Волков Роман, Последний Грех- библиотека РусЛит

Последний грех Роман Валерьевич Волков
        Эго маньяка. Детектив-психоанализ
        Даже в самом далеком уголке есть свой «тихий омут», в котором водятся грехи и пороки. Преодолеть их дано не каждому, зато каждый может убить их в себе… или в ком-то другом.
        Майор Святослав Соколов назначен заместителем начальника УВД в далеком сибирском городке. Не успел он принять дела, как в городе стали совершаться страшные преступления. Сначала жестокое убийство мэра, потом странная, почти ритуальная расправа над монахом местного монастыря и молодой парой. И вот - казнь криминального авторитета… Глядя на сваренное заживо тело, висящее на ржавых цепях, Соколов уже точно знал, как умрет следующая жертва…
        Роман Валериевич Волков
        Последний грех

        Предисловие
        Я люблю мой маленький городок с таким сказочным названием - Медвежий. Как будто водят тут хороводы милые мишки и совсем не встречаются жестокие голодные шатуны, которые выходят из тайги и задирают человека или корову.
        А зря. Ой зря!
        Не видят глупые люди сверкающие из кустов голодные безжалостные глаза. Люди, которые посеяли грех, а взамен ждут радость.
        Не радость пожнете вы, а смерть.
        Наш город обречен на смерть, он погряз во грехе. Не спасти его лаской. Не спасти уговорами. Господь уже послал сюда Иону-пророка, и есть только один шанс спастись: покаяние и полный отказ от блуда, разбоя и убийств. Иначе исцелять этот город будут огонь и нож.
        Если взлететь над нашим городом, как птица небесная, и оглядеть его через облака, станет видно, что город этот суть крест. Две большие дороги - две федеральные трассы рассекли его, и рана эта наполнилась гноем. Как вышло, что здесь, в центре Сибири, среди чистоты, тишины и благости, созрел такой мерзкий чирей? Люди здесь стали слабы, они теперь лишь тени великих старцев, святых иноков, которые скрывались в этих лесах от ересей и, умерщвляя плоть свою, возрождали дух на борьбу с пороком.
        А сейчас в этих лесах скрываются бандиты и душегубы, контрабандисты, браконьеры и грабители. Совершив свое нечистое дело, они смеют разгуливать по улицам среди бела дня, сорить кровавыми деньгами, смотреть алчными глазами вокруг, на то, что еще не успели осквернить, сожрать, отобрать, изнасиловать.
        За закрытыми дверями дорогих квартир предаются они мерзейшему блуду с детьми, а потом хвастливо вываливают заразу в интернет, заражая блудливым ядом слабые души. Не боятся они выходить на свет, без боязни проходят мимо куполов церкви, ослепленные, думают, что останутся без наказания. Напрасно.
        Уже занесена длань Его. Уже осудил Господь всякую нечистую и греховную плоть на огонь и меч. Уже приготовлены м?ка и лютая смерть для тех, кто отравляет воздух нечистым дыханием мерзости. Но чья рука свершит эту кару? Кто прижжет раскаленным клинком гноящиеся раны нашего города?
        Господь говорил с пророком Илией. Господь дал ему знак всесожжения и вложил в его руки меч, чтобы покарать четыреста пятьдесят нечестивых пророков Вааловых. И рука Илии не дрогнула. Не дрогнет и моя рука.
        Наш мэр дал городу последний шанс: он вызвал сюда свежую кровь - начальника уголовного розыска, начальника новостной службы управления информации и настоятеля монастыря взамен почившего отца Ионы.
        Но нельзя вливать новое вино в старые мехи. Сначала надо заменить их.
        Прежде надо пролить старую кровь, чтобы прижилась новая.
        Глава 1
        За две недели до описываемых событий
        Уральский город окрасился в цвета осени. Но были они не радостно-спокойные вроде золотых или алых, а серо-грязные, покрытые пылью и смогом из труб, дымивших с утра до вечера.
        Утро было стылым, по окнам застекленной лоджии дробно стучал мелкий дождик. Майор милиции Святослав Соколов, старший оперуполномоченный уголовного розыска, курил, крепко зажав сигарету зубами, и смотрел на остановившуюся стройку серой высотки, закрытую голыми ветвями высоких тополей.
        Неважно чувствовал себя майор. Последние полгода охотился он за организованным преступным сообществом «Шишкинские». С каждым днем становилось очевиднее, что слишком крепко и далеко распустило оно свои щупальца, и стали ему сначала делать намеки и товарищи, и начальство, а потом уже ставить препоны и просить, и требовать закрыть дело. Пугали и грозили, а он все упрямо сопротивлялся, арестовывая преступников одного за другим. А на прошлой неделе парни с отдела передали по дружбе агентурную информацию, что-де нанят профессиональный киллер, чтобы прострелить его излишне холодные мозги и чрезмерно горячее сердце.
        А горячее сердце майора жало и томило, словно кто-то сжимал его крепкой рукой, и в холодные мозги все чаще закрадывалась мысль, недостойная офицера: зачем все это? Да еще ко всему прочему, звонил бывший шеф, который теперь поднялся до начальника криминальной милиции Восточно-Сибирского автономного округа, приглашал бросить к чертовой матери все эти интриги и поехать в небольшой городок на подполковничью должность замначальника милиции со скорым повышением, когда прежний начальник уйдет на пенсию.
        «Ничего, - думал Соколов, - так просто не сдамся. Вот закрою этого Шишкина, Петра Алоева и Вову Карабина, тогда и поглядим. Может, и правда в Сибирь? Может, и правда лучше быть первым в деревне, чем сотым в Риме? Хотя и так ясно, что задумали ребята перевод этот, чтобы уберечь меня от пули киллера. А я не поеду. Пока всех бандитов не пересажаю. Да и не хочу я. Вырос уже из детского возраста, чтобы от бандитов по тайге прятаться».
        Усталое осеннее солнце слепило майора, он жмурился, с хрустом расправляя плечи. Сердце и правда ныло, и голова стала болеть чаще, чем раньше. Это от сидячего образа жизни - остеохондроз и все прочее. Надо поплавать в динамовском бассейне или железо потягать, и пройдет спина, а за ней и сердце.
        А потом звонил Вадим, решивший стать писателем, зачем-то взявший псевдоним Нелюбимов, вспоминал про молодость, школу милиции, командировку в Чечню. И тоже приглашал в Сибирь, в тайгу, в монастырь - привести в порядок мысли.
        Жаль, что Соколов не видел, что на самом деле пускало блики на верхних этажах строящейся высотки. Среди груд кирпича, расстелив пустые бумажные мешки из-под цемента, лежал строитель в грязной темно-зеленой униформе с невыразительным лицом. В руках у него была снайперская винтовка, обмотанная для маскировки серой тряпкой, на шее - легкий цифровой бинокль, на руках - одноразовые перчатки. К стене прислонена совковая лопата. У киллера - сальные черные волосы, щетина с проседью. Он шевелил губами, припав к оптическому прицелу, - молился.
        Соколов вытащил изо рта изжеванную сигарету и выщелкнул ее на дворик, покрытый строительным мусором.
        Киллер закусил губу и, медленно вытягивая ее из-под желтых зубов, плавно нажал на спусковой крючок. Звук выстрела, негромкий, как от осторожно открываемого шампанского, никто не услышал, только с соседнего кирпича вспорхнул потревоженный воробей. Еще один выстрел. Напряженное лицо расслабилось.
        Киллер встал, пинком столкнул вниз, в кучу керамзита, винтовку, сунул в карманы перчатки. Закинул на плечо лопату и неторопливо поплелся прочь, сутулясь и глядя под ноги.
        Святослав Соколов лежал на полу квартиры, залитый кровью и засыпанный осколками стекла - падая, он выбил спиной стекло балконной двери.
        Из трубки все еще слышался голос собеседника:
        - Святослав? Что молчишь-то, а? Что там у тебя? Але!..
        Глава 2
        За неделю до описываемых событий
        Горы вздымались над каменной оградой монастыря сизыми великанами. Солнце еще не взошло, но уже щедро обрызгало золотом снежные вершины и черный, утоптанный ногами монахов двор. Шумели неподалеку деревья, птицы заходились сладкими трелями. И казалось, вот он - рай земной. Прямо здесь. Доступный любому смертному.
        Дышалось легко и привольно. Холодный, чистый, как слеза, воздух вливался в легкие свежестью и бодростью. В таком святом месте только жить и жить. Красота. Чистота. Свобода. От всякого греха и скверны.
        Светло-серые глаза окинули взглядом бескрайний небосвод и сверкнули льдистым алмазом. «Эх, остаться бы здесь на веки вечные», - подумал про себя отец Роман. Он шел через двор, впечатывая в твердую землю свои огромные, обутые в грубые сапоги ноги. Широченная спина, в плечах - косая сажень, силушки богатырской - невпроворот. Многие, встречая его впервые, вздрагивали от испуга. А потом дивились, что такой гигант выбрал путь монашества и видит применение своей недюжинной силы исключительно в служении Господу. Только что они понимают? Служение - это совсем не «молитвы бубнить да свечки жечь», как говаривал один старый знакомец Романа из маленького монастыря с Кавказских гор.
        Монах шумно втянул утренний воздух и снова глянул за ограду - на сверкающие шапки снега, на темно-зеленое море листьев, на золото солнечных лучей, текущее по лазоревому небу. Так вот посмотришь на все это великолепие, раскинувшееся покуда взгляда хватает, да и подумаешь невзначай: а что, если жить по заветам, то и Сам Господь снизойдет в пределы сии. А почему нет? Примерно таким и представляется Царство Божие рабам Его.
        Отец Роман насмешливо крякнул и перехватил поудобнее зажатые под мышками бревна. Мышцы взбугрились так, что стали заметны даже под свободно скроенной рясой. Сейчас не до умилительных картин и возвышенных размышлений. Работы по горло, а время поджимает.
        Тяжело ступая, великан направился к сложенному под навесом объемистому штабелю таких же, как у него, бревен. Однако на половине пути его перехватил настоятель монастыря. Отец Димитрий был высокий, но худой и узкоплечий и смотрелся рядом с Романом щуплым стариком. Настоятель держал в руке папку с документами, а глаза смотрели с каким-то извиняющимся выражением.
        - Доброго здоровья, отец Роман, - начал настоятель деловито (за этой деловитостью угадывалась какая-то нервозность). - Мне тут звонили насчет тебя. Из Патриархии.
        - Да я знаю уже.
        Роман кивнул и пошел дальше - до штабеля оставалось всего шагов десять.
        Между тем настоятеля будто током ударило. Услышав ответ, он вздрогнул и выронил папку. Быстро поднял ее и, хлопая глазами, поспешил вслед за великаном.
        - Отец Роман! - в полнейшей растерянности воскликнул отец Димитрий. - Так ты говорить можешь? Выходит дело, ты не немой? А обет молчания принял!
        - Выходит, так.
        Настоятель помолчал, глядя, как монах укладывает бревна. Видно, что ему надо было привести в порядок сбившиеся от внезапного открытия мысли. Потом кивнул и снова заговорил, но теперь уже спокойнее:
        - Знаешь, что отец Иона преставился? И что тебя приглашают настоятелем монастыря в Сибирь?
        - Знаю.
        - Угу… Так ты собрался? Скоро уж, обещали, приедут за тобой.
        Роман отряхнул руки от налипших щепок и кусочков коры, кивнул:
        - Успею еще бревна натаскать. Да у меня и нет ничего. Бушлат возьму, и все.
        Отец Димитрий покивал, что-то обдумывая, потом спросил:
        - Не жалко? Уезжать-то вот так? Людей бросаешь. Они ведь тебя любят.
        Широкие плечи Романа чуть дернулись вверх-вниз. Он глянул в сторону гор, над которыми уже поднялся пылающий диск солнца, сощурился и негромко ответил:
        - Там я нужнее.
        Глава 3
        В кафе царил полумрак. Из колонок, развешанных под потолком, доносилась легкая танцевальная музыка. За несколькими столиками возле окон обедали менеджеры - труженики близлежащих контор. У барной стойки, листая помятый «Космополитен», скучала официантка. Бармен усердно тер кофе-машину, стаканы и пивные краны.
        «Видимо, ему так в кино показали», - подумал с раздражением Иван и отхлебнул кофе из миниатюрной чашки. Тот оказался на удивление крепким и ароматным, однако дурного предчувствия яркий кофейный вкус притупить не смог.
        Иван Миронов был в журналистике далеко не новичок. За все годы бурной профессиональной деятельности чутье его не подводило ни разу. Лажу натренированный нюх улавливал эффективнее, чем электронный градусник температуру. Вот и сегодня после звонка главного редактора чуйка подавала тревожные сигналы по полной.
        И снова в точку!
        Встреча назначена не в редакции, а в кофейне у черта на куличках. Разговор начался из такого далека и с такими реверансами, что тут и бревно бы забеспокоилось. А уж когда в ход пошли оправдания и завуалированные извинения…
        Иван поправил свои длинные русые волосы, стараясь скрыть нервозность, и сделал еще один глоток. Да, кофе отменный. И на том спасибо.
        Редактор между тем продолжал, доверительно перегнувшись через стол:
        - Старик, пойми, ты бы сам на моем месте поступил так же. И вообще, скажи спасибо, что ты жив, что тебе тупо чердак не продырявили. Ты… вообще полез не туда, куда надо.
        Подобную ерунду Ивану рассказывали уже не в первый раз. И всегда создавалось впечатление, что у всех «доброжелателей» одна и та же шпаргалка, на которой написано, как именно нужно отмазываться. Не, ну серьезно! Хоть бы кто-нибудь что-нибудь новенькое придумал. Но на нет, как говорится, и суда нет. Мы тоже включим старую шарманку.
        Миронов, копируя собеседника, наклонился над столиком и зашипел:
        - Но я же журналист! Я… ну, ты же сам понимаешь, что это - отличный материал. Это вообще на премию тянет. Да и не в премии дело. Это же все знают. Кто-то должен был сказать!
        - Понимаю, конечно. Но не в то время и не в том месте… И не в той стране.
        Редактор поджал губы и полез шуршать распечатками. Он пробежал глазами несколько абзацев, выделенных ярко-розовым маркером, и замотал головой, будто китайский болванчик:
        - Нет, Вань. Ты вообще. Ну, смело, очень смело, но… зря.
        Снова зашуршали листы распечатки, однако Миронов уже понял, что ничего не выгорит. Материал зарубят.
        Редактор попытался доказать, что не просто так носит свой дорогущий костюм, и сделал максимальное количество реверансов:
        - Ваня, ты реально хороший специалист, и круто вы с Володей все отсняли. Текст. Все хорошо…
        - Но…
        - Но не на нашем канале. Я вообще должен был пожертвовать тобой ради канала.
        - Но мы же договаривались!
        - Да, но ситуация поменялась. Канал - это же люди. Нас много: семьи, дети. А ты один. Пойми правильно.
        Иван не удивился бы, если бы после этого проникновенного придыхания, с которым главред произнес последнюю фразу, он бы еще и «накрыл своей теплой ладонью ладонь отвергнутого им творца»…
        Миронов проглотил остатки кофе, чтобы скрыть бешенство, мысленно сосчитал до пяти и кивнул:
        - Понимаю.
        Но разговор, как ни странно, был еще не закончен. Главный окинул взглядом кафе, поправил галстук и наклонился к собеседнику еще ближе:
        - И… Вань, я тебе как другу скажу: тебе вообще лучше из города уехать. Только никому, ладно, что это я тебе сказал? Родителей не тронут, а вот тебе хулиганы в подъезде могут арматурой голову проломить. Ну, ты понимаешь… Ты просто для нас много сделал, и… так все некстати, Ваня…
        - И что же мне делать? Куда ехать? Я ж ничего другого не умею. Я журналист.
        - Это да, ты со своим репортажем по всей стране прогремел… Не знаю, Вань, правда.
        Из пиджака главного зазвучала бодренькая музычка.
        - Сорри, - сделал он извиняющееся лицо и достал из кармана мобильник. - Да. Ага.
        Долгую минуту из трубки доносился неразборчивый бубнеж, а человек с этой стороны телефона только кивал. Постепенно его лицо просветлялось, Миронову даже досталась пара обнадеживающих взглядов.
        - Руководителем новостной службы? - Палец с аккуратным маникюром указал в сторону журналиста, а на лице главреда расплылась довольная улыбка. - Куда? В Сибирь? Медвежий? Есть такой. Хе-хе. Щас.
        Глава 4
        Стук колес поезда баюкал, укачивал своим мерным «тудух-тудух». В окно лениво вливался сероватый свет пасмурного утра, смешивался со все еще зажженными лампочками над нижними полками и превращал тесное купе в эскиз картины художника-сюрреалиста. Пахло едой, алкоголем и мужским потом.
        На одной из верхних полок спал, укрывшись одеялом, отец Роман. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Кряжистый, с длинными поседевшими волосами, своими габаритами он больше походил на медведя. Впрочем, может, он горожанином-то и не был никогда. Роман даже на полке своей умещался с трудом - спал с согнутыми ногами, временами по-ребячьи посапывая и чему-то усмехаясь во сне.
        Когда одна из здоровенных лап с загрубевшими от тяжелой работы ладонью вывалилась из-под одеяла и повисла над столиком, майор Соколов, сидевший прямо под полкой, непроизвольно вздрогнул. Оно и неудивительно - будто внезапно над головой бревно зависло. Всякий бы вздрогнул.
        Соколов тихо кашлянул, бросил неодобрительный взгляд на руку и выпирающие с полки колени попутчика, но ничего не сказал. Только обменялся понимающим взглядом с Иваном Мироновым, который расположился с другой стороны столика.
        Журналист выглядел еще немного сонным, с легкой рассеянностью наблюдал за попутчиками сквозь изящные очки в золотой оправе и периодически поглаживал затылок. Длинные волосы а-ля хиппи сменила куда более консервативная стрижка, к которой Иван еще не привык.
        Святослав Соколов проснулся некоторое время назад и уже в такую рань выглядел собранным и подтянутым. Спортивный костюм сидел на нем как китель (правда, было заметно, что его хозяин сильно похудел за последнее время), короткий, начинающий седеть ежик волос, чисто выбритый подбородок. Впечатление портил только косой шрам на щеке. Эта бугристая воспаленно-красная черта помимо воли притягивала любопытные взгляды, но майор предпочитал делать вид, что не замечает этого.
        Четвертым пассажиром купе был мужчина лет шестидесяти, седой и немного потрепанный. При встрече он представился Петром Сергеевичем. Образ эдакого местечкового интеллигента дополняли плохо прикрытая остатками волос лысина и кривые роговые очки из семидесятых.
        - А я, товарищ майор, вам сразу говорил: сразу ко мне! Сразу ко мне! - наставительно вещал он, с хрустом кусая соленый огурец.
        Рассол закапал Петру Сергеевичу на впалую грудь и дешевые спортивные штаны с яркими цветными полосами, потек по совершенно неуместной красной майке, над которой на белой засаленной веревочке болтался алюминиевый крестик. Чертыхнувшись, мужчина стал тереть мокрые пятна, и седоватая поросль на его голых худых руках заходила ходуном.
        - Я в Медвежьем все знаю, - между тем продолжал он. - Я даже кандидатскую после Новосибирского института хотел именно по Медвежьему защищать. У меня все данные есть!
        Не нужно было приглядываться, чтобы понять, что Петр Сергеевич выглядел подвыпившим. Миронов же с Соколовым были абсолютно трезвые. Тем не менее они внимательно слушали собеседника.
        - А что же не защитили, Петр Сергеич? - участливо поинтересовался журналист и пододвинул собеседнику пластиковую мисочку из-под пресервов, в которой лежали огурцы. Но тот отрицательно покачал головой и потянулся к одноразовой тарелке, на которой были сложены вареные яйца и порезанное кусочками сало.
        - Да женился, Иван Иванович.
        Петр Сергеевич положил себе еще пару кусков ветчины, сыра и внимательно посмотрел на дорогой коньяк и полуторалитровую бутылку вина, однако от очередного возлияния пока воздержался.
        - Да не надо меня по имени-отчеству! - неожиданно смутился Миронов. - Я ж молодой пока.
        - Э, нет! - возразил пожилой интеллигент, качая головой. - Вы хоть и молодой, но все-таки специалист, а у нас в Медвежьем будете начальником. СМИ - это ведь четвертая власть! Тем более телевидение. Это - сила!
        - Ну а про работу-то вашу что?
        - А, это самое. Женился, дети пошли. Плюнул на все и вернулся к себе в Медвежий. Пошел в лестех по специальности преподавать. Так и проработал там двадцать… двадцать три года, во как! Но все равно выбираюсь вот иногда, на семинары, по родственникам…
        Рука Петра Сергеевича все-таки потянулась к бутылке коньяка.
        - У них такие же проблемы в городке, оказывается. Удивляются! Мол, вы же сибиряки, у вас же винтовки у всех! А я им - ну а что ж вы-то себе винтовки не купите? Смешно, право слово! Можно подумать, винтовки только у нас продаются.
        Майор Соколов с сомнением глянул на рассказчика, но все же плеснул ему в пластиковый стаканчик немного янтарной жидкости:
        - Петр Сергеич, вы про городок лучше расскажите. Мы с Иваном будем у вас людьми новыми…
        - Ну, и нам обоим про Медвежий надо все знать, - дополнил просьбу Иван.
        Преподаватель лестеха энергично закивал:
        - С удовольствием, с удовольствием. - Он проглотил коньяк, шумно выдохнул. - В нашем городке все перемешалось. Тут раньше улины жили - свирепые язычники. Потом казаки пришли. Здесь один из самых известных храмов был…
        Журналист встрепенулся:
        - Святого Георгия Победоносца, конечно. Но почему «был»?
        - Ну, он и сейчас есть, да, - согласился Петр Сергеевич с сожалением в голосе. - Но уже не такой известный. Как бы это сказать-то… Изменилось что-то у нас в Медвежьем. Сломалось.
        - Как так? - этот вопрос задал уже майор, скручивая кусочек сыра в тонкую трубочку.
        - Видно, потому вас к нам и приглашают. Свежую кровь, так сказать. Мэр наш выступил, заявление сделал…
        Святослав откусил сыр. В беседу снова вступил Миронов:
        - А что мы починить-то должны?
        Петр Сергеевич пожевал губами, будто подбирая слова, и снова отхлебнул из стаканчика.
        - Видите ли, у нас хоть народец-то, может, и не очень честный: и улины эти безумные, и казаки, и ссыльные, и каторжане беглые, и з/к на поселении… Но хороший народ был. Искренний. Вы… понимаете, о чем я говорю?
        - Э-э…
        - Души зачернились.
        - Да, я понимаю.
        - Все искренне делали. Не без греха, конечно: и грабили, и бар жгли, и каялись. Но чистые были души, как у детей. А потом все какие-то черствые стали. Как будто сердце вытащили.
        - У всей страны сердце вытащили, Петр Сергеич. Не только у Медвежьего.
        - Ну, мы-то за всю страну не знаем - в лесу живем. - Голос пожилого интеллигента дрогнул. - Хуже и хуже становилось, впору до того, что и грешно сказать! И приезжие еще эти самые…
        - Ну, и это тоже не одна ваша беда, - вклинился майор, понимающе кивая, мол, «я прекрасно знаю, о чем вы толкуете». - Этническая преступность - она…
        Петр Сергеевич энергично замахал рукой, будто открещиваясь от невысказанного предположения собеседника:
        - Да я… не подумайте чего! Не националист! У меня и друзей очень много с армии осталось - и дагестанцев, и осетин… Я понимаю - в каждом народе и плохие, и хорошие есть… Но к нам почему-то только плохие едут.
        На последней фразе он тяжело вздохнул, одним махом допил коньяк и, крякнув, быстро сунул в рот кусочек сала. Разговор, похоже, был для него не слишком приятный, но пожилой преподаватель переживал его стоически, как прием горького лекарства.
        Соколов между тем продолжал:
        - А вместе с ними - этнические группировки, наркотики, взятки…
        - Да-да-да, - подтвердил медвеженец. - Я понимаю, вы милиционер, для вас это суровые будни, а для нас это все так страшно… и ребята наши маленькие стали колоться… Ужас просто! Вот, а потом выбрали мэра нового - Андрея Вадимовича Меженина. Хороший, добрый очень. Набожный, кстати. И вот он постепенно кое-кого уволил, а на их места пригласил людей достойных.
        - Погодите, - попытался остановить Петра Сергеевича журналист, но тот продолжал, будто следуя за собственными набегающими мыслями: - Да-да. Епископа Медвежского, Феликса, сняли, говорят. С его подачи.
        - Хм, а по моим данным, епископа на покой проводили по состоянию здоровья. Он вроде бы немолодой уже был…
        - Ну, был он действительно немолодой. Но со здоровьем у него еще о-го-го как было. Мог, извините, бутылку самогона за раз выпить.
        - Выходит, не очень-то его любили?
        - Не очень… Конечно, не очень. Было бы за что любить! Пил он крепко да народ обирал, вот и все его, извините, подвиги. Домик себе отстроил двухэтажный с черепичной крышей, иномарку прикупил. А к сиротам и вдовам не ходил - денег у них не было! Правильно Андрей Вадимович патриарху написал - народ из-за Феликса от веры отвернулся.
        - Молодежь, наверное, особенно, - задумчиво предположил Иван.
        - Да, молодежь нашу мы, можно сказать, потеряли. Почти совсем. Вон, стыдно сказать, даже проститутки появились! Девчонки молоденькие! А наркоманов сколько! А шпаны!
        Лицо пожилого интеллигента сделалось совсем печальным. Он качал головой, глядя в серое утреннее окно, и видно было, как тяжело у него на душе. Затем Петр Сергеевич вздохнул, словно решившись на что-то, и добавил:
        - Ну, шпана-то и раньше была, я и сам, бывало, ходил: фуфайка, тельняшка и финка в валенке.
        - У вас же Сибирь тем более, - понимающе кивнул майор Соколов.
        Медвеженец глянул на него с горячей благодарностью:
        - Да! Но раньше все равно не было грязи такой! Даже если и поножовщина была - всегда мирились потом. Своих резали, чужих кололи. А сейчас? Лежачих бьют, калечат… Вон парнишке одному, соседу, ухо недавно отрезали… Это мыслимо разве? Да и ворье тоже - у нас же каторги рядом, и беглые бывают, и все такое. Только вот сейчас вообще такой сброд пошел… наркоманы одни…
        В сетования и жалобы опять вклинился журналист:
        - Свежая кровь, значит…
        Однако преподаватель лестеха этого даже не заметил, полностью погрузившись в невеселые думы о проблемах родного края.
        - Да, но это еще не все! У нас при монастыре жил старец. Все его очень любили, очень мудрый был.
        - Отец Иона Никишин? Ну, так он игуменом был.
        Вот это замечание Петр Сергеевич уже услышал:
        - Да-да. Рад, что вы его тоже знаете. Так вот, отошел он недавно, преставился, значит. Андрей Вадимович и предложил пригласить в этот монастырь отца Романа, с Кавказа откуда-то.
        - О-о-о! - Брови Ивана Миронова взлетели над очками. Похоже, он был в курсе, о ком речь, но совершенно не ожидал услышать об этом человеке от жителя Медвежьего. - Того самого? Отца Романа?
        Сибиряк самодовольно крякнул:
        - Ну, раз вижу вашу реакцию, значит, того самого.
        - А что за Роман? - спросил Соколов.
        - Очень интересная личность, - пояснил журналист, все еще удивляясь услышанному. - Да, про него говорят, что он людей исцеляет. Я сам человек неверующий, но как журналист пообщался бы…
        В купе наступила тишина. Каждый из собеседников задумался о чем-то своем.
        Через минуту майор встрепенулся, глянул на часы и нарушил молчание самым бытовым образом:
        - Ну что, сколько там? Скоро приезжаем. Я, наверное, переоденусь.
        Глава 5
        На вокзале, невзирая на позднее время, было шумно и суетно. Толпились встречающие и провожающие, сновали носильщики с тележками, у вагонов курили пассажиры, следующие дальше, проводники проверяли билеты, кто-то кого-то окликал, слышались смех и перебранки.
        Петр Сергеевич, Иван Миронов и Святослав Соколов вышли из вагона друг за другом.
        - Все же надо было нашего соседа разбудить, - сказал журналист, спускаясь по ступенькам вагона. - Нехорошо. Вдруг ему тоже здесь выходить.
        Однако попутчики, занятые своими мыслями, не обратили на его реплику внимания.
        К преподавателю лестеха сразу подбежала немолодая, но еще интересная дама. Похоже, жена.
        Майору Соколову откозыряли двое капитанов. А к журналисту подскочили молодые парни из местных СМИ и симпатичная девушка с небольшим плакатом «Иван Миронов».
        Неподалеку остановился священник лет тридцати. Он с интересом окинул взглядом троицу вновь прибывших, и на его лице появилось легкое разочарование.
        - Товарищ майор, - отчеканил один из капитанов, обращаясь к Соколову, - давайте мы вещи заберем в багажном, а потом - на квартиру. А с утра мы за вами заедем - и в управление.
        - Хорошо, поехали, - согласился тот, затем сделал знак подождать и повернулся к Ивану: - Ну что, до свидания! Успехов на службе - еще увидимся. Я на связи!
        - До свидания, - пожал протянутую руку журналист. - Звоните! Я еще обязательно к вам в управление зайду. И вы ко мне обязательно приходите.
        Милиционеры направились к выходу, а Миронов бросил взгляд на стоящего рядом священника:
        - Простите, а вы кого-то ждете?
        Тот кивнул:
        - Да, отца Романа. Вы разве не познакомились?
        Ответить Иван не успел. Внезапно почувствовав себя неуютно, он обернулся и буквально ткнулся в грудь гиганта, который еще недавно посапывал на верхней полке их купе, а теперь возвышался рядом, как колокольня.
        Оказавшись с отцом Романом лицом к лицу, журналист наконец-то смог по-настоящему оценить его богатырские габариты. Росту в гиганте было явно больше двух метров. Два десять даже. Под свободно свисающей рясой бугрились мышцы. И вообще, внешний вид монаха невольно внушал благоговейный ужас. Миронов видел несколько фотографий «старца», но и предположить не мог, что тот настолько огромен.
        Журналист невольно сделал несколько шагов назад. Следом за ним отступила и «встречающая делегация» с табличкой.
        Местный священник подошел к великану поближе и приветственно кивнул. Тот в ответ низко склонил голову, уронил на перрон небольшую камуфляжную сумку, которую сжимал в руке, и сложил ладони лодочкой, ожидая благословения.
        - Отец Роман! Да что же мы! - всплеснул руками священник, наскоро перекрестил гостя и троекратно облобызал его в губы.
        От вокзала в разные стороны отъехали три машины. Первая - черная «Волга», транспорт местной епархии. Вторая - точно такая же «Волга» с мигалками на крыше. И третья - автомобиль с надписью «Телерадиовещание».
        Глава 6
        Ранним утром те же машины уже везли новое начальство на работу.
        Отец Роман с трудом разместился на переднем сиденье. Местный священник расположился сзади и, пока машина ехала, стал вводить гостя в курс дел. Гигант слушал внимательно, хотя головы не поворачивал - внимательно следил за маршрутом, оглядывал окрестности, запоминал.
        - Так вот, скончался наш отец Иона четырнадцатого июня. Тихо душа ангельская отошла. И перед смертью сказал… ну, я не знаю точно. Меня не было тогда в пустыни. Но примерно так, что город наш погрязнет во грехе и страданиях. И что только свежая кровь нас спасет.
        Великан кивнул:
        - И вы решили, что это он новых специалистов имел в виду?
        - Ну, все так решили, - замялся немного медвежский батюшка. - Мэр там был как раз, ему-то, наверное, отец Иона все рассказал.
        Тут внезапно подал голос водитель:
        - А Андрей Вадимович человек воцерковленный, верует истово!
        Одет водитель был в мирское, так что по всему было похоже, что он из прихожан. Но говорил с уверенностью человека, знакомого с делами епархии. Подтверждало это и то, что священник на заднем сиденье одобрительно закивал и добавил:
        - Мэр-то и связался с митрополитом Кемеровским и Новокузнецким, тот - с патриархатом, так и вымолили нового игумена монастыря нашего… Спаси Христос, что приехали.
        Отец Роман не обернулся, но буквально затылком ощутил устремленный на него полный надежды взгляд. Такой же метнул в его сторону и водитель.
        Внезапно на заднем сиденье раздалась негромкая трель мобильного телефона, а следом за ней испуганно-приглушенный голос священника:
        - Да. Что? Где? У дома? Насмерть?! - По спинке водительского сиденья взволнованно забарабанила напряженная рука. - Срочно разворачивай!
        В машине «Телерадиовещание» тоже шла оживленная беседа. Иван выбрал место рядом с водителем - одним из встречавших его парней. Остальная делегация расположилась сзади. Девушка смотрела на приезжего огромными восхищенными глазами и старалась пересилить смущение:
        - Иван Иванович…
        - Иван, просто Иван. Не надо по отчеству. Тем более мы в одной команде.
        - Иван… Мы смотрели ваши материалы. Так кру-уто!
        - Да-а, - подхватил сосед. - Вот если бы у нас такое делать…
        Миронов усмехнулся:
        - Ну, так сделаем.
        - Мэр наш, Меженин Андрей Вадимович, - продолжал парень, - решил типа перестройку у нас организовать. Призвал свежую кровь, ну, и вас в том числе, чтобы гласность, так сказать… Так и сказал: «Нашему краю нужна свежая кровь, чтобы сломать наконец старые устои…» Или как-то так. Мне понравилось.
        - Ну, только без такого пафоса, - прыснула девушка. - Хотя, конечно, речь была… Мне про свежую кровь очень понравилось. Так прямо и почувствовала, как она должна принести перемены, очистить наши замшелые…
        Договорить юная сторонница обновления не успела - у ее напарника зазвонил мобильный.
        - Как убили?! - гаркнул он в трубку. - Насмерть?
        Он встретился в зеркале заднего вида взглядом с водителем и скомандовал:
        - Срочно разворачивай!
        В «Волге» местного УВД Соколов расположился на заднем сиденье и с интересом вертел головой, глядя на пробегающие мимо незнакомые улицы.
        Оба капитана заняли передние сиденья и всю дорогу оживленно беседовали с гостем.
        - И кроме того, - рапортовал водитель, - поговорил с нашим Сан Санычем.
        - Ну, с Черныхом, - подхватил второй, - началь…
        - Да понял я, - обрубил лишние подробности майор. - Мы уж познакомились по телефону.
        Капитаны кивнули и, сменяя друг друга, продолжили:
        - Так что у нас в городе произошло вливание свежей крови: новый замнач угрозыска, то есть вы…
        - Прежний, Поляков, как раз на пенсию вышел. Ну, про настоятеля нового я не знаю…
        Тут уже сам Соколов встрепенулся и с интересом спросил:
        - А что, у вас все прямо так в курсе про дела церковные? Я вот у себя до его смерти не знал, кто там настоятель…
        - А привыкайте, товарищ майор. Это - Сибирь, тут мир другой.
        - У нас тут и скиты староверов были даже. Правда, они потом переехали маленько. Но люди тут все верующие в основном. Так уж повелось. Да нас эти все революционные дела не особо коснулись. И монастырь здесь всегда был, не трогали его, и храм - вон он какой красавец!
        На последних словах водитель указал в окно. Майор увидел красивое здание православного храма, величественное, ухоженное. Такое и в столице бы смотрелось! По всему было видно, что местные жители свой храм чтут и средств на него не жалеют.
        Будто в подтверждение этой догадки капитаны дружно перекрестились, один даже фуражку снять не поленился. И тут же уставились в зеркало заднего вида, следя за реакцией нового начальника. Майор сразу догадался, чего от него ждут, и, сделав вид, что тоже собирался, снял фуражку и перекрестился.
        Местные остались довольны: гость поступил правильно.
        «Придется здесь за собой следить особо», - подумал Святослав.
        Водитель между тем продолжил прерванный разговор:
        - Короче, тема такая. Игумен, начальник монастыря нашего, умер недавно. И на его место приезжает старец из Москвы, святой человек, отец Роман. И еще канал у нас местный, «Медведь ТВ» есть. Вот с его руководителем нехорошая история вышла… Нет его больше, вот и канал показывает пургу одну.
        - Ну, - подхватил его напарник, - официальная версия: он отошел от дел, поехал лечиться куда-то. Но на самом деле ему такое внушение сделали - еле ноги унес. Слишком сильно на хвост кое-кому наступил. Вот на его место тоже, я слышал, нового человека зовут.
        Майор слушал описание местной ситуации очень внимательно и мысленно делал в голове пометки, попутно выясняя детали:
        - Полякова-то вашего на пенсию как, по-нормальному проводили? Или Андрей Вадимович попросил?
        Водитель снова глянул в зеркальце заднего вида и усмехнулся, отдавая должное осведомленности собеседника:
        - Все-то вы знаете! Нет, Поляков как раз хороший был мужик! Не как епископ. Он и так уж года три переработал.
        - Только сдавать стал старик, - дополнил второй капитан. - Работа-то сами знаете какая.
        - Уж как не знать, - поморщился Соколов.
        Капитаны быстро переглянулись. Другой бы и не заметил этого молниеносного обмена мыслями, но Святослав уловил и внутренне приготовился.
        - Товарищ майор, - снова заговорил водитель, тон его речи ощутимо изменился, - разрешите обратиться?
        - Разрешаю.
        - А правда, что в вас киллер стрелял?
        - Правда. В грудь попал и в голову по касательной. - Майор показал шрам. - Повезло, я как раз в тот момент шею разминал на балконе. А сердце бронежилет спас. Была наводка агентурная, что охотятся на меня, я даже дома в бронике ходил.
        - Повезло.
        Соколов растянул губы в невеселой улыбке:
        - Ну, как повезло… Упал, дверь балконную выбил, осколками всего посекло, швы накладывали, на груди синячище вот такой. Клиническая смерть была. В тоннеле летел на свет - все как положено. Хотя повезло, конечно: жив остался. Меня сразу хотели к вам перевести: я отказывался, хотел дело до конца довести. А потом ко мне в больницу начальник милиции генерал Никодимов пришел. Все, говорит, пакуйся. Ты стране живой нужен. А я что? Ни жены у меня, ни детей, жить хочется, служить тоже, сдал дела да поехал к вам. Вот и вся моя история.
        В машине наступила тишина. Оба капитана обдумывали услышанное. Да и что тут скажешь, когда человек с того света чудом вернулся, а теперь сидит на заднем сиденье их машины и готовится местный «колорит» принимать. А «колорит» этот только что не под колеса лезет.
        - Черт, как его, родимого, скособочило, - указал пальцем водитель.
        Майор увидел валяющегося на асфальте нарколыгу. Из-под него растекалась большая лужа, прохожие обходили его стороной, брезгливо морщились. Картина маслом.
        Затрещала рация, в салоне послышался потрескивающий статическими разрядами голос:
        - Семичастный! Встретили майора? Это Черных.
        - Так точно, товарищ полковник! - отозвался водитель.
        Голос продолжал:
        - Готов к службе, Соколов?
        - Так точно! Служу России!
        - С приездом, - проворчал начальник УВД. - На месте познакомимся. Короче, приказываю срочно ехать к дому мэра. Потом вся эта бюрократия. Настоящее дело нарисовалось. Соколов, слышишь меня?
        - Так точно, товарищ полковник.
        - Отбой. И давай шевелись, чтоб колеса горели! С мигалкой! Все, отбой.
        Все трое дружно кивнули, будто полковник мог их видеть.
        - Скорей разворачивай, - скомандовал водителю напарник. - Погнали!
        Над «Волгой» завыла сирена. Майора вжало в спинку сиденья.
        - А что случилось? - спросил он с легким раздражением и интересом. Сюрпризов Святослав не любил. Совсем. Но со своим уставом в чужой монастырь лезть тоже не торопился.
        - Да кто ж его знает? Андрей Вадимович у нас человек такой… Э-э…
        - …мягкий, но порядочный, - подсказал водитель.
        - Да, если решение примет, надо выполнять.
        - Да вы не волнуйтесь, товарищ майор. Он хороший мужик, Андрей Вадимович-то. Добрый, правда чересчур, это да. Но мы верим, все равно порядок наведет. Потому что закон знает и правду любит. Не то что Сковородка.
        - Какая еще сковородка? - не понял Соколов.
        - Да предыдущий мэр - Сковородько. Кузьма Кузьмич. Все у него только воровали.
        Водитель скривил такую же брезгливую мину, как те прохожие, что шли мимо обоссавшегося наркомана:
        - Его звали Кузя Моя Доля. У всех на подсосе сидел: и у бандюков, и у наркоторговцев…
        - Он сейчас в замах у Андрей Вадимыча. Не позволили, блин, покровители выпереть. - Капитан ткнул пальцем в потолок машины для наглядности. - Все равно у кормушки оставили.
        - А так, смотрите сами: Лось у нас есть такой, криминальный авторитет. Весь рэкет - его, все магазины, ларьки крышует, даже вон бабок с семечками, на дорогах дальняков грабит, ну и все такое.
        Майор кивал и слушал очень внимательно, стараясь уложить в голове обильный поток новой информации. А заодно и предусмотреть проблемы, которые могут доставить упомянутые фигуранты местной криминальной экосистемы.
        - Лось этот прошлому мэру тоже отстегивал?
        - Сковородке-то? А то! Потому и арестовать его никак не могут до сих пор: типа бизнесмен, охранное предприятие, все такое. Депутат, как же! Неприкосновенность!
        - А у Тагира - ПБОЮЛ. - Водитель невесело хохотнул. - Это наркобарон наш. Шинок держит, Сковородке платит - и все в ажуре.
        - Полгорода уже на иглу посадил. У него другая тема - этническое меньшинство. Центр там этнический, где они белый с черным бодяжат. Ну, ничего, Бог даст, скоро мы их прищучим. Андрей Вадимович, жаль, человек мягкий, никак не может решиться взять голубчиков да в кандалы.
        - Ага, мягкий! Кабы их губернатор не крышевал, давно бы сами посадили. А что, они и Сковородке, и губернатору зарплату платят. Что там Андрей Вадимович-то сделает? Миром, говорит, все хочу решить. Ходит к ним еще, переговаривается. Чтобы отреклись от преступной деятельности. Не понимают эти люди такого! Какой мир?
        - Хочешь мира - готовься к войне!
        - Точно!
        - Может, сейчас на захват едем? - предположил майор Соколов и глянул в окно.
        - Скорее всего, - согласился водитель. - Никому нарочно не сказали, чтоб утечки не было. Все, приехали!
        Машина остановилась.
        Глава 7
        Я молился истово и страстно, закрыв глаза, а когда я их снова открыл, первое, что я увидел, были его лакированные ботинки. Уж больно нелепо они смотрелись на фоне потрескавшегося асфальта, жирной газонной грязи и чахлых полуголых кустов. Эти хорошие дорогие ботинки выглядели здесь такими же жалкими и неуместными, как и их обладатель - в нашем городе. Я раздвинул колючие цепкие ветки, чтобы еще раз посмотреть на тело. Новоиспеченный мэр Медвежьего, Андрей Вадимович, лежал на спине, широко раскинув руки. Это выглядело гадкой пародией на распятого Христа. Пальцы его еще совсем недавно скребли землю в предсмертных конвульсиях, под ногти забилась земля.
        - Ежели ты - Христос, то кого ты спас? - спросил я вполголоса у трупа и, не дождавшись ответа, покачал головой. - Никого ты не спас. Провалилась твоя идея напитать город свежей кровью. Провалилась, даже и не начавшись толком. Хорошая идея, да не в ту голову пришла. Да уж… Поэтому с головой тебе и пришлось распрощаться.
        Я бросил короткий взгляд на алое месиво, которое виднелось выше побуревшего от крови воротничка, и невольно поморщился. Нехорошо получилось. Неаккуратно.
        Когда Господь управляет рукой, вершащей правосудие, то рука становится тверда, и одного удара всегда достаточно. Так Давид отсек своим яростным мечом голову богомерзкого великана Голиафа, чтобы показать ее в знак своей победы, так Юдифь обезглавила подлого Олоферна и устрашила врагов Господних. Когда же сердце полно гнева и ярости, выходит…
        Выходит то, что вышло в этот раз.
        Но каждый получает наказание по вине своей. Какова же была вина этого мягкотелого, неуверенного человека? Да в том и была, что он занял место правителя, но по слабости своей хотел вершить дела чужими руками, терзаясь сомнениями и страхом. А разве возможны сомнения, когда противник твой - зло и мерзость человеческая? Нет! Грех и порок необходимо топтать железной пятой без жалости! Вырывать с корнем и выжигать огнем! Лично, не боясь испачкать руки в нечистой крови!
        Секундный проблеск жалости, родившийся в моем сердце, потонул в ярком чистом сиянии святой ярости. Нет. Он грешен. Грешен, грешен, грешен, грешен! Как и все они!
        Я достал из кармана клочок бумаги, быстро написал несколько слов и бросил записку в грязь.
        Нужно еще раз оглядеться. Никого вокруг, только воронье кричит тоскливо и тревожно, только в луже крови кружатся жухлые коричневые листья. То, что случилось, случилось по воле Господней.
        Мне нечего больше здесь делать.
        Глава 8
        Милицейская «Волга» свернула в переулок. Впереди показались кованый забор и небольшой дворик, перед которым столпились люди. За железными ветвями ограды возвышался добротный ухоженный дом, стояло несколько скамеек, пестрели аккуратные клумбы. Место было очень уютным… До недавних пор. Сейчас оно больше напоминало бурлящий страстями митинг.
        У обочины дороги, прямо перед воротами замерло несколько машин с надписью «Милиция». Судя по тому, что стояли они как попало, было понятно - стражи правопорядка прибыли сюда аврально. Неподалеку припарковалась черная «Волга» «Телерадиовещание», от которой в сторону двора спешили взъерошенный парень, постоянно щелкающий фотоаппаратом, девушка с большим блокнотом и (брови майора Соколова удивленно взлетели вверх) вооруженный камерой Иван Миронов.
        «А он-то откуда узнал?»
        Невзирая на рвение сотрудников СМИ, их решительно остановил дородный усатый милиционер. Он стал что-то кричать и тыкать пальцем в машину, недвусмысленно давая понять, что журналистам здесь совсем не рады. Те демонстративно игнорировали указания стража порядка, задавали вопросы, напирали и старались снять на камеру все что только можно.
        Но это были еще не все сюрпризы, поджидавшие нового замначальника милиции на вероятном месте преступления. Почти у самых ворот возвышалась гигантская фигура в рясе. Соколов тут же узнал недавнего соседа по купе, который почти всю дорогу проспал на верхней полке. Как там его звали? Иван говорил… Отец Роман! И что здесь понадобилось святому отцу? Это любопытно, если не вспоминать, что есть куда более насущный вопрос: откуда он-то узнал о происшествии?! Да что в этом городе с информацией творится? Все подряд объявляют по громкоговорителю на центральной площади?
        Самое поразительное, что отца Романа никто не просил отойти в сторону. Сотрудники милиции смотрели на него, шушукались, подталкивали друг друга, но подойти к великану никто не решался.
        Наблюдения Соколова прервал сидевший на пассажирском месте капитан. Он выразил одной фразой все, о чем сейчас думал майор:
        - Что за фигня?
        - Да-да. Не дай бог, если именно это, - ответил ему встревоженным голосом водитель. По его тону было ясно, что он даже не сомневается в своих подозрениях, но верить им категорически не хочет.
        Милиционер на пассажирском месте снял фуражку, открыл окно и высунул голову наружу, стараясь получше рассмотреть происходящее.
        Водитель только раздосадованно кивнул:
        - Да ясно все.
        - А здесь только мэр жил? - поинтересовался Соколов, тоже напряженно вглядываясь через лобовое стекло в тревожную мизансцену.
        - Нет, здесь вся верхушка. - Голос капитана-водителя был твердым. - Только кому они на фиг нужны?
        Он нажал на тормоз, и машина остановилась.
        Милиционеры вышли из автомобиля почти одновременно. Но не успел майор размять ноги, как к ним быстрым шагом приблизился невысокий крепкий мужчина. У него были совершенно седые волосы и пышные бакенбарды. На плечах поблескивали звезды полковника.
        Прибывшие козырнули начальнику, тот ответил им тем же и заговорил, обращаясь к Святославу:
        - Ну, здравствуй, здравствуй. А у нас горе-то какое… Убили Андрея Вадимовича.
        На последних словах Черных (а это был сам начальник УВД) посмотрел на капитанов, и те одновременно кивнули, будто подтверждая, что уже давно все поняли. Затем они снова козырнули и пошли к воротам, у которых стояли их коллеги, пресекая попытки любопытных проникнуть во двор.
        Полковник взял Соколова под локоток и отвел в сторону.
        - Майор, - начал он без обиняков, - бери все в свои руки. Приказы сегодня подпишем. Давай, родной, выручай.
        В ответ на удивленный взгляд Сан Саныч понизил голос и стал говорить немного сбивчиво и торопливо. По всему было видно - старый вояка сильно нервничает.
        - Слава, я ведь это… Черт, как все нескладно… Мне ведь год до пенсии остался. А мои обормоты не потянут. Громкое дело-то… И Поляков еще на пенсию ушел, вот сыскарь был - от Бога! Я ведь с твоим начальником бывшим, Игорем Никодимовым, еще в Елабуге вместе учился. Я хотел тебя за год подтянуть, чтоб тебе потом свое место передать… А что? Начальник милиции - как раз подходящая для тебя должность. Я вообще со вчерашнего дня в отпуске…
        Майор набрался смелости и перебил начальника:
        - Товарищ полковник, вы же меня даже не представили. Как я руководить-то буду?
        - Да все уже знают, - отмахнулся Черных. - Приказ на тебя подписан, в кадрах лежит. Все, ты начальник уголовного розыска города Медвежий, заместитель начальника милиции, то есть меня. Должность подполковничья, так что вскорости дырку готовь для звездочки.
        - Ну, об этом еще рано, посмотрим, как дела пойдут.
        От смущения у Святослава порозовели щеки. Перспектива, которую обрисовал новый начальник, была, конечно, заманчивая, но Соколов всегда считал, что любое поощрение нужно заслужить. А тут внезапно, прямо с порога…
        От нехорошего предчувствия засосало под ложечкой.
        Пока он лихорадочно обдумывал услышанное, полковник продолжал:
        - Пойдут, пойдут, мне тебя хвалили. Это… Я четыре года в отпуске не был - сейчас с женой взяли билеты в Турцию! Если я не поеду, она меня проклянет! Так что ты официально мой врио. Все. Я уже всем сказал: Соколов - сын мой названный, его слушайте.
        Черных хохотнул, как добродушный дедушка, и похлопал майора по плечу.
        - Все, убийство громкое. Создавай оперативную группу и все прочее. Ребята мои - Раткин и Семичастный, - узловатый палец Сан Саныча указал на капитанов, которые привезли Соколова на место преступления, - твои замы. Все, приступай. Мне собираться пора.
        Начальник милиции снова похлопал Святослава по плечу и уже собрался было уходить, как вспомнил что-то и показал на людей в форме, которые неподалеку говорили с немолодой сильно заплаканной женщиной:
        - Это… Тело обнаружила дворничиха. Ее вон допрашивают уже. Участковый тоже дает показания. Хотя что там давать? Все и так понятно. Куи продест, в общем: ищи, кому это выгодно. Не думаю, что это хулиганка.
        Соколов кивнул, быстро обдумывая услышанное. Деятельная натура не позволяла ему долго находиться в бездейственном удивлении. Да и выбить из колеи майора было не так уж просто - профессионального опыта за прошедшие дела у него накопилось предостаточно. Вот и сейчас, быстро уложив в голове полученную информацию, он включился в работу.
        Встав на песочницу в центре двора, Святослав цепким взглядом окинул окружающее пространство. Несколько милицейских бело-голубых машин, милицейский «уазик, «рафик» «Скорой помощи», несколько «Волг». Толстый сержант с бульдожьим лицом безуспешно пытался загнать нахальных журналистов в микроавтобус ТВ. У тела покойного мэра - несколько людей в белых халатах, медики и еще шестеро милиционеров.
        Вернувшись взглядом к неравной борьбе тучного сержанта и средств массовой информации, майор обратился ко все еще стоящему поблизости начальнику милиции:
        - Товарищ полковник, вы идите к прессе - пару слов скажите. Мне как-то неудобно. А потом гоните их отсюда.
        Тот кивнул, как показалось Соколову, с некоторым облегчением:
        - Хорошо. И про тебя заодно скажу. И поеду потихоньку - поезд у меня в четыре!
        Новый замначальника кивнул, отдал честь и пошел к машине, на которой его привезли и где все еще лежал весь его багаж. Покопавшись в портфеле, он извлек толстый, видавший виды блокнот и такую же старую шариковую ручку. Раскрыв блокнот на чистой странице, Святослав начал делать пометки.
        В то же время, прежде чем пойти к журналистам, Черных махнул двоим капитанам и, когда те подошли, отчеканил:
        - Раткин! Семичастный! Выполнять приказы майора. Он со вчерашнего дня мой официальный зам и ваш непосредственный начальник.
        Оба проводили взглядом полковника и вернулись к Соколову.
        - Ну, благословясь, приступим, - кивнул тот. - Судмедэксперты работают?
        - Так точно, - отчеканил Раткин. Он ехал на пассажирском сиденье «Волги», был немного выше своего напарника и еле заметно пришепетывал. - Зарубова - наша легенда - приехала. Это хорошо, грамотная тетка.
