Огнем и водой Дмитрий Вересов
        Ленинградская сага #2 Их взрослая жизнь начинается в восьмидесятые.
        У Александра Акентьева прозвище Переплет не потому, что он работает в переплетной мастерской. У него талант выходить сухим из воды. Его могли бы отправить в Афганистан, но он женится на дочери высокопоставленного военного и делает стремительную карьеру в городской администрации.
        Его одноклассник Кирилл Марков - сам сын большого начальника, но не стремится встать на проторенный путь отца. Пройдя чистилище госбезопасности и психиатрической больницы, он уезжает из страны и становится актером.
        Институтский приятель Маркова - Вадим Иволгин тянет инженерскую лямку, еле сводит концы с концами и один воспитывает дочь. Девочка тяжело больна, операция возможна только за границей. Шанс спасти ребенка появляется, когда из Англии неожиданно приезжает бывшая жена Вадима, бросившая их несколько лет назад.
        Жизнь испытывала их огнем и водой, безжалостно бросая в водовороты событий и пожары времен. Но город, где они родились, рано или поздно вернет себе детей белых ночей.
        Дмитрий Вересов
        Огнем и водой
        Часть первая
        Коммунисты и волшебники
        Глава 1
        Переплетное ремесло обладало своей особенной магией. Акентьев с непонятным ему самому благоговением брал в руки книги, которым здесь, в мастерской Федора Матвеевича, предстояло обрести новую жизнь. И сам запах мастерской стал казаться родным.
        Зоя, миловидная девица-приемщица, которую немного портили круглые старомодные очки, выполняла фактически декоративную функцию - владельцы редких изданий предпочитали говорить непосредственно с мастерами. Таких приверед Зоя без лишних разговоров пропускала в цех. Среди них было много старых проверенных клиентов, каждому из которых Федор Матвеевич непременно представлял Акентьева. Похоже, старик всерьез рассчитывал, что Переплет займет его место. Акентьев не мог сказать наверняка, так ли это, но не спешил расстраивать старика. И внимательно прислушивался ко всему, что тот говорил, изредка позволяя себе вступать в спор.
        - Ты посмотри вот на это, - возмущался Федор Матвеевич, потрясая в воздухе какой-то книжкой в мягкой обложке. - Разве это книга?! Это фикция, молодой человек, и ничего больше. Так можно издавать только современную литературу, которой еще предстоит пройти испытание временем и которая пока прекрасно стерпит подобное обращение. Но Чехов, Достоевский, Мопассан достойны лучшего.
        - Да, - соглашался ученик, - но зато такие издания дешевы и доступны.
        - Боже мой, Саша, мы же не в разруху живем! Человек, который хочет иметь книгу в подлинном смысле этого слова, может разориться на лишний полтинник!
        Акентьев на это возражал, что при ограниченном ассортименте книжных магазинов выбирать этому человеку особенно не приходится, а сдавать макулатуру в обмен на вожделенные тома не у всякого хватит терпения и сил.

«Большой флорентийский бестиарий», приковавший внимание Переплета в его первый визит, давно уже вернулся к хозяину, но попадались не менее интересные вещи. Акентьев и не подозревал, сколько раритетов хранится в частных собраниях ленинградцев, несмотря на революцию, блокаду и другие беды, выпавшие на долю города в двадцатом веке. Библиотека Акентьева-старшего могла похвастаться настоящими библиографическими редкостями, но при виде книг, что появлялись в мастерской, у Переплета захватывало дух.

«Инстинкт и нравы насекомых» Фабра, первый том. Издание Адольфа Маркса, 1906 год. А вот и раззолоченная «Мужчина и женщина», в точности такая же, как и та, что украшала книжную полку Васисуалия Лоханкина. «Ответ генерал-майора Болтина на письмо Князя Щербатова, сочинителя Русской истории». Этот томик в кожаном переплете, изданный в 1789 году, похоже, кто-то использовал в качестве подставки для чайника. Все это было исправимо - даже испорченные, казалось, безвозвратно страницы можно было скопировать с помощью ризографа, к которому у Федора Матвеевича был доступ. Такой копией подменяли оригинал, если владелец давал согласие, что бывало далеко не всегда.
        - Ибо новодел, - пояснял Федор Матвеевич, - это, Сашенька, всегда новодел, даже самый искусный!
        Помимо книг, в мастерскую поступали рукописи, которым никогда не суждено было превратиться в полноценные издания. Либо по причине бездарности авторов, либо потому, что их тематика не отвечала духу времени, курсу партии и нуждам трудового народа. Авторы-чудаки не сдавались и желали снабдить переплетом собственные творения, часто даже не отпечатанные, а написанные от руки на тонкой, закручивающейся бумаге.
        Теперь Переплету часто на ум приходил покойный Невский и, как всегда, некстати. Приходил в связи с Женькиной матерью - библиотечной крысой, с которой Саша совсем недавно столкнулся случайно. Или не случайно. И сразу в памяти воскресал тот выпускной вечер, о котором его однокашники предпочитали не вспоминать. Невский, Невский!
        Переплет видел тогда, на выпускном, как мать Женьки бросилась прочь и рухнула в обморок прямо на улице. Никто не удивлялся - думали, что это из-за Невского, который примерно в то же самое время покончил с собой. Только Акентьев прекрасно помнил, что об исчезновении Женьки стало известно позднее. И было что-то очень странное не только в поведении Флоры Алексеевны, но и в сдержанно смущенной реакции Акентьева-старшего. Тайны, загадки! Акентьев сам любил напускать таинственность, особенно там, где это сулило выгоду, но не любил, когда загадки задавали ему. Да и времени на эти загадки не было!
        Приходил Григорьев, недоумевал по поводу отсутствия энтузиазма в деле с зарубежной эстрадой. Мял в толстых пальцах первую книгу, вышедшую из рук лично Переплета и занявшую почетное место в его доме. Это был отпечатанный на машинке сборник стихов; автор лично презентовал его Акентьеву в признательность за помощь. Стихи были прескверные, но дело не в них. Книга означала для Переплета новую ступень - он овладел профессией, и пусть она не отвечала его прежним высоким запросам, все равно это был несомненный прогресс по сравнению с тем, чем он занимался в
«Аленушке».
        - Ты с дуба рухнул?! - спрашивал Дрюня, понимавший, что идея с эстрадными текстами оказалась под угрозой. - На кой тебе все это? А как же наши планы?
        - Спокойно, одно другому не мешает, - отбояривался поначалу Переплет, хотя уже точно знал, что заниматься песнями не будет.
        Он честно пытался выудить хоть что-нибудь из груды макулатуры, которую Дрюня предоставил в его распоряжение. Но, как видно, не хватало таланта, в чем он чистосердечно признался комсомольцу.
        - У тебя семь пятниц на неделе! - говорил Григорьев. - Так дела не делают!
        - Сейчас пойду и харакири совершу от стыда, - усмехнулся Акентьев. - Ножом для переплетных работ!
        - Напиши хоть что-нибудь и режь тогда себя сколько угодно, - уныло ответил на это Дрюня. - Хорошая реклама - потому что народ, он жалостливый! Тут недавно какая-то сволочь слух пустила, будто Пугачева погибла в авиакатастрофе. Ты не представляешь - люди аж в горком звонили с соболезнованиями!
        - Угу! - пообещал Акентьев и добавил с кавказским акцентом: - Только руки помою, а потом и зарэжусь! Ничего ты не понимаешь, серый человек!
        Григорьев усмехнулся:
        - Между прочим, я к тебе с приглашением явился, а ты мне тут критику, блин, разводишь!
        - Приглашение? - сощурился Переплет.
        Представил себе сразу, куда может его пригласить Дрюня. В лучшем случае, в компанию пьяных лабухов. В худшем - лучше и не представлять.
        - Не боись, не на малину какую-нибудь! - заверил его Григорьев. - Компания тебе понравится. Нужные люди, а не какие-нибудь охламоны.
        - Да что за люди такие? - Акентьев был, в самом деле, заинтригован. - Всех нужных людей я знаю!
        - Это ты своим телкам заливай, - отмахнулся Дрюня. - Увидишь что такое настоящая жизнь. Кстати, помнишь, как мы в прошлый раз надрались?
        - Ну, - насторожился Акентьев.
        Перед внутренним взором промелькнуло видение, которое посетило его после попойки. Желтоглазая тварь привела его к странному типу в рясе. И тот сказал что-то про перстень… Найди перстень!
        Дрюня, как оказалось, тоже тогда увидел сон, только безо всякого следа инфернального присутствия. Обыкновенная похабщина. Снилась ему Танечка, секретарша из обкома партии, в пикантной ситуации с одним из партийных боссов, старым большевиком, который любил рассказывать с воодушевлением о своих подвигах на Малой земле под началом Леонида Ильича.
        - Вот она - сила печатного слова! - сказал на это Переплет. - Человек прочитал книгу, и она захватила его настолько, что он поверил, будто и сам принимал участие в этих событиях.
        - Как и автора! Все, что было не со мной, помню! - пропел Дрюня басом.
        Акентьев поморщился.
        - Это я тебя подготавливаю! - предупредил комсомолец. - Там будет еще хуже - так что отключи свой тонкий музыкальный слух!
        - Звучит обнадеживающе, - заметил Переплет. - А зрение с речью отключить не стоит?
        - Вы, товарищ Акентьев, на серьезный лад настройтесь, будьте добреньки, а не то все испортить можете.
        - Что именно?
        - Скоро узнаешь! - пообещал Дрюня и продолжил рассказ про свое эротическое, как он выразился, сновидение: - И вот я, стало быть, говорю во сне: неприятная, мол, ситуация, товарищ Татаринов, и как мы с вами из нее выйдем? Понимаешь, даже во сне соображалка работает - теперь из этого ублюдка веревки можно было бы вить!

«Сам ты ублюдок, - подумал про себя Акентьев. - И сны у тебя ублюдочные». Но вслух ничего говорить не стал. А Дрюня уже тащил его прочь из дома к длинной черной машине во дворе. Как агнца на заклание.
        - Это что за катафалк? - спросил с подозрением Акентьев.
        - Фи! - возмутился Дрюня. - Ты что, ослеп?! Это же ЗИМ! Водилы на дороге оборачиваются!
        - Да я вижу, что это такое! - сказал Переплет. - Откуда у тебя оно взялось?
        - Реквизировали в пользу трудового народа, товарищ Акентьев, как и вас сейчас реквизируем!
        - А может, не надо, комиссар? - пробормотал Акентьев, открывая дверцу черной машины и понимая, что ничто ему уже не поможет. Машина, как разъяснил серьезно Григорьев, им позаимствована у какого-то знакомого по комсомольской линии. В салоне обнаружилась коробка гаванских сигар «Ромео и Джульетта».
        - Видишь, - приговаривал Дрюня по дороге, - я к тебе как к человеку отношусь, а ты все рыло воротишь! Только не надо там гонор показывать, а не то все погубишь.
        Под «там» имелась в виду дача одного из старых комсомольских вожаков, соратников Дрюни в деле воспитания подрастающего поколения. Звали его Михаил Никитин, и комсомолу, по словам Дрюни, он полжизни отдал. Акентьев, услышав это, сразу представил себе, как Михаил отдает с заклинаниями полжизни комсомолу в обмен на какие-то неземные блага и мгновенно стареет. «Черт-те что в голову лезет», - подумал он.
        - Я же для тебя, дурака, стараюсь, - повторял Григорьев, крутивший баранку чужого авто с лихостью, которой мог позавидовать любой чемпион. - Еще спасибо скажешь!
        Акентьев усмехался. Даром только птички чирикают, это он давно уже понял. А люди вроде Дрюни даром даже собственного дерьма не отдают. Значит, видел какую-то здесь выгоду для себя!
        - Ты бы притормозил ненадолго, - сказал он, - мне в кустики нужно сходить.
        - Ага! - с подозрением сказал Дрюня. - Я остановлюсь, а ты сбежишь!
        - Совсем свихнулся! Куда я побегу?
        Они только что проехали знак, сообщавший, что от города уже двадцать километров. Наступали сумерки, за березками и осинами картинно садилось солнце.
        - Да я шучу! - сказал Григорьев и притормозил возле поворота. - Пожалуйста, барин, дверцу открыть?

«А в самом деле, - подумал Акентьев, выбираясь на свежий воздух, - здравая мысль пришла Дрюне в голову - я мог бы и сбежать, как Подколесин со свадьбы! Неудобно, конечно, без картуза, но если очень не хочется, то можно». Однако минуту спустя он вернулся в машину, и они покатили дальше под лившуюся из приемника музыку
«Землян».
        С шоссе Григорьев свернул на узкую асфальтированную дорогу, разрезавшую надвое березовую рощу. Вскоре впереди показались очертания двухэтажного коттеджа под плоской крышей. Ворота дачи были распахнуты настежь, за ними на зеленой траве разместились две черные «Волги» и еще несколько малолитражек. За машинами перед крыльцом был накрыт стол, за которым восседало около десятка мужчин в костюмах и почти столько же дам. Почтенное собрание молча наблюдало за прибытием старого автомобиля, гадая - кто из него сейчас выберется.
        - Привет, привет! - здоровался без лишних церемоний Никитин, подходя к новым гостям.
        Дрюня представил Акентьева. Переплет пожал мягкую, как вареная колбаса, руку и, признав, что режиссер Акентьев приходится ему отцом, проследовал к столу.
        Обещанная вечеринка, с точки зрения недалекого Дрюни, и правда, была всем, о чем только можно мечтать. Или почти всем. А вот Переплет сразу понял, что сбылись самые мрачные его ожидания - достаточно было взглянуть на физиономии собравшихся. Хуже всего было отсутствие молодых лиц. Переплет совсем приуныл, созерцая это сборище старых акул.
        Не расстанусь с комсомолом - буду вечно молодым! Правда, на заднем плане мелькала брюнетка с фигурой, будившей фантазию, - секретарша товарища Никитина. Но флиртовать с секретаршей хозяина было бы совсем некрасиво! Потом Переплет разглядел за столом еще одного гостя из своей возрастной категории. Молодой и молчаливый, он, как и Акентьев, был похож на человека, случайно оказавшегося на этом «празднике жизни». Впрочем, очень скоро Переплет поймет, что все на этом свете не случайно. В том числе и этот визит, который приходилось отбывать как воинскую повинность. Захотелось снова сесть в машину и дунуть отсюда. Или даже пешком, огородами, огородами… Но не получится! Нельзя!
        Стол, по советским меркам, был роскошен и даже больше того. Наглядная иллюстрация к «Книге о вкусной и здоровой пище» сталинского издания. Сашу Акентьева подобной роскошью, впрочем, было не удивить. Отец, когда бывал в духе и при деньгах, и не такие пиры закатывал. Только публика на этих пирах была другая, «почище-с», как сказал бы один второстепенный персонаж «Ревизора».
        Наши герои немного опоздали к началу банкета, и некоторые из гостей уже покинули застолье. Кто-то отправился погулять среди розовых кустов, где, правда, еще не было роз; другие пошли туда, куда и королям положено ходить пешком.
        - Тут три сортира, как минимум! - объяснил Дрюня.
        - Ты, я вижу, здесь часто бываешь, - заметил Акентьев.
        - Да, но не для того, чтобы изучать сортиры! - хрюкнул Григорьев.
        - Напрасно! У нас в стране всякий труд почетен, а ассенизаторы, как рассказывают, находят много интересного в дерьме…
        - В дерьме, вообще, много интересного можно найти, - сказал серьезно Дрюня. - Если постараться!
        Акентьев покачал головой и стал рассматривать оставшихся соседей по столу. Тот, что сидел слева, чем-то напоминал ему Маркса, только без бороды. Сразу приходил на память известный анекдот про дворника, которому такой вот комсомольский лидер советовал бороду сбрить, а то больно на Карла Маркса похож, а это конфуз - Маркс и с метлой двор подметает. А дворник на это отвечал: бороду-то, мол, сбрить можно, а умище-то куда денешь. Он подумал, что анекдот не из тех, что рассказывают в подобном обществе, но вскоре понял, что ошибался. Анекдоты здесь рассказывали самые разные; от неприличных до политических. Сам Переплет предпочитал слушать, а не говорить - мало ли что! Впрочем, были и другие причины для беспокойства, куда более весомые.
        Он давно уже чувствовал, что утратил умение управлять людьми. А ведь было время, когда он разыгрывал такие спектакли, что роман было впору писать. И отец-режиссер мог бы поучиться у своего сына - поставить ту давнюю встречу с Марковым, который сторонился его как черт ладана, было сложнее, чем соорудить очередную классическую постановку.
        А теперь, выходит, он сам оказался в руках Григорьева и еще черт знает кого. И поухаживать не за кем.
        - Передайте горчицу, пожалуйста! - Одна из дамочек пьяно улыбалась Акентьеву из-за плеча супруга, явно намекая на что-то.

«Меня царицы соблазняли, но не поддался я», - подумал Переплет. Супруг был тоже пьян - и, судя по лицу, даже если бы его драгоценную половину оприходовали прямо на столе, не стал бы особо возражать. Напротив же Акентьева восседал плотный мужчина с блестящей, словно отполированной, лысиной.
        - Вот посмотрите, - он вытащил из внутреннего кармана пиджака какую-то разноцветную коробочку и перебросил ее Переплету, - от похмелья! Отличная штука, рекомендую!
        - А почему у нас таких не производят? - Дрюня бесцеремонно отобрал у Акентьева коробочку и пытался прочесть, что на ней написано. - И вам-то на что, товарищ Лапин? У вас же язва!
        - Так ведь на халяву, как известно, пьют даже язвенники и трезвенники! - сообщил Никитин.
        И все они, включая язвенника Лапина, пьяно захихикали.
        - Что-то твой друг мало пьет! - сказал хозяин, укоризненно качая головой. - Тоже язвенник?
        - Силу воли вырабатывает! - ответил за Переплета Дрюня и подтолкнул его ногой - мол, не валяй дурака.
        Акентьев вздохнул. Сам он с беспокойством наблюдал за тем, как Григорьев глушит рюмку за рюмкой.
        - Нам, между прочим, еще возвращаться! - напомнил он. - Я не хочу погибнуть во цвете лет в автокатастрофе.
        - О чем ты?! - Дрюня покачал головой и обвел глазами хлебосольный стол, выбирая закуску. - Никуда мы сегодня отсюда не поедем!
        - Тогда я вызову такси! - пробормотал Переплет.
        - Вызывай, - разрешил милостиво Дрюня. - Только вряд ли что-нибудь выйдет. Во-первых, таксисты сюда ездить не любят - далеко, да и машину облеванную отмывать не хочется. Никакие чаевые их не прельщают. Бывали случаи намеренных аварий, лишь бы сюда не ехать… Во-вторых, как ты его вызовешь, хотел бы я знать?
        И, подмигнув, он с каким-то вызовом в хмельном взоре осушил еще одну рюмку.
        - Только не говори мне, что в этом раю нет телефона! - Акентьев машинально посмотрел на столб электропередач за оградой.
        На столбе прямо под сиреневой лампочкой висел человек. Это был один из гостей, который обнаружил на даче снаряжение электрика и теперь пытался доказать присутствующим, что умеет с ним обращаться. Подняться ему удалось, но со спуском не заладилось. Некоторое время он мужественно не желал признавать поражения и висел, как мешок, между небом и землей, а мошкара, кружившая под фонарем, липла к его лицу.
        - Товарищ Маковский застрял! - провозгласил, наконец, хозяин, наблюдавший за ним из-за стола. - Так и будешь висеть, Петрович?
        - Иди ты на …! - сказал Петрович и зазвенел своими кошками.
        - Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал! - Никитин покачал головой.
        - Дурдом, - пробормотал Переплет.
        Глядя на этот нелепый разгул, он вспоминал вечеринки в доме у отца, который каким-то образом умудрялся даже при меньших средствах устраивать их так, чтобы никому не было тошно. Не то чтобы Переплет преклонялся перед папашей, но в такие моменты особенно чувствовалась разница между «теми» и «этими». Разница, которую Акентьев-младший, хоть и воспитанный в самом демократическом государстве на свете, ощущал очень хорошо. «Становлюсь снобом», - думал он. А Дрюня, черт побери, кажется, хочет и его вовлечь в эту компанию. Правда, отец и сам, при всем презрении к партийным деятелям, не гнушался обществом оных, когда это ему было нужно. Но одно дело общаться в силу надобности, а совсем другое самому превратиться в одного из них!
        Если и существовала в Советской империи времен застоя каста отверженных, на которую смотрели с легкой усмешкой как интеллигенция, так и рабочий класс, то входили в нее именно эти товарищи. Те, кому принадлежала власть, те, кто вещал неусыпно о благе народа в будни и праздники. Потом будут реформы, и каста эта трансформируется, приспосабливаясь к новым условиям с ловкостью, достойной восхищения. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
        Дрюня же чувствовал себя в этой мутной компания как рыба в воде. «Скорее лягушка, - подумал Переплет, - или пиявка». Вскоре Григорьев попросил хозяина показать какую-то знаменитую винтовку, из которой тот якобы уложил когда-то медведя.
        Никитин расплылся в тщеславной улыбке и повернулся к брюнетке, указывая пальцем в сторону дома.
        - Соня, детка, принеси нам ружьишко! Похвастаться хочу!
        Нести «ружьишко», однако, Соня категорически отказалась, мотивируя тем, что, оно может выстрелить. Никитин клялся, что винтовка не заряжена.
        - Он даже не знает, как ее заряжать… - крякнул Лапин. - У него и разрешения, наверное, нет!
        Однако девушка осталась непреклонной. Никитин, недовольно кряхтя, поднялся и сам пошел в дом; Дрюня с Акентьевым двинулись следом. Винтовка висела в гостиной на втором этаже, рядом со шкурой якобы убиенного хозяином косолапого. Переплет хорошо помнил, что если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно обязательно должно выстрелить. Но это ружье являлось исключением - в нем отсутствовали патроны, а хозяин даже не мог сказать толком, какого именно калибра они полагались. Долго безуспешно дергал затвор, потом сунул оружие Дрюне, который едва не уронил его себе на ногу.
        - Тяжелая, сволочь! - пояснил он.
        Наконец, к большому облегчению Акентьева, винтовка вернулась на стену.
        - Он, наверное, в зоопарке охотился! - прошептал Переплет товарищу.
        Дрюня нахмурился и, пока Переплет не ляпнул еще что-нибудь, попросил хозяина уделить несколько драгоценных минут для приватного разговора. Тот кивнул, и они удалились вдвоем куда-то вглубь дома, оставив Акентьева в одиночестве. В комнате, помимо винтовки и шкуры, были книжные полки и несколько кресел-качалок, в одном из которых Переплет и устроился с журналом «Наука и жизнь» годичной давности. В доме было тихо. Акентьев покачивался в кресле, пытаясь понять что-либо в статье о вавилонской астрономии. Потом, однако, он заскучал и вышел из гостиной в коридор, где исчезли Дрюня с Никитиным.
        Дом комсомольского работника был, само собой, роскошнее стандартной советской дачи на шести сотках, но на Переплета особого впечатления не произвел - коттедж отца в Комарово был ничуть не хуже. Он прошел по коридору, украшенному банальными пейзажами - березки да речки. За одной из дверей раздавалось утробное сопение. Переплет остановился и, движимый каким-то бесом, подошел послушать - одна из парочек уединилась здесь на время, чтобы предаться плотским удовольствиям.
        - Нельзя, товарищи, отрываться от коллектива! - пробормотал Переплет и пошел прочь, стараясь ступать как можно тише по скрипящим половицам. В конце коридора вышел на вторую лестницу. Окно здесь, видимо, забыли закрыть, а за окном гудели комары и гости. Переплет отодвинул тюль и увидел лысину Лапина, освещенную уличным сиреневым фонарем; над лысиной вился дымок. Переплет сунул руку в карман, нашаривая сигареты. Потом вспомнил, что сигареты остались в машине. Он уже собирался спуститься, но в этот момент услышал там, внизу, свое имя.
        - Да о чем вы вообще толкуете? - Акентьев узнал голос хозяина. - Сознательный рабочий, вышедший из интеллигенции - это, конечно, хорошо, только при чем здесь ваш переплетчик? Будь он слесарь, куда ни шло! А переплетное дело - это не производство, это сфера обслуживания. Ну, если бы он часы чинил, и то было бы понятно, а вообще дело-то не в этом!
        - Будь он в самом деле слесарь, - резонно отвечал Дрюня, - на кой он нам бы сдался?
        - Нет, нет! Нечего фантазировать! Ты на руки его посмотри, выражаясь словами классиков. Совершенно не тот типаж. Но это не значит, что мы отказываемся! Где он, кстати?
        Акентьев покачал головой. Вот в чем штука, оказывается! Дрюня решил свести его со своей комсомольской стаей, чтобы протолкнуть наверх. Откровенно говоря, Переплет был только рад, что план этот потерпел фиаско, и его кандидатура «не катит». Чувствовал, что, стоит попасть к этим деятелям в лапы, и пути назад не будет. И лет через…дцать станет он таким же, как они. Будет глушить горькую, запивать импортными таблетками от похмелья, попутно рассуждая о благе государства. Благодарим покорно!
        А Дрюня, похоже, всерьез рассчитывал на успех. Так ему и надо, придурку. Думать нужно, хотя чем бедняге думать? В голове его опилки, не беда! Внизу раздались торопливые шаги.
        - А, вот ты где! - Григорьев появился в лестничном пролете и поманил Акентьева.
        Переплет вздохнул и стал спускаться. Внизу Дрюня подвел его к группе мужчин, сидевших в плетеных креслах на обвитой хмелем террасе. Именно их разговор Александр подслушал минуту назад. Сейчас, однако, беседа шла о другом.
        - Главное, держать руку на пульсе… - говорил Никитин. - Вот где они у нас уже все! - Он сжал кулак и потряс им перед носом у своих собеседников, которые согласно закивали. - Так что не разводите нелепые слухи, товарищи!
        - Я лишь повторяю то, что мне говорили! - буркнул Лапин.
        - А вы меньше слушайте и больше делайте!
        Заметив Акентьева, хозяин перестал махать кулаками и расплылся в дежурной улыбке. Переплет вынужден был выслушать еще раз все, что он уже знал и так. Человек он, конечно, хороший, но в качестве выдвиженца не пойдет - не то происхождение.
        - Но мы будем иметь вас в виду! - пообещал Никитин. - В любом случае, приезжайте к нам почаще. Здесь такой воздух, такая атмосфера… Знаете, Александр, эта работа меня доконает. В моем возрасте нужно жить на природе, а не в этом чертовом мегаполисе, будь он хоть трижды культурной столицей!
        Акентьев согласно кивнул.
        - А вот наш стратег! - сказал Никитин, глядя на подходящего молодого человека - того самого, что привлек внимание Переплета сразу по прибытии. - Может, у него спросим, что век грядущий нам готовит?
        - Не уполномочен разглашать! - сказал тот, разводя виновато руками. - Сие есть государственная тайна!
        Молодой человек был рыжим. «Рыжий, красный - человек опасный!» - вспомнил Переплет. Он сразу почувствовал в «стратеге» гэбиста. Нюх у него был на такие вещи. И этот нюх не подводил даже в таком гадючнике. Опытный орнитолог так же различает в какофонии лесных голосов нужную ему трель. А от таких вот птиц, Акентьев это хорошо знал, следовало держаться подальше, если, конечно, получится.
        - Геннадий! - представился стратег-гэбист. - Раков.
        Акентьев пожал протянутую руку и огляделся в поисках отступления. Похоже, отступать было некуда.
        - Нет-нет! Давайте поговорим, - предложил «стратег», подмигнул заговорщицки и, не дожидаясь ответа, побрел куда-то за дом, отвесив поклон хозяину и гостям.
        Акентьев поплелся за ним, как на заклание. Мимо розовых кустов, к террасе. Раков остановился и пригладил свои рыжие волосы.
        - Не будем мешать товарищам! - предложил он. - Пусть они развлекаются, крамольничают, а мы с вами о деле пока потолкуем… Кстати, о крамоле! Вот ведь парадокс! Никто с таким удовольствием не критикует власть, как те, кто эту власть и представляет! Вам не кажется это забавным?
        Акентьев сдержанно улыбнулся.
        - А вы, значит, по военной линии? - спросил он.
        - Не совсем, - сказал молодой человек, - я по линии Совмина, аналитик. Стратегическое планирование и тому подобные вещи, которые обывателю кажутся скучными и бесполезными…
        - Вы не обидитесь, - спросил Акентьев, - если я скажу, что и сам, пожалуй, отношусь к обывателям?
        - Не обижусь, но и не поверю, - сказал Раков. - Я много наслышан о вашем батюшке. Мы, знаете, не только водку пьянствуем, но и в театре иногда бываем…
        - Сын вина - уксус! - сказал Акентьев. - Боюсь, и сотой доли таланта мне не удалось унаследовать.
        - Так ведь талант вещь такая странная! Неизвестно, в чем может вдруг проявиться, - сказал совминовец. - Даже в переплетном деле! Вам оно нравится?
        Акентьев кивнул.
        - Другая реальность, другой мир, - продолжил Раков.
        - Что?!
        - Книги, я хочу сказать, - пояснил собеседник, - кажутся мне другой реальностью, в которую порой хочется навсегда переселиться.
        - Например, в такие вечера, - сказал Переплет и кивнул в сторону террасы.
        Совминовец усмехнулся.
        - В «Аленушке», полагаю, было веселее!
        Акентьев перестал улыбаться.
        - Я и не догадывался, что моя скромная персона так давно попала в поле зрения отдела стратегического планирования. Так и представляю себе, знаете ли, армию аналитиков, пытающихся предугадать мой следующий шаг, и чем он обернется в масштабах страны.
        - А вы напрасно иронизируете, - заметил «стратег». - Знаете, историю ведь творят не массы, это я вам по большому секрету скажу - историю творят люди. Личности. Такие, как вы или я. Или даже этот мудак Григорьев. Главное, оказаться в нужное время в нужном месте!
        - Только не пытайтесь заверить меня, что переплетная мастерская - это место, где, как вы выразились, творится история. Мне бы этого очень не хотелось, - добавил Акентьев откровенно.
        - Боже мой, - сокрушенно покачал головой Раков, - вы меня разочаровываете! Где ваш азарт, энтузиазм, извините за выражение - вы ведь так молоды. А что касается мастерской, вы неправы - помните, кем были герои революции? Мастеровыми, рабочими, студентами, такими, как вы или я! Разве вам никогда не хотелось оказаться на их месте?
        Это что - проверка на вшивость? Переплет посмотрел в глаза собеседнику и сказал прямо:
        - Боже упаси!
        - Ну вот и прекрасно! - сказал Раков. - Значит, договоримся.
        Акентьев задумался над этим, неожиданным, на первый взгляд, выводом, а товарищ аналитик тем временем продолжал:
        - Думаю, хватит воду толочь в ступе. У нас есть предложение, от которого вы не сможете отказаться. Знаете, откуда это? А, впрочем, откуда вам знать… Суть в следующем. Через вашу мастерскую проходит большое количество литературы, которую не купишь в Доме книги. Наша страна, безусловно, самая читающая, но, как вы понимаете, главное - это не количество, а какчество!
        Так и сказал - «какчество!» Акентьев, однако, не улыбнулся, почувствовав, что попал. Попал хорошо и надолго.
        - А читают, простите за выражение, всякую дрянь! Не будем останавливаться на конкретных авторах, тем более что о вкусах не спорят.
        - Боюсь, - сказал быстро Переплет, как в омут головой бросившись, - мой собственный вкус недостаточно высок, чтобы отличить зерна от плевел.
        - Подождите, подождите! - попросил новый знакомый. - Кажется, сейчас у нас с вами возникло определенное недопонимание. Нас интересует исключительно литература, а не ее владельцы. Кроме того, мы вас не принуждаем, а предлагаем взаимовыгодное сотрудничество.
        В последующие десять минут он разъяснил, что, собственно, имел в виду. В случае согласия, Саше Акентьеву за его помощь гарантировался полный иммунитет в том, что касалось работы с книгами непопулярных в советском государстве жанров. Переплет сразу вспомнил совет, полученный от Федора Матвеевича совсем недавно.
        - Хочу предупредить, - сказал тогда мастер, - в частном, так сказать, порядке, что к людям нашей профессии обращаются те, кто подхалтуривает распечаткой сочинений авторов, которые хотя и не находятся под запретом, но властью не очень одобряются - Булгаков, Высоцкий, Галич… Вам это лишняя трешка - пятерка в карман, Саша. Но только, не приведи господь - нарвутся потом эти распространители на какого-нибудь ответственного гражданина, и начнут органы распутывать, а вернее впутывать… Впутывать нас с вами, а нам это нужно?
        - Нам это не нужно! - сказал тогда Акентьев.
        Что ему нужно, он еще и сам не понимал толком, но было ощущение, что очень скоро он это узнает. А буквально в тот же день в мастерскую обратился человечек, просивший «починить», как он выразился, книгу какого-то меньшевика.
        - Чинят часы, мясорубки, холодильники! - сказал строго Федор Матвеевич. - А книги, уважаемый, переплетают, клеят, но никак не чинят.
        Но в помощи отказал - не из-за неточной терминологии, а потому что не желал рисковать, связываясь с подобной литературой.
        - У меня, Сашенька, - объяснял он, - супруга-сердечница! Случись что со мной - она просто не переживет!
        И вот теперь Акентьев мгновенно представил себе возможную выгоду - пресловутые трешки - пятерки за переплет самиздатовских Галичей, Булгаковых, Высоцких, не говоря уже о Солженицыне, можно получать практически легально. А были еще
«эротические» сочинения вроде «Камасутры» или «Лолиты» Набокова. Перепечатки с нью-йоркских изданий, четыре-пять копий, последние - с расплывающимися на дешевой бумаге буквами.
        Взамен на покровительство товарищи из Совмина всего-навсего хотели знать о появляющихся в мастерской книгах на следующие актуальные для строителей коммунизма темы - эзотерика, мистика, тайные доктрины, оккультизм…
        - Вы это серьезно? - нахмурился Акентьев.
        На мгновение ему показалось, что его просто разыгрывают. Может быть, Дрюня сговорился с этим комитетчиком (Переплет не сомневался, что парень из гэбэ, но и гэбист может приколоться, разве нет?!) - сговорился подшутить над ним. Сейчас выскочит из-за розовых кустов - ловко мы тебя, брат?!
        - Я это серьезно, - сказал спокойно Раков. - Причем могу заверить - мы не намерены конфисковывать сами издания и привлекать их владельцев к ответственности. В конце концов, мы живем в свободной стране; если кому-то угодно тратить свое время на все эти фантазмы, то это его личное дело!
        Вопрос, почему Совмин самого материалистического государства вздумал тратить на те же фантазмы свое время, был слишком очевиден.
        - Понятия не имею, - пожал плечами Раков. - Я, как и вы, Александр, пока лишь подмастерье. Я не волшебник, я только учусь… Может быть, кому-то там, наверху, и вправду хочется стать волшебниками. Ну, в любом случае, не наше это дело!
        Переплет согласно кивнул. Представил себе на мгновение Совет министров, всех этих слуг народа, в маскарадном обличье колдунов - остроконечных шапках, с окладистыми бородами, с помощью древних заклинаний старающихся приблизить светлое будущее. Чтобы уже нынешнее поколение жило при коммунизме! Цель оправдывает средства, и, если цель фантастична, таковыми должны быть и средства. Логично!
        Раков полез в карман пиджака и вынул оттуда бумажку. «Договор о дружбе и сотрудничестве, - подумал Переплет. - Сейчас надрежем мизинец и подпишем».
        - Это адреса и телефоны, которые могут вам пригодиться в дальнейшем, - пояснил
«стратег».
        - После прочтения сжечь, - пробормотал Переплет.
        - Да нет, зачем же! Но храните в надежном месте.
        - Прохладном, сухом и подальше от детей!
        - Вот именно! А вы уже о детях думаете?
        - Пока еще нет. Но это, как известно, дело наживное. Чтобы детей иметь, кому ума недоставало!
        - Вы не только переплетаете, как я вижу.
        - «Горе от ума» входит в школьную программу! - напомнил Переплет.
        - Да, конечно!
        Раков встал; вид у него был необычайно довольный. Как у лисицы после удачного набега на курятник. Рыжий наглый лис. Чувствует себя хозяином положения. Отчего-то Геннадий Раков казался теперь Акентьеву отвратительным типом. Впрочем, пообщаешься подольше и привыкнешь, как привык к Дрюне. Человек не блоха, ко всему привыкнуть может! Оставшись в одиночестве, Переплет еще с минуту размышлял над тем, что только что услышал. Не подставил он ли он сам себя, так легко согласившись на это сотрудничество? Впрочем, что он теряет?!
        Александр затянулся сигаретой и выпустил облачко дыма, отгоняя комаров.
        В этот момент на террасе нестройный хор комсомольцев очень к месту затянул дурными голосами старый советский шлягер:
        - Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!
        - Дышит он, кстати, легкими, как вы знаете, - сказал неизвестно откуда взявшийся человечек, дряблыми щеками своими напоминавший индюка. - А вы эти самые легкие забиваете неизвестно чем. Вы видели легкие курильщика, мой дорогой?
        Переплет кивнул и переместился вместе с сигаретой к столу, подальше от этого человека с его неаппетитными разговорами. Легкие курильщика он прекрасно помнил еще по школьным экскурсиям в медицинский музей. Однако индюк последовал за ним.
        - Да-с! Дело в том, что мы себя не бережем! Гонимся за удовольствиями, ищем тайн, испытываем судьбу… А она не любит этого, судьба! Как вас-то сюда занесло? - спросил он, оглядываясь тревожно, словно кто-то мог подслушать их разговор.
        - Меня? - переспросил Акентьев.
        - Не меня же! - сказал индюк. - Я здесь за порядком слежу, такая у меня, знаете ли, должность - вот я и вижу, что человек вы нездешний и вам тут, у нас, совершенно не место!
        Акентьев молчал, не зная, как реагировать на это неожиданное заявление. Он еще раз внимательно оглядел собеседника, но не мог вспомнить его имени, да и вообще, не помнил, чтобы видел его здесь раньше. Пиджак гражданина украшал странный орден, причем Переплету показалось, что мгновение назад его не было.
        - Здесь ведь, - человек вздохнул, - настоящее болото, Александр Владимирович! Стоит разок оступиться, и сразу уйдете на дно. С головой. И кто вас тогда вытаскивать будет? Вы ведь не барон Мюнхгаузен, себя за волосы вытащить не сможете, верно?
        - Надеюсь, - Переплет попытался обратить все в шутку, - что я никогда не окажусь в положении барона…
        - А вы не надейтесь! Надежды, они, конечно, юношей питают и отраду старцам придают! Но вы, Александр, из юношеского возраста вышли рано, а до старости вам еще ох как далеко, поэтому и опираться в своем бытии должны исключительно на факты. Держитесь подальше от того, чего не понимаете! А то, знаете, как это бывает - вот был человек, а вот его уже и нет. И где он теперь, кто он теперь - можно только гадать! А бывает ведь еще хуже… - Он поднял вверх палец с белым острым ногтем.
        - Вы меня напугать хотите?! - осведомился Переплет, у которого от вкрадчиво-булькающих интонаций собеседника, и правда, побежали по спине мурашки.
        - Хочу! - признался тот. - Это моя, выражаясь современным вам языком, специальность - внушать страх. Я, видите ли, в некотором роде питаюсь страхом и могу вас заверить, что безотчетное беспокойство, которое вы сейчас испытываете, очень приятно на вкус!
        Глаза у человека-индюка были совсем черными, без белков. Он распахнул свой пиджачок, украшенный подозрительным орденом. Под пиджачком было голое, как будто резиновое, брюхо - черное, с красивыми золотистыми разводами. Под ребрами непристойно сжимались круглые дыхальца.
        Переплет вздрогнул, рука потянулась - перекреститься. Но не успел и проснулся.
        Он заснул на скамейке в глубине террасы, где его никто не замечал и не беспокоил. Ракова не было поблизости, в какой-то момент Переплету показалось, что и разговор с ним был тоже не более чем сном. Но бумажка в его кармане - с телефонами-адресами была настоящей, всамделишной.
        В саду по-прежнему наблюдалась какая-то суматоха, и комсомольцы-добровольцы действительно распевали песню про страну, где много полей и рек. В этом сон и явь совпадали на сто десять, как выражался иногда Григорьев, процентов. Однако никаких амфибий в человеческом облике среди них не замечалось. «Мерзкий какой сон, - подумал Переплет. - К чему бы это, интересно?!»
        Со столба у забора доносился мерный храп, органично вписывавшийся в общую атмосферу, - товарищ Маковский, не дождавшись помощи, храпел, повиснув на столбе.
        - Разбудите его! - верещала какая-то дама, по всей видимости, супруга верхолаза.
        - Зачем, Анна Григорьевна? - вопрошал Никитин. - Он же скандалист! Видите, как сейчас стало хорошо и спокойно. Впрочем, можете взять там, в сарае, вилы…
        Он не успел договорить, дамочка назвала его наглой скотиной.
        - Вы хотите, чтобы я второго секретаря обкома тыкала в задницу вилами?! Да вы, вы… Антисоветчик, вот вы кто! Таких, как вы, нужно гнать из партии! Вилами вашими же нужно гнать!
        Хозяин на это громко расхохотался.
        - Голубушка, да что вы так переживаете? Сейчас спустим вашего благоверного. Соня, детка, позвони в город, пусть пришлют машину техпомощи.
        - Вы же сами приказали телефон отключить! - сказала брюнетка, тут же материализовавшаяся за его спиной. Ее руки разминали мышцы на шее хозяина. Акентьев почувствовал зависть и неуместное возбуждение.
        - Как это? - спросил Никитин. - Глупость какая! Ничего подобного я не приказывал! А если война?! Немедленно подключите и скажите Синягину, что Маковский опять висит на столбе!
        - Прямо так и сказать?
        - Ну, придумайте что-нибудь!
        - Слушай, Дрюня, - спросил Акентьев, когда они наутро возвращались в город, - опасаясь продолжения банкета, Переплет вытащил Григорьева прямо из постели. - А ты в курсе был, что здесь пасется этот «стратег» - Раков?
        - Понятия не имел! - сказал Дрюня. - Я его вообще еле знаю!
        Мог, конечно, притворяться, но Переплет почувствовал, что он говорит правду.
        А это в свою очередь означало, что его собственные слова насчет толпы аналитиков, пытающихся предугадать дальнейшие действия Александра Акентьева, были в чем-то справедливы. Ну, скажем, не толпу, но кого-то на Литейном Акентьев определенно интересовал. Было ли дело действительно в книгах или это только начало?
        - О чем вы с ним говорили? - Дрюня посмотрел на приятеля с подозрением.
        - Да так… Ты еще маленький! - отделался Переплет. - Только не пытайся меня дальше раскручивать - не мое это, Дрюня. По крайней мере на данный момент есть дела и поважнее!
        Глава 2
        На работу Переплет отправился с двояким чувством. Радовали открывшиеся возможности, но было при этом ощущение, что он в некотором роде предает и Федора Матвеевича, и его клиентов. Один из последних прибыл к полудню с книгой, которая вызвала неподдельный интерес даже у мастера.
        - Вот, посмотрите, - заказчик тяжело дышал; можно было подумать, что он очень взволнован, но достаточно было взглянуть на его лицо, чтобы понять - человек просто болен, и даже этот поход в мастерскую был для него непростым делом.
        - Купил у одного пьянчужки! - доверительно сообщил он. - Бог знает, где и сколько времени она провалялась. Вот обратите внимание, с этой стороны просто чудовищные повреждения!
        - Ммм! - Федор Матвеевич обнюхивал книгу. - Это мышки погрызли, определенно… Александр! - позвал он. - Сашенька, подойди, пожалуйста!
        Акентьев подошел, и мастер представил его задыхающемуся посетителю. Тот подслеповато сощурил глаза, разглядывая Переплета.
        - Вот, - представил Федор Матвеевич, - мой ученик, Александр Акентьев! Очень способный молодой человек. Даже в чем-то способнее меня!
        Акентьев взял в руки тяжелый, пахнувший плесенью том.
        - Что скажешь, Саша?
        Глаза двух стариков устремились на него, словно он был врачом, а книга - тяжелобольным пациентом, чья судьба зависела от его решения. Это был экзамен, и Акентьев-Переплет его с честью выдержал.
        - Жаль, но обложку придется заменить, - сказал он. - Сделаем черную кожу с золотым тиснением - как было!
        - Я не сомневаюсь в вашем ученике, Федор Матвеевич, - прежде чем сказать это, хозяин книги минуты три набирал воздух в свои больные легкие и откашливался. - Но я придаю этой книге очень большое значение - вы сами понимаете, другой такой находки в моей жизни может уже и не быть…
        - Понимаю, - сказал мастер. - Я лично прослежу за исполнением!
        Хозяин кивнул, успокоенный.
        - Что скажешь? - спросил Федор Матвеевич, когда старец удалился.
        - Странный человек, - пожал плечами Переплет, - осколок минувшей эпохи!
        - Я, вообще-то, спрашивал о книге! - усмехнулся мастер. - А Павел Егорович и впрямь человек из прошлого. В наше время таких знатоков очень мало!
        - Что у него за болезнь? - спросил Переплет, раскрывая книгу.
        - Болезнь эта, Сашенька, называется десять лет лагерей, но мы сейчас об этом не будем говорить! Давай-ка лучше изучим то, что ему посчастливилось откопать!
        И два человека - мастер и подмастерье - склонились над старинным фолиантом, которому изрядно досталось за сто лет существования на этой бренной земле, как витиевато выразился Федор Матвеевич, а старый мастер переходил на такой стиль, лишь когда в его руках оказывалось что-то действительно ценное.
        Впрочем, Переплет и сам видел, что книга великолепна. И стоимость ее была куда выше пятерки, отданной коллекционером алкашу. Это была «Разоблаченная Изида» Блаватской в роскошном дореволюционном издании.
        Она и стала первой книгой, о которой он сообщил «стратегу». «Разоблаченная» не была, как сначала по невежеству предположил Акентьев, эротическим чтивом. С ее страниц на читателя обрушивалась такая бездна оккультной информации, что, как выразился бы вульгарный Дрюня, без пол-литра и не разберешься. Несмотря на долгие попытки пробиться через эзотерические термины, которые выглядели еще более загадочно благодаря старому тексту с ятями и фитами, Акентьев ничего в ней толком так и не понял. Как оказалось, считавший себя довольно эрудированным Переплет пребывал в полном неведении относительно целого философского направления. Федор Матвеевич по ходу дела просветил его насчет теософии и ее знаменитой основательницы.
        А вот Ракова «Изида» не заинтересовала. Надо думать, в распоряжении Совмина эта книга была, да и на Западе она выдержала не одно издание. Однако Переплет заработал свою галочку.
        Только выгод от работы со «стратегом» Акентьев пока не видел. Как назло клиенты не торопились нести в мастерскую антисоветчину и порнографию. Вероятно, знали диссиденты и растлители, что у Федора Матвеевича ждать им нечего, и текли стройными рядами в обход мастерской со своим нелегальным чтивом. Правда, пришел как-то нервный молодой человек, почему-то в пальто, хотя на дворе стоял конец мая. Воротник пальто был поднят в стиле «за нами следят», а сам молодой человек волновался, дергал глазом, будто подмигивал, и к тому же краснел. Зоя, которая плохо видела даже в своих ужасных очках, решила, что он имеет на нее какие-то виды, и, перепугавшись, позвала на защиту Акентьева.
        Молодой человек опустил воротник и протянул ему стопку печатных листов. Это был Галич.

«Алкаши наблюдают строго, чтоб ни капли не пролилось. „Не встречали, - смеются, - бога?“ „Ей же богу, не довелось!“»
        Но прибыль не прибыль, а назад пути не было. Это Акентьев хорошо понимал. Обо всех деталях они договорились со «стратегом» заранее. Каждая книга оставалась в мастерской не меньше чем на двое-трое суток - Федор Матвеевич был на хорошем счету у библиофилов, и заказов всегда хватало, более того - выстраивалась очередь.
        В конце дня Переплет забирал книги, которые, по его мнению, могли заинтересовать аналитиков из Совмина, и, сложив аккуратно в портфель, отправлялся в здание на канале Грибоедова, недалеко от площади Мира. Здесь, как поначалу предполагал Акентьев, должен был находиться филиал отдела планирования, что бы это ни значило на самом деле. Но на бронзовой табличке у двери было написано, что здание принадлежит какому-то неведомому фонду при Министерстве культуры.
        Акентьев, давно решивший ничему не удивляться, расписывался у унылого вахтера в журнале посещений и поднимался на третий этаж. Нужный ему кабинет был отделен от коридора небольшой приемной, в которой, впрочем, Акентьев никогда никого не встречал. А в самом кабинете за большим «ждановским» столом сидел, поджидая его, тихий человечек с печальным взором старой собаки.
        Человечек шепотом здоровался с Александром и принимал добычу в тонкие, почти прозрачные пальцы. Прежде чем открыть книгу, он ощупывал ее, словно слепой. Чаще всего возвращал, пробежав глазами заглавие и просмотрев бегло несколько страниц. Но реакция его при этом была всегда благожелательной, он смотрел на Акентьева с надеждой, как смотрят на человека, на которого очень рассчитывают. Можно было подумать, что от самого Переплета зависит - что в следующий раз окажется у него в руках.
        Но бывало и по-другому. Тогда человек замирал над книгой, он будто прислушивался к ней, потом вспоминал об Акентьеве и с вежливой улыбкой просил подождать в приемной. Приемная выходила на канал, здесь Акентьев курил, благо никто не мог ему помешать, размышляя над тем, что все это может значить для страны и для него в частности.
        Иногда книга оставалась у «них» до следующего дня, и Переплет забирал ее по пути в институт или на работу. Очевидно, с наиболее значимых книг в отделе планирования снимали фотокопии для последующего изучения. Такие книги относились либо к настоящим раритетам, либо были самиздатовскими рукописями, отпечатанными в четырех-пяти экземплярах на печатной машинке - единственном доступном советскому гражданину легальном средстве копирования. Надо думать, владельцы всех этих сочинений пришли бы в ужас, стоило им только заподозрить, что славный малый Александр Акентьев регулярно сдает их творения в госбезопасность. Однако «стратег» не обманул - в здании на канале никто не интересовался людьми, приносившими книги. Создавалось впечатление, что содержание книг было гораздо важнее, чем «подрывная» деятельность тех, кто их распространял.
        А это не могло, в свою очередь, не заинтересовать самого Акентьева. Что, если Совмин и вправду ищет что-то в этих изданиях! Что-то, о чем не догадываются простые советские граждане. И что все это означает? Может, кто-то там, на самом верху, просто сошел с ума; а может, наоборот, взялся за ум?
        Выбравшись из здания, Переплет обычно выкуривал на набережной еще одну сигарету, прежде чем отправиться домой. Иногда, впрочем, он поворачивал в другую сторону и добирался до Дома книги.
        С некоторых пор Александр разлюбил Невский проспект; на его людных тротуарах он чувствовал себя чужаком и спешил по возможности скорее сесть в метро или уйти в какую-нибудь узкую тихую улочку. Поначалу Переплет не задумывался над тем, почему он испытывает острое чувство дискомфорта на проспекте и вообще на любом открытом пространстве в городе. Чуть позже он догадался, что боится слежки. Это встревожило его, ибо очень напоминало паранойю. Однако в жизни его с некоторых пор происходило очень много непонятного. Так что еще один странный штришок в общей картине, по большому счету, ничего не менял.
        В один из вечеров он и сам выступил в роли сыщика. Объектом был выбран один из двух стариков, споривших у прилавка в Доме книги о Гоголе и «Мертвых душах». Этот старик с непонятной настойчивостью настаивал на правоте царской цензуры, не пропустившей, как известно, названия на том основании, что души мертвыми быть не могут, и заменившей это название на банальное «Похождения Чичикова». Слушая его, Акентьев мгновенно вспомнил долгие и обстоятельные рассуждения о душе и различных нюансах ее существования, с которыми он познакомился благодаря старинным трактатам.
        Переплет и сам не мог сказать определенно - зачем он привязался к этому старикану. Можно было подумать, что он отыскал того самого человека толпы, о котором писал Эдгар По; во всяком случае, хаотичное и бессмысленное кружение старика по проспекту давало повод для такого сравнения.
        Из Дома книги они вдвоем переместились в «Военную книгу» на Фонтанке, куда старик, похоже, пришел с единственной целью - затеять еще один спор. Это было написано на его лице, однако подходящего спорщика здесь ему найти не удалось. Отсюда скачок в
«Старую книгу», что у «Вольфа и Беранже» на Мойке. За прилавком магазина высились полки с книгами, куда пускали по два человека. Переплет пристроился к небольшой очереди, следя за своим «объектом». Старик двигался по помещению зигзагами, словно корабль, совершающий противолодочный маневр. Александр уже решил, что и тут старика интересовали не книги, а возможность общения. В конце концов, ничего странного - в этом городе, как и в любом другом, полно одиноких людей. Кто-то идет на лавочку возле дома, судачить о соседях с другими такими же стариканами. Ну а некоторые индивидуумы предпочитают более изысканное общество. Только найти это общество не так-то легко.
        Пока он рассуждал, старик обследовал один за другим шкафы возле окон, где хранились наиболее ценные издания. Переплет успел заметить в одном из них любопытный двухтомник девятнадцатого века, посвященный птицам Вест-Индии. Какая-то книга приковала внимание старика, и по той поспешности и благожелательности, с которой к нему поспешила на помощь сотрудница магазина, можно было заключить, что того здесь знали, и знали как хорошего клиента, несмотря на весьма бедный костюм. Это еще сильнее заинтересовало Переплета.
        - Ваша очередь! - стоявший за ним мужчина с черной бородкой показал на освободившееся место позади прилавка. Акентьев пробормотал что-то насчет того, что времени у него совсем не осталось, и уступил место, а сам подошел ближе к старику, делая вид, что разглядывает тома с птицами.
        Книга, которую по просьбе старика уже достали из шкафа, была трактатом по астрологии, написанным в ту далекую эпоху, когда эта «лженаука» не отделялась от астрономии, а каждый звездочет был еще и звездочеем. Для странного старика книга, очевидно, представляла интерес только как библиографическая редкость. Переплет расслышал, как к старику обращаются по имени-отчеству - Николай Павлович. Запомнил на всякий случай, воспользовавшись проверенным методом - два царя, Николай Первый и Павел Первый.
        Цена издания приближалась к зарплате инженера, но, к удивлению Акентьева, старик расплатился за нее в кассе и с довольным видом выбрался под моросящий дождь. Книгу он спрятал под мышку, чтобы защитить от непогоды. У него не было зонта, а на когда-то модном плаще не хватало нескольких пуговиц, на их месте остались лишь ниточные хвостики. И вообще весь облик Николая Павловича говорил о невысоком достатке и холостой жизни. В том, что старик холостяк, Переплет не сомневался, а что касается денег, то, похоже, старый чудак относился к тем, кто просто не обращает внимания на такие мелочи, как оторванные пуговицы. Зато может позволить купить себе старинный трактат по астрологии.
        Вслед за стариком он прошел к Дворцовой, оттуда в сквер рядом с Адмиралтейством. Дождь перестал. У памятника Пржевальскому Николай Павлович простоял минут десять, затем поплелся назад. Переплет, который решил довести игру до конца, был вынужден приноравливаться к его медленному шагу. Старик игнорировал троллейбусы, которые в час пик были переполнены до отказа, пришлось двигаться за ним по проспекту, все время ощущая на себе чей-то чужой внимательный взгляд. «Да ты совсем свихнулся», - сказал себе Переплет, озираясь в поисках предполагаемого соглядатая. И едва не упустил старика, который смешался с какими-то азиатскими туристами возле Казанского собора. Туристы озабоченно качали головами - из-за пасмурной погоды хороших снимков сделать было нельзя, а все они, само собой, были вооружены фотокамерами.

«Гостиный Двор», Фонтанка, Лиговский. Переплет начал уставать и решил бросить эту затею, тем более что практического смысла она была совершенно лишена. Ему казалось, что проклятый старик собирается тем же темпом ползти аж до площади Александра Невского, но на Восстания тот неожиданно свернул налево, к Греческому проспекту. Греческий Переплету был знаком как свои пять пальцев; Дрюня не раз обеспечивал его халявными билетами в «Октябрьский», причем после концертов приятели бродили по окрестностям, распевая во весь голос и сравнивая резонанс в различных дворах. Комсомолец называл это «повторением пройденного». Тем удивительнее казалось Переплету, что проклятый старик именно здесь умудрился от него оторваться. Акентьев заметался, заглядывая за каждый угол, потом махнул рукой, решив, что уже и так потратил немало времени на этого урода, и намеревался уже потопать к метро, когда Николай Павлович выскочил ему навстречу и потребовал объяснить - кто он такой и почему за ним следит!
        - У меня иммунитет, - сказал он, явно принимая Акентьева за кого-то другого, - и все бумаги оформлены. Вы должны знать!
        Переплет смутился. Неожиданное разоблачение застало его врасплох. Однако ему не составило труда сочинить почти правдоподобную историю о том, как один из питерских книголюбов (он назвал фамилию человека, который неоднократно появлялся в мастерской) рекомендовал ему Николая Павловича как большого знатока. Однако подойти к нему в магазине он не решился, потому и шел за ним, пытаясь набраться смелости и заговорить.
        Недоверие в глазах Николая Павловича почти мгновенно растаяло - он легко повелся на лесть. Переплет почувствовал воодушевление. «Ты меня еще чаем напоишь, старая калоша!» - подумал он.
        - Я давно интересуюсь редкими книгами, посвященным запретным знаниям, - добавил он, однако тут Николай Павлович дал волю сарказму.
        - Давно, это, позвольте узнать, сколько? - спросил он. - С колыбели, должно быть? И что вы называете «запретными знаниями»? Это здесь и сейчас они находятся под запретом, хотя и негласным. А во времена, когда создавались труды, наподобие этого, - он потряс приобретенной книгой, - нужно было очень постараться, чтобы твое сочинение попало в список запрещенных. Вы ведь, разумеется, знаете, что даже римские папы не гнушались заниматься чернокнижием?
        Старика зацепило. Теперь они шли бок о бок, разговаривая, словно старые знакомые, и таким манером вышли на Некрасова. В одном из домов на этой узкой и запруженной транспортом улице Николай Павлович и обретался вместе со всей своей библиотекой. Возле парадной он замолчал, очевидно все еще опасаясь приглашать малознакомого человека к себе в дом, но потом гостеприимство перевесило. Было и еще кое-что, помимо этого гостеприимства, - Переплет вспомнил очень точное замечание насчет коллекционеров. Они подобны мужчине, обладающему красивой любовницей: из ревности он боится показать ее другим, но, с другой стороны - нестерпимо хочет похвастаться.
        Еще он подумал, что следует благодарить своего отца - за то, что наградил интеллигентной и внушающей доверие внешностью. Бедняге Дрюне с его незамысловатой физиономией в такой ситуации было бы куда труднее, даже если бы тот мог прочитать наизусть «Слово о полку Игореве» и «Евгения Онегина» в придачу. Впрочем, Переплет сомневался, что Григорьев способен запомнить что-либо более сложное, чем «В лесу родилась елочка». Так что проблемы, по сути, не существовало.
        Зато проблема была у Николая Павловича - он целых пять минут не мог открыть старую рассохшуюся дверь, сменить которую не удосужился по той же причине, по которой до сих пор носил обветшалый плащ, - ему было все равно. Акентьев справился с ней без труда, был соответствующий опыт - сначала нужно потянуть вверх, если сил, конечно, хватит, а уже потом дергать.
        Две комнаты, старые, солидные книжные шкафы и минимум прочей мебели. Чая не было. Был кофе, и довольно паршивый - Николай Павлович экономил на всем. Зато библиотека, собранная благодаря этой экономии, действительно заслуживала внимания. Правда, книгами по эзотерике она не изобиловала. И многие из книг нуждались в переплете, но говорить об этом с хозяином явно бесполезно - он вряд ли станет тратить на это деньги. Переплет готов был в этом случае поработать бесплатно, однако мастерская принадлежала не ему и даже не Федору Матвеевичу. Принадлежала она государству и, как это ни странно, имела свой план, который нужно было выполнять. Да и старик, скорее всего, отнесся бы подозрительно к такому предложению.
        - А вот это что за вещь, Николай Павлович? - Акентьев выудил из ряда книг тонкую книжицу в кожаном переплете.
        - «Таинственные черви»! - гордо объявил Николай Павлович. - Весьма редкое издание, большая часть тиража сгорела в Нюрнберге.
        Переплет вздохнул. Книга была написана на немецком, а в этом языке он был не сильнее гоголевского поручика Пирогова. Гутен морген, гутен таг, хлоп по морде - вот так-так!
        - Так вы тоже коллекционер?! - осведомился Николай Павлович.
        - Не совсем. Средства пока не позволяют, - чистосердечно признался Переплет. - Но, благодаря работе, к счастью, имею возможность изучать, наблюдать…
        Он перелистывал том с золотым обрезом - французское издание Парни с весьма фривольными картинками на вкладках, прикрытых папиросной бумагой. Любопытно, сколько стоит вся эта коллекция, защищенная всего лишь хлипкой дверью, которая если и служит препятствием, то только для самого хозяина квартиры!
        На прощание Николай Павлович еще раз доказал отсутствие меркантильности, вручив Акентьеву в подарок томик «Гамлета», изданный в середине прошлого века, - «для почину», как он выразился. Акентьев сердечно поблагодарил, подумав, что, возможно, и в этом есть какой-то скрытый знак. Только вот смысл его пока неясен.
        Если совминовцы возвращали книгу в тот же вечер, то Переплет сразу приступал к ее изучению. В противном случае приходилось ждать следующего дня. Клиенты не жаловались на задержку, хотя Акентьев нарочно затягивал с работой. Все компенсировалось качеством, которое удовлетворяло даже беспощадного в этом вопросе Федора Матвеевича. У последнего интерес Переплета к оккультным изданиям вызвал двоякую реакцию.
        - Эти книги - памятник тем, кто пытался проникнуть в тайны мироздания… Само стремление похвально и заслуживает внимания. Только вы этими теориями не увлекайтесь, Саша, - ни к чему повторять ошибки прошлого. Все это лишь ступени, и вели они в никуда. А мы с вами живем, выражаясь газетным языком, в атомном веке. Может, это не самый лучший век, но мракобесием заниматься ни к чему… Относитесь к этому как к памятнику человеческим заблуждениям.
        Акентьев на это согласно кивал и думал, что кое-кто в высшем руководстве самого материалистического государства относится к этим заблуждениям вполне серьезно. А это кое-что да значило.
        Он пролистывал страницы толстых фолиантов, заинтересовавших его партнеров из гэбэ. Со старинных страниц, украшенных затейливым орнаментом, на Переплета смотрели причудливые монстры; затейливые формулы, по уверениям авторов, были способны дать овладевшему ими и богатство, и власть, и деньги. Все, о чем можно мечтать. Однако авторы отчего-то собственными рецептами воспользоваться не смогли. Возможно, расположение звезд было неудачным?
        Акентьев недоверчиво качал головой и ухмылялся. И недоверие его было адресовано не столько давно почившим в бозе магам, сколько тем, кто сейчас решил выудить что-то полезное из их фантазий.
        Для себя он завел собственный реестр, в который вносил те книги, которые интересовали его нанимателей из гэбэ. Очень интересный получался список. Как-то субботним вечером, спустя месяц после начала сотрудничества с Раковым, Переплет просматривал его, сидя в кресле и покуривая. За окном накрапывал летний дождь, а в квартире стояла благословенная тишина и запах сигарет.
        На столе лежали еще два тома, которые Переплет решил придержать на выходные для изучения. Обе книги были изданы в конце восемнадцатого века, то есть почти двести лет назад, и Акентьев рассудил, что еще несколько дней не играют роли. Он не успел начать чтение, когда в дверь позвонили.
        Это был, несомненно, Дрюня со своей дурацкой привычкой вызванивать похоронный марш. Первой мыслью владельца квартиры было послать Григорьева подальше и не открывать, но тот наверняка уже заметил с улицы свет в его комнате. Пришлось впустить. Дрюня сразу расположился в кресле Переплета, посопел обиженно по поводу сорвавшейся затеи с буржуйскими текстами, потом посокрушался из-за того, что не удалось продвинуть Акентьева по комсомольской линии.
        - Во-первых, с текстами я тебе ничего железно не обещал! - отвечал на это Переплет. - Это, брат, не так-то все просто. Нет у меня, оказывается, таланта стихотворца. Более того - даже таланта стихоплетца… А про комсомол даже и не заикайся. Хотя… - Он задумался и посмотрел на книги на столе. - Я тебе все-таки благодарен.
        - Это за что же? - заинтересовался Дрюня.
        - За урок, - сказал Переплет, дабы Григорьев не вздумал записать его в должники. - Буду теперь держаться подальше от твоих дружков! В жизни такого убожества не видел!
        - Ничего ты, Саня, не понимаешь в жизни! - махнул рукой Дрюня. - А я тебя еще хотел свозить в Кронштадт. Там у нас намечается кое-что!
        - Благодарю покорно! У меня, Дрюня, морская болезнь!
        - Эх ты, крыса сухопутная! - вздохнул комсомольский вожак.
        Затем последовали жалобы на трудности работы в нынешнее время, когда всякие ВИА плодятся, как грибы после дождя, и за всем нужен глаз да глаз.
        - Ты еще попытайся разок со стишками-то! - попросил он. - Или, может, знаешь какого-нибудь свободного поэта? Это же легкие деньги, блин!
        Акентьев задумался.
        - Знал я, Дрюня, одного поэта, - сказал он, наконец, - но было это давно и неправда…
        - Стоп-стоп! - всполошился комсомольский вожак. - Где он сейчас?
        Переплет опять помолчал, вдруг поняв, что сам не знает, как ответить на этот вопрос. Еще недавно он не сомневался, что дурак Невский покончил с собой после выпускного. Любовь-морковь, стихоплет несчастный. Но с некоторых пор стало ему казаться, что все не так просто.
        - Кто его знает… - сказал он, наконец.
        - Если в Питере, то найдем! - заверил его Дрюня. - Ты мне только фамилию скажи! Я его и под землей отыщу!
        Переплет посмотрел на него внимательно и вдруг расхохотался. Дрюня пожал плечами и залез в сумку с видом фокусника, который сейчас вытащит белого кролика. Но вытащил он, конечно, не кролика, а бутылку бурбона Old Tennessee.
        - Особенный напиток для надежды переплетного дела Союза! - говорил он, разливая по стаканам.
        Переплет заверил его, что на загнивающем Западе это кукурузное пойло - такой же плебейский напиток, как у нас дешевый портвейн. Дрюня не поверил и сослался при этом на ковбоев и пиратов.
        - Пираты пили ром! - сказал Акентьев, но от угощения не отказался.
        Потому как с паршивой овцы хоть шерсти клок!
        - Ну и как наши успехи на профессиональном фронте? - спросил Григорьев. - Кстати, чем они там у вас измеряются?
        - Да вот «Капитал» переплету, и считай, жизнь прожита не зря!
        - А за такие слова, товарищ Акентьев, можно и привлечь к ответственности! - усмехнулся Дрюня. - Чувствуется в них какая-то неуместная в нашем обществе ирония!
        - Ага! Знаешь анекдот про то, как в комитет приводят гражданина? Что, спрашивают, антисоветчину нес? Нет, он вообще немой. Но плевался с таким видом!
        - Я тебе тоже могу рассказать анекдот! - Дрюня затряс пальцем. - Спрашивают человека в тюрьме - за что посадили? За лень, говорит, - мы с другом анекдоты травили! Я поленился пойти утром донести - успею, думал. А он не поленился!
        - А ты меня не пугай! - сказал Акентьев. - Не страшно!
        - Смело товарищи в ногу, духом окрепнем в борьбе! Что-то ты очень расхрабрился, Саня! Может, протекцию какую-то получил?
        - Нет, - сказал Переплет, - просто мне все теперь можно, Дрюня. Я петушиное слово знаю!
        - А это что такое?! - В руках Григорьева оказалась одна из «тех» книг. - Есть неприличные картинки?
        - Нет там ничего, так что положи на место! Все равно не поймешь.
        - Где уж нам чаи распивать! Ну-ка, ну-ка, - Григорьев решительно отстранил Акентьева, когда тот попытался отобрать книгу. - Ага, темные силы нас злобно гнетут!
        - Примерно так!
        - «Демонами назывались все потусторонние существа низшего ранга; различали злых демонов и добрых. Однако христианство решительно отнесло и тех и других к бесам, общение с которыми губительно для души…» У, как все здесь запущено! А вот еще:
«Вызов злого гения Сатурна…» Ты что, это всерьез читаешь?!
        - Чтиво не хуже истории партии и столь же правдивое! - парировал Акентьев. - Потом здесь есть масса интересных фактов. Вот, например, ты знаешь легенду о Синей Бороде?
        - Кто же ее не знает… Никаких бифштексов, никаких котлет! - напел Дрюня песенку из старого мультфильма, озвученного Михаилом Боярским. - А потом - прости, любимая, так получилось!
        - Прототип - Жиль де Ре, женщин не убивал. Его жертвами были невинные младенцы. Кстати - это был смелый, красивый и умный человек, маршал Франции, соратник Жанны д’Арк. Он пытался установить контакт с потусторонними силами и дал приют в своем замке нескольким шарлатанам, которые взялись обеспечить этот контакт, а самым действенным средством для связи между мирами во все времена считалась кровь. Люди отдавали детей за скромную мзду, некоторых похищали…
        - Ну так повязали маршала-то?
        - Да, только не из-за детей, хотя и они фигурировали на процессе. Барон неосмотрительно поссорился с монахами из соседнего монастыря; кроме того, двор давно зарился на его земли. Его арестовали, ну а дальше открылись темные делишки с чернокнижием. Перед казнью он покаялся, и палач задушил его перед тем, как сжечь на костре. Маршал просил прощения у собравшихся, среди которых были и матери убитых детей. И речь его так растрогала их простые сердца, что они и правда прощали его… Так что он умер с легким сердцем и как истинный христианин!
        - Это неправильно как-то, - сказал Дрюня и нервно потер шею. - Нельзя так с ветеранами! А подельники?
        - Их отпустили!
        За бутылкой последовала вторая, которую почти целиком выпил гость. У Переплета были другие планы на вечер, поэтому он не мог дождаться, когда комсомолец уберется.
        - Ладно, Дрюня, просветился, и давай на сегодня прощаться! Я отоспаться хочу!
        - Завтра же выходной! - запротестовал товарищ.
        Выпихнуть пьяного Григорьева за порог оказалось делом почти столь же сложным, как вызов злого гения Сатурна. Комсомольский вожак уходить не хотел и лез целоваться в лучших традициях Леонида Ильича Брежнева. Акентьев целоваться решительно отказывался, уверяя, что не достоин такой чести.
        - Иди, с Никитиным своим лобызайся! - приговаривал он, выпихивая гостя за дверь.
        Едва Дрюня оказался на площадке, как Переплет захлопнул дверь и запер на засов. Дрюня застучал в нее кулаками, заскулил, уверяя, что в таком виде по улице идти не может, что его заметут злые милиционеры, и опять будет скандал в горкоме. Но, наконец, смирился и потопал вниз по лестнице.
        - Глупая скотина! - сказал Переплет.
        Он убрал пустые бутылки, вытряхнул пепельницу и открыл окно, прежде чем вернуться к труду неизвестного автора, описывавшего собственный опыт перемещения в неведомый мир. Продолжаем упражнение!

«Я спустился в мир, неизвестный смертным, и то, что я увидел, заставило меня затрепетать от ужаса…»
        Переплет зажег новую сигарету.

«Узрел я существ, людей напоминали они обликом своим, но лица их были скрыты…» По словам этого путешественника по астральным мирам, там были и другие существа - те, что встретили его у порога. «Маленькие бестии с кошачьими глазами». Они понимали его, а он понимал их.
        Вслед за подробностями инфернального путешествия был приведен ряд формул, с помощью которых при известном расположении звезд можно было проникнуть в «Нижний мир», как он был назван в сочинении. «Так-так… Это сколько же нужно пить, чтобы допиться до таких вот чертиков?» - подумал Переплет и сам себе ответил почти сразу.
        Не так уж и много! Ему в прошлый раз хватило трех или четырех бутылок, выпитых к тому же на двоих с Дрюней. Описание подземного мира, данное в книге, очень напоминало то, что увидел Переплет в тот вечер. Он нервно огляделся, словно и серый шерстистый бесенок, встретивший его, и «монах», или, вернее, кто-то похожий на монаха, могли оказаться сейчас рядом. Помянешь черта, он и появится - разве не так говорят? Но в комнате не было никого. Только Переплет и старая книга. Он еще раз помянул недобрым словом Дрюню с его пойлом.
        Надо вспомнить рецепт! Сначала «Чивас Ригал», потом… Потом шел джин. Или коньяк? Так и свихнуться недолго.
        А что, если попытаться еще раз, используя книгу и ее формулы. Страшно?! Конечно - страшно! Зато станет ясно - был тот сон сном или чем-то большим. Если это сон, посмеемся и забудем. А если нет… Может, ему, Александру Акентьеву, каким-то невероятным образом открылось то самое измерение, которое наши уважаемые предки считали адом. Из-за которого и пошли все сказки про чертей, домовых, призраков! За что только такое счастье, интересно?! Что, если на нем лежит проклятие? Родовое! Числился в предках какой-нибудь головорез вроде того же Жиля де Ре, и теперь гены работают.
        Переплет почувствовал невероятный азарт, подогреваемый алкоголем. В конце концов, почему бы не попробовать?! Прямо сейчас, в одиночку! Никто не узнает, никто не посмеется, и к психам не отправят! Нужные заклинания и магические знаки, которые требовалось нанести на руки и живот, были приведены в старой книге. Акентьев покопался в столе, отыскивая карандаш или фломастер.
        Жаль только, что Дрюня все вылакал. Переплет чувствовал, что сейчас ему не помешало бы еще принять для храбрости. А с другой стороны, для чистоты эксперимента лучше было сохранить остатки трезвости!
        Некоторое время ничего не происходило. Потом воздух в комнате стал сгущаться. Переплет почувствовал, что мир вокруг него начинает постепенно меняться. Свет лампы слабел с каждым мгновением, вольфрамовая нить тлела, словно сопротивляясь какой-то внешней силе, но потом погасла совсем. Переплет повернул голову к окну, за которым минуту назад стояли светлые летние сумерки. Теперь там была тьма, кромешная тьма.

«Доигрался», - подумал он с каким-то необъяснимым восторгом. Было ощущение, что назад ему уже не вернуться. Исчезнет… Как Невский!
        В этот раз все было немного по-другому. Может быть, потому, что инициатива исходила от самого Переплета, и его не ждали. Далеко впереди загорелся свет - холодный, призрачный голубой огонек. Он зеркально отражался в воде небольшого озерца. Акентьев с трудом заставил себя покинуть кресло, остававшееся единственным знакомым предметом в окружавшей его темноте. Он сделал несколько шагов и оглянулся. За ним теперь тоже была только тьма. Поколебавшись немного, Акентьев двинулся вперед, на свет.
        Может, он уже умер и это место - ад, где его душа обречена пребывать до скончания века? Кто сказал, что преисподняя должна быть наполнена огнем и болью? Может быть, настоящий ад - это темная тишина, где легко потерять разум. «Что ты наделал? - твердил внутренний голос. - Ты пропадешь здесь».
        А больше никаких голосов, звуков или хотя бы шорохов не было - вокруг царило безмолвие. «Как до начала времен», - подумал Акентьев. Он вышел к берегу озера и понял, что находится в какой-то пещере. Высокие каменные своды смыкались над озером черной воды. Переплет, присев на корточки, опустил в нее пальцы. Вода была ледяной.
        - Мертвая, она мертвая! - сказал кто-то рядом.
        Рядом на камне появилось существо - точная копия того, что встретило его в первый визит. Покрытый серой шерстью карлик с кошачьими глазами смотрел на него с подозрением. В этот момент где-то рядом послышался нарастающий шум, но существо оставалось спокойным. Шум быстро затих вдали. Что-то напомнил он Переплету, но в тот момент он не смог понять - что именно. Существо продолжало глазеть на него, не зная, видимо, как поступить с незваным гостем.
        - Зачем ты пришел?! - раздался голос вдалеке.
        Переплет повернулся к нему. Огонь на том берегу разгорелся ярче, рядом с ним стоял старый знакомый - тот самый «монах», лицо которого было и сейчас неразличимо под капюшоном. Он направился к Акентьеву, ступая по воде аки посуху, не замочив ног. И огонь плыл над ним, отражаясь в темных водах. Снова раздался странный шум, совсем близко за каменными стенами.
        Акентьев открыл рот, желая объяснить, но «монах» повелительно взмахнул рукой, и он онемел. Свет вспыхнул ослепительно-ярко, заставив зажмуриться. Глаза Переплет открыл уже в собственной квартире. Он сидел там, где начал свое путешествие, - в кресле возле окна. Было темно, за окном стояла короткая июньская ночь.

«Часа два, наверное», - подумал Акентьев. Он хотел встать, но замер, заметив на пороге комнаты неподвижный силуэт.
        - Зачем ты пришел к нам?! - повторил «монах».
        - Я… - Переплет не сразу подобрал слова. - Хотел узнать! Правда ли это… Я не верил!
        От этих неожиданных перемещений у него закружилась голова. Незнакомец, похоже, догадывался о его состоянии.
        - Кто вы?! - выдохнул Акентьев. - И эта тварь…
        - Зачем тебе знать? - Переплету показалось, что «монах» улыбнулся. - Достаточно того, что мы можем дать тебе все, что ты пожелаешь!
        - В настоящий момент я бы не отказался от аспирина! - сказал Александр, подумав при этом, что тот вряд ли поймет, о чем речь.
        Но «монах» понял и, неслышно ступая по обычно скрипящему паркету, подошел к нему и встал за спиной. Переплет напрягся - сильные и прохладные пальцы уже сдавили его виски, словно тиски какого-то древнего пыточного аппарата, но принесли они не боль, а облегчение.
        - Спасибо! - проговорил Александр, чувствуя, что в голове, и правда, проясняется. - Что за чудеса?!
        - Чудо перестает быть чудом, когда узнаешь правду. Ты этого хочешь?
        - Я не знаю! - сказал откровенно Акентьев. - Я уже не уверен.
        Ему показалось, что «монах» усмехнулся.
        - Это неважно. Мы давно следим за тобой. С нами ты многого достигнешь - без нас ты пропадешь…
        - Кто вы? - Переплет осмелился повторить вопрос. - Кто?!
        - Мы старше человеческой расы, и мы переживем вас! Вы придумали для нас много имен и тысячи легенд, но это ваши имена и ваши легенды. Ты счастливец, человек, на тебе лежит печать, как и на том, другом…
        - На ком?!
        Рука «монаха» больно сдавила его плечо, но Акентьев не посмел протестовать.
        - Наши думы сейчас о тебе! - «Монах» не ответил на вопрос. - Ты добьешься многого, мы укажем тебе путь!
        - Хорошо! - сказал он, сейчас скорее напуганный, чем обрадованный.
        Ситуация была похожа на ту, в которую он вляпался на днях с Дрюней. Только сейчас
«попал» он круче, чем на комсомольской тусовке - мелькнула неуместная мысль. За что боролись, на то и напоролись.
        - Вот и славно! - сказал «монах». - Перстень, ищи перстень! Ты должен найти его…
        Его пальцы снова легли на виски Акентьева, и свет померк.
        Звонок повторялся снова и снова. Переплет открыл глаза и тут же зажмурился - комната была залита солнечным светом, а в углу по-прежнему горела лампа. Несколько мгновений он пытался понять - куда нужно подойти. К телефону или входной двери? Все-таки к двери. Когда Переплет добрался до нее, звонки прекратились, открыв, он увидел на площадке цыганку с сумкой.
        - Ай, молодой человек, - затараторила она, - мед купите! Хороший мед…
        И осеклась, словно разглядела на заспанной физиономии молодого человека что-то странное.
        - Сейчас милицию вызову! - пообещал Акентьев, разозленный тем, что его разбудили из-за банки разбавленной патоки.
        Он закрыл дверь и с удовлетворением отметил про себя, что напуганная мошенница пустилась наутек. Зашел в ванную и сунул голову под струю холодной воды.
        Необходимо многое обдумать. Хорошо, что сегодня выходной. Можно, не спеша, выкурить сигарету, и не одну, принять ванну, выпить чашечку кофе. Насчет последовательности действий Акентьев еще не определился. Он посмотрел на себя в зеркало - обычная картина после попойки. Побрился и вернулся в комнату, чувствуя себя немного лучше. На полу остались чьи-то грязные следы.

«Дрюня, скотина!» - подумал Акентьев, разглядывая их. Вот вам и пионер, всем пример. А может, не Дрюня?.. В голове всплыли подробности вчерашней ночи. Переплет недоверчиво покачал головой - неужели все опять привиделось после попойки? Нет, не столько он выпил, и потом, не бывает снов с продолжением, это же не «Семнадцать мгновений весны». Он взял в руки книгу, по-прежнему раскрытую на той самой странице с формулами. Впрочем, повторять эксперимент не следовало - его визит явно пришелся не по душе «монаху».

«Ищи перстень, ищи!»
        Он что - ищейка? Где он найдет этот чертов перстень?! Обойти антикварные лавки, конечно, можно, но Переплет чувствовал, что все не так просто. Он закрыл книгу и только тут заметил на столике рядом с ней какой-то конверт.
        В конверте оказался пригласительный билет на премьеру и банкет в театре Акентьева-старшего. Он сверился с календарем на стене - сегодня в семь вечера. Час от часу не легче. Переплет мог поклясться, что вчера в глаза не видел никакого конверта. А может, видел, да забыл по пьяни? Или он влетел в открытую форточку. Или же его принес «монах». Но нет, это было уж слишком!
        Акентьев рассмеялся, но смех вышел каким-то нервным.
        - Чертовщина какая-то!
        Можно было проигнорировать приглашение, что Переплет наверняка бы и сделал, если бы не эта странная и страшная ночь, после которой ему во всем начинали чудиться тайные знаки. И в том, как этот конверт оказался в его квартире, тоже было что-то непостижимое. Он решил пойти.
        Голова снова начала болеть и на этот раз пришлось прибегнуть к банальному аспирину. До семи часов у него была уйма времени, чтобы прийти в себя.
        Глава 3
        Несмотря на все старания, к началу спектакля Акентьев едва не опоздал. Можно было пропустить его совсем и явиться уже прямо на банкет, но отец наверняка все бы понял и обиделся. Переплет на его месте тоже бы обиделся.
        - Нужно повышать культурный уровень! - напомнил он себе и разорился на такси, понадеявшись, что это воздастся ему сторицей.
        Постановка Александру показалась затянутой, но, похоже, он был единственным, кто придерживался такого мнения. Во всяком случае, об этом свидетельствовали отзывы зрителей, которые ему довелось услышать в антракте. Он без труда отыскал отца - тот о чем-то оживленно дискутировал в очень узком кругу своих друзей. Переплет приветственно махнул рукой. Акентьев-старший недоверчиво прищурился и, извинившись перед собеседниками, направился ему навстречу.
        Отец и сын пожали друг другу руки.
        - Рад, что ты пришел! - сказал режиссер. - Очень рад!
        Переплету стало неудобно. Это был тот редкий случай, когда он испытывал угрызения совести, - все-таки нужно было почаще заглядывать сюда. Даже если творчество Владимира Акентьева ему не по нутру. В любом случае, это лучше, чем проводить время с Дрюниными комсомольцами.
        А режиссер уже вел его к своей компании. Переплет, в свое время успевший посидеть на отцовских гулянках, знал заранее ее примерный состав - парочка коллег, пришедших на премьеру, чтобы добродушно поворчать в усы, кто-нибудь из дирекции плюс восторженная поклонница, которых всегда хватает в мире искусства. Акентьев-старший открыто привечал этих, последних, что когда-то вызывало у сына скрытое раздражение. Ему казалось, что это явная измена матери.
        Но с тех пор Переплет стал терпимее. А может - аморальнее? С некоторыми из этих девушек он и сам не отказался бы провести время, но рядом с отцом у него не было шансов. Непременно оказывался Александр в тени отцовского таланта. Из-за этой самой проклятой тени и старался держаться подальше от родителя - чтобы и ему солнышка хватило. И, как это часто бывало - перестарался. Оттого и обрадовался отец его появлению так, словно подарок получил, невесть какой.
        - А вот и мой сын Саша! - представил он отпрыска всей честной компании.
        Сын, водрузив на лицо самую приятную из имеющихся в его арсенале улыбок, оглядел собравшихся. Все было, как он и предполагал. Вот замдиректора Иванцов, вот какой-то странный тип, который морщил лоб, словно вспоминая теорему Пифагора, и, наконец, полагающаяся поклонница. Поклонница, впрочем, оказалась критиком, так что здесь Переплет слегка промахнулся.
        - Дина! - представил ее Владимир Акентьев. - Простите, как вас по батюшке, запамятовал?
        - Дина, без церемоний! - сказала она.
        Ей было под тридцать. Приятное лицо, скромные серьги, деловой костюм. Однако это был как раз тот случай, когда внешность более чем обманчива. Манеры заезжей гостьи нельзя было назвать деловыми, чувствовалась принадлежность к той узенькой прослойке околохудожественной шпаны, которая причисляет себя к бомонду. Правда, насчет собственных подвигов на ниве критики Дина предпочитала не распространяться. Понимала, что здесь это не оценят. Не та публика.
        Вспомнив кое-что из обычных отцовских галантностей, Александр поцеловал руку критикессы. Рука пахла кремом. Девушка удивленно подняла черную бровь, и Акентьев понял, что ему удалось произвести впечатление. Тип, решавший теорему, обменялся с Переплетом рукопожатием, сказал что-то насчет фамильного сходства и через минуту удалился, что было воспринято присутствующими с явным облегчением.
        - Ужасный человек! - сказала Дина, проводив его взглядом. - Что он вообще здесь делает?
        - Ну, Диночка, - сказал на это Владимир Акентьев, - нельзя же так категорично судить на основании нескольких слов. Борис Арсеньевич человек старой закалки!
        - А о чем, собственно, речь? - поинтересовался Переплет.
        Отец поморщился:
        - Чепуха! Мелкие разногласия относительно современной эмансипации!
        Дина пожала плечами и возвела очи горе:
        - Не скажите, Владимир! Это вопрос принципиальный!
        Как выяснилось впоследствии, речь шла о курении, которое, по мнению Бориса Арсеньевича, было недопустимо для женщины репродуктивного возраста.
        - Так и сказал - репродуктивного возраста! - Дина захохотала.
        Даже в шуме банкетного зала, куда они все переместились после завершения спектакля, ее голос заметно выделялся на общем фоне.
        - Вы к нам откуда? - поинтересовался Переплет.
        - А почему вы решили, что я приезжая? - кокетливо спросила она.
        - Так, кое-какие мелочи! - Переплета позабавило такое искреннее желание девушки понять, что ее выдало.
        Сам он сразу догадался, откуда на невские берега залетела эта пташка. В Москву, как выяснилось, ее родители перебрались из Архангельска. Больше о них Дина пока ничего не говорила. А, впрочем, зачем? Нам с ней не жить! Акентьеву она показалась соблазнительной штучкой, поэтому он безо всякого раздражения выслушивал ее якобы богемный треп и спокойно проглотил слово «провинция», прозвучавшее по поводу Ленинграда.
        - Вы же умный человек, Александр! - улыбалась она хмельно. - Должны понимать, что настоящая жизнь только у нас - в столице. Поэтому все удачливые люди рано или поздно перебираются к нам…
        Ее соседом с другой стороны оказался уже знакомый Переплету Борис Арсеньевич, который прислушивался к их разговору, пока эта фраза насчет «провинциальности» не сработала, подобно детонатору.
        - Простите, что вмешиваюсь, - сказал он громко, - но как же…
        Последовал список актеров, художников и музыкантов, которые оставались, несмотря на успех, в городе на Неве. При этом он взмахивал руками, словно дирижировал невидимым оркестром, и каждую секунду грозил снести что-нибудь со стола.
        - Это, по-вашему, все неудачники? - спросил он с ожесточением. - Неудачники?!
        В ответ Дина извлекла из сумочки пачку сигарет и демонстративно закурила, прежде чем ответить.
        - Нет, но романтик и неудачник для меня синонимы! Человек, который возводит на собственном пути препятствия, руководствуясь надуманными принципами, никогда не достигнет вершины.
        - Вершины у всех разные! - заметил на это собеседник. - Кому-то достаточно обосноваться в Москве, чтобы начать чувствовать себя королем. Или королевой, если угодно! Даже если никаких других причин для этого нет!
        - Извините, но мне кажется, вы перешли границу! - сказал Акентьев.
        Режиссер, заметив зорким глазом, что страсти в этом районе стола накалились до предела, поднялся, привлекая к себе внимание.
        - Я думаю, - начал Владимир Акентьев, - что эту постановку стоило затеять хотя бы для того, чтобы увидеть всех вас здесь…
        Он посмотрел на сына. Переплет кивнул ему и, обернувшись к Дине, заметил в ее глазах усмешку. Критикесса была цинична, это ему тоже понравилось. Отец сказал несколько теплых слов в адрес гостей и «присутствующих здесь критиков». Дина улыбнулась, принимая лесть как должное.

«Вот куда следовало податься, - пришло вдруг в голову Переплету - в критики. Все тебя боятся, все тебя умасливают». А ведь именно этого ему и не хватало, если рассудить, - власти! А критиковать - дело нехитрое. Правда, Переплет хорошо знал, как на самом деле относятся в художественной среде к тем, кто кормится возле нее - критикам, искусствоведам и журналистам. Впрочем, плевать на среду!
        - А вы чем занимаетесь, Александр? - поинтересовалась Дина.
        Переплет тяжко задумался.
        - В настоящий момент я переплетаю книги! - сказал он. - Хотите, покажу вам прижизненное издание сочинений маркиза де Сада? Это настоящая редкость…
        - О, литература - не моя стихия! - призналась Дина. - Знаете, чукча не читатель, чукча - писатель! Я предпочитаю теории - практику!
        - Это вы о де Саде? - уточнил неугомонный Борис Арсеньевич.
        - И о де Саде!
        Переплет понял, что дама уже «дошла до кондиции», и вызвался проводить ее до дому, до хаты. Перехватил по дороге одобрительный взгляд отца и махнул ему рукой на прощание. Вечер выдался прохладный, а Дина изрядно перебрала. Ее бредовая идея насчет прогулки по городу Акентьеву не понравилась. Остановили такси, водитель покосился с сомнением на эту парочку. Переплет показал ему купюру - день был удачен уже потому, что он сумел по ходу дела получить от отца некоторое вспомоществование. Таксист закивал.
        - Тебе понравилась пьеса? - спросила Дина - незаметно и легко они перешли на «ты».
        - Да! - покривил душой Переплет.
        Впрочем, не привыкать.
        - А, по-моему, все это довольно надуманно, - сказала она, - не в обиду будет сказано! Сейчас нужен новый подход, а новый подход возможен, только если в театр придут новые люди!
        В целом Переплет разделял ее мнение. Однако было забавно слушать такие рассуждения из уст манерной цыпочки, раскачивающей ножкой в такт мелодии группы ABBA, звучащей в машине. Пепел ее сигареты готов был просыпаться огненным дождем на модные брюки.
        - Там пепельница на дверце! - напомнил шофер, с опаской следивший за своими пассажирами.
        - Не переживай, мальчик, я все помню! - отреагировала она.
        Таксист только головой покачал.
        - Старую собаку не выучишь новым фокусам? - спросил Александр в продолжение разговора о театре.
        - Если угодно, - сказала она. - Кстати, недавно я была в Комарово…
        Она назвала фамилию литератора, у которого имела честь отобедать, отночевать и, вероятно, что-то еще сотворить, но фамилия ни о чем Акентьеву не говорила. Зато имя одного из гостей, которого хозяин представил ей как многообещающего актера, заставила Акентьева вздрогнуть.
        - Кирилл Марков?! - переспросил он. - Забавно!
        Машина подкатила к «Астории», где временно дислоцировалась столичная гостья. Акентьев вышел первым и, раскрыв дверцу, подал Дине руку.
        - Мерси, мон ами! - заговорила она вдруг по-французски.
        Переплет сделал знак таксисту, тот криво усмехнулся и дал газу.
        - А как же ты? - Дина проводила машину недоуменным взглядом.
        - Должен же я тебя довести до номера и проследить, чтобы ничего не случилось по дороге! Петербург - место дикое, сама говорила!
        - Ничего такого я не говорила! - запротестовала она. - Я говорила… Я не помню точно, что я говорила…
        - Мадам, вы пьяны! - сообщил ей Переплет.
        Сама мадам так не считала. Оказавшись в номере, она первым делом полезла в бар. Переплет расположился в кресле и наблюдал за тем, как она звенит стаканами.
        - Между прочим, девушкам нужно помогать! - сказала она капризно.
        Акентьев, приблизившись, взял у нее бутылку. Опять бурбон. Похоже, все в Союзе сговорились потчевать его этим напитком. Впрочем, Переплет ничего против бурбона не имел. И компания была подходящая! Их тела на мгновение соприкоснулись, девушка улыбнулась, и в этой улыбке явно читалось желание.
        Сон был безо всяких чудес и фантомов. Обычный сон, глубокий и долгий, каким ему и полагается быть после вечера с обильными возлияниями и страстным сексом.
        Стрелки на часах еще не подползли к восьми, а Дина была уже на ногах. Она ловко собирала предметы своего туалета, накануне прихотливо размещенные Переплетом по всему номеру. На ее лице и следа не осталось от вчерашней гулянки. Костюм сменило яркое, по моде, платье.
        - Она не человек, она робот! - пробурчал Акентьев - сам он не находил сил, чтобы оторвать голову от подушек.
        - Милый, я уезжаю…
        - Уже?! - Переплет настолько удивился, что сон как рукой сняло.
        - Угу! Пришла пора оставить ваше захолустье и вернуться в цивилизованный мир!
        - Я тебя сейчас подушкой придушу! - пообещал он. - И не увидишь ты больше никогда своей цивилизованной деревни!
        - А, задела я тебя все-таки, задела… - обрадовалась она по-детски и, стянув с люстры каким-то ветром занесенные туда колготки, сунула их в сумочку. - Давай, собирайся, переплетных дел мастер!
        - А как же де Сад? - вспомнил Акентьев.
        - В другой раз, в другой раз…
        Он вызвался проводить ее в аэропорт или на вокзал - куда ей надо. Но Дина уже полностью собралась и ждать его не собиралась.
        - Пока! Еще увидимся! - чмокнула его в лоб, как брата, оставив след от помады.
        Акентьев выругался про себя. В его планах было провести выходной с московской штучкой. Впервые ему удалось перехватить у отца законную добычу. Старый лев вынужден рано или поздно уступить дорогу молодому! Но на продолжение банкета рассчитывать не приходилось.
        - Сорвалось! - вздохнул он.
        Домой решил ехать на метро - ради экономии. Вход на канале Грибоедова почему-то оказался закрыт. Переплет не обратил внимания на табличку и несколько раз попытался открыть запертые стеклянные двери, потом выругался и поплелся к
«Гостиному».
        В воскресный день в метро было свободно. Переплет не стал садиться - боялся, что заснет и проедет остановку, встал у дверей и развлекал себя тем, что рассматривал лица попутчиков. Вот старуха в платке жует губами, словно разговаривает сама с собой. Откуда они берутся, эти старушки, словно разводят их в каком-то заповеднике, вдали от цивилизации?! А вот франт с толстым альбомом под мышкой - наверняка какой-нибудь маляр из Академии или «Мухи». «Я тоже мог бы быть таким, - подумал Переплет. - Кем угодно мог бы стать! И дело не в том, что Страна Советов предоставляет всем равные возможности - равные-то они равные, но только до определенного момента. Просто человек волевой при любом режиме своего добьется.
        Но почему-то Переплет стал переплетчиком, Кирилл Марков - актером. Было это написано на роду или все случайность, игра судьбы, так сказать?.. Акентьев задумался над этим, глядя на свое отражение в стекле с надписью «Не прислоняться». Внезапно что-то отвлекло его от раздумий. Словно кто-то за плечо потряс. Звук! Именно такой звук он и слышал в подземной пещере в свой последний визит к
«монаху». Переплет почувствовал, как по коже бегут мурашки. И серые грязные стены, тянущиеся за окном вагона, бесконечные связки труб - все это стало казаться таким ненадежным и непрочным, что впору впасть в панику.

«Тихо, - сказал себе Переплет. - Это был только сон. Только сон и ничего больше!.. Все, что мнится, снится мне, все есть только сон во сне…» - пришли на ум строчки из Эдгара По. Мрачный гений мог бы, наверное, написать на основе «фантазмов» Саши Акентьева захватывающую повесть или даже роман. А Саша Акентьев потом это произведение переплел бы по высшему разряду. Только сейчас речь шла не о литературе!

* * *
        Может, и прав был дворник-интеллигент Стас, в компании которого Маркову пришлось провести какое-то время, когда говорил об испытании, которое нужно пройти человеку, чтобы состояться?.. Что-то вроде первобытного обряда инициации - убил волка, стал членом племени. Грубо, но по-своему справедливо. Испытаний на долю Маркова хватало с лихвой, но он не был уверен, что действительно состоялся. Хотя бы в одном из своих миров.
        Многое из того, что довелось Кириллу пережить до заключения в психушку, теперь казалось сном. А тем временем другие сны подменяли явь все чаще и чаще. И он чувствовал, что вечно так продолжаться не может - рано или поздно одна из реальностей возьмет верх. Рано или поздно что-то должно перевесить. И тогда он либо останется с Невским, либо навсегда будет заперт здесь, в конце двадцатого столетия, и никогда больше не ощутит дыхания британских просторов, еще нетронутых цивилизацией, не услышит голоса Жени. И звон мечей будет слышать только на сцене театра. И то и другое казалось ему одинаково невозможным, непредставимым. Но как вообще могло случиться, что налаженная система, система мироздания дала сбой? Воистину прогнило что-то в датском королевстве, и не только там, если усилиями эскулапов с Пряжки удалось пробить такую брешь между мирами. Порасспрашивать бы этих, с позволения сказать, врачей! Узнать, что они ему вводили! Но Кирилл Марков не собирался устраивать расследование, которое в условиях тоталитарного режима привело бы его теперь не в психушку, а куда похуже. Он получил все, о чем можно
мечтать. Спасибо партии и правительству. Вот уж и правда, не знаешь - где найдешь, где потеряешь!
        Он закрыл глаза и спустя несколько минут очутился на улицах вечернего Лондона. Как правило, эти перемещения во времени сопровождались появлением Невского, но Кирилл почувствовал инстинктивно, что сейчас его здесь нет. Он, Марков, сам выбрал подсознательно эту эпоху…
        Подумал о том, что спустя триста лет по этим улицам будет бродить Джейн Болтон, и сердце на миг забилось сильнее. А что, если похулиганить и оставить весточку для Джейн да позаботиться о том, чтобы весточка эта прошла через века и достигла адресата? Нацарапать, к примеру, пару слов на старых лондонских камнях, поставив в тупик ученых будущего!
        Марков вспомнил одну из их с Невским бесед, касавшуюся перемещений во времени. Кирилла интересовало, насколько их вмешательство способно изменить ход истории. Невский тогда пожал плечами:
        - Я знаю не больше тебя, Кирилл! Могу лишь рассказать то, что слышал еще до того, как… как я ушел, - лицо его стало жестким, на миг перед глазами мелькнули невские волны. - Есть две теории. Согласно первой, очень любимой романтиками, - самое ничтожное вмешательство означает глобальные изменения в историческом процессе. Согласно второй, подобное незначительное возмущение будет без остатка поглощено общим течением времени. Это все равно, что бросать камешки в Неву, - река все равно не повернет вспять. Какая из этих теорий справедлива, я еще не знаю, но думаю, что серьезные изменения более чем возможны - нужно только знать, где и как нанести удар. И я очень боюсь, что это произойдет!
        - Ты знаешь, как это предотвратить? Твои поиски, они связаны с этим?
        Невский помолчал, на губах его была упрямая улыбка.
        - Только прошу, - попросил Кирилл, - не нужно делать такое лицо, словно ты Иисус, а я искушающий тебя нечистый! Я хочу помочь!
        - Я знаю, - сказал серьезно Невский. - Кстати, поосторожнее здесь с именем Спасителя. Эти чертовы британцы хоть и редко ведут себя по-христиански, но очень придирчивы к словам! А помочь мне, Кирилл, трудно, почти невозможно, поскольку я и сам не могу сказать пока, что ищу. Но все равно спасибо!

«Чертовы британцы» было произнесено почти с нежностью. За время, проведенное в этой нечистоплотной как в прямом, так и переносном смысле эпохе, Невский успел привыкнуть к ее людям, при этом умудряясь оставаться человеком другого века. Он был выше их и ростом, и эрудицией, но от этого не становился надменнее. И к нему тянулись.
        А теперь Марков оказался один среди «чертовых британцев», правда, из другой, более цивилизованной эпохи. «Было бы неплохо определиться со временем, - подумал Кирилл, хотя он уже догадывался, куда его занесло. - Что я здесь делаю?» Не время знакомиться с историей, пусть это даже связано с тем, чем он занимается в своем мире. Впрочем, какой из миров - «его», Марков и сам теперь затруднялся ответить.
        На улице какой-то бродяга толкнул его в плечо и, не оборачиваясь, пошел дальше. Марков ощупал кошелек, надежно спрятанный в поясе. Нож, который, подобно многим британцам той эпохи, он нес прикрепленным к спине, Кирилл перевесил поближе к поясу - так ему было сподручнее. Пока что Лондон казался относительно спокойным местом, но лица черни внушали самые мрачные опасения. Удивительно, что Джек-потрошитель не хозяйничал в этих переулках уже в семнадцатом веке. Атмосфера просто располагала к разбою.
        Внезапно он вспомнил, кто он такой. Роберт Додж, торговец из славного Эдинбурга, столицы Шотландии, города всемилостивого короля Якова, который ныне занимает престол всей Британии.
        Роберт Додж был женат и имел троих ребятишек, коих воспитывал в страхе Божьем. Страх Божий был теперь актуален в стране, получившей в правители человека, который искренне верил в ведьм и колдунов. Первым делом король Яков приказал сжечь книгу Реджинальда Скотта, в которой тот уверял, что ведьмы и колдуны, по большей части, невинные жертвы собственного слабоумия или злой молвы. Сэру Реджинальду повезло, он скончался за четыре года до вступления на престол Якова Первого, а не то и его участь была бы под большим вопросом. Его книга была и в доме у Роберта Доджа, и он лично бросил ее в огонь камина, чтобы чего не вышло.
        А в Лондон прибыл, как считал, удачно - прямиком к казни фаворита покойной королевы, сэра Уолтера Рели, - и был уверен: теперь будет что рассказать дома. Сэра Рели должны были сначала повесить, затем живым вынуть из петли, вырвать внутренности и сжечь, а уже потом четвертовать. К сожалению, в последний момент это увлекательное зрелище было отменено и не по причине плохой погоды. Настроение у короля было куда переменчивее лондонского климата, и сэр Рели остался коротать дни в Тауэре.
        Ну а Роберту Доджу пора возвращаться домой. «Нужно не забыть купить гостинцы для семьи», - подумал машинально Кирилл, который вынужден был сейчас существовать в двух ипостасях - собственной и недалекого шотландского торговца. Он постарался заглушить воспоминания Роберта Доджа и направился туда, куда ноги сами несли - в трактир недалеко от «Глобуса».
        На память пришла долгая и интересная дискуссия с Джейн. Вообще, дискуссии с Джейн всегда были такими - долгими и интересными. Для Маркова было большой новостью, что авторство пьес Шекспира на Западе подвергается сомнению вот уже много лет, и горы бумаги исписаны по этому поводу. Джейн обнаружила неплохое знание вопроса, которому, похоже, ее преподаватели уделяли больше внимания, чем вопрос заслуживал. Она привела несколько доводов противоборствующих сторон - тех, кто выступал в защиту Уильяма Шекспира из Стратфорда, и их противников, кто пытался доказать, что все его вещи на самом деле написаны не то королевой Елизаветой, не то Кристофером Марло, который не был на самом деле убит, как принято считать, в случайной ссоре, а скрылся в Европе и продолжал творить под псевдонимом. А вообще претендентов было море!

«Вот тебе и случай выяснить все досконально», - подумал Кирилл, но при мысли, что может, и правда, наткнуться на собственной персоной Вильяма нашего Шекспира, оробел. Одно дело общаться с никому не известными представителями эпохи, с ними легко абстрагироваться, забыть о том, что все они, по сути, мертвецы, чьи кости давно обратились в прах. И совсем другое - говорить с человеком, чье имя он знал с детства. Стоит ли вообще искать с ним встречи? А что, если он окажется спесивым, напыщенным или наивным до глупости? Гений необязательно должен быть приятным человеком!
        Размышляя так, Роберт Додж, он же Кирилл Марков, прошел за каким-то франтом в трактир, наполненный запахом жареной рыбы. В углу за столом дымил трубкой седой мужчина, от которого, вероятно, можно было услышать много интересного о разгроме Великой армады или походах Дрейка. «Все они мертвецы», - хотел напомнить себе Марков еще раз, но, оглядев присутствующих, тут же поправился. Нет, никакие это не мертвецы, обыкновенные живые люди. Если кто здесь и должен вызывать изумление, так это он сам - человек, который еще не родился на свет.
        Качая бедрами, к Кириллу подплыла гулящая девка, лицо которой неожиданно напомнило ему Джейн. «Может, - подумал Кирилл, - это и правда ее прапрапра… бабка. А почему бы и нет? Корни известных родов часто уходят на самое дно общества…» Вспомнилось, как сама Джейн Болтон, узнав, что о предках Маркова известно не так уж и много, предположила, что среди них вполне могли быть англичане. «Нет, ты послушай! - говорила она серьезно. - Марков! Звучит как производное от mark!» А может, и права она - сколько заграничных фамилий было переиначено на Руси. Может, и был среди его далеких предков какой-нибудь Джон Маркоу, который осел потом в Петербурге…
        - Эй, шотландец, у тебя глаза мутные, словно ты уже хорошо принял! - Здешняя
«Джейн» взяла его под руку. - По-моему, тебе пора в постельку…
        Кирилл понял, что еще немного, и эта девица действительно возьмет его в оборот. Он попятился и толкнул старика, который как раз входил в заведение.
        - Похоже, ты напугала шотландца, Мэгги! - расхохотался моряк с трубкой.
        Марков извинился перед стариком и решил в качестве компенсации угостить его. Кошелек Роберта Доджа был туго набит, так что Марков не испытывал угрызений совести.
        Старик кивнул согласно. На нем был потертый камзол и яркий плащ, который он придерживал одной рукой - плащ был для него длинноват и в противном случае волочился бы по полу. Плащ при ближайшем рассмотрении оказался пурпурной тогой, но, кажется, никого в этом заведении это не удивляло. Никого, кроме Маркова.
        - Плащ Цезаря! - сообщил старик, явно довольный реакцией приезжего. - Я бы позаимствовал из свободного реквизита что-нибудь менее броское, но не нашел!
        - Вы актер? - спросил заинтересованно Кирилл.
        - Нет, сэр! Вы говорите всего лишь с переписчиком, но смею заверить, что и мой скромный труд тоже имеет значение!
        - Я в этом не сомневаюсь! - согласился с жаром Марков.
        Старик причмокнул губами и, достав не первой свежести платок, стер с бороды капли пива.
        - Я вижу, вы интересуетесь театром, сэр! А я принял вас за торговца! Хотя, если рассудить, почему бы торговцу не дружить с Мельпоменой? Я вижу в ваших глазах блеск, и это не блеск гиней, готов поклясться!
        Кирилл огляделся и негромко, вполголоса произнес несколько строк из «Гамлета».
        - О, - старик был, и в самом деле, удивлен. - У вас хорошо поставлен голос и есть страсть, но мне кажется, эту роль следует читать немного иначе. Между нами, - он снизил голос до таинственного шепота, - мне кажется, что никто не читает ее как надо, но, может быть, у вас получится!
        Он подмигнул.
        - Я, право… - начал Марков, несколько смущенный его напором.
        Но старик не слушал. Расправляясь со второй кружкой эля, он продолжал рассуждать о принце датском и его семейных проблемах с таким видом, словно принц жил на соседней улице.
        - …Гамлет не отрешен от жизни, напротив - в нем ее больше, чем в ком-либо из его окружения. Понимаете? Но на самом деле этого сумасшедшего принца можно представить в каком угодно качестве! Странно, правда, - персонаж, который являет нам пример стойкости убеждений, податлив в плане трактовки, как никакой другой. Мечтатель увидит в нем романтика себе под стать, моралист - поборника нравственной чистоты, хотя, между нами, чистоты в нем не так уж и много, ну и так далее… И играть его будут соответственно с собственными представлениями! А он был человек, как вы или я!
        - Послушай, шотландец! - подсела к Маркову Мэгги; вид у нее был еще более хмельной и помятый, чем несколько минут тому назад. - Один морячок хочет пойти со мной, но ты мне нравишься больше - у тебя вид настоящего джентльмена!
        Ее губы были возле самого уха, от нее пахло вином и потом и сотнями мужских рук, она была плоть от плоти этого трактира - трудно было представить ее вне этой удушающей, но по-своему чарующей атмосферы. Марков вспомнил свое первое знакомство с питерскими пивными ларьками. То же чувство приобщения к чему-то не очень чистому, но при этом - нужному ему, живому… Все это вкупе со странно знакомым лицом - лицом Джейн! - действовало возбуждающе. Марков не без труда стряхнул с себя наваждение вместе с бесстыжей рукой проститутки. «Чистый суккуб, - подумал он. - Демон-соблазнитель!» Повернулся к старику, чтобы извиниться, хотя вряд ли его было можно смутить подобной сценой. В любом случае, извиняться было уже не перед кем - старик исчез. Перед Марковым стояла только пустая кружка.
        Он вскочил и, едва не забыв расплатиться, выбежал на улицу, сопровождаемый веселым гоготом завсегдатаев. Свернул за угол и оказался перед знакомым по рисункам зданием. «Глобус» выглядел немного иначе, совпадало с изображениями только простонародье, толпившееся у дверей. «Все верно, - вспомнил Кирилл - его ведь перестраивали». Однако времени вспоминать и сравнивать не было. Марков попытался рассмотреть в этой толпе тогу Цезаря, но безуспешно. Расталкивая прохожих, иногда извиняясь, иногда отвечая на брань бранью, он пробрался к дверям театра, но в этот момент зазвенел где-то невидимый колокольчик. «Начало спектакля», - подумал Марков.
        И ошибся.
        Колокольчик был звонком в дверь. Он открыл глаза в квартире Вадима Иволгина, где жил уже не первый месяц. А звонок означал, что хозяин вернулся с прогулки и стоит на площадке с коляской, ожидая, когда ему отворят.

