Тайны захолустного городка Вячеслав Павлович Белоусов
        Перевалив свою половину, идёт к концу двадцатый век. Шестидесятые годы, семидесятые, девяностые… Каждое их этих десятилетий оставило свой след в истории. Но для Александра Жогина, Николая Миронова, Данилы Ковшова, их друзей и коллег эти годы памятны по-своему: жестокими преступлениями и смертельно опасными схватками с теми, кто не считает нужным соблюдать Закон…
        Новая книга известного мастера отечественной остросюжетной прозы, лауреата премии «Во славу Отечества».
        Вячеслав Павлович Белоусов
        Тайны захолустного городка
        Сайт издательства www.veche.ru
        Хомяк, Глиста и Динамит
        Следователям - моим коллегам и друзьям, посвящается

…если я сейчас спрошу Вас: «Бог справедлив?»  - то я совершенно не знаю, какой ответ услышу.

    Х. Борхес. Новая встреча
        Глава I
        Воровством Глиста и Хомяк промышляли с малолетства. Были у них, как у всей заводской мелюзги, простые, обычные фамилии и почти одинаковые биографии: оба потеряли отцов в первые годы войны, у Глисты мать скоро спилась и повесилась, оставив его на попечение полуслепой бабки; славившаяся до войны красотой в заводском посёлке мать Хомяка после похоронки тоже стала впадать в горькие гулянки, водить домой мужиков, облапошивать их и спекулировать на городской «толкучке». Обитавшие в одном бараке вечно голодные Глиста и Хомяк с утра страдали одной мыслью - набить чем попало брюхо до вечера и пропадали по чужим садам и огородам, пока однажды Хомяк, объевшись сырой свёклой, едва не отдал концы в местной больничке, куда доволок его еле живой товарищ. Повзрослев и усвоив, что надеяться им не на кого и друг без друга не обойтись, они пристроились потрошить карманы одноклассников, незаметно обратившись в коварных зверьков и став грозой уличной шпаны. Худой и длинный Глиста мелкими острыми зубами, словно крыса, мог на спор перекусить электрический алюминиевый провод и как-то в отчаянной драке с превосходящими
его в силе и по возрасту здоровяком почти отгрыз большой палец ноги, которым тот мутузил его, упавшего. После боевого триумфа авторитет Глисты достиг таких высот, что Хомяк, непререкаемый вожак их шайки, остерёгся, как прежде, пренебрежительно сплёвывать в его сторону и уважительно хлопал по плечу, советуясь о замышляемых авантюрах, за которые их обоих вскоре и вытурили из заводской школы, где дружки просиживали в одном классе не один год и давненько стали бельмом на глазах учителей, а в особенности у директора, прозванного изобретательной пацанвой за зычный рык Тарзаном, и его заместителя Льва Руслановича, естественно, носившим кличку Льва. Придумывать прозвища не было необходимости, они родились сами собой после неоднократных просмотров подростками трофейного кинофильма, где пленявший всех Вайсмюллер, сыгравший героя, диким воплем собирал стадо обезьян на охоту, носясь по джунглям и раскачиваясь на лианах, смело дрался с удавами и львами, раздирая им пасти голыми руками. На свою беду директор школы физическими данными ужасно походил на Тарзана; высок и могуч, приходя в ярость от поведения
воспитанников, он порой ревел пуще человекообразной обезьяны, ну а завучу, не менее грозному, но значительно уступавшему начальству размерами, не оставалось ничего другого как прозябать Львом.
        Оба руководителя школы считали дни, когда случай позволит им избавиться от обоих шалопаев, и он наконец подвернулся.
        Хомяк сорвался на математичке Элеоноре. Красотка была разведена и потому, как всякая одинокая женщина, задёргана и экзальтирована, вся на нервах, она при этом не уступала по прелестям Грете Гарбо. Насмотревшись на похождения мамаши, Хомяк рано постиг трепет от противоположного пола; теперь он задыхался от чувств, когда Элеонора, покачивая крутыми бёдрами и обдавая ароматом экзотических духов, проплывала мимо его парты. Не контролируя себя, он непроизвольно фыркал, что больше походило на гнусное хрюканье, и однажды это сыграло с ним глупую шутку. Приняв отвратительное хрюканье на свой счёт, взбешённая Элеонора резко обернулась и влепила разинувшему рот Хомяку звонкую пощёчину. Класс ахнул. Хомяк покраснел, как ошпаренный кипятком рак, но не сдвинулся с места.
        - Вы хам, Хомяков!  - выкрикнула Элеонора, убегая к доске.
        С лица Хомяка сползала краска, на побелевшей коже алел лишь след пощёчины…
        Напрасно Глиста всю следующую неделю приставал к дружку с вариантами мести, тот оставался нем и мрачнее могилы. Но наконец взрыв грянул…
        Выгнав всех из класса на перемене перед уроком математики, Хомяк приказал дружку крепко держать дверь, а сам вбил в стул учительницы парашютную иглу. Присядь Элеонора хоть на секунду, длиннющее жало глубоко пронзило бы её ягодицы. Возмездие было нечеловечески жестоко, мало того, оно бесспорно несло увечье бывшему кумиру. Даже Глисте стало не по себе, когда он попытался измерить торчащее из стула коварное остриё.
        - Калекой станет!  - со страхом и без сомнений выдохнул он, обернувшись к Хомяку, статуей застывшим у окна, скрестив руки на груди.  - В тюрьму не угодим?
        Хомяк не шелохнулся.
        - Может, чуть укоротить?
        - Пошёл вон!  - рявкнул Хомяк, отрешённо встретив ударивший по ушам звонок, предупреждавший о конце перемены.
        - Есть ещё время…  - взмолился Глиста.
        - Вали на место!  - двинулся к двери Хомяк и выдернул палку, сдерживавшую дверь и рвущуюся в класс толпу. Сам пропустил всех и медленно пятясь спиной, отступил к последней парте, где трясся Глиста.
        Четыре тревожных глаза следили за движениями математички, наполненные ненавистью и страхом, они ловили малейшие её шаги. Вот Элеонора прошествовала к столу, вот замерла у доски, касаясь стула, кажись, ещё мгновение - и сядет на него! Нет! Медленно зашагала по классу, взяв и открыв журнал. Прозвучало обычное:
        - Дежурный! Все в классе?
        Урок начался, и сорок пять минут Элеонора не опускалась на стул, ни разу не бросила взгляд на последнюю парту. Хомяк давно понял свой промах и, опустив голову, мрачно дожидался заслуженной кары.
        - Кто-то заложил из своих!  - зло шепнул он толкавшему его в бок Глисте.  - Не трясись, тебя не выдам. Вот суки! Узнаю - загрызу! Сопи в дырочки. Ты - в стороне.
        - Может, дёру дать?
        - Себя выдать заранее?
        Так и пронервничали до звонка, как на раскалённой сковородке, пока Элеонора с лицом, набиравшим краску гнева и ненависти, не застыла у доски перед помертвевшим в жутком ожидании классом, пока ни распахнулась дверь от жёсткого толчка и внутрь ни прошествовала шеренга учителей во главе с Тарзаном и Львом. Замыкал процессию почему-то их заводской участковый по кличке Градус. Он тихо запер дверь на ключ, будто отрезая путь к отступлению, что привело некоторых в замешательство, даже невозмутимого директора, который, не долго думая, заорал вайсмюллерским фальцетом:
        - Встать всем!
        Для многих происходившее далее вспоминалось дурным сном. Рванувшийся из-за парты Хомяк в несколько прыжков выскочил к доске, набычил голову, укрыл её портфелем, тараня и разбрасывая всех, и врезался в дверь подобно артиллерийскому снаряду. Гулко ухнув, дверь слетела с петель, щепками брызнули филёнки, а Хомяк, кувыркаясь, вылетел в коридор. В руках пытавшегося его удержать участкового остался лишь клочок воротника рубашки беглеца. Сам Градус стонал у косяка, схватившись за плечо.
        С тех пор Хомяк словно в воду канул. Участковый загонял заводских дружинников, сам облазил все подвалы и заброшенные сараи, но даже Глиста, которого исключили из школы следом за дружком, не мог напасть на его след.
        Глава II
        Объявился пропащий месяца через три-четыре при обстоятельствах, от которых бедному участковому долго потом икалось.
        Приближались ноябрьские праздники; измотанный заботами участковый Казимир Фёдорович Гордус, проходя мимо пивнушки у дороги, где местная шоферня, отдыхая от баранки после рабочего дня, баловалась пивком, не сдержался и остановился охладить нутро аппетитной кружечкой. За первой не заметил вторую, а там пролетели, словно пули, третья с четвёртой, тем более что, подмигивая друг другу, братва незаметно для Фёдоровича подливала в каждую граммов по 50 водочки из поллитровки. Поздно заподозрив неладное, участковый погрозил пальцем не в меру услужливым дружкам и нетвёрдой походкой уже запоздно отправился восвояси, на беду свою решив по пути заглянуть в летний парк и проверить общественный пункт охраны порядка. Боевитый был там командир заводской дружины Сашок Матков, но на первых порах нуждался в постоянном пригляде: превышая полномочия, не раз устраивал в пункте балаган, загоняя разбитных девок на посиделки.
        Сокращая путь, вместо ворот участковый попробовал, как обычно, нырнуть в заборную лазейку, да повело спину незадачливому служивому, и, охнув от острой боли в пояснице, рухнул он в траву, несколько метров не добравшись до спасительной лавочки. А когда оставила боль, задремал слегка да вскоре и забылся крепким сном…
        Здесь, в траве, он и протёр глаза, очнувшись от дикого холода. Когда очухался, первым, кого узрел перед собой участковый, был Хомяк, злорадно ухмылявшийся с пистолетом в руке. Гордус схватился за кобуру и застонал от бессилия и досады.
        - Верни, негодяй!  - заскрежетал он зубами, попробовал вскочить на ноги и не смог - жуткая боль пронзила спину.
        Хомяк нагло расхохотался и выстрелил вверх.
        - Ванька! Не шути с оружием!  - прохрипел участковый пересохшим горлом.  - В тюрьму угодишь, негодяй!
        - Так ты ж, Казимир Фёдорович, облаву на меня устроил,  - ёрничал тот, поигрывая пистолетом и паля в воздух раз за разом.  - Поймай сначала или от страха ноги отказали?
        - Стой, сукин сын!  - Пересиливая боль, Гордус поднялся на ноги и, кусая губы, попытался схватить наглеца, но тот, хоть и был в двух шагах, ловко увернувшись, отбежал на безопасное расстояние.
        - Догони, отдам!  - Он снова выстрелил вверх.
        Заставить себя бежать, пересилить боль и двигаться быстрее, участковый не смог. Цепляясь за ветки деревьев, он пробовал приблизиться к Хомяку, но тот тут же отбегал в сторону, злорадно посмеиваясь, и палил из пистолета, пока не кончились все патроны. Расстреляв обойму, Хомяк забросил оружие в кусты и, посвистывая, скрылся.
        Попался он в ту же ночь. Его отловил Сашок Матков со своими лихими дружинниками, в пункт которых добрёл измученный и отчаявшийся участковый. Когда Хомяка грузили в «воронок», увозя к поезду для отправки в неведомую детскую колонию для несовершеннолетних преступников, он успел крикнуть размазывавшему по щекам слёзы Глисте:
        - Не сопливься, братан! Свидимся скоро.
        И почти не ошибся. Не прошло и месяца, как Фёдор Глистин отправился по тому же этапу, но в другом направлении. А вот скоро свидеться им уже не пришлось.
        Глава III
        Только спустя несколько долгих лет столкнулись они нос к носу на шумном Татар-базаре. Обоих было не узнать. Единственное, что сохранили: один - излишнюю полноту и неизменные полтора метра от подошв до кожаной маленькой кепчонки, в воровском их мире именуемой отымалкой, второй - вихляющую походку при удивительной худобе и зияющую щель от давненько выбитого переднего клыка на верхней губе.