        Семичастный добавил:
        - Криминалисты подъезжают, кинолог тоже.
        Майор кивнул, сделал запись в блокноте.
        - Отлично. - И отдал первый приказ: - Раткин, пошлите бойцов по соседям. Полный обход. Чтоб обошли все дома: кто что слышал, что видел. Проконтролируйте.
        Капитан пошел выполнять распоряжение. Соколов спросил у Семичастного:
        - Прокуратура где?
        - Вон толстяк ходит, - указал тот на полного мужчину в коричневом пиджаке и спортивных туфлях. - Старший следователь. Прокурор вон, в машине сидит. Он, прокурор-то, старенький уже. Посидит-посидит и уедет.
        Святослав снова сделал несколько записей в блокноте, затем захлопнул его и отчеканил:
        - Поставь-ка заграждения, а то сейчас налетят вороны. А потом сам каждый сантиметр здесь обследуй. Ищи сам знаешь что: следы, нитки, запах, блин. Не надо ни на кого надеяться, криминалисты эти все равно что-нибудь да пропустят. Поручи сразу, чтобы протокол осмотра места происшествия начали писать, я посмотрю потом. Давай, поехали. Как следака зовут?
        - Чуб. Григорий Чуб.
        По выражению лица Семичастного было понятно, что он не ожидал такой энергии от нового замначальника и был немного ошарашен. Но времени на расшаркивания с подчиненными у майора не было. Да и смысла он в этом не видел. Нужно дело делать, а реверансы и поклоны будем делать в другом месте и при других обстоятельствах.
        Старший следователь, на которого показывал капитан, будто почувствовал заинтересованность Святослава, подошел к нему сам.
        - Здравия, так сказать, желаю, - козырнул он, приложив руку к непокрытой голове, заросшей рыжим ежиком. Судя по всему, следователь в прошлом занимался тяжелой атлетикой - об этом красноречиво говорила его квадратная фигура. И хотя из-за отсутствия тренировок мускулы основательно заплыли жиром, сила в движениях все еще ощущалась.
        - Голова не пустая, не волнуйтесь, - хохотнул следователь и протянул руку для рукопожатия. - Чуб Григорий. Старший следователь Медвежской прокуратуры.
        - Святослав Соколов, - майор тоже протянул руку и ощутил, как ее крепко (даже немного излишне) сжала массивная лапа следователя, - новый начальник уголовного розыска. Ну что, поработаем?
        Рыжий громко хлопнул в ладоши и потер их, будто размалывая зерно:
        - Поработаем. Жалко Андрей Вадимыча, сил нет. Хороший мужик был. - Чуб развернулся и пошел к телу. Святослав последовал за ним. Остановившись у трупа, следователь закончил: - Вот, а вы даже не познакомились.
        Соколов кивнул и оглядел распростертые на земле останки.
        Крепкий мужчина в сером костюме лежал на животе, сжимая в руке недорогой кожаный портфель. Голова разрублена, нормально рассмотреть лицо под потеками темной, начавшей уже засыхать крови невозможно. Это был не первый жестоко убитый человек, которого доводилось видеть Святославу, но сегодня, глядя на изуродованное тело мэра, он почувствовал, как его ноздри начинают непроизвольно раздуваться.
        Рядом с покойным сидели на корточках еще два человека - судмедэксперты. Мужчина лет тридцати и полная женщина лет пятидесяти. По уверенным движениям и властному тону, которым она что-то тихо диктовала своему спутнику, несложно было предположить, что женщина - та самая «наша легенда», о которой говорил Раткин.
        - Я начальник угол… - начал представляться Соколов, но она его перебила:
        - Знаем-знаем, товарищ майор.
        Главный судмедэксперт с усилием поднялась на ноги:
        - Зарубова. Разрешите доложить по существу?
        - Докладывайте.
        - Убийство было совершено приблизительно в семь тридцать - семь пятьдесят утра. Сиречь минут тридцать назад. Могу предположить, что Андрей Вадимович, царствие ему небесное, как раз в это время, как всегда, выходил на работу.
        - А ведь говорили ему, - с досадой произнес Григорий Чуб, - что не помешает охранник. Нет, милиция должна своими делами заниматься. Вот, - следователь выразительно посмотрел на Святослава, - занимайтесь теперь, товарищ Соколов.
        Зарубова проигнорировала выступление старшего следователя и продолжила:
        - Убийца нанес удар сзади в левую височную кость тяжелым предметом. - Она показала ребром ладони, будто что-то врезается ей в левую часть головы.
        Как раз в этот момент во двор въехал «уазик», из которого вышли двое криминалистов в штатском с объемистыми чемоданчиками. Следом за ними выскочили немецкая овчарка и сержант-кинолог.
        Бросив взгляд на новых действующих лиц, Соколов спросил у Зарубовой:
        - Что это могло быть?
        - Бейсбольная бита или деревянная дубинка. Щепки есть в ране. Скорее всего, убийца подошел сзади, окликнул Андрея Вадимовича и, когда тот оглянулся, нанес удар. Ну, я подробности вам позже пришлю, когда тело внимательно изучим, аутопсию проведем.
        - Эх, протянул Андрей Вадимыч с задержаниями, - посетовал Чуб, качая головой. - Наплевал бы на губернаторов всяких с замами своими - может, и жив бы остался. А то еще ходил к ним, общался, так сказать. Что с ними общаться!
        Слушая его, Зубова прикурила «Приму» без фильтра и глубоко затянулась, наслаждаясь едким дымом.
        - Все уже давно расстрел заслужили, - мрачно кивнула она, соглашаясь с рыжим толстяком. - …и Сковородка, и…
        - Все! Товарищ медицинский…
        - Спасибо, - твердо оборвал следователя Соколов. - Я думаю, иногда лучше сказать: ч-ч-ч-ч!
        Он кивнул Зарубовой и отошел, внимательно осматриваясь вокруг и следя за тем, что делают остальные специалисты, прибывшие на место преступления. Нужно было поскорее разобраться в местной кухне… в ее отличиях от того, к чему майор привык на своем прошлом посту.
        Чуб пошел следом за ним.
        - Ну что, товарищ майор, - уверенно начал он. - Я думаю, далеко ходить не надо, в Шерлока Холмса играть, так сказать. Опишу наши рекомендации прокурорские, и приступайте.
        - Ну, я еще хочу сам все посмотреть…
        - Что там смотреть! - взвился бывший тяжелоатлет, пылая праведным гневом. - Это Сибирь, а не Лондон-Сити, так сказать! Это или Лося люди, или Тагира-Батыра. И наверняка не без ведома губернатора и Сковородько. Так что, может, и они кого прислали из гастролеров, так сказать. Вот и все, майор. Весь круг подозреваемых.
        Григорий ругнулся себе под нос и стал говорить уже не так рьяно и с заметной досадой в голосе:
        - Но арестовать Лося нельзя - он депутат. А Тагира арестуешь - сразу вой поднимут, что угнетаешь малые народы, так сказать. Вот и все. И что тут делать, я не знаю. Бомжа какого-нибудь найди погаже - благо они сейчас у нас появились в большом количестве - или наркомана и сажай, чтобы отчитаться на первых порах. Или там по личным связям погибшего пошеруди, так сказать. Может, соседу он на ногу наступил… Только это вряд ли. Семьи у него не было, любовниц вроде тоже. Вот и все, так сказать. Давай, действуй-злодействуй. Я у прокурора в машине, если что. Протокол еще надо подписать.
        Святослав внимательно выслушал старшего следователя, кивнул и сказал:
        - А я пойду, похожу, понюхаю.
        Сказано - сделано. Он стал не торопясь обходить двор, цепко следя за действиями всех, кто находился сейчас на месте преступления. Криминалисты брали образцы и складывали их по пакетам и баночкам. Кинолог, слегка запыхавшись, рысил за овчаркой, водящей носом по земле. Два милиционера все еще допрашивали дворничиху. У тела копошились белые халаты под руководством Зарубовой, которая, махая дымящейся папиросой, отдавала распоряжения, будто заправский генерал.
        - Товарищ майор! - оторвал Соколова от созерцания голос молодого лейтенанта. - Я нашел какое-то странное послание! Вот!
        Он развернул пинцетом грязную скомканную бумажку.
        - Внимание! С камерой сюда! - скомандовал майор, чувствуя, как быстро начинает биться сердце. И как только рядом оказался один из спецов, майор указал в нужном направлении: - Смотрим сюда.
        На бумажке было выведено большими буквами: «ГР?ШЕНЪ 3:16».
        - Это что еще за ересь?
        - Покажите-ка, - протиснулся поближе Григорий Чуб, который так и не пошел в прокурорскую машину.
        - По-славянски, - негромко сказал молодой лейтенант, - смотри-ка чего.
        Повисла недолгая пауза, затем снова заговорил старший следователь:
        - Знаешь, майор, я, наверное, погорячился с кругом подозреваемых. У наших бандюганов до этого ума не хватит, так сказать. То есть круг сильно расширяется.
        - А что это значит, кто-нибудь может мне объяснить?
        - Не знаю, - пожал плечами Чуб.
        - А он пил? - решил уточнить Соколов, снова начав что-то писать в блокноте. - Ну, выпивал?
        Тут уже к разговору подключился подошедший на общий шум Раткин:
        - Да выпивал, так, немножко. Он, в общем, нормальный мужик-то был, не то что там блаженный, так сказать. Мог и матом ругнуться, и выпить рюмочку. То есть если вы типа хотите предположить, что это означает «смерть непьющим», то это не то.
        Соколов продолжал записывать:
        - А у вас отделение психиатрии есть какое-нибудь? Или судебная психиатрия?
        Тут уже и Семичастный подоспел. Он поправил фуражку и крякнул смущенно:
        - Ну, это ж все-таки не Москва… Больница у нас небольшая. Это вам в область надо ехать. В техникуме лесотехническом психолог есть, а у нас - вон, одна Зарубова по этой части. Судебной психиатрии нет то есть.
        - Мы по старинке, товарищ майор, с этим делом, - дополнил лейтенант.
        Святослав усмехнулся:
        - Пьете, что ли, по старинке?
        Остальные тоже негромко рассмеялись, немного разряжая обстановку.
        - Не, ну это-то само собой. Но я не про то, - пояснил лейтенант. - Мы вместо психоаналитиков к батюшке ходим, на исповедь.
        Рыжий ежик старшего следователя заходил ходуном. Он хлопнул молодого милиционера по спине:
        - А это мысль, кстати. Вам нужно со священниками пообщаться. Это люди не в пример поинтеллигентнее нас, так сказать. Лекари человеческих душ. И с психиатрией знакомы, так сказать, в академиях проходили. Так что за консультацией - к ним. Есть координаты-то у вас?
        - Есть, я в поезде как раз познакомился с новым настоятелем.
        Чуб пригладил волосы и, нахмурившись, высказал свои сомнения:
        - Но я все же склонен думать, что убийство - политическое. А эта надпись или вообще к делу отношения не имеет, ну, случайно тут оказалась, или нарочно нарисовали, чтобы запутать следствие, так сказать.
        - Ничего, разберемся.
        - Но к Лосю я бы на вашем месте сразу съездил, по горячим следам, так сказать, и к Тагиру тоже. Только вот как - я не знаю. Лосев-то депутат. Неприкосновенность у него. На допрос, конечно, можно вызвать, но дальше дело навряд ли пойдет, так сказать. Вот кабы не рисунок этот, я бы рубль за пять дал, что это его головорезы. Или Тагировы гашишины, так сказать. Или те, или те. Я так думаю. Может, рисунок, правда, к делу отношения и не имеет, конечно. Но больно он странный, так сказать.
        Соколова начало понемногу раздражать обилие советов, которые ему постоянно давал Чуб. Вроде и по делу все, и понятно, что он - майор - человек здесь новый. Но не вчера же он родился, честное слово. И дело это у него далеко не первое. Может, следователю прокуратуры хочется все контролировать от и до, но тогда его ждет небольшое разочарование.
        - Я уже принял тут решение, пусть специалисты разбираются.
        - О, браво! Какие, если не секрет? Вы ж тут пока вроде бы никого не знаете?
        Вздохнув, Святослав пояснил:
        - Узнал кое-кого. Отправил краеведам вашим, историкам… Ну, и пригласил вашего нового новостника, журналиста. Он искусствовед по образованию. И заодно пресса будет под присмотром. Потом - настоятелю монастыря вашему, отцу Роману. Он тоже вроде соображает, а тут дело может быть и на религиозной почве. Вон он в «Волгу» садится. Не успел его поймать, ну ничего, приглашу в гости. Ну, и своим спецам старым.
        Чуб слушал внимательно и кивал чуть ли не на каждое слово. Похоже, ему хотелось еще какую-нибудь лепту внести в работу нового замначальника, но он пока не придумал, какую именно. Так что в итоге ему пришлось ретироваться:
        - Ну, что, с почином, так сказать. Я удаляюсь. - Он пожал руку Соколову, но, уходя, не преминул добавить: - Обо всех новостях мне докладывайте.
        Глава 9
        Отец Роман ненадолго, будто о чем-то задумавшись, остановился перед дверью в кабинет Соколова, затем решительно постучал.
        - Входите, отец Роман, - послышался голос майора. По всему видать, здесь ждали монаха с нетерпением. Замначальника даже не усомнился, что в дверь стучит именно он, отец Роман.
        Великан взялся своей огромной ладонью за дверную ручку, которая тут же показалась игрушечной, и открыл дверь. Из кабинета на него пахнуло крепким дымом. Кашлянув, священник вошел и окинул помещение заинтересованным взглядом. На письменном столе был разложен плакат, над которым склонились Миронов и Соколов. Первый курил трубку, пуская круглые облака дыма, как паровоз из мультиков. Второй дымил обычной сигаретой с фильтром. Рядом валялось множество книг с закладками, загнутыми листами и просто открытые на определенных страницах. Беглый взгляд священника зацепился за привычные для церковных книг буквы и слова. Тут же стояли чашки с недопитым чаем, пепельница, лежал большой старый блокнот.
        Мужчины в один голос поздоровались с гостем.
        - Вы, отец Роман, извините, что я вот так вот вас вызвал, - выразил сожаление Святослав, раздавливая догоревший почти до фильтра окурок. - Но дело серьезное…
        - Ничего-ничего. Рассказывайте, - отмахнулся тот, беря стул и устраиваясь за столом.
        - Вот такая тут карусель, отец Роман, - ткнул пальцем в плакат журналист. - Кумекаем над надписью.
        Священник посмотрел на буквы: «ГР?ШЕНЪ 3:16».
        Между тем Иван продолжал:
        - Ну, понятно, что это глава и стих. Скорее всего, из Писания, то есть это именно православные традиции, потому что церковнославянский. То есть не протестантизм и уж тем более не ислам.
        - Да и мы не в Назрани, - ухмыльнулся отец Роман и провел пальцем по архаичным буквам. - Тут места староверские, так что предположение ваше очевидно.
        - Да. А вот цифры эти что означают? - поинтересовался Соколов и с надеждой посмотрел на монаха. Но вместо него ответил журналист, который решил объяснить, как и в какую сторону двигались их собственные мысли:
        - Взяли мы Писание, смотрим, какие стихи больше всего подходят, но вариантов слишком много. Например, от пророка Малахии: «Но боящиеся Бога говорят друг другу: внимает Господь и слышит это, и пред лицем Его пишется памятная книга о боящихся Господа и чтущих имя Его…» Ну, тут как-то не очень понятно… А вот от Иоанна: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную». Ну, то есть хоть и грешен, но обретет потом жизнь вечную, мол, не волнуйтесь.
        Роман кивнул:
        - Да, неплохо так срастается, - однако уверенности в его словах не чувствовалось.
        Тут и Святослав подключился к мозговому штурму:
        - Но все эти предположения абсолютно не коррелируют с убитым! Не бьется. Андрей Вадимович, как мне сказали, был справедливым, но где-то излишне мягким.
        - И воцерковленный он был, вот еще что, - кивнул Иван. - Не особо грешный, то есть не раскопали за ним особых грехов. Путаница.
        В кабинете наступила тишина, слышно было, как журналист втягивает дым через мундштук трубки.
        Отец Роман несколько раз огладил бороду и предположил:
        - А может, не такой уж он святой был, этот Андрей Вадимович-то?
        Соколов отрицательно покачал головой:
        - Ребята уже пробили все что можно. Ну, не святой, конечно: выпивал, ругался, но преступлений за ним точно не отмечено никаких.
        - Да тут, как видно, речь о преступлении перед законом не идет.
        Миронов встрепенулся, внимательнее посмотрел на надпись и предположил:
        - Грех перед Богом?
        - Ну да, это же очевидно, - кивнул майор.
        Священник пожевал губами, что-то обдумывая, затем спросил:
        - Вы сказали, многие обвиняли Андрея Вадимовича в излишней мягкости? И что из-за этого миролюбия излишнего люди страдают?
        - Да. Он и сам в итоге пострадал.
        - Если Господь поставил тебя на такой пост, - стал размышлять вслух отец Роман, - то нельзя быть излишне мягким.
        - Ну, Андрей Вадимович просто хотел принести в этот городок мир! - заступился за покойного мэра Иван. Ему не нравилось спорить с божьим человеком, но и просто так соглашаться, что убитый сам виноват, было как-то неприятно.
        - «Сказано: не мир Я принес, но меч». Кто-то считал, что своей мягкотелостью и излишним миротворчеством Андрей Вадимович шел против воли Господа. «Сказал Господь: о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не холоден или горяч, то изблюю тебя из уст Моих». Откровение. Глава 3, стих 16.
        - Черт, - ругнулся от удивления журналист. - Ой, извините… мы до него не дошли пока… Как подходит, а!
        Он посмотрел на Соколова, явно намекая, что вот оно, то, что они так долго искали! Однако майор не разделил его воодушевления. Он мрачно смотрел на фото надписи и негромко повторил:
        - «Изблюю из уст моих»… Жутковато звучит.
        Отец Роман кивнул.
        - А православие вообще вера суровая, - подтвердил он назидательно. Двум его собеседникам даже стало как-то не по себе от металла, зазвеневшего в голосе священника. - И когда вы найдете в этом радость, то познаете истину.
        Снова в кабинете в табачном дыму повисла мрачная пауза. Мужчины думали каждый о своем. Соколов взял блокнот и быстро перелистал страницы, на которых делал последние записи. Хмыкнув, подытожил:
        - Ну что, господа? Выходит, пришли мы к выводу неутешительному.
        - Простите? - не понял Иван.
        - В нашем с вами городке появился убийца, который считает, что может карать от имени Бога простых людей за их ошибки.
        Отец Роман с сомнением покачал головой:
        - Мне кажется, вы торопитесь. Во-первых, не людей, а человека. Во-вторых, еще может быть, что эта записка не связана с убийством.
        - А еще - мы могли ее неправильно расшифровать! - вставил свое возражение журналист.
        - Ну да, может, это все сделано специально, чтобы запутать следствие, - нехотя кивнул майор. Он прекрасно осознавал, что его предположение излишне поспешное и глобальное, но чутье подсказывало, что оно недалеко от истины. - Вывод, конечно, рано делать, но я это пока считаю одной из основных версий.
        Миронов стукнул трубкой о край пепельницы, вытряхивая перегоревший табак:
        - Самая главная версия, видимо, все же политическое убийство. Или криминальные разборки.
        Снова закивал, соглашаясь, отец Роман:
        - Об этом даже дети говорят. И пальцами тычут в первых подозреваемых - наркоторговца и разбойника.
        Как бы подводя черту под беседой, майор Соколов вздохнул и с хлопком закрыл свой блокнот:
        - Совершенно верно. Так что завтра едем к Тагиру и Лосю.
        Глава 10
        Утреннее солнце через лобовое стекло протягивало свои розово-золотые руки в салон милицейской «Волги», любовно оглаживало приборную панель, играло звездочками на погонах сидящих внутри двоих мужчин, путалось в густых рыжих вихрах одного из них. Этого невысокого крепыша с пламенной шевелюрой все звали просто Вася, без чинов и регалий. Почему так повелось, Соколов пока был не в курсе, но что-то ему подсказывало, что свернутый набок Васин нос, красноречиво свидетельствующий о бурной молодости, имел к этому прямое отношение.
        - Товарищ майор, приехали, - отрапортовал Вася, выжимая тормоз. Однако выходить из машины не спешил. Помявшись с минуту под вопросительным взглядом начальника, добавил: - Но я сразу скажу, что Лосев, он, это… у него охрана там, он же депутат типа.
        Соколов вздохнул. Эту байку про то, что «Лось - депутат», он за последние сутки слышал уже раз двадцать, и она начинала его порядком утомлять. Понятно, что в маленьких городах к авторитетам относятся намного серьезнее, чем в Москве или Питере, но чтоб уж так переживать из-за этого… Майор пристально и многозначительно посмотрел на Васю:
        - Вася, ну какой депутат? А я - кто?
        Рыжий растерялся, однако все равно повторил, как заученную мантру:
        - У него же неприкосновенность.
        Святослав прикрыл глаза и еще раз вздохнул, стараясь сохранять спокойствие:
        - Вася, кто вам такую чепуху наплел? Неприкосновенность, блин.
        Невзирая на явное недовольство начальства, сержант тем не менее отступать не собирался. Похоже, он решил, что Соколов просто не понимает всей серьезности положения и ему надо разъяснить доходчиво:
        - Ну, у нас с ним потому никто и не связывался. Мало того, что неприкосновенность, у него еще и «крыша» там. - Он ткнул пальцем в потолок и округлил глаза, изо всех сил намекая на важность и силу этой самой «крыши». - Я-то знаю, ребята говорили. Пару раз сунулись, потом сами не рады были. Приехали оттуда, - палец снова взлетел к потолку «Волги», - всем по рогам надавали.
        Всю эту горячую тираду новый замначальника милиции города Медвежий выслушал, кивая, как китайский болванчик. Как говорится, чем тут поможешь? А когда Вася закончил, сокрушенно протянул:
        - Да-а, ребята. Здорово же вас тут запугали.
        И видя все такой же непонимающе-встревоженный взгляд собеседника, он попытался обнадежить и отвлечь:
        - Ничего, скоро все по-новому пойдет. Ты где служил?
        - Погранцом, - с заметной гордостью ответил Вася.
        - По рукопашке как у тебя? Нормально?
        Глаза Васи засветились от гордости и нетерпения:
        - Под вашу ответственность?
        - Ага.
        Тут уж сержант не стал сдерживаться, и широченная улыбка озарила его лицо яркой вспышкой. В солнечных лучах заиграли солнечные зайчики на золотых зубах. Оттопырив большой палец, Вася продемонстрировал, что с радостью поучаствует во всех начинаниях начальника, и вылез из машины. Соколов - за ним.
        Дом, в котором жил депутат Лосев, поражал размерами и основательностью. Большой особняк, облицованный гранитом, наподобие средневекового замка, возвышался в центре огромной, огороженной каменным забором территории. Из-за кованых ворот, служивших единственным входом, его было почти не видно. Аллею подъездной дороги с обеих сторон обрамляли высоченные каштаны. Перед воротами стоял домик охраны, больше напоминающий военный КПП.
        Соколов переступил порог пропускного пункта первым. Трое охранников в черных натовках, сидя за невысоким столом, на котором стояли несколько бутылок с минеральной водой и пластиковые стаканчики, играли в карты. Внешне караульные напоминали сидельцев со стажем - у каждого на руках отчетливо были видны следы от набитых в свое время «перстней», которые затем тщательно свели.
        Эту комнату от всего остального мира отделял серьезного вида турникет.
        - Опа, - усмехнулся один из охранников, заметив посетителей. Двое его товарищей немедленно встрепенулись. Все трое поднялись на ноги, многозначительно поправляя ремни с резиновыми дубинками.
        - Что-то хотели? - с напускной вежливостью поинтересовался один из охранников. У него было красное обветренное лицо, уголок рта оттягивал побелевший от времени шрам.
        - Да, хотел, - невозмутимо ответил Соколов. - Я новый замначальника УВД города, мне нужно пообщаться с Михаилом Валерьевичем Лосевым.
        Самый глазастый страж, тот, что первым увидел милиционеров, оперся о турникет и спросил без особого интереса:
        - Ордер есть?
        Судя по выражению его лица, ответ он знал и так, но выполнение «буквы протокола», похоже, доставляло ему удовольствие и подпитывало чувство собственной значимости.
        - Ордера нет, я…
        - Документы предъяви сначала, - бесцеремонно перебил красномордый. - А то знаем мы таких: купят форму на рынке, напялят, а потом в приличных домах ограбления происходят.
        - Мы-то этого не допустим, - со смехом поддержал коллегу первый охранник.
        Вася засопел и набычился, собираясь, похоже, рассказать хамоватым «секьюрити», как должны вести себя порядочные люди. Но Соколов жестом его остановил и достал удостоверение. Он продемонстрировал его охранникам, те с преувеличенным вниманием принялись рассматривать «корочки».
        - А я с кем разговариваю? - в свою очередь поинтересовался Святослав, сохраняя полнейшее спокойствие.
        - Мы сотрудники охраны ЧОП «Д’Артаньян», - вступил в беседу третий караульный - кряжистый детина с неаккуратным «ежиком».
        - Замечательно, - кивнул майор, а его рыжий спутник прыснул в кулак, чем заслужил три злобных взгляда одновременно. - Потрудитесь сообщить господину Лосеву, что я хочу с ним поговорить.
        Глазастый вахтенный переглянулся со своими и равнодушно процедил:
        - Господин Лосев занят. И с вами он говорить не будет. Надо вам - присылайте повестку.
        - Только не забывайте, что у Михал Валерича депутатская неприкосновенность, - добавил «ежик». А его краснолицый коллега, сделав движение рукой, будто что-то сметает с турникета, процедил:
        - И еще. Это частные владения, освободите помещение.
        Соколов оглядел эту колоритную троицу и спокойно заметил:
        - Статья 203 УК РФ: «Превышение полномочий служащими частных охранных или детективных служб». До пяти лет. Вы в курсе?
        - Я помощник депутата, у меня тоже неприкосновенность. Все… кто ты там?.. - Охранник вытянул вперед шею, и шрам от его губы растянулся еще больше, превращая лицо в театральную маску. - Майор? Свободен.
        «Глазастый» и «ежик» одобрительно заугукали, поддерживая напарника, а тот добавил:
        - Давай-давай, крути педали, пока не дали. Депутат о народе печется, а ты, блин, отвлекаешь.
        Чтобы подкрепить свою мысль действием, «глазастый» попытался ткнуть майора в грудь резиновой дубинкой. Но Святослав резко ее оттолкнул. Переводя основательно потяжелевший взгляд с одного «секьюрити» на другого, он отчеканил:
        - В общем так, граждане. До пяти лет и лишение лицензии за превышение полномочий. Готовы?
        Однако крепыши не собирались униматься. Красномордый снова заговорил, снимая дубинку с пояса:
        - Ты че, тупой, что ли, а? Тебе сказано: мы личная охрана депутата Лосева. Он депутат в Госдуме, в Москве, понял, нет?
        - Он за нас любому глотку порвет! - поддакнул «ежик».
        - Все, давай-давай!
        Дубинка «глазастого» снова попыталась дотянуться до груди Соколова, но тот сделал шаг назад и посмотрел на Васю. Сержант виновато развел руками, будто говоря, мол, я же предупреждал.
        - Заигрались вы, ребятки, - констатировал новый замначальника и тихо скомандовал рыжему: - Давай. Под мою ответственность.
        Василий будто только этих слов и ждал. Он широко улыбнулся, снял фуражку, передал майору и с хрустом сжал и разжал кулаки. Ростом он был чуть выше груди охранников, но в плечах казался шире раза в два.
        - Я вынужден задержать вас, - сообщил Соколов, чем вызвал громкий хохот трех луженых глоток.
        «Глазастый» перехватил дубинку поудобнее и помахал ею, будто приглашая милиционеров сделать первый шаг:
        - Попробуй-ка, мусорок.
        Однако его смех оборвался так же резко, как и начался. Вася одним прыжком сиганул через турникет и, не успев приземлиться, ударил ногой в грудь охранника. Тот выронил дубинку и, перелетев через стол, тяжело грохнулся на спину. «Ежик» собирался помочь товарищу, но в самый неподходящий момент его дубинка отказалась отсоединяться от пояса. Дергая перекрутившуюся петлю, он расширенными глазами проследил за пудовым кулаком Васи, который мастерским хуком жахнул «ежика» в основание челюсти. Тот отлетел на стулья, проехал по ним всем телом и сполз на пол.
        «Красномордый», видя, что происходит, начал выкрикивать нечленораздельные ругательства и попытался наотмашь двинуть бывшего погранца дубинкой по голове. Однако его маневр не увенчался успехом. Рыжие вихры неуловимым движением скользнули вниз и в сторону, после чего Вася подпрыгнул и дал лбом «красномордому» прямо в нос. Алая юшка моментально хлынула на грудь охранника, он недоуменно мазнул ее рукой и осел на пол без признаков сознания.
        Тем временем очухался «глазастый». С рычанием он поднялся на ноги, всем весом опираясь на стол, вытащил из ножен штык-нож и с громким ревом кинулся на Васю. Но и это нападение не удалось: сержант высоко подпрыгнул (при его росте такого высоченного прыжка невозможно было ожидать) и ударил нападающего коленом в подбородок. Сдерживаться он, похоже, не привык, потому что голова «глазастого» резко дернулась и он, подчиняясь полученному ускорению, выбил спиной окно и вылетел во двор.
        Вася мягко приземлился на полусогнутые ноги и пружинистым движением выпрямился во весь свой небольшой рост. Он оглядел помещение и, не обнаружив источников опасности, подошел к Соколову за своей фуражкой.
        - Отлично! - не скрывая восхищения, сказал майор. - Какое у тебя боевое прозвище-то было?
        - Мячик, - смущенно улыбнулся в ответ сержант. Но за смущением явно читалось удовольствие, что начальник увидел и оценил его умение.
        - Ну, благодарю за службу. - Святослав хлопнул подчиненного по плечу. - Жди премию к десятому числу. А сейчас свяжись с нашими, пусть подъедут, заберут их.
        Лицо бывшего погранца расцвело неподдельным восторгом. Он приладил фуражку и козырнул:
        - Слушаюсь!
        Пока Вася поправлял форму, Соколов перемахнул через турникет и пошел в сторону депутатского особняка.
        - Товарищ майор, - окликнул его бдительный сержант, - вы там поосторожнее! У него же там как у барина: собак свора и медведь на цепи!
        - Ничего. Ша, Маша, я - Дубровский.
        Рыжий рассмеялся нехитрой шутке (про то, как литературный Дубровский расправился с мишкой, он, наверное, давно позабыл) и, весело насвистывая, принялся связывать все еще неподвижных охранников.
        Глава 11
        Подойдя к дому Лосева, Святослав не мог не восхититься искусством ландшафтного дизайнера. Как оказалось, деревья скрывали от взглядов посторонних наблюдателей большую часть прилегающей к особняку территории. А между тем здесь было на что посмотреть.
        Слева от массивного крыльца раскинулся уютный японский садик с прудом, каменным мостиком, замшелыми камнями и скамеечками из темного дерева. Даже маленькую беседку-пагоду поставить не забыли.
        Перед самим крыльцом красовался мраморный фонтан. Морские драконы изгибали свои чешуйчатые шеи и влекли колесницу с обнаженной воительницей, сжимающей в руке длинное копье. Статуя была выполнена с большим мастерством: глядя на нее, возникало ощущение, что еще миг - и прекрасная амазонка повернет голову, посмотрит на непрошеного гостя и метнет свое грозное оружие. Изо ртов драконов и рыб, расположенных у подножия колесницы, лились струи воды. Смотрелось все это очень красиво.
        Майор несколько раз кивнул, дивясь неожиданному произведению искусства, и повернул голову направо. Там картина была совершенно другой. Более будничной, если можно так выразиться. В правой части сада находился бассейн с подогревом и подсветкой. На выложенных цветной плиткой «берегах» стояли зонтики, шезлонги и столики для коктейлей. Смотрелось все дорого-богато и производило определенное впечатление. Н-да, в средствах многоуважаемый депутат Госдумы, похоже, не скупился.
        Не успел Соколов подумать об этом и поставить ногу на первую ступеньку лестницы, как дверь сама распахнулась, и на крыльцо выскочил высокий, сильно располневший мужчина лет пятидесяти. Его коротко стриженные волосы обильно покрывала седина, а на лице застыла досада, смешанная с сожалением.
        - Здравствуйте, Святослав Иванович, - пробасил незнакомец, разводя руками в жесте покаяния. - Вы уж извините моих оболтусов…
        «Лось, - узнал мужчину майор, припоминая фотографии, которые ему показывал в управлении капитан Семичастный. - Смотри-ка, собственной персоной встречать вышел».
        - Что, камера зафиксировала? - усмехнулся Святослав. - Это хорошо, в суде пригодится.
        Физиономия депутата стала еще кислее.
        - Святослав Иванович, ну какой суд? Ну, ребята перестарались, давайте уладим все по-мирному. Только в рамках закона, разумеется.
        - В рамках закона?
        - Исключительно.
        Лосев сделал широкий жест, будто предлагая оценить все свои владения, и залился соловьем:
        - Давайте погуляем по саду. Я вам своих собак покажу, мишку покормим. Хотите - в казармы зайдем, где ребята живут. В тир - постреляем из оружия хорошего.
        - Зарегистрированного?
        - Исключительно.
        - А собаки какие у вас? - с преувеличенной заинтересованностью спросил Соколов.
        - А у меня питомник! - голосом радушного помещика ответил хозяин. Его лицо немного разгладилось, и он стал перечислять, надеясь не то отвлечь, не то впечатлить гостя:
        - И охотничьи есть, и служебные. Декоративных только не держу. Я, кстати, давно хотел предложить вашим кинологам моих собак племенных - овчарок немецких и ротвейлеров. Они злые уже, надрессированные, и выборку делают, и на «дрессочку» ходят…
        Майор слушал и участливо кивал, будто целиком погруженный в увлекательный рассказ собеседника. Когда же тот сделал паузу, Святослав с не меньшей заинтересованностью осведомился:
        - Андрея Вадимовича кто убил?
        Лосев вздрогнул, но ответил, не раздумывая:
        - Тагир.
        - Откуда знаешь?
        - Знаю. Человечек один знает.
        Они долгую минуту смотрели друг другу в глаза. Депутат не выдержал первым и потупился.
        - В общем, так, Лосев, - констатировал Соколов, доставая из кармана пачку сигарет и неторопливо закуривая. - Бандюков ваших мы примем. И накажем, тут уж вы не обессудьте. Возможно, не так сурово, как они этого заслуживают. А сейчас - идем, посмотрим собачек. Я люблю собак.
        Толстяк засуетился, будто шестерка-малолетка:
        - Идемте, идемте. Покушать мо…
        - Не надо.
        - А пару собак - сучек немецких овчарок - мы давайте оформим как матпомощь.
        Майор посмотрел на депутата красноречиво - поток слов моментально иссяк.
        Михаил Валерьевич повел замначальника по территории своей усадьбы. А посмотреть там действительно было на что. Даже про медведя не соврал - бурый сидел на цепи и лениво валял по земле здоровенный шмат мяса. Когда к его вольеру подошли посетители, он поднял голову и протяжно рыкнул: чего, мол, уставились?
        - Тагир этот весь город наш на наркоту посадил, - рассказывал по дороге депутат. - Азиаты ему везут, цыгане барыжат, а все остальные дурманятся. Я, конечно, понимаю, бизнес… Но ведь должны же быть и нормы какие-то… А уж детям в школах траву толкать! Я считаю, это вообще беспредел. А что тут сделаешь?
        - Ну, вы-то его укоряли, конечно? - с нарочитой серьезностью полюбопытствовал Соколов. Но, Лосев, похоже, иронии не заметил или предпочел ее проигнорировать. Он активно закивал и подтвердил:
        - Укорял, конечно. По-простому, по-пацански. Как только тут все начиналось - ну, давненько еще, - мы, конечно, конфликтовали. Время такое было, помните?
        Собачий питомник у депутата тоже был загляденье. Все вычищено, ухожено. Животные в клетках выглядели сытыми и полными сил. Служители питомника уважительно кивали хозяину и его гостю. Как тут не порадоваться и не умилиться?
        - Ага, - согласился Святослав, рассматривая мордатого ротвейлера, утробно урчащего из-за решетки. - Неинтеллигентное время.
        - Точно. Но у Тагира тоже стволы имеются. Азия чистая. Абсолютно неинтеллигентно. Все эти бошки отрубленные, кишки вываленные. Противно вспоминать. Ребятишек моих много положил… У меня, вообще, семейных мало, но все же есть. Вот эти звери косорылые родителей их порешили, детишек. Ужас. Ну, после этого мы договорились друг друга не замечать. Ни мир, ни война как бы. Бизнес у нас не пересекается. Так и живем потихоньку. По правде говоря, ими ваше ведомство должно заниматься. Или власти.
        - Так вы же депутат. Тоже власть, получается, - заметил Соколов и остановился. Они как раз завернули за угол питомника, и перед майором открылась впечатляющая картина: аккуратно постриженное поле, на котором разместились площадка для спаррингов и небольшая полоса препятствий. А неподалеку возвышалось двухэтажное здание, подозрительно похожее на казарму. На площадке тренировались бритые крепкие парни. Даже издалека они сильно напоминали тех, с КПП.
        - Смешно даже говорить, товарищ майор, - как ни в чем не бывало продолжал Михаил Валерьевич. - Власть. Что я один сделаю, если все против? Тагир этот всех купил, кого только можно. Там чуть что, сразу вой поднимают, дескать, несчастных мигрантов притесняют. У него же… как там?.. центр этнических меньшинств. А это меньшинство всему большинству глаза на задницу завернуло.
        - А как же так вышло-то?
        - Как вышло? А я расскажу. Вот представьте себе: маленький город, скукота, делать нечего. Весь молодняк по дворам сидит - тупит. И тут в один из дворов заявляется цыганенок. Предлагает пыхнуть. На дурняк и уксус сладкий, чего бы и не пыхнуть? Пыхнули день-другой-третий. Потом уже цыган начал бабки помаленьку с дворовых собирать. Потом кое-что потяжелее припер. Нюхнули пару раз, и тоже деньги понадобились. Ну, тут уже у кого не хватило, натурой, так сказать, расплатился - золотишком родительским, плеером, шмотками. Через некоторое время у дворовых уже ломка, а цыган пропал как назло. Стали искать. Кто-то добренький нашел концы, начал оптом брать, своим барыжить. А дальше уже до всех дошло, что колоться дешевле, чем нюхать, и вставляет больше. Не прошло и пары месяцев, во дворе половина пацанвы - законченные наркоши. Денег нет, взять негде. И пошли малолетки бомбить соседские квартиры, машины да ларьки. А как осень пришла - школьная пора, - так новая мода по всем учебкам расползлась. Кирдык. Через полгода уже большая часть детишек на системе сидит - не спрыгнешь.
        Соколов слушал очень внимательно, а когда депутат замолчал, негромко спросил, не отрывая взгляда от машущих кулаками на тренировочной площадке «охранников»:
        - А милиция?
        Лосев пожал плечами, будто ответ на вопрос был очевиден:
        - Кого купили, кого напугали. Ваши-то все семейные, да и люди нормальные. Кому охота за медальку-то башкой рисковать? Остальным Сковородько не давал их закрывать. Короче, сейчас все вроде устаканилось. Все старые нарколыги уже сдохли. Молодые на подходе - доходят уже. Кто на хмуром сидит, уже, считай, не жильцы. За чек мать родную прирежут, не говоря уж о губернаторе. Это типа элита наркоманская. Потом ушлепки всякие - эти на ханке сидят. Ну а школьники - на траве, кто постарше - на кислоте. Вот так. Скоро не будет у нас молодых, все сдохнут. И как с этим бороться, неведомо. Может, хоть вы порядок на ведете.
        - Будем наводить, - согласился майор и посмотрел на собеседника, чтобы удостовериться, что тот его услышал и понял. - А Тагира этого я к себе уже пригласил. Посмотрим, что он мне напоет.
        - Да сажать его надо! - взвился народный избранник. - За ним уже столько смертей, аж страшно становится!
        - А за вами?
        - В смысле?
        - В самом прямом. За вами сколько смертей?
        Глаза у Лосева округлились, лицо побледнело, будто его так несправедливо, так ужасно обвинили, что просто никаких сил терпеть это нет. Он демонстративно сложил три перста щепотью и перекрестился, с силой впечатывая в себя священный знак:
        - Вот вам крест - никогда греха этого на душу не брал.
        Соколов посмотрел долгим взглядом на тренирующихся «охранников».
        - А вымогательство? Рэкет? Бандитизм, разбой, вооруженные формирования - это как? Не грех?
        Михаил Валерьевич провел рукой по стриженым волосам и покачал головой, всем видом выражая разочарование.
        - Вот так вы, значит… я-то думал - мы с вами поладим…
        Брови Святослава приподнялись:
        - Ладить с вами я не собирался.
        - Ну тогда так скажу, - кивнул Лось. - У меня депутатская неприкосновенность. Люди мои - помощники депутата на общественных началах, ЧОП мой легально осуществляет охранную деятельность. А про Тагира - сами ищите. Раз умные такие.
        - Найдем. Обязательно найдем. - Святослав кивнул несколько раз и направился в сторону ворот. - До свидания, Лосев.
        Тот, не сказав в ответ ни слова, развернулся и зашагал в противоположную сторону. С каждым шагом его каблуки все глубже погружались в мелкую щебенку, которой была посыпана дорожка. Результатом разговора Лось определенно остался недоволен.
        Глава 12
        - Мамой клянусь! Мамой клянусь! - громогласно увещевал мужчина лет сорока пяти и зыркал по сторонам слегка раскосыми глазами.
        Майор морщился от этого ультразвука и в конце концов не выдержал - приоткрыл окно, достал сигареты и закурил. В кабинете больше никого не было, но Святослав знал, что с той стороны двери его кабинета дежурят двое сержантов. На всякий случай.
        - Багиров, очень трогательно, - прервал он, выпуская струю дыма, театральные причитания Тагира. - Побожитесь еще. Давайте без этой патетики. Голые факты. 24 октября. 25-е и 23-е - тоже.
        Тагир мелко закивал и начал что-то подсчитывать на пальцах. «Вот же не дурак ты ваньку валять», - подумал про себя Соколов. Вызванный на дознание «глава среднеазиатской общины» с самого начала вел себя как юродивый на паперти. Даже акцент, с которым он говорил, был каким-то нарочитым и ненатуральным.
        - Ну, я дома был, - наконец ответил Тагир, закончив подсчеты. - Все подтвердят. 24 октября у меня как раз… у нас то есть, было собрание межобщинное. Все пришли. У меня все ходят всегда. Отмечаются. Все до одного были.
        - Списки. Все списки с адресами и телефонами.
        - Это зачем?
        - Как зачем? Всех их допросим на предмет алиби. Где были, не причастны ли к убийствам?
        Лицо Багирова скукожилось, губы поджались, будто он из последних сил держится, чтоб не расплакаться. Даже глаза подозрительно заблестели - еще чуть-чуть и польются горючие слезы праведной обиды и негодования.
        - Вот так, значит, получается, - обличающим взором уставился он на милиционера. - Если нерусский, значит, сразу убийца?
        Невеселая улыбка скривила губы Святослава. Он раздавил в пепельнице окурок и сложил руки перед собой на столе.
        - О, это песня новая. Давайте продолжайте, продолжайте.
        - И продолжу! - с вызовом парировал Тагир, при этом его акцент с каждым словом становился все менее заметным. - Мы-то думали, что страшные времена фашизма давно позади! И сейчас как страшно слышать, что представители власти не гнушаются использовать незаконные методы! Которые, как мы полагали, давно остались в кровавых застенках НКВД!
        Соколов зааплодировал, изобразив на лице крайнее восхищение:
        - Хорошо!
        Но аплодисменты резко оборвались, а голос майора вдруг стал неприятно проникновенным:
        - Доносов много уже написали?
        - Каких доносов?
        - Как каких? Обыкновенных. На сотрудников милиции, которые, опьяненные идеями ксенофобии, незаконно придираются к членам вашей общины и даже доходят до того, что фабрикуют уголовные дела, выбивают из членов общины признания и подбрасывают наркотики при задержании! Да? Я запомнил даже. Слог, так сказать.
        На физиономии Багирова отразилась такая обширная гамма чувств, что милиционеру снова захотелось ему похлопать. Здесь было и искреннее негодование, и растерянность, и покорность судьбе, и пламя революционной борьбы - в общем, стань глава общины актером, Хабенскому бы сделалось стыдно за свою бездарность.
        - Я, товарищ майор, - начал «артист» с придыханием, - даже как-то не понимаю, о чем вы говорите. О нарушениях законности если, то - да. За вашими сотрудниками такое иногда водится. Но ведь и мы… Мы просто иногда указываем на недостатки. И приятно, что к нам, простым гостям России, прислушиваются. Наконец-то и к нам стали поворачиваться лицом.
        Святослав слушал полные трогательной искренности речи подозреваемого и понимающе кивал. А когда поток красноречия наконец иссяк, он попытался вернуть беседу в адекватное русло:
        - Ну, ладно. Давайте теперь по существу поговорим. Как взрослые разумные люди.
        - О, а вот это я люблю, - встрепенулся Тагир, и в его глазах блеснул огонек понимания. - Люблю, когда по-нашему говорят, по-серьезному. Предшественник-то ваш, Поляков, не понимал, что жизнь поменялась уже. Так он и жил, как в РСФСР своем. А все уже, все по-другому.
        - Это точно.
        Багиров вытащил из-под стола объемистую спортивную сумку, майор незаметно положил руку на тревожную кнопку под столешницей. Если что, пара милиционеров ворвется в кабинет через секунду. А там и оперативники подоспеют. Впрочем, судя по выражению лица Багирова, воевать он не собирался. Наоборот, его скуластую физиономию будто елеем помазали - она прямо светилась готовностью установить добрососедские отношения.
        Взвизгнула «молния». Руки с узловатыми пальцами отогнули края ткани, чтобы продемонстрировать содержимое во всей красе. А содержимого было изрядно. В сумке оказалось два отделения - побольше и поменьше, - и оба до краев были набиты пачками рублей. Аккуратными, перевязанными банковской лентой. Одно загляденье, в общем.
        Соколов внимательно посмотрел на деньги, а затем на улыбающегося во все зубы Тагира. Тот понял этот взгляд по-своему и разыграл целую пантомиму. Сначала показал на маленькую секцию и обвел руками стены управления милиции. Затем ткнул в большое отделение и в Святослава. Пояснения для всего этого представления не требовались. «Деньгами из меньшего кармана можно поделиться с нужными подчиненными. А из большого - забрать себе». Удостоверившись, что майор все понял, глава национальной общины закрыл сумку и небрежно отправил ее в угол кабинета.
        После этого он поудобнее расположился на стуле для посетителей и зашептал заговорщицким тоном, перегнувшись через письменный стол - поближе к своему визави:
        - Мы ведь люди тоже, это самое, простые. Закон так-то особенно не нарушаем. У школ, у ПТУ там - ни-ни. А то, что люди как бы сами уже, так они ведь и без нас - того. Так что все по-честному. Мы от слабых людей город очищаем. А сильными, наоборот, заселяем. Людей-то местные не рожают. А наши - рожают. И работают. Денежки домой приносят. По пятеро рожают. А местным только бы закумариться. Все по закону природы.
        Узкая ладонь, не испорченная следами тяжелой работы, многозначительно указала на сумку. Соколов проследил за ней и подтвердил ничего не выражающим голосом:
        - Да.
        Багиров просиял пуще прежнего. Только что обниматься не кинулся.
        - Рад видеть современного человека. Мы ведь друг друга понимаем. Это Лось этот, уркаган. Что он там? Собак этих своих обосранных вам предлагал? В баню свою звал в пятницу со Сковородкой бухать да по бабам? Можете и не отвечать, я и так все знаю. Он скучный. Он начальство не любит, не уважает. Зверь он. Не человек - зверь.
        - А Андрея Вадимыча кто убил? - в тон разглагольствованиям Багирова поинтересовался Святослав.
        - А?
        - Ты слышал.
        - Да Лось и убил, кто же еще? - Тагир пожал плечами и откинулся на спинку стула, будто поясняя такие очевидные вещи, которые всем вокруг известны, и только один майор о них не знает. Но оно и неудивительно - он же приезжий.
        - Еще спрашиваете «кто»? Да Лось убил-то, Лось. Бандюки его. Он же, Лось, тут что держит? Во-первых, все ларьки и магазины крышует. Кроме моих. Мои-то сразу ему показали, что закон нужно уважать, правильно? Потом, на трассах стоят. Уже вроде нигде такого не осталось, только тут, да? Дальняков грабит, да? - Тагир стал загибать пальцы. - Автобусы рейсовые - все снимает с пассажиров, даже сережки у женщин. Игровые салоны, казино наше - это все его. Потом, что он, в этого играет - в дона мафии. Кто с зоны - а тут зона-то неподалеку - откинулся, он же своих чапаевцев подсылает. Босяк только вышел, а тут - раз! - его встречают. Что, мол, друг? Прям по имени. Они же все уже знают. Есть куда идти? Тот: не знаю. А пошли к нам работать. Дела делать. Ну, самые разбойники и идут к нему.
        - А к вам кто идет?
        - Ко мне?
        Багиров округлил от удивления глаза. Ни дать ни взять - чистейшей души человек, благодетель сирых и убогих.
        - Простые люди, разных национальностей. Русских тоже полно, кстати. Кто работы не боится. Я же человек простой, доверчивый. Сам из работяг, и родители - декхане. Я все сразу устраиваю. Кого куда. Кого маляром, кого штукатуром. Мои-то работу любят. Не то что местные. Они только менеджерами хотят. Чтоб не делать ничего. Или в охране вон, как у Лося. Или вот случай недавно был. Вы у Лосева как-нибудь про семью учителей спросите. Я и фамилию вам скажу - Синицыны.
        - Так. А что это за учителя?
        - О, Тагир вам расскажет! Тагир врать не будет. Это ваши губошлепики, уж извините, ничего не знают. А я расскажу.
        Руководитель среднеазиатской общины устроился поудобнее и заговорил негромко, будто поверяя неведомую тайну. Акцент у него пропал совершенно, будто и не было никогда, зато взгляд стал липким и неприятным, словно он себе все подробности рассказа своего визуализировал и ждал, что его слушатель будет делать то же самое.
        - Приехали сюда год назад молодые ребятишки - семейная пара. Да? Только после института педагогического оба. Он физрук молодой, она по рисованию. В школе у нас места были вакантные - они прознали как-то и приехали. А дело было в мае еще, то есть им надо было сентября дождаться, чтоб на работу выйти. Снимали домик у бабки какой-то, а парнишка-то на машине был, на «шахе» старенькой. И вот поехали они с женой на речку, а там кортеж Лосева. Лосевские по встречке поперли, ну и врезались. И «шаха» эта разбилась сильно, а «мерс» лосевский - вообще вдребезги. Ну, ребята вышли, а те сразу - прыг на них. Парня тут же в кровь порвали. Ну, все, типа ты нам машину новую разбил - должен квартиру. А они говорят: какая квартира? Нет у нас квартиры никакой. Парнишка еще говорит: ну, я ничего, работящий. Отработаю типа. А сам, дурачок еще, понятия-то их не знает воровские. Они ему: ну, отработаешь с женой вместе. Та, дуреха, и согласилась: мол, и я отработаю. Ну и все. Слово не воробей. Взяли их и притащили в подвал к Лосю. Прямо за медведем. Заперли, догола раздели. Вкололи что-то. И что уж только там с ними ни
делали! И его, и ее как только ни трахали! И что только ни делали! Даже из других городов извращенцы приезжали! И плеткой их хлестали, и на камеру записывали, и кассеты продавали потом! И зэкам, кто откинулся, их подкладывали, и все под наркотой.
        Соколов ловил каждое слово, делал пометки в блокноте, стараясь ничего не пропустить, и одновременно внимательно следил за рассказчиком. Щеки у Тагира покрылись лихорадочным румянцем, губы непроизвольно сложились в улыбку. Он будто опять видел и переживал все, о чем говорил. И переживания эти были ему явно приятны.
        - А сейчас они где? - прервал красочное повествование Святослав.
        - В подвале, там же и есть. Дают им есть комбикорм какой-то, из шланга поливают, колют каждый день. И трахают каждый день. Они уже даже хуже животных стали… Кости торчат, раньше-то симпатичные оба были, сейчас синие все, в синяках…
        - А вы-то это откуда знаете?
        Багиров кашлянул нервно и постарался придать своему лицу недоуменно-невинное выражение. Но вышло на удивление плохо. Майор не спускал с него пристального взгляда и буквально ощущал, как собеседник внутренне извивается ужом на сковородке.
        - Да так, люди говорили… я ж это…
        Все еще сверля Тагира глазами, Соколов медленно кивнул и отчеканил:
        - Идите, Багиров.
        Тот поджал губы, встал и пошел к выходу. Однако на полпути в спину его хлестнул холодный голос:
        - И сумку вашу заберите.
        Защитник национальных свобод повернулся, посмотрел долгим взглядом на милиционера и, оценив, что тот говорит абсолютно серьезно, медленно прошаркал в угол.
        - Я-то думал, что все у нас получится с вами, - посетовал он. И с последней надеждой во взгляде протянул Святославу руку, на которой, как на крючке, повисла злосчастная сумка с деньгами. - Может, сумочку-то…
        Соколов ему приветливо улыбнулся и с самой доброжелательной искренностью в голосе произнес:
        - Получится, обязательно получится. Лет на двадцать с конфискацией.