* * *
        История с побегом Наташи Забуги на берега туманного Альбиона начала стираться из памяти людской. «Повезло, - говорил себе Вадим. - Лет этак пятьдесят, а то тридцать назад за такие дела пропал бы, как пить дать, в лагерях, это еще при лучшем варианте. А сейчас только обструкция да косые взгляды». Публикации, из-за которых с ним перестали здороваться даже соседи, начали забываться. И человечек, в котором Иволгин без труда опознал комитетского шпика, недолго бродил за ним, а как только Вадим привык к его присутствию, исчез. Вадимом Иволгиным компетентные органы больше, выходит, не интересовались. «Даже обидно как-то, - думал он. - А может, у меня в пеленках рация спрятана!»
        Мало-помалу вернулись в его жизнь старые знакомые и даже отдельные родственники. Теперь, когда история с побегом начала потихоньку зарастать быльем, жуки-пауки повылезали из своих щелей. Самые отчаянные осмеливались высказать задним числом сочувствие - гражданский поступок, затмевающий подвиг декабристов. Вадим благодарил, думая про себя, что дорога ложка к обеду.
        В один из вечеров позвонила двоюродная сестрица. Ленка исчезла из вида еще до Наташиного отъезда - ее супруг принял предложение поработать на севере, и семья отбыла, сбросив куда-то и своих двух овчарок, и попугая. О женитьбе Вадима и скандальном побеге Наташи кузина узнала из писем родни, да и газеты на севере тоже читают. Однако самой Лене вся эта история казалась скорее интригующей - не находись она тогда в тысячах километров от Вадима, возможно, стала бы тем человеком, который поддержал бы его. Если бы муж позволил.
        С севера кузина вернулась, будучи на сносях.
        - Конечно, и там люди рожают, - щебетала она.
        Но они с мужем решили, что дома все-таки лучше!
        - Знаешь, какое у меня пузо?! Прямо арбуз! Ты бы меня сейчас и не узнал, наверное! А ты прежний, усатый-полосатый?
        - Усы те же, что и раньше! - успокоил ее Вадим.
        - Да я по голосу слышу, ничуть ты не изменился - такой же Винни-Пух в штанах!
        Вадим в ответ предположил, что причина возвращения Лены домой вовсе не в беременности. Просто чукчи, которые и так еле выносили Ленку и ее супруга, узнав о грядущем прибавлении в этой семейке, потребовали у партии и правительства их немедленной депортации.
        - Во-первых, там не чукчи, а якуты! - сказала Ленка. - А хоть бы и чукчи! Что ты знаешь про чукчей, кроме глупых анекдотов! Знаешь, какая у них история, у чукчей! - она кипятилась так, словно только что уличила Домового в каком-то диком национализме. - А во-вторых, на что ты, интересно было бы знать, намекаешь?
        - И ни на что я не намекаю! Это у тебя все из-за беременности. Женщины в этот период бывают особенно мнительными и раздражительными!
        - А знаешь - ты прав! Скорее бы родить - но чтобы только здоровенький! А вообще я ничего не выдумываю - помню, как ты рассказывал своим дружкам про то, что я ворую, пью и еще что-то делаю нехорошее…
        - Ничего подобного я не говорил! - попытался оправдаться Вадим, у которого та давняя сценка сразу встала перед глазами.
        Если бы Кирилл не настоял тогда, чтобы Иволгин пришел не один, а с девушкой на его день варенья. Если бы не позвонил старый друг Симаков и не рассказал об одной дальневосточной гимнастке…
        - Ага! - победно завопила Ленка, воспользовавшись наступившим молчанием. - Значит, помнишь все, голубчик! Я тебе этого долго простить не могла. А потом мне сказали, что я, и правда, эта, как его… Слово есть… Клептоманка! - Сказано это было таким тоном, словно Ленку провозгласили лауреатом Нобелевской премии или кем-то в том же роде.
        - Ну вот! - сказал Вадим. - Главное, признать, что проблема существует!
        - И все равно ты тогда вел себя как настоящая свинья! - продолжила она кокетливо-капризным тоном. - Наговорил гадостей незнакомым людям про родную кровь, вынес сор из избы! А болезнь эта плохо лечится… Да и вообще, это так необычно и оригинально! Правда, меня теперь не везде пускают в гости - дикие люди какие, правда? Не понимают, что нельзя считать преступником больного человека! А ты к себе меня пустишь? - спросила она вкрадчиво.
        - Ну конечно, - сказал он.
        Сейчас - говоря с ней, пустоватой, взбалмошной и действительно больной, если не на всю голову, то на большую ее часть точно, Иволгин вдруг по-настоящему почувствовал, как ему не хватает того семейного тепла, что он ощущал всю свою жизнь вплоть до женитьбы на Наташе, положившей всему конец. Впрочем, то, что для одних означает конец, для других является только началом. И доказательство этой нехитрой философии лежало рядом, в кроватке, агукало и порывалось дотянуться ручкой до картинки на стене.
        - А родителей пустишь? - не отставала Ленка.
        - Чьих? - уточнил Иволгин. - Твоих?
        - Да нет, Вадим, - сказала сестра серьезно. - Твоих.
        Мать звонила несколько дней тому назад. Столько времени он представлял себе возможный разговор с ней, но всякий раз всплывало все, что ему довелось услышать после побега Наташи. Каждое сказанное в тот момент слово отпечаталось в его памяти, а память у него была хорошей.
        Сейчас голос ее был уже не так тверд. Эх, мама, мама… Но почему-то он не чувствовал того, что непременно почувствовал бы прежний Вадим Иволгин. Домовой. Дим-Вадим. Не дрогнуло сердце, не сорвался голос, и слеза не скатилась по щеке. Перегорело. Гертруда Яковлевна, кажется, была разочарована, когда продолжительное молчание прервалось словами, которые Вадим подбирал не меньше минуты.
        - Мама, я тебя очень люблю, но сейчас не время. Не время!
        И, положив трубку, он еще несколько минут прислушивался к своим ощущениям, пытался проанализировать их, попереживать, что ли, для приличия. В конце концов, он просто выругался. Хорошо выругался, по-русски, благо Верочка была в другой комнате, да и вообще вряд ли бы поняла, даже если бы услышала. И неожиданно полегчало. Вот вам и психотерапия а-ля рюс. Дешево и в буквальном смысле слова - сердито!
        Он подумал, что жизнь его складывалась таким образом, чтобы выбить из него всю эту винни-пуховскую неуклюжесть, наивность эту. Но вместе с наивностью нетрудно было утратить способность понимать и прощать. И это пугало. Он помолчал, потом спросил:
        - Как они там?
        - Переживают! - сказала Ленка. - Из-за тебя. Образумишься - звякни им, пожалуйста!
        - По-прежнему у тетки квартируют?!
        - Да, знаешь, она ведь совсем старая. Впадает потихоньку в маразм!
        - Это мама тебя просила позвонить? - спросил Вадим, помолчав.
        - Нет, - сказала сестра. - Честно, это моя инициатива, я ведь тоже соскучилась, хоть ты и такая свинья! Но мне вас всех жалко!
        Вадим молчал, ковырял пальцем обои, дожидаясь, когда Ленка сменит тему.
        - А твоя тебе ничего не присылает из Англии? - Тему сестра сменила, но не слишком удачно.
        - Лена! - простонал Вадим.
        - А что, думаешь - мы такие темные, ничего не понимаем! Люди могут разъехаться и все равно продолжать друг другу помогать. Ну там, джинсы фирменные прислать, для нее же это просто копейки!
        - Нет, не присылает!
        - Да ладно, не злись! А марки, марки не шлет?
        - Я марки не собираю!
        - Марки не собирают, их коллекционируют! У меня муж на них деньги тратит бешеные - говорит, это потом окупится! А ты все еще переживаешь? - спросила она, помолчав.
        И Вадим, обычно многословный, тоже помолчав, ответил кратко, обдумав ответ не для Ленки, а для себя:
        - Нет, уже нет!
        - Вот и правильно, Дим! Только не обижайся, но какой из тебя муж, я не представляю! Если бы я стала бы твоей женой, я бы тоже убежала…
        - Если бы ты была моей женой, - выдал Вадим прогнозируемый ответ, - я бы повесился!
        Попрощались сердечно. Минуту спустя Вадим подошел к кроватке. Смотрел на дочку, угадывал знакомые черты в ее мордашке и улыбался, стиснув зубы. «Что же ты со мной сделала?» - спрашивал он ту, чье отражение видел в детском лице.
        Вспоминались Наташкины лисьи завывания: - «Димочка, Димочка, только с тобой! Никто мне, кроме тебя, не нужен…» Интересно, верила она в это сама? Обманывала себя так же, как обманывала его, или это был, так сказать, театр одного актера? И зрителя.
        Верочка молчала, сосредоточенно хмурилась, потом со свойственной детям непредсказуемостью разражалась визгом.
        - Прекрати, ты же не поросенок! - серьезно уговаривал ее Домовой.
        И призрак Наташи Забуги мгновенно исчезал, и все переживания, связанные с этой теперь уже почти чужой женщиной, уступали место отцовской заботе. В сентябре дочка подхватила какую-то детскую простуду. Вадим поверить не мог - он ведь так внимательно следил за ней. Но верь не верь, а у малышки начался жар. Вадим вызвал неотложку и поехал с Верочкой в больницу, оставив дом на Маркова, который все еще квартировал у старого друга. Больница ему сразу не понравилась, как не понравилась и нервозность усталых врачей. Все вокруг казалось мрачным, серым и малопригодным для лечения вообще и Верочкиного в особенности. Однако других вариантов просто не существовало, и свое недовольство Вадим оставил при себе.
        - Не бойся, - он прижимал дочку к себе, не решаясь передать ее медсестре, - все будет хорошо!
        - Да что это вы, папаша, весь трясетесь? - Взгляд женщины смягчился.
        Домовой, и правда, представлял сейчас собой жалкое зрелище. На какое-то мгновение ему показалось, что эта пустяковая детская болячка здесь, в этой страшной больнице, может перерасти бог знает во что. Память подсказывала какие-то жуткие истории - вот был случай, привезли ребенка в поликлинику с гриппом, а он там подхватил скарлатину… Или это про собаку какую-то рассказывали? Вадим почувствовал, что еще немного, и он спятит. Стоило только подумать, что он может потерять дочь, и сердце обрывалось.
        - Валерьяночки попейте… - приговаривала сестра. - Или лучше седуксену!
        Остаться с Верочкой ему не дали. Всю ночь он промаялся без сна, гадая - как она там. Утром, набирая телефон справочной службы больницы, одновременно пытался надеть ботинки. Левый надел на правую ногу, правый на левую…
        Марков, привлеченный шумом, выбрался в коридор - посмотреть, что, собственно, происходит. Иволгин уже выбрался из открытого гардероба, куда умудрился свалиться. В руках он держал зеркальце, которое отлетело от дверцы.
        - Не разбилось! - удовлетворенно заметил он, когда не без помощи Кирилла поднялся на ноги и обулся заново.
        Плохих примет им еще не хватало. От помощи Маркова, который готов был его сопровождать к дочери, он все-таки отказался.
        - Ты и так после своих репетиций на ногах не стоишь! Тебе нужно сегодня отоспаться как следует, - сказал Домовой, хотя дело было не только в этом.
        Ему казалось, что Кириллу не стоит лишний раз посещать больницу. Ни к чему это! Марков в ответ пожал плечами.
        - Как знаешь, но на самом деле я не чувствую никакой усталости.
        - Ты просто перевозбудился! - определил Вадим и буквально за минуту, прежде чем лететь к дочке, заварил успокаивающий чай из трав, который обладал, по его словам, потрясающим снотворным эффектом.
        Марков, отведав чаю, подумал, что, пока странный горько-пряный вкус этого варева не исчезнет с языка совсем, вряд ли он сможет заснуть, даже если очень захочет. Но, едва пристроившись в привычном уже кресле с книгой, почувствовал, что веки становятся тяжелыми, а спустя секунду книга выпала из его рук.
        - Ты вернулся?! - Голос раздался из дымки, которая растаяла окончательно несколько секунд спустя.
        Марков прищурился - солнечный свет, проникавший в открытые окна опочивальни, показался ослепительноярким.
        - Как видишь! - сообщил он и ощупал рукой грудь.
        Интерьер был мрачноват, единственное яркое пятно - желтый балдахин, под которым он лежал, весьма, кстати, пыльный. Чистота простыней сомнений не вызывала, но в этих матрацах, набитых конским волосом, как правило, было множество клопов. «Издержки эпохи», - подумал он.
        Кирилл вспомнил удар, нанесенный ему на сватовстве Гийома Аквитанского, и провел рукой по груди. Никаких следов.
        - Кардинал скончался, - сообщил ему Невский; он сидел у постели, в кресле с высокой спинкой. - Теперь будет очень сложно объяснить в Риме, что произошло!
        - И прекрасно, - пророкотал, входя в комнату, какой-то здоровяк, - если они хотят войны, то все равно добьются ее! Так чего зря тянуть?
        На здоровяке была льняная рубаха. Длинные волосы рассыпаны по плечам. На шее внушительных размеров медальон и меч у пояса. Судя по расхристанному виду, Марков предположил, что перед ним кто-то из дворян. Входя, рыцарь пригнулся под низкой дверью и по пути успел шлепнуть по ягодице уходившую служанку.
        - В этом доме слишком низкие потолки - его строили для мышей! - сказал он. - Я уже набил пару шишек!
        - Вам, сэр, - заметил Невский, - любые потолки кажутся низкими! Позволь представить тебе, Кирилл, это сэр Фрэнсис Лайон, я надеялся, что он сможет сопровождать меня в поисках, но в свете случившегося…
        Сэр Фрэнсис безо всякого смущения и с удовольствием поскреб шею.
        - Рим давно искал повод для ссоры! Не удивлюсь, если убийцы действовали по их поручению!
        - Нет, нет! - запротестовал Невский. - Это не в интересах понтифика - собирать под свои знамена вечно ссорящихся вассалов и пытаться натравить на нас! Слишком много сил уйдет при ничтожной выгоде!
        - Я не доверяю всем им! - сказал рыцарь. - И думаю, будет лучше, если и вы им не будете доверять!
        - Как тебе понравился Лондон? - спросил Невский у Кирилла.
        Марков нахмурился, не понимая.
        - Откуда ты узнал?!
        Невский улыбнулся.
        - Я почувствовал. Хотел присоединиться к тебе, но не было времени, да и не уверен точно, что смог бы, - иногда это чертовски трудно. Особенно теперь!
        - А что теперь?
        - Лучше тебе не знать!
        Сейчас Маркову казалось, что Невский говорит с ним не как с равным. Это был разговор заботливого отца с сыном, а не беседа двух старых друзей - погодков. Время, проведенное здесь, наложило на Евгения свой отпечаток.
        - Ты помнишь всех наших? - Марков давно хотел задать этот вопрос.
        - Помню ли я? - Невский сглотнул комок, подбежавший к горлу. - Да, конечно… Если бы я только мог, Кирилл, вернуть все назад. Альбина, наверное, вышла замуж и теперь счастлива?
        - Вышла, но счастлива ли она, сказать не могу.
        - А мама?!
        - С ней все хорошо, насколько это вообще может быть в ее положении.
        Кирилл не раз испытывал желание пойти к Флоре Алексеевне и сообщить ей, что ее сын жив, более-менее здоров и сейчас скачет на вороном скакуне с мечом в руках. Однако возвращаться к психам очень не хотелось. Марков не мог знать, что подобный рассказ был бы принят Флорой Алексеевной более чем благосклонно, ибо и сама она, хоть и лишена была возможности путешествовать во времени, давно уже жила в двух мирах - Ленинграде конца двадцатого века и старинных хрониках, листаемых долгими одинокими вечерами.
        - Но, - сказал Невский, ухмыляясь, - как оказалось, и в смерти есть положительные стороны. По крайней мере в моем случае. Атмосфера здесь не в пример чище!
        - Разве есть кто-то еще, кроме нас?!
        - Кроме тебя, Кирилл. Ты забыл - я не могу перейти назад, передо мной словно стена стоит. Думаю, что да - есть такие люди!
        Было видно, что вопрос этот его действительно тревожит. Но то, что услышал в следующее мгновение Марков, по его мнению, было уже слишком.
        - Мне кажется, - продолжил Евгений, - что есть не только люди!
        - В смысле?!
        - Тебе знакомо слово «цверги»? - спросил Невский.
        Слово прозвучало коротко и громко, словно пистолетный выстрел. Сэр Фрэнсис посмотрел на них настороженно. Марков задумался, слово было как будто ему знакомо, но где он его встречал, в книге или, может быть, во сне.
        - Эти чертовы северяне тащат к нам свою нечисть, будто нам мало своей! - проговорил рыцарь.
        - Вы знаете что-то о цвергах, добрейший сэр? - поинтересовался Кирилл.
        - Слышал кое-что… Пока вы, - сэр Фрэнсис повернулся к Невскому, - странствовали, я нанял нового слугу из норманнов. Малый неплохой, хоть и глуповат. Он и потчевал меня разными историями в ненастные вечера. Эти цверги - маленький народ, вроде наших фейри. Они не выносят солнца и под его лучами превращаются в камни. Ну а я сказал ему, что им бы тут понравилось, потому что за последний месяц солнечных дней было столько, что и по пальцам одной руки пересчитать можно! Однажды эти карлики сковали для богов цепь из разных забавных вещей, которых нет на свете, - женской бороды, шороха кошачьих шагов и корней гор. Боги посадили на эту цепь огромного волка - когда-нибудь он сорвется с цепи и наступит конец света, прости господи! Вообще, христианину не подобает слушать подобные вещи, - добавил он, оправдываясь, - но я лишь пересказываю то, что слышал от этого олуха!
        - Сказки! - заявил Марков, но тут же посмотрел на друга, ища подтверждения. - Разве нет?
        Евгений пожал плечами.
        - Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам!..
        Кирилл вздохнул.
        - Неужели мы должны опасаться этих… цвергов? - спросил он недоверчиво, подумав, что у длительного пребывания в этом времени есть свои отрицательные стороны. Например, Невский, кажется, становился безосновательно суеверен. Впрочем, не ему судить.
        - Что-то происходит. - Женька нахмурился. - Вернее, должно произойти, но, как ты уже понял, время и пространство - понятия более чем условные. Ты должен вернуться назад!
        - Что-нибудь еще случилось? - поинтересовался сэр Фрэнсис.
        - Пока нет! - сказал Невский. - Я рад, сэр, что вы здесь, потому что сам я должен снова отправиться в путь и не знаю, когда вернусь и вернусь ли вообще!
        Марков хотел возразить, но в этот момент почувствовал, что снова уходит. Он вцепился скрюченными пальцами в подушку, заметил недоуменное выражение на лице сэра Фрэнсиса, прощальный взгляд Невского. Увидит ли он его еще?.. Кирилл пытался сопротивляться неведомой силе, тащившей его назад, но исход этой борьбы был предопределен.
        - Если подумать, - объяснял Вадиму тем же вечером отдохнувший Марков, - ты сам устроил панику практически на пустом месте, и, само собой, теперь, когда все благополучно разрешилось, жизнь кажется тебе прекрасной и удивительной. Так, брат Иволгин, не годится - говорю тебе как человек, хорошо знакомый с психиатрией. Это называется истеричность!
        - Во-первых, - хмурился Иволгин, который, напротив, и чувствовал себя, и выглядел чертовски усталым, - сплюнь или постучи - ничего еще не разрешилось. Вот когда она будет здесь, здоровая и веселая, вот тогда можно будет сказать, что все разрешилось! А во-вторых…
        Он зевнул и допил свою чашку - с тем самым успокаивающим чаем.
        - Во-вторых, не знаю, что тебе сказать. Есть, наверное, в твоих словах некая сермяжная правда, но исправить себя в данный момент не могу - сил нет! Я завтра над этим подумаю!
        Альбина однажды заметила, что Вадим похож на маленький такой кораблик, который пробирается к своей цели наперекор ветрам. Марков, которого она тогда призвала подтвердить сие наблюдение, хмыкнул что-то в своей новой слегка снисходительной манере, которая, тем не менее, нисколько не задевала Домового.
        Что ж, плывем дальше!

* * *
        Кирилл Марков придирчиво рассматривал себя в зеркале гримерки. Вся прошлая жизнь с ее неудачами и радостями в этот момент перестала для него существовать. Даже Джейн и Невский отступили куда-то далеко на второй план. Он глубоко вздохнул. Сегодня станет ясно, чего он стоит в качестве актера. Либо прав был Юрий, разглядевший в нем способности, о наличии которых сам Марков до тех пор не догадывался. Либо… Либо не прав.
        В коридоре рядом с гримерками кто-то стал высвистывать знакомый мотивчик.
        - Трудно дело птицелова, изучить повадки птичьи, помнить время перелета…
        Кирилл поморщился, опасаясь, что песня прицепится, как это иногда бывает. А буквально секунду спустя свист оборвался, словно исполнителя схватили за горло. Выглянув в коридор, Марков увидел, что так оно, собственно говоря, и было.
        Человеком, душившим свистуна, был не кто иной, как сам Юрий. Марков на мгновение решил, что у того приступ помешательства, но через мгновение все объяснилось.
        - Загубит, сволочь, премьеру! - пояснил актер, выпуская из рук жертву.
        Бедолага, который, кажется, ухаживал за исполнительницей роли Офелии, вытянулся у стены, боясь сдвинуться с места без разрешения. Юрий протянул палец в величественном жесте, указывая куда-то в сторону пожарного выхода, и преступник затрусил туда, боязливо оглядываясь.
        - В гневе ты страшен! - рассмеялся Марков, но по лицу коллеги было видно, что ему не до смеха.
        Свист в театре - ужасная примета, сулящая провал. Кирилл не был от природы суеверен, но сейчас, перед премьерой, и ему начинало казаться, что любая мелочь может фатально отразиться на его дебюте.
        Юрия же просто трясло. Марков попытался его успокоить - в конце концов, в театральной среде было множество примет, но бывало и не раз, что за самыми плохими из них не следовало никаких катастроф, и даже наоборот. Например, по негласному правилу, кошек в театре не пускали на сцену, «чтобы удачу не унесли». А кошки, которых в театре было порядком, все равно лезли и часто чертовски органично вписывались в постановку, хоть и отвлекали на себя внимание зрителей.
        - Совершенно верно! - в разговор вклинился их ангел-хранитель, тот самый литератор, на чьей даче они проводили первые репетиции с Юрием. - Кстати, в Англии на этот счет примета совершенно противоположная! Там кошка на сцене приносит удачу! Только не во время «Макбета». «Макбет» вообще приносит одни несчастья!
        На руках у него была одна из упомянутых кошек.
        - Учтем на будущее! - сказал Юрий, пожимая ему руку.
        - Между прочим, - сказал писатель Кириллу, - в зале у нас кое-кто из Министерства культуры!
        - Это должно меня вдохновлять? - осведомился с улыбкой Кирилл.
        Вечным предметом насмешек было это министерство, хотя без его благословения ни театру, ни отдельному спектаклю на существование рассчитывать не приходилось. До начала спектакля оставались считаные минуты, до выхода Маркова немного больше. Он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Вспомнил то, что услышал в трактире у
«Глобуса» от старого переписчика. Жаль, что старик не сможет посмотреть на его исполнение. Зато в зале сидел Иволгин, по такому случаю передавший на вечер Верочку в руки двоюродной сестры.
        - Тебе, как будущей матери, полезно посидеть с ребенком! - сказал ей Вадим.
        Ленка и не возражала, мурлыкала что-то под нос, баюкая Верочку. Ее муж хронически отсутствовал дома - летал, как выражалась Ленка, по делам. Овчарки тоже отсутствовали, супруги не торопились забирать их у друзей - хлопот сейчас и так хватало. Попугай, правда, вернулся. Попугай был серый. Жако. Серость оперения компенсировалась необычайной яркостью языка. Как утверждала Ленка, а не верить ей в этом случае не было оснований, жако лучше всех прочих попугаев говорили по-человечески.
        Правда, Вадим возражал, что птица говорить не может, а лишь имитирует речь. Ленка возмущалась и бурно жестикулировала, указывая на книжную полку, где среди прочих книг примостился толстый том Брема, судя по усердно соскобленным штампам, спертый ею в какой-то северной библиотеке.
        Факт кражи Ленка категорически отрицала.
        - Ты не должен меня расстраивать! - говорила она капризно. - Будущих мам расстраивать нельзя! А книжку мне на прощание подарили за отличную работу!
        Вадим и этому не верил.
        - За отличную работу дарят «Малую землю» или «Капитал»! - сказал он. - Ты же не с попугаями работала, а с советскими людьми!
        Впрочем, Брем не Брем, а попугай, и правда, обладал приличным словарным запасом.
«Приличным» по количеству слов; многие из них были совершенно нецензурными. Ленка уверяла, что раньше он не выражался, но люди, приютившие беднягу жако на время отъезда супругов, обогатили его репертуар новыми выражениями.
        - Там было много новых слов! - сказал Вадим, подражая датчанину из «Осеннего марафона».
        - Ага! И теперь не отучить! - горестно вздыхала Ленка. - А жако, они долго живут, просто ужас!
        Попугай, накрытый пестрым платком, молчал, но стоило Домовому в порядке эксперимента приподнять этот платок, как птица на радостях разразилась длинной непечатной тирадой.
        - Тяжелый случай, - сказал Вадим и снова закрыл попугая, а Брема вернул на полку.
        - Только не нужно никаких экспериментов, - добавил он, опасливо покосившись на книгу о воспитании детей, стоявшую там же. Он по своему опыту хорошо знал, что многие из таких книг, несмотря на высокие медицинские звания светил, настрочивших их, не стоит принимать всерьез.
        - Не волнуйся! - сказала Ленка и вздохнула завистливо. - Вот ты в театр пойдешь, а мне теперь приходится сидеть сиднем, словно затворнице какой-то!
        - Ну, - серьезно сказал Домовой, - вообще-то, беременным полезны прогулки. Свежий воздух… - Ох! - всплеснула руками Ленка. - Воздухом я и с балкона подышу! Я по магазинам хочу прошвырнуться, в гости к подругам зайти! Понимаешь?! - Понимаю! - сказал Вадим. - Но такова, с позволения сказать, женская доля. Мужчина добывает пищу, женщина рожает и растит детей. - Ну, все! - Ленка тяжело сползла с дивана и принялась выталкивать Домового в прихожую. - Он мне тут про женскую долю будет рассказывать! Опоздаешь в театр!

* * *
        По небу неслись темные, почти черные тучи. Ветер усиливался. Буря шла по пятам, и уйти от нее не было никакой возможности… Невский знал, что конь устал, что его копыта разбиты, что он голоден, как голоден и седок. И его тоже мучит жажда. Но, по крайней мере, с жаждой скоро будет покончено. Скоро ливень настигнет их. Сейчас усталому Невскому хотелось стряхнуть странный сон, снова очнуться в своей постели в Ленинграде, встать и пойти на кухню, чтобы выпить чашку холодного чая, пожурить мать, которая вновь засиделась над книгой, и погрузиться в царство грез, может быть, еще более невероятное.
        Но он отлично знал, что пробуждения не будет. Не будет никогда.
        Степь вокруг была необыкновенно тиха. Евгений огляделся. Справа, если быть точнее - с востока - протекала река. Направляясь в эти края, Невский постарался навести справки при дворе приемного отца, графа Дейла, где, в частности, побеседовал с одним бродягой-поэтом. Почувствовал в нем родственную душу, несмотря на разницу в несколько веков. А поэт придерживался традиций своего времени в смысле гипербол - во всяком случае, река была описана им как полноводный поток, неукротимый в своем быстром беге и несущий стволы могучих деревьев, словно соломинки. В реальности этот самый поток выглядел довольно жалко.
        - Сила воображения! - усмехнулся Невский.
        Что ж, тем лучше. Он спешился и пошел вниз к реке, ведя коня в поводу. Нужно поискать переправу - на другой стороне начиналась дубрава, где можно было укрыться от непогоды. Правда, в старые дубы особенно любит попадать молния, но всегда лучше надеяться на лучшее.
        Берег был обрывистый, под кручей усеян отверстиями ласточкиных гнезд. Еще ниже, ближе к воде, Невский заметил черный зев пещеры, над сводом нависали сухие корни. Отодвинув их шелестящий полог, он заглянул внутрь - пусто. Пещера была глубокой, но Невский не осмелился двигаться дальше, боясь, что своды начнут осыпаться.
        Он прошептал несколько коротких заклинаний, которым его обучили в замке графа. Не то чтобы он верил, что эти слова способны отогнать злых духов, но говорили, что они помогают даже тем, кто не верит.
        Никакой реакции на слова не последовало. Зато спустя несколько секунд над рекой разразилась настоящая гроза, и это заставило его отбросить все колебания и войти в пещеру. Снаружи сразу стало темно, как в глухую полночь; время от времени мрак разрезала вспышка молнии. Сидя у входа, Евгений смотрел, как пенится под струями дождя вода в реке. Вода не пугала его, один раз он уже пережил стремительно падение в бездну, оказавшуюся куда глубже невского русла. Он помнил свой полет сквозь безвременье и темные тени, тянувшиеся к нему со всех сторон. А потом свет и спасительный воздух, ворвавшийся в легкие. Ему повезло дважды - если бы рядом не оказалось рыбачьей лодки, он вряд ли доплыл бы до берега в студеной морской воде. Цепь совпадений, но, может быть, что-то стоит за ними. Хотелось верить, что все не случайно! Очень хотелось верить.
        Конь, который без труда поместился под сводом пещеры, испуганно прижимал уши и переступал с ноги на ногу. Невский прикоснулся к нему, успокаивая. Жаль, что в замке его приемного отца не знали заклинаний, усмиряющих дождь, а ведь есть, говорят, такие умельцы, что могут управлять погодой.
        Прошло около получаса, и Невский стал понимать, что знакомый поэт не особенно преувеличил со своим описанием - реку раздуло от дождя, и если «могучие стволы» пока еще по ней не плыли, то сучья и палки действительно появились.
        Он глубоко вздохнул. В этот момент за его спиной в глубине пещеры послышался какой-то неясный шум. Евгений откинул плащ, но не стал вынимать меч - в такой тесноте орудовать им было несподручно, да и вряд ли в нем была сейчас необходимость. Он подумал, что это какой-то зверь притаился там, в глубине, а он не хотел его пугать. В конце концов, Невский был гостем в его жилище и собирался вести себя как подобает гостю. И это не волк - конь почуял бы его сразу. Может, лисица или речная выдра?
        В пещере снова раздался шорох, потом неясный скрежет, словно отодвигали тяжелый камень. Невский услышал, как тихий голос окликнул его по имени:
        - Евгений…
        - Кирилл?! - спросил Невский - больше никто в этих краях не мог знать его настоящего имени.
        Но это был не Марков.
        Глава 4
        В сентябре месяце Иволгин вознамерился научиться солить огурцы. Огурцы, за неимением собственных, Домовой купил в магазине, рецепт по солению был выужен из
«Книги о вкусной и здоровой пище». А необходимые для этого дела банки Гертруда Яковлевна, как и многие советские хозяйки, заботливо хранила на антресолях. Правда, большую их часть Иволгин уже давно сдал в пункт приема стеклотары - трехлитровая банка стоила сорок копеек, а при их ограниченных средствах эти сорок копеек были куда нужнее теоретических заготовок.
        Осталась в запасе одна некондиция - какие-то польские баночки, которые не признавали в отечественных пунктах приема стеклотары.
        - Везите в Польшу! - сказала приемщица Вадиму.
        Тот, однако, посчитал предложение нерентабельным и попытался даже разъяснить ей почему, но был вытеснен из пункта приема двумя алкашами с целым рюкзаком отечественных пивных бутылок.
        И вот теперь польские банки оказались очень кстати. Марков, откликнувшись на просьбу хозяина квартиры спуститься с эмпиреев и подняться на антресоли, пытался разыскать их, в смысле банки, среди старого скарба. На антресолях у Иволгиных никаких сокровищ не хранилось, но Марков не мог отказать себе в удовольствии перебрать ящик, в который хозяева сложили старые книги, выбросить которые было жалко, а держать на полке ни к чему. Вот учебник английской грамматики с рисунками Бидструпа, какие-то руководства по садоводству… Еще одна книжка в серой обложке называлась «Гость из бездны» и принадлежала перу некоего Мартынова. Не глядя в выходные данные, Марков мог сказать, что издана она в шестидесятые - видно по оформлению. Он пролистал страницы, читая по диагонали. В книге рассказывалось о хорошем советском гражданине, который скончался после войны за границей, и его переправили на родину в цинковом гробу. Гроб попал в пожар, половинки сварились, а в далеком будущем гроб нашли и открыли. Герой, как оказалось, за эти годы хорошо мумифицировался - медицина будущего сумела его воскресить, и весь роман он
путешествовал по родной планете, ставшей единым Советским Союзом, поражаясь размаху научно-технического прогресса. Книжка была правильной, как и ее герой, и потому - скучной. Но тоску своего правильного героя автору удалось передать, несмотря на наивный антураж. Книжка наталкивала Кирилла на мысли, которые вряд ли приходили в голову самому сочинителю. В последнее время Маркову часто казалось, будто здесь он такой же гость из бездны, а дом его там, в Британии, где сейчас бродит Невский.
        - Ты лучше вот это почитай! - Вернувшийся с прогулки Домовой принес целый ворох газет. - Стоило мне назвать киоскерше твое имя, как вокруг мгновенно собралась толпа. «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!» Вот, что они кричали!
        Домовой, разумеется, преувеличивал, но скудная советская пресса действительно бурно отреагировала на спектакль.

«Оригинальная трактовка великой пьесы может вызвать недоумение у поклонников классической школы. Однако нужно отдать должное постановщику - его интерпретация не выглядит оскорбительно-вульгарной, подобно некоторым из театральных экспериментов нашего времени…» - Марков с увлечением перелистывал газеты, уделившие хотя бы пару строк «его» Гамлету, и чувствовал, как они задевают тайные струнки его души. Струнки тщеславия.
        Что касается самого Маркова, то один из критиков счел нужным упомянуть его в числе многообещающих молодых исполнителей. Удивительно, думал Кирилл, что делает с человеком слава, даже если она пока выражается в паре неразборчиво отпечатанных на последней странице «Смены» абзацах.
        Отзывы, в целом, были положительными. Правда, проскользнуло и несколько ехидных рецензий; в одной из них, написанной в духе фельетона, автор сетовал на скудость фантазии современных постановщиков, которые, силясь привлечь внимание публики, берутся за переработку классических сюжетов. Промелькнуло еще малознакомое широкой публике слово «постмодернизм». Возможно, толика правды в этом была, но автор утопил ее в неуклюжем сарказме. Да и, в любом случае, советский человек был воспитан самым удивительным, с точки зрения здравого смысла, образом. Отрицательный отзыв со стороны официальной печати был для него лучшей рекламой. Главное, чтобы количество этих отрицательных отзывов не достигло критической отметки, за которой должна была последовать реакция Министерства культуры.
        Как известно, великие мира сего по-разному относились к критике в свой адрес. Кто-то составлял подробный список критиков, каждого из которых считал своим личным врагом. Марков же последовал примеру тех, кто критику игнорировал, поэтому газета отправилась в уборную, остальным, впрочем, грозила та же участь. Однако тут вмешался Иволгин и спас прессу с дифирамбами - «для потомства», как он выразился.
        - Верочке потом покажу! - объяснил он. - И расскажу, как звезда мировой сцены Кирилл Марков качал ее на руках и менял пеленки…
        Слова насчет мировой сцены, как вскоре выяснилось, были пророческими. Но в тот момент Кирилл, не привыкший еще к тому, что премьера окончательно утвердила его в статусе актера, только посмеялся и предложил выпить за это шампанского.
        Он нарочно отклонил несколько из многочисленных приглашений, чтобы побыть в этот вечер с Домовым и Верочкой, давно заменившими ему семью. Странно было представить себе, что очень скоро придется расстаться с ними. И по всей вероятности, надолго. Предложение о гастролях поступило неожиданно, спустя месяц, в течение которого
«Гамлет» собирал полный зал. Марков был морально не готов к предложению покинуть Ленинград и тем более - поехать за границу. Однако речь шла не только о нем. Он был частью коллектива, от него в немалой степени зависел успех пьесы - об этом говорили не только коллеги, которым Марков не был склонен доверять, полагая, что его просто по-товарищески подбадривают. Говорили критики, с которыми ему теперь пришлось сталкиваться лицом к лицу на различных банкетах, вечеринках и прочих мероприятиях; литератор-покровитель настаивал на том, чтобы Марков посвящал время общению с этими людьми.
        - Общение, - приговаривал он, - в нашем деле очень много значит. Знаете это словечко - «блат»? Неприятное словечко, напоминает тихое ругательство, которое произносят у вас за спиной в расчете, что вы его непременно услышите. И еще созвучно аглицкому «блад», кровь, стало быть, кровное родство. Что ж, будем откровенны - действительно существует это родство, невидимая связь между нами всеми. И даже критик, наш с вами вечный враг, нам ближе, чем простой обыватель. Не нужно пресмыкаться перед ним, но уважать и знать своего врага вы обязаны. Мы ведь с вами рыцари!
        Марков вежливо улыбался. Сам он с облегчением обнаружил, что эти монстры пера на самом деле обыкновенные человечки, и по большей части - самые заурядные. Один из них, писавший для какого-то толстого журнала, поразил Маркова окладистой бородой, сделавшей бы честь самому Карабасу-Барабасу. И гудел критик в свою бороду, вероятно, что-то очень умное, но Марков его не слушал. Это было на той самой вечеринке, где он впервые услышал о предстоящих гастролях, и сейчас он думал о том, сможет ли выехать за рубеж без проблем. Это, как он понимал, зависело не только от его желания - были еще люди в комитете, которые могут перечеркнуть все планы в буквальном смысле слова одним росчерком пера. И в самом деле, Марков продолжал числиться в черных списках Комитета госбезопасности. Грехов настоящих за ним не значилось, но тесное общение с английской шпионкой Болтон было достаточным основанием, чтобы сделать его невыездным. Тем более что несколько удачных побегов деятелей искусств заставляли органы с подозрением следить за всей художественной братией.
        - Ну что, товарищ призрак, о чем задумались? - вопрошал Юрий, оттаскивая Маркова от бородача. - О грядущей мировой славе?
        - Могут быть проблемы, - сказал Кирилл несколько виновато.
        Однако, как оказалось, обо всех подводных камнях Юрий уже успел сообщить их благодетелю, а тот, в свою очередь, взялся обеспечить их всеми необходимыми разрешениями.
        - Это нужно не только вам, но и самому спектаклю, - пояснил литератор, в тот же момент появляясь в их компании - можно было подумать, что он все это время ожидал своего выхода за кулисой. - В противном случае очень скоро вас затопчут подражатели, эти гиены, которые всегда следуют за талантом, чтобы ухватить свой кусочек… Впрочем, разве сам Шекспир не использовал пьесы, написанные его предшественниками? Да и я сам… Но не будем о грустном. Такова жизнь! Как учит нас народная мудрость - куй железо, пока горячо!
        Мастер художественного слова был уже порядком под хмельком, но основную мысль Марков вполне уловил. Гастролям быть всенепременно, иначе кто-нибудь другой хапнет перспективную идею и отправится покорять театральные подмостки Восточной, а может, и Западной Европы. И для Маркова это будет прекрасным шансом, который редко выпадает молодым актерам.
        - Вы вообще счастливчик! - приговаривал писатель и хлопал Кирилла по плечу. - Только вы еще этого сами не понимаете, по молодости своей! Ну все, умолкаю! Чтобы не сглазить!
        И Вадим твердил этим вечером то же самое, называл его счастливчиком, при этом постукивал по дереву - тоже сглазить боялся и умолял, не колеблясь, отправляться в путешествие.
        - Посмотришь, как там живут все эти соседи по соцлагерю, потом будет что рассказывать долгими зимними вечерами!
        Причем Марков вряд ли догадывался, как нелегко было Домовому смириться с этим отъездом. С отъездом Маркова Домовой снова оставался один-одинешенек.
        Сейчас, когда они с Марковым часами просиживали за чаем и неторопливой беседой, Иволгину порой казалось, что и не было этих полутора безумных лет - заключения Кирилла, его, Вадима, женитьбы и предательства Наташи. И вот теперь всему этому придет конец. И с кем ему теперь разговаривать вечерами? Пусть даже во время этих бесед Кирилл иногда незаметно для Домового уплывал куда-то, и взгляд его становился таким, словно Марков видел что-то недоступное ему, Вадиму. Иволгин по этому поводу не очень расстраивался - в конце концов, грандиозное промывание мозгов, которое Маркову устроили на Пряжке, вряд ли могло обойтись совсем без последствий. Но о тех событиях они не вспоминали вслух, словно и не было их вовсе.
        Иногда самому Кириллу хотелось, страшно хотелось рассказать обо всем Домовому: о своих встречах с Невским, о том, что мир устроен не так, как им до сих пор казалось… Но он сдерживался. Он знал, что тот не побежит звонить в психушку, но такие откровения встанут между ними. По крайней мере до тех пор, пока Вадим сам не окажется вовлечен в эту невероятную круговерть. Каким образом это может произойти, Марков не хотел и задумываться. Он знал два пути - тот, которым пошел Невский, и второй, известный кудесникам, мучившим его в больнице, но догадывался, что на этом все варианты не исчерпывались.
        Тут всплывала в памяти одна из английских поговорок, которые все они слышали от Джейн. Есть много способов освежевать кошку, говорила она. Вадим, слыша это, начинал возмущаться.
        - А еще англичане, приличные люди! - негодовал он. - Мало вам охоты на лисиц, против которой давно протестует все прогрессивное человечество!
        Кирилл пытался научиться, но пока безуспешно, предсказывать момент, когда снова провалится туда, в далекие и страшные, но такие манящие времена. Этого момента он боялся и ждал, но предугадать никогда не мог. Попытки связать перемещения во времени с определенными днями лунного календаря или языческими праздниками ни к чему не приводили.
        К счастью, случались они лишь тогда, когда Марков находился в приватной обстановке. Совпадение?! Кирилл очень надеялся, что нет, - выпасть из окружающего мира во время спектакля, к которому он так готовился, было бы не только его крахом в качестве актера.
        - Опять уплыл в астрал наш дядя Кира! - приговаривал Вадим, покачивая на руках Верочку.
        Несмотря на эти неожиданные приступы, Кирилл Марков производил впечатление человека здорового и жизненно активного. Реакция была отменной - совсем недавно он, не глядя, поймал стакан, который Верочка, озорничая, смахнула со стола ручкой. И, как ни уверял Марков, что вышло это случайно, Иволгин отказывался верить.
        - Это какая-то особая техника, - уверял он. - Вот чему теперь в театрах, оказывается, учат!
        - Театр здесь ни при чем, - Марков делал вид, что готов признаться. - Помнишь, Джейн рассказывала про китайских бойцов? Она меня кое-чему обучила - запредельная концентрация открывает сверхспособности! Теперь я и сквозь стены смогу скоро проходить…
        - Я об этом думал! - говорил не менее серьезно Вадим. - Главное - не потерять эту запредельную концентрацию в тот момент, когда ты будешь находиться в стене, а не то застрянешь намертво!
        - Спасибо, я это учту! - кивал Кирилл.
        А Верочка недоуменно смотрела на них и начинала смеяться за компанию, словно понимала прекрасно, в чем тут соль.
        В театре же Кирилл познакомился с одним из тех людей, которые самим фактом своего существования в наше время вызывают удивление. Это был мастер фехтования Андрей Михайлович Кваснецкий, происходивший, по его собственному уверению, из старинного польского рода. Он должен был обучить Маркова фехтовальным приемам, которые могли пригодиться в театральной карьере. Оружие в театре использовали, по большей части, бутафорское, но даже в таком варианте оно было ближе по весу и конструкции к настоящим клинкам прошлых веков, чем оружие спортсменов. Сам Андрей владел не вполне легально парочкой замечательных сабель, ради которых Кирилл как-то заглянул в его холостяцкую квартиру. После тяжелых британских клинков это оружие показалось ему легким, и техника сабельного боя была, разумеется, иной.
        Кваснецкий поначалу уделял большое внимание Кириллу, почувствовав в нем, по собственным словам, прирожденного бойца. И был немало удивлен, убедившись, что кое в чем ученик может дать фору учителю. Выяснилось это после одного шуточного поединка. Марков не счел нужным притворяться неумехой и через несколько минут приставил клинок к горлу предполагаемого наставника.
        - Странно, - приговаривал Кваснецкий и совсем неаристократично почесывал затылок. - Так говорите, юноша, вы раньше нигде не обучались?.. Да, такое было бы трудно запамятовать, а скрывать от меня правду ведь не имеет никакого смысла, а?
        Марков скромно кивнул головой, не мог же он рассказать Кваснецкому, что бывает там, где по холодному оружию узнают благородного человека, и от этого оружия зависит уважение, а порой и сама жизнь. Тем не менее кое-чему у Кваснецкого можно было поучиться. Движение на сцене - это не реальный бой, здесь главное, чтобы все выглядело красиво и эффектно. В роли тени Гамлета Маркову не приходилось фехтовать, но он уже понял, что эта роль была только началом его театральной карьеры. А раз так, стоило взять несколько уроков у человека, который знал толк в постановке поединков. По несчастному стечению обстоятельств, эти уроки стали их последней встречей с поляком. Кваснецкий работал не только в театрах - иначе бы ему пришлось вскоре продать свои клинки или помереть с голоду. Через некоторое время он получил приглашение на съемки какого-то исторического «кина», там серьезно повредил позвоночник и осел навсегда в Москве у каких-то родственников.
        Однако Кирилл успел научиться у него двигаться красиво и изящно, почти танцуя, и не задевать клинком драгоценный реквизит. Он чувствовал, что театр проникает в его кровь; после удачной премьеры это ощущение стало особенно сильным. «Вот что называется - найти призвание», - думал он. И понимал теперь, почему с таким благоговением отзывался о своей работе отец. Об отце он старался не думать.
        В один из осенних вечеров, еще до известия о гастролях, Кирилл случайно забрел в одну из тихих питерских улочек, которые, казалось, остались неизменными с начала века. Шедший ему навстречу человек - взъерошенный мужичок - нес под мышкой книгу, толстый фолиант в потрепанной черной обложке. Кирилл посмотрел на нее с любопытством. Человек встретился с ним взглядом и, остановившись, поинтересовался, не в курсе ли гражданин, где тут поблизости переплетная мастерская? Марков пожал плечами и выразил по этому поводу дежурное сожаление.
        - Ничего, я найду, - шмыгнул носом незнакомец и достал платок, - улица маленькая. А сигаретки у вас не найдется?
        Марков похлопал себя по карману и вытащил пачку, презентованную накануне товарищем литератором.
        - Боже мой, какой шик! - пробормотал незнакомец, вытаскивая с благоговением сигаретку. - «Лаки страйк»! Произнесено это было как заклинание - он выглядел лет на десять старше Маркова, но его глаза горели мальчишеским восторгом. А Кирилл, в свою очередь, не сводил взгляда с книги, показавшейся ему смутно знакомой. - Подержите! - попросил человек и передал ему увесистый том, при виде которого в памяти сразу воскресало видение полутемной читальни, куда солнечный свет проникает сквозь цветные витражи и окрашенный ими в цвета радуги ложится на страницы…
        - Господин, уже утро, я погашу свечи? - Над ухом раздался голос монаха, выдавая беспокойство хозяина по поводу напрасно сжигаемой свечи, в то время как солнце Божье светит совершено бесплатно. Но прозвучало и полагающееся по статусу смирение, ибо, как он уже знал, господин его не послушает.
        - Я уже говорил тебе, достопочтенный брат мой во Христе, что не желаю, чтобы мои глаза начали слезиться как твои…
        Впрочем, для него, спутника Невского, часто делалось исключение, и драгоценные фолианты, которые никогда не покидали монастырской библиотеки, было дозволено принести в его покои, где у открытого окна, под шум ветра он мог изучить старые страницы. Старые даже для того времени, в которое они были заброшены.
        Некоторые из этих книг были настолько ценными, что предусмотрительные монахи в буквальном смысле слова сажали их на цепь…
        - Видите? - Кирилл указал на светлый прямоугольник на обложке. - Здесь когда-то была скоба, с помощью которой книгу запирали на замок! Человек, с которым он разговаривал этим теплым сентябрьским вечером на тихой ленинградской улице, посмотрел на него с восхищением. - Вы в этом разбираетесь?
        - Немного, - Марков перехватил книгу поудобнее - раскрыть ее, держа в руках, было не так-то просто. - Знаете, у меня такое чувство, будто я ее когда-то видел…
        Человек пожал плечами.
        - Вряд ли! Это вроде как семейная реликвия, - пояснил он, - прадед мой был букинистом - собирал всякие редкости. Правда, маловато их осталось - распродали в разные годы, да и эта не задержится. Вот только, думаю, надо, чтобы специалист посмотрел - может, подшить кое-где, чтобы, стало быть, стоимость взять полную!
        Он подмигнул Кириллу, но тот не заметил. Он уже открыл фолиант на середине, а тот послушно распахнулся на одной из страниц, словно кто-то не раз раскрывал книгу здесь. И Марков знал, кто был этот человек. Страницы потемнели за прошедшие века, на обрезе темнело пятно, поставленное небрежным хозяином. Надо же было так случиться, что именно эта книга повстречалась ему здесь, спустя столько времени. И какой длинный путь проделала она сквозь годы и расстояния, чтобы напомнить о тех, других. Тех, о ком ему рассказывал Невский…

«Самыми зловредными из существ, населяющих эти пустынные края, следует признать цвергов. Народ их низкоросл и не выносит солнечных лучей, дающих жизнь всему живому. Говорят, что на солнце тела их обращаются в камень, и жители часто показывали мне камни, в которых, как они уверяют, можно различить очертания тел этих карликов. Говорят также, что они искусны в ремеслах и способны к колдовству. Но смертным следует держаться подальше от этих искусников, ибо общение с ними губительно для души и тела. Племя их ненавидит людской род…»
        - Глупые россказни! - Марков с раздражением захлопнул книгу.
        - Бесы, господин, имеют множество обличий, - заметил на это монах и перекрестился. - Святые отшельники изрядно страдали от их проделок, да и наша братия немало претерпела. После постройки монастыря много было чудесных и страшных вещей - в нашем погребе и подвалах слышали голоса и стуки, кто-то напугал брата настоятеля так, что он поседел за один день. Но самым ужасным было то, что проклятые черти вышибали пробки из наших бочек, и пиво уходило в землю. В конце концов, мы решили заложить подвалы кирпичом, и лишь тогда все прекратилось!
        - Подвалы?! - нахмурился Марков, словно вспомнив что-то, но к чему относилось это воспоминание - к прошлому или будущему, он и сам не мог сказать…
        - Подвал! - Ленинградский собеседник Кирилла указывал на вывеску на другой стороне улицы. - Вот же она, мастерская, в подвале!
        Марков с трудом заставил себя вернуть фолиант и словно во сне двинулся следом за ее нынешним владельцем. Мужчина выбросил окурок в урну, рядом с пыльными окнами, и спустился к дверям. Девица в очках, скучавшая за прилавком, выслушала краткую предысторию книги и с привычным видом отправилась за ближайшую дверь, откуда вернулась в сопровождении молодого человека.
        Фартук придавал Акентьеву несколько несерьезный вид. Марков узнал его почти сразу. Переплет застыл, вглядываясь в лицо пришедшего.
        - Ну, здравствуй! - сказал он, покачав головой.
        Акентьев кивнул, извиняясь, на книгу, принесенную клиентом. Он провел пальцами по истертой коже с благоговением, словно касался любимой женщины. И в этом не было ни капли игры - за последнее время Александр Акентьев научился ценить книги. Он уже понял, что если где-то и есть ответы на мучившие его вопросы, то только в них. А Марков следил за ним с непонятной самому ревностью. Книга послушно раскрылась на том самом месте. Кириллу показалось, что Переплет вздрогнул, пробежав глазами по строчкам. Кирилл извинился и быстро вышел на улицу.
        Глава 5
        Лондон встретил Джейн Болтон классическим туманом. Она предпочла бы остаться в поместье деда, приводя в порядок дела, но отказать сэру Арчибальду не могла, хотя при желании выдумать благовидный предлог не составило бы труда. Официально она уже не принадлежала к его ведомству. Откинувшись на мягкую спинку «бентли», Джейн еще раз рассудила, что поступила правильно, откликнувшись на просьбу. «Осталось так мало своих людей, - думала она - иных уж нет, а те далече». И еще вспоминался романс, который она слышала в России:
        Чем дальше живем мы, тем годы короче,
        Тем слаще друзей голоса.
        Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,
        Глаза бы глядели в глаза…
        Всякий субботний вечер Кроу проводил в своем клубе, и этот вечер не был исключением. Это был старый лондонский клуб, один из оплотов английской аристократии, куда нельзя протиснуться с помощью купленных титулов. Джейн проводили в комнату, где члены клуба могли переговорить с посторонними с глазу на глаз. Она не успела устроиться в удобном георгианском кресле, как сэр Арчибальд присоединился к ней.
        - Рад, что ты нашла время, - сказал он. - Надеюсь, путешествие не слишком утомило тебя - эта погода весьма дурно влияет на здоровье. Суставы. Есть, говорят, какие-то древние греческие мази, но лично мне кажется, что лучшее средство в данном случае - это профессиональный массаж! Прошу прощения за стариковские жалобы! Как ты себя чувствуешь?
        Сэр Арчибальд уделял ей повышенное внимание после гибели Дэнниса Болтона. О его смерти он сообщил ей сам, с бесстрастностью профессионала. Джейн подумала, что второй раз сэр Кроу выступает в роли ангела смерти для ее семьи. Сначала дед, ушедший из жизни добровольно, при посредничестве старого друга. Теперь Дэннис. Только напрасно сэр Арчибальд переживал. Этот человек умер для нее значительно раньше - когда она впервые узнала о его предательстве.
        - Тело уже отправили на родину?! - спросила она спокойно.
        Кроу кивнул.
        - Твое присутствие на похоронах совершенно необязательно, хотя, кажется, в Вашингтоне не хотят придавать огласке некоторые факты, касавшиеся профессиональной деятельности покойного. О мертвецах говорят либо хорошо, либо ничего!
        Джейн улыбнулась, представив себе гроб, покрытый звездно-полосатым флагом, и последний прощальный салют. Да, так уж устроен этот лучший из миров, что последних мерзавцев погребают с почестями, достойными героев. Теперь, когда страсти улеглись, Джейн Болтон, заинтересовавшись подробностями своего освобождения, не могла не задумываться и над странной ценой, которую запросили Советы за нее. Веяло от этой истории чем-то старинным, средневековым - прекрасную пленницу освобождают за выкуп. Такого давненько не было в истории взаимоотношений спецслужб.
        - Выбор действительно странный, - пожимал плечами сэр Арчибальд. - Мы, разумеется, проверили всю информацию по этим перстням, но не нашли ничего подозрительного. Кто знает, может, кто-то из кремлевских заправил решил заняться коллекционированием. В условиях тоталитарной власти можно позволить себе любую прихоть!
        - Вы же знаете, - возразила Джейн, - большинство из этих тоталитаристов на самом деле ведут весьма скромный образ жизни.
        - Бог ты мой, - закачал головой сэр Кроу, - неужели они все-таки сделали это? Промыли мозги самой Джейн Болтон! Вспомним Брежнева, большой был ловелас и, не стесняясь, пользовался своими возможностями. В любой другой стране он бы и года не провел на своем посту!
        - А взятки беру борзыми щенками! - кивнула она и пояснила в ответ на его недоуменный взгляд. - Это из русской классики.
        - Именно об этом и речь! Так что, дорогая Джейн, вам крупно повезло, что Леонид Ильич почил в бозе. Окажись в его руках такая красавица, никакие перстни нам бы не помогли…
        - Спасибо за комплимент, - улыбнулась Джейн, - и все-таки странно это!
        - Кстати, насчет денег и женщин, - продолжал сэр Арчибальд, откинувшись на спинку кресла. - Вот еще один пример коммунистической скромности. Иосип Броз Тито - у этого человека была отличная коллекция автомобилей, виллы по всему миру. Официально все, само собой, принадлежало государству, так что его наследникам мало что досталось, но сам маршал жил на широкую ногу, проповедуя скромность своим подданным.
        - Ходили слухи, что маршал - масон и получает от Запада деньги за антисоветскую деятельность… - вспомнила Джейн.
        - Деньги были, но, чтобы сотрудничать с нами, не нужно быть масоном. Впрочем, у вас будет шанс все выяснить при личной встрече.
        Джейн посмотрела на него недоуменно.
        - Даже если бы ты оставалась моей сотрудницей, поручить подобную миссию официально я бы не мог, это моя личная просьба и, поверь, для меня это очень важно.
        - Простите, сэр, - сказала она, - но, насколько я помню, маршал Тито умер!
        - Мы тоже считали, что югославский вождь скончался, - сказал сэр Арчибальд и нахмурился. - Как вы помните, премьер-министр присутствовала на его похоронах, как, кстати, и Леонид Брежнев. Уникальный человек - подумал я тогда. Тито, не Брежнев, конечно, - раз над его гробом стоят эти двое! Однако на днях мы получили весьма странное сообщение из Белграда. Как вы знаете, маршал поддерживал с нашей разведкой довольно близкие отношения - несмотря на скандал с итальянскими территориями и заявленный курс на социализм, это был наш человек. Я лично общался с ним и могу сказать со всей определенностью, что, либо кто-то оказался в курсе мельчайших подробностей наших встреч, либо… Либо Тито жив.
        - Он ведь родился в прошлом веке! - заметила осторожно Джейн. - Ему сейчас должно быть больше чем девяносто лет!
        - Это как раз не аргумент! - возразил сэр Арчибальд. - Всякое бывает! Другое дело, что после ампутации ноги в его возрасте выжить трудно. Короче, Джейн, я хочу, чтобы вы отправились туда и кое-что выяснили. Для меня. Югославия почти капиталистическая страна, после России вы будете приятно поражены.
        - Да, сэр, - Джейн Болтон прижала руки к груди. - Эти проклятые русские медведи!..
        - Ну-ну, без ехидства, леди! Я все прекрасно понимаю. Кстати, ваша русская подопечная, кажется, неплохо освоилась на новой родине?
        - Наташа? Да, мы много общаемся, - Джейн вздохнула.
        - В чем дело?
        - В России я близко знала ее бывшего мужа. Поверьте, у этой медали две стороны…
        - У каждой медали две стороны, а иногда и больше! - Сэр Арчибальд улыбнулся снисходительно.
        Джейн не любила эту улыбку, можно подумать, что ей по-прежнему двенадцать лет. Но приходится терпеть.
        - Вероятно, из Наташи вышла бы неплохая шпионка! - Джейн печально улыбнулась. - Пониженная чувствительность большой плюс, не правда ли?
        - Вы говорите это таким тоном, что я просто вынужден насторожиться! - пошутил Кроу. - А что касается вашей Наташи, то не думаю, что из человека, с легкостью перебегающего на чужую сторону из-за финансовых благ, может получиться хороший разведчик. Тот, кто предал один раз, предаст снова, запомните, Джейн, - это очень важно. Не помню, кто это сказал, но предательство опьяняет, оно как наркотик.
        Джейн пообещала это запомнить.
        - Я надеюсь, Джейн, что вы не откажетесь от участия в таком загадочном деле, - сказал сэр Арчибальд, возвращаясь к Югославии. - Кроме того, там вы встретите одного старого хорошего друга.
        - Что вы хотите сказать?!
        Сэр Арчибальд протянул ей белградскую газету. «Гамлет из России теперь в гостях у нас», гласила передовица. Лицо Джейн оставалось бесстрастным, но старого разведчика было трудно обмануть, и он не сомневался в ее ответе.

* * *
        Накануне отъезда Кирилл, словно извиняясь за свою удачу, завалил Иволгина и Верочку подарками. Главным из них была новая коляска.
        - К чему такие безумства?! - сердился добродушно Домовой.
        - Ты посмотри, - показывал ему Марков, не слушая возражений, - это же фирменная гэдээровская штука. Тут какие-то особенные рессоры!
        - Да-с! Вижу! - говорил Вадим. - Верочка это, безусловно, оценит. Так и представляю, как она на прогулке в сквере будет хвастать перед сверстниками этими особенными рессорами!
        Шутки шутками, а стрелки часов неумолимо двигались к шести - пора было выбираться, чтобы успеть на поезд. Марков все затягивал с прощанием, не хотел уходить. Ему нужно было сказать то, что он всегда откладывал на потом.
        - Есть вещи… - Марков уже не раз прокручивал в голове этот разговор, но, как это всегда бывает, не находил сейчас слов. - Я очень тебя прошу, Вадим, будь осторожен, - сказал он, наконец. - Если не ради меня и себя, то хотя бы ради Верочки.
        - Подожди, - Иволгин разволновался, - что это за загадки ты мне, Кира, загадываешь? Что такое? И при чем тут Верочка?
        Кирилл обругал себя - нужно было либо молчать, либо высказать все до конца. Теперь Вадим переполошился, а толку от этого не будет никакого.
        - Не бери в голову! - попросил он. - Просто разволновался что-то, вот и несу сам не знаю что.
        - Надеюсь! - сказал Вадим. - Может, чайку на дорожку? Успокаивающего?
        - Нет, спасибо! Ты его из какой-то сон-травы готовишь - уснуть и не проснуться тридцать лет, а мне через минуту уходить надо. Все, Домовой, скоро увидимся!
        Вадим кивнул и обнял друга на прощание.

* * *
        Увидев Кирилла, Джейн разволновалась, как перед первым свиданием, и едва удержалась, чтобы тут же не подбежать и обнять его.
        Это, однако, рискованно. Марков был не один, а в компании исполнителя роли Гамлета. Призрак Гамлета пил пиво с Гамлетом живым, и вряд ли разговор между ними шел сейчас о датском королевстве. Среди посетителей бара не было заядлых театралов; по крайней мере никто не подходил к русским актерам.
        Джейн вздохнула - ей хотелось поговорить с Марковым наедине. Кто знает этого Юрия, может, он из госбезопасности, а это, в свою очередь, может означать неприятности и для нее, и для Кирилла. Ей до сих пор верилось с трудом, что Маркова выпустили за пределы Советского Союза.
        Русский медведь вел себя иногда крайне нерасторопно. Джейн вспоминалась сценка, которую с упоением описывал покойный дед. Ему случалось наблюдать за медведем, охотившимся на идущих на нерест лососей. Дед с мастерством настоящего рассказчика описывал реку, так что Джейн казалось, будто и она видела ее, чувствовала запах хвойного леса, растущего на берегах, и слышала шум воды, кипящей от множества рыбьих тел.
        Медведь заходил в воду и выжидал, когда рядом оказывалась рыба; тогда он цеплял ее когтями и бросал под себя, следом вторую, третью. Но, пока шла охота, пойманные рыбы выбирались по мелководью назад в реку. Они подпрыгивали, бешено били хвостами и уходили. Уходили с распоротыми медвежьими когтями животами, из которых сочилась кровь.
        Вот и советское государство, которое западные политики, авторы шпионских романов и карикатуристы привычно ассоциировали с огромным и опасным медведем, было столь же нерасторопно, несмотря на огромный штат спецслужб. Или… Или, может быть, дело в ином? Возможно, затевается что-то такое, по сравнению с чем и диссиденты поневоле, такие как Марков, и «всамделишные», как она сама, шпионки были чем-то столь малозначительным, что и силы тратить не стоило. И перстни как часть этого неизвестного ей пока плана. Джейн вообще не была уверена, что поступает правильно, идя с ним здесь на контакт. Этим она могла поставить под удар и его и себя.
        - Обратите внимание, дорогой друг, вокруг нас все приметы загнивающего Запада! - разглагольствовал Юрий, пользуясь тем, что сопровождающий их сексот сидел в другом конце бара и слышать его никак не мог.
        К сексоту уже пристроилась местная красотка, которая, не обладая советской интуицией, не могла распознать в нем бойца невидимого фронта. Сексот что-то бурчал в ответ на немецком.
        - А вот пиво мне больше по вкусу «Мартовское», - патриотично заметил Марков.
        - О! - подхватил коллега. - Отличная реклама: Марков пьет «Мартовское»! Жаль, что на нашей родине реклама не в чести, если не считать призыва - летать самолетами Аэрофлота! А здесь пока наша популярность не столь велика. Не вижу толп поклонниц с цветами. Почему-то все внимание достается этой паразитической особи!
        - Юрий, прошу! - Кирилл всерьез опасался, что язык Юрия приведет его назад в заведение, в котором им обоим пришлось, к несчастью, однажды побывать.
        - Я осторожен, как Штирлиц на задании! Просто иногда непреодолимо хочется называть вещи своими именами. Как ты думаешь, что он ей отвечает - «Руссо туристо, облико морале»? Жалко, я не серб, я бы сказал ему кое-что, благо по-сербски он все равно не сечет!
        - Он бы догадался, интуиция!
        - Лично мне интуиция подсказывает, что пора прогуляться - атмосфера этого притона действует на меня угнетающе!
        Марков никак не отреагировал на это поспешное бегство, отметил только про себя, что сексот с видимым облегчением оставил красавицу и устремился вслед за актером - трудно советскому человеку, даже чекисту, бороться с соблазнами.
        - Привет, незнакомец, - сказала она.
        На Джейн была широкополая шляпа, которая сейчас была сдвинута вниз, так, что скрывала ее лицо. Ни дать ни взять - сцена из американского вестерна.
        - Черт возьми! - сказал Марков и повторил то же самое, но уже по-английски. - Откуда ты?!
        - Из Лондона, само собой, - она села напротив. - Я ведь обещала, что мы встретимся!
        Кирилл кивнул. Об этом она писала в письме, но тогда это казалось невероятным.
        - Как ты спаслась? - спросил он.
        - Обычным путем, - сказала она. - Соблазнила охранника, задушила чулками, потом переоделась в его форму и так бежала до самой границы…
        - Именно так я все себе и представлял! - сказал серьезно Марков.
        - Нет, на самом деле, странная история, Кирилл… - Она задумалась.
        - Знаешь, столько всего произошло странного, что меня уже трудно удивить, - сказал Марков. - Так что же случилось?
        - Меня обменяли на набор перстней. Хорошо еще, что не на огненную воду!
        Кирилл непонимающе нахмурился.
        - Я не шучу, - сказала она. - Только не спрашивай, что все это значит, - я и сама рада была бы узнать… Впрочем, это уже неважно.
        - Ты думаешь?
        Известие о перстнях взволновало Маркова, он сам не мог объяснить почему. Однако не настолько, чтобы он перестал слушать Джейн, а Джейн говорила уже совсем о другом.
        - Ты здесь из-за меня? - спросил он.
        - Не только, но я знала, что ты будешь здесь, и ждала этой встречи! Кирилл! - В устах Джейн имя его звучало музыкой, так звучит только имя любимого человека. - Знаешь, я иногда даже думаю по-русски… Я хочу думать, как ты, говорить как ты. Ты меня слышишь?!
        Он кивнул.
        - А я, напротив, превращаюсь в англичанина!
        - Твой английский почти безупречен, но где ты нахватался старых слов?.. Я видела тебя на сцене! - сказала Джейн. - Ты был… Другой! Я никогда не думала, что ты станешь актером. Таким хорошим актером! Вы могли бы дать спектакль у нас, в Лондоне!
        Марков нахмурил лоб.
        - Наверняка это будет не так просто, ты и сама это понимаешь! Одно дело - гастроли по странам социалистического лагеря, другое - Великобритания!
        - Ох уж этот ваш лагерь! - Лицо Джейн омрачилось. - Как все это мерзко, Кирилл. Мне многое нравится в России, но есть вещи, которые я никогда не смогу принять, скорее умру, а твои соотечественники живут с ними и не замечают, как ужасны сами эти формулировки - лагерь, вождь…
        - Думаю, мерзостей везде хватает, Джейн, - Марков не был расположен затевать спор на тему, которая его сейчас нисколько не трогала. Это была первая встреча за столь долгое время, и тратить время на обсуждение политического курса не хотелось.
        - Я здесь по делу! - сказала она и пояснила: - Собираюсь выкрасть тебя из лап КГБ. Пока ненадолго! Хочу тебя кое с кем познакомить…
        - Выберемся через окошко в туалете? - спросил Марков, который и не думал спорить.
        - Не потребуется! - Джейн улыбнулась той самой улыбкой, которая ему так нравилась.
        Было в этой улыбке и что-то фирменно западное - так, ему раньше казалось, должны улыбаться все англичаночки. И что-то родное, свое, что-то, принадлежавшее только ему.
        Машина Джейн, немецкий пластмассовый «трабант», стояла в нескольких кварталах от бара. Марков пожалел, что тактичный Юрий уже исчез, - вот кого можно было бы направить на разведку окрестностей на предмет шпиков. Как позднее оказалось, в это самое время актер пьянствовал с тем самым гэбистом, который был приставлен к Маркову, и отвлекал его от выполнения основных обязанностей. Но Кирилл об этом не знал, поэтому они с Джейн покинули бар поодиночке, чтобы встретиться на условленном месте.
        Он решил не терять бдительность и внимательно оглядывался - где-то его сопровождающий из конторы глубокого бурения? Накануне поездки он, как и вся труппа, получил кое-какие наставления относительно общения с братьями-славянами. Не советовали заходить в русскую церковь Александра Невского - товарищи гэбисты могут не так понять, потому как при церкви этой покоится сам барон Врангель. Само собой, в особом почитании покойного барона мало кого можно было всерьез заподозрить, но галочку в своих бумажках чекисты поставят, а галочка эта потом может аукнуться отказом в выезде.
        Однако никто не преследовал их - рандеву опального в прошлом Маркова с английской разведчицей осталось неизвестным чекистам.
        - И куда мы с тобой направимся, моя прекрасная леди? - спросил Кирилл.
        - Скоро ты все узнаешь, - ответила она загадочно. - Есть один человек, и он желает с тобой познакомиться. Только не спрашивай меня, кто он, - я еще сама не знаю этого!
        Он смотрел на профиль девушки, казавшийся совсем бледным в свете белградских фонарей. В стародавние времена, которые он с некоторых пор посещал так часто и не только на сцене, певцы нашли бы немало лестных слов для этого восхитительного лица. Джейн Болтон назвали бы божественным ангелом, белизну ее кожи сравнивали бы с мрамором и слоновой костью. И Марков сам выплатил бы певцу гонорар - скромный, как и полагалось в те времена. А ему сейчас в голову не шло ничего, кроме самых избитых банальностей.
        - Так куда мы едем? - спросил он снова. Кирилл не успел изучить Белград, и места, которые они проезжали, казались в вечерних сумерках совсем незнакомыми. - Ты здесь бывала раньше! - Кирилл заметил, что она не пользуется картой.
        - Нет, - сказала она, - но я весь день колесила по городу. Изучала. Первое правило разведчика - изучи место, где предстоит действовать.
        - Нам предстоят активные действия? - поинтересовался Марков. - Ты поэтому меня позвала с собой - на защиту?
        - Не скрою, мне спокойнее от того, что ты рядом, но дело не в этом, - сказала она серьезно. - Твое присутствие было одним из условий встречи!
        - Встречи с кем?! - Марков нахмурился.
        - А вот это пока секрет! - Она улыбнулась. - Я и сама еще ни в чем не уверена. Есть вещи, знаешь, которые очень сложно принять, пока не убедишься лично!
        - Знаю! - согласился Марков.
        Улицы Белграда производили на впервые выезжающих за рубеж советских туристов необыкновенное впечатление - очень уж «по-капиталистически» выглядели они с множеством огней, магазинов, баров и кафе. Поневоле вспомнишь о старых конфликтах товарища Тито с товарищем Сталиным. Усатому вождю хотелось видеть эту страну в обойме послушных его воле сателлитов, но вышло по-другому. В то время в Министерстве госбезопасности даже бытовала идея устранить непокорного маршала, но она не получила поддержки в верхах. Все это Джейн поведала ему вкратце по дороге.
        - Откуда тебе это известно? - спросил удивленно Кирилл.
        - У разведок мало секретов друг от друга, - сказала она.
        Тем временем они уже подъехали к Белградской крепости, выглядевшей, несмотря на освещение, весьма мрачно.
        - Это очень древнее место! - сказала Джейн. - Сначала здесь жили кельты, еще во времена неолита, потом римляне - две тысячи лет тому назад.
        - Тоже данные разведки? - спросил Кирилл. - Он уже вышел из машины и помог выбраться своей спутнице.
        - Нет, просто днем я была здесь с экскурсией! Идем, нам к Римскому колодцу.
        Она немного замешкалась, определяясь с направлением, но потом двинулась уверенно вглубь крепости. Маркову ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Джейн взяла его под руку, теперь они напоминали припозднившуюся парочку. Впрочем, они были не одни. Навстречу им попалась другая пара - гораздо старше, мужчина приподнял шляпу, здороваясь. Кирилл сдержанно кивнул.
        Возле колодца не было никого. К воде вела спиральная лестница, Джейн прислушалась. Затем они стали спускаться.
        - Ты не находишь, что это довольно странное место для встречи? - спросил Кирилл, которому все это начинало нравиться все меньше и меньше. В голову лезли самые дурацкие мысли - а вдруг это ловушка? Для него и Джейн. Подстроенная той же советской разведкой. Вот сейчас сбросят их в этот самый колодец, привязав к шее какой-нибудь древнеримский булыжник!
        Джейн кивнула, соглашаясь с его словами.
        - Мрачновато здесь, - сказала она, - словно спускаешься в преисподнюю.
        Но внизу их ждал не мрачный посланец ада, источающий запах серы. От человека пахло вполне прилично - табаком, он курил трубку, стоя в коридоре, опоясывавшем колодец.
        Джейн остановилась в нескольких шагах от него. В инструкциях, которые были получены ею еще в Лондоне, не значилось никаких примет и паролей. Это была еще одна причина, по которой сэр Арчибальд отказывался воспринимать данную миссию излишне серьезно - подробности, включая место встречи, были оговорены сразу, профессионалы никогда не поступили бы так. Да и какой смысл подлавливать человека, не зная, кого именно пошлют на эту встречу?
        Сэр Арчибальд был, правда, не в курсе того, что уже в Белграде Джейн получила анонимную записку от человека, которого в Лондоне идентифицировали как покойного маршала. Правда, подписи там не стояло, но Джейн, изучившая перед отъездом не только фотографии, но и почерк Тито, не сомневалась, что они набросаны его рукой. В этом, видимо, не сомневался и писавший, поскольку никаких дополнительных указаний в подтверждение авторства оставлено не было. В письме неизвестный, как его предпочитала называть Джейн, не верившая во встречу с призраком, просил прибыть в сопровождении Кирилла Маркова. К записке была приложена газетная вырезка с сообщением о гастролях театра, в котором играл теперь Кирилл.
        Из-за всех этих странностей Джейн не была склонна подозревать пригласившего их человека в дурных намерениях. Кем бы он ни был, он не стал бы вести себя так прямолинейно, если хотел заманить их в ловушку.
        Человек с трубкой молча подошел к ним. Его лицо казалось странно смуглым. «Похож на турка», - мелькнуло в голове у Маркова. Незнакомец, однако, не стал ничего разъяснять насчет своей национальности; он вообще не произнес ни слова, а, взглянув безо всякого выражения в лица пришедших, поманил их рукой. Идти пришлось недолго. Человек встал у стены и постучал по ней трубкой, будто выбивая табак; в ответ с внутренней стороны раздался ответный стук, а в следующее мгновение стена расступилась. Джейн посмотрела на Маркова. Кирилл пожал плечами. Человек отошел в сторону и знаком показал, чтобы они проследовали внутрь. Джейн вздохнула, напомнила себе еще раз русскую поговорку насчет саночек и, набрав воздуха, словно перед тем, как нырнуть, вошла.
        Кирилл шел за ней.
        - Ничего, что я вошла первой? - поинтересовалась она.
        Марков поймал в темноте ее ладонь - впереди горел неясный свет, словно из-за приоткрытой двери.
        - Я придерживаюсь старой доброй традиции! - сказал он. - Даму всегда пропускаю вперед, особенно когда нужно войти в медвежью берлогу или такое уютное местечко, как это!
        Провожатого им не дали - видимо, посчитав, что пройти на свет по узкому коридору труда не составит. Джейн пыталась вспомнить план, которым ее снабдили в Лондоне, - ничего подобного в Белградской крепости, согласно этому плану, быть не должно. Зал, в котором они оказались, был узким и длинным, по обеим сторонам от него шли колонны, украшенные незамысловатым орнаментом. Дальняя стена терялась во мраке, а свет давали три свечи, горевшие в пыльном канделябре. Окон, само собой, не было. Не было и мебели, если не считать двух старинных кресел с высокими спинками, поставленных явно для гостей.
        Марков обошел освещенную часть зала и вдруг почувствовал рядом движение - инстинктивно повернулся, приготовившись защищаться.
        - Вы двигаетесь как опытный фехтовальщик, - заметил маршал Тито. - Все мои успехи на этом поприще остались в далеком прошлом. Но мастера я способен отличить!
        Старик выехал к ним из темноты в кресле на колесах. Кресло двигалось неслышно - словно плыло над полом. Левая нога Тито выглядела как настоящая. Если это был протез, то прилажен весьма искусно. Только зачем, если он все равно в кресле? Может, старику просто хочется выглядеть полноценным. Правда, оставался один вопрос - настоящий ли это Тито?
        Лицо маршала, еле различимое во мраке, показалось Маркову смутно знакомым. Возможно, дело было в портретах, которые встречались в Белграде, - здесь даже после смерти вождя (похоже, мнимой!) сохранялся своеобразный культ личности; имя Тито звучало в песнях, которые Марков слышал на улицах, а пели здесь часто… Нет, что-то тут не то. Сначала он решил, что причина именно в этом скудном освещении - сейчас это лицо живо напомнило ему лицо старика-переписчика - того самого, с которым он имел удовольствие беседовать в трактире возле «Глобуса». Почти четыреста лет тому назад.

«Это от усталости», - сказал он себе. Он не раз замечал, что, утомившись, начинает чаще испытывать чувство дежавю! Сравнить бы их при свете дня!
        - Вы не возражаете против такого освещения? - поинтересовался Тито по-английски - голос у него был удивительно бодрый. - К сожалению, мои глаза не выносят яркого света!
        Вообще, по сравнению со своими кремлевскими собратьями, маршал выглядел гораздо более живым. Марков мог судить об этом вполне объективно - на похоронах Брежнева, а затем Андропова телекамеры не могли скрыть от многомиллионной страны горькую истину - генсеков провожали люди, которые сами стояли на краю могилы. Впрочем, истина эта была известна всякому советскому гражданину.

«Что-то здесь не так!» - вновь подумалось ему. Все похоже на сон, эта крепость и этот человек. Впору ущипнуть себя! В одно из британских рандеву с Невским он как-то раз сунул руку в огонь, чтобы убедиться в том, что не спит. Ожог чувствовался очень долго.
        - Мне кажется, он вполне соответствует духу этого места! - ответил он на вопрос хозяина.
        Перешли на русский, маршал изъяснялся чисто, с едва заметным акцентом.
        - Вы явно не осведомлены, - заметил удивление Маркова Тито, - я был в русском плену во время Первой мировой. Тогда-то всем казалось, что она будет и последней. Получил удар копьем во время атаки. Проклятые черкесы добили бы меня - они всех добивали, но я притворился мертвым и попал в плен. Потом жил в Сибири, и моя первая супруга была русской. Я редко об этом вспоминаю… - Он вздохнул.
        Джейн робко кашлянула.
        - Я догадываюсь, какие мысли сейчас вас обуревают, - усмехнулся старик. - Кто же это перед вами - маршал собственной персоной, его двойник или, может быть, призрак, а, мисс Болтон?
        - Откуда вам известно мое имя? - напряглась Джейн - в Белград она приехала под именем Джоан Грей.
        - О, когда умираешь, многое становится явным, мисс Болтон! Неужели вы думаете, что старика так легко обмануть?.. Нет-нет, я не собираюсь открывать вам свои карты. Правда, бетонный саркофаг, где покоится мое тело, пуст. Говорят, что меня погребли тайно в одной маленькой горной церквушке - может быть, и так! Это неважно, и очень скоро вы оба это поймете. Важно только то, что я хочу сказать вам сейчас. Я не случайно выбрал вас двоих! Да, именно выбрал - я знал, что вы, Джейн, прибудете в Белград. Как я уже сказал, за гробом открывается будущее! Но вы только проводник для этого молодого человека, лицо которого мне смутно знакомо. Я чувствую в вас то, чего лишен сам, - маршал встал и подошел к Кириллу.
        Случись это парой минут раньше, и Джейн Болтон знала бы, что имеет дело с обманщиком, но сейчас она почему-то не была уверена в этом. Она вообще ни в чем не была уверена и только жадно прислушивалась к тому, что говорил Тито, склонившись к Кириллу.
        - Меня отпустили, чтобы я сказал вам, - он наклонился к Маркову и вцепился в его плечо пальцами. - Вас трудно отыскать - Фигаро здесь, Фигаро там! Но именно поэтому вы должны все знать - вы похожи на нас, но в вас есть то, чего мы, к сожалению, лишены. Видите, я избегаю света - он стал губителен для меня, даже слабый свет свечи. Мы все пребываем во мраке, но мы слышим… Слышим! Поэтому я хочу, чтобы вы и эта девушка знали то, что давно известно всем нам, - время Советской империи подходит к концу, и моя страна разделит ее участь. Когда огромный корабль идет ко дну, с ним вместе уходят все лодки, что оказались рядом, и наша лодочка никуда не денется!
        Марков почувствовал, что рука на его плече холодна, но не двинулся с места. Свечи тем временем стали гореть бледнее. Тито улыбнулся во мраке - улыбка была печальной.
        - У меня мало времени, - сказал он, - меня зовут назад!
        Кирилл почувствовал, что мурашки бегут у него по спине. Если это представление, то устроители достигли своей цели, но какой во всем этом смысл?
        - Что?! Что мы можем сделать?! - спросил он. - Зачем вы рассказываете мне об этом?
        - Сделать ничего нельзя! - сказал маршал и отпустил плечо Маркова. - Все уже предрешено! Страны, как люди, - иногда они умирают молодыми, это должно случиться! Но есть еще кое-что…
        Свечи затрепетали, угасая совсем. Лицо Джейн было едва различимо во мраке. Кирилл почти физически ощущал ее ужас.
        - Что? - Он огляделся.
        - Они не хотят, чтобы я рассказывал! - Голос Тито звучал во мраке где-то над ними, словно маршал взобрался на потолок. - Но есть кое-что пострашнее всего, о чем я говорил. Они - те, что выжидают в темноте, внизу. Ты знаешь о них, а они следят за тобой. Ты можешь им помешать, для этого нужно помочь…
        - Кому?! - спросил Кирилл, не дождавшись ответа.
        Ответ прилетел из глубины зала, откуда вдруг повеяло могильным холодом, и был почти неслышен:
        - Ты знаешь сам…
        И тут же, заглушая его, раздался топот множества маленьких ног, словно целая армия детей бежала к ним. Кирилл схватил за руку Джейн и сдернул с кресла.
        - Все, хватит! - выкрикнул он. - К черту! Скорее отсюда!
        - Свет! - Она была в отчаянии.
        Свечи уже погасли, но Марков запомнил место в стене, где была дверь. Он хорошо ориентировался в темноте - в британских замках, где Кириллу случалось бывать в компании Невского, электричества не было.
        Они уже должны были выскочить к колодцу, но коридор не кончался. Кирилл понял, что они где-то промахнулись, нужно было вернуться, но там, где они только что прошли, уже стучали каблуки неведомого воинства, и Марков был уверен, что встречаться с ним лицом к лицу не стоит. Джейн вытащила в темноте авторучку с фонариком. Узкий луч заметался по пыльным стенам. Сверкнули чьи-то маленькие глазки - тень, сорвавшись со стены, ударила Маркова в лицо. Джейн вскрикнула, и гулкое эхо разнесло ее крик по туннелю. Летучая мышь уже скрылась в коридоре. Марков бросился за ней, не выпуская руку Джейн. Мышь уже исчезла в коридоре, но вряд ли она летела вглубь крепости - скорее наружу, на свободу. Топот ног теперь раздавался где-то внизу, под ними, потом минуту спустя он звучал уже над их головами. Словно кто-то хотел свести их с ума! Они остановились на перепутье, и Кирилл заметил, что Джейн хорошо держит дыхание. Фонарик в ее руке неожиданно погас, оставив их в полной тьме, но стоило глазам немного привыкнуть, и Марков разглядел впереди светлый прямоугольник, который с каждой секундой, становился все yже.
        - Туда! - Он тащил ее, не обращая внимания на стук сапог, который преследовал их по пятам. Дверь впереди медленно затворялась, но они успели выскользнуть в оставшийся проем. Турка не было видно, да и не помог бы он сейчас.
        Кирилл не останавливался ни на секунду. Вверх по темной лестнице, главное - не выпустить руку Джейн. Он надеялся, что преследователи останутся за дверью, но топот не прекращался. В шахту колодца светила луна. Джейн внезапно споткнулась и едва не выпустила его руку; Марков подхватил ее и, перебросив через плечо, продолжил взбираться. Оказавшись наверху, он не остановился, а пробежал еще несколько сотен шагов.
        - Поставь меня на землю! - попросила Джейн. - Они… Они больше не идут за нами!
        Шаги преследователей стихли, и можно было перевести дух.
        В глазах у нее застыло странное выражение.
        - По-моему, ты не в себе, - сказал Марков. - Вот сейчас дойдем до машины…
        Навстречу им из-за угла вышла темная фигура. Кирилл напрягся, и это не ускользнуло от внимания полицейского. Да, это был обычный югославский полицейский, который с подозрением рассматривал взмыленного молодого человека с красоткой на руках. Но, поскольку последняя нисколько не возражала против такого обращения, служитель закона только покачал головой и прошел мимо.
        - Поставь меня! - снова попросила девушка - шепотом, чтобы полицейский не вздумал поспешить на помощь.
        - Может быть, мне этого не хочется, - нашел силы пошутить Марков. - Знаешь, говорят, своя ноша не тянет.
        - Я хочу убраться отсюда поскорее! - сказала она, и только теперь он понял, что она дрожит.
        - О господи, Джейн! - Он поставил девушку на ноги и накинул ей на плечи свою куртку.
        Но дело было не в холоде.
        - Ты видел, кто… - спросила она, когда они уже сели в машину. - Кто гнался за нами?
        - Нет, у меня не было времени. - А я посмотрела, - сказала она и защелкала непослушной зажигалкой, пытаясь зажечь сигарету. - Я посмотрела… - Ну?! - Он ждал продолжения - его нервы были тоже на пределе. Но вместо ответа Джейн неожиданно разрыдалась и, уронив зажигалку и сигарету, закрыла руками лицо. Марков огляделся. Белградская ночь казалась волшебным раем, в котором не было места призракам и прочим ужасам, но пять минут назад он разговаривал с призраком, а его женщина сейчас билась в истерике, и он мог только догадываться, что она увидела там, внизу, только на мгновение обернувшись назад.

* * *
        Он должен двигаться дальше, должен успеть к вечеру найти пристанище. За его спиной земля дрожала, словно четыре всадника Апокалипсиса уже вырвались, и копыта их коней готовы обрушиться вместе с гневом Господним на землю Британии.
        Там, в пещере, был человек в черном, похожий на монаха! Что-то подсказало Невскому, что его меч - отличный клинок - здесь будет совершенно бесполезен. Пускай сэр Фрэнсис не устает повторять, что против духов «нет ничего лучше доброй стали». Кирилл его поддерживал, ссылаясь на Гамлета, который беседовал с призраком, держа в руках шпагу. Вот бы эту парочку в проклятую пещеру вместе с их замечательными теориями! Он не стал говорить со страшным посланником, боялся попасть под его чары. Конь бросился наружу в гремящую темень, поводья натянулись, едва не вывернув руку хозяина, который выскочил следом на обрывистый размокший берег. Прочь от наваждения! Подальше от места, где, как ему мнилось, он нашел спасение от непогоды и которое едва не стало для него ловушкой.
        Выбравшись наружу, он понял, что поступил правильно. Река неестественно быстро вышла из берегов; еще немного, и он оказался бы заперт в пещере с ее духами. Теперь Невский уже нисколько не сомневался, что в легендах и сказках, которые ему приходилось читать когдато или слышать здесь из уст простонародья и знати; в песнях, которые пела ему сестра Фрэнсиса, тихая и нежная Элли, была доля правды. И преизрядная!
        Корни под ногами во вспышках молний, казалось, ожили и цеплялись за шпоры. Наверху Невский вскочил на коня и тяжело поскакал прочь, крестясь; в шуме ветра ему слышался голос, зовущий его.
        А «монах» не осмелился выйти за ним, отметил про себя Евгений, - испугался грозы. Китайцы (он хорошо помнил рассказы Пу Сун Лина) полагали, что в это время один из их многочисленных богов поражает громом прячущихся от него лисиц-оборотней! А на Руси верили издавна, что во время грозы Илья-пророк мечет молнии в бесов, которые пытаются скрыться в стволах деревьев, в домах и людях. Разные народы, а сколь удивительно схожи суеверия. Однако время было не слишком подходящим для сравнительного анализа, скорее стоило подыскать новое убежище, но все вокруг было залито водой, тьма - хоть глаз выколи, и оставалось только двигаться к холмам - там можно было укрыться от непогоды.
        Но, чем сильнее выл ветер за его спиной, чем неприветливее казалась эта земля Евгению Невскому, тем крепче была в нем уверенность, что он на правильном пути. И эта встреча неслучайна - его отваживают от какого-то очень важного места. Может быть, там он найдет, что искал.
        Невский слышал иногда по ночам голос. Ему не сразу удавалось сомкнуть глаза, несмотря на усталость, и рука продолжала сжимать меч даже во сне. А голос был насмешлив, он предлагал ему испытание на прочность. Испытание, которое было сложнее всех предыдущих. И меч, возможно, был здесь не нужен, как и броня, которую Невский вез с собой.
        Нет, не поможет клинок и броня против «монаха».
        Часть вторая
        Замкнутый круг
        Глава 1
        Телефон в то утро звонил долго. Переплет был уверен, что это опять Григорьев, - больше звонить некому. Взял трубку, готовясь дать комсомольцу решительный отпор, но не успел. Голос, раздавшийся в трубке, Переплет узнал сразу.
        - Как дела? - спросил Раков.
        Тон его был беззаботным, но, поскольку до сих пор «стратег» ни разу не звонил Акентьеву, тот ощутил легкое беспокойство. После дежурного обмена любезностями москвич поинтересовался планами Александра на ближайшее время. Переплет еще больше встревожился, но ответил, нисколько не покривив душой, что ничего особенного не планировал.
        - Вот и хорошо! - сказал собеседник, хотя Акентьев не сомневался, что наличие планов не имело для того никакого значения. - Девятнадцатого сентября приезжайте в Москву, нужно встретиться, обсудить кое-что! Билет мы вам оплатим - надо думать, вы сейчас не роскошествуете…
        Переплет ничего на это не сказал - жаловаться на недостаток потенциальных антисоветчиков и порнографов было как-то странно, отвечать: «Не ради корысти трудимся» - тоже: посчитают издевательством. Как он прекрасно понял, об отказе не могло быть и речи. Он уточнил время и место - в Шереметьево его должна была ждать машина.
        - Предстоит небольшой пикник, - посчитал нужным разъяснить «стратег», чтобы Акентьев не паниковал понапрасну.
        - Бутерброды брать? - пошутил Переплет, которому все это не очень понравилось.
        - Думаю, насчет провизии беспокоиться не стоит! - усмехнулся в ответ Раков. - Кстати, вы не охотник, случайно?
        - До чего? - не понял Переплет.
        - До охоты!
        - Думаю, вы бы об этом знали, - сказал Акентьев. - Нет, не охотник. Помнится, как-то, во младенчестве еще, птичку камнем зашиб и с тех пор уже не охотился!
        - Жаль, жаль, ну это ничего! Увидимся!

«Что-то было людоедское в этом голосе, - думал уныло Переплет, положив трубку. - Какого черта им, в Москве, от меня нужно?» Все шло прекрасно, книги по эзотерике регулярно доставлялись им в дом на Канале. Правда, в последнее время ничего стоящего на эту тему в мастерской не появлялось, но вряд ли это обстоятельство послужило причиной вызова. Нет, не нравилась Переплету эта поездка, но сказаться хворым не получится - не тот случай. Пришлось собираться - времени оставалось в обрез.

«Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал!» - звучало навязчиво в мозгу. Билет был заказан на его имя. «Как в лучших домах Европы», - подумал Переплет, только радости от такого внимания к его персоне не было никакой. Отсутствие предварительной информации - вот что удручало, но взять эту самую информацию было неоткуда. Дрюня Григорьев в столь высоких сферах связей не имел, да и встреч с ним Переплет в последнее время избегал.

«Ладно, - решил он, - на месте все выясним!»
        Может, прознал все-таки Раков про его эксперименты и вызывает в Москву, чтобы огласить приговор, а потом расстрелять. Нет, Переплет понимал прекрасно, что, подписавшись на сотрудничество, ввязался во что-то очень серьезное, но не расправу же с ним задумал «стратег» - для этого вызывать не нужно.
        Тут что-то другое. Собрался с дальним прицелом - упаковал в дипломат лучший костюм, подаренный отцом и практически не надевавшийся: в переплетной мастерской франтить было глупо. Предупредил Федора Матвеевича, что его не будет несколько дней, и прямо из мастерской отправился в аэропорт.
        В самолете он задремал - почти всю ночь накануне вылета Переплет провел без сна, пытаясь как-то осмыслить все, что происходило с ним до сих пор. Вот только что считать точкой отсчета, в какой момент жизнь его повернулась на новый лад? Отец в редких «душеспасительных беседах», как называл их Переплет, говорил ему о том, что рано или поздно придет и в его жизнь осознание своего места. Александр не любил эти проповеди и не видел в них абсолютно никакого смысла. Странно, что отец, считая себя интеллектуалом, опускался до подобных нравоучений. К счастью, происходило такое редко - у Акентьева-старшего просто не хватало времени. Но, вероятно, даже в самом кошмарном сне не мог он представить себе, с чем будет связано возмужание его сына. Вернее, с кем.
        В его последний визит Переплет стыдливо спрятал книгу, которую читал, - одну из тех, что следовало отнести на Канал, друзьям из Совмина. Правда, сам Александр давно уже не следовал неукоснительно их с Раковым негласному договору - кое-что возвращалось законным владельцам без проверки Совмина. С некоторых пор он стал воспринимать Совмин и всех его аналитиков как своих конкурентов. Они рвались туда, куда он уже сумел попасть самостоятельно. Знали ли они о существовании этого мира или пока только нащупывали пути?
        Бывало ведь не раз, что ищет клад целая команда, трудятся не покладая рук, с точными картами и лучшим инструментом. И все без толку. И тут же какой-нибудь случайный прохожий натыкается на этот самый клад и оставляет специалистов с носом. Если ему позволят, конечно. Переплет не сомневался, что «стратег» Раков никаких конкурентов на этой стезе не потерпит, и, узнай он о переплетовских экспериментах, ему не поздоровится. Нет, бить, конечно, не будут, а запрут в какой-нибудь клинике, как того же Маркова, и станут изучать.
        С тех пор как Александр сумел самостоятельно отыскать путь вниз, в подземный мир, он уже не удивлялся вниманию, которое уделяли вышестоящие товарищи этой
«фантастической» литературе. Переплет не мог знать, насколько эти ребята продвинулись в изучении тайных доктрин. Вряд ли намного дальше, чем он, несмотря на свои возможности. Иначе не пришлось бы им изучать старые книги.
        И отдавать эти книги проклятым конкурентам было просто глупо. Тем более что, как уже было сказано, никакой особенной выгоды Переплет пока от сотрудничества с ними не видел. Проверить его вряд ли удастся, если только «стратег» не подошлет своего человека с «контрольным», так сказать, экземпляром. Но если тот и додумался до такого, то проверки следовало бы ожидать на начальном этапе сотрудничества, а тогда совминовцам, кто бы там ни стоял за этим весьма условным определением, не на что было жаловаться. Переплет исправно носил все, что попадало в мастерскую, на его взгляд, стоящего. Только в последнее время его стало глодать сомнение.
        В Шереметьево к нему подошел человек, гладко выбритый и улыбчивый. «Чем-то они похожи, - думал Переплет, направляясь за ним к машине, - этот тип и Раков. Только
„стратег“ рыжий, а этот жгучий брюнет с пролысиной. Словно их там по шаблону лепят, с минимальными изменениями, чтобы не слишком было заметно. Освоили метод создания гомункулусов по методу Парацельса». А ведь любопытный был метод, но с этим товарищем явно не следовало обсуждать его преимущества - не поймет. Так что ехали молча. Сначала в гостиницу. Привезший его водитель остался в машине. Переплет поднялся в холл, где его ждал Раков собственной персоной. «Стратег» постукивал по ладони сложенной газетой «Правда».
        Переплет отметил, что рыжий Раков теперь уже не совсем рыжий. «Полинял, видимо, в преддверии зимы!» - решил он. Обменялись приветствиями. У «стратега» был какой-то таинственный вид.
        - Отлично! - Он оглядел Переплета, одетого весьма демократично - в теплый свитер и джинсы. - В самый раз! Сейчас перекусим и поедем!
        Куда «поедем», рассказать отказался, пообещав сюрприз. Переплету этот сюрприз заранее не понравился, но делать было нечего. Раков заверил его, что переодеваться не следует - времени мало, да и ни к чему. «По крайней мере, - подумал Акентьев, - мероприятие будет неофициальным». Он не сомневался в том, что Раков пригласил его не для того, чтобы познакомить со своей бабушкой.
        Переплет отдал должное обеду: не столько потому, что хотел есть, просто ему не нравилась вся эта загадочность и хотелось оттянуть время до объяснения, которое, как он чувствовал, ему не понравится. Хотя бы пожрем за казенный счет!
        - Мы очень довольны вами, Александр, - сказал Раков, который ел мало, ссылаясь на диету. - Впрочем, я с самого начала не сомневался, что на вас можно положиться!
        - Вы меня по этому поводу вызвали? - спросил Переплет.
        В креманке таяли два шарика шоколадного мороженого. Спиртного не было. «Он меня что, за ребенка принимает?!» - мелькнуло в голове у Акентьева.
        - Это только на дорожку! Там, куда мы с вами отправляемся, - объяснил Раков, - будет все, чего ваша душа пожелает. И даже больше!
        - Расплачиваться тоже душой? - поинтересовался Александр.
        Раков погрозил ему пальцем.
        - Мы ведь материалисты! Так что никто на вашу душу не претендует. Угощайтесь!
        - Может, хотя бы намекнете?
        - Нет, нет! Не уполномочен разглашать. Но не тушуйтесь, я буду рядом - поддержу морально. Мы же с вами сотрудники, я в вас заинтересован.
        У гостиницы их ждала та же черная «Волга». Раков вышел с Александром, неся небольшой чемоданчик. Переплет не смотрел по сторонам, в Москве он уже бывал, и не раз. Выехали за город в южном направлении. Пытаться определить, куда они едут, не стоило - Переплет неважно знал Московскую область.
        По сторонам от дороги тянулся еловый лес. В последнее время Александру Акентьеву, пожалуй, слишком часто приходилось выступать в роли бессловесного багажа, который всякий таскает куда захочет. Сначала Дрюня, теперь вот Раков принял эстафету!
        Акентьев никогда не любил загородные поездки. Пешие походы с рюкзаками на Карельский перешеек с его холмами и болотами, песни у костра и тому подобная романтика его нисколько не прельщали. Но сейчас и он был заворожен открывающимися красотами. Среди хвойного массива попадались березовые рощи, деревья уже пожелтели, но листва еще не опала.
        - Изумительно… - пробормотал Переплет.
        - Что? - переспросил Раков.
        - Лес, - пояснил Александр, - очень красивый!
        - Ах, да! - Раков согласно кивнул и похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Водитель, не поворачиваясь, протянул ему через плечо пачку «Кэмела».
        - Работа нервная! - проговорил «стратег», словно оправдываясь за дурную привычку.
        Один раз остановились на заправке, Акентьев выбрался размять затекшие ноги. Раков посматривал на часы, кивал, соглашаясь с какими-то собственными мыслями.
        - Так, может, раскроете секрет, куда мы направляемся? - поинтересовался Переплет еще через час езды.
        В ответ Раков показал ему на щит на обочине, мимо которого они как раз проехали. Надпись на щите предупреждала о том, что они въезжают на территорию заказника. Еще полчаса колесили в полном молчании. Разговор иссяк. Переплет закрыл глаза… В последнее время его постоянно преследовало одно видение. Огонь и вода. В огне угадывались очертания корабля, с хрустом падала мачта и повисала над темной водой, обвитая языками пламени. «Что за чертовщина?!» - подумал он. Если ему что-то пытаются сообщить, то слишком невнятно. Он посмотрел на Ракова - тот казался довольным собой. Переплет уже догадывался, что в данном случае он выступал лишь в роли вестника, проводника. Как та мохнатая тварь… Воспоминание пронзило его как током.
        - Что, истомились? - поинтересовался Раков, заметивший его беспокойство. - Скоро приедем! Давненько я в этих местах не бывал - все времени нет, да и компании тоже, а в одиночестве я не охочусь! Вот вы, Александр, человек одинокий - не тягостно?
        Переплет посмотрел на него с подозрением - все, даже случайные на первый взгляд, замечания этого человека следовало воспринимать серьезно. К чему следует отнести это, последнее, он пока не мог понять.
        Впереди уже показалось лесничество - двухэтажный коттедж за высоким забором. Ворота были раскрыты, и машина подъехала прямо к крыльцу. Раков жестом попросил Переплета оставаться на месте. Водитель перекинулся парой фраз с человеком, который, заметив их в окно, вышел на крыльцо. Через минуту они пересели в УАЗ лесничества и еще пятнадцать минут тряслись по грунтовой дороге, пока не выбрались к месту обещанного «пикника».
        Впереди, у дороги, стояло несколько машин разного калибра - черные «Волги», уазики и «Нивы» из лесничества. Лесничеству же принадлежал и грузовик «Урал», который доставил к месту охоты разнообразную дичь. «Все ясно, - подумал Переплет, - искать эту чертову дичь в лесу, понятное дело, долго. Гораздо удобнее стрелять фазанов, когда их выпускают одного за другим из клетки. Непонятно, правда, чего ради тащиться в такую даль. Ради природы? Но тогда почему все эти люди кучкуются возле стола?» Такая охота напоминала ему пение под фонограмму - и в том и в другом случае создается иллюзия живого действа, причем охотники, стреляющие в подготовленную дичь, так же довольны, как и слушатели «фанерных» певцов.
        Да, собравшиеся не были похожи на товарища Никитина, на вечеринке у которого Переплет был завербован на службу Совмином. Эти люди знали оружие и стрелять умели. Лязгали затворы, рядом лаяла собака: псы скорее присутствовали для антуража - охота велась с загонщиками.
        - Слушай, Сергеич, - крикнул кто-то егерю, - утихомирь псину, а не то вместо кабана уложим!
        Собаку отвели в машину, и она смотрела печальными глазами из-за стекла. Акентьев пока ощущал себя на этом празднике жизни столь же декоративным элементом - никто им не интересовался, никто не обращал на него внимания. Компания была чисто мужской. Переплет пошел за Раковым, перекинув пальто через руку. После долгой поездки было приятно выбраться на свежий воздух - если бы еще не эти чиновные морды, собравшиеся там внизу. В низине, защищенной от ветра, был поставлен стол. Несколько солдат стояли рядом, исполняя роли лакеев.
        - Ну, вот вам и угощение! - шепнул Раков, проходя за спиной у Переплета.
        - Премного благодарен! - сказал тот тихо.
        - Вот Степан Михайлович ручался, что будет кабан! - бурчал в усы высокий плечистый мужчина, лицо которого показалось Акентьеву смутно знакомым.
        Раков, который подхватил Акентьева под руку, повел его, словно школьника, к усачу.
        - Вот, товарищ маршал Советского Союза, доставил, как и обещал!
        - Это не кабан! - крикнул кто-то из-за стола.
        - Молчи, дурак! Сам вижу! - Мужчина оглядел Акентьева с ног до головы. - Ну, здравствуй!
        Ладонь была крепкой и шершавой - мужицкая ладонь. Александр пожал ее.
        - Маршал Анатолий Николаевич Орлов… - начал Раков, но был прерван повелительным жестом.
        - Мы как-нибудь сами разберемся! - сказал Орлов, чью фотографию в парадном мундире, увешанном орденами, Акентьев видел недавно в какой-то газете.
        Оказавшись рядом с маршалом, Раков мгновенно потерял весь свой совминовский лоск и, как показалось Переплету, даже слегка уменьшился в размерах. Впрочем, с размерами все было понятно - просто рядом с маршалом все казалось каким-то незначительным. Орлов вполне оправдывал свою фамилию - маршал казался если не воплощением былинных богатырей, то, по крайней мере, достойным их потомком.
        Переплет представился, маршал кивнул - было видно, что он и так прекрасно знает, кого ему привезли.
        И повернулся к остальным, продолжая поднятую тему:
        - Так где этот чертов кабан?
        - Согласно непроверенным данным, - сообщил один из военных за столом, - кабан застрял на дороге!
        - Вот ведь незадача! - вздохнул маршал. - Саша, знакомься. Майор Панин, разведка!
        Акентьев пожал еще с пяток рук и уселся за стол; мигом появилась чистая стопка и тарелка. Переплет подумал и вместо стопки подвинул к себе стакан под одобрительные возгласы собравшихся.
        - Я что-то не совсем понял, - после первых двух «тостов» он почувствовал себя более уверенно, - как это кабан мог застрять на дороге?..
        - Кабан не мог! - согласился майор, однофамилец знаменитого вельможи. - Но он же на колесах!
        - Точно! - хихикнул маршал, однофамилец сразу двух вельмож, не менее знаменитых. - Мы его за руль посадили и права дали!
        Объяснялось все просто - кабана готовили заранее, как это обычно принято, но в последний момент маршалу вздумалось изменить место дислокации, и несчастного зверя погрузили снова в грузовик, чтобы доставить по назначению. Где-то на лесной дороге машина завязла в грязи. Впрочем, долго ждать не пришлось: не прошло и пяти минут, как из-за деревьев раздался гул двигателя - проблема, стало быть, была решена.
        - Да ты закусывай, - полковник подвинул Переплету какую-то мясную рульку. - А не то и впрямь поверишь в кабанов за рулем!
        - Закусывай не закусывай, а ничего не поможет! Да ты не бойся, отправим самолетом обратно, прямо отсюда! - маршал Орлов засмеялся.
        - Самолетом-разведчиком? - спросил Переплет.
        - Бомбардировщиком, - сказал маршал. - Только не сразу!
        Он внимательно посмотрел в лицо Переплету. «Оценивает», - понял тот. Но в каком качестве он мог понадобиться армии, Акентьев не мог себе даже и представить. «Ну что ж, - пытался он рассуждать философски, насколько это было возможно, - может быть, это логическое развитие взаимоотношений с силовыми структурами. Сначала книжечки переправляешь в комитет, потом тебя самого переправят куда-нибудь на Аляску к эскимосам с рацией. Заодно избавятся от лишнего свидетеля… Господи, какая чушь в голову лезет».
        - За успешный почин! - Разведчик ткнул в сторону машины, где лежала туша убитого охотниками лося.
        - За почин уже пили! - сказал кто-то.
        - Значит, повторим! - подмигнул Панин Переплету.
        - Уже повторяли, - продолжил правдолюбец, который, несмотря на теплую погоду и обилие горячительных напитков, кутался в настоящую бурку.
        На покрытом белой скатертью столе стояло всего несколько бутылок с водкой, но, как вскоре понял Переплет, их просто оперативно меняли, доставая новые из ящика. Никаких других напитков генералитет, видимо, не признавал. Раков, привезший с собой минералку, вскоре был разоблачен и осмеян.
        - У меня такая диета, - утверждал он, разводя виновато руками.
        - И что же это за диета? - вопрошал разведчик Панин. - «Нарзан» и «Полюстрово»? Знаете ли вы, что означает это ваше «Полюстрово»? - обратился он к Переплету. -
«Болото» в переводе с греческого.
        - С латыни! - поправил машинально Акентьев.
        - О, товарищ у нас ученый! Это хорошо. Как говорится, мы не смогли выучиться, так наши дети…
        - Саша у нас из Питера! - сказал Орлов.
        - Давайте выпьем за Питер! - предложил один из офицеров. - За то, что не сдались врагу!
        На другом конце одинокий майор или полковник - Акентьев не силен был в званиях, - уже набравшийся в доску, что-то невнятно напевал, компенсируя отсутствие музыки. Орлов остановился, послушал и махнул рукой:
        - Тебе, товарищ Будин, медведь на ухо наступил.
        Прежде чем сесть на предложенный адъютантом стул, Анатолий Николаевич проверил его устойчивость.
        - Маршал, слетевший со стула, - плохая примета! - пояснил он Переплету.
        - А чего ты расселся-то, Николаич? - поинтересовался его сосед, судя по выправке, тоже военный. - Охотиться-то будем еще?
        - Тебе уже оружие не дадут - ты подстрелишь еще кого-нибудь, как в прошлый раз было! - отрезал Орлов.
        - А что было? - осторожно поинтересовался Александр, отметив про себя, что общались товарищи генералы совершенно непринужденно и без всяких церемоний.
        Орлов опять махнул рукой - мол, неважно.
        - Смотри, Саша, внимательнее - тут у нас весь цвет Советской армии. Вздумай наш вероятный противник, чтоб ему сгореть, обезглавить Красную армию, ему достаточно было доставить к месту нашего сегодняшнего базирования одну гранату.
        - Зачем вы пугаете юношу, Анатолий Николаевич? - спросил Будин, который, казалось, весьма расстроился из-за того, что ему помешали петь.
        - А ты молчи, дурак, - сказал Орлов, опрокинул рюмку без закуски и тут же поднялся. - Пойдем, Саша, разговор есть!
        Переплет уже понял, что маршал - человек чуждый сценических эффектов, на которые был горазд, например, его собственный отец. А значит, разговор и правда предстоит серьезный. Поэтому он опрокинул еще одну стопку под одобрительные возгласы генералов.
        - Ладно, хорош! - сказал Орлов. - Будет еще повод, это я тебе обещаю!
        Переплет с тоской оглянулся на оставленный стол, за которым было куда интереснее. Поднялся и пошел тяжело, как на казнь. Разведчик показал ему большой палец - мол, все отлично. Переплет был в этом далеко не уверен.
        - Кабан приехал, товарищ маршал! - крикнул им вслед кто-то из егерей, но Орлов не отреагировал.
        - Кабан пьет штрафную! - сказал майор-разведчик. - За опоздание!
        Вдалеке залаяли собаки, почуявшие зверя; солнце медленно спускалось к лесу. Акентьев еще раз поразился окружавшей красоте и тому, какими чужими казались здесь и эти полупьяные вояки, и их машины, и он сам. Времени на раздумья, однако, сейчас не было.
        - Ты, Саша, чем в Питере-то промышляешь? - поинтересовался маршал.
        Вопрос, без сомнения, был чисто формальным - не мог не знать Орлов, кого пригласил на охоту. Тем не менее Акентьев рассказал в деталях про переплетную, опустив, правда, сотрудничество с товарищем Раковым. Орлов мог быть в курсе взаимоотношений Акентьева с Совмином, а мог и не быть.
        - Там у тебя еще в прошлом какая-то фарца была? - спросил маршал, выслушав его внимательно.
        Насчет фарцы Переплет в своем рассказе умолчал, да и говорить было не о чем: не вышло на этом поприще у него ничего путного. Что он и объяснил маршалу, не переставая при этом недоумевать относительно цели всех этих расспросов. Что это такое? Проверка морального облика?
        - Ты думаешь, почему я все это спрашиваю? - озвучил его мысли маршал. - Ты мне, Саша, нужен, извини за выражение, как шило в заднице, но тут уж ничего не попишешь - жизнь связала! Не обо мне ведь речь!
        Переплет почтительно ожидал продолжения, не обращая внимания на мужицкие обороты. После слов про жизнь, которая их связала, все казалось уже неважным. Маршал был определенно в своем уме и знал, о чем говорил. А это означало, что сейчас последует что-то поистине ошеломляющее. Акентьев почувствовал, что дело пахнет керосином.
        - Я, как сам видишь, уже не юноша, хотелось бы внука увидеть! - Маршал смутился, что, видимо, происходило нечасто. - Дина моя уже не ребенок…
        Акентьев напрягся. Имя Дина не вызывало у него никаких внятных ассоциаций. Только какая-то кошка замаячила перед глазами, но речь шла явно не о кошке.
        Орлов, очевидно, ожидал более оживленной реакции. Может быть, думал, что Акентьев прижмет руки к сердцу или примет еще какую-нибудь трагическую позу - как-никак сын театрального режиссера. Не дождавшись ничего подобного, он помолчал еще с минуту, сжав губы, словно собирался идти в штыковую атаку.
        - Не знаю, как вы там познакомиться успели! - Он покачал головой. - Она у меня москвичка до мозга костей. Даже на родину, в Архангельск, съездить не заставишь. Париж ей подавай…
        Тут до Акентьева начало медленно доходить, в чем, собственно говоря, дело. А вернее - в ком.
        - В общем, такое дело, - выдохнул Орлов, - будет от тебя, Саша, ребенок у Дины моей. И тебе, как мужчине, как отцу, нужно сделать правильный выбор…
        Он помолчал, хитро прищурившись, и, поскольку Переплет не выказал никаких восторгов, озвучил этот самый выбор:
        - Ты вот, я знаю, из семьи благополучной, родители у тебя хорошие. Живешь в свое удовольствие. А такие же, как ты, ребята сейчас в Афгане гибнут, похоронки их матери каждый день получают… Вот и подумай… Нужно, Саша, взять на себя ответственность! Раз уж нам с тобой повезло. Повезло нам с тобой?
        - Повезло! - согласился Переплет, который очень не хотел, чтобы его мать получила похоронку.
        Падали осенние листья, медленно кружились. Один из них - березовый, легкий как почтовая марка, - сел маршалу на плечо. Орлов смахнул его, не глядя. Переплет почувствовал, что нужно выпить. Впрочем, трезвым было бы сложно принять все это - неожиданный брак, отцовство. «Вот уж поистине, страна чудес, - думал про себя Переплет, сохраняя на лице благодарную улыбку, - утром был и холост, и бездетен, и никаких бед не знал».
        Маршал продолжал разглядывать небосвод: небо над заказником, не в пример питерскому, было ясным. Акентьев решил, что аудиенция окончена, и тихонько затрусил вниз по пологому склону. Возле машин весело грызлись несколько разномастных псов, но при появлении Акентьева они оставили возню и напряженно уставились на него, чтобы через мгновение разразиться дружным лаем.
        - Вы бы отошли! - попросил подошедший егерь и посмотрел в лицо Акентьеву. - Собаки вас боятся!
        Переплет пожал плечами - раньше животные никогда так не реагировали на его приближение. Он отошел, вернувшись за стол, к гостям, но собаки продолжали надрываться. Потом одной из них, видимо, пришло в голову, что пора сменить пластинку, она стала подвывать. Остальным идея понравилась, и они дружно подхватили вой. Егеря всполошились, заметались возле своих питомцев, успокаивая.
        - Говорил я им, - доверительным шепотом сообщил Переплету майор-разведчик, - ну на кой черт собаки?! Все равно это не охота, а так - фикция. Все равно что в зоопарке охотиться. Разве нет?
        - О чем ты там, майор, с моим зятем шушукаешься? - с подозрением спросил спустившийся вслед за Переплетом Орлов. - Военные тайны разбалтываешь? Смотри у меня!
        - Никак нет… - начал майор, тут же осекся и с удивлением воззрился на Переплета. - Так ты… вы - зять Анатолия Николаевича?!
        - Прошу любить и жаловать! - сообщил Орлов.
        Все взгляды устремились на Акентьева. В некоторых из них Александр заметил зависть, зато в других - неприкрытое сочувствие. Впрочем, возможно, ему просто показалось.
        Маршал же подозвал Переплета и, когда тот подошел, обнял его по-медвежьи, прижавшись усами к его губам. От усов разило водкой. Акентьев сделал вид, что несказанно польщен, и поспешил отодвинуться, пока старику не вздумалось снова лезть с поцелуями. Тосковал он теперь не меньше кабана, предназначенного на убой веселым охотникам. Товарищи офицеры собирались встретить несчастную зверюгу дружным залпом из нескольких десятков стволов. Впрочем, многие из них были «в состоянии сильного алкогольного опьянения». Даже Акентьеву, несмотря на его робкие протесты, вручили ружье - фирменную двустволку.
        - Жуков с таким же охотился! - сообщил ему передавший ружье старший егерь.
        По выражению лица Акентьев понял, что, будь его воля, никакого ружья маршальский зять не увидел бы, как, впрочем, и кое-кто еще из присутствующих.
        - Да, пора вернуться к нашим баранам, а вернее - кабанам! - сказал маршал. - Любишь кабанятину, Саша?
        Переплет пожал плечами - может, и случалось пробовать, да забыл. Орлов потряс дланью, как бы заверяя его, что скоро он сможет полакомиться. Однако не вышло. Зверь, вопреки здравому смыслу и многолетнему опыту егерей, не помчался прямо под выстрелы, а, развернувшись, бросился к машинам мимо охрипших от лая псов. Несколько охотников успели дать нестройный залп, но чудеса продолжались, и зверь продолжал двигаться с прежней скоростью в выбранном направлении, пока не исчез в лесу. Словно призрак.
        - Это был не кабан! - сказал майор из разведки, который пришел в себя первым. - Это они собаку в кабанью шкуру зашили - помните, ходила байка, что для Хруща кошку за зайца выдали? Кабаны такими умными не бывают - не положено!
        - Черт! - выругался маршал. - Это Будин своими пьяными песнями его спугнул! Примета дурная - вот что плохо! Ну а мы на эту примету с тобой сплюнем, верно?
        Последняя фраза была обращена к новоиспеченному зятю. Акентьев кивнул - его все произошедшее от души позабавило.
        - Ладно, - решил Орлов, который все еще держал ружье, будто надеясь, что зверь одумается и вернется, - на сегодня нам и так хватит!
        Переплет подумал, что маршал может и его самого, с полным на то основанием, записать в свою добычу.

