показалась ему настоящей паинькой, такие родителей во всем слушаются.
        - Да,  - с вызовом ответила она.  - Я слышала, что при театре драматический кружок для детей есть. Хотела записаться. Родители обещали меня сводить, но им все некогда. Вот я и не выдержала, одна пошла. Вернее, побежала, пока никого дома нет. А теперь не помню, где он, дом. Стою тут уже десять минут и никак не вспомню, в какую сторону идти.
        - Я покажу тебе.  - Девочка просияла, рот растянулся до ушей. Настоящая обезьянка. Но Давиду все в ней нравилось, включая улыбку.  - Ты записалась в кружок?  - спросил он.
        - Мне сказали, что грузинский язык знать надо. А меня в русскую школу отдали. И я ничего не знаю по-вашему. Только «хо» и «ара». «Да» и «нет». А мне языком владеть надо, потому что я артисткой стать хочу. А ты кем?
        - Наездником. В цирке выступать.
        - Здорово!  - восхитилась она.  - Тебя как зовут?
        - Давид. Дато. А тебя?
        - Мария. Маша.
        - Маш, ты номер дома своего помнишь?
        - Да. Сорок.
        - Тогда садись на раму, поехали. Домчимся за пять минут.
        - Нет, давай не так быстро… Я боюсь!
        - Ладно, я потихоньку поеду.
        - Может, лучше пешком пойдем?
        Давид не стал спорить. Пешком так пешком. Тем более его верный скакун мог в любой момент захромать. Иначе говоря, колесо часто спускало, и не факт, что не сдуется стремительно, едва Маша усядется на раму.
        - А вы откуда приехали?  - поинтересовался Дато, взяв Казбека «под уздцы» - за руль то есть.
        - Из Москвы. Папу моего министром пищевой промышленности Грузии назначили и перевели сюда. Он рад. Мама тоже. Такое повышение! А я здесь несчастна. Все новое, незнакомое…
        - Привыкнешь. У нас хорошо.
        - Жарко,  - вздохнула она тяжело.  - Конец апреля, а уже дышать нечем.
        - Это только на проспекте. А если чуть выше подняться…  - Он остановился, развернулся и показал на Мтацминду.  - Была там?
        Маша отрицательно мотнула головой.
        - Там знаешь, как прохладно? Даже в жару. А вид какой! Хочешь, сейчас туда поедем?
        - Нет, мне домой нужно,  - неуверенно проговорила она.
        - Тебе все равно влетит за то, что ушла без спросу.
        - Да, но если я ненадолго задержусь, меня просто отругают…
        - А если надолго?
        - В угол поставят.
        Давид фыркнул. Подумаешь!
        - Мы недолго?  - с надеждой спросила Маша.
        - За час управимся.
        - Тогда поехали!  - азартно выкрикнула она.
        - Уже не боишься?
        - Боюсь. Но все равно…  - И смело запрыгнула на раму.
        Давид забрался в седло. Казбек закряхтел. «Только не развались,  - мысленно взмолился Дато.  - И не захромай, пожалуйста… А то не доедем, там же в гору…»
        Они благополучно добрались до горы. Давид бросил велосипед и взял Машу за руку.
        - Сейчас в гору подниматься будем. Держись за меня. А то упадешь и испачкаешься…  - На ней был белоснежный костюмчик с яркими кармашками. Дато такие наряды только по телевизору видел на девочках из иностранных фильмов.
        Маша кивнула. Лицо у нее в этот момент было очень серьезное и сосредоточенное. Как будто ей предстояло покорить Эверест. Давид улыбнулся ей ободряюще, и они полезли в гору.
        На Маше были красные туфельки с золотыми пряжками и белые гольфы. И то, и другое тут же покрылось пылью. Но она, казалось, этого даже не заметила, упорно взбиралась по тропе вверх. Ее ладошка вспотела, и Давид боялся, как бы она не выскользнула из его руки. Но все закончилось благополучно, и они поднялись на излюбленное место Дато. Оно находилось не на самом верху, но вид с него открывался не хуже.
        - Ну, как?  - спросил Давид у Маши.
        - Здорово!  - восхитилась она, обозрев панораму.
        - Присаживайся.  - И он указал на поваленное дерево, которое использовал вместо лавочки.  - Отдохнем и будем спускаться.
        Они сидели, глядя на Тбилиси сверху. Давид показывал ей на крыши некоторых домов и купола церквей и рассказывал о них. Его отец был гидом, и мальчик многое знал о своем городе. Маша слушала его с интересом. А когда речь зашла о ресторане у телевышки, где подавались вкуснейшие пончики (отец пару раз водил сыновей туда), девочка захлопала в ладоши и воскликнула:
        - Обожаю пончики! Пойдем туда?
        - Пешком долго подниматься. На велосипеде тоже. На фуникулере надо.
        - Поехали на нем!
        - Ты же домой хотела через час попасть.
        - Все равно влетит, ты же сам говорил!
        - Да, но…
        Давид замялся. Ему стыдно было признаться, что поездка на фуникулере и покупка пончиков для него непозволительная роскошь. Его карманы были совершенно пусты.
        - У меня пять рублей есть!  - сообщила Маша, вынув из красного кармашка на груди купюру. Она как будто прочитала его мысли.  - Давай их промотаем!
        В желудке Давида было совершенно пусто, как и в карманах. Он умирал от голода. Но даже если б был сыт, не отказался бы от пары пончиков с заварным кремом и стакана молочного коктейля. Пяти рублей им хватило бы и на подъем, и на пир…
        Но он не мог позволить девочке заплатить за себя! Это не по-мужски.
        - Нет, давай вернемся. А пончики есть пойдем в следующий раз.
        - Хорошо,  - тяжко вздохнула она.
        - Мы грязные оба, посмотри! Да и тебя дома заждались. Волнуются.
        - Ты прав. Давай спускаться?
        Давид кивнул и, взяв Машу за руку, последовал к тропе.
        Они быстро спустились, сели на велик и поехали к Машиному дому. Улица Плеханова была застроена красивыми зданиями разных эпох: как старинными, дореволюционными, так и более-менее современными, построенными в сороковых-пятидесятых годах двадцатого века. Маша жила во внушительном сталинском доме с колоннами. Когда Давид затормозил у ее подъезда, из него выбежала красивая женщина с заплаканным лицом. Увидев ребят, она бросилась к ним. Давид понял, что это мама его новой подруги.
        - Маша!  - закричала она.  - Ты что творишь? Я уже в милицию звонить хотела!
        - Мама, успокойся, пожалуйста. Со мной все в порядке.
        - Я же запретила тебе уходить далеко от дома! Во дворе гуляй, пожалуйста, но шастать по незнакомому городу опасно!
        - Как он станет знакомым, если дальше двора и школы, которая по соседству с нашим домом, ты мне запрещаешь ходить?
        - Я все расскажу отцу!
        - А я позвоню бабушке и сообщу ей, что вы меня взаперти держите!  - Маша топнула ногой. Ее некогда белый гольф тут же сполз до щиколотки, явив взору Давида грубый шрам на голени.  - И попрошу, чтоб она меня забрала к себе!
        Лицо Машиной мамы еще больше помрачнело.
        - Не впутывай бабушку,  - воскликнула она. И только тут заметила Давида.  - А что это за мальчик с тобой?
        - Его зовут Дато. Он показал мне город. И многое о нем рассказал. Вот ты, мама, знала, например, что свое название Тбилиси получил благодаря теплым и горячим лечебным источникам? «Тбили» в переводе с грузинского означает «теплый».
        - Это все очень интересно, но тебе, Маша, пора учить уроки.
        - Мы что, Давида даже лимонадом не угостим?
        - Нет, спасибо, я не хочу,  - торопливо выпалил мальчик. Он представил себя грязного, в линялой одежде в хоромах москвичей и засмущался.  - Я поеду. Мне тоже уроки нужно учить.
        - Подожди! Оставь мне свой телефон, я тебе позвоню,  - попросила Маша.
        - Лучше ты мне свой.
        Маша продиктовала номер, Давид запомнил. В их дворе телефон имелся только у одной семьи. К ним все соседи бегали звонить. Теперь и Давид будет наведываться, чтобы с Машей связаться.
        Они распрощались, и Дато поехал домой. Теперь он не мчался. И не трюкачил. Просто крутил педали, думая о Маше…
        Какая она все же замечательная! Умная, красивая, открытая… и не зазнайка!
        Давид относился к категории пацанов, которые мало интересовались девочками. У него не было ни дам сердца, ни подруг, ни сестер. Он избегал женского общества. Чувствовал себя в нем некомфортно. Не знал, как себя вести, о чем говорить. Ведь девочки так отличались от пацанов. Но Дато никогда не обидел ни одну из них. Даже противную Зойку, сестру его друга Серого, которая вечно его задирала.
        И вот появилась Маша…
        Ему хотелось позвонить ей в тот же вечер. Но Дато сдержался. Однако утром, придя в школу, он забежал в кабинет завуча (видел, что тот вышел и там никого не осталось) и набрал заветный номер. Ему не ответили…
        Как и днем! Дато решил, что неправильно запомнил номер, и сразу после школы, оседлав Казбека, поехал к Машиному дому. Он провел у подъезда несколько часов, да только напрасно. Девочку он так и не увидел. Он уже решил, что она пригрезилась ему. Но женщина, вышедшая из подъезда, подтвердила, что в дом вселилась русская семья, приехавшая из Москвы, и в ней есть девятилетняя девочка.
        Дато вернулся домой только поздним вечером. Тут же получил нагоняй от мамы, но это его расстроило меньше всего. Хуже, что он так и не увидел Машу.
        - Что с тобой такое?  - спросил Зура, заметив странное состояние брата.  - Натворил что-то?
        - Нет.
        - Заболел?
        - Нормально все…
        - Не похоже,  - покачал головой Зураб.  - Я тебя таким потерянным всего два раза видел. Первый, когда ты разбил окно в кабинете директора и маму в школу вызвали, а ты ей об этом сказать боялся…
        - А второй?
        - Когда ангиной заболел, но терпел боль, потому что иначе тебя бы на футбол не отпустили. Так что с тобой?
        - Ничего,  - упрямо мотнул головой Дато.  - Тебе кажется…
        Даже брату он не мог признаться в том, что влюбился. Да что там брату… Самому себе!
        Чтобы избежать дальнейших расспросов, он тут же улегся в кровать. Но уснуть долго не мог. Думал и думал о Маше, и сердце его колотилось при этом так, что казалось, грохот его разбудит не только брата с матерью, но и весь дом. Забылся он только под утро, и снилась ему Маша. Дато вез ее на Казбеке. Но это был не старый велик, а молодой породистый скакун, как у древнего тифлисского царя. Волосы Маши были распущены, их трепал ветер, и Дато ощущал их аромат…
        Когда проснулся, оказалось, что мама компот варит и по квартире разносится запах кураги, яблок и инжира. Именно этими фруктами пахли духи Маши в его сне.
        Днем он снова звонил и ездил к ее дому. Но опять с нулевым результатом. Маша «нашлась» только через день, в понедельник, уже ни на что не надеясь, Дато набрал заветный номер и услышал знакомый голос:
        - Алло.
        - Здравствуй, это Дато.
        - Ой, как я рада тебя слышать! Привет!
        - Я звонил тебе все дни. Но никто не брал трубку…
        - Мы уезжали в Кахетию. Если б ты мне свой номер оставил, я бы предупредила.
        - У меня мама оттуда родом.
        - Ой, мне так там понравилось! Красота!
        - А ты что же, школу прогуляла?
        - Да я все равно всех своих одноклассников по знаниям превосхожу. Учительница сказала, что меня сразу можно в четвертый класс переводить. А я не хочу. Я на следующий год в грузинскую школу пойду. За лето научусь немного языку и переведусь.
        - Хочешь, я помогу тебе с грузинским?
        - Было бы здорово!
        - Давай сегодня на фуникулере покатаемся? Потом пончиков поедим!
        - Сегодня не смогу. Мама скоро вернется и не разрешит. А вот завтра она поздно домой придет, и я весь день свободна. Заедешь за мной в школу?
        - Во сколько?
        Она сказала, и они, еще немного поболтав, распрощались. Дато, положив трубку, сунул руку в карман и достал деньги. Тут были и бумажные рубли, и мелочь. Копейки он выручил, сдавая бутылки, что находил на улице, а крупные (по его меркам) купюры получил от одноклассника, продав ему свою единственную ценность - нож с десятью выдвижными лезвиями. Отец подарил на день рождения. Дато очень им дорожил не потому, что это папашин презент, нет. Просто такого ножа больше ни у кого из его знакомых не было, и он хоть чем-то мог похвастаться. Многие ребята хотели его выменять на что-нибудь или купить, но Давид не желал расставаться со своим сокровищем. До вчерашнего дня. Когда Лаша Кададзе в очередной раз предложил ему деньги за ножичек, Дато согласился на сделку. Так что теперь ему есть на что угостить Машу пончиками и коктейлем.
        Он заехал за ней на следующий день и удивился, что девочка не вышла из школы вместе со всеми. Он прождал ее пятнадцать минут, но Маша так и не появилась. Опять уехала? Или заболела? А может, после уроков оставили? Но за что? Его-то постоянно задерживали то за плохую успеваемость, то за безобразное поведение. А Машу за что?
        Дато слез с Казбека и зашел в здание. Уроки уже закончились, и коридоры были пусты. Он прошелся по ним. Потом поднялся на второй этаж, чтобы забежать в туалет, и тут услышал голос Маши.
        - Отстань от меня, пожалуйста,  - умоляла она кого-то.
        - Не отстану,  - басовито отвечали ей.  - Я же предупреждал…
        Дато завернул за угол и увидел прижатую к стене Машу, над которой возвышался пацан лет двенадцати. Он наматывал ее хвостик на кулак и ухмылялся.
        - Руки от нее убери!  - приказал Давид.
        - Чё?  - Пацан повернул голову и с презрением уставился на Дато. Тот, конечно, не выглядел сильным соперником, младше гораздо, ниже, худее. Кто такого будет воспринимать всерьез.  - Пошел вон отсюда!
        Дальнейшие переговоры с врагом Дато посчитал бесполезными. Просто подошел к нему и врезал. Раз, другой. Он был драчун со стажем. Имел опыт, сильные руки и необходимое для победы внутреннее спокойствие. Никому не удавалось Дато побить. Даже тем, кто превосходил его в силе. Впрочем, зная это, мало кто с ним связывался. Но этот пацан видел его впервые, вот и недооценил…
        Когда он, согнувшись от боли, выпустил волосы Маши, Дато заломил ему руку и толкнул в уборную, предварительно распахнув дверь.
        - Пошли,  - сказал он Маше и взял ее за руку.
        - Зачем ты так?  - спросила она.
        - Как - так?
        - Сильно избил его…
        - Разве это сильно? Даже не до крови!  - запротестовал Давид.  - Я ему легонько накостылял, чтоб он от тебя отстал. Кстати, если еще раз подойдет, мне скажешь, я с ним иначе поговорю…
        - А ты жестокий!
        - Я справедливый,  - возмутился Дато.  - Никогда не бил никого слабее себя. А девочек пальцем не трогал. Это не по-мужски.
        Они вышли на улицу. Дато подвел Машу к велику.
        - Что этот пацан от тебя хотел?  - спросил он, помогая ей взобраться на раму.
        - Чтоб я с ним в кино сходила.
        - Разве так девочек в кино зовут?
        - Ну, ты пойми, он недалекого ума. Свою симпатию проявляет вот так, через агрессию.
        - Он тебе нравится?  - насторожился Дато.
        - Конечно, нет.
        От сердца отлегло. И Дато бодро помчал. Маша сидела между его вытянутыми руками, прижималась спиной к его груди, и, как в его сне, ветер трепал ее волосы. Только пахли они не фруктами, а ванилью.
        До фуникулера ехать было недолго, но Дато специально выбрал не прямой маршрут, чтобы дорога заняла больше времени. Но вот она закончилась.
        Дато купил билеты и провел Машу в кабинку. Она плюхнулась на лавочку и принялась нетерпеливо ерзать, ожидая, когда начнется подъем.
        - Скоро?  - то и дело спрашивала она.
        Давид заверял, что скоро.
        Наконец кабина тронулась. Маша радостно взвизгнула и прилипла носом к стеклу.
        - Красота какая!  - ахнула она, когда они взмыли над городом. Щеки ее раскраснелись, глаза горели, и пухлые губы то и дело растягивались в улыбке. Давид не мог на Машу насмотреться. Какая она все же красивая! В обычной школьной форме и черном фартуке она выглядела не так, как все девочки, которых Дато знал,  - не безлико, а исключительно. Даже противный коричневый цвет, который он терпеть не мог, шел к ее волосам, глазам и… веснушкам на переносице! Надо же… Он раньше их не замечал.
        Подъем длился не так долго, как Маше хотелось бы. Когда кабина остановилась и двери раскрылись, на ее мордочке читалось разочарование. Если б фуникулер вез на небо, она бы с радостью взмыла туда!
        Дато первым делом повел Машу в кафе. Накупил там пончиков и коктейлей. Девочка пыталась сунуть ему деньги, но он небрежным жестом миллионера отверг их. Пока ели, Маша рассказывала:
        - Моя мама не ладит со свекровью. То есть с моей бабушкой. Папа у меня коренной москвич из профессорской семьи. А мама деревенская. Ее родители всю жизнь в колхозе проработали. Она первая, кто высшее образование в их роду получил. В общем, по мнению бабушки, потомственная колхозница не пара ее сыну.
        - Но он все же женился на ней?
        - Да. Папа очень любит маму.
        - В моей семье похожая история. Только все наоборот. Родители матери запрещали ей выходить замуж за отца. Но она не послушалась.
        - И что? Они счастливы?
        - Нет. Они… расстались.  - Сказать, что отец бросил их, не повернулся язык.
        - Жаль. А мои живут душа в душу.
        - Даже не ругаются?
        - Какая семейная жизнь без ссор?  - пожала плечами не по годам мудрая Маша.  - Ругаются, конечно. Но не скандалят. А если б не бабушка, вообще не ссорились бы. Знаешь, когда мне было четыре годика, меня сбил мотоцикл. Мама гуляла со мной во дворе. И соседский парень на меня наехал.  - Она опустила гольф до щиколотки, и Дато вновь увидел страшный шрам.  - Это с тех времен на память осталось. Нога была сильно изуродована, даже отнимать хотели. Но у бабушки отличные связи в мире медицины, она позвонила куда надо, и меня прооперировал самый лучший хирург кремлевской больницы…
        Дато коснулся пальцем шрама. Он был весь бугристый. Как будто под кожу скрученная веревка вшита. А он, дурак, Машу в гору потащил в день знакомства…
        - Болит?  - сдавленно спросил Дато, его переполняло раскаяние.
        - Давно не болит. Но я долго нормально ходить не могла. Сейчас, слава богу, все хорошо. Даже бегаю. Но бабушка маме до сих пор простить не может, что она меня не уберегла. Первое время после операции я у нее жила. И она меня отдавать не хотела, отец ее еле уговорил. А когда мы в Грузию собрались, она настаивала на том, чтоб меня с ней оставили. Ради моего же блага. Но мы на семейном совете решили, что должны быть вместе.
        - Семейном совете?  - переспросил Дато.
        - Да. Я уже взрослая, и мы принимаем важные решения вместе,  - гордо сообщила Маша. Но тут же повесила нос и добавила: - Только иногда они забывают о том, что я большая, и не разрешают уходить далеко от дома.
        - Волнуются за тебя.
        - Понимаю. Но я не могу постоянно сбегать и врать. Меня рано или поздно поймают.
        - А ты скажи им, что не одна гуляешь и со мной тебе бояться нечего.
        - Ой, нет. Про тебя точно говорить не стоит.
        - Почему?
        - Ты только не обижайся, ладно? Но мама сказала, что ты шпана, и велела мне держаться от тебя подальше…
        Дато тяжело вздохнул. Он уже привык к тому, что матери многих ребят велят своим чадам держаться от него подальше. Но его раньше это не трогало. Более того, он немного гордился тем, что его считают опасным малым. Но то было раньше, а сейчас…
        - Я и сама знаю, что ты хулиган,  - продолжала Маша.  - Еще и драчун, как сегодня выяснилось. Но я уверена, что ты не причинишь мне вреда.
        - Конечно, нет.
        - Поэтому я буду с тобой дружить. Только нам надо выработать стратегию.
        - Чего?  - переспросил Дато. Значения последнего слова он не знал.
        - Объясню, если ты съешь мой пончик,  - улыбнулась Маша.
        - Не понравились?
        - Очень вкусно. Но я не могу есть столько, сколько ты. Ну, что? Поможешь?
        - Запросто…
        И он с аппетитом принялся за Машин пончик.
        - А теперь про стратегию. В переводе с древнегреческого это слово означает - искусство полководца. То есть это военная наука.
        - Понял. Ты имела в виду, что надо разработать план действий.
        - Точно! Ко мне ты приходить не можешь. К тебе меня тоже не отпустят. Придется что-то придумывать.
        - Например?
        - У тебя сестры нет?
        - Только братья. А что?
        - Жаль, я могла бы познакомить ее с мамой и наврать, что это моя подруга, которая будет меня обучать грузинскому языку.
        - Мы можем попросить любую девочку представиться твоей подругой.
        - Но только из вашего двора. Потому что мама будет меня встречать и провожать первое время, пока не убедится, что волноваться не о чем и меня никто по дороге не съест. Это первый вариант. Второй. Мы запишемся с тобой в один кружок, неважно какой, все равно прогуливать…
        - Маша, какой кружок? Туда записываются в начале осени.
        - Точно!  - Она шлепнула себя ладонью по лбу.  - Значит, надо искать девочку. Есть в вашем дворе подходящие? Чтоб надежная и производящая хорошее впечатление на родителей?
        - А может, просто вот как сейчас будем встречаться? Когда твои мама с папой на работе.
        - Нет, так мы будем встречаться, чтобы гулять, играть. А занятия - дело серьезное. Тебе за два с половиной месяца надо так меня подготовить, чтоб я без труда говорила и читала.
        - Почему два с половиной?  - не понял Дато.  - До первого сентября гораздо больше времени.
        - Да. Но я на месяц уеду в Москву к бабушке. И на две недели с мамой в Батуми. Вот и считай.
        Дато погрустнел. Он Машу не будет видеть полтора месяца!
        - А это что у тебя?  - услышал он ее голос.
        - Где?  - встрепенулся Давид.
        - Вот.  - И она указала на нагрудный карман рубахи, где лежала сложенная в несколько раз «Пионерская правда».
        - А… Это газета.
        - Я вижу. Зачем она тебе?
        - Тут рассказ моего брата напечатан.
        - Твой брат пишет рассказы?
        - Не только. Еще картины. Он очень талантлив.
        - Ой, а покажи…
        Дато вытащил газету, развернул, расправил. Она уже изрядно потрепалась, сгибы протерлись, но текст был читаем. И фото можно было рассмотреть. На нем Зура, как всегда, был чуть угрюм, но очень симпатичен. Фотограф удачно выставил свет и выбрал ракурс, и во взгляде брата читалась мечтательность, которая украшала его лицо.
        - Зураб Ристави твой брат?  - воскликнула Маша.
        - Да,  - растерялся Дато.  - Ты его знаешь?
        - Слышала о нем. Он ведь еще и великолепно рисует?
        - Я тебе сразу сказал об этом.
        - В журнале «Юный художник» была статья о Зурабе с фотографиями.
        - В школе проходила выставка его работ. И журналистка из Москвы взяла у него интервью. Обещала прислать экземпляр, но не сдержала слова. Мы решили, что статья не вышла.
        - Вышла. Я читала. И внимательно рассмотрела фото, на них он сам и три его работы. Все очень талантливые, я оценила. Мама тоже. Она сама прекрасный рисовальщик. И живописью интересуется. В семь лет меня в художественную школу записала. И стала покупать мне книги с репродукциями известных мастеров и выписывать специализированные журналы. Только я всего год прозанималась. Поняла, что хочу быть актрисой, а не художником, и отправилась в драмкружок.
        - Журнал сохранился?
        - Да. Но он в Москве, у бабушки. Когда поеду, привезу обязательно.  - Она повернула газету к себе, пробежала глазами по странице.  - Он хорошо знает русский, да?
        - Да. Даже пишет на нем без ошибок. Зура вообще у нас очень умный. И талантливый.
        - Ты гордишься им, да?
        - Очень.
        - Вы совсем не похожи,  - заметила она.
        - Конечно. Он - талант. Я бездарь…  - Дато постарался скрыть обиду. От матери он легко принимал нелестные сравнения с Зурой, но от Маши слышать их не хотелось.
        - Я про внешность,  - мягко улыбнулась она.  - Ты в отца или в мать?
        - В бабку, папину маму. Я не знал ее, только на фото видел. Она из княжеского рода, ее при Сталине репрессировали. А Зура пошел в мамину породу.
        - Познакомишь меня с ним?
        - Конечно. С удовольствием.
        - Вот проблема и решена. Мама будет не просто согласна, чтоб я занималась с Зурабом, она в восторг придет.
        - Но ты же со мной будешь…  - его голос дрогнул,  - заниматься? А не с Зурой?
        - Конечно, с тобой. Ты же мой друг. А брат твой только для прикрытия.
        Через три дня Маша познакомилась с Зурой. Давиду было стыдно приглашать девочку в гости, и они встретились, что называется, на нейтральной территории - на ступенях синагоги. Брат любил это место. А еще скверик во дворе мирно соседствующей с синагогой христианской церкви. Там он мог спокойно рисовать и сочинять свои рассказы.
        Зура не сразу согласился на встречу. Он, как и Дато, избегал общества девочек. Но по другой причине - брат был крайне влюбчивым и боялся выдать себя, находясь рядом с предметом своих грез. А грезил он о многих! Чуть ли не каждый день увлекался новой девочкой, при этом не переставая вздыхать о ком-то из своих старых «любовей». Об этих страстях, бушующих в душе Зуры, не знал даже Давид. Брат делился ими только с бумагой. Писал любовные истории, но тут же уничтожал их. А те девочки, которые не являлись объектами его восхищения, вызывали у него одно раздражение. О чем с ними разговаривать? О куклах, бантиках? Играть в дочки-матери или больничку? С девочками постарше Зура еще мог как-то общаться, но они воспринимали его как малолетку, и он обожал их на расстоянии, влюблялся в последнее время в пятнадцатилетних.
        - Не буду я знакомиться с твоей подругой!  - запротестовал Зура, услышав просьбу брата.  - Еще чего не хватало!
        - Тебе трудно, что ли?
        - Не хочу!
        - Я тебя не так часто о чем-то прошу…
        - Терпеть не могу девчонок.
        - Я тоже. Но Маша особенная.
        - Сколько ей лет?
        - Как и мне, девять.
        - В этом возрасте девочки вообще ужасны. Глупые, вертлявые, капризные, шумные! Знаешь, кого они мне напоминают?
        Дато вопросительно посмотрел на брата. Ему не нравилось, что он сравнивает Машу со всеми. Во время разговора он кидал в стену резиновый мячик. Тот, отлетая, стукался о пол и возвращался к Давиду. В этот раз он его не поймал, и мяч укатился под кровать.
        - Вот его!  - сказал Зураб.
        - Кого?  - не понял Дато.
        - Его!  - Брат достал мячик и стал подкидывать его.  - Девчонки такие же пустые внутри. И скачут, скачут, скачут…
        - Скажешь тоже,  - фыркнул Дато. Сравнение показалось ему неудачным.
        - Ну их…  - Зураб закинул мяч под кровать. Затем взял с полки книгу и стал читать, давая понять младшему брату, что разговор окончен.
        - Я люблю ее,  - выпалил Давид.
        - А?  - Зура решил, что ослышался.
        - Люблю Машу.
        И, покраснев, отвернулся. Таких признаний ему еще делать не приходилось, вот и засмущался.
        - Ты серьезно?  - услышал он взволнованный голос Зураба.
        - Да,  - выдавил из себя Дато.
        - Значит, она действительно особенная…
        - Она самая лучшая в мире!
        - Раз так, я с удовольствием с ней познакомлюсь. Давай завтра?
        И вот они сидят на нагретых солнцем ступенях, едят мороженое и болтают. Зура сначала был скован и неразговорчив. Взгляды, бросаемые на Машу, коротки и настороженны. Она задает ему вопросы, он отвечает рублеными фразами, а зачастую лишь «нет» или «да». Но уже через десять минут (по одному мороженому они уже съели, а их был целый пакет - Дато шиковал, тратя выигранные в «пульку» деньги) Зура расслабился и даже начал шутить. Маша хохотала над его остротами, облизывая перепачканные в подтаявшем пломбире пальцы, а Давид смотрел, как быстро эти двое нашли общий язык, и радовался. Ведь это здорово, когда два самых близких тебе человека симпатизируют друг другу.
        - Как часто вы хотите заниматься языком?  - спросил Зура.
        - Три раза в неделю.
        - А где?
        - Я думала, у вас дома…
        Зура покосился на Дато. Тот тяжело выдохнул и пожал плечами, как бы говоря, знаю, я должен был предупредить ее, но не решился.
        - Маш, у нас не совсем подходящее место для занятий,  - сказал Зура.
        - Почему?
        - Тесно, шумно и… туалет на улице. Ты не привыкла к такому.
        Она посмотрела сначала на него, затем на Дато. Нахмурилась.
        - Вы стесняетесь своего дома или просто не хотите меня там видеть?
        - Хотим, но…  - Дато начал отвечать на ее вопрос, а Зура закончил:
        - Тебе будет там некомфортно.
        - У нас комната метр на метр. Соседи очень шумные. Особенно тетя Роза. А в туалет очередь.
        - Может, вам мама запрещает друзей приводить?
        - Да мама и не узнает! Она раньше девяти домой не возвращается,  - заверил ее Дато.
        - Заниматься можно в школьном дворе,  - предложил Зура.  - Я там отличное местечко знаю.
        - Хорошо, будем там. Но у меня просьба. Покажите мне ваш дом. Вы ведь в итальянском дворике живете? Я давно хочу побывать там, посмотреть, что и как…  - Она умоляюще посмотрела на Дато.  - Пожалуйста…
        Зачем? Зачем она мучила его? Показать ей, этой принцессе, их хибару и не сгореть при этом от стыда Дато не представлялось возможным. У них вообще редко бывали гости. Зура не имел друзей, у Дато их было слишком много, чтобы тащить всю ватагу в дом. Да и неинтересно шпане сидеть в четырех стенах. Хотя к некоторым ребятам из «банды» они иногда наведывались, чтобы посмотреть кино по цветному телевизору «Чайка» или поиграть с железной дорогой. Среди друзей Давида были ребята из вполне благополучных семей. Но их он не постеснялся бы привести к себе. Они мальчишки, такие же, как он, они все поймут, а тут девочка… Да не просто девочка… принцесса.
        И тут он вспомнил, что сказал Зуре, рассказывая о Маше: «Она необыкновенная!» А коль так, она не станет относиться к нему хуже, узнав, в каком непохожем на ее мир месте он обитает. А если ее это отвратит от него, то она никакая не исключительная… а похожа на тех, кого Зура сравнивает с резиновыми мячиками… пустая внутри!
        - Хорошо, мы можем показать тебе наш двор и квартиру прямо сейчас,  - решительно сказал он.
        Зура удивленно округлил глаза, но спорить не стал.
        Через десять минут они стояли посреди двора. Маша с любопытством оглядывалась.
        - Уютно!  - сказала она.  - А пахнет как!  - Это липа, посаженная еще до рождения тети Розы, зацвела и наполнила ароматом весь дворик. Благодаря этому запашок туалета не улавливался. Им подванивало не всегда. Только когда машина ассенизаторов приезжала с задержкой, как в этом месяце.
        - Нам на второй этаж…  - Дато указал на лестницу.  - Ступай осторожно, она очень крутая, можно навернуться.  - И подал ей руку, чтобы помочь подняться, заметив, что это хочет сделать Зура.
        Дверь была не заперта, как у многих в их дворе. Дато толкнул ее и жестом пригласил Машу войти. Она переступила порог квартиры.
        Солнце заглядывало в окно через тюль в крупную дырочку, и все было в золотистых пятнышках. Они покрывали потолок, стены, мебель. А когда порыв ветра колыхал занавеску, они проносились по комнате, как светлячки.
        - У вас очень приятная обстановка в доме,  - сказала Маша. И в ее голосе не слышалось фальши. Казалось, она не замечает убогости мебели, потертости обоев. А видит лишь солнечных зайчиков, скачущих по стенам, да картину Зуры с парусником - от нее она не отводила глаз.  - Я видела этот пейзаж на фото в журнале. Но оно не передало всей его прелести.
        - Хочешь, я нарисую тебе такой же? Этот подарить не могу, он очень маме нравится,  - предложил Зура.
        - Нарисуй.
        - А еще мне хотелось бы твой портрет написать. У тебя очень интересное лицо.
        - Ой, я стесняюсь…  - И Маша на самом деле засмущалась. Тут ее взгляд упал на будильник, стоящий на тумбочке рядом с маминым диваном.  - Как время пролетело! Мне домой надо. Дато, поехали скорее.
        - Поехали.
        - Пока, Зура. Я с мамой сегодня поговорю. Надеюсь, ты согласишься с ней познакомиться, если она захочет?
        - Без проблем.
        - Только не говори ей, что Дато твой брат. Она считает его плохой для меня компанией.
        - Дато - хорошая компания!  - возмутился Зураб.
        - Я знаю, но ей не докажешь.
        - Поехали, Маша,  - поторопил ее Давид.
        Она кивнула и, помахав Зуре рукой, заспешила к двери.
        Дато отвез ее домой. На следующий день, как договорились, встретил после школы (прогулял урок и сбежал с внеклассного занятия). Маша рассказала о том, как мама обрадовалась, узнав, что дочь познакомилась с Зурабом Ристави, и ждет его к ним в гости. На чай с фирменной ватрушкой.
        - Как думаешь, он согласится?  - спросила она.
        - Почему нет?
        - Тогда завтра пусть приходит к трем.
        - Я передам.
        Зураб, как и думал Дато, согласился прийти в гости к Маше. Причем отправился не с пустыми руками, а с морским пейзажем. Он был похож на тот, что украшал мамину комнату, но немного отличался. Кроме парусника на волнах и неба с лунной дорожкой, на нем был маяк, а на его балкончике стоял человек. Судя по очертаниям тонкой фигурки - девочка…
        Маша?
        Дато проводил брата до дома номер сорок на Плеханова. И сел во дворе на детские качели, чтобы подождать его и Машу. Вообще-то он мог провести это время с большим удовольствием - его «банда» погнала в Сабуртало на стройку, чтобы поиграть там в войну. Дато обычно не пропускал такого, но не в этот раз. Все равно он не сможет сосредоточиться на сражении и падет в первые минуты боя, хотя обычно оставался в числе выживших и, как правило, назначался верховным главнокомандующим в финальной битве.
        Он думал, что чаепитие продлится максимум час. А скорее, полчаса. Но вот уже двадцать минут четвертого, а Зуры с Машей все нет. Дато занервничал и стал ходить по двору, сшибая лопухи. Сколько можно чаи гонять? Тем более, жара на улице. Творог Зура вообще не любит, а ватрушки именно с ним…
        - Дато!  - услышал он голос Маши и обернулся. Затем поднял голову вверх. Она выглядывала из окна, свесив голову вниз.  - Ты не жди нас.
        - Почему?
        - Мама сказала, что нам будет удобнее заниматься у нас. В моей комнате. Она сейчас к соседке пошла, решила ее ватрушкой угостить. А мы начнем урок…
        Дато хотел напомнить, что грузинскому языку ее должен был обучать он, а не его старший брат, но Маша уже скрылась из виду, он потоптался еще некоторое время возле качелей, давя сбитые лопухи, после чего оседлал Казбека и помчался в сторону Сабуртало. Он еще успеет к финальному сражению и всех там победит! Но, не доехав до стройки каких-то сто метров, остановился, развернулся и покатил домой. Настроения не было. Дато терзало беспокойство…
        Ему казалось, что сегодня он начал терять Машу.
        Часть вторая
        Глава 1
        Маша открыла глаза и недовольно поморщилась. Снова забыла задернуть шторы, и лучи солнца, бьющие в глаза, ее разбудили. Окна спальни выходили на восток, и летом уже в пять утра комнату заливал яркий свет.
        Она встала. Зевнула, широко открыв рот. В квартире она находилась одна, и можно было не думать о манерах. Маша глянула на часы, они показывали начало шестого. Кошмар! Уснула она очень поздно и совсем не отдохнула. Но если сейчас, задернув шторы, она вернется в кровать, то все равно не сомкнет глаз. Только промучается. Поэтому надо топать на кухню и варить крепчайший кофе.
        Накинув халат, она вышла из спальни. Квартира находилась на проспекте Плеханова (она по старинке называла ее так, хотя ныне он носил имя Агмашенебели). Сварив кофе, Маша вышла на маленький балкончик, где помещались лишь стул и крохотный круглый столик, уселась и закурила сигарету. Сначала покурит, потом выпьет кофе. Он как раз остынет.
        Город еще спал. Даже дворники не начали свою работу. А вот птицы проснулись и заливались на разные голоса. И это в самом центре города! Покой, тишина, пение птах. А еще запах зелени и цветов, а не выхлопных газов. Как не хватало Маше всего этого, пока она жила в Москве. В ней она появилась на свет и провела большую часть жизни, но все равно Тбилиси был роднее.
        Здесь похоронены ее родители, и Маша раз в год приезжает на их могилы. Но не остается в городе дольше чем на пару дней. В Москве у нее работа, дела, друзья, муж…
        И вот две недели назад она бросила все - работу, друзей, мужа - и приехала в Тбилиси, чтобы остаться здесь насовсем.
        Решение приняла в одно мгновение. Узы, связывающие ее с Москвой, разорвала в течение двух дней. Высказала боссу все, что о нем думает, и была тут же уволена. Разогнала бригаду рабочих, возводящих загородный дом, и заморозила стройку. «Лучшей» подруге Наинке сообщила о том, что знает о ее шашнях со своим мужем, и послала подальше. Остальным, не «лучшим», сообщила, что ей предложили отличную работу за рубежом, чему она безумно рада, и обещала писать и звонить. А с мужем расстаться было легче, чем с работой и друзьями, даже предательницей Наинкой.
        - Я все знаю про твои лямуры с Наиной,  - сказала она ему.  - Но ухожу от тебя не поэтому. Просто я тебя разлюбила. Не из-за твоих походов налево. А задолго до того. Но терпела тебя! Боялась все кардинально изменить. А вот вчера осмелела и ухожу.
        - Я тебя не отпускаю!  - рявкнул он.
        - А ты мне не господин. И даже не муж. Ведь ты сам настаивал на том, чтоб мы не оформляли отношения. И имели раздельные бюджеты, так что я тебе ничего не должна!
        И ушла, ни секунды не пожалев о содеянном.
        На следующий день она уже была в Тбилиси. Квартира за годы, пока в ней никто не жил, пришла в запустение. Но все равно в ней вполне можно было обитать. Душ, туалет работали, трубы не текли, мебель не развалилась. А что обои в восьмидесятых клеили, и крашенные масляной краской двери с «заплаткой» из цветной органики посередине сохранились в единичных жилищах и только в казенных домах, это все мелочи. Потом можно сделать ремонт. А пока ей и так хорошо…
        Маша докурила, затушила сигарету и принялась за кофе.
        Сегодня ее первый рабочий день! Нет, формулировка неверная… В театре не работают, а служат. Ее приняли в труппу академического театра, и сегодня она впервые явится туда как член коллектива.
        Маша легко поступила в «Щепку». Но в столице ее карьера не сложилась. И когда ей предложили стать помощником руководителя огромной консалтинговой компании, она согласилась. Деньги очень нужны были. Просто катастрофически.
        И вот через несколько лет она получила возможность вернуться к профессии. Так волнительно!
        Кофе кончился. Маше хотелось выпить еще чашечку, но она не могла заставить себя подняться со стула и отправиться на кухню. Сидеть на балконе было так славно. Радость глазам, слуху, а главное - душе, в ней воцарился покой…
        - Маша!  - услышала она вопль.  - Маша, неужели ты?
        Вот и конец покою!
        Маша обернулась на голос. Он доносился с соседнего балкона.
        - Здравствуй, Ирма,  - приветствовала она женщину, бесцеремонно нарушившую ее покой.  - Как твои дела?
        - А я не знала, что ты тут!  - И начала засыпать ее вопросами, проигнорировав тот, что адресовали ей.  - Давно приехала? Надолго?
        Ирма училась с Машей в одной школе, но в другом классе. Она была старше на год. Слыла первой школьной красавицей. Имела очень эффектную внешность и уже в тринадцать лет аппетитную грудь. Машу недолюбливала, поскольку та перетягивала внимание некоторых ее поклонников на себя.
        - Ты что так рано встала?  - переняла манеру Ирмы Маша и ответила вопросом на вопрос.  - Рань такая…
        - Улетаю сегодня в Стамбул, я сейчас там живу. Самолет в девять утра. Вот собираюсь.

«Аллилуйя!  - пропела Маша мысленно.  - Значит, не будешь мне докучать!»
        - Мне мама говорила, что ты приезжаешь иногда, но я тебя ни разу не застала,  - продолжала трещать Ирма, нарушая тем самым гармонию окружающего мира, где пока проснулись лишь птицы, чьи трели умиротворяли, а не раздражали.  - С кем-нибудь из старых знакомых уже встречалась?
        Маша покачала головой. Хоть кто-то должен помолчать, чтобы стало спокойнее и тише.
        - Да ты ведь и не дружила особенно ни с кем,  - припомнила Ирма.  - Только с Зурой и Дато Ристави. Так вот, Зурика мама часто встречает в магазине, где он грузчиком работает…
        - Грузчиком?  - переспросила Маша. Она помнила Зуру творцом. И думала, что он давно за границей выставляет свои картины или пишет романы под другой фамилией.
        - Да, представь себе. Таскает коробки с замороженными куриными тушками и много пьет.
        - А Давид? Как он?  - Сердце защемило при воспоминании о нем.
        - О Дато не знаю. Как уехал, так ни слуху, ни духу. Может, его в живых уж нет? Шальной был парень…
        - Башибузук,  - тихо вздохнула Маша. Так Давида называл ее отец. (Русский синоним этого турецкого слова «головорез»).
        - Ну, а ты как? В Москве? Как успехи? Замужем?
        - Ирма, извини, мне тоже надо собираться. Рада была с тобой увидеться.
        И Маша нырнула в комнату чуть ли не рыбкой.
        От радужного настроения не осталось и следа. Вторую чашку кофе она выпила без удовольствия. Времени до выхода из дома оставалось еще много, и Маша не знала, чем занять свои мысли. Вернее, те, что лезли в голову, были о прошлом, о Зурабе и Дато, и она гнала их прочь. Хотела переключиться. Но на что?
        И она выбрала «зону комфорта». То есть воспоминания о днях не столь далеких…
        Глава 2
        Со своим будущим мужем (хоть они не зарегистрировали брак, Маша считала Романа супругом) она познакомилась по окончании училища. На одной вечеринке приятельница подвела к ней молодого человека с волнистыми волосами удивительного медового цвета. Маша сначала подумала, что они крашеные. Уж очень эффектно смотрелись. В остальном - парень как парень. Симпатичный, не более. Но эта шевелюра… В нее так и хотелось запустить пальцы, а потом лизнуть их. Казалось, они будут сладкими…
        - Мари!  - обратилась к ней приятельница. В узком театральном кругу Машу Селезневу называли именно так.  - Я хочу познакомить тебя с мужчиной, являющимся твоим страстным поклонником! Его зовут Роман.
        - Поклонником?  - переспросила Маша. Откуда у нее поклонники? Она только неделю назад получила диплом.
        - Именно,  - подтвердил Рома.  - Я видел дипломный спектакль и был покорен вашей игрой. Разрешите угостить вас чем-нибудь?
        Маша милостиво согласилась. Роман унесся к бару и вернулся с двумя фужерами шампанского.
        Они выпили за знакомство. Разговорились. Он работал в финансовом отделе крупной консалтинговой компании. Отлично зарабатывал, имел собственную квартиру. То есть кавалером был перспективным, и Маша решила к нему присмотреться. Она, конечно, еще молода, но о будущем уже пора задуматься. Замуж за коллегу она решительно не желала выходить. Более того, мужчин творческих с недавних пор она игнорировала. Хотелось спокойного, надежного, мудрого, крепко стоящего на ногах взрослого, а не инфантильного, капризного ребенка… Пусть даже талантливого и чертовски обаятельного.
        Маша оставила Роману номер своего телефона и стала ждать его звонка. Молодой человек ей понравился. Пожалуй, она могла бы в него влюбиться…
        Роман не заставил себя долго ждать. Уже на следующий день позвонил, пригласил Машу поужинать. Она не могла в тот день. Решили встретиться послезавтра. Но когда оно наступило, оказалось, что не получается у Романа. Так продолжалось две недели. То у него дела, то у нее. Маша уже подумала - значит, не судьба. Но Роман, узнавший у приятельницы ее адрес, приехал к ней утром с огромным букетом цветов и тортом «Птичье молоко», ее любимым. Она пригласила его на чай и…
        Он остался у нее на два дня.
        Через неделю она переехала к Роману.
        Он полюбил ее сразу. Она откликнулась на его чувства через какое-то время. И когда этот момент настал, не было, как им казалось, на Земле людей счастливее их. Эйфория длилась довольно долго. Два года. А потом… Рома уехал в Сибирь! На такой же срок. Заключил невероятно выгодный контракт и был таков. Машу, естественно, звал с собой. Но она осталась в столице. Не из-за карьеры, она все равно не складывалась, в Москве ее держало другое… То, о чем Роман не знал.
        Они переписывались и перезванивались, один раз виделись - Рома прилетал. Но Маша была уверена, что отношения их не имеют перспективы. Муж скорее всего продлит контракт и останется в Сибири. Там у него хорошо идут дела. И, как она думала, не только профессиональные. Молодой, здоровый, симпатичный мужчина не может не завести себе женщину, долго находясь вдали от супруги. Не исключено, что она станет ему ближе Маши, и Рома останется с ней. Или, как вариант, привезет ее в Москву. Но даже если исключить все это, то два года разлуки в любом случае на отношениях положительно не сказываются. Люди друг от друга отвыкают, и когда воссоединяются, зачастую оказываются чужими друг другу.
        Но мрачные Машины прогнозы не сбылись. Рома вернулся один. И все такой же влюбленный. Он хорошо заработал на Севере и тут же поменял квартиру на бОльшую. Купил новехонький «Мерседес». Маше же досталась его старая машина, но и ту он не переписал на нее, а оформил генеральную доверенность. Он был не жадным, скорее прижимистым. Деньги тратил с умом. Не любил ресторанов, потому что на ту сумму, что они заплатят по счету, можно отлично питаться дома несколько дней. Но приобретал дорогую бытовую технику, потому что она облегчает жизнь. Не любил наряжаться, в быту носил одни джинсы, пока они не протрутся. Но имел деловые итальянские костюмы. Они работали на его имидж. Он редко преподносил Маше цветы, предпочитал полезные подарки. И никогда не давал наличных денег. Если Маша жаловалась, что шуба пришла в негодность или нет денег на новую резину, он ехал с ней в меховой и автосалон, сам все выбирал, сам расплачивался.
        Маша зарабатывала мало. Крутилась, как могла. Но наступил момент, когда денежный вопрос встал так остро, что… Либо надо расставаться с мужем и искать другого, щедрого, либо… расставаться с профессией. Маша раздумывала недолго. Приличных кандидатур на роль спутника жизни на тот момент не было, на их поиск, возможно, безрезультатный, ушло бы время, а деньги нужны были срочно. Поэтому она распрощалась с актерством. Ибо предложение о высокооплачиваемой работе она уже получила.
        И началась у Маши другая жизнь. Поначалу трудная. Офисная работа была так непривычна, что хотелось ее бросить в первые же дни. Но Маша, пользуясь личным знакомством с начальником, приятелем Романа, выписала аванс и потратила его, так что до конца месяца требовалось доработать. Что она и сделала. За четыре недели как-то втянулась, и увольняться уже не хотелось. К тому же офисный мир Маше понравился больше артистического. Люди были искреннее, проще, по-человечески понятнее. Да, они тоже интриговали, но не так подло. И дружили по-настоящему, а не против кого-то, и искренне радовались чужим успехам. Не все, но многие. И сплетничали не зло…
        Маша скучала по актерству. И первый год ждала предложений, готова была сорваться в любую минуту, уволиться в один день без выходного пособия. Но никому она как актриса была не нужна. Некоторые ее однокурсники в звезды выбились. Блистали на сцене и экране. И могли бы ей помочь, но… Не хотели! А вдруг затмит?
        И Маша с годами перестала мечтать о сцене. Влилась в «обычную» жизнь. И вроде бы получала от нее удовольствие. Но все же иной раз так тошно становилось, хоть вой. Кто-то сказал бы, надо было до конца бороться. Путь к успеху тернист. И, не изранившись, его не пройдешь. Маша же, едва уколов ноги, сдалась…
        Но тот, кто сказал бы так, просто не знал всей правды. Ее не знал никто. У Маши была тайна, хранимая годами. Единственный человек, посвященный в нее, умер, ее бабушка. Похоронив ее, Маша и приняла решение свернуть с пути.
        Глава 3
        Она не спеша шла по проспекту Руставели и пила кофе. Третья чашка за утро! Перебор. Но что делать, если хочется спать?
        Кофе был вкусный, хоть она его и купила в круглосуточной закусочной, но Маша не любила пить на ходу. Поэтому она села на лавку. До театра оставалось пройти всего ничего. Было еще рано. Все же жаль, что она так рано вскочила. И время убить нечем, и выглядеть в первый «служебный» день хотелось бы посвежей.
        Сделав несколько глотков, Маша решила, что хватит с нее кофе. Во рту стояла горечь. Она принялась искать глазами урну, чтобы выкинуть стаканчик, и тут…
        Нет, такого быть не может!
        По тротуару шагал… Давид! Нет, не может быть! Разве люди так кардинально меняются? Был башибузуком, а стал респектабельным господином? Просто похож! Рост, фигура, волосы, все как у Дато. А главное - походка. Быстрая, пружинистая, с энергичным покачиванием плеч… Походка головореза, а не респектабельного господина…
        Значит, точно Давид!
        Маша, нервно сжав стакан, вскочила. Кофе выплеснулся из отверстия в крышке. Несколько капель попало Маше на юбку, но она не обратила на это внимания. Лучше явиться в театр в грязной одежде, чем встретиться с Давидом лицом к лицу…
        - Маша?  - услышала она сзади.  - Ты?
        Бежать дальше, притворяясь глухой? Глупо. Останавливаться, оборачиваться? Страшно. И Маша, завидев урну, бросилась к ней, как утопающий к спасательному кругу. Нескольких секунд, что потребуются на то, чтобы выкинуть стаканчик, ей, конечно, не хватит, но она более-менее успокоится перед неизбежной встречей.