        - Прозябаешь?  - после крепких объятий кивнул Хомяк на прореху во рту, которую дружок тщетно пытался скрыть, кривя физиономию.  - И прикид хилый! Где твой былой форт, кореш?
        На Глисте топорщился видавший виды пиджачок с чужого плеча, а вылинявшие, в светлую когда-то полоску подштанники едва прикрывали нагло торчащие битыми бульдожьими носами башмаки, потерявшие былую конфигурацию. Всё это явно подчёркивало наплевательское отношение хозяина к собственной персоне и бедственное его положение. Блёклому виду пытались противостоять лишь прежние неунывающие глаза, пылавшие радостью встречи и проснувшейся надеждой на лучшее будущее.
        - Градус, гад, прижимает,  - сплюнув, пожаловался Глиста.  - Дыхнуть не даёт. Грозится посадить за малейшую провинность, обложил своими сыскарями из местной комсомолии. Я в город перебрался, знакомством не оброс, снял хату у горбатой старухи, а она стервой оказалась, дня нет, чтобы не долбила за платёж.
        - Градус ещё при делах?!  - удивился Хомяк.  - Как он в участковых усидел после того, что я ему замастырил?
        - Жив, сволочь. Майора отхватил да старшим на всём участке стал, теперь сподручных в подчинении имеет, спит и видит вторую большую звёздочку, на пенсию и не собирается.
        - Ну я ему устрою проводы!  - заскрежетал Хомяк зубами.  - Под фанфары загремит!
        - Спит и видит меня за решёткой,  - подливал масло в огонь дружок.  - Вот я здесь и перебиваюсь с хлеба на воду, кормлюсь, чем придётся. Сумки раззяв подрезаю, не брезгую любой мелочовкой.
        - Не дело,  - участливо покачал головой Хомяк, хрустнул в плечах благородной кожаной курточкой, скрипнул шикарными жёлтыми крагами на коротких ножках, обтянутых бархатными брючками цвета морской волны, и, щёлкнув крышкой отделанной серебром изящной коробочки, протянул приятелю длинные сигаретки с золотым ободком.  - Завалим в кабак - на твой вкус, но так, чтоб не отравиться?.. Раздавим поллитровочку за встречу?
        - Да тут их!..  - задохнулся от привалившего счастья Глиста.
        - Без лишних глаз, естественно,  - подмигнул Хомяк.  - Сам понимаешь, ненадолго я сюда. Не хочу светиться.
        - Да я!..
        - Недавно на воздухе, а глянь,  - потянул Хомяк с себя за рукав курточку, обнажая слепящую белизной рубашку, сощурил и без того узенькие глазки на шпарящее зноем солнце,  - пропотел до чёртиков.
        - Отвык от нашей жары.
        - Ты похавать не прочь?
        - Угощаешь?  - Стараясь сохранять достоинство, Глиста неторопливо выхватил из рук щедрого дружка коробочку с невиданными сигаретками, жадно прочитал надпись на мундштуках.  - Ух, ёж-невтерпёж! Ты глянь-ка! «Ночная столица»! Что за невидаль?
        Хомяк, не замечая восторженное безумство дружка, небрежно перебросил пиджачок на руку, крепче надвинул кепчонку на глаза:
        - Ну, куда поведёшь?
        - Да здесь рядом.  - Тот сунул выхваченную сигаретку себе за ухо, степенно закурил «Приму» из собственной помятой пачки, а на недоумённый взгляд приятеля невозмутимо ответил:  - Мы как-то к заморским непривыкшие.
        - Правильно!  - ухмыльнулся Хомяк, обнимая свободной рукой дружка за узкую талию.  - Не привыкай. Отвыкать тяжко будет.  - И захохотал ему в ухо:  - Узнаю тебя, братан, от гордыни не избавился.
        - А хрен ли нам, шулерам, ночь работам, день гулям,  - подыгрывая, Глиста попробовал схохмить, притопнул скособоченными бульдогами, выбросил коленце, но кислой получилась затея, не вызвала у его дружка ни одобрения, ни радости…
        - Ты чего к нам прикатил, раз так забурел?  - зыркнул Глиста на разомлевшего за столом приятеля, когда опрокинули по первой стопке и закусили горячими сосисками с тушёной капустой.  - Слухи долетели - в Воронеже обитал?
        - Что Воронеж…  - брезгливо хмыкнул тот.  - Бери круче!
        - Москву-матушку бороздил?  - съехидничал Глиста и осёкся, уставившись на растопыренную перед своим носом пятерню; пальцы Хомяка жгли его глаза татуированными на них чёрными крестами.
        - Три ходки!  - сжавшись от страха, пролепетал Глиста.  - За что ж успел?
        - Гад-судья на счастье и покой поднял окровавленную руку,  - зло процедил сквозь губы Хомяк и, не сдерживаясь, хлобыстнул по столику так, что слетела на пол посуда, звякнула, разбившись вдребезги недопитая поллитровка, шустрый официант бросился к ним.
        - Плачу за всё!  - прервал его стенания Хомяк, резко поднявшись и сунув крупную купюру, а дружку бросил через плечо.  - Хорош заседать, кореш! Двигаем на воздух, душно здесь…
        Глава IV
        - Что за спешка, братан?  - бросился вслед Глиста, запихивая в карманы нетронутые горячие беляши.  - Не выпили, не пожрали…
        - За этим я сюда прикатил?  - не оборачиваясь, мрачно буркнул Хомяк.
        - А зачем? Поделись,  - нагнал наконец его приятель, не страшась, заступил дорогу.  - Я в башке варианты тасую, как колоду карт, а сообразить не могу.
        - И не удастся!
        - Растолкуй балбесу по старой дружбе.
        - Бывал в тех местах, где мне трубить пришлось?
        - Бог миловал.
        - Не знаешь, как там души рвут!
        Глиста сжал губы, смолчал.
        - Кольщик наколол мне купола,  - заскрежетал зубами Хомяк, затянув тягуче, больше походившую на стон, песню.  - Рядом чудотворный крест с иконами, чтоб играли там колокола с переливами да перезвонами…
        И скомкал слова, словно споткнулся.
        - Что с тобой, Хан?  - ткнулся ему в спину Глиста, растерявшись.  - Всё путём было, мирно, тихо… Вспомнил что? И я бы там парился, если бы ноги вовремя в лапы не взял. У каждого своя планида, братишка, не нами заказана. Нам хлебать, что достаётся.
        Хомяк нечленораздельно захрипел в ответ.
        - Про старуху твою не успел рассказать,  - заторопился Глиста.  - Всё не решался огорчать. Умерла она… Давно… Но похоронил я её по-человечески. И попика отыскали люди добрые. Циклоп?.. Помнишь его? Гитару приволок. Какая-никакая, а музыка. Помянули, твою любимую спели. Как это?.. «И куда не взгляни, всюду светят они, васильки, васильки, васильки…»  - Помолчав, Глиста всхлипнул.  - Замёрз Циклоп под забором, как собака паршивая. Налакался водяры и замёрз. Так что ещё не известно, где легче было, в твоих краях или у нас…
        - Хлебало-то закрой!  - резко развернулся Хомяк и, схватив его за горло, трясанул.  - Забыл я всё и всех! Понял? Забыл… Яма мне нужна!
        - Яма?..
        - Нефтебазу на Волге фрицы в войну бомбили, помнишь?.. Там ещё баркасы ремонтировали, баржи латали, а после, когда увели флот в Николо-Комаровку, пацанва в том затоне купалась?.. Мы с тобой голопузыми с девахами кувыркались на песке…
        - Почему ж забыл?  - вырвался Глиста.  - Помню, тонул ты там. Плавал-то, как кирпич!
        - Значит, не слили озеро в Волгу. Не засыпали яму?
        - Кому она нужна?  - зло сплюнул Глиста.  - Зацвела местами, камышом да чаканом заросла у берегов, но пацанва купается до сих пор, вода там нагревается быстрей, чем в Волге. Бабы бельё стирать таскают.
        - А сараи нефтебазинские сохранились по берегам?  - перебил дружка Хомяк и нескрываемый интерес выдал его блеском глаз.
        - Некоторые погорели. Балует шпана, жгут сараи от безделья… А тебе они зачем понадобились? Что ценного там хранилось, всё вывезли, а остатки растащили.
        - Понадобились,  - напрягся Хомяк, не скрывая волнения.  - Шлёпал бы я за сто вёрст щи хлебать!
        - Денег у тебя отродясь не водилось, чтобы клады закапывать…
        - Веди к яме, узнаешь,  - нетерпеливо подтолкнул дружка Хомяк.
        - Небось в воду лезть придётся?
        - А ты с каких пор пугливым стал?  - захохотал Хомяк, настроение его менялось на глазах.  - Градус утопить грозился?
        - За тебя переживаю. Барахлишко на тебе приглядное. Не спёр бы кто, когда нырять станешь.
        - Посторожишь!  - хлопнул Глисту по плечу Хомяк.  - Или откажешь старому другу?
        - Я вот кумекаю,  - подмигнул тот,  - раз ты за сокровищами собрался, одному тебе тяжело будет доставать их со дна. А пловец ты хреновый. Может, мне сплавать?
        - За долю свою переживаешь?
        - Всякая работа требует…
        - Не боись, не обижу,  - громче захохотал Хомяк.  - Знай веди.
        - Туда не идти,  - напомнил без особого энтузиазма Глиста,  - туда ещё доехать надо. Через мост к нам добираться. Забыл?
        - Если что и запамятовал, подскажешь, а я в накладе не оставлю.
        - Градуса та территория… Если обоих встретит нас, очень обрадуется.
        - И за этот риск накину,  - не унимался Хомяк.
        - Сбудутся мечты Билли Бонса,  - хмурился всё же дружок.
        - Какого ещё Бонса?  - оторопел Хомяк.  - Мы без третьего обойдёмся. Чужаков мне не надо.
        - Книжки надо в детстве читать,  - съехидничал Глиста.
        - Вот я и гляжу - ободранным котом щеголяешь. С малолетства в библиотеку бегал, а много тебе дали книжки?
        - К бестолковке не те руки приставлены,  - хмурясь, постучал по своей голове Глиста.
        - Вот и заткнись!  - теряя терпение, оборвал его Хомяк.  - У меня заработаешь. Держись крепче и сопи в две дырочки.
        - От деньжат не откажусь,  - жадно сглотнул слюну Глиста.  - Башли мне сейчас как воздух нужны.
        - Всем они в радость…
        Дружки ударили по рукам и заспешили ловить попутку. Будь оба повнимательней и осторожней, они приметили бы давно не спускавшего с них глаз сутулого подростка, лениво покуривавшего и с притворным безразличием переминавшегося с ноги на ногу возле рыбной лавки, где била ключом шумная торговля. Загасив окурок и кивнув кому-то в толпе, незнакомец, торопясь, засеменил следом за приятелями.