* * *
        Свадьбу сыграли в конце сентября, спустя неделю после охоты. По-видимому, Орлов нисколько не сомневался в исходе беседы, потому что практически все оказалось готово, начиная со свадебного платья, колец и кончая всеми процедурными хлопотами, от которых молодые супруги, само собой, были избавлены.
        Первая встреча с невестой произошла в присутствии будущего тестя и больше напоминала фарс. Лишенная вместе с макияжем и сигаретами львиной части шарма, Дина выглядела на все свои тридцать лет с хвостиком, и даже чуть больше - сказывался веселый и совершенно некоммунистический образ жизни. Сейчас ничто в ней не напоминало ту эксцентричную дамочку, с которой Акентьев повстречался на отцовской премьере. Переплет не знал, какими кнутами и пряниками суровому маршалу удалось добиться, пусть и временного, послушания, но догадаться было нетрудно. Гонорары критика вряд ли могли позволить Дине приобретать дорогие шмотки, в которых она привыкла щеголять. Но в любой момент все это могло прекратиться. Маршал, как потом узнал Акентьев, пригрозил также, что в случае неповиновения вышлет ее на родину, в Архангельск, а это для бедной Дины было равносильно смерти.
        - Так это мой? - Переплет указал на ее живот.
        - Возможно. - Она посмотрела на него сквозь растопыренные пальцы. - Я тебя шокирую?
        - Меня трудно шокировать! - Александр был готов к подобному повороту и сейчас нисколько не покривил душой.
        - А я постараюсь! - пообещала она.
        Дверь в комнату была прикрыта, и шагов Марьи Григорьевны было не слышно, но Переплет почувствовал, как она прошла по коридору и остановилась, прислушиваясь к их разговору. В комнате тускло блестели фотографии за стеклами - их было много, всё незнакомые лица и развешаны кучно, в деревенской манере. Переплета, впрочем, обстановка не раздражала - хватало других поводов для раздражения.
        Пили крепкий чай - спиртное будущей матери не полагалось.
        - Я бы сделала аборт! - продолжала откровенничать Дина. - Только отец не позволил. Ему, понимаешь ли, очень хочется понянчить внуков!
        Акентьев посмотрел на нее задумчиво.
        - Тебе не хочется узнать обо мне что-нибудь? - спросила она, немного удивленная и уязвленная его молчанием. - Я, например, много о тебе знаю, больше чем ты думаешь!
        - Разведка доложила точно! - Переплет пожал плечами. - И что, много компромата нарыл твой папаша?
        В его положении только и оставалось делать вид, будто ничего не произошло. А ее задевало это пренебрежение. Акентьев и не догадывался, что его подозревают в одном из смертных грехов - в гордыне. Однако если он и презирал Дину, то вовсе не по причине ее происхождения. Сейчас его мысли вообще были далеко как от нее, так и от ее папаши - о себе было нужно думать. Выкрутиться тут не удастся, разве что в окно, вниз головой. Значит, нужно постараться просто извлечь максимум выгоды из создавшегося положения. Снова пришли на ум слова о перстне, который он должен найти. Женитьба предоставляла новые возможности, о которых он раньше не мог и мечтать.
        А значит, звенья цепочки продолжали складываться так, как было нужно ему.
        - Помнишь, я тебе говорила тогда при встрече в прошлый раз, - сказала она, - про одного актера. Марков, кажется, нужно посмотреть в записульках! Хорошо бы его пригласить на свадьбу!
        Переплет поморщился дважды, как от зубной боли, - в первый раз от упоминания имени Маркова, второй от этих ее «записулек». Можно было легко привыкнуть к некоторым чисто московским выражениям, которые у Дины переплетались с просторечными формами, явно почерпнутыми от матери, - она использовала их нарочно, щеголяя, как некоторое время назад французские пижоны щеголяли в русских солдатских шинелях. Но эти уменьшительные «записульки», «штанульки». Пойди пойми еще, о чем речь!
        Он сразу вспомнил визит Маркова в мастерскую - первый и последний. И ведь случайно зашел совершенно, как сам Кирилл тогда признался - «словно черт привел». Может, впрочем, и привел - с него станется. Может, он и принес ему этого чертова маршала с дочкой?
        Но, как он уже знал, Марков уехал на гастроли в Европу, так что на свадьбе присутствовать не способен. Переплет и сам не мог объяснить, чем нежелательно это присутствие. Он не хотел признаваться самому себе, но что-то в новом Кирилле Маркове его по-настоящему пугало.
        - Жаль! - Дина пожала плечами, узнав о гастролях. - Интересно было бы посмотреть на него!
        - В Ленинграде полно других актеров, - даже немного обиженно сказал Акентьев. - Отец пригласит кого пожелаешь!
        - А мне хотелось именно этого! - капризно сказала Дина, но, в конце концов, ей пришлось смириться.
        Переплет меньше всего желал афишировать неожиданную женитьбу, но от него уже ничего не зависело. Отпраздновать «втихаря» не получилось. Тут неожиданно стал протестовать Владимир Акентьев, с которым маршал связался в обход будущего зятя. Отцы быстро нашли общий язык, несмотря на разницу в образовании и характерах. Акентьев-старший, не будучи дураком, подозревал, что за внезапной женитьбой сына стояло что-то более весомое, чем нежные чувства, тем не менее делал вид, что все в порядке. Как ни крути - этот брак не выглядел мезальянсом. Невеста, может, и не первой свежести, но с таким приданым на мелочи не обращают внимания. Александр почти не сомневался, что между ней и отцом что-то было - об этом он судил по нескольким взглядам, которыми они обменялись. Отнесся к этому философски: в конце концов, это, кажется, обычное дело у некоторых племен, да и в Средневековье широко практиковалось - право первой ночи.
        С некоторых пор Переплет стал ощущать это пьянящее чувство безразличия к условностям. Соблюдать их приходилось строго; это было правило игры. Но воспринимать всерьез - никогда. Дина чувствовала его настроение и относила на счет воспитания. Ее нигилизм был другого сорта - инфантильный, демонстративный, а Переплета с первых дней общения она объявила конформистом-притворщиком.
        - Не говори слов, которых не понимаешь! - грозил ей пальцем будущий супруг.
        Свадьбу отпраздновали в одном из лучших питерских ресторанов. Хлопоты на этот раз взяли на себя поровну Орлов и Акентьев-старший.
        - Ты не перестаешь меня удивлять! - сказал последний, когда официальная часть банкета, с поздравлениями и пожеланиями, была закончена, и отец с сыном смогли переговорить в уголке наедине. - Вот, кстати, от меня!
        В его руке появился вполне предсказуемый конверт.
        - Сам понимаешь, - сказал он, - искать для тебя чайные сервизы на тысячу персон я не стал бы - сам купишь, что пожелаешь… Я вижу, ты доволен!
        - Доволен, - сказал Переплет, - что жив остался!
        Рассказ об обстоятельствах, при которых он обзавелся невестой, много времени не занял. Но, к удивлению Александра, рассказ этот не произвел на отца того впечатления, на которое он рассчитывал.
        - Ммм… - Акентьев-старший всегда избегал лишенных смысла междометий, но здесь явно не знал, как начать. - Не ты первый! - сказал он, наконец.
        - Только прошу без банальностей! - попросил Переплет.
        - К сожалению, Сашенька, это не банальность, а утверждение, основанное на самом что ни на есть жизненном опыте! - сказал отец и вздохнул.
        Переплет посмотрел на него, на мать, за столом радостно улыбавшуюся кому-то из знакомых.
        - Ты что, хочешь сказать, что и тебя вынудили?.. - недоверчиво спросил он.
        - Ну, ситуация была несколько другой, но можно сказать и так. Дед твой, адмирал, был еще менее любезен. Просто обещал меня сжить с белого света, а с его связями это, сам знаешь, было очень даже просто… Так что он тебя спас от хирурга!
        Переплет подумал про себя, что в его случае все не так просто. Насчет ребенка Дины он был совсем не уверен - его ли это дитя. Но проверить это удастся, только когда будет уже слишком поздно. Впрочем, отец, наверное, прав со своей сермяжной правдой - не он первый, не он последний.
        Он вернулся на свое место во главе стола, а Дина уже кружилась в танце с каким-то своим престарелым родственником, бросая в сторону жениха тревожные взгляды. Были причины. С правого фланга к Акентьеву подбиралась брюнетка, затянутая в зеленый переливчатый шелк, похожий на змеиную чешую.
        - Я вас знаю, - сказала зеленая змея, - вы работали в «Аленушке», там у вас еще был такой напарник странный, стихи читал!
        - Вы что-то путаете! - ответил хладнокровно Переплет. - Я никогда не работал ни в какой «Аленушке», мы по переплетной части вообще-то…
        - Ну как же? - Она изогнула бровь, но, встретив его категоричный взгляд, сочла за лучшее не спорить.
        В качестве приданого жених получал четырехкомнатную квартиру на набережной Лейтенанта Шмидта. Перебравшись на невские берега, подальше от родительского глаза, Дина ненадолго успокоилась. Ее капризы были типичными для беременных, но Переплета они мало касались. Ему было предложено на выбор несколько должностей в городском исполкоме - Орлов и мысли допустить не мог, что его зять будет продолжать прозябать в переплетной мастерской.
        Александр, и так несколько обескураженный стремительными переменами в своей жизни, не сразу смог выбрать между равноценными, на его взгляд, вакансиями. Пока он размышлял, их количество сократилось до одной - заместитель начальника отдела с жутковатой специализацией - ритуальные услуги. Первый раз услышав, в какой интересной отрасли ему предстоит занять место, Акентьев пришел в уныние. Воображение сразу нарисовало бесконечную череду кладбищ, похоронных контор и крематориев, которые ему предстоит опекать и инспектировать. Однако действительность оказалась веселее. Проверка печей и могил в его обязанности не входила, работа была чисто бумажной - с многочисленными заседаниями, плавно перетекавшими в застолье. Акентьев-младший еще застал самый конец умирающей советской эпохи - счастливое время для тех, кто был у кормушки.
        Перемена места работы означала не только новый оклад и перспективы в плане карьеры. С ходу пришлось вникать в тонкости взаимоотношений в исполкоме; эти отношения были, пожалуй, более важны в данном случае, чем сами служебные обязанности.
        - Люди, - объяснял ему старый жук из числа опытных работников, приставленный к Акентьеву неофициально, дабы ввести того в курс дела, - люди, вот наше основное богатство, Александр Владимирович. Поэтому общайтесь больше с людьми и налаживайте контакты! Вы меня понимаете?
        Он улыбался, и глаза за очками в простенькой стальной оправе казались исполненными житейской мудрости. Переплет последовал доброму совету, тем более что люди к нему сами тянулись. Теперь он ощущал себя самостоятельной личностью без юношеского, ничем не подкрепленного, вызова. И вышло все в полном соответствии с классиком, который советовал ни о чем не просить: «Сами придут и дадут».
        Со своим непосредственным начальником Акентьев познакомился лично лишь спустя три дня после поступления на службу. Товарищ Черкашин пропадал где-то в Москве -
«обменивался опытом», как не то в шутку, не то совершенно серьезно сказал он. Назначение его замом Акентьева, не имевшего нужного опыта, Черкашина нисколько не смутило. Переплет подумал, что, вероятно, подобные назначения здесь вообще в порядке вещей, а в ходе разговора стало ясно, что шеф хорошо знаком с маршалом Орловым.
        Прощание со старым Федором Матвеевичем, для которого уход Переплета стал весьма неприятной неожиданностью, было по-своему трогательным.
        - Я понимаю, - вздохнул тот, выслушав Акентьева, - семья - это главное. А в ваше время деньги стали нужнее… Мы-то о них и не думали!
        Акентьев крепко пожал ему на прощание руку; старик и не подозревал, сколь многим Саша ему обязан. А сам Переплет до сих пор не осознавал, насколько привязался к этому месту. Представить себе, что он никогда больше не окажется здесь, среди старых книг, никогда больше не услышит ворчливо-добродушных наставлений старика, было трудно. В этот момент его сердце вздрогнуло, но только на мгновение. «Нужно двигаться вперед», - напомнил он себе.
        В здание на Канале он, само собой, не стал заходить на прощание. Оставалось только гадать, кто теперь станет подбирать книги для Совмина. Может быть, Зоя? Переплет на прощание вручил ей коробку шоколадных конфет и поцеловал ручку. Зоя вздыхала - теперь не с кем будет и словом перекинуться. Со «стратегом» Раковым после той памятной охоты Переплет не общался. Продолжать отслеживать для Ракова книги по магии и прочей эзотерике и одновременно трудиться в исполкоме было просто физически невозможно. Напоследок он получил напоминание о необходимости молчать о том, что ему приходилось выполнять. Раков назвал это «деликатными поручениями».
        Акентьев уже самостоятельно нашел одну библиотеку; оставалось убедить Дину приобрести ее - чем-то нужно было заполнять книжные полки. А Переплету нужно было заполнять вечера в ожидании перемен. Вся его жизнь превращалась в ожидание, а то, что происходило с ним, включая и этот брак, и место в исполкоме, было лишь ступенями, ведущими к цели. Старую квартиру - давний подарок отца - он решил продать. Две квартиры - слишком большая роскошь для советского человека, тем более для чиновника. Акентьев еще не успел окончательно утвердиться в своем новом статусе, и возбуждать нежелательные слухи не хотелось. Иногда он с тоской вспоминал о том времени, которое провел там. «Рано ностальгировать начали, товарищ Акентьев», - одергивал он сам себя строгим «партийным» тоном, который так удачно получалось имитировать на вечерах у отца.
        Квартира на набережной превосходила роскошью даже московские апартаменты Орловых. Странно было бродить по полупустым комнатам, в которые только начали ввозить мебель. Одну из комнат он выбрал под свой кабинет.
        - Сможешь тут переплетать книги на досуге! - Дина постоянно старалась уколоть его, но у нее не очень получалось.
        Информации не хватало, если Орлов и знал что-то, то не стал делиться с дочерью.
«Что ж, правильно», - думал Акентьев. Как было сказано в «Домострое», с которым он тоже успел познакомиться на прежней работе, «жена да убоится мужа своего». Правда, заставить Дину бояться у него вряд ли получится, это Переплет хорошо понимал.
        Вечера он теперь проводил за изучением книг. Дина должна была быть довольна - золото, а не супруг. Однако новоиспеченная мадам Акентьева довольна не была. Дине казалось, что он не уделяет должного внимания ей и будущему ребенку. Когда же Акентьев попытался напомнить ей о том, что его отцовство - факт далеко не очевидный, Дина назвала его скотиной и параноиком.
        - Я просто шутила, прикалывалась! - сказала она, но прозвучало это не слишком уверенно. - Твой ребенок, твой, я знаю!
        Акентьев чувствовал, когда она врет. Он быстро научился распознавать ложь, угадывал, когда следовало ожидать просьбу или истерику. Это поначалу озадачивало ее, затем начало раздражать. А дело было не в каких-то исключительных особенностях Переплета - просто она была на редкость однообразна и предсказуема.
        Спорили из-за всего; Дина когтями вцеплялась в каждую мелочь, которая связывала ее с прежней жизнью. Сколько споров было только из-за одной фамилии. Отец считал, что она должна стать Акентьевой - «как положено».
        - Куда положено? - спрашивала зло Дина. - Я журналист - у меня фамилия имеет значение.
        - Возьми двойную, - предлагал Переплет, которого все это лишь забавляло, - Орлова-Акентьева!
        Супруга мысленно примерила предложенный вариант, но потом категорически затрясла головой - слишком длинно!
        - С беременными так всегда бывает! - объясняла Марья Григорьевна эти припадки раздражительности и непременно при этом брала его за руку, словно боялась, что он сейчас исчезнет, наплевав на все угрозы и подарки.
        Переплет встречал тещу подчеркнуто радушно: ему нужен был благоприятный отзыв - от этого зависели взаимоотношения с маршалом. Еще на свадьбе пьяный Орлов пообещал, что если он обидит Дину, то перспектива его поездки в Афган, в гости к душманам, превратится в реальность. А о «духах» по Союзу ходили разные ужасные слухи, похожие на детские страшилки. Также шепотом передавали, что наши там тоже отличились. Адом, в котором безвозвратно гибнут души, представал Афганистан в этих рассказах, и Акентьев не сомневался, что действительность еще хуже рассказов. Нет, там ему не место.
        Одну из комнат решено было отдать под детскую. Дина недолго развлекалась, выбирая обои, кроватку, ночные рубашки для роддома, специальные платья для беременных, какие-то книги и препараты для улучшенной лактации. «Есть ли жизнь после брака?» - вспомнил Переплет старую шутку, слышанную еще в бытность диск-жокеем «Аленушки». Тогда его собственная свадьба казалась чем-то запредельно далеким. Переплет не раз заявлял во всеуслышание, что из всех женщин не нашел ни одной, от которой хотел бы родить ребенка, ибо «я люблю тебя, о вечность»! Случайным слушателям эта цитата ни о чем не говорила.
        Глава 2
        - Я не понимаю, почему нужно спорить из-за каждого пустяка! - Олег крутил головой, преувеличенно сосредоточившись на дороге - не желал встречаться взглядом с молодой супругой.
        Альбина поглядывала на него со скрытой усмешкой, а сама любовалась: сейчас, когда он был раздражен, Олег казался ей особенно привлекательным. Если уж быть до конца откровенной - а Альбина не привыкла себя обманывать, - Швецова трудно было назвать человеком многогранным. Никогда он не напишет (да, тут опять неизбежно вставала тень Жени Невского) стихов, пусть даже самых нелепых. За недолгое время, прошедшее со времени их свадьбы, она успела отлично изучить характер супруга. Причем было это очень легко. Наверное, именно потому, что человек оказался не таким крепким орешком, как Невский. Но она любила Олега и, даже сейчас, глядя на его разгневанное лицо, понимала это как никогда ясно.
        Жили с отцом. Мужчины присматривались друг к другу. Олегу не приходилось жаловаться на излишний контроль, в то же время Альбина чувствовала себя дома увереннее и спокойнее. Поначалу Швецов хотел перебраться в квартиру на Петроградской стороне, которую молодоженам предлагал снять один из его новых знакомых, но, в конце концов, экономия взяла верх. Упомянутый знакомый скидок не делал, а на сэкономленные деньги можно было прикупить что-нибудь в дом.
        - Жаба душит! - говорил он, вздыхая, и Альбина очень живо представляла себе эту жабу - противную, зеленую, как надувная игрушка. Бррр!
        Еще не успели стереться из памяти суровые андроповские решения по борьбе с коррупцией, теневой экономикой и прочими язвами, удивительно быстро плодившимися на теле все еще социалистического общества. А язвы никуда не делись: с тенденцией трудно бороться, а может, и не было никакой борьбы - одна видимость. Олег, чья уверенность в собственных силах уступала только его амбициям, свел знакомство с каким-то воротилой теневой экономики - жутко неприятным человеком с гитлеровскими усиками. Предполагалось, что взаимное сотрудничество позволит Швецову повысить свой статус в мире «дефицита». Тесть в разговорах с Альбиной с глазу на глаз употреблял слово «спекуляция», правда, с добродушной улыбкой, но дочь все равно сердилась.
        - Дело не в том, что это плохо, - объяснял он ей. - Точнее - не только в этом! Просто я очень опасаюсь, что твой коммерсант, в конце концов, заработает большие неприятности!
        - Папа, прекрати! - просила Альбина. - Ты накаркаешь!
        Так пресловутый «дефицит» стал еще одним камешком в стене, отделявшей заслуженного врача от Олега Швецова. Муж снова стал заводить разговоры о том, чтобы переехать на отдельную квартиру и жить без тягостного надзора.
        - Знаешь, как говорят - «расстанемся, пока хорошие»! - объяснял он ей как-то вечером. - Зачем все доводить до конфликта? Все равно этим кончится! Будем приезжать в гости. Я тебя уверяю - стоит начать жить отдельно, и отношение меняется. А твой отец сейчас, извини, относится ко мне словно к мальчишке…
        - Может быть, он прав?! - Альбина прижималась к мужу, успокаивая. Почему-то все особенно важные разговоры Олег предпочитал заводить в постели - так, наверное, ему казалось, будет доходчивее.
        - Твой отец вроде персонажа Папанова - «тебя посодют, а ты не воруй!». Так не пойдет, Альбина! Я не ребенок и знаю, что делаю. Не придется тебе передачи носить!
        Альбина вытянула руку и постучала по деревянной спинке старой кровати, украшенной резными дубовыми листьями, - эта была одна из тех вещей, рядом с которыми она выросла. Ей трудно было представить себе, что придется переезжать отсюда в чужой дом, начинать все на новом месте. Почему-то это казалось ей страшным. Недаром ведь говорят, что лучше два пожара, чем один переезд.
        А вот Олега сама обстановка, родная для Альбины, раздражала неимоверно, о чем он - очень некстати - сказал в следующую секунду:
        - Мебель новую купим - чешскую, а то живем с этим антиквариатом, как в музее!
        Альбина молчала, вспоминала с грустью время, которое уже не вернуть никогда. Мир тогда казался огромным. А теперь он сузился до пределов квартиры, улицы, ателье. Наверное, это неизбежно, когда взрослеешь. Печально, подумала она. Очень печально.
        Потом мысли начинали мешаться, как в старой сказке про Оле-Лукойе с зонтиками: открыл он пестрый зонтик - и хорошим детишкам снятся красивые сны, похожие на мультфильмы; открыл черный - и нехорошим детишкам не снится ничего. Альбине в последнее время не снилось ничего вразумительного. А Олег уверял, что не видит снов совсем; ей казалось, это должно быть очень страшно - похоже на смерть.
        - Не сердись, милый… - Она прислонилась к его плечу, глядя на сквер рядом с Никольским собором, мимо которого они проезжали.
        Здесь было пусто - погода стояла дождливая, за деревьями даже в это пасмурное утро светились позолоченные купола. Альбина уже заметила, что путь к мастерской Наппельбаума оказался длиннее, чем обычно: Олег нарочно поехал в объезд, чтобы выиграть время для этого разговора.
        Накануне ей позвонил домой Акентьев-старший с извинениями за беспокойство, причиненное его визитом в ателье, и приглашением, разумеется, в компании супруга, на «творческий вечер» в его доме, в ближайшую субботу. Альбина отказалась. На этот раз ей удалось сдержать негодование - в конце концов, воспитание обязывает быть вежливой. Режиссер выразил надежду, что до субботы она успеет передумать.
        Альбина, к несчастью, проговорилась мужу, и тот загорелся.
        - В чем дело, я не понимаю? - Он и сейчас разводил руками, удивляясь ее категорической реакции. - Мои знакомые тебе не очень интересны, так давай навестим твоих! Или здесь что-то сугубо личное? Знаешь, я начинаю ревновать!
        Альбина прекрасно понимала, что Олег уже просчитал в голове, какие интересные знакомства он мог бы завязать на этом вечере.
        - Успокойся, милый! - сказала она. - Там соберется исключительно творческая интеллигенция - тебе пришлось бы читать стихи, как на детском утреннике, иначе никто тебя всерьез не примет! А ты ведь стихи не очень любишь!
        - Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет… - пробормотал Швецов и поинтересовался: - Не прокатит?
        Альбина с серьезным видом задумалась, а потом покачала отрицательно головой.
        - Нет, ты все-таки подумай, - попросил он еще раз, - всегда ведь можно уйти, если не понравится.
        Если у Олега Швецова отсутствовало какое-либо качество, необходимое для семейной жизни, то это, несомненно, было искусство компромисса. Все на что его хватало - это изобразить готовность к примирению, и на первых порах на Альбину это действовало. Но только на первых порах. Вскоре она раскусила этот нехитрый трюк и научилась игнорировать его. Так что уловки Олега выглядели сейчас особенно жалко.
        Машина остановилась возле ателье на Садовой. Дворники сметали дождевые капли, которые тут же снова покрывали стекло. Альбина поглядывала на часы: как обычно, пять минут в запасе. Она вздохнула - за пять минут, как известно, можно сделать очень много, а сказать еще больше. Швецов же явно не собирался капитулировать.
        - Нет, я не понимаю, в чем тут дело! - хмурился он. - Может, ты стесняешься своей работы?!
        Альбина снова вздохнула: хотя работа в ателье была вовсе не тем занятием, о котором она мечтала в школьные годы, стесняться ее она считала смешным.
        - У нас всякий труд почетен! - сказала она уклончиво. - Перестань фантазировать!
        - Ну а что тогда?
        Нет, не могла сказать Альбина, какая гнусная история связывает ее с семьей Акентьевых. Не хотела, чтобы у Олега зародилась хотя бы тень сомнения насчет режиссера, а не то - не дай бог - пойдет выяснять отношения. С него станется.
        - Я не хочу это обсуждать! - Она осталась непреклонна. - Мне там совершенно нечего делать!
        - Мы еще об этом поговорим, - пообещал Олег, и по его лицу Альбина поняла, что до проклятой субботы придется выдержать еще не один разговор. Она уже жалела о своей откровенности и неумении на ходу придумывать объяснения.
        Покойная Эльжбета Стефановна, которой в немалой степени Альбина была обязана своим воспитанием, не раз объясняла ей, что достоинство женщины, как, впрочем, и мужчины, заключается в том, чтобы не ставить себя в положение, когда приходится лгать. Однако на личном опыте Альбина давно убедилась, что порой бывает просто необходимо говорить неправду или, по крайней мере, не говорить правды, что в большинстве случаев одно и то же. И сейчас был как раз такой случай.
        - Спасибо, что подвез! - Она чмокнула мужа в щеку и выбралась из «жигуленка» под моросящий дождь.
        Раскрыла зонт, хотя до дверей мастерской Наппельбаума было всего несколько шагов. Жалко было новый плащ, что бы там старый закройщик ни ворчал по поводу его нелепого воротничка. У порога Альбина обернулась и помахала рукой супругу, который провожал ее взглядом. Олег остался недоволен, и его было можно понять, но для себя она уже все решила.
        Еще на пороге она стряхнула капли дождя с зонта. Моисей Наппельбаум был так поглощен работой над очередным заказом, что не сразу заметил ее. И заказ был либо срочным, либо важным, ибо старик редко брался в последнее время за иглу лично.
        - Какая погода, бог мой! - сказал он и, подслеповато щурясь, уставился в окно. - Хоть бы один солнечный денек!
        - Осенью всегда так! - заметила Альбина.
        Она уже приготовилась, все еще не отделавшись от мыслей, связанных с этим проклятым звонком Акентьева, занять свое место.
        - Что-то вы, Альбиночка, мрачны как туча, а это никуда не годится, - сказал серьезно старик. - Туч у нас настоящих хватает, это во-первых, а во-вторых, пока вы не изгоните из вашей очаровательной головки всякие заботы, Моисей Наппельбаум запрещает вам приниматься за дело. Иначе вы сейчас вместо платья скроите брюки или пижаму, а вся вина падет на голову старого Моисея!
        Моисей говорил все это таким серьезным тоном, что не рассмеяться было нельзя.
        - Да, вода-вода, кругом вода… Знаете, есть такая песня? - спрашивал старый закройщик, продолжая орудовать иголкой, которая казалась частью его самого. На лице его было выражение, которое встречается только у людей, по-настоящему увлеченных своим делом.
        Альбине на ум пришел Марков, с которым она повстречалась так случайно. Как бы хотелось отделаться от всего прошлого, а не получается. Прошлое напоминает о себе, не дает забыть. Сначала Акентьев-старший, потом Марков, Флора Алексеевна со своим письмом из прошлого. Она хранила это письмо, но не рассказала о нем Олегу. Что-то ей подсказывало, что Швецов не поймет. Ревновать не станет - не настолько он глуп, чтобы ревновать к мертвому… Снисходительно хмыкнет: она хорошо знала своего супруга - и это похмыкивание будет хуже всего.
        К мертвому… Чем дальше, тем больше Альбина ощущала на себе вину. Что же с ней делать, воскресить Невского не удастся. И время назад не повернешь, как ни пытайся. Иногда Альбине снился удивительный сон, лучший сон из всех. Снилось, что она снова ребенок и просыпается каким-то солнечным утром, зная, что в соседней комнате мама разговаривает с бабушкой.
        - Знаете, Альбиночка, я ведь живу почти под самой крышей - вот ведь судьба! Днем работаю внизу, почти под землей. Затем поднимаюсь, нет… не под самое небо, но на четвертый этаж. И у нас опять протечка - никуда не денешься от этой погоды. Когда я был ребенком, меня очень пугали все эти истории о петербургских наводнениях и царе Петре, который умер от простуды, спасая жителей. Мне казалось, что наводнение может случиться в любую минуту, и никто нас не спасет!
        Альбина улыбалась, вспоминая собственные детские страхи - ее, правда, пугали не питерские наводнения, а безобидная старая сказка про теремок. Дачный домик Вихоревых так походил на этот пресловутый теремок, что нетрудно было представить себе и полагающегося по сюжету медведя, который этот домик развалит, как дворец, который строился из пасьянсных карт тайком от бабушки.
        - Так, Альбиночка, - скрипел Моисей, - вижу, вы уже успокоились, так что давайте не будем больше терять времени. У нас много работы!
        Один из заказов, который недавно получило ателье Наппельбаума, был сделан дамой со знакомой фамилией. Акентьева! «Неужели еще одна из той же семейки?» - подумала Альбина. Вряд ли совпадение - наверняка Акентьев-старший порекомендовал. Дама заходила накануне вечером. По внешнему виду Альбина никак не могла определить, кем она может приходиться Саше. Может, какая-нибудь родственница? Тетка, например!
        Дина Акентьева обладала повадками капризной барышни: ни дать ни взять - принцесса из сказки. Только без полагающихся принцессе манер. Тем удивительнее было узнать, что капризная барышня отнюдь не первой молодости доводится Александру Акентьеву законной супругой.
        Об этом Альбина узнала вскоре от самой Дины. Правда, до разговоров со скромной работницей ателье мадам Акентьева никогда не опускалась, но Альбина услышала, как та в разговоре с Наппельбаумом подчеркнула, что режиссер Акентьев - ее тесть. Старик изобразил ожидаемое подобострастие, а когда гостья удалилась, подмигнул с улыбкой Вихоревой, которая тоже едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
        Судя по всему, с таким сокровищем Сашу Акентьева ждала веселая семейная жизнь.
«Где же он, интересно, себе такое откопал? Что ж, поделом подлецу! - думала злорадно Альбина. - Так вам всем и надо».
        - Она думает, - говорил старый портной, - Моисей Наппельбаум станет работать еще лучше, услышав имя Акентьева. Моисей Наппельбаум всегда работает хорошо, неважно, о ком идет речь!
        Это было сказано с вполне законной гордостью. В самом деле, ателье держало марку: качеству туалетов от Моисея Наппельбаума мог позавидовать сам Кристиан Диор. Тем удивительнее казалось Альбине мрачное настроение, в котором старик пребывал последнее время, - Моисей Наппельбаум ходил, страшно чем-то озабоченный, но на все ее расспросы только вздыхал и ссылался на свои болячки.
        - Старому еврею пристало жаловаться на здоровье, - говорил он серьезно, - это своего рода традиция. Кроме того, вы ведь дочка врача и должны знать, что означает выражение «профессиональное заболевание». Радикулит, суставы…
        Однако Альбина инстинктивно чувствовала, что дело в чем-то ином. И оказалась права. Сколько раз потом она возвращалась к этим дням и негодовала на Моисея - он знал, какой скандал назревает, и молчал. Словно надеялся, что все рассосется само собой. А неприятности и в самом деле имели «профессиональный» характер. В один прекрасный день в ателье появились сотрудники ОБХСС. Три человека, деловитых и уверенных. У Моисея был растерянный вид, он стоял, опустив руки, и смотрел, как они запирают двери. У Альбины появилось мерзкое чувство бессилия. Ей казалось, что она присутствует при каком-то нацистском погроме. И непонятно было, отчего Моисей выглядит так обреченно, словно уже смирился и готов согласиться со всеми их нелепыми обвинениями.
        Впрочем, как оказалось, все было не так просто.

* * *
        Переплет подошел к окну и, отодвинув штору, посмотрел на Неву. Небо над рекой было свинцово-серым и грозило вот-вот пролиться дождем.
        - Вода, вода, кругом вода! - напел Переплет.
        В его доме тоже постоянно что-то текло - если не трубы, то слезы. В своей комнате плакала-надрывалась Ксения. Насчет имени не спорили - назвали в честь матери Марьи Григорьевны, бабки Дины, стало быть. Переплет подумал, что старушка правильно сделала, что не дожила до рождения правнучки, - ее наверняка шокировали бы откровенно негроидные черты младенца.
        Так же, как шокировали они Переплета в тот день, в родильном доме. Навсегда запомнился ему взгляд тамошних медсестер, и оставалось радоваться, что родильный дом был элитным, и его персонал привык держать рот на замке. О чувствах же тещи и тестя он мог только догадываться. Они специально приехали к родам в Питер. Как подозревал Переплет - не столько, чтобы поддержать морально дочь, сколько для того, чтобы прикрыть.
        Прежде чем увидеть Ксению, Акентьев узнал от маршала о новом подарке - шикарной даче на Карельском перешейке. У Орлова был какой-то смущенный вид, так что Переплет тут же почувствовал неладное. Его собственный отец маячил в светлом коридоре роддома, вздымал театрально глаза к небу. Судя по всему, с ним Орлов уже обо всем договорился. «Конформист», - повторил про себя любимое словечко Дины Переплет. В палату к жене он не пошел, никто его и не уговаривал. Сослался на занятость и поехал назад в исполком. Правда, не доехал. Вышел на полдороге, добрался до метро и поехал на старую квартиру.
        Ключи лежали у него в кармане; квартира была еще не продана. Переплет прошел в пустую комнату, присел на подоконник и закурил. Сейчас ему нужна была поддержка, но не маршала Орлова и не отца. С ними все было ясно. По-человечески Орлова можно было понять, он старался обеспечить дочери если не счастье, то хотя бы семейную жизнь. Однако легче от этого не становилось. И дело было не только в этой несчастной малышке-мулатке. Ее рождение, вместо того чтобы объединить супругов, должно было вбить еще один клин в их и без того очень некрепкие отношения. Впрочем, Акентьев уже знал, что смирится. Смирится со всем ради того, что ждет его впереди; того, что обещано. И все же трудно жить надеждами, когда все, на чем они строятся, - обещание призрака.
        Ему показалось, что за спиной кто-то прошептал невнятно, будто заклиная. Акентьев обернулся. Нет, это только показалось. А жаль! Жаль, что нельзя снова пройти туда, вниз… Почему они запретили ему? Они не понимают, что он может начать сомневаться! На улице быстро смеркалось. Нужно возвращаться - не то еще решат, что он наложил на себя руки. Бросился в воду… В темную воду. И снова отголоском встало над этой водой зарево горящего корабля.
        Уходя, он еще раз прислушался, прежде чем запереть дверь квартиры. Мертвая тишина. В сущности, это именно то, чего ему не хватало все время с того момента, как позвонил Раков и пригласил его на эту окаянную охоту.
        Тут, словно по подсказке, зазвонил телефон. Переплет вздрогнул, вернулся в комнату и замер в нерешительности. Потом снял трубку, ожидая услышать голос отца или, на худой конец, Дрюни Григорьева. Тот мог позвонить по пьяни и на старый номер. Впрочем, почему на худой? Попойка в какой-нибудь комсомольской компашке сейчас была не самым плохим вариантом. Однако в трубке стояла тишина.
        - Алло! - Переплет подождал несколько секунд.
        Показалось, что там, на другом конце провода, плещется что-то. Нет, воображение разыгралось - просто обыкновенные помехи. Он запер квартиру, проверил, по привычке подергав за ручку, и зашагал вниз по лестнице. Назад, в новую жизнь.
        Няню все же пришлось взять. Это была тихая, скромная провинциалочка, настолько невзрачная, что Дина считала ниже своего достоинства беспокоиться за мужа. Акентьев долго почему-то не мог запомнить ее имени - Алевтина - и постоянно называл ее Альбиной. Девушка не спорила, она вообще редко открывала рот, стесняясь своего говора.
        Дина на первых порах пыталась изображать заботливую мать, но хватило ее ненадолго. Замужество и материнство были для нее новой забавой, не более, и забава эта наскучила, как только кончились праздники с подарками и начались серые будни. О кормлении грудью, впрочем, пришлось забыть - у Дины не было молока. Кажется, это больше огорчало Марью Григорьевну, чем саму новоиспеченную мать. Она наслышалась страшных историй об искусанных грудях и трудностях с избытком молока. Вечно кричащая дочка была передана Алевтине, против которой сам маршал заочно почему-то категорически возражал.
        - Не дело это, когда твой ребенок на руках у чужого человека растет! - говорил он Александру по телефону.
        Тот кивал, думая, что никогда раньше не замечал в своей внешности ничего африканского. Так почему, черт побери, товарищ Орлов продолжает упорно приписывать ему это отцовство?! Словно мало того, что ему навязали этот брак, почти в буквальном смысле слова, под дулом автомата. И неважно, что автомат находился за тысячи километров - в руках у какого-то недобитого «духа», суть была та же. Дина чувствовала себя в Ленинграде словно в ссылке. Шутила насчет декабристов. Переплет на это отвечал, что жены декабристов ехали в Сибирь за своими мужьями; ему же, напротив, в ожидании обещанных маршалом блестящих перспектив приходится прозябать в Питере. Как ему предельно откровенно объяснил тесть, следовало держаться подальше от столицы, пока там не забудут прежние похождения экстравагантной критикессы.

«Забудут ли? - сомневался про себя Переплет, глядя на Ксению. - Это как шило, которого в мешке не утаишь». Но на самом деле он не слишком беспокоился из-за дочки - ее можно отправить в интернат, когда подрастет. Если, конечно, бабка с дедом не возьмутся за воспитание. Речь, само собой, шла не о его родителях - подсовывать им такой «подарочек», как в припадках благодушия называла свое чадо Дина, он не мог ни в коем случае.
        Портрет маршала Орлова - не на коне, но все равно исполненный пафоса - теперь красовался над диваном в гостиной квартиры Акентьевых, Дины и Саши. Неизвестный Акентьеву художник здорово польстил Орлову, добавив ему мужественный подбородок и удалив простецкое выражение с лица, так что теперь маршал напоминал одного из легендарных героев прошлого. Прямо-таки античным величием веяло от его фигуры. Что ж, вероятно, так было правильно с точки зрения пропаганды. И кто знает, что на самом деле выражали лица всех этих героев прошлого? Вряд ли многие из них, подобно Юлию Цезарю, были готовы отправить льстеца в пасть львам.
        Через месяц Александр собрался перевесить портрет в другое место, но Дина решительно этому воспротивилась.
        - У меня такое чувство, что твой папаша следит за нами каждую секунду, - объяснил он.
        - За тобой, милый, за тобой! - ответила Дина. - У меня-то такого чувства нет. А что, тебе есть что скрывать?
        - Свалится кому-нибудь на голову! - выдвинул он последний и самый слабый аргумент. Слабый потому, что, во-первых, и веревка, и крюк, на которых держался портрет, были крепкими; во-вторых, потому, что гости к Акентьевым не ходили: Переплет не стремился восстанавливать старые связи, хвастаться дочерью было просто глупо, а Дина в любой момент могла закатить скандал. Да и времени не было на вечеринки.
        Об этом напоминала ему и Дина, которая вцепилась в портрет, словно клещ, почувствовав, что супруга он раздражает. Маленькая домашняя война в семье Акентьевых с самого начала приобрела позиционный характер, прямо как в Первую мировую. Правда, преимущества сейчас были на стороне Дины. Квартира оказалась поделена на два плацдарма. Переплет контролировал кабинет и частенько засыпал там с книгой в руках, избегая, таким образом, необходимости исполнять супружеские обязанности.
        Дине с трудом удавалось поддерживать в нем интерес к своей персоне, однако воздерживаться от интимной жизни совсем было бы невозможно. Организм требовал разрядки, а никаких приключений на стороне она бы не потерпела - было кому пожаловаться! Кроме того, не хотелось выслушивать ехидные намеки насчет полового бессилия. Александр не сомневался, что за Диной дело не станет и вскоре уже в курсе его вымышленной «проблемы» будут все ее питерские знакомые - даже в телефонных разговорах она бывала предельно откровенной. И на этот роток не накинешь платок - товарищ Орлов не даст. Портрет в гостиной теперь служил постоянным напоминанием о довлеющей над Переплетом «высшей силе».
        Дина, в свою очередь, хозяйничала в детской и спальне, которую предпочитала называть будуаром. Периодически один из супругов совершал вылазку в тылы противника. Переплет - с целью выявления и изъятия спиртных напитков, Дина - чтобы вытребовать у мужа деньги на покупки. Муж всякий раз выяснял до копейки сумму, требуемую на ту или иную вещь, и не забывал сверить ее с товарным чеком. Несмотря на такой строгий контроль, Дина умудрялась выкраивать из этих денег себе на выпивку. Кое-что Александру удавалось обнаружить, но большую часть времени он проводил в исполкоме, и в это время супруга пользовалась полной свободой. Часто, вернувшись домой, он находил только записку, где она сообщала, что собирается провести вечер с кем-нибудь из новых знакомых. Акентьев не опускался до проверок, да и ни к чему это было. Он просто складывал записки в ящик стола, поражаясь замысловатости некоторых фамилий, от которых веяло Гоголем и девятнадцатым веком. Со временем он решил, что так, пожалуй, даже лучше - чем меньше он будет видеть ее, тем спокойнее станет его собственная жизнь. Пусть таскается по своим компашкам с
какими-то озабоченными юнцами - Переплет хорошо знал, с кем теперь она якшается. Самая подходящая для нее компания - как раз тот контингент, с которым в свое время он работал в «Аленушке».
        За окном смеркалось, Акентьев сидел за столом, на котором сейчас лежала книга, посвященная обработке драгоценных камней.
        - Ты просто сгораешь на работе, милый! - Дина завернулась в штору и изображала одалиску в гареме восточного султана. Прикрывала лицо, остались только глаза, блудливо блестевшие, - сейчас она казалась даже красива. Но Переплет только скривился и попросил оставить шторы в покое.
        - Деньги опять понадобились? - поинтересовался он, демонстративно раскрывая какую-то папку с бумагами - первую попавшуюся под руку.
        - Нет, я просто пытаюсь привлечь внимание собственного супруга! - соврала Дина.
        И уселась на краешек его стола, кокетливо сдвинув колени, обтянутые нейлоном. Спектакль начинался - когда мадам Акентьева бывала в хорошем расположении духа, то пыталась, как она сама это называла, «наладить контакт». Обычно это заканчивалось банальным сексом. Сейчас, однако, Переплет был меньше всего расположен «налаживать контакт».
        - Знаешь, я ведь заказала вашему еврею прекрасное платье! - сообщила она.
        - Какому еврею? - Переплет понятия не имел о Моисее Наппельбауме - свои собственные костюмы он шил в специальном ателье, обслуживавшем городских управленцев.
        Дина объяснила.
        - О! - Переплет покачал головой - если Наппельбаума рекомендовал отец, значит, можно не сомневаться: услуги влетят в копеечку. - Я весь в нетерпении!
        - Ехидничаешь? - обиженно протянула она. - А я, между прочим, не просто так наряжаюсь… Ты помнишь, что у папы скоро день рождения?
        Переплет не стал усердствовать, изображая небывалое счастье по этому поводу. Он искренне считал, что для него лично было бы гораздо лучше, если бы маршал Орлов вовсе не рождался на свет. Поездки в Москву будет не избежать, если только не случится чуда или если он, Переплет, не произведет самострел. Должно быть, все это было написано на его лице, потому что Дина помрачнела и, прекратив спектакль, прямо назвала требуемую сумму.
        - Машину можно купить, - сказал Переплет.
        - Не преувеличивай! - Она улыбнулась.
        Что касается туалетов, то Акентьев не мог припомнить ни одну из своих многочисленных в прошлом подружек, которая могла бы похвастаться таким количеством барахла. Так что новые приобретения казались ему явным излишеством, тем более что финансирование со стороны маршала уже прекратилось. Орлов вполне обоснованно считал, что Акентьев теперь вполне способен сам обеспечить семью всем необходимым.
        - Ты знаешь, - вкрадчиво продолжила она, - у Моисея вообще-то назревает проблема, я думала сначала поговорить с твоим отцом, но ведь у тебя больше связей…
        Оказалось, на Наппельбаума завели дело в ОБХСС. Дина как раз намеревалась заказать ему очередной туалет, но теперь об этом не могло быть и речи.
        - Какие могут быть вопросы у ОБХСС к этой лавчонке? - спросил, не подумав, Переплет.
        - Это для тебя - лавчонка, - объяснила раздраженно Дина, - только через нее проходят очень приличные деньги. А вопросы… Не знаю - может, материал у них краденый!
        Акентьев развел руками: мол, ничего теперь не попишешь. Неведомый Моисей Наппельбаум и его проблемы Переплета не могли волновать.
        - Вот ведь бедный старик, - Дина иногда впадала в сентиментальность, особенно когда дело затрагивало ее интересы. - Сначала избили, теперь такие неприятности… Как ты думаешь, он выкрутится? Может, у него какие-нибудь знакомые наверху?
        - Наверняка весь мировой сионизм поднимется на защиту этого твоего Наппельбаума! - язвительно проговорил Акентьев. - А откуда ты о нем столько знаешь - вы там что, чаи гоняете между делом?
        - А ты ревнуешь? - усмехнулась Дина. - Кстати, там ведь работает твоя одноклассница.
        - Где, у этого Моисея? - удивился Переплет.
        - Ну да, так мне Владимир Васильевич сказал! Альбина… Кстати, очень странно, что ты Алю так все время называешь - может, влюблен был когда-то, а?! Я ведь женщина умная, все пойму. Девочка, правда, так себе - блеклая какая-то. Не твой тип, правда, Саша?
        Она пристально посмотрела Акентьеву в глаза. «Этого еще не хватало», - подумал про себя Переплет.
        И пожал плечами - понимай, как знаешь!
        Тем же вечером, когда Дина убралась к подругам, Переплет позвонил отцу. Сам он уже достаточно хорошо ориентировался в городском аппарате и знал, кто может помочь в таком деле. Прежде, однако, он хотел посоветоваться. «Действовать лучше опосредованно», - решил он. Он только укажет, к кому следует обратиться, а дальше пусть отец подключит свои собственные связи. Ну а если не выгорит, придется лично вмешаться. Пока же подставляться рано.

* * *
        Домовой хмуро разглядывал электробритву. Вот уже вторые сутки, несмотря на все его усилия, прибор категорически отказывался работать. Вадим попытался разыскать гарантийный талон, но тот исчез бесследно. В прежние времена Гертруда Яковлевна занималась хранением всех этих нужных бумажек - талонов, квитанций, чеков. Сам Иволгин засовывал их куда попало. Впрочем, в магазин он бы все равно не пошел. Вадиму казалось неудобно устраивать разбирательство из-за такой мелочи, как бритва. К тому же он вспомнил, что и срок гарантии должен был уже закончиться, а значит, вопрос снимался окончательно.
        Он поискал старую отцовскую - кажется, она где-то валялась на антресолях. Однако после того, как на антресолях похозяйничал Марков, найти там что-либо стало совсем невозможно. Вадим покачал головой. Может, и так сойдет? Провел рукой по подбородку. Ох, как не любила Верочка даже эту мягкую щетину - посему Вадим не стал прижиматься к дочке щекой, как обычно, а ограничился поцелуем в лоб. Но, в конце концов, жили же люди без электробритв - обойдемся обычным станком.
        С недавним отъездом Кирилла жизнь Вадима Иволгина потекла своим чередом, только стала эта жизнь не в пример тоскливее. Он изо всех сил боролся с меланхолией, усугубленной совершенно неподходящим в его положении чтением. Медицинская, довоенного еще издания, энциклопедия, которая была вытащена на свет божий во время Верочкиной болезни, пугала впечатлительного Домового жуткими болезнями, симптомы которых он начинал незамедлительно обнаруживать у себя. А вот Маркова, как он помнил, страшная книга очень интересовала, особенно та ее часть, которая касалась различного рода травм и тяжелых заразных болезней. Можно было подумать, что Кирилл не на гастроли отправляется, а куда-то в далекие тропические страны, где бессмысленно рассчитывать на медицинскую помощь.

«Опустела без тебя земля», - мурлыкал Вадим в усы, подпевая приемнику на кухне, и тут же суетливо плевал через плечо. А вести от путешественника приходили редко - то телеграмма, то открытка. Лаконичные строки и ничего между строк.
        Обычно так и бывает, когда кончаются деньги, - проблемы, прежде не беспокоившие Вадима, стали напоминать о себе все чаще. Закон подлости. Почему-то в жизни чаще всего торжествует именно этот неписаный закон, независимо от времени и государственного строя. А ведь если бы Никита Сергеевич держал слово, то Вадим Иволгин жил бы сейчас при коммунизме и не мучился денежным вопросом. «Вот так становятся диссидентами», - подумал он, глядя на злополучную бритву. Но на диссидентство у Домового просто не хватало времени. И если бы дело было только в этой проклятой бритве!
        Вадим надеялся, что рано или поздно ее починит. Как только решит вопрос с утюгом, который, по всей видимости, решил переквалифицироваться в обогреватель, - как-то утром его пластмассовые бока оплавились раньше, чем Вадим заметил, что происходит. Вскрыть утюг не удалось - видимо, внутри все уже спаялось намертво. И запас глаженых рубашек теперь быстро таял. С брюками было просто, по студенческой привычке - смочить и под матрас. Рубашки такой процедуры не допускали, так что пришлось, в конце концов, занять утюг у соседа.
        Один из героев Рабле знал шестьдесят три способа добычи денег. Спустя века Остап Бендер говорил уже о ста - явный прогресс. Однако все эти способы мало подходили законопослушному Вадиму. Оставалось только выиграть в лотерею или найти кошелек с деньгами. Только кошелек он непременно отнес бы в бюро находок, а в лотерею Домовому никогда не везло. Значит, оставался труд честный.
        Тут возникала другая очевидная проблема - не с кем оставить Верочку. Впрочем, в любом случае его академический отпуск подходил к концу, так что с дочкой нужно было что-то придумывать, даже если бы Вадим купался в деньгах. И выход был только один, подсказанный и жизнью, и сестрицей Ленкой, которая теперь звонила регулярно - примерно в полдевятого вечера, когда Вадим заканчивал смотреть с дочкой
«Спокойной ночи, малыши!». После передачи телевизор обычно выключался - Иволгин, убедившись, что советские средства массовой информации игнорируют успехи Кирилла Маркова, перестал смотреть программу «Время». Правда, жалобы Ленки на неудобства, связанные с беременностью, были ненамного интереснее репортажей о битвах за урожай или за качество, перемежаемых выступлениями чернокожих послов из дружественных стран.
        Домовой с ужасом ожидал появления на свет племянника - пол ребенка Лена определила давно по каким-то мудреным народным приметам. Как он хорошо знал по собственному опыту, нет ничего тоскливее, чем рассказы о проблемах с пищеварением чужих малышей. Очередной звонок сестры застал Вадима за архиважным делом - Верочка принимала ванну, радостно била ладошками по воде, разбрызгивала пену и разбрасывала игрушки - у нее было отличное настроение. Иволгин прикрывал ей ладонью глаза - стоит попасть в них мылу, и начнется жуткий крик. Щекой он прижимал к плечу трубку, жалея о том, что природа не снабдила его в придачу третьей рукой - это было бы очень кстати. Всем отцам-одиночкам - дополнительную конечность! У Луи де Фюнеса, кажется, была такая в одном из фильмов про Фантомаса.
        - Привет, Лена, я тут немного занят! - Он отобрал у Верочки губку, которой она пыталась намылить безрукого пупса. Дочка расстроилась, и ему пришлось помыть и целлулоидного инвалида.
        - Нет, тут не три, тут четыре руки нужно! - приговаривал Домовой. Верочка вертелась и хихикала. - И желательно - женских, твое счастье, что ты еще ничего не понимаешь…
        - Это кто ничего не понимает?! - Ленка приняла слова на свой счет, и в ее голосе сразу появились плаксивые нотки, от которых у Вадима начинали болеть зубы.
        Оставалось догадываться, как умудряется выносить их Ленкин муж. Наверное, привык.
        - Не ты, не ты! - поспешил успокоить ее Вадим. - Ты у нас самая сообразительная, как птица говорун!
        - С пестрым хохолком? - задумчиво спросила она. - Слушай, а ты не думал завести кого-нибудь себе! Попугая, например!
        - Нет! - категорично заявил Вадим, который сразу понял, куда дует ветер. Ленке с мужем в преддверии родов срочно нужно сбагрить птицу - и без нее будет много хлопот, да и ребенку ни к чему слушать нецензурщину.
        - У меня аллергия на перья! - сказал он самым серьезным тоном, на который был способен. - Я на птиц даже смотреть не могу, сразу начинаю чихать!
        - Ой, правда, что ли?! - Она определенно поверила. - А это передается по наследству?!
        - Ленка, я не могу долго говорить, - сказал Домовой, - у меня здесь все остынет.
        - Ты чай пьешь?! - закричала сестра - на линии пошли помехи. - Опять какую-то траву заварил?! Ты как колдун какой-то со своими настоями! Там, на севере, знаешь, всякие шаманы есть! Они настоями лечат - ты как шаман…
        - Однако я правду говорю, - сказал Домовой, изображая этого самого шамана. - Однако ребенок простудится!
        - Ты меня будешь консультировать, когда я стану мамой? А говорят - беременные мыло едят! Наташа ела мыло?! Ой, извини, что я напоминаю, - я такая бестактная бываю! А какое она ела мыло - клубничное или детское? Знаешь, мне всегда казалось, что клубничное должно быть вкуснее!
        - Не помню… Не ела она никакого мыла! - сердился Домовой - вода и правда быстро остывала. - Возьми сама и попробуй, если тебе так интересно - в жизни всегда есть место эксперименту!
        - Ты издеваешься, а я ведь тебе еще самого главного не сказала! - пробулькала Ленка.
        - Подожди немного! - Он вытащил Верочку из ванночки, оставив пупсов с утятами кружиться в мыльной водице. - Я тебе перезвоню!
        Уже уложив дочку, не сразу набрал Ленкин номер. Ясно было, что речь пойдет снова о том же самом. Сестре, не посвященной в детали скандала, разразившегося после отъезда Наташи, было непонятно упорство, с которым Домовой отказывался восстановить отношения с родителями.
        Что его останавливало?! Может быть, боязнь утратить свободу, к которой он успел привыкнуть за последнее время.
        - Знаешь, как они расстраиваются! - увещевала сестра, и Домовой чувствовал себя злодеем почище сказочного Карабаса-Барабаса. - Особенно мама! Я тебе прямо скажу, ты ведешь себя как невменяемый!
        Домовой и не сомневался, что мирная инициатива исходила именно от нее, от матери. Гертруда Яковлевна принадлежала к тому типу женщин, которые привыкли держать всех и вся в своих руках, включая, конечно, мужа. Отец, который еще в начале ссоры звонил несколько раз украдкой, вскоре звонить перестал, и Вадим прекрасно понимал, в чем тут дело. Бедный папа никогда не умел лгать, а значит, мама узнала и приказала прекратить.
        И это, тогда ему казалось, было последним камнем, последней точкой. Этого он не мог, не должен быть простить. Но время прошло, и злость испарилась, исчезла без следа. Домовой не умел ненавидеть, и в конце концов, он жил в родительской квартире - они не отказались от него, как от чужого. Так какое право он имел отказываться от них?! Еще Марков как-то в шутку заметил, что Вадиму не помешала бы небольшая доза «озверина». Для профилактики. Что верно, то верно - Домовой, следуя старому доброму правилу, считал, что во всех бедах следует в первую очередь винить себя. И винил, забывая, что из правил бывают исключения.
        На радость Лене, без колебаний приписавшей себе заслугу в воссоединении семьи, встреча действительно состоялась. Сестра, которая от вынужденного безделья целиком переключилась на проблемы родственников, пригласила Вадима на следующий вечер к себе, на нейтральную территорию.
        Вадим не спорил, но наутро, едва проснувшись, отчего-то струсил и хотел визит отложить. Сказаться больным, например. Он ведь человек и вполне мог, например, простудиться. Глупо и даже преступно тащить свои бациллы к беременной женщине. Однако здравый смысл перевесил - в конце концов, он уже большой мальчик и симулировать стыдно. Верочка поехала в гости с отцом, это будет точная и безжалостная проверка - мать просто обязана принять внучку, иначе о примирении не может быть и речи.
        На Ленке было что-то напоминавшее старомодный чехол для дивана с оборочками, - платье для беременных. Больше всего сестра опасалась скандала, который мог негативно отразиться на ее ребенке. Об этом она шепнула еще в прихожей, стягивая шарф с шеи Вадима.
        - Вас понял! - сказал Вадим.
        Несмотря на все свои ахи-вздохи и колоссальный живот, по квартире Ленка передвигалась весьма проворно. «Привыкла», - объяснила она и добавила, что похожа теперь на тех скороходов, которые прикрепляли к ногам тяжелые камни для тренировок, а потом - сбросив эти камни, начинали бегать как кузнечики. Так и Ленка пообещала после родов развить какую-то невероятную скорость.
        - Кузнечики не бегают! - сказал Вадим, который уже увидел на вешалке старое пальто отца, к которому тот питал почти мистическую привязанность. - Они скачут.
        Он раздвинул шуршащий полог из бусин, сразу встретился взглядом с матерью, сидевшей на диване в гостиной, и замолчал. До последнего момента он боялся - боялся увидеть ее постаревшей и поседевшей от огорчений. Во всяком случае, такая картина представала перед глазами после всех Ленкиных рассказов. Напрасно боялся - мама выглядела даже помолодевшей, и от сердца у Домового отлегло.
        Отец стоял у клетки с попугаем, наполовину прикрытой пестрым платком, и, повернувшись к вошедшему, взволнованно затоптался на месте. Он-то как раз выглядел постаревшим. Вадим замер, не зная, к кому из них подойти первым.

«Боже мой, - мелькнула у него в голове мысль, - это же просто сцена из какого-то древнего романа». Из какого точно - он вспомнить не мог, да и не был уверен, что читал такой роман. Просто слишком нереальным все выглядело - таким же нереальным, как и ссора, о которой никто, ни разу не упомянул за весь вечер. Если и бывают в жизни случаи, когда «не стоит ворошить прошлое», то это был именно такой.
        - Здравствуй! - сказал отец.
        Попугай, бывший свидетелем этой трогательной сцены, тут же прокомментировал ее замысловатой непечатной фразой, достойной украсить лексикон любого уголовника. Ленка всплеснула руками и спешно накрыла его платком, но торжественный момент был безнадежно испорчен. «Впрочем, оно и к лучшему», - подумал Вадим. Напряжение разрядилось, он подошел и обнял отца, потом сел рядом с матерью. Разговор начался бестолково, но вскоре наладился, при активном контроле со стороны Ленки.
        Сестра не выпускала процесс переговоров из рук, бдительно и бесхитростно пресекая все попытки затронуть больные темы. Сцена напоминала Вадиму не то сватовство, не то свидание в тюрьме, когда высказаться откровенно мешает кто-то посторонний, которого и попросить нельзя выйти. Странно было бы предложить сестрице оставить собственную гостиную - даже в шутку. Она бы все равно не послушалась. Смотрела на них, растроганно всхлипывая:
        - Я и забыла совсем - мне же нельзя волноваться! А то ребенок родится нервный!
        Имя Наташи не упоминалось вовсе, будто и не было ее никогда.

«Встреча на Эльбе», как назвал про себя этот вечер Иволгин, завершилась благополучно и, вопреки его страхам, без покаяний и прощений с обеих сторон - именно этих покаяний и прощений Домовой боялся больше всего. Тетя Станислава передавала ему привет. Впрочем, как уверяла мать - она вряд ли уже помнит, кто он такой. В принципе, Вадима вполне можно было оформить в качестве опекуна тетке, с последующим переоформлением квартиры на его имя.
        Родители не спешили перебраться назад, впадавшей в детство Станиславе требовалась постоянная помощь. Однако Гертруда Яковлевна уже подыскала для нее надежную сиделку и все чаще появлялась - иногда с отцом, иногда одна на квартире у сына, вытесняя понемногу из этой квартиры Маркова. Вернее - его образ, который, подобно персонажу Кирилла, призрачному Гамлету, витал в стенах дома Иволгиных, напоминая о себе мелочами - оставленной книгой о сценическом искусстве или случайной запиской, которую Вадим забыл выбросить. От Маркова реального приходили краткие сообщения, часто - с приличным запозданием. Одна открытка пришла спустя почти месяц после того, как была послана из Будапешта. Наверное, примерно с таким же успехом можно было послать письмо в бутылке, с тем чтобы Иволгин поймал его на невских берегах.
        Почему-то ему казалось, что Марков уже не вернется, - по открыткам можно было заключить, что Кирилл все больше удаляется от границ распространения «Великого и могучего», и это движение, отмечаемое Вадимом на карте (маленькие флажки, как на военных планах), казалось Иволгину совершенно закономерным. Он почти физически чувствовал притяжение, которое существовало между Марковым и Британскими островами, приютившимися на западе континента. А причина казалась очевидной - Джейн Болтон.

* * *
        Конь смертельно устал, Евгений тосковал. Ему нужно было во что бы то ни стало выбраться поскорее из этого пустынного места, где только ворон - старый падальщик - мог чувствовать себя относительно комфортно. Ворон, нахохлившись, сидел на ветке сухого дерева. Невский проехал стороной, чтобы птица не украсила его плащ пометом - и так грязи хватало. Впереди расстилалась притихшая степь, тучи уже рассеивались, над краем земли ярко пылало закатное солнце. Весь этот день небо было затянуто облаками, и вот теперь, словно в качестве компенсации за свое столь продолжительное отсутствие, солнце залило пронзительно-ярким багровым светом всю степь, насколько хватало глаз. Евгений подумал, что стоит прикрыть металлический нагрудник - его блеск могут заметить издалека. Не хотелось закончить столь важное путешествие в бессмысленной стычке с каким-нибудь лесным сбродом. Эти ублюдки обычно не церемонились с благородным сословием, да и причин для церемоний, по правде говоря, не было. Дворянство Англии только нарождалось, но уже было полно спеси, а разница между благосостоянием благородного, хотя и приемного, сына
графа Дейла и обычного крестьянина была просто чудовищной. Невский не раз проезжал через крестьянские поселения, там люди падали в грязь при виде всадника, хотя никто не принуждал их к этому, - Невский не мог бы физически справиться с этими людьми. Восстань они, и ему пришлось бы уносить ноги. Но им и в голову не приходила такая мысль.
        Он поднялся на холм и замер. Впереди, рассекая степь и преграждая ему путь, стояла темная стена. Стена эта не была сложена из камня, да и не было во всей Британии людей, способных построить такое, разве что кроме тех древних гигантов, о которых Невский слышал из уст придворных поэтов при дворе графа Дейла. Стена простиралась от края земли до края, она поднималась до самого неба. В свете закатного солнца видение было особенно впечатляюще. Стена отмечала грань, которую Невский не должен был преступать, если не хочет сгинуть навсегда. Он понял это.
        - Ваш намек мне ясен! - Евгений продолжал, хотя и тихим шагом, двигаться в сторону тьмы. Тем временем видение растаяло, словно отступило перед его решимостью. Он, однако, понимал, что не все так просто. Это в сказке достаточно одного поцелуя, чтобы разбудить спящую деву, зло отступает при виде доблести, а вера разрушает зло.
        В свете угасающего дня Невский пересек невидимую черту. В этот раз это не было жестом отчаяния наподобие того, когда в далеком городе он бросился в прохладные воды, оказавшиеся и в самом деле настоящей бездной. Сейчас он знал, что делал.
        Впереди, прямо на его дороге, как еще одно дурное знамение, лежала мертвая лисица. Вероятно, ее убило грозой. Ворон, может быть, тот же самый, опередил Невского и сел возле трупика. Он не взлетел, даже когда всадник приблизился, и только недовольно покосился на него.
        - Сожрать бы тебя! - сказал Невский, который с утра не держал крошки во рту.
        Но и это не произвело на птицу впечатления. Словно знала, что не станет благородный сэр есть падальщика, а может, просто не понимал английский ворон русскую речь?

«Марков, Марков, - мелькнула мысль, - хорошо, что ты сейчас далеко. Евгений Невский отправляется куда-то к черту на рога, в замок к людоеду, причем без кота в сапогах в качестве слуги и помощника. Увидимся ли мы снова?! И когда закончится долгий путь в неизвестность?»
        И в ответ в хриплом крике птицы за спиной слышалось вечное:
        - Nevermore!
        Глава 3
        Грохот в гостиной прозвучал оглушительно. Удар и звон - словно упитанный слон ворвался с ходу в посудную лавку. Переплет вбежал в гостиную одновременно с Диной. Как оказалось, портрет маршала все-таки слетел со стены и обрушился на маленький столик, расколотив вдребезги чайную чашку. Китайский фарфор - две нежно-желтых розы на боку. Осколки рассыпались по паркету, и один из них отлетел под ногой Переплета в дальний угол комнаты.
        - Ты это нарочно сделал! - сказала Дина, глядя на него в упор.
        - Что?!
        - Не притворяйся - ты его сбросил со стены!
        - Ты бредишь! - Он усмехнулся, что вывело ее из себя.
        - А с чего он упал? - В ее голосе появились истеричные нотки.
        Переплет, ни слова больше не говоря, осмотрел портрет. В тыльную сторону рамы по обе стороны были ввинчены два крюка, на которых и держалась веревка. С ними все было в порядке, крюк в стене тоже был на месте.
        - Ты меня за идиотку принимаешь! - завопила она, заглядывая через его плечо. - Повесь немедленно на место.
        - Это не так-то просто! - возразил Переплет.
        Тем не менее, не желая выслушивать вопли, он забрался на спинку дивана и водрузил картину обратно.
        - Чертовщина какая-то, - пробормотал он. - Нужно оставить Белле записку, чтобы убрала осколки!
        Возможно, это был знак. Они - те самые твари с другой стороны - давали ему понять, что не забыли, что последовали за ним. Раньше в русских деревнях хозяева, перебираясь на новое место, непременно приглашали за собой домового, сметали золу веником и проделывали еще немало различных манипуляций.
        Ему не пришлось изощряться - его демоны явно были рангом повыше и нуждались в Переплете не меньше, а то и больше, чем он в них. Так что уговаривать их не пришлось. Дина по-своему расценила его улыбку.
        - Я расскажу отцу! - Она обиженно шмыгнула носом. - Вот увидишь!
        - Расскажи, - усмехнулся Переплет, - а я скажу, что тебе с пьяных глаз померещилось.
        Дина одарила его ненавидящим взглядом. Потом этот взгляд ощупал пространство в поисках чего-либо увесистого.
        - Только попробуй! - предупредил Переплет и вышел в прихожую - к зеркалу. - Кстати, ты уже готова?
        Этим вечером они собирались к родителям Акентьева, а небольшой скандал накануне выхода ничего не менял.
        Дина не успела ответить - квартиру наполнил громкий заунывный вой, от которого у Переплета порой мурашки бежали по коже. Даже в мелочах его «уникальная» дочурка отличалась от обычных детей. «Такие звуки, вероятно, издают какие-нибудь пустынные гиены», - подумал Переплет и посмотрел с раздражением в сторону комнаты.
        - Дай ей соску! - сказал он. - Пока соседи не начали стучать в потолок!
        Это было, безусловно, преувеличением: старое здание отличалось исключительной толщиной стен, так что соседи могли спать спокойно.
        - Она ее выплюнет, ты же знаешь, - процедила Дина, невозмутимо поправляя прическу.
        - Покачай на руках! - внес Переплет второе предложение, наверняка уже зная ответ.
        - Платье помну! - Тем не менее она исчезла в детской.
        Переплет покачал головой и продолжил рассматривать себя в зеркало. А из зеркала смотрел на него респектабельный мужчина, в котором уже не узнать было прежнего Переплета. Да и прозвище это теперь редко кто упоминал вслух - просто некому было это делать. Кроме самого Александра, который привык время от времени разговаривать с собственным отражением в этом самом зеркале - одним из более поздних Дининых приобретений. Зеркало было антикварным - высокое, вполовину стены, оно стояло на специальной подставке, с ножками в виде львиных лап. Переплету зеркало не понравилось, но Дина была почему-то в восторге.
        - Ты же покупаешь все эти старые книги! - пожимала она плечами в ответ на его ворчание.
        К зеркалу он, впрочем, привык.
        - Хорош! Прямо хоть в кино снимай! - прокомментировала она, подходя к супругу. - Знаешь эти итальянские фильмы про мафиози? И вот за гробом очередного дона выходит со скорбной физиономией похоронных дел мастер…
        Крик стих. Что она, интересно, сделала с Ксенией?
        - Покачала все-таки немного… - Дина посмотрела на часы. - Скоро придет Белла!
        Белла сменила на посту няню Алевтину, которая не продержалась и двух месяцев. Ушла по каким-то личным причинам: в чем они состояли, разъяснено не было, что дало повод Дине для непристойных намеков. Намеки начинались каждый раз, когда она бывала навеселе, то есть очень часто. Сам Переплет считал, что все дело в дочери, - ребенок бывал невыносим.

«Возможно, напряженная атмосфера в семье на нее действует, - думал Александр. - Хотя это же такая кроха, что она понимает…» Никаких родительских чувств Переплет к младенцу не испытывал. Отец уверял, что это придет со временем: даже если ребенок не твой, остаться равнодушным, когда он смотрит на тебя или плачет, невозможно. Однако в случае с Переплетом почему-то ничего подобного не происходило. И дело было не в африканских чертах малышки, которые, как казалось Переплету, с каждым днем становились все заметнее. Просто он не мог отделить Ксению от ее матери, а Дина для него воплощала, пожалуй, все самое худшее, что когда-либо случалось в его жизни.
        Она встала рядом и взяла его под руку, оттеснив к краю зеркала. На мгновение Александру показалось, что это Альбина стоит рядом. Он вздрогнул, но наваждение тут же исчезло.

«И узнал я, что хуже смерти - женщина… И грешник будет уловлен ею, а праведник спасется!» Ну, это мы еще посмотрим! Он, конечно, не библейский праведник, но спасется, вот увидите! Спасется непременно!
        Так думал он, спускаясь по лестнице под руку с женой. На улице их уже ждала служебная машина. Использование служебного транспорта в личных целях не одобрялось партией и правительством, как противоречащее моральному кодексу строителя коммунизма. Но Акентьев, как и большинство его коллег, на это не обращал никакого внимания.
        Дочь осталась на попечении Беллы («Если так и дальше пойдет, придется перебрать всех нянь в Питере по алфавиту», - говорил Переплет), девицы лет шестнадцати, судя по всему совершенно лишенной воображения. Во всяком случае, Переплет очень на это надеялся. Он догадывался, что причиной бегства Алевтины было не только истеричное чадо. Девушка несколько раз приходила в его кабинет и говорила, что в гостиной кто-то ходит. Чтобы молчаливая, вечно стесняющаяся Алевтина побеспокоила хозяина дома - для этого должен был быть весомый повод!
        Первый раз Переплет отреагировал должным образом: пошел проверить, прихватив по дороге небольшую бронзовую статуэтку - подарок отца. В подарке проявился черный юмор Акентьева-старшего: статуэтка изображала Харона с веслом наперевес. Как произведение искусства она ничего собой не представляла, но в качестве оружия - самое то.
        В то время в Ленинграде люди безбоязненно открывали двери незнакомцам - вооруженные ограбления казались приметой далекой западной жизни. Однако это не означало, что в городе не было воров и грабителей. И дом видного чиновника, к тому же сидящего на таком денежном месте, вполне мог привлечь кого-нибудь из них. Но, к большому облегчению Переплета, сокрушать черепа не пришлось - в гостиной никого не было. Для успокоения взволнованной девушки он обследовал всю квартиру, проверил замки входной двери, заглянул на кухню и даже в уборную.
        - Просто паркет недавно переложили, - объяснил он ей. - И вообще, дом старый, Альби… Алевтина, он живет собственной жизнью!
        Девушка хмурилась и едва ли понимала, о чем он говорит. Больше она ни разу не беспокоила его, но порой Акентьев замечал испуганное выражение в ее глазах, особенно когда няне случалось оставаться одной с ребенком.
        - Хорошо, что избавились от этой истерички, - сказал Переплет жене. - Ей вечно что-то мерещилось!
        Дина раздраженно пожала плечами - прекрасно понимала, что, если и Белла не задержится в их доме, найти другую няню может оказаться не так просто.
        Отец похлопывал его по плечам, вглядывался в лицо с каким-то недоверчивым выражением, словно не мог поверить, что видит перед собой собственного сына.
        - Я что, настолько переменился?! - Переплет поднял бровь.
        Отец кивал, смотрел на него, потом качал головой. Эта пантомима изрядно забавляла Акентьева-сына. А вот продолжение вечера было совсем не забавным. Как обычно, в лучшем случае беседа превращалась в обмен воспоминаниями, в худшем - приобретала политический оттенок. Александра не смущали диссидентские рассуждения и традиционная критика советской власти - в компании сослуживцев по исполкому ему приходилось слышать и не такое. Просто казалось, что он мог бы потратить свободное время с большей пользой для себя. Стол у отца, впрочем, был хлебосольный - в последнее время дела у Акентьева-старшего шли более чем удачно.
        - Саша со мной везением поделился! - объяснял режиссер.
        Не обходилось на этих посиделках без дурацких шуток на кладбищенскую тему. Вспоминали известный рассказ Веллера про крематорий. Тот, в котором вдова обнаруживает в комиссионке костюм, в котором похоронила мужа. Переплет тут же опроверг его, как совершенно несостоятельную байку, которая ходила по стране еще задолго до этого рассказа. Взамен он рассказал об эксгумации, которую наблюдал на кладбище, и об услышанной от следовательницы истории с ожившим покойником.
        История прошла на «ура», и воодушевленный рассказчик пообещал еще одну - на этот раз из анналов истории.
        - Только без анатомических подробностей! - предупредил отец и кивнул в сторону субтильной девушки с нервным лицом, которая и так уже побледнела. Переплету она понравилась с первого взгляда, когда их только представили друг другу, однако ни о каких интрижках и речи быть не могло.
        Он вздохнул про себя, пообещал, что подробностей не будет, и поведал слушателям о случае во время наводнения тысяча восемьсот двадцать четвертого года. Тогда вода смыла часть могил на Смоленском кладбище. Один из гробов водой принесло прямо к дверям дома, где жила вдова покойного, которая, разумеется, была в шоке.
        - Совпадение! - сказал отец.
        Переплет пожал плечами. Он давно уже не верил в совпадения, но в этом случае речь шла о давней истории, и он спорить не стал. Вернулся он домой слегка хмельной и довольный собой, как никогда. «Нужно почаще бывать у отца, - подумал он, - а не то, и правда, в этом проклятом исполкоме заплесневею. И насчет перстня побеспокоиться - у него должны быть знакомые коллекционеры, ювелиры… Так лучше - не напрямую!»
        Он тешил себя надеждой, хотя давно уже понял - поиски перстня затянутся надолго. Где этот проклятый перстень, где? Хоть к гадалке иди! А может, и нет его на земле? Лежит где-нибудь глубоко-глубоко, на истлевшем пальце или даже в море… Нет, тогда бы они знали - они все знают. В том-то и дело, что перстень им недоступен. Потому и обратились к нему за помощью. Но сколько времени понадобится, чтобы найти его? Может быть, вся жизнь! Нет, такой расклад Переплета не устраивал категорически. Он долго лежал в этот вечер без сна рядом с супругой и наблюдал за тем, как на потолке вытягивается косая светлая линия - отсвет фар проезжающего по улице автомобиля, потом она уползала в стену. В доме было тихо. В такие мгновения оживали старые мальчишеские еще мечты - уехать куда-то, куда глаза глядят! Бежать от всего этого безумия. И Переплет ощущал себя стариком.
        Иногда он завидовал черной завистью всем своим старым знакомым. Завидовал Маркову, который, не приложив практически никаких усилий, теперь купается в славе. Несмотря на близость благодаря отцу к театральной среде никакого пиетета к этой среде Переплет не питал, считая большинство ее представителей бездарями и бахвалами. Талант, дарование… Попасть в струю - вот что главное! Об этом Переплет не раз слышал от отца, которому в последнее время это удавалось все реже. А вот Марков попал! Удачливый, сукин сын. И черт с ним, главное теперь - вытащить Альбину из всего этого дерьма! А там дальше все еще может случиться!
        Дина засопела и повернулась к нему лицом. От нее пахло алкоголем. В уголках губ блестела ниточка слюны.
        - Что ж я маленьким не сдох? - спрашивал сам себя Переплет.
        Впрочем, вскоре и в его жизни наступила светлая полоса. Начало ее ознаменовалось отъездом Дины в отчий дом, в Москву. Орлов непременно желал видеть на своем дне рождения и зятя, но Переплету неожиданно повезло - грядущий приезд визитеров из Совмина не позволял ему отлучиться по личным делам. В последнее время на плечи Акентьева легла вся работа отдела. Его непосредственный начальник Черкашин существовал, казалось, только на бумаге, и Переплета это вполне устраивало. Так что Дина уехала без него, увозя с собой Ксению, а также наилучшие пожелания и приветы, которые легко раздаются, благо ничего не стоят.

* * *
        Альбина поднималась по лестнице старого дома. Шла в гости к Моисею Наппельбауму. Впервые в жизни. Все было именно так, как она и представляла по его рассказам, - этот дом, двор, лестница. Шаги раздавались гулким эхом, отражались в мутных стеклах. На перилах лестницы последнего этажа кто-то очень чистоплотный прицепил пустую консервную банку - для окурков. Альбина курила редко и всегда тайком, как школьница. Отец не одобрял как врач, Олег Швецов - как спортсмен. Да и сама Альбина не пристрастилась к табаку - сейчас это был скорее вызов всему миру, чем средство успокоиться. Рядом с Наппельбаумом не осталось никого, кроме нее.
        Из рассказа следователя Альбина уже знала механизм аферы, к которой старик оказался причастен. Причем следователь из ГУВД давал понять, что уверен - механизм этот ей прекрасно известен. С одной из питерских швейных фабрик в течение последних двух лет регулярно происходил вывоз готовой продукции, списанной на брак и производственные отходы. Предметом проверки ОБХСС было не ателье Наппельбаума, а одна из питерских швейных фабрик. Проверка выявила систематическую утечку материала. Виновные из дирекции уже находились под следствием, которое продолжало распутывать полученные ниточки. Некоторые из ниточек рвались, другие вели слишком далеко. Моисею Наппельбауму просто не повезло - как известно, очень мелкая рыба проходит через сети, а крупная иногда их рвет. Моисей был той самой рыбой, которой ни то ни другое было не под силу. И теперь оставалось надеяться на чудо.
        Альбина вчера дожидалась его в коридоре ГУВД. Два часа. «Как они смеют так его мучить?!» - думала она. Наконец Моисей вышел, осунувшийся, с посеревшим лицом.
«Форменное гестапо», - подумала Альбина. Она еле сдерживалась, чтобы не ворваться в кабинет к следователю и не высказать все, что думает.
        - Боже мой, боже мой, - бормотал старик.
        На его лице застыло мучительно-растерянное выражение.
        - Все в порядке, Альбиночка, - сказал Наппельбаум, когда она подбежала, чтобы поддержать его, - не нужно так расстраиваться. Все будет хорошо!
        В голосе его, однако, не было никакой уверенности, и Альбина только покачала головой. Раньше ей казались забавными все эти истории из серии «Следствие ведут знатоки». С каким серьезным видом рассуждали герои сериала о хищениях на заводах пряностей - что-то вроде «в каждой баночке аджики не хватает двух грамм» - и вот вам дело! В условиях советской действительности, где погони и перестрелки существовали лишь в редких фильмах, преимущественно французского производства, подобные дела, и правда, становились предметом следствия.
        Но сейчас было не до смеха. Следователь - весьма напоминавший внешне одного из
«знатоков» - намекал настойчиво на то, что и сама Альбина каким-то образом причастна к этому делу. Но, мол, будем пока делать вид, что вы, гражданка Швецова, ничего не подозревали… К счастью, Альбина перед визитом к нему получила дружескую юридическую консультацию, да и сама прекрасно понимала, что никаких серьезных обвинений ей предъявить не могут.
        Но все равно было страшно. Никогда еще Альбину Вихореву не обвиняли ни в чем противозаконном. Потому что никогда она сама не позволяла себе ничего дурного. Помнила о своих благородных польских кровях.
        И следователь, который обвинял ее, пусть и не напрямую, в воровстве, сразу перестал казаться ей героем сериала. Она решила, что ей просто крупно не повезло, а главное, не повезло Моисею Наппельбауму, раз их «дело» взялся вести этот негодяй. Наверняка он карьерист и подлец. Следователь же, который и не подозревал о своем молниеносном падении в глазах Альбины, продолжал гнуть свою линию:
        - Я не хочу на вас давить, - сказал он, стремясь воспользоваться моментом и
«добить» потенциальную свидетельницу, - но обстоятельства складываются таким образом, что вы можете попасть в число подозреваемых! Подумайте, вам это нужно?! Вы, - он задвигал папки с бумагами, перекладывая их на манер бабушкиного пасьянса, - дочь известного медицинского работника, а значит, речь идет не только о вашей репутации…
        Альбина сжала губы. Ситуация напомнила что-то из сталинских времен - признайтесь, что вы шпион пятнадцати разведок, или может пострадать ваша семья. Только времена все-таки были другими.
        - А о презумпции невиновности вы не слышали? - спросила она в ответ, еле сдерживая гнев.
        На устах следователя появилась усталая улыбка а-ля Понтий Пилат.
        - Я вас прошу, давайте не будем тратить время на ликбез по юриспруденции! Есть факты, и я вам их уже изложил! Будем сотрудничать?
        - Не будем! - лицо Альбины стало жестким. - Я непременно расскажу отцу, что вы меня запугиваете!
        Вышло, наверное, по-детски. Маленькая девочка грозится рассказать папе о проделках дворового мальчишки. Но следователь - «следак», как выражался Швецов, который время от времени щеголял жаргоном, действительно задумался.
        - Жаль, - вздохнул он наконец, - жаль, что вы не хотите внять разуму! Что ж, проконсультируйтесь, если так можно выразиться, с отцом - уверен, что он подтвердит вам все, что я уже сказал.
        К ее ужасу, из «чистосердечного», как сказал бы мерзкий следователь, признания Моисея, повторенного ей по пути из ГУВД, следовало, что о происхождении материала он знал.
        - Ах, Альбиночка, - горестно вздыхал он по поводу и их незавидного положения и ее
«несоветской» наивности, - это ведь обычное дело. Но почему, почему именно Моисей Наппельбаум оказался тем несчастным, который должен отвечать за все…
        Олег в сложившейся ситуации показал себя верным мужем, но был абсолютно несостоятелен в юридических вопросах, да и сокрушался все больше из-за собственных дел. Самым оригинальным его предложением было наплевать на все предписания и выехать куда-нибудь на Крайний Север. Поскольку Альбина не была даже обвиняемой, искать ее особенно не будут. Проживут годик-другой, а там, глядишь, все и рассосется.
        Альбина не могла удержаться от смеха, чем, кажется, даже задела Олега.
        - Извини, милый! - Она прижималась к мужу - ей сейчас как никогда нужна была его помощь. - Никаких побегов! Я не умею ловить рыбу и ходить за оленями!
        Все это было накануне вечером. Утром Альбина машинально засобиралась на работу, потом вспомнила, что ателье закрыто на время следствия, и решила заехать к Моисею. Телефона на квартире у Наппельбаума не было, а ее беспокоило состояние старика.
        Бросив сигарету в банку, она позвонила в дверь, обитую дерматином. За дверью стояла тишина. Тогда, не отпуская кнопку звонка, девушка другой рукой начала барабанить в дверь кулачком. Сердце бешено стучало. Наконец за дверью послышался шум отодвигаемого засова, снимаемой цепочки - длилось это долго, Альбине показалось, что Моисей возился целую вечность. Наконец, дверь открылась. Лицо Наппельбаума было бледно как мел.
        Он облизал пересохшие губы.
        - Мне что-то нездоровится, Альбиночка, но сейчас должно отпустить… Так иногда бывало… После смерти Раисы Иосифовны… Раечки!
        Альбина подхватила его под руку и потащила в комнату. Обстановка тоже почти до мелочей соответствовала рассказам мастера. Альбине даже показалось, что она здесь уже бывала раньше. Но сейчас рассматривать интерьеры было некогда. Моисей не сел, а упал в продавленное кресло и закрыл глаза. Альбина заметила, что челюсть у него дрожит. Начинался приступ.
        Она бросилась к окну, отдернула занавеску и распахнула настежь, вспугнув голубя на карнизе.
        - У вас есть лекарства?
        Рука с дрожащими пальцами протянулась в сторону кухни, и Альбина опрометью бросилась туда.
        Она звонила в двери соседей Наппельбаума, стучала, потом сбежала вниз по лестнице. Где-то наверху заскрипела, открываясь, дверь, но девушка уже была на улице. Направляясь в гости к Моисею, она заметила телефонный аппарат на углу и теперь молила бога, чтобы он работал. Ей повезло, телефон оказался в порядке, благообразный старикан с тростью как раз заканчивал разговор. Альбина вскочила в будку, схватила еще теплую трубку, другой рукой нащупывая в кармане мелочь. Потом вспомнила: ноль два - бесплатно.
        Моисей рассматривал узор на обоях, выцветших под прямыми солнечными лучами, что проникали в эту комнату только с полудня до трех часов дня. В висках тяжело шумело, если бы не этот шум, слабость можно было назвать даже приятной. Моисей не был религиозным человеком, но в этот момент он попросил у Создателя не дать ему умереть вот так, в одиночестве.

«Скорая» прибыла через десять минут. Альбина поджидала ее у ворот, чтобы показать путь. В машину девушку не пустили - в этот момент ее состояние было близко к истерике.
        Она осталась на улице, провожала машину взглядом, пока та не исчезла за поворотом. Какие-то люди смотрели на нее с любопытством. Альбина снова поднялась в квартиру Моисея - нужно было найти ключи и закрыть ее.
        Она действовала как в тумане, стараясь не обращать внимания на редкие фотографии, выстроившиеся на полке, - Моисей еще молодой, совсем не похожий на себя в старости, а вот он с покойной супругой… Ключи, к счастью, нашлись быстро. В любой момент кто-нибудь мог зайти и поинтересоваться - что она делает в чужой квартире.
«Вот вам и дополнительный пункт к обвинению, - подумала Альбина. - И гражданин следователь был бы несказанно рад».
        Впрочем, еще в предыдущий свой визит в ГУВД Альбина почувствовала, что происходит что-то странное. Уверенность следователя куда-то улетучилась, папок на столе стало явно меньше, да и в те, что остались, он не спешил заглядывать. Тон из обвиняющего превратился скорее в недоуменный. Казалось, еще немного, и этот мерзавец начнет извиняться за причиненное беспокойство! Выглядел он совсем жалко - вероятно, очень большие надежды связывал «следак» с этим прогоревшим делом. Так тебе и надо, урод, так и надо!
        Эти дни озлобили ее по-настоящему. Человек за столом казался ей воплощением злого рока, и она смотрела на него как партизанка на гестаповца. Следователь даже пытался пошутить сначала на эту тему, но шутки не вышло.
        Ничто из того, что Альбина знала об этом деле со швейной фабрикой, не позволяло надеяться на благополучный исход. Может быть, произошло чудо, и ангел-хранитель встал на ее защиту? Иногда ей казалось, что кто-то следит за ней с того света, следит и оберегает. Может, это бабушка - почему-то именно она, а не мать, представлялась Альбине подходящей кандидатурой на должность хранителя. Правда, был еще один человек - Женька. Говорят, что иногда души умерших не могут оставить тех, к кому были привязаны при жизни, и следуют за ними, оберегая. Так или иначе, но Альбина иногда ощущала чье-то незримое присутствие. Только с мужем и отцом не хотела этим делиться; знала, что те посчитают ее истеричкой.
        Однако в данном случае кто-то действительно должен был вмешаться - само по себе дело рассыпаться не могло. Альбина пыталась проанализировать ситуацию с точки зрения логики безо всяких там потусторонних заступников. Вполне могло быть, что история с фабрикой оказалась кому-то очень невыгодной, кому-то там, наверху, кто и понятия не имел о Моисее Наппельбауме. Значит, им с Альбиной просто повезло, хотя для умирающего старика это было слабым утешением.
        Моисей Наппельбаум вернулся из забытья. Сначала ему казалось, что он у себя дома. Окружающие предметы расплывались в дымке - он пытался пробиться сквозь нее взглядом, зацепиться за что-нибудь знакомое, что помогло бы ему вернуться в реальный мир. Наконец туман стал рассеиваться, он увидел наполовину зашторенное окно с бледными сумерками снаружи, спинку кровати, крюк на стене, за который цепляются, чтобы подняться с постели. Подниматься не хотелось - тело было легким, где-то в глубине его пульсировала тихая ноющая боль, и пока что только она напоминала о том, что он жив. Руки казались ватными, он мог шевелить ими, но это было неприятно. Моисей уже пережил один сердечный приступ - это было давно, после смерти супруги. Но в этот раз все было гораздо серьезнее.
        Пружины кровати скрипнули.
        - Что же это такое?! - Альбина присела на край больничной койки.
        Моисей повернул к ней голову. Сейчас он казался ей похожим на одного из библейских персонажей. Благообразная седая голова, достойная кисти гениев Возрождения, и отрешенность во взгляде. Моисей вздохнул так глубоко, словно это был его последний вздох.
        В палате лежали еще несколько человек. Это возмутило ее - они же видят, что ему плохо, неужели нельзя было поместить в отдельную?!
        - Ничего, Альбиночка, - успокаивал ее Моисей, - так лучше. Там за мной никто все время смотреть не будет. Вот уйду, и никто и не заметит. Тут хоть соседи за мной присматривают.
        Под словом «уйду» Моисей подразумевал, конечно, не возвращение из этой ужасной палаты в свою квартиру. Альбина горестно качала головой.
        - Все будет хорошо… - уверяла она, но ее опыт - печальный опыт - подсказывал, что Наппельбауму уже не будет лучше.
        Соседей у Наппельбаума было двое - еще одна койка пустовала. Напротив старого портного лежал алкоголик - на бледном лбу его пульсировали синие вены, темные глаза навыкате. При мысли, что Моисею придется провести последние дни здесь, в подобном окружении, становилось не по себе.
        Пришла медсестра, Альбина поднялась, уступая ей место. На прощание Моисей сжал ее руку - его пожатие было слабым и едва ли не лучше всех диагнозов говорило о том, что время его на исходе. Выходя из палаты, Альбина еле сдерживалась, чтобы не зарыдать. Олег разговаривал с дежурной сестрой у освещенного стола. По полутемному холлу слонялись несколько больных в халатах, похожие на те тени, что блуждают в Аиде.
        Они оба вскинули на нее глаза - сестра и Олег.
        - Идем, - Альбина, не останавливаясь, проследовала дальше, к лифту, потом развернулась и подошла опять к дежурной, открывая сумочку.
        - Вы не могли бы последить за ним…
        - Не беспокойтесь, у нас хороший уход, - сестра взмахнула рукой, отказываясь от денег.
        Альбине редко приходилось сталкиваться с бессребреничеством, и она никогда не удивлялась, как это бывало, например, с матерью, когда требовалось сунуть кому-то деньги или коробку шоколадных конфет. У нее была отцовская закалка - принимать вещи такими, какие они есть, исправлять только то, что можешь исправить. И она поняла, почему сестра отказывается от ее денег. Поняла и, не говоря больше ни слова, пошла прочь.
        Умер Моисей, как и жил, - тихо и незаметно. Около полуночи. Родственников у Наппельбаума не было. Никакой большой и дружной еврейской семьи, которая взяла бы на себя хлопоты по погребению. Старик не оставил перед смертью никаких дополнительных распоряжений. Насколько Альбина знала, он не был религиозен, значит, вопрос с кладбищем не мог быть принципиальным. И ей предстояло лично взяться за это скорбное дело. После смерти мамы и бабушки необходимый опыт у нее уже имелся.
        Однако с внезапным прекращением следствия сюрпризы в жизни Альбины Вихоревой не закончились. Второй неожиданностью стало то, что все хлопоты по погребению Наппельбаума взяло на себя государство. В приемной морга при больнице ее поджидал человек. Альбина напряглась, почувствовав в мужчине с вежливым лицом представителя власти. Подумала, что он как-то связан со следствием и сейчас снова начнет задавать теперь уже совсем никчемные вопросы.
        Мужчина, однако, никакого отношения к ГУВД не имел. Это был человек из исполкома, которому было поручено устроить похороны Моисея Наппельбаума, согласно желанию покойного.
        - Вы, наверное, шутите?! - Испуг Альбины сменялся раздражением.
        Она поначалу решила, что в больнице что-то напутали в бумагах. Мысль о казенном погребении казалась ей унизительной. Но нет, погребение, как заверил ее этот странный человек, будет проведено по высшему разряду - только что разве без военного оркестра.
        Альбина быстро прикидывала в уме, что все это могло значить. Может быть, за Моисеем числились какие-то необыкновенные подвиги в прошлом. Он и в самом деле воевал, вопреки всем обывательским представлениям о евреях-тыловиках. Все воевали. Но вспоминал Моисей об этом редко и как-то случайно. Лишь однажды, перед майскими праздниками, старик ударился в воспоминания, и только тогда Альбина поняла, как мало она знала об этом человеке. И, тем не менее, - версия с военными заслугами казалась ей фантастичной. Скорее, у Моисея обнаружился какой-нибудь старый знакомый в верхах - один из благодарных клиентов.
        - Ни о чем не беспокойтесь, - продолжал исполкомовец, уверенно забирая у Альбины папку с документами. - Вам сообщат о времени погребения!
        Альбина растерянно выпустила из рук бумаги. Мужчина коротко кивнул ей и прошел в морг, не дожидаясь вызова. Альбина вспомнила, что не сказала ему номер своего телефона, но тут же поняла, что в исполкоме его знают и так. В приемной был еще один человек - старуха в белоснежном платке. Старуха ничего не говорила и не протестовала, когда чиновник прошел без очереди. Ей было все равно.
        Похороны Наппельбаума Акентьев организовал на том же самом Северном кладбище, которое считалось престижным. И, вероятно, никого из рядовых граждан в советском обществе не хоронили с таким вниманием со стороны властей. Помимо Альбины и Олега Швецовых присутствовало несколько человек, которых Альбина видела впервые, - однополчане Моисея, которых разыскали люди Акентьева.
        И собственное появление Переплет рассчитал с точностью маститого драматурга. Не слишком поздно и не слишком рано. Мозолить глаза Альбине во время похорон было ни к чему. Кроме того, уставший от необходимости часто притворяться, Переплет не хотел изображать скорбь на могиле неизвестного ему человека. Гроб уже опускали в землю, когда он появился на дороге - шел пешком, оставив машину у ворот. Фигурку Альбины в плаще он заметил издали и, проклиная себя за странное, ненужное ему чувство, задержался среди могил, глядя на нее внимательно и долго, как смотрят только так - тайком.
        Кто-то следил за тем, как гроб медленно уходит на дно могилы, кто-то поднял глаза к небу, к торжественно плывущим над кладбищем облакам. Альбина стояла, обхватив себя руками, будто это она должна была лежать в могиле. Ушел еще один близкий человек, подумала она. Почему, почему…
        - Почему они уходят?! - Голос раздался у нее за спиной. - Разве в этом есть что-то необычное?!
        Альбина подняла голову. Она сама не заметила, как начала говорить негромко вслух - такое с ней бывало и раньше. И каждый раз она боялась, что однажды кто-то сможет подслушать. Как там, в западных детективах, которые так любит Швецов, да и отец иногда почитывает, - все, что вы скажете, может быть использовано против вас!
        - Здравствуй, Саша! - сказала она. - Хорошо, что ты пришел.
        И это не было пустой фразой. В этот момент любые обиды, даже самые жестокие, казались неважными. Она была даже рада видеть его. Странно, подумала Альбина, - никогда бы не подумала, что так будет однажды.
        Переплет встал рядом. Альбина обратила внимание, как он осторожно двигался среди могил, не желая испачкать костюм. Он казался странно возмужавшим - рядом с Швецовым, который был даже чуть старше их, Акентьев производил впечатление зрелого состоявшегося мужчины. Вот что с человеком делает статус, подумала девушка.
        - Нам нужно поговорить…
        - Может быть, не сейчас, Саша! - Она умоляюще подняла глаза. - Не здесь!
        Переплет посмотрел на березу; ее ветки со свисающими дождевыми каплями тоже словно в мольбе тянулись вверх. «Рядом с ней становлюсь романтиком, - подумал он, - этого еще не хватало!»
        Олег ревниво выступил вперед, слегка прикрывая супругу грудью. Переплет склонил голову на старинный манер. Альбина, наблюдая за этой пантомимой, почувствовала себя неудобно. Тем временем кто-то из ветеранов бросил первый ком земли. Могильщики взялись за лопаты. Альбина стиснула зубы и отошла в сторону, чтобы не слышать, как земля стучит по крышке гроба. Переплет ненадолго замолчал, глядя, как на столике возле соседней могилы флажком трепещет клетчатая клеенка. Ветер развевал волосы Альбины. Переплет чувствовал себя легко и влюбленно.
        - Мы с Альбиной очень вам благодарны за помощь, - сказал Олег, все еще хмурясь.
        Альбина взяла его под руку.
        - Ателье сейчас осталось без хозяина, - Акентьев забросил пробный камень и с удовлетворением заметил, как недоверие на лице Швецова сменяется интересом. - Мне кажется, ты, Альбина, вполне могла бы возглавить его.
        Альбина замотала головой:
        - Саша, сейчас не время…
        - Хорошо, - сказал Переплет, - но завтра я жду вас у себя! У нас мало времени. Вернее - у вас!
        Супруги переглянулись. Акентьев улыбнулся - у него было ощущение, будто перед ним вся вечность. А вот у Олега Швецова, как он хорошо понимал, такого ощущения нет. Акентьев знал все об этом человеке. В конце концов, разве не первое правило для полководца - прежде чем начать сражение, изучи противника. Олег Швецов был прост, и, чтобы справиться с ним, не требовалось быть Суворовым. Его простота по-своему оскорбляла Акентьева - неприятно, когда любимая женщина принадлежит другому, но еще неприятнее, когда этот другой оказывается ничем не примечательной, заурядной личностью. Таким, как этот мелкий барышник. Быстрота, с которой Олег из ревнивого мужа превращался в преданного поклонника Александра Акентьева, служила лишь подтверждением его правоты.
        - Обсудим все завтра с утра, на свежую голову! - предложил он. Поминки по Моисею были организованы уже лично Альбиной, и делать там ему было нечего.
        - Саша! - окликнула она его тихо, когда все, включая ветеранов, выбрались на кладбищенскую дорогу.
        Переплет оглянулся.
        - Это ты, - Альбина заговорила громче, чтобы Олег, шедший следом, не заревновал, - ты закрыл дело?
        - Какое дело? - Он нахмурился. - А, следствие… Я не всесилен, Альбина! Но я сделал все, что мог!
        Ее рука обожгла огнем. Он приложился к ней губами, обменялся рукопожатиями со Швецовым и, уже не оглядываясь, зашагал к воротам.
        Длинный полированный стол искушал - хотелось толкнуть положенный по протоколу стакан с водой и посмотреть, как далеко он сможет проехать. Заседание в исполкоме проходило в присутствии трех человек из Москвы. Шуршали бумажками, заслушано было несколько докладов, впоследствии текст, заранее распечатанный, будет роздан присутствующим. Переплет прекрасно понимал, что это заседание будет проходить в душной аппаратной атмосфере, когда произносятся заезженные фразы, давно уже растасканные на «крокодильские» юморески. Оставалось только догадываться - все ли из присутствующих понимают, что разыгрывают фарс, либо они и в самом деле принимают происходящее за чистую монету.
        Впрочем, Переплет не сомневался - так было всегда. Бюрократический аппарат во все времена и в любой стране порождает нелепости, хотя, надо думать, - именно партийная система придает совковому строю этакий неповторимый аромат тления, который хорошо ощущался и на этом заседании.
        У гостей был откровенно скучающий вид - последний доклад тянулся уже десять минут, и конца края ему было не видно.
        - Таким образом… - продолжал предсказуемо и заунывно вещать исполкомовец, - мы можем с уверенностью рапортовать о выполнении обязательств…

«Что ж тебя так несет?» - думал Переплет. Сам он придерживался в таких вещах принципов умеренности и лаконизма. Правда, обычно доклады готовил за него секретарь, Акентьев лишь просматривал их, подогнанных по личному заказу, не утруждая себя особой правкой.
        Упомянутый секретарь появился в дверях, по-кошачьи неслышно подошел к Акентьеву и, наклонившись, прошептал что-то на ухо. Тот не сразу расслышал и попросил повторить.
        - Маршал Орлов на проводе… Из Москвы!
        - У меня совещание, позже перезвоню! Ну что еще?! - раздраженно прошипел Переплет, видя, что секретарь застыл в нерешительности.
        - Он сказал - это очень срочно! - пояснил тот.
        - А я говорю, что у меня важное совещание, - сказал Переплет тихо, поймал несколько заинтересованных взглядов и покачал головой, давая понять, что ничего серьезного не произошло.
        Секретарь послушно кивнул и засеменил к дверям. Акентьев представил, как вытянется лицо тестя, когда ему передадут ответ, и не мог сдержать улыбки. Интересно, что там такое могло случиться срочного - Дина попала под автобус?! Нет, это было бы слишком хорошо.
        Мобильная телефонная связь еще оставалась атрибутом фантастических фильмов, поэтому мирный ход заседания ничто больше не прерывало. Столичные гости начинали хмуриться - им было скучно. В области ритуальных услуг достижения могли касаться лишь качества обслуживания населения - хвастаться количеством погребенных советских граждан было бы как-то странно. Вроде как в том старом русском анекдоте про дурака, который, услышав, что говорят на сборе урожая - носить бы вам не переносить, полез с этой присказкой к проходившим мимо могильщикам.
        Наконец докладчик смолк, по собранию пронесся оживленный гул. Сами напоминавшие клиентов похоронного заведения, участники стали помаленьку оживляться, словно проснувшиеся после зимы мухи.
        - Ну, думаю тут все ясно… - осторожно бросил реплику Акентьев и по бурной реакции остальных - всем этим кивкам и улыбкам - понял, что попал в точку. Всем уже не терпелось покончить с проклятой статистикой и перейти к неофициальной части встречи. В «Садко», как обычно, был забронирован стол.
        Уже в приватной обстановке москвичи передавали приветы от общих знакомых, трясли руку. Акентьев благодарил, взглядом машинально цепляясь за пальцы коллег. Впрочем, на пальцах советских чиновников никаких украшений, кроме обручальных колец, быть не могло.
        Разговор с Москвой Акентьев перенес на вечер - нужно было все-таки выяснить, что произошло. Орлов ничего не передал через секретаря - значит, дело сугубо личное. Надо, чтобы голос звучал не слишком пьяно. Но тут опасаться было нечего - Переплет обычно не позволял себе лишнего, не только и не столько потому, что беспокоился о собственной репутации, просто боялся наговорить, чего не надо, - в этих застольных беседах многое выбалтывалось. Зато он внимательно слушал собеседников, независимо от их статуса, - в городском управлении самая мелкая сошка могла оказаться в курсе больших дел.
        Акентьев еще раз внимательно посмотрел на себя в зеркало, зачем-то пригладил волосы, словно тесть мог выразить недовольство его внешним видом. Отдал честь собственному отражению, прошел в кабинет и стал набирать номер. В квартире стояла благословенная тишина, как на кладбище. «Собственно говоря, для счастья нужно немного, - подумалось вдруг ему. - Немного тишины - и все…» Впрочем, воображение тут же возразило, нарисовав образ Альбины Вихоревой, с развевающимися волосами и розовеющими на ветру щеками.
        - Саша… - Голос маршала был ровным, но Акентьев сразу почувствовал, что произошло что-то серьезное. - Дина тут у нас немного набедокурила!
        - Что случилось?! Что с ней?
        Где-то на заднем плане раздавалось старушечье кудахтанье Марьи Григорьевны. Подробности маршал в телефонном разговоре сообщать не захотел, но Акентьев, хорошо знавший репертуар супруги, мог и сам догадаться, что у Дины был очередной приступ алкогольного психоза. Правда, никогда за время их недолгой совместной жизни дело не доходило до вызова санитаров. Очевидно, в этот раз она превзошла саму себя. Может, голой танцевала на столе или пыталась изнасиловать кого-то из высокопоставленных чинов?!
        - Отпраздновали, нечего сказать, - вздыхал на другом конце трубки маршал.
        Переплет мог по-человечески посочувствовать ему, но сочувствовать отчего-то совершенно не хотелось. В конце концов, каждый сам виноват в своих несчастьях, а маршалу Орлову уже давно следовало направить Дину к психиатрам, вместо того чтобы подыскивать супруга. Однако давать советы задним числом - дело бессмысленное, а в случае с людьми вроде Орлова даже опасное.
        - Я приеду навестить! - сказал Акентьев, доводя роль до конца.
        - Не сейчас, Саша! Врачи говорят - ей некоторое время лучше никого не видеть. Ксюша сейчас у нас поживет!
        Через две минуты Переплет аккуратно положил трубку и посмотрел на швейцарские часы - подарок тестя. Вещь отличная, подобрана кем-то из его свиты - Орлов сам никогда не занимался мелочами. Только семь вечера. Он выглянул в окно. Вид был прекрасный, ветер гулял над Невой, и если открыть окно, можно услышать крики чаек. Отражение в окне искажалось - вместо лица получалась какая-то бездушная рыбья маска. Переплет рассмеялся, вспомнив, как отреагировали на его рассказ об эксгумации и путанице с трупом на вечеринке у отца. Да-с, такими историями репутацию души общества не завоюешь.
        Он не сомневался, что дочку Орлова содержат в прекрасных условиях, и тревожиться на этот счет не стоит. Можно послать открытку - это пришло ему в голову чуть позже, когда он открывал бутылку с коньяком, купленную по такому случаю. Акентьев поднял первый тост в честь себя, второй за успехи отечественной психиатрии. За кого еще выпить… Как говорит народ, было бы что, а повод найдется!
        Только народ в одиночку не пьет, а вот Переплет не желал никого сейчас видеть. Одинокий волк.
        - Уууу! - Он остановился перед дурацким львинолапым зеркалом, чтобы протяжно провыть.
        Когда-то жили на земле умельцы, которые делали зеркала, служившие дверями в другой мир. Переплет постучал по прохладной зеркальной поверхности. Отвернулся и почувствовал взгляд за спиной. Ерунда, сказал он себе - это самовнушение. Так бог знает до чего можно дойти. Хорошо, что его никто не видит из коллег по исполкому. Со стороны могло показаться, что товарищ замначглав сошел с ума. На самом деле Акентьев давно не чувствовал себя так замечательно. Очень давно. Ему нравилась атмосфера, которая сейчас его окружала. Атмосфера декаданса. Не хватало только бледного кокаиниста в качестве компаньона и неотягощенной моралью блудницы. Не было компании, вот в чем дело! Оставалось любоваться собой.
        Можно позвонить Григорьеву, но ведь не поймет ничего, глупая тварь. Придет и все опошлит. А где-то далеко, в своей палате, разумеется - одиночной, сидит Дина. Акентьев очень живо представил себе это. Дина в полосатой пижаме, а не в смирительной рубашке. Пижама похожа на ту, которую она часто носила дома, напоминая Переплету узников концлагерей. Теперь она и впрямь похожа на узницу - голова у нее коротко обрита.
        В комнате нет окон, только лампочка под потолком в обрешетке, хотя достать до нее в любом случае нереально, а кинуть нечем - палата пуста. Дина сидит, подобрав ноги и обхватив их руками. Время от времени она шмыгает носом, ей очень плохо.
        Пожалуй, только теперь он начал понимать, каким чудовищным грузом была для него супруга вместе с ее ненаглядной дочуркой. И неважно, что этому браку он был обязан своим положением - Александр Акентьев не любил компромиссы и знал границы благодарности. Если бы была какая-нибудь возможность, волшебная возможность задержать Дину в психушке подольше, а лучше всего - навсегда, он бы это сделал. Вырвать волосок из несуществующей бороды, прочесть заклинание…
        Прошло первое безудержное веселье. Теперь неизбежен откат в депрессивное состояние, усугубленное коньяком. Нельзя пить в одиночку - снова вспомнил Переплет старое доброе правило, но было уже поздно. Возможно, ему тоже давно следовало обратиться к психиатру, но в советском государстве это означало бы конец карьеры чиновника. Обращаться к врачам - значило признать, что у тебя большие проблемы. Максимум, что мог позволить себе Акентьев - это небольшую депрессию. Да и то товарищи не поймут - депрессии следовало снимать старым проверенным способом: с помощью банек, вечеринок и алкоголя.
        В голову полезли мрачные мысли. Она вернется, все пойдет по-старому. Прямо хоть стреляйся. Только не из чего! Сколько ее там продержат?! Орлов сказал, что в лучшем случае - недели две, но по голосу его было ясно, что на такое счастье он и сам не рассчитывает. Хорошо - пусть будет месяц. Вряд ли больше.

«Нужно было не отказываться от ружья, которое предлагал Орлов! Хорошее ружье - двустволка. А как застрелить себя из ружья? - размышлял Переплет. - Неудобно ведь! С другой стороны - у ружья можно отпилить ствол либо упереть приклад в пол и, сев на стул, поставить большой палец ноги на курок. Удивительно, что никто не подумал написать книгу на эту тему. Правда, советскому человеку не пристало думать о преждевременной смерти, он должен влачить существование, даже если не осталось в этом существовании никакого смысла, не осталось сил и желания продолжать бессмысленную комедию жизни. Но люди-то все равно кончают с собой…»
        Да-с, большим пальцем на курок, и никаких проблем. Правда, не очень эстетично, но это не может волновать покойника - смерть вообще редко бывает эстетичной. Если только она настоящая, а не киношная. Впрочем, вопрос чисто теоретический. Ружья у него под рукой не было. Тесть предлагал, но Переплет почему-то отказался. Придется изыскивать другие способы.
        Свет замерцал и погас. Акентьев поднял голову - со времени вселения в квартиру никаких проблем с электричеством не было. За тяжелыми шторами тускло светили фонари на набережной. Переплет было поднялся, но потом снова опустился в кресло.
«Вот и хорошо», - подумал он, потирая усталые глаза. В кабинет не проникало ни звука - Переплет подумал, что нужно позаботиться о звукоизоляции - не столько из-за шума на улице, сколько из-за воплей жены и дочери.
        Что-то скрипнуло вдали. Словно кто-то прошел по паркету в гостиной. Может быть, маршал Орлов сошел с портрета и сейчас придет, чтобы покарать его за легкомысленное отношение к собственной персоне? Акентьев рассмеялся - в пустой квартире смех прозвучал странно. Он встал, проверил пробки - все было в порядке. Значит, авария. Переплет прошел в кухню, отыскал в ящике буфета несколько свечей. Сколько там свечей нельзя зажигать сразу - две или три? «Она боялась двух свечей…» Или трех?! Искать нужный том Александра Сергеевича и проверять по тексту Переплет не собирался.
        А свечей между тем было только две. Спички Переплет нашел быстро. Теперь свечи нужно было куда-то поставить. В комнате снова скрипнуло. Акентьев обернулся, и парафин закапал на стол. Он выругался и смахнул не успевшие застыть капли губкой. Сколько возни!
        Вернулся к коньяку. Коньяк и свечи. «Как в старые добрые времена», - подумал он, устраиваясь снова за столом в кабинете. Дверь в коридор приоткрылась со скрипом, огонек свечи затрепетал. Александр подумал, что забыл закрыть окно - вот теперь и сквозит. Он подошел ближе, чтобы закрыть ее снова, и замер.
        За ней, в глубине гостиной, показался тусклый огонек. Слишком тусклый для свечи, он стремительно вплыл в кабинет. Акентьев читал о болотных огоньках - они загораются над кладбищами - горит газ, выделяемый разлагающейся органикой. Огонек проскользнул над столом, задев его руку.

«Начинается», - подумал он, и сердце замерло.
        - Я не пытался попасть к вам… - пробормотал он.
        Монах молчал. Монах… Что было в этом существе от монаха, кроме странного балахона, напоминавшего сутану, и молчаливости? Переплету приходили на ум индийские мифы, поражавшие, на первый взгляд, своей нелогичностью - согласно им святость не была уделом исключительно небожителей. Подвижником мог стать и демон, и дракон. И тогда он обретал те же волшебные чары, что и святые отшельники. Может быть, сейчас перед ним один из этих святых драконов? Переплет испытывал непреодолимое желание заглянуть под капюшон, увидеть лицо этого существа. Хотелось понять, наконец, кому он служит теперь. Но он знал, он чувствовал - этого делать нельзя. Тайна должна оставаться тайной до того времени, когда он сам станет частью этой тайны. Иногда ему казалось, что там, под капюшоном, прячется кто-то очень знакомый. Может быть, как в старой сказке, он увидит под ним собственное лицо?
        - Мы знаем! - сказал монах, голос его, как и раньше, звучал в голове Переплета, минуя слух, в то время как его собственные слова падали тяжело, словно камни. И эхо уносилось в глубину раскрытого перед ним коридора, где в переливчатом багровом сиянии плавали чьи-то призрачные силуэты.
        Тьма сгустилась, и вещи вокруг утратили привычные очертания. Книжный шкаф вытянулся вверх, догоняя стены, книги бесчисленно умножились на полках. Окна распахнулись, но ни одного звука не доносилось с улицы. Переплет боялся смотреть в ту сторону, он был уверен, что вряд ли увидит за окном знакомую набережную. Стены поднялись вверх. «Странное место, - подумал Переплет, - я живу в очень странном месте…»
        И эти слова эхом полетели, звеня, куда-то ввысь.
        - Нужно думать потише, - сказал он себе. Или вообще не думать. Это оказалось так просто.
        - Не бойся! - раздался голос. - Я пришел, чтобы помочь тебе верить!
        Переплет закрыл глаза, ожидая прикосновения рук. Он был всерьез напуган. Сейчас он думал, что они пришли за ним, - он не оправдал ожиданий, перстень не найден. Никаких других причин быть не могло. Этот апокалипсический приход казался логическим продолжением свалившихся на него бед.
        Он хотел что-то сказать, но задохнулся. Переплету казалось, что рот его заполнен пеплом, - так становилось душно. Он огляделся в поисках бутылки. Вместо бутылки стояла чаша, заполненная до краев вином.
        - Мы владеем всем, что потеряно вами… - услышал он, взяв ее в руки.
        Грааль. Слово всплыло в мозгу и распалось на две составные: твердое воронье «гра» и звучавшее знакомо «аль». «Все не случайно», - подумал он. Холодная тяжесть чаши была приятна.
        - Чего ты хочешь?! - спросил монах. - Скажи!
        Переплет стиснул зубы. Сказочный выбор, как в детских мечтах.
        - Я хочу все… - сказал он и был уверен, что наставник поймет его.

* * *
        Съездить в Москву все-таки пришлось. Всему есть свои границы, и долгого игнорирования дочери маршал бы не простил. Переплет выбрался в столицу спустя две недели после звонка, даже это небрежение сумев обратить себе на пользу. Человек, для которого общественное выше частного, - таким он старался выглядеть в данной ситуации. А лизоблюды, которыми Акентьев обзавелся на удивление быстро, ему в этом помогали. Правда, всех обмануть не получалось.
        Через неделю после маршальского звонка Игорь Иванович Черкашин - непосредственный начальник Акентьева - выбрался из своего склепа, где, по мнению Переплета, проводил большую часть времени, и навестил заместителя на рабочем месте. Дабы выразить приличествующее случаю сочувствие.
        Секретарша предупредила Переплета по селекторной связи, так что он успел убрать с рабочего стола всю не относящуюся к служебной деятельности литературу. Это были старые каталоги ювелирных домов, вытащенные по специальному заказу из библиотек. Переплет изучал их на всякий случай, зная почти наверняка, что тратит время впустую. Каталоги отправились в ящик стола, на лицо Акентьев надел маску сосредоточенного советского чинуши. В его арсенале было много этих масок. Некоторые из них подходили идеально, к другим он прибегал редко и неохотно - например, сочувствие Акентьеву давалось нелегко. Впрочем, и лучшие из его личин работали не всегда - это зависело от зрителя. Взгляд Черкашина ясно говорил, что Акентьеву он не верит ни на грош.
        - Вы бы съездили в Москву, Александр Владимирович, - сказал он, доверительно глядя ему в глаза, и взгляд его говорил, что это приказ.
        Следующим вечером он уже был у Орловых - пил чай с Марьей Григорьевной, поглощал ее пирожки с яблочным вареньем, которые не любил с детства, и слушал вполуха ее причитания. Ждали маршала. Встреча Переплета с дочерью закончилась быстрым поцелуем и вручением купленной по дороге куклы. Переплет так и не смог заставить себя поверить, что это его ребенок. Должно быть, Мария Григорьевна это уже хорошо поняла, потому что речь о Ксении больше не заходила. Говорили о чем угодно: о политике и видах на урожай, о пирожках и стоимости погребения в Ленинграде, - но не о Дине и Ксюше. Можно было подумать, что совершенно посторонний человек зашел в гости. Да так оно, в общем-то, и было.