«А может, он пройдет мимо?  - металась в голове мысль.  - Решит, что обознался, и направится дальше?..»
        - Точно ты,  - раздался знакомый голос буквально за спиной.  - Твою походку я не спутаю ни с чьей.
        - Как и я твою…
        И она обернулась, набрав предварительно полные легкие воздуха.
        - Привет,  - сказал он, скупо улыбнувшись.
        Перед тем как ответить на приветствие, она окинула быстрым взглядом его лицо, не понимая, что в нем изменилось…
        - У меня новый нос,  - как будто прочитал ее мысли Дато.
        - А у меня старый,  - ляпнула Маша.
        Улыбка его стала шире. Еще секунда, и она превратится в ту самую, детскую, от уха до уха. И на щеках образуются складочки, похожие на завитушки.
        - Извини, забыла поздороваться,  - пробормотала Маша, отводя взгляд.
        - Не думал, что ты все еще тут…
        - Я не все еще тут,  - поправила его она.  - Только две недели.
        - А я второй день. Поразительно, правда?
        - Что именно?
        - Что мы с тобой недавно приехали в город и уже встретились.
        - Тбилиси - город маленький,  - пожала плечами Маша.  - Хоть и большой…  - Это было на самом деле так. В Тбилиси все знали всех и, что самое удивительное, все со всеми встречались рано или поздно. И это при том, что численность населения перевалила за миллион.
        - Как ты?  - просто спросил он.
        - Хорошо,  - так же просто ответила она.
        - Выглядишь потрясающе…  - Маша никак не отреагировала на его комплимент. Надо было сказать что-нибудь, хоть «спасибо», но она молчала и чувствовала себя полной дурой.  - Где жила до этого?
        - В Москве.
        - Надо же. Я тоже. Но там мы почему-то ни разу не встретились. Хотя Москва тоже маленький город, хоть и очень, очень, очень большой.
        - Ты извини, но мне идти надо,  - выдавила из себя Маша.
        - Позволь провожу? Ты куда направляешься?
        Она ткнула в здание академического театра.
        - Опять хочешь записаться в драматический кружок?  - усмехнулся Дато.
        - Меня уже записывали один раз. Теперь взяли в труппу.
        - Поздравляю.
        - Спасибо. Я пойду.
        И она двинулась по направлению к театру. Давид вместе с ней.
        - А ты куда идешь?  - поинтересовалась Маша.
        - На встречу с одним человеком.  - Он покосился на нее.  - Не спросишь, как Зура? Или знаешь - как?
        - Соседка, Ирма, ты ее наверняка помнишь, сообщила сегодня, что он грузчиком работает и… пьет.
        - Не соврала.
        - Жаль. Он очень талантлив.
        - Ты тоже…
        И она вспыхнула. Возможно, он не имел намерения задеть ее, но Маша по-своему расценила его слова. А именно: «Ты тоже талантлива. Но почему-то до сих пор не звезда театра или кино. Ты - начинающая актриса. Дебютантка. По существу, статистка, ведь на главные роли ты не можешь пока претендовать. А тебе уже за тридцать. А если точнее, под сорок. Когда-то ты тоже подавала большие надежды… Так чем ты лучше Зуры? Только тем, что не пьешь?»
        - Прощай, Давид!  - выпалила Маша, чуть ли не бегом достигнув крыльца.
        - Постой…
        - Прощай,  - повторила она и скрылась за дверью.
        Глава 4
        ПРОШЛОЕ…
        Отец гневно уставился на Машу и переспросил:
        - Что ты сказала?
        - Я люблю Давида,  - едва слышно повторила она.
        - Этого башибузука? Да ты с ума сошла? Или как у вас, молодых, говорят? С катушек слетела?
        Маша опустила голову. Она сидела на диване, смиренно сложив руки на коленях. Отец нависал над ней, упершись кулаками в журнальный столик. Мама стояла в стороне. Через плечо было перекинуто полотенце. Его краем она протирала тарелку, которая давно была сухой.
        - Я запрещаю тебе, Мария, встречаться с этим башибузуком!  - рявкнул отец.
        - Перестань его так называть!
        - А как прикажешь? Рыцарем без страха и упрека? Он головорез, Мария!
        - Нет, он не такой!
        - Мать, скажи ты!  - воззвал он к жене.
        - Доченька, мы желаем тебе только счастья…  - начала та.
        - Тогда дайте мне свободу!  - воскликнула Маша и вскочила.  - Сейчас она для меня синоним счастья!
        - Чтобы ты себе испортила жизнь?
        - Моя жизнь, имею право портить!
        - А о нас с отцом ты подумала?  - с горечью проговорила мама.  - Твои ошибки - наша боль. Ты хочешь разбить наши сердца?
        - Мамочка…  - Маша рухнула обратно на диван и заплакала.  - Я люблю вас, но вы поймите… Я и его люблю! Что мне делать? Выбирать между вами и им? Разорвать сердце пополам?
        Мама торопливо подошла к Маше, села рядом, обняла.
        - Это пройдет, доченька,  - прошептала она успокаивающе.  - Первая любовь хоть яркая, запоминающаяся, но проходящая. Забудешь ты своего Давида очень скоро. Главное, постарайся сделать это…
        - Не понимаю, почему из двух братьев ты выбрала именно его?  - вступил в разговор отец.  - Против Зуры я бы не возражал. Умница, талантище…
        - А как хорошо воспитан,  - подпела ему мама.  - Да и симпатичный. Мне он очень нравится. Опять же, между вами много общего, оба любите живопись, театр, книги. А что Дато любит? Бузить, драться, гонять на своем мотоцикле?
        - Вы не знаете его,  - заступилась за любимого Маша.
        - Это ты не знаешь!  - горячо возразила мама.  - Потому что на твоих глазах розовые очки. Послушай двух взрослых, мудрых, а главное, желающих тебе добра людей и расстанься с ним.
        Она поцеловала дочь в висок и, сделав мужу знак, вышла из комнаты. Он за ней следом…
        Дверь за родителями закрылась.
        Маша осталась наедине со своими мыслями.
        Она понимала, что родители правы. Дато не тот, с кем нужно связывать жизнь. Может, и не башибузук, как называл его папа, но бузотер и драчун, как точно подметила мама. А еще неуч. Не дурак, бесспорно, но тройки ему ставят лишь затем, чтоб Дато получил аттестат и покинул наконец школу. Он совсем не готовит уроки и не читает книг. Даже кино его мало интересует. Театр терпит лишь из-за нее, Маши. От классической музыки его тошнит, зато хеви-метал может слушать с утра до вечера. Особенно гоняя на своем Казбеке (взамен велику пришел мотоцикл, его Дато назвал тоже в честь жеребца древнего царя). А агрессивный какой! Чуть что, сразу в драку. И так на протяжении всех лет, что они знакомы. Помнила она, как Дато, будучи еще совсем зеленым, отлупил пацана, пристававшего к ней. А сколько было после того, не счесть! И ведь ясно, что в ее отсутствие он ведет себя еще хуже. С Машей Дато, как он сам говорит, открывает свои светлые стороны. Бывает весел, нежен, заботлив, мил, внимателен, позитивен, открыт, романтичен. А взрывается, только если гармонию их маленького мира кто-то грубо нарушает. «Он топчет наш замок
из песка» - иносказательно формулировал он претензии к тем, кто это делал. И шел защищать свои бастионы. Или мстить за то, что их все же разрушили.
        А еще Маша не знала, где Дато раздобыл свой мотоцикл. Купил? Но на что? Денег в их семье на еду с трудом хватало. Украл? Деньги или сам мотоцикл? Отнял? Взял в оплату за какие-то криминальные услуги?
        Маша спрашивала у Дато напрямую, откуда Казбек, он же Минарик или мотоцикл Миниск? Но он отшучивался, постоянно придумывая что-то новое. То ему Дед Мороз его под елкой оставил. То добрая фея превратила в него обычную тыкву. То он собрал его из швейной машинки тети Розы. Машу эти ответы не веселили, они ее расстраивали. Она хотела знать правду. И пыталась добиться ее от Зуры, но тот либо сам пребывал в неведении относительно происхождения Казбека-2, либо тщательно скрывал от Маши тайну его появления, не желая ее расстраивать.
        Зура…
        Он действительно подходил ей больше! И очень… очень, очень нравился Маше! Но она не любила его. Это был добрый друг, которому она была благодарна за многое. В том числе за то, что он научил ее грузинскому языку. Именно Зура занимался с ней. И не потому, что Маша не сдержала данного Дато обещания осваивать азы грузинского именно с ним, просто педагог из него вышел отвратительный. Ему не хватало ни знаний, не терпения. Того, что Зуре было не занимать. Маша проводила с обоими братьями одинаковое количество времени. С Зурабом занималась, с Дато развлекалась. Иногда они это совмещали. То есть уходили втроем на школьный двор и в ботанический сад. Пока Маша под руководством Зуры осваивала язык, Дато гонял в заброшенные сады за фруктами или носился на Казбеке, показывая им трюки, а потом катал ее по городу. Если погода портилась, они собирались в доме Ристави - братья уже не стеснялись его. Несколько раз втроем сидели в Машиной квартире. Но там Дато нервничал. Чувствовал себя персоной нон грата и хотел поскорее оказаться в безопасности двора.
        Маша относилась к братьям с одинаковой симпатией. Возможно, Дато был ей ближе. То ли из-за одинакового возраста, то ли потому, что с ним она познакомилась раньше и он первым протянул ей руку дружбы. Но Зурой она восхищалась. Его умом, талантом. Вернее, талантами, во множественном числе. Литература, живопись, музыка - все было подвластно Зурабу. В пятнадцать, так и не дождавшись пианино, он научился играть на губной гармошке. Нашел ее на заднем дворе школы, отмыл от песка и стал дудеть. Сначала получалось так себе. А вернее, ужасно. Что-то среднее между воплем слона и ночным криком гиены. Но Зура обуздал губную гармошку за несколько дней. Первым делом научился играть на ней простейшие вещи. Типа «в траве сидел кузнечик», затем попробовал выдуть что-то посложнее. Когда он воспроизвел битловский «Естедей», перешел к импровизациям. Маша советовала Зуре всерьез заняться музыкой. Из него мог получиться отличный джазист, поскольку в творчестве он был свободен и смел. Не то что в обычной жизни. Но он, наигравшись, забросил губную гармошку. Доставал лишь, когда Маша просила что-нибудь «сбацать». Она
наслаждалась игрой Зуры и гордилась тем, что является другом такой незаурядной личности.
        Но ее восхищение не переросло во что-то большее… А вот чувство к Дато претерпело изменения…
        Она хорошо помнила день, когда осознала, что любит его не только как друга…
        Была зима. Да такая теплая, что плодовые деревья начали цвести. Все тбилисцы ходили в легких кофточках. Маша не стала исключением. Утром вышла из дома в джинсовой куртке с рукавом три четверти. К обеду чуть похолодало. Но светило солнце, и она не мерзла. А вечером пошел снег! Вот только что было ясно, как вдруг сгустились тучи, и с неба повалили белые хлопья!
        В этот момент она стояла с Дато под магнолией и втягивала носом аромат нераспустившихся бутонов. Они катались до этого на велосипеде. Она увидела дерево и попросила Давида остановиться. Маша обожала магнолии. Особенно их запах. Он кружил ей голову.
        - Снег!  - воскликнул Дато.  - Да какой!..
        Она отвлеклась от бутонов и посмотрела на небо. С него действительно падали снежинки. Маша вышла из-под дерева, выставила ладонь и начала их ловить.
        - Лучше так!  - выкрикнул Дато и, задрав голову, высунул язык.
        Маша последовала его примеру.
        - Вкусно, правда?  - хохотал Дато, причмокивая.
        - Да!  - отвечала она. Хотя какой вкус у снежинок? Никакого.
        - Смотри, как красиво!  - Он указал на ветку магнолии, которую покрыла снежная крупа. На ней оказалось несколько полураскрытых бутонов. Нежные лепестки цветков, усыпанные ледяными кристалликами, походили на драгоценные украшения. Хотелось сорвать их и сделать себе брошь.
        Дато, как будто прочитав ее мысли, осторожно обхватил пальцами тонкую веточку и отломил.
        - Это тебе,  - сказал он, улыбаясь. Затем сунул ее в петлю на кармашке куртки.  - Только не делай резких движений,  - предупредил он.  - А то снег быстро осыпается…
        Маша неподвижно стояла, глядя на «брошь»…
        А снег все шел.
        Вот уже все дерево засыпал, и бутонов не рассмотреть. На асфальте слой снега. И на волосах Дато…
        Белое на черном! Красиво…
        Он сдул снежинки с отросшей челки. Маша посмотрела на него и поняла, что влюблена по уши!
        - Что?  - удивленно спросил Дато, поймав ее взгляд.
        - Что?  - смутилась она.
        - Смотришь на меня так, будто видишь впервые?
        - У тебя снежинки на ресницах, и ты сам на себя не похож,  - пробормотала она.
        - У тебя тоже…  - И он коснулся подушечками пальцев кончиков ее ресниц.
        Ранее Дато прикасался к ней много-много раз, но она спокойно это воспринимала. Сейчас же ее точно током дернуло! Она резко отстранилась.
        - Я сделал тебе больно?  - переполошился Дато.  - Ткнул в глаз?
        - Да,  - соврала Маша.
        - Прости.  - Он вытер глаза кулаками, стряхнул с волос снег, натянул на голову капюшон застиранной ветровки и сказал: - Поехали в ботанический сад, пока снег не кончился. Там, наверное, сейчас как в сказке…
        - Нет, я замерзла и хочу домой.
        - Маша, брось! Давай поедем? Хочешь, я тебе свою куртку отдам?  - И начал торопливо расстегивать молнию. Ее заело. И Дато, чертыхнувшись, стащил ветровку через голову.  - Держи…
        - Нет, я домой,  - заупрямилась Маша.
        - Что с тобой сегодня такое?  - насупился Давид.  - Не с той ноги встала?
        Она не ответила, молча направилась к велосипеду, приставленному к фонарному столбу.
        Дато больше ее не уговаривал. Помог сесть на раму и отвез домой. На прощанье только махнул рукой. Обиделся.
        Маша, войдя в квартиру, бросилась к окну. Сквозь тюль смотрела, как Дато отъезжает на своем Казбеке. Острые локти и колени, напряженная спина, линялая куртка пузырем… Ей нравилось в нем все! Даже это…
        Когда Давид скрылся из виду, Маша обессиленно опустилась на пол и заплакала. От растерянности… счастья… сожаления… испуга! Она влюбилась впервые, вот и растерялась. Чувство было прекрасным и делало ее счастливой. Но она вела себя как дура с Дато, о чем сожалела. И боялась, что теперь он не захочет ее видеть…
        Тогда ей едва исполнилось тринадцать.
        С тех пор прошло три года. Сейчас им по шестнадцать. Последний, выпускной класс, только разные школы. Зуре будет девятнадцать. Он учится на втором курсе университета. Одуванчику, младшему брату ее друзей, скоро исполнится одиннадцать.
        Любовь Маши и Дато стала «настоящей» не так давно. Они продолжали поддерживать дружеские отношения вплоть до пятнадцатилетия. Естественно, они чуть изменились в силу того, что ребята повзрослели, но до определенного времени не имели и намека на романтику. Дато вел себя с Машей по-рыцарски. А она всегда была с ним ласкова, но держала себя в рамках. Хотя порой еле сдерживалась, чтобы не обнять его или поцеловать в «завитушки» на щеках, появляющиеся, когда Дато широко улыбался. В длиннющие ресницы, взмывающие при удивлении к тонким, будто выщипанным бровям. В губы, по которым стекал сок хурмы,  - Дато обожал ее и таскал из садов. В его белоснежный лоб, на который вечно свисала челка, и он контрастировал с загорелым лицом. В его загорелый до черноты живот с выгоревшим пушком под пупком…
        Иногда, когда они уезжали на Черепашье озеро и валялись на берегу, Маша касалась Давида, притворяясь спящей. Делала вид, что задремала, и выбрасывала руку, дотрагиваясь до него будто невзначай. Как-то она нечаянно попала ему в глаз. Но Дато, тихо охнув, лишь чуть отодвинулся, и она ощущала кожей щекотание его ресниц.
        Именно там, на Черепашьем озере, они и переступили грань между дружбой и платонической любовью. Маша плохо плавала. Ее каждое лето на море возили, но она так и не научилась чувствовать себя как рыба в воде. Но очень воду любила. Маше нравилось бултыхаться у берега, отплывая от него лишь на пару-тройку метров. Но как-то она потеряла бдительность и ушла на глубину. Ее увлекла за собой огромная стрекоза, порхающая над гладью. Маша преследовала ее, чтобы рассмотреть, и не заметила, как оказалась в десяти метрах от берега. Вроде не такое уж большое расстояние, но она, не почувствовав под ногами дна, запаниковала. Начала сучить ногами и руками, при этом неумолимо уходя на дно. Маша уже с жизнью простилась, погрузившись в воду с головой, но тут почувствовала боль. Это ее схватили за волосы и выдернули на поверхность. Кашляя, отплевываясь, всхлипывая от ужаса, она ухватилась за шею спасателя. И дала отбуксировать себя на берег. Ощутив спиной песок, она выдохнула с облегчением и потеряла сознание…
        Очнулась, когда Дато делал ей искусственное дыхание. Это он вытащил ее из озера.
        - Как ты?  - взволнованно выдохнул он ей в лицо после того, как Маша откашлялась.  - Нормально?
        Маша кивнула.
        - Как же ты меня напугала!
        Дато опустился и обнял ее. Тело его было холодным и мокрым. А еще костлявым. Ребра Давида уперлись Маше в живот. Это было очень неудобно, но она терпела. Так была приятна ей его близость.
        - Я бы умер вместе с тобой,  - прошептал Дато. Говорил он по-грузински. И очень, очень тихо. Адресовал реплику не ей - себе. Но Маша услышала и спросила:
        - Зачем?
        - Без тебя я ничто…
        Она положила руки на его предплечья и надавила. Ей хотелось, чтобы Дато чуть отстранился. Он так и сделал. И она смогла заглянуть в его глаза… Шоколадно-карие в опушке угольно-черных ресниц. В них было столько всего, что она потерялась.
        - Что ты этим хочешь сказать?  - выдохнула Маша, мысленно коснувшись губами его глаз…
        - Я люблю тебя,  - услышала она.  - И не представляю свою жизнь без тебя.
        Маша зажмурилась. Из-под ресниц выкатились слезы.
        - Отчего ты плачешь?  - испугался Дато.
        - От счастья,  - пробормотала она и зарыдала. Дато приподнял ее и обнял. Она обвила его шею руками, уткнулась носом и подумала о том, что теперь и умереть не страшно. За эту мысль Маша тут же себя отругала. Какая смерть? У них впереди целая жизнь…
        Счастливая-пресчастливая, как эти мгновения.
        Они ушли с пляжа, держась за руки. А когда ехали домой, Дато целовал Машу в затылок. Она довольно жмурилась и мечтала о том, чтобы дорога никогда не кончалась.
        С того дня все изменилось. Их стало тяготить общество Зуры. Хотелось побыть вдвоем где угодно, но только чтоб никто не мешал наслаждаться друг другом. Зураб не сразу это понял. Но когда увидел, как в парке, где они втроем сидели, его младший брат украдкой целует Машу в плечо, а она легонько пожимает его руку, все встало на свои места. Невероятно смутившись, Зураб вскочил, что-то соврал про неотложные дела и унесся. Больше он с ними гулять не ходил. Они если и встречались втроем, то у Ристави дома. А там Дато рукам и губам воли не давал.
        Они упивались своим счастьем, не видя ничего вокруг. Поэтому вскоре их «расколол» не только Зура, но и, что хуже, родители Маши.
        Был приятный прохладный вечер. После изнуряющей дневной жары, от которой устали все тбилисцы, хотелось чуть остудиться, подышать свежим воздухом. Маша с Дато шли по Плеханова, держась за руки. Обычно они прощались, не доходя до ее дома, но тут потеряли бдительность. Находясь на седьмом небе, трудно вовремя опуститься на землю. И когда они очнулись, оказалось, что под ногами асфальт, разрисованный цветными мелками. Точно такой, как у подъезда Маши.
        Они стали торопливо прощаться, но Дато не успел ретироваться, его заметили.
        - Это опять ты?  - услышал он возмущенный женский голос. С другой стороны дома им навстречу шли родители Маши. И ее мама сразу узнала Дато.
        - Здравствуйте,  - сказал он.
        Но ему не ответили. Мать Маши отпустила руку мужа и торопливо зашагала к ним.
        - Маша, я же просила тебя держаться подальше от этого мальчика!
        - Что он тебе плохого сделал?  - возмутилась Маша.
        - Поговорим об этом дома…  - Она попыталась увести дочь. Но та вырвалась.
        - Нет, давай сейчас. Что ты имеешь против Дато? Ведь ты его даже не знаешь!
        - Я вижу, что он собой представляет.
        - И что же?
        - Он башибузук,  - ответил за супругу Сергей Селезнев, отец Маши.  - Я знаю этого мальчишку.
        Маша удивленно воззрилась на него.
        - Узнаешь меня, парень?  - обратился он к Дато.
        Тот понуро кивнул.
        - Он с моей служебной «Волги» оленя украсть пытался. Я его за руку поймал. И выдрал за уши.
        - Дато?  - Маша повернулась к любимому.  - Зачем?
        - На спор,  - буркнул он.  - Но я не знал, что это машина твоего папы.
        - Но это не все. Обидевшись на меня за взбучку, твой друг начал мне пакостить. Со своей «бандой» преследовал мою «Волгу» на велосипедах. А потом шины оказывались проколоты или поцарапана дверца.
        - А я как-то видела, проходя по Руставели, как этот тип избивал другого мальчика,  - подключилась мама.  - Ногами!
        - Он обидел моего младшего брата,  - рыкнул Дато.  - Я что, должен был простить ему это? Никто не смеет причинять моим близким боль. А этот пацан пнул Гио. Маленького больного мальчика.
        - Но зачем же бить ногами?
        - А руками я бы не справился. Он старше меня на два года!
        - Боже,  - простонала мама.  - В какой семье его воспитывали?
        - В той же, что и Зуру. Я его брат.
        - Ты? Брат Зураба Ристави?  - Мама была бы больше шокирована лишь в том случае, если бы услышала, что Давид сын сатаны.
        - Выходит, ты врала нам все это время,  - сумрачно проговорил Селезнев, взглянув на дочь.
        - Насчет чего?
        - Своей дружбы с Зурабом. Прикрывалась ею, чтобы встречаться с этим башибузуком?
        - Зура мой добрый друг. Дато тоже. Ближе них у меня никого нет, только вы.
        - Домой!  - скомандовал отец.
        - Я туда и направлялась,  - огрызнулась Маша и зашагала к подъездной двери.
        - Я позвоню!  - крикнул ей вдогонку Дато.
        - Даже не думай,  - покачал головой Селезнев.
        И захлопнул подъездную дверь.
        Утром Машу разбудили и велели срочно собираться.
        - Куда?  - сонно спросила она.
        - В Батуми.
        - Но мы же планировали поехать туда в августе…
        - Отправимся пораньше,  - бросила мама, деловито достав Машин чемодан и складывая в него заранее приготовленные вещи.  - У меня нестерпимо болят суставы.
        Каждое лето они ездили в одно и то же место - батумский санаторий для «элиты». Селезнев отправлял туда своих девочек на две-три недели, сам навещал их лишь по выходным. Маша там просто купалась, загорала и играла с детворой, а мама проходила всевозможные процедуры. У всех ее предков по женской линии был артрит. И она очень боялась, что эта болезнь не минует и ее. Пожалуй, именно этот страх и провоцировал боли. Но врачи ничего не находили, а мама все равно жаловалась. Особенно плохо ей бывало, когда она нервничала…
        - Вставай скорее,  - прикрикнула она на Машу.  - Машина скоро будет. А тебе еще умываться и завтракать. Вещи я, так и быть, за тебя соберу.
        Спустя двадцать минут они садились в ту самую «Волгу», с которой Дато пытался снять оленя, а через полчаса отправлялись с вокзала в направлении Батуми.
        Чего родители хотели добиться, увозя дочь из Тбилиси? Разлучить ее с Дато? Бесспорно. Неужели они думали, что это так легко? Да, она уехала, можно сказать, пропала, не предупредив его. И пробудет вдали от своего башибузука больше месяца. И что? Разве это что-то изменит? Она все равно будет думать о нем, любить его и ждать встречи. Она напишет ему письмо. Нет, лучше пошлет телеграмму. А еще позвонит соседям Ристави и попросит позвать к трубке Дато. Он все поймет. И так же, как и она, не перестанет думать о ней, любить и ждать.
        Она сделала так, как планировала. Благо, у нее имелись деньги на телеграммы, письма и звонки. И все пять недель, что Маша находилась в Батуми, они общались. Разлука только разожгла их чувства. Маша безумно скучала. Иной раз ей казалось, что она умирает без Дато. Перед глазами - черно, как будто клиническая смерть наступила от душевной боли, вызванной разлукой. Но, как удар электрошока, вспыхивала мысль о том, что, потерпев, она увидит Дато, прижмется к его стройному телу, покрытому выгоревшим на солнце пушком, заглянет в его шоколадно-карие глаза в окружении угольно-черных ресниц, коснется его губ, ярких, как гранат, который он так любит… И Маша воскресала!
        Все же она была хорошей актрисой, раз мама не поняла, что творится в душе ее дочери. Решила, что блажь прошла и ребенок думать забыл о башибузуке. Поэтому, когда они вернулись в Тбилиси, Машу никто не «пас». И она вместо того, чтобы пойти гулять с одноклассницами, хорошими девочками, одобренными родителями, помчалась в Сололаки к Дато.
        Маша не знала, дома ли он. Предполагала, что, скорее всего, нет. Что ему делать в четырех стенах, когда такая хорошая погода, каникулы и куча друзей, с которыми интересно? Она не смогла поставить Дато в известность о том, когда точно приедет. И теперь шла на авось. Не его, так Зуру застанет дома, что вовсе неплохо. С ним повидаться тоже приятно.

…Арка, двор, липа, отцветшая, но все равно прекрасная. А на ее ветке он - Дато. Сидит, свесив ноги, и смотрит на Машу лучистыми глазами. На щеках «завитушки». На носу огромная царапина.
        - Кто тебя так?  - спросила Маша.
        - Бандит,  - сообщил он.  - Вон он…  - И указал на крупного кота, разгуливавшего по двору.
        - Ты от него на дереве прячешься?  - рассмеялась Маша.
        - Нет. Я тут из-за него оказался. Он забрался на липу, а слезть боялся. Гио попросил меня его снять.
        С этими словами Дато спрыгнул с дерева. С четырех метров. Маша испуганно ахнула. Но Дато аккуратно приземлился и уже через пару секунд держал ее в объятиях.
        - Я как знал, что ты сегодня вернешься,  - прошептал он, зарывшись своим исцарапанным носом в копну ее волос.
        - Я так скучала…
        - А я просто умирал.
        Маша была гораздо ниже его. Он долговязый, она миниатюрная. Ее макушка обычно находилась на уровне его подбородка. Но за те пять недель, что они не виделись, Дато еще больше подрос. Настоящий великан! Маше пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ.
        - Твои родители не дадут нам встречаться,  - сказал он, когда их уста разомкнулись.
        - Мы что-нибудь придумаем.
        - Новую стратегию?
        - Точно. И будем осторожнее.
        - Как считаешь, Зура теперь тоже в черном списке твоего отца?
        - Вряд ли.
        - А то он уже расстроился. Зурабу очень нравятся твои предки. Говорит, они мировые.
        - Они на самом деле такие. Зура дома? Хочу с ним повидаться.
        - Пойдем.
        - Только я ненадолго. Домой надо вернуться. Я сказала, что иду к однокласснице на часок, чтоб взять список книг для внеклассного чтения.
        - Я отвезу тебя.  - Он обнял ее за плечи и повел к лестнице.
        - Казбек еще не развалился? Перед моим отъездом он едва выдерживал одного тебя.
        - Я заварил раму, покрасил ее. На спицы новые катафоты поставил. Теперь Казбек настоящий царский скакун, а не старая кляча.
        Маша поднималась по ступеням, слушала веселый треп Дато и млела от счастья. Он рядом. Он ее. Он самый лучший…

* * *
        - Маша!  - услышала она мамин оклик и стряхнула с себя задумчивость.  - Хочешь чаю?
        - Нет, спасибо.
        - С тортом.
        Маша покачала головой. Мама, вздохнув, удалилась. Если дочка отказывается от сладкого, значит, дела плохи.
        Торт был именинный. С курагой, черносливом и взбитыми сливками. Огромный, красивый и невероятно вкусный. Его преподнесла Маше на шестнадцатилетие соседка-кондитер. Праздновали позавчера. Отметив его в кругу семьи, именинница убежала, чтобы отметить день рождения с подружками. Мама хотела, чтобы те пришли к ним в дом, да еще Зура, но Маша сказала, что хочет сделать все по-взрослому. То есть без родителей. Ей все же шестнадцать - совершеннолетняя.
        - Только обещай, что не будете выпивать,  - попросила мама.
        - Ты же позволила мне фужер шампанского за столом?
        - Дома, пожалуйста. Но не за его стенами.
        - Хорошо, мамочка, обещаю.
        - И не объедайся пончиками, а то опять щеки обсыплет. Вы ведь в ресторан у телевышки пойдете?
        - Да. И я буду есть хачапури. Сладким я и дома объелась…
        Она на самом деле не собиралась выпивать и лакомиться пончиками. С подружками, впрочем, встречаться тоже не планировала. Они чисто символически отметили ее день рождения заранее. Забежали после занятий в кафе и до отвала наелись мороженого. Маша угощала. День своего рождения она намеревалась отметить с любимым. И не в ресторане, а на природе.
        Они договорились поехать на Казбеке-2 к тбилисскому морю (водохранилищу) и устроить пикник. Для него было уже все подготовлено. И корзина с продуктами, и плед, и уголь со спичками, чтобы костер развести.
        - Во сколько тебя ждать?  - крикнула мама из кухни. Маша в это время торопливо обувалась в прихожей. Она уже опаздывала.
        - Не знаю, ма! Я постараюсь не очень поздно вернуться.
        - В одиннадцать?
        - Да ты что? Это же детское время…
        - Хорошо. В двенадцать. Но не позже.
        Маша мысленно застонала. Сейчас уже семнадцать пятьдесят. То есть у них всего шесть часов!
        Она выскользнула за дверь и поскакала по ступенькам вниз. Стук в сердце, в ушах, дрожь в коленках, в руках, томление в душе и лоне. Сегодня она займется с Дато любовью! И это будет лучший подарок на день рождения.
        Он уже ждал ее в назначенном месте. Сидел на мотоцикле, широко расставив ноги в грубых башмаках, и грыз чурчхелу. Грузинские мужчины, в том числе подростки, почти поголовно курили. Дато - нет. И Маше это очень нравилось. Ее папа не страдал этой вредной привычкой, а именно он был ее идеалом. К тому же целоваться с парнем, от которого несет табаком, наверное, не очень приятно.
        - Я уж боялся, что ты не вырвешься!  - воскликнул Дато.  - С днем рождения!  - И смачно поцеловал ее в губы.
        - Ничего не забыл?  - Она имела в виду вещи, предназначенные для пикника.
        - Ой, а ведь правда… забыл!
        Маша посмотрела на него с упреком. У них всего шесть часов, и они не могут разбазаривать драгоценные минуты на заезд к нему домой за забытыми вещами.
        - Закрой глаза,  - услышала она.
        - Что?
        Дато красноречиво накрыл подушечками пальцев свои веки. Показывая, чего просит от Маши.
        Она зажмурилась.
        - Не подглядывай,  - предупредил Дато. Маша услышала шуршание, затем почувствовала прикосновение к шее. Он что-то вешает на нее?  - Все, теперь можно!
        Маша открыла глаза, достала зеркало и увидела в нем свое отражение. Шею обвивала золотая цепочка. Длинная, тонкая, закрученная в жгут. И на ней висела небольшая, усыпанная камешками подвеска в форме ключика.
        - От моего сердца,  - сказал Давид.  - С днем рождения еще раз.
        - Дато…  - только и смогла вымолвить Маша.
        - Не нравится?  - напрягся он.
        - Очень нравится, но…
        - Я долго искал именно такую. Чтоб и со значением, и камни подходящие.
        - А что это за камни?
        - Гранат и искусственный сапфир. Ты - Весы. И это твои камни по гороскопу.
        - Ты же в них не веришь.
        - Зато в них веришь ты.
        - Спасибо тебе огромное… Но…
        - Опять «но»?
        - Это же дорого, Дато! Где ты взял деньги?
        - Тебя это не должно беспокоить…
        - Как же не должно? А если ты, чтобы купить подвеску, совершил что-то противозаконное?
        - Значит, будешь сушить сухари и отправлять их мне в тюрьму,  - как всегда, отшутился Давид.  - Мешками! Потому что поесть, как ты знаешь, я люблю…
        - Перестань, пожалуйста, зубоскалить! Я серьезно с тобой разговариваю…
        - Деньги я заработал честно,  - отчеканил он.  - И если ты будешь продолжать меня допрашивать, я развернусь и уеду.
        - Прости,  - прошептала она.  - Просто я очень за тебя переживаю.  - И бросилась ему на грудь. Какая она дура! Человек старался, готовил для нее подарок-сюрприз… а она?
        - Тебе правда понравилось?  - услышала Маша над своим ухом.
        - Очень-очень. Это самый лучший подарок в моей жизни…  - Она не обманывала. На самом деле для нее не было ничего дороже, чем этот ключик. Не по деньгам (родители ей преподнесли видеомагнитофон и набор кассет с классикой кино), он был ценен по иной причине.  - Спасибо тебе огромное!
        - Лучшие подарки впереди,  - усмехнулся он довольно.  - А теперь запрыгивай, едем к морю.
        Она взгромоздилась на мотоцикл, обняла Дато, положила голову на его спину, и они помчались. Скорость была очень высокой. Но Маша не боялась. С Дато ей сам черт не страшен.
        На море они прибыли, когда стало смеркаться. Устроились, развели костер. Продукты и напитки покупала Маша. Поэтому знала, что увидит в корзинке. Однако ее ждал сюрприз.
        - Что это?  - спросила она, достав из нее глиняную бутылку.
        - Вино. Очень хорошее. Выдержанное. Настоящий нектар.
        - Ой, нет, Дато. Я не буду,  - покачала она головой.
        - Как - не буду? Тебе шестнадцать. За это надо выпить.
        - Я маме обещала…
        - Маш, у нас в Грузии вино даже детям наливают. Чуть-чуть. Оно же полезное. Одуванчик в Кахетии по полстакана, правда, молодого, каждый день выпивал. И болеть перестал.
        - Ладно, я чуточку.
        - Чуточку?  - Дато рассмеялся.  - Что за слово такое?
        - Это значит, совсем немного.
        - Мне нравится, как это произносится…  - И он несколько раз повторил новое для себя слово, будто смакуя его, как то самое вино, что они собирались выпить.
        - А это что?  - спросила Маша, увидев еще один сверток.
        - Это подарок от мамы. Ачма с сулугуни.
        - Ой, как здорово! Спасибо ей передай…
        С матерью Дато и Зуры Маша за все годы их дружбы встречалась раза три. Она вежливо с девочкой здоровалась, задавала несколько вопросов и погружалась в домашние хлопоты. О том, что между Машей и Дато происходит, она наверняка не знала. Просто решила сделать приятное подруге своих детей. О дне рождения ей мог сообщить Зура.
        - Я сказал ей, Маш,  - смущенно проговорил Дато.
        - Что именно?
        - О нас.
        - Да?  - Маша испугалась.  - И что она?
        - Обрадовалась!  - Улыбка осветила его лицо. И Маша не удержалась, чмокнула Дато в «завитушку».  - Сказала, что ты хорошая девочка и будешь на меня благотворно влиять.
        - Эх, если бы,  - вздохнула она.
        - Что - если бы?
        - На тебя можно было влиять! Ты же все равно сделаешь по-своему.
        - Я мужчина,  - пожал плечами он.  - И я сам принимаю решения. Но к твоему мнению я прислушиваюсь.
        - Хорошо. Тогда послушай его сейчас… и прими решение.
        - Какое?  - с опаской спросил он.
        - Я думаю, нам нужно выпить за мой день рождения,  - с нарочитой серьезностью ответила она.  - Ты согласен?
        Он расхохотался. И выразил свое согласие действием.
        Вино было красным, с оттенком рубина. Маша сделала маленький глоток, опасаясь, что оно окажется крепким. Но вино пилось легко.
        Есть не хотелось, и все же Маша попробовала ачму. Она не очень ее любила, предпочитала хачапури с сыром, но эта оказалась вкусной. Жаль, желудок был полон, и именинница смогла осилить всего кусочек. Дато, в отличие от нее, сильно проголодался за день и поглощал еду с огромным аппетитом.
        Маше нравилось смотреть, как он ест: с настроением, смаком, но аккуратно. Она мечтала для него готовить. Когда они станут жить вместе, она будет кормить его вкуснейшими ужинами. И сидеть рядом, глядя, как он кушает. Правда, пока Маша умела лишь яйца варить да гренки жарить. Но она планировала научиться. Даже у мамы на Восьмое марта в подарок попросила «Книгу о вкусной и здоровой пище».
        Когда Дато наелся, они пошли прогуляться по берегу «моря». Погода стояла чудесная, почти летняя, но вода уже остыла. Однако они разулись и немного побродили по ней. Маше захотелось подурачиться, и она обрызгала Дато. Тот шлепнул ее за это по попе.
        - Ах так!?  - Маша, издав воинственный клич, кинулась на «врага».
        Дато бросился от нее, хохоча и крича: «Помогите! Спасите!» Хорошо, что вокруг никого не было, а то могли бы принять его призывы о помощи за чистую монету и нарушить их идиллию.
        Маша догнала Давида (естественно, он ей поддался), запрыгнула на него сзади. Так, на закорках, он и нес ее до их «лагеря», припрыгивая и издавая ржание, как оказавшийся под седлом норовистый рысак.
        Они раскраснелись, вспотели и даже немного устали. Поэтому повалились на плед.
        - Пить хочу,  - сказала Маша.
        - Сока налить или воды?
        - Давай вина. Только немного.
        - Чуточку,  - вспомнил понравившееся слово Дато. Произнося его, он проглатывал букву «о», и звучало оно очень забавно.
        Разлив вино, он протянул Маше стакан. Она, чуть приподняв голову, сделала глоток. Пить в таком положении было неудобно, и вино пролилось. Струйка стекла по подбородку вниз. Маша хотела вытереть, но ее опередил Давид…
        Он лизнул ее шею.
        - Думал, она будет сладкой,  - пробормотал он.  - Как вино…
        - А она?  - прошептала Маша.
        - Соленая. Но все равно приятно….
        Она хотела сказать что-то, но Дато накрыл ее рот ладонью. Затем очень нежно, едва касаясь губ, пробежал по ним подушечками пальцев, погладил подбородок. Рука заскользила ниже.
        Теперь она на шее… Язык там же…
        Под поцелуями и прикосновениями жилка робко вздрагивает. Подушечками пальцев это не так ощутимо, как языком…
        Рука Дато под ее выгнутой шеей, подставленной под поцелуи. Его пальцы в волосах. Ей нравится, когда они там…
        Его губы, горячие и мягкие.
        - Прости, я зашел слишком далеко,  - услышала она сдавленный голос Дато.
        Он хочет отстраниться, но она не дает.
        Поцелуй. Еще один. На губах соль. Дато впивается в них.
        - Я готова,  - шепчет Маша.
        - К чему?
        - Стать твоей.

* * *
        Хотелось в туалет. Маша покинула свою комнату.
        Чтобы попасть в уборную, надо было пересечь прихожую. Она огромная, в ней не только шкаф, вешалка и зеркало, но и два кресла, между ними столик. На нем телефон. Сколько часов Маша провела с трубкой у уха, не счесть! Дато звонил ей и от соседей, и из автоматов (выискивал те, что по причине каких-то неполадок соединяли бесплатно), и из школы, тайно пробираясь в кабинет директора…
        Позвонил он и сейчас!
        Едва по прихожей разнеслась трель, как Маша поняла - это Дато! И бросилась к телефону. Но ее опередила мама. Сняла трубку параллельного аппарата и тут же положила. Как будто чувствовала, что это «башибузук». Но звонок повторился. Маша проявила чудеса расторопности, подняла трубку быстрее мамы и выпалила:
        - Да!
        - Маша, здравствуй.
        - Вы не туда попали,  - донесся мамин голос. Она все же вклинилась.
        - Нет, туда!  - закричала Маша.  - Дато, это я!
        Мама показалась на пороге комнаты. За ней отец. Оба недовольные, даже злые.
        - Положи трубку,  - отчеканил папа.
        - Нет.
        Тогда мать решительно шагнула к Маше и попыталась вырвать ее. Однако дочка вцепилась в трубку мертвой хваткой. Отец смотрел на противоборство своих девочек с ужасом. Наконец сказал жене:
        - Надя, дай им поговорить.
        - Сережа!  - всхлипнула та.  - Ты же только что рассказал…
        - Дай.  - И уже дочери: - У тебя пять минут. Потом ко мне. Есть серьезный разговор.
        Маша кивнула. Родители ушли, прикрыв за собой дверь.
        - Дато, я так соскучилась,  - выпалила Маша.
        - Я тоже… Очень-очень.
        - Говорила же, не звони сюда.
        - Маш… я бы не стал, если б…  - Голос его дрогнул. Маша поняла, что случилась беда.  - Мама умерла.
        - Как? Когда?
        - Сегодня. Послезавтра похороны. Ты придешь?
        - Сейчас же приду. Жди!
        И, бросив трубку на столик, чтобы родители не поняли по сигналу, что разговор закончен, начала собираться. На ней были байковый розовый халатик и гольфы с помпонами. Она носила их вместо тапок. И тепло, и шрам прикрыт. А надо надеть джинсы, футболку, куртку - сегодня резко похолодало, подул противный ветер, небо затянуло тяжелыми синими, похожими на гематомы тучами. Но где это все лежит, Маша не могла вспомнить. В ее голове не укладывалось, что женщина, позавчера испекшая для нее ачму, сегодня лежит в гробу, и ее дети остались сиротами.
        За окном громыхнуло. Гроза? И это в октябре? Да что такое происходит? Неужели с грохотом рушится мир, в котором она была беспредельно счастлива? Когда Дато вешал ей на шею ключ от своего сердца, катал ее на закорках, притворяясь Казбеком-3, слизывал с ее шеи капли вина, она пережила лучший день в своей жизни. И тогда все было прекрасно, в том числе погода. И что теперь? Открытая конфронтация с родителями, смерть мамы Дато… да еще это свинцовое небо, гром, холод… будто природа заодно с высшими силами, которые решили разрушить радужный Машин мир…
        И нога ноет!
        Ее разговор с Дато занял меньше минуты, значит, у нее есть еще четыре. Их хватит, чтобы собраться и покинуть квартиру. Потом, когда вернется, пусть ее накажут. Отругают, даже высекут, хотя родители никогда ее не пороли. Но это в том, радужном мире. Теперь Маша была готова ко всему.
        Нога заболела сильнее. Шрам, давным-давно зарубцевавшийся, запульсировал так, будто он совсем недавно зажил. Под ним - пожар. И мышцы скручиваются в узел. Из-за погоды? Возможно…
        Маша, подволакивая ногу, подскочила к шкафу. Вспомнила, что в нем лежит ее спортивная одежда. Решила напялить костюм и бежать…
        Если верить часам, висящим на стене, у нее есть еще две с половиной минуты!
        Халат долой! Олимпийка на голое тело. Молния - вжик.
        Левая нога всунута в штанину, правая…
        А вот она подвела!
        Ее так свело судорогой, что Маша еле удержалась, чтобы не рухнуть. На помощь пришел шкаф, в котором лежал костюм. Она о него оперлась. Но тишину нарушила. Створки загрохотали, родители за дверью услышали шум и тут же выглянули.
        - Куда?  - сурово спросил отец, поняв, что дочка намеревается сбежать.
        - К Ристави.  - Она не стала скрывать правду.
        - Нет. Ты останешься дома.
        - У них мама умерла сегодня!  - выкрикнула Маша, сунув-таки ногу в штанину.  - Я должна их поддержать!
        Отец сразу смягчился.
        - От чего? Она же молодая еще.
        - Не знаю, не спросила.
        - А ты не врешь?  - заговорила мама. Но лучше бы она молчала.
        - Надя, прекрати!  - одернул ее отец. И уже к дочери: - Деньги есть?
        - Да, немного…
        - Им нужна финансовая помощь. Похороны не дешевы. Подожди, я дам.  - Он сунул руку в карман пиджака и достал из него бумажник.  - У меня только сорок рублей наличными. Но возьми хотя бы их.
        - Сережа, это месячная зарплата уборщицы!  - возмутилась мать.  - Десятки будет достаточно…
        Но он пропустил ее слова мимо ушей.
        - Завтра еще дам. Только знай, дочка, это ничего не меняет. Я по-прежнему против твоих отношений с Давидом.
        - Не так мягко, Сережа,  - потребовала жена.  - Скажи, что запрещаешь ей категорически!
        - Вы не можете этого сделать,  - замотала головой Маша.  - Я не ваша рабыня или пленница.
        - Он вор, Маша. Мне буквально минут десять назад позвонил мой хороший знакомый и сказал, что твой ненаглядный «чистит» машины. Снимает с них зеркала, дворники, забирается в салон и прочее. Пока авто они не угоняют, но то ли еще будет.
        Маша знала, что папа не станет наговаривать на человека. Он не такой. А вот Дато… вполне вероятно, как раз такой, каким его выставил знакомый отца… вор!
        Отсюда мотоцикл и деньги на дорогой подарок.
        - Его скоро поймают и посадят,  - добила ее мама.  - И что ты будешь?..
        - Сушить сухари!  - выпалила Маша.  - Много сухарей, потому что Дато очень поесть любит!
        И выскользнула за дверь, даже не завязав шнурков на кроссовках.
        Часть третья
        Глава 1
        Давид не спал всю ночь. Он еле передвигал ноги и все же шел. Потому что отдыхать было рано. Он планировал одну встречу, а уж потом можно позволить себе передышку…
        Обнаружив младшего брата мертвым в доме, где нынче обитал старший, Дато не знал, что думать. Первой мыслью была - Зура убил Гио. И он ее озвучил.
        - Ты что, с ума сошел?  - возмутился Зураб.  - Как ты мог подумать такое?
        - Это логичная мысль. Если труп находят в чьем-то доме, значит, его обитатель автоматически становится подозреваемым.
        - Даже если бы я был способен на убийство, то где б я взял оружие? Я грузчик, Дато! У меня нет ни возможностей, ни денег…
        - Стоп!  - прервал его Давид.  - Когда я отсюда уезжал, оставил свой пистолет.
        - Выкинул я его давным-давно! Потом еще жалел, что не продал, когда проблемы с деньгами начались, оружие тут ценилось.
        - Но кто еще, кроме тебя, мог лишить жизни нашего брата? Ведь ты из дома не выходил?
        - Нет. Я дал Гиоргию снотворное, вернулся сюда, поел, выпил, немного подремал… А потом ты постучал!
        Дато, слушая его оправдания, прошелся по комнате. Отметил, что окно открыто. Что не удивительно, помещение проветривалось только так, ни кондиционера, ни вентилятора нет, а на улице жарко. Выходит, стрелять могли в спящего Гио через открытое окно.
        - Дато, что делать?  - чуть не плача взвыл Зураб.  - Полицию вызывать?
        - Подожди!
        - А чего ждать? Когда труп разлагаться начнет?
        Он бросился в соседнюю комнату и схватил бутылку с чачей, но Дато отобрал ее.
        - Не надо сейчас затуманивать свой мозг. Ты мне нужен здравомыслящим.
        Зураб плюхнулся на диван, обхватил голову руками. Наверное, он хотел заплакать, но брат встряхнул его.
        - Соберись,  - прикрикнул Дато.  - Проблемы ни тебе, ни мне не нужны. Так что давай избавляться от трупа.
        - Как это?  - не понял Зураб.
        - Гио бомж! Его никто не хватится. Нам с тобой надо просто вывезти его за город и закопать. Нет трупа - нет проблем.
        - Я бы сказал, что это хорошая мысль, только… Нам не на чем вывозить труп. У меня нет машины.
        - У дома стоит несколько машин, возьмем любую. Скажи, какую безопаснее.
        - Они все чьи-то.
        - Естественно. Кто из жильцов не выглядывает двадцать раз за ночь в окно, чтобы проверить свою «ласточку»?
        - У нас машины сейчас практически не вскрывают и не воруют. Но Зураишвили вообще уехали из Тбилиси на неделю. У них старый «Фольксваген», он стоит…
        - Я видел,  - прервал Дато.  - Возьмем его.
        - Но как ты откроешь и заведешь этот «Фольксваген»?
        - Зура, я тебя умоляю, ты забыл, чем я когда-то промышлял? Не скажу, что любую машину, но каждую вторую я могу сделать своей. Хотя бы на время.  - Он открыл ящик с кухонной утварью.  - Возьму нож. Если его будет недостаточно, вернусь. А ты пока запакуй труп в мешок.
        - Я не смогу,  - замотал лобастой головой Зура.
        - Не сможешь - вызовем полицию. Что нам еще останется?  - Дато увидел в ящике рулон мусорных пакетов. Причем размер их был таков, что труп невысокого и худого человека можно было в них замотать.  - Вот сюда засунешь.  - Он швырнул рулон брату.  - Потом обернешь чем-нибудь типа одеяла. Давай шевелись, брат, а я за машиной…
        Естественно, Зураб ничего сделать не смог. Когда Дато вернулся, он плакал над телом и грудой рваных пакетов. Пришлось помогать.
        Вдвоем они со всем справились: вынесли труп, отвезли, закопали. Когда вернулись назад, Зура сразу рухнул в кровать и уснул, предварительно выпив стакан чачи, а Дато лазил по крышам, пытаясь восстановить картину преступления…
        А теперь шел на встречу с человеком, который мог помочь ему все понять.