        Он все еще продолжал улыбаться, когда за Багировым с громким стуком захлопнулась дверь.
        Глава 13
        Соколов провел рукой по своим коротким, стриженным почти под ноль волосам и с сожалением посмотрел на пачку сигарет. Она лежала прямо перед ним, закурить хотелось ужасно… но нельзя. В кабинете майора сейчас собралось довольно много людей, и если каждый закурит, тут можно будет топор вешать. Да к тому же у кого-то из подчиненных астма. У кого именно, Святослав не запомнил - слишком много информации запихнули ему в голову в последние дни. Но раз есть такой человек, нечего ему дополнительно жизнь портить.
        Милиционеры рассаживались за столом для совещаний, тихо переговаривались, поглядывали на нового замначальника с любопытством - те, которым с ним еще не доводилось близко столкнуться. В помещении чувствовались некоторое напряжение и растерянность. Соколов отчетливо понимал, что оперативники нервничают. Нужно было это пресечь в зародыше, а то нормальной работы не будет. Ну, ничего, сейчас обсудим дела, познакомимся получше, и, дай бог, это напряжение мало-помалу спадет.
        В общем-то, оно и понятно. Был себе спокойный городок Медвежий в сибирской глуши, жил не тужил. И тут вдруг повальная наркомания, бандитские разборки, новый замначальника милиции «из большого города», да еще и мэра убили среди бела дня прямо на пороге дома. Такие перипетии кого хочешь заставят занервничать.
        Все уже расселись, и только Раткин, покачиваясь всем своим тощим телом, все еще что-то шепотом обсуждал со старшим лейтенантом, поглаживая вислые усы и озабоченно хмурясь. Однако, ощутив нетерпеливый взгляд начальника, капитан кашлянул и быстро сел за стол.
        Майору передали бумаги по делу. Сверху лежала схема места преступления. Внимательно ее рассмотрев, Соколов начал собрание:
        - Итак, товарищи офицеры, благословясь, приступим. На повестке дня убийство Андрея Вадимовича Меженина. Опрос соседей?
        Он окинул присутствующих взглядом, ища ответственного.
        - Старший лейтенант Мережко доложит, - отрапортовал Раткин.
        Поднялся тот самый старлей, с которым капитан говорил перед летучкой. На вид ему было лет двадцать пять, щеки румяные, как у девушки, большие голубые глаза казались совсем детскими. Видимо, зеленый еще, но, похоже, к делу относится со всем положенным рвением. Майор кивнул ободряюще, и Мережко начал рапорт.
        - Ну, все соседи были опрошены, - чуть сбивчиво произнес он. - Убийство было совершено приблизительно в шесть утра, почти все спали.
        - Что значит «почти»?
        - Двое жильцов показали, что видели убийцу из окна. К сожалению, из-за этого, ну, что из окна глядели, нельзя никак идентифицировать личность преступника.
        Святослав приподнял брови. Не такие там высокие этажи, чтобы нельзя было человека в окно рассмотреть. Странно.
        - Почему?
        - Сверху невозможно определить рост убийцы. И кроме того, убийца был… э-э… - Старший лейтенант замялся, будто не решаясь сообщить что-то, что ему самому кажется глупостью. Но под суровым взглядом начальника и коллег наконец-то закончил: - …в белом балахоне. Видели только… белое пятно.
        - В смысле «в балахоне»? - не понял Святослав. - В толстовке с капюшоном?
        - Нет. - Голос Мережко звучал не слишком уверенно, но сдаваться он, похоже, не собирался. - В настоящем балахоне, как привидение. - Докладчик изобразил руками, как с плеч спадает ткань до пола, а голову закрывает капюшон. - Все было закрыто, как плащ-палаткой, только белой.
        В кабинете загудели голоса - оперативники хотели сразу же обсудить эту странную новость, но Соколов сделал знак, и снова наступила тишина.
        Видя, что начальник относится к его словам серьезно, молодой милиционер воспрял духом, и дальше доклад зазвучал более уверенно:
        - Тем не менее нами установлено по характеру ударов, что человек этот высокого роста - не менее метр девяносто, - в меру крепкий, правша. Удары нанесены дробящим оружием, предположительно бейсбольной битой - нашли кусочки дерева, - которую он потом забрал с собой.
        - Подробности?
        - Андрей Вадимович, как установлено, выходил из дома приблизительно в одно и то же время - рано утром, еще затемно. Так что спрятаться за гаражами и подождать его было просто. Нами обнаружено вытоптанное в снегу пространство… - Мережко показал на документы по делу, - …там на схеме отмечено. Убийца дождался Андрея Вадимовича, подошел к нему со спины, нанес пять ударов дубинкой и удалился тем же путем. Дубинку взял с собой, видимо, во что-то ее завернул - капель крови не обнаружено. Собака след потеряла, видимо, преступника подобрала машина.
        Старший лейтенант закончил доклад и сел на место. Соколов минуту подумал, раскладывая по полочкам полученную информацию, и остался не слишком доволен.
        - Участковый что показал?
        - Участковый там - человек уважаемый, - взял слово Раткин. Говорил он без вдохновения, поминутно оглаживая свои усы, а делал это капитан, как заметил Святослав, только когда был не в своей тарелке. Так что многого ждать не следовало. - Андрей Никитич Твердохлебов. Пять лет до пенсии. Переживает очень. Ничего важного не показал. Никаких зацепок.
        - Ничего, короче, - вздохнул майор - чего-то подобного он и ожидал. - Что показали допросы Лосева и Тагирова?
        Раткин скривился, давая понять, что и здесь успехов не наблюдается.
        - Оба в полной несознанке. Разумеется, предоставлено железное алиби. Лось был в клубе «Алмаз». Его там много народу видело, подтверждается. Тагиров проводил собрание своего землячества на территории своего дома. Подтвердили 50 человек. Это может быть и липа, но, скорее всего, что-то было на самом деле.
        - Ну, понятно, что они сами не пойдут с битой. Людей их допросили?
        - Так точно, - отрапортовал Мережко и собрался было встать, но Соколов ему показал жестом, мол, сиди. Парень кашлянул от смущения и закончил: - Тридцать семь допросов.
        - У них круговая порука у всех, - кисло дополнил Раткин. - Тагировские показали, что все как один были на собрании землячества. Лосевские - на территории особняка, где база их ЧОПа находится.
        Соколов покивал, обдумывая ситуацию. Да, расследование будет складываться труднее, чем он ожидал. Местная мафия так глубоко корни пустила, что докопаться до них будет ох как не просто. Ну, с другой стороны, не просто же так его прислали в Медвежий. Что ж, покопаем, товарищи преступники, и посмотрим, у кого первого зубы обломаются.
        - Агентура что говорит?
        Раткин пожал плечами и в который уже раз за сегодняшнее собрание пригладил усы:
        - Агентура ничего конкретного не говорит. В основном, что убийство - политическое и что виновны, скорее всего, Лосев или Тагиров. С нами связались от епархии: по храмам на проповедях говорили, что, если кто знает про убийство, пусть сообщат в милицию.
        Брови Святослава поползли вверх. Он пока еще никак не мог привыкнуть к тому, что церковь в местном сообществе играет куда большую роль, чем в другом месте. Шрамы на лице майора, будто подыгрывая хозяину, тоже, казалось, приняли удивленное выражение.
        - Хм, и это что, работает?
        - Работает, - без тени сомнения кивнул капитан. - Как раз после этого соседи и рассказали про балахон. А так - молчали. Но, увы, больше ничего.
        - Так. С этим ясно, - подвел итог Святослав, перебирая лежащие перед ним документы. В принципе в рапортах было написано то же самое. Информации - кот наплакал. Да и та вызывает большие сомнения. - Надо по всем версиям работать. Тем более очень уж не вяжется с заказным убийством записка с цитатой из Библии, вот в чем дело. Другая у киллеров эстетика. Так что давайте дальше. Алкоголики. Психи, рецидивисты. Кто на учете состоит в психдиспансере? Наркодиспансере? Тут, кстати, с учетом записки, может это в основную версию превратиться. И с учетом балахона.
        - Работа завершена, - сказал Семичастный без энтузиазма. - Допрошено сто семь человек. По психам - полный ноль. У нас их немного, а буйных нет совсем. Так, милые люди, состоящие на учете. Серьезные больные содержатся в лечебнице под строгим надзором. С рецидивистами дело посерьезнее, но опасных по тяжким преступлениям у нас тоже немного. Все допрошены. У шестерых алиби есть, у троих нет. Взяли подписку о невыезде. Только это, скорее всего, гиблый номер - им это ни к чему.
        Тут уже тяжелый вздох вырвался не только у Соколова, но и у всех остальных милиционеров. Мистика какая-то прямо с этим убийством - куда ни кинь, всюду клин.
        - Прочие рецидивисты? - решил уточнить майор, но без надежды на что-то стоящее.
        - Работаем, - буркнул Семичастный. - Пока тоже нет зацепок. По наркоманам - дело серьезнее, у нас их в последнее время много появилось. Но в основном люди жалкие, деградирующие и на убийство неспособные. То есть не в основном даже, а все такие.
        Святослав непроизвольно потянулся к своим шрамам, но на полпути осознал это непроизвольное движение и опустил руку.
        - Ох, товарищи офицеры, - невесело произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. В памяти некстати всплыли детали его прошлого расследования, а затем дикая боль от пули снайпера. Соколов поморщился. Лицо его стало мрачным. - Это только начало. Будут и убийства, будут и зверства. Уж поверьте мне, бывшему жителю мегаполиса. Сразу нужно гадину раздавить, а то потом разрастется - и сама всех пожрет.
        - Да не давится эта гадина! - излишне горячо воскликнул Раткин и, смутившись собственного порыва, тут же понизил голос: - Никак не давится.
        Остальные закивали, поддерживая это невеселое мнение. Атмосфера в кабинете замначальника УВД стала совсем безрадостной. Соколов понял, что надо как-то поднимать боевой дух подчиненных, а то не ровен час они совсем руки опустят. В конце концов, надежда у них еще есть. Надо работать.
        - Ладно, давайте к делу, - нарушил он тягостное молчание. - Если это заказное политическое убийство, то очень велик шанс висяка. Если это что-то другое, то шанс найти убийцу есть и он очень велик. Давайте дальше. Родственники, сослуживцы, друзья?
        Снова ответил капитан Семичастный:
        - Опросили всех, кого можно. Врагов не было. Отмечены неприязненные отношения с замглавой администрации Сковородько… - На секунду он замешкался, а затем закончил с досадой: - Ну, теперь он глава уже.
        - А это значения не имеет, - спокойно возразил Святослав. - Глава - не глава, виновен - будет отвечать.
        - Это вы опрометчиво, товарищ майор, - возразил Раткин, хмурясь. Из-за этого ранние морщины на лице сорокалетнего опера прорезались глубже и сделали его старше лет на десять. - У нас ведь Сибирь! Городской глава тут - царь и бог! Да и подозрения подозрениями, но ничего больше. Он вообще из города на неделю уезжал.
        - Контакты у него были с криминальными группировками?
        Тут кабинет наполнился невеселым смехом.
        - Еще какие! - констатировал Семичастный, откашлявшись. - С Лосевым он каждый день в клубе этом лосевском отрывается, в «Алмазе», или в сауне по пятницам. Ну и от Тагирова подношения получает, это тоже вне сомнения. Потому мы никак наркопритон тагировский закрыть не можем - Сковородько на нас давит постоянно, говорит, что это дискриминация, что мы хотим этот этноцентр уничтожить, и все такое прочее.
        Выступление коллеги подхватил Раткин:
        - И Андрея Вадимыча он убедил, что не надо этого делать. Что не толерантно это! Вот как! Теперь даже, если что и найдем, все равно его свалить не удастся.
        Все закивали с кислыми минами, но тут же перестали, когда майор обвел их суровым взглядом. Сдаваться он не собирался.
        - Свалим, - уверенно заявил Соколов. - Свалим, ребятушки. Только найдите. Я уверен, что если это заказуха, то свалим так, что пыль до Москвы долетит.
        Он снова обвел свою команду взглядом, стараясь передать им хоть малую толику своей решимости. Некоторые кивнули в ответ. Некоторые - нет. Но все-таки безнадега из глаз милиционеров понемногу уходила. Это хорошо.
        Святослав с нажимом повторил:
        - Только найдите. Агентуру подключите. Опросите всех участковых по поводу залетных. Особенно рецидивистов. Для такого убийства особой квалификации не нужно. Найдем, ребята. В первую очередь давайте все-таки на основной версии остановимся. Все про людей Лосева и Тагирова. Все: где были, что делали, что думали.
        - Сковородько препятствует расследованию, - сказал Раткин, все еще сидящий мрачнее тучи. - Лосев - депутат, Тагиров - нацменьшинство.
        - Завтра я с ним очень серьезно поговорю, и эти препоны отпадут. Это я вам обещаю, - твердо заявил майор и пристально посмотрел на подчиненного. Капитан поначалу стушевался, но потом, будто поверив начальнику, приосанился и стал выглядеть менее подавленным.
        - Ну, все, пора заканчивать совещание, и так уже поздно, - подытожил Соколов. - Завтра жду вас в это же время. С результатами работы. Ответственный по людям Тагирова - капитан Раткин, по людям Лосева - капитан Семичастный. По наркоманам - капитан Сизов.
        - Но… - начал Раткин и осекся, напоровшись на ледяной взгляд замначальника.
        Тот буквально впился взглядом в глаза подчиненного и отчеканил:
        - Товарищ капитан, повторить приказание?
        Раткин стушевался и решил оставить свои возражения при себе:
        - Есть завтра с результатами работы.
        Святослав кивнул и, когда милиционеры потянулись на выход, наконец-то закурил.
        Глава 14
        Воздух вокруг наполнен криком, кричат заголовки газет, кричат ведущие на телевидении, захлебываясь пеной, кричат и грохочут стаканами на закопченных кухоньках, в подземельных темных кабаках. Тычут пальцами в бледное небо, выпучивают глаза… Да только не туда вы все смотрите! Не о том вы кричите! И от того крик ваш как воронье карканье, испуганное, бестолковое. Милиция роет и копает, ищет ответы, но только глубже зарывается в сырую грязь. Потому что и она слепа. И любой из вас слеп, потому что Господь не осеняет путь ваш своим сиянием.
        Но я… Я вижу отблеск этого сияния, я как одноглазый, ведущий слепцов прочь от пропасти. Я направлю вас, я покажу, где копать, где искать истинного врага.
        Вы обращаетесь на князей человеческих, на тех, в чьих руках власть и меч. На тех, кто смотрит на вас из слепых черных окон дорогих автомобилей. Вам кажется, что они правят вашей жизнью и на них нужно обратить свой взор. Но нет.
        Я говорю вам: страшитесь больше всего оборотней и перевертышей, тех, кто при свете дня скрывается под овечьей шкурой, а внутри суть волки хищные, что в ночи рыщут, оскалив клыки в поисках невинной души на растерзание. Это их должно покарать первыми, на них должен обрушиться гнев праведный. Они самые страшные враги человеческие, и чтобы увидеть и заметить их, нужно, чтобы взгляд был способен проникнуть в самую душу, разглядеть там копошащихся гадов!
        Я все вижу! Я смотрюсь в этот город, словно в зеркало, и все отражения в нем - мои. Я чувствую страх и беспомощность каждой жертвы, чувствую злость, бешенство и затаенный страх палачей. Упоение убийцы, обезьянью похоть насильника, бессильный гнев праведника, биение темной крови города, глубоко под промерзшей землей. Это и моя кровь тоже, я чувствую ее вкус, копошусь в ней бледным могильным червем, и я же взираю сам на себя сверху огромным, всеобъемлющим оком Господа…
        Время мое на исходе. Мне все сложнее собирать себя воедино, удерживать силы, которые разрывают меня, тянут в разные стороны, сражаются внутри меня, потому что я сам собственная противоположность. Но прежде чем я перестану существовать, я должен успеть спасти этот город. Очистить его от хищных зверей в человеческом обличии, которые наполняют тьму. Но как мне использовать свою силу? Какое оружие мне выбрать?
        Меня пытали… Я знаю, что такое боль. Должен ли я показать врагам своим этот океан боли? Должен ли я пытать их, чтобы они почувствовали хотя бы толику страданий, которые пережил я? Убийца убийц и мучитель мучителей обретет ли спасение? Кто даст мне ответ? Только ты, Господи, всесущий, всевидящий и всеведающий, отец небесный, отец мой.
        Дай мне ответ! Направь меня, открой истину сокрытую, покажи знак тайный, только нам с тобой понятный!
        Я должен знать, должен быть уверен, что это ты ведешь меня своей твердой рукой, как пастух ведет собаку свою, чтобы та оберегала овец, а волкам перегрызала глотки. Но разве я сильный страшный волкодав? Разве я сторож брату своему? Или я сам овца, которая нуждается в стороже?
        Я запутался и раздвоился, Господи, я и то и другое. Я с разбитым черепом лежу у разоренного алтаря, и я же братоубийца, склонившийся над трупом. Я слышу голос отца: «Каин, где брат твой Авель?»
        Глава 15
        - Короче, я опять завалился, так получается?
        Соколов изо всех сил старался сдержать злость и досаду. Криками здесь ничего не добиться. Этот упырь только похихикает про себя, а ты, Славик, будешь выглядеть последним идиотом. «Он начальство. А к начальству нужно относиться уважительно», - повторял про себя, как мантру, Святослав. Это правило еще в академии в него вдалбливал полковник Патрин. Хорошо вдалбливал, до спинного мозга, до основания. Однако в сложившихся обстоятельствах по основанию быстро расползались трещины.
        Майор слышал, что его голос начинает звенеть и скрежетать. Еще немного, и он откровенно сорвется на крик… И расскажет этому вонючему козлу все, что он думает на его счет.
        Нет! Так нельзя. Это тупиковый ход.
        Милиционер несколько раз провел по своей экстремально короткой прическе, глубоко вздохнул и попытался снова воззвать к порядочности собеседника… Хотя, конечно, вряд ли эта гнида в курсе, что сие слово означает в принципе. Тем не менее попытка, как говорится, она попытка и есть.
        - Я ж обещал, что насильника накажут, - с нажимом на слово «обещал» произнес Соколов. - А им ничего не будет! Я людям обещал! Товарищ Сковородько, я прошу вас! Ведь в СИЗО сидит преступник! Зачем его отпускать? Только закон нарушать и народ злить!
        - Ты, майор, не кричи, - раздался в ответ из черной телефонной трубки скрипучий голос. Казалось, будто старая несмазанная дверь отвратительно скрежещет, срываясь временами на пронзительный визг. - Я тебе сразу сказал, что надо и что не надо.
        Майор готов был поклясться, что нынешний глава администрации в эту самую секунду рисует бесформенные каракули в своем настольном блокноте и даже не особо слушает, что говорит ему собеседник:
        - Лосева и Багирова не трогай. Их людей не трогай. Лучше настоящих преступников ищи. А их не трогай.
        - Да я их даже допросить толком…
        - Ищите настоящих преступников! - грохнуло в ответ, и пошли короткие гудки.
        Соколов в сердцах бросил трубку на аппарат с такой силой, что она подскочила и упала на стол.
        - Сука!
        С усилием втянув воздух в легкие, чтобы хоть немного остудить обуревающий его гнев, Святослав вернул трубку на рычаг.
        И телефон тут же зазвонил. Да какого хрена?! Кого там еще несет?
        - Да! - гаркнул он в микрофон.
        На том конце провода сначала воцарилась тишина, а затем зазвучал голос, в котором отчетливо слышались нотки растерянности:
        - Святослав Иванович… Это я, отец Роман.
        - Что случилось? Слушаю! - вздохнул майор. Ему стало стыдно, что он сорвался на ни в чем не повинного человека, да еще и помогающего следствию.
        - Святослав, у нас в монастыре… - священник сделал долгую паузу, явно подыскивая нужные слова, а затем выплеснул на одном дыхании: - …жестокое убийство. Скорее всего, ритуальное.
        У Соколова на сегодня запас эмоций уже кончился, поэтому он только плотно прикрыл глаза и еще раз глубоко вздохнул:
        - Еще чище! Давай подробности. Выезжаем сейчас же. Кто, когда… Ничего не трогайте.
        Пока он так говорил, пальцы автоматически набрали на кнопках внутреннего телефона нужный код, и, услышав с той стороны ответ, майор отдал распоряжение:
        - Опергруппа - на выезд! Убийство.
        Тем временем отец Роман его заверил:
        - Нет, мы ничего не трогали. И охрану выставили. А убили нашего трудника… бухгалтера Алешу…
        Глава 16
        Монастырское подворье засыпал недавно начавшийся снежок. Тускло светили фонари, выхватывая из темноты бревенчатые и оштукатуренные стены построек, каменные дорожки. Выглядело все это как декорации исторического фильма. Или ужастика.
        Соколов повернул руль, въезжая во двор через распахнутые ворота, и нажал на тормоз, всматриваясь в плохо освещенную территорию монастыря.
        - Вот сюда вам, сюда! - раздался невесть откуда полный волнения голос, и в свет фар выбежал монах в одной черной рясе. Чуть поодаль другой монах тащил под уздцы черную лошадь, запряженную в небольшие сани. Лошадь сопротивлялась и фыркала.
        - А ну, давай показывай, - кивнул сквозь лобовое стекло милиционер.
        - Вон там, где свет горит, домик! Там Леша наш живет… жил…
        Палец монаха ткнул в сторону. Бедняга явно был в шоке: руки у него тряслись, на лице застыло паническое выражение. Впрочем, те обстоятельства, которые привели сюда замначальника УВД, всегда оказывали на нормальных людей такое действие… Потому что подобного не должно происходить. Но происходит. И это страшно.
        В такие минуты Соколову было жаль, что он ничем не может помочь и успокоить. Наоборот. Его профессия требовала, чтобы он как можно дальше отстранялся от эмоций, игнорировал их, а нередко и эксплуатировал, оказывая влияние на свидетелей и подозреваемых. Ничего не попишешь, такие обязанности.
        Так что, кивнув в ответ на жест монаха, Святослав просто повернул руль и слегка нажал на педаль газа. «Волга» буркнула пару раз и послушно покатилась в нужном направлении.
        Остановив машину, майор вышел и осмотрелся. Прямо перед входом в маленький одноэтажный домик застыли несколько монахов. Глаза у них были прикрыты, и, судя по обрывкам слов, которые успел услышать милиционер, направляясь к входной двери, они читали молитву.
        Внутри царил полумрак. Пахло церковными благовониями и горящим деревом. В малюсенькой прихожей на табуретке сидел старец в рясе, с длинной белоснежной бородой. Когда под ногой Соколова скрипнул порожек, он повернул голову и посмотрел на гостя светлыми безмятежными глазами. Святослав почему-то почувствовал себя здесь совершенно неуместным и, смущенно кашлянув, представился:
        - Майор Соколов, начальник уголовного розыска.
        - Здравствуйте, здравствуйте! Я отец Антипа, духовник монастыря. - Пожилой монах поднялся и склонил голову в легком поклоне. - Вот ведь горе-то у нас какое… Убили Лешу. Да зверски-то как…
        - Там? - указал глазами милиционер на приоткрытую дверь в глубине домика. Оттуда в прихожую проникал дрожащий свет свечей, а заодно и басовитый голос, читающий что-то нараспев.
        - Да. Там сейчас отец Роман. Молитвы читает. Мы не трогали ничего, но там… жутко, конечно. Всего выпотрошили. И кровью измазали. Там все в крови… Не знаю, кто способен на такое…
        Отец Антипа сокрушенно покачал головой и перекрестился, будто отгоняя от себя страшный морок. Святослав покивал в ответ на слова священника, непроизвольно провел пальцами по своим шрамам - это движение возникало само собой, когда он нервничал, - и вошел в келью.
        Внутри сильно пахло кровью. Так сильно, что даже привычный к этому запаху майор на миг замер. Однако профессиональные рефлексы быстро взяли верх над телесной реакцией, и он быстро осмотрел помещение цепким взглядом.
        Комнатка совсем небольшая, метров двенадцать-тринадцать. У окна - заваленный бумагами письменный стол, рядом - большой сейф старой модели. Справа от двери разобранная кровать - хозяин либо не застелил ее с прошлой ночи, либо встал навстречу убийце прямо из-под одеяла. В правом дальнем углу - икона с зажженной перед ней лампадкой. У иконы на коленях стоял отец Роман. Голова его была опущена на грудь, руки сложены. Периодически он осенял себя крестным знамением и негромко читал молитву.
        А слева, в противоположном от священника углу… Губы Соколова сжались в белую нитку… Там лежало тело худощавого длинноволосого мужчины. Что-то еще о нем сказать сейчас было сложно, потому что труп походил на результат нападения бешеного зверя, а не на останки человека. Живот - от самой шеи до паха - был распорот, внутренности вывалены на пол отвратительной кучей. Кровь, как жуткое багряное покрывало, оттеняла весь угол, включая само тело и пол. В начинающихся сумерках мало что можно было нормально рассмотреть.
        Соколов сделал несколько шагов в направлении покойного. Скрипнул деревянный пол, отец Роман повернул голову. Посмотрев на милиционера, он кивнул, закончил молитву и поднялся с колен.
        В очередной раз Святослав подивился богатырскому телосложению настоятеля - тот был минимум на две головы выше его самого и вдвое шире в плечах.
        Отец Роман взял деревянный посох (судя по габаритам, тот вряд ли подошел бы кому-нибудь другому) и указал на дверь.
        Они вышли в прихожую. Несколько мгновений постояли молча - каждый старался как-то переварить увиденное. Первым заговорил Соколов. Он извлек из кармана свой излюбленный блокнот с заметками, открыл его на чистой странице. Привычные действия позволили ощутить контроль над ситуацией, и на душе стало немного спокойнее.
        - Давайте я с вами сразу побеседую, пока опергруппа не подъехала, - начал он. - Чтобы время не терять. Может, по горячим следам что-нибудь и сделаем. Расскажите, где вы были, что видели? Что думаете?
        Великан покивал, посмотрел долгим взглядом на отца Антипу и сказал:
        - Позвольте, я начну. Я во многом виноват в этом убийстве!
        - Отец Роман, ну что вы… - попытался возразить ему монастырский духовник, но тот был непреклонен.
        - Да, я! Я! Я игумен монастыря. Настоятель! И вместо того, чтобы сразу, с момента рукоположения начать жить с братией, познакомиться, жить их сердцами, я, погрязнув во прелести, отправился в пещеры и молился все это время.
        - Отец Роман, ну так же и я виноват… - не собирался уступать старик, однако реакция настоятеля его явно шокировала - он ожидал совсем другого. Отец Роман глянул на него осуждающе и провозгласил:
        - Конечно, виноваты. Да, отец Антипа! Вы духовник, лекарь душ человеческих. Вы должны были знать, что что-то у нас неладно. Должны были предотвратить!
        Отец Антипа сделал шаг назад, распахнув свои светлые глаза, полные ужаса и обиды:
        - Не судите, не судите, отец Роман, да не судимы будете.
        - Буду судить! - отрезал богатырь непреклонно. - И сам буду судим, потому что не остановил руку убийцы! Потому что, вместо того, чтобы быть с братией, я целых три дня в пещерах просидел. Пытался молитвой спасти монастырь. Три дня назад словом пытался спасти людей от греха убийства. Нет, не спас! Не спас! Пришло время, когда не словом Божиим надо защищать людей, но делом! О том отец Иона и говорил!
        Произнося свою пламенную речь, отец Роман подходил к духовнику все ближе, а посох его постукивал все громче. Соколов понял, что оба отца сейчас на грани срыва и произойти может всякое. Чтобы не допустить этого, он решительно ступил между ними:
        - Так, все, хватит. Давайте с этим бичеванием на исповедь. Мне факты нужны.
        Монахи словно очнулись, со стыдом взглянули друг на друга и смиренно опустились на табуреты, стоящие у небольшого столика. Майор вытащил из кармана диктофон, включил его, положил между монахами и тоже сел.
        - Кто где был, и о покойном тоже. Протокол я потом оформлю, сейчас время дорого.
        - Алексей Никитский не монах. То есть не монах, - первым заговорил отец Антипа, усердно избегая встречаться глазами как с настоятелем, так и с милиционером. Видно было, что он расстроен, и обижен, и напуган, и все одновременно. Но вместе с тем говорил старик четко и собранно: - С нами он недавно. Года не прошло. С января прошлого. Он сам из Красноярска, кажется. Пришел к нам вроде как трудником, но сослался на слабое здоровье и предложил с бухгалтерией помогать. А к нам как раз проверки из епархии зачастили - отец эконом с бухучетом совсем не справлялся. Ну, вроде наладил он у нас всю отчетность эту, компьютер поставил. Вон, придумал музыку на пластинки записывать и продавать. При детдоме предложил основы экономики для ребятишек читать. Детям вроде нравилось. У нас где еще экономике-то поучишься? Они к нему даже сюда заходили, он математику им помогал делать, у кого не ладилось.
        - Братья Закон Божий читали, а он предложил еще и экономику, и математику, - подтвердил слова духовника отец Роман.
        По ходу разговора заметно было, что оба священника понемногу приходят в себя. Насколько это было возможно в подобных обстоятельствах. Голос отца Антипы немного окреп и перестал дребезжать от напряжения:
        - Да и в исповедях… Я, конечно, тайну открыть не могу, но скажу, что там ничего такого не было… Послушником он не был, так и жил здесь особняком, в этом домике. Мы вроде и не противились - помогал он нам с бухгалтерией.
        - Да не должно такого быть! Не должно! Он же не послушник! - возмутился отец Роман. Однако Соколов не дал ему разойтись, задал духовнику следующий вопрос:
        - А деньги он где хранил?
        - В сейфе. В келье у него стоит.
        - Закрыт, я посмотрел, - добавил настоятель.
        Соколов кивнул и, сделав еще несколько пометок в блокноте, обратился к отцу Роману:
        - А про само обустройство монастыря расскажите. Кто мог войти сюда? Где кто живет? И где вы сами были?
        - Я в пещерах был. - Отец Роман пожал плечами. - Молился. Это еще от первых подвижников осталось. Дело-то в чем: мне, когда я еще у себя жил, приснился старец - отец Иона, прошлый наместник монастыря. Он мне и сказал, чтоб я ехал сюда, сменил его. Потому что будет много крови и что нужно ее остановить. И я, ничтоже сумняшеся, сразу отправился в пещеры Бога молить остановить кровопролитие…
        Лицо великана сделалось отстраненным, бледным и пустым. Он поглядел ничего не выражающим взглядом куда-то вдаль и закончил:
        - А оно только началось. Здесь во всем городе в воздухе смерть витает.
        Святослав с отцом Антипой переглянулись. Милиционер решил не обращать пока внимания на странные слова настоятеля и попытался сгладить впечатление от них, излишне бодро заявив:
        - Так. Ну, надо остановить! Надо. Остановим!
        Но прозвучало это странно и наигранно. В итоге он смущенно кашлянул и снова заговорил о насущном:
        - Давайте про монастырь.
        - Ну что, - опять взял слово пожилой духовник. - Братии всей у нас немного - пятьдесят четыре человека. Они все живут вот тут - за воротами. В десять вечера ворота закрываются…
        - Ну, я нарочно сейчас посмотрел, там забраться через забор и ребенок сможет.
        - Ну да, сможет, конечно. Так вот, вся братия живет в одном здании, каждый в небольшой келье. Есть еще пещеры. Там раньше схимники жили. Там и мощи покоятся. Но сейчас там никто не живет - заброшены они, да и духу не хватает.
        - Веры. Веры, а не духу! - опять вклинился настоятель, качая головой.
        Отец Антипа не стал спорить и покаянно потупился:
        - Так и есть - маловерные мы.
        - Хватит, уймитесь, - не выдержал уже Соколов и сам уставился на отца Романа осуждающим взглядом. Совсем рехнулись святые отцы со своими обвинениями. Пусть без него друг другу бороды рвут, а сейчас поважнее занятие есть. - Отец Антипа, продолжайте.
        - Распорядок у нас на основе Валаамского устава. В четыре утра ударами в било и в будильный колокол братия призываются к утреннему богослужению. Затем следуют утреня, часы и Божественная литургия, которая заканчивается в начале девятого. После утреннего чая и краткого отдыха братия отправляется на труды послушания. В час дня - обед, в пять пополудни совершается девятый час и вечерня, затем - ужин и повечерие с присовокуплением трех канонов и акафиста. В начале девятого братия отправляются в кельи. В девять часов вечера ударом колокола начинается час безмолвия, во время которого иноки совершают келейное правило, состоящее из Иисусовой молитвы и поклонов.
        Святослав быстро все записал за священником, а когда тот закончил, спросил:
        - Кто и когда обнаружил тело?
        Старик указал на входную дверь:
        - Брат Григорий. Он там, на улице стоит.
        - По его показаниям, - снова заговорил отец Роман, - пошел в 21:30 к Алексею, передать диски для записи. Постучал, произнес вслух молитву «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». Входить у нас можно только в том случае, если из-за двери ответят: «Аминь». Из-за двери никто не ответил. Брат Григорий решил войти и оставить диски у входа на столике. Вошел… ну, и тут опять пример разгильдяйства. Вошел и начал орать: «Леша! Леша!» Свет видел в окошке, ну и начал орать. Ему никто не ответил, понятно, он и вошел в комнату, хоть и не положено. И - в обморок сразу!
        - Но ведь если бы он не вошел, тело бы не обнаружили еще несколько дней! - заметил Соколов. - Преступник бы замел следы!
        - Да он и так все замел.
        Уверенность отца настоятеля, похоже, была непробиваемой. Майор вздохнул и, не вступая в дискуссию, задал следующий вопрос:
        - А ценности где хранились у монахов?
        - Личного ничего у нас не было, - пояснил отец Антипа. - Все общее. Ценностей не было никаких. Деньги все у Алексея хранились. Если кому что надо - в городе чего купить, скажем, - он по благословлению игумена выдавал.
        - Кроме монахов, кто еще здесь жил?
        - А, забыл совсем. Несколько послушников у нас жили, это которые приняты в братию, но еще не пострижены в монашество. Трехлетний искус для таких устанавливается. И трудники еще - они даже не братия, просто трудились у нас. Во славу Божию, может быть, утвердиться в вере, в православии. Может быть, они пока только думают принять постриг. Они за стенами монастыря живут, в деревянном доме. Там типа казармы, рядом с конюшней. Их человек двадцать живет. Алексей как бы к ним относился, но мы ему разрешили в обители жить, отдельно.
        Тут снова отец Роман не выдержал и, перегнувшись через стол, ткнул старому духовнику пальцем чуть ли не в лицо:
        - А жил бы вместе со всеми - уберегся бы. Почему вы его так выделили?
        - Помогал он нам…
        - Ну, я с отцом экономом еще поговорю.
        - А можно поподробнее про трудников? - вклинился в перепалку монахов Соколов. Если не получается сдерживать хлещущее через край возмущение отца Романа, то можно попытаться направить его хотя бы в полезное русло. И, похоже, это сработало. Настоятель снова сел ровно и ответил:
        - От них что требуется - оставление вредных привычек, несоответствующей речи, дисциплина при выполнении трудовых послушаний. Главное, чтобы посещали богослужения, причащались регулярно - на каждой литургии.
        - Так, пошлите к ним кого-нибудь, чтобы никуда не уходили. Сейчас опергруппа подъедет, с ними поговорить надо.
        - Уже сделали.
        У Соколова на языке крутился следующий вопрос, но задал он его не сразу. Как бы снова у монахов спор не разгорелся… Хотя избежать его все равно, похоже, не выйдет, так что и нечего оттягивать неизбежное.
        - А почему все же Алексей ваш в отдельном домике жил?
        - И в самом деле почему? - тут же подключился настоятель, но майор сразу же сделал ему останавливающий жест рукой, мол, не сейчас, пожалуйста.
        - Я даже не помню… - стал вслух раздумывать отец Антипа. - Ну, деньги ведь у него хранились, там товары, если на продажу делали… Он сам благословления у отца Ионы испросил, тот и не перечил вроде бы…
        - В общем, выходит, что любой мог к нему войти и никто бы этого не заметил?
        - Получается, что так. Но ведь, товарищ майор, можно подумать, у нас деньги незнамо какие? Копейки же! Еле-еле на еду хватало. Подаяния? Да не было их толком. Мы же сами в основном все растим. Если что - с дисков этих, да еще вон зверюшек деревянных отец Никита вырезает. Какая с них выручка? Медный грош! Думаете, никто этого не знал? Даже если и грабить, зачем же его, душу невинную, так потрошить-то надо было?
        - Да не ограбление это, - махнул рукой отец Роман. - Закрыт был сейф, я посмотрел. Ключ лежал где всегда - внизу, за ножкой. Я открыл - деньги все там лежат, в сейфе. Капиталы невеликие - четырнадцать тысяч пятьсот рублей.
        - Ну, не надо было ничего трогать! - воскликнул в сердцах Соколов. Однако гигант не обратил на его слова никакого внимания. Вцепившись взглядом в Святослава, он произнес с нажимом:
        - Не там вы искать собрались, не там. Вы что же, очи к миру горнему не воздымали?
        Секунду милиционер сидел, уставившись на собеседника, а затем, хлопнув себя по лбу, бросился назад в комнату покойного. Распахнув дверь, он посмотрел на потолок и обомлел. Большими, немного потекшими буквами там было написано: «Проклятъ». Судя по почти черному цвету надписи, писали кровью.
        Но привлекло внимание Соколова даже не это, а то, что буква «о» в слове отчетливо выделялась. Она была нарисована двумя окружностями, и внешний круг по размеру значительно превышал внутренний. Форма казалась откровенно странной и выпадающей из стилистики остальных частей слова. «Похожа на пончик», - подумал майор, но решил оставить предположения и ассоциации экспертам.
        Глава 17
        В кабинете замначальника УВД проходило экстренное совещание.
        - Итак, товарищи офицеры, - начал Святослав, как только подчиненные расселись по своим местам. - На повестке дня уже второе за месяц убийство. Алексей Никитский, трудник монастыря, бухгалтер и преподаватель экономической теории в детском интернате. Человек тихий, скромный, добрый. Очень замкнутый. Друзей и врагов не имел. Убит зверски. Деньги не взяты, на потолке написано: «Проклятъ». Сперва спрашиваю вас так, без фактов: зачем надо было его убивать?
        Как уже не раз бывало на прошлых совещаниях, первым голос подал Раткин:
        - Ритуальное убийство.
        - Не только, - посмотрел на него Соколов.
        Сложно было не заметить, что капитан - человек инициативный и деятельный. И это поначалу казалось майору немного странным, так как движения, манера говорить и общая… «динамика», если можно так выразиться, у Раткина были совсем не быстрыми. От такого человека ожидаешь, что и делать он все будет медленно. Но - нет. Усатый соображал быстро и реагировал тоже почти всегда первым. Это Святославу в нем нравилось, потому как требовало опыта и известной смелости.
        - В общем, так, - продолжил между тем он свою мысль. - Мы, похоже, имеем дело с серийным убийцей. С маньяком. Или группой маньяков. Это пока предположение, но если мы эту связь найдем, тем проще нам будет и их самих разыскать. И остановить. Об этом и характер убийств говорит, и послания. Еще варианты? Семичастный, что вы думаете?
        Второй капитан откашлялся и высказал свое мнение:
        - Ну, эта версия самая очевидная. Еще варианты: все делалось ради одного убийства - политического, остальное - инсценировка. Но это, конечно, версия за уши притянутая.
        - Притянутая, - согласился Соколов. - Но надо отработать все. И чует мое сердце, что будет еще одно убийство. И такое зверское, что весь мир ужаснется, содрогнется и сам сатана. Искать надо. Искать. Что показал допрос трудников?
        Раткин покопался в бумагах, сложенных в кожаной папке, и, вынув несколько листов, покачал головой:
        - Ничего. Люди были там тихие, богобоязненные. И самое главное, в 22:00 они ложились спать и дверь в бараке запирали на засов изнутри. Туалет там был в пристроечке, так что можно сказать точно, что никто оттуда не выходил.
        - Почему?
        - Окон там нет, а если кто выйдет, то заскрипят засов, щеколда и петли. Очень громко. Там еще дверь - здоровая такая, по земле шаркает. Мертвый проснется. Я проверял.
        - Групповой сговор может быть?
        - Только в теории, - пожал в ответ плечами капитан и огладил свои пышные усы. - Я с людьми этими говорил. Протоколы допросов есть. В общем, на такое преступление они не способны. Ни один. Это мое твердое мнение, и я считаю неверным тратить время на проработку этой версии.
        Святослав посмотрел Раткину прямо в глаза, и тот ответил ему таким же прямым взглядом. «Вот же упертый хрен», - усмехнулся про себя майор, но вслух отреагировал сухо:
        - Благодарю, капитан, с вашим мнением я ознакомился. Ну а теперь начнем - всем сестрам по серьгам. Короче, Раткин. Давайте мне все про этого Никитского. Кто он, откуда взялся, зачем, почему, когда? Сейчас вообще что-нибудь есть по нему?
        - Есть немного. - Усатый снова зашуршал бумажками. - Пришел он в монастырь год назад. Сначала несколько дней жил вместе со всеми в бараке. Потом пришел к отцу Антипе, представился, сказал, что хочет принять послушание по бухгалтерии. Отдал паспорт, диплом Красноярской академии экономики. Окончил заочно институт пять лет назад. После этого жил в Красноярске, халтурил по ПБОЮЛам - ходил в налоговую, отчетность заполнял. Жены, детей не было, родители давно умерли. Потом понял, что живет напрасно, что жалко тратить жизнь так никчемно - заполнять отчетность для ЧП…
        Брови Святослава непроизвольно поползли вверх, он перебил докладчика:
        - Э-э-э, а откуда такие сведения? Мысли то есть его откуда?
        - Ну, мне отец Антипа рассказал. Он же с ним как раз напрямую общался, с погибшим, духовник его был. А потом он пришел к эконому, сослался на слабое здоровье и предложил свои услуги как трудник, но по бухгалтерии и маркетингу.
        - Продолжайте.
        - А в монастыре как раз отец эконом - ну, он и сейчас на такой должности, мы тоже с ним пообщались, - он в бизнесе был очень слабый. А про бухучет и говорить нечего. Еле концы с концами сводил.
        - А как же он такую должность занимает? - задал резонный вопрос Семичастный, Соколов кивнул, поддерживая.
        - А так, - ухмыльнулся Раткин. - Это же послушание называется. Как в армии - приказ не обсуждается. Человека вообще могут поставить на самое трудное для него дело. Вот так. Ну, и к тому же он, видимо, все равно самый подходящий был.
        - В бухгалтерии-то это чревато - «чайников» на должность ставить, - не унимался Семичастный.
        - Ну, вот так и вышло, - согласился усатый. - Дела у монастыря пошатнулись, и они с радостью предложение Никитского приняли. Он и в самом деле наладил бухгалтерию, предложил несколько источников дохода: продавать резьбу по дереву и диски с песнопениями. А потом предложил в детдоме читать лекции по экономике. Другие священники там основы православной культуры читали, а он, вишь, предложил еще и экономику. Ну, там тоже согласились, конечно. Человек из Красноярска все-таки приехал. Вот и все про него. Дети к нему неплохо относились, монахи, сотрудники детдома - тоже. Человек был простой, скромный и замкнутый. Через пару месяцев ему предложили в отдельном домике жить на территории монастыря.
        - Зачем? - Соколов, как обычно, делал пометки в блокноте, но сейчас поднял голову.
        - Удобнее, с гроссбухами он не ходил взад-вперед, деньги там держали тоже. В сейфе. Дети к нему ходили из детдома, он их по математике репетиторствовал.
        Снова к разговору подключился Семичастный, который тоже себе что-то записывал по ходу дела:
        - А деньги куда?
        - В монастырскую кассу. В общем, с его приходом дела в монастыре стали потихоньку налаживаться, появилась прибыль помимо пожертвований.
        - Ну ясно, - кивнул майор. - Пробили его в Красноярске?
        - Да, пробили. Учился в школе, окончил ПТУ, в армию не приняли по здоровью, работал на заводе счетоводом, поступил в институт заочно, стал бухгалтером внештатным. То есть в самом деле скучно и никчемно.
        Когда Раткин произнес последнюю ремарку, Соколов с интересом на него глянул. Для капитана было неожиданной вольностью высказывать свое отношение к каким бы то ни было фактам или людям. И тот, похоже, сообразил, что ляпнул лишнее. Кашлянув, усатый заерзал на стуле и стал очень сосредоточенно переворачивать листы в своей папке.
        - Родные? - задал следующий вопрос майор, чтобы сгладить неловкую паузу. Но в голове сделал себе о подчиненном еще одну пометку.
        - Никого не осталось. Нашли пару мужиков, с кем он на заводе работал. Так и сказали: хилый, не пил, не курил, по бабам не ходил. Вот и все. Был человек - фу-у-у - и нет человека.
        - Как вы считаете, товарищи офицеры, что может означать характер убийства? Что за ритуал? Или просто зверство? Кто работал по заключению судмедэксперта?
        Семичастный поднял руку и начал доклад, не дожидаясь дополнительных приглашений:
        - Убийца вошел в домик, ударил Никитского в лицо тяжелым предметом, возможно кулаком. Слабый Никитский упал на пол, получил несколько ударов по ребрам и потерял сознание. Убийца вспорол ему живот, в результате чего наступила смерть, извлек внутренние органы и аккуратно сложил их в кучу посередине комнаты. Потом перемазал кровью все открытые части тела Никитского, написал на потолке кровью слово «Проклятъ» с твердым знаком на конце и ушел.
        Капитан замолчал, в кабинете повисла неприятная тишина. Сухие слова отчета не особенно помогали скрасить жуткое впечатление от подобного зверства.
        - Опять какой-то ритуал… и послание какое-то… - заговорил с недовольством в голосе Соколов. Кто бы мог подумать, что в глухом сибирском городишке могут происходить такие ужасы? Даже против мафиозных группировок выступать было как-то проще - там хотя бы было понятно, кто твой враг. А тут… - Ну ладно, - вздохнул он, отвлекаясь от беспокойных мыслей. - Это я свяжусь с Иваном, искусствоведом нашим, думаю, он поможет. Так, надо еще раз тщательно и подробно допросить всех в монастыре. Всех. Но это завтра. А сегодня - спать. Всем спасибо, все свободны.
        Оперативники поднялись и, собрав свои папки, блокноты и записные книжки, потянулись к выходу. Но Раткин со всеми не пошел. Когда за последним из участников собрания закрылась дверь, он подошел к майору и в ответ на вопросительный взгляд серьезно сказал:
        - Вы, товарищ майор, уж извините, что я так прямо говорю. Но вы тоже отдыхайте. А то - я по себе знаю - надорваться можно. А то что же: вы до ночи на работе, сейчас вон три часа ночи уже. А с утра опять на работу. А ведь завтра что?
        Соколов от неожиданности даже не нашелся что сказать и, как попугай, повторил вопрос:
        - Что?
        - Суббота, - по-отечески наставительно ответил Раткин, подняв указательный палец. Ни дать ни взять учитель первого класса дает наставление нерадивому отроку.
        - Ну какая суббота? - невольно улыбнулся Святослав. - Работать кто будет?
        - Мы будем, - уверенно кивнул капитан. - Но не до ночи, а до шести вечера. А потом я вас к себе в гости приглашаю. И вы передохнете, и город наш поглядите получше. И пообщаемся. Я-то живу чуть подальше от поста ГАИ, за городом, в лесу прямо. У нас красиво! И с женой познакомлю. Сына не будет - он у бабушки живет пока.
        - Хорошо. Приду, - неожиданно для самого себя согласился Соколов, продолжая улыбаться и чувствуя, что краснеет. Ну точно школьник. И тут ему пришла в голову идея, которая показалась супергениальной и успокаивающей: - Вы не против, если я приятеля возьму, Ваню? А то одному мне неудобно.
        Усы Раткина довольно растопырились, из уголков глаз побежали веселые морщинки:
        - Это журналиста-то? Берите, конечно! Гость на порог - и Бог на порог!
        Глава 18
        Комната, в которой Раткин расположил гостей, была хоть и небольшая, но уютная. Кружевные занавеси были подвязаны лентами, они обрамляли окно на манер старинного балдахина. На столе лежала скатерть, заботливо накрытая прозрачной клеенкой. На стульях - мягкие чехлы, ножки подбиты фетром, чтоб не стучали. Шкафы, сервант, тумбы - все натерто до блеска и выглядит пусть и не новым, но хорошо ухоженным. На телевизоре - ни пылинки, а сверху по заветам, передающимся от бабушек, постелена кружевная салфетка, на которую водружена фарфоровая Кармен.
        Подобные детали сильно бросались в глаза жителям мегаполисов вроде Соколова и Миронова. Кто-то другой поморщился бы от этого мещанства, но после некоторого времени, проведенного вдали от московского снобизма, все это казалось уже не раздражающим, а, скорее, уютным и даже милым.
        Обращать внимание на свидетельства провинциального вкуса гостям совершенно не хотелось - ни настроение, ни гостеприимный хозяин к этому не располагали. В доме Раткина во всем чувствовались хозяйская рука, рачительность и привычка поддерживать порядок. Жилье было во многом похоже на своего владельца.
        Да и хозяйка, судя по всему, тоже была ему под стать: дом содержала в чистоте, все вещи покоились на своих местах, и пахло внутри приятно - едой и какими-то сухими травами. Однако самой жены Раткина, когда гости переступили порог, дома не оказалось.
        Соколову в квартире у капитана очень понравилось. С момента приезда в Медвежий это было, пожалуй, первое место, где он почувствовал себя если не спокойно, то вполне умиротворенно.
        Стягивая в прихожей обувь, они переглянулись с журналистом, и стало понятно, что тот целиком разделяет чувства майора. Жилище усатого милиционера походило на тихую гавань, куда хотелось возвращаться любому мужчине после тяжелого трудового дня. А у стражей закона некоторые дни выпадали ой какими нелегкими.
        Время за рюмкой ядреного самогона и нехитрой домашней снедью летело быстро и незаметно. Беседа складывалась сама собой - обо всем и ни о чем. На злободневные темы говорить не хотелось - уж слишком хороший сейчас был момент, чтобы отвлечься от всех ужасов и неурядиц. Мужчины беседовали о пустяках, потягивая горячительное и обильно закусывая домашней снедью.
        - А дорога эта как называется? - спросил в какой-то момент Соколов, глянув за окно. Недавно повалил густой снег, и шоссе, проходящее неподалеку, стало совсем не видно. - Ну, трассочка узенькая через болота?
        - «Десять поворотов», - ответил Раткин, кладя на кусок хлеба тонко нарезанное сало и кружочки соленого огурца. Он уже раскраснелся от выпитого, но пока что держался молодцом. - А еще «повороты смерти» называется. Тут народу бьется очень много. Ну а что? Мне нравится тут. Как в деревне. Я же сам деревенский, из села Ленино. А тут от города отъехал на восемь верст - и дома. Хорошо! Монастырь рядышком - через лесок по просеке три версты. Озера тут, рыбы полно. А места какие! Грибы косой косить можно. Мы летом обязательно сходим с вами… Ну, давайте еще по маленькой.
        Капитан аккуратно разлил самогон по рюмкам и поднял свою с торжественным видом:
        - За уголовный розыск!
        Все трое дружно выпили и застучали вилками по тарелкам. Домашние соленья и грибочки были у Раткина исключительно вкусные. А может, просто Соколов и Миронов уже успели основательно отвыкнуть от домашней еды, питаясь в основном в столовых, кафешках или вечером пельменями в пустой холостяцкой квартире.
        Майор снова посмотрел в окно долгим взглядом, а затем на часы. В стекло барабанил снежный буран.
        - Да-а, - протянул он задумчиво. - Погода портится.
        - А что? - встрепенулся тут же хозяин дома, будто только и ждал, чтобы сделать предложение. - У нас можете остаться. Сын у меня у бабушки живет, комната пустая. Жена сейчас придет, мы вам постелем. Машина-то может и застрять.
        Он с какой-то преувеличенной надеждой переводил глаза с начальника на журналиста, и у них создавалось впечатление, что капитану катастрофически не хочется оставаться дома одному. Или вдвоем с супругой.
        - Ну, подумаем, - покачал головой Святослав. - Спасибо.
        С улицы внезапно послышались визг шин, рев мотора и настойчивые гудки клаксона. Затем к этой какофонии прибавились мужские голоса, что-то нечленораздельно выкрикивающие, и ругань.
        - Опять нарки веселятся. - Раткин бросил взгляд за окно и тяжело вздохнул. - Знаешь, Святослав Иванович, в чем беда наша? Что молчали мы. Все молчали. Я ведь не только капитан МВД, верно?
        - Когда началось все? Ну так, и в самом деле, все молчали.
        - Во! А нельзя молчать. Нельзя.
        - Ну, так что же. Некоторые вон в газетках статьи писали. Или листовки клеили. Или там с плакатами на демонстрациях стояли.
        - Да херня это все. Много они что поменяли?
        - Ну, поменяли что-то, - вмешался журналист, хотя уверенности в его голосе было не особенно много.
        - А вот тот-то и оно.
        Раткин налил себе самогона и жахнул одним махом, не поморщившись. Потом поставил пустую рюмку на стол и вместо закуски только усы вытер. Лицо у капитана сделалось мрачное и злое.
        - Нет друзей. Нет желания, нет чести. Ничего нет. Вот только и остается слезы потом лить.
        - Что есть, то есть.