«Идеальная жена для Орлова», - думал Переплет, глядя на седеющие волосы Марии Григорьевны, ее старомодную брошку со смальтой, которой она закрепила концы шерстяной шали. Большую часть дня Мария Григорьевна проводила за работой по дому, ревниво приглядывая за приходившей три раза в неделю домработницей и в оставшееся время исправляя все, что та успела испортить. По крайней мере так все выглядело в ее пересказе.
        В любом случае, Ксения попала в хорошие руки. Акентьев бродил по роскошной квартире Орловых, сравнивая ее с домом своего отца. Квартира Акентьева-старшего четко ассоциировалась с театром, где отец проводил большую часть времени. Дом Орловых скорее напоминал музей или казарму. Здесь все было на своих местах. В таком доме трудно было забыть зажигалку или пачку сигарет - любая вещь, оказавшаяся не на своем месте, нарушила бы общую гармонию. Теперь Переплет понимал хотя бы отчасти причины Дининого поведения - но не стал углубляться дальше в бездны психологии, оставив это специалистам.
        Вечером вернулся Орлов, подтянутый и бодрый. Лицо его было спокойным, даже веселым, и Переплет решил, что с Диной дела не так уж плохи. Они пили индийский чай - никакого спиртного не предлагалось. «В доме висельника о веревке не говорят», - вспомнил Переплет старую добрую пословицу.
        - Завтра поедем навестить! - сообщил за чаем тесть.
        Переплет кивнул, выбора у него в любом случае не было.
        Встали рано. Переплет пытался нагнать на себя соответствующее случаю настроение. Получалось плохо - тупо хотелось спать. Больница располагалась в нескольких километрах от города. Ехали молча. Переплет смотрел на мелькавшие за окнами деревья. Здесь, под Москвой, весна уже вступала в свои права.
        Больница, как и всякий правительственный объект, была обнесена высокой оградой. Водитель махнул у входа своими корочками, и ворота распахнулись, пропуская их на территорию. В просторном и пустом холле висели бронзовые барельефы с какими-то медицинскими светилами. Атмосфера напомнила Переплету одновременно крематорий и исполком. Прибыли только вдвоем - муж и отец. Ксению сюда везти было ни к чему. Дочка и не выказывала никакого желания поскорее увидеть маму - в доме маршала ее внимание занимала Марья Григорьевна и несколько десятков игрушек. Да и самой Марье Григорьевне лучше было сейчас не видеть дочь.
        В пустых больничных коридорах шаги отдавались эхом. Орлов чеканил шаг, халат мантией развевался за его плечами - размера, подходящего маршалу, найти не сумели. Акентьев на положении ординарца следовал за его правым плечом, морально готовясь к встрече. Накануне он обговорил с Орловым детали предстоящего визита к Дине. Вообще-то эти детали следовало обсуждать с лечащим врачом, но, судя по всему, маршал, не доверявший эскулапам, считал, что знает лучше.
        - Шарлатаны! - приговаривал Орлов, описывая в скупых красках последнюю встречу с дочерью. - Ни черта сказать не могут! То ли меня берегут, то ли себя!
        Обстановка палаты и сама Дина совершенно соответствовали тому, что Переплет представлял себе в Питере. Раньше такое совпадение наверняка озадачило бы его, теперь же он не придал ему никакого значения.
        - Здравствуй, - выговорила Дина бесцветным голосом.
        Она хотела что-то сказать, но тут же замерла и беспокойно огляделась, словно что-то невидимое витало возле ее лица.
        Маршал наклонился к дочери, закрыв спиной ее от зятя. Переплет отошел к дверям. У него на душе было тоскливо, словно и его уже заперли в этой проклятой камере.
        - Посмотри! - Орлов обращался к нему. - Они же просто напичкали ее снотворным - она ничего не соображает! Спит с открытыми глазами! Дина, дочка!
        Он почти кричал, но было похоже, что Дина едва слышит его, ее душа пребывала сейчас где-то далеко-далеко отсюда. Переплет покачал головой. Никакого смысла в этой встрече он не видел - Дина находилась в прострации, и ей было все равно, кто перед ней - супруг, отец или папа римский. Гостинцев они не привезли, да Дина в них и не нуждалась - здесь было все. А еще Акентьеву показалось, что его супруга в гораздо худшем состоянии, чем кажется тестю. Он даже испытал жалость, глядя на ее осунувшееся лицо.
        - Ничего страшного! - Голос лечащего врача был преисполнен монашеской отрешенности.
        - Простите, - спросил резко Переплет, - вы полагаете, что это состояние нормально?
        - Поверьте, я наблюдал такую картину множество раз. Ничего особенного в вашем случае нет…
        В кабинете они были вдвоем. Орлов, видимо, уже не раз беседовал с врачом и не желал выслушивать все снова. «Добрый доктор» обещал скорейшее выздоровление.
        - Поверьте, - повторил он с настойчивостью миссионера, - я постоянно наблюдаю подобные случаи, и в большинстве из них нам удается вернуть индивидуума к полноценной жизни в обществе безо всяких последствий. Разумеется, женский алкоголизм имеет ряд особенностей, и, я бы сказал, очень неприятных… Безусловно, необходимо будет постоянно проходить обследования…
        У Переплета было чувство, будто он знал заранее, что услышит. Он украдкой посмотрел на стенные часы над головой врача. Двадцать минут и хоть бы капля полезной информации! Выбравшись из стеклянных дверей больницы на свежий воздух, Орлов остановился и похлопал себя по карманам. Переплет услужливо предложил сигареты и щелкнул зажигалкой.
        - Вот такие дела, Саша! - обронил маршал и добавил, помолчав еще минуту. - Хорошо, что мать ее такой не видит!
        Переплет согласно вздохнул, рассматривая ножки проходившей мимо медсестры.
        А лес за оградой источал аромат гнилой прошлогодней листвы, где-то в глубине его звонко пропела птица. Маршал зашагал к машине, метко швырнув на ходу окурок в урну.
        Незадолго до отъезда в Москву Переплет беседовал с Дрюней, который пытался объяснить ему интересную теорию насчет сумасшедших и алкоголиков. Согласно ей, в состоянии острого алкогольного синдрома или психического расстройства у человека открывается что-то вроде второго зрения, или, если угодно, третьего глаза. Как известно, галлюцинаторные видения у этих граждан часто совпадают, независимо от страны проживания.
        Переплет тогда кивнул, великодушно соглашаясь с условностью формулировок.
        - Это подобно тем звукам, которые мы не слышим, но которые прекрасно распознают летучие мыши!
        Теперь он вспоминал этот разговор, и перед глазами стояла Дина, ловившая что-то в воздухе. «Бедная, бедная Дина…» Почему-то сейчас он, как никогда раньше, почувствовал, что между ними все-таки есть что-то общее. Оба балансируют на грани яви и сна, только Дина не смогла устоять, а вот он до сих пор еще не сошел с ума. Сколько ему еще суждено продержаться, неизвестно. Маршал, занимавший обычно большую часть заднего сиденья машины, после визита в больницу каким-то образом скукожился, прильнул к стеклу, рассматривая деревья, и почти всю дорогу назад промолчал. Нетрудно было догадаться, какие мысли витают в его маршальской голове.
        - Тебе ее хоть немного жалко? - спросил он вдруг, не глядя на Переплета.
        Прозвучало как выстрел. Александр кивнул, тоже не глядя.
        - Жалко! - сказал он почти искренне.
        Он был уверен, что, отбыв эту повинность с визитом, сможет выбраться назад, в Питер. Но, как оказалось, у тестя были другие планы. Вечер предстояло провести в обществе нужных людей.
        - Тебе понравится, - пообещал маршал Акентьеву и, догадавшись, о чем тот сейчас думает, пояснил, что никого из свидетелей Дининого дебоша на этом вечере не будет. Зато будут люди, которые могут оказаться полезными Переплету в дальнейшем. Акентьев решил поверить - обманывать его Орлову не было никакого резона.
        Вечер организовали на дому у Орловых. Маршал вышел к гостям в обычном костюме, ничто в его лице не выдавало трагедии. «Эге, - подумал про себя Переплет, - вот ты какой, товарищ Орлов. Недаром, наверное, нас судьба все-таки свела!»
        Гостей не набралось и десятка - и лишь одно знакомое лицо. «Стратег» Раков подошел, едва ли не подобострастно кланяясь, - это было забавно, если вспомнить, каким загадочным и важным казался он на том междусобойчике, где они встретились впервые. За столом Раков оказался по правую руку от Переплета и определенно собирался что-то рассказать, но не успел.
        - Вот, товарищ Акентьев нам сейчас поведает все о делах загробных… - прошелестел кто-то с другой стороны.
        Переплет повернулся и увидел старика с гладким черепом, украшенным сбоку похожей на муху бородавкой.
        Старика звали Аристарх Никольченко, он был загадочной личностью - одним из тех чиновников, что при собственном незначительном статусе почему-то умудряются присутствовать на подобных собраниях, где к ним относятся с подчеркнутым уважением. Переплет сразу почувствовал, что к этому человеку стоит держаться поближе.
        Но его замечание насчет загробных дел сопровождалось таким взглядом, что Акентьеву стало не по себе.
        - Если вы о ритуальных услугах, - уточнил он, - то здесь мы, как и, впрочем, везде, - впереди планеты всей!
        - А я читала, - заговорила одна из присутствующих, дам, - что на Западе теперь модно запускать умерших в космос, и они там летают по орбите…
        - Ничего подобного мы пока предложить не можем! - мрачно пошутил Акентьев и осекся, заметив недобрый взгляд тестя.
        - А по-моему, это так неприятно, - сказала дама. - Космос - это холод, мрак, пустота!
        - Смерть вообще неприятная штука, - сказал Акентьев.
        - Смерть так же естественна, как и жизнь! - возразил Никольченко. - Бояться смерти абсурдно, вы не находите?
        - Страх перед ней так же естественен, - возразил Переплет, и все присутствующие замолчали, прислушиваясь к их разговору, - и естественно желание отдалить ее или избежать совсем!
        - Каким образом? Медикаментозно? Вы слышали об опытах с плацентой…
        - Не говорите мерзостей! - скривилась дама.
        Переплет почувствовал странное желание, глядя на нее. Это и заставляло его приглядеться к ней внимательнее. Она явно забеспокоилась.
        - Был еще один, хе-хе, вариантик! - продолжал Никольченко. - Мужи древности возлежали с молодыми девушками, ибо считалось, что часть их жизненной энергии передается таким образом старику.
        - Не говорите пошлостей! - повторила дама, но теперь уже не так уверенно.
        У нее был интересный говор, но Переплет, не будучи профессором Хиггинсом, не мог определить его происхождение. Что-то северное. Она ему не нравилась - не могла понравиться по определению - у дамы был слишком большой округлый рот, она выглядела поразительно вульгарно, и Переплет удивлялся тому, что только он замечает это. Тем не менее Акентьев не мог удержаться, чтобы не пофлиртовать - по той же самой причине, по которой выросшая в добропорядочном доме Орловых Дина не могла удержаться, чтобы не надраться на том злополучном дне рождения. Кроме того, дама была одна, без кавалера.
        Орлов пока ничего не замечал или же делал вид, что ничего не замечает. «Ничего, - думал про себя Переплет, - скорее всего, никогда в твоих солдафонских мозгах ничего не щелкнет, никогда не закрадется в них мысль, что ты, маршал великой страны, можешь быть полным дураком в том, что касается людей. Регалиям твоим грош цена, когда речь идет о людях. Ордена и погоны никого не делают ни умнее, ни понятливее - напротив, укрепляют в дураке уверенность в его собственной непогрешимости. Тебе этого никогда не понять, но, может, ты хотя бы уяснишь, что управлять людьми у тебя не получается. Во всяком случае - гражданскими…»
        Этот монолог произносился про себя, в то время как Акентьев внимал речам соседки. Никольченко, верно оценив обстановку, повернулся к маршалу Орлову и завел разговор на какую-то «политическую» тему. Иногда Переплет ловил на себе его взгляд и кивал, соглашаясь со всем, что было сказано и будет сказано потом.
        Он уже ввел в курс свою новую знакомую во все, что касалось его собственной карьеры.
        - Я уверена, - сказала она вдруг необыкновенно серьезно, - у вас большое политическое будущее, Александр Владимирович. Покажите мне вашу ладонь!
        Переплет, не ожидавший подобного поворота, несколько опешил. Но руку все-таки протянул, сдвинув назад манжет, чтобы ей было удобнее. Пальцы у Инны были прохладными и холеными. Акентьев неловко огляделся.
        - Инночка, а вы мне потом погадаете? - поинтересовался Раков, заглядывая ему через плечо.
        - Это не имеет ничего общего с гаданием, - возразила та. - Неисследованные возможности организма, наука сейчас этим вплотную занимается, только тайно, чтоб не будоражить общественность!
        Переплет посмотрел на «стратега» со значением. Раков изобразил на лице полное непонимание и даже скуку. «Ну и черт с тобой», - подумал Переплет.
        А перламутровый ноготь уже чертил что-то на его ладони. «Линия жизни, линия судьбы…» Переплет ей не верил, думал об Альбине. Недаром их судьба снова свела вместе. Теперь все зависит от него. Все в его руках…
        - У вас сильные покровители, Александр, и их много, - продолжала бормотать Инна. - С такими покровителями, - она взглянула ему в глаза, - вы достигнете всего, чего только можете пожелать…
        - Покуда травка подрастет… пословица слегка заплесневела… - пробормотал Переплет в ответ.
        - Что заплесневело? - поинтересовался Раков.
        - Кстати, о плесени! - поднял палец один из присутствующих, перехватывая нить разговора. - Недавно мы получили очень интересную статистику насчет плесневых грибков…
        - Я вас умоляю, Григорий Александрович, не за едой же! - взмахнул руками Никольченко.
        - А почему нет?! - не унимался тот. - Я же, простите, не о фекалиях говорю! Плесень, она вот и на сыре бывает, - в подтверждение своих слов он ткнул пальцем в середину стола, указывая на этот самый сыр. - Так вот, больше половины недавно обследованных подвалов в Ленинграде поражены плесневыми грибками! И это очень странно - аналогичная проверка проводилась два года тому назад, и тогда результаты были куда лучше…
        - Я прекрасно помню, как год тому назад у вас в Питере проводили проверку готовности бомбоубежищ! - вмешался сидевший напротив офицер из оборонки. - Большая часть затоплена водой… Страшно подумать, что будет, если придется их использовать по назначению.
        Акентьеву тут же на ум пришла какая-то чаплиновская короткометражка, где солдат, спускаясь в затопленный дождем блиндаж, устраивается спать прямо в воде. Он улыбнулся.
        - И ничего смешного здесь нет, товарищ Акентьев! - набычился офицер - Акентьев никогда не служил и не мог определить по количеству звездочек его чина. - Реалии современного мира таковы, что война может начаться буквально в любой момент! Мы все ходим по лезвию ножа…
        Его фамилия была Окопович. Переплет подумал тогда еще, что бог шельму метит. Окопович был бы, пожалуй, более подходящим зятем для Орлова. Он написал несколько статей для «Военного обозрения». Акентьев едва удержался, чтобы не попросить статьи с автографом, но офицер был определенно лишен чувства юмора и мог обидеться. А то еще, и вправду, преподнес бы эти статьи ему, как маршальскому зятю.
        - Вы полагаете, что они на это способны? - спросил Переплет.
        - Есть силы, которым это выгодно! - сказал Никольченко, вклиниваясь в беседу.
        - Злобные силы нас злобно гнетут… - вставила Инна и улыбнулась Акентьеву.
        - Темные силы, - поправил тот с серьезным видом.
        - Вам это кажется смешным? - осведомился Окопович.
        - Значит, к войне мы не готовы? - поспешил вмешаться Орлов, чтобы разрядить обстановку.
        - А с кем мы собираемся воевать? - поинтересовался Раков.
        - С американцами, разумеется. Я так понимаю, что расклад предельно ясен - либо мы их, либо они нас - вот увидите, именно этим все и кончится. Третьего не дано. Двум медведям в одной берлоге не ужиться.
        - Вы забываете про Китай! - поднял палец Никольченко. - Знаете, мы ведь в семидесятые были уверены, что войны с ним не избежать.

«Кто здесь может оказаться полезен? - думал Переплет. - Окопович, Инна с ее гаданием по руке или Никольченко?» Он выбрался из-за стола с извинениями и пошел длинным коридором в сторону уборной. Одна из дверей в коридоре была приоткрыта. Переплет заглянул в комнату. При свете настольной зеленой лампы бабушка и внучка рассматривали какую-то шикарную куклу. Голос Марии Григорьевны и так казался Акентьеву каким-то «птичьим», теперь же она действительно щебетала, время от времени целуя Ксюшу в темный затылок. Девочка недовольно вертела головой. Переплет заметил, что в гостях у маршала Ксения орет гораздо меньше - в квартире Орловых он вообще не слышал ни разу ее голоса. То ли обстановка чужая действовала на нее умиротворяюще, то ли отсутствие матери.
        Возвращаться к гостям не хотелось. «Сами придут и дадут…» - подумал он. Он прошел на кухню и сел в кресло у окна: всегда можно сослаться на головную боль. Притворяться, как в детстве, унизительно, но бывают вещи и похуже. Пусть ищут. Сами! Переплет закрыл устало глаза, прислушиваясь к эху голосов, звучавших, казалось, где-то далеко-далеко, на другом конце земли. Они понемногу замирали, уступая место мыслям, а мысли - снам. «Это мой мир, - подумал он. - И в начале должно было быть слово».
        - Аль… - первая часть имени настойчиво повторялась над его ухом, звучала по-арабски. Мозг назойливо подбирал к ней вторую половинку из знакомого - Альтаир, Аль-Хазред… И отбрасывал. Тени великих ученых, звездочетов и безумцев, россыпи звезд. Потом прицепился какой-то «альбинос». Он выглядел как белый кролик, и это тоже было не то, что он искал, но альбинос помог ему добраться до нужного слова.
        Альбина! Восток разочарованно отступил. Исчезла пустыня, звезды и караваны унылых верблюдов. Костры и белый мрамор дворцов. Кролик тоже исчез.
        Альбина. Она не откликнулась на имя. Вместо нее явились тени, и одна из них - коварная и зеленоглазая - притворилась Альбиной. «Суккуб, - вспомнил Акентьев, - дитя Лилит». И позволил видению обмануть его. «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад…» Какая разница, в конце концов! Разве само существование не есть один сплошной обман? Мара! Он почувствовал нежное прикосновение к своей руке и затаил дыхание, испугавшись не видения, а того, что оно может исчезнуть.

«Пусть будет так», - подумал он.
        Глава 4
        Накануне Иволгин видел сон. Будто подбежала к нему на улице рыжая собака с облезлым боком. Собака - это к другу. Вадим, впрочем, не придал сну никакого значения - мало ли кто там в снах бегает. Вспомнил только вечером, уже после того, как в квартире раздался телефонный звонок.
        - Тебя! - крикнула Гертруда Яковлевна, оторвавшись от передачи
«Очевидное-невероятное». На экране Капица увлеченно беседовал с каким-то академиком, а для Вадима невероятным был этот звонок.
        - Кирилл?! - Иволгин не мог поверить в то, что слышал его голос. - Ты где, в Венгрии?!
        Маркова было еле слышно, словно он находился на другом конце земли.
        - Нет, я вообще-то в аэропорту! - сказал Марков. - Здесь, в Ленинграде! Готовь чай. Только, ради бога - обычный, черный.
        - Ох!
        Кирилл выглядел совсем возмужавшим. «Вот что заграница с людьми-то делает», - подумал Иволгин. А еще Марков был возмутительно загорелым, несмотря на то что на дворе стояла поздняя осень и даже те ленинградские счастливцы, кому удалось летом выбраться на юга, уже утратили свой загар.
        - Дай угадаю, - сказал Вадим, припоминая названия европейских курортов. - Ибица, Мальта!
        - Все равно не угадаешь! - Марков заключил друга в объятия, такие крепкие, что Домовой едва не задохнулся.
        Гертруда Яковлевна выглянула из кухни в фартуке - радушная хозяйка, которая готова была принять именитого гостя.
        - Ты насовсем?! - спросил Иволгин, и столько в его голосе было неподдельной радости, что Кирилл почувствовал себя неловко из-за того, что вынужден был ответить отрицательно.
        - Нет, Вадим, - наоборот! - сказал он. - Знаешь, мы с Джейн… Ах, да ты же ничего не знаешь!
        В течение ближайшего часа Домовому предстояло узнать многое о жизни Маркова за последние месяцы. То, что Кирилл не считал возможным излагать письменно, опасаясь цензуры.
        - Значит, вы теперь вместе? - Вадим был чертовски рад это услышать.
        Иволгину уже начинало казаться, что все они обречены на любовные неудачи, словно кто-то, еще в студенческие годы, наложил на них соответствующее проклятие. После встречи в Югославии Джейн и Марков расстались, чтобы окончательно воссоединиться месяц спустя. В театре Кирилла произошел раскол - обычное дело в художественной среде, над которой к тому же больше не властен был дышащий на ладан партийный контроль.
        Джейн, которая до той поры не пыталась вмешиваться в его профессиональную деятельность, свела Кирилла с одним из известных европейских импресарио.
        - Ух, ты! - Вадим покачал головой. - Только не говори мне, что отказался от миллионов!
        - Ну, о миллионах речи не идет! - сказал Кирилл. - Но отказываться я, и правда, не стал! Надеюсь, ты простишь меня!
        Вид у него был несколько виноватый.
        - Простить за что?! - Домовой недоумевал. - Я так рад за тебя, Кира! Я и представить себе не мог, что все так получится.
        Марков обнял его. Была какая-то вопиющая несправедливость в том, что он получил все, а Домовой при всех его несомненных заслугах остается несчастным, а это он ясно читал в глазах друга. Впрочем, воссоединение с родителями можно было считать за добрый знак.
        - К своим не заглянешь?! - После свершившегося примирения с родителями Иволгин всерьез задумывался над тем, как бы восстановить мир в семье товарища.
        Марков ничего не ответил, только покачал головой с печальной улыбкой и стал разбирать пакет с подарками для Вадима и Верочки. Время от времени он поглядывал на часы.
        - Уже возвращаешься?! - спросил растерянно Иволгин.
        - Сначала нужно в Москву. Ты не представляешь, сколько бюрократической мороки с этими театральными делами - у меня уже в глазах рябит от справок и печатей.
        Он не стал перечислять всех столичных бюрократов, которых предстояло посетить и подмаслить, но объяснил Вадиму: большинство разрешений, необходимых ему, можно было легко получить благодаря взяткам, и только им.
        - Можно было бы к Альбине заглянуть… - пробормотал Домовой.
        - Как я мог забыть! - пробормотал Кирилл и стукнул себя по лбу. - Он же просил узнать… Как там Альбина?
        Иволгин пожал плечами.
        - Кажется, все в порядке. А кто, если не секрет, хотел узнать о ней?!
        Марков попытался скрыть смущение. Было похоже, что он сказал лишнее, и запоздалый ответ это подтвердил.
        - Джейн! - сказал он. - Джейн просил!
        Вадим подумал, что Марков слишком быстро забыл русский язык и путается в окончаниях глаголов. Но говорить ничего не стал.
        Марков снова посмотрел на часы. Билет был уже заказан.
        - Еще уйма времени! - сказал он. - Идем! Проводишь, а то у меня чувство, что мы еще не скоро увидимся… И знаешь, в последнее время предчувствия меня не обманывают.
        - Послушай, - спросил Вадим, когда они вышли на улицу, - ты ведь был там, в Англии…
        - Почему ты так решил?! - Кирилл стал необыкновенно серьезен.
        - Я… - Вадим и сам не знал, что на это ответить. - Мне так показалось!
        Погода была нелучшей для прогулок - ветер налетал порывами, но друзья не замечали ничего. Вадиму казалось, что времени на встречу им отпущено недопустимо мало. В мерцании синеватых, словно отсыревших, фонарей Невский проспект выглядел как-то непривычно, словно выхваченный из потока времени. Возле самого «Гостиного Двора» их обогнал человечек в странном черном балахоне, похожий на взъерошенную птицу. Заметив Маркова, он остановился, повернулся к ним и, улыбнувшись, поклонился каким-то замысловатым старинным манером, прежде чем исчезнуть в подземном переходе.
        - Кто это? - спросил Иволгин, рассмеявшись. - Член секты, поклоняющейся Кириллу Маркову?
        - О ком ты говоришь? - спросил Марков.
        Вадим взмахнул рукой, показывая в сторону перехода.
        - Об этом шуте в черном, который тебе сейчас кланялся!
        - Странно, - сказал тихо Кирилл. - Я никого не видел!
        Иволгин пожал плечами.
        - Может быть, не заметил, - сказал он.
        - Может быть! - согласился Марков. - Может быть…

* * *
        Той осенью Иволгин заканчивал вечернее отделение ЛИВТа, днем приходилось подрабатывать. Сначала, по примеру однокурсников, он пытался пойти в грузчики, однако затеянный с бригадиром диспут о технике безопасности лишил его этого заработка. Вадим почти устроился в часовую мастерскую, но там платили сущие крохи, к тому же вскоре Альбина, узнав о его проблеме, через знакомых мужа пристроила Домового в мастерскую по ремонту бытовой техники.
        Мастерской суждено было вскоре превратиться в ремонтный кооператив - закон об индивидуальной трудовой деятельности стал первой ласточкой реформ. Или, может быть, вороном - одним из тех, что слетаются на запах мертвечины. Кому как! Вадим относился к жизни философски - в его положении на пустые разговоры о прошлом и будущем все еще советского государства просто не оставалось времени. Вадим жил настоящим.
        Впрочем, появление талонов на продукты было трудно не заметить; посылки, которые стали регулярно приходить от Маркова, выручали, но было бы странно просить Кирилла выслать килограмм-другой сахара на варенье или сигареты для отца. Приходилось выкручиваться - Домовой выкупал драгоценные талоны у местных алкашей, чувствуя себя при этом почему-то крайне неловко. Алкаши теперь приветствовали его на улице и норовили пожать руку. Об этом он тоже писал в длинных письмах Маркову, не будучи, впрочем, уверен, что они попадут к адресату. «Интересно, - думал он иногда - просматривают их в комитете, или там уже давно махнули рукой и на меня, и на Кирилла?»
        Несмотря на гримасы нового времени, верующих в лучшее будущее было много. Правда, ходили слухи о древнем пророчестве о царствии «Мишки Меченого», при котором начнутся нищета и смута, но кто им верил, слухам-то и пророчеству, явно вымышленному недоброжелателями?! Авария в Чернобыле стала первым тревожным звонком. «Звезда Полынь», - твердили газетчики, вспоминая библейские пророчества. Библия входила в моду. Даже в мастерской Иволгина появилось бесплатное издание с крошечным, прямо-таки муравьиным шрифтом. Библию принес Миша Шиллер - специалист по высокоточным приборам, который со дня на день собирался в Израиль на постоянное место жительства. Он же притащил в один из скучных и по обыкновению грязных весенних дней газету, где черным по белому сообщалось, что где-то в Скандинавии совсем недавно буровики пробили дыру в ад, из которой в клубах дыма вылетела жуткая тварь с перепончатыми крыльями. Заметка эта наделала шума, пока не стало известно, что первоисточником публикации была «утка», появившаяся в одной из западных газет по случаю первого апреля. Начиналась эпоха желтой прессы.
        Обидно было, что и сдачу выпускных Вадиму пришлось праздновать без Кирилла. Правда, в последний момент прискакали Киса с Красиным, но замена была неадекватной. Марков же прислал телеграмму с поздравлениями от него и Джейн. А Вадиму после выпускных экзаменов приходилось думать о более приземленных вещах. Система распределения кадров начала давать трещину, однако здесь повезло уже Домовому. Опять помог один из знакомых Швецова, какая-то шишка в городском управлении, с которым, кажется, училась вместе Альбина. «Странная штука жизнь, - размышлял Домовой. - Огромный город, и вот, поди же - она, жизнь, сводит снова и снова вместе одних и тех же людей, словно связаны они между собой невидимыми нитями. Марков вот тоже должен знать этого самого Акентьева».
        Имя Кирилла, однако, в телефонном разговоре не упоминалось. Акентьев просто сообщил, что есть подходящая вакансия техника в одном из государственных предприятий, а Домовой сразу ответил согласием, даже не уточняя, о чем, собственно говоря, идет речь.
        - НПО «Ленинец», - сказал его собеседник так просто, словно речь шла о каком-нибудь заводе жестяных изделий.
        Вадим недоверчиво нахмурился.
        - Конечно, сами понимаете, - продолжил Александр Акентьев, - учитывая некоторые деликатные обстоятельства, на быстрый карьерный рост рассчитывать вам не приходится…
        - Я понимаю и согласен, - сказал Вадим. - На все согласен!
        НПО, действительно, не было тем предприятием, где игнорируют детали биографии. Здесь, в здании на Московской площади, создавалось новейшее электронное оборудование, предназначавшееся в первую очередь для военно-промышленного комплекса и космических программ. Техника, которая обеспечивала паритет сил с грозным североатлантическим блоком, чья зловещая тень, согласно журналу
«Крокодил», все еще нависала над прогрессивным человечеством.
        Теперь Вадиму Иволгину предстояло внести свой вклад в дело борьбы за светлое будущее этого самого человечества. Вклад, однако, более чем скромный: все, на что он может рассчитывать, - это четвертая форма допуска. Допуск служебного пользования, который получают техники и простые инженеры. Никаких перспектив в плане карьерного роста - будь ты хоть семи пядей во лбу. Все это Вадим услышал в кабинете начальника Первого отдела «Ленинца» Колесникова, когда оформлял документы на работу.
        - Такие дела! - Гэбист смотрел на него с дружелюбной улыбкой старого знакомого, хотя Вадим мог поклясться - этого человека он видит первый раз в своей жизни.
        Впрочем, он не сомневался, что Виктор Павлович изучал его дело так пристально, что Вадим Иволгин стал для него чем-то вроде далекого родственника, которого гэбист еще не видел, но о котором зато очень много слышал. Такая работа!
        - Такие дела! - повторил Колесников. - Подгадила вам жена, товарищ Иволгин! Тут ничего не попишешь. Как говорится, нужно отвечать за свое разгильдяйство. Недосмотрели за женой, имею в виду. Ну, дело прошлое - чего зря мусолить. Время мы вспять поворотить не можем… А, Иволгин, не можем мы время вспять поворотить?
        - Почему вы меня об этом спрашиваете? - нахмурился Вадим. - Я здесь, между прочим, впервые в жизни и ничего еще не знаю!
        - А?! Да это так, привычка. Прощу прощения, - одернул сам себя Колесников. - Перейдем к делу. Вы понимаете, что наше предприятие, как и любое другое в оборонке, отличается повышенным вниманием к вопросу безопасности. К сожалению, учитывая факт побега вашей бывшей супруги в страну вероятного противника, возможности для служебного роста мы вам предоставить не можем. Пока не можем! Говоря откровенно, еще года два тому назад, - он прищурился, - этой нашей беседы не могло быть в принципе. Однако времена меняются!
        Констатировав этот факт, Колесников некоторое время молчал, чтобы и Иволгин мог факт прочувствовать. Часы на стене тикали громко - по-домашнему. У Вадима возникло ясное ощущение дежавю. Да, верно, - именно так чувствует себя ученик на каком-нибудь особо неинтересном уроке. Колесников, не подозревавший о столь нелестном для работника госбезопасности сравнении, улыбнулся дружелюбно и осведомился как будто невзначай:
        - Кстати, а супруга ваша о себе знать не дает?
        - Думаю, если бы это случилось, вы были бы в курсе, - спокойно ответил Вадим.
        - Как?.. А, ну да! Само собой! - Колесников опять улыбнулся. - Хорошо, товарищ Иволгин. Идите и постарайтесь оправдать доверие!
        - Кровью и потом смою свой позор! - сказал Вадим, но уже за дверью и тихо. Как в старом анекдоте про Штирлица, из которого он только и помнил последнюю фразу, которая сейчас пришла ему в голову: «И показал Мюллеру кулак в кармане!»
        Смешно, смешно.
        Несмотря ни на что, взялся Иволгин за работу с энтузиазмом, хоть и знал, что это как раз тот случай, когда энтузиазм не окупается. В один из первых дней через его руки прошел чертеж одного из десятка узлов новой корабельной ракеты. Вадим в своем деле был подобен Дон Жуану, которому, по словам преданного слуги, хватало увиденной женской пятки, чтобы воображение мигом дорисовало остальное. Вадим понимал, что рискует показаться выскочкой, а выскочек, как известно, никто не любит. Однако в этом случае речь шла о его профессиональном долге и, отринув сомнения, Вадим направился вслед за уже ушедшим чертежом к руководителю проекта Зайцеву. У того была академическая бородка, похожая на кисточку; он имел привычку теребить ее в моменты раздумий.
        - Вот здесь у нас используются три винтовых крепления, а по идее можно вполне обойтись и двумя! - Указательный палец Иволгина уверенно скользил по чертежу. - Здесь и здесь… Тогда можно будет снизить общий вес.
        - Угу! - сощурил глаза Зайцев и погладил любовно бородку. - Можно, только не полетит это уже никуда тогда, а если и полетит, то недалеко! Ты расчеты по нагрузке смотрел?
        - А мы изменим конфигурацию здесь и здесь… И обеспечим нагрузку…
        Зайцев покачал головой, подумал.
        - Добро, добро… - и добавил, посмотрев на него уже как-то по-другому, по-особенному: - Ну, с такими талантами, товарищ Иволгин, вы в техниках не засидитесь, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.
        - Вашими устами да мед бы пить! - вздохнул Вадим.
        Зайцев наверняка был в курсе истории Вадима, но вряд ли придавал ей значение. Он судил о своих сотрудниках исключительно по их профессиональным способностям, а в способностях Вадима Иволгина сомневаться не приходилось. Несмотря на историю с Наташей, Вадим быстро оброс новыми знакомствами. Молодые инженеры видели в нем в первую очередь первоклассного специалиста, а жена-перебежчица даже прибавляла Иволгину веса в их глазах. И на официальную позицию партии и правительства в этом вопросе им было, по большому счету, наплевать. Хотя в технической среде нигилизм пустил не столь глубокие корни, как в гуманитарной, - кое-кто из работников того же «Ленинца» периодически менял предприятие на Высшую школу КГБ, это была своего рода традиция.
        Однако система, давно работавшая на холостых оборотах, теперь разваливалась на глазах, и старые правила уже не действовали. Эффективность системы когда-то обеспечивалась энтузиазмом ничего не ведающих масс, но энтузиазм - штука эфемерная. Вот он есть, а вот его и нет. Держится он, как правило, на отсутствии информации, и любое сомнение в правильности выбранной линии становится тем самым ветерком, который рушит к чертовой матери весь карточный домик. Примерно в том же духе рассуждал как-то раз один из его новых коллег - Сергей Корнеев, который обычно «солировал» в курилке. Вадим слушал вполуха, он уже собрался покинуть общество и вернуться к кульману, когда разговор принял интересное направление.
        - Слышали? - спросил кто-то. - Максиму Павловичу втык сделали хороший в Первом отделе!
        - А, вот в чем дело! А я смотрю, что-то на нем лица нет с утра. И чем же провинился наш добрейший Палыч? Неужто сбагрить хотел секреты родины за бугор?!
        - Да нет, попытался завести разговор о рациональном использовании площадей. Не дают ему покоя подвалы!
        Корнеев усмехнулся и повернулся к Вадиму, который, как новичок, был не в курсе затронутой темы.
        - Ты слышал про наши подвалы?
        Иволгин пожал плечами. Корнеев затряс в воздухе рукой, отвоевывая у остальных право на рассказ.
        - Они запечатаны. Наглухо. А знаешь, почему?
        - Можно подумать, что ты знаешь! - сказал один из слушателей.
        - Па-а-прошу не перебивать докладчика! - поднял вверх палец Корнеев. - Сначала немного истории! Этот наш терем-теремок, как всем известно, строился как Дворец Советов - Куйбышев хотел здесь сосредоточить все городское управление. Но что-то потом не заладилось. А здание, кстати, было передовое по тем временам, во всех отношениях - у нас тут, между прочим, впервые в стране кондиционеры были поставлены! Ну и не только… Потом война грянула, и вот что особенно интересно - в сорок первом немцы рвались к Дворцу, будто здесь медом было намазано. Фельдмаршал фон Лееб очень хотел взять Дворец, а маршал Жуков, который в октябре сорок первого приехал принимать у Ворошилова Ленинградский фронт, приказал ни в коем случае не отдавать рубеж Средней рогатки! Здание с Пулковских высот было видно как на ладони - потом здесь наверху штаб обороны Ленинграда находился. Так вот, виден Дворец был немцам великолепно, но они не стреляли. А почему? Да просто знали, что здесь находится!
        По лицам остальных было заметно, что они этими байками сыты по горло, однако для Иволгина все это было внове. Поэтому он слушал, а Корнеев, воодушевленный его вниманием, продолжал рассказывать:
        - Но это все дела, так сказать, давно минувших дней. Хочешь - верь, хочешь - не верь. А вот информация для размышления посвежее. Был такой проектик - соединить автомобильным тоннелем Ленинский проспект с проспектом Славы. Не дали!
        - А откуда у тебя такие сведения? - поинтересовался Вадим.
        - Да был у меня знакомый, а у него другой знакомый… Ну и так далее - вплоть до главного архитектора города. Так что информация - верняк, хоть и не из первых рук. Метрострой тоже покушался провести ветку аккурат под нами. Так запретили даже думать об этом…
        - Кто запретил? - недоверчиво спросил Иволгин.
        - Комитет… Кто же еще?! Пришлось им делать крюк аж в сто пятьдесят метров!
        - Тише! Большой Брат следит за тобой! - сказал кто-то.
        Роман Оруэлла еще не был опубликован в Союзе, но кое-какая информация просачивалась благодаря тем, кому посчастливилось побывать за все еще «железным» занавесом. Иволгин знал о романе от Джейн - та обмолвилась как-то о нем и заинтересовала настолько, что Вадим не успокоился, пока она в общих чертах не обрисовала сюжет. Правда, должна была признать англичанка, советское государство не было похоже на антиутопию, изображенную писателем.
        - В том государстве ни один здравомыслящий человек не пожелал бы остаться дольше, чем на минуту, - сказала она тогда. - Это ад на земле. А здесь мне многое не нравится, однако на ад это не похоже.
        И добавила, вероятно, подумав о Маркове, тогда еще томившемся в психушке:
        - Во всяком случае - не для всех!
        Сейчас, однако, было не время для литературных дискуссий - Вадима тема, как говорится, зацепила.
        - Ну и в чем же тут дело? - спросил он Корнеева.
        - Да все очень просто! - вмешался кучерявый как Пушкин инженер из соседнего отдела. - Сейчас я объясню! Просто здесь у нас еще до войны проводились опыты по генетике…
        - Не прокатит! - возразил ему кто-то. - Генетика - продажная девка империализма. Товарищ Лысенко все это убедительно разъяснил!
        - Выводили там мутантов, - продолжил кучерявый, - это должно было стать нашим секретным оружием! Кроме того, у товарища Сталина был гениальный план - клонировать всех врагов народа, коих он перед войной перебил. Потому как военачальников стало не хватать! Но не вышло ничего, и повторилась история печально известного доктора Франкенштейна. Мутанты вышли неуправляемыми и неблагодарными - стали рвать на куски собственных создателей, причем невзирая на партийную принадлежность. Поэтому энкавэдэ подвалы запечатало и стало ждать, когда они там, проклятые, передохнут все до одного. А они не дохнут, потому как, во-первых, в жратве не особенно нуждаются, во-вторых, там остались всякие питательные растворы. Ну и друг друга жрут - это же не люди, а каннибалы! Там по ночам жуткие звуки иногда слышны, знаешь, вроде как в клетке со львами, когда им мясо бросают! Один сторож после полуночи спустился к дверям, так чуть концы у этих дверей и не отдал. Утром сразу в психушку оттащили - весь поседел, бормочет что-то, как ребенок. Забыли заранее предупредить! И с тех пор с наступлением темноты спускаться к дверям
подвалов персоналу запрещено.
        - Да, да! - подхватил белобрысый и смешливый проектировщик, судя по говору - с Севера. - А иногда эти твари выбираются в подземку и питаются работниками метрополитена. Оттого в метро всегда большая нехватка кадров!
        - Ничего подобного! - сказал серьезно Корнеев. - Эксперименты были, только не с генетикой - и хохмить здесь нечего! А дело вот в чем - здесь еще при Сталине, но уже после войны экспериментировали со временем. Путешествия туда-обратно - Герберт Уэллс застрелился бы от зависти. Кстати, и Курчатов сюда приезжал, когда работал над своей бомбой. Но потом что-то действительно не так пошло у наших храбрых экспериментаторов. Технику безопасности, наверное, не соблюдали, и пришлось все к чертям опечатать, потому как партия толком не решила, что делать с этими коридорами времени, а неприятностей от них больше, чем пользы. Да еще, говорят, кое-кто из крупных ученых смылся через них в светлое будущее - не выдержал, понимаешь, соблазна при виде того счастья, которое ожидает советский народ и все прогрессивное человечество. А может, наоборот - в темное прошлое. Вкусы у всех разные! Конечно, об этом не сообщали в прессе, а академиков записали в жертвы режима! А правда, вот она - только говорить о ней нельзя. Даже сейчас - государственная, если на то пошло, тайна!
        - Хорошо! - сказал Вадим. - Тогда вопрос на засыпку: а откуда тебе эта тайна известна?
        Корнеев посмотрел на него изумленно - как человек, который и сам не верил, что его байка так успешно проскочила.
        - Так это же городской фольклор, - сказал он, улыбнувшись. - Легенда! Из уст в уста передается, как анекдоты про Василия Ивановича. За что купил, за то и продаю! .
        - Ах, фольклор… - Вадим почувствовал легкое разочарование, словно, и, правда, здесь в курилке ожидал услышать какое-то откровение.
        А услышал историю сродни детским страшилкам, что передаются шепотом во время посиделок на скамейках. Все эти истории про девочку, которая купила ботинки не того цвета, а ботинки ее задушили. Шнурками. И не по себе становится даже в солнечный летний день. Только вот давно Вадим Иволгин вышел из детского возраста, но вот, надо же, уши развесил.
        Однако разговор его действительно заинтересовал. Есть такое выражение у англичан:
«Кто-то прошелся по моей могиле». И о нем он узнал от Джейн, которая разъяснила смысл, - есть где-то на земле место, где будет твоя могила, и, если кто-то наступит на него, ты это почувствуешь. Он еще тогда пытался спорить с ней, уверяя, что все это антинаучно и что даже если попытаться подойти к вопросу с христианской точки зрения, на которую он, житель атеистического государства, готов встать хотя бы из чувства чистого гостеприимства, то существует свобода человеческой воли. А вера в то, что все предопределено, есть жуткая ересь, за которую многие поплатились.
        - И, тем не менее, - сказала она упрямо, - выражение такое есть. И я в это верю. Знаете, как веришь иногда во сны, как бы это ни противоречило здравому смыслу и всем религиям! И я иногда чувствую… - Она не договорила тогда, словно речь коснулась слишком серьезной для нее темы.
        И вот теперь он понял, о чем она говорила. Наверное, могила здесь была ни при чем, но показалось, что в этом дурацкой болтовне проскользнуло что-то, что касается лично его.
        Видение закрытых дверей, к которым он ни разу в жизни не приближался, преследовало его всегда. Казалось почему-то, что за этими дверями должно скрываться что-то очень важное. Лично для него важное.

«Не хватает тебе, брат Иволгин, в жизни развлечений, - думал он. - В кино, что ли, сходи!» Последний раз он выбирался в «Спартак» на какой-то фильм с Лоуренсом Оливье. Фильм был скучен, но действие происходило в Лондоне, и весь сеанс он воображал себе Наташу, свою Наташу - гуляющей по улицам британской столицы.
        В любом случае, информации для размышлений не хватало. Принимать за чистую монету то, о чем болтают в курилках, глупо, если не сказать больше. Однако пока ничего более существенного у него не было. Однажды, когда они оказались в курилке вдвоем с Корнеевым, Вадим решил вернуться к мучившей его теме.
        Долго откашливался, не зная, как начать. Сергей разглагольствовал на этот раз по поводу рок-концерта, на котором его младший брат едва не подрался с милиционерами. Окончив это душещипательное повествование, он бросил окурок в кофейную банку на подоконнике и собрался уходить.
        - Подожди, - решился Иволгин. - Помнишь, ты рассказывал что-то про подвалы?
        - Что именно? - переспросил товарищ.
        Вадим покачал головой, смутившись, - ничего, мол. Сергей посмотрел на него внимательно.
        - А-а-а, про чудеса со временем? Тут много баек ходит про эти подвалы. Хотя лично мне эта самая - с институтом времени - особенно по душе. Многое объясняет потому что! В конце концов, все мы ищем ответы на вопросы, разве не так?
        И он высморкался, лишив свою последнюю фразу всякого пафоса.
        - Да, - закончил он, стоя уже на пороге, - если тебя все это в самом деле интересует, то есть в городе такой старичок, вроде архивариуса всяких чудес. Вот к нему и обратись за подробностями - только сразу предупреждаю, человек странноватый. Слегка с приветом!

«Это нам и надо, ну а к странностям мы уже привыкши», - подумал Вадим и записал телефон странноватого старичка.
        Ипполит Федорович Козин обитал в одном из старых домов на Васильевском острове. Здание выходило слепой стеной на детскую площадку - здесь когда-то стоял дом, уничтоженный во время войны. На этой стене было всего несколько окон. Вадиму показалось, что кто-то следит за ним. Он огляделся - никого. КГБ давно оставил его в покое. Просто разволновался, вот и чудится бог знает что! «Нервы беречь нужно, - подумал он, поднимаясь по длинным пологим лестницам на нужный этаж. - Нервные клетки не восстанавливаются, хотя, кажется, кто-то в курилке недавно доказывал обратное, ссылаясь на статью в „Науке и жизни“!»
        А кто их знает - клетки!
        То, что Ипполит Федорович - человек со странностями, было видно невооруженным взглядом. Странности начинались с его двери, на которой остался старый почтовый ящик, выкрашенный в светло-зеленый цвет. Соседние двери обиты дерматином, а эта прямо как будто из прошлого. Вадим не удивился бы, узнав, что в ящике лежит газетка за какой-нибудь шестидесятый год с передовицей о высоком урожае царицы полей.
        Дверь открылась сразу - Вадим не успел даже нажать на кнопку звонка. Словно Ипполит Федорович стоял за ней и ждал гостя.
        Ипполит? Имя тоже из прошлого. Ипполит Матвеевич Воробьянинов и Остап Бендер. Воображение рисовало убеленного сединами старца и почему-то с длинной белой бородой, как у Черномора (уже смешно!!!). А Ипполит Федорович оказался щупленьким живым старичком с гладкой, как бильярдный шар, лысиной и редкими зубами. Очки у Ипполита Федоровича были перевязаны в нескольких местах лейкопластырем, кончик которого отлип и болтался грязным вымпелом над щекой. За толстыми стеклами голубые глаза старика казались огромными. Зрение у Ипполита Федоровича было, видно, совсем плохим.
        - Я вам звонил, - напомнил Иволгин. - По поводу…
        - О! - Глаза сверкнули. - Входите, дорогой мой, входите! Вы, случайно, не из органов?
        - Нет! - Вадим мотнул головой. Странный вопрос. Если бы он на самом деле был из органов, разве стал бы об этом сообщать?
        - Они за мной наблюдают! - сказал старик доверительно. - Вот посмотрите…
        Он потащил Иволгина узким и темным коридором куда-то в глубину своей, похожей на пещеру, квартиры. Света здесь, видимо, не было в принципе, да и хозяину он был не нужен. Козин наугад огибал какие-то ящики и старомодную мебель, сваленную в коридоре. Зато Вадим набил по пути несколько синяков, прежде чем выбрался за стариком в крошечную кухоньку. Окошко, к которому старец привел Вадима, выходило на улицу, и Иволгин понял, что это как раз одно из тех окошек на слепой стороне, откуда, как ему показалось, за ним наблюдали.
        Значит, не показалось. Кухня повергла домовитого Иволгина в шок - сразу было видно, что хозяин не привык уделять время мелочам быта. На буфете высилась горка тарелок - немытых или мытых, но очень плохо. Стол был усыпан черными крошками чая и белыми - сахара. Для полной картины не хватало тараканов, но их как раз не было, зато тараканов хватало в голове Ипполита Федоровича.
        - Вот, посмотрите! - Старик ткнул пальцем в сторону дома на другой стороне улицы. - Видите, блестит!
        Там, куда был устремлен сейчас его крючковатый палец, и правда, что-то блестело.
        - Каждый день в одно и то же время, - пояснил Козин. - Как вы думаете, это случайно? Я в совпадения не верю, а вы?
        Вадим замялся, впрочем, Козин и не ждал ответа. Он задернул штору, которая странно зашелестела. Как оказалось, она была покрыта пришитыми кусочками фольги самых разных размеров. Вадим вздохнул про себя:

«Боже мой, с кем тебя черти связали, брат Иволгин?! Нужно с ним осторожно разговаривать, а не то вообразит, что меня подослала госбезопасность, и треснет по башке чем-нибудь тяжелым. Но отступать некуда - за нами подвалы».
        - Вы знаете, слово «подвалы» здесь не очень уместно. - Ипполит Федорович пока не проявлял никакой агрессии и, напротив, был очень рад гостю - гости у него, очевидно, появлялись нечасто. - Под этим зданием находится целая система ярусов. Почти зеркальное отражение наземного сооружения. Развитые коммуникации, помещения для персонала, лаборатории… Все, разумеется, в настоящее время законсервировано - иначе активность было бы трудно скрыть.
        - А что там находилось раньше?
        - Вот это-то самое интересное! - Он повлек Вадима назад, опять через коридор с коробками и комодами. - Пройдемте в кабинет! А впрочем… - Он замер на месте. - Может быть, вы хотите чаю?
        - Нет! - Вадим решительно отказался от угощения - не хотелось снова набивать шишки в темноте, возвращаясь в странную кухню.
        Комната, которую Козин называл своим кабинетом, была также и гостиной, и спальней, и столовой. Здесь везде: на столе, на комоде, тумбочках и стульях, до самого потолка громоздились стопки книг и журналов. Еще здесь было много больших, склеенных из картона папок, в которых хранились газетные и журнальные вырезки. Среди всего этого добра наблюдались и посторонние предметы - птичья клетка без птицы, швейная машинка фирмы «Зингер» и прочий бесполезный хлам, который, впрочем, ничуть не мешал Козину шустро перемещаться по комнате. Козин напоминал Вадиму тех одержимых ученых, о которых ему случалось иногда читать, только с тем отличием, что интерес Козина лежал в сферах, которые наука, во всяком случае официальная, называла не иначе как шарлатанством. Информация, которую он выуживал из прессы и старых книг, усердно подшивая к собственной причудливой картине мироздания, стоила ему не только зрения, но и, как показалось Вадиму, рассудка. Во всяком случае, те истории, которыми Козин успел попотчевать Иволгина, наталкивали на такой вывод. Ипполит Федорович, похоже, поставил в основу своего мировоззрения все
мифы двадцатого столетия, от летающих тарелок до путешествий во времени, сумев увязать их и с религией, и с древними легендами.
        Сейчас, впрочем, речь шла о событиях не столь отдаленных.
        - Вы знаете, что в сорок третьем году, перед самой Курской битвой, у немцев целый час не заводились моторы?! - спросил он, наконец, устроившись в старом продавленном кресле. - Этот факт был отмечен во многих донесениях наших командиров Жукову, Ватутину, Рокоссовскому. Можете проверить! Более того, несколько немецких частей вообще исчезли - будто и не бывало!
        Вадим нахмурился, почувствовав, что худшие опасения оправдались, и старика сейчас понесет не в ту степь. Он заерзал на предложенном венском стуле, и стул отозвался нервным скрипом.
        - Я вам привожу факты, чтобы вы лучше поняли то, о чем я хочу сказать! - пояснил Козин. - Иисус, помнится, укорял племя маловерное, которое жаждет чудес. Проблема в том, что человечество, по определению, маловерно и жаждет чуда. И чудеса случаются, только их обычно прячут как можно дальше. Госсекреты!
        - Так в чем же дело с Курской битвой? - спросил Иволгин.
        Козин довольно усмехнулся и сложил руки на животе. Приготовился вещать.
        - Дело в том, что сразу после войны в подземной части здания, где вы сейчас работаете, находился сверхсекретный институт времени. И не часами он занимался, как вы могли бы подумать по названию, не маятниками и шестеренками, а непосредственно ВРЕМЕНЕМ. Время, уважаемый, - это материя, и, как всякая материя, рано или поздно оно окажется подвластно пытливому человечеству! Вернее - уже оказалось! Да-с. И то, что случилось под Курском, - как раз положительный результат опытов со временем. Наше командование сумело использовать коридоры времени в своих целях!
        - Хорошо! - Иволгин развел руками. - А почему же тогда все закрыли-запечатали-замуровали? Если все так замечательно шло…
        - Кто его знает? Может, увидели, в конце концов, что-то, что им не понравилось, и испугались. Потому что поняли, что ворочать историей силенок не хватит. А может, напортачили что-нибудь - опыта-то не было, немудрено и дров наломать. Ну и, чтобы хуже не вышло, все и замуровали!
        - Так что же там сейчас находится, по-вашему?
        Козин пожал плечами.
        - Оборудование, документы… Все то, что нужно скрывать от общественности, от таких, как мы с вами, простых людей. Потому что, окажись эти приборы в руках непосвященных - неизвестно, чем все это может закончиться для человечества. Может быть, даже - концом света!..
        Выйдя на улицу, Вадим инстинктивно огляделся, будто, и правда, могли за ним следить доблестные органы. «Сумасшествие заразно», - напомнил он себе. Нужно отвлечься от этой темы с подвалами, мало разве собственных проблем? Иначе неизвестно еще чем это закончится. Навязчивая идея - вот как это, кажется, называется в психиатрии.
        В следующую субботу неугомонный Корнеев затащил Вадима на именины к некой даме, которая тоже трудилась в «Ленинце» в качестве секретарши при одном из боссов, а значит, формально тоже была его, Иволгина, коллегой. Коллегу звали Вероника, но для своих имя усекалось до фамильярного Ника. Ника, как объяснил на всякий случай Корнеев, - греческая богиня победы, и есть даже соответствующая статуя без головы, но с крыльями.
        - Впрочем, сам увидишь! - сказал он.
        - Статую?!
        - Нику! Она тоже в каком-то смысле без головы, но с крыльями!
        Ника жила на проспекте Космонавтов в двухкомнатной хрущевке, которую делила с общипанной канарейкой подозрительно розового цвета. Корнеев уверял, что канарейка была белой, а порозовела от смущения, которого было не избежать рядом с Никой.
        - Что за наглые инсинуации? - возмущалась та. - Не слушайте его, Вадим!
        - Ну ты же не будешь утверждать, что она покраснела по случаю Первого мая!
        Вадим чувствовал себя не в своей тарелке и, чтобы скрыть это, принялся рассматривать фотографии на стене гостиной. На большинстве из них присутствовала хозяйка квартиры - в основном, снимки были сделаны во время студенческих каникул в Прибалтике.
        - Да, детские годы чудесные! - сказала она, вздохнув за его плечами. - Сейчас мне кажется, что я была тогда совершенным ребенком.
        - Ну, тогда вы не были такой интересной, - сказал Вадим вполне искренне.
        Если Ника напрашивалась на комплимент, то она его получила и, похоже, была довольна. Корнеев по дороге успел сообщить кое-что о секретарше. Родом она была из Эстонии, куда каждый год уезжала в отпуск. С первым мужем «не сошлась характерами» и, недолго думая, развелась. Иволгин догадывался, что его неслучайно вытащили именно сюда, а не на какой-нибудь мальчишник. Что ж, вполне естественно - одинокий мужчина с ребенком, одинокая женщина… Злиться на новых знакомых за желание помочь ему в личной жизни было, по меньшей мере, неблагодарно, но Иволгин все равно чувствовал раздражение. Слишком многое в жизни происходило за его спиной, слишком часто он узнавал обо всем последним.
        Его усадили в угол дивана, Вадим долго барахтался в вышитых подушках, устраиваясь поудобнее. Мещанская была квартира, в лучшем смысле этого слова - уютная! Подушки, канарейка и тому подобные милые мелочи.
        Справа от Домового были обтянутые нейлоном коленки хозяйки - она перекинула ногу на ногу, слева порхал огонек сигареты Максима Павловича Сокольского - того самого, что выдержал ужасную трепку от Колесникова за пресловутые подвалы. Он неодобрительно следил за тем, как Корнеев разливает чай. Сокольский после всех пережитых потрясений, несомненно, предпочел бы что-нибудь покрепче. Ника принесла из кухни коньяк, и Максим Павлович просиял так, будто это он был именинником.
        Разговор вертелся вокруг отвлеченных тем - как это обычно бывает, когда собираются малознакомые люди. Общих тем оказалось не так уж много, и беседа явно не клеилась, пока не повернула на профессиональные рельсы. Ника страдальчески закатила глаза, показывая, как ей неинтересно слушать про постылую работу.
        Максим Павлович, который без пяти минут был начальником СКБ, по-дружески разъяснял Иволгину, что комитетчики ему сейчас будут оказывать особо пристальное внимание.
        - Не так давно скандал был - человек у нас фотографом работал целый год, а потом оказалось, что неблагонадежная личность. И уже на учете состоял. Так что теперь гайки должны закрутить.
        Теперь, когда еще из-за неведомого фотографа нависла угроза увольнения, Иволгин приуныл.
        - Займитесь общественной работой какой-нибудь, - продолжил Сокольский. - Глядишь, и реабилитируете себя потихоньку! Стенгазету выпустите.
        Иволгин вздохнул еще раз. К стенной печати его и в детские годы было не привлечь.
        - Что-то, Максим Павлович, очень вы осведомлены, - сказал он.
        - Так у меня же дружок в органах трудится. Мы с ним вместе кончали оптику с механикой, только я потом пошел сюда, а он - в комитет.
        - Очаровательно! - качал головой Корнеев и подмигивал заговорщицки Иволгину. - А что ваш добрый друг говорит про наши грядущие перспективы - в плане перестройки и гласности? Это все серьезно или, может, - только провокация, затеянная властью, чтобы выявить махом всех недовольных, с последующим перевоспитанием оных в трудовых лагерях?!
        - У вас усы как у Буденного! - сказала кокетливо Ника Вадиму, отвлекая от обсуждения политики.
        - Как у Чапаева! - поправил Максим Павлович, которому эта тема тоже явно не нравилась.
        - Ой, я их все время путаю! Помню только, что кто-то утонул в реке…
        Корнеев на это рассказал старый анекдот про старика, который последним видел Чапаева. Иволгин встал, извинившись, протиснулся между столом и коленками. Выбрался в соседнюю комнату, а оттуда, открыв дверь, на балкончик, огражденный хлипкой решеткой. Внизу лежал грязный снег с круглой проплешиной вокруг дышащего паром канализационного люка. Вадим облокотился на решетку и вдохнул свежий воздух. Душно было ему среди этих, хороших в общем-то, людей. А почему душно, он и сам не мог сказать наверняка.
        - Жизнь надоела?! - спросил Корнеев, выглядывая из двери.
        И когда Вадим повернулся к нему с недоуменным видом, пояснил, показывая на крошащийся у стены бетон балконной площадки:
        - Рискуешь!
        Балкончик, оказывается, держался на честном слове. В щелях, у стены, были видны ржавые прутья арматуры.
        - А еще инженер! - покачал головой Корнеев. - Внимательнее нужно быть, товарищ Иволгин! Иначе родина может лишиться одного из наиболее выдающихся, не побоимся этого слова, технических работников!
        - Издеваешься? - Вадим посмотрел ему в глаза.
        - Нет, - сказал Корнеев, помолчав. - Пошли, а то в самом деле загремишь!
        Иволгин вздохнул, выбросил окурок и вернулся в комнату.
        - Он выдержал! - объявил Корнеев хозяйке. - Балкончик твой, говорю, еще держится…
        - Ой! - всплеснула руками Ника. - Я и не думала, что вас, мальчики, туда понесет! Мы не закрываем, - пояснила она Вадиму, - проветривать удобно, да и белье сушим, но ходить туда опасно!
        - Главное, вовремя предупредить! - улыбнулся Вадим.
        - А мы сейчас как раз о вас говорили, - продолжила Ника, и Сокольский закивал в подтверждение, поднимая рюмку за здоровье Вадима. - Четвертая форма допуска! Это просто унизительно с вашим-то потенциалом!
        Иволгин мог поклясться, что Ника не имеет ни малейшего представления ни о том, что такое эта четвертая форма, ни о его потенциале! Но доброе слово и кошке приятно. А вот Сокольский пытался рассуждать объективно:
        - Нет, сами посудите, ну разве в американском Пентагоне позволят человеку, у которого супруга свалила в соцлагерь, работать на всех правах на оборонном предприятии? Вам, мой друг, просто неслыханно повезло, и вы не можете, не имеете права, слышите - роптать на судьбу и правительство! Закон суров, но это закон!
        - Максим Павлович, вы когда-нибудь слышали об американке, свалившей в соцлагерь? А вы, Ника? - Корнеев явно собирался сесть на своего любимого политического конька и затеять занудную долгую дискуссию.
        Вадим посмотрел на часы, что висели над Никиными снимками. Старомодные такие часы с кукушкой, которая, впрочем, не работала - застыла на вытянутой пружинке, словно вот-вот отправится в полет.
        - Знаете, я пойду, пожалуй! Дочку нужно укладывать спать! - пояснил Вадим, который сам себе иногда напоминал именно эту дурацкую кукушку - хоть и с крылышками, да на привязи!
        Максим Павлович решил, что Вадим уходит из-за его слов насчет Пентагона, и стал оправдываться, рассеянно размахивая руками словно крыльями. Но и он тоже не мог улететь, а только расплескал чай. Ника перегнулась к нему с салфетками, спасая скатерть. Сокольский выглядывал из-за ее спины, продолжая объяснять, что не хотел сказать ничего обидного. Вадим заверил его, что все в порядке, и стал подвигаться к двери. Корнеев неодобрительно покачал головой - мол, напрасно, старик! Иволгин виновато улыбнулся.
        На прощание Ника сунула ему пакетик с эстонскими конфетками - для дочери. Иволгин поблагодарил и, чмокнув новую знакомую по-братски - в щеку, удалился. Уже спускаясь по лестнице, вытащил леденец - перебить послевкусие от неудавшегося вечера.
        А увенчал этот вечер телефонный разговор с тестем. Эти звонки, как зубная боль, - всегда были некстати.
        - Не уберег ты Наташу, засранец! - с присущей ему откровенностью сообщил тесть. - Был бы настоящим мужиком - ей бы и в голову не пришло уйти! Бабу-то от мужика попробуй оторви, если мужик - настоящий! А ты рохля, слизняк…
        Иволгин отставил трубку, продолжал помешивать кашку и думать о своем. Вот уж правда так правда - человек не блоха, ко всему привыкнуть может. Впрочем, тесть, которого Наташа еще перед свадьбой расписала монстром в человеческом обличье, на поверку оказался не так уж плох. Уже после ее отъезда он несколько раз присылал Вадиму деньги - не очень много, но и это было подспорьем. Наташкин папаша, похоже, с самого начала не придавал большого значения газетной шумихе и за собственные шкуру с карьерой не слишком переживал. Какая карьера у водителя?! Дальше Уссурийского края его не сошлют. В любом случае Вадим был ему благодарен. Однако это не значило, что он с радостью будет продолжать слушать солдатские матюги.
        Попрощался и подошел к окну, за которым плотной стеной встал редкий в Ленинграде туман. «И говорит по радио товарищ Левитан, в Москве погода ясная, а в Лондоне туман». И ветки деревьев в этом тумане были похожи на руки утопающих, взывающих о помощи. Кто бы ему руку подал, вытащил из этого заколдованного круга? В такие моменты хочется, чтобы рядом было родное плечо. Плечи. А плечи и все остальное далеко. И спасение утопающих как обычно - дело рук самих утопающих.
        В эту ночь ему приснился кошмар. Снился Ипполит Федорович, который объяснял, что третий допуск - это вовсе не бумажка. Это комитет хочет, чтобы мы так думали, а на самом деле Третий Допуск - это немецкий агент, которого погрузили в анабиоз и похоронили в подвалах за семью печатями, и, когда он проснется, тут и настанет конец света.
        И вот тут Вадим понял, что сам спит. Замечательное чувство, которое иногда посещало его и наяву. Но сон был более нежной материей и под его пристальным и беспощадным взглядом стал расползаться, лопаться по швам, быстро истлевать и вдруг исчез. Как это любят показывать в фильмах - человек просыпается с криком и резко встает в постели. Глупый штамп - никто так не просыпается. Он просто открыл глаза и лежал, прислушиваясь к стуку дождя по жестяному карнизу. Мерный стук, словно солдаты маршируют. День и ночь, день и ночь мы идем по Африке, только пыль от шагающих сапог…
        Спустя примерно месяц после начала работы в НПО у Иволгина состоялся еще один разговор с Колесниковым. Направляясь на встречу с ним, Вадим предполагал все что угодно. Может быть, в комитете подумали-подумали и решили выставить неблагонадежного Иволгина за порог оборонного предприятия. Еще фотограф этот подложил свинью - такая же жертва системы, но тут уже каждый сам за себя!
        Колесников улыбался, перелистывая какую-то тетрадь в клеенчатой обложке, и, посмотрев на входящего Вадима, улыбаться не перестал.
        - Садитесь! - кивнул он.
        Иволгин сел, тоскливо оглядываясь. На стене висел портрет генерального секретаря с четким мушиным пятнышком на начальственном лбу. «Боятся дырку протереть, - подумал он, - вот и не смывают».
        - Как вам у нас работается? - спросил участливо Колесников.
        - Спасибо, не жалуюсь, - сказал Вадим и добавил искренне: - Даже лучше, чем я думал.
        Колесников покачал головой, словно этот ответ имел чрезвычайную важность.
        - А дочка как?
        - Прекрасно, - сказал Иволгин и насупился, словно только теперь вспомнил, с кем он, собственно говоря, беседует. - Я вам зачем-то понадобился?
        - А вы не торопитесь, товарищ Иволгин! Мы же с вами нормальные люди, почему бы и не поговорить по-человечески. У меня, между прочим, тоже сын растет. Тройка на тройке. Я догадываюсь, о чем вы сейчас думаете: «О чем с этим монстром можно говорить по-человечески?!» Можно, товарищ Иволгин, можно. И нужно. В конце концов, не вы единственный, кто вынужден расплачиваться за чужие преступления. Или скажем мягче - проступки…
        Иволгин заерзал в кресле. За окном срывались, отмеряя секунды, капли с тающих сосулек.
        - Знаете, - сказал Колесников, - когда в моей жизни наступает черная полоса, я вспоминаю блокаду. Да, да! Это, может быть, покажется вам слишком пафосным, неискренним, но это правда. Курите?
        Он протянул Иволгину открытую пачку. Сигареты «Друг», старые знакомые. Вадим замялся, курить в кабинете по-приятельски с гэбистом казалось ему странным. Всплыла какая-то сцена из трех мушкетеров. Он в роли д’Артаньяна, а Колесников, стало быть, - кардинал…
        - Не стесняйтесь! - сказал гэбист и, перехватив взгляд Иволгина, вскинул глаза на генерального. - Он не станет возражать!
        Он почти по-отечески посмотрел на Вадима. В кабинете ненадолго повисло молчание.
        - Да! - поднял палец Колесников, устремив взгляд куда-то в бесконечность. - Блокада! Что значат все наши неприятности, большие и малые, по сравнению с тем, что пришлось пережить тем, кто здесь оказался. Вы знаете, что немецкие войска были почти в двух шагах от места, где мы с вами находимся? И если бы фон Лееб не получил приказ Гитлера отдать часть своих подразделений для переброски на московское направление, вполне вероятно, что, несмотря на весь героизм защитников, город бы пал!
        Вадим напрягся. Сразу всплыли в памяти рассказы в курилке. Случайно Колесников затронул тему с немцами или он в курсе того, о чем там говорилось? Все может быть. Вадим попробовал вспомнить, кто там был с ними. А хотя - гадай, не угадаешь. А может, у них жучки везде распиханы?!
        Колесников кивнул, следя за выражением его лица, словно догадался, о чем сейчас думает его посетитель.
        - Я понимаю, что вас вряд ли радует отсутствие служебного роста, - сказал он. - Вы ведь прекрасный специалист, я сужу об этом по тем характеристикам, которые получаю от вашего непосредственного начальства.
        - Я и не подозревал, что моя скромная персона все еще пользуется вниманием госбезопасности! - ответил ему в тон Вадим.
        - Исключительно в положительном плане! Помните ваш демарш с освобождением Кирилла Маркова? Вы ведь взрослый человек, должны понимать, что подобные выступления могли обернуться для вас большими неприятностями. Однако этого не произошло. Я, в некотором роде, даже восхищаюсь вашим, не побоюсь этого слова - гражданским мужеством. Не знаю, способен был бы я на такое… - Он, казалось, всерьез над этим задумался. - Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается! Теперь он, кажется, где-то во Франции выступает?
        Вадим ничего не слышал о Франции и предположил, что это очередной гэбистский трюк. Он пожал плечами.
        - А вы от него разве весточек не получаете?! - спросил Колесников, глядя ему в глаза.
        - Иногда! - сказал Иволгин.
        Колесников кивнул.
        - Скажите, а вы не боялись оставить дочь с человеком, который провел столько времени в психиатрической лечебнице?
        - Нет, не боялся! - сказал Вадим, поднимаясь. - Если у вас больше нет вопросов…
        - Тихо, тихо, тихо… - Колесников успокаивающе взмахнул рукой. - Ну что вы, Вадим, как красна девица? Чуть что - сразу в штыки. Я понимаю, жизнь у вас нервная. Вот как представлю себе, что пришлось бы с моим сорванцом одному возиться, - так лучше сразу в петлю! А тут еще такие проблемы!
        - Я не жалуюсь! Могло быть и хуже, если подумать.
        - В том-то и дело, Вадим, что наша цель - не плодить страдальцев и мучеников, которые безропотно сносят гонения. Вернемся к Маркову! Значит, у вас не было никаких оснований беспокоиться - он никогда не вел себя странно, непредсказуемо?! В этом, собственно говоря, не было бы ничего удивительного, учитывая все, что ему пришлось перенести!
        Вадим мог бы рассказать товарищу Колесникову очень многое о странностях Кирилла - о том, как Марков погружался в странное оцепенение посреди разговора, о криках посреди ночи - Кирилл иногда говорил во сне и часто - на английском языке. Причем старом, вычурном, который Домовой, язык и так знавший неважно, не мог понять совсем. Только к чему все это?! Делиться с гэбистом своими воспоминаниями он не собирался.
        - Не было никаких оснований! - Вадим решил, что будет отвечать односложно, чтобы не сказать лишнего, - эти ребята мастера выуживать информацию в разговоре, их этому специально учат.
        - А во время его пребывания в вашем доме не происходило никаких странных вещей?
        - Что вы имеете в виду?!
        - Ну, странных, - гэбист покрутил пальцами. - Необычных, экстраординарных!
        Иволгин улыбнулся.
        - Простите, но я не совсем понимаю, - сказал он и в этот раз нисколько не погрешил против истины - он действительно ничего не понимал. - Во всяком случае, черти из водопроводных труб у нас не вылетали! - добавил он, припомнив ту дурацкую газетную
«утку» про дыру в преисподнюю.
        - Черти?! - Гэбист как будто заинтересовался.
        - Извините, это так, домашняя шутка! - поспешил объяснить Вадим.
        - Ясно! Ну что ж, - сказал он, - наверное, это хорошо!

«Да, только то, что для вас хорошо, вряд ли хорошо для нас», - подумал Иволгин. Что они еще выдумали, интересно?! Хорошо, что Марков далеко, - впрочем, там ведь свои спецслужбы. Всякие там «штази» - «шмази»! Чертовы пауки!
        - Что вы сказали? - спросил Колесников, хотя Иволгин был уверен, что произнес это про себя.
        - Ничего, ничего! - Вадим вздохнул, вставая, и на этот раз хозяин кабинета его не останавливал. Впрочем, самое вкусное, гэбист, как оказалось, приберег напоследок.
        - Да, чуть не забыл! - щелкнул он пальцами, словно фокусник, и Иволгин замер у дверей. - Если вас интересуют наши подвалы, то я могу вам кое-что рассказать! Сведения не совсем из первых уст, но, в любом случае, это ближе к истине, чем все, что вы можете услышать в курилке или в гостях у выжившего из ума старика!
        Искусно, ничего не скажешь. Удар был не в бровь, а в глаз.
        - А правда - скучная, как правде и полагается, - начал Колесников, который, казалось, не замечал или скорее делал вид, что не замечает произведенного эффекта, - правда в том, что в этих стенах когда-то находился институт микробиологии. Первый в стране. Никаких мутантов, чудовищ, машин времени и прочих чудес. Пробирки, микроскопы, немного пыли… Когда началась война, подвалы опечатали и вряд ли распечатают до нашей с вами смерти, что, надеюсь, случится еще не скоро! - Спасибо за информацию! - сказал Вадим. - Всегда рад помочь! - крикнул ему вдогонку Колесников радостно, словно нашкодивший мальчишка. «Чертовщина какая-то, - подумал Иволгин, стиснув зубы, - не ровён час, вырвется не то словечко, а через секунду уже ляжет на стол Колесникову в распечатанном виде. Кругом одни шпионы». И тут же пришла еще одна историческая аналогия: «И все-таки она вертится!» Насчет подвалов он все равно не поверил. Что-то здесь было не так. Он чувствовал, он знал. Чувствовал, как будто рядом что-то живое, оно пульсирует и зовет. И все-таки она вертится!

* * *
        Переплет блуждал по переходам сна, спускаясь все ниже и ниже. Тело его металось во влажной от пота постели. В гостиной монотонно звучали шаги, скрип половиц под невидимыми гостями. Пещера, в которую он спустился по влажным ступеням, была когда-то пиршественным залом. Или, может быть, наоборот - ей предстояло стать таким залом в будущем, а он присутствовал при трансформации.
        - Смотри! - шепнул кто-то рядом. - Так и ты меняешься сам по себе. Мы здесь совершенно ни при чем.
        - Я знаю! - Переплет обернулся, чтобы посмотреть на того, кто это говорил.
        Существо висело в воздухе на паре перепончатых крыльев, мелькавших так часто, что они казались прозрачными. Переплет дунул, и оно унеслось в темноту. Он спустился вниз по лестнице, перила становились теплыми, когда он прикасался к ним. Так хотелось прижаться лбом к холодному камню, сбить мучивший его жар, но это был не мрамор. Вокруг вообще не было ничего, что подлежало бы окончательной и несомненной идентификации. Все менялось, все было зыбким и ненадежным. Переплет положил ладонь на каменную голову горгульи, сидевшей возле лестницы, и она зашевелилась, расправляя мускулистые плечи.
        Он отдернул руку и, боязливо оглядываясь на ожившее чудовище, прошел в зал, где за низким столом сидел наставник. Лестница за спиной провалилась в пыльный мрак, оставив его наедине с «монахом». А стол при ближайшем рассмотрении оказался самой настоящей гробницей, украшенной по краям черепами. «Допетровских времен», - определил Переплет. Что за мрачные шутки!
        Где-то в темноте, совсем рядом, кружили странные создания.
        - Это всего лишь призраки, - сказал наставник. - Демоны ночных кошмаров.
        - Почему я здесь? - спросил хмуро Акентьев.
        Перед ним на крошечном золотом подносе, похожем на старинную монету, появился бокал из тонкого хрусталя, наполненный темным вином. Акентьев осторожно взял его за точеную ножку.
        - Секрет этого стекла был известен в старом городе. Там, где правитель каждый год бросал перстень в море, обручаясь с ним. Это стекло разбивается, если в бокал добавили яд, - услышал Переплет.
        Бокал не разбился, он почувствовал аромат вина раньше, чем напиток коснулся его губ. «Это, должно быть, только сон, - подумал он. - Откуда у них вино?» Он осушил бокал, на дне что-то светилось.
        Бокал превратился в окуляр, и в его глубине можно было различить одинокую фигуру - всадника, пробирающегося через бескрайнее поле. Переплету он показался знакомым, хотя с такого расстояния черт седока было ни за что не разобрать, как ни пытай зрение. Он испытал непонятное волнение.
        - Он нам враг, - сказал наставник, но не было в этом голосе ни страха, ни гнева, ни презрения. Просто констатация факта. Акентьев чувствовал, что его и всадника разделяет не только расстояние, но и время. Бездна времени. И он не понимал, что ждут сейчас от него. - Кровь… - сказал «монах». - У тебя и у него одна кровь!
        Летний сад
        Этой ночью Симе снился Володя Вертлиб, который читал стихи под сенью какого-то здания, может быть, даже построенного по его, Володиному, проекту где-то в другой реальности. Здание отбрасывало четкую тень, и все было вокруг ровного цвета, как на картинах Кирико.
        Сима проснулась в слезах. Хорошо, что мать не услышала. А ведь бывало - она спешила к ней среди ночи, чтобы разбудить и успокоить.
        - А он тебя не звал? - обеспокоилась Саня - они ехали вместе к ней на Петроградскую. Сане нужно было перед вечеринкой погулять с собакой.
        - Знаешь, - продолжала она, - очень плохо, когда мертвые тебя зовут за собой. У меня бабушка, перед тем как скончалась, рассказывала, что видела дедушку, а он еще в войну погиб. Он позвал ее, и она пошла…
        Серафима едва слушала ее, занятая своими мыслями.
        - Говорят, души бродят по земле, если были привязаны к кому-то. Они не могут успокоиться. Если человек погиб насильственной смертью, он тоже может бродить по земле неприкаянной тенью, не понимая, что с ним случилось. И с ним можно связаться!
        Как все это глупо, крутящиеся тарелочки, стучащие столики…
        - Нет, ты послушай! - говорила Саня. - Мне бабушка рассказывала, что во время войны так многие гадали - хотели узнать, как их родные на фронте. И всегда верно узнавали.
        Сима ей верила, но заниматься спиритизмом не собиралась. Ей нужно было другое, совсем другое. Оставалось ощущение, что Володя где-то есть, в каком-то другом слое реальности. Как тот перстень, который она видела, а остальные нет. Правда, Саня, Саня тоже его видела, хотя и называет себя материалисткой. Какой тут материализм, к черту?! Чертовщина какая-то, наваждение! Если бы не Саня, она решила бы, что у нее галлюцинации - опухоль мозга или еще бог знает какая ужасная болезнь.
        Сима, словно заколдованная, приходила в парк снова и снова. Один раз кольца не оказалось, словно кто-то позаимствовал его на время. Потом оно снова появилось, когда Сима уже решила, что никогда больше его не увидит.
        - Что же ты такое?! - спрашивала она кольцо.
        Кольцо, разумеется, молчало. Каким бы ни было оно чудесным, но даром речи явно не обладало. Какой, интересно, должен быть голос у такой маленькой вещички?! Наверное, писклявый, как у колобка. «Я здесь, Сима! Тебе не померещилось!»
        Камень сверкал в лучах солнца. Металл нисколько не потускнел, хотя столько времени перстень должен был провести на открытом воздухе.
        Свободное от занятий время Иванцова проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло подсказать ей ответ. Она знала теперь наизусть имя скульптора - Бенвенуто Альдоджи, но биографические сведения о нем были крайне скудны, да и могла ли жизнь итальянского мастера восемнадцатого века пролить свет на секрет перстня?
        Там, в библиотеке, время от времени она видела пожилую печальную женщину с каким-то просветленным лицом, похожим на лица, которые Сима видела на картинах эпохи Ренессанса. Лица святых мучениц. Симу Иванцову поневоле заинтересовала эта женщина. За ее глазами таилась боль, она это почувствовала с такой странной, невероятной ясностью, что хотелось подойти к ней и обнять. «И я стану такой же», - подумала однажды Сима и испугалась собственных мыслей.
        Как-то раз они стояли близко-близко возле одной из книжных полок.
        - Флора Алексеевна, - позвал кто-то, и женщина медленно повернулась, словно вырванная из какого-то волшебного сна.
        Флора? Странное имя. Странная женщина.
        - Вы верите в Спасителя? - в переходе метро уже на обратном пути их задержали молодые люди, раздававшие самопальные листовки. - Вы думаете о тех, кого любите? Что с ними будет, когда они предстанут перед лицом Всевышнего?
        Серафима остановилась, и тут же молодой человек с одухотворенным лицом протянул ей листовку, которую она машинально взяла.
        - Что вы думаете о Библии? - спросил он, заглядывая ей в глаза.
        - Ничего не думаем! Мы очень глупые! - ответила за подругу Саня и, взяв ее решительно под локоть, потащила дальше. - Пошли, опоздаем! Все вкусное съедят!
        По дороге она выбросила листовку в первую попавшуюся урну.
        - Фи! - рассматривала свою ладонь. - Перепачкалась!
        Вытащила из сумочки платок и, послюнявив, стала стирать с пальцев типографскую краску.
        - Религия - опиум для народа! - сказал серьезно Губкин, выслушав рассказ Саши, как они вдвоем долго бились с сектантами, пытавшимися распылить газ в метро. - А секты нужно запретить под страхом смертной казни!
        Сима оглядывалась с тоской. Собралось не так уж много народа - вполне можно было и отказаться. Она была бы не одна такая.
        - Что это у тебя за коврик на стене висит, азиатчина? - спрашивала Саня у хозяина квартиры. - Да еще с какимито кисками!
        - Да ладно, ладно… - говорил голосом киношного оболтуса из детской классики Павел. - У самих такие же небось!
        И было заметно, что ему это замечание из уст самой Саши весьма неприятно.
        - Родаки дизайном помещений занимались! - объяснил он. - У меня времени нет!
        - Да я уж поняла! - сказала Саня. - А этот изъеденный молью и временем гобелен не обрушится на наши головы?
        - Непременно обрушится! - пообещал Губкин. - И ты, наконец, тогда замолчишь!
        - И не надейтесь! - сказала Саня. - Что у нас в программе?
        - Для дам ликер! - сказал Павел.
        Саня скривилась.
        - А что вам персонально желается, моя прекрасная леди?
        Раевский, добровольно взяв на себя роль рыцаря при Саше, отрабатывал эту роль на все сто. При этом ни о каких серьезных притязаниях речи пока не шло.
        - Сухого шабли! - сказала она.
        - На виноградниках Шабли два пажа… - начал Скворцов и получил подушкой по голове.
        - Никаких пошлостей! - потребовала Света.
        - Думаю, коньяк вполне заменит шабли! А ты, Сима? - Павел повернулся к Иванцовой, задумчиво рассматривавшей книги за стеклом. Книжный шкаф был почему-то заперт - в этом она убедилась, когда попыталась его открыть. - Нет, я серьезно - какие напитки вы предпочитаете, госпожа Иванцова?
        - Непендес, - сказал Сима, оборачиваясь к нему. - Знаешь, что такое непендес? Напиток забвения. Пьешь и все забываешь!
        - Непендеса не было, - Павел развел руками. - Не завезли, понимаешь!
        - Где ты это вообще брал? - поинтересовалась Саня, с критическим видом рассматривая бутылки.
        - Да есть один магазинчик - проверенное место. Жидкостями для чистки раковин там не торгуют, так что не бойтесь, мадам, - мы стоим на страже вашего желудка!
        - Мучаете себя, как при царском режиме, - вздохнул Губкин. - А вот мы, люди простые, мы и простой бражке завсегда рады!
        - Так мы, выходит, напрасно деньги потратили! - покачал головой Гарик. - У нас же есть потомственный самогонщик! Табуретку в студию!
        - Чего ты? - спросила тихо Саня Серафиму. - Не рада, что пришли?
        Сима не могла объяснить, как неинтересно ей будет сидеть с ними за столом, выслушивая обычные глупости. Саня бы наверняка не поняла. Сима со вздохом подумала о том, что человек вынужден пребывать в обществе себе подобных или уйти в пустыню. А главная беда в том, что на самом деле и такой альтернативы нет - нет никакой пустыни, куда можно было бы удалиться. Только разве что перешагнуть через порог, который отделяет живых от мертвых, а жизнь, какой бы не была она странной и часто горькой, - от небытия, пустоты.
        Уснуть, и умереть, и видеть сны…
        Мысль о самоубийстве приходила к ней уже раньше. Тогда, сразу после того, как все случилось. Она чувствовала за собой вину, напрасно внутренний голос убеждал ее, что она ничего не могла сделать. Он выбрал Нину, выбрал свою судьбу. Судьбу… Но она не была фаталисткой. Не может быть все предопределено, у человека есть воля, иначе все теряет смысл. И тогда… Тогда она виновата, потому что не сумела удержать его, не сумела спасти. Она чувствовала себя маленькой и слабой.
        - Серафима, за компанию! - скомандовала Светка, протягивая к ней рюмку, чтобы чокнуться. - Давай, не кобенься. Или ты нас не уважаешь?! Ты у нас такая, все бочком, бочком, отделяешься от коллектива…
        - Успокойся! - попросила за Симу Саша Ратнер. - Сим, чокнемся?
        Спустя пятнадцать минут компания распалась. Паша запустил какую-то новую стрелялку на своем компьютере, чтобы продемонстрировать его возможности.
        - Графу, графу зацените! - Скворцов прилип к монитору. - На куски гада! Джойстика у тебя нету, что ли?!
        - Да тебя уже сшибли, Скворец, - поздняк чирикать!
        - Потому что вы меня отвлекли!
        Сима подошла к окну, за которым сгущались сумерки. Уж небо осенью дышало… Она загодя чувствовала приближение осени и тосковала, зная, что ей не будет покоя.
«Словно перелетная птица», - подумала она. Иногда она видела во сне, будто летит над лесами, над полосами тумана, и нигде нет ни огней, ни звезд, только ветер свистит. Ветер или, может, - тот страшный самолет, который перечеркнул, вместе с жизнями сотен американцев и Вовы Вертлиба, ее собственную жизнь.
        И страшно тоскливо и отчего-то хорошо, словно знает она, что за туманом и тьмой ждет ее что-то очень важное. И, может быть - Володя?!
        Ей не нужны были ответы. Патриот Губкин объяснял ей пять минут назад, что подлые
«америкосы» замучили бедных арабов своей помощью сионистам, так что с Торговым центром все честно. Серафима была готова плюнуть ему в глаза. Но сдержалась. Не ее стиль.
        Саша Ратнер осведомилась, каким образом арабам сумела досадить Россия, помогавшая многим восточным странам. На это у Губкина был наготове ответ - то были другие арабы, их спонсировали американцы.
        - Все очень просто! - сказал он.
        - У простаков вообще все просто! - Саня покрутила пальцем у виска. - Сима, ты не слушай его, он же убогий. Тяжелое детство, деревянные игрушки…
        На самом деле Иванцова уже забыла, что сказал убогий Губкин. Она знала, что правда лежит где-то за пределами бытия. И все, что может быть сказано здесь и сейчас, не имеет никакого значения.
        - Иванцова, ты что, обиделась на меня?! - подошел он сейчас снова. - Эх, ты, нюня! Ну, прости! Дай я тебя чмокну! По-братски, в щеку! - Во хмелю Губкин стал миролюбивее любого хиппи.
        - Не надо меня чмокать! Это лишнее! - Серафима огляделась в поисках защитницы Саши. - Иди лучше поешь что-нибудь.
        Однако, как это всегда бывает, в самый нужный момент Саши рядом не оказалось. Как и Паши.
        - Паша гуляет с Сашей! - пояснил Губкин. - А я вот сейчас обижусь! Нельзя так с людями, Иванцова. Я от огорчения могу даже пойти на какой-нибудь безумный поступок! Хочешь, я выйду на улицу голым?!
        - Ты простудишься, - сказала она, мысленно представляя себе эту картину.
        - Нет, я тебя все-таки чмокну!
        - Отстань, ради всего святого!
        Он неожиданно ловко схватил ее за шею и, притянув к себе, прилип к губам слюнявым мальчишеским поцелуем. Серафима взвизгнула и дала ему пощечину.
        - Ты что, дура?! - изумился он. - Шуток не понимаешь!
        Серафима огляделась. Остальные смотрели на нее как на ненормальную. Может, ей это только казалось, но Сима, не задумываясь больше ни на секунду, выбежала из комнаты, а через десять секунд уже неслась вниз по лестнице, выбивая каблуками гулкую дробь.
        - Иванцова, ты что?! - крикнул сверху Губкин. - Ну прости дурака! Я же, правда, пошутил, блин!
        И голос Светы, уже совсем глухо, подтвердил ему, что он совершенно прав - дурак и есть.
        Сима быстро шагала прочь из двора, под освещенную арку, где еще раз вытерла губы, словно на них могло что-то остаться после этого поцелуя. Рассмеялась нервно, и звук отскочил от выщербленных сводов, украшенных какими-то символами, - наверное, специально лестницу приносили, чтобы написать. Она и сама не могла сказать, что с ней происходит. Постояла немного, потом ускорила шаг, опасаясь, что ее примут за
«ночную бабочку».
        Она была уже в двух кварталах от дома Раевского, когда во двор выбежала, на ходу закалывая непослушные волосы, Саша Ратнер.
        - Сима! - Крик разнесся эхом, но ответа не было.
        Она шла сторонясь темных арок. Как говорила мама - лучше ходить дворами, потому что на пустынной улице тебя легко заметить издалека. Ей этот совет казался странным - да, конечно, легче, но ведь и ты заметишь постороннего издалека. Впрочем, сейчас ей было все равно.
        Почему она не может спокойно пройти по своему городу?! Наверное, это было наивно, но правда часто бывает наивной. Ничто не звучит так солидно и внушительно, как ложь. И сейчас она хотела быть правдивой, хотя бы по отношению к себе самой. Не нужны ей никакие вечеринки, никто ей не нужен, и даже город с его огнями и спешащими по домам прохожими был совершенно чужим.
        На ходу она говорила с Володей. Она сказала ему, что ей грустно, что она хочет быть рядом с ним, где бы он ни был. И казалось, что он совсем рядом, за плечом - там, где должен стоять ангел.
        Она хотела пойти домой, до него было всего ничего. Можно было срезать дворами, но так идти было боязно, да и можно влипнуть, если где-то ворота закрыты. Пошла по безопасным улицам и через десять минут обнаружила, что стоит перед решеткой Летнего сада.
        Сад был уже закрыт, но Сима помнила место, где легко можно перебраться через ограду. «И считайте меня ненормальной», - сообщила она тихо, почти про себя, городу, оставшемуся за решеткой. Сейчас она чувствовала себя свободной. Это город был в заключении, а Сима Иванцова и весь Летний сад, пустынный и мрачный, были свободны, как ветер в поле.
        Говорили, что здесь ночью иногда собираются какие-то странные люди - не то панки, не то рокеры, не то сатанисты. Мама, которая не видела различия между всеми этими, как она старомодно выражалась, «неформалами», пришла бы в ужас, узнав, где сейчас бродит ее дочь. Впрочем, никаких сатанистов не было видно - зато по улице, вдоль ограды, не спеша, шел человек в форме. Сима застыла на месте. Милиционер прошел мимо. Она выдохнула осторожно, стараясь не смотреть ему в спину - вдруг почувствует. Сердце билось как безумное. Девушка ощущала себя матерой преступницей. Служитель закона продолжил свой путь. Кажется, он тоже был немного пьян и без кобуры. Наверное, не при исполнении.
        Она выбралась на аллею. Над ухом противно гудел комар, Сима наугад хлопнула себя по щеке. Почувствовала на руке кровь - свою или, может, чужую. Деревья над ее головой тревожно шумели. Сима пыталась вспомнить, как сад выглядит днем. Это оказалось не так просто. Как бы два совсем разных места. К тому же небо затянуло темными низкими облаками, как перед грозой, и стало совсем мрачно. Под ногами похрустывал песок.
        Она ускорила шаг, уверенно выбирая дорогу в темноте. Словно кто-то подсказывал ей правильный путь. Статуя белела во мраке, поджидая ее - старую знакомую. Серафима обрадовалась, будто изваяния могло не оказаться на месте. Что-то зашуршало в траве рядом, а потом шмыгнуло через дорожку, задев ее ноги. Мохнатое. Сима подпрыгнула и едва сдержала крик. Обернулась и увидела, как в темноте мерцают глаза.
        Кошка. Это, наверное, кошка. Ей тоже должно быть страшно из-за надвигающейся грозы. Наверху, за тучами глухо пророкотало. Серафима поежилась и подошла ближе к статуе, чувствуя спиной, что кошка по-прежнему следит за ней. Она прикоснулась к руке статуи и ощутила под пальцами выпуклость камня. Огранка была старой, теперь так не гранят. Сима провела много времени за книгами и в теории ювелирного искусства могла дать фору многим его знатокам.
        Она шмыгнула носом и сама устыдилась. Удивительное все-таки существо человек - в такой момент думать о манерах! Или это она только такая дурочка?
        Сима посмотрела в мраморное лицо.
        - Отдай! - попросила она. - Оно мое. Я знаю!
        Кольцо едва заметно поддалось. Сима тихо вскрикнула от радости и, стараясь не смотреть больше в лицо статуи, потянула сильнее. Через мгновение перстень оказался в ее ладони. Она сжала кулак, закрыла глаза и снова открыла ладонь, не веря в то, что случилось.
        Снова что-то прошуршало за спиной. Кошка, если это только была кошка, подобралась поближе. В стороне за кустами замерцала еще одна пара глаз. Зато огни, прежде видневшиеся вдали за деревьями, огни города исчезли совсем. Может быть, электричество отключили? Сад неуловимо менялся, девушка почувствовала, что она здесь не одна, что из темноты на нее смотрят…
        Что теперь?! Сима хотела повернуться и побежать прочь из этого места, ставшего не только странным, но и очень страшным. Сжала перстень в кулаке и нетвердыми шагами стала отступать. Она боялась повернуться к статуе спиной, боялась взглянуть ей в лицо. Почему-то она была уверена, что та сердится. Но ведь она сама, сама отдала!
        Снова взглянула на перстень и увидела, что он теперь мерцает в ее ладони, словно жук-светляк, которых она видела когда-то в Крыму. Сима торопливо стала надевать перстень, он был тяжелым - не сравнить с теми колечками, которые ей доводилось носить. Но на руке - а пришелся он странно впору на ее худом пальце - перстень оказался легким, почти невесомым. И стоило надеть его, как появилось чувство уверенности, что ничто и никто теперь не сможет, просто не посмеет ей угрожать.
        Шорохи вокруг стихли, она оглянулась победно - никаких мерцающих глаз, никаких шмыгающих теней. Не верилось, что она сделала это, - может быть, она просто спит? Задремала в квартире у Раевского и сопит сейчас в две дырки, упиваясь волшебным сном?! Она хотела ущипнуть себя за руку, но в этот момент в конце аллеи показался яркий свет. Это был солнечный свет, она чувствовала дыхание ветра - теплого летнего ветра. В центре светлого круга находилась человеческая фигура, и, чем ближе она подходила, тем светлее становилось вокруг.
        Серафима вглядывалась напряженно, боясь сделать шаг навстречу, боясь спугнуть видение. На ее глазах выступили слезы, Сима смахнула их, пытаясь разглядеть этого человека. Нет, это был не Володя, но почему-то она испытала облегчение.
        Незнакомец вел в поводу коня, к седлу которого были приторочены походные сумы, тяжелый меч и доспехи. Странно было видеть, как он проходит мимо, не обращая на нее внимания. Словно не видя. Но ночная тьма вокруг Симы совсем рассеялась, уступая место полуденному свету. Летний сад растворился без следа в воздухе, пронизанном теплыми солнечными лучами и напоенном запахом травы и полевых цветов. Сима стояла в трех шагах от дороги, рядом с кустом дикого шиповника, над цветами которого сновали деловитые шмели.
        - Подождите! - крикнула она. - Постойте!
        Человек бросил взгляд через плечо и замер. Конь переступал с ноги на ногу, отгоняя назойливых насекомых. Вокруг расстилались зеленые луга, вдали на горизонте, за низкими холмами темнел лес, к которому вела эта дорога. И больше вокруг не было ничего - только луга, холмы и лес. И человек, одетый в стиле раннего Средневековья, однако при этом совершенно не похожий на актера.
        Незнакомец оставил поводья и подошел к ней по траве, вспугивая кузнечиков. Он был молод, но глаза его были глазами старика. Симе стало страшно, словно она повстречала одного из тех сказочных колдунов, что могли притворяться молодыми красавцами. «Здесь все может быть, - подумала она. - И я все-таки, наверное, сплю».
        Человек цепко оглядел ее наряд, вероятно, столь же неуместный в этом мире, сколь неуместно и театрально выглядел бы его костюм в Петербурге Симы Иванцовой. Но он почему-то не удивился. Взгляд его изменился, только когда он заметил перстень на ее руке.
        - Ты нашла его?! - спросил он.
        В его речи слышался легкий акцент, который обычно бывает у людей, долгое время проживших вдали от родины.
        - Да, - сказала Сима.
        Она опять испугалась, решив, что он может забрать перстень и, чувствуя в то же время, что странный человек имеет на это право.
        - А оно ваше? - спросила она. - Кольцо?
        Человек посмотрел ей в глаза и вдруг улыбнулся.
        - Это неважно! - Он кивнул головой в сторону коня. - Идем!
        - Куда?! - спросила Сима, торопясь за ним.
        Она все еще боялась его и одновременно не хотела, чтобы он исчез, оставив ее одну здесь.
        - Это тоже, в общем-то, неважно! - сказал человек, отвечая на ее вопрос. - Дорога одна!

«Где-то это уже было, - подумала Серафима. - Алиса и Чеширский кот. Примерно столь же продуктивный диалог». Она медленно и неуклюже, но все-таки забралась в седло - это оказалось не сложнее, чем перебраться через ограду Летнего сада. «Теперь главное, не свалиться», - решила девушка. Она почувствовала, что становится жарко, и сняла куртку, оставшись в веселеньком свитере с котенком.
        - У тебя, наверное, много вопросов. Я расскажу тебе свою историю, - пообещал незнакомец, - но только после того, как услышу твою.
        - Кви про кво? - спросила она. - А почему я должна что-то рассказывать?!
        Он пожал плечами, не оборачиваясь.
        - Дорога длинная!
        Серафима помолчала.
        - Я даже не знаю, как вас зовут! - сказала она.
        - Юджин… Евгений, - поправился он. - Евгений Невский, граф Дейл, к вашим услугам.
        Часть третья
        Метаморфозы
        Глава 1
        - Грядут перемены! - заявлял с телеэкрана юный Меньшиков и уносился на ревущем мотоцикле с верным другом Савранским.
        Для Альбины Швецовой эта фраза теперь была как никогда актуальна. Она чувствовала себя немного неловко оттого, что их с Олегом благополучие фактически строится на смерти несчастного Моисея Наппельбаума. Во всяком случае, так казалось поначалу совестливой Альбине, несмотря на все, что ей говорили три человека - отец, муж и Александр Акентьев, который со времени похорон не оставлял вниманием семью Швецовых.
        Переплет незримой тенью теперь присутствовал в жизни Альбины, даже когда самого его не было рядом. Олег был словно очарован новым знакомым, который казался ему почти сверхъестественным существом. Олега можно было понять. После долгого и почти всегда безуспешного «сотрудничества» со всякой мелкой фарцой Швецов нежданно-негаданно вышел на большого человека со связями и возможностями. А упомянутые перемены открывали перед ним с Альбиной новые горизонты.
        Предложение насчет перехода ателье Наппельбаума под начало супругов претерпело изменения - теперь речь шла о кооперативе, который фактически становился семейным предприятием. Олег радовался, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Кооператив - это, безусловно, звучит гордо.
        Впрочем, те же самые перемены грозили гибелью расплодившимся в советском государстве бюрократам и номенклатурщикам. Это потом окажется, что никто так не выиграл в результате реформ, как бывшая номенклатура, а тогда думалось, что она будет сметена ветром перемен, о котором вот-вот запоют на ломаном русском знаменитые «Скорпионы».
        События развивались стремительно, время будто сошло с ума. И каждая статья была откровением, которое воспринималось с восторгом и трепетом. Альбина поначалу хранила все газеты и журналы, выписываемые отцом. «Огонек», «Новый мир», «Смена»… Все казалось важным и интересным, ведь там теперь печатали статьи, совершенно невероятные для советской прессы. Потом поняла, что так квартира быстро превратится в архив, и махнула рукой. Пусть прессу собирают библиотекари. В конце концов, как любит говорить отец, каждым делом должны заниматься профессионалы.
        А вот в каком деле профессионалом является Саша Акентьев, она не могла сформулировать. Похоронных дел мастер? Вроде нет. Странный он, Акентьев, не подпадающий ни под одно определение.
        Почему жизнь устроена так, что все ключи, все тайны оказываются у людей подобных Переплету? Альбина чувствовала, что ему нельзя верить ни в коем случае. Чувствовала, что он может быть даже опасен, но не могла поделиться своими опасениями ни с отцом, ни с мужем. Не хотела, чтобы ее записали в истерички.
        Впрочем, ее настороженно-неприязненное отношение к Акентьеву несколько ослабло с тех пор, как тот обзавелся семьей. Альбина уже знала от Олега, что Ксения не являлась Переплету дочерью. Учитывая цвет кожи малышки, Александру можно было лишь посочувствовать. Это только в старом слюнявом фильме «Цирк» с Орловой в главной роли кто-то говорил, что в Стране Советов можно безбоязненно рожать и черных, и в полосочку. На практике дело обстояло несколько иначе. Впрочем, Переплет не жаловался. Нес свой крест со спокойствием сильного. Он производил впечатление человека, крайне довольного своим положением и уверенного в своем будущем. И умел внушать уверенность другим. Альбина понимала, что они с Олегом очень многим ему обязаны и ничего тут не попишешь. Слов из песни, как говорится, не выкинешь.
        Марлен Вихорев посмеивался над молодыми и называл их нэпманами. Альбина сама долго не могла поверить, что все это всерьез - бизнес, кооператив. Что и дети ее смогут
«унаследовать» это дело. Совсем как при царском режиме! А разговор о детях был отнюдь не теоретическим. Олег считал, что самое время завести ребенка, - все его знакомые уже были отцами. Альбину несколько задевало такое отношение, можно было подумать, что главное для него - не выглядеть белой вороной в глазах этих знакомых. Впрочем, она и сама давно с завистью следила за молодыми мамами, вывозящими в разноцветных колясках своих ненаглядных чад.
        Слова в то время у них не расходились с делом.
        - У вас будет двойня! - спокойно сказала докторица в женской консультации.
        Сказала, как будто ничего ровным счетом не произошло, а Альбине тогда показалось, что мир вдруг переменился, что она сама после этих слов стала иной, да и все вокруг тоже стали немножечко иными. Словом, произошел небольшой сдвиг по фазе, как она потом сама говорила, описывая свое состояние в этот момент.
        А она часто его вспоминала, переживала снова и снова. Вспоминала удивленные глаза отца - Марлен был горд за нее. Горд и рад. Казалось, даже больше рад, чем Олег. Тот был слишком занят, и его восторг прозвучал как-то неискренне и потому обидно. К счастью, Швецов сам это почувствовал и все последующие дни старался проявлять внимание к жене. Даже в ущерб собственным делам.
        И заслужил прощение. Более того, Альбина стала, в конце концов, умолять его заняться кооперативом, а не закупать для нее оптом цветы и книги о материнстве. Ведь на нем держалось теперь не только их собственное благосостояние, но и будущее их детей. А нужных книг в доме, слава богу, хватало.
        Переплет каким-то неведомым никому образом проведал о грядущем счастливом событии и поинтересовался у Альбины - не собирается ли она крестить детей, предложив выступить в роли крестного.
        - Не боишься последствий? - спросила Альбина.
        - Каких?! - усмехнулся он.
        Действительно, Советское государство с недавних пор стало признавать, что не все на свете можно объяснить с позиций материализма. Вера должна была помочь гражданам пережить переходный период. Скоро, очень скоро стройными рядами потекут в церкви чиновники всех рангов, а без благословения не обойдется, как в старые добрые времена, ни одно общественное мероприятие. Ну а Переплет, как обычно, опережал свое время, в чем и признался без ложной скромности.
        - Только совсем немножечко! - Он показал пальцами, насколько он опережает. - Слишком быстро бежать не стоит, да и не дадут!
        Как раз наступал май. Зима унесла с собой все печали, и Альбине Швецовой казалось, что свою долю испытаний она уже вытерпела. Может быть, искупила даже какой-то неведомый грех в прошлой жизни?!
        На другой день после родов Переплет прислал розы. Это было очень трогательно. Альбина лежала в постели, на розы ей даже не дали и посмотреть - унесли из-за возможной инфекции. Здесь было строго - Акентьев и в этом случае подсуетился, пристроив роженицу в роддом «для своих», где не так давно разрешилась от бремени Дина. Вопреки всему Альбине почему-то не хотелось встречаться с ним сейчас, словно Переплет был одним из тех сказочных колдунов, которые могли сглазить малюток. Но отказываться от его подарков было бы совсем глупо и неблагодарно.
        Также она не смогла отказаться от праздничного вечера, который Акентьев устроил для их семьи спустя три недели после родов. Близнецов Сашу и Женю оставили на два часа под присмотром соседки, которая сама сидела с годовалым сыном.
        - Как я выгляжу?! - Альбина кокетливо присела перед зеркалом в прихожей - вопрос был риторическим. - Ах, как давно я не была в свете!
        Платьем своим она была довольна - строгий вечерний туалет, каких, наверное, немного в Ленинграде. Немного, потому что те, кто может себе его позволить, - предпочитают что-нибудь поэкстравагантнее. Вкусы широкой общественности оставляли желать лучшего. Она помнила, как ворчал покойный Моисей по поводу моды, а теперь сама превратилась в ворчунью. Что это, интересно, - признак профессионализма или, может (только не это!), возраста?
        Бабушка платье бы одобрила. Эльжбета Стефановна даже после смерти оставалась для Альбины беспрекословным авторитетом. Девушка с грустью подумала о том, что почти все ее наставники и учителя ушли в мир иной.
        - Вот это и странно! - сказал Марлен, отвечая на ее шутливую жалобу. - Твой нувориш мог бы и сводить тебя куда-нибудь, на концерт или в театр. Или у вас теперь другие интересы, мадам?
        - Концерт? - задумалась Альбина, изображая простушку. - Алла Пугачева? Ну, ты же знаешь, - она снова стала собой, - Олег очень занят!
        - Но на встречу с этим хлыщом он время нашел! - резонно заметил Марлен. - Значит, оно у него все-таки есть!
        - Александр вовсе не хлыщ, - сказала Альбина и улыбнулась грустно своему отражению - кто бы мог подумать, что она станет защищать Переплета. - И то, что он работает в исполкоме, не означает, что он жлоб или дурак. Ты же знаешь, как он нам помог тогда с Моисеем. И дело он прекратил…
        - Это он так говорит, - сказал Вихорев.
        - Папа, прекрати, или я рассержусь! - сказала серьезно Альбина. - А что касается встречи, то у Олега с ним общие интересы.
        - Да помню, помню… Ну что ж, я готов! - Вихорев вытянулся по струнке, по-военному. - Давай посмотрим на твоего выдвиженца!
        В новом ресторане, недавно открывшемся на одной из улочек близ Невского проспекта, Акентьев долго оглядывался с таким критическим видом, словно это было его собственное заведение. На самом деле, ресторан находился под патронатом одного из его коллег.
        - Интерьер не ахти! - сказал он. - Но китч теперь норма жизни. Это нормально в переходный период. Потом, вот увидите, все будет как надо!
        - Кому надо? - спросил Вихорев.
        Альбина посмотрела умоляюще на отца, но Марлен умел задавать вопросы не накаляя атмосферу, и Переплет добродушно закивал, словно соглашаясь со всем, что тот имел сказать по поводу перемен.
        - Нам с вами! - объяснил он. - Вот увидите - лет через пять или шесть все должно наладиться!
        - А еще через десять уже и коммунизм! - не очень к месту вставил Олег.
        - Нельзя жить иллюзиями, - сказал Акентьев. - Социализм при всех его достижениях в этой стране себя окончательно исчерпал. Мне, поверьте, это виднее, чем кому-либо из нас. И еще эта война в Афганистане…
        - Войны идут при любом строе! - заметил Вихорев.
        - Вы правы! - Переплет снова кивнул. - Только не при любом их так упорно замалчивают. То, что сейчас происходит, очень похоже на нашу политику в отношении Зимней войны. Вам ведь известно, что даже ветераны, принимавшие в ней участие, лишены льгот, полагающихся ветеранам Великой Отечественной? Впрочем, скоро мы это изменим. Восстановим справедливость!
        - Вот это меня и беспокоит, - сказал Вихорев. - Из истории известно, что всякое восстановление справедливости оборачивается большими жертвами.
        - Ну, вот и посмотрим, - сказал на это Акентьев, - насколько большевики преуспели в воспитании масс. Если завтра окажется, что общество неспособно нормально функционировать при отсутствии тотального контроля, значит, все их достижения в деле просвещения - не более чем пустая болтовня!
        - Может, вы и правы, - согласился Вихорев. - Только я не понимаю, почему вы говорите об этом с таким спокойствием, если не сказать - оптимизмом? У вас, разумеется, есть партийный билет?
        - Как и у вас, - сказал Переплет. - Я ведь разумный человек и вынужден мириться с тем, что я не могу изменить. Или, если точнее - с тем, что я пока не могу изменить. Но это не означает, что я согласен с происходящим.
        В целом вечер вполне удался, но разговор об афганской войне получил неожиданное и очень неприятное продолжение две недели спустя. В тот вечер, вернувшись с близнецами с прогулки, она сразу поняла, что произошло что-то важное. У отца было особенное выражение лица, и Альбина знала, что это не предвещает ничего хорошего.
        - Что случилось?! - спросила она, замерев у дверей.
        - Ничего сверхъестественного, - сказал он тихо, но в глаза ей почему-то не смотрел. - Не беспокойся, все в порядке вещей.
        Отец и сам выглядел озадаченным.
        - Вот ведь как, Альбина, - сказал он, улыбаясь растерянно, - еду в командировку! Долг зовет!
        Долг зовет, труба зовет… За мирным и безопасным словом «командировка» скрывалась поездка в «горячую точку». А так в Советском Союзе тогда называли только одно место.
        - Нет, я не понимаю, - бормотала Альбина, которой казалось, что все это несерьезно, что от этого можно еще отказаться. - Почему ты?! Ты же уже был там один раз. Что им еще нужно?
        - Альбина, я военнообязанный, у меня звание, я должен, понимаешь?! Именно потому, что был там! - Было видно, что Марлен Вихорев заранее готовил объяснение. - Разве справедливо, что туда едут мальчишки, которые еще ничего в своей жизни не видели?!
        - Они все равно туда поедут, а у меня другого отца нет! - сказала она упрямо. - Да, я эгоистка, но пусть лучше другие. Пусть…
        Почему, спрашивала она неведомо кого, стиснув до боли кулаки, почему у нее все не может быть хорошо?! Можно было себя успокоить - он вернется, как уже однажды вернулся, живой и невредимый, но сердце отчего-то тревожно ныло.
        До отъезда Марлена оставалось немного времени. Вечерами Альбина рассматривала на карте Афганистан, трудно было представить себе отца там, на поле боя, а ей казалось, что вся эта несчастная страна и есть одно большое поле боя.
        - Интернациональный долг! - Олег по-своему переживал за тестя, а главным образом - за жену. - Какой еще долг?! Что мы им задолжали?!
        - Успокойся, пожалуйста! - Альбина уже смирилась и даже защищала отца, его принципы.
        - Я просто не хочу, чтобы ты потом рвала на себе волосы, получив похоронку!
        - Помолчи, прошу, ты же накаркаешь!
        Афганская война была еще одним гвоздем, который советская власть вогнала в крышку собственного гроба. И едва ли не главным здесь были не сами потери, а то молчание, которым эти потери были окружены. Впрочем, слухи все равно ходили. Говорили о спецназе, который бросают в лобовые атаки как простую пехоту, об ошибках авиации, бомбившей собственные части, о зверствах моджахедов и советских солдат. Об откровенном презрении, которым встречали чиновники вернувшихся «оттуда» инвалидов.
        А Марлен Вихорев прислал письмо. Альбина вертела его недоуменно в руках. Письмо с фронта - сумасшествие какое-то. Никаких упоминаний о месте, где он сейчас дислоцировался, в письме, разумеется, не было. Альбина по-женски взгрустнула над письмом, потом спрятала его в шкатулку, где лежала целая стопка разновеликих конвертов, включая еще довоенной, как говорила Эльжбета Стефановна, поры - а довоенной порой Эльжбета Стефановна называла время до Первой мировой.
        Альбина не давала себе долго печалиться, продумывала новый фасон - для беременных. Олег то ли сам проявил смекалку, то ли подсказал кто, но так или иначе в кооперативе появился целый пакет с импортной фурнитурой, потому что на жаждущего приобщиться к благам западной цивилизации потребителя названия, выписанные латиницей, действовали самым волшебным образом.
        Альбину такое положение не очень радовало, была в ней тщеславная жилка - в хорошем смысле этого слова. Хотелось, чтобы именно ее вещи покупали, и знали ее имя, как знали имя Моисея Наппельбаума. Для удовлетворения ее «творческих амбиций» Швецов позволил поэкспериментировать под собственной маркой, но большая часть быстро расширившегося производства поставляла именно «итальянскую» и «английскую» продукцию. И продавалась она куда лучше именно благодаря фальшивым биркам. Пипл хавал.
        Олег матерел на глазах, приобретал хватку и манеры, которые отчасти казались Альбине смешными. Но она видела, что люди, с которыми разговаривает Швецов, - не смеются. И поневоле преисполнялась гордости. Единственным человеком, в глазах которого она ясно читала снисходительную усмешку, был Александр Акентьев, но, похоже, его усмешка относилась не только к ней и ее супругу, но и ко всему этому бренному миру в целом.
        Как ни крути, а помощь его была очень ценна. Вот и с Вадимом Иволгиным он вызвался помочь - пристроил в «Ленинец», причем помощь эта выглядела совершенно бескорыстной, что приводило в восторг наивного Швецова.
        Пословица насчет бесплатного сыра в мышеловке войдет в обиход позднее, на тот момент была актуальнее другая фраза - про свет в конце тоннеля. Подразумевалось, что до сих пор страна блуждала в потемках, несмотря на лампочку покойного Ильича.
        Альбина и без всяких пословиц чувствовала, что все не так просто, но, какой бы сволочью ни был Акентьев в прошлом - с чего бы ему подличать сейчас? Нет, он не станет этого делать!
        Сколько, в конце концов, можно казнить Акентьева? Разве не мы сами виноваты в собственных несчастьях? Пора взрослеть. С Переплетом это уже произошло, ей порой казалось, что он и не помнит о том, что было между ними тогда, на режиссерской даче. Но эта мысль была почему-то тоже невыносима, почти как воспоминание о ее унижении.

* * *
        Акентьев положил трубку на место и мрачно уставился в пространство. Звонил Орлов, сообщил, что Дину выпускают из санатория. Весть эта не могла обрадовать Переплета, хотя в разговоре он постарался сымитировать все полагавшиеся ему как мужу и отцу, чувства. Кое-что, правда, радовало: Дине предстояло пройти дополнительный курс лечения в одной из швейцарских лечебниц. Озера, горы и шоколад. Вместе с матерью в страну шоколада отправлялась и Ксения. Оставалось только пережить несколько дней в обществе жены - и можно снова наслаждаться тишиной и покоем. Хотя, как известно, вся жизнь - борьба, покой нам только снится. Да и покой не снится, снится Альбина.
        Неужели она счастлива со своим муженьком?! Олег производил жалкое впечатление - типичный продукт эпохи, суетливый, преисполненный ни на чем не основанного энтузиазма. Переплет, как правило, даже не замечал подобных людей. И при мысли, что Альбина принадлежит одному из них, чувствовал себя униженным.
        Униженным и оскорбленным? Нет, братцы кролики, все в наших руках! Спустя несколько минут он уже набирал ее номер. Олег должен был отправиться этим утром в Москву, значит, Альбина остается одна с детьми. Марлен в Афганистане - все как нельзя кстати.
        - Послушай, почему бы нам не встретиться сегодня вечером? - Акентьев машинально пододвинул к себе ежедневник.
        Репетировал. Следовало продумать разговор, чтобы не вспугнуть ее. Муж в командировке, молодой женщине тоскливо одной. Не слишком ли прямолинейно? Он подумал, что стоит позвонить из уличного таксофона, недалеко от ее дома - тогда ей будет труднее отказать.