…Дато был не уверен в том, что застанет Балу на месте. Столько лет прошло! И в Тбилиси очень многое изменилось. Так что подвал, где постоянно обитал Балу, вполне возможно, уже переделан в ночной клуб, а сам он переехал в другой город, сел в тюрьму или умер.
        Но, еще не дойдя до нужного здания, Дато понял, что зря волновался. Балу на месте. Об этом говорил запах, доносимый ветром до ноздрей Давида. Такой источать могли только мчади, кукурузные лепешки Балу. Где их только не готовили в Грузии, но ароматнее и вкуснее, чем у него, Дато не встречал.
        У оконца, через которое можно сделать заказ, никого не было. Давид подошел к нему и заглянул в подвал. Ничего не изменилось: стол, присыпанный мукой, деревянный стеллаж с сырыми лепешками, такой же с готовыми и печка, у которой хлопочет Балу.
        Эту кличку дали ему в детстве. Пацан был огромен, как медведь, и походил на Балу из популярного тогда мультфильма «Маугли». Так его и прозвали.
        Сейчас, разменяв пятый десяток (он был старше Дато), Балу превратился в Аюдаг. Медведь-гору. Он весил полтора центнера, а то и больше. Но никто не назвал бы его жирным. Высокий рост, широченные плечи, ноги как колонны, ручищи, похожие на ковши экскаватора,  - Балу был скорее крупным, чем толстым. Да, тело его заплыло жирком, но он был плотным. Балу выглядел как боксер-супертяжеловес или рестлер, закончивший карьеру и потерявший былую форму, однако не распустившийся.
        - Мчади с фасолью, пожалуйста,  - сказал Давид.
        - Восемьдесят тетри,  - бросил Балу через плечо.
        Дато кинул на тарелку монету в один лари. Услышав звон, Балу обернулся. Он здорово изменился за то время, что они не виделись: на голове огромная плешь вместо густого «ежика», лицо красное, как у гипертоника, бровь пересекает шрам, и ни одного переднего зуба, тогда как у молодого Балу была голливудская улыбка.
        - Сдача…  - Балу кинул на тарелку двадцать тетри и, не глянув на клиента, протянул заказ.
        - С красным перчиком не переборщил?  - спросил Дато, приняв из его рук мчади.
        Балу поднял-таки глаза на покупателя. У него был довольно специфический вкус. Он обожал все острое. Даже те блюда, которые в принципе не нуждаются в том, чтоб их приправляли перцем, он им засыпал. И когда он только начал печь лепешки, перчил их так, что никто, кроме самого Балу, не мог их есть. Друзья и приятели, ставшие первыми покупателями, отведав их, не знали, как сказать повару, что его продукт несъедобен. Балу был гневлив и обидчив. Он раздавал тумаки направо и налево без особых оснований. Но если кто-то хаял еду, им приготовленную, Балу становился невменяем. Все знали об этом, потому поглощали мчади с похвалой, но плача и сплевывая исподтишка. Дато был единственным, кто не стал кривить душой.
        - С красным перчиком не переборщил?  - обратился он тогда к Балу, отведав лепешку.
        Тот сурово нахмурился.
        - По-моему, все в норме,  - прорычал он.
        - Переборщил,  - покачал головой Дато.
        Балу размахнулся, чтобы отвесить свою фирменную плюху, но Давид вовремя среагировал и пригнулся. Медвежья лапища пронеслась над его головой и сшибла стоящую на полке банку со специями. Она упала, и перец рассыпался по полу.
        - Я говорил - перебор,  - флегматично заметил Дато, закинув в рот остатки мчади.  - Вот тебе и знак свыше!
        И Балу вместо того, чтобы наказать критика своей стряпни в привычной для себя манере, расхохотался.
        - Ладно, замешу другое тесто,  - сказал он, отсмеявшись.  - По бабушкиному рецепту. Но если тебе и ее мчади не понравятся… Порву!
        Бабушкины лепешки оказались превосходными. И вкус их был прекрасен, и запах. Так что Дато был помилован…
        - Не может быть,  - проговорил Балу, вперив взгляд в Давида.  - Я думал, ты давно покойник.
        - Как видишь, жив!
        - С ума сойти…
        Он махнул рукой, приглашая заходить. Дато проследовал к двери в подвал. Она, как всегда, была не заперта, и он беспрепятственно вошел. Помещение, которым владел Балу, было большое. Весь подвал двадцатиквартирного дома принадлежал ему. Но Балу занял лишь малую его часть, остальную площадь когда-то, в лихие девяностые, он предоставлял друзьям-приятелям то для убежища, то для хранения оружия, то для складирования контрабанды. Балу с детства был близок к криминальным кругам из-за отца. Тот дважды сидел за разбойные нападения, имел авторитет. Умер молодым. При очередном налете получил пулю в сердце. В наследство от отца Балу и достался подвал. Да еще связи в преступном мире.
        Дато спустился в пекарню. Там стояла страшная жара. Но Балу не замечал ее. Привык.
        - Здорово, друг!  - пророкотал он и заключил Дато в свои медвежьи объятия.  - Рад, что ты жив!
        - Я тоже рад, что… мы оба живы,  - усмехнулся Давид, похлопав старого друга по мощной спине.
        - Садись,  - указал тот на табурет в углу пекарни.  - Сейчас чайку сделаю…
        - С ума сошел, какой чай? У тебя тут как в аду! Водички холодненькой бы…
        - Вино есть красное. Саперави. Как раз холодное. Сейчас.
        - Не надо вина, Балу. Утро ведь.
        - Ай, что ты такое говоришь? Как не надо?  - начал кипятиться Балу.  - Какая разница - день или утро, если два друга после долгой разлуки встретились?
        Он рывком закрыл окошко, выключил печь. Готовые мчади сложил в тарелку, сунул ее под мышку и повел Дато в помещение, соседствующее с пекарней. Там было гораздо прохладнее. Балу усадил гостя на диван, а сам начал накрывать на стол. Из недр огромного холодильника стали появляться овощи, зелень, сулугуни, сыровяленный окорок, копченая форель. Балу обожал вкусно поесть, но употреблял в пишу только «правильные» продукты. Презирал гамбургеры, картошку фри, нагетсы, быстрорастворимую лапшу. В те годы, когда они дружили, все эти «вкусняшки» только появились, были диковинными, а поэтому желанными, любимыми многими. Самым крутым местом считался «Макдоналдс». А то, что в нем подавалось, лучшей едой. И только Балу презирал фастфуд. Говорил, что лучше съесть черствую краюшку хлеба с солью, чем сочный, ароматный гамбургер.
        - Понюхай!  - Он поднес к лицу Дато кусок сыра.  - Чувствуешь?
        - Что?
        - Запах гор, дубина! Из Сванетии мне этот сулугуни привезли. Кусок был завернут в листья винограда. А ты знаешь, что именно они сохраняют первозданность продукта?..
        Дато не знал, но верил Балу на слово. Он разбирался во всем, что являлось отрадой желудка. Будь то еда или спиртное.
        - А ты, смотрю, преуспеваешь,  - заметил Балу, вытащив из холодильника пятилитровую бутыль вина.  - Выглядишь на миллион. Где живешь, чем занимаешься?
        - В Москве живу. У меня бизнес.
        - Легальный?
        - Да.
        - Надо же…
        - А что хранится в твоих закромах, Балу?
        - Да, ерунда всякая…  - отмахнулся он.  - Виски, джин, текила. Сигареты. Икорка. Я тут чуть было не влетел. Пять лет назад. Приютил одних, а они наркотой промышляли, как оказалось… Уроды!  - Балу ненавидел наркотики почти так же сильно, как фастфуд.  - Спасибо, люди добрые вовремя предупредили. А то сидел бы сейчас за колючим забором…
        Он разлил вино по стаканам. Они были огромны. В каждом помещалось миллилитров четыреста. Но когда Балу взял свой стакан в лапищу, он в ней утонул.
        - За встречу, друг!  - провозгласил он.
        - За встречу!
        Они чокнулись и выпили. Балу с наслаждением. Дато с внутренним стоном. Ему не хотелось вина. Однако, сделав несколько глотков, он вынужден был признать, что саперави очень и очень вкусное. А сулугуни вообще заслуживает наивысших похвал. Он ел его с мчади и пусть на ничтожно малое время, но забыл обо всех неприятностях.
        - Помнишь моего брата?  - спросил Дато, покончив с едой, тогда как Балу только приступил к ней. Для него кусок сыра и лепешка это так… разминка!
        - Зуру? Помню, конечно. Не от мира сего парень был. Как у одних и тех же родителей могли родиться настолько разные дети?
        - Я не о нем, Балу. Младшего помнишь?
        - Одуванчика? Смутно. А что?
        - Умер он.
        - Правда?  - Балу отправил в рот огромный кусок мяса, сняв его с ножа пальцами.  - А откуда ты узнал? Он же пропал давным-давно.
        - Нашелся.
        И Дато рассказал старому другу о появлении Гио, а также о его смерти.
        - Веришь Зуре?  - спросил тот, выслушав.
        - Да. Но не потому, что считаю его неспособным на убийство. Он уже не тот, что был раньше, и я не знаю, какой он сейчас. На что способен, а на что нет.
        - Тогда в чем причина твоей уверенности?  - Еще один взмах ножа, и очередной кусок мяса отправлен в рот.
        - Стреляли из современного оружия. С оптикой и глушителем. С крыши. Я там гильзу нашел. Вот она…  - Он залез в карман и продемонстрировал Балу свою находку.  - Патрон американский. «Натовский», как его называют.
        - Бомжа застрелили из крутейшей винтовки? Надо же…
        - Подозрительно, правда?
        Балу кивнул.
        - Я поспрашиваю людей,  - сказал он.  - Может, кто-то что-то слышал о твоем брате… Кстати, что с трупом?
        - Вывезли за город, захоронили.
        - А вещи?
        - Оставили.
        - Все пересмотрел?
        - Бегло.
        - Надо внимательно. Может что-то найтись.
        - Ты прав. Сегодня же более тщательно осмотрю рюкзак и котомку.
        Дато не заметил, как допил вино. Балу подлил ему еще.
        - Я сделал посмертные фото на телефон,  - продолжил Давид.  - Давай отправлю тебе.
        Когда дело было сделано, они решили закрыть тему и поговорить о чем-то приятном. Например, о детях.
        - У меня двое,  - с гордостью сообщил Балу.  - Мальчик и девочка.
        - Большие, наверное?
        - Нет, малышня. Я женился в тридцать девять. Мальчику пять, девочке два с половиной.
        - Давай выпьем за них!
        - С тебя тост!
        Дато отвык от витиеватых грузинских тостов, но все же смог выдать что-то более-менее достойное. Когда за деток Балу выпили, друг проговорил:
        - У тебя, как я понял, детей нет.
        - Правильно понял.
        - Почему тянешь с этим? Тоже не мальчик.
        Дато пожал плечами. Он был не готов к откровениям.
        - И не женат?
        - В разводе уже четыре года.
        Его бывшую звали Кариной. Когда они познакомились, обоим было по тридцать. Карина сразу привлекла внимание Дато своей эффектной внешностью. Ее нельзя было назвать классической красавицей, но ему никогда куколки и не нравились. Карина была высокая, спортивная, коротко стриженная. Со спины ее можно было принять за мужчину. Но стоило ей повернуться, как половая принадлежность становилась очевидной: у Карины был шикарный бюст.
        Когда Дато увидел ее, подумал: бывшая спортсменка, а ныне тренер. Возможно, хореограф - стройна и грациозна. Но Карина оказалась писателем. Причем работала под двумя разными псевдонимами и в различных жанрах. Писала сюрреалистические романы для узкого круга и любовные - для широкого. Естественно, популярность и прибыль приносили последние. Поэтому она была широко известна как Лара Лорен, автор романтических женских историй. Дато ради интереса прочел одну и был очень удивлен. Карина произвела на него впечатление крайне рационального, немного циничного, невероятно ироничного человека. Роман же был написан от лица наивной дурочки, которую, несмотря на это, любимый мужчина не бросил, соблазнив, а повел под венец. То есть история надуманная и слащавая. Дато решил, что Карина просто бездарь, но все оказалось с точностью до наоборот. Ее некоммерческие книги были глубоки и очень талантливо написаны. Вот только читали их единицы. И баловства ради Карина написала пару глупейших любовных историй. К ее огромному удивлению, ими заинтересовалось издательство, и она стала печататься под псевдонимом Лара Лорен.
        Первое их свидание состоялось в очень необычном месте. Дато позвал барышню в театр, она сообщила, что терпеть его не может, и предложила сходить в музей на выставку «Орудия пыток времен инквизиции». Отправились они туда в дневное время и оказались единственными посетителями. Зал, где выставлялись дыбы, «испанские сапожки» и «стулья ведьм», был полутемен: ни окон, ни верхнего света. Только экспонаты слабо подсвечивались снизу. Давид чувствовал себя здесь крайне неуютно, ему хотелось поскорее уйти, тогда как Карина получала удовольствие, рассматривая ужасные приспособления для пыток. В голову Дато даже закралась мысль о том, что писательница имеет нестандартные сексуальные вкусы с уклоном в садо-мазо. Но Карина, будто прочитав ее, со смехом сказала:
        - Ты, наверное, подумал, что я извращенка. А я просто очень любопытна. Мне хочется понять природу, сущность, устройство… явлений, предметов, живых существ.
        - И что происходит, когда ты понимаешь?
        - Как правило, я теряю к ним интерес.
        - Людей это тоже касается?
        - Особенно людей.  - Она приблизилась к Дато и обвила его шею руками.  - Но тебя я, как мне кажется, никогда не разгадаю…  - И поцеловала его в губы. Коротко, но страстно. А потом выдала: - Давай займемся любовью на стуле ведьмы?
        - Ты это серьезно?  - обалдел Давид.
        - Да шучу я!  - рассмеялась она.  - Пошли отсюда. Мне надоело. Хочу есть!
        Давид собирался повести ее в хороший ресторан, но Карина потащила его в обычную шашлычную, где жарили на удивление вкусное мясо. Они поедали его, сидя за пластиковым столиком и попивая пиво из одноразовых стаканчиков. В ней не было ни капли пафоса! И это Дато привлекало так же сильно, как яркость Карины, ее ум и талант.
        Они поженились через полгода после знакомства. Торжеств решили не устраивать, скромно расписались и уехали отдыхать. Страной, избранной для проведения медового месяца, стала Франция. Молодожены, повалявшись три дня на пляже Ниццы, решили, что такой отдых не для них, взяли напрокат машину и объехали на ней всю страну. На севере, в древней крепости Каркассона, где был свой музей инквизиции, они занялись-таки любовью на кресле ведьмы.
        Они прекрасно жили первый год. Без ссор. Карину не раздражал даже тот факт, что Дато вечно пропадал на работе. Ей было чем заняться в его отсутствие. Первую, ситцевую, годовщину они отметили вдвоем. Уехали на выходные в подмосковный санаторий, сняли целый домик с сауной и бассейном, не выходили оттуда оба дня. Тогда-то Дато впервые заговорил о детях:
        - Не пора ли нам задуматься о потомстве? Мы оба разменяли четвертый десяток…
        - Как это бестактно с твоей стороны - напоминать мне о возрасте!  - Она шутливо ткнула его кулаком в плечо.
        - Хочу дочку. Сына, конечно, тоже. Но сначала девочку.
        - Ты серьезно?  - Карина приподнялась на локте и заглянула Дато в лицо.
        - Конечно.
        - Не думала, что ты хочешь детей.
        - Все их хотят. Это нормально.
        - Я не хочу.
        - Быть такого не может.
        - Уж поверь - может.
        - Но какая же это семья, без детей?
        - Нормальная,  - пожала плечами Карина.  - Семья из двух взрослых людей.
        - Мне такая не нужна.
        - Да ты со своим братом не только не видишься, даже не переписываешься! Вообще не знаешь, как он и где. Нет в тебе семейственности! А еще тебя раздражает детский плач. Я видела, как ты страдальчески морщишься, когда его слышишь!
        - Просто я вспоминаю, как плакал мой младший брат, когда болел, и становится больно.
        - Я тебе открою тайну, Дато, дети постоянно плачут. Особенно грудные. Да и потом замолкают лишь на время. Если не плачут, то орут. Оно тебе надо?
        - Да,  - твердо ответил Давид.  - Я хочу детей.
        - Черт… Все же было так хорошо!  - Она откинулась на спину и зажмурилась.  - Я не представляю себя в роли матери… Это не нравится мне категорически.
        - Я думаю, из тебя выйдет отличная мама,  - мягко сказал Дато и поцеловал жену в висок.
        - Ладно, дай мне привыкнуть к этой мысли.
        - Недели тебе хватит?
        - О нет…
        - О да! Я бы прямо сейчас заделал тебе ребеночка, но мы выпивали. А я хочу здоровую дочку.
        - А если у нас не получится?
        - Усыновим.
        И так решительно он это сказал, что Карина поняла - ей не отвертеться. Матерью ее все равно сделают. Своего или чужого ребенка! Тогда уж пусть лучше будет свой.
        Карина забеременела спустя семь месяцев. Когда это произошло, она тут же узнала без тестов и похода к врачу. Рвать ее стало с первого дня задержки. Обоняние обострилось, и она улавливала такие нюансы запахов, что от любых продуктов ее тошнило: фрукты все были с гнильцой, колбаса несвежая, йогурты прокисшие. Карина надеялась, что вскоре это пройдет. Но не тут-то было! Ее выворачивало несколько раз в день. Плюс к этому появилась аллергия, как следствие - сыпь и краснота. Стали отекать и распухать ноги. Весь организм Карины протестовал против беременности. Не только разум - тело не желало материнства. И исторгло-таки из себя плод. У Карины случился выкидыш на сроке три с половиной месяца.
        Она долго валялась в больнице, приходя в себя. Ее мучили слабость и головные боли. Врачи недоумевали, что с пациенткой такое. Никаких осложнений после выкидыша она не получила. Но Карина знала, в чем причина ее недомогания. Она самой себе поставила диагноз: депрессия, и нашла ей причину. Нет, не выкидыш был ею. До депрессии ее довело понимание, что у них с Дато ничего не выйдет. Они вынуждены будут расстаться. Потому что ему нужны дети, а ей нет. Еще раз пройти через ад беременности, да еще от начала до конца, от первого до девятого месяца, она себя не заставит. Как и воспитывать чужих детей. Значит, нужно разводиться. Отпускать Дато. Дать ему шанс создать новую семью, полноценную в его понимании, пока он молод…
        Но как сделать это, когда любишь?
        О ее терзаниях Дато узнал спустя год, когда получил письмо от уже бывшей жены. Они прожили еще полгода и расстались по инициативе Карины. Она нашла себе другого мужчину, немолодого, известного в литературном мире, и ушла к нему. С ним Карине было проще. Один род деятельности, общие интересы и, что самое главное, обоюдное нежелание иметь детей. У нового мужа уже были две взрослые дочки и даже внук, все они жили в Америке, и отец-дед виделся с ними крайне редко. В письме Карина и об этом написала. А в постскриптуме - «Все это я сделала ради твоего же блага!»
        - Переживал развод?  - спросил Балу, о котором Дато, погрузившись в воспоминания, на время позабыл.
        - Очень сильно. Ломало меня года полтора, не меньше.
        - Любил?
        - Да.
        - А она?
        - И она.
        - Тогда почему развелись?
        - Такое бывает, Балу. Когда два любящих друг друга человека разбегаются.
        - Только с тобой, Дато.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Я помню Машу. С ней была та же история.
        - Она изменила мне. Как и Карина, моя жена. У обеих были причины, знаю. Но я измену воспринимаю как предательство. Когда любишь, с другими не спишь. Даже от отчаяния, как Маша. Или для моего же блага, как Карина.
        - Ты не прав в главном.
        - И в чем же?
        - Когда любишь - прощаешь.
        - Ты бы простил?
        - Я сделал это. Жена ушла от меня к другому. Я вернул ее… беременную.
        - От тебя?
        - От него.
        - Значит, дочка не твоя?
        - Моя. Пусть и зачатая от чужого семени.
        - Никогда бы не подумал, что ты способен на это…
        - Ты помнишь меня мальчишкой. Тогда я был таким, как ты. Категоричным. Но я взрослею и мудрею…
        - Хочешь сказать, я все тот же глупый юнец?
        - Похоже на то,  - улыбнулся Балу и подмигнул ему.
        - С женой все было гораздо сложнее, чем с Машей. Видишь ли, она не хотела детей.
        - Разве существуют такие женщины?
        - Представь себе.
        - Тогда беру свои слова обратно. Ты сделал все правильно. Дети - это наивысшее счастье. Хочешь, своих покажу?
        Дато кивнул. Балу полез в карман. Давид думал, за телефоном. Но оказалось, за бумажником. Друг хранил изображение детей по старинке: за прозрачной пленкой одного из отделений. На фото мальчик и девочка сидели в обнимку. Пацан худой, ушастый, улыбчивый. Очень обаятельный. Девочка пухлая, серьезная, с надутыми губками.
        - Дочка на тебя похожа,  - удивился Дато.
        - Не говори!  - расхохотался Балу.  - Как будто плоть от плоти моя.
        - Красавицей вырастет.
        - Дожить бы только до этого,  - вздохнул друг.
        - Что за пессимизм, Балу? Конечно, доживешь.
        - Кто знает… Мне уже за сорок. И сердечко пошаливать стало. Иногда так зайдется, что валидол под язык класть приходится. В этом минус позднего отцовства. Можешь не дожить до свадьбы детей. А тем более до внуков. Я тут к гадалке сходил. Она руку мне посмотрела, карты раскинула. И успокоила. Сказала, до девяноста лет жить буду.
        - Значит, не стоит беспокоиться…
        - Точно! И давай выпьем за долголетие!
        Балу снова наполнил стаканы, и они подняли их с традиционным возгласом: «Гау-марджос!»
        Глава 2
        Она стояла перед зеркалом и задумчиво смотрела на свое отражение. Взгляд медленно блуждал по лицу, задерживаясь то на глазах, то на щеках, то на губах, пока не переместился на шею. Маша вытянула ее. Но все равно две горизонтальные морщины не разгладились.
        - Когда я успела так состариться?  - спросила она у отражения.  - Откуда взялись эти трещинки?  - Она провела пальцем по лбу. Трещинками ее бабушка называла морщины.  - Престарелая дебютантка… Смешно!
        Маша стянула с волос резинку и кинула ее в свое отражение.
        - Некрасивая… дура!  - сказала она ему. Эта фраза прицепилась к ней в прошлом году. Она ездила на отдых в Камбоджу, и там на рынке один из аборигенов, пытаясь впарить ей какой-то товар, все приговаривал: «Красивая, красивая!» Когда же Маша не пожелала ничего купить, он бросил ей вслед: «Некрасивая… дура!» Это показалось ей смешным, а не обидным, и «комплимент» запомнился.
        Маша отошла от зеркала, так и не накрасившись. Расхотелось ей наносить макияж. Благо, глаза у нее были выразительные, губы яркие, так что и без косметики она не выглядит блеклой или нездоровой. Но муж любил ее накрашенную. Говорил, что с подводкой и яркой помадой она похожа на Клеопатру. Романа тянуло к восточным женщинам. И Маша, чтобы его порадовать, наносила макияж ежедневно. Даже в выходные. В итоге это вошло у нее в привычку. И вот наступил день, когда она изменила традиции.
        Сварив кофе, Маша отправилась на балкон. Сигареты не взяла. Надо бросать курить. Решение это она приняла пять минут назад, стоя у зеркала. Никотин свежести и красоты не прибавляет. Так что долой его! А еще нужно есть поменьше сладкого и хоть немного ограничить себя в кофе.
        Маша никогда не заботилась о том, чтоб выглядеть молодо. Это само собой получалось. Те, кто узнавал, что ей под сорок, очень удивлялись. Говорили, что выглядит она не больше чем на тридцать два. Маше и самой так казалось. Поэтому она не слишком-то пеклась о своей внешности. Не обмазывалась дорогущими антивозрастными кремами, пользуясь обычным дневным, и то нерегулярно, косметолога посещала не чаще чем раз в месяц, а инъекций ботокса и рестилайна ни разу не делала. Считала это лишним…
        До вчерашнего дня!
        Первый «присутственный» день прошел ужасно. Ее не очень радушно встретили. Труппа была укомплектована, и то, что главреж принял еще одну актрису, никого не порадовало. К тому же все узнали, что она «блатная». Тот, кто возглавлял театр, когда-то преподавал в детской драматической студии, где занималась Маша. Она была его любимицей и примой их детской труппы. А также участницей многих взрослых спектаклей. Бывший наставник очень гордился своей ученицей, все годы помнил о ней, и когда она появилась на пороге его кабинета, не раздумывая, принял на службу.
        Она понимала, что о главных ролях пока может только мечтать. Хорошо, если ее вообще включат в основной состав. И была к этому готова. Но не ожидала, что на нее обрушится шквал критики. Когда во время репетиции ее попросили подавать реплики исполнителю главной роли (прима опаздывала, премьер не желал бездействовать), режиссер прервал Машу довольно скоро.
        - Это никуда не годится!  - вскричал он.  - Вы же не суфлер, а актриса. Где игра? Да, это не ваша роль, но разве это что-то меняет? Примерьте ее на себя. Или вы забыли, как это делается, за те годы, что жили вне профессии?
        - Я подзабыла язык,  - попыталась оправдаться Маша.
        - Еще одна проблема! У вас чудовищный акцент. Пока вы можете играть только роли без слов. Но в вашем возрасте мелькать в массовке как-то неприлично…
        И далее в том же духе на протяжении всего дня.
        Маша так устала, как будто вагоны разгружала. Чашка кофе, выпитая на балконе, немного привела ее в чувства. Но курить все же хотелось. И чтобы как-то заглушить это желание, она отправилась на кухню, взяла гранат и стала поедать его, выбирая по одному зернышку. Выплевывая ядрышки в кулак, она стояла у окна и смотрела во двор. Деревянная лавка, на которой обычно сидел Дато, ожидая ее, давно развалилась. На ее месте была карусель, на которой в данный момент катались три женщины примерно Машиного возраста. Они хохотали, перебрасывались шутками. Две из троицы едва втиснули бедра между ручками кресел, третья, самая полная, не смогла, но не осталась в стороне - она приводила карусель в движение. Маша с улыбкой наблюдала за развеселой компанией. Она немного, по-белому, конечно же, завидовала этим женщинам. Такие дружные! А у нее тут никого, с кем она могла бы вот так же подурачиться.
        Ей сейчас хотелось вот так же… на карусели… с хохотом!
        Маша собралась уйти из кухни, когда увидела въезжающий во двор шикарный белый «Мерседес». Даже на фоне машин, что стояли на парковке, а были там весьма и весьма неплохие иномарки, все же дом элитный, этот «мерс» выделялся. Он был так чист и блестящ, что казалось, пыль и грязь просто отлетают от него. Кроме того, диски на его колесах сверкали, будто обработанное алмазом золото. Уменьшенную в десятки раз копию одного из них не отказалась бы повесить на шею в качестве украшения ни одна женщина.
        Водительская дверь открылась, и из салона показался мужчина. Маша сразу поняла: это не хозяин машины, а водитель. Он обошел «Мерседес» и открыл заднюю дверь.
        - Вот черт…  - выругалась Маша, увидев, кто выбрался из салона.  - Как же я могла забыть?..
        Она бросилась в ванную, стянула растянутую футболку, в которой ходила по дому, швырнула ее в машинку. Тут же метнулась в комнату, открыла шкаф, достала джинсы и майку. Натянула. Волосы кое-как пригладила. Ничего другого она сделать не успеет. А жаль…
        По квартире разнесся звонок. Маша бросилась в прихожую. Если бы она глянула в глазок, то знала бы, что визитер не один, их двое. Но она этого не сделала, и ее ждал сюрприз.
        - Добрый вечер, Машенька,  - приветствовал ее Або Адаладзе, старый друг покойного отца, который сегодня обещал заехать, да она забыла об этом.
        - Здравствуй,  - произнес его спутник. Маша узнала его! Племянник Або Ираклий. Они год проучились в одной школе, он в параллельном классе.
        - Приветствую вас. Проходите, пожалуйста.
        Она посторонилась, давая мужчинам войти. Первым переступил порог Або, очень худой мужчина с белыми, как снег, волосами. Он всегда был поджарым, но возраст иссушил его, и теперь он выглядел болезненно. При том, что со здоровьем, по его словам, все было в порядке. Его племянник, напротив, с годами раздался. Грузины в массе своей ширококостны. И если серьезно не следят за собой, годам к тридцати становятся пухлыми, с тяжелой попой, выпуклым животом, вторым подбородком. Ираклий поправился за те годы, что Маша его не видела, кило на двадцать. Тело заплыло, а вот лицо оставалось таким же красивым, с точеными чертами, разве что щеки округлились.
        - Это тебе…  - Ираклий протянул Маше цветы. Они ее восхитили: невероятно крупные оранжево-красные герберы в окружении сочной зелени и сухих стеблей, обернутые в ткань леопардовой расцветки. Ее всегда больше привлекали оригинальные, креативные букеты, нежели богатые, из сотни роз, к примеру.
        Она поблагодарила Ираклия и проводила гостей в гостиную.
        - Чай, кофе, что желаете?  - спросила она, лихорадочно соображая, а есть ли у нее чай. Кофе имелся точно, его она пила в огромных количествах, поэтому строго следила за тем, чтобы он никогда не кончался.
        - Ничего не хотим, Маша, мы поужинали,  - заверил ее Або.  - Надеюсь, ты узнала Ираклия?
        - Конечно.
        - Не против, что я взял его с собой?
        - Конечно, нет. Я очень рада видеть вашего племянника.  - Она тепло улыбнулась Ираклию.
        - Я тоже вернулся в Тбилиси не так давно,  - сказал он.  - В Европе последние восемь лет жил. Но домой всегда тянуло. Устав бороться с собой, поддался зову сердца и… И ничуть не жалею.
        - Тбилиси не отпускает, я теперь это точно знаю,  - заметила Маша.
        - Как ты тут обжилась?  - поинтересовался Або.  - Тбилиси, несмотря на нерушимые традиции, не тот, к какому ты привыкла.
        - Я еще в процессе… привыкания.
        - Помощь нужна?
        - Вы сделали все, что могли, дядя Або.
        Это на самом деле было так. Именно Або Адаладзе Маша была обязана и своим двойным гражданством, и тем, что квартира, в которой она выросла, осталась ее собственностью.
        Або откинулся на спинку кресла. Оно противно заскрипело.
        - Это я или мебель?  - пошутил дядя Або.
        В кармане его идеально отглаженного и такого же снежно-белого, как «Мерседес», пиджака затренькал телефон. Або, извинившись, ушел разговаривать в другую комнату.
        - А я ведь был в тебя влюблен,  - выпалил Ираклий.
        - Что?
        - Да, ты не ослышалась. Втюрился, как тогда говорили, с первого взгляда. А увидел тебя на сцене. Теперь могу признаться, что и в другую школу, где ты училась, перевелся поэтому.
        - Это новость для меня.
        - Все видели, что я влюблен… Кроме тебя. А все потому, что ты не замечала никого, кроме своего… как твой отец его называл?
        - Башибузука?
        - Точно.
        - Что поделать. Я любила его.
        - Да. Поэтому я не пытался влезть между вами.

«А может, ты боялся?  - парировала она мысленно.  - Зная, какой Дато скорый на расправу…» Маша многим парням нравилась. Она это знала. Но ни один не попытался за ней всерьез поухаживать. Преградой был Давид Ристави. Ее башибузук…
        - Ты женат?  - спросила Маша.
        - Был. И дочка есть. Но мы развелись. Они остались в Бельгии, а я вернулся сюда. А как у тебя на личном?..
        - Никак.
        - Неужели женщина моей мечты свободна, и я могу за ней поухаживать?
        - Можешь,  - улыбнулась Маша.  - Почему нет?
        - Тогда приглашаю тебя завтра на ужин.
        - Принимаю твое приглашение.
        - Заеду в восемь вечера.
        Маша кивнула.
        В гостиную вернулся Або. Его лицо было озабоченно. Убрав телефон в карман, он сказал:
        - Извини, Машенька, мне ехать нужно. Дела срочные.
        - Я понимаю.
        - О многом расспросить тебя хотел, но не получилось.
        - Ничего, в другой раз поговорим. Я ведь тут надолго…
        Або наклонился к Маше и по-отечески поцеловал ее в лоб.
        - До скорого, милая.  - И уже племяннику: - Ты со мной?
        - Да, конечно.  - Ираклий встал и тоже поцеловал Машу. Но приложился к ее руке.  - До завтра.
        Она проводила гостей до двери. Когда они покинули квартиру, вернулась в комнату. Букет, подаренный Ираклием, стоял в вазе на письменном столе. Цветы в воде еще больше раскрылись. Маша склонилась над ними. Понюхала. Никакого запаха. Букет радовал только глаза…
        Точно как их даритель. Маша всегда находила Ираклия привлекательным. Но его красота не будоражила ее.
        Она прилегла на диван. Закрыла глаза. Завтра у нее свидание с весьма достойным мужчиной. Ей бы радоваться… Или волноваться… Придумывать, что надеть. Прикидывать, как далеко можно зайти после…
        А Маше все равно.
        Гораздо больше ее волновала утренняя встреча с Дато. Она снова и снова прокручивала в голове ее «кадры». И не заметила, как уснула.
        Глава 3
        ПРОШЛОЕ…
        Маша, задыхаясь, бежала по проспекту Руставели в сторону площади Ленина. Ноги подкашивались. Особенно правая. Она в последнее время часто напоминала Маше о том, что травмирована. Хотелось остановиться, дать ей отдохнуть, но делать это было нельзя. Дорога каждая секунда!
        Еще десять минут назад Маша стояла на сцене, репетируя вместе с остальными финальную сцену классической комедии «Затмение солнца в Грузии». Это был прогон, и артисты играли с полной отдачей, хотя время было позднее и все устали. Завтра премьера!
        Вдруг раздался грохот. Резко распахнулись двери и стукнулись о стены.
        - Что там еще?  - гневно выкрикнул режиссер Шота Моришвили, вскочив с кресла и обернувшись. Артисты также посмотрели в конец зала, где в дверях стоял взлохмаченный сторож дядя Сосо.
        - На Ленина перестрелка!  - выпалил он.
        - Это не повод прерывать репетицию!  - проворчал режиссер.  - Сейчас такие времена, что каждый день кто-то в кого-то стреляет. Уйди, Сосо. Не мешай.
        - Палят уже минуты три, не прекращая. Грохот стоит, как в войну.
        - Выйди вон!
        - Забаррикадироваться бы надо. А то мало ли что…
        - Вот и займись этим.
        - Один-то я не справлюсь. А кроме меня и вас, в здании никого.
        - Просто запри двери на все замки. И закрой окна.
        - Может, нам лучше по домам?  - нервно спросил Гарик Аванесян - звезда театра.
        - Здесь, я думаю, безопаснее. На улице как раз можно легко под шальную пулю попасть. Подождем, когда милиция приедет и всех разгонит. Как раз успеем довести репетицию до конца,  - сказал режиссер.
        - А если там как раз милиция в кого-то палит? Или военные? Вдруг вооруженное восстание началось? Нет, дорогой, ты как хочешь, а я не собираюсь оказываться в его эпицентре. Мы как раз напротив Дома правительства. Не мне тебе напоминать, что не так давно творилось возле него!
        Гарик имел в виду бойню, которую устроили войска Советской армии 9 апреля 1989 года. Это была операция по разгону митинга. За несколько минут военные очистили площадь. На ней осталось девятнадцать трупов. Из них шестнадцать женщин. Одна, совсем молоденькая студентка, была дочерью лучшей подруги матери Давида и Зуры тети Карине.
        - Гарик, перестань паниковать!  - попытался успокоить артиста режиссер.  - Сейчас попалят минутку и перестанут. Нам нужно закончить. Завтра премьера.
        - Если заваруха начнется, на нашу премьеру никто не придет!
        И, не слушая протестов режиссера, спрыгнул со сцены и заспешил к выходу.
        - Без Гарика все равно не имеет смысла репетировать,  - подала голос одна из актрис.  - Давайте правда разойдемся?
        - Нет, лучше здесь остаться,  - не согласился с ней кто-то.  - Переждать.
        - Ай, делайте, что хотите!  - отмахнулся режиссер и ушел к себе в кабинет.
        Артисты разделились. Половина осталась в театре, другая - покинула его. В числе последних была Маша. Только, в отличие от остальных, она двинулась не в противоположную от площади сторону, а к ней.
        - Куда? С ума сошла?  - поймал ее за руку Сурен. С Машей они вместе занимались в юношеской драматической студии, и обоих задействовали в спектаклях театра, когда они были детьми.
        - Я посмотрю, что там.
        - Не вздумай! Правильно Маришвили сказал, сейчас легко под шальную пулю угодить.
        - Я буду осторожной.
        - Маша!
        - Пока, Сурен. Не волнуйся за меня.
        И, выдернув руку, быстро зашагала в направлении площади.
        Выстрелы не прекращались, но стали звучать реже. Хотелось надеяться, что они совсем затихнут, когда она дойдет. К площади Ленина Машу гнало не любопытство. Она знала, что Дато собирался провести там вечер, «толкая» картины Зураба редким туристам. Хорошо, если он ушел, когда там начались беспорядки. Но мог и остаться, чтобы посмотреть…
        Маша прибавила шагу. Навстречу ей бежали две женщины. У одной рука была в крови. У второй колени - упала и содрала кожу.
        - Что там происходит?  - спросила у них Маша.
        - Бандиты малолетние от милиционеров отстреливаются,  - ответила та, что с коленями.
        - Не ходи туда,  - предостерегла вторая.  - Пули свистят, можешь под одну, как я, угодить.
        Но Маша не послушала и не просто продолжила идти, она перешла на бег.
        Сердце подсказывало - Дато там! Ее башибузук сейчас палит в милиционеров из своей винтовки.
        О да! Она у него имелась. Об этом Маша узнала от отца неделю назад. Он пришел домой хмурый и усталый. И, не разуваясь, направился в комнату дочери.
        - Твой башибузук ввалился сегодня в ресторан с ружьем и потребовал его обслужить!
        - Какой ресторан?  - упавшим голосом спросила Маша.
        - «Сулико». Мы там с Иосифом ужинали и все видели. И если бы друг Давида, огромный такой, как гора, не утащил его, то сейчас бы твой любимый в «обезьяннике» сидел. Где ему, к слову, самое место.
        В «Сулико» они с Дато пытались попасть за два дня до этого. Но их не пустили. Сказали, все столики заняты. Что скорее всего было враньем. Просто Давид не внушил доверия администратору. Дато очень болезненно воспринял отказ. Посчитал, что его унизили. Да еще при любимой девушке.
        После этого Маша Дато не видела. Они договорились встретиться на премьере завтра…
        А сегодня малолетние бандиты отстреливаются от милиции!
        В Тбилиси вообще было очень неспокойно последнее время. Советский Союз разваливался. Многие республики желали независимости. Грузия в том числе. Все политические баталии за свободу проходили в столице, что не могло не отражаться на простых обывателях. Даже таких как Маша, далеких от этой борьбы. Или Зуры. Он жил в мире своих картин и рассказов, не ввязываясь в споры на темы политики. Не говоря уже о том, чтоб принимать участие в акциях протеста, которые устраивались активистами движения за независимость из числа преподавателей и студентов. Но когда военные собрались штурмовать здание университета, он вполне мог погибнуть вместе с остальными.
        Бабушка, регулярно смотревшая программу «Время», в которой освещались события в Тбилиси (естественно, в искаженном виде), звонила сыну и кричала:
        - Немедленно возвращайтесь! Нельзя жить на пороховой бочке!
        - Мамуля, не волнуйся, у нас все нормально.
        - Да как же нормально? У вас там чуть ли не война!
        - Всего лишь введен режим чрезвычайного положения.
        - Всего лишь?
        - Скоро все наладится.
        Он верил в то, что говорил. На самом деле Сергей Селезнев не сомневался, что скоро все закончится и Советский Союз так и останется нерушимым.

…Выстрелы звучали реже. Но теперь они стали оглушительными, ведь Маша добежала до последнего подземного перехода на Руставели - впереди площадь Ленина.
        Маша остановилась, чтобы сориентироваться. Воздух был наполнен запахом пороха. От него слезились глаза.
        Площадь бегом пересекал какой-то парень. В его руках было зажато ружье. Он пригибался, петлял, боясь попасть под пулю. Маше показалось, что это Дато…
        Очень похож!
        Она бросилась вперед. Помчалась, не видя ничего из-за слез. Спотыкаясь, задыхаясь…
        Вдруг грохот! Да близко так, будто из-за спины стреляют. Она подскочила. Нога опять подвела - подвернулась, и Маша рухнула на брусчатку.
        Наверное, она потеряла сознание ненадолго. Когда начала вновь соображать, пальба стояла такая, что пришлось зажать уши.
        Маша подняла голову и посмотрела туда, где еще недавно видела парня с ружьем, похожего на Дато…
        Теперь он, как и она, лежал на брусчатке. Ружье рядом. Рука протянута к нему. Но она в крови и недвижима.
        - Дато!  - закричала Маша.
        Парень не шелохнулся. Он был мертв. И кровь, вытекшая из нескольких пулевых отверстий на его теле, окрасила серую брусчатку алым…
        - Ты что здесь делаешь?  - услышала Маша знакомый голос, но не сразу поняла, кто с ней говорит.  - Ты ранена?
        Она отмахнулась от человека, обратившегося к ней. Он пытался поднять ее. Но ей было не до него!
        - Маша! Посмотри на меня!
        Ее встряхнули. И она почувствовала прикосновение к своему лицу. Его обхватили чьи-то сильные руки и развернули…
        Маша увидела Зуру.
        - Там Дато!  - выкрикнула она.
        - Нет его там,  - спокойно возразил Зураб.
        - Нет, вон он…  - Маша махнула рукой в направлении убитого парня.
        - Это не Дато. Мой брат дома.
        - Правда?
        - Да. Давай поднимайся, пойдем отсюда скорее.
        - А что ты тут делаешь?
        - Потом, все потом…
        Он помог ей встать и увел с площади.
        Через десять минут они входили в квартиру Ристави. Дато на самом деле находился в ней. Он спал на диване покойной матери. Лицо бледное, осунувшееся.
        - Он заболел?  - спросила Маша шепотом.
        - Да,  - ответил Зура.
        - Простыл?
        Последние дни выдались прохладными, а она знала, что Дато не любит одеваться потеплее. Гоняет на Казбеке в футболке с логотипом группы «Аси-Диси».
        - Он ранен, Маша. Но ты не волнуйся, опасности нет. Много крови потерял, но жизненно важные органы не задеты.
        Она рванула к кровати, но Зураб остановил ее.
        - Не тревожь, он недавно уснул.
        - Его сегодня ранили?
        - Вчера.
        - Кто?
        Зураб пожал плечами.
        - Он клялся мне, что порвал связи с криминальным миром,  - возмущалась Маша, не замечая, что повышает голос.  - Уверял, что чист и больше не ворует. А сам со стволом по Тбилиси ходит! Куда он снова вляпался?
        - Никуда я не вляпался,  - раздался хриплый голос Дато.  - Зура, дай попить, пожалуйста.
        Брат набрал в стакан воды, подал.
        - Не ворую я больше, как обещал тебе,  - сказал Дато, попив.  - Почему ты мне не веришь? Я могу недоговоривать, но не совру…
        - Тогда откуда оружие?
        - Выдали.
        - Кто?
        - Он вступил в ряды Мхедриони.
        - Мхедриони?  - переспросила Маша. Она перевела слово с грузинского, получилось «всадники». Или «рыцари». Насколько она помнила, так называли себя средневековые грузинские партизаны, боровшиеся с персидской и турецкой оккупацией.  - Что это за организация?
        - Ее только что организовал Джабо Иоселиани.
        - Я знаю его! Он театрал. Наш постоянный зритель. Умнейший человек. Читает лекции в театральном институте. Но мой отец почему-то называет его бандитом. Говорит, что он вор в законе.
        - Он несколько раз сидел, это правда. В том числе за вооруженный разбой и убийство. В тюрьме занимался литературной деятельностью. По ходатайству деятелей искусства Грузии вышел досрочно. «Откинувшись», окончил вечернюю школу, институт, защитил кандидатскую, докторскую. Умнейший человек, я согласен. Мы отлично знакомы. Он хотел покровительствовать мне, да я, зная его прошлое, остерегся. Держался на расстоянии от Джабо. А вот Дато…  - Зураб вздохнул.  - Он проникся идеями, что он сейчас несет. И они далеки от творчества.
        - Мы, всадники, следим за порядком в стране!  - Дато приподнялся на подушке.  - Что в этом плохого?
        И замолчал резко. Видно, боль стала нестерпимой. Зураб с Машей бросились к нему. Она откинула одеяло. И увидела, что бинт на плече окрасился кровью.
        - Я перевяжу,  - выпалил Зураб и бросился в соседнюю комнату. Наверное, за бинтами.
        Маша села рядом с Дато на кровать. Убрала с его вспотевшего лба густую челку. Он перехватил ее руку, поцеловал.
        - Кто тебя подстрелил?  - спросила Маша.
        - Мне случайно прилетело. В дружину официально могут вступать только лица, достигшие восемнадцати.
        - Да? А оружие, значит, и несовершеннолетним выдают?
        - Я взял его у друга. Мне пока только дубинка причитается.
        - Дато, ты учиться должен! А не с дубинками, тем более с винтовками, по городу бегать!
        - Всегда успею выучиться.
        - Берешь пример с Джабо?
        - А что? Отличный пример.
        - Нет, не отличный,  - послышался голос Зуры. Он вернулся в комнату.  - Джабо, при всем моем уважении к его талантам, самый большой грешник из всех, кого я знаю.
        - Пусть так. Но в учебе я тоже пользы не вижу. Вот закончишь ты университет, и что? Кому ты нужен будешь со своим дипломом литературоведа? Сейчас такие времена, когда стране нужнее солдаты…
        - Ты хотел сказать пушечное мясо? Такие наивные парни, как ты, не обученные военному делу, но с горящими глазами и мозгами, засоренными патриотическим мусором? Любому человеку надо сначала научиться думать! А для этого он должен образовываться…
        - Меня жизнь учит,  - отмахнулся Дато.  - И можешь мне морали не читать - бесполезно. У меня к ним с детства иммунитет. Уж сколько от матери я их выслушал, не счесть.
        - Выходит, ты стал башибузуком,  - грустно заметила Маша.
        - Я стал рыцарем,  - возразил Дато.
        Зура тем временем снял с его руки окровавленный бинт. Швырнул его на пол. Рана была неглубокой, но обширной. И сильно кровоточила. Зураб промыл ее, наложил новую повязку. Получилось у него на удивление ловко.
        - Ты как опытный санитар действуешь,  - похвалила его Маша.  - Молодец.
        - А я и есть санитар,  - усмехнулся Зура.  - Когда в школе у нас военизированная игра «Зарница» проводилась, я записался в отряд медслужбы. Был там единственным мальчиком.
        - Не знала, что ты когда-то хотел стать врачом.
        - Никогда не хотел. Просто, если война… Я не желаю убивать людей. Только помогать им.
        Дато скорчил гримасу, но не стал вступать в полемику. Положив голову на Машины колени, заглянул ей в глаза.
        - Ты как, малыш?  - Деликатный Зураб тут же ушел в соседнюю комнату.
        - Плохо. Вместо того чтобы думать о завтрашней премьере, я переживаю за тебя.
        - Не стоит…  - И опять его улыбка с «завитушками». И ласкающий взгляд…  - Сосредоточься на своей роли. Не можешь же ты опозориться перед будущим мужем…
        - Папа никогда не разрешит мне выйти за тебя,  - грустно проговорила Маша. Она была уверена, что это не помешает ей стать женой Дато. Она пойдет против всего мира, лишь бы быть с ним, но… Она так любила своих родителей, хоть и постоянно в последнее время с ними ругалась… И мечтала о том, чтобы отец, он был ей ближе матери, одобрил ее выбор.
        - Я докажу ему, что я стоящий человек. Не переживай!  - Вот так Дато ко всему легко относился. И его оптимизм был заразителен.  - А теперь я посплю, ладно? Ты только не уходи сразу, посиди со мной, хорошо?
        - Договорились.
        Он переместил голову на подушку. Но ее руку положил под щеку и закрыл глаза. Через пару минут он засопел. Маша осторожно высвободила кисть, легонько поцеловала любимого в висок и покинула дом Ристави. Несмотря ни на что, она была счастлива. Ведь ее Дато жив!

* * *
        Маша стояла перед зеркалом и с восторгом рассматривала свое отражение. Какая же она сегодня красивая!
        Нежное кремовое платье из кружев, с обтягивающим лифом и пышной юбкой до щиколоток, белые босоножки на каблуке, в руках букет лилий…
        Темные волосы завиты на крупные бигуди и собраны в хвост на макушке. Челка до бровей. Можно было бы постричь, но Маша решила оставить ее длинной. Чтоб глаза ярче сверкали.
        - Как дела, доченька?  - услышала она за спиной голос папы.  - Готова к важному событию?
        Маша кивнула.
        - Выглядишь потрясающе.  - Он подошел, обнял ее за плечи и поцеловал в макушку.
        - Я почему-то волнуюсь,  - призналась Маша.  - Как будто перед премьерой…
        - Но ведь предстоящее событие своего рода премьера.  - Он полез в карман. Маша следила за движением его рук, но отец попросил: - Закрой глаза.
        Маша зажмурилась.
        - Теперь открывай…
        Она разлепила веки, и когда снова увидела свое отражение в зеркале, оказалось, что на ее шее блестит цепочка с красивейшим кулоном в форме раковины, в которых рождается и зреет жемчуг. Материалы - золото и глазурь.
        - Какое чудо!  - восхитилась Маша.
        - Нравится?
        - Безумно!
        - Я рад.
        - Спасибо, папочка!  - И она крепко его поцеловала.
        Дверь вновь распахнулась, и в комнату ворвалась мама.
        - Там столько народа! И такие важные люди…  - Она подлетела к дочери и поправила атласный бант на ее хвосте.  - Або Адаладзе тоже тут,  - шепнула она мужу.  - Это ты его пригласил?
        - Я просто сказал ему, что у моей дочери сегодня важный день. И он пришел.
        - Кто такой Або Адаладзе?  - спросила Маша.
        - Это человек очень высокого положения, доченька. Правая рука самого…  - И мать ткнула пальцем в небо, будто говорила по меньшей мере об архангеле Гаврииле.  - И у него с твоим папой сложились прекрасные отношения. Дружеские, я бы сказала.
        - Все, девочки, хватит чирикать… Пойдемте!
        Маша бросила последний взгляд на собственное отражение, нашла его безупречным и со спокойной душой двинулась к выходу.
        Пока шла, представляла себе следующее…
        Шагает она к алтарю. Красивая, красивая… воздушная… с цветами. По обе руки от нее родители. И папа поддерживает ее под локоток. А впереди - Дато в темном костюме и белой рубашке (она никогда не видела его таким, но была уверена - ему пойдет), улыбается, смотрит ласково. Отец подводит ее к нему, и пальцы их сплетаются.
        А потом супружеская клятва, роспись, танец… застолье!
        И путешествие к морю. Маша знала, где она хотела бы провести свой медовый месяц. Она не только выбрала город - это был Батуми,  - но и дом! Когда они с мамой бывали на курорте, она приметила один особняк. Он прятался за кованым забором в глубине буйно растущего сада. Впрочем, как многие. Но этот дом отличался от остальных. Во-первых, на калитке никогда не висело объявления «Сдаются комнаты», во-вторых, его крыша была не треугольной или трапециевидной, а плоской, как в блочной многоэтажке. И на ней стояли два шезлонга, утопающие в тени высоченных платанов, хурмы, магнолий и виноградных лоз, струящихся по стенам вверх и обвивающих трубу на крыше. Но Маша ни разу не видела, чтоб на них кто-то лежал. Наверное, домом владел какой-то важный человек. И крайне редко наведывался в Батуми. Когда она проходила мимо особняка, то всегда думала о том, что хочет провести самые счастливые дни со своим мужчиной именно в нем.
        - Маша, смотри не упади!  - услышала она шепот над своим ухом. Это мама предостерегала ее.
        И тут же пелена с глаз спала. Маша увидела перед собой не алтарь, у которого ее ждал Дато, а сцену школьного актового зала. Именно в нем проводилась торжественная церемония вручения аттестатов зрелости. Маша окончила школу!

…А после был выпускной бал.
        Родители не поскупились, сняли для торжества ресторан на набережной. И после банкета вчерашние выпускники танцевали на террасе с видом на Куру. Машиным рыцарем в этот вечер был племянник Або Адаладзе (мама зря так радовалась - он пришел на церемонию не ради Маши). Парень учился в параллельном классе. И перевелся в их школу год назад. Так что Маша его почти не знала. Видела, и только. Но после церемонии вручения аттестатов, на которой их познакомили взрослые, молодые люди стали общаться. В результате спустя пару часов племянник Адаладзе так проникся к своей новой знакомой, что ни на шаг от нее не отходил. Одноклассницы ей завидовали. А Маше было все равно. Она просидела бы в уголке, не танцуя, а скорее всего смылась бы с торжества при первом удобном случае. Она была близка с братьями Ристави и с ребятами из театральной студии, а никак не с теми, кто учился вместе с ней. Поэтому в обществе одноклассников она хоть и чувствовала себя вполне комфортно, но не могла сказать, что наслаждается им. Однако ей не хотелось обижать приятного парня, вызвавшегося стать ее кавалером на этот вечер, вот она и
осталась на банкете.
        Было уже одиннадцать вечера, когда пронесся слух о фейерверке. Кто-то из ребят сказал о том, что он будет, и все стали смотреть в небеса в ожидании разноцветных вспышек. Маша не была исключением.
        - Что ты там хочешь увидеть?  - услышала она голос своего кавалера. Его звали Ираклий.
        - Фейерверк.
        - Его не будет.
        - Нет?
        - Хотели заказать, но… Сейчас неспокойные времена и лишняя пальба, пусть и не из огнестрельного оружия, ни к чему.
        - Да, пожалуй.
        - Я смотрю, ты замерзла.  - Маша на самом деле ежилась. С реки дул ветер, и стало немного прохладно.  - Надень.  - Он снял пиджак и, не слушая возражений, накинул ей на плечи.  - Хочешь, немного прогуляемся?
        - Давай.  - Ей хотелось отдохнуть от музыки.
        Они вышли на набережную и пошли вдоль реки.
        У Дато сегодня тоже был выпускной. Но он на него не пошел. Как и на вручение аттестата (его все же дотянули). С Балу, тем самым огромным парнем, что вывел его из «Сулико», и еще парой друзей он уехал разыскивать Одуванчика. Мальчишка пропал несколько дней назад, и Дато пытался найти его. Естественно, Зура сходил в милицию, написал заявление, но Давид не верил в результативность работы органов правопорядка, поэтому занялся поиском сам.
        - Куда собираешься поступать?  - спросил Ираклий у Маши.
        - В театральный.
        - Я мог бы и сам догадаться,  - улыбнулся он.  - Я же видел тебя на сцене.
        - Правда?
        - Всей семьей были на премьере «Затмения солнца в Грузии». Твоя игра произвела на всех впечатление.
        - У меня там небольшая роль…
        - Как говорил один умный человек: «Не бывает маленьких ролей, бывают маленькие актеры!» - Ираклий легонько взял ее под локоть. Она не возражала. Фонари не горели, а в асфальте были выбоины, и она боялась споткнуться на непривычных каблуках.
        - А кем собираешься стать ты?
        - Хирургом. У нас династия.
        Она смотрела на Ираклия и думала о том, что он «подходящий» молодой человек. Его бы одобрили папа с мамой и даже бабушка. Из хорошей семьи, умный, целеустремленный… с будущим! И очень симпатичный: рыжеватый, голубоглазый, с орлиным носом и ямкой на подбородке. Но что Маше до его красоты, ума… если любит она другого! Неподходящего…
        Башибузука!
        - Эй, а ну-ка отойди от моей девушки!  - послышалось издали. Маша узнала голос Дато. Вскоре он сам показался из-за деревьев. В джинсах, майке, кожанке нараспашку, в обрезанных перчатках с клепками, лохматый и небритый, он выглядел хоть и опасно, но невероятно привлекательно. Куда элегантному Ираклию в белоснежной рубашке и галстуке, с прической волосок к волоску и холеным лицом до ее башибузука?
        - Дато!  - выкрикнула Маша.  - Не кипятись. Это парень из параллельного класса, Ираклий. Его дядя друг моего отца.
        - Да я спокоен!  - фыркнул Давид, подойдя.  - Просто предупреждаю твоего спутника, чтоб держал свои руки при себе…  - И красноречиво посмотрел на кисть Ираклия. Тот сразу отпустил Машин локоть.  - А у вас что, вечеринка уже закончилась?
        - Нет. Но там музыка грохочет. Мы решили немного отдохнуть от шума.
        Дато снял с ее плеч пиджак и передал его Ираклию. Вел он себя на удивление мирно. Она-то боялась, что в драку полезет.
        - Ты извини, дорогой, но я у тебя спутницу украду,  - бросил Дато, накинув на Машу свою кожаную куртку.
        - Это твой парень?  - спросил у нее Ираклий.
        - Да.
        - Что ж… Не буду вам мешать.
        И торопливо удалился.
        - Стоит мне оставить тебя одну, как ты сразу находишь себе поклонника,  - упрекнул ее Дато.
        - Это не поклонник,  - запротестовала Маша.
        - Да неужели?
        - Я же говорю, в ресторане шумно и…
        - Ты решила отдохнуть от музыкального грохота. Но в спутники себе выбрала парня, а не девушку.
        - Так получилось.
        - Он держал тебя под руку!  - повысил голос Дато.
        - Чтоб я не упала. Ты же видишь, я в длинном платье, на каблуках.
        - Ты хочешь, чтоб я стал пай-мальчиком, а сама создаешь такие ситуации, при которых мне сложно себя сдерживать!
        - Я оценила твое самообладание,  - проворковала Маша, прижавшись к Дато. Она ткнулась носом в его шею и прошептала: - Я так соскучилась по тебе.
        Его руки сомкнулись на ее талии. Такие сильные, теплые, родные…
        - Я умирал без тебя!  - Маша готова была расплакаться, услышав эту фразу. Дато произнес ее с таким чувством, что не возникало никаких сомнений… не просто скучал - умирал без нее!
        - Нашел Одуванчика?
        - Нет… Его унес ветер.
        - Жаль.
        - Ты хочешь вернуться на банкет?
        - Не особенно.
        - Тогда поедем кататься? Во сколько тебя ждут дома?
        - Думаю, я могу прийти утром, все выпускники встречают рассвет.
        Дато переместил руки ниже, схватил ее под попу и поднял. Хохоча, потащил к мотоциклу.
        Казбек-2 стоял в зарослях. Дато усадил на него Машу. Она подобрала свое роскошное платье, затем обхватила спину усевшегося за руль Давида, и они помчались по набережной в сторону Мцхеты.

«Там, где, сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры…» они остановились. Когда заглох мотор, сразу стало слышно, как плещется вода. Этот звук умиротворял.
        - Небо какое!  - восхитилась Маша, задрав голову. В Тбилиси оно как будто было не таким бездонным. И звезды не сверкали столь ярко.
        - Давай убежим?  - услышала она тихий голос Дато.
        - Куда?
        - В Осетию, например.
        - Не понимаю, зачем…
        - Будем жить как муж и жена. Тут нам твои родители не позволят.
        - Дато, я не могу так,  - покачала головой Маша.  - К тому же мне надо учиться. Я, в отличие от тебя, верю в образование.
        Дато вздохнул тяжело.
        - Как же долго я тебя жду…
        - Осталось совсем чуть-чуть. Всего годик.
        - Больше! Тебе же семнадцать только в октябре исполнится.
        - Давай не будем о грустном? Ночь такая замечательная. И она наша…
        Дато привлек ее к себе. Усадил поперек седла. Сам сел сзади…
        Ноги Маши обхватывали бедра Дато.
        - Мы как в пене,  - прошептал он, имея в виду ее пышное платье, клубившееся вокруг них.
        Любовью они занялись на том же Казбеке. А рассвет встретили, сидя на обрыве возле монастыря Джаври. Он стоял на горе, и вид отсюда открывался фантастический.
        Домой Маша возвратилась в шесть. Дато довез ее до соседнего дома. Они побоялись, что рычание мотора разбудит родителей. Конечно же, он пошел ее провожать. Остановились у подъезда, чтобы поцеловаться… и тут…
        Машино сердце екнуло. Что такое?
        Она задрала голову и посмотрела на окна своей квартиры. Ей почудилось, что кто-то из родителей выглянул на улицу и ее раскрыли…
        Но нет!
        - Что с тобой?  - спросил Дато.
        - Что?
        - Ты задеревенела будто…
        - Как-то нехорошо мне.
        - На банкете что-то не то съела, наверное.
        - Нет, не в этом дело. Тут неспокойно…  - И она похлопала себя по груди. Там, где колотилось сердце.  - Уж не случилось ли чего?
        И она торопливо зашагала к подъездной двери. Дато, помешкав, двинулся следом.
        - Смотри!  - воскликнула Маша, указав на бурые пятна, покрывающие ступени лестницы.  - Что это?
        - Краска,  - ответил Дато. Он видел, что это кровь, но не хотел Машу пугать.
        - Нет, не похоже…
        Дверь в квартиру оказалась открытой. Не нараспашку, но щель была достаточной для того, чтобы увидеть, что в прихожей лежит человек. Маша узнала охранника отца Рамаза. В последнее время он сопровождал Селезнева почти постоянно. Он владел карате и отлично стрелял. А еще был очень хорош собой. Поэтому соседка Ирма постоянно строила ему глазки…
        - Маша, стой!  - Дато схватил ее за руку, не давая войти в квартиру.
        Но в ней откуда-то взялось столько сил, что она смогла вырваться.
        Влетев в прихожую, Маша чуть было не упала на мертвого Рамаза, споткнувшись о его ноги. Удержавшись за стену, она двинулась в глубь квартиры.
        Длинный коридор… На светлом паркете капли крови.
        Точка - тире… тире, тире - точка…
        Маленькая капелька, большая… большая, большая - маленькая.
        Как морзянка!
        Папа учил ее этой азбуке в детстве. Но сейчас Маша ничегошеньки не помнила.
        Спальня родителей. Дверь в нее белая со стеклом под хрусталь. Очень красивая…
        Теперь на ней кровавый мазок.
        Маша толкнула дверь.
        Бежевые обои, золотистые занавески, мебель «слоновая кость». Богатое, как говорила бабушка, покрывало на кровати. Турецкое, расшитое парчой и камнями. Оно тоже было светлым когда-то…
        Теперь его покрывали бурые пятна! Самое большое растеклось по краю, страшное, как воронка, затягивающая в себя…
        - Нет,  - прошептала она.  - Нет!  - Голос стал громче.  - Неееет!  - закричала Маша.
        Папа… Мама…
        Они лежали на полу возле кровати…
        И даже в смерти оставались вместе - рука отца лежала на груди мамы. Он как будто пытался защитить ее…
        Но не смог.
        Тела родителей были изрешечены пулями. Тогда как Рамазу перерезали горло.
        Маша рухнула на пол, подползла к ним, легла рядом с мамой и положила ладонь поверх папиной руки…
        Она желала умереть вместе с ними.

* * *
        Балкон. Чашка кофе. Сигарета… Первая в жизни.
        Маша неглубоко затянулась и дала дыму просочиться в легкие.
        Прислушалась к ощущениям. Не сказать, что очень приятно. Но и отвращения нет.
        Сделала еще затяжку. Выпустила дым. Посмотрела, как его струйка развеивается ветром.
        - Ты куришь?  - услышала она возмущенный голос бабушки.
        - Нет,  - не оборачиваясь, ответила Маша.  - Просто пытаюсь расслабиться.
        - Получилось?
        - Немного.
        Бабушка отобрала у нее сигарету и, затушив о перила балкона, швырнула в палисадник.
        - Давай я тебе валерианки накапаю лучше.
        - Я столько выпила за эти дни всевозможных успокоительных средств, что уже писаю ими.
        Бабушка опустилась на стул рядом с внучкой. Она всегда была моложавой. Выглядела не как мать сына Сергея, а как старшая сестра. Но за последнюю неделю она здорово сдала. Превратилась в старушку. Хотя продолжала подкрашиваться, делать прическу. Но чуть сгорбилась спина, морщины стали глубже, рот суше, а в глазах столько тоски…
        - Бабулечка, я не знаю, как жить,  - всхлипнула Маша.  - Без них… как?
        - Так, чтобы они, глядя с небес, радовались за тебя.
        - О… это невозможно!  - Слезы брызнули из глаз.  - Я не радовала маму с папой, когда они были живы, и теперь не смогу…
        Бабушка протянула ей платок. Маша отмахнулась, вытерлась ладонью. Сколько слез она пролила за последние дни (сегодня был девятый - только что закончились поминки), а слезы все лились.
        - Послезавтра мы уезжаем, помнишь?
        - Я никуда не поеду…  - сказала Маша.
        - Маша, детка, здесь ты не останешься.
        - Останусь,  - упрямо возразила Маша.  - Мой дом здесь.
        - Тут опасно, это раз. Два, ты пока несовершеннолетняя и не можешь решать самостоятельно, где тебе жить. Я твоя единственная родственница, и я тебя забираю в Москву. Точка!
        Следствие по факту убийства родителей Маши и телохранителя отца шло полным ходом. Сам Або Адаладзе подключил свои связи, чтобы те, кто причастен к их гибели, были пойманы. Вот только никаких положительных результатов расследование по горячим следам не дало. Рамаз открыл дверь, ему перерезали горло, а хозяев квартиры застрелили в спальне из пистолета с глушителем. Ничего ценного не пропало. Вот и все факты. Ни отпечатков, ни свидетелей. Не ясен и мотив. Убийство даже политическим назвать нельзя, потому что Сергей Селезнев был не такой важной фигурой в игре «престолов» и ничего не решал.
        - У меня тут Дато, бабулечка,  - проговорила Маша, вытащив еще одну сигарету из пачки.  - Если и его у меня отнять, я умру…
        Бабушка вновь отобрала у нее сигарету. Сжала в кулаке, размяла в труху и швырнула через перила балкона.
        - Мы переезжаем,  - отрезала она.  - Ты будешь жить в Москве. Там же и учиться. Дато твой никуда не денется. Будете видеться на каникулах.
        Она не понимала, насколько у них все серьезно! Родители ей не говорили. Отец не хотел ее расстраивать. А мама боялась, что связь Маши с «неподходящим» парнем свекровь будет вменять ей в вину, как и многое другое.
        - Мы будем здесь бывать,  - чуть смягчилась бабушка.  - А как иначе, если Сережа и Надя тут похоронены? Могилки навещать надо… Да и квартиру эту хотелось бы сохранить. Я поговорю с Або. Он что-нибудь придумает…  - Она встала, обняла внучку.  - Хочешь чаю?
        - Не откажусь.
        - Сейчас заварю. И добавлю немного лаванды. Она успокаивает.