        - Так заводить надо! - хлопнул по столу капитан, и стало понятно, что он уже в хорошем подпитии.
        - Ну, Ваня, скажешь тоже. Это же не кошка. Как их завести, друзей-то?
        - Ну, телефоны есть! Уж человек семь приятелей-то можно найти.
        - Я же сейчас только приехал, - невесело усмехнулся майор. - У меня здесь практически знакомых никого нет. С вами - с тобой, с Ромой Семичастным - я, сам понимаешь, особо дружить все же не могу. Субординация, порядка не будет… Вон Иван один…
        Соколов кивнул на журналиста, который в ответ поднял над столом рюмку в приветственном жесте.
        - Не, тут все понятно, - согласился Раткин. - А вот отец Роман…
        - Так он же монах, - удивился Миронов. Журналисту очень хотелось тоже поучаствовать в разговоре - предмет был ему явно интересен, - но капитан как-то все больше со Святославом беседовал.
        - Ну и что? С ним - одни интересы. С другим - другие. Обменивайтесь книжками и фильмами. Пейте пиво по пятницам. Смотрите футбол. Ходите в театр.
        - Времени нет на все это, - опять усмехнулся майор, качая головой. Усатый говорил правильные вещи, только уж больно они идеалистично звучали. Соколову казалось, что жизнь куда сложнее и простые решения здесь не особо работают.
        - Ну, значит, скоро и жизни самой не будет, - бухнул в ответ Раткин, делаясь мрачнее тучи. - И если случится что, кто поможет?
        Майор с журналистом переглянулись, лихорадочно соображая, что бы такого сказать, чтобы приободрить расстроенного товарища, но придумать ничего не успели. В прихожей хлопнула дверь, и в комнату ворвалась женщина в расстегнутом пальто.
        - Ваня! Ваня! - позвала она взволнованно, но, увидев гостей, замерла и смутилась. - Ой, здрасте.
        Раткин поднялся со стула и провозгласил со скрытой гордостью в голосе:
        - О, познакомьтесь. Это супруга моя - Катерина.
        Мужчины вежливо кивнули.
        - Это начальник мой - Святослав Иванович, - продолжил представление хозяин. - Это Иван Миронов - сотрудник СМИ… Заходи, посидишь с нами. Что-то ты поздно нынче…
        Катерина округлила глаза, явно на что-то намекая недогадливому мужу, и поманила его в коридор.
        - Что ты? Да говори тут.
        В ответ на такую твердолобость лицо у нее стало совсем растерянным.
        - Извините, нам в самом деле, наверное, пора идти, - засобирался Соколов, метнув многозначительный взгляд на журналиста. Мол, надо дать супругам пообщаться без свидетелей. - Поздно уже.
        - Нет-нет-нет! - замахала на него руками жена Раткина. - Сидите-сидите! Ваня, выйди сюда, пожалуйста.
        Капитан с высоко поднятыми удивленными бровями вышел следом, оставив гостей в комнате одних.
        - Я, пока тут мы вдвоем, - начал Миронов, разливая по рюмкам самогон и накалывая на вилку толстенький масленок, - если можно, скажу пару своих соображений.
        - А давай, Ваня.
        - Дело в этой самой свежей крови, о которой тут столько говорено.
        - Так. То есть о нас троих.
        - Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы увидеть, что убийства начались с нашего приезда. На следующий же день.
        Журналист посмотрел на собеседника долгим выжидательным взглядом, рассчитывая на нужную реакцию, но Святослав реагировать не спешил. Он пригубил самогон и спросил без выражения:
        - Ну и? Ты хочешь сказать, что это кто-то из нас?
        - Браво, Холмс! Я это тоже думал… Никому не говорил, конечно, но вел свое журналистское расследование… Ну, себя я отмел…
        - Интересно, - уголком рта усмехнулся Соколов, ковыряя еду на тарелке. - И что ты на меня накопал? И зачем мне это надо? И как я сам свои убийства расследую?
        Журналист отправил в рот наколотый гриб:
        - Накопал, что вы принципиальный правдоруб, из-за чего у вас проблемки были и с начальством, и с мафией. Про дело Тугушева выяснил…
        - Ну, это все не секрет. И?
        - Могли бы наводить порядок в стиле Берии. А потом подставить какого-нибудь дурачка, нарика, договориться там с Раткиным тем же, и дело в шляпе. А сами - в Москву, на повышение, как устранивший разгул преступности.
        Улыбка Соколова стала шире. Он открыто посмотрел в глаза Миронову и одобрительно кивнул:
        - Складно поешь. Но так же и про тебя можно предположить. Журналист сам раскрыл преступления, менты, как всегда, мышей не ловят, а ты маньяка поймал. И в Москву, на повышение. Ты, кстати, и искусствовед, Библию знаешь, язык этот, а я-то отродясь в руки ее не брал.
        - Тоже верно, - не стал отпираться Иван. - Но! - Он поднял указательный палец, привлекая внимание собеседника к своим словам, перегнулся через стол и заговорил полушепотом: - Есть тот, кто Библию цитирует наизусть и вообще повернутый на теме религии. Обет молчания давал. В пещерах торчал. Якобы. Затворник, понимаешь. Никто же его в этих пещерах не видел, верно? Право славный головного мозга. Это точно не вы. Ну, и не я, конечно, я по Гумилеву диплом писал, не по Иоанну Златоусту.
        - Это отец Роман, что ли?
        - Ну, нас же не сто человек приехало, свежей крови-то. Он третий получается.
        - Ну, я, чай, догадался, просто… Мы его проверяли, конечно, но… хм…
        - Это предположение, разумеется.
        Журналист откинулся на спинку стула и поднял руки, как будто сдаваясь. Дескать, я ничего не утверждаю, но тем не менее.
        - Просто я попов не очень люблю и как-то сразу на него внимание обратил. И еще…
        Рассуждения Миронова прервала возня за дверью. Слышно было, что снова открылась входная дверь и кто-то, шаркая, ввалился в коридор. Голоса слышались глухо, слов было не разобрать - хозяева старались говорить как можно тише. Однако и так было понятно, что произошло что-то нехорошее.
        Соколов встал, обеспокоенно посмотрел на Ивана. Тот прислушался и отрицательно покачал головой. И тут раздался пронзительный женский крик, о мутное стекло двери в комнату ударилось чье-то тело, и стали слышны причитания:
        - Сыночка, сынок…
        Оба гостя, не сговариваясь, выскочили в коридор. Перед ними предстала неприятная картина: на полу у двери распластался, бесконтрольно шевеля руками и ногами, паренек, сильно похожий на Раткина. Даже небольшие усы над губой имелись. Он весь был покрыт быстро тающим снегом, будто не шел до дома, а полз на животе. Лицо у парня производило болезненное впечатление - оно было каким-то оплывшим и лишенным выражения.
        Отец с матерью стояли над ним на коленях, совершенно выбитые из колеи. Раткин тряс сына за плечи, стараясь привести в чувство, жена зажимала руками свой рот и смотрела на парнишку полными ужаса глазами.
        - Да что же ты? Что же ты сорвался-то?! Ведь завязал же… Завязал!
        Голос Раткина звучал надрывно. Слышно было, что капитан на грани срыва и чуть ли не плачет.
        Парень поднял руку, будто хотел отмахнуться от слишком навязчивого внимания, но она зависла на полдороге. Он медленно почесал щеку и пустил слюну, уставившись мутным взглядом в одну точку. Дыхание у него стало сбиваться, становясь все прерывистее и натужнее.
        - Хорошо-то как. Не больно. Дышать только тяжело, - просипел парень и попробовал набрать побольше воздуха. В горле забулькало.
        - Ты же у бабушки сидел взаперти, и все хорошо было! Как же ты вышел-то?!
        - Реваз ключи подобрал, - почти нараспев протянул Раткин-младший. - Он умеет. Я и вышел.
        На миг взгляд парня стал почти осмысленным. Он посмотрел отцу прямо в глаза и сказал:
        - Папа. А знаешь, кто Андрея Вадимыча убил?
        - Кто? - непроизвольно вклинился в разговор Соколов, но тут же осекся.
        Сын капитана икнул:
        - Дышать трудно, - и срыгнул вязкую нитку желчи.
        - Что сидишь-то? - опомнился внезапно Раткин и скомандовал жене: - В «Скорую» звони скорее!
        Катерина мигом сорвалась в комнату, стало слышно, как она лихорадочно крутит диск телефона.
        В этот момент парень снова открыл глаза и хрипло прошептал:
        - Я убил, папа.
        Видно было, что он из последних сил пытается удержать сознание. Парень заговорил очень быстро и сбивчиво, однако все трое мужчин в коридоре так внимательно прислушивались к его словам, что слышали каждое слово очень четко:
        - У Тагира людей собрали, ну, типа надо мэра завалить, всех вообще, и быков, и нас - кто на подхвате. Стали жребий тянуть…
        Младший снова закашлялся, брызгая слюной и желчью, его тело начало корежить в конвульсиях.
        - Саша, Сашенька, да что же ты! - Раткин пытался прижать руки и ноги сына к полу, но выходило плохо. - Ведь ты же завязал! Что же это такое!
        Соколов присел рядом, внимательно всматриваясь в Сашино лицо. Ему уже приходилось наблюдать подобные симптомы, и ничего радостного они не сулили.
        - Передоз.
        - И что же теперь? - всхлипнул капитан.
        - Откачивать надо. Иначе загнется, - бросил майор, не слишком заботясь о словах. В стрессовых ситуациях у него проявлялась такая неприятная особенность, на которую некоторые обижались. Но капитан, похоже, даже не обратил внимания. - Что там «Скорая»?
        Повернув голову парня набок, чтобы тот не захлебнулся собственной блевотиной и желчью, Святослав с силой похлопал его по лицу:
        - Не спи! Не спи! Говори со мной, говори.
        Из комнаты донесся рыдающий голос Катерины:
        - Буран там! Мы же в «Долине смерти» живем, дорогу всю завалило! У них, говорит, две машины сломались, две на выезде.
        - Окно, окно приоткройте! Пусть воздух свежий идет! - отдал распоряжение Соколов, Миронов бросился открывать ближайшее окно.
        Между тем Раткин подорвался к телефону, вырвал у жены трубку и стал орать:
        - Да вы поймите, что он умирает! Ну а я как его к вам привезу, у меня тоже машины нет!
        Пока он слушал бубнеж из телефонной трубки, Катерина подошла к окну в комнате и попыталась распахнуть рамы. В квартиру моментально со свистом ворвался порыв ветра. Подоконник засыпало снегом. Буран на улице разошелся уже вовсю. С трудом захлопнув окно, женщина нараспашку открыла форточку, да так и осталась стоять под беснующимися снопами влетающего в помещение снега. Плечи ее дрожали, а всхлипывания были слышны даже сквозь завывания ветра.
        - А я откуда знаю? - продолжал между тем кричать в телефон Раткин, уже не пытаясь скрыть отчаяние. - У меня сын умирает, понимаете? Какие еще три часа?! Вы что! Ну и пошли на хер!
        - Ваня, Ваня, что же делать? - повернула к мужу заплаканное лицо женщина. - Ведь он же бросил!
        - Что делать, что делать? Что же делать? - повторял тот, метаясь между беспамятным сыном, бесполезным телефоном и плачущей женой. - От нас до города восемь верст, до больницы если. Так. Но там все «Десять поворотов» завалило уже. В «Скорой» так сказали. Даже если пацанам позвонить, они не проедут. На себе надо нести.
        Не говоря ни слова, Соколов вытащил из кармана мобильник и набрал номер.
        Глава 19
        В домике поста ГБДД было тепло и уютно. Пахло застоявшимся сигаретным дымом, мужским потом и хлоркой. Запахи, казалось бы, не слишком приятные, но такие привычные, что без них эту халабуду представить себе было уже невозможно.
        Двое сержантов стояли перед окном и со смаком прихлебывали чай из фаянсовых кружек. На столике в углу тихонько наигрывало радио. Попсовая мелодия как-то особенно удачно резонировала с дребезжанием оконного стекла - на дворе начался настоящий снежный буран. Темень, хоть глаза выколи, и только белое крошево пляшет перед стеклом, закручивается в тугие спирали. Из теплого домика смотреть - красота.
        - Пипец буря, скажи? - нарушил тишину один из милиционеров. Он был постарше своего напарника, а когда говорил, становились видны его крупные «лошадиные» зубы.
        - Ага, - нехотя ответил второй - изрядно обросший жирком колобок лет тридцати.
        - Дорогу вообще всю замело. Дня два еще расчищать будут.
        «Колобок» кивнул, хлебнул чаю и повернулся к напарнику:
        - Дай сигаретку.
        - Бери.
        Он закурил, смачно затянувшись и пуская дым кольцами. Второй сержант пожевал губами, как заправский конь, и произнес:
        - Серег?
        - А.
        - На! Задрал уже курить. Ты, блин, свою пачку выкурил уже и мои полпачки.
        - Ну а че делать-то еще? - искренне удивился толстяк, пожимая плечами. - Сиди да кури.
        - Да? А то, что нам тут то утра еще куковать, это ты забыл?
        - Ну и что же? - снова не понял претензии «колобок».
        - А курить что будем? - возмутился его тугодумством напарник, красноречиво тыча пальцем в полупустую пачку «ЛМ». - Или ты до ларя побежишь?
        - Ну, и побегу, и че же?
        - На говно похоже. Ты выйди на улицу, погляди, там что творится. Двух метров не пройдешь, тебя унесет на хрен или заметет, как снеговика.
        - Да ну.
        - Вот те и ну. - Накал страстей у зубастого сержанта быстро начал спадать, потому что «колобок» на все его возмущения реагировал как старый ботинок - никак. Затеять перепалку для поднятия тонуса не получилось, так что и напрягаться, похоже, смысла никакого не было. Однако сдаваться просто так старший милиционер не собирался. Точку в «споре» должен был поставить именно он, поэтому, повелительно махнув рукой, распорядился:
        - Иди вообще на улицу кури, тут и так дышать нечем.
        И даже этот выпад не возымел действия. Серега снова пожал плечами, поставил кружку с чаем на подоконник и согласился:
        - Ну, пошли покурим.
        Зубастый только глаза закатил. Ничем этого пузыря не проймешь. А еще он никак не научится ставить кружки на стол, а не растыкивать их по всей комнате. Вот же горе-напарник достался!
        Качая головой и сокрушаясь про себя, старший переставил чашку на положенное место, вытащил из пачки сигарету и, ступив на крыльцо, уже собрался прикурить, как вдруг… Его брови непроизвольно поползли вверх, а глаза буквально вылезли из орбит.
        За те полминуты, на которые он отстал от Сергея, случилось что-то невообразимое. Тот сорвал с плеча автомат и стал палить одиночными в темноту. Не понимая, что так напугало напарника, зубастый проследил за его взглядом, и рука тоже непроизвольно потянулась к автомату. Однако вместо того чтобы начать стрелять, он стянул с головы шапку и несколько раз перекрестился, не в силах оторвать взгляда от инфернальной картины.
        Сквозь белую бурю летел черный конь. Он казался нереально огромным, потоки снежных хлопьев обтекали его мускулистое тело, будто не решаясь к нему прикоснуться. Вслед за конем бежали небольшие сани-розвальни. Они буквально летели над землей, подпрыгивая на волнах снежного шлейфа. Но даже не это было самым устрашающим в привидевшемся милиционерам кошмаре. В санях стояла гигантская фигура. Мужчина в черной, как вороново крыло, рясе правил лошадью. Его бороду сбило ветром набок, а свободное одеяние облепило неправдоподобно массивную фигуру. Он несся сквозь ночной мрак и снежный буран, будто это была его родная стихия. И даже монахи Медвежского монастыря ни за что не узнали бы в этом мрачном богатыре своего настоятеля. Отец Роман спешил сквозь ночь, аки темный ангел.
        Глава 20
        В давние времена в богатом городе, стоявшем на распутье торговых дорог, правил праведный и благочестивый царь. Царь был добр и милостив к людям своим, и город процветал. Золотые купола его возносились высоко в небо, а люди носили белые одежды, гордились своим благочестием и воздавали хвалу царю. И не было в городе, среди плодоносных садов и фонтанов, нищих и обездоленных.
        Но был среди них один, который не носил белых одежд. То был золотарь, что целыми днями таскался по улицам со своей зловонной бочкой. С утра до вечера он вычерпывал нечистоты и чистил отхожие места, чтобы честные жители не пачкали своих белых одежд и не страдали от дурного запаха.
        Золотарь был стар и носил грязное рубище, вечно испачканное нечистотами. Когда жители слышали скрип его телеги, они закрывали ставни и обходили старика стороной, чтобы не оскорблять себя зловонием, которое от него исходило.
        Но вот однажды к царю пришли слуги его и, пав ниц, доложили:
        - О, добрый правитель, бедствие пришло в наш славный город. Никто больше не убирает нечистоты, и мерзкая грязь заполняет улицы.
        - Кто же раньше выполнял эту презренную работу? - нахмурился царь.
        - Один старик, о благороднейший, мы немедля поскакали к нему и нашли его в лачуге за стенами города. Когда мы, превозмогая зловоние, приблизились, то застали его больным, лежащим при смерти… Что нам делать?
        - Неужели он не оставил никого, кому бы он передал свое ремесло?
        - Нет, он был одинок, - отвечали слуги, - женщины нашего города избегали его, и не нашлось ему жены, и не было у него детей. А ремесло его вызывало у горожан такое презрение, что даже последний бедняк предпочитал жить подачкой, но не идти к нему в подмастерья.
        Царь тяжело задумался. Ни лестью, ни деньгами, ни угрозой не мог он заставить своих слуг выполнять работу золотаря. А город тем временем заливало нечистотами. Огромные черные мухи кружили в воздухе, разнося болезни и опоганивая фруктовые сады. Крысы расплодились и пожрали зерно в городских житницах. Больше нечем стало кормить бедняков, и, озлобившись, те взяли в руки дубины и факелы, стали избивать и грабить честных горожан. Больше не были их одежды ослепительно белыми, а в сердцах поселились страх и ненависть.
        Что только ни делал царь, чтобы усмирить беду: издавал указы, посылал солдат, взывал к подданным своим с мольбами и плачем, но все напрасно. В довершение бед страшный мор обрушился на них. Люди гибли тысячами в горящем, опоганенном городе, проклиная своего правителя. А сам царь, терзаемый болезнью, умирал на своем золотом троне и возносил глас свой к Господу:
        - Разве не был я самым милостивым и благочестивым правителем? Разве не заботился я о бедняках, разве не был я чист в делах и помыслах? Почему же так вышло, что последний золотарь оказался важнее меня?
        Вопросы:
        Кто важнее для Господа - царь или золотарь?
        А кто из них важнее для города?
        Кем из них хотел бы стать ты?
        Это притча. Небольшой отрывок из книги, которую я готовлю к изданию. Я работаю над ней каждый день, потому что я должен делать хоть что-то. Я не могу просто так смотреть, как наш город отворачивается от Господа. Мне больно, когда я нахожу очередное свидетельство поклонения идолам. Мне уже давно знаком золотой идол Мамоны, кровавое изваяние Ареса, но сейчас люди воздвигают себе новое божество - бесстыдный идол Афродиты, который совращает малых сих и приводит их к мерзкому греху. Они думают, что это любовь, данная божеством, но это вовсе не любовь, это грязная похоть, извращения и смрад душевный. И души вчерашних детей уже отравлены этим смрадом, и не для всех малых сих есть путь назад к свету, прочих же я должен очистить, как золотарь из моей притчи, вычерпать это дерьмо, в которое они превратили святую любовь. И не убоюсь я людского презрения, чтобы спасти город от скверны и гибели.
        Глава 21
        Вечер на Медвежий свалился внезапно, окутал город черно-синим бархатным покрывалом. Казалось, с наступлением темноты даже снегопад усилился, превратившись в сказочную кружевную занавесь. Улицы, деревья, дома, ларьки и скамейки в парках - все покрылось белой, сверкающей в свете фонарей и луны пеной. Не город, а настоящая сказка.
        Парень с девушкой шли по пустынной улице, взявшись за руки. Он выглядел бойким, полным энергии студентом, а она еще совсем девчонка - лет пятнадцать, не больше. Милое лицо раскраснелось от мороза, а может быть, и от смущения, на губах блуждала легкая улыбка. Одета скромно, но со вкусом. Такую девушку любой назвал бы привлекательной.
        Молодой человек тоже весьма симпатичный. Живые блестящие глаза искрились задором и умом, подтянутая спортивная фигура явно нравилась его спутнице. Он шел, гордо расправив плечи, всем своим видом говоря: смотрите, какая у меня классная девчонка. Завидуйте!
        В общем, такую парочку с ходу можно было ставить на плакат какой-нибудь романтической молодежной комедии. Ребята были увлечены друг другом и, безусловно, счастливы.
        Остановившись под фонарем, неподалеку от панельного многоквартирного дома юноша повернулся к девушке:
        - Ну, пока, Анечка. - В его голосе сквозило неприкрытое сожаление, а в глазах недвусмысленно читалась надежда, что его подруга сейчас скажет, что прощаться необязательно, можно и дальше проводить время вместе. И кто знает, может быть, именно сегодня…
        Однако вопреки его ожиданиям она ответила тихим голосом:
        - Пока… - и потупилась, еще сильнее залившись краской.
        - Когда мы еще увидимся? - настаивал он, стараясь заглянуть спутнице в глаза. Но их скрывали густые опущенные ресницы.
        - Не знаю…
        - Ты такая красивая… - Парень медленно провел ладонью по ее щеке, наклонился и еле слышно прошептал: - Ну, ладно, пока.
        Губы влюбленных встретились. Он попытался сделать поцелуй более страстным, проникнуть языком в рот девушки, но она пугливо отпрянула. Молодой человек усмехнулся не то лукаво, не то с легкой досадой - в неверном свете фонаря и под пеленой падающих снежинок понять было сложно.
        - Ну, ладно, - кивнул он. - Давай, до скорого! Звони!
        Его спутница, все так же не поднимая глаз, тоже кивнула и немного поджала губы. Казалось, она хочет еще раз почувствовать тот поцелуй, распробовать его получше. Он заметил это, улыбнулся шире и, еще раз дотронувшись кончиками пальцев до ее лица, ступил из круга света в темноту.
        Когда он скрылся из виду, она глубоко вздохнула и потрогала свои губы, будто все еще не веря в то, что этот поцелуй был. Теперь улыбка уже отчетливо заиграла на ее лице, а глаза наполнились тем мечтательным выражением, какое присуще юным девушкам, впервые ощутившим не только влюбленность, но и первые ростки страсти.
        Внезапно из темноты, как раз оттуда, куда только что ушел молодой человек, послышался сдавленный крик. Или всхлип. Или стон. У девушки округлились глаза, она не сразу набралась храбрости обернуться. А когда все-таки сделала это…
        Первое, что она увидела, было распростертое на асфальте тело ее парня. Оно еще не успело окончательно осесть на землю и бессмысленно ворочалось, подергивалось, застывая в изломанной позе. Но у несчастной не было времени смотреть на это ужасающее зрелище - огромная черная фигура неслась на нее с неотвратимостью локомотива. Надо было бежать, спасаться, но страх полностью парализовал конечности. Единственное, на что у девушки хватило сил, - это даже не закричать, а завизжать, подобно раненому животному. Но этот визг оборвался так же внезапно, как и воз ник.
        Глава 22
        Под тяжелыми сапогами громко хрустели мелкие ветки. С деревьев нескончаемым водопадом сыпался снег. Тусклые лучи утреннего зимнего солнца вязли в хвое и плохо освещали таежные заросли. Чертыхаясь и сопя, сквозь густой кустарник продиралась небольшая кавалькада: лесник, за ним зеленый на вид лейтенант, видимо недавно пришедший в уголовный розыск, потом Раткин, и замыкал шествие Соколов.
        Капитан немного отстал от впереди идущих, стремясь оказаться поближе к майору. Чтобы произносимые им слова были слышны только ему:
        - Откачали, да. Спасибо отцу Роману. Еле успел… На лошади-то вон оно как… Бредил сын-то. Он у бабушки был в день убийства. Не он это…
        Они выбрались на поляну и остановились перевести дух. Соколов выжидательно глянул на лейтенанта, тот, вытянувшись в струнку, немедленно отрапортовал:
        - Уже все установили.
        Он набрал воздуха, чтобы сказать еще что-то, но майор махнул рукой - пошли дальше. Он не собирался слушать доклад, стоя столбом. Время, как всегда, поджимало. Так что договаривать лейтенанту пришлось уже на ходу:
        - Девочка, Анна Семеновна Царева, 15 лет, три дня назад не пришла ночевать домой. Родители сразу обратились. Парень… - Милиционер смущенно кашлянул, вытащил блокнот и, быстро пролистнув страницы, продолжил: - Таймиев Аркадий, 20 лет, живет отдельно от родителей, исключен из Красноярского института… Ну, скоро там?
        Последние слова были обращены к леснику, в голосе лейтенанта явно чувствовалось раздражение.
        «Н-да, совсем еще зеленый, выдержки никакой». - Раткин глянул в спину подчиненному и покачал головой.
        Лесник между тем, задыхаясь от быстрой ходьбы, ответил:
        - Ага. Я только покажу где, а смотреть не буду. И так, как увидел сначала, чуть не умер. Это ж каким надо зверем быть, а? Совсем молодые ребятишки-то!
        - Ты, отец, как их обнаружил? - участливо поинтересовался Раткин.
        - Да я говорил уже! - махнул рукой, не оборачиваясь, лесник. - Шел утром с Трезором - ну, это пес мой. И тут он как начал выть! Я ближе подошел, смотрю - что такое… не понял сначала, а потом смотрю, там, как раз на полянке, на этой самой, тут камни, в общем и… снег с них расчищен… сосенка росла маленькая. Вот он… Все, пришли. Я не пойду дальше.
        Соколов, проходя мимо застывшего, как дорожный столб, лесника - видать, действительно, он страху натерпелся, потому что и сейчас избегал смотреть в сторону оцепленной милиционерами поляны, - кивнул ему с благодарностью.
        - Раткин, дай сигаретку, пожалуйста, - попросил майор, автоматически кивнув в ответ козырнувшему сержанту, стоящему в оцеплении. - И сам закури.
        Капитан протянул Святославу пачку «Космоса» и поднес зажигалку - прикурить. Тот сделал большую затяжку и закашлялся так, что аж слезы навернулись. Вкус «Космоса» сильно смахивал на махорку.
        Следствие же, не дожидаясь замначальника УВД, двигалось своим чередом. Один из оперативников снимал место преступления на видеокамеру, другой, скрючившись на раскладном стульчике, заполнял протокол. Здесь же сновали криминалисты и судмедэксперты, неподалеку беседовал с кем-то из следователей рыжий сотрудник прокуратуры - Чуб.
        Подойдя поближе, Соколов и Раткин посмотрели на останки убитых, и на лицах закаленных милиционеров отразились невольное отвращение и ужас.
        - Капитан, - начал хриплым голосом Святослав, - согласно голливудским триллерам, один из инспекторов, тот, что помладше, должен сблевать. Так что лучше отойди вон к тем деревцам.
        Усатый как будто только этого и ждал. Он тут же рванул к ближайшим деревьям и, согнувшись в три погибели, выдал все, что съел за сегодняшний день.
        От созерцания блюющего товарища (а на это было смотреть куда приятнее, чем на обнаруженные лесником останки) Соколова отвлекла старая знакомая - главный судмедэксперт Зарубова, местная «легенда». Она подошла, попыхивая «Примой», с кривой ухмылкой глядя на Раткина.
        - Здравия желаю. - Рука в перчатке поднялась в приветственном жесте. - Ну что, посмотрели? Ближе не хотите? Приступаем?
        - Приступайте, - кивнул Соколов. Он не обратил внимания на небрежную и даже слегка насмешливую реакцию медика. Ему принесло облегчение уже то, что перед ним стоял живой человек. А кривая ухмылка… Эта профдеформация наблюдалась у многих медиков, часто сталкивающихся со смертью. Защитная реакция, чего тут обижаться?
        - И расскажите мне подробнее, как там и что.
        Лицо судмедэксперта сразу приобрело деловое выражение:
        - Ну что, общую картину могу сообщить.
        Она повернулась, как волк, всем своим грузным телом к оперативнику с камерой и окликнула его:
        - Саша, если все зафиксировали, давайте снимайте тело! - А потом снова заговорила со Святославом: - В общем, ситуация такая. Обоих оглушили сначала - гематомки там имеются на головах. Смею предположить, это в городе было, они упали на землю, руки грязные, одежда - их волоком тащили. Но это точно потом выясним, где было. Скорее всего, за карьером…
        - Ясно, продолжайте!
        - В общем, связали руки и ноги скотчем, заклеили рты и потащили волоком. Скорее всего, до машины - это тоже криминалисты потом скажут. Вот. Сюда привезли. Потом вытащили. Здесь убийцы отесали молодую сосну. Затем… вы готовы, товарищ майор?
        Зарубова внимательно посмотрела в глаза Соколову, будто стремясь доподлинно удостовериться, что тот не хлопнется в обморок или не сблюет, как недавно Раткин.
        - Вполне, - уверенно кивнул тот в ответ.
        - Отлично… Затем убийцы взяли парня и через задний проход насадили на получившийся кол. Под тяжестью тела наконечник прошел через туловище, не повредив внутренние органы и не вызвав обильной потери крови, и вышел в районе правой ключицы.
        - То есть он был жив?
        - Да. Агония продолжалась долго. Все это время жертва была в сознании. Девушка сидела вот здесь и была вынуждена глядеть на мучения парня. Ее привязали скотчем к другому дереву, напротив. Вот, видите? Скотч еще остался на стволе. Но это еще не все, как видите. Когда острый наконечник кола вышел из тела жертвы, а его ноги стали доставать до земли, убийцы взяли валун… ну их тут, как видите, много валяется… - Судмедэксперт сделала широкий жест, обведя поляну рукой. - Местность такая, каменистая… Валун весом в… семь килограммов. Бросили в девушку. Попали в грудь. Потом второй. В плечо. Третий - в колено. Четвертый - он же последний - в голову.
        По ходу рассказа лицо Зарубовой становилось все мрачнее, нетрудно было догадаться, что и ей, при всем ее богатом профессиональном опыте, тоже не по себе от подобного зверства.
        Святослав кашлянул, чтоб хоть как-то отвлечься от жуткой картины, и спросил:
        - Как быстро парень умер?
        - Несколько часов, я полагаю. Под давлением своего веса жертва постепенно нанизывалась все глубже и глубже на кол. - Медик потерла переносицу и добавила: - Всю подробную информацию сообщу только после исследования тел.
        - Давайте опознание сначала проведем, - предложил майор. - Вроде личности установили. Везите тела в морг, скоро родители подъедут.
        - Хорошо. Кто из ваших будет на опознании? Желательно человек с крепкими нервами, дело такое.
        - Да, понятно, - тяжело вздохнул Соколов, окидывая придирчивым взглядом подчиненных, работающих на месте преступления. - Я сам, наверно, проведу опознание, заодно допрошу родителей. Ну, или ребят подберем кого. Вон, Рому Семичастного.
        Соколов, перед тем как закончить разговор, поинтересовался:
        - У вас есть какие-нибудь комментарии?
        - А какие тут могут быть комментарии? - пожала плечами врач. - Убийцы или убийца не просто профессиональный палач, кат и пыточных дел мастер. По поводу состояния его психики я просто теряюсь. Нужно вам с судебными психиатрами поработать. Не думаю, чтоб он просто так убил этих детей. Какая-то система у него есть.
        Святослав посмотрел на Зарубову долгим взглядом, сомневаясь, говорить или нет, но в конце концов решил-таки сказать, что думает.
        - Анна Никитична, вы уж извините, - осторожно начал он, - но я так и не могу в вас разобраться. Вы… такой профессионал, но… все же вы, извините, женщина… И…
        - Я поняла, товарищ майор.
        На ее губах с преждевременными морщинами заиграла уже знакомая майору ухмылка. «Легенда» сделала долгую затяжку, докурив «Приму» почти до самых пальцев, и будничным голосом произнесла:
        - В Грозном я жила. Насмотрелась. Там и профессионализм приобрела. И детей там же похоронила.
        Бросив на землю окурок, она впечатала его в снег и, не оглядываясь, пошла к своим подчиненным. Соколов смотрел ей вслед, переваривая услышанное. У него возникло стойкое ощущение, что Медвежий намеренно собирает вместе людей, переживших слишком многое и насмотревшихся на такие ужасы, которые и не снились простым смертным… Только собирает он их отнюдь не для того, чтобы дать отдохновение их истрепанным душам. Кажется, что сюда же стекаются и вся грязь человеческая, вся боль, страдания и извращения, на которые может быть способно двуногое существо. И тогда встает вопрос: а человеческое ли это? А еще - что должны сделать те, кто и так уже пережил невозможное? Ведь должен же быть во всем этом хоть какой-то смысл!
        Во рту что-то скрипнуло - Святослав очнулся от невеселых дум, сообразив, что слишком сильно сжал челюсти. Черт! Не время сейчас для философствований.
        - Так, товарищи офицеры! - скомандовал он, повысив голос. Нырнуть с головой в работу - самый верный способ обрести душевное равновесие. Пускай и на время. - Поскольку очевидно, что убийца тот же самый, значит, он должен оставить послание! Ищем записку!
        - Нашли уже, - прозвучало из-за спины майора, он повернулся на голос.
        Рядом с ним стоял один из криминалистов и показывал пальцем на дуб, к которому были привязаны убитые перед смертью. На потрескавшейся от времени коре была вырезана большая литера «О» или, возможно, ноль.
        Пока Соколов рассматривал символ, криминалист пояснил:
        - Было вырезано, скорее всего, топором. Приблизительно как раз в момент убийства, то есть сутки назад.
        Майор кивнул, но по отсутствующему выражению лица было видно, что он о чем-то крепко задумался.
        - Та же загадка, - произнес он. - Ноль.
        - Так точно, - подтвердил криминалист.
        - Раткин, - обратился Святослав к подошедшему капитану, который, похоже, уже пришел в себя после первого шока, - что это?
        - Ноль. Или буква «о».
        - Так. Еще что? Колесо, бублик. Солнце.
        Усатый нахмурился, внимательно рассматривая знак на коре.
        - Рот кричащий. Губы.
        - Они не кричали, - отрицательно покачал головой криминалист. Он тоже стоял рядом и глазел на странное послание. - Рты были заклеены скотчем, а в нем отверстие небольшое для воздуха. То есть, может, и кричали, только не слышал никто.
        Подумав немного, майор добавил:
        - Бесконечность.
        - Не, бесконечность - это же как восьмерка, - возразил ему Раткин.
        - Ну, это в математике, а так - тоже бывает. У кольца нет конца.
        - Интересно, - протянул Соколов, по привычке потирая шрамы на лице. - Пытки бесконечные? Муки и в жизни, и после смерти, что ли?
        Криминалист кивнул:
        - Круг ада.
        - Так. - Майор сделал несколько пометок в своем блокноте, затем снова обратился к собеседникам: - Еще тема - убитые же видели это кольцо?
        - Скорее всего, да.
        - Может быть, оно о чем-то им должно напоминать? Или, правда, говорить о том, что страдания их никогда не кончатся? Ладно, с этим ясно. Еще что?
        - Отверстие, - подкинул мысль Раткин и подергал себя за ус. Похоже было, что он не слишком привык принимать участие в подобных мозговых штурмах, но процесс его, бесспорно, увлек.
        - Скорее, два отверстия, - уточнил Святослав, - одно в другом.
        - Может, это… ну, как бы… убийство символизирует? Типа кол - это вот это кольцо, ну а внешнее отверстие…
        Капитан сделал многозначительную паузу, намекая на способ убийства парня. Все-таки провинциальное воспитание давало о себе знать: некоторые слова или действия оставались для усатого милиционера неприличными даже в контексте расследования преступления. Но тут уж вряд ли можно было что-то поделать - такое уж воспитание, впитанное с молоком матери.
        - Может быть, - согласился Соколов, не обратив внимания на неловкую заминку подчиненного. - А может быть, знак. Будем думать, короче. Так.
        Майор захлопнул блокнот и в упор посмотрел на Раткина оценивающим взглядом.
        - Ты, Ваня, я вижу, с нервишками не очень дружишь, - констатировал он без всякого осуждения, но усатый сконфузился. Не обращая внимания на смущенное сопение, Святослав направился к своему второму заместителю и по дороге сказал: - Давай-ка Рому Семичастного направим на опознание. Что там родители?
        - Да я ничего, товарищ майор, - не собирался сдаваться Раткин. Он автоматическим жестом огладил свои усы, будто заряжаясь храбростью, и произнес с настойчивостью: - Мы вдвоем лучше пойдем. Там же кобздец будет вообще… Родители парнишки уже вылетели. Скоро будут.
        - Хорошо, - согласился Соколов и бросил одобрительный взгляд на подчиненного. Затем вернулся к делу: - Он дома сейчас?
        - В школе.
        - Отработайте школу и - на опознание. Там в принципе должно нормально пройти. Тело все не открывайте. Лица вроде не обезображены. А вот с этим колесом, - майор постучал пальцем по блокноту, - разобраться надо.
        Из кармана раздался приглушенный звонок мобильного.
        - Да, - поднял трубку. - Здравствуй, Иван. Что нашел? О, отлично! Конечно, приеду! Да, через час, думаю, смогу. Хорошо, до встречи.
        Сунув телефон обратно в карман, Святослав повернулся к Раткину и усмехнулся:
        - Видишь, содействует мне добровольный помощник!
        Глава 23
        В морге сильно пахло антисептиком. По идее, ничем другим тут пахнуть и не могло, однако чудилось, что сквозь этот навязчивый больничный флер нет-нет да и пробивается еще более тошнотворный - запах крови и разложения. Подобного не могло быть, но Семичастный мог поклясться, что на сто процентов ощущал эти неприятные ароматы. Помимо запахов, здесь был еще и свет - резкий, холодный и… бездушный - такой, что хотелось поскорее выбраться на улицу. Даже невзирая на то, что там вовсю лепил снег, ветер сек лицо похлеще нагайки, а тусклый свет солнца и желтые пятна фонарей казались более живыми и теплыми.
        Милиционер отдавал себе отчет, что это просто нервное состояние играет с ним в такие паршивые игры, но все равно с нетерпением ждал момента, чтобы уйти из этого проклятого подвала.
        В морге он бывал редко и чувствовал себя здесь крайне неуютно. Это правда. Но сейчас его собственные эмоции должны были отойти на второй план. Семичастный посмотрел на отца убитого парня, Таймиева-старшего, который застыл у противоположной стены и, как сомнамбула, смотрел в одну точку.
        Чтобы успеть среагировать, если мужчине станет нехорошо, капитан регулярно бросал на него короткие взгляды. По виду Таймиев не производил впечатления человека особо стойкого. Он выглядел в глазах милиционера типичным интеллигентом. Невысокого роста, худощавый, с большими залысинами на крупном черепе, в очках, руки выдавали полное отсутствие тяжелой работы. Пока что он держался, но надолго ли его хватит, когда патологоанатом привезет тело сына?
        Будто в ответ на этот вопрос ближайшая дверь с негромким лязгом отворилась, и сотрудник морга в белом халате вкатил накрытую простыней металлическую каталку.
        В кабинете отчетливо раздался судорожный вздох Таймиева-старшего, больше похожий на всхлип. Капитан сразу же сделал шаг к нему, собираясь подхватить, если тот начнет падать. Но мужчина даже не покачнулся. На негнущихся ногах он медленно подошел к каталке и замер.
        Патологоанатом посмотрел на Семичастного и, получив короткий кивок, откинул простыню чуть ниже шеи. Раздался еще один вдох-всхлип. Но на этот раз он прервался, казалось, на самой середине. У отца не получилось нормально вдохнуть, глядя на мертвое лицо сына. Он кивнул несколько раз, подтверждая, что ошибки нет, и впал в полубессознательное состояние. Одной рукой он бесконтрольно нащупал руку покойного под простыней и сжал ее, а второй стал гладить мальчика по волосам. Милиционер и патологоанатом только переглянулись, соглашаясь, что несчастному надо дать немного времени попрощаться. Никто не произнес ни звука.
        Глава 24
        - Вот думал я, кто нашего парня убил… это ритуальное потрошение… Может, что-то связано с языческими культами местными? Вспомнил обряды кое-какие и решил в краеведческий музей обратиться, - сказал отец Роман, пока они с Соколовым шли через зал музея к одной из витрин с экспонатами. Перед ней стоял тот самый попутчик из поезда, с которым они в одном купе ехали и коньячок выпивали. Майор сразу узнал эмоционального краеведа даже со спины. Уж очень характерная осанка у него была.
        Петр Сергеевич повернулся к посетителям, и его очки блеснули отраженным светом.
        - Если это ритуальные убийства, то надо понять, что это за ритуалы. В чем ритуальность? Кого приносили в жертвы и почему? А главное - кто? - кивнул монах ученому. Похоже, они уже обсудили по телефону тему будущей беседы, потому что лицо Петра Сергеевича выражало неподдельный энтузиазм.
        - Правильно, что ко мне пришли. Я вам сейчас все расскажу. Я сразу же понял. Все понял. Начну только с самого начала. Придется послушать, иначе ничего понятно не будет. Медвежий - это так нас казаки назвали в 1663 году.
        - А до этого что тут было? - поинтересовался Святослав.
        - Раньше здесь племя улинов жило, финно-угорской языковой группы. На их языке город Мокса-Тарака назывался, что означает «Много круглой воды», это из-за озер. Улины - одно из самых удивительных племен Восточной Сибири. Они безгранично доверяли шаманам, выполнявшим у них функцию вождей. Как и у многих лесных жителей, у них был сильно развит культ медведя.
        Рассказывая, историк вел гостей по экспозиции, останавливаясь то у одной витрины, то у другой и указывая на предметы, которые иллюстрировали его рассказ.
        - Необычна традиция улинов - они брали из леса медвежонка, держали его в клетке, кормили и всячески ублажали ровно десять лет. А в день летнего солнцестояния шаман выходил к специальному деревянному храму, и к нему выпускали этого самого медведя. Причем никакого оружия, согласно ритуалу, не выдавалось.
        За стеклом стенда была размещена небольшая диорама, как раз демонстрирующая деревянный сруб - по-видимому тот самый храм, - столпившихся перед ней улинов и голого по пояс крупного мужчину, идущего к раскрытой в срубе двери. Из темноты внутреннего помещения в луче света, падающего с улицы, была видна морда здоровенного медведя. Реконструкция была очень детальной и производила довольно сильное впечатление. Особенно вместе с рассказом Петра Сергеевича.
        - И что же дальше? - нетерпеливо спросил отец Роман, внимательно рассматривая полуголого шамана и ожидающего его медведя.
        - Тут-то и бывало самое интересное, - усмехнулся историк, явно получая удовольствие от произведенного впечатления. - Чертовски жаль… ой, извините, батюшка!.. очень жаль, что нам уже не удастся увидеть, как происходил этот удивительный ритуал - мы имеем лишь приблизительное представление на основании фольклора и летописей.
        Итак, шаман входил в ритуальное помещение, где уже находился разъяренный медведь. Двери за ним закрывали. И человек, и животное оказывались в полной темноте. Все племя вокруг храма начинало бить в барабаны и петь ритуальные гимны.
        Соколов нахмурился и произнес с большим сомнением в голосе:
        - Но ведь такого медведя убить голыми руками нереально!
        Петр Сергеевич поднял указательный палец и несколько раз кивнул, говоря все горячее и со все большей уверенностью:
        - Это мастерство! Приемы и секреты передавались шаманами из поколения в поколение. Традиции оставались неизменными. Получалось, что за тысячу с лишним лет благодаря естественному отбору и особым упражнениям улины из рода шаманов были огромными и неустрашимыми воинами, которые всю жизнь посвящали именно тому, чтобы победить медведя.
        Видя, что его слова произвели на слушателей должное впечатление, краевед поманил их за собой дальше по экспозиции, возобновив свой рассказ:
        - Итак, победивший шаман должен был выйти и швырнуть в горящий костер сердце и кишки медведя. Сердце и кишки, подчеркиваю! Соединив таким образом стихии земли, огня, ветра, воды - сердце кровоточило - и духа, ибо дух медведей для улинов был свят. После этого шаман ложился лицом в костер и впитывал эту необыкновенную энергетическую смесь. Значит, еще десять лет шаман правил племенем.
        За стеклом были разложены ритуальные предметы улинов, на которых несложно было заметить обозначения упомянутых стихий, изображения медведя, а также человека, поднимающего руки в победном жесте. К слову сказать, иногда фигура медведя и человека будто сливались в единое целое, видимо, подчеркивая связь между племенем улинов и духом их тотемного животного.
        - А если… - начал отец Роман неуверенно. - Ну, если шаман не выходил?
        Петр Сергеевич посмотрел на него с одобрением. Ему очень нравилось, что посетители слушали его внимательно и заметно прониклись удивительной историей.
        - Тогда входил его помощник, - ответил историк. - Предвижу ваш вопрос. Весь род шаманов мог зайти в храм. Если медведь задирал их всех, начинали заходить обычные жители - воины и охотники. Медведь обязательно должен был быть побежден, даже если бы все племя до последнего мальчика пало от его когтей. Тогда женщины выпускали медведя на волю, а сами шли к соседнему племени. Но такого обычно не случалось - каждый шаман обладал нечеловеческими способностями и выдерживал до трех поединков в жизни. Да, такие вот нравы.
        Соколов покачал головой и хмыкнул не то с осуждением, не то с восхищением:
        - Хорошенькие нравы. Непонятно, как же нашим казакам удалось подчинить такое сильное племя.
        - О, эта история еще удивительнее.
        Петр Сергеевич заспешил к небольшой витрине у окна, гостям пришлось тоже ускорить шаг, чтобы не отстать.
        - Этот случай я могу рассказать очень подробно, - не переставал рассказывать историк, - потому что это подробно описано вот в этой летописи.
        Открыв витрину ключом из увесистой связки, он достал из-под стекла внушительных размеров фолиант. Книга была кое-где порвана и сильно потерта, но выглядела солидно.
        - Переиздана, конечно, - пояснил Петр Сергеевич, осторожно перелистывая страницы. - Как известно, племенной союз улинов был покорен казаками из войска Ермака Тимофеича под непосредственным руководством походного атамана Егора Чекана. Когда казачье войско подошло к засеке улинов, к нему на переговоры вышел шаман и предложил уладить дело по-хорошему, чтобы не калечить людей.
        Договорились, что биться будут самые знатные воины. И если победит казачий представитель, улины подчинятся новому правителю без возражений. А если победит местный, казаки уйдут. От воинов Медведя биться вызвался сам шаман, а от казаков он потребовал, чтобы на поединок вышел «помощник русского царя, который все записывает в свитки и который бреет бороду».
        - Это кто такой? - не понял Соколов.
        - Думный дьяк. Сохранилось даже его имя - Феофан Маслов. Царь Иван Васильевич отправил дьяка для учета сокровищ и природных ресурсов, которые завоюет отряд. Так вот. Как ни пытались казаки переубедить шамана, он был непоколебим. Единственное, на что согласились обе стороны, - выдать дьяку кинжал. И наутро в огромный темный сарай, как того требовал обряд, вошли дьяк и шаман. Что там было, нам неведомо. Ясно одно. Вскоре из двери вышел шаман и швырнул в разведенный ритуальный костер сердце и кишки несчастного дьяка. - Историк ткнул пальцем в немного выцветший рисунок на странице книги. - Вот видите, миниатюрка даже нарисована… А потом, как требовал обычай, лег на несколько секунд в костер.
        Брови отца Романа сошлись на переносице, на лице появилось суровое выражение.
        - Но… получается, что казаки должны были уйти! - сказал он, предвидя ответ.
        - Получается, - согласился Петр Сергеевич. - Как говорит летопись, стояла долгая пауза. Все понимали, что русским нужно уходить. Но также все понимали, что уходить им нельзя. И тогда Чекан совершил подвиг. И смертный грех. Когда шаман поднялся и победно распростер руки, казак метнул свой топорик в голову шамана и раскроил ее надвое.
        - Преступил клятву… - кивнул монах, озвучивая очевидную мысль, которая его, судя по всему, сильно расстроила.
        - Да. Земля улинов была присоединена к Российскому государству, а они сами были крещены. Чекан же, понимая, что должен искупить свой грех, ушел в монахи. Отказался от почестей и царских наград. Он принял обет молчания и в одиночку за тридцать лет выкопал те самые пещеры, на которых сейчас стоит наш монастырь. Потому их и называют Чекановы пещеры.
        Соколов потер шрамы на лице и провел по своим стриженным почти под ноль волосам рукой. Было видно, что его посетила какая-то мысль, над которой он крепко задумался. Поглядев в разные стороны музейного зала на экспонаты, мимо которых они прошли за время разговора, он наконец-то спросил:
        - А эта легенда горожанам известна?
        Вопрос прозвучал буднично, без нажима, но отец Роман внимательно посмотрел на товарища и кивнул, будто соглашаясь с догадкой.
        - Конечно, - подтвердил Петр Сергеевич. - Наш бывший директор краеведческого музея… - Лицо ученого сморщилось, будто он проглотил что-то ужасно горькое или кислое. И хотя он постарался быстро справиться с этой конвульсией, удалось ему это плохо. Сразу становилось понятно, что этот самый «бывший директор» вызывает у краеведа самые нелицеприятные чувства. - …Написал пару исследований… Надо ли говорить, что он использовал исключительно мои материалы!
        Петр Сергеевич быстро засеменил к столику смотрителя зала, за которым сейчас никого не было, и поднял стопку книжек, которые там лежали.
        - Вот эти книги я вам приготовил… То есть ситуация с убийством - абсолютно идентичная ритуалу древних язычников.
        Соколов взял верхнее издание и стал перелистывать страницы, останавливаясь на иллюстрациях и сравнительных таблицах.
        - По этой легенде получается, - произнес он задумчиво, - что городок этот проклят как христианским Богом, так и древними языческими богами?
        - Получается, что так. И вот как раз про язычников-то я и хотел поговорить. Дорожка-то к ним ведет! А еще точнее, к нашему бывшему директору!
        На последней фразе краевед сделал обличающий жест, в котором было слишком много пафоса и театральности, что выдавало сильное волнение. Похоже, на душе Петра Сергеевича обида и нелюбовь к бывшему начальнику копились годами, и сейчас он почувствовал, что сможет поймать своего врага, что называется, «на горячем».
        - А с вашим этим бывшим директором можно поговорить? - поинтересовался Соколов, продолжая листать книгу и поглядывая краем глаза на взволнованного историка.
        Тот неожиданно рассмеялся, а в ответ на вопросительный взгляд пояснил:
        - Можно. Только у него, как бы это сказать…
        - Говорите как есть.
        - Короче говоря, он так в этой своей истории закопался, что уже полностью туда переселился.
        - Помешался, что ли? - уточнил отец Роман.
        - Он и раньше был не того, - кивнул ученый. - А сейчас - совсем.
        Святослав захлопнул монографию бывшего директора:
        - Можете рассказать поподробнее? Где его можно найти? И как его зовут?
        Петр Сергеевич снова запер под стекло старинный фолиант. И пока щелкал ключом в замке, ответил:
        - Найти его можно в избушке в Северном лесу, верст пять через чащу. Звали его Иван Евгеньевич Греков, доктор исторических наук. А сейчас его зовут волхв Яромир, верховода языческой общины «Стрелы Улина».
        Глава 25
        Найти общину оказалось делом нехитрым. Казалось, каждая собака в Медвежьем знает, где она находится. Так что отец Роман со Святославом добрались туда довольно быстро.
        Идя следом за монахом по большой поляне, майор смотрел по сторонам и чувствовал себя как будто на съемках исторического блокбастера. По краям прогалины стояли деревянные идолы, вырезанные искусно и аккуратно. По тому, что дерево, из которого они были сделаны, уже успело потемнеть, можно было предположить, что стоят они тут далеко не первый день.
        В центре поляны возвышался огромный костер. Жар от него расходился во все стороны, а языки пламени наверху превращались в прозрачное дрожащее марево, растворяясь в дневном свете.
        На противоположной стороне поляны стояла большая изба. Резные наличники, хорошо подогнанные бревна, на крыше плотными рядами уложено свежее сено. Для полноты картины на гладко обтесанном крыльце сидел полосатый кот и лениво вылизывал лапу. Прямо картинка с открытки для туристов - любителей славянского антуража.
        Людей на поляне тоже хватало. И они производили самое противоречивое впечатление. С одной стороны, Соколов видел в основном молодых парней и девушек, здоровых, румяных, полных сил. Все наряжены в народные костюмы, явно самодельные. А с другой стороны, из-под всех этих исторических нарядов отчетливо виднелись камуфляж военной формы, кроссовки на ногах и тяжелые армейские ботинки.
        Многие из местных были заняты тренировкой: боролись, боксировали, кто-то даже на ножах фехтовал. А другие, видимо, отдыхали: несколько человек плясали под бравурную мелодию, которую один из парней выводил на гармошке.
        Веселящийся молодняк милиционера не заинтересовал, а вот тренирующиеся… Особенно крепкий мужик, лет шестидесяти, который выкрикивал резкие распоряжения и вообще выглядел местным заправилой. На нем были богато украшенная домотканая рубаха и мохнатая шапка темно-коричневого цвета. Из медведя, что ли?
        Общинники не сразу заметили гостей, а когда наконец обратили на них внимание, все движение быстро пошло на убыль и вскоре совсем остановилось. Люди замерли, их взгляды устремились на незнакомцев.