«Веду себя как мальчишка!» Нынешнему Александру Акентьеву подобные мелкие хитрости были как-то уже не к лицу. Не его масштаб! Впрочем, с хитростями своего масштаба он всегда успеет. И потом, таксофона рядом с ее домом может просто не оказаться - или же он будет, как обычно, сломан. Акентьев сам, еще в те времена, когда работал в «Аленушке», научился взламывать аппараты. Не потому, что ему не хватало денег. Просто ради смеха - забавно было чувствовать себя гангстером и наблюдать, как вытягивалась физиономия Маркова, если ограбление телефонной будки происходило в его присутствии. Марков… Переплет вздохнул, отогнал от себя ненужные воспоминания и посмотрел на часы.
        Еще час до конца работы. А вдруг Альбина кого-нибудь ждет сегодня? Вполне могла позвать в гости кого-то из знакомых. Девичьи посиделки.
        Он подумал еще немного и позвонил из кабинета. Сказал, что привезет бумаги, которые забыл передать Олегу. Альбина немного замешкалась и упустила момент - нужно было сразу найти благовидный предлог для отказа, а теперь он прозвучал бы просто невежливо. Акентьев догадывался, о чем она сейчас думает. Приятно было осознавать, что даже ее мысли ему известны. Какие могут быть мысли у женщины, живущей с таким человеком, как Швецов?
        Почему-то его очень беспокоил запах изо рта. «Это нервное, - подумал он, - нет никакого запаха». Возле парадной сидела дворовая пятнистая кошка. Когда Переплет подошел ближе, она сорвалась с места и скрылась в подвальном окошке. Память подсказывала дорогу - дома у Вихоревых он был всего несколько раз, но хорошо помнил и этот двор, и эту лестницу. На лестничной площадке возле окна тосковала размалеванная оторва лет пятнадцати, попросила у него закурить. Переплет не отреагировал, молча прошел мимо, услышав за спиной несколько не очень лестных эпитетов. «Растет смена, - подумал он. - Впрочем, бог с ними со всеми…»
        После отъезда Марлена Вихорева квартира полностью принадлежала Швецовым, но ничто в ней не изменилось. Кабинет отца открывали только для того, чтобы смахнуть накопившуюся пыль. Альбина не спешила убирать с вешалки его пальто, как давно полагалось бы сделать заботливой хозяйке. Переплет догадался, что она боится за отца и поддерживает иллюзию, будто он отбыл совсем ненадолго. Может быть, втайне надеется, что так и будет, что командование одумается и вернет его домой, к дочери и внукам.
        В домашнем простом платье, с минимумом макияжа, она показалась ему еще соблазнительнее. Наступило время укладывать малышей спать, и Переплету пришлось посидеть в одиночестве в гостиной.
        Он прошелся вдоль книжных полок, изучая библиотеку Марлена Вихорева. «Некоторые из этих книг следовало бы отдать в мастерскую, нужно будет сказать об этом», - подумал он машинально. Переплетное ремесло, к которому он недолго имел отношение, иногда напоминало о себе, и каждый раз при этом Акентьев чувствовал необъяснимую грусть.
        Он прищелкнул языком, вытащив один из томов. Мильтон, «Потерянный рай» с классическими иллюстрациями Доре. Раскрыл наугад в начале. «…И думается мне, что даже в бездне власть - достойная награда. Лучше быть владыкой ада, чем слугою неба!»
        - Я давно хотел тебя спросить, - начал он, когда они с Альбиной уединились на кухне. - Как вы познакомились с Олегом?
        Альбина замешкалась с ответом, уловив иронию в его голосе. Иронию, которая была ей неприятна. Она предпочла бы, чтобы Акентьев поскорее убрался, отдав бумаги, о которых говорил, но воспитание не позволяло выставить его, не предложив чашки чая. Переплет же от этой чертовой чашки отказываться не собирался.
        - Случайно, в общем-то, - вдаваться в подробности она не стала, но добавила, чтобы расставить все точки над «и»: - Он хороший человек, и я его очень люблю.
        - Я тоже хороший человек, - сказал Переплет.
        - К чему все это? - спросила Альбина.
        - Я все время думаю о тебе! Не могу забыть! - Он развел руками.
        Объяснение бесхитростное, но в глазах Александра появилось выражение, которое ее всегда пугало, - выражение человека, который знает, что все в его власти. Альбина поправила на плечах шаль.
        - Я замужем, Саша! - сказала она. - Да и ты, позволь тебе напомнить, женат! Как, кстати, твоя супруга?
        - Спасибо, уже идет на поправку! Скоро поедет в Швейцарию, там есть нужные специалисты. - Переплет не стал посвящать Альбину в характер болезни Дины - незачем выносить сор из избы.
        - Ух ты! - Альбина покачала головой, услышав о Швейцарии, - для нее, как и для подавляющего большинства советских граждан, такая поездка казалась чем-то нереальным.
        - Завидовать нечему, поверь! - сказал искренне Переплет, не вдаваясь по-прежнему в детали. - И, прошу, не думай, будто я…
        - Я тебя прекрасно поняла, - сказала Альбина, избавив его от необходимости объяснять, что он не решил воспользоваться недолгой свободой для интрижки.
        А ведь именно так и было.
        Она очень хотела попросить его уйти. Однако приходилось сдерживать себя - ради них с Олегом, ради детей. Благосостояние семьи требовало определенных жертв. Ей было досадно из-за мужа, который так до сих пор и не понял, что происходит между ней и Сашей. Переплет замолчал, мрачно выстукивая пальцами «Турецкий марш». Первая атака захлебнулась. «Теряешь хватку!» - упрекнул он себя. Впрочем, это была только разведка боем.
        Он вспомнил о человеке, для которого все эти военные термины теперь не были абстрактными понятиями. Хороший повод сменить тему. Альбина неделю назад получила письмо от отца. Тот жаловался на жару и скорпионов. Скорпионы кусали новобранцев. Жара сводила с ума.
        - Нужно было сразу сказать мне! - сказал Акентьев. - Когда было еще время. Я бы мог помочь!
        И в самом деле, он вполне мог посодействовать через тестя и спасти Вихорева от этой чертовой войны. И заработать еще несколько очков в глазах Альбины.
        - Нет, - она замотала головой. - Он бы все равно поехал, разве ты не понимаешь?!
        - Не понимаю, но могу представить! - кивнул Акентьев. - Старая гвардия!
        Он устроился поудобнее на венском стуле, огляделся. Метражи здесь были небольшие, но все искупалось домашним уютом, которого он был лишен в своей собственной квартире. Хотелось задержаться здесь подольше, о чем он немедленно сообщил хозяйке.
        - Я тебя не гоню, - сказала Альбина с улыбкой.
        - Ты все еще не можешь меня простить? - спросил он, пока она наливала чай.
        - Нет, почему же? - Альбина подняла брови. - Все, что было, уже неважно. Знаешь, как говорят, прошлого уже нет, будущего еще нет, есть только настоящий момент. Текущий, так сказать…
        - Есть только миг, за него и держись!
        - Да. Знаешь, после всего, что мне довелось пережить, ничего другого не остается. Ты помнишь Невского? - спросила она.
        - Конечно, - пожал недоуменно плечами Переплет. - С памятью у меня, слава богу, все еще в порядке! А почему ты спросила?
        - В последнее время он не идет у меня из головы!
        Наверное, Акентьев должен был быть последним человеком, с которым она могла бы обсуждать Невского, только… Только больше никого не было. Марков далеко, Иволгин - человек хороший, но с Женей знаком не был.
        Альбина была готова даже рассказать Переплету о письме, которое получила от Флоры Алексеевны; о той подлости, которую, как оказалось, подстроила Невскому в больнице похотливая сестричка… Хотела поделиться тем, что носила давно на сердце. Потому что он знал Невского, посмеивался над ним немного, но было ведь что-то, что объединяло всех их тогда - так ей казалось.
        Однако, не успев начать, она поняла, что ошиблась. На лице Акентьева появилось жесткое выражение, словно она затронула больную тему. Черт возьми, подумала она - да он кажется, ревнует. Ревнует ее к Женьке Невскому, словно тот до сих пор жив.
        Тут она попала в точку. Акентьев предположить не мог, что на пути у него окажется не только Олег Швецов, но еще и давно покойный Невский. С мертвецами трудно бороться, это факт. Иначе он мог бы продолжить разговор, мог сказать ей, что и сам вспоминает нелепое самоубийство чудака-одноклассника… Что на него оно произвело впечатление едва ли не большее, чем на кого-либо. Потому что он никогда не думал, что Евгений способен на что-то, кроме юношеского стихоплетства. Но к чему тревожить прошлое? Пусть мертвецы тихо лежат в своих могилах.
        - Так что там за бумаги ты принес? - спросила она, закругляя разговор.
        - Бумаги - это только предлог, чтобы увидеть тебя, - признался он. - Разочарована?
        Альбина не ответила, по ее лицу пробежала тень. Переплета это позабавило. Первый шаг был сделан.
        - Могу я позволить себе небольшую… шалость, скажем так? - вопросил он. - Или советский чиновник непременно должен быть бесчувственной мраморной статуей?!
        - Мы оба знаем, - сказала она, стараясь держать себя в руках, - какой ты шалун! Мне это не кажется смешным.
        - Мне тоже не кажется смешным то, что такая женщина, как ты, собирается провести всю свою жизнь с человеком, скажем так - посредственным, - сказал он все с той же улыбкой. И нарочно повторил, видя, как она вспыхнула: - По-сред-ствен-ным!
        - Я расслышала. Скажи еще, что я его на самом деле не люблю! - предложила она с улыбкой.
        - Это было бы глупо. Иначе бы ты не вышла за него замуж, полагаю.
        - Верно полагаете, товарищ Акентьев!
        - Можно еще чашечку?
        Они помолчали, разговор совсем не клеился. Акентьев допил чай и стал собираться.
        - Иногда мне кажется, что он и не умер вовсе! - сказала она, когда он стоял уже в дверях.

«Я могу навести справки!» - хотел сказать Переплет, но не сказал. Она бы все равно не поняла.
        Он и так поспешил, сделал глупость. И Невский вылез некстати.
        Напоследок сказал, что не прощается, - при плохой игре важно сохранить хорошую мину. Но он знал - есть сотня способов избегать человека, с которым не хочешь встречаться. А у замужней женщины с детьми таких способов не меньше тысячи. А то, что Альбина вряд ли захочет его снова видеть, - можно не сомневаться.
        И что теперь оставалось? Либо сдержать страсть, забыть о ней навсегда… Либо действовать. В швейцарском пансионате Дине суждено провести не одну неделю. И за это время можно успеть многое, если подойти с умом. Переплет вспомнил, как недавно на одном внеплановом заседании в ресторане гостиницы «Москва» Дрюня Григорьев со всем доступным ему красноречием рассуждал о мести.
        - Месть - это святое! - приговаривал он и тряс пальцем, словно держал его на курке револьвера, - и жест, и фраза, очевидно, были позаимствованы им из какого-нибудь вестерна.
        И рассказывал про какого-то ушлого ублюдка из своих знакомых - тот недавно удачно избавился от конкурентов, подставив их под уголовное дело. Теперь, припоминая этот разговор, Акентьев призадумался. Стоит закрасться в голову мысли, и ее уже не выгонишь.

* * *
        - Ты читал?! - Альбина сложила газету. - Один из магазинов разгромили какие-то бандиты. Ужас, что творится. Разнесли все вдребезги!
        Вопрос был риторический. Олег ничего не знал, ничего не читал и если сообщал что-то, выходившее за рамки их семейной жизни и работы, так только услышанное в разговорах с деловыми партнерами или от Александра Акентьева. Из Москвы вернулся с подарками и планами, которыми делился не очень охотно, уже хорошо зная, что Альбина не любит загадывать вперед.
        - Бывает, - сказал он по поводу статьи. - Не заплатил, значит, кому следует.
        - Как ты можешь говорить об этом так спокойно?! - возмутилась она.
        - Девочка моя, - ох, как ненавидела Альбина, когда он брал на себя этот покровительственный тон, - не будь такой наивной. Чудес не бывает! Если кто-то зарабатывает большие деньги, то всегда найдется тот, кто захочет получить свою часть на правах сильного. И если государство не способно защитить нас, то единственный выход - договориться. Это, конечно, неприятно, но ничего не попишешь.
        - А ты, ты тоже платишь? - спросила она недоверчиво. - И кому, позволь узнать?! Может быть, этим твоим деловым друзьям?!
        - Я ведь тебе объяснил, - сказал он спокойно. - Это совершенно нормальная ситуация! Я не могу без них, иначе нам придется бросить все дело, и даже твой Акентьев нам ничем не поможет! Он же мне и подсказал, кстати, к кому обратиться!
        - Хорошо, что папа этого не слышит! - пробормотала Альбина.
        - Ну, я бы и не стал при нем ничего говорить! - сказал Олег. - Эй, полегче, пожалуйста, с посудой, а то останемся без сервиза.
        Альбина, разволновавшись, едва не смахнула со стола чайную чашку.
        В последнее время у них с Олегом было много разногласий. Альбина пеняла ему за то, что он мало времени уделяет семье. Была в этом и доля ревности - ей теперь приходилось поспевать всюду: и на работе, и дома. Швецовы еще не приблизились к тому уровню благосостояния, когда можно все хлопоты по дому поручить прислуге.
        Да и в любом случае, Альбина не доверила бы близнецов никому, кроме самых близких людей. Она изумлялась упорству и героизму Вадима Иволгина, который столько времени растил дочь практически один. Однако ставить Домового в пример Олегу было бы, по меньшей мере, несправедливо. При всех своих неоспоримых достоинствах Вадим Иволгин был человеком домашним, почти полная противоположность ее мужу. Недаром они так и не стали друзьями.
        В тот день Швецов готовился к важной встрече - собирался закупить разом оборудование и материал на очень выгодных условиях. Сделка шла не под патронатом Акентьева - Олег и сам уже неплохо ориентировался в бизнесе.
        Альбина, раньше весьма сомневавшаяся в деловых качествах мужа, видела, что он буквально на глазах приобретает уверенность и хватку. И это ее радовало. Радовало и то, что Олег не превращается в одного из тех жлобов, которых хватало в его недавнем окружении, да и в нынешнем, говоря по правде, тоже. «Всегда можно остаться незамаранным, - думала она, - если только есть в человеке чувство собственного достоинства. Вот и Акентьев, хоть и заседает в своем гадючнике, все равно не похож на прочих слуг народа». Только последняя встреча оставила неприятный осадок в ее душе.

«Посредственность!» Альбине следовало выкинуть его за дверь после этих слов. «Где твоя гордость? - спрашивала она себя. - А может быть, ты в глубине души с ним согласна?» Впрочем, вскоре всем этим мыслям и сомнениям было суждено отойти на второй или даже третий план.
        Олег не вернулся домой к обеду, как собирался. Обычное дело - задержался по делам, Альбина ни на минуту не забеспокоилась. И сердце не затрепетало, а должно было бы. Потом в доме раздался звонок.
        - Милиция? - Альбина не сразу поняла, в чем дело.
        Наверное, это ошибка, и речь идет о другом Олеге. Она дважды уточнила фамилию, лучше бы дали ему трубку - это ведь так просто. Зачем ее мучить?!
        На самом деле, мучения только начинались. Швецову крупно не повезло, как с ледяным спокойствием объяснял ей следователь в прокуратуре. Он же зачитал протокол, составленный странным канцелярским языком.
        - После задержания у гражданина Швецова О. Е. были изъяты дензнаки Соединенных Штатов Америки, на общую сумму пять тысяч североамериканских долларов… - Альбина тупо кивала.
        Ей казалось, что ее посетило дежавю - кошмар повторялся. Опять она выступает в качестве свидетеля, только на этот раз в подозреваемых не покойный Моисей Наппельбаум, а ее собственный муж. Опять коридоры прокуратуры, унизительные допросы. Только никакого чуда на этот раз не случилось. К счастью (Альбина пыталась видеть хоть что-то хорошее в том, что происходило), следователь был другой, иначе он постарался бы отыграться за прошлый провал.
        Дома телефон разрывался от звонков - об аресте Олега еще было не всем известно. Альбина извинялась и, ничего не объясняя, бросала трубку. Чувствовала, что, если начнет говорить - не выдержит и разрыдается. Не может быть! Не может быть все так плохо. Такого не бывает! Она ходила по квартире, прижимая к груди руки, словно молясь.
        И поддержать ее некому. Хотя, может быть, и хорошо, что отец не видит этого позора. Он бы ничего не сказал, но как бы она смогла убедить его, что случившееся - не результат их «бизнеса»? А впрочем, верно, дело было именно в нем, в этом бизнесе.
        Суд прошел на удивление быстро. Альбине никогда до тех пор не случалось принимать участия в судебных заседаниях. Заседания эти она видела только в кино, юристов в их семье не было испокон веку - а уж тем более, преступников. Деда, десять лет проведшего в сталинских лагерях за шпионаж в пользу Японии, считать таковым было просто смешно. Но в любом случае, суд показался ей «неправильным». Адвокат почему-то делал основной упор не на смягчение вины Олега, а на его семейное положение.
        А Олег на суде выглядел жалко - как человек, безусловно, виновный. Никто не пытал его в застенках, но то, что следствию были известны мельчайшие подробности сделки, лишило его всякого самообладания.
        На свидании еще до суда он объяснил ей все произошедшее одним из тех жаргонных слов, что стремительно входили в лексикон советских граждан:
        - Подстава!
        По его словам, деньги ему передал один из посредников, какой-то Петр Сергеевич. Откуда взялся этот человек - трудно теперь сказать. Альбина готова была лично разыскать его, несмотря на обоснованный скепсис адвоката.
        Не впервые - она снова ощутила ту же злость, что испытала, когда Флора Алексеевна отдала ей письмо от Невского. Ей хотелось снова взяться за нож… Или лучше, может, купить пистолет?! Олег говорил, что это теперь очень просто. Но сейчас, когда у нее на руках двое детей, думать об этом всерьез не приходилось. Да и найти в городе Петра Сергеевича, не зная о нем ничего, даже фамилии, было просто невероятно. Спасти Олега Швецова могло только чудо, но Альбина в чудеса не верила уже давно. Правда, оставался один человек…
        Переплет появился сразу после того, как стало известно об аресте Олега. Адвокат был тоже рекомендован и оплачен Акентьевым - здесь он, как всегда, оказался на высоте.
        - Ну и что мы будем теперь делать, Яков Павлович?! - Она просительно заглядывала в глаза защитнику, словно от него что-то еще могло зависеть.
        - Подадим на апелляцию! - степенно объяснял тот. - Только…
        По его молчанию Альбина поняла, что надежды на успех апелляции нет. В этот момент она ненавидела всех, включая этого человека, несмотря на все, что он сделал для них. Теперь она была почти уверена в том, что кто-то очень злой проклял ее. И проклял уже давно - иначе как объяснить несчастья, которые преследуют ее сейчас? Нужно было взять себя в руки, помнить о детях. В конце концов, тюрьма - это еще не смерть. Люди выживают и там.
        - Проблема переходного периода, Альбина Марленовна, - продолжил Яков Павлович, - заключается в том, что живем мы по новым правилам, а законы у нас еще советские!
        - Но ведь… Ведь другим все это сходит с рук! - сказала Альбина.
        - Кое-кому и убийства сходят с рук! - Адвокаты, как и врачи, бывают безжалостны. - К сожалению, вашему супругу не повезло.

* * *
        Переплет чувствовал себя немного странно. Он решил судьбу человека одним движением… даже не руки, а мысли. Рука только подняла телефонную трубку и набрала номер. «Вот она, сладость власти, наслаждайся ею, - шептал внутренний голос, - пока есть время!»
        Все оказалось очень просто. Так просто, что поневоле приходила мысль, что и с ним в свою очередь могли бы разделаться подобным образом, - но у него были защитники по обе стороны бытия.
        Он стоял у гранитного парапета, внизу темнела невская вода, в лучах заходящего солнца виднелись нити водорослей возле самого берега. На другом берегу призывно золотился купол Исаакия. Переплету казалось, что чувства его приобрели новое качество, что он различает вещи, недоступные остальным. Вода в Неве не просто текла, она струилась, подобно крови в сосудах города; он прислушивался к ее шуму и угадывал за ним биение сердца - где-то там, глубоко. В бездне.
        Жаль, нельзя уничтожить следы своего вмешательства. Нельзя убить всех, кто так или иначе оказался причастен к его преступлению. Впрочем, преступлению ли?! Разве не преступление отдать любимую женщину человеку нелепому, смешному, который рано или поздно все равно бы оступился.

«Тем и отличаются сильные мира сего, - подумал Переплет, закуривая на ветру, - они сами устанавливают правила и законы». И он заставит их жить по своим законам - Альбину, Олега, Дину с ее отродьем, всех… Только сейчас он по-настоящему почувствовал - что значит власть. Да, ради этого стоило пойти на все. Даже душу дьяволу продать!
        Пришлось спрятать пламя в кулак, оно лизнуло кожу, но он не отдернул руку. Боль возвратила его к реальности - иначе он, наверное, так и простоял бы здесь, размышляя. А это было чревато простудой - ветер крепчал, даже птицы улетели с реки. Александру почудилось в бешено несущихся над городом облаках чье-то ухмыляющееся лицо. И снова мелькнуло вдруг перед глазами видение - уже почти забытое им за чередой дней. Горящее судно. Оно возникло на мгновение перед его внутренним взором. Только на мгновение, но теперь он успел разглядеть его лучше - это была небольшая яхта, и ее единственная мачта клонилась к воде…

«Перенапрягся», - подумал он и, швырнув окурок в воду, поспешил к машине.
        На этот раз он обошелся без предварительных звонков. Ситуация позволяла забыть о церемониях. Да и предлог был более чем благовидный.
        Альбина открыла дверь не сразу. Очевидно, в такой момент ей никого не хотелось видеть, но Переплет знал, что она дома, - свет горел в окнах, и он не собирался отступать.
        Только на мгновение, когда он увидел ее лицо, сердце его дрогнуло. Последние сутки она провела без сна. Оставалась дома - ателье в настоящий момент не работало. Акентьев заверил ее с порога, что сделает все, чтобы арест Олега не отразился на делах.
        - Проходи! - тихо сказала Альбина.
        Она двигалась как во сне. Сказывалась усталость и нервное напряжение. Акентьев повесил шляпу на вешалку и, остановившись у зеркала, пригладил волосы. Все было на месте - отражение и тень за спиной. Никаких инфернальных штучек. Он обычный человек, который борется за свое счастье.
        - Ты знаешь, что папа умер? - спросила она, все так же тихо.
        - Как умер?! - не понял Переплет.
        - Мина, - сказала она, указывая куда-то вглубь квартиры, где, очевидно, лежала похоронка. - Машина взорвалась на мине.
        Они ехали по дороге, дорога считалась безопасной. В уазике с Марленом Вихоревым было еще два человека, они тоже погибли.
        Переплет выругался про себя. Марлен очень некстати подгадал со своей героической гибелью. Альбина уже повесила снимок отца в кухне - там он был еще молодой и подтянутый. Акентьев хорошо помнил Вихорева по последней встрече в ресторане - с годами тот обзавелся небольшим брюшком. Он не понимал, зачем это нужно - бередить рану. Разве она станет меньше любить его, помнить о нем, если перед глазами не будет маячить эта фотокарточка? Но Альбина, видимо, считала иначе.
        - Когда привезут тело? - спросил Переплет.
        - Не знаю… - Она разливала чай. - Они не сообщали еще. Наверное, это закрытая информация.
        Он не знал, что сказать. Все будет выглядеть фальшиво. Его родители живы и здоровы. Оба. Альбина встала у окна. Акентьев поднялся и подошел к ней. Так близко, что услышал ее дыхание. Это волновало, он ощутил возбуждение сродни тому, что испытывает кошка, когда слышит, как в нескольких сантиметрах от нее, за стеной, бьется мышиное сердечко.
        Прикоснулся к ее щеке. Ласково, насколько мог.
        - Саша, не надо… - Она попыталась обратить все в шутку, уже чувствуя, что Переплет настроен серьезно.
        - Я помогу тебе! - Он шептал, все громче и громче. - Ты и я. Мы должны быть вместе, Альбина. Должны спасти друг друга. Неужели ты не понимаешь…
        Он обхватил ее за плечи, развернул к себе. Альбина вскрикнула.
        - Оставь меня, ради бога!
        - Я не могу, пойми! Я не могу!
        Попытался поцеловать ее в губы.
        - Саша, убери руки! Прекрати! - Она оттолкнула его. - Саша, прошу, отстань!
        - Альбина, Альбина… - Переплет не сдавался, зная хорошо по собственному опыту, что иногда достаточно сломить это первое сопротивление.
        Альбина продолжала отталкивать его. Переплет прижал ее к столу, втиснул колено между сведенных ног. Она вскрикнула от боли и попыталась вцепиться ему в лицо. Акентьев перехватил ее руки в запястьях и сжал, словно клещами. Казалось, вот-вот хрустнут кости. Альбина испустила дикий вопль. Переплет опешил и поспешил зажать ей рот ладонью. Так и застыл, держа ее руки и рот. Сцена становилась комичной. Чашка слетела на пол и разбилась. Альбина не то всхлипнула, не то хихикнула.
        - Успокойся! - Акентьев хотел убрать руку, но Альбина вцепилась в нее зубами. - Черт! Мать твою… Что ты делаешь!
        Он схватил ее за шею. Такая тонкая, красивая шея, но достаточно было одного точного движения, чтобы сломать позвонки. Акентьев вдруг понял, что действительно может это сделать, и выпустил ее. Испугался.
        - Убирайся! - Альбина тяжело дышала, в глазах ее стояли слезы.
        Александр вышел в прихожую, нервно подергал перед зеркалом проклятый галстук - словно сам себя собирался задушить. Хорошо, что промахнулась, а то в исполкоме не поймут, явись он с кошачьими царапинами на лице. Впрочем, можно было, в самом деле, свалить все на кошку, на дикую кошку.
        - Ты еще об этом пожалеешь, - спокойно сказал он, минуту спустя заглядывая в кухню. - Пойми, Альбина, мир этот делится на слуг и хозяев. Так всегда было. И я… Я хозяин. Скоро ты это поймешь!
        И добавил, уже стоя на пороге то, что уже говорил недавно:
        - Я не прощаюсь.
        - Пошел вон!
        Александр вышел на лестницу и потер укус на руке. Вот сучка - остался кровоподтек. Тем не менее Переплет нисколько не жалел о случившемся. Все что ни делается, к лучшему. Правда, на Олега Швецова эта истина не распространялась.
        Альбина едва ли не с ненавистью взглянула на фотографию отца и сбила ее на пол, чтобы через секунду поднять и прижать к груди. Она не могла больше сдерживаться и разрыдалась. Папа, папа! Если бы не твой интернациональный долг, пропади он пропадом, ты был бы рядом, и ничего этого никогда бы не случилось. Никогда!
        Последующие дни она провела в каком-то оцепенении, дожидаясь исполнения угроз Акентьева. Словно кролик, застывший в страхе перед гремучей змеей. И никуда не убежишь, не спрячешься - у нее двое детей. Ателье, вопреки всем обещаниям Переплета, у нее отобрали. Впрочем, было бы странно рассчитывать на то, что он сдержит эти обещания после того, как поклялся отомстить. Или не поклялся? Альбина не могла точно вспомнить его слова, да и все случившееся порой казалось ей совершенно нереальным. Несмотря ни на что она не могла поверить, что заполучила еще одного врага. Такого страшного врага.
        Поначалу он никак не напоминал о себе. В конце концов, успокаивала себя Альбина, у него слишком много дел. И почему, почему он так к ней привязался? В любовь Переплета она не верила, любовь, она другая. Любовь может быть такой, как у Невского, без оглядки, до последнего вздоха; может быть спокойной и старомодной, как у Олега. Но только не такой! Переплет напоминал ей зверя. Страшно оказаться во власти такого человека, и она очень надеялась, что власть эта на деле не столь огромна, как он пытался показать.
        И все-таки люди не меняются, и, значит, отец был совершенно прав, когда после того вечера в ресторане сказал дома Альбине:
        - Держитесь-ка вы с Олегом от него подальше! Такие люди, как этот ваш Акентьев, ничего просто так не делают - иначе он не сидел бы на своем месте. Держитесь подальше!
        Если бы можно было повернуть время вспять и последовать его совету!..
        И только малыши оставались спокойными и невозмутимыми. Еще перед заседанием суда Альбина по совету адвоката перебросила кое-что из имущества на квартиры знакомым - на случай конфискации. Мера оказалась оправданной - самый гуманный суд в мире оставил Альбину Вихореву с необходимым для проживания минимумом. За имуществом пришли на другой день после суда. Альбине казалось, что все это происходит в дурном сне. Впрочем, теперь вся жизнь ее напоминала дурной сон. Близнецы сначала испуганно притихли, заслышав чужие голоса, а потом подняли дружный рев. Альбина едва успокоила их, милиционеры недовольно переглядывались.
        - Вы бы, мамаша, детей лучше успокоили, чем так нервничать! - сказал один из них. - Чего не нужно, не заберем, не беспокойтесь!
        Стали составлять опись, деловито переговариваясь между собой.
        Споры вызвал старый проигрыватель, тот самый, который так часто любила слушать Эльжбета Стефановна. Один из милиционеров объяснил Альбине, что если ей удастся доказать, что проигрыватель приобретен до ее брака со Швецовым, то его вернут. Альбина посмотрела на него с усталым безразличием. Проигрыватель все же оставили, равно как и все старые вещи. Альбина заперла дверь за страшными гостями и устало привалилась к ней спиной - ей казалось, что этому кошмару не будет конца.
        Нужно было собраться с силами. Олег наверняка ждал встречи, свидания, а она не знала, куда пойти, как это организовать… Она не должна сдаваться - может, скоро будет амнистия, адвокат сказал, что это вполне возможно. Сейчас, когда общество начинает трясти, амнистия для власти будет средством смягчить настроения.
        Что-то такое он говорил, и главное - Олег непременно попадет под нее, он ведь не убийца. Она так вдохновилась, словно воображаемую амнистию уже объявили. Нужно было успокоиться, принять что-нибудь. В доме не было ничего, кроме валерьянки.
«Сапожник без сапог, - бормотала она - отец медик, а в доме ничего успокаивающего…
        Марлен Вихорев не мог предвидеть, что оно может очень понадобиться его дочери. Даже димедрола нет - уснуть как следует.
        Уснуть, и умереть, и видеть сны… Нет, она не сдастся. Никогда.
        На свидании, состоявшемся через несколько дней, Альбина была спокойна и даже улыбалась. Олег, казалось, уже смирился с тем, что случилось, спросил о детях. И о Переплете. Само собой, Альбина ничего ему не рассказала. Зачем?!
        - Он куда-то уехал, - солгала она, просто потому, что в голову больше ничего не приходило. - Не знаю, когда вернется.
        Лицо Олега потускнело - было заметно, что он все-таки надеялся на его помощь, несмотря на все, что сказал адвокат. Может быть, думал, что Акентьев организует ему побег по дороге в лагерь?
        - Вот что, - сказал Швецов, - тебе сейчас будет сложно. Если Александр не поможет, позвони Славе, он найдет, кому сдать квартиру.
        Славой звали одного из его старых компаньонов-фарцовщиков.
        - А мы куда?! - спросила она растерянно.
        - Снимете однокомнатную где-нибудь на окраине, подешевле, - рассудительно сказал Олег. - Сейчас тебе трудно будет сразу подыскать работу.
        Альбина согласилась. Других вариантов не было.
        Расставалась с ним, и казалось, что это навсегда.
        По крайней мере в том, что касалось съема, Слава не подкачал. Деньги у Альбины еще оставались, и можно было подобрать жилье не торопясь. Она не стала привередничать и остановилась на хрущевке в районе «Новочеркасской». Улица Гранитная. Тишина, зеленые дворы. Не так уж и плохо.
        Переезд не занял много времени. Слава обещал найти постояльцев на квартиру Вихоревых. По его словам, имелась на примете какая-то семья, которая вот-вот должна была приехать в Питер. Старался не за «спасибо», но комиссионные выплачивали клиенты, так что Альбину это не волновало.
        Хуже было то, что работу ей по-прежнему найти не удавалось. Она была уверена, что с ее опытом проблем в этом плане не будет. Но одно ее имя вызывало гримасу на лицах у предполагаемых работодателей. Создавалось впечатление, что все они получили из какой-то очень высокой инстанции соответствующую директиву насчет Альбины, и она догадывалась, в чем тут дело. Пыталась дозвониться до Переплета, скармливала автомату двушку за двушкой - в съемной квартире телефона не было. Но трубку поднимала секретарша, неизменно сообщавшая, что товарищ Акентьев занят.
        - Сволочь, - шептала Альбина, ломая пальцы. - Вот сволочь!
        Через несколько дней позвонила Славе, как договаривались. Его замечательные клиенты должны были уже прибыть, он предложил Альбине подъехать на квартиру, чтобы посмотреть на жильцов.
        - Им все нравится!
        Ехала на метро - «жигуленок» Олега спасти не получилось. Да и в любом случае - водительских прав у нее не было. На квартире Вихоревых Слава представил ей некоего Арсена, главу большой армянской семьи, которая, с благословения посредника, несколько преждевременного, по мнению Альбины, уже начала процесс заселения.
        Арсен был черен, как ворон, говорлив и обращался с ней как со старой знакомой. Почему-то это не обижало. К тому же здесь были дети, много детей. Теперь Альбина просто не могла отказать этим людям. Маленькая девочка смотрела на нее раскрыв рот, словно голодный птенец. Арсен перечислял по именам всех домочадцев, отсутствующих и имевшихся в наличии, - напрасный труд, ибо Альбина их тут же забыла. Да и голова у нее была занята другим.
        - Так что там с деньгами? - спросила она у Славы, когда Арсен отвернулся, чтобы вытащить одного из отпрысков из духовки - разговор шел на кухне.
        Он затряс руками в воздухе, словно пытаясь ее загипнотизировать.
        - Деньги будут на днях! Железно. Сейчас не могут - они же только что приехали, сама видишь, нужно все купить, у тебя ведь даже лишней кровати нет.
        Альбина согласно кивнула. Хотелось верить в лучшее. Несмотря ни на что.
        - На жизнь хватает? - спросил он.
        - А ты готов помочь?! - поинтересовалась она в ответ, сдерживая ехидную ухмылку.
        Слава замялся. Разумеется, он не готов. Он мог рассказывать про какие-то грандиозные аферы, к которым он, по его словам, был причастен, про совместные предприятия с огромными прибылями, во главе которых он не сегодня завтра встанет, но никогда у него в кармане не было лишней копейки. И домой он поедет даже не на такси, а на метро. Словом, это был самый настоящий трепач. Но, пожалуй, самый безобидный трепач из всех дружков Олега.
        - Как он там? - Славик поспешил сменить тему.
        Альбина пожала плечами.
        - Ты… Это! - Он вдруг подмигнул ей. - Мы на шашлычки выбираемся в выходные. Может, присоединишься?
        Альбина хмыкнула и покачала головой.
        - Ты все не так поняла! - сказал он и засопел, как ребенок.
        На Гранитной возле парадной стояла черная «Волга». Ждала ее.
        Когда Альбина поравнялась с машиной, дверца раскрылась.
        - Альбина Швецова?
        Она застыла на месте, словно ожидая выстрела. В последнее время по фамилии к ней обращались только представители органов, а от них она ничего хорошего не ждала.
        Из машины выбрался человек в костюме. Протянул ей запечатанный конверт, не дожидаясь ответа, сел назад и уехал. Альбина, не обращая внимания на старух, уставившихся на нее со своей скамейки, разорвала конверт. Письмо было от Акентьева. Несколько сбивчивых строчек с извинениями и приглашение на вечер в Доме композиторов. Альбина сжала губы. Что за человек?! Ему все мало.
        Белый флаг она выбрасывать не собиралась.
        Марлена Вихорева хоронили без помпы. Альбине казалось, что должен быть какой-то салют. Салюта не было. Был человек из военкомата с каменным лицом, который отдал ей честь и вручил нужные бумаги. Кроме военкоматчика, пришли коллеги отца - некоторые учились с ним еще в Военно-медицинской академии. Всего шесть человек, под серым небом, которое пыталось выдавить из себя слезу, но не смогло, как не смогла заплакать и сама Альбина - все слезы были уже выплаканы.
        Поминки в тесной съемной квартире произвели на коллег отца, похоже, еще более тяжкое впечатление, чем сами похороны. О делах не спрашивали - дела в это время у всех шли неважно, но на прощание один из офицеров отдал ей с виноватым видом конверт. «Вот, мы собрали для вас!»
        Она поблагодарила - эти деньги нужны были ее детям.
        И нужно срочно подыскивать работу. Несколько вечеров Альбина посвятила обзвону старых знакомых, способных помочь. Она уже смирилась с тем, что в частном секторе и по профессии ей никто не предоставит нормального места. Но, в конце концов, свет не сошелся клином на кройке и шитье. А контролировать целый город Акентьев не в состоянии.
        Например, можно пойти в торговлю. «А почему бы и нет?» - подбадривала себя Альбина, которой вообще-то трудно было представить себя за прилавком. В конце концов, заработает на нормальную жизнь, а там, глядишь, подвернется что-нибудь поприличнее.
        Тем не менее она чувствовала, что к такой работе не приспособлена, и, когда кто-то из знакомых упомянул фабрику «Большевичка», с радостью ухватилась за это предложение. Гигант отечественной «легонькой» промышленности, как, вслед за персонажем Мягкова, выражался Олег Швецов, оказался не подвластен Акентьеву, или, может, он решил все-таки сжалиться над ней, несчастной?
        Только радость Альбины оказалась преждевременной - разряд у нее отсутствовал, а опыт работы в ателье в данном случае никакой роли не играл. Все, что светило ей в
«Большевичке», - статус ученицы с соответствующей зарплатой. Рядом с теми деньгами, что они с Олегом, пусть и недолго, зарабатывали в своем кооперативе, это были просто копейки.
        Толстая дама в отделе кадров разглядывала Альбину словно какое-то редкостное существо.
        - А что вы хотели?! - спросила она, возвращая ей документы. - У нас государственное предприятие, а не частная лавочка. А у вас разряда нет. Сказать всякий может о себе, что захочет. А кто его знает, чем вы там на самом деле занимались?!
        Кровь бросилась Альбине в лицо, но она сдержалась. Если не хочешь остаться безработной, нужно подальше запрятать свою гордость и помалкивать. Подумала, что о прежней работе, наверное, совсем не следовало говорить. Она уже начинала понимать, что на многих людей слово «кооперация» действует как красная тряпка на быка. Само собой, все кооператоры - жулики, и Альбина одна из них. То, что она лишилась своего положения, вызывало у таких людей только радость.
        - У нас есть ясли, - сказала дама.
        Взгляд ее несколько смягчился, когда она узнала о детях, но повысить статус Альбины на этом предприятии наличие двух малышей никак не могло. Швецова вздохнула. Большого выбора не было - либо идти на рынок торговать, либо начинать все сначала. С нуля. Альбина мобилизовала оставшийся оптимизм и выбрала второе.
        И потянулись тоскливые одинаковые будни.
        Вокруг теперь были люди, к которым она не могла никак привыкнуть и которые, видя в ее отчужденности высокомерие, платили откровенной неприязнью. После работы отправлялась в ясли за малышами и возвращалась в свою крошечную квартирку на Гранитной.
        И внутренний голос с упорством глупой подружки шептал ей о том, что стоило уступить Переплету, и все было бы по-другому. В самом деле, сколько женщин живет двойной жизнью, а в ее случае ей даже не пришлось бы изворачиваться. Муж далеко и вернется не скоро.
        Ничего, мы выстоим. И никаких Переплетов не нужно - если он ждал, что Альбина пойдет на поклон, то напрасно. Кажется, он и сам это понял, потому что больше о себе не напоминал. И Дина, наверное, скоро вернется из Швейцарии, думала Альбина - ну сколько она может там находиться? Упустил Александр Акентьев момент.
        Глава 2
        Солнечный радужный круг, отсвечивая от стакана с водой, падал на лист писчей бумаги. «Солнечный круг, небо вокруг, это рисунок мальчишки…» - пробормотал Переплет. Но рисунок на бумаге изображал не солнце, а перстень старинной работы.
        Еще на старой квартире Акентьев не раз набрасывал эскиз кольца, которое показал монах. Рисовал карандашом так же старательно, как когда-то малевал в школьной тетрадке физиономии ребят из KISS. Но этот рисунок не разошлешь по отделениям милиции, даже несмотря на приятельские отношения с начальником ГУВД. Значит, будем искать в частном порядке.
        Ломал голову, ждал какого-то озарения. Перстень снился ему иногда ночами - он был похож то на живое пламя, то на странную птицу, но каждый раз Александр узнавал его. Но подсказок сны не давали. Он давно уже понял - дело с перстнем затянется надолго. А может, и нет его на земле?! Лежит-полеживает где-нибудь в могиле на истлевшем пальце мертвеца. Нет, тогда бы они знали - они все знают! Но сколько времени понадобится, чтобы найти его?
        А ведь у него была еще и работа. В какой-то момент он с удивлением обнаружил, что она ему нравится. Не говоря уже о доходах, неофициальная часть которых была в разы выше официальной. Как там, в песенке про кота у Окуджавы - каждый сам ему приносит и спасибо говорит. Приносили и говорили!
        Вспоминались какие-то древние споры с Кириллом Марковым насчет того, все ли имеет свою цену - в денежном эквиваленте. Марков, бывший таким же чокнутым идеалистом, как и его драгоценный Женька Невский, конечно, с этим не соглашался. Но тогда эти споры носили чисто теоретический характер. Никто не собирался покупать Маркова или Акентьева. Так, пустая болтовня, о которой Переплет думал теперь с раздражением, - сколько драгоценного времени тратилось впустую.
        Стоило упомянуть в обществе о своем месте работы, и люди знающие завистливо качали головами. Впрочем, на отцовских вечеринках Переплет теперь появлялся крайне редко - дела, дела. Некогда было. Очередным шагом в его поисках стало знакомство с питерскими ювелирами и коллекционерами. Как он быстро понял, люди этого очень странного мирка были в своем роде одержимыми. На контакт с незнакомцами они шли не более охотно, чем какое-нибудь племя, затерянное в джунглях Южной Америки и никогда не видевшее белого человека. Кроме того, все они были преклонного возраста и с подозрением относились к его поколению.
        Однако Переплета всегда отличало упорство в достижении поставленной цели. Одного коллекционера, некоего Левинсона, он сумел даже заманить на один из отцовских вечеров. По счастливой случайности коллекционер оказался ценителем сценического искусства и от приглашения не сумел отказаться.
        Аркадий Левинсон был почтенным старцем из дореволюционной эпохи, без пенсне, но с седыми клочьями по краям облысевшей головы. Губы он поджимал куриной гузкой, как будто опасаясь, что над ним вот-вот начнут смеяться. Забавный старичок. По ходу дела Акентьев подсунул ему свой рисунок с перстнем, надеясь заинтересовать.
        - Это любопытно… - Старик приблизил рисунок к самому носу, чтобы получше рассмотреть. - Вы занимались рисованием?
        - Нет! А сама вещь, вам она ничего не напоминает?!
        Старик пожал плечами и поправил очки на острых ушах.
        - Трудно сказать по такому рисунку. Знаете, как любят показывать в фильмах про милицию, - составят фоторобот, и он оказывается как две капли воды похож на подозреваемого. Но ведь это кино, а в жизни так не бывает. Вы представили мне весьма условное изображение - таких перстней были сделаны сотни и тысячи, молодой человек. Вот если бы вы могли назвать какую-нибудь особенную примету: повреждения, может, какой-нибудь редкий способ огранки, надпись на перстне…
        Переплет покачал головой. Никаких примет он не знал. Разве что - спросить у
«монаха» при следующей встрече. Только не осерчает ли тот из-за его нерасторопности? Велел ведь не тревожить понапрасну.
        - Если вам интересно, - Левинсон ломал чайной ложечкой пирожное и говорил вполголоса, словно опасаясь, что их подслушают, - то могу сообщить, что совсем недавно целый набор похожих перстней был вывезен из Великобритании в Советский Союз.
        - Откуда вам об этом известно? - удивился Переплет.
        - Ах, молодой человек… - покачал головой старик. - На Западе есть свои коллекционеры, а планета очень маленькая!
        - Может быть, вам известно, кто их приобрел? - спросил Акентьев, ожидая новых откровений.
        - Известно! - сказал спокойно Левинсон. - Советское правительство!
        Итак, Переплет был прав, когда расценил товарищей из Совмина как своих потенциальных конкурентов. Похоже, рвутся они в те же области, что и он сам. Но удастся ли им это сделать с их перстеньками? Может, из этих ключиков ни один не подойдет.
        - Дай-то бог! - пробормотал он про себя и пояснил, заметив недоуменный взгляд коллекционера: - Не обращайте внимания, так - мысли вслух!
        Это было уже кое-что. Однако до перстней Совмина ему не добраться. Значит, придется продолжать поиски самостоятельно. Жаль, нет помощников. Нет и не может быть.
        Дрюня Григорьев, замученный, как Кампучия Пол Потом, своими строптивыми рокерами, панками и прочими неформалами, забегал время от времени, чтобы отпустить несколько плоских шуток, рассказать старый анекдот про контрольное захоронение при генсеке Андропове и выразить искреннее восхищение высоким положением своего старого товарища.
        - Да как же тебе удалось? Открой тайну, несчастный! - вопил Дрюня, подражая киношному Буратино. - Где находится дверь, где находится дверь?..
        - Дверь, гражданин Григорьев, у вас за спиной! - показывал Акентьев. - Будете буянить, и я попрошу вас покинуть кабинет. Тут тебе не комсомольское собрание!
        - Да я вижу! - сокрушенно кивал Дрюня. - Ты совсем перестал по-человечески общаться со старыми друзьями! Что-то же вы там с Раковым такого накрутили?
        - А Раков здесь ни при чем! - Акентьев старался говорить уверенно - не то пойдет еще Дрюня разыскивать «стратега», с него, дурака, станется. - Раков тебе не золотая рыбка! Просто так звезды сложились, Дрюня!
        - Я советский человек, я в эту вашу херомантию не верю. Не понимаю, как тебя вообще пустили сюда с твоими-то книжками…
        - Наколдовал, Дрюня, наколдовал! - каялся Переплет. - В книжках этих вся премудрость мира, тебе этого не понять, потому что ты отродясь ничего, кроме
«Колобка» и «Капитала», и не читал.
        - Да что ты к «Капиталу» привязался? - недоумевал Григорьев. - И не читал я его, ей-богу!
        Женитьба Переплета стала для Дрюни сюрпризом. В сентябре его не было в городе - отдыхал на югах по комсомольской путевке, поэтому на то, что не получил приглашения на свадьбу, жаловаться не мог. Выслушал с интересом все, что посчитал нужным рассказать ему Акентьев, и восхищенно покачал головой.
        - Значит, вот как! - сказал он. - А ты себе на уме! Ты, Сашка, людей используешь, а они об этом и не догадываются.
        - Бога-то побойся, Дрюня! - Акентьев растянул губы в снисходительной усмешке. - Кто и когда тебя использовал? И не воображай, будто я все спланировал, - я понятия не имел, кто она! Думал, обычная цыпочка!
        - Да я ничего и не воображаю! - вздохнул Григорьев. - У меня его вообще нет, воображения этого, оно нам ни к чему, иначе я бы с тобой и не возюкался. А какие планы были, помнишь? Песни могли бы сочинять, ты бы сочинял, я бы раскручивал. Нормальный творческий союз, как у Ильфа с Петровым… Теперь другие купоны стригут. Будь у меня воображение, я бы и сам что-нибудь сбацал. А воображения нету: как родился, так и сказали врачи - воображения нет!
        Переплет недоверчиво покосился на него - прежде Григорьев не проявлял никакого чувства юмора.
        - Плохая примета! - сказал Переплет.
        - Это ты о чем? - поинтересовался Дрюня.
        - Знаешь, как в старину считали - плохое знамение, ежели двухголовый теленок родился, или там курица петухом закричала, или дождь пошел из лягушек. Так вот, у нас теперь примета такая: комсомольцы стали шутить - значит, грядут дурные времена!
        - Дурнее, чем сейчас? - поинтересовался Дрюня. - Быть такого не может. А в приметы я, как и в звезды, не верю и тебе не советую: тут у нас все-таки материалистическое общество, так что никакого мракобесия, а то живо попросят и не посмотрят на связи…
        - Ох, Дрюня, - искренне рассмеялся Переплет, вспомнив свои прошлые визиты с книгами по магии на канал Грибоедова, - ничегошеньки ты не понимаешь!
        Дрюня пожимал плечами и кивал головой, словно китайский болванчик, - он и в самом деле ничего не понимал. После его визита Акентьев вернулся к изучению докладной записки, полученной утром от заместителя директора Северного кладбища, где за последнее время было осквернено несколько могил.
        Заместитель сообщал, что неделю назад, несмотря на постоянное дежурство, на кладбище были осквернены еще две могилы; одна из них оказалась вскрыта, во втором случае неизвестные вандалы ограничились тем, что нанесли краской на памятник несколько непонятных надписей. Переплет, читая про «постоянное дежурство», только усмехнулся - хорошо он представлял себе это дежурство.
        Далее в записке шла полная ахинея. Корчев уверял, что с момента вскрытия могилы на кладбище стала твориться чертовщина. Так и выразился письменно: «чертовщина». Один из старейших и заслуженных работников заступа и лопаты вечером повстречал среди могил настоящего призрака. Принял его за припозднившегося посетителя и подошел, чтобы предложить обычные услуги по покраске оград. Призрак, услышав его, повернулся, показал вместо лица пожелтевший череп и тут же провалился сквозь землю. Больше об этом случае и о душевном состоянии бригадира в записке ничего не говорилось. Вместо этого товарищ Корчев просил рассмотреть вопрос о выдаче средств на защиту деревьев от пилильщиков. Акентьев вначале решил, что речь идет о пильщиках - вероятно, кто-нибудь покушается на деревья кладбища. Но потом вспомнил плакат из далекого детства - плакат, украшавший школьный кабинет биологии.
«Сосновый пилильщик - опасный вредитель лесов».
        - Алкаши чертовы! - Он отодвинул записку, потом снова взял в руки.
        Повертел ее так и эдак, словно надеясь, что под другим углом она будет выглядеть более разумно. Напечатано было на машинке, оформлено по всем правилам. Акентьев включил селекторную связь и отдал распоряжение секретарше:
        - Впредь подобные записки отправляйте прямо в корзину. Нет… В бумагорезку!
        - Она сломалась, - сказала секретарша. - Товарищ Григорьев пытался пропустить через нее картонную папку. Я говорила ему, что нельзя так делать, а он сказал…
        Акентьев выругался про себя. Дрюня явился впервые за столько месяцев и сразу умудрился напакостить. Мелькнула мысль, что эта нелепая докладная - его рук дело. Не зря он все время пытался его поддеть, вот и додумался! Хотя… Переплет покачал головой - на Дрюню не похоже. У него, в самом деле, воображения не хватит.
        На всякий случай попросил секретаршу связать его с кладбищем. Корчев, как выяснилось, находился сейчас в больнице с диагнозом острый интоксикоз. Акентьев улыбнулся и хотел уже попрощаться, когда бухгалтер, с которым он разговаривал, спросил - считает ли товарищ Акентьев возможным выделение средств, о которых они просили.
        - На борьбу с вредителями?! - спросил Переплет.
        Бухгалтер замолчал.
        - Что у вас там происходит? - поинтересовался Акентьев. - Я получил от вашего Корчева совершенно бредовую докладную. Правда, учитывая его состояние, в этом нет ничего удивительного! Алло… Вы меня слышите?!
        - У нас тут другое! - сказал нехотя бухгалтер. - Но если Корчев ничего не написал…
        Переплет бросил трубку.
        Тем же вечером он ужинал в компании начальства. Черкашин был уже в курсе проблемы.
        - Так что с кладбищем будем делать? - спросил он серьезно. - Ваше мнение, товарищ Акентьев?
        Они были на «ты» уже давно, так что вопрос прозвучал несерьезно. И ответил Переплет тоже несерьезно.
        - Само рассосется. Призраки в людных местах не держатся долго.
        - А вы, я гляжу, специалист!
        - Диплом имеется! - сказал Акентьев. - Доктор призраковедения и духоводства.
        - Ну, тогда, значит, не пропадете! А может, его освятить? - предложил Черкашин.
        - Кого?! Корчева?
        - Кладбище. В свете перемен! Если уж по телевидению выступает Кашпировский, то почему бы и скромным работникам не заказать себе освящение кладбища…
        - Вы верите в ходячих мертвецов? - спросил Акентьев.
        - Я не верю, но людям будет спокойнее. Вы замечаете, в какое истеричное время мы живем!
        Акентьев постарался выбросить из головы историю с разгуливающими по кладбищам мертвецами. И без них хватало забот. А тем временем в судьбе его назревал новый неожиданный поворот.
        Первый звонок раздался поздно вечером. Переплет попытался нащупать выключатель бра, но лампочка вспыхнула только на мгновение и тут же погасла. Он выругался и отыскал аппарат на ощупь. На пол упал и разбился стакан - на ночь, в качестве снотворного он принял немного виски. Акентьев выругался еще раз и поднял, наконец, трубку. То, что он услышал, было приказом. Он должен был собраться в дорогу. Сон мгновенно слетел с Переплета, но на другом конце уже звучали гудки… Он бросил трубку, откинулся на подушку и закрыл глаза. Второй звонок заставил его подскочить на месте. Снова машинально потянулся к выключателю. Свет зажегся. Подслеповато щурясь, Александр поднял трубку.
        - Саша?! - раздался на другом конце голос маршала. - Ты один?! У нас… Дина…
        Акентьев чувствовал, как дрожат от волнения руки. Мертвы, мертвы! Обе. Жена и дочь. Сгорели. Яхта, пожар. Вода и огонь. Голос маршала прерывался. «Как бы старик не отдал концы, - подумал Переплет, - тогда самому придется заниматься похоронами, а это чертовски муторно».
        Он попросил Орлова не волноваться - прозвучало искренне. И, бросив трубку на рычаги, пустился в пляс. Тут же напоролся голой пяткой на осколки. Брызнула кровь. Дотанцевался. Пришлось срочно искать пластырь. Переплет допрыгал на одной ноге до кухни, на полу, на дурацких этих коврах оставляя кровавые следы, - перерыл аптечку, вылил на пятку пузырек перекиси, потом залил йодом рану и налепил сверху пластырь. Посмотрел на руки, перепачканные в крови. Символично, черт возьми. И расхохотался. В честь этого стоило выпить! Он добил виски и решил прогуляться по ночному городу. Было около полуночи.
        Он быстро оделся и выбрался на улицу - пройтись пешком. Роскошь, которую Александр редко мог себе позволить в последнее время. Это Дина ничем не ограничивала себя в похождениях, но за супругом следила зорко. И что самое удивительное - ему сейчас хотелось просто пройтись по улицам, как в старые добрые времена. Никаких приключений не искал в этот вечер Переплет.
        А вечер был особенно красив, так что Александр задержался и решил сократить путь через сквер. Место безопасное - не какие-нибудь окраины, тут даже милиция иногда появляется.
        Не повезло, шаги за спиной были слишком торопливы…
        - Папаша, притормози! Слышь, ты, тебе говорят…
        Переплет не сразу понял, что обращаются к нему. Странно, но он до сих пор ощущал себя молодым. А для кого-то он уже папаша! Он повернулся, ожидая, что у него попросят огня, но, взглянув в лицо незнакомца, понял, что огоньком дело не ограничится. Вспомнилось вдруг, как возле площади Тургенева на Моисея Наппельбаума и Альбину напала кучка таких же подонков.
        Человек, стоявший перед ним, казался Переплету представителем иного биологического вида, с которым он сам не имел ничего общего. Лицо, как говорится, не обезображенное интеллектом, дикое лицо.
        - Вам что-то угодно? - спросил Александр. - Позвольте мне пройти.
        Он быстро огляделся - отступать было некуда. И на горизонте не то что милиции, но и просто прохожих, на помощь которых можно было бы рассчитывать. Вот тебе и польза пеших прогулок. Оставалось уповать на чудо…
        К первому неандертальцу присоединился второй. Они были чем-то похожи, словно с фабрики клонов. «Признаки вырождения», - мелькнуло в голове у Переплета.
        - Угодно… - передразнил его второй и кивнул, приглашая куда-то в сторону темного переулка. - Ну-ка пошли!
        Акентьев не выказал никакого восторга по поводу этого предложения, и тогда в руке у человека появился нож. Раздался негромкий щелчок, лезвие выскочило мгновенно. Переплет почувствовал холод внизу живота. Ощутил ярость - эти ничтожества могли положить конец всем его планам. И выбор был невелик - либо последовать за ними, либо принять бой. Переплет не был уверен, что справится. Вся его прежняя подготовка, скорее всего, окажется бесполезной. Против лома нет приема.
        Кроме того, он давно не тренировался, а нынешний кабинетный образ жизни не способствовал поддержанию спортивной формы. Он криво усмехнулся, подумав про себя, что его инфернальные покровители явно поставили не на того человека.
        - Чего ты лыбишься?! - спросил парень.
        - Я отдам вам деньги, - Акентьев решил поторговаться. - Что вам еще нужно, часы?
        Он закатал рукав, подарок тестя было жалко отдавать, но лучше уж так.
        - Пошли! - оборвал его подонок. - Ну!
        Александр смотрел поверх его плеча - он мог поклясться, что секунду назад улица была пуста, но теперь всего в нескольких шагах за спинами парней стояла девушка. Высокая, с точеной фигурой, на высоких каблуках. И мулатка - это Акентьев понял сразу. Ему ли не понять.
        - Смотри, Колян! - Один из парней обернулся, заметив ее тень у своих ног. - Негритоска.
        - Вон пошел! - тихо сказала она.
        - Ты че, чернозадая, совсем оборзела?! - сказал парень. - Это мой город, счас поймешь, сука! Давай держи ее…
        И ударил ее ножом в грудь. Вернее, попытался ударить, лезвие пролетело в пустоту, девушка перехватила кисть нападающего и резко повернула ее, раздался хруст ломающихся костей. Парень опустился на колени, держа второй рукой искалеченную кисть. Нож со звоном полетел по асфальту.
        - Ах, ты, - тот, что первым подошел к Акентьеву, поспешил на помощь товарищу. - Ты че делаешь?!
        Девушка дождалась, когда он приблизится. Казалось, все происходящее было для нее просто разминкой.
        Акентьев на мгновение решил, что спит, - такое он видел до сих пор только в кино. Мулатка встретила второго парня точным ударом в горло. Он зашатался, задыхаясь. Девушка продолжила прием подсечкой и напоследок ударила противника ребром ладони по шее. Он упал лицом на асфальт и замер.
        - Боже мой! - Переплету давно следовало уйти, но он не мог оторваться от этого зрелища.
        - От него вы помощи не дождетесь, - сказала она, глядя ему в глаза.
        Акентьеву показалось, что он где-то уже видел это лицо. Да, конечно, видел… только где?! Искалеченный ею парень с ножом выл, пытаясь подняться на ноги.
        - Извините, - девушка скривилась и, вернувшись к нему, ударила ногой - точно в висок. Парень вытянулся и замолк.
        - Вы их убили?! - спросил Акентьев.
        - Нет, что вы, - улыбнулась она, - просто вырубила. Не выношу, знаете ли, криков. Мужчина должен уметь терпеть боль. Вы умеете терпеть боль?
        - Я не знаю, - сказал Акентьев. - Почему вы спрашиваете?
        Она склонила голову на плечо, глядя на него пристально. Изучала.
        - Не бойтесь! - улыбнулась снисходительно и пошла прочь, оглянувшись только раз.
        Акентьев осмотрелся. Он не был уверен, что девушка сказала ему правду и что парни, в самом деле, остались живы. Их тела казались безжизненными - словно два куля лежали на асфальте. Но проверять не стал. Откровенно говоря, беспокоился он не за подонков, а за себя. Возник страх, что его застанут рядом с ними. Скандал ему сейчас был совсем не нужен. Сердце бешено стучало; Переплет развернулся и быстрыми шагами направился к дому. «Вот это приключение, - думал он про себя. - И не расскажешь никому. Не поверят».
        На другой день он внимательно просмотрел все газеты, где могло появиться сообщение о двух убитых пролетариях. Ничего подобного не обнаружив, Акентьев вздохнул с облегчением, а потом и вовсе выбросил это происшествие из головы. От поздних ночных прогулок решил отказаться до появления личного телохранителя, но в настоящий момент ни о каких телохранителях не могло быть и речи. Не по статусу был ему телохранитель. Телохранителя не было даже у Черкашина, который связался с ним через несколько дней, когда Переплет уже подал заявление об уходе с работы. Заявление это вызвало немало шуму среди «ритуальщиков». Причина вроде бы была ясна - смерть Дины, но люди, знавшие Акентьева и его семью, не могли не усомниться в том, что все дело в этой смерти.
        Черкашин поинтересовался по-товарищески в приватном разговоре - отчего это Александр намерен оставить их дружный коллектив? Акентьев ссылался на усталость, на сплетни, которых по поводу его брака и особенно ребенка ходило и так много.
        - Да вы наплюйте на сплетни! - Черкашин смотрел на него дружелюбно. - Тем более теперь все должны замолчать после того, что случилось!
        Он вздохнул и неожиданно для Акентьева пригласил его отдохнуть в выходные в загородном закрытом санатории. Кроме него, должны были быть… Последовал список имен хорошо знакомых Акентьеву чиновников разного ранга. С женами и без. Как понял Переплет, коллеги-похоронщики решили проводить его с помпой.
        Александр не мог бы сказать точно - сколько раз ему приходилось участвовать в таких вечеринках. Но теперь в этом не было никакой необходимости. Однако он согласился - все лучше, чем сидеть дома.
        Дорога к санаторию была ему известна - приходилось уже здесь бывать и всякий раз скорее с ущербом для здоровья, нежели с пользой. «Еще один довод оставить вас, товарищи-друзья», - думал Акентьев.
        Пространство перед парадным входом было заставлено служебными черными «Волгами».
«Словно гробами», - подумал Переплет, выбираясь из точно такой же машины. С некоторых пор он во всем умел находить перекличку со своей специальностью. А вот и владельцы черных «Волг» - чинные и степенные, как итальянские мафиози. Старые грибы. Гробы, грибы… Акентьев подумал, что всетаки зря он сюда приехал, но, раз уж согласился, нужно отыграть роль до конца.
        - Вы не передумали насчет ухода? - спросил его Черкашин и, обняв за плечо, повел к остальным. - Еще не поздно изменить решение…

«Сейчас скажет: „Никто не уходит от нас живым!“ - подумал Переплет. - Похоронных дел мафия никого не выпустит из своих рук!»
        И похоронят заживо. Как в рассказах Эдгара По.
        - Нет, я уже все обдумал! - сказал он твердо. - Чувствую, что должен сменить обстановку, - сказал Акентьев.
        - Откровенно, Александр Владимирович, скажу вам, не понимаю я этой охоты к перемене мест! - проговорил Черкашин.
        Больше его никто ни о чем не спрашивал. Переплет прекрасно понимал, что на его место, доходное при любой власти, сейчас метит не один человек. А значит, долгих уговоров не будет. И слава богу. Все было решено, и решено не им.
        В просторном холле санатория он встретил нескольких старых знакомых. В том числе и Никитина, с которым познакомился благодаря Дрюне Григорьеву. Никитин кивнул ему по-дружески. Он стоял в компании Лазаря Фаридовича Хохрева - главного исполкомовского демагога и любителя молодых девушек. Тут же был Андрей Милославский, который, скорее всего, займет место Переплета. Все они, задрав головы, разглядывали статую Владимира Ильича, украшавшую холл санатория.
        - Скоро все это полетит к чертям собачьим! - пояснил Черкашин. - Неужели не ясно, куда ветер дует? Помните, как сразу после революции громили памятники? Это совершенно естественный процесс, скажу я вам, - первое желание новой власти уничтожить напоминание о власти старой…
        - Думаете, дело только в этом?
        - Неважно, товарищ Хохрев, все это неважно… Важно только то, чем все закончится. Результат, так сказать. И, скажу я вам, заглядывая в будущее, что каким бы он ни был, этот результат, а жить в эпоху перемен я и врагу не пожелал бы.
        Акентьев собирался было присоединиться к дискуссии и даже уже открыл рот.
        - Добрый вечер! - сказал вдруг кто-то за его плечом.
        Переплет обернулся и вздрогнул. Девушка была та самая - мулатка, что спасла ему жизнь. Или это только кажется?
        - Больше не гуляете по ночам? - спросила она, и Акентьев понял, что не ошибся.
        Он молчал - сейчас, при ярком электрическом свете, эта странная женщина напомнила ему его собственную дочь. А если быть точным - дочь Дины Орловой. Покойную.
«Наверное, именно так она бы выглядела в этом возрасте», - подумал он.
        Покойную? Ее ведь не нашли. Не нашли, и что же? Это ничего не значит. Он представил себе темную воду, темную холодную глубину…

«А ведь там, в темноте, может быть что-то», - подумал он и вздрогнул.
        Девушка подошла ближе, плавно качая бедрами. Акентьев только сейчас заметил, что они остались одни. Кроме них в холле был только Ильич, вдохновенно простиравший руку к роскошной люстре.
        - Я хотел бы… - начал он.
        Она закивала раньше, чем он закончил мысль. Конечно, никто не узнает о том случае. Хотя, подумал Акентьев, здешнюю публику этот эпизод только позабавил бы, он даже представлял себе шутки, которые услышит по этому поводу. Тем более что теперь, после его ухода, никто не может использовать это в качестве компромата.
        - Вы уже познакомились?! - спросил Черкашин, снова появляясь из какого-то угла. - Ангелина Степановна Безбожная, наше сокровище. Золотые руки, в буквальном смысле слова. Скоро сами поймете! Золотые пальцы, золотые… Словом, все золотое!
        - Пойдемте! - Она взяла Переплета за руку и повела за собой, как ребенка.
        Ангелина лучше, чем он сам, ориентировалась в коридорах санатория. Странно, что они не встречались раньше, - наверное, она недавно в здешнем штате. Нужно будет расспросить о ней Черкашина. Кто она и куда его ведет?
        - Ой! - Свет под потолком вдруг замигал и погас, но Ангелина не остановилась ни на секунду. Можно было подумать, она даже не заметила этого, и отсутствие света нисколько не мешало ей ориентироваться в темноте. «Она словно летучая мышь», - подумал Акентьев и сжал ее руку - нервы стали ни к черту.
        Видимо, какие-то перебои с электричеством. Так оно и было, свет снова вспыхнул. Ангелина провела его в маленькую комнату, освещенную низко висящими лампами. Здесь стоял массажный стол. Акентьев вопросительно взглянул на свою новую знакомую. Та показала с шутливым поклоном на стол, приглашая занять его.

«Ничего мистического, - решил он. - Массажистка с отличной физической подготовкой… Только и всего».
        Ангелина сначала прошлась ребрами ладоней по его спине, потом стала щипать мускулы. Акентьев подумал, что не зря приехал. Начало, во всяком случае, обнадеживало.
        Рядом появился столик на колесиках, Ангелина была радушной хозяйкой. Переплет принял из ее рук чашку, наполненную каким-то незнакомым напитком - черным и тягучим.
        - Что это? - спросил он.
        - Это сделает тебя сильнее…
        Он поверил. Напиток был странным на вкус - солоноватым, похожим на кровь. Черную кровь. Александр почувствовал, как по телу растекается пламя.
        Потом Ангелина нацепила на руку специальный массажер, который противно загудел, но сама процедура оказалась приятной, так что можно было смириться со звуком. Ангелина ненадолго прервалась и попросила его перевернуться. Он увидел, что девушка обнажена. Тело ее казалось выточенным из темного дерева. Ее губы были приоткрыты, она облизала их, предвкушая удовольствие…
        Ему не пришлось ничего делать. Только наслаждаться.
        Спустя некоторое время Переплет присоединился к избранному обществу, уже перекочевавшему в полном составе в столовую санатория. После общения с Ангелиной он чувствовал себя родившимся заново. Столовая была оформлена в мрачноватом стиле, напоминавшем зал для ритуальных услуг. В помещение вели массивные двойные двери, тяжелые портьеры совершенно закрывали окна, не пропуская свет.
        Переплет занял предложенное место и оглядел соседей. Ему улыбались; те, кто не успел еще пожать руку, сделали это теперь. Стол радовал обилием закусок и спиртного - когда, впрочем, здесь бывало иначе? Слово «дефицит» было здесь неизвестно. Оттого и вызвало удивление у соратников желание Переплета оставить все еще сытную кормушку.
        - Позвольте мне, как хозяину, выразить свою признательность всем присутствующим… - начал Черкашин.
        - Ради бога, Анатолий Степанович, не надо этого! - попросила кто-то из дам капризным голосом. - Ну давайте просто выпьем по-людски! Мы же не на заседании!
        Черкашин обиженно развел руками - мол, как скажете. Преобладал на вечере мужской состав, хотя некоторые из чиновников прибыли с женами. «Ангелина куда-то запропастилась», - отметил Переплет. Хотел спросить о ней у своего соседа, но тот был всецело занят поглощением пищи, и Акентьев решил не мешать.
        У него отчего-то совсем не было аппетита, покопался вилкой в салате и оставил, предпочитая наблюдать за коллегами.

«Экие мерзостные рожи, - решил он через недолгое время. - Только жрать горазды. Нет, очень вовремя я от вас ухожу. Вон тот и на человека совсем не похож, какие-то бородавки лезут прямо на глазах…»
        Через секунду-другую Акентьев с изумлением убедился, что с его соседом, в самом деле, происходят какие-то странные трансформации. Лицо его, и так не вызывавшее особой симпатии, теперь превратилось в чудовищную морду, напоминавшую картины Иеронима Босха. Глаза без век навыкате, разновеликие шипы украшали его загривок, а на короткой шее появился ошейник, тоже с шипами - как у сторожевых псов. Смысл этого украшения был неясен, потому что конец цепи, прикрепленной к ошейнику, был в руке самого исполкомовца. Хотя слово «рука» здесь было не совсем уместно. Рука эта теперь напоминала перепончатую лапу земноводного и вдобавок снабжена коготками.
        Его сосед поводил острым осетровым рылом перед собой, очки в роговой оправе слетели на пол.
        - Ничего не вижу! - пожаловался он. - Света! Больше света!
        - Со светом, товарищи, перебои! - отреагировал Черкашин. - Не хватает на всех света! Объективно рассуждая, справедливое распределение света в принципе невозможно, поэтому нет ничего крамольного в том, что в первую очередь мы, представители власти, получаем его в количестве необходимом для плодотворной работы и заслуженного отдыха. Коммунизм, как известно, это советская власть плюс электри…
        Его монолог был прерван самым возмутительным образом. Лазарь Фаридович вспрыгнул на стол и, встав в позу, провозгласил, что он больше не верит ни в бога, ни в черта, ни в советскую власть, и в доказательство этого сейчас у всех на глазах совершит акт самосъедения. Слова у него не расходились с делом, ибо в следующую секунду он уже вцепился зубами в собственную кисть.
        Милославский отодвинул свою тарелку, едва не попавшую под сапог Хохрева и, взглянув пристально на этот самый сапог, сказал только:
        - Обувка у тебя славная, я возьму, когда ты закончишь…

«К чему тебе сапоги? - подумал Акентьев. - У тебя ведь и ног-то уже нет, только плавники какие-то торчат колючие, того и гляди, полетишь со стула!»
        Милославский повернулся к нему.
        - Что же я, по-вашему, совсем не слышу, о чем вы там думаете? - спросил он гневно и затряс руками. Между пальцев у него были прозрачные перепонки.

«Это просто какой-то рыбный магазин», - подумал Переплет, обводя взглядом коллег и сослуживцев. С ужасом и восхищением наблюдал он за этими метаморфозами - казалось, начинается светопреставление, и не только в масштабе столовой. Там, за стенами санатория, мир тоже должен был измениться. Вот-вот тьма, скрывающаяся по ту сторону реальности, захлестнет его с головой. Он обвел взглядом почтеннейшее собрание и отметил, что изменения в той или иной степени коснулись всех его участников.
        Похоже, он единственный сохранял человеческий облик. А Ангелины нигде не было видно. Она хитрая, она все это предвидела. А может, даже это все и устроила. «О, эта девушка, - подумал он - от нее всего ожидать можно. Недаром она воспитывалась в моем доме, многое слышала, дети, они все видят, даже то, что незаметно взрослым… Нет, нет, о чем это я. Это ведь не Ксения», - напомнил он себе.
        Одна из дам игриво ему подмигнула. Он только теперь разглядел, что ее платье сплошь состоит из мелких черных чешуек, а язычок-то, язычок раздвоенный! Это будило эротические фантазии, совсем неуместные в данной обстановке, тем более что в следующий момент на улице за плотными зашторенными окнами раздались выстрелы и крики.
        Вошел человек с аксельбантом, запер за собой двери и о чем-то с минуту, наверное, шептал в ухо Черкашину. Тот замахал руками, призывая всех к молчанию. В тишине стало слышно, как в холле кричат, хрюкают, стучат. Потом в запертые двери ударили - по-видимому, чем-то очень тяжелым. Люди, рыбы, амфибии вскочили с мест, прислушиваясь.
        - Они Ильича вместо тарана взяли! - догадался Черкашин и побледнел от ужаса: то ли не мог вынести такого святотатства, то ли понимал, что дверям теперь долго не продержаться.
        - Да ты не паникуй! Он же гипсовый! - сказал, не отрываясь от тарелки, Никитин и попросил Акентьева передать ему соус. - Развалится раньше, чем двери разнесут!
        Акентьев передал. Завороженный происходящим, он действовал автоматически и так же автоматически переставил подальше бутылку водки, которую едва не сбил на пол взбесившийся Лазарь Фаридович. Тот продолжал терзать собственную руку, крутясь волчком, пока не слетел на пол - один из гостей предусмотрительно встал, уступая дорогу.
        - Как это «гипсовый»?! - спросил, багровея, Черкашин. - Бронза!
        - Черта с два, бронза! - усмехнулся Никитин. - Гипс, крашенный бронзовой краской!
        - Что вы спорите? - рассудительно спросил третий, имя которого Переплету было неизвестно. - Сейчас сами все увидим!
        Двери не выдержали, распахнулись; показалась голова то ли бронзового, то ли гипсового истукана, за которой волновалось море приземистых существ, многие из которых были вооружены короткими пиками, топориками и дубинками. Из их ртов вырывались крики, напоминавшие одновременно и кваканье, и хрюканье. Они бежали, прыгали, катились к пирующим. Статуя Ильича, которую они выпустили из рук… Или что там у них было - лапы, наверное?! Так или иначе статуя разлетелась на куски, доказав правоту товарища Никитина, который немедленно потребовал выплатить ему деньги, причитающиеся по пари. Черкашин ответил, что никакого пари с ним не заключал, Никитин сказал, что пари было, и Акентьев сам разбивал руки.
        Переплет немедленно вспомнил, что и правда, разбивал, как ни удивительно, хотя сидел он на другом конце стола и не вставал с места с самого начала ужина. Голова Ильича, отколовшаяся от статуи, опередила волну атакующих и подкатилась к самому столу.
        - Низшие создания… - вспомнил Акентьев, разглядывая незваных гостей, которые стремительно приближались к ним.
        Нужно было бежать, спасаться от них, но ноги не слушались. Остальные гости смотрели на ворвавшихся скорее с любопытством, чем со страхом.
        - Что это за разговоры? - строго взглянул поверх каких-то огромных очков на Акентьева некий чинуша с красным лицом. - Запомните, юноша, нет никаких низших существ - все мы равны. Кто был ничем, тот встанет всем!
        - Станет, станет! - поправил, повышая голос, чтобы перекричать вопли нападающих, Никитин. - Но вы хорошо оговорились - в смысле, что встанет всем поперек горла!
        Неизвестно, что намеревался ответить краснолицый, но твари уже вскарабкались на стол, и его очки слетели от удара когтистой лапки. Один из карликов схватил двузубую вилку, которая показалась ему подходящим оружием, и пытался уколоть ею в нос Никитина, тот закрывался руками и пронзительно вскрикивал. Посуда жалобно дребезжала под ногами захватчиков.
        - Граждане, что вы себе позволяете?! Это ведь холодное оружие!..
        Акентьев встал и попятился к окну. Он, наконец, снова обрел способность двигаться, вот только двигаться было некуда - кругом мельтешили эти твари. Их хриплые победные крики смешались с воплями избиваемых исполкомовцев. Акентьев чувствовал, что еще немного, и он спятит, но вдруг в зале появилась Ангелина. Она шагала среди карликов, и те разбегались от нее во все стороны, словно боялись обжечься.
        Безбожная подошла к Переплету и снова повела его за руку прочь. В стене открылась потайная дверь, куда они и вошли. Акентьев еще успел услышать, как Черкашин просил не бить его по голове, а бить куда-нибудь в другое - менее важное место.
        - Туда вам и дорога, - безжалостно подумал он. - Хорошо, что все уже началось…
        Но что именно началось, и сам не мог сказать.
        То, что было потом, помнил смутно. Комната, горящие свечи, горячий воск, капающий ему на грудь, солоноватый напиток, черная кровь, черное тело. Явь окончательно перешла в сон. Он блуждал где-то во тьме, пока не добрел до края бездны. Тут он понял, что сон ему снится почему-то мусульманский - вероятно, в этом был виноват Омар Хайям, которого он недавно читал. Над бездной простерся тонкий луч - тонкий, как путь, по которому души проходят в рай, где их ждут гурии - вечные девственницы.

«К черту их! - подумал Акентьев. - Кому это нужно?!» - и мгновенно вернулся в Ленинград. Город словно вымер, знакомые здания приобрели новые пропорции, некоторые из них не отбрасывали тени, от других, напротив, они разбегались во все стороны, вытянутые, похожие на щупальца.
        По Невскому проспекту, пустому, катилась голова Ильича, сбивая выставленные кем-то кегли. Пришел Моисей Наппельбаум, которого Переплет и живым-то никогда не видел. Посетовал в комическом стиле на преждевременную кончину и, кланяясь, поблагодарил за удобную могилу. Предложил в благодарность сшить платье. Переплет отказался.
«Хорошо, что отказался…» - думал он, открыв глаза и пытаясь сообразить - где он и что он.
        За окнами было светло.
        - Славно вчера повесились! - сообщил Никитин, просовывая в дверь голову, а потом, не встретив возражений, уже и весь протиснулся в комнату.

«Повесились… - подумал Переплет. - Что за шутки?! Повеселились!»
        Он понял, что еще не вполне проснулся. Потер глаза, потряс головой. Никитин, без всякого сомнения, сумел пережить вчерашний кошмар, как и он сам - тоже. Да… Его же увела Ангелина, прежде чем началась резня! Впрочем, все это, наверное, привиделось! Акентьев посмотрел на постель - подушка рядом с ним была смята, он почувствовал ее запах…
        Никитин присел на край кровати.
        - Вы позволите, Александр Владимирович? Простите за вторжение… - проговорил он, но уселся, не дожидаясь разрешения.
        Переплет кивнул и подсунул себе под голову подушку.
        - Вчера мы немного перепили… - сказал он. - Вы знаете, что Милославский разбил статую Ленина?
        - Какой кошмар, - сказал Переплет. - Так она все-таки оказалась гипсовой!
        - Именно! - прищелкнул языком Никитин. - Такой конфуз, знаете ли! Алкогольный психоз - раньше бы ему это стоило карьеры, а теперь можно оформить как выражение гражданской позиции! Жалко, что вы отключились раньше, пить совсем не умеете, батенька, а это вам там ой как пригодится, в этой сибирской глуши… Может, все-таки скажете старику, что там у вас затевается? Я ведь знаю ваше поколение - вы не из этих, что за туманами и за запахом тайги едут, это уже все в прошлом… Значит, есть там что-то интересное. Может, возьмете старика в долю?! Я вам доверюсь, Александр, я ведь, как и все мы, не хочу остаться за бортом. Всегда лучше подстраховаться! Видите, я перед вами, как на духу, - хлопнул он себя по колену и замолчал, ожидая ответной откровенности.
        Переплет вздохнул. Очень хотелось подремать еще немного. Шторы в комнате были задернуты, но свет, даже такой неяркий, все равно резал глаза. «Убрался бы ты, Никитин, подобру-поздорову!» - подумал он про себя.
        - Поговорим позднее, - сказал он, решив, что постарается больше не встречаться с Никитиным до самого отъезда.
        Тот кивнул и почти мгновенно исчез. Акентьев закрыл глаза. И тут же почувствовал движение рядом с собой. Рядом с постелью стояла Ксения… Нет, Ангелина. Переплет затряс головой.
        - Откуда ты… Ты пряталась? - спросил он недоуменно.
        - Нет, здесь еще одна дверь, - она показала куда-то за шкаф.
        На Ксении-Ангелине были только трусики. Переплет понял, что между ними что-то было ночью, но что именно - никак не мог вспомнить. Это было обидно и странно - раньше ему удавалось сохранять рассудок и память даже после долгой попойки. «Должно быть, старею», - подумал он. Он вдруг вспомнил, что вчера воображал себя каким-то божеством, спустившимся, чтобы оплодотворить… Черт?! Акентьев взглянул с подозрением на свою спутницу.
        - Не беспокойтесь, Александр Владимирович! Не беспокойтесь ни о чем! - сказала она, и он почему-то опять ей поверил.
        В голове мелькали какие-то африканские боги с черными, как эбеновое дерево, телами, гибкие пантеры, скользящие по лианам. «Вуду», - вспомнилось странное слово. Вуду-шмуду, а факт налицо - вчера произошло что-то необычное. Впрочем, ему не привыкать.
        - Чем ты меня вчера напоила?! - спросил он.
        Ангелина усмехнулась.
        - Разве тебе было плохо?
        Акентьев задумался. Он и рад был бы сказать, что хорошо, да вот только не помнил ничего, кроме маленьких тварей, заполонивших столовую. Но ведь это был лишь кошмар. Впрочем, похмелья не было, а это уже немаловажно. «Откуда она взялась?» - думал он, глядя на то, как Ангелина медленно одевается. Слишком медленно, словно ожидает чего-то. Переплет почувствовал желание.
        Кажется, снадобье продолжало действовать.
        Глава 3
        Серые волны лизали гранитные берега. Туман полз волнистыми тигриными полосами. Темза утром выглядела очень мрачно. Глядя на нее, Наташа вспоминала Неву - тот же бесконечный бег волн через мегаполис. Эти два города были неуловимо похожи, но ни тот ни другой не стали для нее своими.
        Но она привыкла к Лондону, к его ритму, к его людям. Привыкла к Англии. Так приобретается новая родина, постепенно въедается в кровь и в душу, несмотря на первоначальный антагонизм. Жизнь в Англии в чем-то оказалась сложнее, чем она думала, в чем-то проще. С отъездом Джейн, внезапным и суетливым, Наташа снова оказалась в одиночестве. Других друзей - настоящих друзей - у нее здесь не было. Знакомствами Наташа обзаводилась медленно и, как сказал бы Марков, - «со скрипом». Английский она знала неплохо, и языковой барьер был, пожалуй, меньшим из препятствий, с которыми ей пришлось столкнуться.
        Гуляла по Лондону и даже позволяла себе время от времени полакомиться мороженым. Мороженое было здесь другим - она с трудом отыскала среди многочисленных сортов тот, что был ближе всего к отечественному пломбиру, тому, что по двадцать копеек за бумажный стаканчик. Впрочем, ко всему привыкаешь.
        Наконец-то британские власти перестали подозревать в ней коммунистического агента, подосланного могущественным Кэй-джи-би. Теперь Наташа хорошо знала, с чем столкнулась в свое время Джейн Болтон в России. Но для Джейн все это являлось частью ее работы, она была готова ко всему, а вот Наташа чувствовала себя униженной.
        Обязательную туристическую программу она выполнила полностью - Британский музей и Национальная галерея, Вестминстерское аббатство, собор Святого Павла с его Галереей Шепота - Наташа, по-советски недоверчивая, проверила лично этот фокус с шепотом. Работает! Ну и Музей мадам Тюссо, и еще Бейкер-стрит - в общем-то, аттракцион для туристов, но сделано с любовью и чертовски тщательно. В конце концов, разве квартиры-музеи Пушкина, Тургенева и иже с ними не представляют собой такие же мистификации? Вот только отсутствие среди фотографий актеров, игравших Холмса, снимка Ливанова Наташу покоробило. Оказалось, что фотографии в музей присылают либо поклонники, либо киностудии. «Ну и черт с вами», - подумала Наташа, не простившая англичанам такой постановки вопроса.
        Иногда ее узнавали на улице, но редко. Реже, чем она думала, после всех этих крикливых публикаций в английской прессе. Просто историю ее побега быстро затмил какой-то скандал в мире шоу-бизнеса. Один раз у нее попросили автограф два охламона хиппового вида, причем даже не британцы - она уловила французскую речь.
        Наташа расписалась на протянутой ей книжке. Книжка, как она успела заметить, не имела никакого отношения ни к ней, ни к России, ни к спорту. Это было издание Шекспира - «Гамлет». Наташа никогда особенно не интересовалась великим классиком - период, когда она усердно штудировала литературу, чтобы не казаться белой вороной среди нового питерского окружения, остался далеко в прошлом. Времени не хватало на литературу.
        А может, сказывалось воспитание - плебейское, как однажды в сердцах сказал ей Курбатов. Наташа ничего не ответила на это, но запомнила. Можно было подумать, что сам он родом из князей! Впрочем, препираться по этому поводу не имело никакого смысла.
        Может, и была в этих словах сермяжная правда? Хотя бы книги - Иволгин всегда находил время, а у нее не было никакого желания браться за чтение. Потом как-нибудь… Когда потом, лучше не задумываться. Так или иначе, она расписалась на
«Гамлете» - еще один абсурдный на ее взгляд штришок к общей картине.
        Ей очень хотелось выбраться за пределы Лондона. Но времени не было - Курбатов, неплохо, надо отдать ему должное, ориентировавшийся в реалиях «буржуйской» жизни, заявил, что нужно ковать железо пока горячо. Наташа соглашалась - у нее было впечатление, будто она, в самом деле, находится между молотом и наковальней.
        На первых порах он пытался внедрить ее в среду русских эмигрантов - как она догадывалась, не потому, что он беспокоился о ее досуге. Просто не хотел
«нянчиться» с ней в Лондоне. Это «нянчиться», оброненное в момент раздражения, показалось ей оскорбительным, но жаловаться на это Курбатову было просто смешно. Да и «внедрить» Наташу в эмигрантскую среду оказалось не так-то просто.
        С теми эмигрантами, что когда-то, в двадцатые годы, спешно садились на пароходы, спасаясь от приближавшейся Красной Армии, Наташе Забуге не суждено было даже пообщаться. В их узкий круг ей и Егору Курбатову ходу не было. Впрочем, Курбатова они и не интересовали. Как человек деятельный, он искал тех, кто поможет ему как можно скорее адаптироваться в Соединенном Королевстве. Тем более что его прибытие сюда было омрачено всяческими подозрениями.
        Добропорядочные английские чиновники считали Курбатова едва ли не мафиози. Ах, если бы Егор был мафиози, разве покинул бы он Советский Союз? Нет, вольготно бы жилось мафиози Курбатову в Советском Союзе эпохи застоя! Цивилизованное британское общество, однако, этого не понимало и открывать объятия мистеру Курбатову не торопилось. Впрочем, Курбатов не был бы Курбатовым, если бы опустил руки, и его неиссякаемый оптимизм, деньги и упрямство, наконец, начали приносить плоды.
        С началом же перестройки в нем неожиданно оказались заинтересованы очень многие люди и здесь, в Англии, и там, в далекой России. И те и другие нуждались в надежном посреднике, имеющем связи в обеих странах. Именно таким редким человеком и был теперь Егор!
        Новые апартаменты Курбатов снял такие огромные, что можно было провести день не сталкиваясь с ним. Впрочем, дома его чаще всего теперь не было. Все-то ты в делах, великий государь! - кривилась Наташа перед зеркалом. Фу, какая мерзкая гримаска! Старалась не злиться лишний раз, от злости морщины появляются. Ее уже беспокоят морщины! Курсы терапии, солярии, массаж - все это призвано было отодвинуть процесс старения. Она не хотела, боялась думать о старости.
        И диета. Никаких бифштексов, никаких котлет…
        Странно, но пресловутая ностальгия, которая, как ей казалось, никогда не будет мучить ее, здоровую и не предрасположенную к рефлексиям, давала о себе знать все сильнее. Ностальгия сплеталась с воспоминаниями о дочери, и эти мысли рождали дикую, почти звериную тоску, прятать которую было все труднее и труднее.
        Она должна быть всегда веселой. Должна улыбаться. Она спаслась из лап ужасного русского медведя, а значит, по определению должна быть счастлива. А она тосковала и вспоминала родной дом. Не свои победы в Союзе и не Ленинград, а таежный поселок с локаторами и солдатами, лес с его почти мифическим амурским тигром… Не осталось волшебства. Все двери открыты, все ответы получены.
        Мир по-прежнему был далеко, где-то там, за стенами, и хоть близко, да от нее далеко. И доступен он только свободным людям, а она по-прежнему несвободна. И еще с недавних пор появилось дурное предчувствие. Что-то должно произойти…
        Ее рацион был тщательно сбалансирован, но это не избавляло ее от периодически накатывающей депрессии. Возможно, просто не хватало каких-нибудь проклятых витаминов. А Курбатов эти депрессии считал блажью и капризом. Полагал, что все уже пережито. Откупался подарками. Предложил обратиться к психоаналитику. Наташа испугалась психоаналитика так, словно Курбатов собирался отправить ее в психушку.
        Тот злился - пора бы понять, что здесь психоанализ обычное и даже модное дело еще со времен Фрейда. Тем не менее Наташа изливать душу перед каким-то неизвестным ей доктором не собиралась. Не верила в психоанализ и Фрейда.
        - Natalie… - напевал Егор этим утром.
        Но не стоило думать, будто Наташа занимала в этот момент его мысли. Кроме того, он не помнил больше ни слова и потому повторял это «Натали» бесконечно, добавляя к нему винни-пуховское «трам-пам-пампарам».
        - Этот стон у нас песней зовется! - реагировала Наташа, вспоминая бородатый анекдот про Паваротти и Рабиновича.
        Она сидела на постели, скрестив ноги по-турецки, и рассматривала журнал со своей последней фотосессией.
        Интерес в Англии к русским всегда был неподдельным, несмотря на вечное противостояние двух держав. Наташа слышала, что еще во времена Отечественной войны двенадцатого года достаточно было атаману Платову сообщить, что отдаст он руку и сердце дочери тому, кто пленит Наполеона, и в Лондоне сразу же появился рисунок, изображавший «мисс Платов» в казачьем мундире.
        Теперь же на внимание лондонцев претендовала госпожа Иволгина. В спортивной форме. Наташа вспоминала со смехом, как серьезно объясняла в свое время Курбатову, что не собирается позировать обнаженной.
        Он тогда даже оскорбился.
        - О чем ты, милая? Наслушалась пропаганды про развратный Запад?! Тут моралистов не меньше, чем у нас, поверь! Так что никакой обнаженки… Даже если ты сама пожелаешь!
        Да, Наташа и сама вскоре убедилась, что насчет «секса и насилия», безраздельно торжествующих в западной массовой культуре, советские идеологи слегка перегнули, пользуясь тем, что прямого доступа к этой самой культуре у публики не было.
        Сразу после переезда Наташа часто и с интересом смотрела запрещенные в Союзе программы и фильмы, несмотря на то что не всегда улавливала смысл - английский ее поначалу оказался недостаточно хорош. Правда, многочисленные комедийные сериалы казались страшно глупыми, и раздражал смех за кадром. И слишком часто мелькали на телеэкране счастливые детские мордашки. В каждом ребенке Наташа видела дочь. Курбатов делал вид, что ничего не замечает. Впрочем, что он мог сказать ей?! Такта не бередить рану у него хватало.
        - Такая-сякая, сбежала из дворца, такая-сякая, расстроила отца! - Он сменил пластинку.
        Наташа качала головой. Во дворцах она не жила, отца, вероятно, расстроила, но на этот счет ее совесть была спокойна. Будем считать, что квиты! В любом случае, шутки на эту тему ей не нравились.
        С Курбатовым Наташа чувствовала себя еще более одинокой. И лишь школа гимнастики, в которой она уже больше года преподавала, помогала отвлечься от своих мыслей. Наташа никогда не думала, что когда-нибудь окажется на месте своего первого кумира - тренера из амурского поселка. Наташа подозревала, что немного разочаровывает девочек тем, что не желает рассказывать о своей родине. Молодым англичанкам, с которыми она занималась, она, вероятно, казалась жертвой режима. С подачи Курбатова разлука Наташи с дочерью стала выглядеть в глазах английской общественности как еще одно преступление советской власти. Власти, разлучившей мать и ребенка. Но она-то помнила, что случилось на самом деле.
        Обедали вместе все реже, и Наташа была этому рада. Переодеваться к обеду в домашней обстановке Курбатов не считал нужным, а вот Наташа, хорошо помнившая уроки Джейн, не забывала сменить платье.
        - Я буду скоро говорить с одним человеком - это продюсер с Би-би-си, - сообщил Курбатов и посмотрел на нее с таким видом, словно сделал невесть какой подарок.
        - Я гимнастка, а не телезвезда! - сказала она, без аппетита ковыряясь в тарелке.

«Гимнастический» салат внушал ей сейчас отвращение, но приходилось придерживаться диеты. Вот ведь парадокс - кто бы мог подумать, что здесь, в Англии, она станет мечтать об отцовском нехитром застолье. Да еще этот пудинг. «Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса!..» Она предпочла бы на десерт что-нибудь другое, но решила не капризничать.
        - Бунт на корабле?! - Курбатов оставался невозмутим. - Гимнастка вполне может быть телезвездой - одно другому нисколько не мешает.
        Она посмотрела на него внимательно. И поняла, что все сказанное ею будет пропущено Курбатовым мимо ушей.
        - У тебя слишком много свободного времени, - продолжил он. - Знаешь, я думаю, причина всех человеческих ошибок - это избыток свободного времени. Человек принимает правильное решение в первый момент, потом начинается рефлексия, сомнения, а за ними, как правило, - ошибки. Тогда, в России, ты все решила правильно, а дочку ты еще увидишь, не сомневайся…
        Это был один из редких моментов, когда он упомянул о существовании Верочки.
«Может, и увижу, - думала зло Наташа. - Только захочет ли она видеть меня?!»
        - Пойми! - говорил он, глядя ей в глаза. - Так жить нельзя. Прошлое уже не вернуть… Тысячи людей живут прошлым - это люди, которым проще было бы умереть, чем так мучиться. Ты хочешь умереть?
        Нет, умирать Наташа не хотела.
        - Тогда нужно смотреть в будущее! - сказал Курбатов.
        И точка!
        Ох, как она завидовала ему порой. Завидовала той беспримерной холодности, с которой он мог относиться к своему собственному прошлому. Он никогда не рассказывал о нем, она толком ничего не знала о его семье. Могло создаться впечатление, что не было у него ни отца, ни матери. И не то чтобы воспитывался Курбатов в детдоме, а вот раз, и появился он на свет - Егор Курбатов. Упал с небес!
        Хорошо им - Курбатовым, у которых никакого прошлого. А прошлое Наташи стояло за ней тенью, не отлипало. И ничего с этим нельзя поделать.

«Подлый Курбатов, - приговаривала она, оставшись наедине с собой и своими мыслями. - Свинтус!»
        Подробностями дел Курбатов с ней и не думал делиться, но кое-что все-таки проскальзывало. Так, в то утро из его уст впервые прозвучало название «Чистая Балтика». Как он разъяснил, речь шла о каком-то баснословно дорогом проекте по спасению города Ленинграда - его исторической части, его экологии… Словом, планов - громадье.
        Курбатов спасет Ленинград, это было уже забавно. Вскоре Наташа познакомилась с его партнером в этом архиважном деле. И случилось это как раз перед ее поездкой в Ленинград. Поездкой, о которой она и не мечтала, несмотря на все перемены, начинавшиеся в России. Знала, что Курбатов не отпустит - испугается. И за нее, и за себя…
        Скорее она станет королевой Англии, чем снова увидит Россию.
        И все же это случилось.

* * *
        Темно-зеленый «лендровер», который с неподражаемой лихостью Джейн вела по узким берлинским улочкам, был похож на те знаменитые «виллисы», что полвека назад возили по покоренной немецкой столице победителей - русских, американцев, англичан. Сейчас в машине сидели двое - русский и англичанка, и они действительно были победителями. И дело было не в объединенной Германии - бог с ней, с Германией, и всеми прочими странами, вместе взятыми.
        В кафе на Александерплатц Кирилла узнали какие-то молодые немцы, видевшие его спектакль. Немцы говорили о том же, о чем говорили сейчас молодые люди в России - о свободе и переменах. Футболки с Горби продавались на каждом углу. Русские были в моде. Один из немцев сунул Маркову визитку с адресом какого-то клуба, где собирались актеры, музыканты и прочие творческие личности.
        - Теперь будем знать, куда податься в случае нужды! - сказал Кирилл.
        - Оставь, - сказала Джейн, - они наивные и скучные. Я люблю искусство, но я не выношу пустых разговоров о нем. К тому же сейчас все разговоры приобретают политический оттенок.
        - Но это нормально в нынешних условиях! - заметил Марков, которому происходящее в Германии казалось удивительно мирным на фоне событий российской истории и не только ее, - много ему довелось повидать бунтов и революций. - Вы, товарищ Болтон, говорите крайне несознательно!
        - Я хорошо знаю этих людей, - усмехнулась Джейн, - вчера они протестовали против социализма, завтра начнут протестовать против засилья капитала - они не могут жить без протеста.
        Кирилл покачал головой.
        - Откуда, мадам, этот неприличный в вашем возрасте цинизм?
        - Это профессиональное, - улыбнулась Джейн.
        Они не возвращались в разговорах к той страшной ночи в Белградской крепости. Они шутили и пили вино. Они были свободны и счастливы. Распад труппы наметился вскоре после югославской поездки. И причиной распада был не Марков и его приключения в Белграде, которые, кстати, прошли мимо внимания госбезопасности. Сначала кто-то из труппы был уличен доблестными сотрудниками гэбэ в краткой, но все равно порочной связи с немкой, которая к тому же оказалась гражданкой ФРГ, тогда еще отделенной от ГДР и прочего соцлагаря высокой Берлинской стеной - той, чьи куски теперь продавались в качестве сувениров предприимчивыми торговцами. А потом был еще целый ряд незначительных происшествий, которые положили конец гастролям, а вместе с ними и труппе. Ветер перемен сводил с ума.
        К тому времени Кирилл не без помощи Джейн познакомился с одним из западных импресарио, затевавшим грандиозный международный проект. Маркову затея показалась немного сомнительной в художественном плане, но он согласился, решив, что это все же лучше, чем возвращаться сейчас на родину, где его никто не ждет. Ну разве что Вадим… Джейн, как и сам Марков, не сомневалась, что Домовой его поймет и простит.

«Дезертирство» Кирилла за рубеж прошло без последствий. Советская пресса уже начала перестраиваться, и теперь побег выглядел не как измена родине, а лишнее свидетельство неспособности этой родины удержать лучшие свои - передовые, так сказать, кадры.
        Имя Маркова на афишах соседствовало с именами французских, немецких и еще бог знает каких актеров. Труппа была интернациональной. Ее успех оказался неожиданным даже для самого Маркова, которого модные европейские концепции шокировали не меньше, чем совсем недавно советских критиков-ортодоксов шокировал его модернистский «Гамлет». В Берлине же они застряли, судя по всему, надолго - обстановка была самая благоприятная, и в спектакль были внесены кое-какие изменения на злобу дня. Кирилл успел уже получить несколько новых предложений, в том числе от одного из французских кинопродюсеров, однако решил коней на переправе не менять.
        - Нет. Принцем Датским мне, увы, не быть! - строка Элиота, подвернувшая случайно, но так к месту, вертелась у него постоянно в голове.
        Призраку Гамлета суждено было исчезнуть из его репертуара надолго. Может быть, к лучшему. Марков и так вынужденно существовал одновременно в двух ипостасях. Кроме того, в нем проснулось тщеславие, без которого, как уверял коллега Юрий, и актер - не актер. Хотелось дальнейшего развития, других ролей.
        - Хотя, если подумать, мне жутко повезло, - объяснял он Джейн. - Для стольких актеров сыграть Гамлета - недостижимая мечта! А я получил ее с ходу, как подарок…
        - Или как компенсацию! - сказала Джейн.
        Ей был приятен успех любимого. И очень хотелось привезти его в Британию. Русский актер! Русский диссидент - это, конечно, звучит гордо, но сейчас их много расплодится - диссидентов. А вот русский актер - совсем другое дело. Это как титул - на все времена. Только титулы бывают покупные, как у Ротшильда, в то время как актерское звание не продается и не покупается ни за какие деньги.
        Как и настоящая любовь.
        К вечеру они возвращались в маленькую уютную гостиницу на окраине Западного Берлина. Хорошо побыть хотя бы вечером на своей планете - где только двое и за дверями не слышно ничьих шагов, потому что здесь ложатся чертовски рано. Он наслаждался этим отдыхом, даже Невский перестал его тревожить, словно тоже решил дать другу небольшой отпуск. Что там с ним сейчас?! Марков беспокоился тем сильнее, чем дольше длилось их расставание. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором вставало обветренное, возмужалое лицо Евгения.
        А еще британские просторы. Как он мог сказать Джейн, что его тянет, неудержимо тянет на ее родину, что она уже стала для него вторым домом, как стала домом для Невского. Но та, «его», Британия для нее недосягаема, потому что лежит по ту сторону времени. Он столько раз думал об этом и не находил решения.
        - Ты помнишь Николаса Никльби? В какой-то момент он становится актером, совершенно случайно. Я похож на него - жизнь бросает меня то в одну сторону, то в другую, и конца-края этому не видно.
        Джейн наморщила лоб, припоминая имя.
        - Чарльз Диккенс, - сказал он. - Ваш великий романист.
        - Я помню! - улыбнулась она. - Однако похоже, что в вашей стране он теперь популярнее, чем у себя на родине.
        - Это из-за переводов, - объяснил Кирилл. - Просто современный перевод ближе русскому читателю, чем англичанину архаичный слог оригинала.
        - Мне кажется, дело не только в этом, - сказала Джейн. - Видишь ли, нужно обладать особым менталитетом, чтобы продолжать воспринимать все эти истории всерьез, после всего, что творилось и продолжает твориться в мире. Менталитетом немного наивным…
        - Да, - вздохнул Кирилл, - я сразу понял, что это не комплимент!
        - Извини! - улыбнулась Джейн. - Мне очень нравятся твои соотечественники, но, вот увидишь, эти годы тотального контроля рано или поздно им аукнутся…
        - Знаешь, если хотя бы половина того, что пишут в газетах - правда, - Кирилл покачал головой, - то уже аукаются!
        - Не слишком верь газетам, это еще одна забавная черта у русских. Вы все еще не поняли, что написать и напечатать можно все что угодно.
        - Что-то ты раскритиковалась, милая! - удивился Кирилл.
        - Просто мне страшно, Кирилл! - сказала она. - Мне кажется, что мир начинает разрушаться, и, если бы речь шла только о коммунистическом строе, сам понимаешь, я бы не очень переживала. Но происходит что-то гораздо более серьезное!
        Да, Кирилл тоже часто вспоминал слова маршала. Пророчество, мрачнее которого, как ему казалось, он не слышал ни в одном из своих миров. Одно из тех пророчеств, которые лучше не знать, потому что, как предотвратить их исполнение, все равно неизвестно, и приходится мучиться в ожидании неотвратимого.
        Джейн до сих пор порывалась вернуться в Югославию и выяснить все до конца. Кирилл признавал, что это логично, но не очень разумно.
        - Нонсенс! - восклицала Джейн, и ее тень на стене превращалась в суетливую птицу. - Что логично, то и разумно!
        - Ничего подобного! - мотал головой Кирилл. - Это совершенно разные вещи! Это было бы логично, учитывая имеющиеся у нас факты, а точнее - нехватку фактов. Но, с учетом наших возможностей, или лучше сказать, при отсутствии оных - совершенно неразумно!
        - Ты меня совсем запутал! - жаловалась она. - Скажи проще, что испугался призраков!
        - Я не трус! - сказал на это Кирилл, не желавший в такой вечер ни о чем на свете говорить серьезно. - Но я боюсь! Кроме того, что мы можем сделать - разрушить крепость до основания в поисках потайных ходов и залов?!
        Встреча с Тито не только не принесла Джейн никаких дивидендов в плане карьеры, но и поставила на этой карьере крест. С какой бы любовью сэр Арчибальд ни относился к Джейн Болтон, поверить в то, что она рассказала, не мог, хотя самое невероятное - ночная погоня и то, что она увидела на лестнице в крепости, - в докладе не было упомянуто.
        - Рациональное мышление, - говорил он, поднимая палец, - вот главное, чем должен обладать агент!
        Он был склонен считать, что во всем виноват стресс, пережитый Джейн во время недолгого пленения советскими контрразведчиками. Винил себя за то, что поручил ей это дело, вместо того чтобы отправить загорать на Бермуды, и не обращал никакого внимания на показания другого свидетеля - Кирилла Маркова.
        Столкнувшись с полным непониманием начальства, Джейн предпочла оставить разведку. Арчибальд не пытался удерживать ее на службе. Это немного задело самолюбие, но можно было понять. В истории с Тито он возлагал на Джейн определенные надежды, однако ее поездка их не оправдала. Больше никаких сообщений от покойного маршала не поступало, и опытный разведчик пришел к выводу, что Джейн с Марковым стали пешками в непонятной игре, в которую кто-то пытается втянуть его ведомство.
        Он делился теперь с ней минимумом информации, но Джейн знала, что разведку лихорадит. После падения Берлинской стены и начала реформ в России множество специалистов оказались не у дел; империя, против которой они воевали, уже практически исчезла с карты мира, и процесс этот был необратим. Ситуация была смутной, МИ-6, как и МИ-5 - служба контрразведки, - были в таком состоянии, которое сэр Арчибальд охарактеризовал как кризис жанра.
        - Ты, моя девочка, вовремя ушла, - сказал сэр Арчибальд в одной из приватных бесед, - очень вовремя.
        Джейн с юмором рассказывала о своих спорах с начальством. Несмотря на то что ее дороги с разведкой разошлись, шутки у них с Кириллом еще долго вертелись вокруг ее профессии.
        - Отстукивала шифровку в центр? - спрашивал он, когда она возвращалась из ванной. - Смотри, не обесточь отель!
        Джейн однажды поведала ему старый анекдот из истории спецслужб. Одна храбрая английская агентша едва не влипла в одной из азиатских стран, подключив приемник к сети отеля. После этого свет вырубился по всему зданию, и ей пришлось срочно передислоцироваться.
        Шутки шутками, но ситуация казалась Кириллу двусмысленной.
        Они сами так и не пришли к консенсусу - (еще одно модное слово!) относительно случившегося в Белграде. Марков на следующий день после их встречи с маршалом или кем-то, кто выдавал себя за маршала, посетил Белградскую крепость. Джейн не могла пойти с ним - они и так сильно рисковали накануне. Как он и думал, никаких подтверждений тому, что они увидели, в крепости не оказалось.
        Кирилл спустился по лестнице к воде, прошел вдоль стены, пытаясь обнаружить следы потайного хода. Ничего!
        - Думаю, они вполне могли нас одурманить! - Она снова и снова возвращалась к этой теме.
        - Кто?
        - Те, кто вызвал меня в Белград.
        Джейн злило нежелание Кирилла согласиться с ее выводами насчет подмешанных в пиво наркотиков. Это была защитная реакция. Ведь стоило лишь допустить, что все ими увиденное было реально…
        И тогда придется признать, что она очень многого не знает об этом мире, как и большинство его обитателей. А признавать этого не хотелось. Слишком страшно!
        - Одинаковых галлюцинаций не бывает! - продолжал настаивать Марков.
        - Может, это была не галлюцинация, а гипноз, например. Даже в Советском Союзе признавали существование психических феноменов. А гипноз вполне может быть массовым…
        Кирилл с сомнением покачал головой. Настаивать, однако, не стал.
        - Не бойся! Сон это или явь, я тебя никому не отдам.
        - Я знаю, - сказала она. - Но я боюсь, Кирилл. Боюсь, что ты окажешься прав! Что мы видели Тито, что за нами гнались какие-то твари! Мы ведь даже рассказать никому не можем!
        Ее рука, с зажатой в ней сигаретой, слегка задрожала.
        - Пожалуй, это был самый крупный провал в моей карьере… Но я не жалуюсь! Тем лучше!
        Кирилл понял, что последняя фраза относилась к нему, и взял ее за руку. Они уже давно научились понимать друг друга с полуслова - искусство, знакомое влюбленным.
        - Когда вечер торопится выйти на улицы… - пробормотал он, возвращаясь от воспоминаний о Белграде в Берлин, в день сегодняшний.
        Они сидели в маленькой комнате, освещенной свечами. С электричеством в гостинице все было в порядке, но им обоим нравилась атмосфера безвременья, которая возникала, стоило выключить свет. Только иногда с улицы, из-за высокой ограды и деревьев, доносился автомобильный гудок, напоминая о том, что все это только иллюзия.
        На стене за спиной Джейн темнел маленький бронзовый барельеф с задумчивым Христом. Как и Христос, Джейн была задумчива, она смотрела на Кирилла, картинно склонив голову на плечо. При свечах ее локоны казались медными.
        Сумерки - нежное тихое слово. Слово для двоих, не для шумной компании. Кириллу нравилось и английское мягкое и доверительное twilight. Сейчас он ощущал себя гражданином мира. Пожалуй, в прежние времена такой космополитизм ему бы дорого обошелся…
        Глава 4
        Альбине несказанно повезло. Объемы заказов на предприятии сокращались, вероятно поэтому ей удалось получить полный отпуск в июне - самом востребованном в этом смысле месяце. Альбина стала собираться в поездку. Письма от Олега приходили все реже, становясь раз от разу лаконичнее и злее. Шли они с огромным опозданием, и Альбина представить себе боялась, до какой степени отчаяния может он дойти. Потому и торопилась - увидеть, поддержать. Дети уже отдыхали на детсадовской даче, на Карельском перешейке, и она могла за них не беспокоиться.
        Она пыталась представить себе эту встречу. Интересно, как Олег теперь выглядит?! Фотографий он, само собой, не присылал.
        Волокла с собой целый чемодан гостинцев, на которые ушли все ее сбережения. Свои драгоценности она давно продала почти за полцены - не было у Альбины никого, кто мог бы помочь в этом вопросе, а довериться Славику или кому-то из бывших приятелей мужа - скорее всего, означало остаться и без денег, и без драгоценностей. И с квартирантами не все было ладно. Арсен встречал ее радушной улыбкой, но деньги каждый раз приходилось едва ли не выцарапывать. Ссылался на трудности и кормил обещаниями. Альбина попыталась разыскать Славика, в конце концов, это ведь были его люди.
        Мелкий аферист, как она его про себя окрестила, был вечно занят и на нее времени не находил. Почему ей не везет даже в таких мелочах? Впору было заподозрить Александра Акентьева в сотрудничестве с потусторонними силами.
        На платформе со своими огромными чемоданами Альбина почувствовала себя особенно одинокой. На носильщика решила не тратиться - сама дотащит. Сил, слава богу, хватает. Потом некто в длинном пальто совсем не по сезону (было тепло, и человек то ли решил покрасоваться, то ли просто не имел ничего более подходящего) поплелся за Альбиной, бросая на нее влюбленные взгляды. Он был похож на поэта - взъерошенный и нервно озирающийся. Наконец, осмелев, предложил помочь с чемоданами. Она согласилась.
        В вагоне с ними ехали какие-то солдаты. Глядя на их форму, Альбина испытывала безотчетное беспокойство. Наверное, из-за воспоминаний об отце. Беспокойство усилилось по мере того, как поезд приближался к месту назначения. Она все думала об Олеге, как они встретятся, на сердце скребли кошки. Несколько разбавляла тревогу трепотня взъерошенного попутчика, который стал своеобразным буфером между ней и остальными пассажирами в плацкартном вагоне. Предполагаемый поэт оказался журналистом.
        Судьба и воля редакции влекла его в места не столь отдаленные - делать репортаж о судьбах заключенных. По пути он обогатил ее познания насчет жизни в зоне, пояснив, правда, что сам о ней только читал. Его поездка как раз и была предпринята с целью узнать, что из прочитанного правда, а что - нет. Стихи, впрочем, писал тоже. Прочел парочку Альбине, явно надеясь произвести впечатление. Стихи были плохие, но она ему об этом не стала говорить. Все равно бы не поверил.
        А остальные попутчики шуршали газетами, вели какие-то споры. Вагон - маленькая модель общества и, глядя на эту модель, Альбина сделала один вывод: общество это ей совсем не по душе. Какими мелкими и отвлеченными казались все эти разговоры! У людей совсем-совсем нет проблем, если они могут так серьезно спорить о вещах, отстоящих от них по времени и пространству; о вещах, к которым они не имеют абсолютно никакого отношения. С другой стороны, она завидовала всем им - очевидно, что у них все хорошо, все живы, и никто не сидит за решеткой.
        Сама Альбина читала Чейза. Сейчас она могла воспринимать только бездумные детективы и была рада, что догадалась купить сборник на вокзале. Книга помогала отгородиться от проблем соседей по купе, а главное, от мыслей - что ждет ее по прибытии. Журналист сошел раньше, чем она. Цели были у них схожи, а вот пункты назначения - разные. Много в России лагерей, и в гости к Олегу Альбина прибыла уже без своего говорливого попутчика.
        Поселок при зоне выглядел именно так, как она его и представляла. Убого. Даже техника здесь была другая - попадались древние грузовики едва ли не довоенного выпуска.

«Да, это не Рио-де-Жанейро», - сказала себе Альбина.
        Закуток в хлипком бараке пришлось делить с простоватой женщиной, судя по говору - откуда-то из южных провинций. Анна Степановна, тоже приехавшая сюда проведать мужа, сменила говорливого журналиста в качестве проводника по рукотворному аду, которым вскоре стала казаться Альбине и эта зона, и все, что имело к ней отношение. Только вот познания этой женщины были далеко не теоретическими и оттого куда более ценными.
        - Альбина, Альбина… - повторяла она ее имя, словно примеряя его на себя. - Это по-каковски же?
        Альбина очень надеялась, что здесь найдется компания получше, чем эта странная женщина, но вскоре поняла, что как раз опытная Анна Степановна при всей ее неугомонности и прямолинейности является наиболее подходящей для нее соседкой. Разве лучше было бы оказаться в компании такой же, как она сама - растерянной, ничего не понимающей в здешних порядках городской дамочки?
        Муж Анны Степановны жил по тому самому «золотому» правилу - украл, выпил, в тюрьму. Перечень «страшных преступлений»: от нанесения телесных повреждений средней тяжести до попытки незаконного проникновения. Обо всем этом Анна Степановна рассказывала с какой-то бесхитростной простотой. Ей и в голову не приходило развестись с мужем. Поездки в зону были для нее чем-то вроде курортного отдыха. Другой жизни эта женщина и не представляла. По сути, она пребывала в таком же заключении, как и ее супруг, но объяснять ей это было бы бесполезно.
        В поселке ее хорошо знали, здоровались. Анна Степановна как-то поразительно легко находила общий язык с любым встречным, неважно - из зэков или охраны. И она же, Анна Степановна, сообщила Альбине первые дурные вести. Правда, сообщение это в основном состояло из жалостливых вздохов и не менее жалостливых взглядов, которые выводили Альбину из себя. Объяснить что-либо человеческим языком Анна Степановна отказалась, но по всему выходило, что Олег в лагерном сообществе занимал далеко не самое почетное место.
        Это расходилось с тем, что Альбина успела выяснить у лагерного начальства, но ничего удивительного здесь не было. У вертухаев, как называла Анна Степановна всю лагерную охрану вместе с начальством, свои критерии, у заключенных - свои. К примеру, тот, который сотрудничает с этим начальством - активист, для остальных зэков становится отверженным.
        Альбина не могла дождаться встречи. Она думала, что свидание ей должны предоставить немедленно, стоит только приехать. Оказалось, что все не так просто. Благодаря зануде-журналисту она уже знала, что начальника зоны называют «батей» - и нужно сначала поговорить с ним.