…Спустя день Маша с бабушкой садились в поезд. Никто их не провожал (привез на вокзал водитель дяди Або), даже братья Ристави, потому что Маша им ничего не сказала о своем отъезде.
        Вещей было немного. Два чемодана, да еще спортивная сумка, которую Маша не убрала под полку. Сказала, там сменная одежда. Но сразу надевать ее не стала. Только минут через сорок отправилась в туалет. Вскоре была остановка. Бабушка накрыла на стол. Поезд стал трогаться, она бросила взгляд в окно…
        - Маша?!
        Внучка стояла на платформе, сгибаясь под тяжестью сумки.
        - Прости меня, бабулечка,  - выпалила она.  - Но я не могу уехать!
        - Немедленно вернись в вагон!  - прокричала бабушка в открытое окно.
        - Я умру без него, понимаешь? Хочешь похоронить не только папу и маму… но и меня?
        Поезд ускорился. И Маша пришла в движение. Она пыталась идти вровень с окном.
        - Ты не волнуйся, со мной все будет хорошо!  - торопливо выкрикивала Маша.  - Я тебе звонить буду и писать. Может, даже приеду скоро. Но сейчас я должна остаться… чтобы не сойти с ума. Понимаешь?
        Когда поезд скрылся из виду, Маша отправилась на автостанцию. Она знала, что от нее раз в два часа отходит «Икарус» до Тбилиси. Ночью она прибыла в город и на такси приехала к Ристави.
        - Маша?  - удивился Зура, открыв ей дверь.  - В такое время ты никогда не являлась… Что-то случилось?
        - Ничего. Если не считать того, что я сбежала от бабушки. Дато дома?
        - Нет. Но ты заходи.
        Он посторонился, впуская Машу. Она переступила порог и сразу бросила сумку. Смертельно устала, пока добиралась. И физически, и морально. Наверняка это было заметно, потому что Зура спросил:
        - Хочешь отдохнуть?
        - Да, если можно.
        - Ложись на мамин диван.
        Маша, стянув кеды, села, потом легла и вытянулась. Тело ломило. А ноги болели, причем сильно. И не только правая. Обе. Она закинула их на спинку дивана и стала ждать, когда кровь отхлынет.
        - Поесть не желаешь?  - поинтересовался заботливый Зура.
        - Нет. А вот от чая не откажусь.
        - Я заварю.
        Он бросился к электрической плитке, на которой их мать все годы готовила еду, и водрузил на нее чайник. Когда она была жива, и плитка, и чайник пребывали в идеальном состоянии. Женщина держала весь дом в чистоте. Сейчас он оказался в запустении, пусть и не вопиющем. Полы мылись только на видных местах, паутина не смахивалась, а кухонный уголок вообще покрылся слоем жира и копоти. Маша решила, что как только отдохнет, сразу возьмется за уборку.
        - Тебе чай покрепче или слабенький?
        - Все равно,  - сонно ответила Маша. У нее слипались глаза.
        - Сделаю крепкий. И добавлю немного розмарина… Ты не против?
        Она не ответила. Уснула.
        Пробудилась ночью. Отлежала руку, засунутую под бок, стала переворачиваться и…
        Испугалась! Спросонья не поняла, где она. Вскочила. И услышала родной голос:
        - Девочка моя, я с тобой…
        И очутилась в объятиях Дато.
        - Ты давно вернулся?  - спросила она.
        - Не могу сказать, сколько прошло времени… Сейчас.  - Он протянул руку и щелкнул по кнопке, включающей ночник. Дато глянул на часы и ответил: - Два часа назад. Ты спала. Я хотел разбудить, но Зура сказал, что ты измучена, и я просто лег рядом.
        Он нежно провел рукой по ее лицу.
        - Неужели ты теперь моя?
        - О чем ты?
        - Если Зура правильно понял, ты сбежала от бабушки, она хотела увезти тебя в Москву?
        - Он правильно понял.
        Дато сгреб ее в охапку и начал покрывать ее лицо поцелуями.
        - Моя, моя, моя…  - выдыхал он.  - Люблю тебя…
        Вот оно - счастье! Другого не надо.

* * *
        День рождения Маша отметила вдвоем с Зурой. Он преподнес ей шикарный подарок - книгу собственного сочинения, написал ее специально для Маши (это была сказка) и сам же оформил иллюстрациями. Отпечатал в единственном экземпляре университетский знакомый Зуры.
        Маша, приняв подарок, не удержалась, прослезилась. Так было приятно, Тем более, что Дато вообще оставил ее без презента. За три дня до празднования он уехал. Сказал, на пару дней и к двадцать девятому сентября точно прибудет. Однако не только не прибыл, но даже не позвонил, чтобы поздравить любимую.
        - Не расстраивайся,  - утешал ее Зура.  - Он помнит о тебе. Просто нет возможности позвонить.
        - Как такое может быть? Человек, если хочет, всегда находит возможность.
        - Есть места, где нет связи.
        - То есть он на Северный полюс отправился? Да?
        И больше не слушала Зуру, который пытался ее успокоить.
        Спустя два дня их среди ночи разбудил сосед:
        - Идите к телефону! Дато звонит!  - Он был заспанный, в трусах и олимпийке.
        Зура с Машей бросились вон из дома.
        - Девочка моя, прости, я не смог тебя поздравить!  - торопливо выкрикивал Дато.  - Приеду, осыплю тебя поцелуями и подарками.
        - Когда? Когда тебя ждать?
        - Не могу сказать. Как там Зура?
        - Я в порядке!  - прокричал тот, услышав вопрос брата.
        - Ребята, я не могу долго говорить. Тут еще много желающих позвонить…
        - Дато, ты где?
        - Мы в Сванетии.
        - Что ты там делаешь?
        - Мы за порядком следим. Кто еще, если не мы? Скоро передислоцируемся. На границе с Осетией неспокойно. Нужна наша поддержка.
        - То есть ты не скоро вернешься?  - Голос Маши упал.
        - Постараюсь скорее. Но не знаю, как получится.
        - А как же я?.. Без тебя?
        - Машенька, а как женщины мужей своих с войны ждали? Все, пока, целую…
        И связь прервалась.

* * *
        Маше было так плохо, что болело даже тело. Душа ладно… Она привыкла. И сердце в постоянном раздрае. Как следствие - тахикардия. Отведи Машу кто-нибудь к врачу, кардиограмма обязательно показала бы сбой ритма. Но все это время барахлили только мотор да стартер, если выражаться языком автомобилистов. На корпус она не могла пожаловаться. А теперь все сыпалось!
        - Нога беспокоит, да?  - спрашивал сердобольный Зура, видя, с каким мученическим видом Маша укладывается на диван.
        Она в ответ кивала. Но на самом деле болела у нее не только травмированная нога…
        Все!
        Даже нос! Она прикасалась к нему и ощущала неприятное покалывание в кончике.
        - Давай я сделаю тебе массаж?  - предлагал Зура. И иногда Маша соглашалась. Нога после манипуляций старшего Ристави болеть не переставала, но в общем Маша чувствовала себя лучше. Расслаблялась, что ли?
        Дато отсутствовал уже месяц. За это время он не позвонил (если не считать того единственного раза), не отправил телеграммы, письма… чертова голубя, в конце концов!
        Маша не знала, что думать.
        Он ранен?
        Он в плену?
        Он погиб?
        Ему плевать на то, что она его ждет?
        Значит, разлюбил!
        Маша очень жалела, что проворонила экзамены в институт. Училась бы сейчас, все было бы легче. Хоть как-то отвлекалась бы. Она же только и делала, что ждала…
        Если бы не Зура, она, наверное, с ума бы сошла.
        - Если Дато не появится в ближайшие дни, я уеду в Москву,  - сказала ему Маша как-то вечером.  - Сколько можно ждать?
        - Не уезжай,  - умоляюще прошептал Зура.
        - Не вижу причин, чтобы остаться. Я потеряла Дато, а без него мне тут делать нечего.
        - Но у тебя есть я.
        - Милый Зура… Как я тебе благодарна, если бы ты знал!  - Она нежно сжала его руку.
        - Я готов быть рядом до конца дней.
        - Ты хороший друг, я знаю.  - Маша стала раскладывать по тарелкам ужин - макароны с сыром. Она даже научилась готовить, чтобы не киснуть в бездействии. А квартиру отмыла до блеска!
        - Могу стать не просто другом,  - выпалил он и опустил глаза.
        - О чем ты?  - рассеянно спросила Маша. Она не могла вспомнить, куда убрала соль. Макароны оказались пресными.
        - Я люблю тебя!
        Солонка, найденная на подоконнике, выпала из рук. Пол покрылся белыми крупинками. Маша смотрела на них и негодовала. Она только сегодня помыла пол, и вот опять беспорядок.
        А еще соль рассыпается к несчастью! Но об этом Маша подумала в самый последний момент.
        - Я шокировал тебя?  - услышала она голос Зуры.
        - Нет…  - Она опустилась на корточки и принялась собирать соль руками.  - То есть да. В смысле, я не очень поняла…
        - А что непонятного в моем признании?
        - Я тоже тебя люблю как друга. Ты это имел в виду или?..  - Она подняла на него глаза.
        - Я тебя люблю не как друга,  - ответил Зура. Затем, взяв совок и веник, принялся сметать соль.
        Маша встала, подошла к раковине и начала мыть руки. Ее иногда посещали мысли о том, что она нравится Зурабу как девушка, но она гнала их. Зура вел себя с ней сдержанно, соблюдая пусть небольшую, но дистанцию. Даже когда он массировал ей ногу, в его прикосновениях не было ничего чувственного. Он просто хотел облегчить ее страдания…
        - И давно?  - спросила она.
        - С того дня, когда мы встретились на ступенях синагоги.
        Маша была поражена. Все женщины, пусть и маленькие, чувствуют, когда в них влюблены. Мужчины, особенно юные, всегда себя выдают. Но только не Зура.
        - Я скрывал свое чувство долгие годы,  - признался он.  - Я вообще такой…  - Он усмехнулся.  - Партизан. Ни одной девочке, которой был увлечен, не показал своей симпатии. Эмоциями лишь с бумагой делился. Она, как известно, все стерпит. Я писал романтические рассказы, сопровождая их рисунками. Сейчас жалею, что все уничтожил. Возможно, когда-нибудь из всего этого могла выйти детская книга. Признаюсь, я часто влюблялся. Поэтому книга получилась бы толстой…  - Зура улыбнулся.  - Но с твоим появлением в моей жизни все изменилось. Для меня остальные перестали существовать. Отныне все свои тайные рассказы я посвящал тебе. Годами я набирался смелости, чтобы признаться тебе и попросить стать моей девушкой, но когда я «созрел», оказалось, что у тебя уже есть парень. Мой брат.
        Говоря это, Зураб мел пол. Водил и водил веником по одному и тому же месту. Чище в комнате от этого не становилось, но Маша понимала, что ему нужно куда-то деть глаза и руки.
        - Зураб, я не знаю, что сказать…  - Она беспомощно развела руками.
        - А я и не жду от тебя слов. Только действия. На сегодняшний момент, по крайней мере, одного. А именно - останься, не уезжай. Обещаю вести себя идеально. То есть не докучать тебе своей любовью. Я буду просто находиться рядом, заботиться о тебе. И ждать, когда ты увидишь во мне не только друга.
        - Это ужасно - ждать! Уж я-то знаю.
        - Мне привычно, Маша.
        - А мне нет…  - Она взяла вилку и ткнула в макароны. Остывшие, несоленые, их было противно есть, и Маша отодвинула тарелку.  - Если бы Дато погиб, нам бы сообщили?
        - Да.
        - Значит, он жив. Но почему не пишет?  - в тысячный, наверное, раз задала она этот вопрос.  - Ты обещал сходить домой к его товарищу. И спросить у родственников, есть ли от него весточки.
        - Я ходил.
        - И?
        - От него пришло уже три письма. В одном он сообщил, что трое из отряда погибли.  - Маша вскрикнула.  - Дато среди убитых нет. Тех парней уже похоронили - их тела доставили в Тбилиси. Я не говорил тебе об этом, чтоб лишний раз не расстраивать.
        - Я пойду полежу…
        - Может, лучше прогуляемся? Погода замечательная.
        - Не хочу.
        - Но ты и так все дни лежишь, а выходишь затем, чтоб позвонить бабушке или на кладбище сходить.
        Она отмахнулась и ушла в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

* * *
        Прошло еще пять дней. Тоска навалилась с такой силой, что Маша чувствовала себя придавленной бетонной плитой - ни пошевелиться, ни вздохнуть. «Завтра пойду на вокзал за билетом,  - решила она.  - Возьму на первый же отправляющийся в Москву поезд!»
        И вроде легче стало. Даже уснула без мучений. Но среди ночи проснулась от того, что слезы душат.
        - Маша, что с тобой?  - услышала она взволнованный голос Зуры. Он, потревоженный ее всхлипами, вбежал в комнату.
        Она хотела ответить, но не смогла - задыхалась от рыданий.
        Зура бросился к ней, прижал к себе и стал успокаивать. Он гладил ее по волосам, шептал что-то ласковое, укачивал, словно ребенка. И Маша стала затихать.
        - Хочешь, я полежу с тобой, пока не уснешь?  - прошептал он.
        - Хочу.
        Не размыкая рук, в кольце которых он держал ее, Зура опустился на бок.
        - Я так измучилась,  - выдохнула Маша.  - Кто придумал, что любовь это прекрасно? Муки сплошные…
        - Любовь прекрасна,  - не согласился с ней Зура.  - Несмотря на муки.
        - Чем?
        - Только она дает человеку крылья.
        - У тебя они есть?
        - Большие, сильные, как у Пегаса, мифического крылатого коня, любимца муз.
        - А когда их сломают, что делать с этими бесполезными отростками? Только мешают они.
        - Ждать, когда заживут.
        - Ждать, опять ждать!  - Ее голос сорвался.
        Зураб шепнул ей на ухо:
        - Тшшш… Успокойся.  - И вдруг, приподнявшись на локте, поцеловал. Впервые! Раньше он даже щеки ее губами не касался, а тут в губы.
        Маша удивленно на него воззрилась.
        - Знала бы ты, как давно я мечтал об этом…  - И снова склонился над ней. У Зураба оказались мягкие, нежные губы. И поцелуи его были приятны Маше. Как и его слова о любви.
        А еще ей было с Зурабом спокойно. Всегда, а особенно сейчас. Он как атлант взвалил на свои мощные плечи плиту, что давила на нее, не давая двигаться и дышать.
        Он целовал ее и говорил, говорил… Она слушала и отвечала. Но лишь на поцелуи. Сказать ей Зуре было нечего…
        Маша гладила его плечи. Они были мощными и волосатыми. Совсем не такими, как у Дато. И это хорошо. В данный момент она хотела забыть о нем.
        Зураб стянул с нее майку. Руки у него тоже были большими. Когда одна ладонь накрыла Машину грудь, она утонула в ней. Ее грудь предназначена для изящной руки Дато…
        Нет, прочь эти мысли, прочь!
        И, закрыв глаза, Маша обхватила ногами бедра Зураба, помогая ему проникнуть в нее.

…Она проснулась от шума. Где-то совсем рядом грохнуло, и Маша испуганно вздрогнула.
        Что это? Выстрел?
        Нет! Хлопнула входная дверь.
        Это стало ясно, когда Маша обернулась и увидела… Дато!
        Худой, обросший, изможденный, он стоял посреди комнаты и смотрел на нее. На губах еще можно было уловить тень улыбки, которая блуждала по его лицу несколькими секундами ранее.
        Маша зажмурилась. «Господи, пусть это будет сном!  - взмолилась она.  - Самым страшным кошмаром… Я открою глаза, и окажется, что секс с Зурой мне приснился, а он не лежит голый в обнимку со мной…»
        Но то, что это не сон, она поняла еще до того, как разлепила веки. Потому что Зураб пошевелился.

«Тогда хотя бы сделай так, Господи, чтоб Дато не стоял в трех метрах от кровати, на которой я ему изменила!»
        - Что, стыдно в глаза смотреть?  - услышала она голос Давида, и все ее надежды рухнули.  - Какие же вы твари…
        - Она не виновата, Дато,  - выпалил Зураб.  - Только я!
        - Сучка не захочет, кобель не вскочит! Старинная русская пословица.
        Вновь громыхнуло. Маша открыла наконец глаза и увидела валяющуюся на полу настольную лампу, Дато со злости разбил ее. Затем взялся за стул и шарахнул им о стену.
        - Прекрати!  - закричал Зура и соскочил с кровати. Голый!
        Лучше бы он этого не делал. Дато с рычанием кинулся на брата и врезал ему по лицу кулаком. Зураб покачнулся, но не упал, он был физически очень силен. Просто никогда свою силу не применял и драться не умел. Поэтому вместо того чтобы дать сдачи, он попытался Дато утихомирить словом:
        - Давай спокойно поговорим, прошу. Я все объясню…
        Дато сунул руку в задний карман камуфлированных штанов и вытащил пистолет.
        - Заткнись,  - прорычал он.  - Ничего не говори, потому что нет таких слов, которыми вы можете оправдаться!
        Маша была с ним согласна. Поэтому молчала. Ей было совсем не страшно. Хотя она понимала, что Дато сейчас в таком состоянии, что может убить. Но в данный момент ей хотелось умереть…
        Провалиться сквозь землю в преисподнюю, где ей самое место!
        Тяжело дыша, Дато отбросил пистолет. Затем развернулся и бросился к выходу. Через несколько секунд дверь за ним захлопнулась, и в квартире воцарилась тишина.

* * *
        Зура искал брата по городу в течение нескольких дней, но тот как в воду канул.
        - Брось,  - посоветовала ему Маша,  - он наверняка покинул Тбилиси.
        - Нет, он где-то здесь, я чувствую.
        Маша страдальчески морщилась. Где же была его чувствительность несколькими днями раньше? Дато был не просто в городе, а на подходе к дому, и Зураба не кольнуло.
        После той ночи он стал относиться к Маше с еще большей нежностью и заботой. И дарил цветы каждый день. Букеты собирал сам, всегда с фантазией. Они радовали Машу. А еще то, что Зура сдерживал свои желания. Она видела, что его переполняет страсть и он мечтает излить ее, но сдерживается. Понимает, как Маше тяжело и ей нужно время.
        Как-то Маша отправилась на кладбище. Села на лавочку возле двойной могилы, где были захоронены ее родители, и стала думать, как ей жить дальше…
        Без Дато!
        Вместе им уже не быть точно. Если даже он ее простит, она не простит себя!
        Варианта было два: остаться с Зурой или вернуться к бабушке. Что лучше, она не знала. Все плохо, ведь оба варианта исключают главный элемент счастья - Давида. «Папа был бы доволен, если б я воссоединилась с бабушкой,  - размышляла Маша.  - А мама - если бы я осталась с Зурой. Она всегда его любила. И кого из покойных родителей мне порадовать?»
        - Маша, ты?  - услышала она за спиной знакомый голос.
        Обернувшись, увидела дядю Або. У него была похоронена неподалеку мать. Он навещал могилу часто, но встретились они на кладбище впервые.
        - Здравствуйте.
        - Привет. А ты почему не сообщила, что приехала?
        - А я не уезжала.
        - Как это? Мой водитель вас на вокзал отвозил.
        - Я осталась, дядя Або.
        - Зачем?
        - У меня тут были незаконченные дела.
        - Любовные, как я понимаю. Твой отец говорил, что ты с каким-то парнем встречаешься. Не нравился он ему.  - Адаладзе сел рядом с ней на скамейку, закурил крепкий «Кэмэл».  - Закончила дела свои или еще нет?
        - Эти - да. Но есть другие.
        - Маш, я должен вернуть тебя к бабушке. Это мой долг перед покойным другом. Если б мне твоя бабушка сообщила, что ты сбежала… Ты ведь именно так и сделала?  - Маша кивнула.  - Так вот, если б я знал, то нашел бы тебя и лично в самолет посадил. Именно в самолет, чтоб ты сойти не смогла. Бабушка твоя почему-то скрыла от меня этот факт.
        - Она поняла меня. И дала мне свободу выбора, которой меня пытались лишить родители.
        - Она мудрая женщина, а я ответственный мужчина. Поэтому ты летишь в Москву завтра же.
        Маша молчала. Думала…
        - Если тебя придется под домашний арест посадить до завтра, я это сделаю,  - сурово проговорил Або.
        - Карательные меры не нужны,  - улыбнулась Маша.  - Я и сама думала о том, чтобы вернуться.
        - Не врешь?
        - Нет. Как раз до того, как вы появились, я словно былинный богатырь стояла на распутье и решала, налево пойти или направо. Остаться или уехать. Спасибо, вы помогли мне сделать выбор.
        - Значит, завтра в три часа дня ты летишь в Москву, я закажу билет.
        - Спасибо.
        - В час будь готова. Я пришлю шофера. Куда ему подъехать?
        Она сказала.
        - Сейчас тебя подвезти?
        - Нет, я еще посижу. Неизвестно, когда вновь смогу побывать на их могиле.
        Або понимающе кивнул и удалился. А Маша осталась на кладбище.
        Когда она вернулась в дом Ристави, Зураб был там. Хлопотал у плитки.
        - Готовлю для тебя пончики,  - сообщил он.  - Тесто, правда, покупное, но я сам жарю их и посыпаю сахарной пудрой.
        Только не пончики! Это их с Дато лакомство.
        - Спасибо, Зура, я не хочу есть.
        - Маш, ну хотя бы один…  - Он расстроился, что естественно. Кому понравится, когда твои старания не просто не оценены, а отвергнуты.
        - Я попозже, хорошо? Пока не могу. Не лезет ничего в горло…
        - Что-то случилось?  - забеспокоился он.
        - Нет. Все в порядке. Относительном, конечно. Я с кладбища, расстроена немного…
        - Понимаю.
        - Я полежу.
        - Тебе принести чаю в постель? Ромашкового? Он успокаивает.
        - Будь добр,  - сказала она, подавив в себе желание заорать: «Да оставь ты меня в покое! Тошнит уже от твоей заботы!»
        Скрывшись в детской, она легла на кровать и уставилась в потолок с остатками старинной лепнины. Минуту назад она совершенно отчетливо поняла, что никогда Зураба не полюбит. А если останется с ним - возненавидит. Причем, чем лучше он к ней станет относиться, тем сильнее будет раздражать ее.
        Зура принес чай. Маша выпила.
        - Ты спать?  - спросил он.
        - Да.
        - Я тоже лягу.  - Он покраснел и робко спросил: - Можно с тобой?
        - Я и так плохо сплю. А вдвоем неудобно. К тому же тебе завтра рано в университет вставать.
        - Ты права.
        - Спокойной ночи.
        - Спокойной…  - Он наклонился и поцеловал ее в щеку, как делал все последние дни.  - Все у нас наладится, просто нужно время… И помни, я никогда тебя не брошу.

«Зато я брошу тебя!  - ответила ему мысленно Маша.  - И совсем скоро!»
        Утром Зураб ушел на учебу. А Маша, собрав вещи, покинула дом Ристави, не оставив даже записки.
        Вечером она уже была у бабушки.
        Глава 4
        Она думала, что забыла дорогу к тому дому. Но ноги сами привели ее к нему. И вот она стоит в знакомом дворике и смотрит, задрав голову, на окно, у которого когда-то проводила многие часы. Она ждала Дато! А Зура рисовал ее. Или, чтобы развлечь, читал вслух свои рассказы. Он думал, что она слушает его. На самом же деле Маша была так глубоко погружена в свои мысли, что не улавливала смысла историй. Она и слова-то не всегда разбирала. Но голос Зураба ее умиротворял, вот она и не прерывала его.
        Нерешительно помявшись, Маша прошла к лестнице, ведущей на второй этаж. Шагнула на ступеньку. Но тут же замерла. Стоит ли подниматься, стучать в дверь, встречаться с Зурабом?.. К чему эти эксперименты над собственной психикой? Проверка на смелость? Она уже доказала себе, что прошлое не держит ее в плену, переехав в Тбилиси. Так, может, этого достаточно?

«Нет,  - возразила себе Маша.  - Недостаточно. Я чуть не умерла от разрыва сердца, увидев Давида. Значит, все еще до конца не избавилась от оков воспоминаний. Все равно что разрубила цепь, но наручники остались на запястьях. Они уже не сковывают движения, однако мешают ощущать себя полностью свободной…»
        Она поднялась по лестнице и постучала в дверь.

«Хорошо бы его не было дома!  - промелькнула трусливая мысль. Но Маша отогнала ее, решительно сказав себе: - Если Зураба нет, приду еще!»
        - Кто там еще?  - донеслось из-за двери. Маша не узнала голоса. Он был грубым и хриплым.  - Я никого не жду, так что катись к черту, кто бы ты ни был!
        - Извините, мне нужен Зураб,  - ответила она.
        Дверь распахнулась через считаные мгновения.
        - Надо же, не ошибся…  - проговорил Зураб, выросший на пороге.  - И голос действительно твой.
        - А я тебя не узнала…  - выдавила из себя Маша.  - По голосу. Раньше он был другим.
        - Раньше и я был другим.
        И посторонился, давая Маше пройти.
        Она вошла в дом. Первое, что бросилось в глаза, это бутыль на столе. Она была запотевшей, значит, Зураб только достал ее из холодильника. Собрался выпить, а тут незваные гости.
        - Я недавно с работы,  - сказал Зура.  - Вот поужинать сел…
        И это ужин? Поллитра водки и три огурца, брошенные рядом с бутылкой?
        Маша перевела взгляд на лицо Зураба. Оно было не одутловатым, как у конченых алкоголиков, но помятым. Если бы Маша не знала точно, что он пьет, все равно бы заподозрила.
        - Что, не похож я на того паренька, которого ты помнишь?  - спросил он без всякого смущения. Похоже, Зурабу давно наплевать на то, что о нем думают.
        - Не очень…
        - Ты тоже изменилась, только голос прежний.
        - Постарела, знаю.
        - Нет, я не об этом.
        - А о чем?
        - Словами трудно описать. Сейчас покажу. Сядь.
        Она опустилась на диван, а Зураб присел возле стола и выдвинул коробку, стоящую под ним. Порывшись в ней, достал альбом для рисования. На его обложке была изображена бабочка-махаон. Маша помнила этот альбом. В нем Зура рисовал ее, когда она сидела на подоконнике и ждала Давида.
        - Смотри!  - Он раскрыл альбом на середине, и она увидела свой портрет.  - Вот какая ты была.
        - Молоденькая.
        - Подожди, сейчас я покажу тебе, какая ты стала… Конечно, если у меня получится.
        Он снова бросился к коробке и на сей раз выудил из нее карандаш.
        - Позволь?  - Он попросил у нее альбом. Маша отдала.  - А теперь сядь, как тогда, на подоконник.
        Она послушалась.
        Зураб начал рисовать. Раньше он делал это быстро и легко. Рука парила над бумагой, словно в ней смычок, а не карандаш. Несколько десятков взмахов, и на листе уже готовый рисунок. Теперь некогда любимое занятие давалось ему с трудом. Пальцы плохо слушались. Карандаш выскальзывал. А руки двигались так, будто Зураб пилит дрова. Маша подумала, что у него ничего не получится.
        - Может, бросишь это дело?  - подала она голос.  - Ты же ужинать хотел.
        - Нет, я почти закончил. Минутку.
        Прошло чуть больше минуты, и Маша наконец услышала довольный возглас:
        - Готово!
        Она спрыгнула с подоконника и подошла к Зурабу. Он протянул ей альбом.
        - А ты по-прежнему прекрасно рисуешь,  - не сдержала удивления Маша. Да, штрихи стали грубее, линии не такие плавные и уверенные, как раньше, и все же портрет получился превосходный. В женщине на нем можно было безошибочно узнать ее.
        - Как говорится, мастерство не пропьешь,  - хохотнул Зура.  - А теперь видишь разницу?
        Маша пролистала альбом до середины и посмотрела на портрет, нарисованный два десятка лет назад. Разница между ней тогдашней и теперешней была едва уловима, но она имела место быть.
        - Я стала старше, и это заметно,  - сделала единственный логичный вывод Маша.
        - Возрастных изменений здесь не видно. Я не прорисовывал морщинки…
        - Тогда не знаю.
        - В лице этой девушки,  - он ткнул в портрет двадцатилетней давности,  - надежда. В твоем нет.
        - Это легко объяснимо. Тогда я ждала Дато и надеялась на то, что он вернется. Сейчас же я просто смотрела в окно, не надеясь и не ожидая.
        - Ты на жизнь сейчас так смотришь. Понимаешь?
        - Это нормально, я стала старше,  - начала раздражаться Маша, не понимая, к чему он ведет.
        - Возраст ни при чем. Я видел восьмидесятилетних с такими лицами, как у тебя в семнадцать.
        - И почему ты не спросил у них телефон пластического хирурга?
        - Ты опять про морщины и прочую лабуду. Я тебе про внутренний свет. Некоторые и в старости продолжают гореть. А ты погасла.
        Слышать это было обидно, и Маша с вызовом спросила:
        - А ты?
        - Я не просто потух - обуглился.
        Он швырнул альбом на кровать и сделал решительный шаг к столу. Взяв бутылку, открутил крышку и налил в стакан водки.
        - Тебе не предлагаю, она отвратительная,  - бросил он, перед тем как шумно выдохнуть. И Зура опрокинул в себя водку.  - Гадость,  - прохрипел он и захрустел огурцом.
        - Зачем тогда пьешь?
        - Чача кончилась. Виски не по карману. А вино и пиво на меня сейчас не подействуют. Кстати, есть «Кахетинское». Будешь?
        - Нет.
        - Да ладно тебе, Маша! Выпей стаканчик. Расслабишься хоть.
        - Да я не напряжена.
        - Тогда ты изменилась еще больше, чем я думал. Явиться к мужчине, которого ты бросила двадцать лет назад, и не волноваться?.. На такое только робот способен.
        - Хорошо, давай свое «Кахетинское».
        Зураб усмехнулся и отправился на балкон. А Маша взяла альбом и сунула его в сумку.
        Хозяин квартиры вернулся с пластиковой бутылкой, наполненной белым вином. Достал с полки стакан. Но, заглянув в него, вернул на место. Похоже, он не утруждал себя мытьем посуды. Наконец был найден чистый фужер. Зура протер его полотенцем и наполнил «Кахетинским». Себе налил водки.
        - Давай за встречу!  - Он протянул Маше фужер.  - Хотел сказать «долгожданную», да это слово не совсем подходит…
        Маша вопросительно посмотрела на Зуру. Он был не из тех, кто много болтает. Говорил мало и всегда по делу. Не бросался пустыми фразами. И не «пукал» в пустоту. То есть каждая фраза, им произносимая, имела смысл, и Зура желал, чтобы он дошел до собеседника.
        - Что ты имеешь в виду?  - поинтересовалась Маша, сделав глоток вина. Белое, очень легкое, оно приятно утоляло жажду.
        - Я долго ждал нашей встречи. Лет десять. Но столько же времени и не ждал. Поэтому слово не совсем подходящее.
        И он выпил. Догрыз огурец. Потом опустился на стул и, не глядя на Машу, спросил:
        - Зачем ты пришла?
        Она ответила не сразу. Сказать хотелось многое. Но получился бы длинный монолог, отдающий театральщиной. Поэтому Маша, отбросив по примеру Зуры все лишние слова, произнесла:
        - Попросить прощения.
        - За то, что бросила меня?
        Маша покачала головой.
        - То есть за это тебе не совестно?
        - Сейчас я сделала бы то же самое. Нам вообще не нужно было переступать черту…
        - Тебе! Тебе не нужно было! Я-то осознанно на это пошел. Я мечтал о тебе многие годы. Я любил тебя. Желал. Но сдерживал эмоции. И продолжал бы это делать, оставаясь твоим другом, если б ты не… скажем так… не открыла шлагбаум на границе.
        - Да, я сделала глупость. Но пострадала от нее больше, чем ты.
        - Больше? Почему же?
        - Я потеряла мужчину, которого любила.
        - Но и я в итоге потерял женщину, которую любил. Тебя!  - перешел на крик Зура. Раньше он делал это очень и очень редко.  - А еще брата. Так что два - один в мою пользу.
        Он разозлился. Желваки ходили, щеки пошли красными пятнами. Зураб был страшен, но Маша его не боялась…
        Она жалела его!
        - Прости меня,  - повторила она едва слышно. Хотелось плакать!
        - Хоть скажи за что?  - Его тон стал спокойнее, как и лицо.
        - За то, что скрыла от тебя очень важный факт…
        И замолкла, не закончив фразы. Смелость иссякла. Так не вовремя… Еще бы капельку, и все было бы уже позади.
        - Какой факт?
        Маша залпом выпила вино и выпалила:
        - Я родила от тебя дочь!
        Глава 5
        ПРОШЛОЕ…
        О том, что беременна, Маша догадалась, когда стала стремительно поправляться. Это был единственный признак «интересного» положения. Других, как то: отсутствие месячных и тошнота, не наблюдалось. Критические дни пришли с опозданием и не такие обильные, как всегда, но Маша решила, что виной тому стресс и перемена климата. Когда в следующем месяце повторилось то же самое, она немного забеспокоилась. Решила, что застудилась. Хотела показаться врачу, да времени не нашла. Болело бы что-то, ладно, но она хорошо себя чувствовала.
        - Машенька, я так рада, что ты наконец начала нормально кушать,  - сказала как-то бабушка.  - А то смотреть на тебя страшно было - кожа да кости…
        Маша на самом деле плохо ела и была худенькой. Бабушку очень это огорчало. Она, как человек, росший в войну, считала отсутствие аппетита ненормальным, худобу - болезненной. Здоровый и счастливый ребенок (а Маша воспринималась ею именно так) должен уплетать за обе щеки и быть упитанным. А внучка ела как воробей и носила сорок второй размер одежды…
        До недавнего времени!
        Нет, ела Маша по-прежнему немного, но все же больше, чем раньше. И у нее появились новые пристрастия. Раньше ее тянуло только на сладкое, теперь на мясное. Если хотелось что-то съесть, то не конфету или пончик, а котлету, сосиску, куриное крылышко. Маша не думала, что от этого поправляются. Ее мама, следящая за фигурой, исключала из рациона как раз сладости, а не мясо, и была стройна. Маша же как-то стремительно начала набирать вес. Одежда с трудом на нее налезала.
        - Нужно сесть на диету,  - буркнула Маша, едва втиснувшись в юбку.  - Иначе придется ходить голой.
        - Никаких диет!  - решительно запротестовала бабушка.  - Лучше купим тебе новый гардероб! Ты такая стала аппетитная. У тебя даже грудка появилась.
        И вот тут Маша стала подозревать, что причина ее изменившихся гастрономических вкусов и прибавки в весе - беременность. Секс с Зурой у них был лишь один раз. И парень убеждал ее, что все сделал «правильно». Она немного беспокоилась первое время, но когда пришли месячные, успокоилась. Теперь же… теперь она не знала, что и думать!
        За следующий месяц она набрала четыре кило. Критические дни не наступили. Началось недомогание. Маша уже не сомневалась, что беременна, и не знала, как сказать об этом бабушке. Но та сама начала разговор:
        - Детка, с тобой что-то происходит в последнее время. Ты очень изменилась. В чем дело?
        - Разве я изменилась?
        - Да. Ты была всегда энергичной, а сейчас больше лежишь, жалуешься на недомогание. Ты задумчивая и нервная.
        - Я просто адаптируюсь…
        - Маша, настала пора поделиться со мной. Я единственный близкий тебе человек. Кому, как не мне, рассказать о своих бедах? Я пойму.
        Маша зажмурилась, сжала кулачки и выпалила:
        - Кажется, я беременна!
        Какое лицо было у бабушки в момент признания, она не могла видеть - ее глаза были закрыты. Но когда Маша открыла их, та казалась спокойной.
        - Я именно это и предполагала,  - сказала она.
        - Бабушка, я не думала… Что так выйдет…  - И Маша расплакалась навзрыд, а потом рассказала ей обо всем.
        К гинекологу они отправились спустя два дня. Тот подтвердил беременность. И поставил срок пятнадцать недель.
        - Я хочу сделать аборт,  - шепнула Маша бабушке, не отходившей от внучки, даже когда та находилась на кресле.
        - Срок слишком большой,  - покачала та головой.
        - Но что же делать?  - Глаза девушки наполнились слезами.
        - Рожать, больше ничего не остается.
        - Бабушка, мне семнадцать! Какая из меня мать?
        - Надо было думать о последствиях, когда с мужчиной в кровать ложилась,  - строго проговорила бабушка.  - И вообще обсудим это дома, не здесь.
        Когда они вернулись домой, бабушка усадила Машу перед собой и завела с ней разговор:
        - Я шокирована. И очень расстроена. Но ничего не исправишь. На искусственные роды я тебя не отправлю. Значит, будем готовиться к твоему скорому материнству.
        - А как же поступление в театральное училище?
        - Придется отложить до следующего года.
        - Если у меня будет грудной ребенок, я не смогу учиться. Мне лучше забыть о карьере актрисы.
        - С ребенком я помогу. Слава богу, здоровье позволяет.
        - Бабулечка, какая ты у меня…  - И она бросилась обнимать пожилую женщину.
        - Кого ты хочешь, мальчика или девочку?  - спросила та, поцеловав внучку.
        - Девочку,  - без раздумий ответила Маша.  - Я назову ее Сашенькой.
        - Хорошее имя. И мальчику, если что, подойдет.
        - Да,  - улыбнулась Маша.  - Устала я, бабуль, пойду посплю.
        И удалилась в свою комнату. Но, забравшись под одеяло и закрыв глаза, не смогла уснуть…
        Она ждет ребенка от Зураба.
        Какая насмешка судьбы! С Дато они занимались любовью много раз, и она даже мечтала о том, чтобы забеременеть от него. Пусть даже в шестнадцать. Но всегда «проносило». А с Зурой она переспала всего разок. От тоски. Без удовольствия. И вот результат - пятнадцатинедельная беременность.
        Маша тихонько заплакала. За сегодня она пролила столько слез, что думала, иссушила уже каналы, по которым они текли. Но нет! Их запасы неисчерпаемы…
        Ночью она все же смогла немного поспать. Но отдохнуть не получилось. Снилось что-то тревожное. А порой страшное. Что конкретно, Маша не смогла вспомнить поутру. Знала одно - в ее кошмарах присутствовал Дато. И был таким, каким она видела его в последний раз… Ненавидящим!

* * *
        Она легко переносила беременность. Как будто ребенок, росший внутри ее, понимал, что нежеланен, и не хотел лишний раз вызывать у матери негативные эмоции.
        Маша набрала пятнадцать кило. Это очень ей шло. Живот рос не сильно, ее беременность в глаза не бросалась. Многие молодые люди думали, что перед ними просто упитанная девушка с пикантным животиком, и пытались за ней приударить.
        Роды начались за месяц до срока. И на свет появилась девочка Сашенька…
        Копия своего отца!
        Маша, когда увидела ее, поразилась, как может крохотный комочек, сморщенный и красный, так походить на своего родителя. И дело не в чертах лица, они могут измениться, а в его выражении. Такое же угрюмое, как у Зуры. Когда Сашенька хмурилась и сжимала губки, она была вылитая - он.
        Девочка родилась раньше срока, и ее, естественно, опекали. Маша не сразу начала ее кормить. Она ходила к барокамере, смотрела на дочь и пыталась понять, проснулась ли в ней материнская любовь. Казалось, что нет. Глядя на Сашу, она чувствовала, как ее наполняет нежность. Но Машу всегда умиляли младенцы. Устав копаться в себе, она стала дожидаться первого кормления, чтобы все выяснить. От многих лежащих с ней в палате женщин она слышала, что именно в тот момент, когда ребенок прикасается к соску своим беззубым ротиком, в роженице и открываются все «чакры» материнских чувств.
        И вот наконец ей принесли Сашеньку. Маша поднесла ее к набухшей груди. Девочка вцепилась в сосок и начала жадно сосать молоко. Выражение личика было сосредоточенное. Точно как у Зураба, когда он прорисовывал мелкие детали на своих картинах. Маша смотрела на свою дочь и…
        Ничего не испытывала!
        Их выписали. У роддома встречала бабушка. А кто еще? У Маши, кроме нее, никого не было.
        Потекли дни, похожие один на другой. Кормление, купание, стирка, глажка. Маше хотелось выть от отчаяния. Ей казалось: все, жизнь кончена.
        Маше исполнилось восемнадцать. На день рождения бабушка подарила ей конвертик с деньгами (продала серьги с топазами). Этой суммы должно было хватить на пять месяцев занятий с педагогом по актерскому мастерству. «Иди к своей мечте, девочка!  - сказала бабушка.  - Я в тебя верю!»

«Дрессировать» Машу взялась бывшая преподавательница ГИТИСа, семидесятилетняя женщина со скверным характером. Учеников она брала редко, и только тех, кого считала перспективным. Бездарей даже за очень большие деньги не бралась дрессировать (она сама употребляла это слово).
        Учиться у старой ведьмы было трудно. Она изводила Машу придирками и давала кучу домашних заданий. Тот факт, что у девушки есть грудной ребенок, который отнимает много времени, ее не волновал. «Ты или актриса, или мать,  - безапелляционно заявляла она.  - Выбирай!» Сама она родила сына в двадцать семь, на пике карьеры. Посвятила себя семье, о чем потом жалела все годы. Выпав на несколько лет из киносреды, она позволила занять свое место другим. Когда пожелала вернуться, его ей уже никто не уступил. С мужем она в конце концов развелась. Сын вырос неблагодарным, черствым, эгоистичным. Тянул из матери деньги, а когда та перестала чадо субсидировать, наплевал на нее. И осталась она в сорок шесть у разбитого корыта: ни ролей, ни семьи. Хорошо, на преподавательское место взяли. Вуз стал ее жизнью. Преподавание - творческой реализацией, коллектив - семьей, ученики - детьми. Но и этого она лишилась. Ее характер с годами чудовищно испортился, женщину выпихнули на пенсию в шестьдесят. В семьдесят она считала свою жизнь неудавшейся из-за своего материнства. Тот факт, что большинство актрис, имея детей, смогли
реализоваться в профессии, она в расчет не брала.
        В мае бабушка увезла правнучку в деревню. Сашенька в Москве была вялой и плаксивой. Ей явно не помешает свежий воздух и натуральные продукты. Маша, пока готовилась к экзаменам и сдавала их, жила одна. К своим наведывалась лишь в выходные. Почти полгода занятий не прошли для Маши даром. Она кое-чему научилась. И без особого труда поступила в театральное училище. Когда же ее зачислили на первый курс, присоединилась к семье.
        Дочке было уже одиннадцать месяцев. Она как-то незаметно для Маши подросла. Молодую маму больше заботила собственная жизнь, чем дочкина. Занималась она ею на бегу. Между делом. Машу немного мучила совесть, и она решила посвятить все время, оставшееся до начала учебного года, своему ребенку.
        - Тебе не кажется, что с Сашенькой что-то не так?  - спросила она у бабушки через неделю.
        - Кушает хорошо. Не болеет. Плачет мало. Все с ней прекрасно.
        - Но она по-прежнему вялая. И очень мало двигается. Я посмотрела на соседского мальчика Сашенькиного возраста. Он как юла. И уже ходить начал. А наша Сашенька сидит с трудом.
        - Дети по-разному развиваются. Твой отец пошел в год. Я думаю, рано беспокоиться…
        Но Маша беспокоилась. Чем больше она присматривалась к дочери, тем крепче становилась ее уверенность в том, что Сашенька сильно отстает в развитии. Вскоре и бабушка стала к этому склоняться. В конце августа они всей семьей вернулись в Москву. Решили показать ребенка специалисту.
        - Подозрение на олигофрению,  - плача, сообщила Маше вернувшаяся с приема бабушка.  - Но диагноз не точен. Велели наблюдать за развитием. Вести дневник.
        Маша была поражена. Она думала, что умственно отсталые дети рождаются у больных или алкоголиков. Но она-то совершенно здорова, как и Зура. Ни физических, ни психических отклонений. Да, Сашенька появилась на свет раньше срока, но мало ли таких детей рождается? Сама Маша тоже семимесячная. И ничего, выросла здоровой.
        - Не будем паниковать раньше времени,  - решительно сказала бабушка, вытерев слезы.  - Буду заниматься с Сашенькой, развивать ее. Она у меня второй Софьей Ковалевской станет!
        Но зря она тешила себя иллюзиями. Сашеньке не помогли никакие занятия. И полуторагодовалой девочке поставили диагноз «олигофрения».

* * *
        Маша чудом перешла на второй курс. Думала, уже все, вылетит вон. Но руководитель курса сжалился над ней, узнав о трудностях своей студентки. Маша не хотела говорить о них. Но когда педагог стал отчитывать ее за наплевательское отношение к занятиям, обвинив в том, что она гуляет ночами, а днем ходит полусонная, не выдержала. Рыдая, она выложила ему всю правду о своих «гулянках»:
        - Она совсем не спит! Кричит или плачет. И не поймешь, что ей нужно. Нормальный ребенок ее возраста хоть как-то объяснит, что не так. А Саша не может…  - рыдая, рассказывала педагогу Маша.  - Она младенцем тихая была. И очень вялая. Почти не доставляла хлопот. А теперь ее как подменили! Ходить начала, все хватать, ломать. Нас бьет, себя кусает постоянно. Бабушка с ней днем мучается. Я ей отдых ночами даю. Вот и хожу полусонная.
        - Я сочувствую тебе, Маша, по-человечески. Но я твой педагог. И говорю, что так продолжаться не может. Актерству надо отдаваться целиком. Особенно на этапе обучения. Иначе из тебя ничего не выйдет. И это будет не только твой, но и мой провал.
        - Вы совершенно правы! Но я надеюсь, что Сашенька выправится как-то. Просто сейчас сложный период. Его надо пережить.
        - А вы не думали отдать ее в специнтернат?
        - Я предложила это бабушке. Но она пришла в ужас. Накричала на меня. Сказала, и думать не смей о таком. Крест свой надо нести не ропща.
        - Она верующая?
        - Не была никогда. Коммунистка. Но когда убили ее единственного сына, моего папу, начала в церковь ходить.
        - А отец ребенка? Он не может помочь?
        Маша покачала головой.
        - У тебя большой талант. И мне будет искренне жаль, если ты его не реализуешь. Так что как-то решай свои семейные проблемы. Я даю тебе второй шанс. Но другого не будет.
        - Спасибо вам.
        - Оправдай мои надежды, Маша. Другой благодарности мне не надо.
        Так милостью педагога она осталась в училище и перешла на второй курс.
        Весь август их семья провела на даче в деревне. Там Саша доставляла меньше проблем. Они выпускали ее во двор, и девочка носилась, дергая траву, срывая цветки, ломая кусты, гоняясь за бабочками и жуками. Утомляясь, она хорошо засыпала. И это было самым лучшим подарком для ее мамы и прабабушки.
        - Сюда нам с ней переезжать надо,  - сделала вывод бабушка.  - Тут нам обеим лучше.
        - Ей - да. А тебе? Удобств в доме нет. Летом - ладно. Можно помыться в корыте. Пописать в лопухах. А зимой?
        - Это мелочи.
        - Бабулечка, из них наша жизнь состоит. Как ты стирать будешь? Саша же за день несколько смен белья пачкает.
        - Баню топить научусь. Она есть на участке, но я не любитель, вот и не пользовалась ею.
        - Да баня же совсем ветхая. И печка засорилась.
        - Это все решаемо. Найду мужиков, которые починят и прочистят.
        - Деньги на это нужны. А у нас их нет.
        - Слава богу, муж мой покойный не скупился на подарки. Есть что продавать. Да и от матери твоей остались украшения. Но я, детка, если честно, удивлена, что только они. Твой папа занимал высокий пост. Да еще в такой хлебной республике, как Грузия! И что ты унаследовала после его смерти? Ничего!
        - Но мы же сами все бросили в Тбилиси…
        - А что ты хотела взять с собой? Мебель, телевизор? Зачем все это барахло? С перевозкой одна морока. Что могла, я взяла: шкатулку с украшениями твоей мамы. Все! Ни денег (если не считать нескольких сотен), ни облигаций, ни монет из драгметаллов. Выходит, Сережа совсем не заботился о будущем своего ребенка? Он обязан был обеспечить тебя!
        - Бабушка, он погиб в возрасте сорока двух лет. Папа просто не успел подумать о моем будущем без него.
        - Жаль, что он не сделал этого,  - вздохнула бабушка.  - Но кое-что у нас есть. Поэтому обустроиться здесь мы сможем. А ты вернешься в город. Будешь спокойно учиться. Получать профессию.
        - Ты без меня не справишься.
        - Справлюсь,  - заверила ее бабушка.  - Тут легче гораздо. Бегает Саша по двору и бегает. Ни машин нет, ни крутых лестниц, мусоропроводов, лифтов. И соседей нет. А то вспомни, как они волком на нас смотрели, когда Саша им спать не давала криками своими?
        - Больница далеко только…
        - Зато церковь рядом.
        - Бабуль, ответь мне на один вопрос.
        - Если смогу.
        - Почему ты несешь крест за меня? Ведь это мой грех.
        - Не знаю, твой ли.
        - А чей? Я изменила любимому мужчине! И дала ложную надежду любящему. Еще родила вне брака.
        - Ты чиста, несмотря на это.
        - А ты что, нет?
        Бабушка хотела уйти от ответа, но Маша не позволила. Когда старушка встала, чтобы проверить якобы убегающий суп, внучка поймала ее за руку.
        - Скажи мне,  - попросила она.  - Что тебя гложет?
        - Грешница я, Маша. Большая.
        - А я знаю, о чем ты! Ругаешь себя за то, что к маме придиралась?
        - Деточка…  - Она потрепала внучку по челке.  - Если бы только это…  - Бабушка посмотрела на икону, висящую в «красном» углу. Перекрестилась.  - Ты помнишь, что я в блокадном Ленинграде год прожила?
        - Да. Вся семья твоя умерла. А ты чудом уцелела. Тебя вывезли из города по «Дороге жизни».
        - Совершенно верно. А как я выжила, думаешь? Не загнулась от голода, как многие? В том числе моя семья?
        - Ты говорила, вы ворон стреляли из рогатки, крыс ловили. Из «дичи» этой похлебку варили.
        - Да. И такое было. Но еще я ела человечину.
        Маша, пившая в это время чай, чуть не захлебнулась.
        - Что ела?
        - Ты не ослышалась. Ворон и крыс добыть - целое дело. А человечина - вот она. Люди умирали на улицах десятками. Трупы какое-то время не убирали. И кое-кто не считал зазорным употреблять их в пищу. Главное, чтоб тело свежее было.
        - Я про такое не слышала.
        - Скрывали это. Как и многое другое о блокаде. Но каннибализм хоть и не был массовым явлением, все же имел место. Кого-то за него даже арестовывали или расстреливали на месте. Когда моя семья умерла, я одна осталась. А мне на тот момент было одиннадцать. Ребенок. Меня под крылышко свое взяла одна женщина. Я по улице брела, чтобы сообщить о смерти бабушки, она, как ни странно, дольше всех продержалась. Мама и брат в один день умерли. Мама от голода, потому что нам всю еду отдавала, а брат замерз. Она его своим телом грела, да умерла. Вслед за ней мальчик двух лет. Брат мой, Коля. Мы с бабушкой остались. Но и она скончалась через неделю. И я пошла, чтобы сообщить и хлеба раздобыть - у меня карточка осталась. Но от голода сознание потеряла. А когда очнулась, оказалось, нет ее. И варежки пропали. Теплые, из кроличьего пуха. И вот сижу я на снегу, голодная, холодная, а тут вдруг передо мной падает бумажный сверток. И пахнет так, что я чуть сознание не теряю. В нем мясо! Я подбираю, но тут вижу, его женщина обронила, она двух малышей за ручки вела. Им чуть больше, чем Коленьке покойному. И я окликнула
ее. Вернула пакет. Им нужнее. Я что? Одна. Помру, и ладно. А им, может, на троих этот мяса кусок. Женщина тогда расплакалась. Сказала, что я святая. И позвала с собой. Жили они в подвале. Перебрались туда из квартиры, потому что в нем теплее было: окон нет и стены толще. Разожгли мы «буржуйку», мясо погрели. Она его, оказывается, родственнице носила, угостить хотела, да не успела, та умерла…  - Бабушка тяжело вздохнула. Эти воспоминания разбередили ей душу. Видя, как она мучается, Маша взяла ее за руку и мягко сказала:
        - Давай закончим этот разговор.  - Она догадалась, что это за мясо было, и внутренне содрогнулась.
        Бабушка мотнула головой, желая выговориться:
        - Не лезет мне с тех пор мясо в глотку. Хотя смотреть на него могу. И готовлю без брезгливости. Иной раз даже забываю о грехе своем. Да не получается надолго… напоминают!
        - О чем ты?
        - Муж мой умер молодым. Сын тоже. Ты чуть не погибла в раннем детстве. А теперь вот правнучка…
        - А тебе не кажется, что это слишком тяжелая расплата? Ты всего лишь не дала себе умереть с голоду. Ты же никого не убила.
        - Убила, Машенька. Опекуншу свою, пусть и чужими руками.
        - Как так?
        - Как узнала, чем она нас кормит, донесла на нее. Расстреляли женщину. Так я отплатила ей за то, что не дала мне с голоду умереть. Повзрослев, я тоже вела себя не лучшим образом. Своего мужа третировала. Он ведь другую женщину полюбил, хотел уйти, а я не позволила. Сын наш чахлым рос, и я этим пользовалась. Говорила, что только урод моральный может оставить женщину с больным ребенком. Дед твой мучился ужасно, разрывался между любовью и долгом. Вот сердце и надорвал. Подтолкнула я его к могиле. Да и сына тоже….
        - Перестань говорить ерунду! Ты его обожала!
        - Если б я не изводила придирками твою мать, мой сын не сбежал бы в Грузию и, возможно, был бы сейчас жив. Так что я, Машенька, грехи свои тебе выплачиваю, как могу. И не жалей меня. Но и не вспоминай о словах, сказанных мной сегодня. Не береди душу старой грешницы.
        Маша встала, подошла к бабушке и молча ее поцеловала. Говоря тем самым: не напомню, не упрекну и не перестану любить и благодарить.