        Соколов почувствовал себя под таким пристальным вниманием немного неуютно и даже порадовался, что одет в штатское. Почему-то показалось, что будь он в форме, реакция местных неоязычников была бы куда менее дружелюбной. А вот отцу Роману, похоже, этот напряженный интерес был совершенно нипочем. Он, не сбавляя шага и привычно опираясь на посох, направился к мужику в шапке. Судя по всему, монах тоже решил, что этот дед и есть местный старшина (или старейшина), тот самый бывший директор краеведческого музея, а нынче волхв Яромир.
        Из толпы стали доноситься шепотки, смешки, кто-то даже показал на гиганта в рясе пальцем.
        - Эй, святой отец, пошли поборемся! - крикнул бритый наголо парняга, перекидывая из руки в руку охотничий нож.
        Отец Роман поглядел на него без всякого выражения, стало очевидно, что смельчак настоятелю не соперник. Видимо, лысый и сам это почувствовал, потому что улыбка сползла с его лица, он перестал подбрасывать нож и нахмурился.
        - Нет, сынок, - между тем спокойно ответил отец Роман. - Для меня важнее борьба духа. Борись телом, пока молодой.
        Вместе со всеми следил за пришельцами и Яромир. Он демонстративно сложил руки на груди, а когда одетый в черное инок и Святослав подошли ближе, театрально спросил:
        - Зачем ты пришел сюда, служитель Распятого? И ты, служитель князя?
        - Давай отойдем. Есть разговор, - предложил Соколов, но получил в ответ лишь ледяной взгляд.
        - Говори здесь - у меня ни от кого нет секретов.
        Однако не успел майор и рта раскрыть, как Яромир кинулся в словесную атаку. Но не на милиционера, а на священника.
        - Все повторяется, да? - все с таким же пафосом спросил он и, не дожидаясь ответа, направил обличающий перст в грудь отца Романа. - Всего несколько сотен лет назад на этом месте так же резвились веселые молодые язычники, радовались, смеялись солнцу. И так же пришли священники в черных рясах, так же завидовали их счастью! Но тогда им удалось перекрестить язычников, потому что за ними шли войска князей и царей! А сейчас не получится! Все, прошло ваше время! Нет за вами войск и не будет больше никогда! Молодые бегут из ваших душных скучных церквей! Они идут сюда - резвиться на родные поляны!
        Было похоже, что Соколов Яромиру вообще не интересен - все его внимание поглотил настоятель Медвежского монастыря. Соперники смотрели в глаза друг другу так пристально, что несложно было представить, будто они сцепились в смертельном захвате и пытаются задушить один другого. Однако голос отца Романа, когда он заговорил, звучал спокойно:
        - Да, это так. Конечно, веселее и интереснее проводить обряды с шутками и прибаутками, с состязаниями и забавами, с братинами медовухи и пива. Сложнее смирять свой дух и говорить с Богом - часами, не сходя с места в тесном храме.
        - Да! - Яромир с вызовом вскинул голову.
        - Ты даешь людям, уставшим от серой реальности, радостный и веселый мир, где они вдруг становятся могучими русичами с красивыми именами.
        - Да!
        - Я веду людей вверх. А ты вниз. Вниз идти легче. Потому у тебя и больше людей.
        - Ты думаешь, что низ - это верх, потому что стоишь вниз головой.
        - В вере решает сердце.
        - Веселиться, радоваться, петь - это естественно для человека! - Яромир сделал широкий жест, обращаясь к своей пастве, и та послушно загоготала в ответ, поддерживая предводителя. - А ныть и каяться, - продолжал он, - естественно только для старух, которые и без того скоро сдохнут!
        - Не обольщайся, - позволил себе усмехнуться отец Роман. - Из твоей избушки эти сто человек кажутся морем. Но это всего сто парней и девчонок, которые думают, что уже познали жизнь. По сравнению с океаном православных это пылинка.
        - Скоро этот океан превратится в ручеек, а потом и высохнет!
        - Не высох при монголах, поляках, немцах, французах. Не высохнет и сейчас.
        - Хорошо тебя научили искусству спора! - в свою очередь растянул губы в улыбке Яромир. Соколову сложно было понять, искренне волхв радуется умелости оппонента или только пытается под маской веселья скрыть злость. - Мы, русские, прямодушные, хитрить и юлить не умеем! Говори, зачем пришел.
        - Ты знаешь легенду об основании города? - спросил монах.
        - Конечно. Я же писал об этом несколько книг.
        - Ты знаешь, что убили моего человека в монастыре. Убили точно так же, как того дьяка в языческом ритуале улинов. Я думаю, ты знаешь подробности?
        - Ха-ха-ха! - зашелся смехом бывший директор музея. - Вы даже книгу мою не читали?
        - Нет. Я решил сам прийти к тебе. Ведь не всякое можно написать в книге.
        Отец Роман сохранял невозмутимость и спокойствие. На его фоне пафосная поза Яромира смотрелась особенно комично. Вероятно, он и сам это понял, потому что внезапно оборвал смех и заговорил нормальным тоном:
        - Не всякое. Но про это я написал в маленькой брошюрке. У нее небольшой тираж, и не всякий ее читал. Официальная версия, конечно, осталась такой, что думный дьяк Феофан Маслов был слаб духом и телом, чревоугоден и к пьянству зело пристрастен. И якобы это и явилось одной из причин того, что язычник его победил в честном бою.
        - Да, так нам и сказали в музее, - подтвердил майор, хотя Петр Сергеевич в подробности о дьяке не вдавался. Тем не менее Святославу показалось неплохой идеей поддакнуть Яромиру. Тому, очевидно, нравилось быть правым, а подобные люди куда охотнее делятся информацией, если с ними соглашаются.
        - Кто сказал? Петруша?
        Губы бывшего директора краеведческого музея снова сложились в улыбку, только теперь она была пустая и неприятная.
        - Да, Петр Сергеич.
        - Он клинически бездарен, - кивнул Яромир. - Его удел - историю в лестехе преподавать. Он не видит саму суть истории! И не может прошлое связать с настоящим!
        - А ты можешь? - с явным сомнением в голосе поинтересовался отец Роман.
        - Могу, - вскинулся Яромир. - И вот что я скажу: проверь-ка ты получше того человека, кого убили по медвежьему ритуалу. Потому что тот самый дьяк, которому улинский шаман вырвал внутренности, был не только пьяница и трус. В одной долго и тщательно скрываемой летописи, основанной на отчете казачьей экспедиции, написано черным по белому… - Яромир сделал долгую паузу, безотрывно глядя в глаза настоятелю монастыря и, когда убедился, что тот слушает с должным вниманием, закончил: - …думный дьяк Феофан Маслов был одержим смертным грехом мужеложества, будучи падким до отроков… Тут ищите.
        Монах и милиционер нахмурились - такого поворота никто из них не ожидал. А Яромир, удовлетворенный произведенным эффектом, усмехнулся и махнул рукой, будто самодержец, отпускающий надоевших холопов:
        - А теперь идите! Не портите нам праздник!
        Роман со Святославом без возражений двинулись восвояси, обдумывая услышанное. Похоже, история становилась еще запутаннее и неприятнее, хоть и казалось, что дальше уже некуда.
        Когда двое мужчин вышли из леса к дороге, у Соколова зазвонил мобильный. Он поднес трубку к уху и минуту слушал, сосредоточенно хмурился, а затем кивнул:
        - Ага. Так, вы отпечатки пальцев у этого Никитского брали? По базе пробили? Ну а почему не взяли? Сколько дней? Ну, слава богу. Приказываю произвести эксгумацию, взять отпечатки пальцев, слепки зубов. Отправить на экспертизу. Разрешение у прокуратуры получено, Чуб дал добро.
        Из трубки доносился взволнованный бубнеж, отголоски которого долетали даже до отца Романа, хотя слов он разобрать не мог. Но майор слышал все прекрасно, и, похоже, сказанное злило его все больше и больше. В конце концов он не выдержал и воскликнул:
        - Да что ж такое, а?! - И, гневно раздувая ноздри, полез в портфель, вытащил оттуда том Уголовного кодекса и зачитал: - «Статья 178, пункт 3. При необходимости извлечения трупа из места захоронения следователь выносит постановление об эксгумации и уведомляет об этом близких родственников или родственников покойного». У нас, то есть у Никитского этого, таковых нет, он сирота, так что действуйте. Понятые, судмедэксперт. Читайте кодекс. Все. Это очень срочно. Отбой.
        Глава 26
        Часто я представляю себе жертвенный алтарь. Современные люди, на чьих глазах лежит вечная пелена, не могут постичь смысл жертвы, посвященной Богу. Они страшатся крови и жертвенных углей, не понимая, что только так, через кровь и огонь очищения, проходит истинная дорога к Нему. Во времена пророков люди на своих алтарях перерезали глотки животным, и когда жертвенная кровь шипела в пламени, сердца их наполнялись благоговением, истово молились они и воздевали руки к небу. Ибо знали и страшились, что Господь может не принять их жертву, и тогда разделят они участь нечестивца Каина.
        В наше время кровь льется не на алтарях, а в подворотнях. И те, чьи руки держат ножи для жертвоприношений, - маньяки, серийные убийцы, заставляющие трепетать целые города, - как бессловесный скот, приносят в жертву людей. Они возомнили, что это их жертвенные агнцы, тельцы и голуби. Как далеки они от истинного пути! Их души раздирает тот же самый страх, потому что чувствуют они, что Господь не приемлет их жертвоприношений, что отринул он их от себя как сынов Каина, и скитаются они, пожираемые мраком души своей, не находя приюта и утешения.
        Но не я. Я знаю верный путь, прямой и светлый. Не нужно трусливо подкладывать на алтарь скотов и в страхе ждать, что Господь не заметит подмены. И везде я читаю знаки своей правоты. В книге пророка Исайи сказано:
        «Но Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению; когда же душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное, и воля Господня благоуспешно будет исполняться рукою Его» (Ис. 53:10).
        Вот оно! Только через жертвенную муку душа может прийти к очищению. Мы грешны и должны очиститься через алтарь, через страдание! Вот еще, на этот раз в книге Маккавеев:
        «Мы страдаем за свои грехи. Если для вразумления и наказания нашего живой Господь и прогневался на нас на малое время, то Он опять умилостивится над рабами Своими…»
        Не нужно бояться гнева Господа, нужно пройти через его гнев, принять его на себя, только так можно заслужить его милость. Только все хотят, чтобы мучения обрушились на другого. Никто не хочет своей жертвой освободить других от наказания, никто не хочет ложиться на алтарь за ближних своих, как сказано:
        «Я же, как и братья мои, предаю и душу и тело за отеческие законы, призывая Бога, чтобы Он скоро умилосердился над народом, и чтобы ты с муками и карами исповедал, что Он един есть Бог, и чтобы на мне и на братьях моих окончился гнев Всемогущего, праведно постигший весь род наш».
        Они не понимают, что все это и все, что будет, уже записано в Книге. Для меня эти строки сияют золотым огнем, словно кто-то специально подсвечивает их. Почему же все они так слепы? Почему не хотят видеть очевидного знака? Ведь написано специально для них!
        «Тех, кому случится читать эту книгу, прошу не страшиться напастей и уразуметь, что эти страдания служат не к погублению, а к вразумлению народа нашего. Ибо то самое, что нечестивцам не дается много времени, но скоро подвергаются они карам, есть знамение великого благодеяния. Ибо не так, как к другим народам, продолжает Господь долготерпение, чтобы карать их, когда они достигнут полноты грехов, не так судил Он о нас, чтобы покарать нас после, когда уже достигнем до конца грехов. Он никогда не удаляет от нас Своей милости и, наказывая несчастьями, не оставляет Своего народа» (2 Мак. 7:32 - 33, 37 - 38).
        Да! Вот то, что они не хотят понять! Вразумление через страдание! Это совершенно ясно видно из этих отрывков, и если…
        Зябко. Зябко сегодня. Очень холодно стало, промозгло. Зима навалилась, теперь уже темным-темно. Только снег вьется в свете фонаря. Как ему не холодно? Вьется, как мошкара вокруг лампы, круг за кругом, круг за кругом…
        И если на мне остановился выбор Господень, то я готов принять его ради спасения братьев моих! Я готов взять на себя страшный грех убийства! Вы слышите? Я готов! Готов предать тело свое и душу свою Тебе, готов пройти любую муку, я готов! Но сначала дай мне закончить начатое. Я должен довести дело до конца. И тогда уже карай меня гневом своим, ибо я и есть Каин, семя отступническое, обреченное на скитание.
        Глава 27
        В кабинете Соколова снова было накурено и тесно. Но тесно не столько из-за большого количества людей - оперативников собралось для совещания обычное количество, - сколько из-за напряженной атмосферы.
        Пока майор быстро просматривал последние доклады, милиционеры тихо переговаривались. Было заметно, что они обсуждают общую тему, нервничают и даже злятся.
        Святослав исподволь следил за происходящим в кабинете, отмечая про себя реакцию каждого из помощников. Когда люди не знают (или не замечают), что за ними кто-то наблюдает, они ведут себя более естественно. Именно эти реакции и есть самое интересное. Именно в них содержится правда о человеке.
        Активнее остальных реагировал Раткин. По всему было видно, он так возмущен, что буквально еле сдерживается. Усы его негодующе дергались туда-сюда. Наклонившись к Семичастному, капитан что-то горячо ему втолковывал, тыча узловатым пальцем в папку, которая лежала на столе перед напарником. Тот кивал, хмуро отвечал попеременно то Ивану, то своему соседу слева - молодому лейтенанту Мережко. У лейтенанта тоже щеки понемногу заливала краска. Похоже, Семичастный рассказывал коллегам нечто такое, от чего те сатанели все больше и больше.
        История распространялась между всеми сидящими за столом оперативниками и вызывала нешуточную бурю эмоций. До Соколова стали долетать отдельные слова и фразы, в которых звучало что-то о педофилии, совращении и растлении малолетних. Надо было с этим горячим обсуждением завязывать, а то создавалось впечатление, что милиционеры уже готовы с минуты на минуту рвануть вершить самосуд.
        Перевернув последнюю страницу, Соколов кашлянул и, когда остальные повернулись к нему, сделал приглашающий жест, мол, начинаем совещание.
        Поднялся Семичастный, старательно откашлялся, обвел взглядом собравшихся и, раскрыв папку, стал зачитывать отстраненным голосом:
        - «Останки трупа Никитского были дактилоскопированы, и хотя кожа рук к тому времени претерпела значительные изменения, в большей части удалось восстановить папиллярный узор пальцев. По информационно-поисковой системе «Папилон» отпечатки пальцев были идентифицированы как принадлежавшие ранее судимому жителю города Красноярск Георгию Аратову, осужденному по статьям 134 и 135 УК РФ, соответственно - «Половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста» и «Развратные действия».
        Аратов родился в интеллигентной семье, родители уделяли ему много внимания и ласки, тем более что ребенок рос слабым и болезненным. Взрослые очень рано начали отмечать особенный интерес мальчика к сексу. Воспитатели детского сада жаловались, что он любит уединяться с девочками и играть с ними в больницу: раздевает, осматривает и трогает их половые органы. По признанию Аратова, он любил подглядывать за девочками, специально ездил в переполненном автобусе, чтобы как бы случайно ощупать зажатых в толчее женщин. В 15 лет, по признанию Аратова, в турпоходе ночью в палатке его изнасиловал учитель биологии, организатор похода. После этого произошла ломка сознания, и свое повышенное либидо Аратов переключил с женщин на мужчин, преимущественно моложе и слабее его, то есть на детей и подростков. Еще в школе он увлекся психологией, что впоследствии помогло ему легко устанавливать контакт с незнакомыми людьми. Аратов успешно поступил в Армянский государственный институт и окончил его с дипломом по специальности «Дошкольная психология и педагогика». По окончании института в 1990 году Аратов некоторое время
работал педагогом-воспитателем в подмосковном школе-интернате для детей, страдающих последствиями полиомиелита и детского церебрального паралича. В 1992-м Аратов был осужден за совершение развратных действий в отношении малолетних мальчиков. Отсидел два года и из колонии, как вы понимаете, вышел совсем другим человеком. Статья плохая, сидел в бараке опущенных. Работать с детьми ему было запрещено, и он окончил курсы по специальности «Экономика и бухгалтерский учет». Потом устроился в институт вычислительной техники, откуда уволился через два года. Про его пагубные пристрастия и тюремный срок все, разумеется, знали, жизнь его была ужасна. Здесь его следы потерялись».
        Когда Семичастный замолчал, все взгляды обратились к Соколову, явно ожидая какой-то определенной реакции. Похоже было, что милиционеры ждут осуждения Аратова со стороны начальника, но тот хранил молчание. Однако губы поджались сами собой, сложившись в тонкую бледную полоску. Дела с детьми всегда были самыми трудными… Потому что хотелось каждого ублюдка, способного навредить ребенку, сломать его психику и жизнь, уложить в гроб без суда и следствия. Но подобный подход мало того что незаконный, так еще и требует абсолютной уверенности в виновности подозреваемого. Ведь как ни крути, а судебная система неидеальна и тоже допускает ошибки. Однако если быть уверенным…
        Соколов нахмурился, отгоняя непрошеные мысли. Лица оперативников, наоборот, расслабились - его реакция полностью их удовлетворила. Значит, старшой с ними, значит, чувствует то же самое, значит, ему можно доверять. Атмосфера в кабинете заметно изменилась: напряжение почти ушло, офицеры смотрели друг на друга, ощущая единение - и профессиональное, и чисто человеческое. В конце концов, у многих из них были семьи и дети. А те, у кого их в данный момент не было, разделяли моральный кодекс товарищей.
        Все эти сложные внутренние движения в команде замначальника УВД заняли буквально пару секунд. Так что, когда Раткин взял слово, это прозвучало как продолжение доклада Семичастного.
        - Нами уже установлено, - сказал капитан, - что он приобрел поддельный паспорт на имя Алексея Никитского. Затем переехал в Красноярск и устроился на завод. Здесь он, как видно, пытался начать новую жизнь, но ненадолго. Аратов переезжает в Медвежский монастырь, об остальном мы уже докладывали.
        Соколов кивнул, а Семичастный дополнил отчет, состроив брезгливую мину:
        - На основании вышеизложенного ясно, что предложил свои услуги по работе с детьми из детского дома он не просто так.
        Майор внимательно посмотрел на подчиненного.
        - Что еще за предположения? - задал он резонный вопрос, хмурясь все сильнее. Как же местные парни любят делать поспешные выводы. Может, заключение и кажется само собой разумеющимся, но прежде чем кого-то обвинить, нужно проверить все. Абсолютно все! Чтобы потом «не было мучительно больно» за опрометчивость. Ведь от этого зависит если не жизнь человека (Аратову уже ничем не помочь), то хотя бы адекватная память о нем. А заодно и продвижение следствия.
        - Ничего не ясно, - подчеркнул Святослав. - Надо допросить детей из детского дома, с которыми контактировал Аратов.
        Наступила пауза. Майор оглядел подчиненных и не заметил на их лицах и следа энтузиазма - одни кислые рожи. Милиционеры старательно отводили глаза, будто надеясь, что если они не посмотрят на начальника, то и он их не заметит… или, по крайней мере, не выберет для выполнения этого поручения. Ну, орлы, ничего не скажешь.
        - Раткин, - распорядился Соколов, - отмените все, что у вас намечено на завтра. Поедете в детский дом, допросите детей. Список детей мне перешлют сегодня из монастыря по факсу. - В ответ снова молчание. Это начинало уже подбешивать. - Ну что еще за мхатовская пауза? Говорите, Раткин.
        Усатый заерзал на стуле и усиленно откашлялся несколько раз. Начальник раздраженно щелкнул ручкой, капитан наконец заговорил:
        - Товарищ майор, можно я не поеду в детский дом? - Прозвучало как просьба младшеклассника не идти в школу. Впрочем, дальше мнение Святослава несколько изменилось. - Я же с инспектора детской комнаты милиции начинал. Не могу я на детей смотреть, тем более, если… когда… ну, по такому делу. Хотя если это приказ…
        Капитан вздохнул с таким надрывом, что у того, кто послабее, от сочувствия могло бы и сердце разорваться. Соколов только покачал головой и кивнул:
        - Хорошо, хорошо. Мне без разницы, кто поедет, но молодых посылать не надо. Это дело деликатное, нужны люди серьезные. Не ниже капитана. Семичастный, вы можете?
        Напарник Раткина тут же стал похож на умирающего лебедя и голосом ответил соответствующим, словно собираясь на эшафот:
        - Так точно.
        Тут уже и сам Святослав не выдержал - вздохнул, а затем махнул рукой:
        - Хорошо. Я сделаю это сам. Завтра. Подготовьте детей, выберите педагогов, которые будут присутствовать при беседе. Завтра в час дня, как раз у них уроки закончатся.
        Все оперативники только что пот со лба вытирать не стали - облегчение на их лицах читалось так явно, как будто им только что неминуемой смерти избежать удалось. Какие нежные. Впрочем, такую реакцию майор вполне мог понять. Дополнительно давало о себе знать, наверное, еще и то, что город маленький, многие друг друга знают, а идти к соседнему ребенку, которого ты знаешь с младенчества, и задавать вопросы, типа «а не щупал ли тебя такой-то дядя за разные места?»… В общем, и с подчиненными не стоит делать поспешных выводов.
        Глава 28
        Назначенное время опроса школьников наступило неприятно быстро. Время за работой проносилось с какой-то сверхсветовой скоростью, а сделано было еще так мало. Нужно было торопиться, да и заставлять себя ждать Соколов не привык.
        Так что ровно в час дня он уже сидел в кабинете завуча местной спецшколы и, перелистывая страницы тетради, подписанной Алексеем Крохалевым, вспоминал вывеску перед входом:
        «СПЕЦИАЛЬНАЯ (КОРРЕКЦИОННАЯ) ШКОЛА-ИНТЕРНАТ ДЛЯ ДЕТЕЙ И ПОДРОСТКОВ С ДЕВИАНТНЫМ ПОВЕДЕНИЕМ, ЗАКРЫТОГО ТИПА г. Медвежий».
        «Могли бы уж сразу написать «Зона для отбросов». Чего мелочиться? Хотя, конечно, не мне критиковать образовательную систему», - одернул себя Святослав, несколько раз прочел записи на одной из страниц и закрыл тетрадь.
        Завуч, в кабинете которой предстояло говорить с ребятами, стояла у окна, скрестив руки на груди. Выглядела она как стандартная советская училка лет пятидесяти - в ней уже осталось мало человеческого и меньше всего - любви к детям. Постоянно уставшая, нервная и раздражительная, женщина притопывала ногой от нетерпения и, казалось, только и ждала, на ком бы сорваться. Общение с милицией было ей однозначно не в новинку - школа же «корректировала» «девиантное поведение» у детей и подростков, а значит, блюстители закона бывали здесь с определенной регулярностью.
        Но что бросалось в глаза с неприятной отчетливостью - она и не думала защищать своих подопечных. Наоборот, раз милиция здесь, значит, ребенок виновен, в чем бы его ни подозревали.
        Святослав поглядывал на нее исподтишка и чувствовал, как и в нем самом нарастает напряжение, словно сейчас эта мегера и его начнет отчитывать. Нужно от нее избавиться, она не даст нормально поговорить с детьми.
        «Простите, «Мариванна», но ваша профдеформация зашла уже слишком далеко. Вам бы не с детьми работать, а надзирателем в тюрьме».
        В кабинет как раз вошел мальчишка лет тринадцати. Растрепанный, нахохлившийся, явно в предвкушении взбучки от учителя. Он усиленно пытался перебороть страх и трансформировать его в независимость и пофигизм. Получалось плохо. Испуганные серые глаза метнулись между завучем и мужиком в форме и уперлись в пол. Намертво.
        «Ну, нет, голубчик, так у нас с тобой дело не пойдет. Ладно, бросим пробный шар».
        Соколов еще раз посмотрел, кем подписана тетрадка, и обратился к мальчику:
        - Ну, здравствуй, Леша.
        Не успел тот и рта раскрыть, как в разговор вмешалась завуч. Обвиняющим тоном она распорядилась:
        - Так, Крохалев, что ты молчишь? Поздоровайся с гражданином майором.
        - Здравствуйте, гражданин майор, - послушно пробубнил мальчик и сунул руки в карманы.
        Майор красноречиво посмотрел на «надзирательницу», мол, не нужно мне помогать. Но намек, видимо, был слишком тонким, потому что она его или не поняла, или сознательно проигнорировала. Вздохнув, он продолжил, обращаясь к парнишке:
        - Э, да так у нас с тобой дело не пойдет. Называй меня Святослав Иванович, хорошо?
        - Хорошо.
        Леша быстро, не поднимая головы, бросил взгляд на Соколова, словно рачок, на секунду высунувший глазки из своей плотно закрытой ракушки.
        И снова завуч не оставила шансов на установление хоть какого-нибудь контакта:
        - Ну что, товарищ майор, давайте начнем. Крохалев, сейчас тебе будут задавать вопросы, а ты отвечай только правду, понял? Если наврешь, будет уголовная ответственность.
        - Ну, зачем сразу так строго? - поджал губы майор. Нужно было предпринимать срочные меры, иначе никакого толку от разговора с подростком не будет.
        Он встал, подошел к завучу и зашептал ей на ухо всякую «пургу», вроде «с незнакомым человеком дети могут быть откровеннее… у меня есть специальные знания, как вести опрос школьников… прошу вас, под мою ответственность…».
        Слова замначальника УВД на училку подействовали. А может, и не слова вовсе, а банально статус. Но это было совершенно неважно. Главное, она кивнула и сказала:
        - Если что, я - в учительской. Постучите в стенку, я подойду.
        Когда за ней закрылась дверь, майор сделал приглашающий жест, указывая на стул сбоку от письменного стола. Мальчик через плечо оглянулся - проверить, действительно ли завуч ушла, и сел. Руки он все так же держал в карманах.
        Соколов тоже опустился на стул и, посмотрев на опущенную голову парнишки, как бы невзначай спросил:
        - Нравится тебе тут?
        Было заметно, что тот не ожидал подобного вопроса и от удивления даже посмотрел на собеседника.
        - Нравится. - Пожатие плечами было явно тоже незапланированным, однако довольно красноречивым.
        - Да ну! - усмехнулся Святослав. - Что тут может нравиться?
        - Ну, учеба там.
        - И что? Интересно? Ты на кого учишься?
        - На фрезеровщика.
        - А-а. Я тоже, кстати, ПТУ окончил. Только я токарь. Фрезеровщик - это слишком узко, по-моему.
        - Ну, мы на всех станках учимся работать, - стал объяснять мальчишка и сам не заметил, как вытащил руки из карманов, жестами подкрепляя свои слова. - Просто типа основной это фрезерный.
        «Хорошо, процесс пошел».
        - Мне токарный нравился, - продолжал поддерживать разговор Соколов. Ниточка между ним и Лешей Крохалевым понемножку крепла. Главное, не дернуть неосторожно, не порвать.
        - Да все это фигня, гражданин майор! - махнул рукой парень и устроился на стуле поудобнее. - Ну, станки там всякие.
        - Почему фигня? Профессия будет какая-никакая.
        Мальчик посмотрел на собеседника с кривой ухмылкой, склонил голову к плечу. В его позе недвусмысленно читался глубочайший скепсис, если не издевка:
        - Ну и куда с ней, с этой профессией-то? Так же опять воровать и пойдешь. Куда идти-то? Было у нас два завода, так закрылись оба. Одни развалины стоят. Это когда наверное, меня еще не было, там все уже разворовали. Когда я родился, батя уже бухал, потому что работы не было.
        - Ну… - Возразить на это было трудно. Да Леша и не собирался слушать возражения. Он махнул рукой и продолжил:
        - Щас только автослесарем прикольно работать. В шиномонтажке. Их по городу много у нас. Ну, или в другом городе. Хоть какую-никакую копейку сшибешь. Только кто ж меня возьмет? Там и блат нужен, и не умею я ничего. Нас-то только болванки всякие обрабатывать учат. Кому это надо?
        Соколов слушал внимательно и кивал. В общем-то, говорил паренек довольно здравые вещи. Здравые, хоть и совсем не радостные. И здесь глупыми пустыми фразочками типа «верь в себя, ты можешь все что угодно, надо только захотеть» отделываться было нельзя. Сейчас нужно было предлагать какие-то реальные варианты, над которыми подросток мог по-настоящему поразмыслить и, может быть, найти для себя какое-то решение.
        - А ты вот как сделай, - сказал майор, перегибаясь через стол для большей доверительности. - Иди в армию. Там как раз специальность получишь автослесаря. А потом и в шиномонтаж возьмут.
        На секунду мальчик задумался, подергивая себя за растрепанные волосы, а затем покачал головой:
        - Да не хочу я в армию. И в шиномонтажку тоже, если по правде.
        Внимательно глядя на взрослого, парнишка тоже немного наклонился вперед и закончил:
        - Просто тут только одному же у нас учат - у станка стоять. А мы же разные все. А нас всех к станку, блин. Только вы это, не…
        Серые глаза наполнились испугом и зашарили по столу - не записывают ли его слова. Святослав в очередной раз про себя ужаснулся, как в этом «корректирующем интернате» умудрились запугать детей, и поспешил мальчика успокоить:
        - Да я ж с тобой так, без протокола. Мне понять просто нужно. Я же, видишь, не записываю ничего.
        Леша посмотрел на него очень пристально, кивнул и наклонился еще ближе, переходя на шепот:
        - Я убежать хочу. Плохо мне тут. У нас тут Сашка Болт есть. И Шарон. Ну, они на улице жили вообще лет десять. Они бомжей убивали, только никто про это не знает. Вот они нас всех бьют, кто послабее, заставляют деньги приносить…
        - А воспитатели что?
        - Да ничего! - воскликнул парнишка и тут же испугался собственного порыва, снова понизил голос до едва слышного бурчания: - Чего. Ну, накажут их как-нибудь, а тем-то что? Выйдут и нас еще больше загрузят.
        - Да ладно, не вешай нос! Им ведь семнадцать уже?
        - Ага.
        - Ну вот. Скоро они уйдут, и все нормально будет. Отучишься тут еще пять лет - ну, не так уж это и много! А потом… Потом дороги все открыты! Это раньше с этим проблемы были, а сейчас, если голова на плечах есть, можно всего добиться. Люди вон в Москву с одной сумкой приезжают, с тапочками и зубной щеткой - глядишь, и всего добились! Сами, без мам и пап всяких! Наоборот даже. Детдом их выживать научил так, что Москва им потом раем казалась!
        Леша посмотрел на Соколова с сомнением, но не заметил в его глазах фальши, задумался. Прошла долгая минута, но милиционер мальчика не торопил. Пусть размышляет. Важно принимать в жизни осознанные решения и видеть не один выход размером с игольное ушко, а учитывать и альтернативы. Даже если они на первый взгляд кажутся почти фантастическими.
        - А вы в Москве жили? - наконец прервал молчание Крохалев. В его глазах читалось восхищение и что-то близкое к поклонению. Эх, вот же бесхитростная душа! Совсем ребенок еще, наивный, готовый верить любому взрослому, если тот проявляет хоть немного доброты. Под этим взглядом внутри у Святослава стало закипать негодование, обращенное на тех, кто причиняет боль таким, как этот мальчонка. Нет, таких прощать нельзя. Никогда и ни за что.
        - Учился и жил несколько лет, - ответил он, загоняя собственные страсти поглубже - нечего ребенка пугать. - И парней таких видел неоднократно. Один сейчас музыкант, по телику вон его гоняют постоянно. А ты сам, что любишь делать-то? Чем заниматься хотел бы?
        - Да я хип-хоп с пацанами танцевал, - смущенно потер нос Леша. - У нас тут есть один типок, Тоха Малой. Вот он сначала на улицах хип-хоп танцевал с рэперами, говорил, так нормально зарабатывал.
        - А сюда как попал?
        Парнишка заерзал на стуле и потупился. Создавалось впечатление, что история его Тохи Малого и самому Леше была ближе, чем могло показаться.
        - Ну, родители пили. Он так и жил там в подвале с рэперами этими. А потом со скинами драка была, и он заточкой одному в пузо сунул, чуть не убил. Его сюда и направили. Мы вот думали с ним потом на улицах танцевать. Только мафон надо нормальный достать сначала… Но это мы сначала к какой-нибудь команде присоединимся, заработаем там, а потом свою банду создадим… Ну, в смысле команду.
        - А ты круто танцуешь?
        На лице юного танцора расцвела самодовольная улыбка. Не говоря ни слова, он вскочил, отошел на свободное место, хлопнул в ладоши и начал озвучивать барабанный ритм. Через секунду все его тело стало подпрыгивать и извиваться. Майор, конечно, не был знатоком, но ему выступление мальчика понравилось. Безусловно, двигался он совсем не профессионально и учиться еще нужно было много чему, но общее впечатление и страсть, с которой Леша танцевал, впечатляли.
        Тут брови милиционера от удивления поползли на лоб, а губы сами собой сложились в улыбку: парень решил продемонстрировать нижний брейк. Он встал на голову, растопырив согнутые ноги, и закрутился, как настоящий волчок. Но тапки не вынесли такой динамики - одна слетела, отправившись в полет почти через весь кабинет. Танцор немного сконфузился, перекатился с головы на более привычное для сидения место и, часто дыша, с гордостью посмотрел на Святослава.
        - Круто! - не покривил тот душой.
        - Вот и дядя Леша тоже так говорил, - кивнул мальчик, он подобрал тапку и снова сел на стул рядом с милиционером. - Он один меня понимал. - Лицо его стало грустным и отстраненным. - Вы же из-за него пришли?
        - Да. Ты все правильно понял.
        Майор открыл Лешину тетрадь на той странице, где красовались нарисованные детской рукой порнографические гомосексуальные сцены. Половые органы на них были замараны ручкой - вероятно, самим Крохалевым. А всю страницу «доброжелатели» не поленились исписать фразами: «Кроха - пидорас», «гей», «минетчик».
        Глянув на эти художества, мальчик кивнул, и слезы побежали по его раскрасневшимся щекам.
        - Ну да, ходил я к нему, - всхлипнул Леша. На Святослава он теперь смотреть избегал, тер свои колени, ерошил волосы. - Так ведь не один же я ходил! Он денег давал. Говорил по-человечески. Старался больно не делать. Я даже терпел, чтобы ему приятно сделать. Что мне, жалко, что ли? Ну, ведь ходили-то и другие пацаны! Это ко мне одному Болт с Шароном привязались. Тоже приставали ко мне, чтобы я им… ну, это, в общем… Только я отказался. Они меня избили…
        - А сколько еще ребят к нему ходили? - как можно более мягко спросил Соколов, чувствуя, как у самого ком к горлу подкатывает.
        - Пять человек. Это кого я знаю. Он же деньги давал там, одежду. Не бил. Это все лучше, чем на трассу выходить. Оттуда можно и не вернуться. Вон у нас Сашка Лысенко три года назад на трассу ходил, к стоянке. Ну, к дальнобойщикам. А они его увезли и убили. Только через год нашли. Так что уж лучше к дяде Леше…
        - Жалко тебе его?
        - Мне себя жалко.
        Паренек вытащил из кармана носовой платок не первой свежести, высморкался, рукавом вытер слезы и посмотрел на Соколова таким взглядом, от которого у майора защемило сердце.
        Глава 29
        В некотором царстве, ладном, добром и Господу угодном, жил народ работящий и чистый сердцем. И все детишки малые в этом городе были праведны. Они любили своих родителей и слушались их, соблюдали молитвенное правило каждое утро и каждый вечер, а в воскресный день ходили в церковную школу, чтобы учить слово Божье.
        Но настал холодный ненастный день, налетела снежная буря, и вместе с ней в царство прибыл злой колдун. Он поселился в высокой черной башне и затаился до поры до времени. Люди быстро забыли о нем, но с тех пор город изменился. Своим языческим колдовством пришелец понемногу проникал в души людей, больших и маленьких, и оставлял в них черное семечко, а через некоторое время из семечка вырастал маленький бесенок.
        Некоторые дети и взрослые сразу почувствовали бесовскую болезнь и начали с ней бороться - ходили в храм, исповедовались и причащались почаще. И так, постом и молитвами, заморили маленького бесенка внутри до того, что он скукоживался обратно до размеров семечка, а потом и вовсе исчезал. Чпок - и нет его, только свет Божий.
        А некоторые стали прислушиваться к тому, что шептал им бесенок своим писклявым голоском. Бесенок подговаривал их делать гадкие вещи: смотреть на непотребные картинки, подглядывать за другими и творить с телом своим всякую мерзость, Господу противную. У этих людей бесенок вырастал, потихоньку сжирая их душу, становился огромным страшным бесом, который постепенно губил человека. А самый большой и лютый бес сидел внутри злого колдуна, который хохотал в своей черной башне…
        А теперь, дети, если вам понравилась моя сказка, ответьте на несколько вопросов, как вы ее поняли:
        Как изгнать из себя беса? Что бес не любит больше всего?
        Где живет бес? (Подсказка: в душе человеческой.)
        Как бес может убить человека?
        НАДО ДОРАБОТАТЬ ЭТОТ ТЕКСТ КНИГИ, посоветоваться с о. - настоятелем. Тут для меня вся важность состоит, конечно же, в третьем вопросе. Может ли вообще бес убить человека? Или человек сам убивает себя сам, когда в безумии отдается греху целиком? Ведь если я в праведном гневе убиваю грешника, выходит, что я оказываюсь лишь орудием в бесовских лапах, помогаю ему погубить жертву окончательно. Может быть, если я убью этого человека, то, значит, я сам и есть бес? Я и есть тот безликий холодный черный ветер, который злой колдун насылает на людей? Но нет, нет. Этого не может быть, ведь всякий грешник губит себя сам, и когда сын Божий переселил бесов в свиней, они сами прыгнули с обрыва. Но что же остается мне?
        Глава 30
        - Итак, товарищи офицеры, - начал Соколов, когда все подчиненные расселись по привычным местам. - На повестке дня убитые подростки Анна Царева и Аркадий Таймиев. Вы, я уверен, хорошо поработали, давайте теперь из-за стола не встанем, пока что-то не поймем.
        Милиционеры согласно закивали и, словно по команде, стали перелистывать и изучать бумаги своих докладов. Атмосфера в кабинете царила деловая и серьезная, не в пример прошлому разу, когда каждого из подчиненных Святослава буквально разрывало от негодования.
        Сегодня повод тоже был совершенно невеселый, но… более привычный, что ли? Все-таки убийство казалось понятнее и нормальнее, если здесь вообще можно говорить о нормальности, чем растление малолетних. Да еще и человеком, живущим при монастыре, а значит, априори более близким к Богу.
        Не чета простым смертным. Ведь даже послушник - это уже агнец, отмеченный Господней рукой, почти избранный. А тут - монастырский бухгалтер, учитель воскресной школы… Да еще так в доверие к окружающим втерся, что никто и помыслить не мог… Подобное в голове жителей Медвежьего просто не укладывалось. Даже в головах милиционеров, видавших на своем веку всякое.
        Убийство же, с другой стороны, было событием хоть и трагическим, но не таким обескураживающим. Очень печально, конечно, молодые ребята умерли, почти дети (особенно девочка), однако такое случается. Такое мы будем расследовать и виновных наказывать. Это работа правоохранительных органов.
        Майор буквально видел, как подобные мысли клубятся в головах сидящих за столом оперативников. И хороша или плоха такая позиция, совершенно неважно. Главное, что сейчас они были более собранными, сосредоточенными на деле и адекватными, чем в прошлый раз. Правда, не факт, что убийца даст им возможность продолжать работать в этой своеобразной «зоне комфорта». Что-то Соколову подсказывало, что спокойствие на совещании - это всего лишь затишье перед бурей. Большо-ой бурей.
        Размышляя, он не сразу сообразил, что Раткин уже начал свой доклад:
        - Я по девочке работал. Сразу скажу: никаких зацепок. Согласно заключению судмедэкспертизы, девственная плева не нарушена. Училась в школе, 9-й класс. Обычная девочка. Две недели назад познакомилась с Аркадием. До этого был у нее парень…
        - Парня проработали?
        - Проработали. Александр Иванов, 16 лет, учились в одной школе. Прогуляли вместе два месяца. Целовались, но не больше. То есть отношения так - дружеские.
        На последних словах раздалось насмешливое хмыканье. Святослав посмотрел на молодого капитана… как бишь его?.. Онучкин, точно. Около сорока. Всегда энергичный, деятельный. В общем, боевой орел. Только несдержанный и склонный к поспешным выводам.
        Вот и сейчас Онучкин с ухмылкой глянул на старшего товарища, не то посмеиваясь над его «неискушенностью в подростковых делах», не то сомневаясь в правильности предположений. Раткин, однако, провокационную реакцию коллеги проигнорировал, только глянул искоса и продолжил докладывать:
        - Так вот, расстались они по желанию Иванова, как он сам сказал - нашел девушку постарше его. То есть Царева ему говорила, что к интимной близости еще нужно прийти, откладывала на потом, а эта новая его девушка уже позволяет. Это и стало первой и последней причиной. Разошлись они спокойно, да и особых чувств между Ивановым и Царевой не было. Ну и алиби у него железное, я все проверил, там все расписано в докладе. Есть смысл рассказывать подробно?
        Майор махнул рукой:
        - Не надо, я сам посмотрю потом, продолжайте.
        Усатый перелистнул несколько страниц и, бегая глазами по тексту отчета, резюмировал:
        - Девочка симпатичная, добрая, в школе училась хорошо, со всеми ладила, скромная, отзывчивая. По дому помогала. Любила собаку свою, Фанту. Занималась с ней в клубе собаководства по субботам. В клубе этом мы пообщались - зацепок никаких нет, знакомства ни с кем не поддерживала. Ну, там все взрослые уже тетки.
        - Всех этих тетек-дядек, инструкторов, помощников инструкторов - всех надо проверить.
        - Да их там пять человек, кто в ее смену ходил. Проверили всех. Ну, там все чисто, у всех алиби. Все там в шоке просто.
        Раткин снова полистал отчет, нашел нужное место и уперся в него пальцем, чтобы не потерять. Жест был таким детским, что Святослав готов был хмыкнуть, как недавно Онучкин, но сдержался. Эта проскакивающая в некоторых словах и движениях капитана наивность его даже подкупала - такой человек ножа в рукаве таить не станет, а надо будет, так и наизнанку вывернется, чтоб помочь. Побольше бы таких людей, мир был бы лучше… И снова Соколов поймал себя на том, что думает совсем не о тех вещах, о каких нужно. Между тем усатый продолжал:
        - Так. Еще с подружками по субботам ходила в клуб на дискотеку…
        - Подружек проработали?
        - Да. Там все, в докладе. Я сейчас коротко, по существу. Как раз на дискотеке 14 ноября она и познакомилась с Аркадием. Он ее проводил домой. Потом они встречались еще четыре раза. Два раза в кафе «Огонек», а два раза у Аркадия дома. Последняя встреча стала для обоих самой последней. Установлено, что провожать он ее шел через Болотный пустырь. Там темно и грязно, и никто, соответственно, не видел, кто на них напал, сколько человек и на какой машине, если она вообще была. Но это точно можно установить - соседи видели их идущими в сторону пустыря примерно за два часа до смерти Царевой.
        - Что у нее с Таймиевым было?
        - Родители утверждают, что у дочки… э-э-э, «загорелись глаза», что она сидела в комнате, с мишкой плюшевым обнималась. В общем, решили, что к дочери наконец-то пришла любовь. Как сказал отец, «любовь с большой буквы».
        Раткин на секунду умолк и покачал головой, видимо, вспоминая беседу с родителями погибшей девочки. Такие разговоры - всегда нелегкое дело, а тут еще и убитой-то всего пятнадцать лет. Сложно даже представить, что должны чувствовать мать с отцом, потеряв любимое чадо. Да еще таким внезапным и жутким образом. Капитан думал о том же самом.
        - С родителями вообще кошмар, конечно, - угрюмо произнес он. - По сути, еще два трупа появились. Только живые пока.
        Оперативники за столом стали вздыхать и переглядываться - всем сделалось неуютно.
        - Так. Ясно, что ничего не ясно, - разрядил обстановку майор, обводя подчиненных холодным взглядом. Все эти эмоциональные всплески были сейчас ни к чему, работы и так невпроворот. - Ну что, давайте дальше. По парню. Семичастный, докладывайте.
        Тот откашлялся и начал:
        - Аркадий Иванович Таймиев, 20 лет, родился в Перми. В прошлом году поехал поступать в Красноярский медицинский университет. Поступил, проучился один семестр, экзамен не сдал. Его выгнали, он покрутился по Красноярску, а потом переехал сюда. Здесь жил уже год, с прошлого ноября. Снимал квартиру у гражданки Никаненко, 1934 года рождения. Нашел ее по объявлению. Она жила в дачном домике. Нигде не работал…
        - Так, а на что жил?
        - Как сказали соседи, занимался компьютерными делами. Он сам им так и говорил. Программы писал и продавал. Соседи говорили, что парень скромный и вежливый, пьянок не устраивал, друзей не водил, иногда водил девушек.
        - Проституток? - спросил Соколов. Это могло быть зацепкой.
        - Нет, по показаниям соседей, приличных девушек. Но расставались они вечером, на ночь не оставались. Решили, что просто что-то у них не складывалось.
        - Нашли этих девушек?
        - Да, удалось найти двух. Светлана Кожевникова и Елена Бережная. Обе школьницы, ученицы 9-го и 10-го классов.
        Святослав недоуменно приподнял брови:
        - Да что его на школьниц-то тянет?
        - Ничего себе школьницы! - вмешался Раткин и обвел глазами коллег, ища поддержки. - Да эти школьницы лет на двадцать выглядят запросто! Особенно если намажутся!
        Милиционеры закивали, соглашаясь.
        - Это точно, - подтвердили сразу несколько голосов.
        - Не забывайте, ему самому только двадцать, - указал товарищам Семичастный. - И тем более у них вроде все по-скромному было…
        - Что школьницы показали? - прервал дискуссию майор.
        - Почти одинаково. Парень вроде и неплохой, но скромный и нелюдимый, вечеринки и тусовки не любил. Поняли, что не сходятся характерами, и разбежались.
        - Так.
        - Мы, согласно вашему распоряжению, взяли ордер и провели обыск.
        - Так, давайте подробнее, пусть все слушают.
        Соколов сделал жест рукой, привлекая внимание подчиненных. Однако капитан пожал плечами, демонстрируя, что слушать-то особо и нечего.
        - Ничего противозаконного не нашли. Чистенькая двушка, цветы на подоконниках, он ухаживал за ними, там пульверизатор, подкормка для почвы. Аквариум, корм для рыбок. Корм там и все прочее мы проверили на наркотики - нет, все чисто. Книги по программированию, несколько медицинских учебников, компьютер, телевизор. Вторая комната совсем пустая - стол и кровать. Компьютер мы изъяли, чтобы проверить, нет ли там чего противозаконного, отдали в наш информотдел, они посмотрели, ничего особенного не нашли. Но тут вам лучше с начальником информотдела говорить, из первых рук чтобы.
        Повернув голову, Семичастный посмотрел на полноватого, немолодого уже милиционера. Он тоже носил капитанские погоны, но выглядел как-то удивительно не по-милицейски: круглолицый, с отрешенным взглядом, слишком мягкими руками и вообще весь какой-то округлый и несобранный. Тем не менее, когда коллега назвал его должность, начальник информотдела тут же вопросительно воззрился на начальника.
        - Так, Сизов. Докладывайте, - распорядился тот.
        - К сожалению, ничего особенного найти не удалось. - Голос у Сизова был под стать внешности: без определенной формы и выражения. - Фильмы, игры компьютерные. У меня там парнишка сейчас шерстит - почту читает. Но пока ничего нет.
        - Какие фильмы, какие игрушки?
        - Как я понял из первичного отчета, самые обычные.
        - Какие именно? - настаивал Соколов.
        - Завтра утром полный отчет предоставлю, - вздохнул Сизов, и взгляд его снова уплыл куда-то в сторону. - Пока ребята систему ломают, пароли. Приступили только в обед - нет времени! У меня и так только двое: один летеха и один вольнонаемный.
        - Да, согласен. Завтра жду развернутый отчет с комментариями.
        Не успел начальник информотдела ответить, как раздался стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в кабинет вошел очень неподходящий для этого кабинета человек. Впрочем, несложно было угадать, что это один из айтишников Сизова. Парню на вид было в районе тридцати, длинные редеющие волосы рассыпаны по плечам, одежда висела старым мешком (да и вид она имела не лучше мешка), на ногах шерстяные носки и шлепанцы, в руках раскрытый ноутбук. К колоритному образу примешивалось еще постоянное шмыганье носом - у компьютерного гения явно был запущенный насморк.
        - Здрасте, - гнусаво поздоровался он.
        - Петренко, ну что это такое? - возмутился Сизов, поднимаясь на ноги. - Кто вас пропустил на совещание?
        Айтишник непонимающе посмотрел на начальника и пожал плечами, мол, ответ же очевиден:
        - Катя, секретарша.
        - Так, выйдите отсюда немедленно, - замахал на него руками капитан и стал наступать, стремясь оттеснить вторженца к двери. - Получите у меня оба - и вы, и Катя ваша. У нас здесь совещание, видите? Я же вам сказал русским языком, чтобы вы все посмотрели и написали отчет! Извините, товарищ майор.
        Последние слова были обращены к Соколову, который наблюдал весь этот спектакль, сложив руки на груди. Однако он не злился и даже не был раздосадован, что совещание прервали. Раз не знакомый с субординацией Петренко так нахально ворвался в кабинет, велика вероятность, что он что-то все-таки накопал.
        - Ничего. - Он сделал жест рукой, останавливая начальника информотдела. - Петренко, что у вас? Вы же не просто так к нам пришли?
        - Ну да, конечно. Нашел, блин, тему такую, - парень повернулся к начальнику и закончил обиженно, - а вы, товарищ капитан, еще ругаетесь.
        Сизов обиды подчиненного не принял, только покачал головой с раздражением и сел на место. Святослав между тем сделал айтишнику приглашающий жест:
        - Ну, давайте, что у вас? Рассказывайте.
        - Ну че, взломал я там все. Коды там интересные, но это, короче, неважно.
        Петренко водрузил ноутбук на стол и развернул так, чтобы начальству было видно.
        - Много там чего нашел. Короче, вот тут на ноутбуке - камера, - он ткнул пальцем в маленький кружок над монитором. - Фиговая, конечно, но снимает. Видео. Вот посмотрите последнее. Вообще самое последнее. Сделано в день убийства.
        Поколдовав минуту над тачпадом, парень запустил файл, и на экране пошло видео.
        Качество картинки было так себе, но, в общем, рассмотреть было можно. Перед глазами милиционеров появилась комната, обтянутая целлофаном. Смотрелось это довольно странно, но люди, которые находились в помещении, вызывали куда больше вопросов.
        Первой, кого увидели на экране милиционеры, была Аня Царева. Она сидела на кровати, обнимая большого плюшевого медведя. Волосы заплетены в косички. Скромная одежда, никакого макияжа. Образцовая школьница. Девочка смотрела куда-то за край кадра и выглядела смущенной.
        Через несколько секунд на экране появился Аркадий, выглядел он крайне причудливо. Парень был наряжен в белый халат, и, похоже, больше ничего из одежды на нем не было. Во всяком случае, из-под медицинской формы виднелись голые ноги, а ткань на груди явственно натягивали выпирающие соски. Из нагрудного кармана выглядывали ручки, вроде как у докторов должны быть ручки, которыми они выписывают рецепты и ведут записи. На том же кармане болтался бейдж с фотографией (ее рассмотреть не представлялось возможным). Плюс себе на нос молодой человек водрузил дурацкие роговые очки - такую оправу выпускали лет пятьдесят назад.
        Двигаясь нарочито и неестественно, Аркадий изображал сильно утрированный и оттого клоунский вид врача. В середине кадра он остановился и заговорил - голос тоже звучал пародийно, как у очень плохого актера. Было понятно, он ведет себя так намеренно или действительно не способен играть лучше.
        «Добрый вечер, - изобразил поклон «доктор». - Ко мне за психологической поддержкой часто обращаются молодые девушки, чаще всего пятнадцати лет. Отмечу, что здесь, в сибирском городе Медвежий, уже небогатом песнями, девушки тем не менее уж больно хороши! В чем причина таких закономерностей? Почему наши малышки так спешат ко мне на консультацию и передают друг другу мои координаты с лучшими рекомендациями? Что их тяготит? Первое - желание прикоснуться к современности, желание уйти от этого тухлого домостроя, от этих совковых условностей! Второе - они хотят попробовать в этой не такой уж долгой жизни все! Ну а третье: я даю им замечательный шанс! Участие в тендере позволит трем счастливицам поехать вместе со мной в Москву на крупнейшую видеостудию Европы! Ради этого они платят мне за консультацию три тысячи рублей. Месячную зарплату их пап, с которыми они будут смотреть телевизор и пить чай, как только придут от меня. Правда, Анечка?»
        Девушка зарылась лицом в плюшевого медведя, но потом приподняла голову и посмотрела на парня круглыми от смущения глазами: «Да». Звук голоса был глухим, но отчетливым.
        «Доктор» приблизился к «пациентке» и слегка наклонился: «Анечка, приступим к осмотру. Снимайте платье».
        Она послушно встала, повернулась спиной к камере и разделась, оставшись в прозрачной розовой комбинации и белье.