        Глава V
        В детстве Хомяк действительно чуть не утоп в том проклятущем искусственном заливчике, сработанном заводскими нефтебазинскими работягами у берега Волги. Сооружался он как раз перед войной или уже в первые боевые лет? возникла такая надобность, только по рассказам местных старожилов понадобилось тогда укромное и удобное местечко на Волге, чтобы заправлять нефтью и мазутом баржи и самоходки, перегонявшие топливо в Сталинград. Когда немцы совсем подпёрли городок, прорвав оборону у Халхуты, подтянули фрицы и авиацию, без устали начав бомбить завод, слип и нефтебазу с загружавшимися там судами. Горели хранилища с топливом, горели баржи, молотили небо зенитчики, от пожаров вокруг ночами было светлее дня, но канули ужасные времена, погнали на запад немчуру, расчищая от хищников поруганную землю долгих ещё четыре года, а брошенным и забытым заливчиком, обратившимся со временем, как в той сказке, чистым и тёплым озерком, хотя и шугал мелюзгу хромой солдатик с нефтебазы, постепенно завладела пацанва. Летом отчаянные смельчаки, не опасаясь брехавших с берега овчарок, заплывали аж на середину и с хохотом
затевали там озорные догонялки друг за другом, а зимой соревновались в бегах на коньках или лихо гоняли в хоккей. А уж когда про войну почти совсем забывать стали, потянулись на берега озерца и старшие. Рыбы здесь отродясь не водилось - керосином вода попахивала, а вот купаться в своё удовольствие после тяжёлого рабочего дня это ничуть не мешало, ну а женщины, известное дело, рядышком пристрастились бельё стирать, а попозднее время наступало,  - не стыдились раздеться, мужам спины помылить да и самим с белого тела грязь и пот окатить. А где до взаимного прикасания дошло, не грех в любовных играх завестись. Да и какой уж тут грех? Несколько лет проклятущая война оторвала их души и тела друг от друга, возвернулись счастливчики кто калекой, кто другой болячкой страдающие, да и от здоровых толк не тот, выли бабы в подушки, так и не почувствовав жаркой заслуженной страсти: кто водкой не страдал, допоздна пропадал на заводе - восстанавливать его надо было, а по правде - заново строить, так как после тех ужасных бомбёжек остались притушенные головёшки от станков и чёрные развалины от былых стен.
        А озерце-то теплом оживляло души, расцветали враз обнажённые тела и в страстных объятиях рождалась новая жизнь, крепче прежних потом рождались и их детки.
        Только не обходилось и здесь без баловства и охальничества. Парочки забирались в места тихие, укромные от чужих глаз, но от наглой шантрапы не спрятаться. Гонять уставали подглядывавших, а намахавшись кулаками да надсадив глотки матюгами, плевались от досады и, не сдерживаясь, утоляли любовный пыл, наслаждаясь в спасительной воде, не дожидаясь пока съедаемая комарами пацанва позорно ретируется с берега.
        Хомяк и Глиста в таких затеях славились отпетыми наглецами. У каждого имелись свои тайные засады в заливе. Хомяк изощрился до того, что облюбовал себе скрытное местечко в одном из заброшенных нефтебазинских сараев, в котором во время войны хранилась всякая всячина от противогазов и санитарных носилок до странных оббитых железными поясами деревянных ящиков с угрожающими надписями «Опасно! Убьёт!». Прикормив овчарок, он присмотрел этот сарайчик и, не опасаясь дремавшего охранника, устроил в нём удобное лежбище, позволявшее вечерами подглядывать за купающимися женщинами сквозь сгнившие доски в удобные щели. Но скоро старика охранщика сменил молодой и смышлёный мужичок. На второй же день он турнул озорных купальщиц вместе с их постирушками, а вечером уже сам барахтался в воде с белокурой толстушкой. Та, длинноволосая, словно русалка, бесстыже ласкала избранника и как ни пытался тот прикрывать ей рот пылающими поцелуями, стонала от наслаждений в своё удовольствие, срываясь на крики и вопли.
        Хомяк так увлёкся увиденным, что не заметил, как, сломав прогнившую доску, вывалился наполовину из укрытия и пришлось ему спасаться вплавь от очухавшегося охранщика. Парень скоро прервал погоню и, махнув рукой, возвратился к своей «русалке», но та оказалась глазастей и, заметив, что нахал начал тонуть, бросилась его спасать. Она и выволокла его на берег уже вдалеке от ограды нефтебазы, не обращая внимания на призывные крики любовника. Отхлестав по щекам, пока Хомяк не очухался, она чмокнула его в щёку со словами: «Дурачок несмышлёный»,  - и, ослепив голыми телесами, грациозно нырнула в озеро, исчезнув, будто дивное сказочное чудо…
        Множество раз после этого случая, тайком забираясь в тот сарай, караулил Хомяк приглянувшуюся «русалку», но прежняя парочка не появлялась, поменялся и охранник. Этот спал и днём, и вечером, что позволяло стиральщицам возвернуться на прежние места, но Хомяка они больше не прельщали, хотя, балуясь, нередко устраивали довольно откровенные купания. Скучая, бродил по заброшенному сараю Хомяк, тогда и задался он целью тщательнее обшарить его, но, не обнаружив ничего интересного, скоро прибрёл всё к той же горке аккуратно сложенных деревянных ящиков. Сняв с пожарного щита небольшой ломик и топор, он попытался осторожно сорвать с одного железные оковки. Не без труда это удалось. Каково же было его удивление, когда под оторванной дощечкой открылся плотно уложенный ряд пластиковых тёмно-серых брусков.
        - Взрывчатка!  - ахнул Хомяк, уже достаточно поднаторевший в таких грозных штуковинах.  - Чем же здесь можно поживиться ещё?..
        И, соорудив из палки и клочка пакли небольшой факелок, Хомяк осторожно занялся тщательным исследованием каждого угла сарая…
        Глава VI
        - Как давно всё это было!  - Хомяк, заложив руки за голову, сладко потянулся.
        - Ты и вправду спрятал в этой яме что-нибудь?  - без интереса метнул Глиста подвернувшийся кусок гальки в зеленистую поверхностью озера.  - Если что и оставил на дне, давно ржавчина сожрала.
        Былой задор, блеснувший в его глазах при встрече с дружком, улетучился, прежняя тоска прочно заняла его место, да и было отчего. Стены густого разросшегося камыша столбили берега; вместе с ярким палящим солнцем над озером вились стаи мошек и комаров. Зелёные лохмотья тины подымались со дна у грязного песка, изредка выталкивая на поверхность дурно пахнущие пузырьки газа, таращились из-за булыжников лупоглазые жабы.
        - Ты прав, пропадёт здесь всё скоро,  - вздохнул и Хомяк.  - Или зароют это болото заводские, чтобы заразы не разводить.
        - Одна пацанва не унывает, знай себе купается. Неужели и ты собираешься лезть в эту грязь?  - Глиста присел в поисках гальки, чтобы снова метнуть её в воду, и замер, вздрогнув, услышав чужие шаги за спиной.
        - Он и не собирался,  - раздался насмешливый незнакомый голос.
        Хомяк и Глиста, оба, как по команде обернулись. В нескольких метрах от них поигрывал цыганскими глазами широкоплечий мужчина лет сорока в светлой шляпе. На плечи его был наброшен лёгкий летний пиджачок, майка из белой сетки обтягивала волосатую грудь, а синее трико на стройных длинных ногах завершало всю его спортивную наружность. Одно портило впечатление - пиджачок не скрывал отсутствия правой руки.
        - Динамит!  - неудачно подскочил с песка Глиста и свалился бы в воду от явного испуга, не подхвати его бросившийся вовремя спортсмен.
        - Он самый,  - поправляя удержавшийся чудом на плечах пиджачок, сверкнул золотой фиксой тот.  - Ты что это перепугался, Федя? Я не Градус, чтоб от меня в воду сигать.
        - Да мы вот…  - смутившись, Глиста прятал глаза, пятясь к приятелю.
        - Что ещё за Динамит?  - напрягся Хомяк, сунувшись в карман.
        - Только без этого, без ножичков, дружок,  - не гася усмешки, поднял единственную руку над головой незнакомец и растопырил пальцы.  - Кто Динамитом, а кто Пастухом - так кличут меня здешние из-за собственной дури. Покалечил клешню, вот её и оттяпали.
        - Воевал?
        - Я ж говорю, по глупости на костре снаряды палил. Спасся чудом, когда рванул один.
        - Арапа заправляешь? На барина[1 - Барин - начальник исправительно-трудовой колонии (вор. жаргон).] пахал?
        - Ты мне кидняк[2 - Кидняк - действия, слова с целью проверки правдивости чего-либо (вор. жаргон).] не устраивай. Я тут человек известный,  - поморщился Динамит.  - Глиста, если пожелаешь, тебя просветит. А вот сам зачем пожаловал, ответь, только муру не гони.
        - Темнишь, корешок. Следил ведь за нами аж из города?  - Хомяк, казалось, пытался прожечь его взглядом насквозь.
        - Хлопчик мой сидел у вас на хвосте, не скрываю,  - ощерился Динамит.  - А чего ж не сопроводить такого богатого голубя да аж из столицы! Вдруг заблудится или шпана какая сотворит неладное…
        - Крышу держишь здесь?
        - Это что же ты, Глиста?  - обернулся Динамит к приятелю Хомяка.  - С утра вместе крутитесь, в глухие наши края прикатили, а ты дорогому гостю про меня ничего и не поведал?
        Глиста промолчал, только ниже опустил голову.
        - Нехорошо получается,  - явно ёрничая, Динамит с упрёком покачал головой.  - Ну да ладно. Из-за уважения к нашему московскому гостю я сам поделюсь своей биографией. Но не здесь,  - жестом остановил он дёрнувшегося вперёд Хомяка.  - Я вас обоих к себе приглашаю. Тут недалеко громыхалка меня поджидает. С одной клешнёй, сами понимаете, куда ж мне без машины? Мигом домчит до Нахаловки в мою резиденцию, там и поляну накрыли ребятки. Заждалась, братва, одним словом. Потолкуем обо всём.
        - Не за тем я сюда ехал,  - не двинулся с места Хомяк, хмуро сплюнув и вынув под настороженным взглядом Динамита руку из кармана с зажатой в пятерне коробкой сигарет.  - Сломал ты мне планы…
        Он закурил, подозрительно поглядывая то на своего дружка, то на нежданного зазывалу.
        - Да ладно,  - нарочито по-простецки отмахнулся тот.  - Знаю я про твои планы, кореш. И скажу без базлана[3 - Базлан - скандал, драка, шум (вор. жаргон).], зря время убил, сюда колёсики прикатив. Нет в том сарае давно того, что ты когда-то схоронил. Нашлись люди добрые, позаботились, чтоб ничего не пропало.
        - Уж не ты ли тот добрый человек? Небось с клешнёй своей расстался, когда чужое добро хапнул. Метит Бог шельму.
        - Неважно. Нет нужды здесь эти вопросы обсуждать. Едете со мной или как?
        - Едем, Вань,  - нервно дёрнулся к Хомяку Глиста.  - Худого не будет.
        - А ты почём знаешь?  - огрызнулся тот.  - Быстро, глажу, спёкся! Или раньше было всё замётано, а?
        - Ну что ж, я вас неволить не стану,  - развернулся Динамит.  - Нормы обязанного гостеприимства мною соблюдены. Ответы на интересующие вопросы даны. Приглашение на дружеское собеседование и к сотрудничеству отвергнуто. Так и передайте в столице всем заинтересованным лицам.
        Он зашагал, помахивая поднятой пятернёй в знак прощания, и скрылся бы из вида через минуту-две, но не сдержался Хомяк, дёрнулся вслед:
        - Стой!
        И добавил осипшим голосом, кивнув дружку:
        - Потолковать с человеком - не голову в петлю сунуть. Шагай за мной, кореш, потом всё обсудим. Придёт ещё наше время…
        Глава VII
        С грехом пополам уже в сумерках добрались к городу. Старую разбитую полуторку лихорадило и трясло, как тяжёлого больного перед неминуемой кончиной. Порой машину внезапно стопорило и, проклиная всё на свете, молоденький шоферюга бросался под колёса, а не найдя причины, рвал капот вверх и пропадал там по пояс, чертыхаясь. Динамит, трясшийся в кузове на жёсткой скамейке с Хомяком и Глистой, морщился, как от зубной боли; сдерживаясь, курил одну папироску за другой.