* * *
        Маша блестяще показала себя на втором курсе, тем самым оправдав надежды своего педагога. И последующие годы его не разочаровывала. А вот среди сокурсников популярностью не пользовалась. Близко общалась всего с несколькими ребятами. Но и им ничего не рассказывала о своей жизни. В гости, бывало, приглашала. Но никого ночевать не оставляла, попоек дома устраивать не разрешала, а когда спрашивали, с кем она живет, говорила, с бабушкой, но та в отъезде. Про дочь ни слова. Решила, ни к чему это.
        Студенты актерского отделения жили ярко. Много пили, тусовались, хулиганили, разыгрывали друг друга, крутили романы. Обычно собирались в общежитии. Реже компанией гоняли на дачи к «мажорам» - деткам или внукам народных артистов. Там беспорядочно занимались сексом, принимали легкие наркотики, поглощали алкоголь, но и устраивали «капустники», репетировали, придумывали сценарии или снимали кино на любительскую камеру одного из «мажоров»…
        Маша участия в этой жизни не принимала. И не только потому, что междусобойчики, как правило, устраивались по выходным, а она проводила их с бабушкой и дочкой. Скорее все это было ей неинтересно. Особенно пьянки и короткие романчики, длящиеся порой одну ночь, называемые в тусовке «потрахушками».
        Таких, как Маша, в группе было еще шесть человек. Вот с ними она и приятельствовала. Их и приглашала к себе. Один парень из компании, Славик, сын известного режиссера, не примкнувший к «мажорам», как он сам говорил, по идеологическим соображениям, симпатизировал Маше. Но та на его ухаживания не реагировала. Она решила, что, пока учится, не будет позволять себе никаких романов. Они отвлекают, отнимают время, которого и так не хватает, и зачастую приводят к нежелательным последствиям типа беременности.
        Меж тем дочка росла. Умственно почти не развивалась, хотя бабушка пыталась с ней заниматься. А вот физически да. От природы девочка была крупной, в папу, а на деревенских харчах и вовсе разъелась. В пять лет Сашенька весила чуть ли не как мама. Была очень полной и невероятно сильной. Если выходила из себя и начинала что-то ломать, то бабушка едва с ней справлялась. Саша именно так выпускала свою злость - что-то круша. Сколько тарелок она перебила, скольким куклам оторвала голову, сколько плюшевых зайцев изорвала в клочья! Став постарше, добралась до мебели. Выворачивала ящики, отламывала ножки стульев. Хорошо, оконные стекла и зеркала не трогала. Как будто чувствовала опасность. И близко не подходила к животным. Наверное, по той же причине. Собаки, кошки, куры, гуси - вся эта живность, частенько оказывающаяся в их палисаднике, могла причинить Саше боль: укусить, оцарапать, клюнуть, и девочка держалась от нее подальше. Только насекомых ловила и убивала. Но без жестокости. Скорее с любопытством.
        К счастью, приступы ярости случались не часто. Раз, два в месяц. Бабушка каждый день поила Сашу успокоительным травяным чаем, и она вела себя более-менее нормально. Но все же нет-нет, да в ней просыпался бес. Тогда главной бабушкиной задачей было не дать ребенку покалечиться. Как-то Саша уронила на себя шкафчик, тряся его что есть мочи. Углом рассекла себе лоб. Пришлось везти в поселок накладывать швы.
        И все же прабабушка Сашу любила, в отличие от Маши. Когда девочка обнимала прабабушку и что-то лепетала на своем «птичьем» языке, та умильно улыбалась, сажала ее себе на руки, гладила по жестким русым волосам. Но если Саша подходила с этим же к матери, та, чмокнув ее в лоб, убегала, находя для себя кучу занятий.
        На последнем курсе Маша все же дала слабину. Позволила себе увлечься мужчиной. Избранник ее был актером, выпускником того же училища. Он был постарше, но незначительно. Они познакомились в театре, где Маша репетировала дипломный спектакль, а он служил. Роман между молодыми людьми закрутился очень быстро. То ли Маша устала гасить в себе инстинкты и дала им волю, то ли парень был настолько неотразим, но уже на третий день знакомства они устроили «потрахушки». Еще через пять поехали в Питер, где провели совершенно необыкновенные выходные (с согласия бабушки - Маша ничего от нее не скрывала). Спустя три недели они стали жить вместе. А еще через два месяца разбежались, ужасаясь тому, как их вообще угораздило соединиться.
        Тогда-то Маша и поняла, что не хочет связываться с актерами. Уж слишком инфантильны!
        Потом было знакомство с Романом…
        Первое время Маша терзалась, не зная, как преподнести ему правду!
        Какой мужчина захочет брать на себя ответственность за умственно отсталого ребенка своей любовницы? Только святой. А Рома был самым обычным парнем. Причем весьма эгоистичным.
        - Бабуль, если он сделает мне предложение, я ведь обязана буду ему сказать?  - советовалась она со своим единственно близким человеком.
        - А он его сделает, как думаешь?
        - Наверное. У нас все серьезно.
        - А когда ты уезжаешь на выходные, что ему говоришь?
        - Что проведываю свою бабушку.
        - И он не порывается тебя сопроводить?
        - Пару раз предлагал отвезти, да я сказала, что мне на электричке удобнее.
        - И он не настаивал?
        - Нет. Ему есть чем заняться в мое отсутствие.
        - Чем, например?
        - Он увлекается дайвингом.
        - Чем?
        - Погружением с аквалангом. Все меня хочет приобщить к этому.
        - Раздели с ним его хобби. Так ты узнаешь своего мужчину лучше. И решишь, когда удобнее будет сказать ему правду… И стоит ли это делать.
        И Маша стала вместе с Ромой ходить в бассейн тренироваться. А еще выезжать на реки и озера. А летом отправилась с ним на Черное море в Крым, чтобы искать на дне старинные амфоры.
        Она разделяла с ним его жизнь… А он… Он совсем не интересовался, чем она живет.
        И замуж не звал!
        - Может, это и к лучшему, детка?  - предположила бабушка, выслушав внучкины жалобы.
        - Как это?
        - А вот так. Ты что, сильно хочешь замуж? Пройтись в фате? Или свой паспорт штампом замарать?
        - Нет, я об этом как-то не мечтаю.
        - Что тогда?
        - Ну, просто это естественно… Когда люди, любящие друг друга и живущие вместе, женятся.
        - Времена немного изменились. Сейчас гражданский брак становится нормой. И для тебя он удобнее, чем официальный. Так что не ищи добра от добра… Живи и наслаждайся.
        Вскоре Роман уехал на заработки в Сибирь. В его отсутствие Маша не завела ни одного романа. Не потому, что ей не позволяла совесть, просто не до них было. Она пыталась сделать карьеру…
        Не вышло!
        Гражданский муж вернулся. И они зажили, как прежде.

* * *
        Маша не навещала своих три недели. Это было из ряда вон выходящее событие. Обычно она наведывалась в деревню раз в неделю, реже в две. Но ей предложили съемку в сериале, предполагаемом хите, и они с бабушкой решили, что она не может упустить эту возможность. Маша снялась в четырех сериях, когда проект прикрыли (человек, его финансирующий, оказался мошенником). Артисты даже зарплаты за свои труды не получили, не говоря уже о славе. А так все хорошо начиналось…
        Перед тем как поехать в деревню, Маша, как всегда, туда позвонила. Но трубку не взяли. В этом не было чего-то из ряда вон. Бабушка с Сашей большую часть дня проводили вне дома и могли не слышать звонка. Сотовые телефоны хоть и были уже у многих, в том числе и у Маши, но связь пропадала сразу за пределами Москвы, поэтому бабушке она мобильный не покупала.
        Приехала Маша в деревню вечером. В доме почему-то не горел свет. Бабушка с Сашей загулялись? Возможно. Но погода к этому не располагала - накрапывал дождь.
        Дверь оказалась не запертой. Маша вошла в дом. Включила свет и…
        Охнула, увидев на полу бабушку. Она лежала в луже крови. Бледная-бледная. Точно мертвая.
        Маша закричала.
        Старушка разлепила веки и посмотрела на нее затуманенным взглядом.
        - Бабулечка, что с тобой?  - всхлипнула Маша, бросившись к ней.
        - Упала я, детка. Сломала что-то… Встать не могу уже давно.
        - Сейчас, сейчас, потерпи…  - Она принялась поднимать бабушку, чтобы перенести ее на кровать, но та схватила внучку за руку и возбужденно прошептала: - Сашенька…
        - Что?
        - Где она?
        - Не знаю.
        - Иди ее ищи. Убежала.
        - Сейчас тебе помогу…
        - Нет, ей. Я сутки провалялась, еще потерплю… А она где?
        Тут Маша заметила, что ящики кухонного гарнитура валяются на полу, ложки-вилки рассыпаны, стулья перевернуты, а спинка одного из них треснула.
        - Это все Саша натворила?  - спросила она у бабушки. Та кивнула. В глазах ее стояли слезы.  - А что случилось с тобой?
        - Упала неудачно…
        - Сама?.. Или она тебя толкнула?
        - Не ведает она, что творит, детка.
        Маша вскочила и бросилась к телефону. Нужно было вызвать «Скорую помощь».
        - Беги, ищи дочку,  - продолжала настаивать бабушка.
        - Да плевать мне на нее!  - не выдержала Маша.  - Хоть бы умерла…  - И разрыдалась, осев на пол. Впервые она высказала то, что думала. И сама ужаснулась озвученному желанию.
        Тут в дом ворвалась женщина, она жила через двор от них. Кажется, ее звали Ниной.
        - Ваша Шурка в моем сарае окопалась!  - закричала она.  - Выкурить не могу! Забилась под полку с ведрами и не выходит. Пыталась ее выманить, так кусается, зараза…
        - Нина, побудьте с бабушкой, пожалуйста, пока я схожу за Сашей.
        - Меня зовут Надя,  - насупилась женщина. Но тут же смягчилась, увидев, что с пожилой женщиной стряслось.  - Побуду, побуду, не волнуйся. «Скорую» вызвала?
        Маша кивнула и выбежала из дома.
        Дочку она нашла в сарае, под полкой с садовой утварью. Девочка сидела, обхватив ноги, и качалась вперед-назад. Мордашка была вся испачкана землей и кровью. Превозмогая отвращение, Маша погладила ее по лицу. Саша любила именно такую ласку - бабушка часто трепала ее за щечки, и ребенок заливался довольным смехом. Прикосновение маминой руки ее не так обрадовало, но немного умиротворило. Саша перестала раскачиваться и вопросительно на нее посмотрела.
        - Пойдем домой,  - сказала Маша.
        Сашенька резко мотнула головой.
        - А я тебе конфетку дам!  - Маша вспомнила, что у нее в кармане кофты лежит карамелька. Саша была страшной сластеной, в мать, поэтому сразу вылезла из укрытия.
        Маша привела дочь домой. Саша, увидев свою прабабушку, начала рыдать. Поняла, что натворила. Та успокоила ее, как могла. И девочка уснула прямо на полу, свернувшись калачиком у ног своей прабабки.

«Скорая» приехала только через два часа. Травмированную женщину увезли в больницу. Срочно сделали операцию.

* * *
        Бабушка так и не оправилась после травмы. Передвигаться могла только на костылях. С Сашей уже одна не справлялась. Наняли помощницу, ту самую соседку Надю.
        И все бы ничего, только денег не хватало катастрофически. Маша предложила бабушке выход, сдать квартиру, но та наотрез отказалась. Не желала, чтоб в ее доме чужаки хозяйничали. К тому же она иногда наведывалась туда вместе с Сашей. В Москве регулярно возникали какие-то дела (посещение социальных служб, больниц), и нужно было где-то останавливаться. Не у Романа же дома? И Маше ничего не оставалось, как найти стабильную работу, приносящую хороший доход.
        О замужестве она больше не думала. Бабушка была права, все шло как нельзя лучше. Маше легко удавалось вести двойную жизнь. Конечно, она понимала, что это ненормально, когда муж, пусть и гражданский, почти не интересуется твоей жизнью. Он даже с ее бабушкой был незнаком. И не стремился к этому. Зато квартиру ее изучил от и до. И подал Маше мысль о ее сдаче в аренду. Когда она сказала, что сдавать ее не намерена, долго возмущался. И многие годы напоминал, как это глупо, не пользоваться элементарной возможностью заработать.
        Бабушка умерла, когда Саше едва исполнилось тринадцать. Не мучаясь, скоропостижно. Села отдохнуть перед телевизором, задремала и… Больше не проснулась. Помощница Надя в тот день в район ездила к дочери. Вернулась поздно, на последней электричке, и не пошла проведывать подопечных, будить не хотела. Только утром к ним заглянула. И увидела мертвую, уже застывшую пожилую женщину, в ногах которой, как кошка, свернулась Саша.
        Похоронив бабушку (Рома на похоронах присутствовал, а вот Сашу оставили в деревне под присмотром Нади), Маша стала думать, как быть дальше. Куда девать дочь? Сдать в интернат? Или продолжать держать в деревне? Маша склонялась к первому, уже начала присматривать для Саши дом инвалидов, когда ей приснилась бабушка. Она ничего не говорила, но смотрела с таким укором, что Маша проснулась с мыслью о том, что приняла неверное решение.
        Надя согласилась стать полноправной опекуншей Саши. Но затребовала за свои труды сумму немыслимую. Особенно в масштабах деревни. Маша возмутилась.
        - У меня дочка в районе бедствует,  - пожала плечами Надя.  - Муж алкаш ее с двумя детьми бросил. Я либо могу туда поехать, чтобы ей помочь, в то время как она вкалывать будет. Либо заработать тут и отправить ей денег на содержание внуков.
        - Даже если вы вдвоем трудоустроитесь, столько получать не будете, сколько с меня требуете.
        - Да. Но и ты пойми, легче две смены отпахать, чем за больным ребенком ходить. Хотя о чем я? Все ты знаешь. Поэтому и не заботишься о Шурке сама.
        - Сбавьте цену. Она запредельная.
        - Она окончательная. Но ты можешь отказаться от моих услуг. Найти другую опекуншу для Шурки. Дело твое. Но не забывай, ко мне она привыкла. Мы ладим. И ты можешь мне доверять.
        Крыть было нечем, и Маша согласилась.
        Дочка перебралась жить к Наде. Так было удобнее. Их дом остался пустым. Через несколько лет, когда появились лишние деньги, Маша взялась возводить на участке новое современное строение. Именно эту стройку она заморозила, сорвавшись в Грузию.
        После того как Саша переехала к Наде, Маша стала проведывать ее раз в месяц. Реже не получалось, опекунша дочери настаивала на оплате без задержек.
        Саша взрослела. Превращалась в девушку. С возрастом она стала меньше походить на Зуру. Волосы ее потемнели, а глаза стали светлее. Теперь сходство между ней и Машей было очевидным. Если бы не чрезмерная полнота и, естественно, печать болезни на лице, ее можно было бы назвать симпатичной.
        Месячные у Саши начались поздно, почти в шестнадцать. Но зато когда это случилось, она стала активно интересоваться лицами противоположного пола. Надя несколько раз заставала ее за неприличным занятием - она задирала одежду и показывала парням и мужчинам свои половые органы. Дальше - больше. Раза два, когда опекунша ослабляла пригляд, Саша давала им увести себя в лес. Что там с ней делали, можно только догадываться. Надя и догадалась. Но Маше не рассказывала об этих «инцидентах». Боялась, что та заберет Сашу, а она привыкла к деньгам, которые та ей платила. На них и она сама, и дочь, и внуки жили.
        Гром грянул, когда Саша достигла восемнадцатилетия. Маша приехала в деревню и не поняла, что такое с Надеждой. Она была сама не своя. Лицо заплаканное и виноватое. А с языка то и дело слетали какие-то туманные фразы, которые она обрывала, как будто не решаясь закончить.
        - Надя, что случилось?  - не выдержала Маша.
        - Беда,  - просто ответила та.
        - А поконкретнее?
        - Саша беременна.
        - Что?
        - Четыре месяца уже.
        - И ты только сейчас мне об этом говоришь?
        - Сама узнала неделю назад. Стала замечать, что она на соленое налегать начала. Раньше-то ей все сладенького подавай. А тут от бочки с огурцами не отгонишь. И я стала к ней присматриваться. Вроде, думаю, живота не видно. Но с толстыми часто так. Не поймешь ничего, жиров-то много. В бане я все же заметила, что у нее изменилась фигура. Решила свозить в больницу для собственного успокоения. Не думала, что с кем-то у нее секс был. А оказалось…
        Маша в тот же день отправилась в поселковую поликлинику, чтобы поговорить с врачом.
        - А вот и мамаша пожаловала!  - хрипло хохотнула гинеколог, поняв, кто явился по ее душу. Это была уже немолодая женщина, суровая, морщинистая, с желтыми от никотина пальцами. Она сильно хромала и могла бы давно уйти на пенсию по старости или инвалидности, но продолжала работать, потому что заменить ее было некем.  - За все годы, что Сашку наблюдала, тебя впервые вижу!
        - А вы ее наблюдали?
        - А как же! Бабушка твоя регулярно ее ко мне привозила на осмотр. Потом я несколько лет Сашу не видела. Думала, вернулись они с бабулей твоей в Москву. А оказалось, умерла она.
        - Да.
        - Надежда, опекунша твоей дочери, рассказала мне. Жаль, рано ушла. Святая женщина была.  - Гинеколог закурила папиросу прямо в кабинете. Только форточку открыла, чтобы дым на улицу выходил.  - Мы же с ней собирались трубы Сашке перевязать, когда она окончательно созреет. Я знаю подобных детей.
        - У вас такой же?
        - Нет, я бездетна. И замужем ни разу не была. Старая дева то есть,  - усмехнулась она.  - Сестра моя младшая больна была. Типа вашей Сашки. Так когда она созрела, мы ее всей семьей сторожили, чтоб с кобелями не убежала, как сучка течная. Дебилы инстинктами живут. Им трудно справляться с ними. Да и не хотят они! Поэтому в домах инвалидов все пациенты друг с другом, говоря современным языком, перетрахались. Но там все представительницы слабого пола через стерилизацию проходят. В результате и инвалиды довольны, и популяция их не растет.
        - Да, я слышала об этом.
        - Сашку мы тоже хотели подвергнуть этой процедуре. Но…  - Она сплюнула в банку из-под дешевого кофе, куда стряхивала пепел.  - Ее прабабка умерла, а матери до нее никакого дела не было.
        - Неправда…
        - Мне не рассказывай.  - Женщина пульнула «бычок» в окно.  - Ты наняла Надю и платишь ей бешеные деньги, чтобы сказать себе, я делаю, что могу.
        - Это на самом деле так.
        - Правда? Тогда почему ты не знала, что твоя дочь занимается сексом последние два года?
        - Она… делает это?
        - Я когда Надю прижала, она многое мне рассказала. Сашку пользуют уже давно. Так что ее беременность - результат не одного «инцидента». Могла бы и раньше залететь. Надя догадывалась, что ее подопечная имеет сексуальные связи, но считала, что они пройдут без последствий. Темная женщина. Что с нее взять? И алчная. Боялась, что ты ее от кормушки отлучишь, узнав, что она плохо приглядывает за Сашкой. Но вот что скажу я…  - Она ткнула в Машу своим прокуренным пальцем с потрескавшимся ногтем.  - Если б тебе было не плевать, ты сама бы подумала об этом. И побеспокоилась о Сашке, как бабушка твоя. Ты-то не дура. Значит, просто равнодушная. Нет тебе дела до чада своего. Докука оно для тебя. Лямка, что ты тянешь…
        - Я не затем пришла, чтобы выслушивать от вас нравоучения,  - холодно проговорила Маша.  - Хочу спросить, возможен ли аборт.
        - Все сроки прошли.
        - И что делать?
        - Два варианта: вызвать искусственные роды или ждать нормальных.
        - То есть плодить популяцию инвалидов? Нет уж.
        - Привози Сашу на полный осмотр на следующей неделе.
        - Хорошо. Сама не смогу, так попрошу Надю.
        - Почему мне кажется, что ты не сможешь?  - криво усмехнулась гинеколог и сунула в рот новую папиросу.
        Маша умудрилась выкроить день и поехала в поликлинику вместе с дочерью. Для этого ей пришлось разругаться с мужем и вызвать недовольство шефа. Она потом анализировала свой поступок. И не могла понять, зачем она рисковала своим спокойствием. Вступать в конфликт с двумя самыми важными людьми в жизни, боссом и супругом, ради того, чтобы сопроводить беременную дурочку к врачу, разве это не глупость? Саша вполне могла съездить в поселок с Надей. С ней ей даже спокойнее. К ней дочь больше привыкла, чем к Маше. Но она вдруг вспомнила о своих материнских обязанностях. С чего бы? Слова докторши повлияли? Машу стала мучить совесть? Хотелось доказать, что она не так равнодушна к Саше, как может показаться?
        Но кому?.. Гинекологу или себе самой?
        - Сашка не так физически здорова, как я думала,  - сказала врач, глянув на результаты анализов. Их делали неделю. И Маша вновь приехала в поселок, чтобы узнать результат.  - Проблемы с почками и кардиограмма плохая. Еще повышенный сахар. На диету ее сажать надо, как минимум.
        - Вряд ли это получится. Она же раб инстинктов. Поэтому если хочет есть, то поест. Бабушка пыталась ее ограничивать. Так она ела землю. Мы не понимали, почему у Саши стул странный. Камешки выходили. А потом оказалось, она лепит куличи из чернозема с грядок и их поедает,  - сказала Маша.
        - Готовьте только низкокалорийное. Но придавайте этому форму привычных блюд. Котлеты она любит? Сделайте их из кабачка и посыпьте специями для мяса. В фантики конфетные заворачивайте кусочки яблока, ягоды.
        - Хорошо, мы попробуем.
        - Даю вам месяц. Худейте. Параллельно лечитесь. Я выписываю таблетки. Надеюсь, что спустя четыре недели Саша будет готова к искусственным родам.
        - Может, их лучше сейчас провести? Пока срок меньше.
        - Было бы лучше - провели бы!  - рявкнула докторша.  - Искусственные роды вообще гораздо опаснее обычных. Это агрессивное вмешательство в естественный процесс. Стресс для организма. Встретимся через месяц!
        По прошествии этого времени оказалось, что показатели Саши не улучшились. Хоть Надя и уверяла Машу в том, что глаз с нее не спускала, и в пище ограничивала, и таблетки давала.
        - Я бы позволила ей родить естественным путем,  - сказала врач. Оказалось, она была полной тезкой Маши - Мария Сергеевна.
        - Вы серьезно?
        - Нет…  - выругалась та матерно.  - Шучу!
        - Хотите позволить больному человек воспроизвести на свет себе подобного?
        - А что делать? Отправлять Сашку на искусственные роды все равно что на верную смерть.
        - То есть шансов на выживание нет?
        - Есть, конечно. Но они ничтожны.
        - Я настаиваю на искусственных родах.
        - Хочешь избавиться от докуки? Что ж… Право твое. Мешать не стану. Ты - родительница. Ты подписываешь бумаги. Заполни форму, и мы положим Сашку завтра же. Но знай - ее смерть будет на твоей совести.
        Врач швырнула на стол бумагу. Затем ручку.
        - Давай, подписывай своей дочери смертный приговор!
        - А как бы вы на моем месте поступили? Только честно…
        Мария Сергеевна хотела в привычной для себя манере нагрубить, но, увидев слезы в глазах собеседницы, тяжело вздохнула и взялась за папиросы. Раскурив, заговорила:
        - Я понимаю тебя, девочка. Залетела по молодости, родила. Думала, куколка на свет появится, полюблю. А тут проблемный ребенок. Тянуть такого не всякий взрослый, ответственный человек сможет. Если б не бабка - сдала бы ты его в специнтернат. Но та не дала. Так ведь?
        - Да. Только в главном вы ошиблись. Я не потому не полюбила Сашу, что она проблемный ребенок. Просто не смогла. Почему? Наверное, я просто… такая тварь! Иначе не объяснить. Да, Саша копия своего отца. А он напоминание о моей самой главной в жизни ошибке. Ну, и что? Знаю, кто-то рожает от насильников и любит своих отпрысков. У меня бы не вышло. Я даже ту, кого родила от любящего меня мужчины, не смогла до конца принять. Из-за нее у меня вся жизнь наперекосяк. И винить некого, только себя. Но я уже себя казнила мысленно за тот грех. Четвертовала. И прохожу через эту пытку вновь и вновь, когда дочь свою вижу.
        - Ты хочешь, чтоб она умерла?  - спросила Мария Сергеевна, посмотрев своими выцветшими глазами на тезку через пелену дыма.
        - Нет. Честное слово, нет. И я надеюсь, что она перенесет роды.
        - Очень плохие у нее показатели.
        - Не факт, что они улучшатся к моменту родов.
        Врач больше ничего не говорила. Молча ткнула в форму, показывая, где нужно расписаться.
        Через три дня Сашу отправили на искусственные роды. Она их не пережила…
        Умерла.
        Об этом Маше сообщила ее полная тезка. Говорила она бесстрастно. И во взгляде ее не было осуждения. Но Маше от этого не стало легче. А все потому, что первое, что она испытала, услышав «приговор», это облегчение.
        Глава 6
        Он шел, чуть пошатываясь. На двоих они с Балу выпили пять литров вина. Друг потом как ни в чем не бывало встал к печи и принялся готовить мчади. А Дато, хмельной, поплелся в отель. Ему невероятно хотелось спать. Мечталось о мягкой постельке и хотя бы трехчасовой безмятежности. Дато хотел поймать такси, но решил, что быстрее дойдет пешком - весь центр забит машинами, пробки. К тому же надо немного протрезветь, чтобы спалось лучше. Давид не относился к категории людей, кто, находясь в изрядном подпитии, мгновенно отрубается.
        Зазвонил телефон. Дато вытащил его из кармана, посмотрел на экран. Московский номер. Судя по цифрам, банковский. Давид не ответил. Через минуту телефон снова затренькал. На сей раз номер определился. Звонил финансовый директор фирмы. Проблемы с кредитом? Они подали заявку в начале месяца. Поколебавшись, Дато сбросил звонок. Пусть финансовый директор сам разбирается. Это его работа. «Не сумеет, уволю!  - решил Дато.  - Хватит все тащить на себе. Не для того я высоколобых помощников с дипломами нанимал, чтобы самому решать все вопросы. Я в отпуске. Точка!»
        Он хотел убрать телефон в карман, как вспомнил о совете Балу проверить вещи покойного брата еще раз. Надо позвонить Зуре и попросить его об этом. Давид набрал номер. Гудки, гудки, гудки… И никакого ответа!
        Дато стало не по себе. Что, если и с Зурабом что-то случилось? Его убили? Застрелили из снайперской винтовки, как Гио? А вдруг все, что рассказывал Зураб, вранье? И младший братец нашелся не несколько дней назад, а давно? И они вместе промышляли чем-то нехорошим? Чем? Коль Гиоргия убил киллер, то они ввязались во что-то серьезное.
        Хмель мгновенно прошел. И спать расхотелось. Дато резко свернул в переулок и бросился к родному дому. Район он знал как свои пять пальцев. Знал, где можно, перемахнув забор, срезать расстояние. Если бы кто-то увидел его в этот момент, был бы поражен. Солидный мужчина в дорогой одежде скачет, как мальчишка, через штакетник, не боясь порвать или испачкать голубые брендовые джинсы.
        Вот и их улочка, засаженная платанами. На дороге вереница машин. В основном «Мерседесы». В Тбилиси это самая популярная марка авто. Мечта каждого горожанина. Он скорее купит двадцатилетний «мерс», нежели свеженькую корейскую машину. У Дато был «Порше». В Тбилиси бы его не поняли.
        Он протиснулся между бамперами двух машин, пока они стояли. И бросился в арку.
        Во дворе играли дети. Отодвинули канализационный люк и швыряли в него камни. Дато сам так делал, будучи малышом. Представлял, что там засели враги и он их подрывает. Тогда злодеями были фашисты. Интересно, какие враги у современных детей? Какие-нибудь Джокеры или Магнетто из оживших на экране комиксов? Или Усама бен Ладен и прочие исламские террористы?
        Дато торопливо прошел мимо ребят и взбежал по лестнице на второй этаж. Звонить или стучать не стал, сразу толкнул дверь. Она оказалась открытой.
        Когда Давид зашел в комнату, два человека, находящихся в ней, резко повернулись. До этого они стояли лицом друг к другу и держались за руки. Услышав шум, среагировали на него.
        - Простите, ребята,  - выпалил запыхавшийся Давид.  - Не хотел вам мешать… В очередной раз.
        - Ты не помешал,  - проворчал Зура, но выражение его лица говорило об обратном.
        - Я сейчас исчезну. Пришел, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Ты не отвечал на мои звонки…
        - Не слышал.
        - Теперь понимаю почему. Ладно, пока.
        - Останься!  - выпалила Маша.  - А я пойду. Мне пора. Пока!
        И вылетела пулей из квартиры.
        - Это ты ее нашел или она тебя?  - спросил Дато, когда за Марией захлопнулась дверь.
        - Она.
        Зураб сел на кровать. Опущенные плечи, повисшие руки. Поза человека, либо смертельно усталого, либо сломленного морально.
        - Что с тобой, Зура?
        - Расскажу, но не сейчас.
        Дато не стал спорить. Знал - это бесполезно. И раньше Зура редко делился с младшим братом своими переживаниями. Предпочитал изливать свои эмоции на бумаге. Именно поэтому он «рожал» произведения не только фантастические, но и мелодраматические, трагические, философские (откровенно любовные он тоже писал и уничтожал). Сейчас вряд ли Зура откроет ему свою душу.
        - Я был у Балу, помнишь его?  - спросил Давид.
        - Конечно. Я у него иногда мчади покупаю. Теперь он не Балу, а Аюдаг настоящий.
        - Меня всегда поражала точность твоих сравнений. Он на самом деле похож на медведь-гору больше, чем на персонажа мультфильма «Маугли».
        - Он по-прежнему занимается темными делишками?
        - Скорее полутемными. Балу никому зла не причинил за всю свою жизнь. Не убивал, не воровал, не грабил. Даже не дрался во всю силу. Но услуги людям, нарушавшим закон, оказывал и оказывает.
        - Это уже не считается предосудительным?
        - У Балу свой кодекс чести. Он не скрывает убийц, насильников. Не помогает торговцам наркотиками.
        - А я краем уха слышал, что в его подвале была обнаружена крупная партия героина,  - возразил Зураб.
        - Он не знал, что арендатор у него хранил. Когда узнал, все исправил. Балу хороший человек. И очень полезный нам с тобой.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Я попросил его разузнать о Гио. Если в Тбилиси кто-то о нем слышал, Балу выяснит.
        - И зачем нам это?
        - Как - зачем? Неужели ты не хочешь выяснить, от чьей руки, а главное, почему умер твой брат?
        - Честно? Не особенно. Боюсь, получив эту информацию, пострадать. Как говорится, меньше знаешь, крепче спишь.
        - А ты не изменился в главном. Остался таким же трусом.
        - Смешно,  - хмыкнул Зура.  - Ты хотел меня этим задеть?
        - Растормошить скорее.
        - Тебе это не удалось!  - Брат поднялся с кровати, подошел к столу, покосился на бутылку, но не притронулся к ней. Взял огурец, откусил.  - Если смерть Гио не будет иметь последствий, я выкину ее из памяти.
        - А если будет?
        - Тогда мои дела плохи.
        - Принеси, пожалуйста, вещи брата.
        - Иди сам возьми. Они на балконе в старой тумбочке. Заодно захвати из холодильника колбасу. Я жрать хочу.
        Дато вышел на балкон. Там все было по-старому. Даже холодильник тот же - «Свияга». Современные вряд ли столько проработают. От силы лет пятнадцать. Их же «Свияга» была старше Зуры. Давид взял с полки сомнительного вида колбасу с вкраплениями паприки. В открытую дверь балкона швырнул брату. Зура поймал ее и стал есть. Просто откусывал от палки, не утруждая себя нарезкой.
        Дато открыл дверцу старой тумбочки. Когда-то он хранил в ней свои рогатки. Тогда он был таким же, как пацаны, что играют сегодня во дворе. Но только по возрасту. По мировосприятию совсем другим, что естественно. Сейчас другие времена. И все же он был злее их. Хотя по логике должно быть наоборот.
        Вытащив мешок и рюкзак, он вернулся в комнату.
        - Давай посмотрим вещи еще раз,  - предложил он брату.
        - Да сколько можно? Я до того, как ты появился, проверил их. Потом вместе с тобой. Нет там ничего интересного.
        Но Давид все же вытряхнул содержимое из котомки и рюкзака. Пересмотрел. Потом и карманы. И под подкладку залез. Ничего!
        - Я же говорил,  - сказал Зура, доев колбасу.
        - Гио провел у тебя два дня, так?
        - Так.
        - Что он делал?
        - Спал или слонялся по квартире.
        - Не выходил?
        - Нет, я же говорил.
        - Странно это, не находишь?
        - Я не знаю, Дато…
        - Как это?
        - Для меня, например, не странно. Если бы не работа, а у меня есть и жратва, и бухло, я мог бы сидеть безвылазно в своей берлоге. Если ты хочешь поговорить о Гио, то выключи логику. Он был болен психически.
        - Не факт.
        - Ты его живым не видел! Только мертвым.
        - Поэтому могу предположить все, что угодно. Начиная от временного помутнения рассудка до намеренного введения тебя в заблуждение.
        - Возможно, ты прав. Я не знаю, что он делал в мое отсутствие. Я приходил с работы, спрашивал его, Гио отвечал. Так что я с его слов сужу…
        Давид скомкал вещи покойного брата и запихнул обратно.
        - А зачем приходила Маша?  - спросил он как бы между делом. Постарался сделать вид, что не очень-то этим интересуется, просто любопытствует.
        - Попросила прощения.
        Голос его был так тих, что Давид сначала решил - он ослышался.
        Прощения? Маша? За что? Он так много о них не знает! Впрочем, вообще ничего…
        - А я у тебя должен…  - произнес Зура сдавленно.
        - Что должен?  - не понял Дато.
        - Попросить прощения.
        - Сегодня что, религиозный праздник, о котором я забыл?  - непонимающе уставился он на брата.  - Прощеное воскресенье или что-то в этом роде?
        - Я двадцать лет себя жалел. Я, можно сказать, положил на это все свои силы. Пока надеялся, что Маша поймет, как была со мной несправедлива, и даст мне об этом знать, еще на что-то был способен. Писал, рисовал, пыжился как-то. Думал, прославлюсь, будут меня по телевизору показывать, она увидит и…  - Зураб вскочил, схватил со стола водку. Поднес ко рту, но, сморщившись, вернул на место. Налил вина из пластиковой бутылки. Залпом выпил.  - Но времена такие были. Полный беспредел. Разруха! Свет на два часа давали. В магазинах голяк. Мхедриони вместо того, чтобы за порядком следить, бойни устраивали. Во всех дворах наркотики. На улицах перестрелка. Кому в такое время есть дело до литературы и живописи? Выжить бы!
        Дато слушал брата, кивал. Но про себя возмущался. Неужели Зураб думает, что ему было легче? В лихие девяностые все бывшие республики Советского Союза трясло. Какие-то больше, какие-то меньше. Везде творился беспредел. И в России стреляли, были перебои с электричеством, продуктами. Народ целенаправленно спаивали и пытались подсадить на иглу, чтобы превратить в тупое стадо. Дато пережил все это. В чужой стране! А не как Зура - на родине. У брата был дом, знакомые. У Дато ничего! И никого. Отец сразу же самоустранился. И остался Давид один в чужом краю. Без крова, гроша в кармане, семнадцатилетний пацан с надломленной предательством любимой и брата душой во враждебном мире. Никому не нужный. Презираемый многими…
        Пришлый.
        Кавказец.
        Башибузук.
        - Что-то ты стал слишком многословным, брат,  - проговорил Дато, отбросив эти мысли.  - На тебя это не похоже.
        - Да. Ближе к делу. Я прошу у тебя прощения за то, что украл у тебя счастье.
        - Давай ты скажешь прямо, что имеешь в виду, не прибегая к аллегории? А то я могу тебя неправильно понять. Я ведь существо приземленное,  - сказал Дато.
        - Помнишь, папа тебе подарил футболку с ковбоем?
        - Красную?
        - Да.
        - Помню, конечно. Недолго она меня радовала, пропала куда-то.
        - Настоящая американская футболка,  - мечтательно протянул Зура.  - Красная с белыми вставками, надписью «Мальборо» на груди и ковбоем на пузе. Как мне хотелось такую, не представляешь!
        - К чему ты ведешь, Зура?
        - Я ее у тебя украл.
        - Ты? Зачем? Она ж явно была тебе мала!
        - Да. Я пытался ее растянуть. Мочил и вытягивал. Но она, высыхая, принимала прежнюю форму. Американское качество, ничего не поделаешь.
        - Ты сравниваешь Машу с футболкой?  - озарило Давида.
        - Я в глубине души знал, что и она никогда не будет мне впору… То есть не станет моей до конца. Она любила тебя. А со мной переспала от тоски и отчаяния. И я долго ее к этому подталкивал. Нагнетал обстановку. Нашептывал ей, что ты не вернешься…
        - А ты подлее, чем я думал.
        - У меня одно оправдание - я безумно ее любил.
        - А сейчас?
        - Нет.
        - Уверен?
        - На все сто. Любовь к Маше умерла вместе с надеждой. Она была как воздух во мне.  - Зураб схватил с подоконника резиновый мячик. Когда-то давно он на его примере объяснял, что собой представляют девочки - «пустые внутри и скачут, скачут…». Не думал Дато, что мяч до сих пор сохранился.  - Я был как он. Потом стал таким…  - Зура взял нож и острием проткнул в мяче дырку, воздух начал выходить.  - И превратился в это!
        Зураб резко сжал кулак. И в руке его остались резиновые ошметки.
        В одном Зура точно не изменился, он остался человеком не от мира сего. Пожалуй, Давид был не прав, посчитав, что ему было сложнее, чем брату. Таким, как Зура, с фиалками в голове (так называла его бывшая жена чудн?х людей), всегда труднее, чем остальным. Даже в условиях обыденной жизни!
        - Я не держу на тебя зла, Зура,  - решил успокоить его Давид.  - Весь негатив, как из тебя надежда, с годами из меня вышел. В моей жизни столько произошло всякого после того, как я застукал вас с Машей, что ваше предательство отошло на второй план…  - Дато посмотрел на брата с жалостью.  - Зура, неужели ты не понимаешь, что юношеские драмы не могут стать шлагбаумом для дальнейшего развития?
        - Понимаю. Но я слабак. Признаю.
        - Опять приступ самоуничижения? Хватит уже, а?
        - Хватит,  - согласился Зура.  - А Маша, мне кажется, до сих пор тебя любит.
        - Глупости.
        - Не забывай, я вижу больше, чем вы, реалисты.
        - Давай не будем об этом?  - Дато поморщился. Устал он и от покаянных речей брата, и от его самобичевания, и от воспоминаний о далеком прошлом.  - Я пойду в спальню, там пошукаю.
        - Что сделаешь?
        - Поищу, в смысле.
        - Что?
        - Зацепки,  - пожал плечами Дато.
        Он толкнул дверь детской, переступил порог. Показалось, что пахнет кровью. Чудится скорее всего.
        Белье с кровати было снято. Матрас и подушка тоже. Все это выкинули. Давид опустился на кровать. Железная сетка под ним со скрипом прогнулась. Он осмотрелся. Поставил себя на место Гио. Если б ему захотелось что-то спрятать, какое место он выбрал бы для тайника?
        Ответ пришел тут же!
        Дато вскочил, подбежал к окну, присел на корточки, провел рукой по верху плинтуса. Когда тот под его пальцами прогнулся, просунул руку в пустоту и дернул. Плинтус отошел от стены. Старая кладка нарушилась. Некоторые нижние кирпичи раскрошились, и над полом образовалось несколько пустот. Дато обнаружил это еще ребенком, когда искал место для тайника. Он любил баловаться с огнем. И мать, зная это, прятала от него спички, а если находила их в кармане сына, отбирала. Дато раздобыл зажигалку, роскошную, с гравировкой. Какой-то мужчина, идя по улице, прикурил и сунул ее мимо кармана. Дато подобрал. А чтобы ее не отобрала мать, решил спрятать. Тогда-то он и устроил тайник под плинтусом.

…И сейчас в нем что-то лежало! Дато наклонил голову к полу и заглянул в щель. Темно, не рассмотришь. Он вынул телефон, включил подсветку. Ого! Не один предмет, а несколько.
        - Зура!  - позвал Дато брата.  - Иди сюда!
        Тот вошел в детскую.
        - Ты прятал что-нибудь в моем тайнике?
        - В каком еще тайнике?
        - Этом!  - Давид указал на пустоту между кирпичами и полом.
        - Я не знал о нем…
        Дато ему поверил. При братьях он в тайник не лазил. На то он и тайник! Но младший как-то подсмотрел, как Давид отрывает плинтус, и узнал его секрет. К чести Гио, тот никому о нем не растрепал. Но иногда использовал часть пространства в личных целях. Прятал между кирпичами те же спички и свою копилку. Гио был крайне экономным. Каждую монетку, что попадала к нему, откладывал. Набрав достаточное количество медяков, менял их на бумажную денежку. Купюры складывал одну к одной и засовывал в конверт с Юрием Гагариным. Конверт прятал в тайник. На что Гио копил, Давид так и не узнал. Когда он спрашивал, брат пожимал плечами. Хранил свой секрет. Когда Гио пропал, Дато проверил тайник. Конверта в нем не было. Напрашивался единственный вывод: Гиоргий скопил нужную сумму и пошел ее тратить. Кто-то увидел, что при ребенке приличная сумма, ограбил его и убил.
        - Подержи телефон, пожалуйста,  - попросил Давид старшего брата.  - Я достану то, что там лежит.
        Зураб выполнил его просьбу. И Давид вытащил на свет три предмета: автоматический пистолет «стечкин», бумажник и большой ключ, похожий на гаражный.
        - Откуда это здесь?  - недоуменно спросил Зура.
        - Как я понимаю, Гио припрятал. Знал, что ты сунешь свой нос в его вещи.
        С этими словами он раскрыл бумажник. Отделение для денег было забито купюрами. Американские доллары, российские рубли, грузинские лари. Дато не стал пересчитывать деньги, но навскидку их хватило бы на месяц безбедной жизни в таком недорогом городе, как Тбилиси. Кроме них, в бумажнике обнаружились права на имя «Резико Колонадзе» с фотографией Гио и пара сим-карт. В кармашке для мелочи Дато нашел простреленную старинную монету.
        - Резико Колонадзе?  - прочел Зура на правах и почесал заросшую волосами шею.  - Имя знакомое.
        - Правда?
        - Ну да. Спортсмен такой есть. Борец.
        - Гио не хватило фантазии придумать себе другое имя? Взял, что называется, готовенькое!
        Зура присел на корточки. Поднял ключ. Повертел его в руках.
        - Какие двери он открывает, интересно?
        - Явно большие.
        - И что за ними?
        - Танк,  - усмехнулся Дато.
        - Не удивлюсь,  - в тон ему ответил Зура.  - Ведь Гио всегда мечтал иметь его. Помнишь?
        - Да. Бредил танками.
        - Пистолеты его тоже привлекали.
        Зураб взял «стечкин». Но не так, как это сделал бы, например, Давид, имевший дело с оружием. То есть за рукоятку. Зура поднял его с пола за дуло, взял двумя пальцами. Дато сказал бы, по-женски, если бы в современном мире некоторые представительницы слабого пола не умели обращаться с оружием.
        - Это нормальная пушка?  - спросил Зура.
        - Надежная. Боевая.
        - От нее пахнет,  - наморщил нос брат.
        Дато принюхался. На самом деле от дула пахло порохом. Значит, из пистолета недавно стреляли.
        Глава 7
        Балкон. Сигарета. Кофе со сливками. Шоколадный торт.
        Ненадолго ее хватило! Суток не продержалась без никотина, жирного и сладкого. Для полноты картины ей только бокала коньяка не хватает. Но вино она уже сегодня пила. Так что, можно сказать, нарушила все запреты.
        Город засыпал. А Маша не могла.
        Стало прохладно. Она сходила за кофтой. Накинув ее, снова уселась на стул. Курить уже не хотелось. Есть тоже. А вот кофе она решила допить. Остывший, он стал еще вкуснее.
        Затренькал телефон (тот, в котором осталась российская сим-карта). Маша проигнорировала звонок. Знала, это муж Роман, как он сам выражался, чухнулся. То есть до него дошло, что все реально кончено, вот и забеспокоился. Сначала, по всей видимости, думал, что Машина блажь скоро пройдет, она вернется к нему и они заживут как раньше. Она устраивала его в качестве супруги. Ему было с ней удобно. Вроде и при женщине, а как будто и свободный. И штампа в паспорте нет, и бюджетом распоряжайся по своему усмотрению. А в качестве бонуса - любовница, подружка Машина. Не жизнь - сказка.
        Мобильный перестал издавать звуки. Наконец-то! Маша положила локти на балконные перила, опустила подбородок на руки и стала смотреть вниз. Проспект был хорошо освещен. И Маша видела прохожих. В основном это были парочки, возвращавшиеся из заведений домой. Время шло к полуночи, и многие кафе закрывались. Но ресторан в доме напротив, судя по вывеске, работает до двух. Маша видела через окна его зал. Много народу. И обстановка приятная: на столиках светильники, клетчатые скатерти и вазочки с цветами. Она вспомнила, что во времена ее детства в этом помещении был хозяйственный магазин. Она иногда забегала туда, чтобы купить проволоку. Ею они с Дато обматывали спицы Казбека, чтобы было красиво.
        Сердце заныло… Дато!
        Весь сегодняшний день она гнала мысли о нем. Но он даже ей присниться умудрился в те несколько минут, что она пребывала в объятиях Морфея, когда проводила Адаладзе. Она не помнила деталей. Только самого Дато. Если он ей снился раньше, то подростком, каким она его помнила, теперь же - взрослым мужчиной. Маша не могла не отметить, что годы его украсили. Дато выглядел великолепно. Зрелый красавец. О таком мечтает каждая. Наверняка у него куча женщин. А скорее девочек. Лет двадцати…
        Ну, вот опять эти мысли о Дато! Прочь, прочь, надоеды.
        Она опустила лоб на руки. Температуры вроде нет, но лицо пылает. Кто-то ее ругает? Или хвалит? Маша вечно это путала…
        Когда она подняла голову и бросила взгляд вниз, глазам своим не поверила.
        Ей кажется… Или это на самом деле он? Дато?
        Стоит на тротуаре, задрав голову, и смотрит на нее.
        - Доброй ночи,  - проговорил он. Голос был тих, но Маша услышала.
        - Доброй.
        - Чего не спишь?
        - Не хочется.
        - Выходи, погуляем.
        Маша, не колеблясь, согласилась.
        - Подождешь пять минут?  - спросила она.
        - Не торопись, собирайся.  - Он махнул рукой за спину.  - Буду тебя в ресторане ждать. У бара.
        Она кивнула и ушла с балкона.
        Скинув халат, осталась в одних трусиках. Натянула джинсы, футболку. Набросила толстовку на плечи. Оделась по-спортивному. А хотелось выглядеть нарядной. Но для ночной прогулки платье и каблуки не подойдут.
        Она вышла из дома через обещанные пять минут. Перебежала дорогу. Толкнула дверь ресторана.
        Дато сидел на высоком стуле возле барной стойки. Пил виски.
        - Будешь?  - спросил он, щелкнув по стакану.
        Она утвердительно кивнула. Давид заказал еще одну порцию.
        - Может, ты голодна?
        - Нет. Я слопала огромный кусок шоколадного торта.
        Бармен поставил перед Машей стакан с виски. Она отсалютовала им Дато.
        Выпили молча. Без тоста.
        Дато положил купюру на стойку и кивнул Маше, предлагая уйти. Они покинули ресторан. Не сговариваясь, пошли в направлении набережной. Оба молчали.
        - Ты веришь в судьбу?  - заговорил Давид минут через десять.
        - Пожалуй,  - ответила Маша.
        - А я никогда не верил. Но сегодня меня не оставляет мысль, что есть какая-то схема у парня на небесах. Я так и представляю ее. Она похожа на план эвакуации. На ней стрелочками указан верный путь. Для каждого свой. Наши с тобой стрелочки ведут в одном направлении. Иначе бы мы не встретились.
        - Ах, вот ты о чем…
        - Я столько раз представлял нашу встречу, а она оказалась столь обыденной!
        - Я хотела убежать от тебя,  - призналась Маша.
        Он остановился. Взял ее за руку и развернул к себе.
        - Я рад, что ты не убежала,  - сказал он.
        - Ты простил меня?  - тихо спросила она.
        - Кто я, чтобы прощать или не прощать?
        - Дато,  - умоляюще протянула Маша.
        - Я не держу на тебя зла. Конечно же, нет.
        - Как думаешь, у нас было будущее?
        - Трудно сказать….  - Дато отпустил ее руку и зашагал дальше. А Маше хотелось, чтоб он так и стоял, и сжимал ее ладонь, и смотрел ей в глаза.  - Скорее всего мы все равно расстались бы. Но сначала измучили друг друга. Возможно, возненавидели.
        - Давай напьемся?  - предложила вдруг Маша.
        Дато посмотрел на нее с удивлением.
        - Веришь, ни разу этого не делала?  - улыбнулась она.  - А сегодня прямо хочется…
        - Вернемся в ресторан?
        - Нет. Предлагаю купить виски и посидеть на берегу. Как в детстве, помнишь?
        - Тогда мы пили лимонад,  - рассмеялся Давид.
        Они увидели магазин и направились к нему. В Грузии алкоголь продавали круглые сутки.
        Дато приобрел бутылку «Чиваса», «Боржоми», шоколад и огромную пачку чипсов.
        - Это моя вредная привычка,  - прокомментировал последнюю покупку Давид.  - Была б моя воля, питался бы только ими.
        - А по тебе не скажешь, что ты поклонник «неправильных» продуктов.
        - Это потому, что я их редко употребляю. Возраст дает о себе знать. Приходится следить за питанием.  - Он подмигнул ей.  - Ты только никому не говори. Я всем вру, что для того, чтобы быть в форме, не прилагаю никаких усилий.
        - Почему?
        - Сам не знаю. Мы же грузины, довольно странный народ. Все боимся уронить свою мужественность. А сидеть на диетах, это как-то по-женски.
        Покинув магазин, они прошли к реке. Спустились к воде в том месте, где сидели, когда были детьми. Дато взял на кассе магазина рекламные листовки и постелил их на каменные ступени. Но, сев, тут же вскочил, стянул с себя пуловер и бросил сверху.
        - Холодно, застудишься еще,  - сказал он.
        - Тебе будет зябко в одной футболке. С реки дует.
        - Я закаленный,  - отмахнулся Дато.
        Он разлил виски по пластиковым стаканчикам. Затем сунул Маше в руку шоколадку. Она развернула ее, попробовала. Шоколад оказался ее любимым: горьким, с лесными орехами.
        - Тихо здесь,  - прошептал Дато.  - Слышно, как рыба плещется…
        - К дождю.
        - В Москве такой тишины не бывает. Даже на окраине, не говоря о центре.
        - Ты живешь в Москве?
        - Да.
        - Давно?
        - Как уехал из Грузии, так и обосновался там.
        - Двадцать лет в одном городе с тобой прожили и ни разу не встретились.
        - Значит, не время было. И не место.
        - Давай за Тбилиси!  - предложила Маша.  - За этот необыкновенный город!
        - Поддерживаю!
        Они, высоко подняв стаканчики, чокнулись. Свет, льющийся от фонарей набережной, прошел сквозь виски, и напиток заиграл, как янтарь. Маша, полюбовавшись, выпила. Горло обожгло. Она закашлялась.
        - Нет, не мой это напиток,  - выдохнула она, восстановив дыхание.
        - Я тоже не особенно любил виски до тех пор, пока не раскрыл для себя прелесть его вкуса.
        - И в чем прелесть?
        - Ты будешь смеяться, но мне кажется, вискарь отдает гниловатыми яблоками.
        - Да брось?
        - Серьезно. А ты помнишь, как мне нравились побитые яблоки?
        - Ты и меня научил их любить,  - улыбнулась она.  - Налей мне еще виски, хочу распробовать…
        Дато плеснул еще «Чиваса». Только теперь немного, не как в прошлый раз.
        Маша сделала маленький глоток. Посмаковала, проглотила. Причмокнула.
        - Правда, отдает яблоками.
        - Будешь?  - Дато открыл чипсы и протянул ей. Маша отрицательно покачала головой.  - Зря. Вкусные, зараза…  - И начал с аппетитом поедать хрустящий картофель.  - Ты сюда, как я понимаю, насовсем?
        - Да. А ты?
        - Нет. Должен уехать уже завтра. Но придется задержаться.
        Он был задумчив. Грыз чипсы и смотрел на воду. Отправляя их в рот, едва касался подушечками пальцев губ. Иногда облизывал их кончиком языка. Маша смотрела на него, не отрывая взгляда, пока не устыдилась. Ее возбуждал Дато в эти минуты. То, как он касался своих губ, как слизывал с пальцев крошки, было так сексуально!
        Давид заметил ее пристальный взгляд и вытер рот.
        - Перемазался, да?  - спросил он, откладывая чипсы и взяв воду, чтобы запить их.
        - Да, немного… Но я смотрела на твою руку.
        - А что с ней?  - Дато повертел кистью перед глазами.
        - На ней нет кольца. Ты не женат?
        - В разводе.
        - Дети?
        - Нет. А у тебя?
        - Тоже.
        - Почему?  - он был удивлен.  - Ты создана для материнства.
        - Так получилось. Вернее, не получилось.
        - Прости, Маша, если этим вопросом я тебя расстроил…
        - Ничего страшного.
        - Но ты ведь еще молода! Сможешь стать матерью, если пожелаешь.
        Она решила замять эту тему, бодро улыбнулась и спросила:
        - Чем ты занимаешься в Москве?
        - Торгую.
        - Чем, если не секрет?
        - Не секрет. Запчастями автомобильными. Как только переехал, признаюсь, краденые сбывал. Теперь все легально. У меня несколько магазинов по всей столице. Думаю, автосалон открыть.
        Маша смотрела на него и не могла отделаться от ощущения, что все происходящее - сон. Она сидит с Дато, от которого еще утром пыталась убежать, пьет виски, болтает по-приятельски. Никакого напряга! Он спокойный, рассудительный, серьезный, ироничный, зрелый. С ним легко беседовать. И в то же время невероятно трудно. Да, слова сами льются. Потому что Дато теперь… спокойный, рассудительный, серьезный, ироничный…
        Но почему она видит в нем того же башибузука, которого полюбила?
        И внутренне трепещет в ожидании, когда он проявится.
        - Мне часто снится Тбилиси,  - прервал молчание Дато.  - А тебе?
        - Тоже…  - Она сделала глоток.  - В большинстве моих снов действие происходит в нашей квартире на Плеханова. Не в бабушкиной, не в мужниной московской… В этой, тбилисской. Те мне вообще не снятся. Как будто я в них не жила никогда.
        - А мне наша квартира не снится совсем. Что странно. Ведь с ней связаны все воспоминания о детстве. И именно они закладывают фундамент наших подсознательных ассоциаций.
        - Да, это странно.
        - Но я во снах постоянно ношусь по Руставели. Не всегда на Казбеках, велосипеде или мотоцикле. Иногда по-собачьи. На четырех лапах. И это такой кайф!
        - Почему ты не звонил и не писал?  - выпалила Маша. Она мучилась этим вопросом не только в дни томительного ожидания двадцать лет назад, но и все последующие годы.
        - Когда? Кому?  - не понял Дато.
        - Тогда. Мне.
        - Ааа, вот ты о чем… Я не мог.
        - Ты что, весь месяц провел в подвале? Связанный по рукам и ногам? Или ты был при смерти, не мог ни говорить, ни писать? У тебя отшибло память, и ты запамятовал, что о тебе беспокоятся невеста и брат? Да мы похоронили тебя двадцать раз. Понимаешь?
        - И вы так скорбели по мне, что решили спариться?
        - Какое слово-то подобрал!  - возмутилась Маша.
        - Нормальное,  - огрызнулся он.  - От слова «пара».
        - Мы можем сейчас разругаться в пух и прах, а можем поговорить, как цивилизованные люди,  - сбавила тон Маша. Все же она женщина, должна быть мудрее.  - Меня этот вопрос беспокоил все годы… Все, Дато, понимаешь? Я же миллионы раз проживала и муки ожидания, и ад своего… не побоюсь этого слова, грехопадения… И все думала о том, что его не было бы, соизволь ты подать весточку о себе.
        - Я убил человека, Маша. И не знал, как с этим жить. Поэтому не звонил, не писал… Был сам себе противен. Посещали мысли о суициде. Но я справился с собой. И как только это произошло, я вернулся домой.
        - Кого ты убил?
        - У нас была стычка с советскими военными. Серьезная заваруха. Троих наших ранили, одного серьезно, он умер. У кого было оружие, тот отстреливался. У меня только нож. И я перерезал одному из солдат горло. Он был совсем молоденький, чуть постарше меня. Я видел его глаза, когда жизнь покидала парня. В них было столько всего. Сначала удивление, потом сомнение, будто он не верил своим ощущениям, затем ужас и, наконец, мольба… Он смотрел на меня и просил - спаси, спаси меня…
        - Не у тебя, наверное… У Бога.
        Дато пожал плечами и отвернулся.
        - Надо еще выпить,  - пробормотал он. Взяв бутылку, стал разливать виски. Когда повернулся, Маша заметила, как блестят его глаза.  - Давай за упокой его души. Столько лет прошло, а мне до сих пор снятся его глаза, и я просыпаюсь с криком…  - Он залпом выпил виски.  - Помнишь Исаака, брата тети Розы?
        - Вашей соседки? Которая на машинке вечно строчила?
        - Ее.
        - Нет. Я его не видела ни разу.
        - А меж тем он жил с сестрой под одной крышей. Только затворником. Редкий раз во двор выходил. Но на Девятое мая всегда, с медалями, неизменно пьяный. Я думал в детстве, что он алкоголик и это нормальное его состояние. Но, оказалось, он вообще не пьющий. Только в День Победы надирался. И шел на митинг или парад. А потом болтал с нами, пацанами дворовыми, про войну рассказывал. И как-то Зура вступил с ним в спор. Заявил, что убийство - грех, независимо от того, во имя чего его совершаешь. А тот в ответ, вот пошел бы на фронт, там на твоих глазах убили бы товарищей твоих, ты бы иначе заговорил. Я был согласен с Исааком. До тех пор, пока сам не лишил жизни человека. Да, в бою. Да, я считал его врагом. Да, он продырявил грудь моего товарища пулей… Оказалось, это ничего не меняет! Для меня точно. Как и для него. Когда я вернулся в Тбилиси уже с кровью на руках, то пришел к Исааку. Он уже плохой был, лежал. Тетя Роза впустила меня, проводила в его спальню. При мне была бутылка водки, я тогда много пил. Я сел возле кровати и все рассказал Исааку. Про то, что убил, и про свои муки. А потом спросил,
неужели бывает иначе? Он ответил - да. Чем больше убиваешь, тем спокойнее относишься к смерти других. Но каждая отнятая жизнь - отмершая частичка твоей души. Тебе потому и легче, что добра в тебе меньше и меньше. Поэтому Исаак и напивался в День Победы. Вроде праздник, а как радоваться, если душа в струпьях? В тот день мы со стариком выкушали бутылку водки. Утром умер он. Тетя Роза меня проклинала потом. Да мне все равно было. Я-то себя уже проклял…
        Маша слушала его и мысленно распинала себя на кресте. Огромными гвоздями пробивала кожу, сухожилия, мышцы, кости… колотила по ним с остервенением! И умирала от боли… Не своей - его!
        - Прости меня,  - прошептала она.  - Прости, если сможешь…  - Слезы брызнули из глаз.
        Пережив такое, он вернулся домой… К ней! А она…
        Встретила его голой в объятьях другого мужчины.
        Брата.
        Как Дато не сломался после этого? Ничего же у него не осталось…
        - Тшшш…  - прошептал Дато и обнял ее за плечи.  - Не надо, Маша… Не плачь.
        - Как ты пережил все это?
        - Было трудно…  - Его рука стала крепче. Давид прижал Машу к себе.  - Но я справился, как видишь… Только вот это,  - он указал на свои седые виски,  - уже тогда появилось.
        - Зура искал тебя несколько дней, после того как ты убежал. Всех друзей твоих обошли, включая Балу. Где ты был?
        - У Балу в подвале. Он брату соврал, сказав, что не видел меня. Я там провел около месяца. Скрывался от мхедрионовцев (я же дезертир по их меркам, предатель) и от Зуры.
        - По твоим меркам мы были предателями, да? Впрочем…  - Она подавила горловой спазм, но голос все же дрогнул.  - Это на самом деле так.
        - Я думал, у вас все хорошо. Вы вместе. И не хотел вас видеть. А уж тем более мешать вашему счастью. Но когда от Балу узнал, что ты уехала (он тебя случайно на вокзале встретил), я отправился к брату с визитом. Застал его в ужасном состоянии, в депрессии. Зура сообщил, что ты его бросила, и он теперь не понимает, как жить дальше. Я сказал, что собираюсь найти отца и свалить из Грузии. И если он хочет, может поехать со мной.
        - Он не захотел?
        - Скорее не захотел я. То есть я не стал его трясти. Предложил, он отказался, и я отстал. С Зурой нужно иначе себя вести. Он творец, а не борец. Ему привычнее погружаться в переживания, рождать из них какие-то работы, художественные или литературные, но не действовать. Если б я настоял, он бы поехал. Продолжая страдать, естественно. Но смирясь с обстоятельствами.
        - Понимаю, о чем ты…
        - На следующий день я упоил Исаака до смерти. А уже спустя неделю был в Москве.
        - Нашел отца?
        - Да. Чудом причем. Это случилось через четыре месяца после моего переезда. Балу дал мне адрес кореша своего отца. Я, как прибыл, ему позвонил. Тот приютил меня на время. Я папашку своего блудного искал, но безрезультатно. Он без регистрации жил в Москве. Думал, все, не отыщу его. И что делать? Домой возвращаться? Не хочу. Решил остаться, хотя бы на время. Понятно, что гостеприимством друга отца Балу я не мог бесконечно пользоваться, поэтому попросил его пристроить меня на какую-нибудь работу. Я в технике всегда разбирался. Думал, автослесарем устроит. В гараже я и ночевать мог бы. Он не отказал. А поскольку тип он был криминальный, то сервис наш был нелегальный. Ставили краденые запчасти на машины. Зачастую сами их и воровали. Поскольку у меня уже был опыт, я стал еще и «поставщиком». Как-то чищу новую «девятку» и смотрю - хозяин к ней бежит. Кто, думаешь, им оказался?
        - Твой отец?
        - Точно! Он совсем не изменился, представляешь? Мать наша старухой в гробу была. Измучилась, нас поднимая. А этот… с позволения сказать, мужчина, будто законсервировался. Стройный, холеный, гладкий. Весь из себя нарядный. «Девятка» опять же вишневая с литыми дисками.
        - Он тебя узнал?
        - Смеешься? Он и думать о нас забыл. Я два раза представился, прежде чем он вспомнил, что у него есть сын по имени Давид. Сначала, конечно, дал ему в морду. Но это я защищался…
        - Помог тебе отец?
        - Я тебя умоляю,  - фыркнул Дато.  - Но пыль в глаза пустил. Повел в ресторан (не к себе домой - заметь!), назаказывал всякого и давай со мной по-мужски разговаривать. Поведал о том, что все эти годы жил под дамокловым мечом. Якобы женщина, с которой он уехал, оказалась агентом разведки недружественной державы, и все годы он вынужден был скрываться от нее и от КГБ.
        - Да ладно?  - Маша не сдержала смешка.
        - Я тебе больше скажу. Только ради нас он якобы не выходил на связь. Боялся за нашу жизнь. Когда шпионка погибла (естественно, по его словам, насильственно, хотя я узнавал, она скончалась от сердечной недостаточности), его настигли новые напасти. Кто-то из друзей взял его в партнеры по бизнесу, но кинул, и за ним все годы охотились бандиты, да и теперь он в ужасном положении. И вишневая «девятка» не его, он просто на ней ездит.
        - Ты ему верил?
        - Нет. Но по наивности допускал, что доля правды в его словах есть. К тому же он был очень убедителен. И слезу пускал, и в грудь себя кулаком бил. Потом-то выяснилось, что врал он во всем!
        - И чем дело кончилось?
        - Обещал помочь. Оставил мне телефон, велел звонить. Но, как ты уже, наверное, догадалась, номер оказался «левым». До сих пор не знаю, где он, что с ним. Жив ли вообще. Мог бы, конечно, разыскать, да плюнул я на это. Пусть себе живет.
        Машины слезы высохли. А вот нос оставался мокрым. Она украдкой вытерла его рукавом - платка-то взять не додумалась.
        - Будешь еще виски?  - спросил Дато.
        - Нет, не хочу больше.
        - С меня, пожалуй, тоже хватит.
        Его руки были холодными. И все равно Маше не хотелось, чтобы он выпускал ее из объятий. Так бы и уснула в них…
        - Смотрю, ты все носишь последний отцовский подарок,  - сказал Давид, заметив на ее шее цепочку с кулоном.
        - Не снимая.
        - А мой выбросила, наверное,  - усмехнулся Дато.
        - Нет. Я надела его на шею человека, который уже умер… С ним и похоронен.  - Она имела в виду свою дочь. Саша как-то нашла ключик в ящике стола, куда Маша его швырнула, и нацепила на себя. Снять не давала. В итоге проносила его всю жизнь. И умерла с ним…
        С ключом от сердца брата своего отца!
        - Ты спать хочешь, я вижу. Пойдем?