        «Повернись-ка, - потянул ее за плечо Аркадий, приговаривая вкрадчивым голосом, в котором уже отчетливо слышалось возбуждение. - Не надо стесняться. Давай-ка я тебе помогу».
        Выхватив, как фокусник, из кармана хирургические ножницы, он быстро перерезал бретельки комбинации, лифчик, а затем и трусики. Ткань с шуршанием упала на пол, и девушка осталась совершенно голой. На шее у нее висел на белом шнурке крестик. Ножницы потянулись и к нему, но она прикрыла его руками и крикнула: «Не надо!»
        «Хорошо, хорошо, моя маленькая», - тут же убрал инструмент обратно в карман Аркадий и стал гладить «пациентку» по голове, постепенно спускаясь ниже.
        Девочка схватила медведя и попыталась им прикрыться.
        «Анечка, - сделал строгое лицо «доктор». - Так не пойдет. Пленку тратим. Давай-ка расслабимся, солнышко. Получим удовольствие. Будет очень приятно. Я обещаю».
        Лицо молодого человека расплылось в елейной улыбке, в которой не было ни капли искренности. Он уже буквально пожирал хрупкое тело Ани горящими глазами. Она опустила медведя на пол, а когда выпрямилась, руки парня заскользили по ее коже.
        «Вот так, - приговаривал он хрипло. - А теперь, моя лапочка, кисонька, умница, покажи мне, какая ты сексуальная».
        Аня запрокинула голову и начала пристанывать в такт стонам партнера. Они оба издавали такие страстные звуки, какие даже не в каждой дешевой порнухе можно было услышать. Выражение лица девочки сильно изменилось: больше она не была похожа на скромную смущенную школьницу, теперь она походила на бесстыдную распутницу.
        Оторвав взгляд от происходящего на экране, Соколов обвел взглядом своих подчиненных. Лица милиционеров говорили о ненависти и негодовании, а на глазах капитана Онучкина даже выступили слезы. Не то от злости, не то от ужаса.
        «Ай!» - раздался из динамика голос Ани. И стоны стали еще громче.
        - Выключай, - махнул рукой Святослав, обрубая это непотребство. - Все понятно.
        Айтишник нажал на «стоп», и в кабинете повисла тягостная тишина.
        - Товарищ майор, разрешите выйти? - срывающимся голосом выдавил Онучкин. Желваки на его челюсти так и ходили ходуном.
        - Разрешаю.
        Капитан сорвался с места, доставая из кармана мобильный. Когда дверь за ним захлопнулась, оперативники услышали громкий быстро удаляющийся от кабинета голос:
        - Але! Где Машка? Где Машка?!
        Все оставшиеся стали понимающе переглядываться.
        - Товарищи, - прохрипел Соколов, резко выдохнув. Увиденное на него тоже произвело тягостное впечатление. Однако кому-то нужно было сохранять присутствие духа и холодную голову. Чем дальше, тем ситуация становилась хуже, и давать сейчас слабину было никак нельзя, - мы имеем дело с очень опасным серийным убийцей. Убийцей, который считает себя богом и думает, что у него есть право судить людей за их грехи. И я, так же, как и вы, считаю, что за такие грехи нужно судить! Но мы не можем!!! И такой жуткой смерти они не заслужили!
        Подчиненные начали переглядываться. Видно было, что они совершенно в разобранных чувствах, возмущены и растеряны.
        - Товарищ майор, разрешите обратиться, - вызвался Гудков. Это был седоволосый опытный служака, к которому остальные относились с заметным почтением.
        - Да, разрешаю! - кивнул Святослав и заметил: - Блин, я с вами уже месяц работаю, что вы со мной как с проверяющим из УСБ говорите?
        Внезапно кабинет огласил полный злости и напряжения голос Раткина:
        - Маленький сучонок… Сопляк…
        Майор посмотрел на подчиненного, но тот с ненавистью уставился на ноутбук, как будто хотел разнести его на куски. Или того, кого этот самый ноутбук недавно показывал.
        - Отставить проявление чувств, товарищи офицеры! - скомандовал Соколов. Но на этот раз его окрик, похоже, не подействовал. Милиционеры продолжали переглядываться.
        - Сколько же он их заснял? - задал вопрос, который мучал всех присутствующих, начальник информотдела Сизов. - Трех только? Десять? А может, и дочку мою тоже? Она ведь тоже с кем-то там «встречалась и не сошлась характером»! Как раз шестнадцать ей!
        - Очень хорошо, капитан, - кивнул майор, выжидательно глядя на подчиненного. - Ну и что? Нормально наказали его? И девчонку-дуреху? Ровесницу вашей дочки, а? Так хоть шлюхой осталась бы, но живой! Что скажете?
        Круглое лицо Сизова налилось кровью, а взгляд наполнился негодованием:
        - Лучше? Лучше, чтобы шлюхой не была! Вот что лучше!
        - Ну так занимайтесь ребенком - и не станет!
        - А когда, товарищ майор? Когда? Я всего себя, всего, с армии, отдал стране! Всего. Как и жена. Я на службе, она в школе. А дочка росла. Занимались как могли. Сколько времени хватало. А страна дочку кормила тем временем. Кормила дерьмом, так что любой опухнет! И откуда я знаю, может, она деньги у меня просила не на книжки, не на кино с дискотеками, а чтобы ее этот щенок трахал? На мои деньги, кровью и потом заработанные! А она стонала! А потом чтобы извращенцы всего мира на нее глядели и затворы передергивали?
        Святослав смотрел в глаза немолодого уже милиционера и чувствовал себя очень скверно. Он понимал - насколько это вообще было возможно, не имея своей семьи, - волнения и страхи Сизова. Только себе он всех этих переживаний позволить не мог. Да и подчиненным, в общем-то, тоже не мог.
        - Ну все, хватит истерик, - устало вздохнул он, всем своим видом давая понять, что и рад бы разделить тревоги испуганного отца, но увы…
        Но Сизов его сочувствия не принял. Начальник информотдела завелся не на шутку, и состояние его, похоже, действительно было близко к истерике.
        - Легко вам говорить! - воскликнул он. - У вас детей нет. Была бы дочь, так же бы кричали!
        Напоровшись на спокойный взгляд Соколова, капитан опомнился и понял, что перешел границы дозволенного. Он с испугом глянул на начальника, но тот не стал наказывать испуганного отца за несдержанность, а только печально улыбнулся:
        - А я себя Родине по-настоящему всего отдал. На семью не хватило.
        В кабинете снова повисла тягостная тишина.
        - Ну, ладно, хватит, капитан, - вздохнул Святослав, переводя разговор в более конструктивное русло. - Мне понятны ваши чувства. Но давайте не забывать, что мы офицеры. Работники правоохранительных органов. И наша задача - разыскать убийцу!
        - Если бы мы остановили этого извращенца, - с горечью отметил Сизов, - не было бы никакого убийцы. Это наша задача была. И не только наша, а всего города, страны! Нас как отцов! Нас надо судить!
        - Осудят. В свое время.
        - Товарищ майор, я прошу прощения за Сизова, - вмешался в разговор Раткин, стыдясь за несдержанность товарища. - У него… семейные проблемы… - И, наклонившись ближе к круглолицему капитану, тихо, но с нажимом добавил: - Леха, хорош уже. Выйди, воды попей.
        Сизов с силой потер лицо, стараясь прийти в себя, и пробубнил пристыженно:
        - Извините… мне прямо…
        Он поднялся и с почти неприличной поспешностью выскочил в коридор.
        Соколов посмотрел ему вслед и произнес разочарованно:
        - Так, товарищи. Вы извините, конечно, но такое поведение меня прямо-таки огорчает.
        - Да всем нам тяжело… - попытался оправдаться и заодно оправдать более эмоциональных коллег Раткин. - У нас городок маленький, все друг друга знаем… Всем страшно, когда у кого-то сын наркоманом стал или дочка там загуляла… Но такого еще не было! Оттого и не по себе!
        Тут уже и Семичастный подключился, поддерживая напарника:
        - Если здравый смысл, порядочность и честь людей наших отвратить от греха не может, пусть хотя бы страх и ужас смертный помогут.
        - Хе-хе, - невесело хохотнул майор. - Тут уж не сомневайтесь. Журналисты об этом на всю Россию раструбят.
        - Нам без этого никак в любом случае не обойтись. Без содействия населения преступников не поймать! - высказал свое мнение седовласый Гудков.
        Соколов согласился:
        - Да я не против. Сделайте официальное заявление. Прямо так: серийный убийца зверски пытает и убивает лиц, подверженных порокам: проституток…
        - Ну так девочка-то не проститутка! - вступился за Аню Цареву Раткин, и усы его возмущенно встопорщились.
        - Ну, подберите слова! - начал раздражаться Святослав. В конце концов, у него нервы были тоже не железные и переживал он не меньше остальных, хоть и был в Медвежьем человеком новым. - Я соглашусь с вами. И вот что: предлагаю рассказать и про девочку, чем она занималась, и про трудника этого, педофила.
        Уже в который раз за сегодняшнее совещание в кабинете повисла пауза. Оперативники переглядывались, но никто не решался заговорить, хотя сказать, судя по всему, им было что. Майор принципиально выжидал, пока «народ выскажется». Наконец слово взял Гудков. Он покашлял в кулак и не вполне уверенно заметил:
        - Так ведь девочка - дочка приличных родителей вроде. Их-то как жалко…
        - Жалко у пчелки, - огрызнулся Соколов и тут же почувствовал себя виноватым. Но нужно было принимать решения, а не расшаркиваться друг перед другом, так что он продолжил: - Короче, меняю формулировку. Приказываю.
        - Слушаюсь, - потупился майор.
        - И вот еще что, - добавил Святослав, потирая шрамы и листая страницы распухшего от материалов и отчетов дела. - Очевидно, что серийник вошел во вкус и будут новые жертвы. Но я вот опасаюсь, что трупы уже есть. Вспомните, как обнаружили предыдущие тела.
        - Э-э-э, случайно, - сказал Раткин.
        Майор кивнул и сделал жест указательным пальцем, привлекая внимание к своим следующим словам:
        - Более того, убийца тела скрывал. Так что не удивлюсь, если нас где-то ждут еще несколько трупов. Поэтому приказываю: патрульным все перерыть. Теплотрассы, дома заброшенные, дачные поселки, пустыри, стройки, люки, мосты - все-все-все. Понятно?
        - Так точно.
        - Ну, тогда выполняйте, - скомандовал Соколов, но тут же сам себя прервал: - И еще один момент. - Подчиненные уже готовы были встать и приступить к выполнению приказов, но теперь снова уселись по местам, внимательно слушая начальника: - Момент такой… - продолжил он. - Очень это все художественно. Роман в стихах. Плод фантазии больного поэта.
        - В смысле? - нахмурил Семичастный свой большой квадратный лоб.
        - В смысле проверьте-ка всех ваших писателей и поэтов с особой тщательностью. Особенно религиозных, которые издавались в православных типографиях. У отца Романа из монастыря я сам спрошу.
        - Вы подозреваете кого-то? - уточнил Раткин, остальные стали переглядываться и перешептываться.
        - Просто выполняйте, - распорядился Святослав, чувствуя, как он жутко устал за последние дни. И особенно за это затянувшееся и такое напряженное совещание. Возникло стойкое ощущение, что все обстоятельства этого чертова дела складываются так, чтобы его - Соколова - доконать, а заодно и похоронить само дело.
        Когда подчиненные наконец-то оставили его в кабинете одного, майор с силой потер лицо, откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
        Глава 31
        Есть грех самоубийства, и почти все люди этому греху подвержены. Я говорю про вид самоубийства самый медленный и мучительный - когда человек изводит себя ненавистью, отравляя душу свою мерзостью. Когда ты растишь и лелеешь внутри свою ненависть, ты лелеешь червя-паразита, который пожрет тебя без остатка, и чем больше и злее он будет, тем яростнее будет терзать грешника.
        Я знаю, о чем говорю. Я уже много лет борюсь с этим червем. Мне знакомо это жгучее чувство, яркое, пылающее. Оно может казаться таким праведным. Ведь как же еще можно относиться к врагам Христа? К врагам Отечества? Что еще, кроме ненависти, можно и должно испытывать к врагам всего человечества?
        Так думал я прежде, в гордыне и самодовольстве, но даже после, когда я уже осознал всю глубину мерзости своего греха, избавиться от ненависти оказалось очень тяжело. Ненависть въедается в тебя, пронизывает тебя и гудит в каждом нерве. На войне я чувствовал это лучше всего, я и там пытался побороть свою ненависть, но там мне еще многого, очень многого не хватало. Не хватало того, что я получил потом, за время, проведенное в застен ках.
        Удивительно устроена человеческая душа, я не устаю поражаться великой мудрости и справедливости Господа и замысла его. Чтобы многое найти, человек всегда должен сперва многое потерять. Чтобы найти любовь, найти Бога, найти самого себя, мне пришлось потерять свободу, рассудок, едва не потерять жизнь. Среди ужаса и боли обрести прекрасное сокровище.
        Со стороны это кажется невозможным, недоступным для понимания: как один и тот же человек одновременно способен бесконечно любить и безжалостно карать?
        Как я могу казнить и при этом утверждать, что сердце мое наполнено любовью? Наверное, чтобы на самом деле понять, что я чувствую, нужно самому оказаться в сыром подвале, сидеть там в полной темноте месяцами, моля Господа, чтобы увидеть хотя бы лучик света, среди могильной тишины подземелья на секунду услышать пение птицы. И это постоянное ожидание казни. Отупляющий ежедневный ужас, который уничтожает смысл самой жизни. Каждую секунду я ждал, что со скрежетом распахнется маленькая железная дверь и палачи, сопя и грохая сапогами, поволокут меня на смерть…
        И вот только тогда можно понять до конца, что единственный путь через мрак и погибель можно одолеть, когда Христос ведет тебя и освещает дорогу твою, чтобы не оступилась нога твоя и чтобы не свернул ты навстречу смертельной пропасти. И Христос был со мной. Он все время был там. Он сидел вместе со мной в темном подвале, он готовился к смерти на кресте вместе со мной, он говорил со мной в полной тишине, он был светильником, что освещал мой путь во мраке. И я бы не выжил без его помощи. Но Господь дал мне еще один шанс.
        Я был бы настоящим слепцом, если бы не понял, как его использовать. Я ясно понял, что хочет от меня Христос, - чтобы я лечил свой народ любовью. Любя, только любя его, как родитель любит собственное дитя, я смогу спасти его. Но любовь к ребенку - это не только ладушки да пряники, если дети расшалились, их нужно отшлепать или напугать букой. Не ради жестокости, но чтобы уберечь их от большего зла, чтобы защитить их. Иногда, когда выбора нет, приходится самому стать букой. Никто не хочет пугать детей, но иногда это единственный способ уберечь их от погибели. Да, точно! Напугать их хорошенько! Ведь несчастные дети давно уже сами устали шалить, они сами ждут, когда придет отец и накажет их. Они не знают, что истинный Отец давно уже пришел, он стоит и смотрит на них. Он никогда не уходил по-настоящему, он все время был с ними, но они не видели его в слепоте своей! Они и сейчас не видят его! А это значит, должен прийти кто-то, кого они заметят! Тогда к ним придет бука!
        Глава 32
        В стенах полуразрушенного завода было темно, хоть глаз коли, хотя на улице солнце еще светило вовсю. Сверху, через прорехи выпавшего кирпича и через окна внутрь вливалось довольно много света, но на первом этаже этого не ощущалось совсем: свет просто сюда не добирался, растворяясь в сумраке метрах в трех над полом. Конечно, местный «пол» не походил на привычный - скорее, это был настил из битого кирпича, цемента и засохшего дерьма. При каждом шаге под подошвами что-то потрескивало, поскрипывало и временами, казалось, даже попискивало. Из-за этого молодой патрульный постоянно вздрагивал, ругал себя последними словами, но шел дальше, а в следующий раз снова вздрагивал.
        Он уже не первый раз ходил сюда со своим напарником. Ну, что поделать, если им такой район выделили? Заброшек везде по городу хватало, так что жаловаться было не на что. Но тут был свой нюанс. Славе Горяеву было всего двадцать, он только-только пришел в милицию и привыкнуть к местным нравам еще не успел. А вот его напарник - сержант Федор Петрович Петров, юморист всея отделения - так активно взялся учить «молодняк» уму-разуму, что Славе первое время после каждого дежурства кошмары снились. Сейчас-то уже отпустило слегка, только дерганье от неожиданных звуков осталось, но полезную науку напарника он запомнил лучше устава и Уголовного кодекса.
        Поэтому и шел он сейчас по пустынным цехам заброшенного завода, как полицейский из голливудского боевика - держа на вытянутых скрещенных руках фонарь и табельный пистолет. Временами молодой милиционер еще и резко разворачивался из стороны в сторону, будто выцеливая нарушителя. Такая игра делала местную жуть не такой реальной, а заодно позволяла скрасить скуку от непрерывного монолога Федора Петровича. А тот не затыкался вообще никогда - вселенская мудрость лилась на Горяева нескончаемым потоком.
        - Да, кукушка бо-бо, - вещал Петров, откусывая очередной кусок от большущего пирога. У немолодого уже сержанта все было большое: не только пирог, но и колышущееся пузо, и рот, и задница. Оставалось только диву даваться, как он квалификационные нормативы сдает. Хотя, скорее всего, больших пирожков хватало и на приемную комиссию, так что тут и удивляться нечему. Федор Петрович умел с комфортом устроиться в любой ситуации. И патруль по заброшенному заводу был тому наглядным примером.
        Слава чувствовал себя не в своей тарелке, а Петров получал удовольствие от процесса по полной программе. Единственный минус, видимо, состоял только в отголосках похмелья после вчерашнего, о чем, собственно, и была сегодняшняя лекция.
        - Блин, - кряхтел толстый сержант, набивая рот. - А все почему? Смешивать пшеницу и виноград никак нельзя. А мы, видишь, коньячок, а сверху пивком. Вообще так нельзя. - Федор Петрович натужно икнул, постучал себя по груди и продолжил, подняв указательный палец: - Только бульончиком лечиться. Только бульончиком. Раньше, когда в Леонидовке жил, у меня птичка была. Я всегда лечился бульончиком. Курочку сам зарежу, сам кровушку спущу, ощиплю, опалю и сразу в бульончик. Только варить долго не надо. А то будет, как лапоть, жесткая. Надо прямо понемножечку варить, и мясцо нежное-нежное будет.
        И в самый важный момент - как раз, когда умудренный опытом наставник на пальцах демонстрировал своему юному напарнику нежность вареной курицы, - он споткнулся обо что-то на полу и чуть не упал.
        - Блин, - крякнул он раздосадованно и посветил себе под ноги. - Что это за провода еще?
        Горяев посмотрел под ноги напарнику. Несколько секунд они в молчаливом изумлении водили лучами фонариков и усиленно размышляли над увиденным. А пораскинуть мозгами было над чем: по полу тянулась целая куча проводов, которые в конечном итоге уходили в кожух генератора. Новенького, прямо только что из магазина. И стоял этот генератор посреди заброшенного полуразрушенного помещения завода.
        - Да. Сейчас бы бульончика горяченького, - в раздумьях повторил Петров, поглаживая себя по объемистому пузу. Физиономия его между тем выражала крайнюю озабоченность и напряжение мыслительных процессов.
        Слава, видя, что старший коллега пока никаких выводов не делает, покрутился на месте и решил продвинуться дальше вперед, разведать обстановку. Через десять шагов он остановился и потянул носом. Пахло очень знакомо и для этого места странно.
        - Запах какой-то, - обернулся он к сержанту.
        - Ага, мясом как будто пахнет, - согласился тот, подходя ближе и попутно откусывая кусок от следующего пирога. Запас провизии хранился у него в полиэтиленовом пакете, крепко зажатом в левой руке. В правой Федор Петрович сжимал фонарь и размахивал им в разные стороны, как кадилом. - Это от пирожка моего. Там легкие с сердцем, «по-киевски». Жена испекла.
        Молодого милиционера такое объяснение не удовлетворило. Запах был хоть и мясной, но на начинку пирожка никак, на его взгляд, не походил. Навернув небольшой круг возле генератора, он присел на корточки и ткнул пальцем, привлекая внимание жующего наставника:
        - Тут был кто-то. Видишь, следы?
        Петров подошел и наклонился в указанном направлении.
        - Вижу. Странное что-то, - почесал он в затылке фонарем. - Завод уж лет пять как разворовали. А тут вон генератор новенький.
        Зажав в зубах наполовину съеденный пирожок, толстяк вытер руку о штаны, подошел к генератору и, недолго думая, переключил рубильник. По всему цеху тут же зажегся свет.
        Оба патрульных, высоко вскинув от удивления брови, стали озираться по сторонам. Кроме нового генератора и кучи протянутых к нему кабелей, ничего вроде в глаза не бросалось. Что уже само по себе было странно.
        А потом они подняли головы…
        Пирожок изо рта Петрова вывалился на пол, следом посыпались непрожеванные куски, глаза превратились в огромные круглые блюдца, лицо приобрело землисто-белый оттенок. Толстяк силился что-то сказать, но из горла вылетали только нечленораздельный хрип и бульканье.
        Рядом на пол упало что-то тяжелое. С трудом повернув голову, Федор Петрович увидел, что Горяев распростерся на грязном полу, словно тряпичная кукла. В обморок молодому милиционеру за свою жизнь падать еще не приходилось - это был первый раз. Но старший товарищ не спешил прийти на помощь упавшему без чувств напарнику. Будто завороженный, он снова поднял голову и посмотрел на чудовищную картину.
        Над полом на железных подпорках стоял огромный, покрытый сажей котел. А над ним… Над ним болтались на цепях почти бесформенные куски плоти, в которых угадывались очертания человеческого тела. Они покачивались, дергая остатками конечностей. Сквозь разбухшее, местами обвисшее мясо просвечивали кости. Жир, кровь и сукровица уже застыли, покрыв останки неплотной коркой. Выглядело это все как психоделическое полотно сумасшедшего художника.
        Сержант Петров долгую минуту боролся с приступами тошноты и одновременно пытался оторвать взгляд от этой ужасающей картины. В конце концов понемногу ему удалось опустить глаза и перевести дух. Тогда он заметил на саже, покрывающей котел, крупный рисунок круга в круге. Колеса. Пончика.
        И тут его вырвало.
        Глава 33
        Раткин сделал очередную глубокую затяжку и закашлялся. Они с Соколовым сидели неподалеку от места преступления, курили и обсуждали произошедшее.
        Устроились оперативники в соседнем цеху, чтобы запах плоти не был таким сильным, но помогало это плохо, потому что стены между помещениями наполовину были разрушены.
        Усатый прекрасно видел, как возле котла суетятся криминалисты, судмедэксперты и все остальные. И всякий раз, как он на них смотрел, ему казалось, что удушающий мясной запах наполняет его легкие до отказа. Дышать было решительно невозможно. Поэтому он, не переставая, курил, чтоб хоть как-то заглушить эту вонь (скорее всего, по большей части воображаемую) вонью табачного дыма.
        Святослав тоже курил, хотя не так судорожно, как его подчиненный. А когда Раткин вытащил из пачки очередную - пятую за последние десять минут - сигарету, майор посмотрел на него вопросительно: мол, что, серьезно?
        Капитан стушевался и попробовал запихнуть сигарету обратно в пачку.
        - Все, не буду больше, - но руки у него так дрожали, что сигарета переломилась и засыпала ему брюки табаком.
        - Ты кури, кури, - успокоил его Святослав. - И, самое главное, ноздри мажь.
        Похоже, эти простые слова подействовали на Раткина успокаивающе. Он перестал судорожно дергаться, убрал пачку в карман, так и не вытащив следующую сигарету, и даже вздохнул.
        - Да тут вроде вони-то и нет уже, - произнес он с сомнением. Пытаясь уговорить в первую очередь себя самого. - Засохло все.
        - Вони нет. Атмосфера есть.
        Сколов вскочил на ноги и зашагал из стороны в сторону:
        - Короче, все, боец. Поехали, продолжаем. Работаем. Что тут произошло?
        Капитан попытался сосредоточиться и включиться в обсуждение. Он посмотрел в сделанные ранее записи, поводил пальцем по строчкам и ответил:
        - Двойное убийство. Убиты предположительно Тагир Багиров и… неизвестный наркоман, судя по забитым венам.
        - Отпечатки пальцев?
        - Уже не осталось.
        - Зубы, татуировки?
        Соколов сунул руки в карманы куртки. Взгляд его был устремлен в пространство. Создавалось впечатление, что где-то там, в параллельной реальности, написан список действий, которые необходимо выполнить. Инструкция эффективного продвижения расследования.
        - По остаткам кожи пробить отпечатки. Идентифицировать! Пробить все наркодиспансеры! Дальше. Причина смерти?
        - Это к судебно-меди… - начал Раткин, но начальник его тут же перебил, бросив разочарованный взгляд:
        - Ну, визуально. Путем каких средств было осуществлено убийство? Будем все пробивать: где изготовили, откуда добыли, где видели… Быстрее, быстрее, хоп-хоп-хоп!
        Руки майора стали быстро перебирать воздух, будто жонглер подбрасывал и ловил мячики. От такого напора Раткин терялся еще сильнее, нервничал и силился не отстать от начальника. Получалось плохо, но зато он почти полностью забыл об ужасной картине преступления, переключившись на мозговой штурм.
        - Э-э-э… Были использованы: котел… Ну, он тут всегда стоял. Это же птицефабрика.
        - Так, дальше?
        - Цепи с балки, тросы. Это тоже было.
        - Дальше? Быстро, быстро!
        - Э-э-э…
        - В котле что?
        - Вода. Около пятидесяти литров. Да. Откуда взяли?
        Капитан снова полез в записи, перевернул пару страниц, нашел нужное место:
        - Предположительно, снег растопили. На экспертизу послали уже.
        - Как была нагрета? - молниеносно задал следующий вопрос Соколов, не давая помощнику расслабиться.
        - Генератор. Новый. Где купленный, неизвестно. Ребята смотрят уже.
        - Так, дальше? Как он заработал на заброшенном заводе?
        - Ну, это же генератор, - удивился Раткин. Вопрос ему показался странным, и он стал объяснять: - Врубили, провели кабеля, до котла накинули…
        - «Кабеля», блин! - гаркнул Соколов, многозначительно глянув на капитана. Тот не сразу понял, что имелось в виду неправильное ударение. - «Кабели» нужно говорить.
        - Ага, все, - сразу сообразил тот. - Тоже на экспертизу.
        - Дальше? - Святослав заходил туда-сюда быстрее, загибал пальцы. - Всех электриков, связанных, несвязанных, - всех проверить.
        - Есть! Еще, думаю…
        Но мысли Раткина майора сейчас не интересовали, он был полностью погружен в свой алгоритм, быстро обдумывая всевозможные аспекты дела:
        - По телам. Когда наступила смерть?
        - В среду. Если быть точнее…
        - Сразу пробить! Сразу: наркодиспансеры, дурки, подозрительных, бывших подозреваемых. Вторник, среда, четверг. Дальше?
        - Короче, по телам. Характеры травм показали, что…
        - Еще, - продолжал следовать за своими мыслями Святослав, практически не слушая собеседника. - Полную трасологическую экспертизу. Два тела сюда привезли. Принесли. Как? Завод был заброшенный, на пыли должны были остаться следы. Следы, вся тема: шины, все прочее. На улице, здесь. Все проверить.
        На последней фразе до него наконец-то дошло, что Раткин тоже что-то говорил. Соколов замер на месте, повернул голову и посмотрел капитану в глаза:
        - Извини, я перебил. Продолжай, пожалуйста.
        - Э-э-э-э… Короче, по телам. Согласно показаниям судмедэксперта, тела еще живых…
        - Прости, еще раз. - Палец майора указал на блокнот, из которого подчиненный зачитывал имеющуюся информацию. - Желудок, ногти, зубы. Что жрали, где? Что пили? Самогон если - где гнали?
        Раткин записал очередное распоряжение и вернулся к докладу:
        - Характер травм показал: тела еще живых людей опускали в кипящую воду на лебедках в течение суток.
        - Опа, отлично! - с некоторой отстраненностью прокомментировал Соколов, обдумывая что-то свое. Но полученные данные явно дополнили его картину. - Так, дальше?
        - Причем каждое тело погружали в кипящую воду, потом извлекали и начинали погружать следующее.
        - То есть одна жертва смотрела, как мучается другая. Дело Фишера читал?
        - Ну, так… - стушевался капитан, стало понятно, что он, скорее всего, даже и не слышал ни о каком «деле Фишера» до нынешнего момента. Впрочем, Святославу это было неважно. Он плыл в своем потоке рассуждений, выдавая лишь часть из них во внешний мир. Диалог сейчас, по сути, ему был не нужен. Важность имели только информация, уточнения и возможные выводы.
        - Ну, это не к месту, - махнул он рукой. - Наш убийца - это… Вот он, я уже чую его… как он наслаждается страданиями… Это садист. Садист. Почему он садист?
        Майор резко повернулся к Раткину и ткнул пальцем в его сторону, будто передавая эстафету. Но тот снова замешкался, переспросив с полным отсутствием понимания в голосе:
        - Почему он садист?
        - Почему он садист? - удивился Соколов.
        - Почему он садист? - Вопрос превратился уже в абсурдный набор слов, и капитан засмеялся. В смехе явно проскакивали истерические нотки. Тем не менее он ответил: - Потому что получает наслаждение, возможно, сексуальное, от того, что видит мучения других людей.
        - Нет. Это-то понятно. - Святослав вздохнул и снова начал ходить, озвучивая свои рассуждения: - Я имею в виду, почему он таким стал? Потому что… Ну, я, собственно, не знаю почему. Но одна из предположительных версий такова: садистами становятся из-за проблем в детстве. Обижали, унижали. Чмырили. - Он снова указал пальцем на блокнот: - Поднимите старые дела! Поговорите с воспитателями в детских садах, учителями в школах. Это не так сложно. У вас и школ, и детсадов - всего штук десять. Учитывая то, что убийце от 17 до 50 лет, можно приблизительно понять и опросить.
        - Товарищ майор…
        На лице Раткина проступило раздражение вкупе с усталостью. Идея начальника ему явно не понравилась. Более того, она ему показалась глупой и даже абсурдной. И он постарался это донести как можно вежливее и доходчивее. В конце концов, Святослав был человеком новым, города не знал и судил о нем с совсем неправильной точки зрения, по мнению местного жителя:
        - Ну, дела мы поднимем, конечно. Только не думаю, что что-то серьезное найдем. У нас городок маленький. Нравы спокойные.
        - Угу. Спокойнее не придумаешь прямо, - криво усмехнулся Соколов, глянув за спину собеседника, туда, где стоял котел с вареными трупами.
        Раткин поморщился, но отступать не собирался:
        - Да это сейчас началось безумие какое-то! Я сорок лет в Медвежьем живу. В милиции двадцать лет. Отец мой тоже в милиции служил. У нас круче убийств по пьяни не было никогда и ничего. Или там разбой, да? С топорами, с винтовками. Потом приходишь к ним домой и берешь пьяных. Вот и все. У нас тут чужаков-то не очень любили до поры до времени. Я вот даю рупь за сто - не наших это дело. Не наших!
        Майор остановился и внимательно посмотрел на заместителя. Затем подошел, сел рядом и очень спокойно стал объяснять:
        - Видишь, как хорошо, что я не знаю ваших людей. И потому я вправе сомневаться. - Его взгляд уперся в глаза собеседника, тот буквально физически ощутил давление и отвел глаза. - Всех надо проверить, - настаивал Святослав. - Всех! Но ваших - в первую очередь. - Сделал паузу и уже мягче добавил: - С сыном-то что? Приведи-ка маму в управление, я допрошу насчет того, был ли он тогда дома. И соседей.
        - Так точно, - буркнул Раткин. Было видно, что он изо всех сил сопротивляется точке зрения начальника, но семя сомнения уже прорастает. Заставляет думать, пытаться смотреть на все с другой стороны.
        - Я, как подумаю, не могу понять! - воскликнул он в сердцах. - Не могу!
        Майор кивнул и снова встал - не сиделось ему на одном месте. Бурление мыслей требовало постоянного движения.
        - У вас и шинков наркомановских тоже не было. Появились же! И теперь ваши нарколыги всем другим фору дадут. И гастарбайтеров… - Майор оборвал сам себя: - Блин, говорим много. - Сделав рубящий жест, будто отсекая всю ненужную болтовню, Соколов в который уже раз ткнул пальцем в блокнот, отдавая очередной приказ: - Да, надо проверить всех иногородних, кто у вас живет.
        - Мы, в общем, приближаемся к тому, чтобы просто проверить абсолютно всех жителей города.
        Раткин криво ухмыльнулся, не скрывая иронии в голосе. Но Святослав его иронии не принял. Он резко повернулся на каблуках лицом к капитану и подтвердил со всей серьезностью:
        - Да. Всех.
        Капитану не оставалось ничего другого, как смириться и записать.
        Глава 34
        Я словно лекарь, вооруженный острейшим скальпелем.
        Я сам словно скальпель в руке Его.
        Преданный всеми,
        Брошенный всеми,
        Я томился в темнице,
        Пока мне не дал руку Господь.
        Для чего ты спас меня? Какой подвиг я должен совершить для Тебя?
        Ты ясно дал мне понять, что все то, что я делал раньше - все было не нужно.
        А что же нужно?
        Тот ли знак я понял? Правильно ли я разгадал Твою загадку?
        Да, убивать грех. Но что делать с убийцей, который казнит невинных тысячами?
        Праведно ли принять на себя грех убийства, если ты спасешь сотни?
        Простишь ли Ты меня, за то, что я решил быть Твоим скальпелем?
        За то, что я осмелился лечить?
        Глава 35
        Снег падал с ночи. Правда, не слишком обильно, так что земля укрылась всего лишь тонким белым покрывалом. Но хотя покров и не был особо плотным, на нем отчетливо проступали россыпи птичьих следов, редкие отпечатки собачьих лап, а кое-где попадались и отметины от сапог. Тяжелые ватные сугробы были еще впереди, но в воздухе отчетливо чувствовался привкус зимы, грядущих морозов и… чего-то еще, плохо уловимого, смутного, но от того только более пугающего. Наступающая зима пахла тревогой.
        Если бы сейчас кто-то выглянул из монастырских ворот, он бы сразу заметил эту самую смутную и страшную тревогу в глазах немолодого уже мужчины, занесшего руку, чтобы постучать в дверь. В последнюю секунду гость остановился и с сомнением оглянулся на жену, которая замерла чуть позади. Руки женщины были сцеплены перед грудью не то для молитвы, не то в просительном жесте. В глазах плескалось, едва не выливаясь через край, то же выражение, что и у мужа, только тревога еще гуще смешивалась с надеждой и отчаянием.
        Женщина мелко закивала, подбадривая супруга. Однако постучать он так и не успел. Небольшая дверь в воротах монастыря открылась, и из нее вышел отец Антипа. В руках он держал видавший виды портфель и явно был озабочен делами насущными. Однако, увидев посетителей, остановился.
        - Благословите, батюшка, - тут же обратился к нему мужчина. Они с супругой одновременно шагнули вперед, поближе к божьему человеку.
        Тот сотворил над ним крестное знамение и собрался уже идти дальше, но просители не думали отступать. Поймав руку Антипы, мужчина сжал ее и заглянул в глаза священнику.
        - Сын у меня, это. Кирилл Пономарев…
        - Ну, знаю, как же, - едва заметно поморщился монах. - Два раза уже от нас бежал. Во второй раз трудника нашего метлой ударил и чайник украл.
        Женщина беззвучно охнула и прикрыла рот рукой. Мужчина мелко закивал, лицо его сделалось красным от стыда. Но руку святого отца он не выпустил.
        - Да он и у нас уже все вытащил из дома! Телевизор даже!
        - Шторы, - всхлипнула супруга.
        - Счетчик один остался! Батюшка, помилуйте, возьмите его к себе!
        Антипа в ужасе отпрянул, вырвал руку из сухих и жестких ладоней просителя.
        - Ну как же я его возьму? - удрученно воскликнул он и отрицательно покачал головой. - Куда? Он и в Бога не верует, и работать не хочет. У нас ведь монастырь, а не тюрьма. Не привяжем же мы его!
        - Да привяжите! Привяжите! - продолжал напирать мужчина. Он уже почти прижал монаха к воротам, но, похоже, даже не заметил этого. В голосе слышалось отчаяние. - Только спасите и нас, и его!
        - Так… - Антипа решительно отодвинулся и сделал несколько шагов в сторону. - Но как же мы его привяжем? Это же ваш сын. Что же вы сами-то его не привяжете?
        - Да как же мы его привяжем? Он злющий, да и мы уже не молодые.
        - Он уже на отца с ножиком кидался, - снова всхлипнула женщина и вытащила из кармана носовой платок.
        - Ну а милицию что же не вызвали?
        - Вызвали. Они и связали его, а то не знаем, что и было бы.
        Мать непутевого стала промакивать заблестевшие глаза. Слово опять взял отец:
        - Ну а кабы взяли они его? Вышло бы как о прошлом годе: направили в профилакторий государственный лечиться. Был я там… - мужчина безнадежно махнул рукой, - …барак хуже тюрьмы. Странно, что он там ноги вообще не протянул.
        - Ну так что? Бросил? - В глазах священника отчетливо читалось, что ответ он уже знает.
        - Как же, бросил. Вернулся оттуда чумной весь - его же кололи там всякой дрянью. И через неделю опять начал. Страшнее прежнего.
        - А лечить его больше негде, - уже не в силах сдерживаться заплакала женщина.
        Супруг сжал ее руку и кивнул мрачно:
        - Ну, разве к еврейчику этому - Маршаку. Только там квартиру продавать придется. Дорого. И как выйдет он, то же самое будет! Уж его дружки во дворе сидят! Поджидают.
        Повисла тягостная пауза. Отец Антипа тяжело вздохнул, глядя на несчастных родителей, покачал головой:
        - Ну все, поговорили, и будет. Не тюрьма у нас - монастырь! Он же сам не хочет к нам идти! Все. За здравие его помолимся, а взять - нет. Еще не хватало, чтобы он зарезал кого из братии. Все-все. До свидания.
        Монах попытался уйти, но мужчина ухватил его за рукав. Его голос превратился в бурлящую смесь из гнева, мольбы и рыданий:
        - Так ведь сказано: «Приходящего ко Мне - да не изгоню вон!»
        - «Приходящего»! - с ударением повторил монах, силясь вырвать рукав рясы из дрожащих, но крепких пальцев прихожанина. - «Приходящего ко Мне»! А он - убегающий от Господа нашего!
        - Да, не может он ходить. Так ведь и к Христу расслабленного через крышу на носилках спустили. И Он его исцелил!
        - Так то Христос. А мы людишки жалкие, маловерные.
        - А у отца Романа велика вера! - воскликнула женщина. - Мы его будем ждать.
        - А ну, идите! - замахал на нее руками Антипа, замки его портфеля металлически звякнули. - Идите сейчас же! Уж отца Романа-то хоть пожалейте! Он, как с вашими наркушниками связался, аж почернел весь! А сына сажайте по статье. В тюрьме вылечат.
        - Что же вы… батюшка… - задыхаясь, все еще цеплялся за монаха несчастный отец, - отрекаетесь от нас?
        - Да! Помолюсь за вас и за сына вашего помолюсь, а сюда его, на плечи отца Романа, взваливать не дам! Не дам!
        - А что же, и Господь от нас отречется?
        - Не мне судить.
        - А ведь Господь говорил, - уже неприкрыто разрыдался вслед за женой горемычный проситель, и его обличающий перст поднялся вверх, - что вы не нас - больных стариков с одержимым сыном прогнали, - вы Господа самого сейчас прогнали!
        И было в этих словах столько отчаяния и неприкрытого горя, что отец Антипа растерялся. Ему стало жалко этих людей и совестно перед ними, но ведь невозможно же всех приютить и всем помочь. Это только Богу под силу, а мы всего лишь Его чада. Нашим силам предел есть.
        Ответить старый монах ничего не успел - дверь в воротах снова открылась, видимо, кто-то из братии услышал горячую перепалку. Однако вместо рядового послушника на улицу ступил сам настоятель, отец Роман. Он внимательно оглядел всех троих, а когда мужчина хотел облобызать руку игумена, руки ему не дал. Вместо этого он благословил прихожан и поцеловал их в лоб. А пока они благодарили да переглядывались, чуть наклонился к Антипе и прошептал едва слышно:
        - Мы в монастыре для чего? Чтобы за людей молиться. Не за себя, а за людей. Но мало молитвы. Мало.
        Глаза монахов встретились, и стало понятно, что настоятель решит дело по-своему. Старый монах смиренно потупился.
        - Где он? - спросил Роман прихожанина. - Сын ваш? Везите его сюда.
        У мужчины от удивления округлились глаза, нижняя губа мелко задрожала, однако он смог быстро взять себя в руки и, тыча пальцем себе за спину, затараторил:
        - Так мы это. Мы же привезли его уже!
        Он стал пятиться к стоящему в нескольких шагах старенькому «Москвичу». Было похоже, что он боится отвернуться от отца Романа: вдруг тот исчезнет или решение свое поменяет.
        Когда они подошли к багажнику, оттуда стали слышны мычание и глухие удары - кто-то пинал старую машину изнутри. Священник посмотрел сначала на отца, затем на мать, но те только отводили глаза и горестно вздыхали.
        Чтобы не заставлять божиих людей ждать, мужчина кинулся к багажнику и попытался его побыстрее открыть. Однако спешка пошла не на пользу. Так как от возбуждения, страхов и переживаний руки сильно тряслись, ключ в замок у него получилось вставить далеко не сразу.
        В багажнике, скрючившись, лежал молодой парень лет двадцати. Его руки за спиной удерживала веревка. Она же тянулась к лодыжкам и обматывала их несколько раз. Рот был завязан тряпкой. Парень изо всех сил извивался, пучил налитые кровью глаза и корчил рожи.
        Когда отец неловко попытался вытащить сына, из этого ничего не вышло - тот сопротивлялся всеми доступными средствами. А у пожилого мужчины физических возможностей явно не хватало.
        Посмотрев на это, отец Роман не стал дожидаться развития событий, подошел к багажнику, взял связанного молодца за шкирку и одним движением извлек наружу. Аккуратно положив его на землю, он стянул тряпку, закрывавшую рот непутевого отпрыска. А тот как будто только этого и ждал - тут же повернул голову и от всей души харкнул в сторону родителей.
        - Суки! Волчары! - заорал он хриплым полным ненависти голосом. Затем изогнулся в дугу от прошедшей по всему телу судороги и взвыл: - Ломает меня, плохо мне!.. Что лыбишься, начальник?
        Последние слова адресовались настоятелю монастыря, который стоял рядом и смотрел спокойно и даже с сочувствием.
        - Дай сибазон или налоксон, а то сдохну тут у тебя.
        Сообразив, что ничего не получит, парень снова вспомнил про родителей:
        - А до вас, старое говно, я еще доберусь…
        - Во-во. Начал опять! - покачал головой отец. - Я, батюшка, рот-то завяжу ему. А то у него там помои.
        - Ничего. Пусть кричит. Кричи, Кирилл.
        Рука священника остановила отца, уже собравшегося снова вставить отпрыску кляп.
        - Крещеный?
        - А как же. Крещеный, еще в детстве крестили.
        - А что без крестика?
        - Так не носит он его, нехристь, - махнула рукой мать. - Продать хотел, так я насилу спрятала.
        Она вытащила из внутреннего кармана тонкую цепочку, на которой висел простой серебряный крестик. Похоже, еще крестильный.
        - Крестик-то я принесла вам, вот.
        Отец Роман взял крестик, сжал в кулаке. Потом посмотрел на лежащего на земле наркомана - тот продолжал извиваться и скулить вперемешку с руганью - и перевел взгляд на родителей:
        - Ждите тут. - Он без усилий поднял парня, взвалил на плече и позвал отца: - Идем со мной.
        Связанный повис как мешок. Он перестал дергаться и только надсадно кряхтел. Похоже, ему действительно было уже очень нехорошо.
        Роман махнул отцу Антипе, отпуская того по делам, и вошел на территорию монастыря. Мужчина следовал за ним. Внутри им почти никто не встретился. А те несколько монахов, которые попались по дороге, быстро кланялись и спешили поскорее уйти.
        Великан-священник шел широким шагом, придерживая свою необычную ношу, и не оглядывался. Проситель старался не отставать, из-за чего почти бежал. Когда маленькая кавалькада добралась до места, он дышал почти так же надсадно, как и его сын.
        Возле крестообразных козел отец Роман остановился, ударом ноги вышиб бревно, которое на них лежало, и сгрузил с плеча свою ношу. Он поставил парня на колени, и развязал веревку перекинул его руки через перекладину козел.
        - Батюшка… что это вы задумали? - растерянно поинтересовался отец, но ответа не удостоился.
        Настоятель молча зашел под навес конюшни, который высился неподалеку, и через минуту появился с хлыстом в руке. Краска схлынула с лица пожилого мужчины. Его глаза в панике стали перебегать со стоящего на коленях и почти потерявшего сознание сына на огромную фигуру священника с плетью. Но ни возразить, ни задать вопросы он не успел. Все так же, не говоря ни слова, отец Роман бросил плеть ему. Та, стукнувшись в грудь застывшему от страха отцу, упала в снег.
        - Давай, отец. Поучи сына, если раньше руки не доходили, - проговорил настоятель монастыря. Он подошел к парню, быстро стащил с него куртку и рубашку, бросил в снег и снова посмотрел отцу прямо в глаза. - Ведь кроме тебя беса из него никто не выгонит.
        От холода наркоман начал приходить в себя и попытался дернуться, однако отец Роман не дал ему сделать ни одного движения. Он быстро опустился напротив него на колени и сжал перекинутые через козлы руки своими руками. Глаза смотрели в глаза. Взгляд священника был спокоен и сосредоточен. Он буквально прожигал насквозь. И парень замер, как загипнотизированный удавом кролик. По его худой спине, украшенной дешевенькими трайбл-татуировками, пробежала дрожь, но вырваться он даже не пытался.
        - Божий вечный, избавляющий человеческий род от плена дьявола! - начал говорить отец Роман, и под звучание его слов отец несчастного поднял плеть. - Освободи твоего раба Кирилла от всякого действия нечистых духов, повели злым и нечистым духам и демонам отступить от души и тела раба твоего Кирилла, не находиться и не скрываться в нем.
        Мужчина колебался. Он сжимал и разжимал в руке плеть, но никак не мог решить, что же ему делать. Он смотрел на сына, на его татуировки, и в памяти стали всплывать картины, которые он уже привык видеть в ночных кошмарах. В висках застучало, к горлу подступил противный колючий ком.
        Идиотское выражение лица Кирилла, искаженного очередной дозой. Текущие по подбородку слюни. Неприкрытая животная ненависть, с которой он орал и кидался на мать, требуя денег. Когда он ударил ее первый раз, потом попросил прощения. А в следующий раз - уже нет.
        - Да удалятся они от создания рук Твоих Во имя Твое святое и единородного Твоего Сына, и животворящего Твоего Духа, - плыл по морозному воздуху голос настоятеля монастыря. И будто выдавливал из памяти все новые и новые отвратительные картины.
        Вот Кирилла притаскивают домой какие-то подозрительные типы. Он не в себе, не может пошевелиться или сказать слово. Штаны мокрые от мочи, куртка заблевана. А потом, буквально на следующее утро, едва оклемавшись, он вынес из дома стиральную машину, разбив отцу губы кулаком, когда тот попытался его остановить.
        Воспоминания наплывали сплошным потоком под монотонный распев отца Романа:
        - Чтобы раб Твой, очистившись от всякого демонского действия, пожил честно правдиво и благочестиво…
        Они с женой едва успели вызвать «Скорую», когда сын порезал себе вены кухонным ножом. Все было в его крови. Думали уже, что не выкарабкается. Через несколько недель он вернулся из больницы… В голове мужчины рванул взрывом звук бьющегося хрусталя и истеричный смех Кирилла. Он крушил молотком сервант с посудой, которую они собирали двадцать лет и берегли для гостей. И для времени, «когда сыночка женится»…
        - …удостаиваясь Пречистых тайн Единородного Твоего Сына и Бога нашего, с которым благословен и православен Ты вместе с Пресвятым Всеблагим Животворящим Твоим Духом Ныне и всегда во веки веков. Аминь.
        На последнем слове пелена воспоминаний будто спала с глаз отца. Он вздрогнул и посмотрел на Кирилла. Спина сына была исполосована следами от ударов, в некоторых местах кожа лопнула, кровь окрасила снег красным. А ведь именно этого мальчика они с женой так ждали, так хотели. Так холили, лелеяли и любили. Когда он был маленьким, он ведь был похож на ангелочка.
        Мужчина выронил плеть и почувствовал, будто его руки коснулась маленькая ручка ребенка. Его сына… Не в силах больше сдерживаться, он упал на колени и разрыдался.
        Отец Роман поднялся на ноги, надел на шею бесчувственно повисшего на козлах парня крестик, поцеловал в лоб и поднял за плечи. Посмотрев на рыдающего отца, он вздохнул и понес свою ношу, как пастух овцу, к лазарету.
        Глава 36
        Иван и Святослав шли рядом через небольшой сквер возле здания телестудии. Майор следил, как сероватое зимнее небо прорезают птицы, а журналист исподтишка поглядывал на него и размышлял, как завязать разговор.
        Наконец он спросил:
        - Вы на войне были?
        Соколов повернулся к нему не то с удивлением, не то с иронией.
        - На Кавказе - нет, - ответил он коротко.
        - А где были?
        - В Москве. На необъявленной.
        Кривая усмешка недвусмысленно давала понять, что он об этой самой «необъявленной» думает. По идее, на этом разговор на данную тему должен был бы и закончиться, но у Миронова имелись свои планы на этот счет. Он тоже криво усмехнулся и продолжил:
        - Ну, на Кавказе тоже была необъявленная. Мне вот довелось. Я тогда совсем молодой был, поехал военжуром.
        - Ну, что за история? - без особого интереса спросил Святослав. Было видно, что он не горит желанием слушать чужие излияния и уж тем более откровенничать сам. Но журналист не собирался обращать на это внимание. Если бы он так делал, то за все годы профессиональной деятельности ничего бы не добился. А Ивану было чем похвастаться на журналистской ниве. Поэтому, сделав вид, что его собеседник сгорает от любопытства, он заговорил:
        - Так вот, эта история уже в легенду превратилась. Ее те, кто в самой каше был, и то уже забывать стали. Был там один отдельный штурмовой батальон спецназа под командованием капитана Егора… Вот фамилию даже не помню, обычная какая-то. А звали его все Урус-Егор.
        - Слышал-слышал я про это дело…
        Соколов посмотрел на собеседника - тому все-таки удалось его заинтересовать.
        Теперь главное - не допустить, чтобы рыба сорвалась с крючка. Мысленно потирая руки, журналист продолжил:
        - Прекрасный боец он был, говорят. Но очень жестокий. «Смирись Кавказ, идет Ермолов», в общем. Действовал четко по принципу генерала Ермолова: «Ни один набег не должен остаться безнаказанным».
        - Это он тела террористов в свиные шкуры зашивал?
        - Да. Только не тела, а живых еще. Села их выжигал. Заложников брал. Солдат своих, как нянька, берег. У него всего несколько человек погибло - и те по неосторожности. Бойцы его боготворили. Террористы уважали и боялись. Сколько раз на него покушения делали, ничего не получалось - нюх у него звериный был.
        - Ну а чем же все кончилось?
        - Продали его. Свои же и продали. эмвэдэшники. Отряд его вместе с оперативниками вышел на зачистку и задержание полевого командира Аль-Салеха. А это оказалась ловушка, и весь отряд попал в плен.
        Иван заметил, как взгляд Соколова потемнел и сделался каким-то далеким.
        - Знаю я эту историю… - сказал он. - Среди этих оперов был мой… сослуживец. Все пропали без вести, да…
        - Не все. Двои приняли ислам и вступили в ряды террористов. А остальных или запытали, или казнили, или…
        - Или - что?
        - Поговаривают, что Урус-Егору удалось бежать. - Журналист очень внимательно следил за реакцией собеседника, сохраняя в то же время совершенно нейтральное выражение лица. Со стороны могло показаться, что он как будто не смотрит на майора, но на самом деле краем глаза Иван фиксировал малейшее движение. - Впрочем, это, скорее всего, только слухи.
        Они недолго помолчали, затем Соколов спросил:
        - Иван, а ты мне вообще зачем эту историю рассказал, да еще с таким глубокомысленным видом? Мир этот несправедлив, это я и без тебя знаю. И сам не меньше твоего могу порассказать.
        - Да-да, конечно, - поспешил подтвердить журналист. - Я все это, разумеется, не просто так. Я вот думаю, что этот Урус-Егор играет какую-то роль в нашем деле. - В ответ на изумленно поднятые брови майора Миронов торопливо продолжил: - Поговаривают, его видели в одном из монастырей на Северном Кавказе. И он, жестокий человек, умевший пытать и казнить, сам прошедший зиндан и пытки, вполне мог решиться мстить этому миру… Мне, к сожалению, моих журналистских связей не хватает все прояснить. Я хочу вас попросить узнать про него. И где он сейчас. Ведь это возможно? Я думаю, вы поняли, кого я имел в виду. Мне удалось найти только такое его фото.
        Соколов нахмурился и взял листок с распечатанной фотографией.
        - Возможно, думаю… - неуверенно проговорил он, рассматривая черно-белое изображение. На фоне гор фотограф запечатлел большую группу людей, которые как будто оказались вместе случайно: кто-то был одет в камуфляж, кто-то в старую форму-«песчанку», а кто-то вообще был в штатском.