        - Сдаёт клячонка,  - злорадствовал Хомяк,  - рассыпается на дороге. Башлями не богат - поновей обзавестись? Или жлоба гложет?
        - Водилу гнать пора.
        - Давай я погоню.
        - Разбираешься?
        - Кумекаю.
        - Замараешь курточку,  - аккуратно помял двумя пальцами кожанку Динамит, зло щурясь.  - Нарядился, к нам в гастроль собираясь.  - И громко окрикнул шофёра:  - Колян, совсем сдох?
        - Щас, Леонид Аркадьевич, один момент!  - выскочил тот из-под капота как ошпаренный.  - Только подтолкнуть бы.
        Тройка спрыгнула вниз, упёрлась плечами в кузов. С третьей или четвёртой попытки машина двинулась, набирая скорость; прочихав, оглушила дорогу трескотнёй ожившего мотора.
        - К болоту катила без помех,  - оправдывался Динамит, стреляя за борт окурком.
        - Говна в кузове не было,  - издевался Хомяк и хохотал.
        Динамит хмуро отворачивался, пихал грустившего Глисту кулаком в бок:
        - Как, земеля? Додумался, во что влип?
        Глиста жался от боли, помалкивал в предчувствии худшей взбучки.
        Когда в очередной раз движок заревел недобрым воем, а из-под капота застывшей полуторки повалил горячий пар, Хомяк подскочил со скамьи и, вмиг очутившись рядом с перепуганным шофёром, откинул крышку капота вверх.
        - Сидеть!  - запоздало рявкнул Динамит.
        - Воды неси!  - подтолкнул Хомяк шофёра.  - Радиатор потёк, недотёпа!
        - Действительно, сечёшь?  - Динамит настороженно уже дежурил рядом.
        Хомяк, молча выхватил нож из кармана, с дерзкой улыбочкой поиграл им перед его носом и, срезав с придорожного деревца веточку, полез к радиатору. Кряхтя и кляня незадачливого водителя, пыжился он там достаточно долго, пока не застучал ножичком, после чего скомандовал запыхавшемуся с ведром юнцу:
        - Колян, или как там тебя? Теперь заливай осторожненько и моли Бога, чтобы в радиаторе одна дырка была. Больше вроде не попалось. До города должны дотянуть…
        Влетев в город, машина заметалась по тёмным безлюдным улочкам, как угорелая кошка. Блистая ухарством, провинившийся Колян гнал грузовик, ловко избегая ухабы и канавы, обходясь жалким светом единственной передней фары.
        - Не влепиться бы в стену забора на радостях,  - несмело подал голос Глиста.  - Сиганём прямиком на тот свет.
        Динамит грохнул кулаком по кабине:
        - Уймись, шпана!
        Автомобиль сбавил скорость и скоро совсем затормозил у неприметного одноэтажного домика.
        - Приехали, Леонид Аркадьевич!  - Колян, явно ожидая похвал, выпрыгнул из кабины.
        - Дурило! Угрохать нас решил?!  - смазал кулаком по его физиономии Динамит.  - Найди-ка мне Каплуна. И к утру чтобы громыхалку обнюхал от колёс до кузова. Радиатор смени, а над движком пусть Комар поколдует.  - Он развернулся к Хомяку, приглашая в дом:  - Не побрезгуй, сегодня ночевать вам придётся здесь.
        - Ломать вытерку затеял?[4 - Ломать вытерку - устраивать проверку (вор. жаргон).]  - нахмурился тот.  - Ты же дружков обещался на совет пригласить, собеседование устроить, объяснить, наконец, что происходит?
        - Дружки потерпят,  - распахивая дверь в помещение и включая свет, посторонился Динамит, пропуская гостей в большую прибранную комнату, посредине которой бросался в глаза круглый стол, уставленный тарелками со всевозможными рыбными и мясными закусками, водкой и вином в графинчиках.  - А разговор обещанный не отменялся. Перекусим, чем хозяюшка нас угостить собралась, да и обговорим все наши вопросы. До утра времени хватит.
        - А утром что?  - не спеша обходя и рассматривая богатый стол, не успокаивался Хомяк.
        - Видно будет,  - приглашая к умывальнику, Динамит скинул пиджак на руки полногрудой молодушке, возникшей из-за занавески.  - Вот Верунчик нас покормит, повеселит со своими подружками, а утром сами решите, достаточно нашего разговора будет или понадобится с Большим Иваном встретиться.
        - Это ещё что за фрукт?
        - Хозяин здешний.
        - Сколько себя помню,  - заикнулся Глиста,  - Большими Исадами еврейчик правил…
        - То - государственный служивый, а у нас там хозяин Большой Иван.
        - Повременим пока с вашим хозяином.  - Хомяк, бесцеремонно отодвинув стул, потянулся к водке и, налив стопку, опрокинул, утёрся рукавом, давая понять, что никто, кроме Динамита, его не интересует.
        Тот мигнул молодухе, и она исчезла так же незаметно, как и явилась. Хомяк, будто не замечая никого, тяжело опустился на стул и, опрокинув вторую рюмку, выдохнул:
        - Что же ты замыслил, уважаемый Леонид Аркадьевич, раз творишь такой беспредел? Объясняй уж, а то засну я за столом, не услышав и не пожрав ничего. Тяжкие хлопоты заварганил ты сегодня. Не много на свои плечи взвалил?
        - Сдюжу, не впервой,  - уселся напротив Динамит, демонстративно тесня тарелки и блюда, твёрдо ставя локоть единственной руки.  - Оружию и динамиту, что ты припрятал когда-то, мною дан нужный ход. Догадываешься?
        Хомяк молча кивнул, наливая третью стопку.
        - Не спеши,  - накрыл его руку своей Динамит.
        Они долго и зло пожирали друг друга глазами, пока Хомяк не погасил огонь своих.
        - Уважаю толковых,  - наливая себе водки, Динамит жестом пригласил присесть Глисту, плеснув и тому в стопку.
        - Прикатил ты сюда, голубчик, впустую, но это только маленькая частичка твоей большой беды,  - многозначительно упёрся он жёстким взглядом в Хомяка.  - Не знаю пока из столицы Белокаменной ты пожаловал, а может, из Воронежа, а может, из тьмутаракани, только уверен я - нет за твоей спиной крепкого хозяина. И не ерепенься!  - тут же осадил он попытавшегося было вскочить на ноги Хомяка.  - Да и кроме сраного ножичка, нет у тебя ничего, может, гроши ещё кое-какие остались от былых барышей, но и тех на прокорм тебе долго не хватит.
        - Мели, Емеля…  - буркнул Хомяк без былого энтузиазма.
        - Так что, Хомяк, ты полностью в моих руках, и при надобности я раздавлю тебя как поганого зверька, именем которого тебя нарекли.
        Хомяк опять потянулся было за стопкой, но Динамит резко перехватил его руку. Распахнулась дверь, и на порог ввалился зловещего вида огромадный верзила.
        - Уймись, Каплун!  - остерёг его Динамит.  - Без надобности ты. Вишь, старые друзья разговаривают.
        Верзила, попятившись назад, замер у косяка.
        - Вон, сказал!  - рявкнул Динамит, как хозяин на непослушного пса, и дверь захлопнулась.  - Погуляй под окнами!  - крикнул он ему вслед.  - Да готовь нам жратву на завтра в коридоре.
        На Хомяка это произвело впечатление.
        - Вот теперь выпьем за знакомство и сотрудничество, помощнички вы мои дорогие,  - с явной подковыркой и нарочито ласково произнёс Динамит, подымая стопку.  - Если нет других предложений, поделюсь моими планами.
        Глиста плеснул водку в рот поспешно и, так же торопясь, схватил жирный кусок баранины, жадно впился в него зубами. Хомяк потёр лоб рукой, тяжело провёл по глазам, словно сдирая застилавшую пелену, медленно осушил стопку до дна, налил ещё до краёв и, уже крякнув, опрокинул.
        - Будете работать на меня, кореша,  - успокаивая и почти дружески подвёл черту Динамит.  - Идти вам некуда. Менты вас пасут и на первом углу сцапают, поэтому пока будете жить здесь. Каплун за вами присмотрит, а Колька Прыщ разнюхает всё, что вокруг творится.
        - И долго нам тебе служить?  - мрачно поднял на него глаза Хомяк.
        - Как дело сделаем,  - ощерился тот.  - А там посмотрим. Может, сработаемся, а нет - разбежимся. Я неволить не стану. А цыган слов на ветер не бросает.
        - Что за дело? Я мокрушничать не нанимаюсь.
        - А я сам такого не терплю.  - Чёрные глаза Динамита налились свинцом.  - У нас не столица, враз след возьмут, а не сможешь замести, готовься к стенке.
        Глиста и без того подрагивающий, словно осенний лист, совсем скукожился над столом:
        - Как это? Без суда, что ли?..
        - Есть у сыскарей такое право - стрелять нашего брата при попытке к бегству.  - Разлив водку по стопкам, Динамит опрокинул первым.  - Но башли срубим по-тихому, можно сказать, как в детском сне.
        И он расхохотался так, что оба приятеля вздрогнув, переглянулись.
        Глава VIII
        Перед самым обедом в скрипнувшую дверь кабинета гособвинителей на первом этаже аппарата областной прокуратуры, стараясь не шуметь, протиснул одутловатый животик Аркадий Маркович Тимошкин, помощник по общему надзору со второго - генеральского этажа. Представитель высшей структуры грозного архитектурного сооружения, естественно, он был ближе к кухне как всех официальных известий, так и к всевозможным слухам, поэтому порой позволял себе спускаться и делиться ими с коллегами снизу. Гособвинители - народ занятой, по уши загруженный изучением материалов уголовных дел, назначенных к судебному рассмотрению, относились к непрошеным его визитам по-разному: седеющая матрона Стефания Карловна Цвингер - страстная курильщица, тут же отправлялась с папироской к открытой форточке и по необходимости поддерживала завязывающийся разговор резкими категоричными репликами; другие - помоложе, как Кира Сергеевна Ипполитова и несравненная красотка синеглазая Любовь Исаевна Филозова больше охали и ахали, заполняя дарованную свободу подкрашиванием и подмазыванием собственных личиков, для чего с завидной быстротой уставляли
столы экзотичным содержанием косметичек, изредка подбрасывая невпопад колкие фразочки по обсуждаемым темам. Даже флегматичный библиоман Виталик Стрижевский использовал такие передышки не без пользы: тут же выдвигая ящик стола, он с жадностью влипал в страницы припрятанного там фолианта - последнего приобретения на книжном развале, вклиниваясь в обсуждения лишь по острой надобности.
        Одним словом, гость сверху с неизменно сенсационными новостями устраивал всех, за исключением Матвея Ароновича Лейбы, которого не без оснований побаивался и сам Тимошкин, хотя ходил у него в приятелях, вечерами поигрывал с ним в шахматы на третьем этаже у криминалиста Ивана Кузякина, а в выходные дни их могли встретить в уголках летнего парка «Аркадия», где оба толкались среди недоступных и загадочных простым смертным нумизматов. Всем было известно, что Лейба и Тимошкин воевали под Сталинградом, были тяжело ранены: один горел в самолёте и, выпрыгнув с парашютом, покалечил ноги, не обходясь потом при ходьбе без трости; второй горел в танке и тоже чудом остался жив. Лечились в астраханском госпитале, где познакомились и не расставались с тех пор, по воле судьбы став оба юристами и оказавшись в прокуратуре. Занимая должность начальника отдела гособвинителей, Матвей Аронович, человек вообще-то добрейший, мягкой души интеллигент, не терпел никаких посиделок в рабочее время в возглавляемом им подразделении. Он беспардонно пресекал их, не взирая на личности и взаимоотношения, не раз грозя Тимошкину о его
вольностях довести до сведения непосредственного руководителя Юрия Гавралова. Тот прошёл школу в обкоме партии помощником самог? первого секретаря Леонида Боронина, слыл бойцом ещё той, старой коммунистической закалки, поэтому нарушения дисциплины расценивал высшим пороком, незамедлительно делая соответствующие выводы, и, конечно, болтливые хождения Тимошкина могли кончиться плачевно, но, к его счастью, разносы Матвея Ароновича, как правило, где начинались, там и заканчивались, а «хождения в народ» продолжались.