«Неееет,  - мысленно застонала Маша.  - Только не сейчас! Еще минуточку, другую, третью…»
        - Да, пойдем,  - выдавила она из себя, но не шелохнулась.
        - Совсем тебя разморило,  - улыбнулся он.  - Ну-ка встань…  - Дато помог ей подняться. Затем надел кофту, повесил на руку пакет, в который сложил мусор, потом поднял Машу на руки. От неожиданности она ойкнула.  - Такая же легкая, как раньше!
        Она крепко обхватила его шею. Машу так давно не носили на руках, что она стала забывать, как это. Стало немного страшно. Вдруг уронит?
        - До дома донести не обещаю, но до шоссе, где поймаем такси, могу.
        И тут Маша саму себя удивила! Взяла и поцеловала его!
        Но, едва припав к его губам, устыдилась и уткнулась лицом в плечо.
        - Маша,  - услышала она шепот Дато.  - Посмотри на меня.
        Она мотнула головой.
        - Пожалуйста.
        Маша посмотрела. Глаза Дато были так близко, что она увидела лопнувшие в них капилляры. По всей видимости, он мало спал последнее время.
        Он внимательно смотрел на нее. Длинные ресницы полуопущены. К ним так хочется прикоснуться. В юности она любила подносить к ним подушечки пальцев и ощущать, как ресницы щекочут их, когда Дато моргает. Как будто бабочка, сидящая на ладони, крылышками взмахивает…
        Дато медленно приблизил свои губы к ее. Коснулся их очень осторожно, почти робко.
        Маша закрыла глаза, готовясь отдаться поцелую, но тут Дато поскользнулся. Трава под ногами была влажной, и подошвы его ботинок поехали. Он едва не потерял равновесие, но удержался на ногах и не уронил Машу.
        Вдруг что-то грохнуло.
        - Что это?  - испугалась Маша.  - Как будто выстрел!
        Давид и сам об этом подумал. И стал шарить взглядом по сторонам, прикидывая, куда им спрятаться от пуль. Но тут бабахнуло еще раз, уже громче.
        - Салют!  - засмеялся Дато.
        Маша уже сама видела разноцветные брызги в темном небе.
        - Помнишь, ты рассказывала, как ждала фейерверка после выпускного бала?  - спросил Дато.
        - Да.
        - Считай, должок через двадцать лет вернули!  - Он легонько подкинул ее.  - А теперь побежали!
        И он припустил к шоссе под грохот залпов.

…А тот, кто сидел в кустах, выругался сквозь зубы. Он промахнулся! Упустил такой момент! Подобрав гильзу, он швырнул ее в реку. Потом сунул пистолет в карман, прикрыл его свитером и скрылся с места, которое так и не стало местом преступления.
        Часть четвертая
        Глава 1
        Он слышал звонок, но не мог разлепить веки, чтобы найти телефон. Вспомнил, что оставил его на тумбочке, протянул руку, нащупал. Глаза все еще не открывались. Как будто они заклеены.
        - Алло,  - хрипло каркнул Давид, поднеся аппарат к уху.
        - Дато, спишь, что ли?
        - Угу…
        - Время одиннадцатый час!
        - Ммм…
        - Ты хоть понимаешь, кто тебе звонит?
        - Э…
        - Быстро просыпайся!
        Дато резко сел. Протер кулаком глаза и смог-таки их открыть.
        - Балу, привет,  - поздоровался Дато, прочитав имя на экране.
        - Здравствуй. Ты всегда дрыхнешь до обеда или это исключение?
        - Поздно лег.
        - Давай спрыгивай с кровати, топай в душ, пей кофе. В общем, взбодрись. У тебя через полтора часа встреча.
        - С кем?
        - С человеком, который может рассказать тебе кое-что о покойном брате.
        - Серьезно? А что именно?
        - Не могу знать. Мне не сообщили.
        - Кто хоть этот таинственный всезнайка?
        - Ты его должен помнить. Это Папа.
        Конечно же, Дато его помнил. Причем очень хорошо.
        Сандро. Так его звали.
        Кличка - Папа.
        Папа Римский.
        Среднего роста, стройный, осанистый. Волосы - совершенно седые. Как у старика. И это в девятнадцать лет. Римский нос. Скулы, словно высеченные из камня. Волевой подбородок. Безупречно красивое лицо. Разные глаза. Один темно-карий, почти черный. Второй, серо-зеленый, прозрачный, как хрусталь. В профиль Папа выглядел потрясающе, с какой стороны ни посмотри. И все же с темным глазом ему было лучше. Со светлым он выглядел зловеще. Когда Сандро в упор смотрел на кого-то, человеку становилось не по себе. Даже не особенно впечатлительному Дато.
        Сандро был коренным тбилисцем, потомком древнего княжеского рода. Когда-то его прадеду принадлежало несколько домов в старом Тифлисе. Он был красавец, повеса, мот. Погиб молодым, ввязавшись в драку из-за дамы полусвета. К счастью, он не успел промотать все свое состояние, и молодой вдовице и отпрыску мужеского пола было что наследовать после его смерти. Сын его уродился полной противоположностью папеньке. Он посвятил себя служению Богу. Однако до того как принял сан, умудрился сделать ребенка своей учительнице французского. Та произвела на свет мальчика, подкинула его несостоявшейся свекрови и вернулась в Прованс, откуда была родом.
        Этот ребенок рос уже в Советском Союзе. И происхождение ему мешало. Поэтому парень по возможности скрывал его. Кому при коммунизме нужны предки князья да священники?
        Он поздно женился. В пятьдесят. Взял в жены молоденькую девушку из провинции. Естественно, невинную. Она родила ему двух дочек, одна умерла в младенчестве. Долгожданный сын в семье появился, когда отцу уже исполнилось семьдесят пять. Некоторые злопыхатели поговаривали, что ребенок не от него, но когда мальчик подрос, стало очевидно - он копия своего родителя. Тот к тому моменту уже был в могиле. Умер, не дожив до восьмидесяти. Будто, родив сына, исполнил свое предназначение и посчитал возможным уйти в мир иной.
        Когда Сандро исполнилось десять, его сестра вышла замуж. Через два года родила двойняшек. Еще через два мать решила оставить тбилисскую квартиру семье дочери и уехать с сыном в родной поселок, что она и сделала. Только Сандро там не прижился. Все, к чему тянуло мать все годы жизни в столице: просторы, горы, воздух, тишина, покой, все, чего ей так не хватало, раздражало сына. Он привык к ритму большого города, к его атмосфере, движению, запахам. К друзьям, двору, школе. И он сбежал! Знал, что сосед вино на продажу в Тбилиси повезет, и забрался в его грузовик. Влез между бутылями, сверху накрылся рогожкой и доехал до столицы.
        Сестра встретила Сандро неприветливо. Хотела обратно отправить. Но он в позу встал. Сказал, в село не вернусь. А если насильно увезете, снова сбегу.
        - Я имею такое же право жить здесь, как и ты,  - рявкнул он на сестру, когда она в очередной раз заявила о том, что для него в квартире места нет.
        - Но ты должен жить с мамой!
        - Это еще почему? Я уже взрослый, могу вообще жить один. Но придется с тобой.
        - У меня две дочери, я не могу заботиться еще и о тебе.
        - А я не прошу,  - фыркнул он.
        Конечно, сестра с мамой сдались не сразу. Пытались уговорами и угрозами вернуть Сандро в поселок, но тот стоял на своем. Отстали женщины только после того, как он заявил, что уровень поселковой школы слишком низок, а он собирается поступить в государственный университет. Он на самом деле поступил бы, если б захотел. Сандро был чрезвычайно умен и не ленив. Обожал читать, проводить химические опыты (ему, как победителю олимпиады, подарили набор «Юный химик»), заниматься французским, тяга к которому была у них семейной. В школе учился на четверки, не прилагая никаких усилий. Только по физкультуре отставал, бегал и прыгал плохо. А то, что у него не получалось, Сандро делать не желал. Физрук ставил ему четверки только затем, чтоб не испортить аттестат. Все учителя были уверены, что мальчик пойдет после школы в институт.
        Но Сандро всех удивил: подался в бандиты. Он еще школьником крутился возле лихих ребят. Присматривался. Когда понял, что сможет прижиться в их стае, примкнул к ней. Дато познакомился с ним через Балу. Друг отзывался о Папе с большим уважением. Говорил, что он мозг. Пообщавшись с Сандро, Дато сделал тот же вывод. Девятнадцатилетний Сандро был умнее большинства мужчин, годящихся ему в отцы и деды. Он много знал, здраво рассуждал, имел на все свое мнение, а главное, мог логически объяснить каждый поступок, не важно, свой или чужой. По его мнению, жизнь простая штука. Как шахматная партия, микросхема, химическая реакция. Для тех, кто не разбирается в точных науках, все это - темный лес. Но для человека знающего - и шахматы, и схема, и реакция более чем понятны.
        - А как же любовь?  - спросил у него Дато.  - Ее тоже можно объяснить логикой? Но она ей не поддается! Это такое чувство…
        - Которое возникает благодаря химическим процессам,  - пожал плечами Сандро.  - И физиологическим, естественно. Ее объяснить даже легче, чем ненависть. Поэтому это чувство меня занимает меньше всего.
        - Ты как Шерлок Холмс!
        - Я бы предпочел сравнение с профессором Мориарти,  - парировал он.
        И все же, несмотря на разногласия, они очень неплохо общались. Как сказал Балу, Сандро был расположен к Дато изначально, зная о его происхождении. Папа Римский питал слабость к людям, в чьих жилах текла «голубая» кровь, пусть даже разбавленная, как и у него.
        Давид не вспоминал об этом человеке долгие годы. Но сейчас, когда о нем зашла речь, он подумал, что Папа наверняка стал королем преступного мира Тбилиси точно так, как профессор Мориарти - лондонского. Дато спросил у Балу, верны ли его предположения, но услышал в ответ не то, что ожидал:
        - Папа ушел из криминала в начале двухтысячных. Потерял к нему интерес. Связи у него, естественно, остались. Авторитет тоже. Но он далек от «стаи», частью которой был когда-то. Консультирует иногда, выступает посредником, но не более.
        - Чем же он занимается?
        - Просто живет в свое удовольствие. Путешествует, читает книги, химичит, опять же. Денег у него море. Успел заработать, умело вложить и не растратить на всякую ерунду, типа кабаков, наркотиков, баб. Все это ему не интересно. Исследованиями в разных областях увлекается, это да. Но видно, они не такие затратные. То есть адронный коллайдер он в подвале не держит, и клонирование его не интересует.
        - Балу, я восхищен! Ты стал таким продвинутым,  - подколол друга Дато, с телефоном шагая в ванную.
        - У меня дети растут, я должен быть таким. Чтоб, когда они спросят, папа, а что такое…
        - Адронный коллайдер?
        - …Я смог бы ответить,  - закончил мысль Балу.  - Ты встал с кровати?
        - Я тебе больше скажу - готов умыться и почистить зубы.
        - Молодец. Запоминай адрес.
        Продиктовал… и отключился.

* * *
        Дом на Руставели рядом со старым парламентом был хорошо знаком Дато. Он бывал в нем когда-то. В квартире на втором этаже жил один его хороший знакомый. Теперь он поднимался на третий. Последний. Вместо трех дверей на площадке - одна. Зато какая! Бронированная, как в банковском хранилище. Но красивая. А вокруг нее рисунки, словно в Сикстинской капелле. Дато бывал в Ватикане и видел фрески на ее стенах. Сцены из жизни Христа и Моисея, написанные Боттичелли и Рафаэлем, его впечатлили. Те, что украшали стены этого подъезда,  - тоже. Только на них вместо библейских персонажей - Сандро, хозяин квартиры, находящейся за бронированной дверью.
        Давид прежде чем позвонить, рассмотрел «фрески». Написаны они были с большим мастерством. Папа на них легко узнаваем. За те годы, что Дато не видел его, он мало изменился. Что неудивительно, ведь он в двадцать с небольшим выглядел как сорокалетний. И не только из-за седины. Была в лице Сандро взрослая суровость.
        Дато нажал на звонок. Послышалась соловьиная трель. Через несколько секунд дверь открылась. Дато увидел мужчину. Это был не Папа.
        - Добрый день,  - приветствовал его мужик.  - Проходите.
        Сначала Дато подумал, что перед ним дворецкий, но увидел под пиджаком кобуру и понял - телохранитель. Зачем он гражданину, ставшему законопослушным еще в начале двухтысячных?
        Его провели в комнату размером со школьный спортзал. Высота потолков тоже поражала. Сандро, как видно, не только стены снес, объединив три квартиры в одну, но и чердак захватил. Шесть окон, колонны, камин. Обстановка поистине дворцовая. Хоть балы устраивай.
        Хозяин квартиры сидел в глубоком кресле возле незажженного камина и пил молоко. Папа совсем не употреблял алкоголь. К чаю, кофе был равнодушен. А вот молоко обожал.
        - Здравствуй, Сандро,  - приветствовал его Дато.
        - Салют. Присаживайся.  - Хозяин дома указал на кресло, стоящее рядом с его.  - Что-нибудь выпьешь?
        - Нет, спасибо. Отличная у тебя квартира.
        - Мне самому нравится. Вот только в подъезде мазню надо закрасить. Это друзья мне подарили на день рождения. Пока я ночью спал, несколько художников рисовали мои портреты. Утром друзья звонят, поздравляют и просят выйти из квартиры… Я вышел и обалдел!
        - Оригинальный подарок,  - улыбнулся Дато.
        - Согласен. Но и пошлый. Еще бы статуи заказали позолоченные!  - фыркнул Сандро. И без перехода: - Не ожидал тебя когда-нибудь увидеть. И не думал, что ты так изменишься.
        - Я изменился?
        - Очень.
        - Это все из-за носа…
        - Я не про внешность. Появилась у тебя внутренняя уверенность, которой я раньше не чувствовал.
        - А ты все тот же.
        - Нет, я стал хуже. И меня это беспокоит.
        - Почему?
        - Все чаще стал задумываться о душе. А она у меня… чернее омута. Пытаюсь как-то ее очистить. В церковь хожу, бабушек кормлю, больным детям на лечение отсыпаю…
        - И что же?
        - Да ничего. Все тот же омут. Надеюсь только, что зачтутся мои попытки.
        - Ты же не верил в Бога?
        - Я и сейчас не верю. А вот в бессмертие души начал.
        - Разве бывает одно без другого?
        - Да очень просто. В физике, если ты знаешь, существует теория о бесконечном числе Вселенных с различными вариациями ситуаций и людей. Все, что может случиться, уже где-то происходит, а значит, смерти не существует в принципе. Еще Эйнштейн говорил: «Бессмертие не означает бессрочное существование во времени без конца, скорее означает существование вне времени!» Что это значит?
        Давид беспомощно развел руками.
        - Мы - это наше сознание. Душа, если хочешь. Со смертью тела она никуда не девается. Просто начинает существовать в ином измерении. Но я ведь не знаю, как там. Что, если там действуют другие законы? И это скорее всего так. В нашем мире процветает тот, кто сильнее, умнее, хитрее, беспринципнее. Но там это может не работать. Просто потому, что в том измерении другие физические, химические и прочие законы. Согласно догмам квантовой физики - существует бесконечное количество различных результатов, имеющих различную вероятность. Поэтому я допускаю, что светлая душа займет более привилегированное положение, нежели моя. Вот я и пытаюсь ее очистить.

«Намешал все в кучу,  - фыркнул мысленно Дато.  - Может, не так Папа и умен, как мне когда-то казалось…»
        - Так ты из-за этого на покой ушел? Из-за терзаний?
        - Балу просветил тебя, да? Сказал, что я теперь вне криминала?  - Дато кивнул.  - Нет, я завязал не поэтому. Причин несколько.
        - Все, конечно же, рациональные, а не эмоциональные,  - усмехнулся Давид.
        - Каждой эмоции есть рациональное объяснение. Поэтому считать можно и так, и сяк. Я стал вожаком своей стаи. Паханом. Вождем. Боссом. Президентом. Царем. Папой! Как хочешь назови. Что дальше?
        - Нужно удержаться в гнезде, на троне, в овальном кабинете, на вершине.
        - Верно. А есть другой вариант: расширить свои полномочия. Напасть на другую стаю и стать еще и ее вожаком. Поработить другое государство. Навязать свою религию язычникам. Но это небезопасно. Можно проиграть. И кончить свои дни, как уважаемый мной, но до конца не понятый Адольф Гитлер.
        - Ты слишком бесстрастен, чтобы пойти вторым путем.
        - И недостаточно бесстрастен, чтоб выбрать первый. Удерживать позиции сложнее, нежели завоевывать новые. Я все взвесил и решил, что легче всего будет уйти. Я так и сделал.
        - Стая тебя отпустила?
        - Я все еще ее член. Но моя роль изменилась. Я ничего не решаю, лишь даю совет, если у меня его спрашивают.
        Он допил молоко и поставил стакан на столик на салфеточку. Сандро всегда был аккуратистом. У него были тонкие пальцы музыканта с идеальным маникюром. Узкие запястья. Пожалуй, именно руки были самыми красивыми в облике Папы.
        - Балу сказал, что ты можешь мне что-то рассказать о Гиоргии?  - Дато перевел разговор на интересующую его тему.
        - Ты сколько не видел брата?
        - Больше двадцати лет. Он пропал в самом начале девяностых.
        - Я помню, ты искал его. Так и не нашел, получается.
        - Совершенно верно,  - кивнул Дато.
        - Выходит, ты совсем ничего о нем не знаешь.
        - Абсолютно.
        - А меж тем он знаменитая личность. В узких кругах, разумеется.
        - Серьезно? И чем же он знаменит?
        - Твой брат был профессиональным киллером экстра-класса и идейным террористом-исламистом.
        - Он же православный…
        - Был когда-то. Совсем молодым человеком он сменил веру. По зову сердца.
        - Откуда ты знаешь об этом?
        - Мухаммед сам мне рассказывал…
        - Кто?  - переспросил Дато.
        - Твой младший брат. Он получил имя Мухаммед, приняв ислам. Его назвали в честь пророка, как многих мужчин-мусульман.
        - Могу я попросить тебя употреблять привычное мне имя Гиоргий?
        - Как пожелаешь,  - покладисто согласился Сандро.  - Но твой брат просил называть его именно Мухаммедом.
        - Ты пользовался его услугами?
        - Один раз. Еще дважды выступал посредником между ним и заказчиками. У тех имелись свои люди, способные убрать человека, но всем им было далеко до Мухаммеда… То есть Гиоргия.
        - Он жил в Тбилиси?
        - Нет. И бывал здесь не так уж часто. Прилетал, если поступал выгодный заказ. Место его постоянного жительства мне неизвестно. Но думаю, его не существовало. Таким людям, как Мухаммед…  - Сандро закатил глаза.  - Опять я назвал его так!
        - А, знаешь, пусть будет Мухаммед. Это имя, похоже, подходит ему больше, чем Гио.
        - И уж тем более чем Одуванчик, помню, ты его так называл. Жестокий, крайне опасный человек. В его присутствии всем становилось не по себе.
        - Даже тебе?  - удивился Дато.
        - Даже мне. Но в меньшей степени, чем остальным. Я мог беседовать с Мухаммедом. Мы несколько раз вместе обедали, и он рассказывал о себе. Но когда с нами за столом оказался мой приятель, он выдержал всего десять минут. Сославшись на срочные дела, покинул ресторан. Потом сказал, что просто не мог переносить общество Мухаммеда. Ему было настолько нехорошо в его присутствии, что кусок в горло не лез.
        - Странно это слышать… Когда-то Одуванчик вызывал у людей одну лишь симпатию. Как человек мог так измениться?
        - А может, он и не менялся? Просто перестал притворяться?
        В комнату неслышно вошел охранник. В руке - трубка телефона. Молча протянул ее Папе.
        - Извини,  - бросил тот Дато.  - Я ждал важного звонка…
        И ушел в соседнюю комнату.
        Оставшись один, Давид глубоко задумался. Он был рад, что у него появилось на это немного времени. Хотелось осмыслить услышанное.
        Гио… киллер!
        В голове не укладывается!
        Мальчик, что выхаживал птиц-подранков и помойных котов, стал убийцей. Он был таким добрым малым…
        Или только прикидывался?
        Теперь Дато припомнил, что Гио не проявлял сочувствия к людям, только к живности. Он не был жестоким, но и сострадательным не являлся. Легко относился к людской смерти. Даже по маме скорбел как-то сдержанно. Над дворовым псом, сбитым машиной, он пролил много слез, а над гробом матери ни капли. Все думали, мальчик в шоке, сам не свой от горя, а он, возможно, был тогда как раз…
        Настоящий!
        Снова явился охранник. Принес поднос, на котором стояла бутылка «Боржоми» и два стакана. Поставив его на стол, вопросительно взглянул на Дато. Тот кивнул. В горле пересохло, и от минеральной воды он не стал отказываться.
        Одуванчик не любил «Боржоми», вспомнилось Давиду. Он вообще не пил ничего с пузырями. Даже фанту или пепси, хотя был страшным сластеной.
        Вернулся хозяин квартиры. Лицо озабоченное. Голубой глаз недобро сверкает. Именно он всегда выдавал его отрицательные эмоции. А вот карий оставался спокойным всегда. Иногда становился ласковым. Дато вдруг стало интересно, как выглядел бы Папа, родись он с одинаковыми глазами. Если с карими, казался бы добряком? С голубыми - бесчеловечным монстром? Или же ничего не изменилось бы, и Сандро остался таким же?
        - Проблемы?  - спросил Дато.
        - Что?  - Казалось, Папа забыл о том, что у него посетитель, и только сейчас, когда он себя обозначил, вспомнил о нем.  - А… Нет… Ерунда.  - Он плюхнулся в кресло, налил и залпом выпил воду.  - Так куда вы дели тело?
        - Что?
        - Тело… Куда дели тело Мухаммеда?
        - Закопали.
        - Где?
        - А что?
        - Придется эксгумировать.
        - Это еще зачем?
        - Его ищут очень серьезные люди. От них он, видимо, прятался, притворяясь бомжом (Балу мне все рассказал).
        - То есть ты думаешь, амнезия - выдумка?
        - Уверен.
        - А я все же допустил бы ее. Рассуди сам. Гио многие годы сознательно избегал отчего дома и встречи с родственниками, хотя, как теперь выясняется, бывал в Тбилиси. И вдруг его потянуло в наш двор. Почему? Сработало подсознание. Ему что, больше негде было спрятаться? Не думаю…
        - Там его никогда бы не искали. Потому что он, как ты правильно заметил, все годы сознательно избегал отчего дома.
        - Но нашли же!
        - Возможно, случайно.
        - Ладно, это уже не важно… Зачем тело эксгумировать?
        - Во-первых, человек, что звонил мне сейчас, желает убедиться, что Мухаммед реально мертв. Именно он, а не кто-то другой, похожий на него…
        - И кто будет опознавать покойника?
        - Я. У меня фотографическая память. И по форме пальцев, волосам, шрамам и прочим деталям я опознаю человека.
        - А во-вторых?
        - При Мухаммеде, если опять же это он, может оказаться нечто, что является собственностью заинтересованного лица.
        - Не было при нем ничего. Мы проверили. Похоронили его в штанах и майке. В том, в чем он спал.
        - Дато,  - с укором протянул Папа.  - Вы проверяли содержание желудка и анального отверстия?
        - Нет…  - Он кашлянул.  - Об этом я не подумал.
        - В общем, завтра в первой половине дня едем к месту захоронения.
        - Почему не сегодня-то?
        - Я уезжаю в Кутаиси через два часа. Вернусь только завтра.
        - Выходит, до завтра?
        - Да. Я свяжусь с тобой.
        - Что ж… До встречи.  - Дато стал подниматься, но, услышав реплику Папы, замер.
        - А не хочешь со мной в Кутаиси?  - бросил тот.
        - Зачем?
        - Там семинар по биоцентризму пройдет. Проводить его будет ученик самого Роберта Ланца.
        - Ты о чем?
        - О новой теории Вселенной, в которой сознание первично. Мы обсуждали с тобой это десять минут назад.
        - Боюсь, я ничего не пойму. И буду скучать на семинаре. Или того хуже, позорить тебя, задавая идиотские вопросы.
        - Жаль. Ты мне всегда нравился. Я даже хотел с тобой дружить. И знаешь, почему?
        - Из-за моей бабки-аристократки, чья кровь, пусть и разбавленная кахетинскими крестинами, течет во мне?  - усмехнулся Дато.
        - Нет. Будь так, я бы приблизил к себе Зуру. Он, кстати, очень к этому стремился одно время. Так и набивался ко мне в друзья. Но он… Как бы это сказать…  - Сандро пощелкал пальцами.  - С трещинкой. Есть драгоценные камни, у которых она имеется внутри, не снаружи. У крупных, красивых, дорогих. И именно эта трещинка порой делает камень уникальным. Но я не купил бы такой никогда. Для меня он - с изъяном. А вот ты не такой. Возможно, не уникален. Но ты цельный. Монолитный. Ты - настоящая ценность… Понимаешь, о чем я?
        Дато немного помолчал, затем, поднявшись, сказал:
        - Я понимаю одно, что ты ненормальный! И можешь за эти слова меня отдать на растерзание своему бультерьеру.  - Это он имел в виду охранника.  - И еще одно интересно… Как ты себя оцениваешь по шкале классификации камней? Ты с трещинкой? Без? Ценен? Или так себе?
        - Я камень, внутри которого застыл скорпион!  - расхохотался Папа.
        - До завтра, Сандро!
        - До завтра. И не бойся бультерьера, он не кусается!
        Дато криво улыбнулся и пошел к выходу.
        Покинув квартиру, он еще раз взглянул на «фрески». Художники все же польстили Папе. В жизни он не так красив. И выглядит старше. Теперь, увидев его, Дато мог сказать об этом с уверенностью. Дато дал бы ему сорок пять, если не больше. При том, что лицо у Папы до сих пор гладкое. Хорошие гены, здоровый образ жизни, плюс то, что он избегал солнца (Сандро был белокожий и берегся от лучей, чтобы не сгореть), все это позволило его коже оставаться молодой.
        Но Папу старил взгляд… скорпиона, что был заключен в драгоценном камне его души…
        Только сейчас Дато вспомнил о том, что Сандро ровесник Зуры. Они даже учились в параллельных классах.
        Интересно, тогда брат набивался в друзья Сандро или позже?
        Выйдя из подъезда, Дато обогнул дом и вышел на шоссе. Поднял руку, остановил такси. Доехал за пять минут до отчего дома, вошел во двор. И хотел уже было направиться к лестнице на второй этаж, как услышал стрекот швейной машинки…
        Неужели?
        Он обернулся. На балконе сидела тетя Роза и шила. Двадцать лет назад она была полной и седой. Тучное тело венчала голова в облаке белых кудрей. Зура со смехом называл ее старым одуванчиком. Имея в виду, что прической они с Гио не сильно отличались. Разве что у тети Розы волосы были густыми, жесткими. Не то что у младшего Ристави. Теперь же соседка была почти лысой. Пух, что покрывал ее голову, походил на младенческий. И она высохла. Маленькое личико, узкие плечи, руки как веточки.
        Почувствовав взгляд Дато, старушка оторвалась от шитья. Сведя клочковатые брови, глянула на того, кто ее потревожил.
        - А, это ты, негодник!  - Она говорила по-русски. В Тбилиси люди разных национальностей, как правило, общались на этом языке.
        - Гамарджоба.
        - Шалом! Когда ты уже заберешь свой драндулет?
        - Что, простите?
        - Мотоцикл! Он по-прежнему у меня!  - И снова принялась строчить.
        И тут Дато вспомнил, что Казбека-2 оставил в сарае тети Розы. Их был слишком мал. Туда мотоцикл не влезал. Вот он у соседки и арендовал место. Только вряд ли «Урал» еще там. Бабуля явно не в себе и запуталась во времени. Наверняка думает, что с того момента, как Дато поставил Казбека в сарай, прошло несколько дней.
        - Спасибо, что напомнили, заберу,  - крикнул Дато.
        - Не ори, я не глухая,  - проворчала она.
        - Что шьете, тетя Роза?
        - Саван. Надо закончить до полуночи. Помру я завтра в ранний час.
        - С чего вы взяли?
        - Боженька приходил поутру, предупреждал. И велел саван шить. Я-то хотела в гробу в платьице лежать с розочками. Есть у меня такое веселое… Хоть и траурное. В смысле, темное. А цветочки яркие, красные да желтые. Идет оно мне. Но Боженька поругал меня. Сказал, я в белом должна уйти в мир иной. Потому что чиста. Хорошо, что материя да кружево у меня имелись. Есть из чего шить.  - Она разгладила ситец на машинке.  - А сколько времени сейчас?
        - Три почти.
        - Уже? Значит, спешить надо! А ты не отвлекай, негодник! Иди себе!
        И она склонилась над «Зингером».
        Под его стрекот Дато поднялся на второй этаж. Зура дал ему ключ от дома, но ему не пришлось им воспользоваться - дверь оказалась незапертой. Дато толкнул ее, вошел…
        И не поверил своим глазам: Зура рисовал, сидя на полу, как в детстве. На табурете лист бумаги, в руке пастельный мелок зеленого цвета. Он наносил им короткие штрихи. Дато бросил взгляд и увидел, что брат рисует луг. Среди высокой травы сидит девушка, но ее Зура пока не прорисовал. Давид видел лишь набросок, однако угадал в очертаниях фигуры Машу…
        А говорил, что разлюбил!
        Зураб даже не услышал, что кто-то вошел, так был увлечен своим занятием.
        - Добрый день,  - поздоровался Давид.
        Зураб вздрогнул и резко обернулся.
        - Напугал меня!  - возмутился он.
        - Я не хотел.
        - Еще бы хотел,  - буркнул Зураб.
        - Ты снова рисуешь…
        - Балуюсь.  - Он убрал лист в коробку под столом. Выглядел Зура смущенно. Будто Давид застал его за чем-то постыдным. За мастурбацией, например. Когда-то в детстве Дато застукал за этим старшего брата, и у того в тот момент было похожее выражение лица.
        - Хорошо получается,  - похвалил он Зураба.
        - Получается паршиво,  - не согласился с ним брат.  - Не надо было снова браться за это…  - Он поднялся с пола. Покряхтев, разогнулся.  - Старый стал. То лапы ноют, то хвост отваливается.
        - Чего-чего?
        - Это из мультфильма «Каникулы в Простоквашино». Неужели не помнишь? Письмо родителям дяди Федора.
        - Я не очень любил мультфильмы, если ты помнишь.
        - Пойдем, попьем чаю,  - предложил Зура.
        - Предпочту воду, на улице жарко, я вспотел.
        - А я хочу чайку с сухофруктами. Сегодня угостили замечательной хурмой. Во рту тает.
        Он поставил на стол тарелку с сушеным «корольком». Дато не удержался, взял один. Зураб тем временем налил ему воды и поставил стакан перед братом.
        Сегодня он был абсолютно трезв. От него не пахло алкоголем. Это радовало Давида.
        - Ты хорошо выглядишь,  - сказал он. Зура на самом деле посвежел.
        - Прибереги комплименты для барышень,  - фыркнул брат.  - Я просто побрился утром.
        - А я не делал этого уже неделю…  - Дато провел рукой по щетине. Она уже стала мягкой и в принципе ему не мешала, вот только седины в ней было много, и это его старило. Обычно Давид брился на четвертый день. Либо подправлял щетину машинкой.
        - Тебя даже это не портит. Ты ж у нас красавчик.
        - Побереги комплименты для барышень,  - хохотнул Дато. И залпом выпил воду.  - Не напился. Еще можно?
        - Возьми в холодильнике.
        Дато вышел на балкон, открыл дверцу, взял с полки «Боржоми», отметив, что, кроме бутылки с водой, других нет. Неужели Зураб всерьез решил завязать? Что на него повлияло? Или кто?
        - Видел сейчас на балконе тетю Розу,  - сообщил он брату, вернувшись в комнату.
        - Я тоже. Шьет что-то.
        - Саван. Помирать собралась поутру.
        Зура посмотрел на брата.
        - Думаешь, правда чувствует конец?
        Дато пожал плечами. На сегодня разговоров о смерти и о том, что следует за ней, ему хватило. Хотелось сменить тему.
        - Я сейчас встречался с Папой.
        - Чьим?
        - Римским.
        - Брат, у тебя все дома?
        - Я говорю о Сандро Измерли по кличке Папа Римский. Помнишь такого?
        - Сандро Измерли помню, человека по кличке Папа нет. Это один и тот же человек?
        - Да брось. Мы с Балу часто о нем болтали. И ты понимал, о ком речь. Сандро - это Папа.
        - Я не слушал вас, Дато. Меня больше свои дела интересовали. Ваши речи шли фоном. Как белый шум. Понимаешь?
        - Короче, Сандро стал очень уважаемым человеком в преступном мире…
        - То есть таким, как папа римский?
        - Вообще-то эту кличку он получил в возрасте девятнадцати лет. А может, и раньше. Просто я узнал его тогда. И он уже был Папой. Ты помнишь, как его называли в школе? Вы же в параллельных классах учились.
        - Без понятия. Мы не общались.
        - Точно?
        - Он силен в точных науках, я в гуманитарных. Мы участвовали в разных конкурсах и олимпиадах.
        - А он сказал, что ты хотел с ним дружить.
        - С Сандро? Никогда. Он придумал!
        - Зачем ему это?
        - Откуда я знаю? Он всегда был странным.
        - Страннее тебя?
        - Я просто человек, который пребывает на своей волне. А Сандро…
        - На чужих? Волнах?
        - Он вне их.  - Зура сграбастал мелки и все убрал в коробку.  - Зачем ты встречался с ним?
        Дато рассказал. Зура, выслушав его, покачал головой.
        - Ты как хочешь, а я на эксгумации присутствовать не намерен.
        - Я тебя и не заставляю.
        - Хорошо,  - с облегчением выдохнул Зура.
        - Ты на удивление легко принял правду о нашем брате,  - заметил Дато.  - Почему?
        - Меня сейчас вообще шокировать чем-то сложно.
        - Меня тоже, но ведь это Одуванчик… Наш малыш. У меня не укладывается в голове…
        - Мы же не знаем, что за эти годы с ним произошло, верно? Жизнь меняет людей. Разве ты мог предположить, что я стану пьющим грузчиком? А те, кто считал тебя башибузуком, не представляли тебя респектабельным господином…
        - В скафандре из лейблов?  - припомнил Дато с усмешкой.  - Где вещи Гио? Или Мухаммеда? Не знаю теперь, как его называть.
        - Там же, где и были. В тумбочке на балконе, где ты рогатки хранил.
        - Пойду, принесу их.
        - Зачем?
        - Папе покажу.
        Дато вышел на балкон, открыл тумбочку, нагнулся.
        - Заберешь драндулет-то свой?  - услышал он голос тети Розы.
        - А когда можно?  - откликнулся он.
        - Да хоть сейчас.
        - А если попозже?  - Дато достал вещи покойного брата. Пистолет сразу сунул за пояс джинсов, а бумажник и ключ держал в руках.
        - Можно и попозже. Но не тяни долго. Помру поутру, родственники набегут - я им уже сообщила, чтоб к семи приходили,  - и из сарая тебе ничего забрать не дадут. Не докажешь, что драндулет твой. Скажут - наш, а ты катись, мародер. Цена ему три рубля, только родственнички мои и копейки терять не любят.
        Она рассуждала так здраво, что Давид засомневался в правильности своих выводов относительно ее психического состояния. Не похоже, что соседка в маразме.
        - Я могу сейчас зайти за ключом от сарая?
        - Здрааасьте,  - протянула она.  - Сам его в руках держит, а у меня спрашивает.
        Дато с удивлением воззрился на ключ.
        - Это от вашего сарая?
        - Ну да.
        - А откуда он у меня?
        Тетя Роза посмотрела на Дато с жалостью.
        - Молодой такой, а уже в памяти провалы…  - И, покачав головой, принялась за свой саван. Хорошо, что шила она сейчас не на машинке, а руками, и Дато смог продолжить разговор:
        - Тетя Роза, может, напомните мне… А то я правда что-то совсем плохой. Все забыл.
        - Пьешь, наверное, много,  - поджала морщинистые губы старушка. Дато понял, что и то, как он напоил ее брата перед смертью, она не забыла.  - Я же тебе на днях то же самое сказала. Забери драндулет. Ты вот так же на балконе стоял, а я сидела на своем. Не шила, а просто воздухом дышала. Для шитья я негодной стала. Глаза не видят, руки трясутся, это просто сегодня Господь мне немного здоровья послал, чтоб я саван сшила. А то, говорит, в платье не дело в гробу лежать. А вообще оно у меня красивое, в цветочек…
        Пока ее сознание окончательно не уплыло и она не начала повторять все, что он уже слышал, Дато прервал соседку:
        - А это я был или брат мой?
        Она подняла глаза от шитья, внимательно посмотрела на него.
        - Ты кто?
        - Дато.
        - Средний?
        - Точно.
        - Вроде ты… А может, и нет. Говорю тебе, зрение в последнее время подводит. Просто увидела парня на вашем балконе и решила, что ты. Спрашиваю, когда драндулет заберешь?
        - И он, то есть я, что ответил?
        - Ключи попросил. Сказал, верну, как драндулет заберу.  - Она приподняла саван, посмотрела на него и осталась недовольна.  - Плохо получается. Некрасиво. В платье с цветочками я в гробу лучше бы смотрелась… Бисером обшить, что ли? Был у меня где-то!  - И без перехода: - Раз не вернул ключи, значит, не забрал.
        Она тяжело встала и, взяв саван, зашаркала в квартиру, бормоча себе под нос:
        - Бисер и тесьму по краю пустить… Успеть бы только.
        Дато последовал ее примеру, то есть ушел с балкона. Брата в комнате не оказалось, он мылся.
        - Зура!  - крикнул Давид через дверь.
        - А?
        - Я в сарай схожу. Скоро вернусь.
        И покинул дом.
        Сарай тети Розы находился рядом с аркой. До революции, когда в доме располагалась аптека (о чем свидетельствовала мозаика на фасаде - змея, обвивающая чашу), в нем был склад медикаментов. Остальным жильцам не так повезло. Им достались клетушки два на полтора.
        Давид подошел к двери, сунул ключ в скважину навесного замка, повернул его.
        - Дато!  - услышал он голос брата и обернулся. Зураб стоял на балконе с полотенцем на бедрах.  - Ты что, забыл, где наш сарай?
        - Мне нужен этот.
        - Зачем?
        - Одевайся, спускайся… Расскажу.
        - Минуту.
        Когда брат скрылся с балкона, Дато снял замок, распахнул дверь.
        Казбек-2 стоял на том самом месте, где был оставлен двадцать лет назад. У стены, за ящиком с банками с краской. Тетя Роза когда-то купила про запас олифы двадцать банок. Предложили по дешевке, вот и приобрела. На всякий случай, который, судя по всему, так и не представился.
        Дато выкатил своего «скакуна» на улицу. Руки, естественно, перепачкал, мотоцикл был весь в пыли.
        - Да ладно???  - Это Зура, облачившись в треники, спустился во двор.  - Он еще жив?
        - Представляешь?  - Дато любовно провел рукой по рулю.  - Мой Казбек.
        - Я думал, ты его продал!
        - Ты что? Друзей не продают.  - Он присел на корточки, осмотрел мотор.  - Интересно, я заведу его?
        Зура скорчил скептическую гримасу.
        - Ключ, что мы нашли под плинтусом, от этого сарая,  - сообщил брату Дато. И передал ему разговор с тетей Розой.
        - Мне все понятно, кроме одного,  - сказал Зура, выслушав его.  - Зачем Гио спрятал ключ?
        - У меня есть мысль: тут не только я своего Казбека оставил, но и наш брат что-то для себя ценное, что не может уместиться в щели.
        - Давай тогда сарай обыскивать.
        - Зура, а может, ты это сделаешь без меня?
        - Почему?
        - Я хочу почистить и покормить своего коня. То есть помыть его и заправить. А потом попробовать завести. Я буду рядом. Вот тут, во дворе.
        - Ладно, возись со своим Казбеком. Но если твоя помощь понадобится, я позову!
        Дато хлопнул его по плечу и побежал домой за ведром, водой и тряпкой.
        Глава 2
        Когда пыль, поднятая колесами Казбека-2, улеглась и рассеялся вонючий дым из его выхлопной трубы, Зураб поднялся в квартиру. Пока Дато возился со своим мотоциклом, он обшаривал сарай. Но не нашел в нем ничего заслуживающего внимания. Возможно, Зура был просто не очень внимателен. А все потому, что ему невероятно хотелось выпить.
        Он решил завязать вчера ночью. Допив остатки водки, сказал себе: все, с завтрашнего дня я отказываюсь от алкоголя. Даже вино хотел вылить, дабы не смущало, но передумал. Для гостей пусть стоит.
        Это был не первый раз, когда Зураб решался на завязку. И даже не пятый или десятый. Чуть ли не каждое воскресенье он говорил себе - сегодня я пью последний раз. Завтра - ни-ни. Но, как правило, срывался уже во вторник. Понедельник гордился собой. После работы дул чай или сок и убеждал себя в том, что без алкоголя ему даже лучше. Но к концу второго, максимум третьего дня он давал слабину. И покупал бутылочку пива. Разве может она навредить? Всего одна-то? Но, выпив ее, бежал за второй, третьей. И все повторялось…
        Один раз у Зураба получилось продержаться три месяца. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о спиртном, он загрузил себя работой - нашел еще одно место. Тогда-то он и смог сменить дверь, купить ноутбук. В планах было сделать ремонт, но…
        Сорвался!
        Зураб вошел в квартиру. Глазами тут же отыскал бутыль с вином, она стояла на видном месте.
        Смотрел на нее долго. И все же отвел взгляд и прошел на балкон, чтобы достать из холодильника сок. Потом вернулся в комнату. Никто из соседей не держал свои «Боши» и «Индезиты» на балконе. Берегли холодильники от сырости. А «Свияге» Зураба все было нипочем. Вот и стояла она на балконе - он огромным был, почти как их «детская». Считай, третья комната. Мама покойница летнюю кухню на нем устраивала когда-то. Они переносили туда стол, табуретки, плитку. И тогда в «зале» было так много места, хоть танцуй. Жаль, осенью приходилось все обратно заносить, а то бы старший Ристави уговорил-таки родительницу купить ему пианино.
        Зураб попил, съел бутерброд и залег на диван. Сегодня он проработал полдня и почти не устал. Поэтому десяти минут ему хватило, чтобы почувствовать себя отдохнувшим.
        Он встал, прошел к шкафу. Этот предмет мебели занял место в их доме, когда Зуре было два с половиной года. Он мало помнил из того, что происходило в то время. Практически ничего. Разве что рождение брата и как привезли этот шкаф. Сначала появился гардероб, а через некоторое время Дато. И деревянный ящик для одежды, как это ни странно, заинтересовал маленького Зуру даже больше, чем новорожденный. Пока отец полностью не собрал его, то есть не прикрутил фурнитуру, чтобы повесить ящики и полки, Зураб забирался в него и представлял себя космонавтом. Шкаф был его ракетой. Он бы жил в нем, да мама выгоняла.
        Позже Зура именно в шкафу начал прятать свои рассказы про любовь. Будучи космонавтом, он исследовал его и нашел брак. Доска «пола» отходила. И под нее можно было что-то засунуть. Шкаф стоял на небольших ножках. Снизу под него если что и подсунешь, то потом не достанешь. А отодвинув доску, можно прятать что-то под шкафом и без проблем вытаскивать. У Дато и Гио тайник был за плинтусом, у Зуры под днищем «космического корабля».
        Зураб открыл дверцы, заглянул в шкаф. Он был набит барахлом, которое не жаль выкинуть. Вот только у Зуры руки все не доходили. Отодвинув «пол», он достал сверток. В нем - пистолет. Тот самый, что достался ему в «наследство» от брата. Именно им Дато угрожал Зурабу, застав его в постели с Машей…
        Он обманул его! Пистолет все эти годы был при нем. И даже в самые трудные периоды своей жизни он не думал его продавать, сроднился с Брауном… Именно так Зураб назвал уже свой пистолет… Браун! Не потому что он коричневый, он был матово-черным. Имя пистолет получил в честь мало известного американского писателя-детективщика, чьими романами в свое время увлекся Зураб. Даже пытался писать, подражая ему. Думал заработать и прославиться, сочиняя произведения конъюнктурного жанра, но и тут у него ничего не вышло.
        Брауна он впервые достал из тайника для того, чтобы застрелиться. Ему исполнилось двадцать пять. И тогда он впервые напился. Сидел один дома, пил чачу, закусывал именинным тортом и плакал. Свет в то время давали всего на два часа. И он бухал в темноте, потому что свеча, воткнутая в торт, погасла. Хорошо, что вскоре взошла луна, и Зураб смог передвигаться по квартире, не рискуя здоровьем (он так напился, что мог наткнуться на стол или стул, свалиться и разбить лоб). В тот день он сжег свой диплом, кучу рукописей и картин. А еще фотографию, на которой был запечатлен вместе с Машей и Дато. Потом достал пистолет и приставил его к виску…
        Пальцы вспотели. Лоб тоже. Горячие капли градом катились по телу, хотя была зима и дом не отапливался.
        Зураб так и не решился нажать на курок. Вспомнил, что не оставил записки. Взялся ее сочинять, но из-за опьянения не смог формулировать свои мысли. В итоге уснул на полу, свернувшись калачиком. Пробудился от холода, перебрался на кровать, зарылся в одеяло. Утром у него страшно болела голова, тошнило. Одно хорошо - желание разнести себе череп прошло безвозвратно. Мысли о самоубийстве больше не посещали Зураба. Хотя жить ему не очень-то хотелось, но и руки на себя наложить он не пытался. Даже когда совсем не осталось надежд на успех.
        А вот Брауна полюбил. Научился стрелять из него. Да так метко, что можно было в снайперы пойти. Сейчас, конечно, он уже не тот… Робин Гуд. Руки слушаются не очень хорошо, да и зрение упало…
        Поэтому он мажет!
        Зура взял пистолет в правую руку. Левой, как обычно, придержал его. Когда он был совсем неопытным стрелком, боялся отдачи. По руке будто ток проходил, и это пугало. Вот он и брал Брауна во временный плен всех десяти пальцев. Эта привычка осталась.
        Зура прицелился… В собственное отражение в зеркале.
        Те времена, когда его тошнило от самого себя, прошли. Он сжился с собой - пустым, жалким, не интересным никому, почти невидимым. Когда в его жизнь вернулись Дато с Машей, он поймал себя на мысли, что не стесняется этого нового себя. Хотя еще десять лет назад сгорел бы от стыда, представ перед ними в таком виде.
        Зура нажал на курок. Раздался сухой щелчок. Он совсем недавно использовал последний патрон, и обойма была пуста. Теперь надо где-то достать боеприпасы. Вот только где?
        Сегодня он обманул Давида дважды. Не только про пистолет наврал. Но и про Папу. Заверил брата в том, что никогда не искал дружбы с ним, хотя одно время буквально-таки ее жаждал. Поняв, что он, как творец, ничего в этой жизни не добьется, Зураб всерьез надумал стать разрушителем. У него был Браун, у него была злость, у него был знакомый в криминальном мире. Так почему бы, имея все это, не стать бандитом?
        Зная, как Сандро любит народную музыку, Зураб пришел на концерт известного коллектива, чтобы встретиться там с ним. Он подошел к нему, заговорил. Затем попросил телефон. Стал звонить. Папа разговаривал с ним неохотно, не понимал, что Зурабу надо. Тогда тот попросил достать ему патроны для Брауна. Тем же днем они были ему доставлены. Но когда Зураб намекнул Сандро, что не прочь применить их, стреляя в людей, Папа расхохотался и велел не забивать себе голову фантастикой, а переходить на другой жанр. Например, на юмористический. Его, Папу, Зурабу удалось рассмешить. Так, может, и остальных получится?
        Теперь об этом смешно вспоминать. Но тогда Зуру поведение Папы страшно задело. Он оскорбился настолько, что написал рассказ, в котором расправился с человеком, точь-в-точь похожим на Сандро, утопив его в ванне с кроваво-красной краской…
        Вдруг Зураба как током дернуло! Краска! Олифа тети Розы, что стояла на деревянной полке.
        Между двумя банками была засунута толстая тетрадь. Она совершенно точно не принадлежит соседке. Тетя Роза хранила в сарае только нужное. От бесполезных же вещей без колебаний избавлялась. К ним, безусловно, она относила и старые тетради, если даже книги в макулатуру сдавала.
        Зураб быстро засунул Брауна в тайник и бросился к выходу, на бегу доставая из кармана ключ от сарая.
        Глава 3
        Хорошо, что Маша не нуждалась в деньгах. Той суммы, которую она выручила от сдачи бабушкиной квартиры, ей в Тбилиси хватало на райскую жизнь. Она ни в чем себе не отказывала: передвигалась на такси, заходила в любые рестораны, посещала бассейн, бездумно тратилась на одежду. Не напрягаясь особенно, она могла бы затеять грандиозный ремонт или приобрести приличную машину в рассрочку. Только погружаться в суету не хотелось. Поиск материалов, затем бригады мастеров, вечный мусор, «терки» с шабашниками - от всего этого она устала в России, когда ввязалась в строительство дома… Страховки, парковки, заправки, технические осмотры - все то, что сопровождает повседневную жизнь автовладельца, напрягало не так сильно, и все же… Кому это все надо? Нет, кому-то, конечно, но не ей. Совершенно точно!
        После «службы» в театре она зашла в торговый центр напротив «Редисона», купила пару платьев и туфли. Порадовала себя. Затем, перейдя дорогу (пронеслась прямо по шоссе, поленившись идти к подземному переходу, но в Тбилиси так поступали многие), заглянула в супермаркет и накупила всяких вкусняшек.