        - Вот он - Урус-Егор. - Иван ткнул пальцем в изображение. - Его легко узнать: он на две головы выше всех.
        Святослав смотрел на фото. Однако внимательному наблюдателю не составило бы труда заметить, что взгляд майора направлен совсем не на высоченную фигуру пресловутого Урус-Егора. Он остановился на одном из людей в штатском. Губы майора при этом сложились в тонкую жесткую линию.
        Глава 37
        В приемной перед кабинетом журналиста собрались все трое представителей «свежей крови»: отец Роман, Миронов и Соколов.
        - Я думаю, - говорил Иван, притом говорил он так, чтобы работающий телевизор чуть-чуть заглушал его слова, - потихоньку надо начинать, но менять, менять все равно. Вот я как могу стараюсь сетку вещания поменять. На нашем канале фильмы старые, передачи свои собственные, пусть простенькие, но свои. А то людям ведь нечего смотреть: секс, убийства, ничего хорошего, ничего! Правда, этот коммерческий канал - Сковородько который подчиняется, - он чего только не транслирует.
        Настоятель монастыря посмотрел на телевизор и покачал головой:
        - Я еще раз убеждаюсь, что действовать нам сейчас можно только делами. Причем делами самыми решительными.
        Журналист активно закивал, поддерживая собеседника:
        - Вот давайте посмотрим вместе. Сейчас повтор новостей будут показывать.
        Священник вздохнул:
        - Да, вышвырнул я этого журналиста, я и не отрицаю, - произнес он с досадой. - Я его не пускал на территорию, он с оператором через стену перелез.
        Как раз в этот момент на экране начался тот самый репортаж, которого ждали собравшиеся. Когда на экране появился лощеный корреспондент в дорогом костюме, Иван сделал остальным знак - смотреть внимательно.
        Ведущий стоял перед воротами монастыря. Камера специально взяла план так, чтобы было видно, что это культовая постройка, а не обычная огороженная территория.
        «Итак, дорогие друзья, - хорошо поставленным голосом заговорил в микрофон корреспондент, - я нахожусь перед стенами скандального Медвежского монастыря. Уже многие наши зрители знают о так называемом отце Романе и его так называемых благих помыслах. Как известно жителям нашего города, на базе монастыря отцом Романом создан бесплатный центр для безмедикаментозной реабилитации наркоманов.
        Руководство бодро сообщало: «Все они уже больше года ведут здоровый образ жизни. За время реабилитации ребята овладели различными специальностями. На данный момент все они трудоустроены, а некоторые так и остались при монастыре. К сожалению, небольшое помещение не позволяет оказывать помощь значительному количеству наркоманов. За день к нам обращаются более десяти матерей с просьбами спасти их детей, но им приходится отказывать».
        Однако лукавый отец Роман утаивает, что многие питомцы РПЦ иногда удирали из монастырских стен, удирали, чтобы просто спасти свою жизнь. Нам удалось связаться с девушкой, освобожденной из монастырского рабства. Я не стану по этическим соображениям называть ее фамилии, но ее рассказ убеждает в исключительной правоте тех, кто пытается положить конец беспределу. Итак, слово бывшей заложнице».
        Кадр переместился в студию, камера показала девушку, лицо которой было специально затемнено так, чтобы ее невозможно было узнать. Голос тоже был обработан и отдавал металлическими, совершенно неестественными нотками:
        «Когда меня привезли, я лежала на полу, на грязном матрасе, без постельного белья, прикованная к батарее цепью. - В голосе рассказчицы даже сквозь обработку были слышны страх и негодование. - Они говорят, что лечат благодатью, молиться заставляли. А я в Бога не верю, мне вообще наплевать теперь на их Бога! Через неделю к нам положили девушку с тяжелой формой сифилиса, когда все тело в язвах, волосы выпадают клочьями. И я убежала. Вот говорят, что там насильно никого не держат. Нет. Нас вернули. Во дворе на козлах выпороли. Пятеро взрослых мужиков, трудников, стояли, ржали, говорили: «Ты жирная скотина, тебе не больно, не реви, у тебя жопа толстая…» И пристегнули нас наручниками к батарее вверх, чтоб мы не могли сесть, чтоб только стояли. Так четыре ночи мы были прикованы. Через две недели меня опять выпороли… С такой «реабилитацией» одно желание - выйти и убить кого-нибудь… У меня сейчас желание дома закрыться. Я панически боюсь, что меня эти люди схватят и будут надо мной издеваться за то, что я сейчас говорю. Боюсь, потому что там с утра слышишь: «Скотина, животное». Шаг вправо, шаг влево -
приседания 150 раз. На любые вопросы - отборный мат. И за эту, извините, «реабилитацию» мой папа в монастырь отдал «зилок» кирпича».
        Картинка снова вернулась к корреспонденту у ворот монастыря. На его лице явно читалось праведное возмущение:
        «Получается, что деятельность фонда - это своеобразный бизнес на людском горе. - Ведущий сделал драматическую паузу, глядя с экрана прямо в глаза зрителям. И закончил: - Итог такой: отец Роман с его братвой из РПЦ пытаются подменить собой государство в ряде важных моментов. Но криминал, даже одетый в рясу, по определению не может навести какой-либо серьезный порядок в масштабах государства. В этом смысле отец Роман с его так называемым центром - это тоже продукт системы распада и разложения. Никакой особой симпатии и авторитета у приличных людей они вызывать не должны. С моей точки зрения в нормальном и здоровом обществе эти люди обязаны быть плотно изолированы или уничтожены, как те же наркоманы, которых они якобы так не любят».
        Сюжет закончился, в приемной повисла долгая неловкая пауза. Мужчины избегали смотреть в глаза друг другу, так как осадок от услышанного остался самый удручающий. Всех троих как будто полили грязью, при том, что ни журналиста, ни майора в нем даже не упоминали. Ситуация была как раз из той серии, когда «херню творят они, а стыдно нам».
        - Я… - начал было отец Роман, но Иван его тут же перебил:
        - Святой отец, я сразу… Извините, это же не мой канал, это мэрский корреспондент… Сковородькина заказуха! Джинса! Черный пиар!
        Журналист заходил из угла в угол, вытащил из кармана пачку сигарет, ругнулся и сунул назад.
        - Я был к этому готов, - сказал между тем священник. - Даже удивлен, что это случилось так поздно. Иван, вам незачем извиняться, я все прекрасно понимаю. Лукавый силен, да. Но мы-то сильнее. Будем спасть людей. Будем лечить. Будем очищать город. Отступать - это не для нас. Некуда отступать. Пусть пишут, пусть снимают. Я-то знаю, не все такие. Хороших людей гораздо больше. Просто плохие сильнее на вид лезут.
        Видно было, что хоть монах и храбрится, но увиденное и услышанное его сильно поразило: желваки на лице ходили ходуном, щеки заметно порозовели.
        - Иван, это точно Сковородькина заказуха? - спросил Соколов.
        - По всему так выходит. Он же с Багировым-то вась-вась. Но не знал я, что так далеко они пой дут.
        - Ничего. - Губы майора исказила кривая ухмылка, рука сама собой потянулась к шрамам. - Как пойдут, так и сядут. Я все-таки этой гидре хребет сломаю.
        - Надо просто дело делать. А там, глядишь, все меняться начнет.
        Настоятель сделал несколько глубоких вдохов. Краснота с его лица почти сразу сошла, стало видно, что он постепенно приходит в равновесие.
        Святослав подошел к монаху и заглянул ему в лицо. Взгляд его был очень настойчивым:
        - Отец Роман, я все понимаю прекрасно. И понимаю, что это монтаж. Но не все так думают! И я буду вас защищать как могу, но, прошу вас, будьте осторожнее. Хорошо?
        - Хорошо.
        Великан кивнул и бросил быстрый взгляд на телевизор, словно ожидая там увидеть очередную пакость. Благо сейчас ничего особенного там не показывали, но ждать осталось не долго - это все трое прекрасно понимали. Осиное гнездо зашевелилось, сегодняшний репортаж был лишь первой ласточкой.
        Глава 38
        Святослав сидел в своем кабинете и листал папку с «делом». Она уже успела стать очень пухлой, а по меркам такого маленького провинциального города, как Медвежий, просто гигантской. Майор, переворачивая очередную страницу, иногда останавливался на разных документах, изучал, сверял, а потом тяжело вздыхал и листал дальше. Информации было очень много - просто море. Разобраться в этом необъятном потоке, казалось, было совершенно невозможно.
        А еще эта фотография, которую показал журналист… Изображенный на ней человек вызывал у замначальника УВД сильное беспокойство. Можно было даже сказать, что это фото выбило Святослава из колеи. Именно поэтому он сейчас сидел у себя в кабинете и копался в материалах расследования. Если где-то существовала зацепка, ее кровь из носа нужно было найти.
        «А ведь Иван прав, - думал майор, переворачивая очередную страницу и пробегая по ней цепким взглядом. - Он и правда выше всех чуть ли не на голову. Настоящий великан. Исполин».
        Раздался громкий стук - кто-то стучал в дверь кабинета. Соколов вздрогнул, закрыл папку и выпрямился:
        - Войдите.
        Скрипнули петли - и помещение в очередной раз будто съежилось, заполнившись от пола до потолка. Отец Роман, казалось, подслушал мысли милиционера и решил явиться пред его очи самолично.
        - Мир вам, товарищ майор.
        - И вам, отец Роман, и вам. - Соколов встал и сделал приглашающий жест, указывая на стул.
        Священник кивнул, уселся и достал толстую пачку листов, сшитых между собой:
        - Я с отчетом о вашем поручении.
        - Удалось что-то узнать?
        Святослав снова опустился на стул и внимательно глянул сначала на пачку бумаг, а затем на посетителя. Гигант кашлянул, собираясь с мыслями, повел плечами, от чего ряса только больше натянулась на спине, огладил бороду. По всему было видно, что монах обеспокоен, так что замначальника УВД его не торопил. Одна лишняя минута погоды не сделает, а от спокойного собеседника толку куда больше, чем от того, у кого мысли одна другую перегоняет.
        - Значит, так, - начал отец Роман. - Опросил я трудников наших, как вы велели. И выяснилось, что и правда был среди них человек один, о котором многие отозвались как о «странном».
        - Что за человек?
        - Звали его Вадим, а фамилия - Нелюбимов.
        Соколов собрался было записать имя «странного» человека, но здоровенная рука протянулась через стол и мягким движением его остановила.
        - Не спешите, Святослав. Я все записал и вам передам, только вот… Мы ж у тех, кто в монастырь трудниками приходит, документов не спрашиваем - кто как назвался, так и ладно. Вы, конечно, Нелюбимого этого проверьте, только я бы на многое не рассчитывал. Думается мне, не настоящим он именем представился.
        - Это понятно, - согласился майор, - но проверить все равно нужно будет. Мало ли, вдруг этот человек и под выдуманным именем наследил где-то.
        - Наследил. Наследил изрядно. Он, правда, ушел из монастыря уже несколько месяцев назад. Незадолго до нашего с вами приезда. Ушел, кстати сказать, без предупреждения. Никто не знает, куда он делся - просто пропал. Но такое случается иногда с теми, кто приходит в монастырь не за послушанием, а так… в поисках душевного покоя, скажем. Чтоб обрести Господа, в себе разобраться… В общем, мне этого Вадима Нелюбимова видеть не довелось, я уже после в Медвежий приехал. Но все-таки, когда вы меня попросили поузнавать в обители, не было ли каких странных событий или людей, я как раз про него и выяснил кое-что интересное.
        Отец Роман покопался в листах и вытащил оттуда фотокарточку:
        - Вот глядите.
        Фото немного помялось, углы пообтрепались, по изображению кое-где шли царапины. Делал его явно не профессионал, но тем не менее оно было вполне отчетливым. Соколову эта карточка живо напомнила фотографии, какие делают срочники для своих армейских альбомов. И расположение участников на изображении, и «мастерство» фотографа, и атмосфера были буквально один в один. Это вызывало невольную улыбку.
        - Это трудники наши, - продолжал пояснять между тем настоятель. - Мы конюшню новую недавно построили. Вот в конце этого дела и решил кто-то из участников заснять счастливое завершение.
        С фотографии смотрела на Соколова толпа мужчин разного возраста. Кто-то обнимал соседа за плечи, кто-то приветственно махал фотографу. Усталые, но радостные лица производили приятное впечатление.
        - Вот Нелюбимов.
        Указательный палец отца Романа ткнул в средних лет мужчину в потрепанном камуфляже. Он буквально на шаг отступил от всех остальных, но при этом казалось, что попал на фото случайно. Выражение лица у него было угрюмым, длинные волосы закрывали лоб и щеки, а густая борода с проседью скрывала рот и подбородок. По сути, более-менее нормально можно было рассмотреть только глаза. И то… Тень от крыши конюшни падала так, что и их рассмотреть получалось с большим трудом. На первый взгляд это было не заметно, но если задуматься, угрюмый человек на фото сделал все, чтобы его нельзя было узнать.
        - Те, кто с ним общался, - сказал священник, - говорили, что он про себя ничего не рассказывал. Да и в принципе общения с другими трудниками и монахами по возможности избегал. По паре случайных словечек решили, что он то ли военный, то ли мент, но точно сказать никто не может. Некоторые даже думали, что он слегка того.
        - Того? - не сразу понял Святослав, поднимая глаза от фотографии.
        - Ну, пришибленный чуток, как выразился один из мужиков.
        - А в чем это выражалось?
        - Да кто ж знает? Видимо, в этой самой нелюдимости. Вы же знаете, если кто-то сторонится других, сразу возникают подозрения в его душевном здоровье. Мы же животные социальные.
        Соколов глянул на монаха с удивлением и одновременно с иронией. Странно было слышать подобные сентенции из уст православного батюшки. Хоть и походящего больше на огромного медведя-шатуна.
        Отец Роман и сам устыдился вырвавшейся фразы и поспешил поправиться:
        - Хоть и все чада Божии.
        Майор вернулся к фотографии. Что-то во внешности Вадима Нелюбимова его заметно беспокоило.
        - Лицо знакомым кажется, - подхватил его мысль священник и тоже нахмурился.
        - Да, - согласился Святослав задумчиво.
        Самым странным было то, что знакомым лицо странного трудника казалось не только ему самому, но и отцу Роману. Где же они оба могли его видеть?
        - Да, очень странный тип, - подытожил монах, а затем продолжил: - Но даже и это еще не все. Наш пострел, как говорится, везде поспел. Я ходил в монастырское издательство - вы же просили, - и обнаружилась такая удивительная штука. - Священник поднял с колен сшитые листы и положил их на стол. - Нелюбимов пытался у нас книгу свою выпустить. Правда, дело далеко не пошло. Отец Иона - прошлый настоятель - издавал в монастырской типографии только предания святых отцов да молитвословы. Так что ему отказали. Однако рукопись, которую он в издательство передал, осталась. И там много разного интересного понаписано… - Перегнувшись через стол поближе к Соколову, великан ткнул указующим перстом в сшитые страницы и заговорщицки произнес: - Неладное что-то было в голове нашего трудника. Я почитал его опус немного - там полно всякого и про «крах Божьего закона», и про «очищение города». И много про что еще. И все написано с такой злобой, можно даже сказать, с ненавистью. Посмотрите. Очень тревожные предчувствия у меня эта книга вызвала.
        Святослав придвинул рукопись к себе, открыл ее на середине, пробежал страницы по диагонали, выхватывая разные фразы и обороты. И чем дальше он читал, тем мрачнее становилось его лицо.
        Глава 39
        В пору сбора урожая пришел во фруктовый сад работник и спелые, здоровые плоды собрал в корзину для праздника, а те плоды, что на вид и на запах были скверными, выкинул прочь в поганую яму.
        Суть этой притчи понять не сложно. Каков ты на запах, братец? Каков ты на вкус? Я скажу тебе. Ты гнилой насквозь. Твоя душа протухла и почернела, в ней копошатся черви грехов. Мудрому человеку даже не придется принюхиваться к ее мерзостному запаху, все поняно и так.
        Случайному человеку, наверное, непросто понять это, но время, которое я провел в плену, было самым счастливым в моей жизни. Это странное состояние за гранью человеческого бытия - ты вроде бы уже не живешь, но при этом еще не умер. Людские заботы больше тебя не интересуют, все суета. Нет смысла тревожиться о мирском, когда все твое имущество - ворох полусгнившего сена и ржавое ведро вместо отхожего места. Тогда все, что тебе остается, - маленькое окошко под потолком и твои мысли. Я помню, какой радостью, каким удивительным событием было, когда однажды меня вывели во двор, чтобы окатить водой из шланга - тюремщики делали это несколько раз, скорее для развлечения, чем из-за заботы о моей гигиене. Пока я пытался удержаться на дрожащих ногах и щурил глаза на тусклое осеннее солнце, во двор привели группу других заключенных, таких же полуживых и оборванных. Я смотрел на них не отрываясь и плакал от сочувствия и любви, сочувствия и любви к человеку.
        Но лучше всего я помню тот день, когда ко мне приходил священник. Он спустился в зловонный темный подвал без тени брезгливости. Он был строгим, торжественным и в то же время тихим и кротким. Он казался нереальным, словно светлый дух, спустившийся в темноту. Я приподнялся на своей нечистой соломе и, преодолевая слабость, смотрел, как он спорит с тюремщиком своим негромким голосом. Мягко, но настойчиво он убеждал его оставить мне дар, который он принес. Я смотрел внимательно, не отрываясь на то, что он крепко держал в руках - книгу в темно-синем переплете. Он настаивал на своем снова и снова, пока тюремщик не махнул рукой и не вышел наверх с грязной бранью. Священник неслышно подошел ко мне и с ободряющей улыбкой протянул мне ветхую, пожелтевшую Библию. Это и был ключ к спасению души моей.
        С этого дня все изменилось. Исчез душный подвал, исчезли голод и холод, я больше не замечал побоев и пыток, потому что теперь моя жизнь приобрела смысл. Я жадно читал книгу все те короткие часы, когда солнце краем луча заглядывало в маленькое окошко. На ночь я прятал ее в тайник, больше всего страшась, что тюремщики заберут ее, как грозились. Поэтому я учил ее наизусть, чтобы навеки запечатлеть в своей душе самые важные стихи и главы. Перечитывал сотни раз, а когда тьма наполняла подвал, я лежал и думал, не чувствуя боли и холода. Я повторял в уме прочитанное при свете дня, восхищаясь грандиозными ужасами Ветхого Завета. Слезы текли во тьме по моим щекам, когда я думал о великом милосердии Христа и великой надежде, которую дает Новый Завет. Но то, что потрясло меня больше, чем само обретение Библии, это пророки. Эти главы я знал лучше всего. Я учил их слова, проговаривал их, как актер, в стылой темноте подвала, и вот он уже озарялся светом, и я воображал, что они тут со мной, мои друзья - Исайя, Илия, Иезекииль, Иеремия. Все они, двенадцать малых и четыре великих пророка, были моими гостями, а я
был одним из них и вместе с тем каждым из них. Некоторые появлялись чаще, некоторые реже. Некоторые были мне особенно по душе, такие как Осия:
        «И Я буду для них как лев, как скимен буду подстерегать при дороге. Буду нападать на них, как лишенная детей медведица, и раздирать вместилище сердца их, и поедать их там, как львица; полевые звери будут терзать их».
        Вот это написано про них - про пророков, и про меня.
        Глава 40
        В кабинете снова раздался стук, они оба повернули головы. Соколов даже не успел сказать «войдите», как створка двери отлетела в сторону с такой силой, что грохнулась о стену.
        - Черт! - ругнулся стоящий на пороге Миронов, потом увидел хозяина кабинета со священником и с досадой бросил:
        - Простите.
        К кому из двоих он обращался и за что просил прощение - за поминание нечистого или за такое бесцеремонное вторжение, - было непонятно, но Ивана, похоже, сейчас манеры интересовали меньше всего. Его лицо цветом напоминало пергамент, на щеках играл лихорадочный румянец, а глаза выдавали сильное беспокойство. Весь внешний вид журналиста говорил о том, что произошло что-то экстраординарное. И пугающее.
        - Вот полюбуйтесь, - бросил он громко и потряс листом бумаги. - Полюбуйтесь. По-моему, у нашего маньяка крыша совсем съехала.
        Быстрым шагом журналист подошел к столу и, не присаживаясь, жахнул листком по столешнице. Хоть Иван и выглядел возмущенным, всем своим видом и манерами демонстрируя негодование, от опытного взгляда Соколова не укрылось, что таким образом он, скорее, пытается завуалировать страх, чем действительно негодует.
        - Он к нам в редакцию это прислал. На мое имя. - Миронов судорожно сглотнул. - Меньше часа назад курьер принес.
        - Координаты курьера взяли? - спросил майор.
        - Я как-то не подумал в тот момент. Ну, конверт и конверт, нам каждый день курьеры документы носят.
        - Ладно, потом расскажете подробнее про курьера и конверт.
        Взяв листок, Святослав прочитал написанное сначала про себя, а затем вслух:
        «Помолимся, братие, нашей заступнице и учительнице рода русского православного! Ты отринула еси зловерие и нечестие языческое, уверовала еси во Единаго Истиннаго Триипостаснаго Бога, и восприяла еси святое Крещение, и положила еси начало просвещению земли Российския светом веры и благочестия. Ты же сказала: Измывшеся, придета ко мне, и предала мечу и огню главных злочинцев и убийц.
        Поступим же и мы, други, тако же».
        В процессе чтения брови милиционера поднимались все выше. Закончив читать, он аккуратно положил листок и посмотрел на отца Романа:
        - Что скажете, отче? Стилизовано явно под старославянские церковные тексты. Может, вам знакомо что-то из написанного? Или есть какие-то мысли «в связи», так сказать?
        Ответить настоятель Медвежского монастыря не успел.
        - Я над этим тоже думал, пока к вам ехал, - встрял журналист, усаживаясь на стул. Красноречивые взгляды собеседников он или на самом деле не заметил, или попросту проигнорировал, так ему хотелось высказать свою мысль. Не сложно было заметить, что Ивана аж трясет от переполняющих чувств. Судя по поведению, страх вызывал у него неконтролируемое возбуждение, и чтобы хоть как-то обуздать свои эмоции, ему приходилось гипертрофированно реагировать на все, при этом слова вылетали у него сами собой.
        «Что ж, - подумал Соколов, - пусть выскажется, может, его после этого отпустит».
        - И, кстати, прекрасно, что отец Роман тоже тут оказался, - продолжал между тем ораторствовать молодой человек. - Он сможет подтвердить или опровергнуть мои догадки… Ну, или предложить какую-нибудь альтернативу, потому что я-то, конечно, не так подкован в церковных текстах…
        - Иван, говорите уже, - оборвал его словесный фонтан Святослав. - Мы слушаем.
        - Да-да, простите. Я, когда нервничаю… В общем… Ладно… Итак! Я когда-то в институте курсовую готовил по истории Киевской Руси, по Крещению. По предпосылкам там и всяким фактам, повлиявшим на… Очень, знаете ли, занимательная тема, хотя источников и не так уж много. Во всяком случае, в общем доступе, для неспециалистов. А я же не историк…
        - Иван!
        Миронов дернулся, как от пощечины, хотя майор даже голоса не повысил, мелко закивал:
        - Ой, простите. Да-да. Так вот. Мне текст этого послания как раз какие-то материалы, в которых я тогда копался, и напомнил. Что-то крутится в голове, а поймать никак не могу.
        - Верно подметили, Иван, - с некоторым удивлением поддержал слова журналиста отец Роман. - В записке прямая цитата одной из молитв к равноапостольной великой княгине русской Ольге. «Ты отринула еси зловерие и нечестие языческое…» и так далее. Это текст молитвы.
        - О! Ни фига себе! - Глаза Миронова победно блеснули, он откинулся на спинку стула и расплылся в улыбке. Но уже через секунду снова пересел на краешек и спросил с тревогой: - И что это значит тогда?
        - «Ты же сказала: Измывшеся, придета ко мне…» - зачитал с листа Соколов. - Если ваше предположение насчет княгини Ольги верно, то и эта фраза из той же оперы. Как мне помнится, она пожгла кого-то там в бане…
        - Древлян. За убийство князя Игоря, - вставил журналист.
        - Ну да, точно. В общем, она своих врагов убила, и похоже, что наш писатель предлагает сделать то же самое - расправиться с врагами. А кого он врагами считает, если исходить из последних событий? И кто там по пятницам устраивал банный день?
        Все трое переглянулись - в голову пришла одна и та же мысль. Похоже, первым в череде подлежащих казни врагов оказался местный наркоторговец Тагир Багиров. А значит, следующими могут быть его подельники и конкуренты. В первую очередь Лосев с бригадами бритых отморозков, рэкетом и проститутками. А там и до почтенного мэра Сковородько недалеко, - ведь всему городу известно, что он бандюганов крышует, взятки берет с огромным удовольствием и беззаконие тут творится не в последнюю очередь из-за его попустительства.
        - Надо их предупредить, - произнес отец Роман, переводя взгляд с милиционера на журналиста и обратно. - Может, они и самые большие на свете грешники, но судить и карать - это дело Богово, а не людское. Не имеет права один человек у другого жизнь отнять, Всевышним подаренную… Тем более таким зверским способом. Это грех во сто крат худший.
        Святослав внимательно посмотрел на священника, затем перевел взгляд на журналиста, который тоже смотрел на отца Романа. Как-то не слишком укладывалась речь последнего в подозрения, которые они с Иваном не так давно обсуждали. Впрочем, слова, конечно, ничего не доказывают.
        И думать сейчас следовало о другом. Кивнув, Соколов на несколько минут задумался, по привычке почесывая шрамы. Затем он что-то записал в свой блокнот, поднял трубку телефона и набрал но мер.
        - Кузьма Кузьмич, добрый день, - поприветствовал Святослав мэра.
        - Какой там добрый? - возмутился тот в ответ. - У нас тут разгуливает маньяк, людей в котлах варит, а ты мне про «добрый день» рассказываешь? Тагиру расскажи, какой сегодня день добрый!
        - Я по этому поводу и звоню…
        - Что? А я тут при чем?
        В голосе Сковородько стали проскакивать явно панические нотки.
        - Вы, может, и ни при чем, но есть основания полагать, что преступник так не считает.
        - А? Ты это о чем? Говори по-человечески, твою мать! Мне и так нервотрепки хватает, чтоб еще твои ребусы разгадывать.
        Соколов тяжело вздохнул и, пытаясь сохранить спокойствие, пояснил:
        - Есть вероятность, что следующими в списке маньяка значитесь вы и Лосев.
        - То есть это правда? Это ты мне говоришь?
        - Кузьма Кузьмич, послушайте. Сейчас неважно, есть у него какие-то основания вас в чем бы то ни было обвинять или он все себе придумал в своем больном воображении, важно, что вам может грозить большая опасность. И Лосеву тоже. Поэтому прошу, постарайтесь успокоиться и скажите мне вот что: у вас есть какие-то места, которые вы посещаете регулярно? В одно и то же время? Ходите, например, в спортзал или на прогулку, встречаетесь с кем-то?
        При упоминании спортзала послышался сдавленный смешок. Журналист зажал рот рукой и посмотрел на Соколова выпученными глазами. В общем-то, оно было и понятно - необъятное пузо мэра свидетельствовало, скорее, о том, что он вообще не в курсе, что существует физкультура в этом мире. Но сейчас веселье было однозначно неуместным. Святослав многозначительно посмотрел на Ивана и вернулся к разговору:
        - Так что?
        - Ну, это… Да, посещаю регулярно одно место… В смысле… Короче, мы с Лосем… с Михаилом Валерьевичем то есть, по пятницам ходим в одну сауну. «Теплый уголок» называется. Она принадлежит товарищу… господину Лосеву. Вот. Мы там паримся, значит.
        - Понятно. Сегодня у нас как раз пятница. Собираетесь туда?
        - Да ты сдурел, что ли? Нет, конечно. Какая сейчас может быть баня! Тагира завалили, а ты - баня! Хотя Лосев меня звал…
        Святослав что-то быстро обдумывал, хмурился и делал пометки в блокноте. Услышав ответ мэра, он на секунду закусил губу, затем произнес в трубку со всей возможной настойчивостью:
        - А я вас очень попрошу все-таки пойти.
        - Хочешь избавиться от меня и от Лосева? Чужими руками себе дорожку расчистить? - ядовито и с явной угрозой в голосе спросил Сковородько. Но майор пропустил оскорбительные предположения мимо ушей.
        - Я хочу избавиться от преступника, - с нажимом проговорил он. - Вам ничего не будет грозить, я ручаюсь. Вас будут прикрывать наши лучшие спецы. Только надо, чтобы кроме вас с Лосевым в сауне никого не было. С обслугой я разберусь, а вы… Если вы с собой обычно приглашали еще кого-то, то сегодня стоит воздержаться.
        То, что Лось и мэр таскают к себе в сауну шлюх и устраивают там настоящие оргии, тоже не было секретом. Но время для обвинений еще не настало, да и цель у Святослава на данный момент была совершенно другая.
        - Кузьма Кузьмич? - позвал он все еще молчащего мэра.
        - Да слышу я!
        Сковородько несколько секунд натужно пыхтел в трубку, обдумывая сложившуюся ситуацию и полученное предложение. Деваться ему, в общем-то, было некуда. Похоже, маньяк и в самом деле избрал его новой жертвой.
        Соглашаться играть роль приманки страшно: а ну как менты, как всегда, лопухнутся и маньяк его все-таки достанет? Но делать было нечего, приходилось из двух зол выбирать меньшее.
        - Ладно. Под твою ответственность сдаюсь. Если случится что…
        - Ничего не случится! Спасибо за помощь. Делайте все как всегда. Желательно, чтобы преступник, если он будет за вами наблюдать, ничего не заподозрил. Своих людей я прямо сейчас отправлю к вам и в сауну. Они будут начеку и, если что, прикроют.
        - Легко тебе говорить…
        - Я понимаю, Кузьма Кузьмич, но лучшего варианта у нас сейчас нет. Готовьтесь. Лосеву я позвоню сам. Всего хорошего.
        Не дожидаясь ответа, Соколов нажал отбой и сразу же набрал другой номер. Отец Роман и журналист сидели тихо и внимательно слушали.
        - Михаил Валерьевич? Здравствуйте, Соколов говорит.
        - Ага, здрасте, - без энтузиазма ответил депутат. - С чем пожаловал?
        Майор вкратце обрисовал ситуацию и закончил:
        - Мэр уже дал свое согласие участвовать в операции. Я надеюсь, что вы тоже согласитесь.
        - Ха! Понятное дело. Я этого мудилу своими руками… Нет! Даже лучше! Я моих орлов напрягу. Они уж точно этого говнюка не упустят. А когда он к нам в руки попадет… Специально прикажу собак два дня не кормить. Вот и посмотрим, лучше это, чем заживо свариться, или нет.
        - Михаил Валерьевич, - попробовал урезонить Лося Святослав, - оставьте, пожалуйста, проведение операции моим спецам…
        - Знаю я твоих «спецов», - перебил депутат. - Будут сопли жевать и думать, что потом в отчетах указывать, если вдруг чего не так пойдет. Ты делай как хочешь, а я сделаю по-своему. Это же моя задница, в конце концов, подставляется. Не твоя.
        - Я… Ладно, детали позже обсудим. Спасибо за сотрудничество.
        - Засунь свое «спасибо» знаешь куда?.. Все, пока.
        В трубке пошли короткие гудки. Соколов медленно положил ее на рычаг и посмотрел на отца Романа и журналиста.
        - Н-да, - подытожил он. - Чувствую, что пятница у нас будет веселенькая.
        - Главное, чтобы преступник заглотил наживку, - с сомнением сказал Иван.
        - И это тоже.
        Глава 41
        Дверь черного хода в особняке Лосева открылась удивительно беззвучно. Яркий прямоугольник света упал на заднее крыльцо, высветив толстое, явно бронированное полотно двери. Поверх металла были нашиты фигурные деревянные панели, делая этот выход для прислуги и хозяйственных нужд таким же помпезным, как и центральную дверь особняка. Единственное различие было в размере. Черный ход не мог похвастаться двумя человеческими ростами в высоту, как парадный.
        В дверном проеме появилась массивная фигура хозяина дома. Лосев был только в костюме, надевать верхнюю одежду, похоже, не собирался. Впрочем, это было и понятно - неподалеку, на подъездной дорожке его ждал автомобиль. Через лобовое стекло в затемненном салоне угадывался силуэт водителя, который в ожидании пассажира, видимо, здорово заскучал.
        Сразу следом за Лосевым свет, льющийся из дома, заслонил широченными плечами громадный детина-телохранитель. Возможно, до габаритов настоятеля Медвежского монастыря он немного не дотягивал, но разница была совсем не велика. Качок, неторопливо жуя жвачку, с преувеличенной подозрительностью шнырял глазами по всему заднему двору.
        - Короче, в сауне смотри в оба, - отдавал ему распоряжения хозяин, не поворачивая головы и резво двигаясь к машине. - По ходу, киллер этот нынче на нас со Скоровородкой прыгнет. Мусора тоже будут следить, но им веры нет. А ты за нашу безопасность головой отвечаешь! Особенно за мою. Эу, Копченый! - крикнул он, обращаясь уже к водителю. - Ты, по ходу, совсем нюх потерял. Дверь не открываешь, машину не подгоняешь… На кичу решил вернуться? Ты че там, дрыхнешь, что ли?
        От возмущения Лосев даже повернулся к своему охраннику, тыча через плечо большим пальцем в машину:
        - Леня, он совсем приборзел, по ходу. Дрыхнет, лежит, на руле прямо!
        Однако Леня ничего хозяину не ответил. Но не потому, что тоже «приборзел», а потому, что уже неподвижно лежал под ступеньками крыльца. Признаков жизни он не подавал, но Лосев и не собирался проверять, жив телохранитель или нет. Для выживания его самого - Михаила Валерьевича Лосева - это уже не имело совершенно никакого значения.
        Озираясь, как дикий зверь, он резко завертелся то в одну, то в другую сторону, высматривая врагов. Выдернул из подплечной кобуры пистолет и нацелил его в темноту. Страха пока не было, даже наоборот, создавалось впечатление, что происходящее Лося скорее злит, чем пугает. Покраснев от ярости, он тяжело дышал, раздувал ноздри, пристально всматривался в окружающие кусты и деревья. В этот момент становилось понятно, что его погоняло появилось не только из-за фамилии.
        Поворачиваясь на месте, Лосев оказался спиной к ближайшему розовому кусту, который рос почти под самым крыльцом. Куст был ухоженный, развесистый. Именно из-за него и выступила едва различимая тень. Человек был полностью одет в черное, его лицо оставалось частично закрыто листьями. Он поднял руку и выстрелил из чего-то сильно похожего на пистолет. Однако звука выстрела не было слышно - лишь легкий короткий «пшик». В шею Лося прямо под левое ухо впилась маленькая иголка.
        Депутат зашатался, выронил оружие и грузно осел на дорожку. Под падающим телом зашуршал гравий. Черная фигура отделилась от куста - стало заметно, что лицо незнакомца тоже надежно скрыто под черной маской. Не мешкая, злоумышленник подошел к телохранителю, взял его под мышки и оттащил к машине. Там старательно усадил его на соседнее сиденье рядом с таким же бесчувственным шофером. Аккуратно и почти беззвучно закрыв дверцу, вернулся к дому, прикрыл дверь.
        Когда свет перестал падать на крыльцо, все вокруг окутала непроглядная тьма, незваный гость растворился в ней полностью. Но было похоже, что видит он в этом густом мраке довольно неплохо, так как без колебаний подошел к Лосеву, поудобнее перехватил его за правую руку и пояс и водрузил себе на плечи. Ноша определенно весила почти центнер, а то и больше, однако черный человек со знанием дела распределил вес и довольно уверенно двинулся через двор особняка.
        Он шел быстро, стараясь держаться в тени забора. А это было не так просто, потому что поблизости на нескольких вышках были установлены прожекторы, освещавшие территорию. Их лучи плавали из стороны в сторону, и попасть под их свет было проще простого. Все же похитителю удалось успешно миновать опасное расстояние. Дальше на его пути был КПП.
        Опустив груз на землю, черный человек подкрался к окну и аккуратно заглянул внутрь. Охранники, видимо, по устоявшейся традиции резались в карты. Они оживленно переговаривались, но из-за плотно закрытых пластиковых окон звуков слышно не было. А раз снаружи не слышно, что происходит внутри, значит, и с улицы в помещение звуки тоже не проникают.
        Для надежности понаблюдав за охраной еще минуту, ночной гость вернулся к Лосеву, опять взвалил его на плечи и, пригибаясь как можно ниже, прошел мимо КПП. Дальше его путь был уже легче. Он завернул за угол, прошел еще несколько десятков шагов и остановился. Закуток был таким же непроглядно-темным, как и задний двор, откуда похититель забрал хозяина особняка. Свалив тело на землю, он вытащил из кармана небольшой фонарик, зажег его и отошел на несколько шагов назад, критически осматривая безжизненную тушу.
        Но не только черный человек был поглощен созерцанием. У него за спиной на цепи сидел медведь. Зверь спал, но когда неподалеку раздались тихие шаги, он открыл глаза и начал принюхиваться. Инстинкт подсказывал ему, что нужно продолжать лежать, вслушиваясь, как приближаются шаги, а с ними и незнакомый человеческий запах. И только когда черная фигура оказалась совсем близко, загородив спиной узкий луч света, медведь приподнялся на лапы…
        Тем временем на КПП жизнь шла своим чередом. Из колонок магнитофона гремел блатной шансон, так что с трудом было слышно собственные голоса. Охранники играли в карты, курили и переговаривались, разгоняя скуку. У кого-то на руках были заметные шрамы от сведенных татуировок, у кого-то мелькали синие пятна несведенных. В общем, контингент в охране у Лосева не поменялся, да и с чего бы?
        - Влас, иди дверь, что ли, открой! - гаркнул старший, со злостью давя окурок в пепельнице. - Топор можно вешать.
        Самый молодой поднялся и, бурча что-то под нос, прошаркал к выходу. Однако когда он распахнул дверь, все его недовольство и вальяжность как ветром сдуло. Не успел щелкнуть замок, как с улицы раздался оглушительный звериный рык, а следом за ним истошный лай своры.
        - По ходу, собаки из вольера вырвались, - бросил третий охранник с густыми, почти сросшимися в одну линию бровями.
        - Да, устроит нам Лось теперь! - взвизгнул старший. - Они, блин, на мишку напали!
        По пути к выходу он схватил со стены огнетушитель и, зажав его под мышкой, побежал вслед за напарниками.
        Когда они завернули за угол и оказались в закутке, где располагались собачьи вольеры и жил медведь, перед ними предстала жуткая картина. Собаки остервенело рвали косолапого в клочья, дрались друг с другом за возможность подобраться к туше, оглушительно лаяли и выли. В свете фонарей всю картину было плохо видно, но, возможно, это было даже к лучшему, потому что и то, что попадало в лучи света, повергло бы в шок даже самых стойких смельчаков. Все вокруг было залито кровью, повсюду валялись клоки выдранной шерсти и, кажется, даже внутренности.
        - Ну, мишка уже, сто пудов, ласты склеил, - пробормотал густобровый, хотя в его голосе можно было уловить сомнение. - Вон еле шевелится.
        Матерясь сквозь зубы, старший из охранников дернул затвор огнетушителя и направил струю на собак. Те, на кого она попадала, скулили и отбегали в сторону. Влас, самый младший из охранников, натянув дресскостюм, тут же хватал собак за ошейники и водворял назад в клетки. Густобровый стоял на подстраховке, настороженно следя за животными.
        После того как всех собак удалось развести по вольерам, охранники перевели дух и решили рассмотреть останки медведя повнимательнее. Перед Лосем так и так отвечать, но, может, хотя бы станет понятно, что случилось, и тогда удастся отмазаться от наказания.
        От бурого мало что осталось. Теперь он больше походил на гору окровавленной шерсти и мяса.
        - Это че за херня?.. - срывающимся голосом едва слышно произнес старший. Лица всех троих вытянулись, глаза от ужаса превратились в чайные блюдца. Влас попробовал перекреститься трясущейся рукой, но вместо этого согнулся в три погибели и принялся блевать.
        Глава 42
        Кузьма Кузьмич Сковородько сидел за накрытым столом в белой майке и фиолетовых спортивных штанах Аdidas. Выражение лица у него было мрачное и обеспокоенное. Он безразлично смотрел на всевозможные яства, разложенные по хрустальным и фарфоровым тарелочкам, и жевал губами. Есть не хотелось.
        Обстановка в комнате была хоть и дорогая, но довольно казенная. Сразу становилось понятно, что это отель или СПА-салон, но никак не жилое помещение. Казенный вид дополняли и двое здоровяков, наряженных в белую униформу с разноцветными эмблемками. Они совсем не походили на обслуживающий персонал. Здесь же находился и Соколов, тоже в белом халате, что, в общем-то, сразу же объясняло странный вид «обслуги».
        - Так, - заговорил майор. Он стоял перед мэром и столом, и весь его вид демонстрировал крайнюю степень озабоченности. - Мы уходим в засаду. Вы надеваете вот эту штуку.
        Он протянул Кузьме Кузьмичу что-то, по виду сильно похожее на электронные часы - несколько кнопок, цифровой дисплей, пластиковый брас лет.
        - Сидите вместе с Лосевым и ждете. Двери никому не открываете. К окнам не подходите, шторы не трогаете.
        - Есть-пить можно? - с недовольством пробурчал Сковородько.
        - Можно, - невозмутимо кивнул Соколов. - Все делаете как обычно. В парилку тоже можно - они, - палец указал на «часы», - температуру и воду выдержат. Но! Как только что-то подозрительное происходит, сразу нажимаете вот сюда. И мы сразу врываемся - мы в подсобке за лестницей будем сидеть.
        Мэр стал надевать аппарат на руку, долго боролся с ремешком, пытаясь застегнуть его одной рукой. Получалось плохо, видимо, не часто ему приходилось делать это самому.
        - Лося что-то долго нет, - бросил он, хмурясь.
        - Позвоните.
        - Да не берет он трубку. Может, сейчас подъедет.
        - Ну, ждите, - пожал плечами Святослав и подал знак «обслуживающему персоналу». - Короче, все отходим на позиции. Если что - сразу на кнопку.
        - А если Лось не приедет? - поднял голову Сковородько. Он наконец-то справился с застежкой и теперь выжидательно смотрел на майора.
        - Почему это? Мы ж договаривались.
        Пухлые плечи Кузьмы Кузьмича подпрыгнули и опустились.
        - Ну, может, по бизнесу что. Вдруг вызвали срочно куда на объект, а он телефон забыл дома.
        - Ничего. Ждите. Отдыхайте, попарьтесь, покушайте.
        Кивнув на прощание, Соколов и оба здоровяка вышли из комнаты, оставив мэра в одиночестве. До комнаты, в которой расположилась засада, было совсем недалеко. Милиционеры молча вошли, переглянулись, проверили оружие и расселись по местам - ждать. Внезапно у Святослава из кармана запиликало. Он нахмурился, вытащил мобильный и нажал кнопку приема:
        - Да?
        В комнату ворвался неразборчивый крик - кто-то что-то верещал на том конце, захлебываясь и сбиваясь. Сморщившись, Соколов отодвинул трубку от уха.
        - Не ори так, - приказал он. Децибелы сразу упали, но говорил звонящий все равно громко и торопливо. Дослушав, майор кивнул, будто собеседник мог его видеть, и поднялся:
        - Все, я выезжаю. Ребята посидят.
        Он посмотрел на здоровяков и сказал:
        - Так парни, у меня ЧП, я выезжаю.
        Передав им приемное устройство от «часов» Сковородько, Святослав быстро вышел из комнаты.
        Тем временем Кузьма Кузьмич откровенно скучал. После ухода милиционеров он минуту порассматривал девайс, который ему дал Соколов. Думал даже нажать на какие-нибудь кнопки, но сдержался. Посмотрел по сторонам, вздохнул, стащил майку и спортивки, оставшись в одних трусах. В конце концов, почесав грудь, решил-таки пойти в парилку, не дожидаясь Лося. Да и хрен с ним! Тоже мне, цаца выискалась. Жди его, понимаешь…
        Сковородько решительно подошел к двери, которая вела прямиком из комнаты отдыха в парилку, и зашел внутрь. Однако не прошло и десяти секунд, как он вернулся обратно, будто забыл что-то важное. Крякнув, налил себе в стакан водки, одним махом выпил, подошел к окну, открыл форточку и закурил - пачка сигарет с зажигалкой лежала на подоконнике. После нескольких затяжек Кузьма Кузьмич тяжело вздохнул и присел на подоконник. Ветерок из форточки шевелил его редкие и уже почти седые волосы.
        Глава 43
        Святослав шел через знакомый двор усадьбы Лосева и хмуро глядел по сторонам. На дорожке было много милицейских машин, вокруг сновали несколько десятков человек в форме. Завидев Раткина, майор махнул ему рукой, подошел и остановился рядом. Капитан опрашивал свидетелей, сейчас как раз говорил с охранником. На вид тому было лет двадцать пять. Парень был в шоке - его всего трясло, цвет лица больше подошел бы покой нику.
        - А как глянули-то, как глянули, - сбивчиво говорил он, уставившись в одну точку, - там Гриня Толстый дубинкой мишку ткнул… Мы видим, что там не того чего-то. Башка болтается, а все остальное - мягкое. Гриня дубинкой ткнул, и мы сморим, там черное что-то! И шкура разошлась - а там Лосев лежит мертвый! Кто-то мишку убил, выпотрошил, а Лосева в шкуру зашил!
        - Да как же… - охнул усатый капитан и повернул голову к начальнику. - Как такое можно вообще?
        - Так, давайте без соплей, - одернул его Соколов. - Мы уже знаем, что убийца наш на многое способен. - Он сделал знак одному из ближайших милиционеров: - Раткин, пусть с ним другие доработают.
        - Там в домике допрашивают телохрана и шофера Лосева, - отрапортовал капитан, когда они оказались подальше от свидетеля. - Их нейтрализовали каким-то снотворным. Их сейчас осматривает врач. На шее след от укола. Но к ним никто не подходил - почему они и в непонятке. Раз - и очнулись только через два часа. Колдовство ка кое-то.
        - Наука! - криво усмехнулся Святослав. - Сила науки творит сейчас куда более удивительные вещи, товарищ капитан. Пневматическая винтовка и шприц-капсула со снотворным. Метров на семь стреляет.
        - Черт, я как-то об этом не подумал. Это же только в фильмах бывает! Про террористов.
        - Нет, почему? Это санитары города - команды очистки от бродячих животных - применяют. Егеря тоже в заповедниках, если лоси там выходят куда не надо. Или медведи. Расширяйте кругозор, Раткин.
        Капитан закивал, что-то усиленно обдумывая:
        - Ну, тогда все сходится. Убийца из этой воздушки выстрелил во всех по очереди.
        - А водитель?
        - Окно в машине открыто было. Вполне можно было выстрелить. У него как раз след от укола вот тут. - Раткин ткнул пальцем себе под левое ухо. - Водитель так и показал: курил, голову в окошко высунул. Больше ничего не помню.
        Соколов автоматически качал головой, будто бы соглашаясь со словами собеседника, но слушал его вполуха. Какая-то мысль занимала его больше, чем уже понятная схема с отключившимися телохранителем и водителем.
        - А эта тема с медведем… - заговорил он через минуту. - Вы охотник, как это сложно, вообще?
        - Да не очень, если умеешь, - пожал плечами Раткин. - А наш герой, как видно, не простой охотник. Стрельнул в медведя этой ампулой. Дал по башке топором - вон с пожарного щита снял. На скорую руку, но очень умело освежевал медведя. Грубо очень: кости оставил, куски мяса большие. То есть даже не освежевал, а просто вырубил в нем такую нору. Потом перетащил на себе Лосева из машины - он там кепку потерял, мы нашли, так что это тоже ясно. Медведя освежевал он минут за десять.
        - А охрана? - задал резонный вопрос Святослав и оглянулся на КПП и дающего показания перепуганного охранника.
        Раткин скривился и махнул рукой:
        - Кот из дома - мыши в пляс. Только шеф вышел, они музон врубили. Чего им бояться-то? Они ж крутые!
        Майор кивнул, вытащил из-за пазухи свой любимый блокнот и стал делать пометки.
        - А зашить в шкуру - это тоже просто?
        - Ну, он как бы не очень напрягался, - продолжил пояснять капитан. - Медведь-то здоровенный был. Он Лосева тоже расчленил и в эту нору из мяса запихал. Вот и все. И собак спустил.
        - Ну, теперь зато стало ясно, что на нашу встречу Лосев не придет.
        Из груди Соколова вырвался сокрушенный вздох - все-таки он делал большую ставку на эту засаду, а теперь все коту под хвост. Снова надо начинать чуть ли не с начала. Убеждая себя самого и попутно пытаясь смириться с этой неутешительной мыслью, он резюмировал:
        - Так, значит, как видно, наша идея с засадой может и не сработать. Ну что, даем отбой Сковородько.
        Убрав блокнот и вытащив мобильный, майор набрал номер мэра. Первые пару гудков выражение его лица не менялось, но чем дольше Кузьма Кузьмич не отвечал, тем обеспокоеннее становилось выражение лица Соколова. В конце концов он замер на месте, крепко сжав челюсти, затем рванул с места, по пути набирая уже другой номер. Там трубку взяли почти сразу.
        - Вы что там, уснули?! - заорал Святослав. - Бегом к мэру!
        Еще не добежав до своей служебной «Волги», он крикнул шоферу:
        - Быстро заводи, к бане едем!
        Майор рванул на себя дверцу машины, но снова замер, будто вспомнив что-то чрезвычайно важное. Он быстро обернулся к капитану, который по инерции увязался за начальником (и, как оказалось, очень кстати), и резко бросил:
        - Раткин, сейчас же ко мне зама Лосева приведи! Да скорее!
        Повторять дважды не пришлось. Усатый бегом бросился к кучке милиционеров и свидетелей, которые разговаривали неподалеку, и через пару секунд подвел к Соколову здоровенного бандюгана с абсолютно растерянным и перепуганным выражением лица.
        - Вот что, Котов. Учителя, - без предисловий заявил милиционер и смерил помощника Лосева тяжелым взглядом.
        - Какие учителя?..
        - Которые в подвалах у вас сидят. Не повторяйте ошибок вашего бывшего шефа.
        Наградив здоровяка на прощание многообещающим взглядом, Святослав сел в машину, и она тут же рванула с территории усадьбы.
        В комнату отдыха, в которой Соколов недавно оставил мэра, он ворвался с такой скоростью, что едва не разбил дверь о стену.
        - Что, не успели?!
        Голос больше походил на яростный клекот ястреба, чем на человеческую речь. Переодетые обслугой милиционеры мигом взлетели со стульев и потупились. Сказать им было нечего. Да и что говорить - Святослав все мог увидеть собственными глазами.
        В дальнем конце комнаты, на стуле, в одних трусах грузно сидел Сковородько. Голова была безвольно запрокинута, на подбородке засохла слюна, на лбу красовалась жирная зеленая точка. Признаков жизни Кузьма Кузьмич не подавал.
        Соколов подошел к телу, на ходу спросив:
        - «Скорую» вызвали?
        - Вызвали. И опергруппу тоже.
        - Дайте простыню. Прикроем. Все-таки мэр.
        Один из спецназовцев снял с крючка у входа в парилку белую простынь и протянул начальнику. Тот взял ткань, подошел ближе к телу и уже собрался было прикрыть глаза покойного, как в этот самый момент веко мэра едва заметно дернулось. Майор вздрогнул и немедленно приложил пальцы к шее Сковородько - проверить пульс.
        - Живой, - ошарашенно выдохнул он. - Пульс слабый, но есть.
        - Ну, слава богу. Повезло, - потер лоб один из оперативников.
        - Повезло ему, но не вам.
        Святослав швырнул простынь на диван возле все еще накрытого стола и со злостью уставился на подчиненных:
        - Вам, граждане, придется на стол удостоверения положить. И на скамью подсудимых отправиться. Повезло, главное…
        - Но мы…
        - Молчать!!! Под носом у засады мэра чуть на тот свет не отправили! Да еще не факт, что он выживет!
        - Мы же не виноваты, что он окно открыл.
        Здоровяк постарше развел руками, будто сказанное полностью снимало с него и напарника ответственность.
        - Открыл? - Лицо Соколова приобрело багровый оттенок, а губы превратились в одну тонюсенькую белую линию. - А это вы видели?
        Он указал на подоконник. Охранники подошли ближе, осторожно огибая разъяренного начальника, и увидели там грязь и пятна земли.
        - А это вы видели? - продолжал тыкать пальцем майор, на этот раз указывая на маленькое кровавое пятнышко под левым ухом мэра. - В общем, такой же сценарий, как и с Лосевым. Наш убийца выстрелил через форточку шприц-капсулой со снотворным, потом открыл окошко, залез сюда, нарисовал у мэра точку на лбу, а вот потом что-то его спугнуло, и он убежал.
        - Ну вот, мы его и спугнули. - Лица охранников приняли самодовольное выражение. - Нам премию давать надо, а вы: «Удостоверение на стол»!
        От подобной наглости Святослав аж задохнулся, подыскивая нужный ответ, состоящий не только из отборного мата. Но озвучить его не получилось. Как раз в этот момент зашевелился Сковородько.