        В этот раз до перерыва на обед оставалось не так уж много времени, к тому же дверь в кабинет грозного Лейбы была плотно закрыта: тот готовил доклад на важное совещание и приказал не беспокоить его по пустякам.
        - Важняк-то новенький наш далеко пойдёт.  - Встав для пущей важности на цыпочки и подняв к потолку большой палец, Тимошкин продефилировал между столиками гособвинителей, закатив глаза.
        - Если вы имеете в виду Жогина,  - достав папироску, тряхнула седеющей шевелюрой Стефания Карловна и традиционно направилась к окну, распахнув настежь форточку,  - то он значится в аппарате прокурором следственного отдела, а не следователем.
        - Неважно кем значится,  - не смутившись, царственно парировал Тимошкин,  - главное, что Аргазцев поручил ему расследовать дело бывшего нашего коллеги Андреева, значит, де-факто[5 - Де-факто (лат.)  - фактически, на деле.] он следователь.
        - Как?!  - одновременно всплеснули ручками Кира Сергеевна с Любовью Исаевной и кинулись за косметичками.
        - Чем провинилась Зинина?  - опережая подружку, принялась разжигать костёр одна.
        - Не собралась ли наша прославленная следовательша на пенсию?  - подлила масла в огонь вторая.
        - Зоя Михайловна бодрее всех нас, хоть и войну прошла,  - буркнул в защиту Стрижевский, раскрывая страницы очередного раритета, мгновенно выскочившего из ящика его стола.
        - А что Терноскутова?  - пристроившись у подоконника и сердито стреляя колечки дыма в форточку, пыталась удерживать позицию Цвингер.  - С мнением начальника следственного отдела уже перестали считаться?
        - Аглая Родионовна как раз и проявила инициативу,  - ехидно хихикнул Тимошкин.  - Чем уж ей Андреев так насолил, не ведаю, но не сомневаюсь, молодой да ранний Жогин настряпает бывшему районному прокурору по самое не хочу.
        - Андреев угробил себя сам,  - подал голос ценитель старинных книг, не подымая головы.  - Пьяным сел за руль служебного автомобиля ночью, превысил скорость и сбил мужичка, переходящего улицу. Чего ещё надо для уголовной статьи?
        - Семь лет!  - вскрикнула чувствительная Кира Сергеевна.  - А скончается пострадавший в больнице - все десять… Угодить в колонию в самом расцвете, ведь жил и служил закону!..
        - Дура лекс, сэд лекс[6 - Dura lex, sed lex (лат.)  - закон суров, но это закон.],  - беззаботно блеснул познаниями Тимошкин.
        - Столько не дадут,  - оторвалась от зеркальца скептичная Любовь Исаевна.  - Пострадавший поправляется, и поговаривают, заявление написал, что прощает водителя.
        - Да что его прощение?  - досадуя, Ипполитова неудачно смазала тушь на глазах и прихлопнула в сердцах по столу ладошкой.  - Найдёт причуда на судью и загремит прокурор на всю катушку. А какой был мужчина!
        - Что ты его хоронишь?  - одёрнула приятельницу Филозова.  - У него сильный адвокат, найдёт лазейку, заявит ходатайство, то да сё…
        - Многое и от следака зависит.  - Виталик Стрижевский, хотя и был самым молодым в этой компании, но успел проявить себя и с его мнением считались.
        - Вот и я говорю,  - тут же воспрял Тимошкин и будто случайно придвинулся к его столу.  - Жогин уже успел отличиться, наломал дров перед тем, как к нам попасть.
        - Интересно? О чём это вы?  - серые глаза Стефании Карловны засвинцели, все хорошо знали о её дружбе с Терноскутовой; начальница следственного отдела порой не гнушалась советоваться с Цвингер, прежде чем решать особо казусную проблему и окончательно идти с особо сложным уголовным делом к прокурору области, впрочем, не скрывалось это и от Аргазцева; бывало, и он собирал такие большие советы, приглашая на обсуждение Лейбу с Цвингер и Терноскутову, но, утверждая обвинительное заключение, решение всегда принимал сам.
        - А дело об изнасиловании школьницы забыли?  - многозначительно оглядел всех Тимошкин.  - Завалил его Жогин, угробил, подсудимого оправдали и освободили из-под стражи. Сама Максакова председательствовала. Авторитет в областном суде!
        - Оправдали одного из пяти преступников,  - покосившись на Тимошкина, нахмурился Стрижевский.  - Кстати, оправданный был четвёртым по счёту и на следствии потерпевшая его твёрдо опознала. Я дело изучал лично по поручению Матвея Ароновича на предмет опротестования оправдательного вердикта. Удивительно, но почему-то опытнейшая, как вы заявляете, Максакова, оставила эти обстоятельства без внимания.
        - Гляжу я на вас,  - хмыкнул Тимошкин,  - мастера вы шашками махать после драки. Был бы по тому делу следак стоящим спецом, комар носа не подточил бы.
        - Это как сказать…  - не отводя глаз с улицы, мрачно покачала головой Цвингер и резко обернулась к Тимошкину.  - А известно ли вам, любезный наш осведомитель, кто отец того оправданного?
        Тимошкин затоптался, смутившись; вопрос застал его врасплох, а, похоже, ответ ему был известен и обнародовать его помощник прокурора явно не собирался.
        - Как же так?  - скривив губы, Цвингер зло вмяла окурок в дно пепельницы.  - Генеральный прокурор страны официально объявил общий надзор, который вы представляете, нашей разведкой. Это значит: всё видеть, всё слышать, всё знать!
        - Какое-то странное значение вы придаёте отцу, Стефания Карловна,  - невнятно пролепетал Тимошкин,  - отец за сына, знаете ли…  - И смолк, чувствуя, что запутался.
        - Как раз отец - за сына!  - оборвала его взвинченным тоном Цвингер.  - Его отец рулит крупнейшим рыболовецким колхозом, а главное - он член бюро областного комитета партии!
        - К чему вы это, Стефания Карловна?..  - мямлил Тимошкин, совсем теряясь.  - Я вам про Ерёму, а вы…
        - А я про Фому!  - Давая понять, что разговор окончен, матрона с высоко поднятой головой прошествовала было к своему столу, но внезапно замерла на полпути.
        Дверь кабинета начальника отдела распахнулась и, приводя всех в замешательство, на порог выбрался громоздкий Лейба. В горячке забыв трость, он слегка покачивался, но, опершись спиной на дверной косяк и обретя надёжную опору, медленно наливаясь краской, он смерил Тимошкина гневным взглядом и холодно произнёс:
        - Не стану извиняться, но я невольно подслушал концовку полемики. Скрывать не стану, на многое она открыла мне глаза, но об этом позже. Сейчас же я хотел огорчить вас, Аркадий Маркович. Да-с, огорчить! На незаконный приговор суда мною подготовлен проект протеста.
        При этих словах, хлопнув в ладоши, Виталик Стрижевский подскочил с места, едва не сбив с ног Тимошкина, Ипполитова с Филозовой застыли с открытыми ртами, а Лейба продолжал:
        - Сложный, должен сказать, чрезвычайный прецедент имел место в судебном процессе по обсуждаемому только что уголовному делу. В моей практике такого не наблюдалось. Однако и Аргазцев согласился с моими доводами. Протест прокурором области подписан, и теперь законность оправдания проверять будет Верховный суд республики.
        Проявляя незаурядную юркость, Стрижевский ловко проскользнул мимо начальника в кабинет и, возвратясь, с поклоном вручил ему трость.
        - Похвально, юноша, похвально,  - благожелательно повела глазами Стефания Карловна.
        Остальные безмолвствовали, и лишь Тимошкин, покашливая, будто поперхнулся, пятился к выходу.
        Глава IX
        - Жогин! Александр Григорьевич!  - Запыхавшийся криминалист Кузякин с походным портфелем и фотоаппаратом на шее влетел в следственный отдел; визгливый, взволнованный его голосок гулко загулял по просторному пустому кабинету.
        - Все ушли на фронт,  - хихикнула молоденькая секретарша, тенью промелькнув за его спиной с кипой документов.
        - Где Жогин?  - обернулся Кузякин, но той уже и след простыл, лишь аромат духов витал в воздухе.
        - Мне не до шуток!  - чертыхнулся раздосадованный криминалист и грохнул тяжёлый портфель на пол.  - Я плюну на всё да Аргазцеву доложу, пусть разбирается!
        - Здесь я,  - тёмноголовый крепыш с томами уголовных дел шагнул из-за большущего металлического шкафа, откуда сразу его было не усмотреть, аккуратно сгрузил ношу на стол.  - Перетряхиваю накопившееся. Что за суматоха?
        - Аглая не предупредила?  - всколыхнул гневом криминалист и запылал лицом.  - Ты и не собирался! Прикажете мне одному расхлёбывать?!
        - Да не квохти ты, как наседка,  - невозмутимо усмехнулся Жогин.  - Повелела Терноскутова тебя сопровождать, только удивляюсь я - один уже не управляешься, Иван Владимирович?
        - Да там работы троим на сутки!  - округлил глаза тот.  - В управлении милиции оперативная группа сформирована! Подняты на ноги лучшие сыскари! Кстати, машина нас, наверное, уже у подъезда дожидается, а ты копаешься!
        - Пусто,  - глянул в окошко Жогин, звякнул ключом, возвратив дела в шкаф, и с сожалением вздохнул:  - Никак не поставлю точку в деле нашего бывшего прокурора Андреева. Думаю, не всё так просто с тем наездом; смущают меня некоторые детали…
        - Какие детали тебя смущают? Его собственная жена и та всё подтвердила. А ведь находилась рядом с ним и всё видела с заднего сиденья!
        - Слишком упрощённо они оба толкуют о серьёзной аварии… Скрывают что-то. И показания жены как раз мне и не нравятся.
        - Ты на убийство настраивайся, которое нас раскрывать послали, там куча трупов, а Андреев - пройденный этап. Сгубил себе будущее, пусть и расхлёбывает сам.
        - Зря ты так, Иван Владимирович…  - недобрым взглядом покосился Жогин на криминалиста.  - И с приговором можно поспорить, если не выяснены все обстоятельства случившегося.
        - Вот только не будем затевать нравственные прения!  - отмахнулся, как от назойливой мухи, Кузякин.  - Кстати, кажется, подъехали за нами. Дождались - запиликали!
        Действительно, за окном послышались призывные сигналы автомобиля.
        Глава X
        Впервые столь жуткая картина преступления предстала прибывшей на место происшествия оперативной группе. Повидавшие на своём веку, казалось бы, всякое, матёрые спецы, хмуро пряча глаза, едва гасили матюги в перехваченных гневом глотках.
        - Кровавый кошмар!  - скрипнул зубами начальник Управления уголовного розыска подполковник Лудонин; оттеснив плечом поджидавшего их Щергунцова, командовавшего местной милицией, он снял фуражку и первым шагнул за порог полупустой комнаты ветхого деревянного дома, где у окошка светлела кровать. Ступая след в след, как по минному полю, за ними осторожно прошествовали Кузякин, Жогин и медицинский эксперт Югоров. Замыкал процессию старший опер райотдела Сизов.
        - Темновато,  - щёлкнув фотоаппаратом, пожаловался Кузякин, высматривая местечко пристроить портфель и разложить криминалистические принадлежности.