«Может, имя Марлена Вихорева ему что-нибудь скажет», - мелькнула надежда, странная, в общем-то, но чем черт не шутит! Никогда до сих пор Альбине не приходило в голову воспользоваться репутацией отца в собственных целях, но жизнь всему научит. Она обнадеживала себя, забыв даже, что «батя» по определению относится к другому ведомству. Да и пробиться к нему с наскоку не удалось.
        Альбина видела издалека, как толстый, на кубышку похожий, человечек забрался в служебный уазик и отбыл в неизвестном направлении. Вместо «бати» ей пришлось разговаривать с каким-то лейтенантом. Молодой и чернявый, он выглядел как человек, которому очень сильно помешали. Альбина, всеми силами настраивавшая себя на уверенный тон, забыла об этом, едва переступила порог его кабинета. Лейтенант, не представившись, сообщил, что ей очень повезло, раз она вообще застала его на месте. Вскоре Альбине суждено было понять, что он не преувеличивал. Лагерное начальство, как и любая бюрократия, было неуловимо. И здесь оно умудрялось куда-то выезжать, проводить какие-то заседания и ревизии вне лагеря. Белок, наверное, в лесу пересчитывали.
        Когда, не удовлетворившись одним этим везением, Альбина стала расспрашивать об Олеге, лейтенант посмотрел на нее с жалостью, как на юродивую.
        - Послушайте, - сказал он. - Вы хотя бы представляете, сколько здесь человек содержится?! Я о вашем муже слышу впервые, а вас интересует его здоровье! Я похож на фельдшера?!
        Потом он долго просматривал ее документы, словно предполагая, что под личиной жены арестанта может скрываться американская шпионка. О свидании в тот день пришлось забыть. Зато в первый же вечер Альбине удалось передать посылку мужу за мзду в виде дефицитных сигарет. Анна Степановна выговаривала ей за расточительность:
«Кончатся твои сигареты, чем будешь расплачиваться?» А Альбина отказывать не умела - вскоре к ней потянулись обитатели соседних бараков, живо почувствовавшие в ней легкую добычу.
        С продуктами было тяжело даже в столицах, не говоря уже об этой богом забытой дыре. Однако, несмотря на «кооператорское» прошлое, торговаться Альбина не научилась. Пришлось новой знакомой встать на защиту ее интересов. Но в том, что касалось свидания, помочь Альбине Анна Степановна не могла. Только смотрела на нее странно, стоило ей начать говорить об Олеге. Словно узнала что-то очень плохое. В конце концов, Альбина начала бояться этого свидания, которое постоянно откладывалось лагерными самодурами. Но сидеть и терзаться страхами - последнее дело. В конце концов, даже здесь наверняка можно было найти какую-нибудь несложную работу. Анна Степановна, услышав об этом, широко всплеснула руками, словно собиралась куда-то поплыть.
        - Устроиться при лагере, конечно, можно. Вон посудомойка у них беременная ходит - пойди, поговори. Только не знаю, стоит ли?
        И объяснила, видя ее недоуменное лицо:
        - Это ж лагерь, мужики-кобели! Лапать будут, а там сорвешься, у тебя вон на лице написано все…
        Несмотря на это предупреждение, Альбина решила попытаться. Тратить сэкономленные с таким трудом деньги на продукты и подачки лагерной охране и ничего при этом не зарабатывать было роскошью, непростительной в ее положении. Уже знакомый лейтенант выслушал ее просьбу, и взгляд его сразу изменился на тот особенный, мужской, который Альбина хорошо знала. Предложение поступить посудомойкой заметно снизило статус Альбины в его глазах. Впрочем, он заверил ее, что никаких проблем с мужским контингентом у нее не будет. Лично поручился за ее безопасность, очевидно, полагая, что благосклонностью новой работницы будет пользоваться единолично.
        Уже на следующий вечер зашел навестить. Альбине сначала показалось, что он принес вести о муже, поэтому она не выставила лейтенанта за дверь. А лейтенант был незатейлив - никаких признаний в любви и полевых цветов. Он и так не сомневался, что получит все, что хочет. Кто она такая, в конце-то концов?!
        Альбина, наконец, все поняла и испугалась. Испугалась не столько за себя, сколько за Олега, на котором вертухай мог потом отыграться за отказ. Тут, на счастье, вошла без стука Анна Степановна и, мигом сориентировавшись в обстановке, поспешила на помощь растерянной Швецовой.
        - Зачем пришел?! - спрашивала она, встав между ним и Альбиной и защищая ее с такой материнской уверенностью, что наглый лейтенант смешался, видимо решив, что они и правда состоят в каком-то родстве. А это давало Анне Степановне определенные права. Не говоря уже об ее собственном стаже поездок в зону.
        В общем, лейтенант стушевался, а Анна Степановна продолжала теснить его к дверям.
        - Я, вообще-то, насчет свидания пришел сказать! - сообщил он с порога, глядя на Альбину через плечо защитницы. - Будет вам свидание, готовьтесь!
        И она услышала, как он недобро хохотнул на крыльце.
        - Сволочь! - прошептала Альбина, стиснув кулаки.
        - Ну, ну, успокойся, - пробормотала Анна Степановна, не глядя на нее. - Давай лучше почифирим.
        Марлен Вихорев в шутку называл чифирем крепкий чай, который Альбина имела обыкновение заваривать во время сдачи экзаменов. Анна Степановна предложила ей попробовать настоящий чифирь. Особый колорит напитку придавала железная кружка, в которой он был заварен. Японские мастера, как известно, подбирали узоры чайных чашек по строгим канонам, орнамент должен был соответствовать орнаменту на стенах чайной комнаты, иначе удовольствие от чайной церемонии могло свестись к нулю. Чтобы почувствовать чифирь, его следовало пить именно из такой кружки, в поганом бараке. Впрочем, Альбина никакого удовольствия все равно не получила. Обжигая пальцы, она робко попробовала темную жидкость и почти сразу, поблагодарив, вернула хозяйке. Анна Степановна усмехнулась и допила, слегка только морщась.
        - Вот так они и развлекаются там, сердешные! - сказала она.
        Теоретически Олега должны были выпустить на свидание в барак, но лагерное начальство почему-то решило, что первая встреча должна произойти на территории лагеря, в специальной комнате с простым столом и парой скамей. Как потом выяснилось, на то были причины. Альбине, переступившей порог этой комнаты, показалось, что теперь и она сама угодила в заключение, неизвестно за какие грехи.
        В первое мгновение она его не узнала. Олег осунулся, подурнел настолько, что не был похож на себя прежнего. Альбина едва сдержала крик. Он сел напротив, мрачно глядя на нее.
        - Здравствуй, - не сказала, а выдавила она, проглотив комок в горле.
        Молчание было тягостным. Олег дышал шумно, словно только что пробежал небольшой кросс. И никакой радости не отражалось на его лице. Он был плохо выбрит, и Альбина даже на расстоянии явно ощутила несвежий запах изо рта. Похоже, Швецова совершенно не волновало, как он будет выглядеть при встрече с женой. Это читалось и в его взгляде. Казалось, он даже раздражен ее приездом. Альбина ничего не понимала.
        Они должны были обнимать друг друга, шептать ласковые слова, целовать. Но этот человек был чужим. Он даже держался как-то по-другому. Прежний Олег Швецов всегда несколько простодушно расправлял плечи - мол, смотрите, каков я! Демонстрировал фигуру, приводившую в восхищение молодых девчонок. И Альбина ревновала его, иногда в шутку, иногда всерьез.
        Человек, которого она видела сейчас, вызывал только жалость.
        Это был не ее любимый. Его подменили. Олег сидел, склонив голову, иногда пытался выпрямиться, но снова прятал голову в плечи. Словно боролся с самим собой, и это выглядело страшно.
        - Не нужно было приезжать! - наконец, сказал он зло. - Я же не просил!
        Альбина нервно комкала подол платья. Щеки ее пылали от обиды и гнева.
        - Что с детьми? - спросил он, закуривая.
        Курил он тоже как-то иначе, чем раньше. Затягивался жадно, словно это была последняя сигарета в его жизни. Учитывая дефицит сигарет даже на воле, его можно было понять, но этот штрих дополнял общую жуткую картину.
        - Все хорошо, - сказала Альбина. - Они на даче сейчас…
        Она так много хотела ему рассказать. О том, как они устроились на новой квартире, о том, что она не сдается. У нее в запасе была, как у Шахерезады, тысяча историй: о переезде, о детях, о Славике и армянах. Но внезапно она поняла, что ни одна из этих историй его не интересует. Он теперь принадлежал к какому-то другому миру. Здесь, за колючей проволокой, людей действительно перевоспитывали, только не в том смысле, в котором это слово обычно употребляют.
        - Вот, - она стала рыться в сумочке, вытащила снимки малышей на детской площадке.
        Последнее магическое средство.
        - Как там он? - спросил вдруг Олег, сигарета уже догорела - табак в эпоху перемен стал заметно ниже качеством. Он прикурил другую от окурка.
        Средство не подействовало, фотографии остались не востребованы. Олег скользнул по ним взглядом и даже не пытался изобразить заинтересованность - бросил на стол.
        - Кто? - не поняла Альбина.
        - Александр, - сказал Олег.
        Альбина подумала, что он, вероятно, до сих пор надеется, что Переплет вытащит его.
        - С ним все в порядке, - сказала она. - Мы давно не общались.
        Олег вытер губы.
        - Да почему же? - спросил он с гадливой улыбкой. - Не стесняйтесь!
        - Подожди, подожди, подожди! - повторяла она, как заклинание. - Я не понимаю ничего. Что ты хочешь сказать, Олег? Милый…
        - Тебе не понятно?! А я ведь давно все понял! - выкрикнул он вдруг истерично. - Все было нарочно подстроено, чтобы меня убрать! Все я теперь про тебя, сучка, понял! Лучше бы вы меня убили, сволочи! Ты и твой Саша!
        Альбина опешила. До сих пор ее раздражала почти анекдотичная слепота мужа в том, что касалось Переплета. Теперь же, задним числом, он либо прозрел, либо все обдумал и сделал категоричные выводы, столь же нелепые, сколь нелепым было его благодушие тогда, раньше.
        - Дай-ка! - Он вдруг выхватил ее сумочку и одним движением вытряхнул ее на стол.
        Фотографии слетели на пол. Альбина вскрикнула.
        - Что ты делаешь?!
        В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, открыли. Похоже, вертухаи стояли там, в коридоре, дожидаясь развития событий. Олег выхватил из рассыпавшихся по столу вещей маникюрные ножницы и со звериным воплем принялся полосовать свои руки - вдоль вен.
        Его вытащили из комнаты, матерясь и колотя за кровь, которая забрызгала форму. Олег продолжал реветь и в коридоре:
        - Ненавижу, ненавижу!
        - Заткнись! - рявкнул кто-то из вохровцев. - Посмотрим, как ты в карцере покричишь!
        Альбина не стала забирать вещи, их принесли в барак спустя полчаса. Удивительно, но она смогла сама добраться до него. В бараке Альбина бросилась на кровать, не раздеваясь, и долго плакала, подвывая по-волчьи и кусая подушку. Анна Степановна бродила рядом, звенела посудой. Боялась, что Альбина наложит на себя руки.
        - Да все ничего, - говорила она тихо, не зная еще, что именно произошло. - Если обижают его, то ведь выйдет и снова может стать мужиком. По-разному, конечно, бывает…
        Альбина смутно догадывалась, о чем идет речь, но ей не хотелось думать ни о каких мерзостях. Пришел охранник с ее вещами. Сообщил, что с Олегом все в порядке - в смысле, жив и лежит теперь в лазарете. Она кивнула, едва ли понимая, о чем он говорит. Остаток дня прошел для нее как в тумане.
        Вся встреча заняла меньше часа. Меньше часа, а вся жизнь снова перевернулась. Интересно, должен же быть у человека запас прочности, предел, за которым начинается безумие… И когда он наступит, ее предел? Может, это и будет для нее спасением. Иногда так тяжело, невыносимо тяжело быть нормальной.
        Жизнь превратилась в череду бесконечных унижений, которые прежде она не могла себе представить и в горячечном бреду. И все, что оставалось светлого, не считая малышей, было связано со случайными и чужими людьми, вроде того журналиста или Анны Степановны. А люди близкие, старые знакомые либо ушли навсегда из жизни, либо предавали и обманывали. И Олег сейчас казался ей настоящим предателем, чем-то даже хуже Акентьева. Ведь о Переплете она все уже давно знала, а Олег оставался последним человеком, на которого она могла надеяться. Теперь надеяться было не на кого, кроме самой себя.
        Говорили, что есть какие-то старинные заговоры, отсекавшие одного человека от другого - намертво, наглухо, так, что даже и мысли не оставалось о том, о ком прежде думал ежеминутно. Сейчас Альбина ощущала себя пораженной таким заклятием - что-то оборвалось в ней сегодня.

«Может, ты и не любила его? - спрашивала она себя. - Иначе как могла отказаться так быстро, словно только ждала повода. Настоящего повода, чтобы оттолкнуть его».
        Альбина то нервно собирала вещи, сбрасывая в чемодан все, что попадалось на глаза, включая вещи своей соседки по бараку или посуду, которая ей даром была не нужна. Потом приходила в себя, возвращала чужое, садилась думать. Анна Степановна молча заваривала чай. Приходил кто-то из зоны, спрашивал посудомойку. Анна Степановна ответила, что она больна, а на предложение прислать лагерного фельдшера ответила с полным на то основанием, что фельдшер пьяница, и она ему котенка бы больного не доверила, не то что человека.
        Альбина на самом деле чувствовала себя больной. В висках начинало гудеть, стоило ей только вспомнить эту встречу, безумные глаза Олега. И кровь, брызнувшую из его вены. Тошнота подступала к горлу. Альбина не выносила вида крови, Олег в прежнее время смеялся над этой ее чертой, называл белоручкой. Альбина напрочь отвергала каких-то свежеубитых кроликов с рынка, мысль о том, что ей придется разделывать животное, казалась просто невыносимой. Обычно за разделку брался с хирургической сноровкой сам Марлен Вихорев. Приговаривая при этом, что дочка правильно сделала, что не пошла по его стопам. Без внутреннего трепета Альбина могла разделывать только рыбу.
        Пора было уезжать. В детсадовском лагере заканчивалась смена. Забрать детей она не успевала, пришлось отбивать телеграммы знакомым - всем, кого она могла вспомнить, включая бестолкового Славика. Альбина не опасалась, что за близнецами приедут десятки человек - это было бы слишком фантастично, особенно учитывая ее невезучесть. Дай бог, если хотя бы кто-нибудь откликнется. Так и оказалось - из всех знакомых ответила только Ленка Геворская.
        Ленка выразила согласие экономным «ок». Что такое «ок» Альбина не сразу поняла, но потом сообразила - «о’кей». О’кей - значит, за близнецов можно было не беспокоиться.
        Анна Степановна провожала ее до вагона, перекрестила на прощание. Обратный путь показался короче - тяжелые мысли не оставляли ее. Если бы не соседи, Альбина забывала бы и о еде. За окном мелькали рощи, поля, города. В обычных обстоятельствах Альбина постаралась бы воспользоваться каждой остановкой, чтобы размять ноги, ухватить хотя бы кусочек впечатлений от этой поездки. Но сейчас она чувствовала себя опустошенной до крайности, и только мысль, что скоро снова увидит своих малышей, поддерживала в ней силы.
        Ленка, которой она бросилась звонить с вокзала, сообщила крайне довольным голосом, что сумела пристроить ребят к «очаровательной паре» - соседям по даче в Комарово.
        - Подожди! - попросила Альбина, которая не была морально готова к новым сюрпризам. - Они не у тебя? Какие еще соседи?
        Она нахмурилась, считая в уме, - поездка в Комарово за детьми означала лишние расходы на билет, а это сейчас было более чем некстати. Да и время уйдет, которого и так оставалось совсем немного - еще несколько дней, и постылая фабрика распахнет ей свои объятия.
        - Ну, Альбиночка, - занудила Ленка, - у меня же работа, я только недельку отпуска выжала из своих гадов, а детям сейчас в городе делать нечего! А тебя Леня отвезет - он как раз к родителям собирается…

«Гадами» Ленка называла собственных работодателей. Очевидно, чисто советская привычка, потому что работу свою Геворская весьма ценила. Ей удалось зацепиться за теплое местечко в частной структуре, и, понятное дело, рисковать им она не собиралась ни в коем случае. Делать было нечего. Альбина заскочила к Арсену и после получасовых споров сумела выбить почти половину суммы, которую армянин должен был за последний месяц. Хорошее начало.
        Потом заехала к Ленке на работу, уточнить адрес ее комаровских соседей. Геворская за своим столом в офисе выглядела весьма внушительно. На вопрос об Олеге Альбина глубоко вздохнула. Она готовилась заранее к этому вопросу, готовилась ответить так, чтобы не заплакать, и ей это, в самом деле, удалось.
        - Лучше не спрашивай! - просто попросила она.
        Ленка пожала плечиками в глубоко декольтированном платье. Глядя на нее, Альбина почувствовала себя состарившейся, некрасивой и никому не нужной. Геворская, которой нельзя было отказать в догадливости, предложила воспользоваться одним из своих летних костюмов. Альбина отказалась - слава богу, собственный гардероб ей удалось уберечь от жадных лап государства. Вернувшись к себе, на Гранитную, она первым делом раскрыла все окна - застоявшийся воздух казался раскаленным, потом приняла душ и стала быстро собираться в дорогу. Вскоре Леня Геворский уже сигналил под ее окнами, сидя в своем «москвиче».
        Он пробормотал несколько комплиментов относительно ее туалета и распахнул дверцу машины. Альбина, однако, нарочно села сзади - не хотела, чтобы он смотрел на ее ноги. «Скоро стану настоящим синим чулком, - подумала она. - Ну и черт с вами! Как же тут не стать!» Стратегическая позиция на заднем сиденье имела еще одну выгодную сторону - Леонид мог трепаться, только видя лицо собеседника, а поскольку управлять машиной, глядя назад, довольно сложно, то вскоре он совсем замолчал, оставив ее наедине со своими раздумьями. Только изредка бросал в зеркало заднего вида обиженный взгляд.
        Альбина заподозрила неладное, только когда машина оказалась рядом с местом назначения. Не может этого быть! Она решила, что ошиблась, и еще раз заглянула в бумажку. Или Ленка все напутала?
        - Нет! Черт бы вас всех побрал! - с чувством выругалась она. Леонид испуганно обернулся и едва не врезался в столб на повороте.
        - Что случилось-то? - спросил он, выруливая на середину дороги.
        - Ничего! - выдохнула Швецова.
        Ей и в голову никогда не приходило, что однажды придется снова оказаться здесь. В этом проклятом доме. Доме Акентьевых. Заверив Леонида, что все в порядке, Альбина забрала из машины сумки и с замирающим сердцем открыла калитку.
        Солнечный луч согревал песчаную дорожку. Вдоль дорожки росли какие-то красные цветы - много мелких цветов с мохнатой серединкой. Альбина не помнила их названия, и ей казалось, что раньше их не было. В остальном дом и сад не изменились. У самого дома она увидела одного из близняшек. Женя тащил по траве плюшевого медведя, едва ли не больше его ростом. Увидев мать, он застыл на месте, потом выпустил медвежью лапу и побежал к ней. Альбина, присев на корточки, со слезами на глазах ждала его.
        - Мама приехала!
        - Здравствуйте, Альбина! - сказала пожилая женщина, стоявшая на террасе и следившая за ними с улыбкой. - Я ведь вас с самого выпускного вечера не видела. А недавно перебирала ваши школьные фотографии - вы там все такие важные и забавные!
        - Здравствуйте! - сказала Альбина, поднимаясь к ней по широкой лестнице.
        Пили чай на веранде, откуда очень удобно было следить за близнецами, строившими в песочнице огромную крепость. На клеенчатой скатерти застыла яркая капля малинового варенья - прошлогоднего еще урожая. Примеряясь к ней, вилась над столом полосатая оса. Солнце просачивалось сквозь листву берез, осыпая сад тысячами веселых зайчиков. И где-то в этой листве повторяла одну и ту же задорную ноту певчая птица.
        - Это зяблик поет, - сказала Акентьева. - Он всегда вечером так поет, если погода ясная. Возьмите, Альбина, печенье!
        И потянулся разговор, неторопливый, какой бывает между давно знакомыми людьми.
        Через полчаса, словно нарочно подгадав, из города приехал Акентьев-старший. За кустами шиповника, растущими вдоль забора, мелькнула крыша его блестящей машины, и еще не открылись ворота, как близнецы, побросав все игрушки, заковыляли на звук мотора, словно собачки Павлова, заслышавшие сигнал к кормежке.

«Когда же вы успели привыкнуть?» - поражалась Альбина. Она отодвинула чашку.
        Режиссер выглядел озабоченным и слегка постаревшим. Он кивнул ей, как старой знакомой, и, поднявшись на веранду, галантно поцеловал руку. Альбина инстинктивно подобралась, но сумела выдавить любезную улыбку.
        За Владимиром Акентьевым, пыхтя, торопились ее малыши. Он поздоровался с каждым персонально и отдал на разграбление внушительный пакет, а потом, сполоснув руки в дребезжащем рукомойнике во дворе, присоединился к чаепитию. Вся эта домашняя непринужденная атмосфера напоминала Альбине ее собственное детство. Наверное, поэтому она не решалась встать и уйти. Хотелось хотя бы недолго побыть в маленьком раю, из которого она была изгнана навсегда. Она не могла забыть, что эта семья - семья Переплета. Но злиться на его родителей не могла. Не было сил на злость.
        - Ну зачем вы так тратитесь? - Она кивнула в сторону детей, вытаскивающих из пакета разноцветные коробки с игрушками. - У них все есть!
        - Игрушек, Альбина Марленовна, никогда много не бывает! - сказал с грустной улыбкой режиссер. - Или вы сторонница спартанского воспитания?
        - Нет, - сказала Альбина, - зачем же непременно такие крайности?
        - Балуйте детей, как можно больше, примерно так выразился, знаете ли, Набоков, зеркало русской эмиграции, если использовать большевистскую терминологию. Вы не знаете, что их ждет дальше! Я готов под этим подписаться!
        Альбина не видела Владимира Акентьева с того самого дня, когда он заскочил однажды при ней в мастерскую Наппельбаума. Он тогда еще ухаживать пытался! Сын за отца не в ответе. А отец за сына? По идее, да - должен быть в ответе. Но что-то в глазах режиссера заставило ее придержать все слова, которые почти готовы были сорваться у нее с языка.
        Где она видела этот взгляд? Неужели в собственном зеркале?
        - Да, Альбиночка, вы, наверное, не в курсе, что у нас произошло? - спросил Акентьев.
        - Нет! - пробормотала она. - А что произошло и где Саша?
        Мысль о том, что с Переплетом могло тоже что-то случиться, должна была ее радовать - столько проклятий послала она на его голову за это время, что если бы хотя бы сотая их часть обладала силой, то конец Акентьева был бы поистине ужасен. Однако радости почему-то она не испытала. Напротив, сердце сжалось в тоске. Может быть, потому, что он оставался одним из немногих старых знакомых, а она теряла этих знакомых слишком часто.
        Мадам Акентьева всхлипнула, и Альбина видела, что она изо всех сил сдерживает слезы.
        Акентьев-старший взял жену за руку и объяснил притихшей гостье, что швейцарская поездка Дины Акентьевой закончилась трагедией.
        - Они поплыли на яхте. Женевское озеро. Очень красивое, - говорил он. - Что-то случилось, яхта загорелась. Были свидетели. Говорят, вспыхнула сразу, как спичка. Даже здесь, в России, в новостях об этом говорили.
        - Я не видела! - сказала Альбина. - Какой ужас! И они… погибли?!
        - Да… Дину нашли, - продолжал рассказывать режиссер. - И опознали. А вот Ксюшу - нет. Но шансов выжить у нее не было никаких. Огонь, вода.
        - Бедный Саша! - прошептала Альбина.
        - Он сейчас в Сибири! - сказал Владимир Акентьев и пожал плечами, словно хотел что-то добавить, но передумал. - Почти сразу уехал. Похоже, знаете, на добровольную ссылку…
        Акентьева, кажется, подала мужу невидимый знак, потому что тот торопливо свернул рассказ. За столом наступило напряженное молчание.
        - Послушайте, Альбина, - Акентьева ласково прикоснулась к ее руке, - может быть, лучше будет Женечке с Сашей остаться у нас, хотя бы на месяц? Лето-то какое выдалось хорошее! В городе держать детей - просто грех. Да и вам будет попроще!.. Альбина работает на «Большевичке», - сообщила она режиссеру.
        - Они, наверное, были рады заполучить вас! С вашим-то опытом! - кивнул Акентьев.
        Альбина криво улыбнулась.
        - Не совсем!
        Не очень-то ей хотелось делиться своими проблемами. Но, с другой стороны, к чему скрывать?! Известие, что Альбина оказалась на положении ученицы, повергло Акентьевых в шок. Ей очень хотелось прибавить, что такому счастью она всецело обязана их сыну, но после того, как она узнала о швейцарской трагедии, не могла этого сделать.
        - Послушайте, - говорил тем временем разволновавшийся хозяин дома, - так почему бы вам не пойти к нам в театр? У нас как раз освободилось место художника по костюмам. Золотых гор я вам не обещаю, но ставка в любом случае повыше, чем на
«Большевичке», к тому же работа творческая, интересные люди…
        Альбина растерялась. Предложение было более чем соблазнительным - в ее теперешнем-то положении. Кроме того, эти люди нуждались в ней - узнав о смерти маленькой Ксюши, Альбина поняла, почему Акентьевы с таким вниманием отнеслись к ее детям.
        Отказаться означало для нее вернуться на чертову фабрику, с полным отсутствием перспектив. Слово «карьера» на «Большевичке» в применении к рядовой работнице могло звучать только в качестве шутки. Неужели снова она будет выгадывать копейки, плакать от унижения по вечерам, отказывать себе и детям даже в ничтожных мелочах? Вернуться в нормальную жизнь из того унылого, сводящего с ума существования - вот что предлагал сейчас Владимир Акентьев.
        - Вы это серьезно говорите? - уточнила зачем-то она.
        - Альбина! - Режиссер всплеснул руками. - По-вашему, я способен шутить, когда дело касается театра! Я похож на святотатца?!
        Ощущая себя мухой, намертво запутавшейся в паутине, она кивнула. Выбора у нее особенного не было. Нет, можно было схватить детей в охапку и, наплевав на просьбы родителей Акентьева и вопли малышей, уехать в город. Но кто бы от этого выиграл?
        Тем же вечером, устраиваясь в комнате для гостей, Альбина вспоминала Александра Акентьева, мысленно прощаясь с ним навсегда. Почему-то она была уверена, что больше не увидит его.
        - Да, можете себе представить - должность в какой-то шарашкиной конторе при котлонадзоре! - сказал за ужином его отец.
        - Котлонадзор?! - Альбина сразу представила себе огромный котел, за которым будет надзирать Александр. Апокалипсическая такая картинка.
        Адское пламя, перепончатые крылья и алые языки чертей - подходящая компания для Александра.
        Квартира Акентьевых на улице Рубинштейна казалась Альбине Швецовой почти что дворцом. Особенно после той конуры, в которой ей пришлось обитать на Гранитной. Переезд не занял много времени - почти вся мебель принадлежала хозяевам съемной квартиры, а имущество Альбины Вихоревой в основном осталось на ее собственной квартире в распоряжении Арсена и его семьи. Акентьевстарший посокрушался по поводу ее бесцеремонных квартиросъемщиков, которые традиционно задерживали плату, но, видя, что Альбина не желает их прогонять, тему больше не затрагивал. Слава богу, Альбина перестала зависеть от этих денег, хотя не забывала напоминать Арсену о его долге.
        Она часто размышляла над тем, как странно распорядилась судьба. Может, и правда, было предначертано где-то на небесах, что жизнь ее окажется связанной с этой семьей. Что ж, то, что происходило сейчас, ей нравилось. Снова пошла белая полоса, без страхов и тревог.
        У Акентьевых как обычно собирались гости. Разные люди, по большей части из театральной среды. Был, кстати, и тот драматург, что когда-то благословил Кирилла Маркова на дебют в роли Гамлета. О Маркове он ничего не мог сказать - потерял из виду и немного сердился за «предательство». В его речах, несмотря на весь либерализм, звучало старое «мы их растим, в люди выводим!».
        - Расти нужно! - возражал Акентьев-старший. - Это совершенно нормальная ситуация. У нас, господа, просто еще остался комплекс неполноценности. Если выбрался за рубеж - значит, предатель!
        Альбина справлялась о Кирилле у Вадима, с которым иногда говорила по телефону. Но Иволгину не любила звонить - в голосе Гертруды Яковлевны всегда слышалось что-то недоброе. Многое стало понятно, когда Домовой объяснил насчет ее планов - свести снова вместе его и Наташу. Гертруда Яковлевна мечтала о журавле в небе, то есть - в Англии. Здешние же барышни расценивались ею как потенциальные конкурентки.
        Могло показаться странным, что на этих творческих посиделках у Акентьевых речь ни разу не заходила о погибшей внучке, но на самом деле все соболезнования были уже высказаны, и никто не бередил душу хозяев. А вот двойняшки Альбины вызывали у художественной братии бурю эмоций, такими они были хорошенькими.
        Говорили о театре и переменах в стране. Альбина слушала, изредка вставляла собственные замечания. Ее молчание интриговало, как и строгие костюмы, которые она теперь предпочитала. Брак, закончившийся фиаско, стал для нее приговором всему мужскому роду. Она перебирала в памяти собственные романы. Невский… Покончил с собой, не смог сказать несколько слов… Акентьев, который попользовался ею, а потом постарался использовать ее несчастье, чтобы повторить все заново. И Олег. И все они говорили о любви… И где же их любовь?! Да и что такое любовь?! Тайна, которую невозможно постичь?
        Слава богу, дети есть. И это ее дети. Олега после возвращения из зоны она твердо решила не подпускать к ним на пушечный выстрел. Поражаясь собственной твердости, она вычеркнула его из своей жизни. Вернее было бы сказать - он вычеркнул сам. Выбора у нее не было, вот что. Либо продолжать жить и воспитывать детей, либо идти ко дну вместе с ним. Превращаться в мученицу, которая живет с мужем и все терпит, она не собиралась.
        И можно было сколько угодно слушать Огинского. Олег не любил классическую музыку. Тогда она прощала ему пролетарское невежество, но теперь, уже задним числом, чувствовала раздражение. И время, проведенное со Швецовым, было с ее стороны неоправданной жертвой.
        А ею интересовались. С женским тщеславием она отмечала, что по-прежнему нравится мужчинам. Это было приятно, но еще приятнее оказалось ощущать себя независимой. Альбина чувствовала, что становится настоящим синим чулком. Синенький скромный чулочек…
        Впрочем, здесь, в этой среде, ей было легко сохранять дистанцию с мужчинами. В театре она быстро прослыла злюкой, однако и это некоторые находили привлекательным. Так, один из поклонников, очевидно, задумав ее покорить, передавал каждое утро ей розы. Альбина даже не пыталась выяснить, кто это. Она давно была уже не глупая девочка, и подобные игры вызывали у нее только раздражение.
        - Лучше бы принес яд для тараканов! - сказала она, зная, что сарафанное радио непременно передаст это пожелание ее воздыхателю.
        Тараканы, в самом деле, бегали по мастерской, несмотря на все усилия санитарной службы. Как ни удивительно, но этот загадочный поклонник выполнил задание, и, по крайней мере, на время тараканы перестали докучать Альбине. Она уже знала, кто он такой, - молодой человек из администрации театра. И думала уже дать ему еще какое-нибудь практическое задание. Но он переключился на актриску из числа молодых да ранних. Альбину подобная ветреность не огорчила, напротив, лишь укрепила ее скепсис в отношении мужского рода.
        Синий чулок?! Она рассматривала себя в зеркало. Всетаки нет! Синий чулок должен выглядеть как Флоренция, как ее там… мама несчастного Евгения Невского - такая чучундра в очках. А она вон какая… Альбина рассматривала себя в зеркало, искала следы возрастных изменений. Нет, она по-прежнему красива! Но не для всех вас, не для вас!
        На Новый год кто-то из театральной бухгалтерии выпустил в советских еще традициях стенгазету, с дружескими шаржами на всех сотрудников. Альбину Вихореву художник изобразил в виде строгой надзирательницы с какими-то розгами в руках. Альбина посмеялась - ее это нисколько не задело. Да, мы такие! Бойтесь.
        Акентьевы не вмешивались в ее личную жизнь ни словом, ни делом. Она была им за это благодарна - иначе ей пришлось бы уйти из этого дома. Они были славные, Акентьевы, и, почему Александр вырос таким мерзавцем, Альбина не могла понять, да и не пыталась. Она давно решила, что лучше не стараться понять, почему случилось именно так, а не иначе… Пусть этим занимаются философы и богословы.
        И об Олеге с Акентьевыми она почти никогда не говорила. Альбина старалась не вспоминать о своей поездке в зону к мужу, да и сама поездка казалась теперь кошмарным сном. Олег… Он снился ей иногда. Улыбающийся, веселый или сердитый, но всегда такой, каким она помнила его по их прежней счастливой жизни.
        Только один раз, как-то весной, когда полная луна висела напротив окна и светила ей в лицо, она увидела страшный сон. Олег ее ненавидел, ненависть была написана на его лице, страшном, как лицо мертвеца.
        - Я к тебе приду! - пообещал он и улыбнулся, вместо рта у него была кровавая рана.
        Альбина проснулась, сердце бешено стучало.
        - Напрасно вы не занавешиваете окна, Альбина! Полная луна наводит плохие сны, - просветил ее Акентьевстарший. - Это, конечно, суеверие, но вы же сами убедились! А в сны верить - последнее дело. Церковь, знаете ли, не советует, а поскольку (он подмигивал) мы теперь в духе времени верующие, то будем ее слушаться. Правда, кто-то из отцов ее, кажется, Ориген говорил, что Дух Божий может проявляться в любом виде, но его потом объявили еретиком…
        - Во сны не верить, в плохую луну верить! - Альбина кивала с серьезным видом, делая вид, что запоминает.
        - Не в плохую, а в полную! - поправлял режиссер.
        - Ах, Альбиночка! - вздыхала его супруга. - Как жаль, что Александр в свое время не обратил на вас должного внимания. А теперь он бог знает где, в этом своем Тунске!
        Режиссер сделал вид, что ничего не слышал. Вероятно, помнил те слова, что Альбина бросила ему однажды во время его визита в мастерскую Наппельбаума. Сказала тогда немного, но Акентьев-старший, далеко не дурак, должен был догадаться, что к чему. В то, что сын уехал, дабы забыться после гибели супруги, режиссер тоже не верил. Не такой он был наивный человек. Во всяком случае, не столь наивный, как его жена. Сына Акентьев-старший знал очень хорошо.
        Тот слал из «своего» Тунска длинные и ужасно невыразительные письма. Написаны они были его почерком - каллиграфическим, но создавалось впечатление, что строчил их исполнительный секретарь, на которого сбросили унылую обязанность переписки с семьей. Мадам Акентьева, как, впрочем, и Акентьев-старший, этого не замечала.
        Удивляло только, что он ничего не пишет о своей работе, кроме того, что она скучна.
        - Неужели для того, чтобы найти скучную работу, необходимо было ехать на край света?! - ворчал по этому поводу режиссер, не обращая внимания на осуждающий взгляд жены.

* * *
        От железнодорожной станции до здания из красного кирпича с вывеской МП
«Спецпроект» было минут двадцать ходьбы. Акентьев нарочно выбрал место на окраине - подальше от обветшавшего здания горкома и прочих государственных учреждений Тунска.
        Отец называл в письмах Тунск - Тунецком и интересовался, какие тут девушки. Что мог ему ответить Переплет? Городок за час можно пройти вдоль и поперек. Что тут было раньше? Острог, кажется. Вот и он теперь в ссылке, как Федор Михайлович Достоевский… Или Чернышевский. Девушки, наверное, водятся, но у него нет времени на пустые интрижки… Как пророчествовал кто-то из его коллег по похоронному делу: поедешь в Тунск, пропадешь втуне. Да, с точки зрения его прошлой жизни, эта поездка в сибирский городок, затерянный среди темной тайги, была трагедией, поражением… Поначалу и сам Александр не мог понять, зачем он здесь.
        Здание «Спецпроекта» было построено на месте старой типографии, когда-то выпускавшей местный листок «Тунская правда». В том же здании размещалась и местная библиотека. Словом, горючего для огня было много - вспыхнуло все, как свечка. Незадолго до того, как Переплет переехал сюда, все и сгорело. Иногда Акентьеву казалось, что он чувствует запах гари. Отчего сгорели библиотека с типографией, так и не выяснили.
        Новое здание имело одну особенность, на которую местный люд не обращал внимания.

«Любопытны, но невнимательны - отличительная черта всех этих простых человечков», - думал Акентьев, который сразу же заметил, что возле здания не селились птицы. Они даже избегали садиться на крышу.
        От парадного входа упомянутого здания до его кабинета идти было всего три минуты, но, как редкая птица долетит до середины Днепра, так и редкий посетитель добирался до этого самого кабинета.
        Вывеска на двери гласила:

«Александр В. Акентьев».
        И все - ни указания должности, ни часов приема.
        Переплет остановился перед дверью. Ему показалось, что еще утром буквы были другими. Сейчас они приобрели готические очертания. Он потер лицо, закрыл глаза и открыл снова. Никакой готики, просто показалось. Вошел. Кактус на подоконнике, на стене портрет первого и последнего советского президента. Стол девственно пуст, нет даже телефонного аппарата. Посреди стола стояла чашка с дымящимся кофе. Переплета она не удивила, он давно привык к замечательному свойству Ангелины угадывать его появление загодя. Интуиция?! Нет, тут что-то другое.
        Переплет редко покидал свой офис, можно было подумать, будто он ночует в нем, что в принципе было возможно - редкий номер люкс в провинциальной гостинице мог предложить своим постояльцем такой комфорт, каким окружил себя Акентьев.
        Итальянская мебель, кондиционер и изысканный «несоветский» ремонт. Переплет рассудил, что, раз уж воля хозяев забросила его сюда на неопределенный пока срок, следует постараться и устроиться как можно удобнее.
        Время от времени он посылал телеграммы и короткие письма в Ленинград - родителям и иногда Альбине Швецовой. Посылал дежурно, не ожидая ответа и не нуждаясь в нем. Если ответ приходил в виде письма, то конверт он открывал не сразу, а на досуге, когда случалось вспомнить о нем.

«Спецпроект» вполне отвечал своему названию, будучи весьма специфической конторой, чьи функции вряд ли были понятны кому-либо из местного руководства. Впрочем, никто над ними и не задумывался. Каждый месяц начальство получало от предприятия Акентьева приличную сумму, и этого было достаточно, чтобы закрывать глаза на все странности. Пока шли поступления, Александр был волен делать что душе угодно. Хоть золото из свинца варить.
        Лицо его было знакомо здесь единицам - по городу он перемещался в машине с затемненными стеклами. За рулем сидела Ангелина - его телохранитель и секретарь в одном лице. В Тунске Александра Акентьева считали столичным воротилой теневой экономики, который отсиживается в глубинке, опасаясь мести конкурентов. Также говорили, что он ищет золото Колчака и Степана Разина или готовит бункер, куда должны скоро перевезти из Москвы тело Ленина. В замкнутом пространстве маленького городка слухи циркулировали с удвоенной быстротой. Акентьеву, однако, до них не было абсолютно никакого дела.
        Иногда ему снилось, что он по-прежнему в Ленинграде. Во сне он чаще всего оказывался на старой квартире, где провел свои самые беззаботные дни до знакомства с Раковым, Орловым и прочей высокопоставленной фауной. Он снова видел книги, которые прошли через его руки в переплетной мастерской; правда, названия были все незнакомые. Может, это были те книги, что ему еще предстоит найти и прочесть?
        Ленинград казался теперь чем-то необыкновенно далеким, почти нереальным. Переплет не сразу стал постигать смысл этой поездки. Сначала ему казалось, что это отступление, его спрятали от какого-то неведомого ему, но хорошо знакомого его покровителям врага. Может быть, того всадника, что показал ему монах? Одна кровь.
        Что все это значило? Одна кровь.
        Может быть, это кто-то из его предков?! Нет, Акентьев чувствовал, что все гораздо сложнее. Монах не дал ответа, предоставив искать его самому Переплету. Или ждать.
        Нервы его были напряжены. Вероятно, то же самое ощущают ночные твари во время полнолуния. Он чувствовал город, лежавший там, за стенами. Город присматривался к нему с недоумением и тревогой. За окном, в желтом круге света от старого фонаря, кружился снег. А в стране что-то происходило, должно было происходить. Он больше этим не интересовался. Знал, что скоро вернется в мир, скоро…
        Он опустился в удобное кресло. Кофе был отличный. Здесь, в этой глуши, было туговато с продуктами, а с хорошими продуктами - тем более. Здесь было туго и с деньгами, да еще этот кавардак с заменой денежных знаков. Однако Переплета все это не тревожило, он пребывал в вакууме, не касаясь никаких важных дел. Он был римским патрицием, который не должен работать, только управлять.
        Переплет представил себя в тоге. Стоило закрыть глаза, и воображение нарисовало мраморные колонны… Темнокожая рабыня… Рабыня?! Иногда Александр не мог сказать точно, кто из них двоих кому подчиняется.
        Даже в сексе. Скорее, тут речь шла о борьбе. Ему нравилось добиваться ее покорности, ломать это мускулистое тело, подчиняя его себе. И эта борьба не изматывала его; напротив, после каждого их безумного соития Переплет чувствовал себя сильнее.
        Впрочем, такой секс бывал у них не всегда, Ангелина умела угадывать его настроение и могла быть покорной, когда это требовалось. Она по-прежнему готовила тягучий пьянящий напиток; о его ингредиентах Акентьев не спрашивал - чувствовал, что они ему не понравятся. А обычного алкоголя больше совсем не употреблял. Ни к чему было.
        Он не принимал участия в попойках с местными бонзами. Не было в этом необходимости. Акентьев даже не помнил их имен - какие-то мутные маленькие человечки… Ангелина поддерживала с ними контакт. Если у кого-то возникали вопросы, Безбожная решала их, не ставя в известность шефа. Переплета это устраивало. С собой из Питера он привез гардероб и несколько книг, которые листал вечерами, пока не появлялась она.
        Ангелина обычно вставала у него за спиной и ласково начинала разминать его плечи и шейные мускулы. Переплет закрывал глаза. От ее рук исходило тепло, оно распространялось вглубь его тела, заставляя оживать каждую клеточку. Она была не от мира сего. Это должно было пугать, но Переплет давно уже разучился бояться и удивляться.
        - С ужасным разум свыкся мой, я пресыщен жутью…
        Прошлое напоминало о себе строчками прочитанных классиков. Иногда вспоминался запах переплетной мастерской. И книги. Теперь он не нуждался в книгах, чтобы заглянуть на ту сторону. Теперь тьма пришла к нему сама. У нее были темные глаза и бархатистая кожа…
        Странным, сверхъестественным существом была Ангелина. Ангелина Безбожная. Ангел без Бога.
        Во сне ему чудились тени, шептавшие заклинания. Акентьев спал один. Иногда Ангелина разделяла с ним, как было принято говорить в стародавние времена, ложе.
        Но чаще ее не было. Переплет любил спать один. Рядом с Безбожной ему было душно. Словно сказочный домовой давил ему на грудь, крал дыхание. Даже спящая, она, казалось, не спит, следит за ним. Снова вставало перед глазами лицо Ксении. И по спине пробегали мурашки.
        Самым тяжелым было пробуждение; он с трудом возвращался в реальность, открывал глаза, и свет, даже неяркий свет зимнего утра, резал их. Он знал, что это скоро пройдет. Скоро все будет по-другому.
        Должно быть, так же чувствует себя бабочка, которая переживает метаморфозы в стадии куколки.
        Это было забавно - он в роли куколки.
        Сразу вспоминался роскошный том Фабра, изданный еще в те старые добрые времена, когда иллюстрации раскрашивались вручную. «Жизнь насекомых».
        Почему-то последнее время во снах его часто преследовали сновидения, в которых фигурировали холодные камни. Это была какая-то древняя постройка, своды низкие, Средневековье… И шаги, которые гулко раздавались там, отзывались болью в его висках. Он попытался вспомнить сон до конца, но не получилось. Что все это значит, интересно?!
        Он допил кофе и прошел в ванную комнату - все удобства к услугам Александра Акентьева. Долго стоял под душем. Дверь тихо отворилась - он не запирал ее. Ангелина отдернула занавеску. Переплет посмотрел на нее, чувствуя тягучее мучительное вожделение. Ангелина встала рядом, под струи воды. Ее руки прикоснулись к его спине, словно обожгли. Острые коготки. Он повернулся и обнял ее.
        Глава 5
        Домовой занимался ремонтом. Квартиру Иволгиных давно пора было привести в порядок, тем более что Верочка осенью пойдет в первый класс. Только начался август - времени еще навалом.
        Несмотря на обычную напряженку с деньгами, выкроили нужную сумму на покупку обоев, клея и краски. Вместе с дочкой Вадим ходил по магазинам - малышке это доставляло настоящее удовольствие, хотя она и до прилавка еле могла достать, приходилось становиться на цыпочки.
        Во имя экономии ремонт делался собственными силами. Сначала гостиная - мебель оттуда сдвинули в коридор, где теперь без труда могла протиснуться только Верочка. Домовой, забравшись на стремянку, несколько вечеров подряд размазывал по потолку водоэмульсионную краску. Отец приходил посидеть, поговорить, шуршал газетами, которые были вытащены по такому случаю из шкафа Гертруды Яковлевны. Последняя, в отличие от практичной Альбины, была намерена сохранить всю демократическую прессу, которая попадала в ее руки. Супруг ухмылялся и стращал реанимацией режима, который пошлет в лагеря всех, кто не только писал, но и читал контрреволюционную пропаганду. Вадим поддакивал - ему нужны были газеты для оклейки стен.
        Гертруда Яковлевна гордо вскидывала голову, словно уже находилась перед судом инквизиции. Честное слово, забавно было видеть мать в роли провозвестника демократических реформ. Гертруда Яковлевна не забыла ничего из того, что ей пришлось пережить после побега Наташи. То, что случилось потом, свою ссору с сыном и уход из дома, предпочитала не вспоминать, а если и вспоминала, то опять-таки обвиняла систему, лишившую ее разума.
        Со стороны могло показаться, что жизнь в семье, несмотря на все потрясения в стране, течет тихо и плавно. Этакая идиллия в духе старого советского кино. На самом деле в этом маленьком домашнем мирке бушевали нешуточные страсти. Инициатором обычно выступала мать, которая и после примирения с Вадимом не отказалась от руководящей роли.
        - Долго ты будешь просиживать штаны в своей шарашкиной конторе?! - интересовалась она. - Так и собираешься всю жизнь работать за гроши?
        Она, кажется, нарочно выбирала время с утра, чтобы испортить ему настроение на весь день. Вечером мучить усталого Вадима совесть не позволяла. Зато утром пощады ждать не стоило.
        Вадим мрачнел. К работе он, несмотря ни на что, относился с любовью, и мать не понимала, что своими упреками унижает его. Ей казалось, что она подталкивает сына к решительным действиям. Впрочем, если бы речь шла только о работе, Вадим бы не слишком переживал.
        - Ты же уже не ребенок! Ты взрослый человек! - По первым словам можно было догадаться, о чем сейчас пойдет речь. - У тебя дочь на руках… А ты живешь словно старик на пенсии. Ничто тебя не интересует. Нет, старики и то активнее - они хотя бы на митинги ходят и голосуют. Почему ты не пошел голосовать?!
        Вадим вздыхал, пил крепкий чай.
        - Другой бы на твоем месте давно воспользовался моментом! - продолжала она, помолчав.
        - Чтобы проголосовать? - уточнял Вадим.
        - Ты знаешь, о чем я говорю!
        Да, он знал, какую мечту уже давно лелеет его мать. Наташа Забуга, видите ли, перестала числиться в предателях родины. Наташа Забуга теперь была славной девушкой, которую ненавистный режим заставил оставить эту самую родину, ребенка и мужа.
        - Сам знаешь, какие тогда здесь были условия! - вздыхала Гертруда Яковлевна. - Так что же странного в том, что человек захотел вырваться на свободу из этого кошмара?
        - Я думаю, что с этим, мама, все кончено, - говорил он, стараясь сохранять спокойствие. - Окончательно и бесповоротно.
        - У тебя пораженческое мышление! - Она начинала сердиться. - Прав Геннадий Сергеевич - был бы ты настоящим мужчиной, не упустил бы Наташу. Она, может быть, именно этого и ждала - что задержишь, не отпустишь! Ты об этом не думал? За счастье свое иногда приходится воевать, оно просто так редко кому в руки падает!
        - Я не Суворов, - пытался неуклюже отшутиться Вадим.
        Тесть, кстати, почти не звонил с тех пор, как Домовой стал жить с родителями, - беседовать теперь ему приходилось с Гертрудой Яковлевной, которая своими «тонкими политическими рассуждениями» могла на кого угодно нагнать тоску.
        - Мам, ну что ты придумала? - Вадим хотел позавтракать спокойно. - Это же просто нелепо…
        - Убежать хочешь! От себя-то не убежишь… - Она заметила взгляд, который он бросил на часы.
        - А что ты предлагаешь? - спрашивал он в ответ. - Ехать в Англию и похитить ее?
        - Похищать никого не надо, а вот найти ее, поговорить по телефону можно. С этого нужно начать… Да что там, ты же ничего не сделаешь! Тебе надо, чтобы все прямо в руки дали, а не дают - проживем и так!
        Вадим молчал. Все, что говорила мать, представлялось ему нелепым бредом. Наташа была теперь вне его мира, он уже давно перестал вспоминать ее лицо, ее тело. Он ведь давно отпустил ее в душе, так зачем пытаться склеить то, что уже склеить нельзя.
        Жалко было Гертруду Яковлевну, она была еще не настолько стара, чтобы впадать в маразм. Однако самый очевидный довод - тот, что Наташа замужем за Курбатовым, и если бы хотела все бросить и вернуться к дочери, то так бы и сделала, - почему-то на нее не действовал.
        - Будешь мужчиной, сможешь отбить… У вас дочь, нужно только пригласить - повидать Верочку. Она тогда молодая была, глупая. Может, сердце заговорит! Мать все же… Я о тебе, - в ее глазах появились слезы, - каждый день вспоминала, пока мы врозь жили!
        Шантажировать Наташу дочерью Вадим не собирался.
        - Мама, я тебя прекрасно понимаю, только ты напрасно тратишь силы. Знаешь, как это называется, - сизифов труд! Труд, потраченный впустую!
        Гертруда Яковлевна поджимала губы, во взгляде появлялась необычайная решимость, всегда пугавшая тех, кто ее хорошо знал.
        - Не надо разъяснять мне общеизвестные метафоры! - потребовала она. - Я понимаю, что для вашего поколения мы все выглядим отсталыми…
        Бедная Гертруда Яковлевна приписывала своему сыну какие-то бунтарские качества, которых у Домового и в помине не было. Ей хотелось, чтобы сын был одним из тех, кто выходит на площадь, протестуя против старой жизни, кто слушает Шевчука и Талькова. А Иволгин думал только о том, что нужно купить Верочке новое пальтишко, потому что старое ей уже коротковато.
        И улыбался снисходительно, глядя на мать, на ее упрямое лицо. Любимое лицо.
        - Тебе смешно?! А что в доме нет женской руки - тоже смешно?! - нарочито громко звенела она тарелками в кухонной раковине. - У меня сил на все уже не хватает!
        - Я тебе помогу, бабушка! - Верочка прибежала на кухню, подпрыгивала, держась за край раковины. - Я на табуретку встану и помою тарелки!
        - Ну вот, - сказал Домовой. - Вот оно - решение проблемы! Что нам еще нужно?
        Иногда ему казалось, что мать права. Разве тебе не тоскливо вечерами, разве не случалось провожать взглядом девушек на улице? «Особенно тех, - встревал внутренний голос с интонациями Гертруды Яковлевны, - что похожи на Наташу Забугу!»
        Он даже решился однажды завести роман. С секретаршей Никой из «Ленинца», с которой познакомил его Корнеев. Но все это было не то, не было настоящего чувства… А без чувства любой роман обречен. Во всяком случае, для Домового. Кроме того, речь шла не только о нем, но и о Верочке. Доверить ее он мог только любимому человеку, в котором будет уверен, как в самом себе. Плюшевый медвежонок вырос и превратился в колючего ежа.
        А что касается работы… Он гоняется за химерами, придумал себе тайну, а тайны, может, и нет. Спрашивал себя: «что будешь делать, когда узнаешь, что никакой загадки нет, и там, за запечатанными дверями, всего лишь старые пробирки, микроскопы и прочий лабораторный реквизит?»
        Продолжал размышлять над тем, что однажды довелось ему услышать в курилке. Над тем, что сообщил ему Козин - странный старичок, собиратель газетных вырезок. Параноик, по мнению гэбиста Колесникова. А что, если нет? К старику он больше не ходил - не хотел дразнить гусей. Интересно, неужели гэбэ действительно за ним наблюдает? Но почему? Если все это миф, если он просто городской сумасшедший? Правда, Вадим помнил, что интересы Ипполита Козина простирались гораздо дальше здания на Московском проспекте… Так или иначе, сумасшедший старик или нет, а в подвалах что-то есть.
        Но без нужного допуска, без продвижения по служебной лестнице можно и не мечтать о том, чтобы заглянуть за эти двери.
        А предложений перейти на другую работу хватало - предложений интересных и денежных. Известное дело - не было ни гроша, и вдруг алтын. Даже кое-кто из новых коллег сообщал о вакансиях - слухами земля полнится, перспективный специалист, вынужденный прозябать на незавидной должности в оборонном предприятии, интересовал многих.
        - Смотри, старик, - рассудительно говорил Корнеев, который за последнее время значительно продвинулся по служебной лестнице, - я не хочу терять такого как ты собеседника, хотя ты и молчишь все время, но это тоже плюс - слушателя где сейчас найдешь, все только языком трепать горазды… Но если ты тут так и состаришься, дожидаясь своего третьего допуска, то какая-то донельзя грустная картина получается…
        Вадим был согласен - картина выходила грустная, но продолжал жить надеждами. И слово, которое все чаще мелькало на экране телевизора и газетных страницах, слово, которое станет символом целой эпохи - для кого-то перемен, для кого-то катастрофы, - слово «перестройка» станет для Вадима волшебным заклинанием, отпирающим двери. Сим-сим, откройся!
        А пока приходилось терпеть ворчание матери. Впрочем, когда на семью Иволгиных обрушилось несчастье, о разногласиях пришлось забыть.
        Осмотр перед школой, обычный осмотр, который прошла Верочка, выявил какие-то шумы в сердце. Направление на обследование. Гертруда Яковлевна приписывала все испорченной экологии. Вполне в духе времени она озаботилась экологическими проблемами, уровнем холестерина, нитратами и нитритами.
        Вадим же до последнего не хотел верить в худшее. Детская больница, лица малышей… Верочка, конечно, не понимает, что с ней случилось и насколько это может быть серьезно. «И слава богу», - думал Вадим, который всеми силами старался не показывать в ее присутствии, насколько он обеспокоен. Не хотел ее пугать.
        Молодой, но очень серьезный врач прослушивает Верочку, не переставая шутить. На его столе в кабинете сидит оранжевый пластиковый мишка. Верочка считает, что в больнице нужно вести себя «по-взрослому», поэтому шутки и мишку игнорирует. Без свитера и рубашки она кажется совсем малюткой - кожа у нее белая, дочка совсем не загорела за лето. Это его малышка, вот какие у нее ручки - маленькие, просто произведение искусства, а не ручки. Нет, никакому художнику не под силу создать такие ручки. Правда, приходилось неизбежно вспоминать и о той, благодаря которой Верочка появилась на свет. Наташа… Кто бы мог подумать, Забуга была такой здоровой девушкой, как и полагается спортсменке-чемпионке. И ребенок у нее должен был быть здоровым.
        Вадим смотрит, как врач слушает ее сердце. Дочь смотрит на него. Домовой заставил себя улыбнуться и подмигнуть ей. «Ничего не бойся, милая. Если с тобой чтонибудь случится, - думает он как-то отрешенно, - то папа долго тянуть не будет, а сразу… Головой в воду! В воду…» Почему-то только так он себе представлял смерть - утопиться.
        Врач одобряюще улыбается Верочке - мол, все хорошо. А потом, оставшись наедине с Вадимом, улыбаться перестает и объясняет, что девочке необходима операция. Это очевидно и без зондирования сердца. И чем скорее, тем лучше. Говорит с нажимом, словно убеждает Вадима.
        Иволгин не собирается с ним спорить. Ему кажется, что собственное сердце проваливается куда-то в пустоту, он ничего не может понять…
        У Верочки оказался порок сердца. Вадим никак не мог взять в толк - как у такой малышки может быть больное сердце?! Почему он до сих пор ничего не заметил сам? Да, было время, когда она часто простужалась. ОРЗ, грипп… Но все дети болеют, разве не так?! Да, у нее бывала одышка, когда она бежала по лестнице, но почему же он сразу ничего не понял? И зачем он только штудировал все эти книги: «Мать и дитя», медицинскую энциклопедию, - если все равно не смог ничего заранее угадать? А почему никто раньше ничего не заметил в роддоме, в больнице, где она лежала с простудой?.. Может быть, он что-то делал неправильно? Нет, врач уверял, что никто не виноват. Но нужно срочно решаться на операцию, если он не хочет потерять дочь.
        - Люди живут и с пороком сердца, - добавил он, - но это все равно, что жить на бочке с порохом. Ни за что не угадаете, когда она рванет, а когда это случится - будет уже поздно! Операции у нас делают. Правда, за рубежом это пока получается значительнее лучше, а о реабилитационном курсе после операции и говорить нечего.
        Денег на лечение у Домового, разумеется, не было. Ставка в «Ленинце» позволяла еле-еле сводить концы с концами. Оставалось только надеяться на помощь старых друзей.
        В «Ленинце» говорун Корнеев без лишних слов собрал для него некоторую сумму. Иволгин был растроган и расстроен этим. Растроган, потому что не рассчитывал на помощь коллег - знал, что те сами тянут от зарплаты до зарплаты. Расстроен, потому что все усилия друзей и сослуживцев были тщетны - до заветной суммы было ох как далеко.
        Он старался сконцентрироваться на работе, дабы совсем уж не подрывать оборонный потенциал родины. С оборонным потенциалом тоже все было до конца не ясно. Коекто утверждал, что ракеты теперь пустят на переплавку. Правда, «Ленинец» занимался космосом.
        Опять-таки говорили, что и на космос страна больше не будет тратить деньги лет пятьдесят, как минимум, потому что их не хватает на самое нужное. «На медицину, - думал про себя Вадим. - Кто о чем, а вшивый о бане, так это называется». Если вчера он готов был грудью отстаивать необходимость космических исследований, то теперь, когда он узнал, что дочь больна, все поменялось. В самом деле, думалось ему, какой сейчас может быть космос?
        Какие к черту могут быть ракеты и лазеры?!
        Нужно было что-то срочно делать. Вадиму казалось, что он теряет драгоценное время. Казалось, что у него самого болит сердце. Это что-то нервное - симптоматическое… Мысленно переносит на себя болезнь Верочки. Если бы это было действительно возможно. Если бы он мог взять на себя болезнь дочери. Сколько родителей в истории человечества молили об этом небеса. Но, кажется, те ни разу не откликнулись.
        Вадим без раздумий отверг предложение одного из коллег обратиться к известной
«народной» целительнице, которая бралась за самые безнадежные случаи. Он был обеими руками за новые веяние в стране и обществе, но ставить эксперименты на своей дочери не собирался. Нужно было срочно искать деньги, он надеялся на помощь Маркова. Костя Сагиров и Серега Красин тоже обещали помочь. А потом…
        Потом позвонила Наташа. Про болезнь Верочки она узнала от Джейн, которой, в свою очередь, сообщил об этом Кирилл - разумеется, не поставив в известность Домового.
        Первый разговор Вадима с Наташей вышел коротким. На линии были помехи. Наташа сказала, что приедет. У Домового не хватило духу ей отказать, он вообще жутко растерялся, услышав ее голос в трубке. Голос показался чужим - с легким акцентом. Сначала подумалось, что это какая-то ошибка или глупая шутка.
        - На тебе лица нет! - заметила мать, она решила, что звонили из больницы, что с Верочкой еще что-то случилось. - Кто это был?!
        Вадим успокоил ее. О предстоящем визите Наташи решил пока не говорить. Успеется. Все равно мать узнает в свое время. Чувствовал себя неуютно - не привык лгать. Правда, сокрытая правда не есть ложь, но все равно неудобно. С другой стороны, утешал он себя, будет сюрприз. Сюр-прайз, как говорил Корнеев.
        - Так, - ответил он матери, - один старый знакомый…
        И вернулся, как ни в чем не бывало, к прерванной работе. Ремонт позволял ненадолго отвлечься от тревожных мыслей. Хорошо дзен-буддистам, считающим, что жизнь это сон - что-то там в этом роде они утверждают. Вадим намазал клеем полосу обоев, поднялся к потолку. Наклеил верх обоев, спустился вниз, разгладил нижнюю часть полосы, отошел и только тогда обнаружил, что обои не те, что куплены для гостиной - с цветочками, а другие, приготовленные для коридора - с ромбиками. К тому же приклеены вверх тормашками.
        - Ну и что ты наделал?! - Гертруда Яковлевна всплеснула руками. - Снимай, пока не присохло!
        Этой ночью он не мог заснуть. Ворочался в постели, думал обо всех сразу - о дочери, о Наташе и о том, почему судьба уготовила ему столько испытаний. Несмотря на его осторожность, мать о предстоящем визите невестки все-таки узнала - Наташа перезвонила на следующий день, когда Вадим был на работе. Перезвонила, чтобы назвать дату своего приезда.
        Гертруда Яковлевна, словно полководец перед генеральным сражением, продумывала мельчайшие детали. Настояла, чтобы он оделся как можно лучше. Нельзя было ударить в грязь лицом перед преуспевающей женой, пусть даже бывшей.
        - Мама, тебе надо было идти в свадебные распорядители! - сказал Вадим, которому происходящее совсем не казалось забавным.
        Мать поджала губы.
        - Смейся, смейся! - сказала она. - Ты мне еще спасибо скажешь!

* * *
        Аэропорт Хитроу. «Хитров», как называла его про себя Наташа. Ей нравилось перекраивать английские названия на русский лад, как это сделала бы ее мать, окажись она здесь. Курбатова это злило - тем лучше. В аэропорту она долго разглядывала пару близнецов - девочек, гадая при этом, как выглядит ее собственная дочь. Они были так забавны, эти дети, которые старались подражать взрослым и явно впервые отправлялись в путешествие. Наташа вспомнила свои детские восторги. Все казалось прекрасным и удивительным… Странно, она так давно не вспоминала себя ребенком.
        Почему люди так редко вспоминают, какими они были в детстве?!
        Может быть, боятся, что тогда будет стыдно за себя нынешних? Наташе иногда было стыдно.
        Самолет вырулил на взлетную полосу. Комфортабельный авиалайнер, салон класса
«люкс», конечно. Странно, ей всегда казалось, что в Россию она уже не вернется. До сих пор сомневалась, что это не сон. Слишком хорошо помнила все, что произошло после ее отъезда. Курбатов ведь показывал ей тогда советские газеты, где ее клеймили как предательницу. Не верилось, что с тех пор все могло настолько измениться!
        - Ты полагаешь, у меня там не будет проблем? - спрашивала она Курбатова уже перед самым вылетом.
        Сердцем рвалась к больной дочери, но вряд ли Верочке будет лучше, если ее мать арестуют.
        - Неужели ты думаешь, я послал бы тебя туда, существуй хотя бы малейшая опасность?
 - возмущался Курбатов. - А ты, может, душенька, решила, что я хочу от тебя таким вот манером избавиться?.. Нет, радость моя, ты мне дорога! Теперь там все по-другому, я бы и сам с тобой поехал, нужно повидаться кое с кем, но нет, к несчастью, времени!
        Кажется, он забыл, как еще недавно стращал ее ужасными кагэбистами с отравленными зонтиками.
        Наташа украдкой вздохнула с облегчением. Она была рада, что он не едет с ней в Россию. Курбатов слишком занят своей «Чистой Балтикой». Похоже, что эта затея действительно очень много для него значит. Так много, что она не видела его неделями.
        С точки зрения Наташи, все его планы выглядели фантастикой. Чего стоил только объем предполагаемых работ - от углубления фарватера Финского залива до реставрации памятников старины. На ее скептические замечания и улыбки Курбатов нисколько не обижался, говорил, что она ничего не понимает в современных российских реалиях, и что все, им задуманное, вполне возможно воплотить в жизнь. Более того, это будет началом кардинальной перестройки северной российской столицы.
        Наташа ясно видела, что он уже воображает себя кем-то вроде Петра Великого. Курбатов Великий, которому предстоит стать спасителем города. Глядишь, и благодарное потомство поставит господину Курбатову памятник! Бронзовый Курбатов на коне. Бронзовый Курбатов расчищает лопатой невский фарватер. Курбатов - Медный всадник.
        - Что будешь делать в мое отсутствие? - спросила она без всякой задней мысли, но Курбатов опять рассмеялся:
        - Боишься, что я пущусь во все тяжкие, воспользовавшись свободой?
        Наташа не сомневалась, что у него были какие-то связи на стороне, и нисколько по этому поводу не сокрушалась. Чем меньше он уделял ей времени, тем лучше.
        Безусловно, время без нее он проведет не в поисках амурных развлечений - именно потому, что вполне мог позволить их и в ее присутствии.
        В салон взяла только сумочку, в которой лежал один из романов Джеки Коллинз - авторши скандальных эпопей из жизни звезд Голливуда. Наташа держала такие книжки в укромных местах, как будто это было крайне непристойное чтиво. И верно, откровенных сцен там хватало. Но дело было не в них, просто Наташа ощущала, что это не та литература, которой ей следует интересоваться. Это для плебеев. Потом она увидела такую же книжку у одной из своих новых английских знакомых - вполне респектабельной дамы. Так что, наверное, не так уж она, Наташа, безнадежна.
        Книгу она взяла, чтобы хотя бы немного отвлечься от мыслей о дочери. «Нужно беречь себя», - то и дело напоминала она себе. Никому не станет лучше, если Наташа превратится в нервозную задерганную истеричку. Попыталась погрузиться в мир секса, наркотиков и голливудских страстей, со знанием дела изображенных госпожой Коллинз. Не получалось, мысли возвращались, наткнувшись на какую-нибудь фразу в книге, к ее собственным проблемам.

«Интересно, - думала она - с кем сейчас Вадим? Нашел ли он свою вторую половинку?» Джейн ничего не сообщала на этот счет, но она могла просто не знать. Наташа очень хотела надеяться, что в личной жизни у него все хорошо.
        Желаем счастья в личной жизни… У кого оно, это счастье?! Только не у нее. Ее родители считали, что их брак был удачным, но она и сейчас не променяла бы свою судьбу на жизнь матери. Впрочем, Кирилл и Джейн, кажется, действительно счастливы, но как долго они шли к этому счастью, и все было против них… Может быть, настоящее счастье нужно заслужить, выстрадать? Выцарапать у судьбы?!
        Дети, которых она наблюдала в аэропорту, летели в другом салоне. «И слава богу», - подумала Наташа, она не хотела их видеть, хоть они и такие миленькие. Не хотела лишний раз расстраиваться. Ничего, скоро она встретится с дочерью… Нужно быть сильной, нужно брать судьбу в свои руки! Она постарается быть сильной. За иллюминатором, на горизонте, плыло облако, похожее на медведя…
        - Извините, вы ведь русская? - раздался голос рядом.
        Слишком занятая своими мыслями, Наташа не сразу поняла, что вопрос адресован ей.
        - Простите, вы ко мне обращаетесь? - уточнила с извиняющейся улыбкой.
        - Да, да! - Человечек, плотный и лысоватый, смотрел на нее так радостно, словно давно искал ее и уже отчаялся найти.
        Наташа подумала, что это какой-нибудь псих из числа тех, что преследуют знаменитостей. Оказалось, что человек понятия не имел, кто она такая. Он видел ее фотографию в каком-то журнале, но, видимо, не читал подписи, потому что был уверен, что она балерина. Похоже, для него все русские девушки, оказавшиеся на Западе, были балеринами. Впрочем, это выглядело даже мило.
        - Я лечу в Ленинград! - сказал он, старательно выговаривая слова. - Вы не могли бы сказать мне, как будет по-русски…
        Список русских слов, которые хотел узнать странный попутчик, был довольно пространным. Судя по всему, он решил с наскока, за те часы, что длился перелет, изучить язык, но Наташа не собиралась заниматься бесплатным преподаванием. Некоторое время, из вежливости, старалась поддерживать беседу, но потом сослалась на усталость и устроилась поудобнее в кресле, закрыв глаза. Голова немного кружилась.
        - Это от высоты! - сказал попутчик. Он по-прежнему не спускал с нее глаз - на редкость настырный господин для класса «люкс». - Вам дали леденцы? Я не ем сладкого, у меня диабет…

«Когда же он замолчит?» - думала Наташа. До того, когда, наконец, это случилось, она успела узнать, что он холост и занимается биологией, а точнее, тем ее разделом, который изучает различные мутации.
        По его словам, в Ленинграде как раз сейчас появился на свет ребенок с удивительным случаем атавизма. Ребенок родился со сросшимися конечностями, похожими на ласты. Англичанин торопился посмотреть на русского уродца, пока тот не отдал концы, поскольку подобные мутанты долго не живут. Наташа брезгливо поморщилась. В компании этого типа ей предстояло провести весь путь до Ленинграда.
        Визит Наташи Забуги на родину некоторые «прогрессивные» СМИ обставили как возвращение диссидентки. Репортеры, встретившие Наташу в Пулковском аэропорту, были настроены в высшей степени благожелательно. Она не пыталась угадать, откуда пресса прознала об ее приезде. Может быть, Курбатов расстарался? Это было на него похоже. Он всегда считал полезным лишний раз напомнить о Наташе мировой общественности. А Наташа прислушивалась к собственному сердцу. Думала, что оно должно радостно забиться, стоит ей ступить на русскую землю. Но нет, не ощущала она никакой радости. Так всегда бывает - праздник в ожидании праздника. И ностальгия, которая иногда посещала ее в Англии, теперь казалась просто капризом.
«Наверное, я совсем бессердечная», - подумала Наташа.
        Она разочаровала журналиста, спросившего - не собирается ли она остаться в России.
        - Я прилетела, чтобы увидеть свою дочь. Это неофициальный визит, после которого я вернусь в Англию. Там теперь мой дом, моя работа. Может быть, когда-нибудь… - Она вздохнула.
        Вадим не приехал встречать ее в аэропорт. Наташа высматривала его и боялась, боялась увидеть… Что он может сказать ей, что она скажет ему? Нет, не приехал, оставалось еще время, чтобы морально подготовиться к встрече, время, пока она будет добираться к нему домой.
        Взяла такси и отправилась по старому адресу. Адрес пришлось уточнить по телефону заранее - не помнила Наташа точный адрес. Но машина въехала во двор, и вот тут-то ее настигла ностальгия… Ностальгия по прошлому, которое не вернуть. Дверь открыл Вадим и сразу отступил, пропуская ее. А сам не сводил взгляда с ее лица.
        - Здравствуй! - Вышло не так твердо, как хотелось Наташе.
        Голос у нее немного изменился. Лицо стало жестче. Может быть, Вадиму так показалось, он давно не видел ее, а все фотографии были спрятаны в самый дальний ящик. Вадим сразу после Наташиного отъезда хотел их выбросить, все до одной, чтобы и памяти не оставалось. Но потом передумал. Ради Верочки - тогда он еще не знал, что ей, к счастью, суждено увидеть свою мать не только на старой фотокарточке.
        Он боялся до последней минуты, пока не увидел ее, что опять влюбится. Но нет, и правда, перегорело. Так что напрасно Гертруда Яковлевна возлагала большие надежды на эту встречу. Совершенно напрасно. Он ощущал только легкую грусть.
        Похоже, то же самое чувствовала и Наташа. Она смотрела ему в глаза несколько секунд, потом не выдержала и отвела взгляд.
        - Мы же не будем играть в гляделки, - пробормотала она смущенно. - Все-таки не дети.
        - Конечно, - сказал он. - Конечно, не дети…
        - Где она?! - спросила Наташа. - В больнице?
        - Да, - Вадим подобрался. - На повторном обследовании.
        На обследование ушла часть средств, которые удалось собрать. Вадим хотел сделать все, что от него зависело, прежде чем Верочку увезут в Германию.
        Еще в Лондоне Наташа наметила так называемый план спасения. Первым и главным пунктом была операция в одной из ведущих немецких клиник. Вадим вздохнул, но немедленно согласился. Вздохнул, потому что операция означала, что он будет на время разлучен с дочерью, - выехать за ней он не мог, даже если бы располагал средствами.
        Думал он только об одном - как отреагирует Верочка, когда увидит мать. До сих пор дочь была уверена, что мама где-то далеко. Иволгин очень боялся, что дочку однажды просветят добрые соседи или, скорее всего, их дети. Дети часто бывают жестоки. Но к тому времени, когда дочь начала общаться со сверстниками, история с Наташей уже поистерлась из памяти людской - слишком многое произошло за эти годы, да и приоритеты общества менялись.
        К его величайшему облегчению, встреча в больнице прошла легко. Дочь не сразу поверила, что эта красивая женщина, похожая на кинозвезду, - ее мать. А потом, поверив, широко открыла глаза, и Вадим вдруг понял (в эти дни открытия следовали одно за другим), что она все время ждала ее…
        Ждала с тех самых пор, как стала понимать, что у нее должна быть мать, не может не быть. И еще он понял, что у Верочки его сердце - оно умело прощать… Если бы это сердце было еще и здорово!
        Наташа склонилась над ней, в ее глазах блеснули слезы.
        Верочка смотрела на нее молча. Все еще немножко не верила.
        Наташа стала вытаскивать какие-то подарки, чтобы скрыть свое волнение. Вадим понял, что должен оставить их наедине.
        О чем они говорили, он не слышал. Вышел, чтобы не мешать. Верочка бросила на него недоуменный взгляд, но так было нужно. И как назло именно сейчас, когда Вадиму хотелось побыть одному, это оказалось невозможным. В больнице, где обычно было малолюдно и тихо, он везде натыкался на посетителей или персонал.
        Даже на лестнице. Там стоял человек в больничном халате, с чрезмерно отросшими усами, делавшими его похожим на какой-то опереточный персонаж.
        Человек держал в руке газету - судя по всему, один из тех бульварных листков, которые теперь во множестве продавались на лотках возле метро. Вадим хотел было спуститься ниже, но и там курили двое санитаров, что-то обсуждали, матерясь. Лучше постоять с этим незнакомым человеком с такими странными усами. Почти как у Сальвадора Дали.
        Усач был расположен поболтать.
        - Вы слышали, что творится? - спросил он Иволгина, словно старого знакомого, с которым они тут на этой лестнице каждый день встречаются, чтобы обсудить новости бульварной прессы. - В городе родился мутант с ластами вместо ног! Пишут, что он прекрасно плавает… Здорово, а?! Что коммунисты с экологией сделали!
        Вадим кивнул, не вслушиваясь. Он простоял не больше двух минут, потом не выдержал, извинился и вернулся в палату.
        Ласковый и, пожалуй, даже подобострастный прием, оказанный Гертрудой Яковлевной, Наташу слегка удивил. Она ожидала совсем иного после всего, что случилось. Особенно после той сцены у подъезда, когда свекровь застукала ее при прощании с Курбатовым.

«Что все это значит?!» - Этот вопрос читался на лице Наташи всякий раз, когда в поле ее зрения появлялась празднично улыбающаяся Гертруда Яковлевна.
        Вадим усмехнулся.
        Стол в гостиной был заставлен вазочками с вареньем, которое мать наварила, полагая, что в Англии такого варенья Наташе нипочем не найти. Полагала, в общем-то, справедливо - насчет варенья. Зато в отношении всего остального ошиблась кардинально. Хотя никакой вражды между бывшими супругами действительно не наблюдалось.
        Вадим припоминал кое-какие смешные истории с дочерью, Наташа внимательно слушала и смеялась. Совсем как тогда, когда они были вместе. Вадим замолчал ненадолго, но потом стряхнул наваждение.
        Вспоминал первые визиты к врачу, когда Верочка начала кое-что соображать. Сложнее всего было заставить ее пойти к хирургу, потому что дочка была совершенно убеждена: хирург делает операции, хирург режет людей. Откуда она это узнала, Вадим не мог понять - возможно, он и сам что-то такое рассказал в свое время, не подозревая, что потом придется унимать в клинике плачущую дочь на глазах у сочувствующих родителей.
        Хирург стоил ему плюшевой панды. Верочка никогда не шантажировала отца, но сейчас договориться с ней было просто невозможно. А вот к зубному она пошла совершенно спокойно. Правда, потом сообщила, что никогда больше не будет лечить зубы - пусть они лучше повыпадают все.
        Наташа смеялась.
        - Своим будешь звонить? - спросил он потом.
        - Я письмо написала! - сказала Наташа. - Матери. А встречаться - нет, не буду… Ты ведь отца хорошо помнишь. Я, может быть, сделала много ошибок, Вадим, но я за них сама плачу.
        Вадим кивнул. Не знал, что на это ответить. О своей работе особенно не распространялся - не потому, что боялся, что Наташа Забуга немедленно перешлет всю полученную информацию в английскую разведку. Просто был уверен: ей это неинтересно.
        Вообще личной жизни в разговоре не касались, следуя молчаливому соглашению. Речь шла в основном о старых знакомых или о вещах, к которым они не имели прямого отношения. О лондонской погоде и о том, насколько представления россиян, никогда не бывавших на берегах туманного Альбиона, соответствуют действительности. Опять смеялись, но Вадим хорошо чувствовал пропасть, разделившую их навсегда. И дело было не в Англии и времени, проведенном вдали друг от друга. Они с самого начала были слишком разными, они не могли бы быть всегда вместе. Рано или поздно, это случилось бы в любом случае - если не Курбатов, то кто-нибудь другой отобрал бы ее у него. Странно, но именно теперь он понял это окончательно. Что ж, лучше поздно, чем никогда.
        И все планы Гертруды Яковлевны насчет воссоединения семьи были так же наивны и беспочвенны, как надежды ненавидимых ею коммунистов на построение светлого будущего в отдельно взятой стране.
        Наташа, конечно, остановилась в гостинице, и, какие бы ужасные глаза ни делала Гертруда Яковлевна, Вадим не собирался убеждать бывшую жену остаться у них в квартире. Ни к чему это было… Он боялся, что Наташа заметит эти ее подмигивания. Вот будет стыдно! Она решит, что у них тут какой-то заговор.
        Проводил Наташу до вызванного по телефону такси. На прощание помахал рукой. И все. До завтра.
        Губы вспоминал этой ночью… Ее губы.
        В дорогу Верочку собирали вместе. Дочка спрашивала насчет школы. Видела, что взрослые не знают, что ей ответить, и надулась. Пришлось спешно успокаивать. Наташа не стала забрасывать дочку грудой подарков - предстоял перелет, и нетрудно догадаться, что оставить новые игрушки здесь будет для нее нешуточным испытанием, а везти их с собой - нелепо, но кое-что они все-таки купили. Огромную белую плюшевую крысу в костюмчике, которую Верочка, как оказалось, давно присмотрела в
«Детском мире», но стеснялась просить у отца, зная, что никаких праздников в ближайшее время не предвидится.
        - Почему крыса? - Вадим как всегда серьезно рассматривал новую игрушку. - Впрочем, мордочка дружелюбная!
        Верочка переживала из-за того, что не сможет показать крысу всем своим соседкам-подружкам, Наташа успокоила ее, сказав, что они смогут послать им фотографию с крысой из Германии. Иволгин потом вспоминал этот серьезный разговор и думал о том, что Наташа умеет быть ласковой с теми, кого любит. Умеет.
        И еще думал, что должен был спросить ее о чем-то важном, но забыл. Что же он хотел спросить?
        Потом понял, что забыл спросить - счастлива ли она?
        Отбытие Наташи Забуги обратно за рубеж повергло Гертруду Яковлевну в уныние.
        - Если ты так к ней относишься, то зачем принял ее помощь? - спросила она.
        - Ниже пояса, - сказал Вадим.
        - Что? - Гертруда Яковлевна напряглась.
        - Удар ниже пояса! - пояснил Иволгин.
        - Оставь эту боксерскую терминологию… - Она сбилась с мысли, как бывало всегда, когда Вадиму случалось в разговоре вставить иносказание. - Почему ты ничего не сделал?! Разве можно быть таким…
        В день операции Вадим не находил себе места. Взял отпуск за свой счет - в
«Ленинце», учитывая обстоятельства, отказать не могли. Только сам он уже сомневался - стоило ли брать этот отпуск? От ожидания ведь с ума можно сойти. Жалко, не было прямой телефонной линии с Германией. Никогда до сих пор Вадим не мог себе представить, что будет так жалеть о том, что стал невыездным. Но сейчас он проклинал «Ленинец» вместе со всем военно-промышленным комплексом и его секретностью. К черту все! И подвалы тоже. Он должен быть там, в Германии. Наташа предлагала оплатить его поездку туда, чтобы он находился с дочерью, но он вынужден был отказаться. Успокаивал себя только тем, что, даже если бы и мог выехать, все равно - на сбор всех необходимых документов ушла бы уйма времени.
        Он опять обложился книгами по медицине, какие сумел достать. Даже к сестрице сбегал за литературой. Зря. Во-первых, пришлось, как обычно, наслушаться глупостей - став счастливой матерью, Ленка, казалось, значительно поглупела, словно все серое вещество по наследству перешло от нее к ребенку, а ей самой ничегошеньки не осталось. Он позаимствовал из ее библиотеки нужные тома, пожурил привычно за набор легкомысленной литературы, всяких там Чейзов и Фантомасов. Ленка обиженно засопела и назвала его снобом.
        А во-вторых, книги только усугубили его тревогу. Продравшись через лес специальных терминов (гемодинамика, легочная гипертензия, артериальная гипоксемия…), Вадим прочитал, что хирургическое вмешательство не всегда бывает эффективным… К счастью, дальше шло пояснение, что это касается особенно запущенных случаев. И все равно, оставалось беспокойство. Значит, операция - еще не все! Сколько же пройдет времени, прежде чем станет ясно окончательно, что угроза миновала?
        Надо молиться, нужно сжать кулаки и верить в лучшее. Вадим наглотался седуксена, чувствуя, что иначе просто сойдет с ума. Это помогло, он прикорнул на диване. В мыслях был полный разброд. К беспокойству из-за дочери примешались проклятые подвалы; казалось теперь, что они как-то связаны - Верочка и подвалы. А как - не понять! «Может быть, Козин знает», - подумал он сонно. И почувствовал сквозь тяжелую дрему, как Гертруда Яковлевна укрывает его пледом.
        - Наташа, - пробормотал он.
        Он спал и не видел, как на лице матери появилась довольная улыбка.
        Наташа позвонила сразу после операции.
        Сказала, что все хорошо. Вера еще не проснулась. Вадим радовался ровно одну минуту. Потом он снова начал волноваться - когда она проснется?! А вдруг что-нибудь не так! Боялся сглазить. Отходить от наркоза Верочка будет долго. Вадим знал это, но все равно просидел на кухне, не смыкая глаз, пока за окнами не забрезжило утро. Сколько там времени в Германии, интересно?
        В пепельнице росла груда окурков. Отец присоединился к нему после полуночи, пришел в пижаме и сел рядом на диванчике. Так и сидели. Курили. Гертруда Яковлевна не осмелилась возражать. Напомнила мужчинам, что утро вечера мудренее и ушла спать.
        - Железная леди! - подмигнул отец Вадиму.
        Тот улыбнулся. Сидели и курили. Ждали.
        Вадим хорошо представлял себе Верочкино пробуждение. Вот она открывает глаза. Рядом ее мама. И крыса в костюмчике. С удивлением отметил про себя, что никакой ревности к Наташе не испытывает. Главное, что дочка - их дочка будет снова здорова. А все остальное - неважно.
        Поздно вечером позвонил Костя Сагиров. Вадим понял: что-то произошло. Что-то очень плохое. Костя долго вздыхал, манера Сагирова подготавливать таким образом к неприятным сообщениям всегда раздражала Домового. Кроме того, он понял уже по первым словам, что Костя мертвецки пьян. Вусмерть, как тот сам любил выражаться.
        - Да что же там случилось?! - не выдержал Домовой. - Что ты вздыхаешь, скажи по-человечески!
        Сагиров еще раз вздохнул и сказал, что Сереги Красина больше нет в живых. Вадим замолчал, пытаясь переварить новость.
        - Как это произошло?! - спросил он, наконец.
        - Застрелили на стрелке! - ответил Сагиров.
        - На стрелке Васильевского?
        - Нет, - сказал Костя.

«Стрелка», как узнал неподкованный Вадим, означала встречу серьезных людей. Настолько серьезных, что свои серьезные дела они решали с помощью оружия. Красин, как оказалось, давно уже из вышибал переквалифицировался в телохранители. Шеф Красина был крутой. Ему, кстати, на этой самой стрелке здорово повезло. А вот Сереге - нет. Серега умер, не приходя в сознание, в больнице. Пуля попала в сердце… В сердце. Было что-то жуткое в этом совпадении, хотя Сагиров не обратил на него совершенно никакого внимания. А вот Вадиму показалось почему-то, что Красин таким образом заплатил за исцеление его дочери. «Нет, это бред какой-то, - сказал он себе. - Что за нелепый мистицизм…» А Сагиров продолжал что-то бормотать про Кису, бедную Кису, которой он вынужден был сообщить все сам, потому что ее не было в городе, она куда-то ездила по делам. И как Киса плакала… Похоже, что и Сагиров сам плачет. Вадим сжал зубы. Что же это такое творится? Пытался вспомнить, когда последний раз видел Серегу Красина. Тот был всегда полон жизни и словно посмеивался над самим собой. А теперь его больше нет. Не верилось… Позвонить надо
кому-нибудь! А кому?! Все и так уже в курсе. Это он узнает обо всем последним. Помолчал, потом попросил передать соболезнования Кисе.
        - Хорошо, но лучше сам ей все скажешь!
        Да, верно, подумал Домовой. Должны же быть поминки. Нужно пойти. Бедная, бедная Киса.
        Поминки по Красину были нешумными. Иволгин пришел попозже и решил, что не задержится надолго, посидит, выпьет и пойдет. Тем более что люди, вероятно, все будут незнакомые. Но остался до конца вечера. Контингент, вопреки ожиданиям, был свой, за исключением двух неизвестных ему субъектов, которые побыли немного - выпили за упокой души и удалились. Как пояснила Киса, это были коллеги Красина.
        - Интересно, что они делали, когда Серегу убили? - спросил Сагиров у Вадима. - Друг за другом прятались?
        Иволгин помотал головой - произошедшее в голове не укладывалось. Больше о гибели Сереги ничего не говорили. Нечего было говорить. Вспоминали хорошее.
        Киса выглядела измученной, улыбалась устало, говорила мало. На стене в гостиной висела фотография Сереги в траурной рамке - он улыбался и обнимал Кису. У него было лицо человека, уверенного в своем будущем.
        Вадим старался не смотреть на эту фотографию, чувствуя неловкость от того, что в последнее время совсем не встречался со старыми друзьями. И дело было не только в дочери и ее болезни - контакты нарушились еще раньше. Показалось ему тогда, что они становятся чужими. Слишком разная у них жизнь… Сагиров, одержимый своим боксом, Красин в коже и золоте… Напрасно, напрасно он так думал, каялся перед собой Вадим. А теперь вот Красина больше нет, и никогда они не поговорят по душам, как когда-то.
        А Киса в черном платье выглядела привлекательно… «Что с тобой, старик? - спросил он сам себя. - Никак влюбился? Нет, нет, нет! Просто траур, как кто-то подметил уже давно, весьма эротично смотрится. Стыдно должно быть!..» Отчего-то стыдно не было. И жалко было красивую Кису, она казалась совершенно растерянной. И жалко было до слез Серегу Красина. Домовой действительно прослезился, когда налили по третьей.
        - Ты, старик, закусывай! - позаботился Сагиров, подвигая ему салат. - Иначе мне тебя на закорках придется тащить!
        - Оставь! - сказала Киса. - Можете заночевать, если хотите!
        Домовой помотал головой.
        Были какие-то салаты, конечно, оливье непременный, и эта чертова кутья, которой он съел совсем немного.
        - Вы знаете, что кутью в древности подавали и на свадьбах? - спросил Костя. - Это ритуальное блюдо.
        Разговор не очень клеился, все были подавлены. Немного погодя, когда было все сказано и много выпито, беседа потекла оживленнее. Вспоминали кое-какие забавные случаи… И опять спрашивали у Вадима, что он делает в своем «Ленинце», с его-то золотой головой и столь же золотыми руками! Домовой разводил своими золотыми руками, качал золотой головой. Мол, сам не понимаю.
        - У человека дело! - сердито сказала Киса. - Дело всей его жизни! Вот у тебя, Костя, какое дело?!
        - Наше дело правое… - неумело пошутил Сагиров. - А остальное, Кис, не так уж и важно.
        Кису обнимали на прощание. Костя тоже заплакал. А Домовой запутался в рукавах собственного пальто. Понял, что выпил лишнего. Костя вызвался его проводить. Потому как времена нынче смутные, а безопасность Родины на таких вот Домовых и держится. Примерно так и выразился.
        Киса поблагодарила их за то, что пришли.
        В ее глазах была усталость. И Вадим почему-то почувствовал себя усталым и старым. Словно она поделилась с ним своей болью.
        - Разве я мог не прийти… - Домовой совсем смутился.
        Он еще не раз в последующие дни вспоминал Кису. Бедную Кису, растерянную, потерянную. Хотелось позвонить. Теперь, когда его собственная проблема была решена, Вадим почувствовал в себе новые силы. Марков из Германии сообщал самые утешительные новости. Обещал вернуть дочь в целости и сохранности, как только пройдут условленные полгода. А Домовому эти полгода уже начинали казаться вечностью. Впрочем, жалеть было не о чем - за это время Верочка должна была реабилитироваться после операции. Наташа собиралась отвезти ее затем в Испанию, куда планировал перебазироваться и Кирилл Марков.
        Да, Вадим снова обрел уверенность, но отчего-то не решался набрать Кисин номер. Во-первых, не хотел докучать ей сейчас. Ей, должно быть, не до него. А во-вторых - испугался. «А почему испугался?» - спрашивал он отражение в зеркале. И нервно водил по щекам новенькой электробритвой, подарком, кстати, Наташиным.

«Да-с, у Наташи есть возможность делать подарки даже бывшему нелюбимому мужу, а у тебя какие возможности?! Будем смотреть правде в глаза, товарищ Иволгин! А правда такова: ты человек с ребенком и множеством разных пунктиков! Что ты можешь предложить женщине?»
        Но судьба, наперекор его страхам, снова свела их, и очень скоро. Встретиться с Кисой было необходимо. Вместе с Сагировым решили сопровождать ее на девятый день на кладбище - не хотели отпускать одну. Однако, как назло, Сагиров подхватил воспаление легких. На кладбище ему делать было нечего в таком состоянии. Костя хрипел в трубку, просил его извинить. Впрочем, совесть его была чиста - благодаря стараниям Сагирова, все было сделано в срок - бригадир участка оказался старым знакомым Кости, сменившим боксерские перчатки на заступ и лопату. Ехали вдвоем, Вадим и Киса. Она выглядела гораздо лучше, чем на поминках.
        - Я вообще-то уходить от него думала! - сказала Киса уже на могиле. Вадим положил цветы. Скромная такая могилка. На самом краю кладбища.
        - У него последнее время все хорошо было… - объяснила она, хотя Домовой не спрашивал ни о чем. - Раньше мне казалось, это будет предательством - нужно было его поддерживать. А мне давно все надоело - думать, вернется он живым или нет. Если задерживался, начинала названивать, он сердился. Я истеричка, наверное, а может, просто чувствовала, что однажды все так и случится… Но, знаешь, так привыкла к своим страхам, что, когда все случилось на самом деле - ничегошеньки не почувствовала!
        Вадим обнял ее за плечи. Так они стояли и смотрели на фотографию на памятнике - лицо в выпуклом старомодном овале. Сергей Красин.
        - Мы бы все равно не смогли навсегда остаться вместе, - сказала она.
        - Почему? - искренне удивился Домовой.
        Удивился вдвойне - не так давно он думал точно так же про них с Наташей, но ему всегда казалось, что Киса и Красин друг другу подходят просто идеально.
        - Все потому же! - усмехнулась она грустно. - Детей нет и быть не может в принципе. Нет, он говорил, что это все неважно, что можно взять из детского дома, но я-то знала уже, что он хочет своего!
        И поникла головой.
        Потом пошли обратно. Вид многочисленных крестов и надгробий, теснившихся по сторонам от узкой дороги, действовал на обоих угнетающе. К тому же на обратном пути они решили сократить дорогу и попали на детский участок. Фотографии на могилах здесь были иногда странно большими. Словно кричали эти детские лица о преждевременно оборвавшейся жизни. Киса озиралась с мрачным видом.
        - Знаешь, когда я умру, - сказала она вдруг, - я хочу, чтобы мой прах развеяли по ветру. Раз, и нету Кисы, только пыль одна! Dust in the wind!
        - Это как-то неправильно, - сказал Вадим.
        - А что тогда правильно?! - резко спросила она. - Вот это правильно?!
        И показала на детские могилы.
        Вадим промолчал. Что он мог сказать? Что на все воля Божья? Слабое утешение.
        - Прости! - Она схватила его за локоть. - Я так рада, что ты пришел! Только давай уйдем отсюда поскорее, а то у меня в глазах уже темнеет от могил. Я и не думала, что это кладбище такое большое!
        И они ускорили шаг.
        Прошло три дня, и Киса позвонила сама. Жаловалась на одиночество. После этих похорон она неожиданно оказалась в изоляции. Люди словно избегали ее, вероятно, как и Вадим, думали, что ей следует побыть одной, что она устала от соболезнований… А ей нужно было совсем другое. Так тоскливо в одиночестве, что хотелось на стенку лезть. Иволгин представил, как она сидит в своей пустой квартире, смотрит на Сережину фотографию и, может быть - плачет.
        - Я к тебе приеду, - сказал он. - Прямо сейчас. Только соберусь.
        Он посмотрел на часы. Был вечер пятницы, он свободен. Если не он, то кто?! Если не сейчас, то когда?
        За спиной немым призраком встала мать, глаза Гертруды Яковлевны были печальны. Она поняла, что сын отправляется на свидание, и дело не в том, что он надел лучшее из имевшегося в его гардеробе, - почти все, кстати, было куплено под ее нажимом к приезду Наташи.
        - Ну что такое, мама? - Вадим поймал ее взгляд в зеркале и обернулся. - Что-нибудь случилось?
        - Могу я хотя бы узнать, кто она такая?!
        - Очень хорошая девушка! - сказал Вадим спокойно.
        В конце концов, она не сможет ему помешать. Он это знал. И она это знала тоже. Поэтому стояла, смотрела на него, держа руки перед собой, и словно собиралась молиться.
        - Мама! - Вадим подошел и чмокнул ее в щеку.
        - Я ничего не понимаю! - Гертруда Яковлевна не любила «сантиментов» и шуток, когда речь шла о серьезных вещах. - Я думала, ты принципиально не хочешь ни с кем связывать свою жизнь. Это я могла бы понять, хотя и не одобряю! Но если тебе нужна женщина, а тебе она нужна, то почему было не отвоевать Наташу? Ты ведь ее любишь, признайся! Я слишком хорошо тебя знаю…
        Она пошла за ним к двери и говорила, говорила, быстро, стараясь, пока возможно, остановить его.
        - Нет, не люблю, - сказал Вадим сердито. - И почему ты думаешь, что знаешь лучше меня?!
        - Я не сомневалась, что все этим и закончится! - Она не ответила на его вопрос. - Твое затворничество! Так всегда и бывает с теми, кто отказывается от личной жизни. Рано или поздно они бросаются на первого попавшегося человека…
        - Давай будем считать, что я этого не слышал! - сказал Вадим.
        Он внезапно понял, что все, что может ему сказать сейчас мать, не имеет ни малейшего значения.
        - Киса не первый попавшийся человек, - добавил он все же. - Я давно ее знаю.
        - Киса! - фыркнула мать. - Почему же тогда я ее не знаю?!

«Потому что, мама, ты вообще очень мало знаешь о моей жизни, и это совершенно нормально», - мог бы сказать Иволгин, но не сказал. Он решил подождать, когда мать успокоится. Потом он их непременно познакомит, и она все со временем поймет и смирится. Он очень на это надеялся.
        Домовой вышел, вдохнул морозный воздух улицы. Сердце кольнула жалость - он хорошо представлял себе, какой удар нанес матери.

«Первый блин комом!» - сказала она, когда Наташа уехала. Она, очевидно, надеялась, что уж второй-то блин получится таким, каким надо. Наташа обмолвилась о проекте Курбатова, и Гертруда Яковлевна теперь жила в ожидании повторного визита невестки.
        Вадим не сомневался, что, даже приведи он в дом королеву красоты с двумя университетскими дипломами, - мама все равно будет недовольна.
        Он объяснил ситуацию Кисе, которая поинтересовалась, отчего это он так наморщил лоб, словно решает невесть какую сложную задачу. Вместе посмеялись над честолюбивыми планами Гертруды Яковлевны.
        Киса была в какой-то смешной рыжей шубке, которая делала ее похожей на лису. Вадим ей так и сказал:
        - Ты теперь не Киса, ты теперь лиса Алиса!
        Киса взяла его под руку.
        - Пошли, Базилио, найдем какого-нибудь Буратинку, которого можно кинуть на пять золотых…
        - Ах, что за слог! - возмутился он. - Неужели ты думаешь, что я, как кавалер, не захватил с собой немного наличности?!
        - Лучше просто погуляем, - сказала она. - Я как-то устала от людей.
        Киса курила «Винстон», жаловалась на то, что никак не может отвыкнуть от этой марки, пора переходить на что-нибудь более демократичное. Вадим нарочно привел ее в тот самый магазинчик с кальянами и трубками, чтобы купить «Винстон». Кое-что у него было отложено на черный день, а поскольку Верочка была далеко, можно было и на себя потратиться немного.
        - Мерси, мерси!
        Потом все-таки зашли в блинную. Киса, несмотря на приличные красинские доходы, сохранила неприхотливый вкус, и, глядя на нее сейчас, Вадим вспоминал давние деньки, когда они вот так же с Марковым, Сагировым и Красиным забегали в какое-нибудь кафе, и Марков, который сорил своими нетрудовыми, как он сам выражался, дискотечными доходами, угощал всех.
        А сейчас было приятно просто сидеть рядом и смотреть на нее - Вадим удивлялся, что раньше не замечал, насколько Киса красива. Почему не замечал?! Потому что любил Наташу. Только немного грустно от того, что за ними стоит тень погибшего Красина.
        И еще Маркова, который когда-то давным-давно делал Кисе предложение. А еще был Акентьев - знатный диджей, о судьбе которого Киса не имела теперь никакого представления.
        - Знаешь, это он помог мне с работой! - сказал Вадим. - Альбинка хлопотала.
        - Ты доволен?
        Он кивнул. Насчет подвалов распространяться не стал. Это была его личная тайна.
        - Расскажи что-нибудь… - попросил он.
        - О Красине?
        - Если хочешь.
        - Знаешь, не о чем особенно рассказывать… Любила, только мы с ним мало говорили.
        - И что будешь делать?
        - Еще не решила… Я же, в сущности, никто, Вадим. Домохозяйка. Кое-какие средства (она поставила ударение в конце) есть, а дальше буду подыскивать себе работу по плечу.
        У Кисы оставались деньги, накопленные за время совместной жизни с Красиным. Кроме того, у нее была старая Серегина машина и мотоцикл.
        - Стоит в спальне, в смазке, и упакован! - сказала она и пояснила: - С этой инфляцией лучше вкладывать деньги в вещи, вот мы и купили мотоцикл - на черный день!
        - Но почему в спальне?! - смеялся Домовой. - У Сереги же вроде гараж был?
        - Был. Только гараж могут взломать. У его соседей взломали. Вот он и решил подстраховаться, чтобы все яйца в одну корзинку не класть. Хотел переставить в прихожую, начал шкафы сдвигать, да не успел…
        Домовой покачал головой.
        - Я тебя прокачу! - сказала она. - На мотоцикле. Я его хорошо умею водить!
        - Киса… - Вадим замялся, не хотелось отказываться: совместная поездка с Кисой - то, что нужно, но он с предубеждением домоседа относился к мотоциклам.
        В голове мгновенно промелькнула страшная картинка - они вместе с Кисой в каком-нибудь кювете - сцена из программы «600 секунд». Должно быть, все было написано на его лице, потому что Киса рассмеялась.
        - Не волнуйся, не останется твоя дочка сиротой - я буду тихо. Тебе понравится.
        И он согласился, взяв с нее слово не превышать скорости - какая там самая медленная из возможных?
        - Не испортим товарный вид?
        - Я уже нашла покупателя - один Серегин кореш, на поминках договорились, еще до того, как ты пришел. Видишь, какая я нехорошая! - сказала она, печально улыбнувшись. - Он не будет против, если мы разок прокатимся, нормальный мужик.
        - Ты хорошая, - сказал он серьезно.
        Возвращался домой с легким сердцем. Напрашиваться в гости к Кисе было еще преждевременно. Вадим был старомоден в таких вопросах. Боже мой, а ведь еще сорок дней не закончились. К черту, не думать!
        Тем не менее задумался. И думал, наверное, не меньше пяти минут, остановившись возле винного магазина, так что, в конце концов, один из представителей пролетариата, разжалованного новой властью из гегемонов и заливавшего горе привычным способом, обратился со стандартным вопросом:
        - Будете? - Он кивнул на магазин.
        Все, в конце концов, может быть. И этот неплохо одетый гражданин не откажется раздавить на двоих маленькую - третьего, видимо, в эту погоду было не сыскать.
        - Простите? - не понял Иволгин - голова у него была занята другим.
        Пролетарий вздохнул разочарованно, махнул рукой и отошел, оставив Иволгина наедине с его мыслями. Тот двинулся через улицу и едва не угодил под несущийся на полной скорости большой черный джип. Машины эти еще не стали обыкновенным делом, и один их вид внушал трепет обывателям, ассоциируясь с бритоголовыми бандитами с автоматами наперевес. Вадим в число этих паникеров не входил, но подумал, что нужно сосредоточиться, иначе он, и правда, попадет под машину, а это сейчас особенно некстати.
        Это, впрочем, всегда некстати, хотя Домовой хорошо помнил, что однажды таким образом встретился с Альбиной Вихоревой.
        Машина притормозила у него за спиной, и водитель засигналил, привлекая внимание. Иволгин обернулся, за рулем сидела эффектная брюнетка. И показала эта брюнетка ему фирменный заграничный жест, выставив в окно кулак с вытянутым вверх средним пальцем.
        Вадим усмехнулся и проводил ее добродушным взглядом. Он побрел дальше, по тротуару. Спустя еще минуту рядом остановилась длинная черная машина.
        - Господин Иволгин?
        А вот это было уже странно - Вадим не мог припомнить человека, который дружелюбно улыбался ему в окно.
        - Вадим Иволгин?
        - Да… - ответил он нерешительно, словно сомневаясь в том, что действительно является Вадимом Иволгиным.
        - Как я рад, что вас встретил! - Мужчина, проворно выбравшийся из машины, говорил с акцентом.
        Домовой ничего не понимал, а тот уже тряс ему руку. Пожатие было крепким.
        - Я здесь по делам, задержался ненадолго, позволили обстоятельства. Моя фамилия Эймс! Кирилл мне многое рассказывал о вас. Кирилл Марков.
        Теперь кое-что становилось понятным. Домовой закивал.
        - Вы позволите, я вас немного провожу…
        Машина тронулась с места, не дожидаясь господина Эймса. Вероятно, водитель заранее получил четкие инструкции.
        Вадим подумал, что Эймс может сообщить какие-нибудь новости о Верочке.
        - О, с ней полный порядок. Очаровательная малышка - просто прелесть. Такое счастье, что все закончилось благополучно. Европейская медицина движется, как это у вас говорят - семимильными шагами! И это большое благо, что вы смогли воспользоваться ее услугами… Сами не планируете переехать?
        Вадим вздохнул, он уже устал от объяснений, но элементарная вежливость требовала ответить.
        - Кому я там нужен? Да и не выпустят меня, я ведь работаю на оборонном предприятии. Кстати, еще пару лет назад наш разговор мог бы обернуться неприятными последствиями. Я и сейчас не уверен, что за нами нет слежки!
        - Поверьте мне, нет! - сказал англичанин, и было видно, что он это знает наверняка. - Впрочем, теперь все будет по-другому. Я как профессионал ценю вашу преданность делу и уверен, что очень скоро она будет вознаграждена.
        Вадим мягко улыбнулся, однако приятно было слышать это, пусть Эймс и иностранец, который, как убежден был Домовой, ни черта не понимает в его положении. Другие тоже не понимали, однако всегда старались уговорить его бросить «Ленинец».
        - Очень скоро! - сказал Эймс. - Такие люди, как вы, - истинное сокровище. Я думаю, если Россия и сможет выбраться из кризиса, то только благодаря таким, как вы…
        Домовой подумал - жаль, что этого не слышит его мать. И Сагиров что-то подобное на поминках говорил. Пожалуй, чересчур большая ответственность для сотрудника с четвертой формой допуска.
        - Боюсь, вы слишком высокого мнения о моем положении… - сказал он с улыбкой.
        - Нет, Кирилл мне объяснил, - возразил Эймс. - Сказано ведь «…и не у разумных богатство и не искусным благорасположение… Но время и случай для всех их!..» - продолжил он, словно обращаясь уже к самому себе.
        - «Ибо человек не знает своего времени»? - закончил за него Вадим.
        - Да, но иногда другие знают за него! - сказал Эймс. - Например, я могу определенно сказать, что ваше время скоро придет! Непременно придет. Вот, для вас… - Он протянул Маркову небольшой конверт, в котором находились фотографии.
        Верочка в парке при больнице. С Наташей, с Кириллом… Лучшего подарка в этот вечер Иволгин не мог получить. Эймс, видя, что Домовой всецело занят рассматриванием снимков, поспешил откланяться. Распрощались душевно. Вероятно, причиной тому было вино, которое они пили с Кисой - по-студенчески, в парке, из горлышка, но Домовой проникся симпатией к этому незнакомому, в общем-то, человеку. Слова его были именно такими, какие употребил бы восторженный иностранец в России, но что-то в облике Эймса не вязалось с пустопорожней болтовней о перестройке и гласности.
        Вадим, впрочем, не стал тогда над этим задумываться, а вскоре и вовсе забыл об их разговоре.

* * *
        Наташа и раньше частенько думала о том, как ей повезло с друзьями. И сейчас был повод об этом вспомнить. Пока она ездила в Россию за дочерью, Джейн нашла для нее роскошную квартиру недалеко от клиники, избавив от лишних хлопот. Все счета оплачивал Курбатов. Наташа редко просила у него деньги - ей хватало собственных заработков. При всех своих недостатках, Курбатов обладал чувством справедливости и сейчас не спорил. Квартира была роскошной, а значит, вполне соответствовала ее нынешнему статусу. Хозяин-немец перебрался в Америку, как он признавался Джейн, по двум причинам - бизнес и усталость от этого шума и гама с объединением страны.
        Кардиологическая клиника находилась на окраине Западного Берлина, в живописном месте, где совсем рядом, в лесу, жили самые настоящие дикие кабаны. Верочка, узнав об этом, всерьез заволновалась - вдруг они придут сюда, в больницу. Пришлось показать ей крепкие ворота, а охранник поклялся, правда, по-немецки, что никаких кабанов не пропустит.
        Верочка успокоилась. При больнице был чудесный сад, и, как только девочка смогла совершать прогулки, они с Наташей целыми днями бродили по аллеям. Вера оказалась очень коммуникабельной, успела познакомиться с несколькими пациентами и быстро выучила пару нужных… фраз - Danke schon и Guten Tag.
        Каждый день она спрашивала у матери, почему не может приехать папа. Это было, пожалуй, единственным досадным моментом. Как объяснить маленькой девочке, что означает «невыездной»? Так же сложно, как объяснить, почему мама и папа живут раздельно. Впрочем, Верочка пока не углублялась в эти вопросы - слишком много на нее свалилось новых впечатлений.
        Она с серьезным видом рассматривала светлый след от шрама. Он должен скоро почти совсем исчезнуть. Девочка была слишком мала, чтобы беспокоиться из-за этого, но Наташа уже думала о ее будущем.
        - А правда, что мне вынули старое сердце и вставили железное? - спросила как-то дочка.
        - Господи, кто тебе такую чепуху сказал?
        - Один мальчик, он тоже тут лечится! Он тоже русский, - объяснила малышка.
        - Никакое у тебя сердце не железное! - Наташа обняла ее и поцеловала в лоб. - Самое лучшее на свете сердечко!
        Верочка нахмурилась - похоже, вариант с железным сердцем ей нравился больше. Она уже не жалела о том, что пришлось перенести школу на следующий год. Дядя Марков, которого она смутно помнила, теперь регулярно навещал ее в больнице вместе с Джейн.
        В театральной деятельности Маркова как раз наступил перерыв, и это было очень кстати - Кирилл близко принял к сердцу случившееся с Верочкой. Переживал едва ли не столь же сильно, как и ее отец. В голосе друга звучало такое страдание, что Кириллу стало страшно. Он слишком хорошо знал Вадима. И понимал, что тот не переживет потерю дочери, даже если у него хватит воли не наложить на себя руки…
        Люди иногда перестают жить не умирая.
        В день операции Марков пошел в церковь и поставил свечку. Церковь была протестантской, но Кирилл подумал, что если Отец Небесный и правда существует, и если Он снисходит хотя бы иногда до просьб своих детей, то вряд ли станет вникать в конфессиональные различия.
        В качестве старожила в Германии Кирилл смог дать Наташе несколько советов. В частности, рекомендовал не афишировать свою национальность. В то время русские еще не ассоциировались у западного обывателя с беспощадной мафией и тотальной коррупцией, напротив - русское было в моде, и ему самому до чертиков надоели политические дебаты, в которые его пытался втравить каждый второй из встреченных немцев. Нет, не хотел Кирилл Марков выступать в роли представителя России на Западе - чересчур большая ответственность. Политическими настроениями немцев интересовался мало. К тому же он едва сумел выучить несколько слов по-немецки. Это казалось странным - там, на другой стороне, ему случалось говорить на этом языке. Видимо, навыки отключались при возвращении. Работал какой-то защитный механизм, спасавший его от перегрузки. Тем не менее совсем не касаться политики было невозможно.
        - Недавно один из этих господ весь вечер не давал мне проходу! - пожаловался он со смехом. - А повторял одно и то же - «Москва», «перестройка», «Горбачев»… Ничего больше не знал!
        - Но против хорошеньких поклонниц ты не протестуешь! - сказала Джейн.
        - Она ревнует, значит, любит! - улыбнулся Марков.
        - Глупости! - возразила Джейн. - То есть, конечно, я тебя люблю. Иначе как, скажи, я могла бы быть с тобой столь долгое время? Только вот ревность и любовь это совершенно разные вещи…
        - Она меня постоянно наставляет и ведет по жизни! - Кирилл обнял ее за плечо. - Я становлюсь сторонником матриархата!
        В Германии Джейн сменила прическу на мальчишескую - короткую. Ей шло.
        - Скучаешь по работе? - спросила Наташа.
        Известие, что Джейн оставляет карьеру разведчицы, в свое время ее несказанно удивило. Ей казалось, что эта профессия из тех, что на всю жизнь.
        - Мне тоже так казалось, - признался Кирилл. - До сих пор не верится, что все закончилось. Связи, Наташа, связи!
        Джейн состроила гримасу.
        - Если честно, то да, - призналась она. - Скучаю! Но у меня не было выбора.
        - Не сочтите меня мужским шовинистом, - сказал Кирилл, - но я рад, что Джейн больше не бегает с маузером по странам, спасая демократию!
        - Не припомню ничего похожего в своей карьере! - заметила Джейн. - И все-таки в тебе говорит этот русский патриархальный уклад. Как это у вас называется -
«Домострой»?
        - О чем ты, милая?! - спросил Кирилл. - В Советской стране все равны. Женщины на скаку останавливают лошадей, кладут рельсы…
        Наташа смотрела, как они шутливо спорят о разных пустяках, и вздыхала про себя. Никогда, наверное, у нее уже не будет нормальной личной жизни, как у Кирилла и Джейн. Во время своего визита в Ленинград она поняла, что и Вадим одинок. А кто виноват? Она и виновата. Она все испортила… Эгоистка! Но, может быть, ее заслуга в спасении дочери зачтется на небесах.
        О Курбатове вспоминала редко. Судя по тому, что она узнала из телефонных переговоров, проект «Чистая Балтика» уже начал вступать в практическую стадию. Наташа посплетничала немного с Джейн на эту тему.
        - Он словно одержимый, - сказала она. - Я боюсь, что придется снова ехать в Россию, если его планы станут реальностью. Уверена, что он захочет все проконтролировать на месте - я его слишком хорошо знаю!
        - Тебе не хочется возвращаться?
        - Кто-то сказал, что не надо возвращаться на старое пепелище… - заметила Наташа. - Но почему-то непременно возвращаешься. Мне трудно теперь в Ленинграде… Там все и чужое, и родное. Легче в местах, где никогда не бывала раньше.
        - Сколько еще продлится реабилитация? - поинтересовалась Джейн.
        - Три месяца, - сказала Наташа, - потом поедем, наверное, на Ривьеру, если у меня будет свободное время.
        Она не хотела признаваться даже друзьям, как ей на самом деле не хочется возвращаться в Британию. А точнее - к Курбатову. Только сейчас Наташа почувствовала, каким бременем для нее стала жизнь рядом с этим человеком. Пусть ненадолго, но она покинула золотую клетку, и этим временем следовало воспользоваться на всю катушку.
        Глава 6
        Олегу в последнее время снились могилы - ряды крестов за высокими оградами. Могилы он видел и наяву, уже проснувшись: приют Швецову дал старый склеп на кладбище. Ничего страшного, ничуть не хуже какого-нибудь холодного подвала, по которым ютятся сотни таких, как он, отверженных. Компания тут подобралась подходящая - человек шесть, спали вповалку возле стен. Швецов узурпировал садовую скамейку, принесенную в склеп. Запахи и звуки общества отбросов, хорошо знакомые по времени, проведенному в зоне. Только на зоне ему в жизни не видать того положения, которого он добился здесь в считаные мгновения. В этой новой жизни побеждает тот, кто сильнее, - закон естественного отбора. А сильнее был он, Олег.
        Бомжи звали друг друга по кличкам - Муха, Серый… Был еще старик Карлыч, исполнявший в здешнем обществе роль древнего сказителя и присматривавший днем за склепом.
        Разжигали костер. Дым уносился вверх, в разбитый круглый фонарь. Пол был покрыт копотью от предыдущих костров. В качестве топлива служил валежник, трещали сухие лозы малины. Сторож сюда не заглядывал, себе дороже.
        Промышляли сбором бутылок, мелкими кражами, нищенствовали. Карманничали, обирали таких же, как они сами, нищих. Воровали по мелочи - брали все, что плохо лежит. Иногда попадались и бывали биты милиционерами, но дел из-за их копеечных грабежей те обычно не возбуждали. В прошлом году одного из бомжей убили не то сатанисты, не то скинхеды. К смерти эти люди относились спокойно. На кладбище жить - смерти не бояться.
        Почти весь небогатый «заработок» уходил на дешевый спиртовой суррогат. Даже привычного уже ко всему Олега поначалу мутило от запаха и вкуса этого пойла. Потом привык.
        - Я тут вот чего подумал: может, там золото есть, в гробах… Ну зубы там, кольца! - говорил один из них, молодой и косматый, подбрасывая в костер хворост.
        - Дурак! Все уже украдено до нас! - сказал его товарищ и сам же посмеялся своей шутке.
        Олег прислушивался к разговорам новым знакомых. Слушал не из праздного интереса - он уже твердо решил, что останется здесь; чтобы держать этих человечков в подчинении следовало получше их изучить. Олег мог быть наивным, но он не был глуп. Понимал, что на одной силе долго не продержится.
        Он презирал этих людей, хотя ничем уже не отличался от них, разве что силой своей. Каждое утро начинал с пробежки, потом отжимался, предлагал бомжам побороться. Бороться с Олегом никому не хотелось, хотя бомжей он щадил - к чему калечить, пригодятся еще.
        Один из бомжей рассказывал, что недавно кто-то предлагал ему покопаться в старых могилах. Заказчика интересовали черепа. Бомжи отказались - не из-за уважения к мертвецам, просто знали хорошо, что за такую работу могут заплатить пулей.
        Олег же сейчас готов был на все что угодно - после своего неожиданного освобождения, после спасения из ада, он оказался на самом дне. Но и он не собирался разрывать могилы. Был вариант получше! И они ему помогут, оттого и держался с ними. А то, что грязью от них пахнет - тем лучше. На таких внимания не обратят.
        Как там, у Честертона, в одном из рассказов… Олег не был большим любителем чтения, но детективы уважал, особенно классические. Холмса, старушку Марпл, пастора Брауна… Только вот в жизни все гораздо проще, чем в фантазиях уважаемых мэтров детектива. Нет в жизни никаких загадок.
        В том рассказе убийца замаскировался под почтальона. Почему?! Да потому, что на почтальонов никто в то время не обращал внимания. А в нынешней России никто не обращает внимания на бомжей, и он по своему опыту это знал. Помнил, как раньше всегда проходил мимо, не вглядываясь в лица просивших подаяние.
        Он уже поведал новым знакомым историю своей несчастной жизни. Самые неприглядные детали - то, что было с ним в лагере, - пропускал, ни к чему это было им знать. Бомжам он казался человеком необыкновенным. Качали головами. Сочувствовали.
        - Я бы этой суке кишки выпустил! - сказал старик. - А потом пусть судят. Пусть все узнают, какая она была сука. А может, и не осудят. Состояние эффекта!
        - Аффекта! - поправил его Олег, который и сам долгое время размышлял над тем, какое наказание придумать для своей неверной женушки. Хотелось, чтобы она мучилась так же, как и он. В мечтах он заманивал ее сюда и отдавал на потеху новым знакомым.
        - Нет, Карлыч, никакой аффект тут не прокатит! - Олег давно научился изъясняться проще, еще в тюрьме. Сложные речевые обороты его новые кореша воспринимали с трудом. - Времени прошло много. Тут надо по-другому, по-умному надо.
        - Так чего не придумаешь ничего?! - осторожно поинтересовался старик. - Ты же умный!
        Признание его интеллектуальных способностей Олегу польстило. Только, вопреки мнению старика, в гигантах мысли Швецов никогда не числился.
        - Может, и придумал уже, - сказал он нехотя. - Только тебе знать не надо!
        Бомж скривился, но промолчал. Связываться со Швецом не хотелось - тот уже успел продемонстрировать свою выучку сразу по вселении. Сломал шею Бобру, тихому в общем-то доходяге, который вместе с товарищами пытался отказать ему от места. А почему Бобру? Да потому, что толку от него было мало - пустячный человек, барахло. А от остальных толк был, требовалось только их припугнуть. И верно, с этого момента никто уже не пытался протестовать.
        Олег не был вполне уверен в лояльности новых товарищей, спал чутко. Впрочем, никто не пытался ни отомстить за Бобра, ни уйти, хотя Швецов никого не удерживал при себе. Во-первых, некуда было им идти, да и зачем - Олег был сильнее любого из них, значит, защитит, если что. Кроме того, обещал хорошо вознаградить за помощь с его женушкой.