«Хорошо, что я не нуждаюсь в деньгах,  - тогда-то и подумала Маша.  - А то бы пришлось перебиваться с хлеба на воду и донашивать старые вещи. Ведь денег я в Тбилиси не заработаю. В театре мне будут платить копейки. Даже если я смогу выбиться в основной состав, зарплата меня не порадует. Я за последний час потратила больше…»
        Обвешанная пакетами, Маша направилась к стоянке такси, да передумала. Домой всегда успеет. Вернувшись в супермаркет, она оставила покупки в камере хранения и поднялась на лифте на второй этаж. Там находилась небольшая парикмахерская.
        - Вы сможете меня принять?  - спросила она у мастера, скучавшего за просмотром картинок в журнале. Второй находился в соседнем кабинете и болтал с маникюршей.
        - У нас клиенты по записи вообще-то…
        - А если я заплачу сверху? Вы же все равно свободны.
        - Клиент придет через полчаса. Если вам кончики подравнять, то давайте.
        - Нет, мне нужна стрижка.
        - Тогда извините…
        Маша вынула из кошелька стодолларовую купюру и продемонстрировала парикмахеру.
        - Ваш гонорар. Согласны?
        Стрижка в этом салоне наверняка стоила не больше тридцати долларов. А скорее еще меньше. Маша проявляла сейчас чудеса расточительности. За сто долларов в Тбилиси можно сделать прическу у очень хорошего мастера. Но ей не терпелось избавиться от волос…
        Она всю жизнь ходила с длинными - то до пояса, то до лопаток, то до плеч. Единственный раз Маша сделала себе «каре», закрывающее шею. Ей не понравилось. С укладкой морока. Надо оттянуть волосы, подвить концы. А если в хвост соберешь, то он получается жалкий.
        - Какую стрижку желаете?  - поинтересовался мастер, усадив Машу на стул возле раковины.
        - Короткую.
        - Могу предложить «Сессун». Он до сих пор актуален. Прическа на все времена.
        - Нет, я хочу покороче.
        - Боб-каре в таком случае. Вам пойдет.
        - Вы не поняли. Я хочу стрижку под мальчика. Уж не знаю, как она называется.
        - Прямо вот так?  - обалдел мастер, проведя рукой по своим волосам. Их длина не превышала трех сантиметров на челке, а на затылке была сантиметровой.
        - Да.
        - Нет, так я вас стричь отказываюсь,  - мотнул он головой.  - Понимаю, вы хотите что-нибудь в себе изменить… Опять же за счет коротких волос помолодеть. Но под мальчика вам не пойдет.
        - Значит, придется идти к другому парикмахеру. Потому что я твердо решила…  - И она стала подниматься с кресла.
        - Подождите! Давайте обсудим!  - Он взял ее волосы и убрал от лица.  - С хвостиком часто ходите?
        - Точно.
        - Форма лица и шея позволяют вам иметь стрижку под мальчика. Но челку категорически нельзя отрезать.
        - Всю жизнь с ней хожу. Хочу кардинальных изменений.
        - Если желаете себя изуродовать, пожалуйста. Но я бы рекомендовал ее оставить. Давайте «шапочку» сделаем? Челку можно будет зачесывать назад и набок.
        - Черт с вами, давайте!
        Мастер просиял и взялся за ножницы.
        Спустя сорок минут Маша рассматривала в зеркале новую себя, поворачивая голову то вправо, то влево, то запрокидывая, то опуская подбородок.
        - Что скажете?  - нетерпеливо спросил мастер.
        - По-моему, замечательно,  - озвучила свои мысли Маша.
        - Да, да, да!  - обрадовался парень.  - Вы вылитая Линда Евангелиста в лучшие свои годы! Потрясающе!  - Он взял мелкую расческу и зачесал челку набок.  - И так вам хорошо. А для торжественного случая можно ее взбить, зачесать назад и залачить.
        - Я жду уже пятнадцать минут,  - напомнил о себе клиент, явившийся без опоздания.
        - Извините. Еще одну секундочку буквально…  - И Маше: - А еще я бы вам рекомендовал сменить эти сережки на массивные, чтобы внимание к шее привлечь. У вас она очень красивая, молодая.
        - А как же это?  - Она провела пальцем по одной из «трещинок».
        - Это просто индивидуальные особенности,  - отмахнулся он.  - А вообще… Вы очень юно выглядите. Особенно сейчас. Я бы больше двадцати восьми вам не дал…
        - А сколько мне, как вы думаете?
        - Тридцать…  - мастер сделал паузу,  - два?
        - Почти угадали!  - хохотнула Маша.  - И спасибо. Подправлять стрижку приду именно к вам.
        - Только в следующий раз запишитесь,  - шепнул он ей на ухо.
        Пока Маша спускалась на лифте, не отрывала взгляда от своего отражения. Не зря она все же постриглась. На самом деле стала выглядеть моложе. Опять же волосы, как говорят, накапливают негативную информацию, а зачем ей эти «вирусные файлы»?
        Поймав такси, Маша доехала до дома. Через полтора часа у нее свидание с Ираклием. Как раз пригодятся обновки - платье и туфли. Сережки бы еще массивные не помешали, но она уже не успеет их купить.
        Натянув на голову шапочку для душа, Маша забралась в ванну. Быстро сполоснулась.
        После душа попила кофе, поела вкусняшек. Собралась нанести макияж: разложила косметику, взяла в руки зеркало, но тут в окно что-то стукнулось. Маша подскочила. Птица, что ли, клювом долбанула? Или что-то с крыши свалилось?
        Стук повторился. И теперь Маша увидела, что стукнул камешек, пущенный в стекло.
        Дети балуются!
        Она бросилась к окну, чтобы отругать мелюзгу. Распахнула раму, выглянула во двор и…
        Увидела Дато.
        Нет, не так… Увидела Дато на Казбеке-2. Том самом. Она не спутала бы его ни с одним другим мотоциклом. Ведь седло мехом она обшивала самолично, а языки пламени на бензобаке рисовал Зураб.
        - Привет!  - сказал Дато, увидев Машу в окне.  - Веришь? Все детство и юность мечтал кинуть в твое окошко камешек, чтобы вызвать тебя. Но боялся разбить стекло.
        - А если бы разбил сейчас?
        - Заказал бы тебе новое!  - Он повернул ручку газа, и мотор взревел.  - Узнаешь?
        - Казбек.
        - Представляешь, он все эти годы стоял в сарае! Его никто не украл, не изуродовал. Знаешь ведь, бывают обычные вандалы, что поганят вещи. А мой Казбек всего лишь покрылся пылью и паутиной. Он даже завелся с первого раза.
        - Так уж и с первого?  - не поверила Маша.
        - После того, как я прочистил карбюратор и бензонасос.
        - Племенной скакун, что и говорить!
        - Покатаемся?
        Она колебалась секунду.
        - Сейчас выйду!  - крикнула, приняв решение.
        Если бы у нее был телефон Ираклия, она бы ему позвонила. Но он его не оставил. Поэтому…
        Прости, Ираклий.
        Она натянула джинсы с рваными коленками, майку с черепом и куртку-косуху. На ноги - высокие кроссовки с длинными «языками». Все эти вещи она купила в магазине молодежной одежды, повинуясь какому-то странному порыву. Ничего подобного она никогда не носила, отдавая предпочтение классике. Даже когда была тинейджером. Но увидела в витрине сформированный стилистом комплект, и так он ей приглянулся, что она его приобрела. Причем не меряя. Видела, он будет впору.
        Придя домой, она отругала себя за потраченные впустую деньги. Ведь не наденет она эти вещи! Не по возрасту. Решив сдать покупки в ближайшие дни, Маша убрала их в шкаф… И благополучно о них забыла. И вот настал час, когда они пригодились!
        Облачившись в молодежные шмотки, Маша глянула на себя в зеркало.
        - Теперь точно больше двадцати семи не дашь,  - задорно проговорила она и подмигнула своему отражению.
        По ступенькам она бежала, как когда-то в юности, спеша на свидание с Дато.
        - Ничего себе,  - присвистнул он, увидев ее.  - Вот это смена имиджа.
        - И как тебе?
        - Ты выглядишь потрясающе. И так юно, что мне даже неловко с тобой рядом находиться. Примут меня за старого развратника.
        - Только не говори, что не любишь молоденьких девушек.
        - Глаз мой они радуют. Но встречаюсь я с ровесницами. Плюс-минус пять лет.
        - Даже плюс?
        - Почему нет? Зрелые женщины прекрасны.  - Он хлопнул по седлу.  - Прыгай.
        - А сколько сейчас времени?
        - Без пяти восемь,  - сообщил Дато, кинув взгляд на часы.
        - Давай подождем пять минут?  - Она прочла в его взгляде вопрос и ответила: - В восемь ко мне человек должен прийти. Я скажу, что не смогу с ним встретиться.
        - Если я нарушаю твои планы, скажи, и я уеду…
        - Если бы я хотела, чтобы ты уехал, я бы тебе так и сказала,  - запальчиво возразила Маша.
        - Человек мужского пола?
        - Да.
        - Стыдно опаздывать на свидание.
        - Пока он не опаздывает. И почему ты решил, что это свидание?
        - Нет?
        Она промолчала. А про себя решила: если Ираклий появится, она поедет с ним. Дато на самом деле нарушил ее планы. А она, как дура, позволила ему это. Их история давно прожита. Ничего уже не вернешь. А с Ираклием может что-то получиться…
        - Восемь!  - сказал Давид и продемонстрировал Маше циферблат своих часов.
        - Поехали!  - скомандовала она, запрыгнув на Казбека.
        Давид газанул, и мотоцикл с рычанием сорвался с места.
        Глава 4
        Мцхета. Слияние Арагвы и Куры. Закат солнца. Он розовый. Опустившиеся к горизонту облака напоминают сахарную вату.
        - Самое удивительное место на Земле,  - сказал Дато.  - Прекрасно во все времена года и при любой погоде.
        - Согласна…
        - Хочешь поесть?
        - Нет.
        - Даже знаменитого мцхетского лобио?
        - А его бы съела.
        - Тогда поехали, поедим?
        До ресторана они добрались за десять минут, заняли столик.
        В зале было много посетителей, впрочем, как всегда. Он пользовался популярностью и среди местных, и среди туристов. За одним из столиков большая мужская компания тихо пела народные песни. Получалось у них очень красиво. Машу не переставала удивлять музыкальность грузин. Когда она летела в Тбилиси, задремав, проснулась от того, что слышит прекрасное многоголосие. Это три пассажира, сидящие впереди, выпив по стаканчику вина, что разносили во время обеда, решили спеть. И ведь не профессиональные музыканты, обычные торгаши (она слышала их разговор, когда проходила регистрацию), а пели так, будто этому учились, этим зарабатывают.
        Дато заказал лобио, шашлык, жареные баклажаны, лаваш и хачапури. Плюс красное домашнее вино и местный лимонад. От хинкали Маша его отговорила. Обычно в обязательный набор и они входят. Все это, естественно, не съедалось. И с собой уносить было не принято. Но грузин не может за пустым столом сидеть. Особенно с женщиной! Уж если привел ее в ресторан, то закажет столько, чтоб все было тарелками уставлено. Маша как-то в Тбилиси со своей подругой полетела, той самой предательницей. И та умудрилась с местным роман закрутить за те три дня, что они в Тбилиси находились. Когда вернулась в Москву, она все вздыхала: «И как после этих генацвале с нашими в рестораны ходить? Закажешь «Цезарь» да фрэш, а они на тебя так смотрят, будто ты их по миру пустить собралась!»
        Принесли вино, лаваш и баклажаны. Дато наполнил стаканы. Маша взяла свой, но тут затрезвонил мобильный. Определился номер дяди Або.
        - Добрый вечер, Машенька.
        - Добрый.
        - Как твои дела?
        - Хорошо.
        - Ты, случайно, не с Ираклием?
        - Нет.
        - Но он говорил, что у вас намечен ужин на сегодня…
        - Да, но…  - Она прошептала Дато «извини», встала из-за стола и отошла к окну.  - Он не приехал вовремя. И я ушла.
        - Сейчас ты тоже не дома?
        - Нет, в Мцхете.
        - Он не звонил?
        - Я не давала ему номера сотового.
        - Я давал.
        - Нет, не звонил. А что случилось?
        - Пропал он куда-то. Телефон выключен весь день. Я беспокоюсь…
        - Если вдруг Ираклий объявится, я вам сообщу.
        - Спасибо. И до свидания.
        Она вернулась за столик.
        - Проблемы?  - поинтересовался Дато.
        Маша покачала головой.
        - Тогда давай выпьем? Вон уже лобио несут.
        Они чокнулись и сделали по глотку. В каждом ресторане подавали свое вино. Оно вроде похоже, но все же чем-то отличается. И конечно же, каждый ресторатор уверяет, что его вино - самое лучшее.
        Официантка поставила перед ними горшочки с лобио. Они были накрыты кукурузными лепешками. Дато свою сразу отложил, он после творений Балу другие есть не мог, а Маша покрошила их в фасоль.
        - Как там Зура?  - поинтересовалась Маша, зачерпнув ложкой лобио.
        - Ты знаешь, хорошо. Застал его сегодня абсолютно трезвым. И он рисовал.
        - Что?
        - Пейзаж.
        - Пейзажи всегда у него хорошо получались. На мой взгляд, лучше портретов.
        - Если он рисовал тебя, то они выходили изумительными. Но с другими людьми дело обстояло хуже. На написанном им портрете я едва себя узнал.
        - Он не смог передать твою индивидуальность. Просто скопировал черты. Мою же, по всей видимости, уловил.
        - Потому что любил.
        - Тебя тоже. Вы ведь братья.
        - Это совсем иное чувство.
        В кармане куртки Дато затренькал телефон.
        - Не дают нам спокойно поесть,  - проворчал он. Вынув мобильный и взглянув на экран, сообщил Маше: - Зура.  - И ответил на звонок.
        Старший брат что-то говорил, средний слушал. Бросив несколько междометий, отсоединился. Убрав телефон в карман, Дато задумчиво зачерпнул лобио и отправил в рот.
        - Что-то случилось?  - забеспокоилась Маша.
        - Он нашел дневник Одуванчика,  - не выходя из задумчивости, ответил Дато.
        - Вашего пропавшего брата?
        - Да. Только он нашелся.
        И Дато рассказал Маше такое, что она долго не могла принять. Не верилось, что Одуванчик, этот ласковый котенок с пухом на макушке, стал наемным убийцей.
        - А я думала, он будет ветеринаром,  - сказала она.
        - Зураб видел его журналистом, путешественником. Думал, Гио будет писать для журнала «Вокруг света» или снимать передачи о живой природе.
        - Но он выбрал другой путь.
        - Или путь выбрал его. Ведь мы не знаем, что произошло за эти двадцать лет.
        - Дневник вам в помощь.
        - Зура хочет подождать меня и читать его вместе. Хочешь к нам присоединиться?
        - Очень.
        - Тогда давай доедать. И поедем.
        - А мне что-то есть расхотелось…  - Маша отодвинула горшочек.
        - Мне тоже,  - насупился Дато.  - Будем счет просить.
        - Может, с собой еду заберем?
        - Издеваешься?
        - Но это же принято во всем мире… Ты живешь в Москве, путешествуешь по странам Европы. И нет ничего зазорного в том, чтоб забрать с собой еду, за которую ты заплатил.
        - Это мелочность,  - брезгливо сморщился Дато.  - Она не в нашей натуре.
        И закрыл тему, кинув на стол сто лари, тогда как их обед тянул максимум на шестьдесят.
        Часть пятая
        Глава 1
        Дато сидел на диване, скрестив по-турецки ноги. На коленях толстая тетрадь в обложке из бурого дерматина. Она раскрыта на первой странице.
        - «Ненавижу весь мир… Что со мной?  - начал читать Дато.  - Раньше не замечал за собой такого. Меня выводили из себя некоторые люди, бесили какие-то их поступки. Например, тетя Роза, соседка. Мерзкая старая сплетница. Я еле сдерживался, чтобы не обозвать ее, а то и не запустить в нее камнем. В тумбочке на балконе лежат старые рогатки Дато. Если взять самую большую и зарядить ее крупной галькой, тетю Розу, пожалуй, можно даже убить, если попасть в висок. Я несколько раз представлял себе это…
        Теперь же мне хочется взять гранатомет, а не рогатку, и палить по всем без разбора!
        Ненавижу людей. В том числе тех, кто мне ничего дурного не сделал. И даже тех, кто заботится обо мне. Например, маму, братьев. Себя я тоже ненавижу. Но если их всех я хочу убить, то себя нет. Вчера прочитал рассказ Зуры о том, как на Земле произошла глобальная катастрофа, все жители погибли, только один чудом остался жив. Как бы я хотел оказаться на его месте! Я бы наслаждался одиночеством, а не страдал от него, как герой произведения, в итоге покончивший с собой.
        Меня называют Одуванчиком. Думают, я такой же нежный, как этот цветок. И я никого не разубеждаю. Соответствую прозвищу. Думаю, у меня хорошо получается притворяться. На прошлой неделе я отодвинул крышку канализационного люка во дворе и столкнул туда Гургена. Тот сломал обе ноги и ребро. Подумали на кого угодно, только не на меня. И это при том что все знали о нашем конфликте. Гурген, пользуясь тем, что старше и сильнее, отобрал у меня древнюю монету, которую я нашел в подвале. Она такая красивая! И наверняка дорогая. За нее можно выручить десять, а то и двадцать рублей. Но Гурген отнял ее. Я пожаловался Зуре. Тот поговорил с Гургеном, но он моего старшего брата послал. Зураб велел мне смириться. Но я не хотел! Монета - моя. Я ее нашел, это мой трофей. И я бросился к Дато. Уж он бы разобрался с наглецом. Но тот куда-то спешил и отмахнулся от меня. Что мне оставалось? Смириться по совету Зуры? Я не мог. Ждать, когда Дато освободится и отберет мою монету у Гургена, тоже. Меня переполняла ненависть к обидчику. И когда я увидел, как он испортил ее, пробив в центре дырку и сунув туда шнурок, чтобы
повесить на шею, решил мстить.
        Зная, что Гурген придет затемно и под легким кайфом (он нюхает клей вместе с друзьями за сараями), я отодвинул люк и спрятался за липой. Когда увидел его, шагавшего нетвердой походкой через двор, ждал, что он упадет в яму сам. Но он, как чувствовал опасность, взял чуть левее. Хотя обычно в таком состоянии он забирался на кругляш люка и подпрыгивал несколько раз, чтобы потревожить тетю Розу, рано укладывающуюся спать. Он тоже не мог ее терпеть. И тут - идет мимо. Мне ничего не оставалось, как выбежать из-за липы и толкнуть Гургена в спину (но сначала я сорвал с его шеи шнурок). Сделав это, я быстро взбежал по ступеням на свой этаж и проскользнул в квартиру. Зура сидел в нашей комнате, рисовал. Он даже не заметил, что я выходил. Думал, я сплю на маминой кровати.
        Гургена только утром нашли. Увы, живого. Я надеялся, что он истечет кровью. Но потом понял: хорошо, что он не помер. Случись это, расследование бы началось и меня могли вычислить. А так - я вышел сухим из воды. Но чуть Дато не подставил. Почему-то все решили, что это он Гургена столкнул. К счастью, у брата алиби имелось, его Маша подтвердила, подружка Давида. Я этому обрадовался не потому, что за брата переживал. Мне по большому счету все равно, за какое преступление его в конечном итоге посадят: за совершенное им или мной. Все равно ведь это рано или поздно случится. Пусть лучше поздно. Мне пока нужна его защита. От Зуры в этом смысле никакого толка…»
        Давид прервал чтение и швырнул дневник на диван.
        - Не могу продолжать!  - выпалил он и повалился на спину, закрыв скрещенными руками лицо.  - В голове не укладывается, что наш Одуванчик был таким монстром…
        - Если бы я не узнал почерк, то подумал бы, что это не он писал,  - вздохнул Зура.  - Я всегда считал себя очень проницательным человеком. Думал, вижу людей насквозь. Ну, или хотя бы подсознательно чувствую фальшь. А что оказалось? Со мной бок о бок жил, как ты выразился, монстр, а я даже заподозрить это не смог.
        - Хотите, я продолжу чтение?  - предложила Маша.
        - Хорошо, давай…  - ответил Дато.
        - Дай мне, пожалуйста, тетрадь.
        Он нащупал ее и протянул. Маша взяла. Открыла. Нашла следующую запись:

«Умерла мама…
        Вот уже неделю живем без нее. Зура часто плачет, вспоминая ее. Дато пролил слезы всего раз, на похоронах. Мои же глаза сухи. Все думают, что я в шоке. Раздавлен горем. А я просто не могу выжать из себя ни слезинки. Чем старше становлюсь, тем мне сложнее притворяться. Скоро Зура, как самый чувствительный, раскусит меня. Он уже на меня косо смотрит. Все спрашивает, что я чувствую, когда думаю о маме. А я не знаю, что ответить. И заплакать, чтобы он от меня отстал, не могу.
        Если б я был хоть немного расстроен тем, что она умерла, я бы сыграл горе. Но ее кончина меня совсем не тронула. Пожалуй, без матери мне будет легче жить. Не придется терпеть ее ласки и нравоучения - она любила и то, и другое. То тискала меня, то уму-разуму учила. Ей, видите ли, не нравилось, что я не развиваю свои таланты. Ей хотелось, чтоб я по примеру Зуры ходил в художественную школу и отправлял свои рассказы в газеты. Если бы она знала, что я считаю своим настоящим талантом и как развиваю его, пришла бы в ужас…
        Хочу стать бойцом. Именно бойцом, а не профессиональным военным. Те подчиняются приказам. А я хочу оставаться свободным. Возможно, убивать за деньги. Кажется, таких людей называют киллерами. Думаю, я смогу. Я хладнокровен, собран, лишен жалости к людям, умею казаться не тем, кем являюсь, иначе говоря, маскироваться, а еще я меток и быстр. Ножи метаю виртуозно. И из рогатки палю по целям без промаха. Огнестрельное оружие пока мне в руки не попадалось. Увы. А так хочется попробовать пострелять из настоящего… Хотя… Нож и рогатка при умелом обращении тоже могут стать причиной смерти…»
        Маша оторвала взгляд от тетради. Записи велись на грузинском языке, который она подзабыла, и чтение ей нелегко далось.
        - А можно попить?
        Зура протянул ей стакан с вином.
        - Воды,  - покачала она головой.
        - Только из-под крана…
        - Пусть.
        Зураб встал с кресла и направился к раковине. Когда-то воду в умывальник набирали из колонки. Но Зураб провел водопровод. Отгородив часть комнаты, сделал ванную с туалетом. Но и раковину оставил. Сейчас в ней лежало несколько грязных тарелок. Зураб, в отличие от Дато, не был аккуратистом. Мог не помыть с вечера обувь, оставить посуду с остатками еды, не заправить постель. Маше когда-то это не нравилось, а теперь она считала, что на такие мелочи не стоит обращать внимания. Подумаешь - чашка не помыта! Земля из-за этого вращаться не перестанет. Так стоит ли нервничать из-за такой малости?
        Зура налил в стакан воды (в Тбилиси она употреблялась некипяченая), подал его Маше. Она выпила.
        - «Свершилось! Я сбежал. Денег у меня не так много, как хотелось бы, но на первое время хватит. Я мог бы еще подкопить, но уже сил не было находиться дома. Сейчас для меня главное не попасть в лапы милиции. Иначе меня вернут домой. Я же еще мал. Увы…» - Маша прервала чтение, посмотрела на братьев.  - Сколько ему было на тот момент?
        - Двенадцать,  - ответил Зура.
        - Совсем ребенок,  - покачала головой она. Перевернув страницу, нахмурилась.  - Размыто все, не прочесть…  - Еще раз перелистнула.  - А тут кровью залито. Смотрите!  - показала разворот, где поверх текста алели крупные капли.  - Ага, вот опять читаемо… «…А убивать, оказывается, не так легко. Не морально - физически. По крайней мере, мне, мальчишке, в котором сорок пять кило веса. Тетка, которая стала моей первой жертвой, сама едва меня не шлепнула. И это при том что она в годах и здоровьем слаба. Я потому и выбрал ее. Жила она на отшибе горной деревушки. Одна. Убив ее, я мог поселиться в ее доме. Я собирался задушить ее. Постучать в дом, попросить воды. Когда бы она меня впустила, я накинул бы ей на шею удавку и за несколько секунд лишил ее жизни. Но все оказалось не так просто. Я слишком слаб пока. Поэтому не смог проделать все так, как планировал. Бабка, хоть маленькая и худенькая, но жилистая, сильная, вырвалась, схватила со стола нож и ткнула меня в бок. Хорошо, что я сознание не сразу потерял и успел двинуть ей по голове сковородой. Она упала. Я тоже. И отключился. Когда очнулся и подполз к
старухе, оказалось, она дышит. Пришлось ее еще несколько раз ударить по голове… Это не очень приятно - слышать хруст ломающегося черепа! А еще хуже то, что кровь брызжет на тебя…»
        - Он что, писал дневник прямо там? На месте преступления?  - ужаснулся Зура.
        - Возможно. Но эта запись сделана не там. Читаю дальше: «Рана не заживает. Чувствую себя ужасно. Температура. Из дома старухи пришлось убраться - похоронить ее я не смогу, сил не хватит, а на жаре она скоро начнет разлагаться и вонять. Взял с собой деньги, лекарства и кое-что из еды. Ушел километров за десять от деревни. Дальше не смог. Разбил лагерь в горах. Тут хорошо, тихо, спокойно, ручей рядом и много змей. Мне нравятся эти создания. Наблюдаю за парочкой, что живет в расщелине неподалеку…»
        - Вот теперь узнаю Одуванчика.
        - Так… дальше зарисовки про змей. Птиц. Описание природы. Читать?
        - Пропусти.
        - «Кажется, я умираю…» Писал дрожащей рукой. Буквы вкривь и вкось. Жаль, он не ставил дат. Когда следующая запись сделана, сказать трудно. Но почерк уже твердый. «У меня появился друг. Чабан. Он нашел меня в бессознательном состоянии, выходил. Зовут моего друга, как старшего брата, Зурабом. Он стар, угрюм, неразговорчив. У него две овчарки, которые помогают ему со стадом. Я их обожаю. Умницы. Есть винтовка. Зураб учит меня с ней обращаться. Стреляя из нее, я понимаю, что хочу убивать именно так - бесконтактно. Выпустил пулю, и… все! Я не садист. Я не испытываю удовольствия, отбирая чью-то жизнь. Животных же вообще убивать не могу. В отаре Зураба один из баранов сломал обе передние конечности. Смерть для него была единственным выходом. Но когда Зураб при мне перерезал ему глотку, я чуть не расплакался. А когда он сварил из баранины суп, я не смог его есть. Пожалуй, стану вегетарианцем!» - Маша взяла стакан с водой, сделала глоток.  - «Осень. Мы покидаем горы. Зураб позвал меня к себе жить. Это фантастический человек! Он не задал мне ни единого лишнего вопроса. Только спросил, нужна ли мне крыша над
головой. Я ответил утвердительно. И он предложил мне кров…»
        - Странный старик,  - проговорил Зура.  - Если бы я встретил в горах беспризорного пацана, то позвонил бы в милицию и сообщил об этом. Ведь явно, что он сбежал из дома.
        - А я бы нет,  - возразил ему Дато.  - А вот помощь бы предложил. Как твой тезка. Реально нормальный мужик… Маш, что там дальше?
        - Гио убил его!
        - Что?
        - Да, да… Убил! Спустя семь месяцев.
        - За что?
        - Ни за что. Просто это был самый оптимальный выход из ситуации. Он поступил с Зурабом так, как тот с бараном, сломавшим обе ноги. Старик сорвался со скалы, сильно покалечился. Даже если бы выжил, остался бы инвалидом. Гио решил, что будет лучше, если тот скончается без мук.  - Маша снова перелистнула страницу.  - «Мне пятнадцать, скоро шестнадцать будет. Я чувствую себя очень взрослым, но меня никто не воспринимает всерьез. Перебрался в Абхазию. Тут воюют. Хотел записаться в наемники, но мне сказали, сначала подрасти. Даже не дали продемонстрировать свои навыки метания ножа и стрельбы. Плохо еще то, что я худой и маленький. И вообще моя внешность Одуванчика только мешает. Почему я не уродился таким, как Зура, здоровым, мужественным, суровым? Мне больше подходит его оболочка, нежели ему. Это мой старший брат Одуванчик, а не я. Не сдаюсь. Прибиваюсь к одному небольшому отряду. Это наркоманы, отморозки. Мне они противны. Но выбора у меня нет. Воюю с ними. У одного из них отличная винтовка с оптикой. Стреляет он отвратительно, потому что обычно под кайфом. Да и не обучен. Я убил его во время боя.
Никто ведь не узнает, чья пуля лишила его жизни. Взял винтовку и покинул отряд. Мне не по пути с ними!»
        - Зура, дай что-нибудь поесть,  - попросил Дато.
        - В холодильнике пусто.
        - Черт!
        - А я тебе говорила, нужно забрать еду из ресторана,  - напомнила Маша.
        - Молчи, женщина!  - рыкнул Дато с характерным кавказским акцентом. Маша показала ему язык. Давид усмехнулся и спросил у брата: - Пиццу у вас тут можно на дом заказать?
        - У нас тут… О как заговорил. Москвич.
        - Так можно?
        - Наверняка. Но я номера не знаю.
        - В вашем доме продают хачапури. Сходить за ними - минутное дело,  - подала идею Маша.
        - Точно! Только зачем ходить?  - Дато вышел на балкон. Тетя Роза восседала за своей машинкой и пришивала тесьму к подолу савана.  - Как успехи?  - поинтересовался он.
        - Работы непочатый край! Но думаю успеть.
        - Тетя Роза, стукните там соседям снизу, пожалуйста.
        Дверь в закусочную находилась аккурат под ее балконом (окна же выходили на улицу, а не во двор). Все годы, что Дато знал соседку, она, если желала хачапури, брала свою клюшку и колотила по двери, вызывая продавца. Тот выглядывал, спрашивал, сколько ей хачапури. Она отвечала. Через некоторое время он выносил их в пакете. Тетя Роза опускала свою клюшку ручкой вниз. Продавец вешал на нее пакет с выпечкой. Она кидала ему деньги.
        - Некогда мне,  - отмахнулась от Дато соседка.
        - Пожалуйста…
        - А на похороны мои придешь?
        - Обязательно. Только надеюсь, они состоятся не так скоро, как вы думаете.
        - Как сказала, так и будет. Помру завтра. Вот и считай, когда похороны. Придешь?
        - Хорошо.
        - Розы мне на могилу положишь? А то родственнички поскупятся. Гвоздик принесут. А я терпеть их не могу. Розы обожаю. Знаешь, такие желтые с зеленцой.
        - Обещаю.
        - Тогда ладно…  - Она поднялась со стула, взяла свою клюку и заколотила ею по двери.
        Через несколько секунд из-за нее показалась полная краснощекая женщина.
        - Здравствуйте,  - приветствовал ее Дато.  - Извините за беспокойство. Можно нам хачапури? Шесть штук.  - Он вынул из кармана купюру достоинством десять лари.  - Сдачи не надо.
        Женщина кивнула и скрылась за дверью. Вскоре она получила денежку, а Дато хачапури.
        Они были горячими и ароматными. Обжигаясь, Дато откусил от одного. Вкуснятина!
        Он вернулся в квартиру. Выложил хачапури на тарелку. Налил себе вина. Взглядом спросил у других, будут ли они, те отказались.
        - Почему они такие вкусные здесь?  - пробормотала Маша, вгрызаясь в хачапури.  - Я постоянно покупаю в Москве подобное печево. Ладно в пирожковых да уличных палатках нет нормальных хачапури. Но я ходила в грузинские рестораны. И там все какое-то не такое. Похоже, но не то.
        - Я тоже это замечал,  - согласился с ней Дато.
        - Дело в воде,  - изрек Зураб со знанием дела.  - Даже фрицы поразились, какая она у нас вкусная. Поэтому пиво, что они здесь выпускают, лучше родного немецкого.  - Он взял тетрадь, оставленную Машей, и принялся за чтение: - «Наконец, меня стали воспринимать всерьез. Меня наняли в качестве снайпера, не посмотрев на возраст. Оно и понятно. Первое, сейчас в Абхазии очень жарко, боевые действия ведутся повсеместно. А второе, я себя зарекомендовал как стрелок, бьющий без промаха. Реально ни разу не промахнулся. Каждая пуля, выпущенная из моей винтовки, попадает в цель. Воюю против своих. За абхазов. Мне все равно в кого стрелять. Я бесстрастен. Беспокоит то, что не имею паспорта. Надо достать…» - Зураб плюнул на палец и перевернул страницу.  - Склеились. Похоже, этот дневник побывал во множестве передряг. Гио не расставался с ним.
        - Вот и спрятал, как самое ценное, отдельно от остальных вещей. Читай дальше.
        - «Мне восемнадцать! Но это только по документам. Я сделал фальшивый паспорт и попросил поставить в нем другую дату рождения. Мне восемнадцать, и я могу воевать легально. Подписал официальный контракт с армией Азербайджана и уехал в Нагорный Карабах…» - Зураб перевернул страницу, бегло пробежал по ней глазами.  - Я не буду подряд читать, хорошо? Иначе мы до утра не закончим. Так… Воюет, воюет… Жертв своих уже не считает. Боится сбиться. Да и незачем. Это как секс, пишет. Первый запоминаешь на всю жизнь, возможно, второй, потому что получился удачнее первого, а потом уже им занимаешься, и все, отложится еще разве один эпизод, самый яркий. Я не забуду старуху, чабана Зураба и урода по кличке Бык. Я убил его с удовольствием. Единственного из многих. Бык был огромным, тупым мужиком, как мне кажется, не совсем нормальным психически. Он не знал элементарных вещей, например, что Земля вращается вокруг Солнца, а кит - млекопитающее, поэтому не мечет икру (он мечтал взглянуть на нее, прикидывал, насколько она огромна). Он был бесстрашен именно в силу своей глупости. Но командирам все равно, почему солдат
хорошо воюет, главное - результат. Бык считался одним из лучших бойцов нашего подразделения. Поэтому ему прощалась «маленькая слабость», а именно половая невоздержанность. Он постоянно желал секса и мог заниматься им с кем угодно. То есть не только с женщинами, но и с мужчинами и даже с животными. Но больше всего он любил мальчиков. Хрупких, белокожих. Таких, как я… Я давно заметил, что он посматривает на меня с вожделением. Но старался не обращать на это внимания. Ни к кому из бойцов он ни разу не пристал, предпочитал пользоваться услугами платных парней (таких всегда можно найти даже в мусульманской стране - даже легче, чем девушек). Иногда брал кого-то силой. Подстерегал паренька или девушку где-нибудь у ручья или в лесу, налетал сзади, легонько бил по шее, чтоб жертва потеряла сознание и его внешность не запомнила. До поры это ему сходило с рук. Но как-то девушка умудрилась его исцарапать перед тем как отключиться. Отец ее потом по окрестностям с ружьем ходил, искал мужчину с отметинами. Командир Быку лично в морду дал. Оштрафовал к тому же. А потом отправил на другую точку. Терять такого бойца
было жаль. Бык присмирел после этого. Когда мы туда подтянулись, он клялся, что вообще никого не поимел за неделю. Вот только ночью я просыпаюсь от того, что меня за член трогают. Да не через ткань. Ширинка расстегнута, а в ней рука мужская. Я напрягся. И тут слышу шепот Быка: «Тихо, я не сделаю тебе больно, если не станешь дергаться… Тебе даже понравится, обещаю!» Я хотел ему головой в нос дать, да чувствую у горла нож. Знал, скотина, что меня ударом по шее не вырубишь. В палатке нас было трое: он, я и еще один боец. Я отвечаю Быку тихонько: «Давай уйдем отсюда, чтобы нам никто не помешал. Ты давно мне нравишься. Я все ждал от тебя действий…» Он аж захрюкал от радости. Мы покинули палатку. Нас никто не видел. Даже дозорные - мы знали, какой путь выбрать. Отошли от лагеря. Остановились у небольшого водопада. Бык сразу полез ко мне. Я подпустил его на достаточное расстояние, затем выхватил нож и вонзил его в грудь этой паскуды…»
        Маша поперхнулась хачапури. Схватила стакан с водой, сделала большой глоток. И выдохнула с облегчением.
        - «Перебрался в Чечню,  - продолжил чтение Зура, убедившись, что с Машей все в порядке.  - Воюю за русских. Они хорошо платят. Но это неофициально. У меня грузинский паспорт и нет военного билета. Зато получаю наличкой, да в долларах, а не как бойцы российской армии - рублями по безналу после окончания срока контракта. Больше половины бойцов - дети. Не по возрасту, им всем больше восемнадцати, а я начал воевать в шестнадцать. Эти русские солдатики глупы, наивны, плохо обучены. Даже те, кого послали сюда не по приказу, практически ничего не умеют. Они подписали контракты в надежде получить много денег, не понимая толком, в какой ад попадут. Офицеры другие. Этих не зря натаскивали в училищах и академиях. Военное дело знают хорошо. Но много пьют и воруют. Один такой, вечно хмельной, послал меня и еще четверых в разведку в ту местность, на которую российская авиация собиралась совершить налет. В итоге мы попали под бомбовый обстрел. Один погиб на месте. Остальных контузило. «Тепленькими» нас взяли в плен.
        Бросили в яму. Сидим в ней уже три дня. Она глубокая, метров пять. Когда нас туда столкнули, один сломал ногу. Теперь стонет постоянно. Борюсь с желанием свернуть ему шею, чтобы заткнулся. Боюсь, что увидят остальные. Не поймут и замочат меня, когда сплю. У нас отобрали все, кроме одежды. Попросил оставить при мне дневник. К моему удивлению, не стали возражать. Вот только карандаш один оставили. Я его грызу, чтоб освободить грифель от дерева. И стараюсь писать немного. Хотя мыслей миллион и все хочется зафиксировать…» - Зураб оторвал взгляд от дневника, посмотрел на слушателей.  - Дальше записи короткие совсем. По предложению. Экономит карандаш. Прошла еще неделя. Их держат в яме. Кормят отбросами. Вонь от испражнений такая, что слезятся глаза. У парня со сломанной ногой началась гангрена. Он либо кричит от боли, либо, впадая в беспамятство, бредит. Когда к яме подошел один из конвоиров, чтобы скинуть пленникам воды, Гио обратился к нему. Попросил пристрелить парня, чтоб не мучился, все равно не жилец. Тот ответил, что они все уже потенциальные смертники. Если до завтра за них не заплатят выкуп,
их казнят».
        Он тяжело вздохнул. Покосился на бутыль с вином.
        - Налить?  - спросил Дато.
        - Нет, я завязал,  - тряхнул головой Зура.  - Продолжаю… Так. Тут совсем неразборчиво, видно, грифель стерся. А дальше текст написан четко, ручкой. «Вчера я заново родился! В третий раз. Только если до этого я просто в корне менял жизнь, покидая дом, оставляя родных, а если выражаться иносказательно, ломая стебель одуванчика, с которым меня все ассоциировали… затем стал человеком с другим именем и датой рождения, то теперь… Теперь я родился заново по-настоящему! То есть обрел себя! Но обо всем по порядку…
        Выкуп за нас так и не заплатили. То ли запросили слишком много (дешевле «рекрутировать» новых бойцов), то ли командование решило не вступать в переговоры с врагом, но факт остается фактом… Нас повели на расстрел. Я шел впереди. Двое русских тащили своего умирающего товарища. День клонился к вечеру. Было еще светло, но солнце уже опускалось к горам. Стояла тишина. Ни выстрелов, ни взрывов, ни людских голосов - как потом оказалось, было время вечерней четырехкратной молитвы. И наверное, из-за этого такая благодать витала в воздухе. Я вдруг перестал бояться смерти. Готов был принять ее, хотя не переставал хотеть жить. И вдруг, сам не знаю, повинуясь какому порыву, я упал на колени и склонился к земле. Меня подняли рывком, стукнули по спине прикладом. Я пошел. Но опять опустился на колени. Почувствовал еще удар. Думал, забьют меня. Но было все равно. Я смотрел в небо и видел свет, в который вливаются люди, что переходят в иной мир. И тут - чудо! Меня уже не бьют и поднимают довольно бережно. «Ты мусульманин?» - спрашивают. Я качаю головой. «Тогда откуда ты знаешь, где Мекка? И время вечерней молитвы?»
Не знаю, что ответить. Говорю, как есть: «Почувствовал сердцем!» - «Хочешь принять ислам?» - «Да!» Со мной беседовал тот, что разрешил оставить дневник. Алибек. Но его товарищ мне не поверил. Сказал, что я просто хочу спасти свою шкуру, вот и вру. Алибек насупился. «Мы все равно тебя расстреляем!» - сказал он мне. «Перед тем как умереть, я хочу сначала родиться!» - ответил я. Он понял, о чем я. И поверил мне. Благодаря ему я родился… И остался в живых».
        Зураб прервался, потому что зазвонил сотовый Дато. Определился номер Балу.
        - Привет, друг,  - поздоровался с ним Давид.
        - Здравствуй. Как прошла встреча с Сандро?
        - Довольно плодотворно. Я многое узнал об Одуванчике.
        - Я тоже. Вот только недавно. Ну, про его род деятельности и все такое…
        - От Папы или кого другого?  - спросил Дато.
        - Еще один человек нашелся, что имел с Гио дела. Я с ним поболтал. Хочешь, тебе с ним встречу организую?
        - Не стоит, пожалуй. Я узнал все, что хотел.
        - Ко мне когда придешь?
        - Как буду свободен, забегу.
        - Домой, а не на работу. С детьми познакомлю.
        - Балу, как только, так сразу, клянусь.
        - Ладно, ловлю на слове. Пока!
        Убрав телефон в карман, Дато воззрился на брата.
        - Что не читаешь дальше?
        - А нечего больше, по большому счету.
        - Как это?
        - Дальше подробно описан обряд посвящения, или рождения, как выражается Мухаммед. И все! На этом записи обрываются.
        - Дай-ка сюда дневник,  - потребовал Дато. Зураб протянул ему тетрадь. Пробежав глазами по тексту, Давид вынужден был констатировать, что это последняя запись в дневнике. Хотя чистые страницы остались.  - «Здравствуй, мир, я родился!» - это все?
        - Может, есть еще один дневник?  - предположила Маша.
        - Второй том мемуаров монстра?
        - И он еще не закончен.
        - Ладно, не будем голову ломать. Она и так кипит!
        - У меня тоже. Я смертельно устала, хотя ничего не делала.
        - Это эмоциональная усталость,  - сказал Зура.  - Она тяжелее физической.
        - Дато, отвезешь меня домой?
        - Да, конечно, поехали.
        Они направились к двери. Дойдя до нее, Дато обернулся к брату и спросил:
        - А ты чем займешься?
        - Почитаю что-нибудь.
        - Выбери комедию. Чтоб морально отдохнуть.
        - Я так и сделаю,  - заверил его Зура. Но когда Дато с Машей ушли, вернулся к дневнику. Он решил перечитать его без спешки и в полном одиночестве.
        Глава 2
        Они сидели в полутемной комнате и смотрели друг на друга.
        Дато на диване. Маша на подоконнике. Впрочем, как всегда. Она сама не знала, откуда в ней взялась эта страсть забираться на подоконники. Но если они были подходящего размера, то есть широкие, она предпочитала их любой, пусть даже самой удобной мебели.
        - Ты хочешь мне что-то сказать?  - спросил Дато, первым нарушив молчание.
        - Нет. С чего ты взял?
        - Ты так смотришь…
        - Как?
        - Со значением.
        Она покачала головой. Дала понять, что ему показалось. На самом деле в ее взгляде наверняка читалось желание. Она безумно хотела Дато, он всколыхнул все чувства, что бушевали в ней раньше, но улеглись с годами. Маше казалось, что она его по-прежнему любит…
        Наверное, именно казалось!
        Она не думала о высоких чувствах. Ей почти сорок. Как говорила героиня любимого фильма «Любовь и голуби»: «Кака така любовь? Ну не знаю…» А вот желание Машу переполняло. Дато был ее первым мужчиной. Он лишил ее девственности и подарил первое наслаждение. Интересно, сейчас ей будет с ним так же хорошо? Или лучше? Ведь он набрался опыта. Да и она раскрылась. Одно дело заниматься сексом в шестнадцать-семнадцать, другое - в зрелом возрасте. Кайф сильнее!
        У Маши было очень мало мужчин. Пальцев на руках хватило бы, чтоб посчитать их. И все же… пусть немного, но не один. И даже не пять. А лучше Дато не было…
        - Можно я признаюсь?  - услышала она его голос.
        - В чем?
        Дато не сразу ответил.
        - В чем?  - повторила вопрос Маша.
        - В любви… Теперь понимаю, что то чувство, которое я к тебе испытывал, было не просто первым, ярким, самым сильным… а единственно настоящим!
        - Хочешь сказать, что, кроме меня, никого не любил?
        - Нет, не это… Жену любил. И до нее еще одну девушку. У нас роман недолгий был. Но такой, что трясло обоих, как в лихорадке. Только побоялась она со мной связываться, я тогда криминалом занимался. Между мной и сынком дипломата выбрала, конечно же, упакованного парня. Страдал, не спорю. И долго ее забыть не мог. Но встретил как-то через семь лет - и ничего… Как будто не любил, не страдал. Чужая! И супругу свою бывшую из сердца выбросил. То есть, забыв, забыл…  - Давид поморщился. Ему не нравилось объяснение, которое он дал своим чувствам, но не мог выразиться иначе. Увы, он не Зура и не умеет из слов сплетать красивые узоры.
        - Я понимаю, о чем ты.
        - Правда?
        - Да. Я тоже влюблялась три раза. И один роман был, как твой, недолгий, но яркий. Мы с тобой как будто дублировали друг друга,  - хмыкнула она.  - Но уже через полгода я начисто его из памяти выбросила. Забыв, забыла. Окончательно. Без последствий. Он, например, очень любил жвачку со вкусом апельсина. И первые дни после расставания я не могла видеть ее в продаже, сердце екало. Любой цитрусовый запах вызывал ассоциации. Но все прошло через несколько месяцев….  - Маша махнула рукой.  - Однако все годы, прошедшие с нашего с тобой расставания, я не съела ни единой хурмы. Потому что, откусывая ее, я представляла наши с тобой поцелуи. От пончиков я не отказалась, но всегда ем их с легкой грустью. У меня даже лицо меняется, как оказалось. Об этом мне сказала подруга. «Ты, Маша, как те мыши, которые плачут, но дожирают кактус!» Она думала, что я поправиться боюсь, вот и кисну, поедая их.
        Дато встал с дивана и двинулся к Маше.
        Она, как зачарованная, смотрела на него.
        Подойдя, он прижался бедрами к ее согнутым в коленях ногам. Взял ее лицо в ладони. Нежно провел подушечками пальцев по щекам… и остановился на губах.
        - Созданы для поцелуев…  - Он всегда это говорил. И Маша полюбила свои губы. В детстве она их ненавидела, считала слишком полными, а свой рот лягушачьим.
        Маша разомкнула губы и легонько куснула палец Дато. Его глаза сверкнули. Как у кота. А скорее тигра. Давид, когда возбуждался, становился похожим на дикое животное.
        Его руки переместились на ее колени. Разомкнув их, Дато втиснулся между ее ног. Маша чувствовала жар его тела через одежду. Она ждала поцелуя. Но Давид не торопился. Просто смотрел на нее, лаская одним лишь взглядом. В итоге она сама потянулась к нему губами. Он так и не побрился, и растительность на лице начала завиваться. Она была мягкой, приятной и немного щекотала губы.
        Дато обвил руками ее бедра, притянул Машу к себе. Сняв ее с подоконника, понес на кровать. Раньше он был очень горяч и нетерпелив. Теперь не спешил. Положив Машу, он стал медленно раздевать ее (в юности срывал одежду трясущимися руками). Затем разоблачился сам.
        Его тело было прекрасным. Он оставался по-прежнему стройным, но потяжелел. И волосы, что росли у него семнадцатилетнего только на груди, теперь покрывали мускулистый живот.
        Дато лег на Машу, принялся целовать ее лицо, затем тело. Грудь у нее оставалась такой же маленькой и упругой, как раньше. Кормление никак не сказалось на ней. И она не смущалась, когда Дато ласкал ее. Но когда он опустился ниже, она занервничала. Живот ее пересекал шрам от кесарева. Он был аккуратным и совсем не портил ее, Маша напряглась не из-за этого. Дато наверняка поймет, после какой операции шрам появился. И спросит…
        А ей не хотелось откровенничать с ним…
        Только заниматься любовью.
        - Иди ко мне,  - прошептала она.  - Я хочу смотреть в твои глаза…
        Дато внял ее просьбе.
        Она впилась взглядом в его глаза, губами в рот, ногтями в спину. Никаких других ласк…
        К чему они?
        Она уже готова!
        И он не заставил себя ждать. Ворвался в нее, как раньше, напористо, резко, с рычанием.
        Маша выгнулась дугой, стремясь к нему всем своим существом, не только лоном, но и сердцем, которое сейчас находилось на одном уровне с сердцем Дато и билось с ним в унисон…

* * *
        Нос щекотали волосы на груди Дато. Они лежали, тесно обнявшись. Он на правом боку, она на левом. Он обвивал ее руками, она просунула одну ногу между его колен, вторую закинула на бедро. Сплелись, как две лианы. С Романом, своим мужем, Маша никогда так не спала. После секса они обычно откатывались друг от друга, а если соприкасались, то только руками. Муж говорил, что она пинается, поэтому он держится от нее на расстоянии. А она не любила его объятий, потому что в них жарко. Последние годы они вообще спали в разных комнатах. Сексом занимались, да. Не часто, но регулярно. А вместе не спали! Отдельно удобнее.
        Сейчас, находясь в постели с Дато, Маша умирала от жары. И ей было тяжело под его руками. Да еще волосы, щекочущие нос…
        Но она не хотела откатываться на край кровати, а тем более уходить в другую комнату.
        Маша чуть отдалилась от Дато и приготовилась снова погрузиться в сон, когда зазвонил телефон.
        - Мой?  - хрипло спросил Давид, не разлепляя век.
        - Да. У меня другой сигнал.
        - Плевать, пусть звонит.
        - А если что-то важное?
        Он со стоном поднялся. Раньше Дато просыпался с огромным трудом. Его порой приходилось водой обливать, чтоб заставить открыть глаза. Судя по всему, с годами мало что изменилось. Сейчас, например, он, едва приоткрыв один глаз, хлопал по карманам джинсов, хотя звук явно шел из другого места. Маша помнила, что телефон Дато засовывал в куртку, которая висела на дверной ручке.
        - Да где он, черт возьми?  - вышел из себя Давид. Зато глаза открыл! И Маша показала ему, где, черт возьми, телефон.
        Выудив его из кармана, Дато рявкнул:
        - Да!  - И уже мягче: - Доброе… А вернее, не очень. Ты чего так рано, Зура? Как? Уже девять? Надо же… Что говоришь? Правда, что ли? Подумать только…  - Он убрал телефон от уха и бросил Маше: - Тетя Роза умерла. Как саван дошила, так и умерла. Ровно в семь утра.  - И снова Зуре: - Давай позже созвонимся, увидимся. Мне доспать надо. Почему нет? А… Вон как. Ладно, передай, что буду минут через двадцать, тридцать.
        И отсоединился.
        - Уезжаешь?  - спросила Маша, стараясь не выдать недовольства. Она хотела поваляться с Дато в постели, потом заняться любовью, вместе приготовить завтрак, съесть его… Выходной, ей никуда не нужно бежать!
        - Черт побери, да… Причем торопиться надо!  - Он принялся искать свои трусы.  - Быстро в душ и бежать.
        - Что случилось?
        - Папа уже приехал к нашему дому. Хочет осмотреть место гибели Мухаммеда. Потом поедем туда, где он похоронен.
        Трусы наконец нашлись. Дато закинул их на плечи и потрусил в ванную…
        Машу даже не поцеловал!
        Хотя бы вскользь.
        Помрачнев, она перевернулась на живот, обхватила подушку и зарылась в нее лицом. В главном он не меняется! «Первым делом самолеты, ну а девушки потом!» Любые дела важнее ее. Так было раньше, так дело обстоит сейчас, так будет всегда!
        - Маш, будь добра, свари мне кофе!  - крикнул Дато из ванной.
        - Обойдешься,  - буркнула она. Но через несколько секунд все же встала, накинула халат и отправилась в кухню. У нее гость, который хочет кофе, и она не может оставить его без желаемого напитка. Воспитание не позволяет.
        Кофе был готов как раз к тому моменту, как Дато появился на кухне. В одних трусах, с сырыми волосами, он выглядел очень сексуально. Маша отвела взгляд, чтоб не выдать своего желания.
        - Садись, я разолью кофе,  - бросила она Дато, отвернувшись к плите.  - Будешь еще что-то? Сладости, бутерброд, йогурт?
        - Сладости.
        - Какие? У меня много всего. От шоколадного торта до сухофруктов.
        - Буду твои губы,  - услышала она за спиной. Давид подошел к ней и встал сзади.  - Прости, я не пожелал тебе доброго утра…  - Она почувствовала на своих плечах его руки, в лицо пахнуло мятой.
        - Ты нашел новую зубную щетку?
        - Нет, пальцем почистил. Дай поцелую.
        Она повернулась к нему всем телом. Обняла за талию и, встав на цыпочки, чмокнула в губы.
        - Что за детский сад?  - нахмурился Дато.  - По-взрослому целуй.
        - Я зубы, в отличие от тебя, почистить не успела.
        - Плевать.
        И жарко, «по-взрослому», поцеловал Машу.
        - А теперь кофе,  - выпалил он, плюхаясь на табурет.
        - Так тебе надо что-нибудь еще?
        - Нет.  - Сделал глоток и передернулся.  - Горячий. Оденусь пока.
        Маша достала из холодильника сырную нарезку и два пирожных, одно с заварным кремом, второе с ореховой пастой. После насыщенных сексом ночей она просыпалась очень голодной. Сунув в рот кусок «Гауды», она принялась с аппетитом его жевать. Подумав секунду, вновь открыла холодильник, взяла с полки блюдце с помидорами-черри. Она любила есть их вприкуску с сыром.
        С набитыми, как у хомяка, щеками она встретила вернувшегося в кухню Давида. Тот, увидев ее, хмыкнул:
        - Проголодалась?
        Маша энергично закивала - ответить с полным ртом не могла. Прожевав наконец пищу, сделала глоток кофе и почувствовала себя значительно лучше. Голод она переносила с трудом. Хорошо, что ела мало, а то либо стала бы круглой, как шар, либо вечно сидящей на диете неврастеничкой.
        Дато залпом выпил кофе и выпалил:
        - Все, я побежал. Позвоню сразу, как освобожусь.
        И унесся, послав ей воздушный поцелуй.
        Оставшись одна, Маша допила кофе. Съела пирожное. Остатки еды убрала в холодильник.
        Она помыла кофейные чашки и отправилась в ванную. Чем сегодня заняться, Маша еще не решила. На этот выходной у нее были планы до и после секса с Дато. До - она думала съездить на рынок «Лило», выбрать ткань на шторы, затем отправиться с ней в ателье и заказать пошив. После - остаться дома и провести время с Дато. Но второй вариант невозможен, а первый уже не интересен. Расхотелось ей в «Лило» ехать.