        - Я приказал своим соколикам, когда сюда прибыли, дальше порога - ни ногой до вашего прибытия. Боялся, следы затопают. И свет велел погасить. Мух слетелось уйма. Сизов!  - обернулся Щергунцов.  - Включи свет, да подежурь на дверях, чтобы наши нос не совали без надобности! Душно… Задохнёмся здесь.
        Начальника милиции бросало в пот, он отмахивался от мух и едва успевал подтирать платком липкие потоки с жирного бурого лица. Весь его вид свидетельствовал, что тяжкая беда свалилась на его седеющую голову.
        - Мои по улицам бегают, собирают информацию среди соседей, занарядил всех,  - тяжело выдохнул он, держась поближе к Лудонину.
        Тот, не отрывая взгляда от постели, где разверзлось потерзанное глубокими ранами тело престарелой хозяйки, сухо кивнув, спросил:
        - Что накопали?
        - Ничего стоящего,  - потупившись, повёл плечами Щергунцов,  - мелочи, но дают основание зацепиться за главное…
        - Со мной Таранец и Хлебников, ты их способности знаешь; больше людей комиссар не выделил. Они прошерстят подворье с твоими, а потом - в распоряжение прокуратуры на трое суток. Извини, Григорий Артемьевич, я задержусь здесь на час, не более. Надо поднять всех наших общественных помощников, прощупать уголовных авторитетов, что толкует ворьё по этому поводу. На лицо беспредел невиданных масштабов, забывать я начал подобные эксцессы, а среди преступного мира тоже сердобольные попадаются - не терпят они извергов, издевающихся над женщинами и детьми, может, кто сболтнёт.
        - Старушку изрядно мучили, прежде чем умертвить,  - подал голос медэксперт, застывший у тела на кровати.  - И ведь долго жила, сердце, видать, крепкое у бедняги, несмотря на возраст.
        - Перевернули, подлюги, весь дом с ног на голову!  - не сдержался Щергунцов.  - Специально погром устроили, рыскали в поисках чего-то или за жертвами гонялись… Обратите внимание: мало того, что перерезали всем горло, как баранам, подушки вспороли и пух по комнате развеяли.
        - Особенно рылись в этой комнате,  - буркнул от дверей Сизов.  - И пострадавших в одно место сгоняли, к кровати хозяйки, где и прикончили. Тёмные игры разыгрывали.
        - Ты опять за своё?!  - зло оборвал его Щергунцов.  - Сектантство приплёл! Сколько работаю, подобной гадости не водилось в районе. Моё мнение - окурились сволочи! Детей не щадили!
        Тела умерщвлённых жертв, разбросанных по полу, действительно в странном порядке окружали кровать: молодая женщина с задранным подолом лежала, раскинув руки, будто её удерживали, прежде чем умертвить, мальчонка лет семи, поджавший коленки к груди, и беловолосое существо лет пяти с широко открытыми от ужаса глазёнками, прячущее обе ручки за спину.
        - Да они у неё связаны!  - воскликнул Югоров, осторожно повернув тело ребёнка на бок.  - Пояском от её же платья.
        - Выпытывали у хозяйки что-то.  - Жогин полез за портсигаром.
        - Только не курить!  - предостерегающе поднял руки медэксперт.  - Нам здесь работать да работать…
        - Пытали на глазах хозяйку, а потом убивали по очереди ребятишек и их мать,  - хмурясь, повторил Жогин, послушно спрятав портсигар.  - Нелюди!
        - Деньги?..  - вопрошая, Лудонин оглядел всех.  - Искать в такой нищете драгоценности или семейные сокровища?
        - Откуда им взяться?!  - хмыкнул Щергунцов.  - Покойница перебивалась с хлеба на воду, крохотной пенсии едва хватало.
        - Однако снохе помогала,  - подал голос Сизов.
        - Интересно?  - повернулся к старшему оперу Лудонин.  - Поделитесь информацией, здесь важна малейшая деталь.
        - Сноху Софку Снегирёва привечала, хотя та второй жинкой у её сынка-пьянчуги была и привела в дом двух своих ребятишек от первого брака. Софка вкалывала, как лошадь, и ухаживала за свекровью до последнего дня. Она и в больницу её водила, и по магазинам бегала. Вчерашняя их помывка в бане вместе с ребятишками последней оказалась. А накануне видели обеих в сберкассе; снимала Глафира Семёновна деньги с вклада. Небось поделилась и со снохой, хотя Ефимовна, соседка и закадычная подружка Снегирёвой, сетовала, что последнее время та плакалась на здоровье, что беспокоиться пора о душе, сынок-пьянчужка не похоронит по-людски. Возможно, для этих целей и повела её Софка деньги снимать со счёта.
        - Какая же у неё пенсия, чтобы вклады иметь?
        - Известное дело - крохи,  - пожал плечами Сизов,  - но Снегирёва с Ефимовной на рыбзаводе всю жизнь отработали, а там заработки были неплохие, ну и, конечно, домой тащили с завода, рыбкой красной да икоркой спекулировали. Было дело.
        - Ты, Сизов, будто в кустах сидел,  - поморщился уязвлённый познаниями опера Щергунцов.
        - Вы, Григорий Артемьевич, нашим отделом тогда ещё не командовали. Были времена… чёрной икрой зарплату работягам платили.
        - А что же сын?
        - После развода спился он окончательно. С места на место летал, гнали отовсюду. А последнее время неизвестно где ошивался. Спутался, говорили, с какой-то бабой. Его обмыть да одеть, он в мать - красавчик, на гитаре сбацать мастак, а выпьет - тыква на грядке.
        - Кстати, где он сам?  - оживился Жогин.
        - Участковый Гордус докладывал, что найти Снегирёва не удалось,  - замялся Щергунцов.  - Налакался, наверное, и валяется под забором. Отыщем, товарищ подполковник. Никуда не денется.
        - Пора уж,  - посуровел Лудонин.  - Вся семья здесь покоится мёртвым сном, а его черти свищут.  - Он повернулся к Щергунцову:  - Ты, Григорий Артемьевич, запрягай своих орлов, чтобы к вечеру обеспечили полную ясность по семье Снегирёвых и всех её взрослых членах; с сыном тщательно поработать, а после допроса товарищем Жогиным, проверить его алиби. Сынок может вывести на преступников, если сам не причастен. Это одна из главных версий - убийцы пожаловали в дом Снегирёвой не за её деньгами, они пытали, а затем умертвили её ради другого, более ценного, и об этом сынок не мог не знать или не догадываться.
        - Есть!  - вытянулся Щергунцов.
        - Вечером - у Аргазцева.  - Лудонин, не прощаясь, развернулся на выход, кивнул Жогину и Кузякину, а Югорову добавил:  - Ваши заключения важны, как воздух, Константин Владимирович.
        - Мы ещё и сегодня можем встретиться,  - улыбнулся медэксперт, подымаясь от тела Снегирёвой, где они с Кузякиным оживлённо обсуждали что-то.  - Думается, прокурору области будут интересны результаты пусть предварительных, но очень нужных наших исследований. А уж после вскрытия, надеюсь, ответим на все вопросы.
        - Вашими устами да мёд пить…  - буркнул криминалист.
        - Только не вешать носа, старичок!  - ободряюще похлопал Кузякина по плечу Жогин и подмигнул Сизову:  - Пообщаемся во дворе, сыщик. Мне кажется, нам есть о чём покалякать.
        - Не забыли, Александр Григорьевич?
        - Тебя забудешь, икать полгода придётся. Я, как в наш район приезжаю, расчленёнку вспоминаю и ведьму ту из цыганского табора. Везёт тебе, Тихон, на жуткие преступления. Когда изведёшь заразу?
        Глава XI
        Они вышли во двор и как по команде с жадностью закурили. Хлебников копался в старом покосившемся сарае, готовом каждую минуту развалиться, Таранец пошумливал в бане, примостившейся под развесистым древним дубом в углу двора.
        - Хлопцы носом землю роют,  - хмыкнув, пустил колечки дыма над собой Сизов.  - А зря.
        - Команда дадена, а Лудонина ослушаться не моги,  - поддакнул Жогин.
        - Наши вокруг всё обработали. Нет там ничего.
        - Если б знать, что искать…
        - Бандиты знали.
        - Уверен?
        - Они не зря всё в хате перевернули. Подле хозяйской кровати копались.
        - Ну ты, конечно, тоже туда не забыл нос сунуть?
        - Сунул, только тщательно поработать не позволил ваш приезд. Щергунцов злой, как чёрт, погнал.
        - А теперь кто мешает?
        - Иван Кузякин с Югоровым тела осматривают, отпечатки пальцев снимают. Не подступишься.
        - Какие дела?.. Подождём.
        - Придётся.
        - Слушай, Тихон Семёнович, чую я, не всё ты подполковнику рассказал про Снегирёву.
        - Подкалываешь?
        - На премию себе оставил?
        - Дождёшься у нашего начальника. Как же!
        - Непросто так заглянули изверги именно к этой старушке, а уж пытали её как!
        - Ефимовна, соседка её, рассказывала, что подружка из зажиточного рода купцов-рыбодобытчиков. Хоть и раскулачили их в своё время, а припрятать дед покойной успел и ей оставил. Ефимовна мне и проговорилась, что за тем сундучком с золотыми монетами да семейными драгоценностями бандюги и пожаловали.
        - Чего ж ты молчал?
        - А кто поверит?! Щергунцову шепнул, он меня послал подальше; ты, говорит, Сизов, мастер сказки выдумывать. В сектантстве обвинил при всех, слышал?
        - Кто же их навёл на тот клад наследственный?
        - И думать нечего, две фигуры у меня на подозрении. Сноха, которая к Снегирёвой всех ближе была, или сынок её - пьянчуга.
        - Тогда среди живых его искать бесполезно,  - покачал головой Жогин,  - на тот свет запрос слать придётся.
        - Думаете, и его порешили?
        Ответить Жогин не успел, во двор вбежал старший участковый Гордус.
        - Ты как на крыльях, Казимир Фёдорович!  - подковырнул Сизов.
        - Щергунцов ещё здесь?  - поправив китель, повернулся к ним майор.
        - Григорий Артемьевич отправился провожать Лудонина, да и укатил, наверное, в райотдел. Ему ещё комиссару докладывать, сам понимаешь. А ты с новостями?
        - Товарищ Жогин, я разумею, вы здесь за старшего остались?
        - Считай, так. Я тебя, Казимир Фёдорович, с вестями о Снегирёве дожидался. Во двор вышел, не выдержал.
        - Сволочь хорошая, этот Снегирёв!
        - А по существу?
        - Отыскал я его с помощью Верки Гусевой, продавщицы продуктового магазинчика на рынке. Известная особа. Баба молодая, видная да к тому же одинокая. В общем, мужики к ней липнут, а она не дура, этим пользуется, ходят слухи, что алкашам вместо водки самогонку и бормотуху не опасается втюривать. Ну, те, понятное дело, всему рады, если шлея под хвост попала, расхватывают за милую душу. Ловить за руку, правда, лично мне не приходилось…
        - Казимир Фёдорович!..
        - Понял. Извините, увлёкся. Отыскали мы его вусмерть пьяным в болоте под забором, недалеко ему удалось от Веркиного магазина ноги уволочь. Правда, Гусева утверждала, что накануне был Снегирь уже изрядно выпимши, но на ногах держался и требовал водки. Деньги при нём были бумажные и немалые, она отоварила его двумя поллитровками, больше не дала, хотя и просил.
        - Когда, говорите, это было?
        - Вчера поздним вечером припёрся в магазин. И по нему видно было - гулял не без повода.
        - Вот с этого момента не спешите, Казимир Фёдорович,  - напрягся Жогин.  - Поподробнее, пожалуйста.