* * *
        Письма от Переплета приходили все реже. Акентьева жадно читала их от начала до конца, иногда зачитывала кое-что вслух Альбине. Та вежливо слушала и делала вид, что разделяет ее тоску по сыну. На самом же деле мечтала только об одном - чтобы тот как можно дольше задержался в своем «Тунецке». Она была уверена, что стоит Александру вернуться, и всей ее спокойной и, в общем-то, вполне счастливой жизни придет конец. Акентьевы так и не узнали ничего об ее сложных и странных отношениях с их сыном. Ни к чему было их просвещать…
        Письма эти по-прежнему были лаконичны и бесцветны - совсем не такие должен был бы писать любящий сын, оказавшись в долгой разлуке с родителями. Альбина, впрочем, не сомневалась, что Переплета эта разлука нисколько не тяготит. По словам матери, Саша давно стал самостоятельным. Ее это умиляло. «Вот уж верно, материнская любовь слепа», - думала Альбина.
        Как-то вечером фарфоровые колокольчики, украшавшие стену в ее комнате прямо над кроватками малышей, жалобно звякнули - сами по себе. Странно! Альбина задумалась, глядя на них. К чему бы это? Словно предупреждение. Но о чем? О себе не беспокоилась, только о детях. И как оказалось, причины для беспокойства были.
        Звонок в дверь раздался около десяти утра. Альбина вытерла перепачканные в муке руки - затеяла испечь кекс к чаю. Отперла, не глядя, замок - была уверена, что вернулся хозяин дома, который утром выбежал за сигаретами и, как часто бывало, задержался в каком-нибудь кафе, болтая с приятелями.
        Это было похоже на кошмарный сон - перед ней стоял Олег Швецов. Чужими были его глаза, и ничего в них не было, кроме ненависти и презрения. «Ну да, конечно, - подумала Альбина, - чего же еще ждать!» Он ведь был уверен, что они с Александром в сговоре, и вот, вернувшись из заключения, находит Альбину в его квартире. Она не собиралась оправдываться, объяснять что-либо.
        - Ты! - сказала она только.
        - Я! - коротко хохотнул Олег. - Не бойся, не сбежал…
        Его освободили по амнистии. То, за что еще недавно коммерсанты вроде Швецова получали немалый срок, теперь стало нормой жизни. Если бы похлопотал еще немного - сумел бы снять с себя судимость, вот только хлопотать он не собирался. Не было у него ни денег, ни жилья, ничего не было.
        Ей нетрудно было представить, сколько он передумал за это время. Нетрудно, потому что сама она столько раз снова и снова возвращалась к той встрече, когда он резал свои руки…
        - Денег мне твоих не нужно! - сказал Олег, не сводя с нее глаз. - Как-нибудь выкручусь!
        Альбина готова была откупиться, отдать что угодно, лишь бы он исчез. Ничего в душе не осталось, если и были какие-то сомнения, сейчас они исчезли совершенно.
        - Впустишь или на лестнице будем разговаривать?
        - Проходи, - Альбина, наконец, взяла себя в руки.
        - А твой где? - спросил Олег, осматриваясь в прихожей.
        Альбина видела, как он мысленно оценивает обстановку акентьевской квартиры.
        - Мой - это кто? - уточнила Альбина.
        - Сама знаешь, не придуривайся! Саша твой замечательный!
        Из комнат вышла Акентьева и уставилась подозрительно на Олега. Тот поклонился насмешливо.
        - Александр в Сибири вот уже почти три года, - сказала Альбина.
        - Сослали?! - Олег поднял брови.
        - Нет, просто уехал.
        - А может, ты его от меня прячешь? - спросил он. - Чтобы чего не вышло! Не бойся, морду бить не буду, хотя надо бы. Я же не самоубийца. Хватит того, что вы оба мне всю жизнь поломали!
        - Я тебе уже сказала, его нет, и никто тебе жизнь не ломал, о чем ты говоришь!
        - Хватит! - Лицо его исказилось.
        Акентьева подошла к Альбине и взяла ее за руку.
        - Молодой человек, если вы не прекратите себя так вести, я вызову милицию!
        Олег насупился.
        - О, здорово, - сказал он. - Сначала в зону отправили… Думаешь, это снова получится?
        - Прекрати! - потребовала Альбина. - Никто тебя в зону не отправлял! Ты сам влип, я пыталась тебе помочь - и тогда, и потом хлопотала, да все без толку!
        - Только не говори мне, что твой милый Саша не мог устроить мое освобождение. Помнишь ведь, как он Моисея спас от суда? Он ведь у тебя прямо волшебник какой-то! Так почему же со мной не получилось, а?!
        Он рассмеялся сквозь зубы, не дожидаясь ответа.
        - Господи, как я вас всех ненавижу!
        Альбина молчала, сжимая кулаки. Она ненавидела Олега не меньше, чем он ее, ненавидела за его слабость, за глупость, за то, что он пришел сюда теперь. Она допускала, что неправа. Но почему она должна быть всегда правой?!
        - Где мои дети? - спросил он.
        - Помнится, раньше они тебя не интересовали! - сказала Альбина.
        - Где дети?!
        - Дети еще спят. И я не хочу, чтобы ты их будил - ты же пьян, Олег!
        - «Пьян!» - передразнил ее Олег. - Разве это называется - «пьян», Альбина?! После всего, что мне пришлось пережить, можно было спиться! Но я не спился. Наверное, ты разочарована? По глазам вижу!
        - Я не знаю, что ты там видишь, - сказала она, - только детей я тебе будить не позволю. Если нужны деньги, я дам, приходи потом, когда протрезвеешь!..
        - Да какое ты право имеешь, сучка, мне указывать?! - спросил он тихо. - Это же мои дети! Или все-таки его?! Может, ты с ним тайком трахалась, а папаша твой все знал, или как?! Вы оба меня ненавидели; пока я деньги в дом приносил - терпели, а как только появился этот, сразу поняли, что к чему. Я-то понять не мог, с чего это он полез голову свою подставлять с этим твоим евреем! Отсосала ему за это уже тогда… Ах, да, я забыл, ты таким не занимаешься, чистенькие вы все очень! Ты хоть представляешь себе, что мне пришлось вынести?!
        Он сплюнул ей под ноги.
        - Здесь тебе не сортир! - Альбина всеми силами пыталась превозмочь свой страх перед этим человеком. Чувствовала, что сейчас все зависит от нее - даст слабину, и считай, пропала.
        А в руках одно полотенце.
        - Уходи! - сказала она твердо. - Нам говорить не о чем. Протрезвеешь, можешь позвонить. Телефон помнишь?
        - Помню, помню… - сказал Швецов. - Я все помню. Еще увидимся. Очень скоро увидимся. Я тебе клянусь, Альбина, ты у меня землю грызть будешь! Ты… - Он не договорил, махнул рукой, повернулся и пошел к двери. Еще раз огляделся, словно оценивая обстановку, и вышел на лестницу. Акентьева принесла из кухни половую тряпку и вытерла его грязные следы и плевок на полу.
        - Ужасный человек, - бормотала она. - Если он еще раз придет в таком состоянии, лучше сразу позвонить в милицию…
        Альбина хорошо понимала, что деликатная Акентьева не решается задать вопрос, который наверняка готов слететь с языка - как могла Альбина жить с ним. Трудно себе представить, что когда-то он был другим. Впрочем, Александр Акентьев куда страшнее, а с Олегом можно справиться. Слегка успокоившись, Альбина решила, что говорить с Швецовым категорически откажется. Просто не откроет дверь, и все. И милицию незачем впутывать.
        Олег посмотрел на окна акентьевской квартиры - вдруг перепугалась слишком и решит слинять куда-нибудь вместе с детишками? А куда она может слинять? Всех ее старых друзей он знает - тоже не хотели говорить с ним, впрочем, подбросили на сигареты. Пария! Олег сжимал и разжимал кулаки. Во дворе его поджидал человек в ватнике, с испитым лицом. Отошли под арку и поговорили.
        - Последишь, - разъяснил Олег, - там есть куда заныкаться на ночь, я посмотрел. Подвал, чердак, найдешь дыру какую-нибудь…
        Бомж не спорил.
        - Все сделаю! - сказал он и прижал руку к сердцу.
        - Смотри, упустишь, я ведь не прощу!
        - Я знаю, - сказал бомж мрачно. - Не упущу!
        Олег кивнул и пошел прочь. Нужно было навестить еще двух-трех старых знакомых. Правда, толку от этих визитов не будет, он чувствовал - все старые знакомые от Олега Швецова отвернулись. Одних отпугнула его судимость, вторым было достаточно посмотреть на то, что он представлял собой сейчас. Кое-кого уже не было в живых. Швецов не испытывал никакого сожаления, узнавая о смерти того или другого коммерсанта. Так вам и надо, уроды!
        Путь его через ставший чужим город был безрадостен. Хмель выветрился, Олег смотрел злыми глазами на приметы новой жизни - сколько времени было упущено, пока он сидел за колючей проволокой в богом забытой глуши. Из-за них сидел, из-за Альбинки-стервы и хахаля ее.
        Денег вот в обрез, надо было взять, что она предлагала. Злился на себя за некстати накатившую гордость. Ничего, она за все ему заплатит. За все… Он уже клялся себе не раз. Нарочно пришел, чтобы напугать. Сам-то он достиг того самого дна, где уже все безразлично - все угрозы и даже смерть. Но хотелось сначала увидеть ее унижение.
        Хорошо, что Акентьева нет в городе. Альбина сказала ему правду - слишком напугана была, чтобы лгать. Тем лучше - этот его визит был очень рискованным именно из-за него, Александра. Сбежал, сволочь. Интересно - почему?! Испугался чего-то, наверное. Смутные настали времена. Смутные - мутные. Тем лучше для него, для Олега.
        Красивые девушки больше не обращают на него внимания, словно его и нет. А раньше он ловил на себе восхищенные взгляды, и на тех вечеринках, что они закатывали с товарищами по бизнесу, мог взять себе любую. И брал. Обычное дело - хватало его и на супругу, и на любовниц. Во всех смыслах. Оттащить бы за волосы одну из этих разряженных шлюх в ближайший подъезд и втоптать в грязь. Ему хотелось и плакать, и смеяться. А пуще всего хотелось выпить.
        Нужны были деньги. Зря не взял. Возвращаться нет смысла - не откроет. А то и ментов вызовет, а Олег уже наобщался досыта с людьми в погонах. Ничего, он свое возьмет. И очень скоро, как обещал. Денег нет даже на курево, впору встать у церкви, да там конкуренция большая… Кто ему подаст - здоровому бугаю! И в церковь заходить не было никакого желания.
        - Что, бабка?! - ощерился он, обращаясь к морщинистой крошечной старухе, которая испуганно прижала к груди кошелку. - Веруешь?! Нет твоего бога, нет, слышишь?!..
        Нет ничего, одна только тьма.
        Кладбище. Вокруг могил за высокими оградами густо росла дикая малина. Малина и крапива. Все вокруг сумрачно. Тень и темные листья, качающиеся будто бы сами по себе. На душе тоскливо, пусто. Впору выть на луну, которая проглядывает сквозь кроны деревьев. Между могил - ажурные тени от решеток и старых крестов.
        Покрытый мхом мрамор, в трещинах, позеленевшие памятники. Вот ангел с оторванным крылом, на шее свежий шрам. Часть изваяний варварски изуродована - обитатели кладбища пытались отпилить от них что-нибудь для пункта приема цветных металлов. В прошлом году одного из бомжей убило током при попытке стянуть кабель со столба электропередач. Сами же и похоронили.
        Он подошел к склепу, тянуло жареным мясом. Голь на выдумки хитра - сноровистые обитатели кладбища ловили в силки чаек и ворон, голубей стреляли из рогаток. На охоту приходилось выбираться подальше - здесь, на старых могилах, птицам нечем было поживиться.
        Из склепа доносились голоса. Олег прислушался, прежде чем войти, - хотел знать, что у них там на уме.
        - Перебраться бы на Турухтановы острова! - говорил старик. - Там зимой-то получше, потеплее… Туда надо подаваться!

«Турухтановы острова», - повторял он любовно, так иная красотка вздыхает по Багамам. А Турухтановы, а точнее Турухтанные острова на деле были недалеко.
        - Что же там такого хорошего, на твоих островах? - спрашивал молодой. - Может, там девки голышом бегают? Пиво бесплатно дают?
        Подмигивал остальным - бомжи посмеивались.
        - На островах тех, - рассудительно говорил Карлыч, - энергетика особенная!
        - Какая-какая энергетика? - смеялся молодой. - Атомная?!
        - Дурак! Энергетика есть понятие не только материальное, но и духовное! - кипятился старый.
        - Ну да, там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!
        - Чудеса!.. - повторял старик обиженно, но за неимением более продвинутых слушателей, продолжал объяснять: - Есть там и чудеса! Вот, к примеру, зверьки там водятся такие, каких нигде не найдешь больше. Не знаю, как по науке называются, а может, и никак. Там их много, только увидеть их трудно. Если захочешь, они тебе и помогут - надо только подход знать. К совсем пропащим они не вяжутся, а вот если осталась в человеке еще сила, то можно и договориться…
        - Это что ж, вроде чертей, что ли?! - Молодой едва не подавился от смеха. - Кровью подписывать надо договор, да?
        - При чем здесь черти! - сердился рассказчик. - Я же говорю - зверьки. Некоторые их зверками зовут. А кто они такие на самом деле - леший их разберет.
        Олег и сам думал об этих островах. Нужно будет туда перекочевать после того, как все сделает. Там его хрен найдут. А может, и искать не будут. Времечко такое. В зверьков-зверков он не верил, а обуздать тамошних обитателей из реального мира для него труда не составит.
        Он вошел и сел на свою скамейку.
        - Ходил к ней? - Глаза обратились к нему.
        Ждали новостей. И курева. Олег приносил несколько раз сигареты - подкупал. Но сигарет в этот раз не было.
        Швецов оглядел всю честную компанию - с такими в разведку не пойдешь. Разве что, как говорится - по чужим огородам. Дал понять, что обсуждать ничего с ними не намерен. Бомжи помолчали, потом снова стали спорить об островах, а Олег вытянулся на скамейке, размышляя о своем.
        Альбина отошла от этой встречи только к вечеру. Акентьев-старший, вернувшись домой, узнал обо всем, что случилось, от жены. Альбина слышала, как они спорят за дверью. Ничего не поделаешь, она живет с этими людьми, она многим им обязана. Требовать сейчас, чтобы они не вмешивались в ее дела, было бы странно и несправедливо. Да и как она справится сама с этой проблемой - Альбина не представляла.
        Владимир Акентьев вошел к ней в комнату.
        - Вот что, Альбина, - сказал он. - Если ваш супруг снова посмеет вам угрожать, я обращусь к своим знакомым в силовых структурах… И не спорьте, я понимаю, что для вас это тяжело…
        Альбина и не собиралась спорить. Ее дети должны быть в безопасности, чего бы это ни стоило. Она кивнула.
        Тем же вечером, собравшись с духом, обзвонила знакомых Олега - тех, кого могла вспомнить. Хотела узнать, где он сейчас обретается. Никто ничего сказать не мог. Представляла его бродящим где-то в городе, озлобленного, ненавидящего.
        Утром, собираясь в театр, предупредила детей, что прогулок в ближайшие дни не будет. Сослалась на плохую погоду. Малыши непонимающе смотрели в окна, за которыми вовсю светило осеннее, но еще вполне ласковое солнце. Ничего, для их же пользы.
        Режиссер считал, что, скорее всего, Олег придет снова, но уже за тем, чтобы просить прощения. И денег. Судя по тому, что он узнал от Альбины и жены, других вариантов у Швецова просто не было. Времена суровые, даже люди с профессией и стажем не могут найти себя в новой жизни. Что уж говорит о таких, как Швецов.
        - Вот увидите, Альбина, он еще на коленях будет просить у вас прощения! - сказал Акентьев.
        Альбина вздыхала - она хорошо знала Олега: как бы ни переломала, ни изменила его зона, вряд ли он встанет перед ней на колени. Да и не нужно это было ей. И она оказалась права, Олег не появлялся. Осадное положение не могло продолжаться вечно - дети капризничали, просились гулять. Альбина не хотела, чтобы Олег Швецов превратил их и ее жизнь в кошмар. Спустя несколько дней она разрешила прогулки. Мадам Акентьева с возрастом стала домоседкой, ее мучили ревматические боли, она мазала больные суставы календулой и уксусом. Близнецы гуляли с няней, которую Альбина подобрала по рекомендации знакомых. После визита Швецова Свете были даны четкие указания, как вести себя с незнакомцами. Альбина не хотела пугать девушку, поэтому страстей не нагнетала. Наверное, зря.
        Несколько раз на дню она звонила домой с работы - проверить, все ли в порядке. Мобильная связь была все еще очень дорога, Альбина обходилась городским телефоном. Неделя прошла спокойно. Хотелось верить, что Олег больше не придет. Но напрасно она на это надеялась.
        Света разыскала ее на работе - на девушке лица не было. Альбина все поняла прежде, чем она начала говорить. Одного из малышей, Женю, у нее забрали в сквере, где они обычно гуляли. Как нарочно, рядом никого не оказалось. Наверняка следили давно и выжидали подходящего момента. Как она могла быть такой беспечной?! У Альбины оборвалось сердце, нужно было не отпускать близнецов дальше собственного двора.
        Самым страшным было то, что мальчика увел незнакомец - Света хорошо запомнила похитителя и по фотографиям Олега не опознала. Нет, человек был моложе, явно из тех, кого теперь называют - без определенного места жительства. Значит, Олег не один. Это совсем плохо - если он сумел убедить кого-то, что нашел в ее лице подходящую жертву для шантажа, если у него есть помощники, значит, бороться придется и с ними.
        Прежде чем отправиться в милицию, она забежала домой. Хотела посоветоваться с Акентьевой, проверить, все ли в порядке с Сашей. Мальчик, по словам няни, поднял страшный плач, когда уводили его брата. Сейчас он немного успокоился, Альбина прижала его к себе.
        - Мама здесь, скоро и Женя будет здесь! - сказала она. - Он просто пошел погулять с дядей, но он скоро вернется!
        Она не сомневалась, что ребенок у Швецова - сердцем чувствовала. Это, с одной стороны, успокаивало - по крайней мере она знала, кого искать, но что он хочет, что он задумал?! А главное - неизвестно, где он сейчас. Она надеялась, что Олег остановился у одного из своих старых знакомых, но те из них, чьи телефоны остались в записной книжке Альбины, о Швецове не слышали с момента его ареста. Не похоже, чтобы лгали.
        - Если он что-нибудь сделает, я своими руками его убью, клянусь! - сказала она тихо.
        Акентьева в ужасе качала головой - глаза у Альбины стали совсем безумными.
        - Успокойся, - просила она, - ну что он может сделать, он же не сумасшедший! Заплатим, если надо. Не бойся, все будет хорошо!
        Хотела бы Альбина в это верить.
        Из милиции она вернулась растерянной - у нее отказались принять заявление.
        - Они говорят, - объясняла она Акентьевой, переживавшей не меньше ее самой, - что нет причин! Что это наши семейные дела… Говорят, что я должна ждать сколько-то там дней, и если за это время муж не согласится встретиться… Я ничего не понимаю!
        Акентьева кивала - так и должно быть по логике вещей.
        - Нужно позвонить Андрею Всеволодовичу! - сказала она. - Володя вернется сегодня и с ним поговорит - боюсь, меня он слушать не будет.
        Андрей Всеволодович был крупной шишкой в городском ГУВД и старым знакомым Акентьева-старшего. Большой поклонник его спектаклей. К несчастью, Акентьев отбыл на дачу в Комарово - последние приготовления перед долгой зимой, когда на дачу выезжали только изредка.
        Вернуться должен был наутро. Почти всю ночь Альбина не могла сомкнуть глаз. Лежала и смотрела в темноту. Ждала. Ждала, когда вернется Владимир Акентьев, ждала звонка от Олега. Хоть что-нибудь… Мучительнее всего была неизвестность. Вставала, подходила к окну и смотрела на освещенную улицу. Где-то там ее мальчик, он думает о ней, сердце сжималось. Она готова была выбежать на улицу и обыскивать двор за двором.
        Наутро раздался звонок в дверь. Акентьева не успела выбраться в коридор со своим ревматизмом - она тоже плохо спала, Альбина слышала, как она вздыхает, шаркая по коридору.
        Альбина была уже у дверей. Звонок повторился, ее руки судорожно срывали все эти цепочки, засовы… Она не заглянула в глазок, прежде чем открыть.
        Переплет поймал распахнувшуюся дверь. Альбина застыла, глядя на него, улыбающегося. В неярком свете на лестничной площадке лицо его было странно бледным. Он сделал шаг навстречу, взял ее за плечи и мягко отстранил, чтобы войти.
        - Здравствуй! - сказал он просто.
        Голос у него стал другим, отметила она про себя. Стал он сладок, как малиновый звон. А лицо, лицо было прекрасно как ангельский лик. Никогда еще Альбина не видела таких лиц… Она почувствовала, как сердце наполняет истома.
        - Сашенька! - Акентьева заковыляла к нему навстречу, забыв о своих ревматизмах - радикулитах. - Как же так, почему ты не написал…
        - Письма долго идут, слишком долго. Я все равно бы их обогнал, - сказал он, прижимая к себе мать, как показалось Альбине, без особого чувства. Акентьева прослезилась.
        Альбина оставила их - освежиться после ночи. Взглянула на себя в зеркало - лицо измученное и удивленное. «Что с тобой?! - спрашивала себя, споласкивая лицо холодной водой. - Приди в себя, ради всего святого - ради детей!»
        Не получалось.
        Альбина чувствовала, что околдована, даже пропажа ребенка не так ее тревожила.
«Что с тобой?!» - спрашивала она себя. Где все те слова, что хотела бросить ему в лицо еще тогда, когда мыкалась, пытаясь найти работу и везде получая отказы. Она, правда, не была уже уверена, что по его вине… И вообще, какая разница - даже если и так! Она вдруг поняла, что ей, в самом деле, это безразлично. Словно это был другой человек. Прекрасный человек. Она засуетилась, нужно было подкраситься… Нет, наваждение отпускало понемногу - пока она не видела его. Но стоило вернуться к Саше - он уже устроился в гостиной, осматриваясь со спокойствием буддийского монаха, - и снова Альбина почувствовала, как накатывает какая-то странная истома, только от одного его голоса. «Что там с ним сделала Сибирь?» - подумала она, не веря своим чувствам. В памяти какие-то легенды…
        Пили чай. Альбина смотрела на него - первое впечатление не обмануло, он и в самом деле сильно изменился. Никаких человеческих страстей не отражалось на его челе. Небожитель! И сообщение о похищении ребенка он выслушал с поистине олимпийским спокойствием.
        - Я думаю, мы его найдем сами… - сказал он спокойно. - Ни к чему привлекать милицию.
        - Да как же так, Сашенька?! - всплеснула руками мать. - Мы даже не знаем, где он сейчас находится! Где ты искать его будешь? И потом, эти люди… Они ведь могут быть опасны!
        - Я найду, - пообещал Акентьев и встал.
        И Альбина, которая слушала его как завороженная, только кивнула. Поверила. Готова подождать. Акентьевстарший все равно задерживался. Пусть Саша поищет, он найдет. Она вернулась в свою комнату, села у окна и смотрела на собственное отражение в стекле. Улыбалась своим мыслям. «Что с тобой?!» - кричал внутренний голос. «Я просто схожу с ума, вот и все, - отвечала она. - Но до чего же это чудесно, оказывается…» Почему она так ненавидела его?! Впрочем, неважно, теперь все в прошлом. Все!
        - Что с тобой, Альбиночка? - спросила Акентьева, заходя к ней, и ласково прикоснулась к ее плечу. - Вот не надо было такой крепкий чай сейчас-то пить, лучше приляг и отдохни хотя бы немного. Хочешь, я тебе принесу снотворного?
        Альбина взглянула на нее с улыбкой, которая заставила Акентьеву горестно покачать головой.
        - Девочка моя… - пробормотала она.
        От снотворного Альбина отказалась, попросила только присмотреть за Сашей. Света сегодня не приходила - после всего, что случилось, и речи не могло быть ни о каких прогулках. Альбина осталась наедине со своими мыслями. Впрочем, мыслей было немного. Было какое-то странное ощущение пустоты и радости. Светлое, странное чувство, которое пробудил в ней Александр. Только теперь она стала понимать, что последние годы испытывала чудовищное, нечеловеческое напряжение. А теперь все куда-то отступило, стоило появиться ему. И она была так благодарна за это. Скорее бы он вернулся. Мысли о сыне мешались с образом Александра. Что за колдовство? Неужели, и правда, все это время она подсознательно желала этой встречи? Она пыталась мыслить рационально, но уже понимала, что проигрывает, - разум отступил, остались одни чувства. Чувства, над которыми она была не властна. И как же сладко было это поражение!
        После сибирского городка с его малочисленными, эмоционально примитивными обитателями, было непросто приспособиться к шумному городу. Сейчас шумному вдвойне, ибо Александр Акентьев научился многому за время жизни вдали от него. В своих поисках Переплет руководствовался чутьем - в шуме города он ловил тонкие, никому не различимые эманации страха, ненависти, любви…
        По пути сделали небольшой крюк - черная машина с затененными стеклами проползла мимо здания на канале, где когда-то странный человечек с прозрачными тонкими пальцами принимал от него книги. Там было пусто, Переплет чувствовал это. Проехал мимо переплетной мастерской, в которой теперь было кафе. Машину вела Ангелина, которая время от времени бросала на него вопросительные взгляды. Эта прогулка «по местам боевой славы» вызывала у нее недоумение.
        Акентьев подумал, что она права, - к чему эти сантименты! Он прикрыл глаза рукой и сосредоточился. Он знал, что сможет найти мальчика в шуме города, в его водовороте; обещание, данное им Альбине, не было пустыми словами.
        Автомобильные гудки, рекламы, запах бензина, губная помада с блестками. Уличный торговец расплачивается со своей «крышей», смятые купюры, татуировка на руке… Окна, окна, окна. Акентьев скользил по ним взглядом, но интуиция подсказывала, что искать нужно не там. Мальчик был на территории города, но одновременно вне мира живых… Что бы это значило?!
        В мыслях Переплета не было никакой суеты, никакого волнения. Он продолжал искать. Обложки журналов, голубиные крылья… Дальше, дальше… Рок-музыка, воздушные поцелуи, сигаретный дым. Голодная проститутка на перекрестке перебирает в кармане мелочь, подмигивает прохожему в пальто. Прохожий - бывший номенклатурщик, с язвой желудка… Мокрые крыши… Вода в подвалах, что-то там еще, глубже, глубже… В землю, к мертвецам… Глина и прах. Он вдруг почувствовал, что каким-то образом все это связано - ребенок и мертвые. Машина стояла в пробке, бойкий подросток подскочил к ней со своим баллончиком и тряпкой - протереть стекло, увидел лицо Ангелины и, испугавшись почему-то, отбежал.
        - Он на кладбище, - сказал Переплет.
        Ангелина, не оборачиваясь, кивнула.
        Олег сидел в углу на старом ватнике, держал на коленях ребенка. Мальчик уже давно перестал плакать и с интересом рассматривал новых знакомых.
        - Ну вот, сынок, видишь, как папка-то теперь живет? Это твоей мамке спасибо надо сказать, она меня сюда выгнала из дома, с тобой увидеться не давала, стерва!
        Мальчик сосредоточенно слушал.
        Олег разглядывал его лицо, спрашивал остальных:
        - Как, похож на меня?!
        - Похож! - успокаивали бомжи, умиленно улыбаясь ребенку - глаза добрели.
        - Папа, а почему так пахнет? - спросил мальчик.
        - Ишь, запах ему не нравится, - усмехнулся Карлыч и подбросил дров в костер. - Так что ж теперь, с нами будет жить? Летом еще ничего, а потом холода настанут.
        - Настанут холода, мы на Турухтанные острова откочуем, как птицы перелетные, - сказал Олег. - Сам говорил, там «энергетика», вот там и будем зиму зимовать. У чертей твоих огоньку позаимствуем!
        Старик встрепенулся. Остальные угодливо засмеялись.
        - Хочешь на острова? - спросил Олег у сына. - Кораблики! Настоящие, большие!
        Мальчик, подумав, закивал.
        - Ну вот, - улыбнулся Швецов. - Главное - найти к ребенку подход! Хочешь попробовать?
        Мальчик заинтересовался содержимым его стаканчика, но, когда Олег поднес его к лицу сына, тот сморщился и готов был расплакаться - запах сивухи ударил в нос. Олег зашипел сквозь зубы. Теперь все должно быть так, как хочет он. Любое сопротивление, даже когда речь шла о ребенке, вызывало в нем злобу. Но он взял себя в руки и погладил мальчика по головке.
        - Да не надо ему, счас же стошнит! - сказал кто-то.
        Олег достал из кармана кусочек странно душистого сахара, полученный по дороге из зоны от какого-то сектанта. Сектант угощал водкой, поэтому Олег не стал затевать с ним спора насчет религии. А сахарок был полезный - пропитан чем-то наркотическим. Легкое совсем снадобье. Хорошо, что приберег, - словно шепнул кто - пригодится еще. На него самого это снадобье производило невеликий эффект; но ребенку большего и не нужно.
        - Так чего теперь? - спросил его один из бомжей. - Мать-то заплатит за ребенка?
        - А ты в мои дела не лезь! - отрезал Швецов.
        Его недалеким компаньонам ничего, кроме банального шантажа, в голову не приходило, Швецов, впрочем, и сам ничего более остроумного и доходного измыслить не мог, как ни пытался. А ведь теперь у него на руках козырь, о котором только можно мечтать. Но как распорядиться этим козырем? Качая сына на руках, он лихорадочно пытался сообразить, что делать дальше. Пока что нужно позаботиться, чтобы ребенок не доставлял хлопот. А сахарку оставалось мало. И игрушек тоже не было.
        Мальчик быстро заснул. Швецов отцепил маленькие ручонки от своей шеи и уложил ребенка на ватник, возле огня.
        - Ишь, разомлел! - сказал старик. - Ты не бойся, я пригляжу, чтобы не обожгло!
        Олег кивнул. Снаружи вроде послышались шаги. Швецов замер - нет, показалось, наверное. Кто его сможет найти здесь? Разве что бомжи выдадут? Не посмеют. В любом случае, бояться нечего. Олег заранее все просчитал - даже если Альбинка и побежит в милицию, никто у нее с первого раза заявление-то не примет, а примут - так ничего делать не станут. Да и по-любому - он отец, так что никто его в похищении обвинять не станет. Акентьева здесь нет - совсем славно.
        Он, шатаясь, направился к выходу - по нужде. По нужде обитатели склепа особо далеко не ходили, но уже у дверей Олег остановился, заметив среди могил какое-то движение.
        Ангелина, словно тень, скользила среди старых памятников. Александр шел за ней. Он не ощущал никакого волнения, пульс бился ровно. Здесь, на кладбище, все казалось знакомым. Это он был здесь дома, а Олег Швецов и его собутыльники - незваными гостями.
        - Мертвые, как малые дети, - беззащитны перед хамом, - подумал он вслух.
        Ангелина вошла первой, насмешливо оглядела притихших бомжей. Хрустнула пальцами, разминаясь перед схваткой.
        Переплет встал за ней, скрестив руки на груди. Все молчали. Немая сцена из
«Ревизора». Олег меньше всего ожидал увидеть здесь Александра Акентьева. Выходит, Альбина соврала ему. Мог бы и сам сообразить, что верить ей нельзя ни на грош. Ну что ж, оно и к лучшему - лицом к лицу. Было бы хуже, если бы Акентьев натравил на него ментов или бандитов. А тут сам пришел - герой!
        Сколько было передумано за то время, что они не виделись. Сколько проклятий он посылал на голову Переплета. Мечтал отомстить. По-настоящему отомстить, не морду набить, а так, чтобы жизнь возненавидел, как ненавидел ее теперь Олег Швецов.
        - Что, сволочь, Альбинку сменил на эту черную суку?! - спросил он, поигрывая мускулами.
        Он вполне уверенно стоял на ногах, особенно если учитывать количество и качество выпитого спиртного.
        - Или, может, вы втроем трахаетесь? - продолжил он и обернулся к соратникам, предлагая посмеяться.
        Бомжи за его спиной стояли в растерянности. В глазах ненависть, ненависть к этому пришлому человеку, явно благополучному и преуспевающему. И страх. Обычно с пришельцами здесь не церемонились, однако, судя по костюму, это был человек из высшей касты, с такими связываться себе дороже. А его спутница и вовсе казалась им исчадием ада.
        Акентьев нахмурился. Он не сомневался в способностях Ангелины, хотя не ожидал, что в этом склепе окажется столько швали. Главное, чтобы мальчик не пострадал. Ангелина, впрочем, сама прекрасно оценила обстановку.
        Она заслонила путь Швецову, когда он, сжимая кулаки, направился к Переплету. Олег осклабился.
        - Баба тебя защищает! Вот так мужик…
        Он попытался оттолкнуть ее в сторону - один раз, другой. Ангелина не отступила, ловко увернулась от его выпадов - рядом с ней и Мухаммед Али выглядел бы всего лишь неповоротливым увальнем. Церемониться с противником она не собиралась. Удар в коленную чашечку - раздался противный хруст. Олег завопил от боли и упал на пол. Бомжи попятились. Из склепа не было другого выхода, иначе, можно не сомневаться, все они оставили бы своего вожака наедине с пришельцами. Правда, один - тот самый молодой, что поддевал старика насчет островов, - разбив пустую бутылку, выставил горлышко перед Ангелиной.
        Он явно недооценил свою противницу. Но понял это слишком поздно. Ей потребовалась всего доля секунды, и бомж упал лицом в костер, вскочил, пытаясь стряхнуть пламя, охватившее его косматую шевелюру. С диким криком откатился в сторону, пытаясь сбить огонь. Ангелина зашипела по-кошачьи, вскочила ему на спину. Изящно взмахнула осколком, который только что был нацелен ей в горло, и одним движением сняла с противника скальп. Кровь дождем брызнула во все стороны с обнаженного черепа. Бомж раскрыл глаза - болевой шок был настолько силен, что он еще не понял, что произошло. Спустя мгновение Ангелина вонзила стекло ему в шею, перерубив позвонки. Бомж захрипел, из его рта заструилась кровь. Остальные в страхе отступили в глубину склепа - деваться было некуда.
        Олег, жалобно скуля, держался за разбитое колено, Ангелина придавила его к мраморному полу. Он не видел ее лица, иначе бы прочел в нем только одно желание - убить. Но она медлила: решать должен был Акентьев.
        - Оторви ублюдку голову… - сказал он.
        Без всякого сомнения Ангелина выполнила бы приказ, но в это время проснулся мальчик.
        - Папа! - сказал он, в ужасе глядя на искалеченного Олега и темнокожую женщину, сидевшую на нем, подобно стервятнику.
        - Надо же, - усмехнулся Переплет, - как это трогательно. Ладно, оставь его…
        - Повезло отребью! - Ангелина ударила напоследок Швецова в солнечное сплетение. Тот согнулся. Ребенок заплакал.
        - Я ведь сказал - оставь!.. - раздраженно рявкнул Александр и поднял ребенка на руки.
        Стал покачивать, ласково нашептывая что-то на ушко. Малыш притих, прислушиваясь, заморгал часто, потом вовсе закрыл глаза. Переплет поднял его на руки и прижал к себе. Мальчик уже спал.
        Швецов посмотрел искоса на Переплета. Подняться не пытался, сплюнул на пол кровью.
        - Лучше тебе помолчать! - дал совет Акентьев, стоя над ним. - И послушать, что я сейчас скажу…
        Олег молчал.
        - Ты больше никогда пальцем не прикоснешься ни к кому из своих детей. Их у тебя больше нет, ясно? Попытаешься еще раз выкинуть что-нибудь подобное, и я тебя убью. Убью, не задумываясь.
        Он пошел к выходу.
        В глазах Ангелины ясно читалось сожаление. Она предпочла бы покончить со Швецовым и остальными бомжами прямо сейчас. Погрозила пальцем - темный тонкий палец с алым ногтем. Олег стонал сквозь стиснутые зубы.
        Спустя двадцать минут Александр со все еще спящим малышом на руках звонил в двери родительской квартиры. Один, без своей вечной спутницы - Ангелина поехала заниматься его делами. У Александра Акентьева теперь было много дел. Альбина открыла - не успел он еще отпустить пуговку звонка.
        - Я почувствовала, - объяснила она торопливо, - что ты идешь!
        Смотрела не на ребенка, не на спасенного сына, а на него, на Переплета. Он прошел в дом, пронес мальчика в ее комнату. За ним свитой шли Альбина и Акентьева - режиссер все-таки поехал в ГУВД просить поддержки у старого знакомого. Альбина осмотрела сына, переодела и уложила в постель. Он так и не проснулся.
        - С ним все будет хорошо, - сказал Акентьев. - Я обещаю.
        Альбина повернулась к нему. Акентьева смотрела на них растерянно, чувствуя, что происходит нечто странное. Александр сжал ее руки, протянутые к нему…
        - Мне холодно… - сказала она и вдруг потеряла сознание.
        Переплет успел подхватить ее, положил на диван.
        - Боже мой, - закудахтала его мать, бросилась в кухню за полотенцем и лекарствами. - Нужно врача позвать…
        - Все хорошо, - повторил спокойно Переплет и, присев рядом, погладил волосы Альбины. - Все будет хорошо! Ты просто устала!
        Спустя несколько дней они переселились на новую квартиру, которую Александр Акентьев получил в придачу к посту в городском управлении. За время, что Переплет отсутствовал, многое переменилось. Новые люди, новые законы. Однако для него, казалось, все осталось по-прежнему. Везде он был своим человеком, и все ему удавалось так быстро и успешно, словно поддерживала его какая-то могущественная сила. А прогремевший вскоре августовский путч не только не помешал его карьере, но, напротив, расчистил ему окончательно дорогу наверх.

* * *
        Путч Домовой воспринял без излишнего трагизма - столько всего произошло в его личной жизни, столько было тревог и радостей за последнее время. Так что в эти дни проявил он себя как человек абсолютно несознательный. Однако не ощутить атмосферу подавленности, господствовавшую тогда в обществе, конечно, не мог. В курилке
«Ленинца» шли жаркие споры на тему: что сейчас будет. По выражению лица гэбиста Колесникова нельзя было сказать ничего определенного. Судя по всему, никакой особой информацией он не располагал.
        Гертруда Яковлевна радовалась, что внучка оказалась за границей, и видела в этом перст судьбы. То рвалась на несуществующие пока баррикады, то советовала сыну бежать за границу. Вадим же решил следовать старому правилу - делай, что должен, и будь что будет. Все равно других вариантов, по здравому размышлению, у него не было. В одном он был согласен с матерью - чем дальше сейчас отсюда Верочка, тем лучше. В этой стране чудес никогда вперед не угадаешь, чем дело кончится.
        А кончилось все неожиданно быстро и почти бескровно, ибо несколько погибших человек для такого события, для такой страны - это действительно чудо. Независимые эксперты, не зависевшие ни от чего, кроме собственных политических пристрастий, глухо каркали о провокации, побежденные награждали друг друга орденами страны, окончательно исчезнувшей с карты мира, победители поминали героев, павших за свободу. Волна самоубийств, прокатившаяся вскоре среди госчиновников, не обошла стороной и «Ленинец».
        Об этом Вадиму сказал во время очередного перекура Корнеев, который всегда все узнавал одним из первых.
        - Хитянин?! - Вадим хорошо его помнил - человек спокойный, уравновешенный, как и полагалось начальнику административно-хозяйственной части. - Да он тут при чем?
        - Кто его знает?! - пожал плечами Корнеев. - Может, он втайне мечтал о реанимации старого строя. Может быть, у него дома портреты вождей заместо иконостаса висели?! Теперь уже не скажешь! А может, и путч здесь ни при чем. Просто приперло. Чужая душа потемки!
        Вадиму такое совпадение показалось невероятным, но не хотелось начинать спор. Споров и так хватало вокруг. Хитянин… Он тоже пожал плечами. Кто знает!
        Часть четвертая
        Возвращение
        Глава 1
        Было около шести часов утра, светло и тихо. И даже мерный рокот двигателя казался кощунственным - разрушающим эту благодатную тишину. Яхта была построена на английской верфи год тому назад по специальному заказу Егора Курбатова. Пятьдесят метров в длину, семь в ширину. Рядом с названием «Балтика», выписанным черными буквами на белоснежном борту, красовался герб организации, которую представлял в России Егор Курбатов. Герб изображал некое чешуйчатое существо, державшее на себе якорь и щит.
        Тот же самый герб присутствовал на вымпеле, который развевался на флагштоке. Ветер трепал вымпел, над водой вслед за яхтой летела большая морская чайка. Водные путешествия за последнее время стали частью жизни Курбатова.
        - Какого дьявола вы вытащили меня в такую рань?! - спросил он, вглядываясь в темные невские воды с таким видом, словно надеялся разглядеть там набитый сокровищами галеон.
        Его спутник, напротив, устремил взгляд к облакам, которые тянулись ровной цепочкой по нежно-голубому небу.
        - По ряду объективных причин, - сказал он спокойно. - Начнем с того, что сегодня первый солнечный день за долгое время. Уверяю вас, ползать по этим ржавым развалинам в непогоду - занятие не из приятных. А во-вторых, как я уже говорил, у нашего бомжа есть гонор. Похоже, ему здорово досталось в жизни!
        Последние несколько дней этот человек по поручению Курбатова обшаривал «бомжистан» на Турухтанных островах. Как ни странно, здесь, в этом пристанище бродяг, была своя четкая иерархия, характерная для примитивных обществ. Верховная власть, как выяснил детектив, находилась в руках некоего Швеца. Чужаку подобраться к нему было так же трудно, как рядовому гражданину попасть на прием к президенту.
        За такой подвиг представитель детективного агентства попросил надбавку сверх оговоренного заранее гонорара.
        - Я понимаю, что это противоречит первоначальному договору, но условия работы оказались тяжелее, чем мы думали, и если вы намереваетесь дальше с нами сотрудничать…
        Курбатов хмыкнул. И выплатил агенту требуемую сумму. Его услуги должны были понадобиться еще не раз.
        - Пули свистели над головой?! - осведомился он с улыбкой.
        - Только что не пули! - сказал серьезно детектив.
        Кое-что удалось раскопать и о личности этого самого Швеца. По паспорту - Олег Швецов, ранее судим - срок отбывал за валютную сделку. В начале девяностых амнистирован. Имел татуировки, свидетельствующие о том, что на зоне Швецов, мягко говоря, авторитетом не пользовался. Татуировки сведены кустарно, на их месте остались шрамы.
        - И швец, и жнец, и на игре дудец! - проговорил Курбатов. - Ничего, скоро мы ему все страдания компенсируем!
        У Турухтанных островов яхта сбавила скорость. Кругом торчали ржавые остовы старых судов, отслуживших свой век. Некоторые из них погрузились в воду, так что над поверхностью оставались одни надстройки. Между кораблями кое-где были переброшены самодельные мостки. Эти мостки и еще кое-какие мелочи, бросавшиеся в глаза, говорили о том, что место обитаемо. И старые легенды, которыми оно было окутано, казались вполне оправданными.
        - Остров затонувших кораблей! - сказал Курбатов сопровождающему.
        - Это точно! - кивнул тот, оглядываясь.
        Вместе с Курбатовым на борту находилась небольшая делегация британских подданных, выступавших спонсорами проекта «Чистая Балтика». Под таким названием партнерская программа была известна на Западе, обеспокоенном экологией. В России, где на первый план выходили экономические и стратегические интересы, проект обрел новое имя «Морские ворота России».
        - Очень грязно! - заметил стоявший за спиной Курбатова англичанин. - Плохо!
        Курбатов кивнул. Лицо его зарубежного коллеги напоминало тот самый блин, который комом, - местами гладкое, с боку с какими-то шишками. Глаза черные, навыкате. Курбатов иногда ощущал неприятный холодок, находясь рядом с этими людьми, - прочие члены делегации не сильно отличались от своего лидера. Такой холодок, который обычно пробегал у него, стоило оказаться рядом с террариумом. Но это были люди дела. Деловые люди! Без их помощи он никогда бы не достиг своего положения в современной России, раздавили бы Егора Курбатова конкуренты.
        Олег Швецов перебрался на острова почти десять лет тому назад. Сменил одно кладбище на другое. Колено, искалеченное Ангелиной, давно зажило, но он по-прежнему прихрамывал. Приходилось ходить с палочкой. Палочка у Швецова была с металлическим наконечником, снабженным крюком, - весьма удобный инструмент, который он не раз уже испробовал на шкуре не угодивших ему бомжей.
        За прошедшие годы Швецов окончательно распрощался с прежней жизнью, со всеми надеждами. Здесь, на островах, приходилось жить по пещерным законам, и ему это нравилось.
        Его резиденцией вот уже больше года служила каюткомпания старого рыболовного сейнера, где была собрана пригодная для использования мебель с остальных судов. Олег устроился со всем доступным комфортом. Помещение отапливалось с помощью буржуйки, имелась даже слабенькая электростанция, которая приводилась в действие с помощью ветряка - среди подданных Швецова обнаружился один бывший электрик - мастер на все руки, который сумел соорудить это устройство, прежде чем утонул по пьяни. Вырабатываемого тока хватало на радио и на свет для берлоги Швеца.
        Ветряк над сейнером был приметой, вроде знамени над палаткой полководца. Рядом по воде растекалось черное масляное пятно, выползавшее из проржавевших внутренностей одного из судов.
        Опытный капитан подвел яхту почти вплотную к обиталищу Швецова. Радар просканировал дно на предмет затонувших обломков, которые могли представлять опасность. С борта спустили тонкие длинные зонды; некоторые из них опустились ко дну, чтобы взять пробу грунта, другие скользили по поверхности, словно щупальца спрута. На службе у компании Курбатова были самые современные технологии, и обитателям старого корабельного кладбища предстояло убедиться в этом на собственном опыте.
        Если бы не нанятые Курбатовым бандиты, прибывшие к назначенному времени по суше, переговоры могли и вовсе не состояться. Олег пришельцам не доверял.
        Он был подозрителен, как вождь африканского племени каннибалов, принимающий у себя европейских миссионеров. Он и походил на дикаря. Или на пирата - не того романтического Джека Воробья, а на настоящего пирата - оборванного и грязного. Не хватало костыля, но его Швецову заменяла палка с острым металлическим наконечником. При нем постоянно находилось несколько человек - вроде охраны. Швецов давно дал себе слово, что никогда больше не повторится его унижение. Как он мечтал, чтобы та чернокожая девка оказалась в его руках - он бы постарался, чтобы она мучилась как можно дольше, прежде чем умрет.
        Пустые мечты.
        Курбатов перешел на борт сейнера в сопровождении нескольких человек, один из которых нес с собой дипломат. Пришлось пройти по коридору с отслаивающейся краской и миновать несколько помещений, выглядевших не менее отталкивающе, прежде чем Егор Курбатов оказался в кают-компании, служившей обиталищем Швеца. Он предпочел бы встретиться с последним на свежем воздухе, а не в этой дыре, пропахшей «планом» и спиртным духом, но в таком случае никто не мог гарантировать, что подробности встречи не станут известны его конкурентам. У Акентьева и компании тоже неплохое техническое оснащение. Как насчет спутников-шпионов?! Егор Курбатов сомневался, что Акентьев сейчас может использовать что-то подобное, но, с другой стороны, чем черт не шутит?
        Сейнер был уже занят бандитами - их вторжение оказалось для бомжей неожиданным. Швец, который провел ночь накануне за употреблением анаши под водочку, не успел сделать ноги, да и вряд ли бы у него это получилось с такой-то ногой.
        Сейчас он сидел в продавленном кресле, заменявшем ему трон, и смотрел на пришельцев злыми, налитыми кровью глазами. Пытался понять, что им нужно. Сопротивляться, в любом случае, было бесполезно - двое дюжих парней в кожаных куртках стояли у него за спиной, готовые отреагировать на любое движение.
        Курбатов посмотрел ему в глаза.
        - Что вам нужно? - Швецов пытался не показывать страха.
        - Помощь! - сказал Курбатов и огляделся. Сесть здесь было негде - старые стулья вызывали у него брезгливость, да и задерживаться долго ни к чему.
        Швецов недоверчиво улыбнулся.
        - Какая помощь?
        - Самая разнообразная, но сначала об оплате…
        Курбатов кивнул, и заранее проинструктированные бандиты схватили Швецова за руки.
        - Не дергайся, придурок! - сказал один из них. - Только хуже будет!
        - Закатайте ему рукав! - попросил доктор.
        Из дипломата появился пистолет для подкожных инъекций. Сложнее всего было выбрать место среди шрамов от старых уколов.
        В глазах Олега появилось выражение загнанного зверя.
        - Все-таки… - он не успел договорить.
        - Будет немного больно, но это стоит того, чтобы потерпеть, - сообщил Курбатов.
        Процедура вживления модуля, несмотря на обезболивающее, действительно была очень неприятной. Олег вздрогнул, чувствуя, как под кожу вводят что-то холодное - оболочку модуля покрывал биологический состав, препятствующий отторжению. В следующее мгновение система впрыснула в кровь Швецова сильнодействующее средство, разработанное в лабораториях «Чистой Балтики».
        Его бросили назад, в кресло. Он хотел встать, но один из охранников предупредил его жестом, что лучше этого не делать. Остальные бомжи не трогались с мест - никому не хотелось получить пулю. Так и стояли, словно статуи мадам Тюссо, пока их предводитель прислушивался к новым необычным ощущениям. Сначала по телу разлилось тепло, потом пришло ощущение покоя и уверенности.
        - Что… Что это такое?! - спросил он с недоверчивой улыбкой.
        - Я не могу разъяснить химический состав, поскольку сам его не знаю… - признался Курбатов. - Да так ли это важно?
        Олег согласно кивнул - в самом деле, не важно. Он чувствовал себя хорошо как никогда. Краснокожий дикарь, получивший огненную воду и готовый за нее продать все земли от одного океана до другого.
        В глазах остальных бомжей появилась зависть. Они не понимали, что происходит, но видели, что Швецов словил кайф, а остальное не имело значения.
        Курбатов наклонился к Олегу и добавил:
        - Вторую дозу получишь завтра, но не просто так… Не беспокойся, всего-то надо кое-что кое-где посмотреть, проследить… Для тебя и твоих людей пустяки. Вон ведь какие молодцы. Плохо, что такие люди живут без радости, а?!
        Олег согласно закивал, хотя ему не было уже никакого дела до своих подопечных и их радости, он переживал новую волну экстаза.
        Остальные не заставили себя упрашивать - новость о бесплатном кайфе мгновенно разнеслась по ржавым судам, и даже те из их обитателей, что успели попрятаться от приезжих, теперь спешно покидали свои укрытия, чтобы не упустить свою дозу. Те, кто получил желанный модуль, располагались здесь же, на старом диване или на полу. Эффект от первого впрыскивания препарата был настолько силен, что уйти отсюда просто не оставалось сил.
        Врач был энтузиастом своего дела. К счастью, процесс, отработанный в лабораториях, был настолько прост, что никаких проблем не возникло. Что касается отторжения модуля, то во время экспериментов с добровольцами количество подобных случаев не превышало пяти процентов от общего числа подопытных. В случае с бомжами, где никто не смог бы оказать грамотную медицинскую помощь, это могло привести к гибели, не говоря уже о том, что лишенный наркотика человек вскоре обречен погибнуть. Но бомжей было много, и возможные жертвы Курбатова не беспокоили.
        Бандиты исчезли - в их присутствии больше не было необходимости. Курбатов с удовольствием снабдил бы и этих бугаев такими же модулями, но для этого еще время не пришло. Бомжи тем временем стали беспокойно дергаться - начиналась вторая стадия действия наркотика, когда он работал как сильнейший афродизиак. Женщин в бомжистане обреталось гораздо меньше, чем мужчин; привлекательностью они вовсе не отличались, но сейчас это не будет иметь никакого значения. Курбатов криво усмехнулся и вышел.
        Солнце медленно, словно пробиваясь сквозь облака, поднималось над городом. Испачканные ржавчиной перчатки он выбросил еще на палубе сейнера. Британцы на борту яхты дружно нацепили черные очки. Зонды-щупальца втянулись обратно в корпус корабля, доставив пробы донного грунта и воды. Яхта развернулась и пошла обратно, в сторону города.
        - Сегодня будет жарко! - подумал Курбатов.
        С возрастом он стал острее чувствовать перемены погоды. Признак приближающейся старости? Нет, мы еще повоюем. И действительно, Егор Курбатов чувствовал себя завоевателем, стоя на носу судна и созерцая город. Победа достается сильным, победа достается смелым. Нужно было действовать решительно, и с момента возвращения все его действия отличались решительностью. В этом был залог успеха.
        - Странно все это, - сказал детектив, облокотившийся рядом на перила. - Эти люди, если здесь уместно это выражение… Какой от них прок?!
        Курбатов ничего не ответил. Он и сам еще многого не понимал. С некоторых пор проект «Чистая Балтика» перестал быть для него столь же понятным, каким был в начале. Он знал, что намерения его британских компаньонов не ограничивались теми, что были продекларированы в уставе организации.
        Однако это не могло его смутить. Необязательно знать все, чтобы получить свой кусок, а если все пойдет по плану, то кусок Егора Курбатова будет очень большим. Кроме того, так уж устроена человеческая психика, что самые фантастические вещи перестают удивлять, когда живешь с ними бок о бок. Вот и Курбатов уже давно перестал удивляться. Не было времени ни удивляться, ни задумываться. Дело нужно было делать.
        Если уж удивляться, то начинать следовало с технического прогресса, со всех этих электронных штучек-дрючек, которые еще вчера казались атрибутами фантастического кино. А сейчас, например, на Курбатова работал целый штат хакеров, которые не покладая рук добывали информацию о конкурентах, атаковали их серверы. Те, в свою очередь, располагали своими специалистами в этой области.
        Война в виртуальном мире продолжалась в мире реальном. Речь шла не только о проплаченных публикациях, в которых противоборствующие стороны обвиняли друг друга во всех смертных грехах.
        На стороне Курбатова были природоохранные организации, связанные с Гринпис, Александр Акентьев со своей стороны напирал на патриотизм сограждан. Социально активная часть общества склонялась на сторону последнего. Если бы речь шла исключительно о сумасшедших стариках, можно было бы не беспокоиться. К сожалению, из Москвы начали доноситься недовольные голоса. Когда о противостоянии в Петербурге заговорили на центральных каналах, Курбатов понял, что должен действовать, иначе момент будет упущен.

* * *
        Вера Иволгина собиралась заскочить в курбатовский особняк на Петроградской только на полчасика - принять душ и переодеться. По пути пришлось объехать целый квартал - улицы были затоплены водой. Очевидно, прорыв старой канализации. Несмотря на громкие обещания мэра и усилия курбатовской компании состояние городских коммуникаций оставляло желать лучшего. Вода заполнила улицу, но машин аварийной службы видно не было. Несколько человек толпилось на краю огромной лужи, завороженно глядя на нее.
        Веру это почему-то невероятно разозлило. За делами, за тусовками и театральными буднями она привыкла не замечать всего, что происходит на улицах. Тем ужаснее казались городская разруха и деградация граждан, когда все-таки приходилось сталкиваться со всем этим лицом к лицу. Как сейчас, например.
        Джип «лендкрузер» - подарок отчима - забуксовал на разбухшем газоне. Вера попыталась объехать потоп. Впереди оказался один из зевак; в руках он держал палку и сумку, из которой выглядывали пустые бутылки. Его длинное пальто было уже забрызгано грязью.
        Вера посигналила. Он отреагировал не сразу, палкой пытался подогнать ближе к поребрику плавающую в теплой воде бутылку.
        Поскользнулся на мокром поребрике и соскочил в воду. Только по щиколотку. Выбрался из воды и обматерил Веру - слов она не слышала, но все было понятно по его лицу. Погрозил палкой.
        На случай столкновения у Веры имелся в запасе баллончик с перцовой смесью, но она предпочла дать задний ход - все равно проехать здесь было невозможно, да и жалко машину. Уже минутой позже, стоя у светофора, вытащила мобильный и попробовала дозвониться в аварийную.
        - Итак, триста лет нашему городу, дамы и господа, товарищи и товарки, - сообщил диджей эфэмэшной радиостанции, - всего каких-то триста лет тому назад на этих болотистых берегах стучали топоры, визжали пилы, работал прочий строительный, если можно так выразиться, инструмент. Но что мы видим сейчас?! Мы видим, как природа берет свое, и эти, с позволения сказать, берега превращаются опять в настоящее, высшей пробы, болото. Сегодня ваш покорный слуга едва спасся из бурных вод, поглотивших часть Среднего проспекта Васильевского острова. Небольшая потеря для прогрессивного человечества, наверное, скажете вы, но кто будет следующий, вот что хочу я…
        Вера выключила радио.
        Этот год стал для города годом воды. Дожди шли едва ли не каждый день, то здесь, то там старые трубы лопались. Людей обваривало кипятком, многие подвалы стояли залитые водой. К этому быстро как-то привыкли, как к чему-то само собой разумеющемуся.
        Однако все эти неприятности, безусловно, не могли коснуться таких людей, как ее отчим. В особняке у Курбатова ничего не лопалось, не портилось, а лилось только там, где и должно литься.
        Дом был построен на месте старого особняка, который снесли, несмотря на пикеты питерской интеллигенции. Вера долго не могла простить этого Курбатову. Формально он лишь приобрел здание у строительной компании, но она не сомневалась, что место было выбрано им, и особняк снесли по его заказу.
        В целом отношения с отчимом были ровными. Курбатов никогда не пытался изображать из себя заботливого отца, наставлять или пытаться руководить. Может быть, понимал, что все равно ничего не получится. Упрямством Вера пошла в отца, во всяком случае, сама она так считала.
        А может быть, просто не желал тратить на нее время. Так или иначе, в жизнь ее не вмешивался, не отказывая в то же время в поддержке. В деньгах Вера никогда не знала нужды, и машина эта - подарок на совершеннолетие. Словом, мечта, а не отчим. Несмотря на это, Вере он всегда казался странным.
        Она видела, что мать несчастлива с ним. А отец, напротив, весьма доволен своей жизнью с супругой. С Кисой! Вера никогда не говорила об этом с матерью, но иногда по-детски жалела, что нельзя их помирить. Нет, нельзя.
        То, что разбилось, не склеить.
        Дозвониться в аварийку не удалось. Ну и ладно, уже добралась до места, несмотря на пробки, - она хорошо знала город, знала, где можно срезать через дворы, проехать переулками. В гараже приткнула машину в свободное место, отметив про себя, что у Егора опять заседают эти… британцы.
        Деловые партнеры отчима вызывали у нее странное чувство отвращения. Все они были такими примороженными, словно только что вылезли из холодильника. В этот раз она хотела тихо прошмыгнуть мимо гостиной, но Егор уже заметил ее:
        - А вот и Вера!
        Взгляды присутствующих обратились к ней. Несколько человек поклонились. В глазах никаких эмоций. Да и не нужны ей были их эмоции. Хотелось только поскорее отделаться от этого лягушачьего общества.
        - Итак, господа, - продолжил Курбатов, проводив ее взглядом, - давайте посмотрим, что мы имеем на текущий момент. У нас есть теперь небольшое… стадо активных помощников.
        Слово «стадо» вызвало в стане коллег некоторое оживление. Закивали головами.
        - Это облегчит нам контроль над ключевыми точками в городе. Фактически мы можем активизировать их в любой момент. К сожалению, не все пока в наших руках. Как вы знаете, с самого начала мы наткнулись на значительное сопротивление со стороны городских структур. В настоящее время КУГИ с подачи мэрии блокирует многие наши замыслы. Основной противник - вице-мэр Александр Акентьев. Какие-либо попытки сотрудничества были отклонены категорически. У меня сложилось впечатление, что Акентьев представляет в городе структуру, чьи интересы сталкиваются с нашими. Так или иначе, но пока этот человек оказывает свое влияние на КУГИ, осуществление намеченных планов остается под вопросом!
        Повисло напряженное молчание.
        На Егора Курбатова было устремлено несколько десятков глаз. В глазах этих был написан приговор Александру Акентьеву, как и всякому другому, кто осмелится встать на пути к осуществлению ИХ планов.
        Курбатова не смущала необходимость расправляться с конкурентами в стиле Дикого Запада. С волками жить - по-волчьи выть! Пожалуй, нужно было сразу начинать с этого. Вместо того чтобы заниматься закулисными разборками, искать союзников в Москве и Европе… Курбатов не сомневался, что шум поднимется неимоверный, но это ненадолго. Пошумят и забудут.

* * *
        - I see a red door and I want it painted black, no color anymore I want them turn to black… - эта строчка из роллинговской «пэйнт ит блэк» почему-то в последнее время все время вертелась в голове у Вадима.
        Бывает так, привяжется мелодия и не отогнать ее никак. Что ж, главное, чтобы мелодия была хорошая.
        Основным событием за последнее время стало удачное устройство Кисы в частную школу.
        Да, их скоропалительный альянс с Вадимом не распался, несмотря на надежды Гертруды Яковлевны. Иволгин, не желая нового разрыва с матерью, сразу после свадьбы перебрался на съемную квартиру, благо зарплата заместителя директора позволяла. Киса закончила педагогический и год проработала в обычной средней школе преподавательницей английского. В школе, где царил обычный по отношению к учителям террор, где под стулья подкладывали хлопушки, Киса пользовалась определенным авторитетом, слыла «продвинутой». Частенько на уроках, вместо обычных текстов, она поручала своим подопечным перевести одну-две песни из репертуара тех же роллингов или более близкого современной молодежи Мэрилина Мэнсона. Однако ни зарплата, ни рабочий коллектив ее не радовали, поэтому Киса с радостью ухватилась за приглашение одной из частных школ, где как раз требовались педагоги с нетрадиционным подходом к образованию.
        Накануне праздновали ее поступление на новое место. Вдвоем. Верочка была в городе, но она все летала по разным выставкам и прочим культурным мероприятиям, жила полной жизнью. К отцу забегала ненадолго, чтобы попить чаю и рассказать о своем житье-бытье - знала, как он не любит бесед по телефону, тем более - мобильному. Вадим догадывался, что в гостях у матери она бывает почаще, но в вину это ей не ставил. Все было понятно.
        Виделись они, пожалуй, реже, чем ему хотелось. У нее была своя жизнь. Вадим не ревновал. К молодости ревновать смешно. В последнее время Вера стала проявлять большой интерес к театру, и Наташе было не сложно уговорить Кирилла Маркова принять ее на роль в массовке.
        Все они снова были здесь. И бывшая супруга, и старый друг. И Киса получила новую хорошую работу. А на сердце у Вадима было неспокойно. Было впечатление, будто что-то происходит вне его ведома, не только в его жизни, но и вокруг него, в городе, на работе. А он не видит. Да и другие не видят. Словно вокруг тебя декорации - как в театре Маркова. А что там за ними, за декорациями, бог его знает. Ну а о том, что делается за кулисами, лучше вообще не думать.
        А думать нужно было о сегодняшнем заседании в КУГИ. Вадим заскочил домой, чтобы принять душ и переодеться. Внизу его ждала машина. «Дослужился», - подумал он, глядя на себя в зеркало. С куда большим удовольствием он отправился бы на спектакль Маркова - на одно из этих его странных завораживающих представлений. Но делу время, а потехе час. И чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем меньше остается времени на себя самого. Правда, кое-кому удается сваливать многое на подчиненных и заместителей. Вадим не имел такой привычки, да и не получилось бы - свалить-то.
        И на этом заседании, где, возможно, будет решаться судьба его предприятия, он просто обязан был присутствовать. Он столько времени и сил отдал этому чертову
«Ленинцу», что мог с непопулярной ныне трудовой гордостью сказать - «мое предприятие». Впрочем, пафос разводить Вадим в любом случае не собирался - не его стиль, да и не поможет никакой пафос.
        Все сегодня складывалось таким образом, чтобы не допустить его на назначенное совещание. Можно было поверить в заговор неких темных сил. Заговор, на который намекал ему недавно Ипполит Федорович Козин, безумный архивариус, когда-то рассказавший ему о таинственных подземельях «Ленинца».
        С тех самых пор они больше не встречались, но буквально на днях столкнулись лицом к лицу на Невском проспекте.
        Козин вышагивал, сосредоточенно глядя перед собой, придерживал руками полы старого пальто. Когда ему случалось задеть кого-нибудь плечом, он не извинялся и не останавливался, а двигался дальше, а вслед ему летела ругань. Можно было подумать, что у Козина есть какое-то срочное дело, но Иволгин голову готов был дать на отсечение, что это не так.
        И спрятаться от него было некуда - ближайшая дверь принадлежала какому-то экзотическому заведению - не то салон татуировок, не то еще что-то в этом роде. Вадим надеялся, что Ипполит Федорович его не заметит. «Ага, - закричал внутренний голос (голос почему-то принадлежал всегда Кириллу Маркову) - не желаешь с безумцами-то якшаться!»
        Надежда оказалась напрасной - старик узнал Иволгина, несмотря на то что с момента их знакомства прошло немало времени.
        Узнал и заговорил, словно продолжил разговор, который прервался пять минут тому назад.
        - Ну вот, теперь сами видите, что я был прав! - начал, не здороваясь.
        - Простите?.. - не понял Вадим.
        - О! - Козин смотрел, не отрываясь, ему в глаза. - Вы еще не такое увидите, мой дорогой. Вы вокруг себя-то смотрите хотя бы иногда?! Имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит! По улицам пройдите. Особенно по вечерам - днем не так заметно, а дальше уже и день станет ночью. Вы на план города посмотрите повнимательнее! Если взглянуть на план, получается некий знак, подобный которому можно обнаружить в некоторых каббалистических книгах. Энергетика города определяется его застройкой. И не открывайте то, что заперто не вами, - как бы хуже не вышло!
        Козин прервал свою речь на полуслове и двинулся дальше, сквозь толпу, оставив Вадима в недоумении. Судя по всему, старик окончательно свихнулся. Может быть, дело в избытке «аномальщины» и оккультизма, которыми в последние десять лет были переполнены страницы газет и журналов.
        Настораживала только последняя фраза, она звучала как дурное предзнаменование. Как бы хуже не вышло! Карканье ворона.
        Он еще не раз потом вспоминал слова Ипполита Федоровича. Имеющий глаза… В самом деле, за последнее время город изменился, но разве у человека в положении Вадима есть время следить за всем, что творится вокруг?! Это удел стариков на пенсии. Таких, как его мать. Гертруда Яковлевна по-прежнему была политически активна. Это радовало Иволгина - все лучше, чем сидеть на скамеечке возле дома и обсуждать соседей.
        В последний раз она ему звонила, чтобы заманить на какой-то митинг, в защиту одного из зданий - исторических памятников. Иволгин отказался. Не верил он, что эти пикеты могут, в самом деле, на кого-нибудь повлиять.
        Но эта встреча с Козиным заставила присмотреться внимательнее к городу. Теперь ему было понятно, отчего Марков после своего возвращения так странно вел себя на улицах. Словно не узнавал их.
        Вадим нарочно посвятил один из выходных прогулке по городу вместе с Кисой. Киса считала, что он переутомился на работе, что болтовня Гертруды Яковлевны возымела на него действие. Вадим показывал ей на странные постройки, на новые памятники, которые росли как грибы в скверах и на окраинах.
        Какие-то бронзовые монстры с колючими спинами, не то черти, не то водяные. Эти памятники вызвали поначалу возмущение, но продолжалось оно недолго, к чудищам привыкли, и детишки с удовольствием забирались на них, чтобы потереть коленчатые щупальца. На счастье!
        Только сейчас Домовой стал замечать все, что раньше, словно волшебным покровом, было скрыто от него. Словно кто-то туману напустил на беспечных горожан… Беспечных ли?! Скорее наоборот - слишком занятых собой. Все хотят выжить!
        На набережной им попалась на глаза странная процессия, похожая на тех хрестоматийных слепых, что когда-то целыми командами бродили по городам и весям.
        По виду явные бомжи, но было что-то странное в их организованном шествии.
        Роль мальчика-поводыря при этих убогих выполнял коротышка с приплюснутым лбом, похожий на тех несчастных, которых выращивали в коробах и колбах, уродуя на потеху толпе. Пахнуло Средневековьем от этой картины, но запах сырой грязи, который ощутил Иволгин, пройдя мимо уродца, был вовсе не метафорой. И продолжение эта немая сценка имела вполне современное. Раздав знаками нужные указания, низколобый вывел из-за дерева мотороллер, проворно оседлал его и укатил. Бомжи проводили его взглядами, потом стали разбредаться в указанных направлениях.
        А может, Киса все-таки права, и он зря паникует? Город постоянно меняется, и это нормально. В Москве вон вообще все посносили к черту еще при большевиках. Нет, сейчас не время рефлексировать. Как бы там ни было, а «Ленинец» пока стоит вместе со своими подвалами, и даже бронзовый Ильич на Московской площади пережил все потрясения и никуда не собирается исчезать.
        А сегодня Вадиму предстояло сделать все, что в его силах, чтобы не дать зданию исчезнуть. Он вполне допускал, что этим строителям может прийти в голову снести Дом Советов, чтобы использовать дорогостоящую землю под какую-нибудь постройку, вроде тех, что уже появились в центре города. Странные фасады, которые выглядывали то здесь, то там. Люди привыкли.
        Директор «Ленинца» оказался в больнице с грыжей, а Вадим не привык к словесным баталиям. Только чувство долга и страх остаться ни с чем именно теперь, когда почти удалось выбить из Первого отдела разрешение на вскрытие подвалов, давали ему силу.
        Он даже на заседание умудрился опоздать. Правда, не по своей вине. Сначала машина встала в квартале от здания КУГИ. Водитель, молодой и исполнительный, немедленно предложил вызвать такси, но Вадим махнул рукой - слава богу, ноги еще двигались, а пройти один квартал не представляло труда. Он решил срезать путь, ориентируясь по памяти, но быстро понял свою ошибку: за последний год здесь слишком многое изменилось. На месте старых домов вырос новый деловой центр - маленькое государство в государстве. Деловой Ватикан, где обычные горожане появлялись редко; нечего было здесь делать обычным горожанам.

«Заблудился…» - подумал Иволгин пять минут спустя и усмехнулся. Он и в страшном сне представить себе не мог, что такое однажды случится, - он потеряется в собственном городе, который знает с младенческих лет как свои пять пальцев.
        И тем не менее. Улицы делового центра, потеснившего старый город, были ему незнакомы.
        На первый взгляд казались они одинаковыми. Он задержался на перекрестке, тщетно дожидаясь кого-либо из прохожих, у кого можно было бы спросить - куда он, собственно, попал и как отсюда выбраться. Тротуары были пусты - мимо проехали два черных авто и нырнули в подземный гараж под одним из зданий. Шлагбаум за ними сразу же опустился. Кто им управляет и где сидит - оставалось неясно, скорее всего, работала автоматика.
        Вадим вытащил мобильный, но тут же обнаружил, что аккумулятор сел - он так и не привык ко всем этим техническим новшествам, к компьютерам и мобильным телефонам… Выругался и спрятал трубку.
        Он никак не мог отделаться от чувства, что за ним наблюдают. Впрочем, вполне возможно, что кто-то смотрит на него сейчас. Кто-то очень недружелюбный. Сейчас схватят, допросят. С пристрастием. Что ты, добрый молодец, здесь делаешь?! А кстати, не такой уж плохой вариант. Тогда у него будет шанс успеть… Он посмотрел на часы. Времени оставалось в обрез.
        Вскоре он сумел понять логику названий улиц - одни из них были обозначены цифрами, другие - латинскими буквами. «Весьма практично, и никому не придет в голову переименовывать, если что, - подумал Иволгин. - А если и людей так называть?! Впрочем, это у кого-то уже было. У Замятина, что ли?» Правда, толку никакого - он не помнил адреса, адрес знал водитель.
        И никакого общественного транспорта! Похоже, тем, кто здесь работал, он не требовался. А может, и нет никого, может, здесь какие-нибудь роботы вкалывают? Киборги! В конце рабочего дня их выключают из розетки, и все. Ни тебе профсоюзов, ни карьеризма, ничего.
        Предположение насчет киборгов нельзя было ни опровергнуть, ни подтвердить.
        Иволгин попытался вспомнить, как он здесь оказался, вернуться по своим следам, но это-то как раз было невозможно - все дома были на одно лицо, все перекрестки и улицы - похожи друг на друга… Архитектура под копирку. В худших советских традициях. Он повернул в показавшийся знакомым переулок, но ошибся, и через пятнадцать минут Домовой понял, что запутался окончательно.
        Оставалось ходить по домам и просить помощи. В первом же здании, куда он заглянул, двери были наглухо закрыты - для входа требовался электронный пропуск, который считывался специальным устройством. «Очаровательно! - пробормотал он. - Чего здесь им опасаться-то?!»
        Правда, в следующем здании ему повезло - двери были не заперты. Вадим пожал плечами, осмотрелся и вошел. Сразу за дверями находился турникет - какая-то странная металлическая конструкция, напоминавшая челюсти. С потолка на коленчатом суставе спустилась камера, уставилась на Вадима, потом челюсти уползли в стену, пропуская его. «Черт бы вас всех побрал, - выругался он про себя - мурашки по коже бегут из-за всей этой техники. Царство роботов». Впрочем, выбежавшая навстречу ему девушка была, несомненно, из плоти и крови. Семенила на тоненьких ножках, улыбнулась, перехватив его взгляд. Улыбка голливудская.
        - Господин Иволгин! - сказала она. - Мы вас давно ждем, где вы пропали?
        - Как так?! - не понял Вадим.
        - Вы ведь Вадим Иволгин? - спросила она так проникновенно, словно намекала, что, даже если это не так, пришлось бы ему стать Вадимом Иволгиным. - Мы вас ждем, ждем… - повторила она. - Как же можно без вас?!
        Оказалось, что это и есть то самое здание КУГИ, которое он искал, только подошел он к его заднему фасаду, к служебному входу.
        Вадим пошел за ней, на ходу посмотрел на себя в зеркало. «Слава богу, - подумал он. - Нашел!» Навстречу из раскрывшейся двери выскочил какой-то человек, приглаживая редкие волосы на мокрой лысине, за его спиной раздался шум сливающейся воды.
        - А… - сказал он. - Вот и вы. А мы решили, что вас похитили!

«И этот меня знает», - отметил про себя Вадим, который решил ничему больше не удивляться. Впрочем, возможно, встречались, да он забыл - память на лица у Иволгина была неважная. Слишком много этих самых лиц приходилось видеть по долгу службы.
        - Не думаю, что моя скромная персона представляет интерес… - попытался отшутиться он. Все-таки неприятно было от того, что он и понятия не имел - кто его собеседник.
        - А вот это вы напрасно так думаете, - сказал человек, хватая его под руку. - Или не думаете? Скромность украшает при отсутствии других достоинств.
        Он подмигнул девушке, которая сделала вид, что ничего не услышала.
        Они прошли какими-то невообразимыми коридорами, Вадим подумал, что ему повезло с провожатыми, - постороннему здесь легко было бы заблудиться, как он заблудился среди улиц центра. Кстати, коридоры здания тоже были обозначены буквами и цифрами, а на дверях не было никаких пояснительных табличек.
        Потом они спустились в какой-то мрачный зеленый коридор, лифты в здании временно не работали. Вадиму объяснили, что недавно в подвале здания прорвало трубы, и, по уверению чиновника, не случайно. Каким-то образом тут оказались замешаны английские экологи, только Иволгин никак не мог понять - каким именно.
        - Подложили нам такую свинью, - продолжал жаловаться чиновник, - причем я бы сказал - морскую свинью. У нас тут был чистый «Титаник» - видели бы вы, что творилось, когда начался этот самый потоп. Секретарши бегают туда-сюда! Сотни секретарш! Все бегают. Ужас. Чистый «Титаник»! - повторил он. - А сколько бумаги погибло. А впрочем, туда ей и дорога, бумаге. Я считаю, чего человек не может вот тут уместить, то ему и не нужно, - постучал он себе по гладкому лбу. - Радикально, верно?! Ну так время такое, Вадим Геннадьевич!
        Потом к ним присоединился еще один человек - точная копия первого - такая же лысина, и перехватил эстафету. Бобчинский и Добчинский, Тру-ля-ля и Тра-ля-ля…
        - А, вот вы где! - затряс он руку Вадима во влажных ладонях. - А мы уже думали вас искать! Думали, что вас инопланетяне похитили! Говорят, что над нашим деловым центром недавно видели тарелку - летающую. Зеленоватого, заметьте, цвета!
        - Зеленый цвет надежды, - сказал Вадим, который уже ровным счетом ничего не понимал.
        - Это происки исламских экстремистов! - заметил первый. - Спросите Александра Владимировича! Он вам все разъяснит.
        - О, он это умеет! - фыркнул его двойник. - А вы что думаете?!
        Оба уставились на Иволгина в ожидании ответа.
        - Я, право, не знаю, - смешался Вадим. - Информацией не владею!
        Заседание, по идее, являлось закрытым. Вадим ожидал увидеть не больше десятка человек, которые представляли различные правительственные организации. На самом деле было весьма многолюдно. Многолюдно и жарко. Окна задрапированы черными шторами и закрыты. Из соображений безопасности, понял Вадим. Он вытер пот, выступивший на лбу.
        Он поздоровался с некоторыми из присутствующих. Другие подходили, чтобы поздороваться с ним. Броуновское движение чиновных лиц по залу прекратилось с появлением Александра Акентьева.
        Рядом с ним шествовал маленький, квадратный какой-то, человечек, и Вадим успел услышать окончание их беседы, которое не могло его не встревожить, - почему-то он сразу решил, что речь идет о «Ленинце».
        - Думаю, в общих чертах, механизм вам ясен. Как только предприятие будет объявлено банкротом, мы организуем тендер на покупку, где покупателем станет наша компания. Светиться нам ни к чему, фирма будет подставной. Собственно говоря, просим мы от вас совсем немного - нужно лобби в городском законодательном собрании.
        - Будет много желающих, - осторожно заметил его собеседник.
        - Желающих много, но реальных конкурентов быть не должно, и вы сами позаботитесь о том, чтобы это обеспечить!..
        - Вадим, - Акентьев пожал руку Иволгину.
        Они были одного роста, но Александр казался почему-то выше. Домовому бросилась в глаза гладкость его кожи. «Словно мраморное изваяние, - подумал он. - Только вот у изваяний не бывает таких глаз». Человек с такими глазами мог вести за собой других… Словно кто-то другой, высший, смотрел на мир его глазами. «Неудивительно, - подумал Домовой, - что Альбина теперь с ним».
        Акентьев положил ему руку на плечо. По взглядам, которые бросали на них окружающие, Вадим понял, что его статус взлетел от одного этого волшебного прикосновения прямо-таки до небес.
        - Я очень надеюсь на вашу поддержку, - сказал Акентьев. - Вы ведь в курсе того, что происходит…
        Вадим почувствовал себя неловко. Словно лучший ученик, на которого возлагают большие надежды учителя, но который не подготовился к контрольной.
        Впрочем, Акентьев не ждал от него ответа.
        - Ничего, скоро мы всю эту сволочь раздавим к такой-то матери!
        Речь шла, как выяснилось, о Курбатове.
        - Но я полагал, - осторожно заметил Вадим, - что это экологическая организация…
        - Экологическая! - улыбнулся Переплет. - Не верьте тому, что слышите или видите, Вадим. Мы же с вами взрослые люди. Благими намерениями дорога в ад вымощена, а за благожелательными вывесками скрывается мерзость и глупость. Вы в курсе, к чему приведут изменения, которые активно претворяет в жизнь господин Курбатов?! Вы послушайте, о чем сегодня здесь будут говорить, и все поймете!
        - Да и я хотел сказать… - Вадим смешался, не зная, как начать. - Эти разговоры о продаже «Ленинца»…
        - А, вот что вас беспокоит! - кивнул Акентьев. - Не волнуйтесь, Вадим. Вы не останетесь без работы. Напротив, я уверен, что ваше будущее блестяще! Блестяще!
        Сам он в это время смотрел на странную фигуру, которая появилась в зале. Ян Сильвестрович Ван Хеллер занимал пост главного архитектора города последние несколько лет. Родители Яна Сильвестровича перебрались в Россию из далекого Суринама, точно так же, как в свое время предки их покинули Голландию в поисках лучшей доли. Своим сыном они могли по праву гордиться - находясь на посту главного архитектора, Ян Ван Хеллер развил бурную деятельность. Под его непосредственным руководством был возведен весь новый деловой центр города с его странными зданиями. Останавливаться на достигнутом он не собирался; однако, прежде чем продолжать, следовало решить кое-какие проблемы, что и предполагалось обсудить на этом собрании.
        Природа не одарила Яна Сильвестровича привлекательной внешностью - при высоком росте он обладал пропорциями карлика. Кроме того, из-за редкой болезни глаз Ван Хеллер был вынужден постоянно носить темные очки.
        - Александр Владимирович! - прошелестел он.
        - Ян Сильвестрович! - Переплет пожал его руку.
        Несколько мгновение они смотрели друг на друга, можно было подумать, что слова этим двоим не нужны. Полное взаимопонимание. Через несколько минут участники собрания заняли свои места за столом.
        Ян Сильвестрович рассматривал бумаги, принесенные Акентьевым. Тот, в свою очередь, - то, что принес он. В чашках стыл черный кофе. Время остановилось. Наконец, Переплет откинулся в кресле, посмотрел на своего союзника.
        - Сколько времени это займет, как вы думаете?! - спросил он.
        Ван Хеллер пожал плечами, голова едва не исчезла между них. Сейчас он был похож на стервятника, собирающегося попировать на падали.
        - Полагаю, прежде чем делать какие-либо прогнозы, следует преодолеть сопротивление. Экологи опять собираются жаловаться в Евросоюз. Я только одного не могу понять - каким образом к ним просочилась информация?!
        - В этом как раз нет ничего удивительного! - заметил Акентьев. - У них свои шпионы, у нас свои. Курбатов категорически не желает вести со мной переговоры. Я уже несколько раз пытался связаться с ним, но он упорно меня избегает. Его, разумеется, можно понять, поскольку все, что он там в своей Британии измыслил вместе со своими англичанами, идет вразрез с нашими планами. Тем хуже для него, как я полагаю.
        - Если не будет задержек с поставками, если мы сможем выдержать темп, то в ближайшие год-полтора… - сказал Ван Хеллер.
        Акентьев вздохнул.
        - Слишком много «если», - сказал он и обратился к собравшимся: - Ну что ж, начнем, пожалуй, заседание!
        Затем выступали какие-то неизвестные Иволгину личности, доказывали с ворохами графиков, что деятельность «Морских ворот России» неизбежно приведет к изменению энергетического баланса, что, в свою очередь, повлияет на тектонику приневской низменности. Следствием станут серии подземных толчков, которые фатально скажутся на городе.
        Акентьев кивал, время от времени бросал взгляд на Вадима. Иволгина несколько смущало это внимание.
        Следующим на повестке дня стоял вопрос о переносе столицы в Петербург. Присутствующие загудели, как растревоженный пчелиный улей. Можно было подумать, что перенос этот зависит от их решения. Акентьев встал, намереваясь высказаться по этому поводу. «Послушаем, послушаем», - подумал Иволгин. Он не сомневался, что выступление Акентьева задаст тон всем остальным, было просто любопытно убедиться - окажется ли он прав. Однако выслушать Переплета ему было не суждено. В следующий момент в зале раздался оглушительный взрыв, эпицентр его находился возле кресла Акентьева. Иволгин запоздало упал на пол, почувствовал кровь на лице. Уши заложило, звон в голове не прекращался. Помещение затянуло черным дымом, двери распахнулись, и пожарные в оранжевых комбинезонах и шлемах стали заливать все вокруг пеной из огнетушителей, вытаскивать людей из ада. Пламя трещало на стенах. Тело Александра Акентьева, отброшенное взрывом к стене, распласталось под каким-то невероятным углом. Вадим вдруг понял, что у Акентьева нет головы.
        Иволгин отвернулся, и его стошнило. Дым уносился в окна, стекла были выбиты взрывной волной, и горящие черные шторы развевались на ветру.
        О взрыве в здании КУГИ сообщили по всем ведущим каналам. Председатель КУГИ Григорьев скончался на месте. Количество пострадавших постоянно уточнялось. Судя по всему, на этом закрытом заседании присутствовало больше человек, чем набиралось на аналогичных мероприятиях в Смольном. Курбатов качал головой, натыкаясь в списке погибших на фамилии тех, кого он считал до сих пор своими сторонниками.
        - Этот-то как здесь оказался?!
        Предатели. Что ж, получили, что заслужили. Хуже было другое - как это уже неоднократно бывало в истории - объект покушения остался цел и невредим.
        Александр Акентьев не получил ни царапины и был единственным, кто оказался в состоянии общаться с прессой. Более того, несмотря на предупреждения врачей, настоял на интервью. Выглядел как рок-звезда после удачного концерта.
        Акентьев смотрел прямо в камеру, и Курбатову показалось, что смотрит он на него. Он включил звук, зная уже заранее, что услышит.
        - …несмотря на случившееся, мы будем продолжать работу в интересах города. Я готов заверить общественность, что никакие угрозы не заставят нас свернуть с намеченного курса. Наоборот, происшедшее лично меня только укрепило в уверенности, что мы на правильном пути. Поясню свою мысль - то, что случилось, ясно свидетельствует о том, что мы вмешались в сферу интересов криминальных группировок, для которых подобные расправы с конкурентами, как известно, обычное дело.
        Это был один из излюбленных ходов Акентьева - он умел и любил внятно и доходчиво разъяснять свою логику. Людям это нравилось.
        - Ты слышал? - Наташа вошла растерянная. - Взрыв в КУГИ. Вадим в больнице с контузией!
        - Кто?! - Курбатов, поглощенный своими мыслями, не сразу понял, о ком идет речь.
        - Вадим! - Наташа задумалась, глядя на мужа. - Это твоих рук дело.
        - Что именно?!
        - Перестань, я помню все, что ты говорил до сих пор про Акентьева. Этот взрыв…
        - Тише, тише! - Курбатов огляделся.
        У стен есть уши. Во всяком случае, они точно есть у прислуги и у Веры. Иногда Курбатов жалел, что по ряду причин не может постоянно жить на борту своей яхты.
        - Не бойся, - сказала она, презрительно улыбаясь, - я в милицию обращаться не стану. - Послушай! - Курбатов развел руками. - Даже если предположить, что я мог иметь ко всему этому какое-то отношение, неужели ты думаешь, я мог знать, что там окажется твой бывший супруг! Она замотала головой и выбежала из комнаты. - Иногда нужно уметь признать поражение, - подумал Курбатов вслух и, сняв трубку, попросил секретаря соединить его с Александром Акентьевым.
        Глава 2
        Город погрузился во мрак и оцепенел, ожидая удара. Никакого движения - ни машин, ни людей. Странные строения, выросшие на месте с детства знакомых домов, вытянулись к небу, срастаясь в один великий Пандемониум, первую цитадель инферно на земле. Тьма сочилась из его окон-пор, заражая все вокруг безумием.
        Бронзовые изваяния рассекали темный воздух блестящими щупальцами. Чудовищный змей, оседланный императором, изогнулся, просыпаясь ото сна. И факел в руках Петра был единственным светочем во мраке, где сновали черные тени.
        Он даже смог интуитивно угадать, где находится эпицентр инфернального безумия, - где-то в районе Московской площади. Но это уже не будет иметь никакого значения. Ничто уже будет не остановить.
        Должен же существовать какой-то способ. Для одного человека. Точку опоры найти и перевернуть мир. Только вот где она, точка опоры. Что она?! Или кто?..
        Евгений очнулся ото сна. Свет пробивался сквозь кроны деревьев. Место было не самым подходящим для ночлега - серые камни, среди которых притаилась полусгнившая лачуга. Обиталище какого-то усопшего отшельника, кости которого, наверное, давно растащили вороны.
        Внутри оставаться было страшновато, да и крыша давно провалилась. Серафима сладко спала, закутавшись в плащ, ее голова лежала у него на груди.
        Прошло совсем немного времени с тех пор, как они повстречались. Но это здесь, а там, в оставленном им навсегда городе, время неслось с головокружительной скоростью. Он видел его иногда во сне. Сны оставались единственной ниточкой, связывавшей его с Ленинградом.
        И становились все яснее, словно кто-то подсказывал, что движется он в правильном направлении. К сожалению, других, более вещественных подтверждений этому не было. И не было надежной карты Британского полуострова.
        Не нарисовали еще карт, дорог не хватало, иногда даже он не мог разобрать наречия местности, куда попадал. Но был свой внутренний компас, который вел его вперед. К гибели, к славе… И еще рядом с ним находилась Серафима. Обстоятельства их встречи давно превратились в предмет для шуток.
        - Отчего было не прихватить с собой компас? - вопрошал Невский, стоя на перепутье. - Человек, который идет ночью в Летний сад, должен быть ко всему готов. Такое это уж место. Хотя бы фонарем запастись!
        - Я учту на будущее!
        Серафима носила на пальце его перстень. Перстень, который он хотел подарить Альбине. Воспоминания были подернуты дымкой, воспоминания старика, чье сердце уже не волнуется как когда-то. Впрочем, могло ли быть иначе? После смерти! И все же не оставляло странное и мучительное чувство.
        Черный город, Черный Ленинград-Петербург он видел сквозь время и пространство. Иногда же казалось, что город захлестывают волны, что он погружается в морские волны, сползает, словно отрезанный ломоть, в мутную бездну, пронизанную водорослями. И это, вероятно, был нехудший исход.

* * *
        Грянула старинная пушка, и корабль содрогнулся от носа до кормы.
        - Дьявол! - Человек в старинном расшитом золотыми галунами камзоле едва не вывалился за борт парусника. - Это корыто сейчас развалится!
        - Публика будет в восторге! - заметил его собеседник и подмигнул юной прелестнице в платье екатерининской эпохи, с мушкой на щеке.
        - Меня мутит, - признался первый и смахнул раздраженно букли, которые невский ветер норовил сбросить ему на лицо. - Не понимаю, как наши предки могли таскать эти парики…
        - Ну, у нас с вами, видно, разные предки, Андрей Палыч! Мои-то париков не носили, а копались в земле, в то время как христианнейшие господа могли их продать, запороть, убить! А что до качки, то, поверьте, сегодня не так уж и ветрено. Я ходил в прошлую пятницу на яхте к фортам - штормило куда сильнее!
        - Вы человек привычный, и под парусом ходите, и на снегоходе зимой разъезжаете. А для меня все это чересчур экстремально.
        - Итак, вы собираетесь использовать результаты старых исследований?
        - Что вы называете исследованиями, позвольте спросить?! Почти годовое издевательство над человеком. Вашим докторам место в Бухенвальде.
        - Вы внимательно изучили то, что я вам предоставил? И прошу оставить для сумасшедших правозащитников ваши слова насчет издевательств.
        Юбилей города был обставлен с размахом. У Петропавловки звенели мечи. Один из военно-исторических клубов представлял инсценировку на тему рыцарских времен, к истории крепости она отношения не имела, однако публика была довольна, а участники преисполнены неподдельного энтузиазма. Не было мэра, мэр спешно отбыл в зарубежную командировку сразу после взрыва. Сбежал от греха подальше. Впрочем, прочей чиновной братии хватало и без него.
        Кирилл Марков был в числе приглашенных гостей, и, невзирая на все протесты, Джейн вытащила его в этот день на Неву. Вадим Иволгин вышел из больницы - по уверениям врачей, состояние его здоровья не вызывало опасений, но на праздник он не приехал - были какие-то дела в «Ленинце». Хороший признак - если человек бежит на работу, значит, с ним действительно все в порядке.
        Несмотря на это, Кирилл чувствовал себя подавленным. Раньше он представлял себе возвращение на невские берега совершенно иначе. Театр «Второе солнце», его детище, вообще-то вполне мог существовать гастролируя по странам, как это было до того времени, но что-то неумолимо тянуло Кирилла домой.
        И он принял решение - внезапно и бесповоротно. Так же спонтанно, как создал этот театр. Просто в какой-то момент понял, что не может больше держать в себе все, что пережил в этих бесконечных путешествиях по времени. Из них, из этих впечатлений, складывалось действо, необыкновенно разнообразное, оставлявшее у зрителей ощущение погружения в другое измерение. Попытки повторить, сымитировать его стиль - в мире искусства никогда не обходится без плагиата - заканчивались неизбежным провалом. Сам Кирилл относился к подражателям спокойно.
        Он должен был быть счастлив - успех по всему миру, возвращение в родной город. Но ощущения счастья не было; напротив, ему казалось, будто сейчас он вплотную приблизился к тому, что им однажды предсказали в Белграде. Он давно перестал говорить об этом с Джейн, иногда и сам забывал, хотя ведь казалось когда-то, что забыть такое невозможно.
        Сейчас здесь, в России, ничто не могло угрожать им. Однако вскоре после возвращения ему стало казаться, что угроза нависла над самим городом. Он чувствовал ее, как змеи чувствуют приближение землетрясения, и кроме этого интуитивного предчувствия были еще вполне ясные приметы.
        Он видел, как меняется старый город, как легко, словно по мановению руки, исчезают старые здания, на месте которых появляются небоскребы из стекла и металла, напичканные электроникой сверху донизу, часто непропорциональные, как творения безумного абстракциониста, и живущие своей жизнью. Кириллу приходилось бывать в этих новых кварталах, приводивших в ужас Вадима Иволгина. И не странные здания пугали его, не населявшие кабинеты всех уровней клоны, а то, что угадывалось за всем этим. Аномалия…
        Первый шок рассеялся, и он стал думать над тем, что может и должен сделать. Возникло чувство, что силы и возможности у него есть. Однако должны быть и помощники.
        Джейн не могла помочь ему, она многое понимала, но не обладала таким же обостренным восприятием. Его душевные метания она воспринимала не иначе как каприз творческой натуры, с которым приходится смириться.
        Когда сражение закончилось, воины разбрелись по палаткам. Кирилл почувствовал на себе чей-то взгляд и, повернувшись, увидел, что к нему пробирается, обходя гостей и репортеров, приземистый человек в лазоревом плаще, недавно лихо орудовавший мечом на «рыцарской» площадке.
        - Я видел вас на сцене, - сказал человек в плаще, - «таком чистом плаще», машинально отметил про себя Кирилл. - Это было восхитительно!
        Он протянул руку, и Марков пожал ее.
        - Что у вас за оружие? - спросил он, чтобы уйти от обсуждения его сценической деятельности.
        Человек вытянул из ножен меч - не дешевая бутафория из нержавейки, сразу понял Марков, а настоящая сталь, напоминавшая дамасскую. Сомнение вызывал только эфес - чересчур пышный.
        - Клинок найден был после революции, эфес утрачен. Вероятно, владелец забрал с собой, за границу, тогда многие так делали! Но клинок настоящий!
        Марков поднял меч, коснулся рукой холодной стали.
        - Вы легко с ним управляетесь, - заметил новый знакомый.
        Кирилл кивнул.
        - С войны не держал в руках боевого оружия! - сказал он.
        Вдалеке, за спиной воина, передвигались два человека «в костюмах эпохи», судя по сопровождающим их лицам - кто-то из городских шишек. А значит, и Акентьев скоро будет здесь. Кирилл усмехнулся - интересно, какой костюм Переплет выбрал для себя. Должно быть, царский - нет сомнения, что Александр метит высоко.
        - Вы понимаете, что значит, если мы сможем доказать, что существует способ без всякой механизмов, только открыв сам шлюз, здесь, перемещаться в пространстве?! - Один из ряженых прикоснулся пальцем к виску.
        Они были еще далеко, шум ветра, крик толпы… Кирилл понял, что читает по губам, - он давно научился этому искусству, которое несколько раз спасало ему жизнь на той стороне.
        - Я понимаю только, что для непосвященного это звучит как тяжелый бред. Простите, но оказаться на месте этого несчастного я не хочу ни на минуту, даже если он, в самом деле, смог…
        - Несчастного?! О, да - методы, с помощью которых его обрабатывали, были грубоваты, но следует учитывать, что цели этой обработки лежали, скажем так, в политической плоскости. Да я и не уверен, что он несчастнее нас с вами. Представьте себе, заглянуть за грань, доступную обычному человеческому воображению. Кроме того, нам в любом случае ничего подобного не грозит. Во-первых, Анатолий Михайлович, вы забываете, в какие времена мы живем. Даже если вы выскочите на Невский в чем мать родила и начнете кричать, что завтра наступит конец света, вас сочтут только экстравагантным, и если и привлекут, то только потому, что прилюдная демонстрация гениталий еще не вошла в моду, а вот говорить мы вольны что угодно. Мы бы с вами еще последователей набрали - что ни говори, а во всех этих реформах было кое-что положительное. Иллюзии относительно нашего общества рассеиваются, достаточно посмотреть, как все эти, с позволения сказать, культурные люди дают себя дурачить проходимцам и дуракам. Но нам к этому обществу обращаться за помощью, в любом случае, ни к чему.
        - Простите, но я не совсем понимаю.
        - А что тут понимать, дорогой мой? Мы уже запустили новую программу…
        - Позвольте, а как же быть… с материалом?!
        - Материал имеется. Правда, есть подозрение, что в данном случае значительную роль играют личностные качестве субъекта. Ну что ж, как говорится - будем искать!
        Он начал протискиваться к этим господам, но тут его схватили за руку. Он обернулся, но никого не увидел. Только чайка, хрипло крича, боролась с ветром над его головой.
        Актера с мечом уже не было рядом. Зато на горизонте появился Акентьев, не в царском облачении, но в солидном окружении лакеев и репортеров. Александр, казалось, стал совсем другим, и прежняя кличка уже не клеилась к нему, словно принадлежала человеку, с которым нынешний не имел ничего общего, кроме имени и черт лица. Впрочем, и лицо Акентьева как-то неуловимо изменилось. Это было лицо бога, вышедшее из-под резца искусного скульптора, чуждое человеческим страстям. Неудивительно, что Александр Акентьев пользовался любовью избирателей. Народ обычно голосует сердцем, а мужественное лицо вкупе с отсутствием вредных привычек - это уже залог победы.
        И хотелось уйти, и уйти было нельзя. Некуда уйти. «Поневоле станешь фаталистом», - подумал Марков.
        - Твой старый знакомый в огне не горит и в воде не тонет! - заметила Джейн, принесшая для него бокал шампанского. - И это хорошо. Что бы там ни было между вами раньше, ты должен его простить. После такого-то подарка!
        Подарком вернувшемуся Кириллу Маркову стало новое здание театра. Кирилл искренне недоумевал - как это Переплету удается распоряжаться бюджетными средствами с такой легкостью, словно это его собственный карман.
        - После стольких лет ты имеешь на это полное право! - сказала Джейн.
        - Дело не в том, имею или нет. Дело в том, что Переплет ничего не делает просто так, - объяснил Марков. - Мне трудно поверить, что за этим подарком ничего не стоит.
        Быстрота, с которой Переплет сделал карьеру, Маркова не слишком удивила. Во-первых, Кирилл уже давно разучился удивляться, во-вторых, он слишком хорошо знал Акентьева, чтобы думать, будто тот удовольствуется местом в переплетной мастерской, где они как-то встретились пятнадцать лет тому назад.
        Оставалось только поздравить его. Что и было сделано.
        - Благодарю, - Александр наклонил голову, в его глазах мелькнула усмешка. Вот усмешка эта была знакома. - Ты тоже многого добился!
        Альбина выглядела великолепно. Просто идеально выглядела Альбина Вихорева. Марков поразился переменам, произошедшим с ней со времени их последней встречи. В какой-то момент ему показалось, что перед ним совершенно другой человек; подумал, сколько ей пришлось пережить, однако ни следа эти переживания на ней не оставили.
        Мелькнула мысль о каких-то чудодейственных молодильных яблоках. При этом нельзя было не заметить отчуждения, которое сквозило в ее речи, даже самой дружелюбной. Было в этом что-то дьявольски надменное, аристократическое. Не счастливой она выглядела, но спокойной и довольной… «Что ж, - подумал Марков - на свете счастья нет, а есть покой и воля!»
        Альбина владела собственным ателье. Кое-что из ее продукции можно было видеть здесь, на празднике города. Огромные шляпы, увенчанные макетами Петропавловской крепости и Исаакия, абстрактные туалеты, которые наверняка бы понравились Сальвадору Дали. Все это балансировало на грани китча, но, может быть, именно поэтому пользовалось огромной популярностью.
        За четой Акентьевых тенью следовала Ангелина. Секретарша была одета в белый деловой костюм, безупречно сидевший на ней и резко контрастировавший с ее темной кожей.
        - Знаете, я был бы рад видеть всех вас… - продолжил Акентьев. - По-моему, было бы неплохо собраться вместе, вспомнить старые деньки…
        Кириллу показалось, что это предложение не экспромт, что Акентьев и явился-то сюда только для того, чтобы встретиться с ним.

«Да вы, батенька, параноик», - подумал он. В самом деле, зачем это Переплету?!
        Джейн взяла под руку Кирилла.
        - Мы приглашены господином Акентьевым! - сообщил ей Марков и слегка сжал ее локоть.
        Джейн должна была сразу понять, что следует вспомнить какое-нибудь очень неотложное, как у Пятачка, дело. Она должна была выручить его. Но Джейн - обычно такая сообразительная - на этот раз подвела. Словно Акентьев и ее, опытную разведчицу, сумел зачаровать.
        - Да, конечно, - она поправила волосы. - Разумеется!
        Переплет пожал ему руку - долго и со значением.
        - Я недавно перебрался в новый особняк за городом - вам будет любопытно взглянуть. Уверяю вас, подобного вы не встретите в Европе!
        - Что такое?! - спросила Джейн, когда они с Кириллом остались снова одни. - Ты как будто недоволен.
        - Это не тот человек, с которым мне бы хотелось провести вечер! - сказал Марков. - Все, что было между нами, - в прошлом. Я, разумеется, благодарен ему за этот королевский подарок, но я о нем не просил!
        - Прекрати, - мягко упрекнула его Джейн, - тебе необходимо развеяться, поездка за город - это то, что нужно. И потом, вспомни того критика, который разнес тебя в пух и прах за несовременность игры, а потом приехал на званый вечер. Ты с ним весь вечер играл в карты.
        - Он был хороший игрок, - парировал Кирилл. - А критиковать - его профессия!
        Он мог бы еще вспомнить пирушку у одного епископа, закончившуюся дикой резней, но давно уже решил, что не станет посвящать Джейн в свою вторую жизнь. По крайней мере до тех пор, пока не сможет доказать ей неоспоримо, что это не бред и не остаточные галлюцинации, обусловленные курсом «лечения», который когда-то ему пришлось пройти.
        А как это доказать, он и сам не знал. Разве что Джейн однажды окажется там с ним. Он посмотрел на руку. След исчез, и боль утихла. Интересно, что все это значило?! И так и осталось неизвестным - где сейчас Евгений?!
        Поместье Акентьева находилось в семидесяти километрах от города. Здание было спроектировано Яном Ван Хеллером - один из последних его проектов, и абсурдный гротеск, бросавшийся в глаза в деловом центре Петербурга, получил в нем свое наивысшее воплощение.
        Пропорции здесь были намеренно искажены, а материалы сочетались самым безумным образом, но при этом не создавалось впечатления, будто архитектура поместья бессмысленна и хаотична. Напротив, в ней была своя гармония, своя логика. Только вот логика и гармония эти казались нечеловеческими.
        А в целом все напоминало одну из фантазий Льюиса Кэрролла. «Не хватает белого кролика», - подумал Марков и тут же понял, что в корне неправ, ибо на первом этаже возле оранжерей этим зверькам была отведена целая комната, где они свободно ползали, испражнялись и совокуплялись, как… Как им и было положено.
        - А к чему эти кролики? - спросил Кирилл.
        Хозяин поместья пожал плечами.
        - Ангелина их любит… Она существо странное!