«Останусь дома. Буду слушать музыку и разбирать вещи в шкафах,  - решила Маша.  - Половину из них нужно выкинуть, остальные рассортировать…»
        Маша встала под душ. Взяла шампунь, выдавила на ладонь, затем нанесла на волосы. Пены получилось столько, что она едва ее смыла. Привыкла много шампуня использовать, вот и перестаралась, забыла совсем, что постриглась.
        Выбравшись из ванны, она вытерлась и посмотрела на себя в зеркало. Как же волосы теперь укладывать? Она не знала. Раньше все было просто. И все же ей нравился новый образ. Интересно, как его воспримут «змеи из ее террариума»?
        Маша расчесалась. И снова посмотрела на себя. Больше тридцати точно не дашь. Неужели это все стрижка?..
        Или?
        Дато?
        Она задрала голову. «Трещинки» никуда не делись. Опустив подбородок, Маша приблизила лицо к зеркалу. Она не выспалась, и мешки под глазами были явно заметны.
        Старая?
        Нет!
        Ей семнадцать, не больше!
        Маша выбежала из ванной, схватила сумку, куда запихнула альбом с рисунками Зуры, достала его. Пролистала. Нашла свой портрет эпохи юности, который он предъявлял ей для сравнения. Затем открыла альбом на последней странице. Не чистой, а с рисунком. Стала искать отличия и прикидывать, на какую себя, молоденькую или позавчерашнюю, в данный момент больше похожа. И тут…
        Звонок!
        Она подпрыгнула от неожиданности. Отложив альбом, бросилась к телефону. Номер оказался незнакомым, но она решила ответить:
        - Алло.
        - Маша, здравствуй.
        - Гамарджоба.
        - Это Ираклий. Ты прости меня великодушно за то, что я вчера не приехал.
        - Прощаю,  - хмыкнула Маша.
        - И за то, что не предупредил. Я застрял на горной дороге. Не было возможности позвонить. Приехал ночью и не стал тебя беспокоить.
        - Все в порядке, Ираклий. Я не в обиде.
        - Нет, не в порядке. Я чувствую свою вину и желаю ее искупить.
        - Кровью?  - хохотнула Маша.
        - Приглашением на поздний завтрак или ранний обед.
        - Как-нибудь…
        - Нет, сегодня.
        - Я не могу сегодня.
        - Почему?
        - А разве я должна объяснять?
        - Нет, извини. Но я уже под твоими окнами. И в багажнике машины стоит битком набитая корзина для пикника. Я решил, что на природе нам будет приятнее, чем в ресторане. И насладимся, и поговорим спокойно.
        Маша подошла к окну, выглянула во двор. Ираклий, увидев ее, помахал. Она улыбнулась в ответ.
        А почему бы и не съездить с ним на пикник? Все лучше, чем сидеть дома, перебирая барахло. Это будет дружеское свидание. Теперь она точно знает, ни с ним, ни с кем-то другим она не будет по-настоящему счастлива… Только с Дато!
        - Я спущусь через пять, максимум десять минут,  - сказала Маша.
        - Ура! Жду.
        Она отсоединилась и стала собираться. Облачилась в вещи, что надевала вчера. Ей было интересно, как на ее новый образ отреагирует Ираклий. Вот только волосы, пока она болтала с ним по телефону и натягивала джинсы, футболку и косуху, высохли, а она так их и не уложила. К зеркалу Маша подходила с опаской. Боялась, что увидит лохматого домовенка Кузю, но все оказалось не так страшно. Да, челка лежала не так красиво, как вчера, и все же неплохо. Впервые Маша порадовалась тому, что у нее прямые волосы. Будь они волнистые, сейчас надо лбом клубился бы пух.
        Перед тем как обуться, она хотела позвонить Дато и сообщить, что уезжает на пикник, но передумала. Зачем его отвлекать? Когда освободится, наберет ее сам, он же обещал.
        Глава 3
        Папа приехал на черном джипе. Естественно, марки «Мерседес». Когда Дато подъехал к дому, Сандро стоял возле машины и говорил с кем-то по телефону. Увидев Ристави, приветственно махнул и жестом показал, чтобы садился в «Мерседес». Дато так и сделал. Забравшись в салон, поздоровался с водителем и пассажиром. Пожилой респектабельный, с интеллигентным лицом и густой шевелюрой «заказчик» произвел на Дато приятное впечатление.
        - Знакомься, Дато, это Або,  - представил его Папа, усевшись в машину.
        - Рад знакомству.  - Он протянул руку для рукопожатия.  - Давид Ристави.
        Старик крепко пожал ее.
        - А я вас узнал,  - сказал Давид. Або вопросительно поднял седую бровь.  - Да, точно, ваша фамилия Адаладзе, правильно?
        - Не думал я, что молодежь помнит меня,  - удивленно хмыкнул старик.  - Да, когда-то я занимал очень высокий пост в правительстве республики Грузия, но это было так давно, что я сам уже об этом забывать стал…
        - Вы дружили с Сергеем Селезневым, так?
        - Да, правильно.
        - Организовывали похороны Селезневых и присутствовали на них. Вы тогда очень поддержали мать Сергея и его дочь…
        - И вернул беглую дочь бабушке,  - ворчливо проговорил Або.  - Сбежала от нее, чтобы в Тбилиси остаться с любовью своей. А парень оторви и брось был. Сереже он категорически не нравился. Как же он называл его?..  - Он пощелкал сухими пальцами.
        - Башибузук,  - подсказал Дато.
        - Точно… А ты откуда?..
        - Я тот самый башибузук. Маша была моей девушкой.
        - Да ты что?  - Або хмыкнул.  - Значит, не сбылись мрачные Сережины пророчества на твой счет. Он был уверен, что ты сгниешь в тюрьме, а судя по твоему внешнему виду, ты законопослушен и успешен.
        - Всякое в моей жизни было, но от тюрьмы Бог уберег.
        - Дато - хороший парень,  - подключился к разговору Папа.  - Мне он всегда нравился. И я знал, что он перебесится.
        - Так вы давно знакомы?  - спросил Або.
        - Да. Молокососами в одном котле варились.
        Водитель выключил звук магнитолы и, обернувшись к Дато, спросил:
        - Куда дальше?
        Тот объяснил. Парень кивнул и снова прибавил звук. Из колонок полилась старинная грузинская песня, исполняемая женским хором. Сандро и в юности любил народную музыку. А вот хеви-метал вызывал у него отвращение. И если кто-то из парней врубал при нем «Металлику» или «Аси-диси», он затыкал уши и орал, чтобы выключили.
        - Нас кто-то ведет,  - сказал Дато, бросив взгляд назад. Он давно заметил машину, прилепившуюся к их «Мерседесу», но пока они ехали по проспекту, помалкивал об этом. Сейчас же, когда они свернули, она продолжала следовать за ними, и он забеспокоился.
        - Это свои,  - успокоил его Сандро.  - Там пара ребят с лопатами, судмедэксперт и криминалист. Последние, кстати, побывали в вашем доме, осмотрели там все…
        - Как все серьезно,  - подивился Дато.
        - А ты как думал!
        - Это я попросил Сандро, чтоб он взял специалистов,  - сказал Або.
        - Зачем?
        Або замялся. Не хотел говорить. Покосился на Папу. Тот пожал плечами. Типа, решай сам, отвечать или нет. В итоге Адаладзе решил объяснить «зачем» и начал издалека:
        - Мухаммеда я знаю лет десять. Свел меня с ним Сандро. Ты только не подумай, что я кого-то заказывал. Нет. У него по всей Европе свои люди. Хотя сам он одиночка, но связей полно.
        - А зачем вам была нужна помощь Мухаммеда?
        - У меня нет детей. Но есть любимый племянник Ираклий. Он отличный парень, умница. Окончил медицинский институт. Я пристроил его в хорошую клинику. Жил бы себе да радовался, так нет. Не хочу, говорит, тут прозябать, желаю в Европе жить и работать. И сорвался в Швецию. Думал, там его с распростертыми объятиями встретят и сразу в лучшее учреждение возьмут. Да только там, в заграницах, нет дядюшки-покровителя. Поэтому только санитаром устроиться получилось. Но парень не унывал. Планировал выучить язык, подтвердить диплом и хотя бы старшим медбратом стать для начала. Но завалил экзамен. А мне врал, что все хорошо у него. Практикует. Стыдно было признаться, что неудачник и сам добиться ничего не может. Продолжал мыкаться. Да еще женился, дурак, пусть и не официально, а съехался с одной. Гражданская супруга медсестра. Неплохая девушка, ничего не скажу, но тоже временная гражданка. Да еще забеременела сразу. Родила. Совсем туго стало. Вот тогда Ираклий мне в ноги и упал. Я, конечно, бросился помогать, но… У меня нет связей за бугром. А деньги, которые имеются, надо знать, кому предлагать.
        - Дали бы племяннику на безбедную жизнь, и дело с концом,  - хмыкнул Дато.
        - Чтоб он жил трутнем? На всем готовеньком? Нет. Человек сам должен прилагать усилия, расти, развиваться, пусть и не без чьей-то помощи. Возьми виноградную лозу. Ее же подвязывают, чтоб она зрела, наливалась. Так и с людьми. Им нужна опора, чтоб развиться. Поэтому я лишь поддержал его. Обратился к Сандро. Попросил найти людей со связями там.
        - Нашелся только Мухаммед?
        - Он оказался первым, кто согласился посодействовать,  - ответил Сандро.  - Как раз был в Тбилиси, и мы договорились.
        - Мухаммед решил все проблемы Ираклия за какой-то месяц,  - продолжал Або.  - Сделал ему все документы, нашел место хирурга, то есть даже по специальности пристроил. Денег взял немного. Я думал, гораздо больше потребует.
        - Хм…  - Дато нахмурился.  - Странно как-то. И в чем подвох?
        - Я тоже понимал, что он есть!  - воскликнул Адаладзе и хлопнул себя по колену.  - Но потом успокоил себя. Единственное, что с меня можно взять, это деньги. А он назначил цену.
        - И что в итоге?
        - С меня Мухаммед на самом деле, кроме оплаты, ничего не намеревался получить. А вот с Ираклия…
        - Я понял!  - поднял указательный палец Дато.  - Его террористической организации нужен был «свой» хирург, так?
        - Точно. Сначала они вели себя более-менее цивилизованно. То есть звонили ему, просили взять инструменты и выйти из дома. Там его всегда ждала машина. Ираклия привозили в какой-нибудь дом на окраине, где лежал раненый. Он оперировал его, после чего племянника отвозили домой. При этом платили всегда щедро. И дергали не часто. Раз в два месяца, возможно. Но как-то умирающего привезли прямо к дверям больницы. Ираклия за шкирку втолкнули в грузовик и приказали: «Лечи!» Он сделал, что мог. Но пациент умер. В тот день денег ему не заплатили, да еще припугнули. Типа, будешь плохо стараться, пожалеешь. Ираклий давай сразу мне звонить. Все рассказал. Я к Сандро. Тот попытался выйти на Мухаммеда, да где там! В итоге пришлось племяннику переехать в другую страну. Место там нашел хуже прежнего, но все же неплохое.
        - Наивно полагал, что его там не найдут?
        - Да уж… наивно. И полугода не прошло, как раздался звонок, ему приказали (не попросили!) взять чемоданчик и выйти из дома. И все возобновилось. Только теперь с Ираклием не церемонились. И гонорар урезали. Но оказалось, то были мелкие неприятности…
        Старик сильно разволновался. Его лоб покрылся испариной, хоть кондиционер в машине работал исправно, и как будто даже задыхаться стал. Сандро обеспокоенно на него покосился, затем вынул из отделения между креслами бутылку воды и протянул Або. Тот, открутив крышку, жадно припал к горлышку. Попив, благодарно кивнул Папе и продолжил:
        - Как-то ночью раздался очередной звонок. Ираклий, как чувствовал, от кого он, и не взял трубку. Но его в покое не оставили. Через минуту пришло сообщение: «Немедленно выйди. Иначе мы войдем в дом и вытащим тебя силой!» Рядом с ним спала жена. В детской - ребенок. Он понимал, что его все равно достанут. Да еще перепугают семью, и это в лучшем случае. Ираклий сделал, как велели. Его привезли в особняк, к нему вышел сам Мухаммед. Провел в комнату, где лежал мужчина, у которого в животе зияла рана. Глубокая, но не смертельная, на взгляд Ираклия. «Спасешь?» - спросил Мухаммед. Племянник ответил, что постарается. «Этому человеку я обязан всем. Я его должник и на этом свете, и на том. Но нам еще пожить надо. Поэтому спасай!» Мужчину звали Алибек, не знаю, что уж он такого сделал для Мухаммеда, но тот сказал, вернешь его, и ты свободен.

«А я знаю - что!  - подумал Дато.  - Это тот самый чеченец, который дал ему шанс остаться в живых…»
        Старик продолжал:
        - Ираклий, извлекая пулю, обратил внимание на внутреннее кровотечение. Сообщил о нем Мухаммеду. Сказал, что такого пациента в больницу везти надо. Там аппаратура хорошая. А на дому что? Тот велел: «Вези!» Только чтоб никаких документов не подписывать, страховок не предъявлять, не светиться и так далее. Но в клинике Ираклия это не прошло бы. Она муниципальная. Тогда Мухаммед велел сказать, какая аппаратура нужна, он добудет любую. А пока пусть Ираклий следит за тем, чтоб Алибек не умер.
        - Он умер, да?
        - Спустя сорок минут после того, как Мухаммед уехал искать аппаратуру.
        - И что сделал Ираклий?
        - Сбежал. В доме оставался один охранник, он оглушил его. Вернувшись домой, разбудил семью. Жене сунул толстую пачку денег (гонорары свои не тратил - откладывал) и велел уезжать. Отношения у них были не ахти. Она, пожалуй, обрадовалась такому повороту событий. Даже вопросов лишних задавать не стала. Просто забрала дочь и ушла. Ираклий тоже дом быстро покинул. Кое-что из вещей собрал, документы, деньги, кредитки - и в аэропорт. Через Стамбул полетел в Тбилиси. Куда еще? Здесь я. Спрятал его, как смог. В смысле, поселил у себя в загородном доме. Позволил жить трутнем, раз это нужно для спасения жизни. Сандро попросил сообщить мне, если вдруг Мухаммед объявится. И вот свершилось - он вернулся в Грузию!
        - Мне неизвестна цель его визита,  - сказал Папа.  - Просто узнал, что Мухаммед здесь. Со мной он не связывался. Но, зная его, могу предположить, что, имея даже какие-то глобальные цели, он не откажется от удовольствия убить того, кто позволил умереть его спасителю… или как там он его называл?
        - Ты поставил в известность господина Адаладзе?
        - Естественно.
        - И что вы решили предпринять?  - Этот вопрос Дато адресовал Або.
        - Нанял киллера для Мухаммеда.
        - О! Даже так?
        - А что мне оставалось? Сандро нашел, по его словам, толкового исполнителя.
        - Не соврал, коль Мухаммед мертв.
        - А вот это нужно проверить. Поэтому мы едем на место его захоронения, да не одни, а с экспертами.
        - Вот этот момент мне непонятен. Вы что же, думаете, Мухаммед какое-то мифическое существо, способное воскреснуть? Если ваш киллер выпустил в него пару пуль, а я его закопал, то этот человек мертв и похоронен.
        - Так я до главного не дошел…  - Або залпом допил остатки воды.  - Мой киллер в Мухаммеда не стрелял. Он его потерял. И если человек, которого ты закопал, и есть тот, о ком мы говорим, убил его кто-то другой.
        Глава 4
        Дато смотрел, как земля, поднятая на штык лопаты, отлетает в сторону. Ребята Папы работали споро, слаженно. Как роботы.
        - Действуйте аккуратнее,  - велел Дато.  - Углубились достаточно, как бы не повредить тело.

«Двое из ларца» подняли глаза на босса. Сандро кивнул им. И ребята перешли в режим «экономии батареи».
        - Ты уверен, что труп здесь закопан?  - спросил истомившийся Або.
        - На сто процентов,  - откликнулся Давид.
        - Кажется, наткнулись,  - сообщил один из копателей.  - Если труп в черном пакете, то это он.
        Дато подтвердил, что тело Гио упаковано именно так.
        - Доставайте!  - скомандовал Папа.
        Парни вытащили труп. Когда один из них стал разворачивать пакет, Дато отошел на расстояние и отвернулся. Не хотел смотреть на покойника. Боялся, что стошнит.
        Вскоре к нему присоединился Або. В его пальцах была зажата дешевая сигарета.
        - Курить бросил три года назад,  - сообщил он Давиду.  - Мучительно отвыкал от никотина. Срывался постоянно. Но все же смог. Думал, навсегда завязал, ан нет. Как только криминалист закурил, так и меня потянуло, не устоял, стрельнул сигарету.
        Дато не стал комментировать его монолог, спросил:
        - Где сейчас ваш племянник?
        - Когда Сандро сообщил, что Мухаммед убит, он ожил. А то как тень ходил. Вздрагивал от каждого шороха. Из дома носа не казал. Но стоило мне сказать ему о смерти Мухаммеда, как он помылся, побрился и к девушке рванул. К Маше. Свидание ей назначил, чтоб ты знал.
        - А я знаю.
        - Даже так?
        - Она сказала.
        - Так вы общаетесь?
        - Когда вы ей позвонили, чтобы спросить насчет племянника, мы ужинали в ресторане. Кстати, почему он не явился на свидание?
        - Ой, как я тогда испугался! Думал, случилось что…  - Або жадно затянулся.  - Но нет. Ираклий просто из города уехал, да вернуться не успел вовремя - машина сломалась. А телефон в том месте не ловил. Кстати, сегодня племянник намерен загладить свою вину перед Марией.  - Он покосился на Дато.  - Между вами…  - Або рубанул ладонью воздух.  - Все?
        - Между нами…  - Дато развел руками.  - Все! Понимаете разницу?
        - Не очень.
        - Все - и хорошее, и плохое. Мы любим друг друга до сих пор. Мы пылаем страстью. Тянемся друг к другу телом и душой. Нам хорошо даже молчать вместе. Но мы с трудом подавляем в себе прежние обиды, таим накопившиеся годами секреты, боимся вновь напортачить. Она моя кармическая женщина. Я - ее мужчина. Но я не знаю, получится ли у нас воссоединиться. Не на день, два, три, неделю, а на всю жизнь. В семнадцать я был уверен, она моя на весь срок. Сейчас сомневаюсь. Поэтому я не буду бить вашему племяннику морду, если увижу его рядом с Машей. Пусть сама решает, с кем ей быть.
        - А ты бы чего хотел?
        - Чтоб она стала счастливой,  - не раздумывая, ответил Дато.  - Со мной или без меня.
        Тут за их спинами раздался голос Папы:
        - Дато, Або, подойдите, пожалуйста.
        Адаладзе, докурив до фильтра и швырнув «бычок» на землю, обернулся.
        - Что?
        - Вам придется взглянуть на труп.
        - Уволь меня,  - простонал старик.
        - Надо!
        Дато с Або подошли. У обоих на лицах было брезгливое выражение.
        - Это тот человек, что был застрелен в вашем доме?  - спросил Папа.
        Дато с опаской покосился на покойника. За те дни, что тот пролежал в земле, лицо «поплыло», но выглядело не так страшно, как Давид опасался.
        - Это Гио.
        - Або, а ты что скажешь? Похож он на Мухаммеда?
        - Да, я бы сказал, что это он. Лицо похоже, хотя судить сейчас сложно… Во-первых, покойники все иначе выглядят, а тем более полежавшие в земле. Во-вторых, я в жизни его не видел, только на фото, поэтому и взял тебя сюда…  - Он сглотнул и подошел ближе.  - Еще племянник его описывал. Сказал про шрам… Вот этот,  - Або указал на кривой рубец на шее.  - И сообщил, что фаланги правого мизинца не хватает. Да, это Мухаммед.
        - Ошибаешься, Або. Человек, выдавший себя за Гиоргия Ристави и погибший в доме его старшего брата Зураба, не Мухаммед.
        - То есть террорист Гио и Мухаммед - это разные люди?  - уточнил Дато.
        - Нет. Мухаммед и есть Гио. Но перед нами не он, а мужчина, очень на него похожий. Скажем, почти идентичная копия.
        - Если этот человек так похож на Мухаммеда, почему ты уверен, что это не он?
        - Из-за подушечек пальцев.
        - А они какие-то особенные у него?
        - Да. Давным-давно Гио сжег их, чтобы избавиться от отпечатков. Это сейчас достаточно частички кожи, чтоб составить анализ ДНК и идентифицировать человека. А когда-то отпечатки играли важнейшую роль. Вот он и удалил папиллярные линии. У нашего же покойника подушечки пальцев самые обычные, с линиями.
        - Это что же получается?  - Голос Або дрогнул.  - Мухаммед жив? И моему племяннику по-прежнему угрожает опасность?
        Папа молча кивнул. Адаладзе со стоном обхватил голову руками. Затем, выругавшись, вытащил телефон и принялся звонить Ираклию.
        - Ничего не понимаю,  - признался Дато.  - Зачем кому-то присылать двойника Мухаммеда в наш дом?
        - Может быть, ему самому? Наверняка он понял, что за ним охотятся, и подставил под пули похожего на себя человека.
        - Хорошо, допускаю. Но если киллер, нанятый Або, эти самые пули в него не выпускал, тогда кто?..
        - У Мухаммеда много врагов. Подозреваю, что Або не самый могущественный. Кстати…  - Папа отвел Дато в сторонку.  - Кое-что он не договаривает.
        - Старик?
        - Да. С Мухаммедом он имел и другие дела. Одно точно. Когда мы виделись с твоим братом последний раз, он говорил, что у них какой-то общий интерес.
        - Не имеющий отношения к его племяннику?  - уточнил Дато.
        Сандро только кивнул, заметив, что Або возвращается.
        - Судмедэксперт будет осматривать труп?  - спросил у Папы Дато.
        - Нет смысла, ведь это не Мухаммед.
        - Так его и бросите?
        - Зачем же? Вернем в яму.  - Папа дал знак своим ребятам.  - А теперь поехали отсюда, а то мне сегодня еще на балет!
        Глава 5
        Зураб широко зевнул, прикрыв рот ковшиком ладоней. Он встал в четыре утра и с тех пор не ложился. До восьми сидел за компьютером, писал. Потом, не позавтракав, пошел в магазин, где трудился последние годы, и написал заявление об уходе. Заведующая так удивилась, что едва не упала со стула.
        - И чем ты займешься?  - спросила она, удержав-таки равновесие.
        - Буду писать.
        - Что делать…  - Она решила, что не расслышала.  - Писать?
        - Да. Книгу.
        - Зураб, ты, может, плохо себя чувствуешь? С похмелья страдаешь? Ты скажи, я пойму. И дам тебе выходной. А хочешь отпуск? Ты же не гулял в этом году…
        Зураб рассмеялся. Он не осуждал ее. Что еще могла подумать эта барышня, когда пьющий грузчик явился к ней с таким заявлением? Она уверена, что он если и пишет, то только матерные слова на заборах. О том, то Зураб Ристави когда-то печатался в журналах общесоюзного значения, она не могла знать, ей еще тридцати не исполнилось.
        - Дай мне лучше расчет,  - сказал он.  - И кстати, я завязал.

…Спустя полчаса он уже был дома. Сидел на диване с ноутбуком на коленях и писал. Мыслей было множество. Но корявые пальцы не успевали за ними. И текст получался корявым, к тому же с кучей опечаток. Но Зураб не сдавался. Переписывал, правил… Перечитывал, затем вновь переписывал и правил. В итоге вскоре у него была готова первая глава первой нефантастической книги.
        Назвал он ее «Дневник монстра». И посвятил покойному брату Гиоргию.
        Зураб отложил ноутбук, встал. Спине было некомфортно, и он решил немного ее размять. Нужно будет купить компьютерный стул, чтобы нормально работать.
        Сделав несколько упражнений, он вышел на балкон, чтоб взять из холодильника сок.
        - Эй, сосед!  - услышал он голос снизу.  - Это не у тебя от сарая ключ?
        Зураб выглянул во двор. У липы, засунув руки в брюки, стоял маленький кудрявый человек. Зура его не знал.
        - Ты кто такой?  - спросил он.
        - Сосед твой новый. Наследник тети Розы.
        - Мы еще поглядим, кто наследник!  - донеслось с балкона, на котором пока стоял незачехленный «Зингер».
        - Вот и посмотрим!  - гаркнул в ответ кудряш. И обратился к Зуре: - Так у тебя ключ?
        - Да.  - Он так и не отдал его тете Розе.
        - Верни.
        - Верну.
        - Прямо сейчас.
        - А что за спешность?  - Казбек стоял в сарае, и Зура не хотел отдавать его на «растерзание» родственникам тети Розы.
        - Я наследник и требую ключ от своей собственности, когда хочу!  - начал нервничать кудрявый.  - Еще украдешь там что-нибудь, пока мы скорбим у гроба покойной.
        - Да, я вижу, ты все глаза уже выплакал.  - Зураб взял сок, открутил крышку и сделал несколько глотков из коробки.  - В сарае из твоего наследства одна олифа. Зато там мой мотоцикл. Так что потерпи немного. Как откачу его, ключ верну.
        И ушел с балкона, не слушая протестующих воплей «скорбящего» родственника. Закрыв дверь, Зура прошел к столу, налил сок в стакан. Купил гранатовый, любимый. Раньше денег на него жалел - дорогой. Лучше уж вина купить.
        Со стаканом в руке Зура вернулся к кровати. Сел, собрался взять ноутбук, но…
        Его там не оказалось!
        Зураб растерянно заморгал. Что за чертовщина? Несколько минут назад ноутбук был на кровати! А теперь нет. Домовой шалит? Перешел с мелких предметов на крупные? Мама, покойница, верила в него и пропажу вещей списывала на проделки домового. Когда сыновья или она сама не могли отыскать что-нибудь, мама советовала поставить в угол блюдце с молоком для «хозяина» квартиры. Иногда потерянные предметы находились. Но чаще нет. Потому что их дети теряли и не хотели в этом сознаваться.

«Я дверь не запер!  - вспомнил Зура.  - И пока был на балконе, кто-то вошел и украл компьютер. Только кто? Я же видел двор и лестницу на второй этаж, по ней никто не поднимался…»
        - Хорошо написано,  - услышал Зураб голос из соседней комнаты.  - Молодец, не пропил талант…
        Он резко вскочил и бросился в «детскую».
        На кровати… той, на которой умер Гио… лежал Гио!
        Живой.
        - Только не надо делать такие глаза,  - улыбнулся брат одними губами. Глаза оставались холодными.
        - Ты же умер,  - прошептал Зураб.
        - А я ли?  - Брат убрал ноутбук с живота и закинул руки за голову.  - Давай, знаток человеческих душ, сканируй…
        - Не понял.
        - Ты же людей насквозь видишь. Нутро их. Так вот, рассматривай мое. Выводы сделаешь - озвучишь.
        Зураб пристально посмотрел на брата… Или кто это перед ним, черт возьми?
        Фигура, лицо, волосы… шрам, отсутствие фаланги - все как у того, кого они с Давидом похоронили.
        - Глубже заглядывай,  - посоветовал незваный гость, будто прочитав мысли Зураба.
        Да, этот человек, похож на того, кого застрелили в «детской», но он ли это?
        Глаза совсем не те. Хотя цвет такой же. Но за серой «шторой» такой омут страшный…
        - Ты - не он.
        - Аллилуйя!
        - Но ты Гио? Вернее, Мухаммед!
        - В точку!  - Брат спрыгнул с кровати. Теперь Зура видел, что он чуть выше человека, которого он принял за Гио. И более мускулистый.  - Честное слово, не думал, что ты купишься!
        - Как ты сюда попал?
        - Через окно. Но давай сейчас не об этом. Мне гораздо интереснее с тобой обсудить другое…  - Гио прошел в соседнюю комнату, взял сок со стола и стал пить.  - Скажи, почему ты решил, что тот бомжара - это я?
        - Вы похожи.
        - Да перестань! Ты меня двадцать с лишним лет не видел. Откуда ты мог знать, как я сейчас выгляжу?
        - Я и не знал. Я помнил тебя прежним. И, убрав с лица того мужчины… кстати, как его звали?
        - Ты не поверишь, Гиоргий!
        - Тезка, значит. Так вот, убрав с лица следы возраста, я увидел твое.
        - Мордаху Одуванчика? А нутро его рассмотрел?
        - Твой двойник был чистым человеком.
        - Какой ты, Зура, все-таки идиот,  - покачал головой Мухаммед.  - Мой тезка просто был не в своем уме, когда ты его увидел. После травмы головы у него крыша съехала. А вообще он был той еще скотиной. Я случайно с ним познакомился в кабаке лет пять назад. Увидел человека, очень на меня похожего. Поразился. Подошел, познакомился. Оказалось, он без отца рос. Думаю, это наш папашка его матушку обрюхатил - не бывает случайно такого сходства. Тезка мой промышлял какими-то криминальными делами и оставался мелкой сошкой. А поскольку гонору в нем было много - истинный сын своего отца,  - то он все же получил по башке. С мозгами тут же беда приключилась. Он стал бродяжничать. Полюбил шарить по помойкам. Я его у бака возле аэропорта второй раз встретил. Прилетел в Тбилиси, смотрю, морда знакомая - моя…
        - И ты его сразу ко мне?
        - Нет. С собой взял. Думаю, авось пригодится. Как в воду глядел. Оказалось, меня тут подстрелить хотят. И думаю, дай я тезку вместо себя под пули подставлю. Все решат, что я погиб, и у меня будут развязаны руки. Правда, пришлось его внешность подкорректировать немного. Шрам сделать, палец отрубить. На заживление время ушло. Поэтому я в Тбилиси задержался. Меня столько дел ждет!
        - Ты мог бы просто уехать отсюда. Скрыться.
        - Мог. Но я всегда сюда возвращаюсь. Тянет, понимаешь?
        - Понимаю.
        - Да где тебе?  - Гио отмахнулся.  - Ты же из Тбилиси и не выезжал надолго. Не жил в других городах, а тем более странах…  - Он прошел к дивану и встал рядом с Зурабом, устремив взгляд на картину с парусником.  - Мне она всегда нравилась,  - сказал Гио, ткнув в нее пальцем.  - А ты, наверное, и моря не видел ни разу?
        - Бывал в Батуми.
        - До того, как начал бухать?
        - Да.
        - Ты вообще пытался чего-то добиться в жизни? Или сдался без борьбы?
        - Зачем тебе это знать? Ведь ты не испытываешь ко мне никаких родственных чувств.
        - Я любопытный.
        - Когда-то у меня были крылья, как у Пегаса, любимца муз. Потом они сломались, и я ждал, когда они заживут.
        - И?
        - Когда это произошло, мне уже не хотелось взлетать.
        - У тебя был творческий кризис, что ли?
        - И он тоже…
        - Смотри-ка, я помог тебе его преодолеть. Ты снова пишешь. И отлично получается! Надеюсь, тебе хватит упорства закончить книгу. Дневник свой я именно для тебя оставил, чтобы ты встряхнулся! А то что-то ты уже в амебу превращаться стал.
        - Зачем? Ты же меня ненавидишь так же сильно, как и всех людей в целом.
        - Те эмоции испытывал мальчик переходного возраста Гио Ристави, Одуванчик. Сейчас я другой человек.
        - Террорист Мухаммед.
        - Я боец. Воин. Только когда-то я сражался за деньги, теперь во имя веры. Я нашел себя. Применил талант, что даровал мне Аллах, по назначению. И мне захотелось помочь тебе сделать то же самое. Пожалуй, ты был мне наиболее близок из всех родственников. Если бы Одуванчик умел ценить людей так же, как Мухаммед, он полюбил бы тебя.
        Он прошествовал к шкафу с посудой, открыл его и взял с полки чашку и пакет с чаем.
        - Ты хорошо ориентируешься в моем доме,  - заметил Зура.
        - Так я тут не первый раз.  - Мухаммед включил чайник.  - Я хозяйничал здесь, когда ты был на работе. Тогда и устроил тайник под плинтусом и попался на глаза старой грымзе тете Розе.
        - Почему ты не уехал, когда киллер убрал твоего двойника?
        - Его я застрелил.
        - Как это? Ты убил… Самого себя?
        - Точно.
        - Но зачем?
        - Тот, кого наняли, чтобы меня убрать, оказался полным профаном. Я его чуть ли не за ручку привел к этому дому. Окно открыл, чтоб удобно было «меня» убивать. Но у него все не получалось. Пришлось взять его обязанности на себя. Мне нужно было срочно «умереть». Я не сомневался, что ты, найдя труп брата, вызовешь полицию и весть о том, что Мухаммед (кое-кто в городе знает, что я Гио Ристави) мертв, дойдет до человека, желающего мне смерти. Тот решит, что меня убил кто-то другой, так как врагов у меня туча, и отстанет.
        - Но Дато все испортил, да?
        - Мне показалось вначале, что испортил. Но в принципе результат оказался таким же. Просто весть до Папы дошла иным путем. Мухаммед мертв!
        - Ты мертв. У тебя куча дел где-то за границей. Так почему ты здесь?
        - У меня тут интерес появился. Денежный. Вернее, он был и раньше, но я решил, говоря языком карточного гадания, что сердце мое не успокоится.
        - То есть денег ты не добудешь?
        - Да. Но у меня появилась надежда. А еще я пока не убил человека, жизненный путь которого поклялся прекратить. Но это так - дело не трудное. Я бы давно его шлепнул. Коль все равно задерживаюсь, сделаю это позже. Ираклий никуда от меня не денется. Теперь-то его дядя решил, что я мертв, и перестанет его прятать.
        - Ираклий, дядя… Кто это?
        - Не забивай себе этим голову!  - Чайник, щелкнув, выключился. Мухаммед залил пакетик «Ахмата» кипятком.  - Лучше думай о творчестве. У тебя хорошо пошел роман обо мне. Допиши, издай, я буду первым, кто его купит.
        - Все террористы тщеславны или только ты?
        - Ты думаешь, что я так поверхностен,  - покачал головой Мухаммед.  - Навешиваешь ярлыки, как какой-нибудь тупой обыватель. Ты же человек мыслящий. Прочтя мой дневник, какие выводы ты сделал?
        - Я жил бок о бок с монстром.
        - Еще?
        - Все!
        - Я переоценил тебя. Увы. Значит, ты не сможешь написать правильную книгу.
        - Не понимаю, о чем ты?
        - Мой дневник - все равно что снимок узи, понимаешь? Беременным их делают, чтоб посмотреть, как развивается плод. Я был зародышем, когда делал записи. А появился на свет, лишь придя к вере.
        - И сразу перестал вести дневник.
        - Вот! Начинаешь мыслить правильно.  - Он отхлебнул чаю, но обжегся и отставил чашку.  - Я не террорист, я борец. Причем не тщеславный совершенно. Просто люди однобоко судят о нас. Но ты, я надеялся, сможешь продемонстрировать им другую сторону медали.
        - Твою как ни поверни… Ты убийца, Гио. Монстр. Ты убивал всегда. Сначала из-за денег, потом во имя веры. По большому счету какая разница, что толкает человека на преступление?
        - Я запрещаю тебе писать книгу!
        - Все равно напишу. Если ты против, убей меня сейчас. Не знаю, запомнится тебе этот «секс» или нет (хотя это же «инцест», куда уж ярче?), мне все равно.
        Мухаммед посмотрел на Зураба так пристально, как не смотрел ранее.
        - Тебе настолько обрыдла жизнь?
        - Впервые за долгие годы я почувствовал ее вкус.
        - Тогда живи… брат!  - И он усмехнулся.  - Но учти, я убью тебя, если мне не понравится книга.
        - А ты в курсе, что сейчас Дато, Папа и… наверное, дядя Ираклия, которого ты собрался убрать, разрывают «твою» могилу?
        Рука, тянувшаяся к чашке с чаем, замерла.
        - Значит, не поверил старый упырь,  - пробормотал Гио.  - Что ж… Мог бы догадаться.
        Мухаммед вытащил из кармана шапочку и темные очки. Прикрыв голову и глаза, направился к двери.
        - Выйду традиционно,  - бросил он на ходу.  - И не забудь, братец, главного.
        - Ты о чем?
        Мухаммед у двери обернулся и, ткнув пальцем в Зуру, проговорил:
        - Не понравится роман - убью!
        Глава 6
        Они забрались довольно далеко. Маша не думала, что Ираклий повезет ее в Кахетию.
        Но когда он показал ей место, которое выбрал для пикника, Маша поняла, что они не зря преодолели восемьдесят километров. Горы, небо, сочная зелень трав и листвы и ручеек, журчащий среди камней. Пейзаж так и напрашивался на рекламный плакат о красотах Грузии.
        Они поели и выпили чудесного домашнего вина. Совсем чуточку, по бокалу. Потом перешли на сок. А в завершение трапезы полакомились карамельным латте. Его Ираклий, купив, перелил в термос.
        - Ну, что, Машенька, не жалеешь, что поехала со мной?
        - Нисколько.
        - Красиво, правда?
        - Фантастически.
        - И все же ты не особенно довольна.
        - Почему? Мне все очень нравится.
        - Это здорово. Я ведь для тебя стараюсь.  - Он подвинулся ближе к Маше.  - Можно, я признаюсь?  - Она пожала плечами.  - Я как тебя снова увидел, так покой потерял. Все прежние чувства всколыхнулись. Беда просто. Ты как будто все та же. Вернее, была. Сегодня другая.
        - Не нравится мой новый образ?
        - Нет, ты очень стильная. Но мне ты больше нравилась с длинными волосами. Возможно, потому что такие были у девочки, которую я полюбил…  - Он потянулся рукой к ее волосам, но Маша отстранилась.
        - Ираклий, теперь моя очередь сделать признание,  - решительно проговорила она.  - Я, возможно, дала тебе ложную надежду, и ты решил, что мы будем встречаться…
        - Я на это надеялся.
        - Я готова к дружеским отношениям, извини. Если тебя они устроят, я буду рада. Если нет, тогда этот пикник будет последним.
        Его лицо помрачнело.
        - Это все из-за Давида Ристави?
        - И да, и нет.
        - Не повторяй старых ошибок…
        - Если я тебя расстроила, извини. Но мораль мне читать не надо. Я взрослая девочка и знаю, что делаю.
        - Это ты меня извини,  - пробормотал он.
        - Прогуляемся к ручью?  - предложила Маша бодрым голосом, чтобы сгладить неловкость.
        - Давай.
        Он встал первым и протянул Маше руку, чтоб помочь подняться. Она взялась за нее, отметив про себя, что пальцы у Ираклия холодные и чуть подрагивают.
        Ручей находился метрах в пятнадцати. Он бежал среди валунов и скрывался в высокой траве, уходя в расщелину. Маша присела на корточки, зачерпнула пригоршню воды и поднесла ко рту.
        - Сладкая,  - сказала она, попробовав.
        Ираклий собрался последовать ее примеру, но тут ожил его телефон. Он не пиликал, потому что звук был отключен, а только рычал. Глянув на экран, Ираклий сказал «Дядя» и отошел от Маши.
        Пока младший Адаладзе беседовал со старшим, она сидела у ручья, рассматривая свое отражение в воде. Может, Ираклий прав, и ей лучше было оставить длинные волосы? Если бы не женское украшение - папин подарок - на шее, ее можно принять за мальчика. По крайней мере, сейчас, когда она без макияжа и крупных сережек.
        Ираклий вернулся. Маша повернулась к нему.
        - Что случилось?  - взволнованно спросила она, заметив, как изменилось выражение его лица.  - С Або что-то?
        - Нет, с дядей все в порядке. У меня появились проблемы.
        - Что-то серьезное?
        Он молча кивнул.
        - Уезжаем?
        - Подожди, мне подумать нужно. Пойдем к машине.
        Они вернулись к месту, где расположились. Ираклий обессиленно опустился на плед. Маша рядом.
        - Я помню этот кулон,  - сказал он.  - Ты надевала его на выпускной.
        - Последний подарок моего отца.
        - Красивый. Можно посмотреть?  - Он протянул руку, но Маша покачала головой и сказала:
        - Нет.
        - Я только посмотрю.
        - Извини, Ираклий, но я никому не даю его в руки. А снимаю только, чтобы почистить.
        - Дай, говорю!  - прорычал он.
        Маша с ужасом вскочила на ноги. Бежать? Но куда? Они в горах. Кругом ни души. Ираклий на машине, он догонит ее в два счета.
        - Дай!  - перешел он на крик. Затем бросился к Маше, выставив вперед руки.
        Она увернулась. Но Ираклий настиг ее. Схватил за ноги, повалил…
        Вдруг… звук. Такой издает оса, только этот был чуть громче…
        Ираклий с воем откатился от Маши. На его плече выступила кровь.

«Оса» пролетела еще раз. В ногу Ираклия впилось «жало», и кровавое пятно растеклось по джинсам. Ираклий корчился на траве, с ужасом озираясь.
        - Тут я, родной!  - послышалось из-за валуна.
        Маша обернулась на голос и увидела, как из-за него показывается мужчина со снайперской винтовкой. Он был невысок ростом, строен. На голове шапочка, на глазах темные очки. В зубах зажат цветок. Покусывая стебель, мужчина подошел к Адаладзе.
        - Ты решил спрятаться от меня за спину дядюшки?  - Он навис над Ираклием.  - Думал, не достану?
        - Как ты меня нашел?  - прохрипел тот.
        - Отстал ты от жизни. Телефон легко отслеживается. Да и в машине твоей маячок.
        - Почему ты меня не прикончил? Хочешь сначала помучить?
        - Я не садист, и ты это знаешь. Мне нужно узнать, что ты так настойчиво требовал у девушки.
        - Если я скажу, пощадишь?
        - Буду дырявить тебя до тех пор, пока не скажешь.
        - Он хотел отобрать мой кулон,  - ответила за Ираклия Маша.  - Это подарок отца, и я не понимаю…
        А вот киллер сразу все понял.
        - Ах, вот оно что!  - воскликнул он.  - А что, хорошая догадка… Молодец, Адаладзе, соображаешь.  - Он протянул к Маше руку в обрезанной кожаной перчатке. Она увидела, что подушечки его пальцев абсолютно гладкие.  - Дай.  - Она мотнула головой.  - Ты дура, что ли? Отказываешь мужику с винтовкой?
        - Ты все равно меня убьешь. Так сделай это и снимай кулон с трупа.
        - Я не собираюсь тебя убивать.
        - Но я свидетель.
        - В Тбилиси и без тебя остается много свидетелей. Одним больше, одним меньше…
        - Но я вызову полицию.
        - Я заберу у тебя телефон и ключи от машины. Пока ты доковыляешь до ближайшей деревни, я уже буду на высоте десяти тысяч метров над землей. Так что не ломайся, снимай отцовский подарок. А то мне на самом деле придется тебя пристрелить.
        Маша стянула с шеи цепочку.
        Мухаммед (она догадалась, что это он, кто же еще?) повертел кулон в руках. Затем, вынув нож, сунул острие в щелку между двумя половинками раковины. Раскрыл ее.
        - Пусто,  - сказал он и швырнул украшение Маше.
        - А что ты там хотел найти?  - спросила она, убрав испорченное украшение в карман.
        - Что-то позволяющее выйти на след пропавших двадцать лет назад денег.
        - Чьих?
        - Твоих.
        - Не поняла…
        - Тебя не удивляло, что после твоего отца ничего не осталось? Я про материальные ценности.
        - Меня - нет. Бабушку. Она считала, что человек, занимающий высокий пост в такой «хлебной» республике, как Грузия, должен был что-то скопить на черный день.
        - Молодец твоя бабушка. Правильно мыслила. Твой отец в нее пошел. Поэтому, как белочка орешки, денежки прятал. За те годы, что он занимал министерский пост, натаскал их изрядное количество. Вот только хранить их в стране, где война назревает, было опасно. Вывозить надо. И обратился твой папенька к помощи так называемого друга Або Адаладзе.
        - Почему ты так говоришь? Або был самым настоящим…
        - Козлом! И это мягко сказано. Мразь он конченая. Вместо того чтобы помочь, он решил деньги Сергея Селезнева себе присвоить. Нанял людей, которые проникли в квартиру, вскрыли сейф и убили твоего отца.
        - Что?
        - Да, девочка. Это Або заказал твоего папу. Матери твоей жизнь должны были сохранить, но она сама нарвалась на пулю. Да и вообще все вышло не так, как планировал Або. Селезнев, видимо, заподозрил так называемого друга и деньги переправил за границу через кого-то другого. В общем, не оказалось их в сейфе.
        - Но его не вскрывали! Было же расследование…
        - Контролируемое Або.
        - Какой ужас… боже!  - Маша закрыла лицо руками.  - Как можно быть таким двуличным?
        - Або на время оставил попытки найти деньги. Но несколько лет назад возобновил их. Здоровье шалить стало, жизнь дорожать, запросы расти, а обеспечить безбедную старость себе и племяннику очень хотелось. Так он вышел на меня. Я понимал, как сложна задача. Поэтому затребовал в качестве гонорара половину всей суммы. Або согласился. Я нашел людей, занимающихся подобными вещами. Они рыли документы, опрашивали людей, имеющих когда-то дело с твоим отцом, но расследование не дало результатов. Буквально на днях появилась зацепка, но тоже пшиком оказалась. Боюсь, деньги потеряны безвозвратно.
        Вдруг Мухаммед метнулся к Ираклию и пнул его в бок. Адаладзе скрючился от боли. Маша не сразу поняла, за что он получил удар. Потом увидела, что из кармана его куртки торчит рукоятка пистолета. Видимо, Ираклий хотел им воспользоваться.
        - Смотри-ка, пушку где-то достал,  - покачал головой Мухаммед и забрал пистолет. Перед тем как убрать его в карман, понюхал дуло.  - В кого ты, интересно, стрелял из него?  - спросил он, уловив запах пороха.
        - В твоего брата,  - процедил Ираклий, чуть отдышавшись.
        - В которого?
        - Давида.
        - Зачем?
        - Вспылил! Он как заноза в заднице! Вечно на моем пути встает. Только я к Маше приближусь, как он…
        - Когда ты в него стрелял?  - недоуменно спросила Маша.
        - Когда вы на набережной целовались. Я наблюдал за вами.
        - Откуда ты знал, что мы там будем?
        - Не знал. Увидел случайно, как вы прогуливаетесь. Ну, и решил за вами проследить. Хотел убедиться, что между вами ничего нет…
        - Ты уже тогда решил, что ключ к деньгам в моем кулоне?
        - Как увидел его у тебя на шее, сразу подумал об этом. Но о своих чувствах к тебе я не врал. Ты мне правда очень всегда нравилась… Да и сейчас… А деньги… Ты пойми, с ними я мог уехать на край света и спрятаться от всех!
        Мухаммеду надоели разговоры. Он выплюнул изжеванный цветок и проговорил:
        - А теперь, Мария, иди-ка ты к ручью, если не хочешь смотреть, как убивают человека.
        - За что вы его?
        - Он знает! Иди…
        Маша встала и, шатаясь, побрела к ручью.
        На берегу она опустилась на траву. Зачерпнув воды в пригоршню, умылась. Потом еще раз и еще…
        А слезы все заливали лицо.
        Маша достала из кармана кулон и швырнула его в воду. Она не сможет больше его носить.
        Полгода назад она чистила его и заметила, что одно из крепящих две половинки раковины звеньев сломалось. Нужно было нести кулон в мастерскую. Но Маша не хотела, чтобы подарка отца касались чужие люди. Она взяла пилочку, сунула ее острие между створок раковины, чтобы понять, не развалится ли украшение, лишившись одного из креплений. И увидела внутри записку и маленький ключик. Достала, испортив еще одно звено. На листке бумаги были написаны какие-то цифры и английские буквы, похожие на аббревиатуру. Что все это значит, Маша не поняла. Как и то, какой замок открывает ключ…
        Теперь она знала!
        Эпилог
        НАШИ ДНИ…
        Зураб проводил брата взглядом. Дато пошел укладывать дочь. Он нес малышку на руках и пел ей грузинскую колыбельную.
        - Она понимает наш язык?  - спросил Зура у Маши.
        - И ваш, и наш,  - улыбнулась она.
        - А свой?
        - Пока нет, но мы научим ее и ему.
        - А кто она по национальности?
        - Ее отец был арабом. Мать русская. Забеременела, когда отдыхала в Египте. Вернулась домой с таким «сувениром». Родив, написала отказ от девочки. Мы удочерили ее в возрасте десяти месяцев. Сейчас ей два с половиной года.
        - Теперь я понимаю, откуда у нее экзотическое имя - Ясмин. Это ведь принцесса из «Алладина»?
        - Да. В доме малютки дали.
        - Ясмин у вас красавица.
        - Согласна,  - улыбнулась Маша.
        - И похожа на Дато.
        - Да, сходство есть.
        - Могли бы не сообщать Ясмин, что она приемная.
        - Нет, ребенок имеет право знать правду.
        Из детской показался Давид.
        - Мамочка, без тебя наше чадо не засыпает…
        - Иду!  - Маша встала и направилась к дочкиной спальне. Дато чмокнул ее и вернулся за стол. На нем - чайные чашки и сладости. До этого была основная трапеза с хинкали, хачапури, лобио, но без капли алкоголя. Зураб по-прежнему не пил.
        - У вас все хорошо, я вижу,  - сказал он, отправив в рот засахаренный миндаль.
        - Да!  - И Дато расплылся в довольной улыбке.
        - Я рад. А то помню, как Маша переживала, что не может забеременеть.
        - Считала, что ее Бог за Сашу наказывает. Тогда я предложил удочерение. Она согласилась. Так у нас появилась Ясмин. Она чудо, правда?
        - Из чудес.
        - А ты не думаешь обзавестись детьми?
        - Нет. Вместо них я рождаю… монстров!
        - Ты про книгу, да? Отличный роман получился. Я его два раза перечитывал. На грузинском пока. Вот жду, когда на русском выйдет, чтоб еще раз перечитать.
        - Уже!  - И Зураб продемонстрировал брату фото.
        - Поздравляю! Работаешь над новой книгой?
        - Да. И она совсем другая.
        - Расскажи, о чем?
        - Узнаешь, когда прочтешь.
        - Ты точно улетаешь утренним рейсом? Не передумал?
        - Нет. Пора возвращаться домой.
        - А то к нам Балу едет. Да со всей семьей! Оставался бы.
        - Балу я и в Тбилиси могу увидеть.
        - Он сказал, что Або Адаладзе умер после продолжительной болезни.
        - Похоронили на прошлой неделе. Або удар хватил, когда он узнал о смерти племянника. Так и не оправился. Угасал, угасал… И угас.
        - Я тебе говорил, что мы решили сделать с деньгами?
        - Какими именно?
        - Теми, что мы называем Машиным наследством.  - Записка, найденная в кулоне, была ими расшифрована. Аббревиатурой обозначался банк и его отделение. Цифрами - номер ячейки и код. Ключ, соответственно, открывал замок ячейки.  - Мы организуем на них благотворительный фонд. Будем помогать больным детям.
        - Лучшего применения деньгам и не найти.  - Зураб глянул на часы.  - Брат, мне пора.
        - Оставайся у нас, я тебя отвезу в аэропорт.
        - Ты забыл, что у меня вещи в гостинице.
        - Да, точно. Но в следующий раз никаких гостиниц, ясно?
        - Мне же издательство номер снимает, так что…
        Дато нахмурился.
        - Хорошо, хорошо, в следующий раз к вам,  - согласился Зураб.
        - То-то же!
        Зура встал из-за стола и направился в прихожую. На полпути остановился, обернулся к брату.
        - Ты вспоминаешь Мухаммеда?  - спросил он.
        - Только когда читаю твою книгу.
        - А так нет?  - Дато покачал головой.  - А мне он даже мерещится.
        - Да брось.
        - Серьезно. Сегодня мне привиделся, когда я у витрины книжного магазина стоял. Но ведь этого не может быть?
        - Папа сказал, что он мертв (его машину взорвали), и это совершенно точно. Не как в прошлый раз.
        - А я тот самый раз в памяти держу. Начну думать о Мухаммеде и представляю, как мы закапываем его в землю. И сразу легче.
        - Но ведь мы не его… захоронили, если помнишь.
        - Да. Но я не видел, как его машина взорвалась. Я не могу это представить и убедить себя в том, что Мухаммед умер. Поэтому рисую иную картину, чтобы успокоиться. Сегодня меня реально трясло - казалось, вот он, за моей спиной.
        - Ты перенастройся на новую книгу, и все пройдет.
        - Ты прав!  - Зураб хлопнул брата по плечу.  - Прощаться давай!
        - Сейчас Машу позову. Обувайся пока.
        Зураб натянул на ноги ботинки. Накинул куртку. Тут и Маша подоспела. Они обнялись. Сердечно простились. Зураба радовало, что они снова сблизились и все обиды забыты.
        Выйдя из подъезда, он поежился. На улице было прохладно и влажно. Воздух совсем не такой, как в Грузии. Подняв воротник куртки, он зашагал к метро. На секунду Зурабу показалось, что за ним кто-то следит, в затылок будто вонзилась игла пристального взгляда, но он решил, что это обычный озноб.

…Мухаммед проводил брата взглядом. Он сидел на лавке возле дома Дато. Роман «Дневник монстра» Зураба Ристави лежал на его коленях закрытым. Он только что закончил последнюю главу…
        И книга ему понравилась!