        - Собственно…  - пожал плечами участковый.  - Вытащить его было нельзя оттуда без посторонней помощи. Перемазались все, как свиньи. Теперь телега необходима, чтобы погрузить его и доставить куда прикажете.
        - Сам не передвигается?
        - Даже не соображает толком, что с ним происходит. Я уж думаю - врёт Верка, она вместо водки втюрила ему бормотухи с дурью, а такая гадость быка с ног валит и память отбивает напрочь.
        - А смысл? У него же деньги были?
        - Выгода прямая.
        - Ну да…  - на минуту задумался Жогин.
        - Не вызвать ли врачей?  - подал голос участковый.  - Те прикатят с носилками, заберут по-человечески, обмоют, укольчиками разными приведут в себя?..
        - Обыскать смогли? Какое количество денег при нём оказалось?
        - Денег я сосчитать не смог, товарищ следователь, из-за большой загрязнённости, а вот ножище в кармане Верка обнаружила.
        - Чего?
        - Ножище огромный, но какой-то особенный, таким не горло резать, а кабанов колоть - до самого сердца достанет. Длиннющий, чертяка, слышал я, их стилетами называют бандюги.
        - Чего ж ты раньше молчал?!
        - Про нож-то? Да вы пытать меня начали насчёт того, где, когда, с кем нашли Снегиря, пьян не пьян. Сбился я, да и сам не верил, чтобы такой тихоня, как Снегирь, родную мать и своих ребятишек этим ножищем…
        - Нож, деньги, всё, что изъяли - мне!  - рванулся Жогин к участковому, который вытащил из потрёпанного портфельчика свёрток и передал его следователю.
        - Всё упаковано как положено. Должен сказать, багрового цвета пятна на штанинах его брюк Верка приметила, так я, извиняюсь, и штаны с него снял. Снегирь глазом не повёл. Как есть невменяемый.  - Гордус протянул второй свёрток Жогину.
        - Он что же, раздет?
        - В пиджаке и трусах, но Верка тряпьём его накрыла, из магазина принесла, а охраняет его мой общественный помощник Александр Матков. Кстати, очень проявил себя при всех необходимых… в общем, при осмотре и извлечении тела.
        - Тихон Семёнович,  - повернулся Жогин к Сизову,  - тебе и карты в руки. Решай с товарищем Гордусом эту закавыку. Снегирёва отмыть, осмотреть тщательным образом, привести в чувство и доставить в райотдел. Будет необходимость - вызывай врачей, мне он нужен вменяемым. Я к Кузякину и Югорову, завершим с ними все следственные действия в доме, отправим трупы в бюро на экспертизу, представлю товарищу Югорову и этот нож с одеждой Снегирёва. Чем чёрт не шутит, вдруг по крови что определить сможет. Ну а самого Снегирёва в райотделе я сам буду допрашивать. Пока его не трогать.
        - Да он лыка не вяжет,  - буркнул участковый.
        - Напряги врачей, Тихон Семёнович,  - пусть поработают. Не лишили же его языка!
        Глава XII
        Узкие улочки окраины городского центра тонули в сгущающихся сумерках. Незаметно подкрадывалась коварная тьма, забираясь в глухие переулки старинных дореволюционных строений, незащищённых светом фонарей. Южная ночь творила свои тёмные дела быстро, не даря малейших поблажек беспечному закату, гася и уничтожая его последние чахлые клочки, розовеющие на западе.
        Стоя на балконе, прокурор области Александр Павлович Аргазцев задумчиво покуривал, наблюдая, как от подъезда прокуратуры, поспешая, разбегаются автомобили с отбывающими участниками только что закончившегося у него совещания. Чудненьким получился разговор! Поначалу речи лились рекой, к единой версии преступления сошлись все - убийство Снегирёвой с неустановленными лицами совершил сын покойной, у которого не единого алиби при куче прямых тяжких улик: обнаруженные в карманах пиджака и брюк деньги, диковинный бандитский нож со следами крови, бурые пятна на одежде. Единственное - он всё отрицает, не помнит из-за сильного опьянения, но пройдёт время, и подозреваемый заговорит. Аргазцев даже предложил Жогину захватить Снегирёва с собой, чтобы лично допросить перед совещанием и арестовать, но тот отговорил прокурора области. Поддержали следователя Золотницкий и Лудонин - чего стоят признания пьяного убийцы? Не в себе был Снегирёв, не отошёл от запоя, а невменяемому веры нет, серьёзного допроса не получится. И без советчиков обошёлся бы прокурор области, но жгло в груди, не терпелось самому услышать
раскаяние изверга…
        Совещание тем бы и закончилось, но все ждали Югорова с результатами вскрытия, а тот запаздывал. Зато не успел заявиться, огорошил всех сенсационным известием: медицинские исследования показали, что смерть всех пострадавших в доме Снегирёвых наступила от удушения, последовавшего при закрытии дыхательных путей - носа и рта - тяжёлым мягким предметом, вероятнее всего, подушкой. Резаные раны горла причинены уже посмертно металлическим холодным оружием, которым может быть и стилет - короткий колюще-режущий кинжал с ромбическим клинком длиной двадцать пять сантиметров, изъятый у находящегося в беспамятстве Снегирёва. Бурые пятна, обнаруженные на его одежде, являются кровью человека, группа и особенности которой будут установлены при дополнительном биологическом исследовании. Хозяйка дома, Снегирёва, скончалась от сердечной недостаточности - скорее всего, пытали и её, и других на её глазах, сердце старой женщины и не выдержало.
        Надо было видеть, как вытянулись лица присутствовавших! Подполковник Щергунцов весь забагровел и, не сдержавшись, забарабанил кулаками по столу:
        - Что это за вакханалия?! Кто делал вскрытие трупов? Это что же, все наши добытые доказательства - вверх тормашками! Собакам под хвост?
        - Вскрытием руководил лично я,  - твёрдо произнёс побледневший Югоров.  - За заключения экспертиз, высказанных здесь, ручаюсь.
        - Успокойтесь,  - поднялся с места Аргазцев.  - Не нахожу оснований для недоверия выводам товарища Югорова.
        - Сознается Снегирёв или нет,  - подскочил Жогин со стула,  - он причастен к событиям в доме Снегирёвых, а подставное это лицо, марионетка или один из активных организаторов - предстоит выяснить нам. Так что я считаю, предварительные выводы экспертов - это лишь толчок для проверки других версий, более вероятных.
        - Работать надо, работать,  - потирая лоб, поддержала его Терноскутова,  - милиции следует наращивать использование оперативных возможностей. Товарищ Лудонин,  - обернулась она к начальнику Управления уголовным розыском,  - мы вас, как говорится, попросим…
        - Все рычаги включены!  - нервно кивнул тот.
        - Тремя сутками не отделаться. Сами чувствуете…
        Этим и завершилось совещание. Теперь, обдумав многое на балконе и возвратившись в кабинет, Аргазцев пригласил к себе Жогина, который вместе с Терноскутовой составляли по его поручению план дополнительных мероприятий по раскрытию преступления.
        - Справитесь?  - кивнув на стул напротив, прокурор внимательным взглядом изучал следователя.  - Дело Андреева у тебя в какой стадии? Не завалишься со сроками?
        - Есть много вопросов к Андрееву, да и к его жене. Зоя Михайловна Зинина допрашивала их, конечно, тщательно, но кое-что смущает меня в их показаниях. Не стыкуются в деталях. Собирался побывать на месте аварии да в райцентре с людьми пообщаться, но о намерениях пока необходимо забыть. Убийство отнимает всё время.
        - Личное дело Андреева изучил?
        - Обязательно, но, сами понимаете, это бумаги…
        - Тогда выбирай: или я возвращаю дело на бывшего прокурора Зининой, и она его заканчивает, как только приступит к обязанностям, или…
        - Позвольте мне самому завершить следствие, если уж поручили.
        - Тогда продлевай по нему сроки, я поддержу твоё ходатайство. А пока полностью запрягайся в дело об убийстве.
        - Есть у меня соображения…
        - Это хорошо. Кузякин на первых порах будет тебе помогать. Но особенно на него не рассчитывай. Сегодня уже звонили из пригородного района, машина там перевернулась со студентами, прибывшими из Ленинграда убирать урожай. Я его туда отсылаю, не обойтись там без криминалиста, уже жаловался местный райпрокурор.
        - Пускай поезжает,  - согласился Жогин.  - Справлюсь… Есть у меня тут один ключик,  - усмехнулся он.
        - Ключик?
        - С утра собираюсь к Югорову, попытаю его по некоторым следам, обнаруженным в доме. Не удалось после совещания эти вопросы обсудить. К вечеру, думаю, придёт в себя Снегирёв Сергей Николаевич, поскребу его душу грешную, должно там ещё что-то человеческое сохраниться. Сыну изуверским способом лишить жизни родную мать?.. Не укладывается в моём сознании… Либо отрыгнулась жуткая трагедия прежних лет, раскроившая их порознь и сделавшая врагами, отчего он и запил беспробудно, либо это коварная подстава неизвестного нам злодея, люто ненавидящего и мать, и сына. Одним словом,  - подвёл черту Жогин,  - Шекспир отдыхает.
        - А ты слышал что-нибудь про законы РИТА?
        - Законы РИТА?.. Нет, слышать не приходилось.
        - Мне самому тоже серьёзного что-нибудь читать об этом не привелось, а вот когда учился на юридических курсах до войны, преподаватель один рассказывал о них. Понял я, прямо скажу, немного, но главное запало в сознании. Иначе называется это явлением «первого самца», когда свойства, заложенные в клетках мужчины, передают наследственность из поколения в поколение через первую женщину. Обнаружил эту удивительную способность приятель Чарлза Дарвина, какой-то английский лорд, не гнушавшийся заниматься биологией под влиянием своего друга.
        - Так это ж генетика, признанная в своё время у нас лженаукой,  - хмыкнул Жогин.
        - Ты слушай меня. Генетика сама собой, хотя наши и это буржуазное учение не признали, но то совершенно другое явление. Лорд сделал вывод, что согласно открытому им закону только первый мужчина в жизни девственницы оставляет в её организме свой образ духа и крови: психологические и биологические качества, особенности организма, свои болезни. Всё это передаётся потом детям, сколько бы их ни родилось, зачатых после от других мужиков. Вот в чём секрет открытия! Представь себе, тот лорд спарил кобылу с жеребцом зебры, и та, уже после нескольких жеребцов другой породы рожала полосатых детёнышей! Вот где закавыка…
        - Запутали вы меня. Какое отношение открытие англичанина имеет к убийству?  - потёр голову Жогин.  - Галиматья какая-то…
        - Ты вдумайся на досуге. Я с тобой этим поделился не от большого желания удивить своими познаниями. Я и сам, признаться, когда услышал эту историю во время лекции профессора дореволюционной закваски, мимо ушей всё пустил, а теперь вспомнил оттого, что чувствую: не можешь ты найти причин изуверскому поступку сына, убившего и глумившегося над телом родной матери. Я и сам мучаюсь в поисках, да не лезет на ум ничего путного.
        Жогин обхватил голову обеими руками, слушать слушал, но видно было не добиралась до глубины его разума суть.
        - Я не настаиваю ни на чём,  - продолжал рассуждать Аргазцев,  - но, возможно, больная психика и дикий поступок сынка объясняется тем, что в девичестве был у Снегирёвой любовник - отпетый бандюга-психопат, каких свет ни видывал, вот и родила она от него такого же зверёныша. И раскрыл тот своё изуверское нутро, поиздевался над матерью. Конечно, не без повода,  - лишила та его наследства, которое скрывала ото всех.
        - Однако неувязочка у вас.
        - В чём?