«Все вы тут странные, - подумал Марков, - под стать этому зданию». Он поинтересовался полушутя-полусерьезно, не черпал ли покойный Ван Хеллер свое вдохновение в наркотиках по примеру некоторых великих творцов прошлого.
        - Нет-нет, - возразил Переплет, - хотя то, что вы здесь видите, может показаться странным; уверяю вас, он был нормальнее всех нас вместе взятых! Просто его мышление принадлежало другому миру. Так иногда случается, - продолжил он, глядя снова на Маркова. - Человек среди нас ходит, а мысли его и чувства и весь он, по сути, кроме физической оболочки, - где-то там, в заоблачных далях, которые нам и не снились… Бывает, впрочем, - продолжил он уже вполголоса, словно обращаясь к самому себе, - бывает, что и не в заоблачных; там, внизу, тоже много интересного…
        - Однако все мы здесь, - сказала Джейн, которая почувствовала, что слова хозяина произвели на Маркова впечатление.
        - Ах, поверьте, грань между тем миром и этим так тонка, что иногда и сам не замечаешь, как переступаешь ее!
        Во время обеда хозяева и гости расположились за столом, который имел форму кольца с изломанными краями. Марков отметил про себя, что взгляд быстро адаптируется ко всем абстрактным изыскам. Вот только беседа с самого начала не задалась. О прошлом вспоминать не хотели. Правда, Альбина и Марков кое-что припомнили из школьного прошлого, но Акентьев не подключился, вежливо дав понять, что не намерен превращать встречу в вечер воспоминаний. Имя Олега Швецова не упоминалось ни разу. Словно и не было никогда никакого Швецова.
        Дети Альбины были представлены гостям чуть позже; они были хорошо воспитаны и, поздоровавшись со всеми, исчезли из гостиной. Было видно, что им не доставляет никакого удовольствия находиться в обществе молчаливых взрослых. Их появление, тем не менее, оказало любопытное воздействие на присутствующих: разговор оживился, как бывает, когда в обществе малознакомых друг с другом людей находится, наконец, общая тема. Сначала, как и следовало ожидать, говорили о детях. Затем перешли к истории.
        - А кто такой ваш Петр Первый, если не тиран?! - кипятился политик-славянофил, потрясая роскошной бородой. - Скажите на милость, сколько народа было погублено ради царской прихоти - город на болотине возвести? Чем он лучше Сталина?! Почему же он остался Великим?!
        - Я вам объясню, - сказал Акентьев, - только предупреждаю, объяснение будет не очень политкорректным!
        - К черту политкорректность! - прорычал бородач, напирая на рычащее «р». - Меня от одного этого слова трясет!
        - А вы напрасно так реагируете! - сказал Акентьев. - Она, эта самая политкорректность, - основа любой культуры, в том числе и русской. Дело в том, что Петр в землю клал простых мужичков, а образованность и индивидуальность привечал. Оттого в истории он и останется Великим.
        - Это же чудовищно! - оторопел его оппонент.
        - Ничуть. Это просто факт. Исторический, психологический… Факт!
        - А эти люди… Это ведь люди, а не скот!
        - А! - поднял ухоженный палец Акентьев. - Вы, стало быть, требуете политкорректности?!
        - Я просто знаю, что ни один интеллигентный человек с вами не согласится!
        - Да, я тоже это знаю. Ну что ж, вот увидите, скоро ваш интеллигентный человек снова окажется в положении Васисуалия Лоханкина. Впрочем, еще Розанов отметил, что философия русского человека - это философия человека выпоротого. Думаю, весь двадцатый век с его историей это только подтвердил…
        Альбина воспользовалась паузой и направила разговор в другое русло. Всех беспокоили грядущие изменения, которыми грозил Петербургу генеральный план Возрождения.
        - Только представьте себе, город вздохнет свободно! - сказал Переплет. - Мы снесем старые обветшалые здания, оставим лишь исторические памятники. Пусть литературоведы по-прежнему считают шаги Раскольникова…
        Впрочем, как тут же оговорился Александр, судьба некоторых монументов все же оказалась под вопросом. Первым в списке, но не первым по значению был монумент на площади Восстания. Как сообщил Александр Акентьев, речи о возвращении на его место памятника Александру Третьему работы Трубецкого не шло. Центр площади займет некое сооружение, напоминающее лестницу в небо, которое на середине пути должно прерываться разверстым зубастым зевом.
        - Весьма символично! - скептически заметил Марков, который пока что воспринимал все сказанное как черный юмор.
        Капустник! Остальное, впрочем, звучало не столь забавно.
        - Незадолго до своей преждевременной кончины господин Ван Хеллер осмелился поинтересоваться историей Медного всадника… - сообщил Акентьев. - Да, нашего Медного всадника. И, представьте себе, выяснил, что первоначально предполагалось, что император будет восседать верхом на змее, крылатом, извивающемся змее, символизируя тем самым победу…
        - Но вы же не хотите сказать, - от возмущения покрылся пятнами бородатый политик, - что верите в подобную ахинею? Петр Первый верхом на змее?!
        - Если вдуматься, в этом нет ничего невозможного, - пожал плечами Акентьев. - Все зависит от художественного воплощения. Впрочем, вам вскоре предстоит самим убедиться в этом.
        - Вы же не хотите сказать… - Вопрос повис в воздухе.
        Присутствующие ожидали ответа. Акентьев обвел всех насмешливым взором.
        - Прошу вас, не надо драматизировать. Наш проект предусматривал создание альтернативного варианта памятника. Работа велась последние полгода в повышенном темпе, у нас лучший скульптор России. Все вы, само собой, приглашены на открытие! У нас будут два памятника, и горожанам предстоит выбрать, какой из них достоин занять свое место. Тот, что мы видим сейчас, или же тот, что должен был встать на место по первоначальному замыслу.
        Он щелкнул пальцами, и одно из зеркал, украшавших стены комнаты, беззвучно исчезло, на его месте появился жидкокристаллический дисплей. Акентьев принял из рук слуги клавиатуру, набрал некую комбинацию, и на экране тут же появилась виртуальная модель. Сначала сетка - наружный скелет из белых линий, в которых только угадывались какие-то неясные очертания.
        Переплет нажал на клавишу, и скелет оброс бронзовой плотью, пока что еще только в своем виртуальном пространстве, но эффект был потрясающий. Чтобы усилить его, Акентьев сменил синий бэкграунд фотографией площади, и новый памятник занял свое законное (по крайней мере, по словам хозяина особняка) место.
        Все молчали. Он был чудовищен, этот змей, оседланный императором. И в то же время мощь свивающихся колец завораживала, отблески плясали на чешуе. В руке, воздетой над головой змея, Петр держал горящий факел. Было в этом что-то дьявольское - и притягательное, и отталкивающее.
        - Боже мой, что же это такое?! - пробормотал Марков, придвигаясь ближе к монитору.
        - Вероятно, то же самое сказала Екатерина Великая! - заметил Акентьев. - Не знаю, что именно послужило причиной отказа от первоначального проекта. Может быть, наличие символики, которую при изощренном воображении легко расценить как фаллическую. Как вы все прекрасно знаете, императрице ничто человеческое не было чуждо.
        - И где же это будет стоять?! - осведомился Марков.
        - Есть у нас одна оригинальная идейка! - сообщил Акентьев, выключая дисплей. - Как вы смотрите на то, что в городе появится еще одна площадь?! С еще одним Исаакиевским собором!
        После демонстрации памятника, пускай и виртуального, это сообщение прозвучало уже не столь сенсационно.
        - Что?! Признайтесь, Александр Владимирович, что вы нас тут разыгрываете! - потребовал бородатый политик. - И я первый пожму вам руку в знак восхищения. Это просто гениально…
        - Весьма польщен, - проговорил Акентьев, - однако должен вас уверить, что я совершенно серьезен. То, что я вам сейчас показал, только часть плана возрождения города. Нам еще многое предстоит сделать.
        - Город для избранных?! - повторил бородач недавние слова мэра, вызвавшие резонанс в прессе.
        - Именно! Вас это смущает? Напрасно. Мы переселим часть населения в пригороды, обеспечив транспортом доставку к месту работы.
        - А после работы они организованно будут отправляться назад, в свои гетто?! - возмутился тот. - А что будет с теми, кто не захочет подчиниться?
        - Захотят! - Акентьев был спокоен и словно не замечал негодования собеседника. - Им там просто будет нечего делать, понимаете? Нам еще многое предстоит усовершенствовать. Помните начало перестройки?! Многим казалось, что стоит сменить власть, поменять названия улиц и городов, и жизнь потечет по-новому. А чудес, господа, не бывает… Как говорится, блажен, кто верует, легко ему живется. Но я предпочитаю знание. Сейчас у нас есть шанс все исправить.
        - А вы не боитесь, что кто-нибудь подложит динамит под ваш памятник?
        - Надеюсь, вы не себя имеете в виду?! - спросил Акентьев и разрядил тем самым обстановку.
        Бородач затряс головой, видимо, пытаясь что-то возразить, но не нашел слов.
        - Я потом вам скажу, - пробормотал он, - что я обо всем этом думаю…
        Что хотел сказать политик, осталось неизвестным, ибо на следующий день он уехал ни свет ни заря. А вот Марков и Джейн задержались, уступив просьбе Акентьева. И какой прок Переплету от их присутствия, Марков никак не мог понять. Однако Джейн была права - после того как он подарил театру новое здание, пренебречь его уговорами без веских причин было бы невежливо.
        В отсутствие посторонних общение стало более живым. Переплет словно снял с себя маску, в его чертах теперь проскальзывало что-то от прежнего Александра Акентьева. В тот же вечер они устроили небольшую попойку в одной из башенок поместья, откуда открывался чудесный вид на сад. Сад у Переплета был прекрасный, удивительно, как ему удалось этого добиться в столь короткий срок - поместье было построено совсем недавно. За окнами тихо и бесконечно шел дождь. С тех пор как они приехали сюда, постоянно шли дожди.
        - Немножко волшебства, немножко технологий… - ответил расплывчато Акентьев на вопрос о саде.
        Альбина не стала сидеть с ними, она занималась с детьми. Пили вино и говорили.
        - Поймите, мы сейчас должны действовать как можно оперативнее! - Акентьев глядел на Кирилла в упор. - Помните пророчество, будто Петербургу суждено существовать ровно три века со времени основания?..
        - Не помню, - признался Марков, - но все равно продолжай, это интересно!
        - Так вот, - серьезно сказал Акентьев, - есть все основания полагать, что именно так оно и будет, если только мы не прекратим процесс разрушения…
        - Это, безусловно, камешек в «Чистую Балтику»!
        - Именно о ней и речь, только камешками мы кидаться не станем. Ответ должен быть адекватным!
        - Ты же не хочешь сказать, что этот взрыв устроили британские экологи?
        - Какие там экологи? Вы что, не в курсе того, что происходит в городе? За последние годы «Чистая Балтика» ничего, кроме несчастий, городу не принесла. Все их громкие заявления - ширма для отвода глаз. Город медленно превращается в болотистую трясину, а друзья Курбатова этому процессу только активно способствуют. А вы знаете, что происходит на островах возле дамбы?! Черт знает что там происходит, а мы вмешаться боимся - что скажут в Европе!
        - Бедная Наташа даже не подозревает, за каким монстром она замужем! - сказала Джейн.
        - Не за монстром! - ответил Акентьев. - Но монстры у него в друзьях. Вы знаете, кто это такие…
        - Так-так… - подмигнул Марков Джейн. - И кто же они такие?
        - Цверги! - сказал Переплет.
        Джейн нахмурилась, припоминая слово.
        - Цверги, - повторил Марков.
        Страницы старинного фолианта, рассказ Лайона, все это промелькнуло в его памяти, прежде чем он пояснил вслух для Джейн.
        - Цверги - это существа скандинавских сказаний…
        - Именно! - подтвердил Александр. - Норманны в свое время пришли в Британию и привели с собой цвергов. А может быть, даже наоборот. Цверги их с собой привели! Очень возможно…
        Он задумался, словно это было, в самом деле, очень важно.
        - Только вот, - Марков потихоньку хмелел, - это ведь такие зловредные зверюги. Как же с ними бороться? Кроме того, свет их давно превратил бы в камни или же я заблуждаюсь, прекрасный сэр?
        - Это полукровки. Плоды противоестественной связи! - щелкнул языком Переплет и наполнил их бокалы вином. - Пейте! Прямиком из лучших французских погребов. Все для старых друзей.
        Марков видел, что и сам Акентьев пил, и пил много, но, похоже, алкоголь не оказывал на него никакого влияния. Про себя он не мог сказать того же самого.
        - Ну хорошо, - сказал он, безуспешно пытаясь собраться с мыслями. - Что же мы будем с ними делать?!
        - О, все в наших руках, - сказал Переплет. - Все дело в ритуалах.
        - Прошу прощения?!
        - Советую мне довериться, - Переплет придвинулся ближе, любуясь игрой света в бокале, - как бывшему специалисту по ритуальным услугам. То, что делаешь ты на сцене, - ритуал. Именно поэтому я подарил тебе этот театр! Мы сейчас остро нуждаемся в ритуалах, Кирилл!
        - Мы?!
        - Город, - пояснил Акентьев. - Город нуждается в нас! А мы в нем!
        Марков подумал про себя, что если Александр собирается и в политике выражаться столь же загадочно, то ничего хорошего его там не ждет. А с другой стороны, может, так и надо.
        - Так что ты говорил о ритуалах?! - заинтересовался Марков.
        - Со временем ты все сам поймешь! - сказал Переплет. - Впрочем, это на самом деле не имеет значения. Все мы исполняем свое предназначение, неважно - понимаем это или нет!
        Он вышел прогуляться перед сном - просто пройтись по дому. Коридоры поместья были пусты. В кабинете Переплета (Кирилл видел его окно в другом крыле здания) горел свет - он пробивался узкой, как лезвие, полоской между сомкнутых штор. «Вождь за работой», - печально усмехнулся Марков. Переплет располагал всеми шансами выйти в дамки.
        Страшно быть под началом такого человека. Марков особенно отчетливо стал это понимать после того, как приехал сюда. В самом доме, в его искаженных пропорциях и интерьерах словно отразилась душа хозяина. А в душе его господствовала тьма. Марков интуитивно чувствовал это, но всякий раз, оказываясь рядом с Переплетом, невольно подпадал под его влияние. Как когда-то давно, еще в школьные годы.
        Освещение было холодным; окна в коридорах были больше похожи на бойницы средневековых замков, они пропускали мало света, некоторые были застеклены витражами, где преобладали синий и зеленый цвета. Здесь было красиво вечерами, когда свет уличных фонарей проникал сквозь витражи, и создавалось впечатление, будто поместье погрузилось под воду. Эффект усиливали лампы, размещенные в стенных нишах, - они загорались при приближении человека и снова гасли, когда он проходил мимо.
        В некоторых местах висели зеркала. К счастью, не кривые, хотя в этом доме можно было ожидать всего что угодно. Марков остановился перед одним из них, глядя на свое отражение. «Нашел с кем пить, - подумал он. - Нашел где пить! Стареешь, друг мой, стареешь!»
        Поверхность зеркала вдруг, казалось, помутнела и задрожала, словно водная гладь. Иллюзия была такой совершенной, что Марков даже протянул руку, чтобы проверить.
        - Это лучшее стекло, - он не успел дотронуться, когда услышал голос Акентьева, и, устыдившись своего жеста, спрятал руку за спину, как франт гоголевской эпохи.
        - Заметь, - продолжил Александр, - все, что отражается в нем, выглядит светлее и чище, чем есть на самом деле.
        Он появился неожиданно, словно вышел из стены. Кирилл уже не в первый раз подумал, что в этом доме могут быть какие-нибудь потайные ходы, как в тех замках, которые ему довелось посетить во время своих блужданий по Британии. Акентьев был одет в деловой костюм, словно только что явился с очередного заседания в мэрии. Марков в домашнем халате рядом с ним чувствовал себя голым.
        - Красиво, - сказал он по поводу зеркала.
        Переплет кивнул.
        - Спектакль «Евгений»… - сказал он задумчиво, как видно в продолжение недавнего размышления. - Онегин? Или все же Невский? Евгений Невский.
        Марков не мог вспомнить, когда он успел поделиться своими планами насчет спектакля, был, видимо, пьян. Или Переплет научился читать мысли.
        - Я очень благодарен тебе за театр, - сказал он, не ответив на вопрос. - Хотел все время сказать, без всякого официоза…
        - Это пустяки, - сказал Акентьев, пристально на него глядя. - Кроме того, ты же знаешь, я ничего не делаю просто так! Восхитительное зрелище, эти твои спектакли. Иногда кажется, что они не для людей. Не для обычных людей, это точно!
        Ты не представляешь, что здесь на самом деле творится, - добавил он, посмотрев в зеркало и пригладив волосы.
        - Цверги, - вспомнил Марков.
        Акентьев улыбнулся и приложил палец к губам.
        - Человек на моем посту редко может позволить себе расслабиться! Не рассказывай об этом никому, а не то у моих противников на грядущих выборах появится весомый аргумент.
        Марков согласно кивнул.
        - Собираешься баллотироваться в губернаторы?!
        - Этому городу нужна твердая рука, - сказал Александр. - Ему нужен я, а мне нужен город.
        - Да, тебя, я вижу, ничто не остановит.
        - Нас, нас! Ты сейчас многого не знаешь, но скоро ты все поймешь! Обещаю!
        - Что именно?! - уточнил Марков.
        - Обещаю! - повторил Переплет и, кивнув ему, пошел дальше по коридору, и лампы в нишах загорались при его приближении, а потом гасли у него за спиной.
        Марков покачал головой. Он хотел вернуться к Джейн, но так уж устроен был этот проклятый дом, что самый короткий путь оказался не самым лучшим. Сначала Марков немного заблудился и уже проклинал себя за то, что не взял с собой мобильник, когда стал узнавать место, куда забрел.
        Он почувствовал себя увереннее. Свет проникал в коридор через ряд фонарей в крыше. Кирилл понял, что находится где-то рядом с оранжереями. Впереди, в косой полосе света, что-то зашевелилось, заставив его замедлить шаг. Он увидел кролика, белого кролика, который сидел неподвижно посреди коридора. Марков поднял его на руки и только теперь заметил, что его шерстка перепачкана в крови.
        Дверь в крольчатник была приотворена. «Так он, вероятно, и выбрался наружу», - подумал Кирилл. Он приоткрыл дверь шире и расслышал странные звуки, похожие на урчание огромной кошки.
        Ангелина стояла за широким столом; лунный свет, проникая в окно, словно обволакивал ее. Абсолютно нагая, она держала в руке широкий нож - как раз закончила разделывать очередного кролика - и, заметив Маркова, улыбнулась ему. Он вздрогнул и проснулся.

«Кошмарный сон, - подумал Кирилл, отдышавшись. - Никогда больше не буду есть крольчатину. И нужно поскорее выбираться из этого дома».
        Его ждет театр. Напрасно он согласился приехать сюда. Впрочем, так ли уж напрасно?
        Именно здесь он начал кое-что понимать. Мысли, которые не давали ему покоя последнее время, окончательно оформились здесь, в этом доме. И, наверное, нужно было увидеть это место, чтобы понять все окончательно, чтобы все сложилось в целостную картинку.
        Дом, Акентьев, Ангелина, Альбина… Зеркала, кролики… Курбатов с цвергами и Петр Первый верхом на змее. Информации не хватало, приходилось опираться на интуицию. А она подсказывала, что времени осталось мало. Что-то готовилось все это время, назревало, как нарыв. То, о чем предупреждал их Тито в Белграде… Вода, тьма. Тьма, вода. Одно из двух: либо тьма, либо вода. В любом случае - смерть для города. Для того города, который он знает.
        Вспомнились слова Акентьева о второй площади и втором памятнике. Второй собор, второй памятник - все это нарушит какое-то равновесие. И что там говорил Переплет про ритуал? Здесь он определенно промахнулся, причислив Маркова к своим союзникам. Теперь зато становилась ясна причина его подарка. Раскрыл карты Переплет. Не до конца, но приоткрыл, как человек, который уверен, что победа за ним.
        А вдруг он не ошибается?! Вдруг Марков, сам того не зная, исполняет нужный ему, Акентьеву, ритуал, когда выходит на сцену?! И что теперь он должен сделать? Кирилл не хотел себе признаваться в этом, но за долгие, бесконечно долгие годы странствий он просто устал. Театр давал ему желание жить, и еще была Джейн… Но он чувствовал, что сил у него недостаточно. И что будет дальше, он боялся себе представить.
        Остается только наблюдать. Может быть, ему суждено стать свидетелем конца. Конца города, конца света. Для этого он вернулся сюда?
        - Спектакль… Нужно уезжать, иначе я не успею подготовиться к спектаклю, - сказал он утром.
        - О чем ты?! - Джейн всегда начинала беспокоиться, когда не могла понять его до конца.
        - Я еще и сам не знаю точно! - признался Кирилл. - Это и есть самое печальное!
        А на прощание он получил от Переплета еще один подарок. Большой конверт, Марков давно не держал такие в руках. Распечатал уже в машине, которая уносила их с Джейн по вымытому дождем шоссе. Он сразу понял, что это такое. Оставалось только взглянуть на обложку.

«Кинг Кримзон» - «Ред».
        - Что это значит?! - спросила Джейн. - Это ведь чтото должно означать?!
        - Только то, что у кого-то очень хорошая память, - Марков пожал плечами и бережно положил пластинку назад в конверт.
        Глава 3

«Бога нет и не будет!» - гласила надпись на заборе возле строящейся церкви. Вадим покачал головой и прошел мимо.
        Он не знал, так это или нет, но хотелось верить, что Бог есть. Очень хотелось верить. Кто-то ведь спас его дочь, кто-то спас его самого во время этого взрыва.
        Кто-то спас Акентьева. Иволгину показалось тогда… Смешно было об этом говорить теперь, но тогда, сразу после взрыва, он был уверен, что Александру Акентьеву оторвало голову. Теперь, впрочем, он не был так уверен. Интересные вещи иногда происходят. Не верь глазам своим. Но чему тогда верить?! Странный человек, даже более странный, чем Кирилл Марков. «Меня окружают странные люди», - думал Вадим.
        Несколько дней он не мог прийти в себя, бродил по врачебным кабинетам. Его физическое здоровье не вызывало у эскулапов сомнения - осколком оцарапало ухо, да еще легкая контузия, от которой вскоре не осталось и следа. Легко отделался. Но в такие моменты понимаешь, насколько ценна жизнь и как хрупка грань, отделяющая тебя от небытия.
        Акентьев навестил его в больнице в тот же вечер. Иволгину сначала показалось, что пришел призрак. Акентьев повторил все свои обещания, прозвучавшие на злополучном собрании. Можно было подумать, что ничего не произошло. Вадим изучал материалы, посвященные этому взрыву, пытаясь понять, как все было. Однако статьи противоречили друг другу в деталях, прокуратура не разглашала подробности, ссылаясь на тайну следствия, а потом очередное заказное убийство заставило журналистов и публику забыть о теракте в КУГИ.
        Иволгин и сам перестал о нем думать. Лучше и не задумываться, тем более что были дела и поважнее. Иволгин улаживал с Первым отделом формальности, связанные с вскрытием подвалов. Его подгоняли воспоминания о том, что было сказано на памятном заседании. Несмотря на все теплые слова Александра Акентьева, Вадим вовсе не был уверен, что сможет контролировать ситуацию. Такие люди, как Акентьев, легко раздают обещания, когда им это нужно. Не внушал доверия Александр Акентьев, несмотря на то, что устроил когда-то Домового в «Ленинец».
        Кроме того, он чувствовал, что должен сделать это сам, без чьего-либо участия. Это его крест, и нести его будет он сам.
        - Вадим Геннадьевич… - Полковник Черных, сменивший Колесникова на посту главы Первого отдела, не разделял энтузиазма Иволгина, - я не уверен, что мы имеем право принимать в одну минуту подобные решения!
        Вадим Геннадьевич саркастически усмехнулся.
        Этот тон ему нравился, нравилось растерянное выражение на лице работника госбезопасности. Сейчас ему казалось, что только ради такого момента стоило разрушить систему. Чтобы посмотреть на лица всех этих Колесниковых и Черных.
        - Вы сейчас с ломом сунетесь в подвалы, а кто потом расхлебывать будет?! - продолжил Черных, опасливо косясь на портрет президента. Обстановка в кабинете была столь же аскетична, что и в те далекие дни, когда Вадим Иволгин выслушивал здесь назидания Колесникова. Но в стране обстановка была совсем уже иной, и Вадим знал, что добьется своего.
        - Не беспокойтесь, Игорь Николаевич, - сказал он, - я, знаете ли, давно привык сам отвечать за свои поступки. И рад бы свалить иногда на кого-нибудь другого, но никак, к сожалению, не выходит! А что касается решения, то я его уже принял, и уверяю вас, на это ушла не одна минута, а гораздо, гораздо больше.
        - Но вы же понимаете, что прежде необходима экспертиза, а на это уйдет немало времени. И, вероятно, средств, - добавил Черных как последний аргумент, - а ведь мы переживаем далеко не самые лучшие времена! Возможно, вы не знаете… - Он наклонился к Иволгину и понизил голос. - Но в кулуарах идут разговоры о том, что наше предприятие скоро может быть объявлено банкротом. В таких условиях, как мне кажется, любые действия, не оправданные насущной необходимостью…
        Черных тщательно подбирал слова, но переубедить Вадима был не в силах.
        - Не преувеличивайте, я навел все необходимые справки в Институте микрокультур. Экспертиза уже проведена, Игорь Николаевич, примите это как факт. В помещение был запущен микрозонд - знаете, вроде тех, что используют в хирургии. Во взятой пробе воздуха опасных микроорганизмов не содержится. И на этот счет имеется официальное заключение. Что касается насущной необходимости, то могу сказать откровенно - подвалы интересуют лично меня.
        - Хотел бы я знать, - Черных с трудом скрывал раздражение, - что же вам так дались эти подвалы? Площадей у нас хватает! Если дела и дальше пойдут как сейчас, то нам придется отказаться даже от того, что мы имеем. Вы ведь знаете, нынче многие госпредприятия сдают помещения в аренду. Под бордель, например!
        - Не беспокойтесь, - сказал Иволгин. - Бордель я устраивать в подвалах не собираюсь. Это было бы слишком… экстремально.
        Черных покачал головой. «Не будите лихо, пока оно тихо», - говорили его глаза. Но вслух он ничего больше не сказал. Понимал, что бесполезно.
        Иволгин с трудом уснул. Это все равно, как ночь перед экзаменом.
        Теперь, когда его ничто больше не сдерживало, события развивались с головокружительной быстротой.
        Когда утром секретарь доложил, что все готово, Вадим замер на мгновение в нерешительности. Но тут же взял себя в руки - отступать было поздно. И тем лучше - пока еще слухи не успели разнестись по предприятию, иначе можно не сомневаться - к подвалам собралось бы немало добровольцев. Все эти разговорчики о секретных сталинских экспериментах, о мутантах и прочей фантастике, не только не прекратились с годами, а наоборот, обросли множеством подробностей, пересекаясь со слухами, которые время от времени появлялись на страницах бульварных газет. Гигантские крысы в метрополитене, монстрики, которых якобы кто-то видел в Мойке - совсем рядом с Невским. И в подвалах последнее время слышали не раз странные звуки.
        Неудивительно, что на лицах подсобных рабочих, которых привлекли для операции, особого энтузиазма не отражалось. Вадиму было наплевать на страшилки, эти странные звуки могли быть следствием каких-либо разрушительных процессов - лишний довод для вскрытия подвалов. Если он и боялся чего-либо, то лишь того, что в последний момент все может сорваться. Казалось, что вот-вот появится Черных, может быть даже с пистолетом, и прикажет поворачивать назад. Да, именно с пистолетом, потому что только так сейчас можно было остановить Вадима.
        Вниз, вниз по ступеням. Фонарь в обрешетке на лестнице почему-то не горел. Кирпичная кладка была покрыта светло-зеленой краской. На месте, где микробиологи по просьбе Вадима запускали микрозонд, краска была сбита, отверстие тщательно запечатано герметической смесью.
        Врубили свет. Лампочки под потолком вспыхнули на несколько мгновений, осветив длинный коридор, потом погасли - где-то замкнуло.
        - Я тут вчера был - все работало! - сказал секретарь, имея в виду освещение.
        - Это, очевидно, происки коммунистов, - пошутил Иволгин, - или ваши мутанты провода перегрызли!
        Никто не засмеялся. Откуда-то притащили тяжелую кувалду. Вадим попытался поднять ее - но смог только слегка оторвать от пола.
        - Это же… - вырвалось у него.
        - Неэстетично?! - спросил подсобный рабочий, как видно, любитель старых советских фильмов. - Зато дешево, удобно и практично. Нет, в самом деле, здесь ничего больше и не нужно. Вот увидите!
        - Не счесть алмазов пламенных в подвалах каменных! - сказал секретарь.
        - В пещерах! - поправил его подсобный рабочий. - Давайте-ка в сторонку!
        Он поплевал на ладони и поднял инструмент.
        - Начинать, начальник?!
        - С Богом! - благословил Вадим.
        Рабочий криво усмехнулся, словно сомневаясь в том, что Вседержитель участвует в этом их начинании, а потом, коротко размахнувшись, нанес первый удар по кирпичной кладке. Этот удар прозвучал для Вадима победным гонгом. Даже если там ничего нет, кроме запылившихся пробирок, это была победа. Его личная победа.
        Он невольно зажмурился, но стена не рассыпалась в прах от одного удара. Кладка была сделана на совесть. Орудовавший кувалдой коротышка, не останавливаясь, бил снова и снова, кирпичи осыпались, люди вокруг молчали. Мерные удары гулко разносились по лестнице. Вадим ждал, посматривая на часы. «Нужно было запротоколировать все это, - мелькнула запоздалая мысль. - Для потомков».
        Пыль оседала на его брюках, но это все уже не имело никакого значения. Наконец, большая часть стены была разрушена, за ней оказались двери, выкрашенные в казенный темно-зеленый цвет. Вадим подошел к ним, когда это стало возможно. Он чувствовал, что все взгляды сейчас устремлены на него. Рабочий вытер пот со лба. Замок на дверях был опечатан. Ключей у Иволгина не было.
        - Ломайте! - сказал он коротко.
        Рабочий кивнул, Вадим шагнул назад, давая место для размаха. Раздался треск. Двери вздрогнули и немного отворились, за ними была прохладная темнота. Странно, но вместо того, чтобы подойти ближе, все присутствующие отодвинулись назад - к лестнице. Действовала магия легенд о таинственных подвалах. Только Вадим остался стоять на месте. Он прикоснулся к ручке. «И пальцы не дрожат», - отметил он про себя. Толкнул, но двери дальше не раскрывались - то ли рассохлись от времени, то ли кирпичная крошка забилась. Вадим поманил остальных, сотрудники переглянулись.
        - Это безопасно?! - спросил один из них.
        - Думаете, я стал бы рисковать? - спросил в ответ Иволгин.
        Больше вопросов со стороны персонала не последовало. Домовой немного покривил душой - сам он ощущал тревогу, но был уверен, что его-то людям ничего не угрожает. Речь шла о нем самом, однако отступать после стольких лет ожидания было нельзя.
        - Сколько времени уйдет, чтобы наладить питание? - спросил он.
        - Зависит от состояния сети! - Электрик материализовался из темноты - меланхоличный такой человечек с потертым саквояжем.
        И пошел как ни в чем не бывало в темноту, подсвечивая себе фонарем. Наверное, интуитивно угадывал направление. Профессионал. «С другой стороны, - подумал Иволгин, - здесь на нижних ярусах, наверное, такая же планировка, как и наверху».
        Иволгин не стал ждать, когда приведут в порядок электричество. Забрал фонарь у кого-то из сопровождающих и смело двинулся вперед по коридору. Электрик исчез из вида, но Вадим был уверен, что тот не пропадет. «И мутанты его не съедят», - подумал он про себя и хихикнул.
        Обернувшись, увидел, что остальные все еще толпятся у входа. Он взмахнул фонарем, приглашая за собой, - обследовать помещения будет легче вместе, но никто не откликнулся на его приглашение. Вадим пожал плечами. Только несколько минут спустя за его спиной послышались шаги - Ника. Он старался не встречаться с ней в обычное время - не хотел разговоров, а больше всего боялся, что она попытается возобновить их роман. Вадиму это было не нужно. Но сейчас он обрадовался, что она рядом. Вдвоем будет веселее. Ника тоже держала фонарик - ручку. Света он давал немного - игрушечный фонарик, но все-таки дополнительный источник света.
        Свет отражался в матовых стеклах запертых дверей, в мертвых индикаторах разнообразных приборов, которые попадались в комнатах по сторонам от коридора. Некоторые из них были заперты, Вадим вооружился ломиком и без долгих колебаний вскрыл один замок, потом второй. За закрытыми дверьми не было ничего интересного - по крайней мере, на первый взгляд. Какие-то бумаги… Вадим открыл один ящик - он был незаперт - достал папку. Он чувствовал, что это не то, что он ищет, но ничего другого пока не попадалось. Надписи на папке были сделаны фиолетовыми чернилами, и бумаги в ней были исписаны такими же чернилами и таким же почерком. Цифры, буквы - не шифр, но разобраться в содержании было непросто. Он небрежно засунул бумаги в папку, а папку в ящик и пошел, чувствуя себя все увереннее.
        Ника показала ему плитку шоколада.
        - Нашла тут, в кабинете! - Она зашуршала оберткой. - Сейчас продегустируем!
        - Товарищ Сизова, попрошу не мародерствовать, - сказал он строго. - А где остальные?
        - Не хотят поломать ноги в темноте и вообще… - Она неопределенно взмахнула рукой.
        - Кстати, насчет ног! - вспомнил Вадим. - Ты поосторожнее тут на каблуках…
        Коридоры, кабинеты, лаборатории. Многие двери оказались заперты надежно - здесь ломиком было не обойтись. Пломбы, пломбы… Аппаратура в некоторых местах была демонтирована, на месте остались светлые следы и контакты. Кое-где лежали вещи, забытые владельцами более полувека тому назад.
        Словно пробираешься в водолазном костюме по затонувшему судну - и такая же тишина, пыль клубится в свете фонаря. Темно и тихо.
        Вадим остановился перед плакатом, висевшим напротив лифта: «Время не ждет!»
        Плакатный пролетарий смотрел куда-то вдаль, очевидно, созерцая там достижения коммунизма. А у Иволгина в голове завертелась старая озорная песенка: «Что-то времечко летит, что-то времечко бежит, ай-ай-ай, ай-ай-ай ну-ка ты ему поддай!»
        Ника подхватила его под локоть, пользуясь моментом.
        - Давай подождем, пока включат свет! Не пойдем дальше!
        Он видел, что она боится, но только помотал головой и двинулся дальше. Он ощутил азарт. Оно и к лучшему, что остальные не пошли с ними. Так спокойнее, за этими молодыми нужен глаз да глаз. «Да, я превращаюсь в старого брюзгу, - подумал Вадим, - но для этого есть основания».
        Служебный лифт, к кабинке которого они вышли, конечно, не работал, но вокруг клетки лифта вилась лестница. Спуск по ступеням ада. Нет, это были металлические ступени, которые вились по стенам шахты. Козин, безусловно, преувеличивал - подземная часть бывшего Дворца Советов не была зеркальным отражением наземной, но ярусы подземелий уходили глубоко вниз, и бродить по ним без плана можно было бесконечно долго. Он чувствовал, что его пульс учащается. Воздух был спертый, дышать становилось труднее - вентиляция здесь пока не работала.
        - Этак мы в другом полушарии выйдем наружу! - сказал Домовой.
        - Ой, как интересно! - пробормотала Ника и тут же продолжила громче: - Не торопись, Вадим, а то я, и правда, упаду.
        Эхо гулко разносилось по лестничной шахте.
        - Э-ге-гей! - крикнула она вдруг, сорвавшись на визг.
        - Прекрати! - попросил он.
        - Ой! - Ника внезапно вцепилась в его руку, так что Иволгин сам едва не потерял равновесие.
        - Держись за перила, - сказал он раздраженно.
        Теперь ему было неприятно от того, что она увязалась за ним, от того, что она вообще рядом. Но прогнать ее сейчас было бы слишком жестоко.
        - Ты слышал? - спросила она, удерживая его на месте, тяжело дыша.
        - Что?! - Вадим вдруг понял, что она действительно сильно напугана.
        - Там, внизу! - сказала она. - Там кто-то есть, они мне ответили…
        - Здесь до нас пятьдесят лет никого не было, - сказал Вадим. - Тебе показалось.
        - Да, наверное… - В ее глазах все равно читался страх.
        Вадим предложил ей отправиться к остальным и подождать, пока подключат электричество. Возиться с истеричкой не хотелось - он был уверен, что здесь найдется занятие и поинтереснее. Уходить Ника не хотела - сказала, что не оставит его одного, но, судя по всему, ей просто было страшно возвращаться по всем этим пустым коридорам, которые остались позади.
        Иволгин буквально протащил ее вниз до следующего уровня, который был обозначен, как 1-А. Номер был выведен жирной краской на углу. Том первый, книга вторая, часть третья, глава пятая. Вадим вдруг понял, что система нумерации здесь точно такая же, как в новом деловом центре города, такая же, как в здании КУГИ, где ему довелось побывать. Задумываться не было времени, хотя совпадение казалось странным.
        На этом этаже они бродили недолго. Иволгин вскоре понял, что здесь находятся лаборатории и кабинеты администрации. Он и сам не мог сказать, что ищет, но доверился интуиции. Интуиция провела его на следующий ярус. Голоса совсем пропали; Ника немного успокоилась, но все равно держалась к нему поближе. Луч ее фонарика выписывал дерганые кривые по стенам, натыкаясь на забытые графики и плакаты. Впрочем, Вадим не сомневался, что важных документов здесь нигде не осталось - все вынесли перед консервацией.
        Прежде чем они спустились на следующий ярус, Ника снова хотела задержать его, но в это время сверху послышался шум. Сотрудники, которым надоело ждать света, понемногу осмелели и прошли вслед за ними.
        - Я пойду дальше! - сказал Вадим. - А тебе лучше вернуться к остальным.
        Она заколебалась, но в конце концов последовала за ним. На этом ярусе им наконец повезло. Двери узкого длинного коридора были украшены табличками, предупреждавшими о необходимости наличия нулевого уровня доступа.
        Вадим нахмурился: первый доступ получали только ведущие разработчики и некоторые члены правительства. А о нулевом он и не слышал никогда. Никто не слышал. Кроме тех, кто работал здесь когда-то. Он решил обследовать эти кабинеты потом - интуиция подсказывала, что самое интересное впереди - в конце коридора, который заканчивался широкими двойными дверьми. Двери были выкрашены в темно-красный цвет. Цвет тревоги.
        I see a red door…
        Прежде чем открыть их, Иволгин замер. Было какое-то радостное предчувствие. Двери поддались не сразу. Тьма вокруг казалась угрожающей. Старое оборудование, которое теперь можно увидеть лишь в музеях, эти огромные тумблеры…
        Вадим повернул один из них, услышал щелчок, похожий на тот, с которым взводят курок пистолета. И улыбнулся. Он не знал, по какой причине это оборудование не было демонтировано, но, так или иначе, оно здесь. Опытным специалистам, работающим под его началом, не составит труда разобраться в его предназначении. Он сам займется этим.
        Вадим остановился перед стальной сферой, стоявшей посредине помещения. Металл тускло блестел под слоем пыли. Он заглянул внутрь через узкое окошко, стерев платком пыль с толстого стекла. За его спиной Ника щелкнула тумблерами.
        - Отойди оттуда, пожалуйста! - сказал он.
        За ней нужен глаз да глаз, как за ребенком. Впрочем, будь здесь Вера, он чувствовал бы себя увереннее.
        Он сорвал пломбу с тяжелой рукояти. Помимо нее был еще винтовой засов, как на подводной лодке. Вадим повернул вентиль несколько раз, он поддался легко, и спустя несколько секунд дверь распахнулась.
        Внутри сферы на круглом мраморном основании стояли два латунных цилиндрика. Мрамор под ними был пронизан блестящими проводниками. Иволгин склонился над ними, словно археолог, изучающий орнамент в каком-нибудь древнем храме.
        - Что же вы здесь делали, черти?! - обратился он к своим предшественникам. - Что все это значит?
        - Вадим! - испуганно пискнула из темноты Ника. - Где ты?! Я боюсь!

«Ага, призналась!» - подумал он с какой-то мальчишеской радостью.
        - Я здесь! - сказал он, не спеша покидать свое место. - В этом… В этой штуке!
        - Мне кажется, здесь кто-то есть, - сказала она тихо.
        Вадим вздохнул и поднялся на ноги, отряхнул пыль с колен. Вдруг кольнуло странное предчувствие, из тех, что посещают в последнее мгновение, когда все равно нельзя ничего отменить. Бесполезное предчувствие. Где-то наверху электрик закончил разбираться со своими пробками, предохранителями и рубильниками.
        - Свет! - крикнул кто-то вдалеке. - Свет сейчас будет!
        - Оперативно, - кивнул Иволгин.
        В следующее мгновение в зале загорелись лампы, а между латунными столбиками зазмеилась голубая дуга. В воздухе раздался мелодичный звон. На стенах заплясали тени, его собственная тень, искаженная, вытянулась до противоположной стены. Дверь сферы стала закрываться.
        - Ох! - Вадим испугался и обрадовался, как ребенок.
        Такое чувство он испытывал разве что в далеком детстве, когда ждал в Новый год приближения полуночи, а свет голубой дуги напоминал сияние гирлянд. Сюрприз…
«Сюр-прайз», как сказал бы Корнеев.
        Вадим услышал крик Ники, ее фигура появилась в сужающемся проеме двери. Он взмахнул рукой, хотел крикнуть, чтобы она не подходила, но не успел. Ника исчезла, исчезла сфера. Исчезло все.
        Вокруг была странная пустота. Серая и пыльная. Где-то рядом тихо вздыхало море, а далеко-далеко на горизонте, если здесь было применимо это слово, то вспыхивал, то затухал голубой огонек. Но ничто из этого не подходило в качестве ориентира, ибо и огонек, и шум прибоя беспрестанно перемещались, да и само понятие направления здесь было весьма абстрактным. Иволгин вскоре убедился, что, двигаясь к огню, он удаляется от него, и наоборот. «Зазеркалье», - подумал он. Любимая книжка его дочери в недавнем прошлом. Потом Вадим услышал голос. Голос позвал его по имени: - Вадим!

* * *
        В Петрограде пахло порохом. Красного кумача на улицах было не так уж и много. Улицы выглядели серо. Невский обзавелся щетиной и перегаром. Иволгин был растерян и смущен. Ощупал карманы, обнаружил сухарь. На кавалерийской портупее висела кобура с маузером. Он знал, что умеет стрелять, что стрелял… Гдето далеко отсюда.
        По улицам бродили безумцы и пророки. И тех и других расстреливали за контрреволюционную пропаганду. Впрочем, чтобы получить пулю от революционного пролетариата, в эти дни не требовалось особых причин.
        Куда идти, было неясно. То тут, то там мелькали патрули. В городе орудовали уличные шайки - экспроприировали ценности у «буржуев». Новая власть не пыталась, да и не имела возможности бороться с ними. На одной из улиц в них выстрелили. Пуля взвизгнула, отрикошетив от стены. Невский подхватил Вадима под локоть и затащил в ближайшую подворотню.
        Выглянул наружу, выхватив из-за пазухи револьвер. Стрелять не стал - не видно было, куда стрелять, а патроны следовало беречь. Вадим растерянно смотрел на него, потом достал свое оружие. Невский рукой отвел от себя дуло маузера и попросил убрать назад в кобуру - от греха подальше.
        Вадим подумал о Кисе. Кисе, которая ждет его сегодня вечером в Петербурге две тысячи третьего года и наверняка сделала его любимый салат. Хотелось есть.
        - Продвигаться нужно к Смольному! - робко предположил он, памятуя уроки истории. - Там, наверное, побезопаснее и есть горячая еда!
        - Это верно, товарищ Иволгин! - улыбнулся Невский. - Только наш случай как раз тот, когда прямой путь не самый близкий! Пойдем! - Он повел Вадима дворами, угадывая интуитивно направление.
        Мандат, лежавший в его кармане, не вызвал сомнения у первых проверяющих, но, кто знает, повезет ли им в следующий раз. Не повезло. Безграмотный революционер в кожаной тужурке задержал их до прихода некого товарища Жутина, который умел читать. Товарищ Жутин все не шел, приходилось рассматривать обстановку бывшей конторы, где за столом, положив на него ноги, словно ковбой с Дикого Запада, сидел сторож из фабричных рабочих, которому было велено сторожить задержанных.
        Время от времени он целился то в одного, то в другого из дамского браунинга.
        Потом, наконец, появился грамотный Жутин, рабочий с браунингом получил по шее. Мандат был прочитан, принесены извинения товарищу Невскому и контуженому Иволгину. Вадим насчет контузий не спорил. Он решил во всем доверяться своему спутнику. Так будет лучше.
        Жутин имел вид человека занятого. Был он коротышкой с рыжими усами, в солдатской шинели. Сразу отделаться от его общества не удалось. Он усадил всех в реквизированное у какого-то буржуя авто, которое, впрочем, никак не удавалось завести. Жутин обвинял шофера в саботаже и грозил расстрелять на месте по закону военного времени. Наконец, машина завелась, и они поехали. Жутин, как и Невский, переговаривались, держа в руках пистолеты. На всякий случай.
        Кабак, в который Жутин привез товарищей Иволгина и Невского, производил довольно мрачное впечатление. Ничего лучшего Жутин предложить не мог, ничего лучшего просто не было. Даже Невский, повидавший за жизнь немало злачных заведений, чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Подвальное помещение было заполнено разномастными посетителями, среди которых преобладали люди в форме или по крайней мере - с оружием.
        За соседним столиком, рядом с молодым человеком нервического, как тогда сказали бы, типа, сидела дама и стреляла глазами из-под вуали в сторону Невского.
        Жутин принял это на свой счет, поправил портупею и пригладил волосы.
        - Революция, революция… - бормотал негромко молодой человек, который ничего этого не замечал. - Вот увидите, не будет больше ничего - ни России, ни Европы…
        - А вот мы сейчас спросим, что там за буржуазный элемент расселся! - Молодой человек не понравился Жутину, зато ему очень приглянулась его спутница. - Агитирует, контра!
        Молодой человек немедленно исчез, вытесненный Жутиным за пределы заведения.
        - Фанни! - сказала дама, которая немедленно пересела за их столик и протянула руку Иволгину. - Фанни Каплан.
        - Она же Серафима Иванцова! - сообщил ему Невский.
        Фанни-Серафима откинула вуаль и сморщила носик, давая понять, что огорчена разоблачением. На пальце у девушки светился тяжелый перстень с крупным камнем.
        Иволгин представился и по выражению ее глаз понял, что встреча эта неслучайна. Выяснить подробнее не успел - вернулся Жутин. Бросал на Серафиму красноречивые взгляды и явно сожалел, что приволок в кабак новых знакомых. Оставить их на произвол судьбы ему, видимо, совесть не позволяла. Некоторое время сидели молча, тянули разбавленное вино и прислушивались к разговорам вокруг.
        Разговоры, как им и полагалось по логике вещей, были крайне приземленными. Говорили о погромах, о голоде, о немцах. Говорили, что немцы непременно предадут, и со дня на день эскадрильи цеппелинов начнут бомбить Петроград, что хлеба в городе осталось на два дня…
        Потом на улице, совсем рядом, что-то грохнуло. С потолка посыпалась пыль.
        - Началось! - перекрестился кто-то. - Вот оно, допрыгались!
        Раздался следующий взрыв, еще ближе.
        Жутин снова выбежал наружу, на этот раз - спасать авто.
        - Здесь должен быть черный ход! - быстро заговорил Невский, вставая и увлекая за собой Вадима и Серафиму. - Скорее, пока он не вернулся!
        - Можно подумать, - пробормотала Серафима, - что ты здесь уже бывал!
        - Прошу тебя, - сказал Невский, - все кабаки на свете похожи.
        Выбрались в какой-то грязный проулок и быстро зашагали через дворы. Ворота теперь нигде не были заперты.
        - Вы хоть примерно представляете, где мы?! - поинтересовался Вадим.
        Сам он ничего не мог понять и, когда через двадцать минут троица оказалась у ворот Смольного, воспринял это как еще одно чудо. Впрочем, даже Невский с Серафимой не ожидали, что попасть в Смольный окажется совсем не сложно.
        - Ленин? Ленин? - переспросил солдат, который стоял у раскрытых настежь ворот с винтовкой - не то караулил, не то просто прохаживался.
        И похлопал себя по карманам, будто что-то искал.
        - Махорки, товарищи, не найдется? - наконец спросил он у недогадливых пришельцев.
        Махорки не было, от денег солдат отказался.
        - У самого карманы такими набиты! - усмехнулся он презрительно. - Деньги! Откуда вы?
        Вадим предоставил все объяснения своему спутнику.
        - Да есть тут какой-то, - солдат прибавил несколько непечатных выражений, судя по которым известность и популярность вождя в данный временной отрезок была несколько преувеличена впоследствии коммунистической пропагандой. - А на кой вам он?!
        - Разве не он сейчас у власти? - спросил Невский.
        - У власти! - повторил солдат и замысловато выругался.
        - Вы, товарищ, говорите крайне несознательно, - заметил ему Невский.
        - Иди с богом! - Солдат поднял винтовку, так что пришлось последовать его совету.
        - Мне кажется, ты напрасно разводишь эту агитацию - она здесь не очень-то в моде! - заметил Вадим. - И потом, к чему нам Ленин?! Ну его к лешему! Здесь должна быть столовая. Серафима?
        Серафима считала иначе.
        - Будет интересно! - пообещал Невский. - Раз уж мы тут оказались, грех не воспользоваться такой возможностью! Да, кстати, чуть не забыл! Мадам, у вас с собой есть пистолет?
        - Конечно же, есть! - сказала Фанни-Серафима. - Или вы не признаете женского равноправия? Каждая женщина имеет право на самовыражение, товарищ Невский.
        - Мне бы не хотелось, чтобы вы пустили его в ход во время нашей встречи с вождем, - пояснил Невский. - Это может здорово осложнить нам жизнь на данном отрезке пространственно-временного континуума!
        - Чтой-то вы такое сказали, товарищ Невский, - она улыбнулась, - я ничегошеньки не поняла!
        Мандат действовал, как волшебная палочка, открывая перед ними двери. В большинстве случаев никто не пытался его читать, хватало печати.
        - С лазерным принтером здесь можно таких дел натворить, - сказал Иволгин. - В буквальном смысле слова переписать историю!
        - Лазерный принтер - это оружие? - осведомился Невский. - Я не в курсе последних новинок.
        Серафима принялась ему объяснять. Вадим рассматривал приемную вождя. На стенах вместо портретов царствующих особ только светлые прямоугольники. Портретов своих вождей новая власть еще не наплодила.
        - Владимир Ильич сейчас занят! - сообщил секретарь, стучавший на «ундервуде».
        - Зачатки советской бюрократии! - шепнул Иволгин.
        Секретарь покосился на них неодобрительно, заслышав незнакомое слово, но промолчал и продолжил что-то там отстукивать. Вероятно, мандаты. Никого больше в приемной не было. Никаких ходоков.
        В коридоре раздался грохот, словно уронили несгораемый шкаф. Вполне вероятно, что так и было, - в Смольном шли какие-то перестановки.
        - Это, наверное, железный Феликс на перилах катается! - опять шепнул Иволгин, и Сима, не удержавшись, прыснула.
        Двери кабинета раскрылись. Владимир Ильич показался в дверях, в одном жилете, без пиджака. Иволгин подумал, что за такую буржуазную внешность сейчас нетрудно схлопотать удар штыком - там, на улицах. Но что позволено Юпитеру, не позволено, как известно, быку.
        С вождем мирового пролетариата он встречался до сих пор лишь один раз. Правда, было это гораздо позже - примерно полвека спустя. Гертруда Яковлевна во время поездки в Москву, к родственникам, привела сына на Красную площадь - посмотреть на покойного вождя. Иволгина мумия напугала, и вертелось на языке множество вопросов, которые мать настоятельно просила не повторять на людях.
        - Вы ко мне, товарищи? - Ульянов картавил меньше, чем они ожидали. - Проходите, проходите!
        - Каплан, Каплан… - повторял он минуту спустя, не выпуская руку Фанни. - Мы с вами не встречались в Женеве, товарищ Каплан?
        - Вряд ли, я бы непременно помнила! - сказала Серафима, нисколько при этом не покривив душой.
        - Что это там у вас на пальце? Ради бога, спрячьте! Увидит пьяная матросня и экспроприирует в интересах революции!
        После этого Ильич переключился на Иволгина. Невский успел ему что-то нашептать вполголоса. Вадим напрягся, расслышал слова «контузия», «преданный делу» и
«рабоче-крестьянское происхождение»…
        - Как вы думаете, товарищ, - громко спросил Ленин у Невского, которого видел впервые в жизни, - может ли товарищ Иволгин исполнять обязанности народного комиссара, а?
        - Может! - не моргнув глазом, ответил Невский и хлопнул по плечу Вадима, отчего Домовой, совсем ошалевший от подобной перспективы, подпрыгнул на месте.

«Теперь не отвертишься», - подумал он.
        - С массами умеете работать? Впрочем, это дело наживное! - Прищуренные глаза ощупывали Вадима. - Нам катастрофически не хватает людей, способных на волевые решения, - пожаловался Ульянов. - Промышленность, банковская система… Чем жестче вы будете действовать, тем лучше! Хаос, нам сейчас нужен хаос! Вы будете повелителем хаоса! Как вам такая идейка, дражайший?

«Царем - никогда!» - мелькнуло в голове у Иволгина, но что-то ему подсказывало, что благоразумнее будет согласиться. И эти глаза. «Боже мой, да он одержимый!» - понял Вадим. Страшно было находиться рядом с этим человеком. И одна мысль не могла не прийти в голову сейчас - что будет, если он, Вадим, убьет его?! Можно ли этим поступком остановить кровавую карусель, в которую втянута страна, или уже поздно? А ведь где-то здесь ходит-бродит другое чудовище, товарищ Коба, будущий отец народов! Голова шла кругом.
        Иволгин нерешительно взглянул на Невского, тот кивнул, посоветовав соглашаться.
        - Вот и чудненько! - хлопнул в ладоши Владимир Ильич. - Подождите в приемной, я прикажу послать за документами. Телефон не работает сегодня. Саботаж, дорогие мои. Везде саботаж! У меня есть предчувствие, - теперь он обращался персонально к девушке, - что мы с вами, товарищ Каплан, еще непременно встретимся!
        Сима улыбнулась.
        - Ильич прав! - шепнул Невский, когда они покинули кабинет вождя. - Думаю, надо передать перстень товарищу Иволгину на хранение.
        Девушка сняла перстень с руки.
        - Я не вполне уверен… - пробормотал Вадим. - Что мне с ним делать? Отдать в пользу голодающих детей?!
        - Боже упаси!
        Вадим взял в руки перстень.
        - Что это за камень? - спросил он, любуясь его переливами.
        - Меланит, - сказала Серафима, - черный гранат. Его нельзя украсть - так он принесет гибель; его можно купить, но тогда он не скоро снова станет волшебным. Я дарю его вам!
        - А он волшебный? - спросил Вадим.
        Серафима кивнула, не спуская с него глаз. Она взяла его левую руку, и Домовой почувствовал, как перстень обхватил указательный палец.
        - Это слишком ценный подарок, - сказал он.
        - О, да! - сказала Серафима. - Иногда с его помощью можно вернуться в прошлое, он, как магнит, притягивает к себе судьбы. Но для этого нужен портал там, где они находятся сейчас.
        - Портал?! - переспросил Вадим и тут же сообразил - коллапсер это и есть портал. Его коллапсер.
        - И когда? - спросил он, чувствуя себя глупо. - Когда мы сможем это сделать?..
        - Скоро, оттого и торопимся, - сказал Невский. - А потом уже и никогда!
        Он улыбнулся, но Иволгин почувствовал, что за этой улыбкой скрыты и страх, и надежда.
        - Словом, вещица ценная, прекрасный сэр, и потому постарайтесь ее сберечь, - сказал Невский и сжал его руку. - И не открывайте двери незнакомым людям!

* * *
        - Фрейлейн! - Офицер был в парадной форме войск СС - черной, с серебряными галунами. - Стоило завоевать этот город, чтобы только встретиться с вами!
        Сима смотрела, как завороженная, на его фуражку, на серебряный череп над скрещенными костями. Офицер принял это за восхищение.
        Небо над Невой было свинцово-серым. Таким же, как и корпус чудовищно огромного линкора, стоявшего возле Дворцового моста. «Тирпиц» возвышался напротив Адмиралтейства как символ торжества арийского духа. Иволгин смотрел на него, ощущая нереальность происходящего. Он знал, что этот корабль покоится на дне морском. А этот человек… Людвиг фон Лютц, как он представился, уже давно истлел в своей могиле. Ему на мгновение показалось, что на широком лице Лютца проступили очертания черепа, но это была только тень.
        Но то, что он сейчас видел, миражом не являлось. Он не сомневался, что корабль реален, как реален и фон Лютц, сидевший перед ними за столиком офицерского кафе на набережной и не спускавший восторженных глаз с Симы Иванцовой.
        - Погода сегодня не радует! - заметил Лютц.
        Помимо погоды, Лютц жаловался на проблемы с метрополитеном, который был разрушен русскими при отступлении.
        Говорили на немецком. Евгений Невский был гарантом их неприкосновенности, благо носил форму артиллерийского майора, на которой рядом с аксельбантом гордо красовался Железный крест. Он выглядел старше остальных, включая прилипшего к ним Лютца. Относительно его спутников вопросов возникнуть уже не могло. Вадим был штабным чиновником. Статус Серафимы не уточнялся. Лютц был чертовски вежлив, но все вздохнули с облегчением, когда он, наконец, попрощался с ними и отправился, как он сообщил сам, полюбоваться на Смольный институт, который со дня на день должны были взорвать.
        - Кстати, о Смольном! Вообще-то, это несправедливо! - заметил Евгений, когда немец удалился. - Народным комиссаром должен был стать я!
        Вадим покосился на него недоверчиво - он не всегда понимал, шутит Невский или говорит серьезно.
        - Вернемся? - предложил он. - Переиграем?
        - Это не игра, Вадим, - сказал серьезно Невский. - И я ничего не могу уже вернуть, но, может быть, у тебя получится.
        Иволгин ничего не понимал, но решил не задавать пока никаких вопросов. И так голова шла кругом.
        Проехал армейский «кюбельваген», за которым следовала колонна из разномастных советских грузовиков, вывозивших щебень от разбитых зданий. Было похоже, что гитлеровские планы относительно полного уничтожения города претерпели изменения. Затем мимо них промчался странный экипаж - в двуколку был впряжен молодой человек со знаком ГТО на груди. В коляске рикши развалился с довольным видом какой-то группенфюрер.
        На Московской площади, Moskow-platz, больше не было памятника Ленину, только пустой постамент. Возле Дворца Советов стояло несколько штабных черных «опелей». Здание теперь охранялось войсками СС и парашютистами. Ближайшие улицы перекрыли, таких мер безопасности не было даже возле Зимнего дворца, где разместилась временная военная администрация города.
        Подходить ближе явно не следовало.
        - Мне страшно здесь! - сказала Серафима.
        И свет погас.
        - Вадим Геннадьевич! Как вы себя чувствуете? Как вы нас перепугали…
        Свет резал глаза. Голоса резали слух. Было душно. Домового вывели из сферы, из лаборатории, почти вынесли и повели к лестнице, поддерживая за руки.
        - Ему нехорошо, включите лифт! - крикнул кто-то.
        - Нет уж, это старье застрянет еще. Лучше по лестнице. Давайте, Вадим Геннадьевич, ножками, ножками! У вас получается…
        - Корнеев побежал за врачом, сейчас вернется.
        Домовой понял, что его путешествие прошло незамеченным. «Может быть, - думал он, - здесь прошло совсем немного времени». Если, конечно, он действительно куда-то летал. Летал?! Да, именно такое ощущение, должно быть, испытывали братья Райт, когда впервые поднялись в воздух.
        Нет, все было на самом деле, а не привиделось ему, когда он упал в обморок. Это он знал точно. Знал, потому что на его руке остался перстень Серафимы, он опустил его незаметно в карман. Нельзя, чтобы заметили.
        - Мне уже лучше.
        - Нет, не лучше, - это Ника распоряжается.
        Вот не повезло. Впрочем, его бы и так не оставили в покое. Мерили давление, что-то спрашивали. А он думал о перстне и о том, что будет теперь.

* * *
        Александр Акентьев открыл глаза - он заснул за рабочим столом. Был вечер, за окнами горели сиреневые фонари. По белому потолку, украшенному лепниной, разбегались тени. Комната выглядела причудливо - словно продолжение сна. Переплет прислушался к шуму ветра, к голосам и звукам, неразличимым для смертных, но доступным ему. Его тело было бесконечно выносливо, но разум требовал отдыха. Во сне он посещал места, о которых не подозревали составители древних гримуаров, места, о которых никогда не догадывались даже гениальные провидцы. Там тьма становилась светом, там царствовали странные существа, он понимал их язык и сам говорил на нем. Он был одним из них. И вот это пробуждение… Он пытался понять, что вырвало его из сна. На это потребовалось несколько мгновений.
        Перстень был теперь совсем рядом, он чувствовал его пульсацию, похожую на биение сердца. Найти его стало проще, чем отыскать мальчика Альбины, - перстень сам звал к себе. Он вздохнул, ощущая небывалый покой. Было ощущение, будто перевернулась еще одна страница книги.
        Ангелины не было в доме. Она обладала большей восприимчивостью к внешним сигналам и, кроме того, почти не спала. Иногда ночью он видел, что она лежит с открытыми глазами. Она почувствовала раньше и ушла. Не стала его будить. Что ж, им и не нужно было совещаться. Скоро он завладеет перстнем. Александр посмотрел на часы: уже около семи. Отчего же так темно за окном?
        - Кто ищет, тот всегда найдет, - сказал он себе. - Осталось только взять то, что принадлежит нам!
        Глава 4
        Вера уехала в театр еще с утра - готовиться к спектаклю. Наташа собиралась не спеша. На премьеру она намеревалась пойти вместе с Курбатовым, несмотря на то что после взрыва в КУГИ они практически не разговаривали. Наташа считала, что он зашел слишком далеко. Егор не пытался восстановить мир. Не знал, как, да и слишком много было проблем. Надеялся, что все рассосется само собой. Иволгин ее разлюбезный жив-здоров…
        Подошел к ней шаркающей походкой, которую невольно перенял у своих британцев. С кем поведешься, от того и наберешься. Положил руки на плечи. Наташа застыла, пока он всматривался в ее лицо в зеркале.
        - Помнишь старые деньки?! - спросил он вдруг.
        - Что? - Она наклонилась за туалетной водой, и Курбатов отошел - в последнее время он стал очень чувствителен к запахам.
        - Да нет, ничего, - сказал он и вздохнул, пригладив редкие волосы.
        Наташа пожала плечами. Ей не было никакого дела до его воспоминаний. Становится сентиментальным под старость лет, подумала она. Впрочем, внешне возрастные изменения, казалось, почти не коснулись Курбатова. Подтяжек не делал, а вот, пожалуйста. Как огурчик.
        Секретом не делился, а было бы интересно!
        Сумерки стремительно сгущались над городом. Ветер гнал по пыльному асфальту прошлогодние листья. Они взлетали, кружились и снова падали в диком танце. Далеко на западе, на краю неба, стремительно таяла белая сверкающая полоска - дневной свет угасал. В такую погоду лучше всего сидеть дома, пить чай и наблюдать, как на город медленно падает тьма. Кто-то в бешено несущихся над городом темных облаках видел тревожные тени. По радио запоздало передали штормовое предупреждение.
        Валентин Губкин возвращался с концерта группы ДДТ, которая продолжала тешить нынешнее подрастающее поколение острыми социальными темами. Поколение пило джин-тоник и пиво, носило нехилые шмотки и мечтало о социальной справедливости.
        Место старшего менеджера, которое он занимал в штате одного совместного предприятия, не удовлетворяло его амбициям. Уже под тридцатник катит, а он все еще сидит на семистах долларах в месяц. Мизерный, как ему казалось, оклад заставлял его чувствовать солидарность с угнетенными массами.
        Жаль, не удалось прихватить на концерте девчонку, была там одна - панковский мейк-ап до ушей, как у индейца. Типа Арнольд Шварценеггер в фильме «Коммандос». Не запала. Впрочем, может, и к лучшему. Бывали в его жизни и досадные для мужчины провалы, а сегодня из-за выпивки он был далеко не в лучшей форме. К чему позориться перед такой сикухой. Не говоря уже о том, что потом не знаешь, как развязаться. А связываться надолго себе дороже. На кой надо, чтобы потом за тобой тряслась всю жизнь с ребенком! А то еще больной какой-нибудь родится, как часто теперь бывает. К черту!
        Губкин иногда вспоминал тот злополучный вечер, когда пропала Сима Иванцова. Если что и омрачало временами ему жизнь, то только воспоминания о том самом вечере. И винить себя ему было, в общем-то, не в чем! Что такого он сделал?! Предложил поцеловаться! Только предложил, помириться хотел! Если бы он ее изнасиловать пытался, тогда понятно… Просто она была со странностями. С задвигонами была Серафима, и задвигонами нехилыми! А вышло так, будто он виноват. Из-за него убежала. И пропала без вести.
        Что с ней могло случиться? Губкин был уверен, что Симу умыкнули какие-нибудь бандиты. И убили, конечно. Но он-то ни в чем не виноват. К чему вдруг эта мысль пришла ему в голову? Он постарался выбросить ее из головы. Хотелось сохранить боевое настроение после концерта. После таких тусовок он еще целую неделю ощущал себя Че Геварой, Львом Троцким и товарищем Дзержинским в одном лице.

«Что-то стало холодать», - подумал он. «Не пора ли нам поддать», - услужливо подсказала память. Но он уже принял на грудь достаточно. И не джин-тоника девчоночьего, и не пива этого разрекламированного, а коктейля «народная воля», который наверняка бы оценил Веничка Ерофеев, известный ценитель подобного пойла. Точного рецепта не знал - водка, лимонад, еще какая-то бурда.
        Остановился, чувствуя тошноту.
        Вероятно, проклятый коктейль был тому виной, но ему показалось, что все вокруг как-то изменилось. Небо стало такого черного цвета, какое он никогда, пожалуй, и не видел, словно его залили чернилами. Что-то пробежало мимо - перебежало через дорогу и скрылось в переулке.
        Валентин почувствовал себя неуютно. Сразу полезли в голову рассказы о маленьких серых человечках, которые живут в городских подвалах и подземельях. Кто-то ему недавно эту тему впаривал на полном серьезе. Чушь собачья… Валентин Губкин привык судить обо всем с точки зрения материализма. Однако через минуту из раскрытого канализационного люка выскочило еще одно странное существо, похожее на плохо одетого и сильно заросшего карлика, и Валентин понял, что заблуждался, - материализм штука исключительно ненадежная.

* * *
        - Где ты? - тихо спросила Джейн.
        - Что?!
        - Я вижу, что ты не здесь… - сказала она.
        - Это очень трудно объяснить, - сказал он. - Невозможно!
        - Сосредоточься, - она встала у него за спиной и коснулась прохладными пальцами его висков.
        Да, нужно было сосредоточиться. Шум воды достигал его ушей, хотя стенки гримерной были звуконепроницаемы. Кирилл уже привык к этому. Причуды здания или его собственные способности были тому виной (Джейн ничего не слышала), но факт есть факт. Удивительно все-таки устроена человеческая психика - все, что кажется невозможным, невероятным, немыслимым, быстро входит в привычку. Если разум способен вынести…
        Говорят, что Господь дает испытания по силам. Нет, Кирилл в это не верил, но у него сил пока хватало. Было чувство, которое подхлестывало его сейчас, чувство, что все в его руках.
        - Ну что там у нас? - спросил Кирилл.
        - Аншлаг! - сказала Джейн. - А ты как думал?!
        Она подошла и поцеловала его в губы.
        - Еще, - он удержал ее.
        - Что с тобой? Ты, кажется, волнуешься? - заметила она.
        Марков закивал, и по его глазам было видно, что это правда.
        Правило, которого он всегда придерживался перед выходом на сцену, - никаких посторонних мыслей. Актер должен быть подобен самураю. В этот момент он подумал о Невском, блуждающем где-то по ту сторону времени. Где ты, где?!
        Потом Джейн исчезла и вместо нее в дверях возникла фигура Вадима Иволгина, которому доступ в его гримерную был открыт и днем и ночью.
        - Как твое здоровье? - спросил Кирилл, сбрасывая с кресла какие-то журналы. - Киса сказала, что ты пропадаешь на работе! Здоровье, оно не железное…
        Домовой остался стоять, глядя на друга.
        Марков взглянул ему в глаза и понял, что что-то произошло. Что-то очень важное.
        - Один человек просил передать тебе привет, - тихо сказал Вадим.
        Кирилл замер. Иволгин кивнул, отвечая на незаданный вопрос. Марков закрыл глаза и вздохнул. Ему показалось, что с плеч его скатился тяжелый камень. Нужен был только один человек, всего один человек, с которым он мог бы разделить тайну.
        Он еще не знал всего. Не знал даже, каким образом Иволгин оказался причастен к ней, к этой тайне. И что ему сказать сейчас. Добро пожаловать в семью? Это из какого-то мафиозного фильма. Он уже начал понимать, что все не случайно.
        - Подожди, подожди… - попросил он, пытаясь собраться с мыслями.
        - Папа! - В дверях появилась статная девушка.
        - Вера! - Иногда она так напоминала ему Наташу в молодости, что становилось страшно.
        Ей пришлось немного наклониться, чтобы чмокнуть отца в щеку.
        - Как ты?!
        - Спасибо, все в порядке, - сказал Домовой.
        - Ты выглядишь очень усталым, - заметила Вера и передала Маркову объемистую папку с эскизами к будущему спектаклю.
        В театре Верочка работала сразу и помощником дизайнера, и порученцем - успевала везде. Домовой уже знал, что «Евгений» должен стать ее дебютом на сцене.
        Он не боялся за дочь. У Верочки были прекрасные физические данные - здесь, несомненно, работали гены матери. - Оставь нас, пожалуйста, ненадолго! - попросил Домовой и прикоснулся к ее руке, извиняясь. Вера кивнула, ничего не понимая. Она привыкла воспринимать отца немного несерьезно. Как одержимого чудака - про таких любят снимать комедии. Но сейчас у него какие-то тайны с Марковым, о чем-то они там шепчутся так долго. Странно все это.

* * *
        Последние полчаса Серафима шла пешком, чтобы размять ноги.

«Нужно раздобыть еще одного коня», - думал Невский, глядя на нее. Серафима была легкой, и ему нравилось, когда она доверчиво обнимала его за спину или ехала сидя перед ним, но, если удастся достать еще одного коня, они смогут передвигаться значительно быстрее.
        - Так кто же такая эта Альбина?! - спросила Серафима. - Сегодня ночью ты снова шептал ее имя во сне… Ты давно обещал мне рассказать о ней.
        - Я знал ее когда-то, но это было очень давно, лет так тысячу назад! - сказал он весело, хотя глаза его оставались холодны.
        Сима вздохнула - поняла, что больше ничего не услышит. Как всегда.
        - Я еще помню те времена! - Она решила обратить все в шутку и протанцевала какой-то странный танец, которого Невский не знал. Очевидно, так танцевали уже после того, как он ушел.
        Вокруг были только белые камни, похожие на черепа гигантов, которые в незапамятные времена, если верить легендам, заселяли Британию.
        Где-то среди этих камней должен находиться портал. Это древнее место, гораздо древнее, чем руины старого монастыря.
        С давних времен друиды окружали такие места камнями, подобными мегалитам Стоунхенджа. Они знали время, когда можно использовать их, возможно, знали и нужные ритуалы. Еще они знали, как опасно смертным путешествовать по коридорам времени. Потом старые боги были изгнаны. На месте капищ воздвигались храмы, старые секреты были прокляты, потеряны, забыты. Нужно было обладать нечеловеческим чутьем, чтобы отыскать этот портал в нагромождении старых камней.
        - Ты уверен, что мы идем туда, куда нужно? - спросила она.
        - Да, это где-то здесь! Интуиция мне подсказывает, что мы на верном пути.
        - Ты говорил то же самое возле тех холмов, помнишь? - спросила она. - Там твоя интуиция тебя подвела!
        - Я не ангел, у меня могут быть просчеты! - признал Невский.
        На самом деле он и тогда не ошибся - просто тот портал оказался недоступен, Невский не мог знать этого заранее. Так же, как не мог сказать сейчас - не напрасно ли они прибыли сюда. Все станет ясно, когда они найдут сам портал, а для этого предстояло спуститься под землю.

* * *
        Здание, с помпой презентованное городской администрацией театру Кирилла Маркова, было специально подготовлено к премьере спектакля, реклама которого последние полмесяца крутилась по ТВ, была размещена в прессе и на афишных тумбах. Джейн уделяла рекламе большое внимание. Может быть, даже слишком большое, как иногда казалось Маркову. Кирилл, однако, предпочитал не вмешиваться в ее административную деятельность. Богу - Богово, кесарю - кесарево. Сам он с главным художником театра посвятил немало времени обсуждению оформления будущего спектакля. Действо начиналось уже в фойе. Искусно расставленные источники света были почти незаметны, некоторые из них располагались за толщей воды, струившейся по стенам. Все это напоминало какие-то сказочные пещеры, наполненные сокровищами и странными существами. Существа, встречавшиеся зрителям, казалось, жили своей жизнью и не обращали ни малейшего внимания на людей. Они преследовали друг друга, скалили зубы или нежились в просторных гротах. Костюмы убедительно имитировали скользкие шкуры амфибий.
        От первого шока, вызванного убранством фойе, некоторые успели отойти. Но даже сейчас голоса звучали тише, чем это обычно бывает. Те из зрителей, что собирались оставшееся до спектакля время посвятить телефонным переговорам, с удивлением обнаружили, что сигнал не проходит наружу ни в одной точке фойе. Выходить же на улицу никому не хотелось - погода не радовала.
        Среди притихшей публики, невозмутимый и безразличный к причудливым декорациям, шествовал Александр Акентьев в сопровождении жены и детей.
        Для некоторых из гостей явление Акентьева было главным достоинством спектакля. Акентьев сдержанно кивал, принимая знаки внимания. Дамы бросали завистливые взгляды на его спутницу.
        После того, как новый театр был официально передан Кириллу Маркову, его экстравагантные интерьеры были изменены в соответствии со вкусами нового владельца.
        Однако Переплет мог уловить знакомые очертания сквозь все наносное, он видел и кукловодов, управлявших картонными облаками, плывущими над головами зрителей, и осветителей, движением руки превращающих голубое мерцание в розовое. Он пытался расслышать голос Ангелины, но она молчала.
        По лицу Акентьева пробежала тень. Он понял, что его внутреннее видение блокируется здесь так же успешно, как и мобильные звонки. Послал про себя проклятие покойному Ван Хеллеру, принимавшему участие в проектировании здания. Показалось, что одна из масок, украшавших колонны фойе, похожа на физиономию суринамца, который к тому же корчит ему какую-то рожу, то ли желая предупредить о чем-то, то ли просто издеваясь.
        - Пошел к черту! - сказал негромко Акентьев, и маска успокоилась.
        Впрочем, Акентьев не сомневался, что встреча с Иволгиным закончится в пользу Ангелины. Безбожной не было поручено устранять физически Домового, это излишне. Ценный работник, один из тех, кого Акентьев желал бы иметь при себе, пока не раскроются врата преисподней.
        Альбина замерла перед нишей, в которой стояла печальная женщина, державшая на руках камень, словно ребенка.
        - Это что-то должно означать? - спросила она Александра.
        - Не знаю, - сказал Акентьев, - какая-то аллегория, но мой культурный багаж, видимо, недостаточно велик, чтобы ее оценить!
        - Александр Владимирович… - рядом возник Курбатов.
        Накануне они встретились на нейтральной территории, чтобы обсудить детали мирного соглашения. Инициатором его выступил Егор Курбатов, почувствовавший, что в противном случае Акентьев может уничтожить его раньше, чем проект «Чистая Балтика» вступит в заключительную стадию.
        Протянули друг другу руки. Александр Акентьев принял капитуляцию по тем же самым причинам - Курбатов и компания мог еще выкинуть какую-нибудь пакость, а смести всех их с лица земли пока что было невозможно. Пока что.
        - В жизни всегда есть место компромиссу! - сказал Акентьев в продолжение вчерашней беседы.
        - Не помню, кто именно сказал, что компромисс всегда обходится дороже любой альтернативы, но мой личный опыт подсказывает, что это именно так! - сказал Курбатов. - К сожалению, у меня просто не осталось выбора!
        - Уверен, что вскоре вы свое мнение измените, - сказал Переплет. - Нас ждут великие дела, Егор Сергеевич!
        - Вашими бы устами… - печально улыбнулся Курбатов.
        Впрочем, ему-то как раз жаловаться не приходилось. Учитывая обстоятельства, приведшие к переговорам, Курбатов дешево отделался. Теоретически город будет разделен теперь на сферы влияния. Северная часть и центр находились сейчас в руках Акентьева и компании. Егор Курбатов и «Чистая Балтика» во исполнение обещаний по благоустройству города возводили на южной окраине аквапарк «Атлантида».
        - Чем бы дитя ни тешилось! - сказал Альбине Переплет, когда Курбатов с Наташей отошли. - Впрочем, народу наверняка понравится.
        - Как бы эта «Атлантида» не ушла, как ее предшественница, в тартарары, вместе со всеми посетителями, - заметила она.
        - Это мысль! - улыбнулся Акентьев.
        Курбатов прибыл не один. Кроме Наташи, его сопровождала группа британцев. Они стояли возле костяных чаш, из которых выливалась вода, и кивками выражали одобрение.
        Прозвенел первый звонок. Твари в фойе замельтешили, прислушиваясь к нему. Шум морского прибоя встретил зрителей, переступивших порог зрительного зала. Изумрудное сияние царило и здесь, но оно меркло по мере того, как люди растекались по залу, занимая свои места. Стихал и шум прибоя.
        Свет погас не раньше, чем последний зритель занял свое место, но, когда это случилось, зал поглотила абсолютная тьма. Погасла даже табличка «выход». Где-то далеко за сценой раздался тихий стон. В этом звуке была и боль, и восторг. И словно привлеченные им, на сцену поползли фосфоресцирующие тени, занавес не просто был поднят, он был разорван ими в клочья.
        Здесь был целый сонм различных тварей. Сначала на сцену выползли амфибии - ноги актеров были спутаны грубой веревкой, они вихлялись, переползая друг через друга. Это напоминало любовные игрища змей, когда десятки рептилий сплетаются в один тугой ком. Или воспетое Бодлером движение червей на разлагающейся падали. И звук, которым сопровождалось это мерзостное движение, был чудовищен. В нем смешалось животное шипение и механический скрежет, заунывный звук, напоминающий тот тоскливый вой, с которым рушатся переборки тонущего судна. Зал замер, даже критики-скептики примолкли, не в силах оторваться от происходящего на сцене.
        К русалкам присоединились карлы; они выбегали из темноты, спускались откуда-то сверху, проворно ковыляли на двух, четырех лапах - актеры, исполнявшие эти роли, были сложены почти пополам, как знаменитый гуттаперчевый мальчик. Они проворно перемещались, отталкивали друг друга, устремляясь в самую гущу.
        Все новые и новые уроды появлялись из-за кулис, пока тошнотворная масса не заполнила всю сцену. Брызгая слюной, шипя и кусая друг друга, сплетаясь не то в смертельной схватке, не то в любовных объятиях, все они были одинаково омерзительны. По залу пробежал ропот отвращения. Свет, падавший сверху на сцену, казалось, притягивал чудовищ, но они, не в силах дотянуться до его источника, срывались и падали, снова поднимались. Уже казалось, что сцена перестает вмещать всех уродов, еще немного, и весь этот копошащийся муравейник распадется под собственным весом, рухнет в зал, погребая под собой первые ряды. Какофония достигла своего предела и вдруг сменилась чистым хрустальным звоном, который медленно затихал. Он заполнил все пространство театра, так что каждый из зрителей ощутил его волшебную вибрацию. Нужно было быть глухим, чтобы не почувствовать ее. Словно из высших небесных сфер долетел этот звук до сцены, и существа, заслышав его, исчезли без следа, как исчезают нечистые духи при утреннем крике петуха. По залу прокатился тихий вздох. Посреди сцены, где еще недавно копошилась мерзость, теперь стоял
только один человек. Он был потерян и одинок. Это был Евгений. Это был Кирилл Марков.

* * *
        Каменные своды становились все ниже; тоннель, казалось, никогда не кончится.
        - Мы ведь не пойдем дальше?! - Серафима схватила Невского за рукав кольчуги.
        Он чувствовал, что ее рука дрожит.
        - Кажется, выбора у нас нет! - сказал Евгений и набросил плащ ей на плечи. - Надень!
        Девушка закуталась в плащ, но он был ненадежной защитой. Она смотрела себе под ноги, боясь оступиться на скользких камнях. Чем дальше они продвигались, тем сильнее становились шум и шебуршание.
        Невский и сам чувствовал, что они попали в ловушку. Там, впереди, у портала, их уже ждали. Сначала одна, потом вторая серая тень мелькнула в темноте. Послышался шепот и бренчание металла.

* * *
        Свет погас внезапно, когда они ехали по набережной. Сначала замерцали фонари, потом выключились, погас свет и в окнах домов. Только фары автомобилей освещали улицу, замелькали фонарики - тут, там. Удивительно, как много людей носят с собой фонарики. В окнах кое-где загорелись огни свечи, керосиновые лампы. «Прямо как во время войны», - подумал Иволгин, глядя в окно машины. Водитель молчал. Некоторые из коллег-начальников любили словоохотливых водителей, вероятно, считая, что так не теряют связь с народом. Вадим же, напротив, во время поездки любил подумать о своем. Даже радио было выключено.
        Вспоминал разговор с Марковым. А потом, после этого разговора, удивил дочь дважды - сначала своим суетливым по-стариковски прощанием и когда сообщил, что не сможет присутствовать на спектакле, где ей предназначалась небольшая, но «очень важная» роль. Первая роль в ее жизни. Дочь, конечно, была огорчена, но он не имел права бросить начатое.
        Небо над Московской площадью казалось чернее, чем где-либо над городом, словно здесь, над зданием бывшего Дома Советов, находился эпицентр бури. Ветер нес пыль и обрывки газет.
        Впрочем, не было здесь ни черных штабных «опелей», ни немецких парашютистов, что уже хорошо, подумал Вадим. До коллапсера он добрался без проблем - собственно говоря, он был одним из немногих людей в «Ленинце», обладавших свободным доступом к подвалам. Сам же и закрыл их для посторонних после своего первого путешествия.
        Однако, уже добравшись до лаборатории, он понял, что здесь не один.
        - Кто здесь?! - спросил он, не подозревая пока ничего плохого.
        Но из-за стальной сферы вдруг выскочил белый кролик, очень хорошенький кролик, и уставился на него розовыми глазками.
        - Что за шутки? - спросил недовольно Иволгин.
        В этот момент в тишине ясно послышался чей-то смех, и Вадим почувствовал, как по спине у него бегут мурашки.
        - Чур меня! - Он стал пятиться к выходу, не сводя с кролика глаз.
        - Вот я тебя и нашла!
        Вадим вздрогнул. Он едва не сбил с ног Нику. Он не слышал, как она вошла, но сейчас не это вызывало у него беспокойство. Иволгин быстро огляделся. Кролик исчез.
        - Что это с тобой? - осведомилась Ника, подходя к сфере. - Ты словно привидение увидел!
        - Осторожнее! - попросил Вадим. - Не приближайся, здесь может быть небезопасно.
        Ему ли этого не знать, а тут еще белые кролики разгуливают. Так и с ума сойти не долго. А может, он уже действительно спятил? Или кролик вылез из сферы? Да, может быть и так, и это все объясняет. Куда он только подевался?! Вадим присел на корточки, оглядываясь.
        - Ты получил перстень? - поинтересовалась Ника.
        - Да! - кивнул Иволгин.
        - Позволь взглянуть! - Она протянула руку.
        Иволгин, словно зачарованный ее уверенным голосом, стал торопливо стаскивать с пальца перстень. Вот незадача, тот словно прилип. Тут что-то словно толкнуло его под руку. Откуда она знает?!
        - Что-то не припомню, чтобы я…
        Он поднял голову, но рядом не было никого. Что-то прошуршало вдоль стены, дверь захлопнулась. Вадим вздрогнул, сердце бешено застучало. А разум все еще пытался найти рациональное объяснение происходящему.
        - Ника! - позвал он. - Где ты?!
        Ники здесь не было. Вместо Ники из-за коллапсера вышла Ангелина Безбожная, темнокожая секретарша Александра Акентьева. Вадим сразу узнал ее - забыть Ангелину было просто невозможно, даже если видел ее всего лишь раз в жизни.
        - Как… Как вы здесь оказались? - Он попытался взять себя в руки. - У вас нет права здесь находиться! Это секретный объект!
        - Ну раз я здесь, значит, не такой уж и секретный! - парировала Ангелина.
        И рассмеялась. Глядя на нее, стал смеяться и Вадим. «Истерика, - подумал он. - Нужно бежать, а бежать некуда, попал в мышеловку. Черная кошка и белая мышка…» Он услышал, как щелкнул замок в двери лаборатории. «Дверь сама себя заперла», - подумал он.
        Ангелина протянула руку, в ее взгляде была угроза. Она больше ничего не говорила, но Вадим понял, что если он не снимет перстень, то лишится его вместе с пальцем. Оставалось только пятиться словно рак. И никакого оружия, кроме этого перстня. Шаг назад, еще один. Вадим уперся спиной в пульт с тумблерами, включающими коллапсер.
        Иволгин так до сих пор и не сумел разобраться до конца с настройками аппарата. Документация по коллапсеру, если и существовала до сих пор, была похоронена где-то в недрах госбезопасности. И если бы не помощь извне, помощь Евгения и Серафимы, он вряд ли бы осмелился снова использовать его без тщательного изучения. Хватило первого запуска, после которого ему с трудом удалось избежать лишних вопросов, и то лишь благодаря своему высокому положению.
        Но он уже знал, какой из тумблеров предназначен для запуска коллапсера. Стальная дверца сферы оставалась открытой. Иволгин, не раздумывая, включил коллапсер и, описав дугу, пробежал мимо Ангелины к аппарату. Вскочил в распахнутую дверцу, как влетают на ходу в вагон метро. Только тяжелая дверца закрывалась куда медленнее. Ангелина прыгнула вслед за ним, словно кошка. Вадим навалился на дверь со своей стороны, пытаясь ускорить ее движение. Ангелина почти протиснулась вслед. Вадим вздрогнул от ужаса. Безбожная зашипела, ее нога оказалась зажата в щели между дверью и сферой.
        В воздухе запахло озоном, рядом с ними сверкнула молния. Коллапсер вздрогнул - его внутренняя поверхность озарились новыми вспышками. Иволгин отбежал к центру, заняв место между латунными контактами и не спуская глаз с Ангелины. Та сначала попыталась отодвинуть стальную дверь, но это оказалась невозможно.
        Иволгин сжимал в руке перстень, ничего не происходило. Он понял, что должен настроиться. Должен подумать… Но для этого нужно было сосредоточиться, забыть обо всем. Забыть об Ангелине, которая извивалась рядом, пытаясь освободиться, и протягивала к нему руку.
        Он вдруг с ужасом заметил, что эта рука стала удлиняться. Лицо Ангелины исказилось, словно от невыносимой боли, кожа стала расползаться, лопаться.

«Этого не может быть! - подумал Вадим. - Это мне только кажется!»
        Он заставил себя закрыть глаза, не смотреть на то, что происходит с ней. Перстень на его руке вспыхнул, теперь он стал центром светящейся дуги. Домовой почувствовал вибрацию, потом почти сразу - что его засасывает водоворот. Он все-таки открыл глаза и успел увидеть, как что-то черное шмыгнуло к нему, оставив за собой ворох одежды и не только… «Она сбросила кожу, словно змея, - подумал Вадим. - Кожу и плоть. Интересно, что же она такое?!»
        Он уже решил было, что спасся, но существо, бывшее недавно Ангелиной, сумело проскочить вслед за ним в пустоту межвременья. Это был аморфный сгусток, похожий на огромную амебу. Здесь действовали иные физические законы, и шансы у них были равные. Тварь не могла пока догнать его, она не могла двигаться быстрее, чем он. Иволгин знал, что она следует за ним, но не оборачивался, думая о Невском и надеясь, что тот откликнется, даст ему подсказку. Наконец он различил далеко впереди, словно сквозь мутное стекло, два силуэта - мужчины и женщины. Мужчина мерно, словно жнец, орудующий серпом, поднимал и опускал свой меч, отбиваясь от окруживших их врагов. Это были приземистые коротконогие карлики, вооруженные мечами и топориками, их крики напоминали кошачье мяуканье, на место убитых вставали новые. Им не было числа. Сталь звенела. Невский, а Вадим уже знал, что это он, отступал под их напором. «Свет, - понял он. - Нужен свет».
        Достаточно было подумать об этом, чтобы пространство вокруг наполнилось солнечными лучами. Черное амебоподобное существо за его спиной вспыхнуло и рассыпалось в прах. Вадим шагнул через портал в пещеру, принеся с собой свет, который прогнал карликов. С жалобным визгом, стряхивая искры, бросая оружие, они отступили в темноту, растворились среди камней.
        - Говорят, под солнечными лучами они и сами превращаются в камни. Но мне пока что ни разу не довелось видеть это! - Невский подошел к нему, за ним следовала все еще дрожащая Серафима. И по их лицам Вадим понял, что успел.

* * *
        Владимир Акентьев собирался на премьеру без всякого энтузиазма. Творчество Кирилла Маркова, все эти эксперименты со звуком и пластикой, были ему не очень-то по душе. Старую собаку не выучишь новым фокусам. Однако приходится притворяться, чтобы не прослыть ретроградом. Кроме того, визит предоставлял редкий случай увидеть собственного сына. Режиссер давно перестал понимать Александра.
        И еще было кое-что. За последние годы сын ни разу не проявил интереса к театральной деятельности Акентьева-старшего, зато Марков получил в подарок новое здание театра сразу по возвращении на родину.

«Черт знает что такое! - Он в сотый раз провел рукой по щекам. - Ревность?! Да, конечно. Кому приятно осознавать, что все твои усилия и в грош не ставят. А ведь придется все-таки пойти, напомнить о себе. Может быть, даже удастся сказать что-нибудь хвалебное в телекамеру».
        Он сел на стул в прихожей и обхватил голову руками. Чувствовал себя почему-то бесконечно усталым. Жена подошла к нему.
        - Ты уверена, что не желаешь пойти со мной?
        Она покачала головой. Последнее время она чувствовала себя все хуже - суставы совсем замучили. Пришлось забыть о длительных прогулках, о театрах и музеях, куда до недавнего времени Акентьевы ходили вдвоем.
        - Бедная ты моя, - сказал он тихо и взял ее руку.
        - Прекрати! - сказала она. - Не нужно драматизировать. По крайней мере мне не придется слушать твое ворчание по пути назад.
        Режиссер усмехнулся и уже в дверях крепко поцеловал ее. Потом вдруг обнял крепко.
        - Да что ты, Володя? - Она посмотрела ему в глаза. - Может, лучше останешься? Ты что-то совсем разволновался. Для сердца вредно.
        - Сердце, тебе не хочется покоя… Нет, я должен пойти! - сказал он и попытался за улыбкой скрыть беспокойство.
        Было на сердце какое-то странное предчувствие.
        Привычно нащупал в кармане ключи, потом вспомнил, что машина уже два дня в ремонтной мастерской. Выбрался на улицу - они, как и прежде, жили на Рубинштейна, и остановил первую попавшуюся машину. Торговаться не стал.
        - Погодка нынче! - сказал водитель, но, видя, что пассажир погружен в какие-то свои мысли, больше ничего не сказал.
        Радио скрипело, водитель поймал только какую-то старую мелодию. Ностальгия по прошлому редко посещала Акентьева-старшего. К чему вспоминать о собственных ошибках?
        - Нет правды на земле, но правды нет и выше… - пробормотал он.
        - Что? - перепросил водитель.
        - Не обращайте внимания, - сказал он. - Так, мысли вслух… Знаете что, притормозите, пожалуйста.
        - Вам нехорошо?
        - Нет, я просто хочу пройтись пешком, - он расплатился с водителем, как договаривались. - Возьмите, возьмите!
        - Так ведь далеко еще до театра! - сказал тот. - Вы посмотрите, какая погода!
        Акентьев уже хлопнул дверцей. Водитель пожал плечами и отъехал.
        Погода была не такая уж плохая. Акентьев пожал недоуменно плечами. Хорошая погода, тихая. Снег кружился и падал крупными хлопьями. Это его не удивило.
        Он стоял рядом с Публичной библиотекой. Сколько времени прошло. «А ведь не так уж и много, - вдруг подумал он. - Да что там, всего несколько дней прошло!»
        И погода хорошая, в такую погоду славно гулять вдвоем.
        Пальто было старым, не очень теплым, но ему было не холодно. Он снова был молод, и сердце не ныло…
        Он пошарил в карманах пальто, нашел сигареты и закурил. «Жизнь странная штука», - подумал он.
        Вдоль стены шел бездомный пес, который словно не верил в собственную смелость, в то, что он выбрался на Невский. Владимир подумал, что у него, наверное, такой же взгляд, как у этого пса. Он не мог поверить в то, что оказался здесь… Морок не рассеивался. «Пятьдесят… какой нынче год? Спросить у прохожего. Уточнить. Да ты и сам все знаешь. Пятьдесят седьмой».
        Пес посмотрел на человека. Акентьев опять пошарил в карманах, но ничего не нашел и только развел руками, прося прощения. Пес стоял и смотрел на него.
        - Извините, у вас закурить не найдется?! - Девушка смотрела на него.
        - Возьмите! - Он отдал ей всю пачку - невелика ценность, тем более во сне, и зашагал к дверям библиотеки.
        Это сон, только сладкий сон, но что он теряет? На дворе стоит пятьдесят седьмой год, он снова молод. Это иллюзия, она исчезнет, когда он проснется. Пусть так, но, пока он спит, он сделает то, что был должен сделать когда-то наяву. Исправит ошибку, самую большую ошибку в своей жизни.
        Переступив порог, он остановился. Зеленые абажуры над столиками и запах библиотеки. Защемило сердце, но так, как может щемить, когда ты молод. Неопасно для здоровья.
        Наоборот!
        Женщина за столом сосредоточенно заполняла бланки. Он видел только часть ее лица за конторкой. Кто-то дал ему шанс все переиграть заново?!
        - Дражайшая Флоренция… Флора! - позвал он тихо.
        Она встрепенулась, подняла голову.
        - Вы… - прошептала взволнованно.
        - А почему вы шепчете и почему мы на «вы»? - спросил Акентьев.

* * *
        На маленьком, картинно занесенном снегом сибирском полустанке хрупкая фигура Серафимы выглядела особенно беззащитно.
        - Вам не холодно, милая девушка?! - осведомился геолог. - Здесь легко подхватить воспаление легких! Напрасно вы не идете в дом.
        Поезд стоял уже двадцать минут. Никто ничего не объяснял, то ли пропускали другой состав, то ли пути занесло снегом. Старик-обходчик смотрел на них из окошка с любопытством, с которым всегда наблюдал за приезжими из большого города.
        Паровоз казался огромным живым существом, которому не терпится пуститься дальше в путь. Скоро они начнут исчезать, как динозавры, эти локомотивы. Вряд ли человек рядом с ней мог догадаться, о чем она сейчас думает. А в окошке у обходчика висел плакатик со Сталиным, и на его фоне любопытная физиономия старика выглядела тоже как-то плакатно и вызывала не раздражение, а только улыбку.
        - Вы ведь нездешняя! - Геологу понравилась девушка. - Вы из экспедиционных?! - попытался он угадать. - Какая партия?
        - Партия у нас одна, - шепотом сказала Серафима.
        Отшутилась.
        Они встретились снова в коридоре вагона, когда поезд, наконец, снова двинулся в путь. Он раскачивался на рельсах, мимо окна проплывали заснеженные ели и холодная грустная луна. И казалось, что нет ничего больше на земле, кроме этого бесконечного леса.
        - Рано или поздно будет остановка! - возразила Серафима.
        - А вдруг не будет! - сказал он серьезно. - Земля ведь круглая, вот он и будет кружить, а мы так и будем ждать остановки, пока не состаримся и не умрем! Пойдемте, я вас угощу чаем с чагой. Чай, чага, чары.
        - Может быть, после! - помотала она головой с улыбкой. - Мне скоро сходить, но вы можете мне помочь…
        - Для вас все что угодно, моя сибирская королева!
        - Посылка для тети, - коротко объяснила Сима. - И дяди. Дядя у меня адмирал, между прочим. Самый настоящий!
        - Ну вот! - разочарованно протянул геолог. - Именно что-то в этом роде я и предполагал! Никто не просит луну с неба или звезды! Прагматизм захватил сердца и души! А вы ведь даже не знаете, как меня зовут!
        - У вас глаза честные!
        - Да где же это таких милых и доверчивых растят?! - удивился он полушутя-полусерьезно. - Давайте вашу посылку, милая девушка, а зовут меня Евгений Невский. Может быть, еще судьба сведет. Запомнить крайне легко, как вы можете сами догадаться. Евгений Онегин плюс Александр Невский. Вот так!
        Из четырех мест в его купе два пустовали. Попутчиком геолога был крайне серьезный молодой человек. Звали его Иван Михайлович Вертлиб, и почти все свободное время он штудировал учебник латыни. О чем с таким говорить?! Геолог все-таки завел разговор о незнакомке и о том, как случайные встречи иногда меняют всю жизнь человека. Вертлиб слушал исключительно из вежливости, это было ясно написано на его лице.
        Невский полежал немного, листая «Науку и жизнь», потом погасил свет. Вертлиб вскоре сделал то же самое. Геолог долго лежал без сна, думал о всякой ерунде. Поезд вдруг остановился, постоял недолго и снова начал набирать ход.
        - Что это была за станция? - спросил геолог, отодвигая пальцем занавеску. За окном кружился снег. - Ничего не видно.
        - Нет здесь никакой станции, - сказал почему-то сердито Вертлиб. - Спите, ради бога!

«Бога тоже нет», - хотел сказать Невский, но потом передумал.
        Станции не было, но не было в поезде и девушки Серафимы - напрасно Невский расспрашивал о ней проводника. А посылка осталась. Самойловой Е. Н. Маленькая такая посылочка. «Кедровые орехи, наверное», - подумал он. Бывают на свете чудеса. Это прямо из сказки Бажова - явилась девушка в поезде поздно вечером и попросила передать посылочку. Отдай, говорит, прямо в руки.
        Прямо с Московского вокзала, попрощавшись с Вертлибом, он отправился по указанному адресу. На улицу Рубинштейна.
        - Где вы прятались всю дорогу? - говорил Вертлиб Серафиме спустя десять минут. - Вы шпионка, признайтесь! Мой попутчик едва не сошел с ума, мы думали, вы уже идете на лыжах к Северному Ледовитому океану.
        Тот действительно до последнего момента вспоминал загадочную попутчицу. Вместо того чтобы поискать ее получше в поезде, бормотал что-то про Бажова и сказки. Значит, не судьба! Не его судьба. А чья же тогда?! Вот она стоит, Серафима, и смотрит на него ясными глазками. И верно, словно из сказки девушка.
        - Где у побережья меня ждет подводная лодка! - кивнула Серафима. - Не шутите так, прошу, у меня один из родных отсидел за шпионаж в пользу Японии!
        - Жаль, но теперь все будет по-другому! - сказал Вертлиб. - Вот увидите!
        Она посмотрела на него пристально. Такая уверенность читалась на этом лице. Лице, похожем на лицо внука - один в один.
        - Вы обещаете?! - спросила она строго.
        - Честное пионерское!

* * *
        А в посылке, в самом деле, были кедровые орехи.
        - Да вы оставайтесь, оставайтесь… - сказала мадам Самойлова, которая никак не могла взять в голову, кто мог передать ей эту посылку. Выдвигались различные версии, пока не остановились на некой почти мифической родственнице, которая эвакуировалась куда-то за Урал в начале войны, да так больше и не объявилась. Вариант был предложен адмиральской дочерью - красавицей с чудесными глазами. Невский, заприметив ее в недрах роскошной «номенклатурной» квартиры, позволил уговорить себя остаться на вечеринке. Немногим позднее выяснилось, что праздновали именины.
        Говорил о своем путешествии, что-то присочинил, по ее глазам было видно, что она легко угадывает, где правда, а где выдумка. Рассуждал с адмиралом о геологии и морских баталиях. А под конец сбежал с его дочкой. Недалеко сбежал - на кухню. - У вас интересный отец, но, кажется, он не очень жалует сухопутных крыс вроде меня! - А почему мы до сих пор на «вы»?! - спросила она, улыбаясь. Невский почувствовал, что еще немного, и он влюбится окончательно и бесповоротно. На мгновение мелькнуло перед глазами лицо загадочной родственницы. Точно, не человек это был - волшебница какая-то добрая. Вот и не верь теперь в сказки!

* * *
        Воды залива фосфоресцировали, словно в тропиках. Крошечные островки, разбросанные с обеих сторон дамбы, озарились в эту ночь призрачными огнями. Водители, собравшиеся пересечь дамбу, в большинстве своем поворачивали обратно.
        Кладбище кораблей, раскинувшееся у Турухтанных островов, ожило. Вдоль старых корпусов прыгали над водной гладью бесчисленные зеленые огоньки. Старый ветряк бешено крутился под напором ветра, и некому было застопорить его, как всегда раньше делали при сильном ветре.
        Часть подопечных Швеца была уведена в город их «смотрящим», появившимся на кладбище вскоре после приезда Курбатова. Между собой бомжи звали его Пугачом, была у него такая особенность: посмотришь в глаза, и кажется, что заглянул в какую-то бездну, и сразу тошнота подкатывает к горлу. Словом, странный человек, да и человек ли вообще - бог его знает. И в глаза Пугачу не смотрели.
        Водил он их по городу, заставлял забираться в какие-то старые подвалы, искали что-то. Сами не понимали толком, что делают, но Пугач был доволен, иначе бы не получали они свое постоянное довольствие. «Что же это такое?» - думал иногда Швецов, рассматривая место на руке, куда был вживлен модуль. Он чувствовал, что за последнее время тот ушел еще глубже в его плоть. Видимо, была задействована какая-то прогрессивная технология, которая не позволяла участникам эксперимента попытаться удалить модули из своих тел. «Смешно, - подумал Швецов. - Кто же по своей воле расстанется с таким счастьем?!» Он забыл, когда в последний раз ел, жажда посещала его редко. Этот наркотик не дарил иллюзию силы, он дарил саму силу.
        Сила во всем. Последние несколько часов Швецов провел в плотских утехах, но все еще чувствовал возбуждение.
        Когда на корабли обрушилась воющая тьма, колесо ветряка сорвалось со своего места и улетело в темноту. Свет в каюте Швецова еще держался некоторое время благодаря аккумуляторам, но он выключил его сам - он давно научился видеть в темноте. Пошел к выходу, прислушиваясь к вою ветра, перешагивая через обнаженные тела. В воздухе стоял густой запах человеческого пота, семени, крови. Было приятно выбраться на свежий воздух из этой клоаки.
        - Началось, - пробормотал Олег, распахивая дверь на палубу.
        В следующую секунду старая мачта обрушилась, не выдержав напора ветра, и упала на палубу прямо перед ним. Повезло! Олег рассмеялся. Вокруг сновали черные мохнатые карлики, они выскакивали из дыры, пробитой упавшей мачтой. Проворные, словно обезьянки. Олег знал, что они встречаются в этих кораблях, но вот так - лицом к лицу сталкиваться не приходилось.
        Ударом палки он отбросил первую тварь, подцепил крюком вторую, подкатившую к самым его ногам. Подцепил и отбросил за борт. Огляделся - твари исчезли, испугавшись его оружия. Над кораблями низко в воздухе порхали черные тени, похожие на воронов. Он погрозил им кулаком и отступил назад, опираясь на свою палку, как на трость.
        Сам себе казался бессмертным, почти божественным существом. А эти маленькие ублюдки полагали, что смогут его убить! Один из них выждал, когда Олег подойдет к двери, и, выскочив из-за угла, впился острыми зубами в его искалеченное колено. Олег схватил карлика пальцами за загривок, пытался нащупать позвонки, но их не было, только шерсть, под которой перекатывались тугие мускулы. Тварь сомкнула челюсти. Швецов заревел от боли. Никто не поспешил к нему на помощь. Все спали.

«Их перебьют во сне», - подумал он о своих бомжах. Наконец, сумел стряхнуть с ноги карлика, и тот полетел, словно резиновый мячик, вниз по ступеням в темный трюм. Олег сделал несколько шагов, колено пронзила острая боль, и он, не удержавшись на ногах, сам заскользил вниз по трапу. Крик эхом пронесся по стальным внутренностям сейнера.

«Главное - не потерять сознание», - мелькнуло в голове. Впрочем, несколько секунд спустя он понял, что ошибался. Лучше бы ничего сейчас не чувствовать. Он лежал в темноте, уткнувшись лицом во что-то грязное и мокрое. Сейнер вздрогнул и покачнулся. Наверху захлопнулась дверь, и было слышно, как по палубе катятся пустые бочки.

«Они нас утопят, - понял Олег. - Завалят все выходы и утопят, как котят». В темноте что-то прошуршало. Олег вспомнил уродца, которого родила одна из его пассий вскоре после той их первой оргии. Мерзкая тварюшка, неизвестно от кого зачатая, была похожа на какое-то земноводное - с перепонками, жабрами… Мерзость выбросили за борт, а перепуганную мамашу поколотили. А может быть, потом были еще? Ему не сообщали. Никому не хотелось позориться. А что, если они собрались здесь?! Поближе к родительскому дому! А ведь у него были дети, вспомнил он вдруг. Настоящие дети.
        Мимо проскользнуло что-то чешуйчатое, скользкое, оставлявшее за собой след из светящейся слизи. Олег закрыл глаза, чувствуя, что на него смотрят из темноты. Он и раньше иногда чувствовал такое здесь, на кораблях, но всегда считал это побочным действием наркотика.
        Сейнер еще раз вздрогнул, погружаясь глубже. «Открыли кингстоны, - подумал Олег. Как на „Варяге“». Где-то рядом зажурчала вода; существо, смотревшее на него, метнулось в сторону, и Швецов услышал, как оно удаляется, издавая странные гортанные звуки.

«Вот и все», - подумал он.

* * *
        Александр Акентьев честно пытался понять, что происходит на сцене. Внезапно ему показалось, что он уловил запах старых книг и переплетного клея. Почувствовал движение и обернулся, за его спиной стояла тень. Это был монах. Никто из притаившихся в темноте секьюрити не обращал на него внимания - они не могли его видеть.
        Акентьев знал, что тот хочет сказать что-то, но не мог расслышать ничего, все потонуло в диком шуме над сценой. Она озарилась мертвенным светом, который напомнил ему что-то из его прошлых мистических опытов. Переплет прикрыл глаза, монах исчез. Тревожное знамение, но что может угрожать ему здесь?!
        Тень надвигалась из глубины сцены, пока не нависла над Евгением. Казалось, сейчас она раздавит его. Где-то в зале раздался испуганный детский крик, но он не нарушил движения пьесы, а напротив, так органично вписался в общую картину, что можно было подумать, что это еще одна задумка автора. Впрочем, в следующую секунду крик заглушил чудовищный скрежет, раздавшийся над колосниками. Многим показалось, что все здание театра покачнулось вместе с огромной статуей кумира, медленно выплывшей на сцену.
        Дождем просыпались вокруг сухие куски водорослей, воздух наполнился запахом моря. Звук копыт, бьющих по воде, был похож на барабанную дробь. Евгений сражался с кумиром, его маленькая фигурка выглядела крохотной и слабой, клинок в его руке выглядел комариным жалом. В очертаниях кумира угадывался Медный всадник, норовивший сбросить и растоптать своего противника. Мгновение, и Евгений исчез. Торжествующий кумир вырвался за пределы сцены и пронесся над головами зрителей с протяжным победным воем.
        Затрубили невидимые трубы, в центре сцены снова появился Евгений, он был обезоружен и связан. Руки и ноги его были спеленаты веревками, концы которых тянули в разные стороны несколько человек. Лиц их не было видно из-под головных уборов. Акентьев почувствовал, как вздрогнула рука Альбины, которую он, оказывается, сжимал все это время. Шляпы были точными копиями ее моделей, только больше в несколько раз - исковерканные силуэты Петропавловской крепости, Исаакия и Казанского. Евгений потерялся среди этих чудовищных зданий, совершенно заслонивших его от взглядов зрителей. Кумир взмыл вверх и исчез. Звуки труб сменились хором. Show must go on!
        Никто не смотрел на часы, тысячи глаз провожали исчезающие в темноте силуэты.
        Свет снова погас, а потом на сцене тихо замерцали две фигуры. Они говорили между собой, не обращая внимания на огромный зал, не замечая его существования. И голоса их были так тихи, что все поняли - эта встреча состоялась не по воле режиссера. Вряд ли многие могли услышать их, хотя в тишине каждый сейчас пытался уловить хотя бы отрывки их разговора.
        - Здравствуй, Кирилл… Я думал, мы не увидимся уже больше!
        - Я не понимаю…
        - Я тоже многого не понимаю. Мне однажды очень повезло, я получил второй шанс. Теперь я хочу дать второй шанс всем вам. Наверное, это немного самонадеянно с моей стороны. Не знаю, как к этому отнесутся там, наверху! Может быть, я не имею на это права. Может быть, никто не имеет на это права. Кто мы такие, чтобы менять то, что уже случилось?!
        - Помнишь: дай мне силы изменить то, что я способен изменить…
        - Помнишь, - отозвался эхом Евгений, - «да минует меня чаша сия!». Открыв врата во времени и пространстве, я должен снова перечеркнуть свою жизнь, ибо человек, которого когда-то звали Евгением Невским, перестанет существовать. На этот раз навсегда. Природа не терпит пустоты, и мое место суждено занять другому. Мне хочется верить, что те, кто придет вместо нас, будут счастливее и лучше…
        Ответ потонул в шуме воды. Собеседники замерли, глядя друг на друга, потом они посмотрели в зал, словно только сейчас заметили его. Спустя мгновение на сцене остался только один человек, а еще через миг поток воды заполнил всю сцену, казалось, сейчас волны хлынут в зал. Но эта вода была чистой. В одну секунду она заполнила всю сцену, заструилась, журча, через невидимый барьер, отделявший ее от зрительного зала, но, не замочив ног зрителей, исчезла, унеся с собой все, что оставалось на сцене - куски гниющих водорослей, обрывки веревок, следы… Двенадцать человек стояли на коленях посреди сцены, рука к руке. Почти нагие, они дрожали, склонив головы к земле. Смолк шум воды, и вот один из них поднял голову, в его глазах, вначале пустых, появилось удивление. Второй поднялся на ноги, глядя куда-то вдаль. Из тишины снова раздался детский крик - это был крик родившегося человека. Свет вдруг погас, оборвался. В тишине было слышно взволнованное дыхание и биение сердца, но вряд ли кто-нибудь здесь мог сейчас сказать - не его ли это сердце бьется так громко. Минута тишины. Две. Зал медленно приходил в себя.
Раздались первые робкие хлопки, и почти сразу вслед за ними, стремительно нарастая, по залу пронесся шквал аплодисментов, который звучал оглушительно после этой тишины.
        - Что там? - тихо спросил Кирилл.
        Он не поднимал глаз. Вера Иволгина, стоявшая рядом с ним в середине шеренги, сжала его руку. Они еще не знали, сумели ли победить. Но так хотелось в это верить. Свет разгорался медленно, словно что-то еще мешало ему, словно тьма сопротивлялась. В ВИП-ложе Альбина Акентьева наклонилась к плечу супруга.
        - Ты что-нибудь понял в этой фантасмагории?!
        Евгений Акентьев снисходительно улыбнулся.
        - Я полагал, что это ты разъяснишь мне смысл! Ты же у меня умница. Впрочем, спросим потом у автора, он не обидится!
        В этот момент труппа во главе с Кириллом вышла на бис, и они зааплодировали снова, вместе со всеми.
        - А ты что скажешь? - Евгений повернулся к отцу.
        Режиссер пожал плечами.
        - Впечатляет… - признал он. - Как фантастический сон. Однако я человек старой школы и предпочитаю реализм. Кроме того, я тебе уже говорил - пресса все опошлит и назовет пиаром. Кирилл весьма рискует своим независимым имиджем!
        - Как и ты сейчас! - заметила Флора. - Можно подумать, что ты решил переквалифицироваться в критики! Но неужели все нужно разбирать по косточкам?! Препарировать!
        Режиссер поцеловал ей руку.
        - Как ты полагаешь, нам удастся выбраться отсюда без твоих секьюрити и журналистов? - спросил он сына.
        - Уже сделано. У меня есть двойник на такой случай.
        - Ты серьезно?!
        - Абсолютно. Почти что клон - я иногда сам его боюсь. Главное, остальных не растерять!
        Город был вымыт недавней грозой. Улицы блестели под лучами солнца. На западе таяли тучи. Здание театра, выстроенное в псевдоклассическом стиле, не имело больше ничего общего с абстрактными творениями Яна Ван Хеллера. Имя безумного суринамца уже ничего не говорило никому из присутствующих.
        Вадим Иволгин с Наташей и Верой подошли к акентьевскому лимузину первыми. За ними Красин с Кисой.
        - Тут у нас места не хватит! - сказал Евгений. - Нужно еще машину подогнать!
        - Да есть машина! - добродушно рассмеялся Красин и показал глазами на Кису. - Просто кое-кому непременно хочется прокатиться в большой машине с мощным мотором, и, заметь, речь идет совсем не об автобусе.
        Марков, уделив несколько слов знакомым журналистам и чудом избежав встречи с поклонниками, присоединился к друзьям, когда Акентьев уже предложил привлечь на поиски звезды ФСБ.
        - Спрятала на заднем сиденье! - похвасталась Джейн, вывезшая его из театра на своем «фольксвагене».
        - Шпионская школа! По крайней мере не пришлось цеплять бороду, как в прошлый раз! - сказал Марков.
        - Бороду мог одолжить у Князя! Что там твои иностранцы расшумелись?
        Александр Невский по прозвищу Князь и в самом деле отличался окладистой бородой, которая ему, как видному гидрологу, была, в общем-то, к лицу. К сценическим изыскам Саша Невский относился довольно равнодушно, однако сейчас речь шла о целой делегации голландских и британских специалистов, приглашенных городской администрацией. Специалистов-гидрологов нужно было культурно развлекать, и, похоже, спектакль произвел на них впечатление.
        - Басурмане восхищены! - сообщил он Маркову. - А бороду я вам не отдам, и не просите. Знаете, как это поется - борода, борода, согревает в холода борода!
        - К Петру с бородой! Негоже, вот Петр Алексеевич рассердится!
        - Люблю такую погоду! - сказала Альбина. - После грозы всегда кажется, словно все родилось заново - и город, и люди. Только вот сегодня у нас слишком уж много воды…
        Акентьев снисходительно улыбнулся, как бы извиняясь за излишнюю сентиментальность своей супруги.
        - Кстати, было бы любопытно узнать, как тебе удалось все это организовать, - поинтересовался Акентьев-старший. - Я имею в виду фантасмагорию с водой.
        - Секрет фирмы! - сказал Марков. - На самом деле я и сам не знаю деталей. Техническая сторона - не по моей части.
        Марков должен был присутствовать на банкете в театре, но оставшееся до него время хотел провести с друзьями, хотя чувствовал себя чертовски усталым.
        - Куда мы пойдем? - спросил он, глядя на них с любовью.
        Рука Джейн коснулась его плеча.
        - Где витает наш гений?! - поинтересовался Акентьев.
        Он был похож на Евгения Невского. Но не на отца Сашки-Князя, который сейчас бродил где-то по сибирской тайге - было у старика странное для геолога на пенсии хобби - собирание народного фольклора, а на того Невского, с которым он там, на сцене… В последний раз… Он и не он.
        - Да что с тобой, старик?
        Марков обнял его за плечо.
        - Все в порядке, что-то голова кружится. Возраст, видно! - сказал он.
        И отвернулся на мгновение, глядя на Неву.
        Собирались к Медному всаднику, отметить по традиции премьеру. Тем более что тема спектакля напрямую была связана с памятником.
        - У нас здесь как раз был горячий спор по поводу смысла твоего спектакля! - сообщил Акентьев.
        Кирилл улыбнулся, как обычно - немного снисходительно, но так, что это никого из присутствующих не задело.
        - Смысл… - повторил он. - Это уж как вам самим показалось. А может, и нет никакого смысла. Как писал один из моих постоянных критиков: «Творчество Кирилла Маркова на самом деле представляет собой квинтэссенцию постмодернизма, где форма господствует над содержанием».
        - Ты слишком злопамятен! - перебила его Джейн. - Ну какая разница, кто что написал! Вы не поверите, - обратилась она к присутствующим, - но он читает все, что пишут эти злосчастные критики, и не только читает, но и запоминает!
        Одна черная машина с телохранителями все-таки ползла за ними на почтительном отдалении и остановилась, когда оба автомобиля - лимузин Евгения и «фольксваген» Джейн пришвартовались возле Всадника.
        - Шампанское! - Джейн открыла багажник.
        - Ящик, это по-королевски!
        - По-княжески!
        - По-гусарски!
        Марков с Акентьевым оспорили честь вытащить ящик, однако победила Джейн. Не дожидаясь, когда они закончат пикироваться, она поставила шампанское на траву.
        - Милая, ну зачем? - рассердился Кирилл. - Я, конечно, за женское равноправие, но не хочу, чтобы ты надорвалась!
        - Сторонникам равноправия предстоит разобраться с бокалами, - сказала она. - Они там, в глубине где-то лежат.
        - О, предусмотрительнейшая из женщин!
        Режиссер уже откупоривал первую бутылку.
        - Боюсь, сейчас нас здесь милиция заметет! - сказал он. - И это будет концом твоей политической карьеры, Женя, потому что политик твоего масштаба не имеет права хулиганить у исторических памятников. Вот, когда станешь президентом, тогда, пожалуйста…
        - Тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! Это, во-первых! - сказал Акентьев. - А во-вторых, у нас все сегодня схвачено, папа! Нужно же иногда пользоваться привилегированным положением!
        - Осторожнее! - попросила Флора.
        В следующее мгновение пробка с громким хлопком вылетела из горлышка и ударилась о щеку бронзового императора.
        Дамы вскрикнули, провожая ее взглядом.
        - Боже мой, какая неловкость! - Режиссер снял шляпу, извиняясь перед памятником.
        - Вы видели?! - спросила вдруг серьезно Флора и прижала руки к сердцу.
        Джейн закивала еще до того, как та объяснила, что имеет в виду.
        - О чем вы?! - спросил режиссер.
        - Мне тоже показалось, - признался со смущенным смешком Евгений. - Словно он нам подмигнул. Это все из-за света! А может…
        Он не договорил, махнул рукой.
        - Слышал ли кто-нибудь из вас любопытную теорию? - начал Акентьев-старший, когда шампанское было разлито по бокалам и первый тост - за основателя города был торжественно провозглашен. - Будто этот памятник напрямую связан с наводнениями!
        - Это, позвольте, каким же образом?! - живо заинтересовался Князь.
        - Все, все! - торопливо попросила Флоренция Невская и подмигнула Джейн. - Сегодня никаких теорий! Иначе они будут спорить до вечера!
        Князь развел руками, показывая, что и рад бы поспорить, да видно не судьба.
        Эпилог
        Белоснежные облака плыли над Флоренцией, отражаясь в водах Арно. Бенвенуто Альдоджи давно перестал гадать, как когда-то в детстве, - куда они плывут. Мечты умирают, умирает воображение. Это не страшно, когда речь идет об обычном человеке. Но художник без воображения - и сам мертвец. Бенвенуто давно чувствовал, что утратил вдохновение, хоть и не желал признаваться себе в этом.
        - Мраморные облака, - сказал он тихо.
        Прошел через мастерскую, сопровождаемый благоговейными взглядами учеников. При его появлении все разговоры стихли. Лица были серьезны. Бенвенуто стал особенно строг с молодыми учениками.
        Словно мстил им за их молодость. За наивные надежды. Никто из них еще знает, что все на божьем свете лишь иллюзия. Что однажды все, чем ты жил, потеряет смысл, и тогда тебе останется только притворяться живым.
        А он умирал уже дважды. Первый раз, когда Бьянка ушла от него навсегда. Второй, когда она умерла. Холера. Ушла к Богу, оставшись молодой и прекрасной. Спит в семейном склепе, оплаканная всеми. И унесла в могилу их тайну, их любовь.
        Несмотря на все это, недостатка в желающих учиться у него не было. Его считали чудаком, странным нелюдимом, даже безумцем, но безумцем гениальным. И никто, похоже, не понимал, что шедевры, выходящие из-под его рук, суть лишь бледные копии того, что он творил когда-то, когда сердце его не было разбито.
        Иногда ему хотелось отправиться в далекую Россию, взглянуть на ту статую… Но было уже поздно. Слишком поздно.
        Вечерами он обычно молился в спальне, более похожей на монашескую келью. А потом ученики слышали, как он меряет шагами комнату, то грозя кому-то, то умоляя. Безумный старик. В этот вечер он не уединился, как обычно, а вышел из мастерской, никому ничего не говоря. Никто ничего не спрашивал. Кто имел право задавать ему вопросы?
        Воды Арно струились сквозь великий город. «Я хотел бы быть рекой, - подумал Бенвенуто, останавливаясь на пустынной набережной. - У реки нет чувств, она прекрасна и свободна». Он долго всматривался в эти воды, словно впервые видя их, словно ожидая чего-то. И вдруг там, в темной глубине, как будто блеснул свет. Бенвенуто застыл, всматриваясь в него и не веря своим глазам. Огненный светящийся шар поднялся к поверхности, заскользил вдоль набережной, словно звал за собой.
        - Мастер, мастер! - кричат где-то рядом. - Мастеру плохо, он упал! Скорее, скорее! Помогите ему!
        О ком это?!
        Нет, не о нем. Он может идти. Он бежит, взлетает над землей, над Арно. В ослепительном сиянии Бьянка, его Бьянка, ждет его. Он уже слышит ее тихий ласковый голос.
        - Мастер!
        - Бьянка… Любимая!
        КОНЕЦ