        - Ну вот, живой вроде, - ухмыльнулся спецназовец помоложе. - А зачем точку-то он на лбу нарисовал?
        - Да ты совсем салага, видать, - ответил ему напарник и только собрался дать недотепе развернутое объяснение, как Кузьма Кузьмич захрипел и грузно свалился со стула на пол лицом вниз. На его голой спине были вырезаны два слова, затекшие кровью: «Азъ воздамъ».
        Глава 44
        Потемневшие деревья подрагивали над дорожками парка своими черными ветвями, покрытыми снегом, похожими на лапки насекомых. Солнце еле-еле пробивалось сквозь плотные зимние облака и разбрызгивало тусклое золото то тут, то там. Людей почти не было. Оно и понятно, погода нагоняла скорее сонливость, чем желание выйти прогуляться. Однако и в такую не слишком привлекательную погоду нашлось несколько человек, которым сырой воздух улиц казался более привлекательным, чем тепло домов.
        По одной из дорожек парка неспешно прогуливались двое мужчин. Они негромко беседовали, любой сторонний наблюдатель предположил бы, что встретились хорошие знакомые, чтобы провести вместе время и поделиться последними новостями. Но если бы кто-то присмотрелся повнимательнее, то заметил бы, что между этими двумя незримо подрагивает волна напряжения. Говорили они хоть и тихо, но в каждой фразе было очень много энергии. Мужчины не спорили, но явно обсуждали какие-то очень щекотливые и неоднозначные темы. И судя по всему, далеко не всегда сходились во мнениях насчет предмета беседы.
        - Святослав, я хотел с вами поговорить начистоту, - произнес более молодой из собеседников. - Так сказать, без протокола. Тут еще так получается, что дело щекотливое, поэтому сперва консультацию надо от вас получить, чтобы дров не наломать.
        Он мял в руке снежок, и было видно, что каждое слово подбирает аккуратно и вдумчиво. Похоже, неоднозначная ситуация вынуждала вспоминать все журналистские навыки, полученные за годы работы в СМИ.
        Соколов исподтишка бросал на молодого человека внимательные взгляды и ждал продолжения разговора.
        - Конечно, слушаю. Что могу, подскажу.
        Иван несколько секунд думал, взвешивал, размышлял и только потом заговорил. Майору нравилось, что журналист не рубит сплеча и не болтает почем зря, лишь бы «погнать волну». Но все-таки ухо с ним стоило держать востро. Вернее, даже поэтому и стоило.
        Наконец Миронову надоело мять снежок, он его отшвырнул и сказал:
        - Вот отец Роман - титаническая личность.
        - Да. Мы это обсуждали.
        - Обсуждали, - согласился молодой человек, посмотрел на собеседника и снова перевел взгляд на присыпанные снегом клумбы. - Вы, понятно, другим заняты. А я вот разобрался. Докопался! Вот вы знаете, откуда он пришел в церковь? Кем был до рукоположения?
        Иван теперь уже смотрел на Соколова не отрываясь, в его взгляде читались одновременно вызов и триумф. Он явно был доволен собой и хотел, чтобы старший товарищ тоже оценил проделанную им работу. И - чего уж греха таить - немного позавидовал. Но милиционер отреагировал очень сдержанно:
        - Нет, не знаю, конечно. Да и не мое это дело.
        Губы Миронова невольно поджались - ответ ему не понравился. Без сомнения, он ждал другой, более эмоциональной реакции. Но сдаваться журналист не собирался. Если Святослава не заинтересовали его вопросы, намекающие на знание особенной информации, то уж сама-то информация поразит на сто процентов. Впрочем, гнался Иван не только за восхищением и признанием от старшего и уважаемого им человека. Гораздо интереснее ему было докопаться до правды. И поделиться ею, помочь увидеть эту правду другим, а если получится, то и воздать по заслугам преступнику. Юношеская страсть к детективам и обостренное чувство справедливости всегда помогали журналисту в работе, он привык прислушиваться к тому, что они ему подсказывали. Сейчас они внятно говорили, что найденными сведениями необходимо поделиться со следствием… Вернее, с конкретным оперативником.
        - Как вы знаете, монахам дают новые имена, - начал Миронов издалека. - И как его звали в миру, мы не знаем. Знаем одно - лет семь назад в одном маленьком монастыре на Северном Кавказе служил монах, отец Авраам. Сын чеченки и русского священника, внук известного местного старейшины. Местные почитали его за святого и не трогали, даже когда началась вся эта неразбериха.
        А он ходил к самым отмороженным боевикам и как мог вымаливал у них пленных. Иногда это удавалось. Так вот, однажды он привез на своем ослике исхудалого высокого человека в солдатской форме. Контуженного. Говорить тот не мог, ничего не помнил. Документов нет, ничего нет. Попросил знаками остаться при храме. Ему говорят: давай мы твое фото отправим в армию, родные найдут. Он: не надо, мол, нет никого. Ну и оставили его. Потом перевезли чуть подальше, боялись, что нагрянут боевики и казнят его.
        Этот новый монастырь был покрупнее. Сначала он был трудником, потом послушником. Так и не говорил ничего. Только молился про себя. Добрый был очень. Работал много, братии помогал, самые тяжелые послушания выполнял: туалеты там мыл, за ранеными ухаживал. Постился, молился, работал. Ну, потом стал иноком Романом.
        И что? Начал чудеса творить. Исцелял людей. И все не говорил ничего. А там уж и слухи поползли про него. Со всей страны народ к нему в монастырь стал стекаться. Никому он не отказывал, а чтобы в прелесть не впасть, ушел из монастыря и жил рядом в какой-то норе. Монастырь этот известным уже стал, уже и высшие чины к нему стали приезжать, приглашать его к себе, а он все отказывался. И вот в один прекрасный день у него было видение, что старец Иона из Медвежьего ему говорит: спаси этот город. Омой его свежей кровью. Улучши его своим делом, а слова тут уже не помогут.
        - Даже так? - удивился Соколов и покачал головой.
        - Да, так, - ответил журналист недовольно.
        Было заметно, что история произвела куда меньшее впечатление, чем рассчитывал Иван. Казалось, не слишком-то милиционер верит во все эти «чудеса», «видения» и «подвижничество». Не то чтобы враньем считает, но чем-то явно не от мира сего. Подобные вещи люди больше придумывают, а на самом деле такое - редкость… если вообще случается.
        Миронов осознал, что для убеждения ему понадобится тяжелая артиллерия, а не просто занимательные истории. И он постарался уже в который раз подвести собеседника к очевидному с точки зрения самого журналиста выводу:
        - Это мне, собственно, сам отец Роман и рассказал. И вот после этого видения он просится уйти из своего монастыря - то есть опять начинает говорить - и переезжает сюда. И тут сразу… я хочу подчеркнуть - сразу! - прямо с первого дня начинаются убийства. Как только он приехал. Я, конечно, ни о чем конкретно не говорю, но все-таки!
        Из груди Святослава вырвался тяжелый вздох. Глянув искоса на своего спутника, он заговорил, делая акцент буквально на каждом слове, чтобы сказанное лучше доходило:
        - Ну, предположим, даже если и так. Даже если и так, какие у вас улики? Или так, голословные подозрения просто?
        «Как с маленьким со мной говорит», - с обидой фыркнул про себя Иван. А вслух уверенно заявил:
        - Так ведь Урус-Егор! Все же совпадает!
        - Ничего пока не совпадает.
        - А вот и совпадает, - не собирался сдаваться журналист. Он горячился все больше и больше, стремясь доказать свою правоту и обижаясь, что собеседник считает его доводы недостаточно вескими. - Я ведь не какой-нибудь там щелкопер. Я, извините, русский журналист. Позвонил ребятам из архива, фотки они мне переслали, информацию по нему. Там все засекречено, но кое-что нарыли. Я сравнил - и все совпало! Вот!
        Из стильной кожаной папки, которую сжимал под мышкой, Миронов извлек несколько снимков и протянул майору. Тот взял фото и стал рассматривать, задумчиво хмурясь. Фотографии были отчетливые и в хорошем качестве. На них прекрасно был виден молодой привлекательный спецназовец в камуфляже. Высоченный, широкоплечий, но что куда важнее, его лицо не вызывало сомнений - это был отец Роман. Только моложе лет на десять. На одной из фоток, где боец был снят крупным планом, Соколов задержался, внимательно вглядываясь в знакомые черты. Лицо было однозначно, то… Но одновременно и совсем другое. Особенно отличались глаза. С фото смотрел жесткий, упрямый и, вероятно, не особо сострадательный человек. Спецназовец, проходящий службу в горячих точках и прекрасно знающий, что на войне все средства хороши. Сейчас у отца Романа глаза были совсем другие. Абсолютно.
        - Это же он! - настойчиво повторил Иван, указывая на изображение. Весь его вид говорил: ну, попробуй, возрази мне!
        Святослав покачал головой и, передавая назад фотографии, ответил:
        - Был он. - Майор сделал особое ударение на слове «был». - Иван, я, конечно, ценю ваш журналистский нюх, но это, знаете, неэтично, что ли… Даже если отец Роман и был этот Урус-Егор…
        - Да не был, а есть!
        - Нет, именно был. Урус-Егор умер. Отец Роман родился. Или вы, я не понимаю, предлагаете отдать его под суд за военные преступления? Потому что он мало в клетке посидел?
        - Нет-нет, что вы! - замахал руками молодой человек. - Вы не поняли! Я не про прошлые преступления, а только про эти, настоящие. Просто это, так скажем, факты, которые о многом говорят. Урус-Егор был безумец, он считал, что ситуацию можно улучшить только жестокостью! Только проливая реки крови!
        - И ему это удалось. Была война. А бессердечных безумцев на стороне врага было куда больше. Потому мы и проиграли.
        Лицо Миронова расцвело. Наконец-то он услышал именно то, что хотел услышать все время разговора.
        - Правильно! - воскликнул он запальчиво. - Правильно! Вы только послушайте, что вы сами говорите! Ведь сейчас абсолютно такая же ситуация. Такая же необъявленная война. Такие же маньяки со стороны врага, такие же организованные, с такой же отличной «крышей». А на нашей стороне такие же честные патриоты, беспомощные и жалкие, у которых ничего не получается, потому что они пытаются действовать по закону. Похоже?
        - Похоже, - не стал отпираться Соколов. - Но не более того. Похоже - и все. Я считаю, что отец Роман, став монахом, мучительно переживает весь свой воинский опыт. И своими добрыми делами пытается хоть как-то присыпать те реки крови, которые ему пришлось пролить.
        - Ну да, я же ничего, не настаиваю! Но знаете, как говорят: а что, если?
        Святослав остановился и внимательно посмотрел на собеседника. Взгляд у него сделался тяжелым и недружелюбным. Покачав головой, он спросил с заметной прохладцей в голосе:
        - А что, если отец Роман сейчас, Иван, тебя бы слышал? Ты бы в его присутствии все это повторил?
        Журналист от такого напора сделал шаг назад. Было видно, что вопрос застал его врасплох и смутил. Щеки у него покраснели, а уверенности в словах заметно поубавилось:
        - Ну, я же, как и он, наверное, размышляю просто. Ну, повторил бы, наверное, просто как мысли вслух.
        Парень отвел глаза, несложно было заметить, что он лихорадочно ищет опору, на которую можно было бы встать и восстановить свои позиции. И похоже, такая опора обнаружилась в виде ответного выпада:
        - А вы, вместо того чтобы меня критиковать, наоборот, похвалили бы. Даже если я ошибся, то это же лучше, чем молчать и не делать ничего. А потом, еще не факт, что я ошибся, и вам отца Романа проверить все равно не мешало бы. Да - неэтично, да - не может такого быть. Но мы с вами, а вы-то вообще особенно, знаем, что в жизни очень удивительные вещи случаются.
        - Знаю, - кивнул Соколов, повернулся и пошел дальше по аллее. Претензий к собеседнику у него больше не было, все-таки тот действовал не просто из врожденной пакостности характера, а из профессиональной въедливости. И, в общем-то, поступал правильно, хоть и не так, как сделал бы сам Святослав. Так что он посчитал нужным пояснить Ивану:
        - Проверили мы отца Романа. Одним из первых, кстати.
        Брови журналиста приподнялись, он быстро нагнал спутника:
        - Ну, и что?
        - Стопроцентного алиби у него нет, - констатировал майор. - Находился в монастыре, у себя в келье. А в одну ночь служил всенощную, и его все видели. Так что отпадает. И еще, это только в детективах дешевых бывает так, что убийцей оказывается тот, кто читателю знаком. Чтобы все удивились, мол, вот это да, оказывается, какой-нибудь музейный работник или журналист, кстати, - Соколов глянул на Ивана и усмехнулся иронично, - который следователю помогал, это и есть убийца. А в жизни бывает так: какой-нибудь ветеринар колхоза соседнего или врач из психбольницы, которого проверяли сто раз, и все у него сходилось, - вот кто и оказывается маньяком.
        На это Миронову возразить было нечего.
        Они не спеша вышли из парка и пошли по утоптанному снегу в сторону автобусной остановки. Говорить сейчас было не о чем, поэтому они молчали, каждый думал о своем. А мыслей после этого разговора скопилось достаточно.
        Глава 45
        В кабинете Соколова снова было совещание. Правда, сейчас оно состояло всего из четырех человек: самого Святослава, капитана Раткина, отца Романа и журналиста Миронова.
        Они сидели за столом для совещаний друг напротив друга, пили чай и обсуждали последние новости по делу. А обсудить было что. Иван пришел с большущим пакетом фотографий и распечаток, датированных 1994 - 1996 годами. Все материалы касались чеченской войны и вызвали среди участников собрания самые разнообразные реакции.
        Лицо отца Романа, когда он взял в руки первые фотографии, сделалось мертвенно-бледным и несчастным. Могло показаться, что священнику физически больно смотреть на изображения и читать сводки. Широченные плечи гиганта поникли, он избегал смотреть в глаза собеседникам, судорожно сжимал и разжимал ладони. Весь вид настоятеля монастыря выражал огромную скорбь. Конечно, божьему человеку и должно скорбеть о загубленных на войне душах, но реакция отца Романа явно скрывала что-то еще.
        Соколов и Миронов исподволь внимательно наблюдали за метаморфозами, происходящими со святым отцом, и делали мысленные выводы.
        Реакция Раткина была такой, какую и следовало ожидать от человека, для которого чеченская война всегда оставалась лишь новостями по телевизору. Он ужасался фотографиям с мест боевых действий, с любопытством рассматривал изображения военных частей, товарищеские фото сослуживцев и с заметной скукой перелистывал страницы с данными.
        Миронов тоже особенной заинтересованности в документах не проявлял: оно и понятно, журналист уже успел изучить эти материалы раньше. Зато он очень пристально наблюдал за остальными. Его пытливый взгляд буквально прикипел к лицам Святослава и отца Романа, перескакивая с одного на другого. Даже то, что первый заметил его любопытство, Ивана не смущало - пусть знает! - для него куда важнее были их реакции, которые могли сказать намного больше, чем слова.
        И если реакция монаха-великана была вполне очевидной и из нее легко можно было начать делать какие-то выводы, то отношение Соколова к чеченским материалам оставалось для журналиста загадкой. Майор перебирал бумаги без особенного интереса. Нет, он внимательно рассматривал каждое изображение, прочитывал сведения, напечатанные в документах, но его лицо не выражало ровным счетом ничего. Единственное, на что можно было обратить внимание, - Святослав немного чаще обычного стал потирать свои шрамы и бритую голову. Но этого было слишком мало, чтобы строить предположения, не говоря уже о чем-то большем. Сказать, что Иван был разочарован подобным положением дел, - не сказать ничего. Но он продолжал наблюдать.
        - Давайте-ка я чаю заварю, - предложил хозяин кабинета, ни к кому конкретно не обращаясь. Он встал и неспешно пошел к электрическому чайнику.
        Журналист посмотрел ему в спину и задумался: возникло ли это предложение просто как жест гостеприимства и вежливости? Или майору понадобилась минута, когда его лицо не будет видеть никто из собравшихся? Ответа на эти вопросы не было. Снова можно было только догадываться. Вот же черт!
        Через пару минут Соколов вернулся с подносом, на котором аккуратно стояли наполненные стаканы в подстаканниках (видимо, сохранившиеся еще с советских времен), сахарница и вазочка с малиновым вареньем - для любителей.
        Они разобрали стаканы. Отец Роман предпочел чай без сахара, журналист положил себе две ложки, а капитан Раткин с довольной, как у ребенка, миной набросал себе чуть ли не полчашки варенья.
        - А вам? - протянул Иван сахарницу Святославу, но тот сделал отрицательный жест:
        - Спасибо, я себе уже положил.
        Даже количество ложек сахара, с которым милиционер предпочитает пить чай, осталось загадкой. Миронов начинал злиться по этому поводу. Выходило, что он притащил всю эту кипу бумаг напрасно, выяснить что-нибудь интересное у него так и не получилось.
        Еще какое-то время все молча пили чай, смотрели фотографии, читали документы. Наконец Соколов отложил очередную фотографию, которую долго рассматривал, и произнес:
        - Раз уж мы с вами оказались свежей кровью и на нас выпали многие испытания, я считаю необходимым поговорить, как говорится, как на духу.
        Он многозначительно посмотрел в глаза журналисту, затем перевел взгляд на отца Романа. Первый сразу же покраснел и отвел глаза, так как понял, к чему клонит майор. А второй выдержал взгляд и только кивнул, сдержанно огладив густую бороду.
        Раткин крутил головой, переводя взгляд с одного собеседника на другого и совершенно не понимая, что происходит, о чем, вообще, разговор.
        После слов хозяина кабинета наступила длительная пуза, во время которой Иван ерзал, вздыхал и хмурился. Заговорить ему было, определенно, непросто. Священник тоже не спешил откликнуться на призыв Святослава, хотя и реагировал менее экспрессивно.
        - Я, отец Роман… - начал наконец-то Миронов и посмотрел прямо в глаза гиганту в рясе. - Подозревал я, что вы и есть маньяк-инквизитор! И с товарищем майором делился мыслями своими! Ведь вы Урус-Егор?
        Три пары глаз устремились на священника. Тот на секунду прикрыл глаза, тяжело вздохнул и… усмехнулся. Улыбка получилась совсем не веселая, однако несложно было заметить, что отец Роман испытал облегчение. Будто освободился наконец от угнетавших его сил.
        - Правильно ты подумал, Ваня, - кивнул он, впервые назвав журналиста так фамильярно. - Мог Урус-Егор детей резать. И резал. И детей, и стариков, а уж простых бойцов сколько… Видно, долго мне за это еще платить придется…
        - Так уж простил вас Господь. Когда из плена вызволил, - сказал Соколов, но полной уверенности в его голосе не было.
        - Не простил. - Гигант покачал головой и посмотрел на одну из фотографий, где в длинном рве были сложены окровавленные трупы. - А дал шанс. Но раз уж мы говорим друг с другом как на духу… - Он протянул руку и взял фотографию. На ней была изображена группа солдат в камуфля же. Внизу снимка белым было выведено печатными буквами «Ачхой-Мартан». Отец Роман задержался на ней взглядом, а затем протянул над столом так, чтобы всем было видно, и показал на неприметного мужчину в штатском, который стоял сбоку от военных. - Думал я, вспоминал и вот что вспомнил: вот этот капитан не наш, не гэрэушник. Это милицейский опер, у них свои были операции, и мы их прикрывали. Вот их трое, в штатском, с тактическими бородами - это как раз оперативники. Как раз, когда мы в плен попались, эти трое с нами были. А этого я запомнил, потому что его в подвале держали в соседней камере. Когда нас выводили во двор, на помывку, мы с ним пару раз говорили. Вадим его звали, фамилию не помню. А потом поглядел на это фото - вот же он! И точно, Вадим Нелюбимов, который давал свои книги про божественный огонь, трудник из Медвежского
монастыря, это и был тот опер, который попал в плен под Ачхой-Мартаном! Очевидно, его тоже освободил отец Авраам, но он отправился сюда, в Медвежский монастырь, потому мы и не увиделись.
        - Слушайте! - запальчиво воскликнул Миронов, и его глаза загорелись. - Если так, то все сходится! Наверняка он где-то скрылся в лесах и убивает людей. Он же опер, знает, как работает милиция, знает, как прятаться и обманывать оперов, в плену у него поехала крыша, а когда его освободил старец, в монастыре он забил больной разум ветхозаветными муками и пытками!
        Раткин, Иван и отец Роман переглянулись. Идея журналиста, конечно, почти ничем не обоснована, но может оказаться правдой. В конце концов, Нелюбимов через такое прошел, что мог одним ПТСРом не отделаться. С его психикой после ужасов войны и плена действительно могли произойти такие трансформации, которые толкнули его на путь кровавого очищения мира от зла и греховности.
        Раздался тяжелый вздох, три головы повернулись к Соколову. Тот держал в руках снимок из Ачхой-Мартана и смотрел на него таким взглядом, что остальные начали переглядываться. Миронов уже хотел спросить, что случилось, но тут Святослав положил фото, порылся в куче бумаг и вынул другое. На нем довольно крупно была запечатлена еще одна группа военных. Майор указал на стоящих рядом двоих молодых мужчин в милицейской форме.
        Иван, отец Роман и капитан Раткин стали внимательно рассматривать лица указанных людей, и чем дольше они вглядывались в их черты, тем больше удивления, непонимания и ужаса отражалось на их собственных лицах. А когда они перевели взгляд на неподвижно сидящего Соколова, тот кивнул и ничего не выражающим голосом сказал:
        - Вадим Нелюбимов - это Вадим Соколов, мой брат. Мы разнояйцевые близнецы.
        Раткин застыл с открытым ртом, а Миронов со священником снова вернулись к фото. На их лицах отчетливо читалось неверие. Как такое может быть? Как в реальной жизни может быть нечто подобное? Ведь такие открытия случаются только в книжках и кино. Однако чем дольше они смотрели на двух милиционеров на фотографии, тем отчетливее становилось понятно, что Святослав сказал правду.
        Молодые люди между собой имели заметное сходство, хотя и различий было довольно много. Впрочем, такое между братьями - далеко не редкость, а эти близнецы разнояйцевые, по сути, два изначально разных человека, просто родившиеся одновременно. «Как же я этого не заметил?» - спрашивал себя обескураженный журналист, действительно не понимая, как такое могло произойти. Ведь сейчас не увидеть, что перед ним на фото именно Святослав Соколов, нынешний замначальника медвежского УВД - да, на несколько лет моложе, да, пока без шрамов, но совершенно точно он, - умудрился бы только разве что слепой. Да и с братом они были очень похожи.
        Хотя во взгляде Вадима чувствовалось что-то неприятное, даже настораживающее. Он вообще производил какое-то неоднозначное впечатление. Но сказать, из-за чего именно, было затруднительно. Может быть, просто играли роль чисто внешние отличия. Если у Святослава волосы были, как и сейчас, пострижены почти под ноль, у Вадима они были настолько длинными, насколько это допускал устав. По большому счету его внешность сильно отдавала стилистикой 70-х. Так в свое время стриглись «Битлз». А длинные вислые усы только усиливали сходство.
        Словно прочитав мысли остальных, Соколов снова заговорил:
        - Он всегда был не такой, как все, Вадимка. Нравилось выделяться… И он мне звонил, пару месяцев назад. Незадолго до покушения на меня он звонил, приглашал в Сибирь, в монастырь, говорил о своей книге…
        - Так вот же! - не выдержал Миронов и ткнул пальцем в изображение. Он смотрел на Святослава широко раскрытыми глазами, в которых бурлили самые противоречивые эмоции. - Это, получается, он! Мне очень жаль, что это брат, но…
        - Мне тоже, - не дослушал майор и кивнул, будто разом соглашаясь со всеми обвинениями и доводами, которые могли высказать остальные. - Мы давно с ним перестали общаться, хотя поначалу были всегда вместе: вместе пошли в школу милиции, служили в угрозыске, только в разных райотделах… Но у него стало срывать крышу, и его направили в Чечню после одного неприятного случая, когда он избил задержанного. - Святослав замялся. - Ну, тут отчасти моя была вина… Я не стал скрывать то, что он мне в пьяном угаре выболтал по телефону… Любил братец по синему делу звонить и хвастаться… Была проверка, обнаружили, что одного наркомана он запытал до смерти, а потом сжег тело в кочегарке. А в Чечне он попал в плен под Ачхой-Мартаном и был объявлен пропавшим без вести. Так его и не нашли… Я считал его погибшим, пока он вдруг не нашелся сам…
        Снова в кабинете повисла пауза. Никто не знал, что сказать, никто не ждал подобного поворота событий и теперь не знал, что с этим делать.
        Первым пришел в себя Раткин. Как человек с менее живым воображением и с меньшим, чем у журналиста и монаха, багажом за плечами, он быстрее смирился с реальностью и стал размышлять над ответом в сложившейся ситуации.
        - Что же, надо подавать в розыск? - спросил он и виновато поглядел на начальника. - Жаль, что брат, конечно, но надо.
        Майор кивнул, поднялся и подошел к своему письменному столу. Открыв верхний ящик, он достал несколько листов бумаги и передал их капитану. Это был запрос на объявление всероссийского розыска. «Внимание! Розыск!» - такие рассылают в участки милиции, развешивают в городском транспорте и общественных местах.
        На объявлении была фотография Вадима - увеличенный вариант со снимка из монастыря, который приносил отец Роман. С нее смотрел худой человек с безумными глазами, длинными до плеч волосами, густыми усами и бородой, тронутыми сединой.
        - Надо расклеить по городу и объявить в СМИ. - Раткин кивнул. Миронов взял второй экземпляр объявления, посмотрел на него и тоже кивнул. Третий экземпляр Соколов протянул отцу Роману. - И среди прихожан монастырского храма тоже. - Видно было, что подобная просьба Соколову непривычна, и он не был уверен, что священник возьмет на себя такую инициативу. Но тот кивнул как ни в чем не бывало и взял листок. - В епархию я тоже отправил.
        - А брат с вами больше не связывался? - спросил Раткин извиняющимся тоном. Ему было все еще неловко, что подозреваемый убийца, вероятно, родной брат майора, но въевшаяся в подкорку профессиональная ответственность не позволяла делать поблажек. - Ну, после того звонка?
        Святослав прекрасно понимал его мотивы, а потому ответил по-деловому, стараясь не проявлять лишних эмоций:
        - Нет.
        - А вы не боитесь, что следующей жертвой можете оказаться вы? Может, приставить к вам охрану?
        В глазах капитана читалась искренняя озабоченность, и Соколов был ему за это благодарен. Однако он отрицательно покачал головой и ответил не терпящим возражений тоном:
        - Не верю я, что брат поднимет на меня руку.
        Трое его собеседников посмотрели на майора с сомнением, но переубеждать не стали - и так было понятно, что это бесполезно. Однако они переглянулись и как будто приняли свое собственное, общее решение. Какое? Святослав мог только догадываться, но сейчас, похоже, ему не было до этого дела. Он смотрел на фотографию брата в ориентировке и с усилием потирал шрамы.
        Глава 46
        Ну здравствуй, брат, знаешь, я давно тебя простил за то, что ты меня тогда продал.
        Пожалуй, ты был прав - я был виноват. Я нарушил заповедь «Не убий». Но ты предал меня, предал, и это не менее страшный грех. И ты донес судьям, и они не казнили меня, а отправили на войну, где я попал в плен, что было хуже смерти. Но Господь дал мне руку крепкую и вытянул меня из узилища смерти. И пришло время разговора с тобой. Убил ли ты меня? Или, наоборот, спас?
        Иуда предал Христа, но я сам - Иуда.
        Сжег ли ты меня огнем ненависти или, наоборот, любви?
        А я?
        Огонь это любви или огонь ненависти?
        Что дам я тебе - спасение, жизнь вечную от руки Господа? Или смерть и узилище?
        Глава 47
        В монастырском дворе, как всегда, было оживленно - иноку сидеть в праздности не пристало. Туда-сюда сновали сосредоточенные братья, выполняя хозяйственные работы, занимаясь мелкой починкой, а если конкретного дела не находилось, помогая другим по мере сил. Погода стояла сырая, не особо солнечная. Те из монахов, чью кровь не горячил тяжелый труд, вроде колки дров или расчистки подворья, были одеты в меховые жилеты, куртки, а кто и в овечьи полушубки. И хотя братия тяжко трудилась и вроде бы к веселью ничего не располагало, тут и там сторонний наблюдатель мог увидеть светлые взгляды, а иногда и улыбки.
        Чувствовалось, что дела в обители идут хорошо. Монахи служат Господу с покоем в душе, послушники не тяготятся послушанием, а трудники работают с охотой и рвением. В каждом уголке здешнего маленького мирка царило упокоение, что было даже немного странно для смутного времени, наступившего в Медвежьем… Да и в общем, в стране.
        Однако же всякий, кто переступал порог, видел: в обители царит Божий закон, который чтится и блюдется, невзирая на мирские неурядицы.
        Уже довольно давно, еще до смерти старого игумена Ионы, монастырь гудел, как пчелиный улей. Над ним кружила черная тень сомнений, неуверенности и нервозности. Атмосфера внутри обители была ничуть не лучше, чем снаружи, в миру. Люди везде остаются людьми. Живут ли они в панельных домах, каменных особняках или в глинобитных кельях. Когда кругом царит беззаконие, а по улицам бродит сумасшедший убийца, страшно всем. Не только тем, кто живет за стенами монастыря. Возможно, монахам даже страшнее, потому что бежать им некуда. И если беда придет в родную обитель, встречать ее придется своими силами.
        Однако после прихода нового настоятеля страх и тревоги мало-помалу пошли на убыль. В громадной фигуре отца Романа братия чувствовала не только бесконечную мощь физическую - настоящий русский богатырь стал у них во главе, - но и силу Божескую, духовную. Новый игумен считал незазорным говорить с ними. И говорить не как настоятель и руководитель, а по-человечески, прощая и понимая несовершенство человеческой натуры. К нему шли с горестями, бедами и проблемами, которые нет-нет да и просачивались из-за высоких стен монастыря.
        Обращались с сомнениями, душевными смутами и трудностями, которые возникали на пути к Господу. Отец Роман всегда был занят (между братьями шептались, что он даже принимает участие в расследовании тех страшных убийств), но тем не менее у него всегда находилось время для страждущих. Мало-помалу к пастве и братии Медвежского монастыря пришел мир. И его чувствовал всякий, кто переступал порог обители.
        Настоятель широким шагом шел через двор, отвечая на приветствия монахов. Земля во дворе хоть и была утоптана множеством ног, отсырела и кое-где превратилась в тягучую слякоть. Но отец Роман и по скользким местам проходил, аки посуху, и ни разу не поскользнулся. Когда он подходил к дверям трапезной, сзади послышались какой-то шум и возня.
        - Отче! - завопил кто-то срывающимся голосом.
        Гигант обернулся и увидел вырывающегося из рук двух дюжих монахов Кузьму Кузьмича Сковородько. Лицо мэра было пунцовым от натуги, галстук съехал набок, а портфель, который он судорожно сжимал в руке, грозил вот-вот вывалить все свое содержимое в грязь.
        Сделав инокам знак отпустить гостя, игумен пошел к воротам. Вся необъятная фигура Сковородько выражала максимальную степень испуга. Казалось, что он сейчас грохнется в обморок, если отец Роман от него отвернется. Ужас исказил лицо мэра почти до неузнаваемости. Когда руки скрутивших его молодцов разжались, он тут же рванул навстречу и, задыхаясь, стал причитать:
        - Святой отец, простите, простите меня! Я все понял, простите!
        - Я на вас не сержусь, - спокойно ответил отец Роман. - И мне прощать вас не за что. И пожалуйста, не называйте меня «святым», мы же не латиняне.
        - Я прошу прощения у Бога! - выдохнул Кузьма Кузьмич, останавливаясь подле священника и глядя на него снизу вверх. - Отпустите мне грехи!
        Отец Роман посмотрел на залитое слезами лицо мэра, и в его глазах не отразилось ровным счетом ничего. Не то чтобы он остался равнодушен к мольбам страждущего, но Господь не дарит прощения всем подряд.
        - Чтобы отпустить грехи, - произнес он, - надо раскаяться. Просто плакать и бояться кары за свои преступления - мало!
        - Я - уже… - засуетился Сковородько и полез в портфель. Он вытащил оттуда стопку бумажных листов и протянул настоятелю. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это подписанные приказы, распоряжения и другие документы.
        - Я уже все сделал! Я все понял! Я осознал! Я ничего, ничего не забыл! - Толстяк поднял руку с бумагами вверх, будто показывая свои подписи Всевышнему. - Насильника девочки этой, Семакиной, задержали! Указание, чтобы наркопритон закрыть Багировский, вот, подписано! Чтобы помощь с центром реабилитационным при монастыре оказать - это для вас, - вот, все, и средства выделим! Я все, порвал с прошлым! Мне страшно! Я хочу жить! Я все что угодно сделаю! Скажите, у меня есть шанс?
        На белом от страха лице мэра стали проступать красные пятна. Отец Роман подумал, что его, грешным делом, может хватить удар. Шутка ли, такое пузо себе наел, никакое сердце не осилит, а тут еще и со страхами справляться надо. Н-да, неисповедимы пути Твои, Господи. И всякий может прийти в Твое Царство. Даже распоследний обжора и подлец. Дорога открыта всякому, и путь известен.
        - Покайся, несчастная душа! Ведь не всегда ты таким был!
        Отец Роман осенил Сковородько крестным знамением, и это будто открыло плотину. Мэр стал выплескивать из себя признания, как грязную воду. Он торопился очистить совесть свою от сонмища грехов, которые успел совершить, в надежде, что это принесет ему облегчение.
        - Я… Я брал, брал, брал… все ради денег. Я видел, сколько денег у них, и завидовал, хотел еще больше, еще! Я уже понял, что деньги в могилу не утащишь… копил, тратил, а зачем они мне…
        На глазах у братии Кузьма Кузьмич грохнулся на колени прямо в грязь, не прекращая излияний:
        - Ведь еще не поздно? Брал у Лосева, у диаспор, у Багирова, у ментов и всех заставлял брать и все нести мне… О Боже, мне стыдно! Стыдно! Простите меня! - По толстым щекам водопадом заструились слезы. - Спасите меня! - причитал мэр, кланяясь и целуя край рясы настоятеля, несмотря на сопротивление отца Романа. - Я клянусь, я обещаю, что я теперь другой! Я никогда не буду таким, как раньше!
        А отец Роман смотрел вдаль: на голубеющее между сероватыми облаками небо, на почки, начавшие набухать на ветвях, на пробивающуюся сквозь черную, еще не совсем оттаявшую после зимы землю, на первую травку.
        - Весна приходит… - тихо проговорил он, ни к кому не обращаясь.
        И правда, если бы в эти дни Господь решил обратить свой взор на маленький сибирский городок со смешным названием Медвежий, он увидел бы, как по улицам несется очистительный поток изменений. Двери притонов и точки наркобарыг закрываются - милиционеры выволакивают их обитателей и заковывают в наручники. Бандюгов, рэкетиров десятками приводят в участки, допрашивают, сажают за решетку. Понаехавших со всех концов страны и ближайшего зарубежья гастарбайтеров высылают назад по домам, освобождая рабочие места для медвежцев. И благодаря всему этому город как будто приходит в себя от дурмана, просыпается после долгого тяжелого сна.
        Постепенно на улицах снова стали появляться коляски с детьми, лица молодых мамочек уже не бледнели от тревоги, а взгляд не шнырял по закуткам, высматривая, не вывалится ли оттуда банда малолетних наркоманов. Вечерами в парки стали выходить пожилые люди - прогуляться, почитать, сыграть в шахматы с соседями.
        Многое изменилось и в реабилитационном центре, открытом при монастыре отцом Романом. Тяжелый дух безысходности ушел из коридоров и палат. Больные стали выходить погреться под лучами весеннего солнышка. Кого-то даже выводили под руку родители, разговаривая и пытаясь наладить контакт. Отцы и дети снова понемногу сближались, вместе преодолевали трудности, учились заново доверять друг другу.
        Глава 48
        В УВД работы было последнее время просто невпроворот. Мобилизовали всех сотрудников, кого смогли, и те работали в две смены не покладая рук. Так активно в Медвежьем порядок не наводили никогда. Впрочем, никогда и ситуация в городе не скатывалась так глубоко в пропасть. Но милиционеры не жаловались, наоборот, на их лицах можно было прочесть готовность и даже гордость. Вообще, атмосфера здесь сильно изменилась. Безнадежность ушла, а ее место заняли свежий воздух и надежды на будущее.
        В кабинете Соколова шло очередное собрание. Их проводилось сейчас очень много: масса вопросов требовала немедленного решения. Да, совещание шло, только самого хозяина кабинета на нем почему-то не было. Бросалось в глаза, что другие оперативники обеспокоены этим, они то и дело поглядывают на пустующий стул. Раткин, исполняющий обязанности Соколова, тихо говорил с кем-то по телефону, пожимал плечами и все плотнее сжимал губы.
        - А я почем знаю? Нет его, и все. Уже неделю как… Будем подавать в розыск.
        Пожалуй, только это внезапное исчезновение и омрачало радостные перемены, творящиеся в Медвежьем. И если бы взгляд с небес обратился в один из весенних вечеров на монастырский двор, возможно, он увидел бы там разгадку.
        Тогда внезапно пошел холодный, совсем не весенний дождь. Крупные капли барабанили по крышам обители, стучали в окна, заливали утоптанный двор. Завтра снова из-за него повсюду будет слякоть. Погода словно оплакивала что-то или кого-то. Может быть, это были слезы уходящей зимы.
        Однако дождь не пугал отца Романа, скорее, даже наоборот. Ледяные неприятные струи, казалось, смывают с мира остатки застарелой грязи. И хоть приятного в этом мало, очищение всегда в конечном итоге радость. Ведь так, Господи? Настоятель стоял под навесом, держал в руках густо исписанный лист и читал. И с каждой строчкой лицо его становилось все печальнее. Сегодня ему радоваться было невыносимо тяжело. Такое в последние годы почти не случалось. Но то, что было написано в письме, вызвало отчетливые отголоски старой жизни. Роман хотел бы навсегда забыть прошлое, но знал, что это лишь тщетная мечта. Искупление будет длиться всю его земную жизнь, до последнего вздоха. А еще эта мучительная боль минувшего… И если не простить, то хотя бы оправдать другого человека. Того, кого благодать Всевышнего еще не коснулась.
        Священник дочитал письмо, тяжело вздохнул, перекрестился и посмотрел на опускающееся за горизонт солнце. Его лучи пробивались сквозь свинцовую тяжесть туч, окрашивали черные клубящиеся глыбы дорогим пурпуром. Свет всегда найдет дорогу к тому, кто хочет его увидеть. Нам же остается только молиться, чтоб, несмотря ни на что, это желание в сердце все-таки появилось.
        Глава 49
        Храни вас Господь, отец Роман. Каюсь перед вами и Господом, что не ходил к вам на исповедь: не хотел лгать. И правду не хотел говорить: не пришло еще время признания. Я уверен, конечно, что вы давно уже обо всем догадались. Но теперь я расскажу все окончательно.
        Я был из идейных. Дед, отец, дядя, Царствие им Небесное - все служили в милиции. Все боролись со злом, все, кроме пуль бандитских, ничего не на жили.
        И брат, и я с детства слушали рассказы старших и готовили себя исключительно к борьбе со злом.
        Но дорожки стали расходиться уже в школе милиции. Я шел на бокс, а брат на волейбол.
        В родном городе мы начали служить в разных райотделах, у меня была высокая раскрываемость, куда выше, чем у брата, потому что я не миндальничал. Потом попал в переплет - на допросе ударил ворюгу в челюсть, тот вырубился и упал затылком на пол. Пришлось тащить к знакомому кочегару тело и жечь его в печке. Кочегара я отмазал в свое время, и вот - пригодился.
        Рассказал об этом брату, и зря. Начались проблемы - от греха с глаз долой я напросился в Чечню.
        Там снова как мог проводил операции, сотрудничал со спецназом и попал в плен - вместе с вашей группой, отец Роман.
        Мы почти не виделись, но я вас запомнил - кто не запомнит знаменитого Урус-Егора!
        Потом в плену к нам приходил отец Авраам, и уж не знаю как, но он вымолил меня у боевиков и отправил подальше привести мысли в порядок - в глушь, трудником, в Медвежский монастырь.
        Мысли в порядок приходили плохо, надо было менять этот мир. Я начал писать книгу и даже готовился ее издать.
        Но на душе было тяжко, и я понял - потому что не помирился с братом. Я поехал домой, долго мялся и наконец подошел к дому, где жил брат, и позвонил ему.
        Мы тепло поговорили, брат рассказал, что его приглашали в Сибирь на место замначальника милиции, была возможность даже выбрать город, потому что тут у него начались проблемы с ОПГ, он позвал меня войти, но я услышал выстрел. Поднялся - дверь была окрыта, а брат лежал на балконе мертвый, киллер застрелил его через окно.
        Я был в шоке, а потом меня озарило!
        Моя старая детская идея - построить счастливое общество в отдельно взятом городке вдруг стала реальной. Так, значит, Святослава приглашали на место замначальника милиции. Я подумал, что могу изменить этот город. Я знал как. Не знал лишь, откуда эта идея: от Бога или от дьявола. Не знаю и теперь.
        Я нашел у брата машинку для волос, обрился наголо, как это делал он, сбрил усы и бороду. Мы стали на одно лицо, только мое было пока живым, а его уже мертвым.
        Завернул тело в ковер, взял ключи от машины - они висели, где всегда, на рожках у фарфорового черта - и поехал к старому кочегару. Там мы извлекли пули из тела Святослава и сожгли его в печи.
        И отправился брат вместе с дымом прямиком в Небесное воинство. А я - в земное.
        Потом вернулся домой к Святославу, позвонил с его телефона нашему начальнику Никодимову, сказал, что согласен переехать в Сибирь, и попросился сюда, в Медвежий. Конечно, он решил, что это звонит Свят. А потом я закричал, разбил стекло и уронил телефон. Потом собрал в пригорошню осколки, изрезал лицо и руки - тут я постарался от души, надел бронежилет, который брат не успел надеть, - он висел на стуле, лег на пол, залитый нашей кровью, и бросил туда же пулю.
        Когда приехали «Скорая» и Никодимов, я упросил его (он, конечно, решил, что я - это Святослав) положить меня в больницу в другой город, мол, боялся, что опять нападут, и меня сразу повезли за Урал.
        Там я быстро поправился, и что главное, никто меня не знал. Все документы были Святослава. Так я стал своим братом.
        А потом поехал в Медвежий, где меня так ждали. Ждали свежую кровь.
        Но главной моей задачей было только одно - понять, можно ли вычистить всю грязь, весь грех, в котором тонул этот бедный городок. Пока я размышлял над методами, Господь указал мне тропку, по которой я и пошел.
        Я решил превратить политическое убийство мэра (а то, что его убил наркоман или урка, было ясно сразу) в первое звено той самой цепи, которая вырвет город из объятий дьявола. Я сам нарисовал на грязной машине цитату из Евангелия и старался прорабатывать только эту версию - безумного серийного убийцы. Я не искал сам себя - я искал грех, искал беса.
        Хотя допросы Лося и Тагирова прояснили мне одно: они виновны в смерти Никодимова, и это они убивают город. Без моего вмешательства городу оставалось жить меньше года. Язву надо было выжигать и вырезать. Надо было выбрать только, с кого начать.
        Как-то раз, посещая монастырь, я увидел бухгалтера, чье лицо показалось мне знакомым. Я вскоре вспомнил его - дело педофила было в свое время достаточно громким, но вмешательство каких-то влиятельных лиц помогло ему избежать ареста. Более того, мне удалось выяснить, что он продолжает совершать свои мерзкие преступления. По грехам и расплата.
        Пару ночей я не выходил из читального зала библиотеки и наконец нашел искомое - легенду о блудливом дьяке, растерзанном улинским шаманом.
        Следующей же ночью я пробрался через монастырский забор, вошел в домик извращенца и судил его. Он сознался в растлении семи мальчиков. А скольких я еще спас!
        После этого приговор был приведен в исполнение. Казнь была суровой, но справедливой. Разве можно их сравнить с теми муками, которые будут преследовать невинных мальчиков? Слово «Проклятъ», что я написал на потолке, относилось и к Аратову, и ко мне. Я тоже проклят.
        В эту же ночь я нашел следующий гнойник на теле города. В клубе на дискотеке, куда я пришел под видом обывателя, я обнаружил небольшой рекламный стикер порностудии «Разврот. ком». Чтобы выйти на порнорежиссера, мне понадобились всего сутки. Но более всего меня потряс не он, а девушка, ведущая себя так, что сгорела бы со стыда любая плечевка с трассы. Что не хватает этим девушкам, у которых есть все: дом, еда, стильная одежда, учеба, интересное времяпровождение? Что их побудило пойти на страшный позор - потерять свою честь и честь своей семьи? И почему для них это стало не больше, чем забавное или модное приключение? Как отвратить их от этого безумия? Решение пришло сразу - вспомнились традиционные средневековые казни для блудодеев и блудниц.
        Я подкараулил развратников, идущих через пустырь, оглушил их сильными ударами, связал и на служебной машине привез в лес, где и казнил. Погоду я подгадал удачно - шел снег, и следы протекторов замело. Да и свидетелей в такую погоду не оказалось. Кольцо, которое я вырезал на коре дерева, - это жернов. Не знаю, как он правильно рисуется. «Кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили в глубине морской». Увы, девочку тоже пришлось наказать. Этим я спас от гибели тысячи других.
        В городе поползли слухи о маньяке. Этого я и добивался. Увы, человека в наше время вседозволенности и беспринципности можно учить только страхом.
        Очевидно, что следующая язва - это наркомания. Сотни молодых людей скатывались в эту бездну, увлекая за собой тысячи других. Уже тогда я догадался, что сына Володи Раткина посадили на иглу. Да и сам я еще по Москве и по Кавказу знал, к чему приводит наркозависимость. И знал, что если не удалить этот нарыв, то погибнет весь городок.
        Еще до допроса Тагира я предполагал, что убийца мэра - один из его армии. Тагир позже в этом сознался, 21-летний Марат Иванов, конченный наркоман, забил мэра битой за двойную дозу героина. В наркотическом угаре перед убийством он напялил на себя старый пододеяльник, тот, что соседи приняли за странный балахон.
        Мы договорились. Тагир выдает милиции убийцу. Мы должны его убить при задержании, чтобы он лишнего не наболтал. За это я получил взятку - миллион рублей. Захват Марата я провел лично, а потом взял в плен и самого Тагира. Заброшенную птицефабрику я приметил еще давно, нашел там котел ЛАПС, который, оказалось, несложно заставить работать. Доставив туда связанных наркоторговца и убийцу, я связал их лицом к лицу, наполнил котел снегом, установил на 70 градусов, а потом включил лебедку так, чтобы тела опускались в воду по сантиметру в час. Сваренные трупы нашли через двое суток. Я, если честно, хотел их еще кормить супом из друг друга, но это оказалось технически сложно. После жуткой гибели Тагира все наркоточки закрылись. Забоялись барыги смерти. Жизнь-то, она подороже денег.
        Случай с заказухой против вас, отец Роман, дал мне понять, что следующими должны быть казнены Лосев и Сковородько. Я уже осмотрел баню и решил уморить их в парилке, как Ольга древлян, прямо во время засады, о чем и написал Ивану Миронову. Температура там регулировалась снаружи, из-за шума водопада криков слышно бы не было. Но хитрый Лосев позвонил мне за пять часов до встречи и предложил встретиться. Он, как хищный зверь, предчувствовал свою гибель и сказал мне, что понял, что в сауне его убьют. Идея с медведем родилась у меня сразу, и я подверг Лося эффектной казни разбойника и убийцы. Конечно, жаль было медведя, но что за жизнь на цепи?
        Сковородько я усыпил, как и Лосева с его бойцами, - выстрелил через форточку шприц-капсулой со снотворным, а потом забрался и вырезал на его спине предупреждение. Так же вылез обратно и пошел разбираться с обнаружившими тело Лосева.
        И тут Господь приказал мне остановиться. Раскаяние Сковородько не могло не растопить мое ожесточенное сердце. Я долго гулял по городу и понял, что я вытравил заразу. Медвежий выйдет из своей затянувшейся спячки. Все будет хорошо. Моя помощь вам уже не понадобится. Вы, отец Роман, Иван Раткин, Сан Саныч справитесь с очищенным и помолодевшим городом и без меня.
        А сейчас я, Вадим Соколов, официально погибший в плену под Ачхой-Мартаном, прекращаю свою жизнь в этом мире. Там, куда я уйду, я буду каждый миг просить прощения у Господа за все свои прегрешения. А добро или зло принес я в этот мир - судить только Богу.
        Деньги в пакете принадлежат вашему центру по лечению наркомании. Это Тагир возвращает загубленным им наркоманам свой долг.
        Глава 50
        Солнце заливало просеку настоящим жидким золотом, от которого глаза слепли, а на душе становилось радостно и привольно. Сегодня небесное светило не скупилось, одаривая каждый пень, каждую засохшую ветку божественным ореолом. Наверное, такой свет бывает только в раю. Только там он доступен исключительно праведникам, а на грешной земле - всем, даже самым распоследним сволочам и негодяям. Даже убийцам.
        Через просеку, щурясь от солнечных бликов, шел биндюжник.
        Выцветшая тельняшка - целая и, в общем-то, чистая, но видно, что ношена и переношена уже не один сезон. На голове - вязаная шапочка неопределенного серо-черного цвета. Из-под шапки виднелась часть бритого почти под ноль затылка. Старый истертый камуфляж. Брезентовый рюкзак-колобок. Вещи в принципе могут поведать о своих хозяевах многое, просто люди недооценивают эту их способность. Пользуются ею разве что следователи да криминалисты. И то…
        Биндюжник шел неспешным пружинистым шагом, щурился, усмехался юрким солнечным зайчикам. Взгляд со стороны не приметил бы в нем чего-то странного. Ну, идет себе человек по своим делам, а может, и совсем без дела, почему бы нет? Имеет право. Только в глазах у пересекающего таежные чащи биндюжника, если приглядеться, темно и неуютно. Пусто. А усмешка - это так, для вида. Скорее, по привычке или чтобы не забыть, как это - улыбаться.
        Впереди виднелась большая прогалина, намекающая, что там, за ней, может быть какое-то селение. Там живут люди.
        Остановившись на краю просеки, человек окинул раскинувшийся перед ним ландшафт внимательным взглядом, недолго постоял, что-то обдумывая, а затем медленно направился к деревне.
        Через некоторое время он уже шел по улочке рядом с пожилой женщиной, неся на плечах ее коромысло. Состояла деревенька всего из нескольких домов, и люди здесь, по всему было видно, не особо-то привыкли к чужакам. На биндюжника поглядывали с удивлением: откуда, мол, ты взялся в нашей глуши, парень? Но ни настороженности, ни опаски за этими взглядами не чувствовалось.
        - А скажи, бабушка, - произнес биндюжник хрипловатым голосом, какой бывает у людей после очень долгого молчания. - Говорили мне, где-то рядом тут пустынь есть?
        Старуха глянула на него искоса и усмехнулась, будто именно этого вопроса только и ждала с того самого момента, как пришлый предложил ей помочь коромысло до двора донести. Чуть замутненные возрастом глаза пожилой женщины смотрели цепко и понимающе. И от этого понимания страннику стало не по себе. Он отвел глаза и привычным жестом потер белесые шрамы. Рука была грязная, в ссадинах и розовых пятнах новой кожи. Бабка кивнула каким-то своим мыслям и отвернулась.
        - Есть, вяхирь сизокрылый, - ответила она буднично. - Трое ден пути, если пешком. Вон в ту стороночку.
        Морщинистая рука указала в сторону леса на юго-западе, и беглец увидел, что в чащу там уводит тропинка.
        - Значит, и впрямь недалеко.
        Из груди странника вырвался невольный вздох облегчения, а губы снова сложились в улыбку. Теперь более искреннюю, чем там, на просеке.
        Видя неожиданную радость гостя, старуха поспешила предупредить:
        - Только ведь там, мил человек, сурово. - Ее глаза округлились. - Там все босиком ходят. Говорить им не разрешают, только знаками показывают, значит, да. Мясо-молоко не едят - постно все. Живут в землянках, значит.
        Соколов кивал, и улыбка не сходила с его лица:
        - Это хорошо.
        - Что ж ты, мил человек, натворил-то? - покачала головой женщина и вздохнула. - Аль с каторги бежал, скрываешься?
        В ее голосе не чувствовалось ни опаски, ни подозрительности - только сочувствие. А взгляд старухи стал таким, что Вадиму захотелось плакать. Он поджал губы и отвернулся, как будто испугался, что и правда заплачет. И выложит все, что лежало на его душе неподъемным грузом, прямо этой ни в чем не повинной и ни к чему не причастной женщине. А добрая бабушка успокоит его и простит за все сделанное. И можно будет жить-поживать и добра наживать… Жаль только, что себя не обманешь, да и Его тоже.
        Бывший майор снова потер шрам и покачал головой:
        - От Бога не скроешься, бабушка.
        Старуха кивнула:
        - Ну, Христос тебе судья.
        Соколов донес коромысло до самого ее дома, поблагодарил за подсказку и, простившись, пошел по тропинке на юго-запад. Рюкзак подпрыгивал на его спине и выглядел очень легким. Он шел, не оглядываясь. А если бы оглянулся, то увидел бы, что пожилая женщина перекрестила его в спину и замерла у забора, глядя вслед, пока он не скрылся за деревьями.