        - Позволил бы зажиточный богатей-купчишка якшаться да ещё родить своей дочери от бандита?
        - Твоя правда,  - не споря погасил глаза Аргазцев.  - Впрочем, заморочил я тебе голову… Признаюсь, сам впервые встретился с таким чудовищным убийством. С нелюдем имеем мы дело, чужда и не понятная логика его преступления. Не находится здравых объяснений тому, что он совершил.
        - Ничего,  - хмыкнул Жогин,  - завтра я попытаюсь решить загадку, не зверюга ли угодил нам в ловушку.
        Глава XIII
        В тот же поздний час комиссар Даленко, нервничая, расхаживал по кабинету, дожидаясь подполковника Лудонина.
        - Как совещание?  - лишь тот распахнул дверь, пригласил его к столу комиссар и сам присел напротив.  - Впечатлила наконец прокурора наша способность за считанные часы убийцу взять? Сменил гнев на милость?
        - Полдела сделано, Александр Фёдорович,  - тяжело опустился на стул начальник управления.  - Связывает руки то, что Снегирёв в невменяемом состоянии, показаний от него не добиться, да и он пока в единственном числе, а преступление, безусловно, совершено группой лиц.
        - Ну, это уже детали,  - отмахнулся комиссар,  - следователь пусть дорабатывает.
        - Следователь из молодых.
        - Знали, кого назначали…
        - Завал у них.
        - А у нас?! Убийца арестован. Что ещё надо?
        - Причина столь изуверски совершённого преступления не выяснена, одни предположения.
        - Ты, Михаил Александрович, прямо как мамка при детках несмышлёных: разжуй, да ещё в рот положи.
        - Бесспорно, что бандитское нападение на Снегирёву тщательно организовано с целью ограбления. Искали не деньги, которые та накануне со снохой сняла с вклада в сберегательной кассе, хотя не побрезговали и ими. Бандиты рыскали в доме и подворье в поисках семейных накоплений, ценностей, а возможно, и припрятанных наследственных драгоценностей. Выяснилось, что Снегирёва - единственная из уцелевших после известных репрессий дочь кулака - богатейшего рыбодобытчика, расстрелянного ещё чоновцами.
        - И ты, наивная душа, полагаешь, что, дожив до советских времён, старуха сохранила наследственные богатства, закопав клад с драгоценностями в огороде или под домом?  - Комиссар не удержался от горькой усмешки.  - Пережила голодомор в Поволжье, когда люди поедали друг друга, две войны, а сама чахла над златом?..
        - Всё это, конечно…
        - Сказки про белого бычка, ты уж извини меня, подполковник,  - оборвал Даленко.
        - В одном вы правы, Александр Фёдорович, тщательный обыск в доме убитой и в хозяйском подворье не дал результата.
        - Н?чего было и надежды лелеять.
        - Но без веских причин таких убийств не совершают.
        - Значит, есть другие мотивы. Не скупитесь на версии.
        - Согласен.
        - Не допускаете такого, что оговорили бабку по большой злобе?
        - Сизов, оперативник Щергунцова, добыл эту информацию от соседки Снегирёвой, её семидесятилетней приятельницы Корнеевой Марии Ефимовны.
        - Старческий маразм её не коснулся?
        - В здравом уме старушка. Вдова и одинока, но следит за собой и по хозяйству справляется. Дрова помогала колоть снохе Снегирёвой, когда накануне баню топили, вместе ребятишек купали.
        - Значит, информации можно доверять?
        - В известной степени - да.
        - Вот… А может соседка и наговорила глупостей?
        - Такого и в архивах не найти,  - кисло пошутил Лудонин,  - Не проверить. Очевидцев в живых не имеется.
        - Не было между ними ссор? Бабы - существа коварные, а тут как раз случай представился. Я вечером домой возвращаюсь, к примеру, так не было такого, чтобы какая-нибудь не остановила, не настучала на соседку какую-нибудь гадость, а вроде, вчера ещё вместе семечки щёлкали. И женщины с виду культурные…
        - Сознание определяет бытиё,  - хмыкнул Лудонин.
        - Классику марксизма переделываешь?
        - Я всё же отдал приказ своим соколикам поработать с общественными помощниками на самом, как говорится, дне, потрясти скупщиков краденого, спекулянтов - не появились ли новые ценности, монеты, другие женские побрякушки?
        - Отчего же, пусть не перестают этим заниматься,  - согласился Даленко, поморщась.  - Но конкретных людей с этого дела через трое суток снимай. Тебе ли не знать, Михаил Александрович, на каком костре сидим,  - каждые сутки новые преступления, уже сегодня заложил мне уши начальник Кировского райотдела, поднял крик, что у него сразу два убийства, людей просил.
        - Он мне тоже звонил,  - кивнул Лудонин.  - Разобрался я. Оба убийства очевидные, совершены на бытовой почве и подозреваемые уже дали признательные показания.
        - Вот видишь…  - Комиссар забарабанил пальцами по столу.  - Не дают скучать. Так что трое суток у тебя, Михаил Александрович,  - он глянул на часы, подымаясь,  - а теперь уж и двое осталось.
        Глава XIV
        Спроси кто Жогина, спал ли он ночью, следователь не ответил бы с полной уверенностью. Здоровый организм после дневных нервотрёпок требовал отдыха, полной отключки хотя бы на несколько часов, но лишь упала голова на подушку, смежились веки и, тяжело выдохнув, перевернулся он на любимый правый бок, забыв приласкать жену лёгким поцелуем в жаркое плечо, заскакали мысли одна другой тошней да все на одну тему, саднящие, как зубная боль, и рыскающие в поисках ответов на десятки вопросов: кто?.. зачем?.. почему?.. И не годился для разгадки веками рекомендованный совет: ищи того, кому выгодно.
        Давно отстучали полночь настольные часики, которые поставил на ранний час, чтобы не проспать; звоном отдавалось их равнодушное отстукивание секунд в воспалённом мозгу, мешая выстраивать цепь доказательств, сопоставлять улики, тискать версии. Не замыкались аналитические его построения в единую цепь, натыкалось сознание на прорехи и очевидные бреши. Зыбкой тенью маячила слабая надежда о причастности Снегирёва, с которого, казалось бы, и начинать надо розыск, но не удалось Жогину за весь беспокойный день с ним повидаться. Оставался тот невменяем или притворялся, уже очухавшись,  - врачи рекомендовали переждать. Да и слишком явной подставной фигурой выглядел Снегирёв в деле убийства матери, чрезмерно перестарался кто-то, измазав его дёгтем вопиющих улик…
        - Ты бы принял таблетки или валерьянки накапал,  - пожалела жена,  - давай сбегаю на кухню, принесу.
        - Посижу на балконе у твоего цветника, подышу свежим воздухом,  - поднялся Жогин.  - Причудилось мне или действительно петухи заголосили?
        - Светает,  - согласилась она, сладко зевнув.  - Откуда петухам в городе взяться.
        - Действительно, рассветает.  - Пристраиваясь на табуретку у её цветочных горшков на балконе, он закурил, вдыхая с удовольствием и освежающую утреннюю прохладу, и бодрящий измученный мозг терпкий дым.
        - Я гляжу, ты опять зачадил! Говори не говори, не бережёшь себя, Саша.
        - Я одну,  - Жогин закашлялся и горько усмехнулся.  - Мать-покойница нас, пацанов, рано будила, а я, младшенький, всё в одеяле прятался, так она мне на ухо шептала: «Петухи пропели, сгинула нечистая сила, пора, сынок, за дело приниматься…»
        - Саша!  - распахивая балконную дверь, протянула ему телефон жена.  - Тебя! Не приведи, Господи, приключилось ещё что-нибудь…
        - Кто?  - крикнул он в трубку.
        - Щергунцов.
        - Доброе утро, Григорий Артемьевич.
        - Да какое к чертям доброе! Снегирёв в камере повесился! Выезжай!
        Глава XV
        - Там всё не так очевидно,  - хмурясь, открыл дверь в кабинет Щергунцова Жогин и, закурив, присел к окну.  - Кто и почему принял решение оставить в камере его одного?
        - Закончил осмотр?  - вместо ответа буркнул подполковник и раздражённо отбросил телефонную трубку.
        - Завершил. Эксперт ещё копается. Из молодых.
        - А Сизов?
        - Сейчас подойдут оба и подпишем протокол.
        - Что-то тебя смущает?
        - А вы считаете естественным, когда оставленный без присмотра подозреваемый взбирается на нары и бросается на каменный пол, чтобы вдребезги разнести череп?! Кстати, вы не ответили на мой вопрос, Григорий Артемьевич.
        - Гляжу я на тебя и думаю,  - нервно забарабанил костяшками пальцев по столу подполковник,  - а может, нам начать с того, что я сразу был категорически против содержания Снегирёва в КПЗ нашего райотдела? Это я требовал везти его в Управу, где идеальные условия для оперативной работы, а вы, товарищ Жогин, уговорили Лудонина оставить опасного преступника у нас. Вам хорошо известна наша поганая обстановка собашника[7 - Собашник - камера предварительного содержания, КПЗ (вор. жаргон).]. Как и само здание райотдела, он нуждается в капитальном ремонте! Вы же работали в нашем районе, не раз жаловались на слышимость в камерах. На партсобрании вы как-то заявили, что это студенческое общежитие - не успеешь рта раскрыть, аукается по всему коридору! Или забыли?
        - Меня интересует, почему Снегирёв оставлен один? Я просил подсадить к нему вашего человека.
        - Был такой. Между прочим, один из лучших наших агентов.
        - И что же?
        - К вечеру мне позвонил дежурный, беспокоился, что райотдел осадила толпа. Много пьяных, оголтелая шпана, недовольная милицией, возглавила бунт, выкрикивает угрожающие требования выдать убийцу Снегирёвой для самосуда. В окна летят камни, пытаются срывать решётки. Сегодня должны состояться похороны семьи, так накануне они учинили эти беспорядки, подогревшись спиртным.
        - Надо было вызвать усиленный наряд.
        - Даленко отматерил и приказал разобраться самим, не подымая большого шума.
        - Удалось?
        - Мобилизовал всех,  - нахмурился подполковник.  - Отчаянных крикунов, заводил и баламутов удалось выдернуть из толпы, остальных уговорили по-доброму, разошлись…
        - Выходит, локализовали неприятности?
        - Отбились, но те, кого задержали и разместили в камеры, продолжали буйствовать. Чуя близость Снегирёва, грозились добраться до него и поступить с ним так же, как он с родной матерью, женой и ребятишками.
        - Ему же об этом было ничего не известно? Я только готовился к сегодняшнему допросу.
        - Поэтому и наклал в штаны. Потребовал Сизова, обещал дежурному, что расскажет что-то важное.
        - Ну и что Сизов?
        - За Сизовым послали, но ты знаешь, где он живёт. А тут ещё сдрейфил и наш агент, испугался попасть под горячие руки шпаны, пытавшейся разломать перегородки в камерах. Одним словом, допёк он дежурного убрать его поближе к себе. Тот - молодой, в переделках не бывал, потерялся, пригрел его у себя…
        - А что Сизов?
        - А что Сизов?! Вот он, явился не запылился,  - Щергунцов кивком пригласил вошедших оперативника и медицинского эксперта, привалился затёкшей спиной к спинке кресла, выдохнул.  - Сам доскажет всю поганую эту историю.
        - Товарищ подполковник,  - поспешил вмешаться эксперт.  - Может, сначала поможете мне с отправкой трупа в морг для дальнейших исследований. Я же знаю, вечером звонить станете о результатах, а с трупом работы невпроворот… пока доедем…
        - Что сейчас можете сказать?  - оборвал его Жогин.
        - Тяжёлая черепно-мозговая травма, повлекшая смерть,  - отчеканил тот, как по написанному.  - Не исключается её причинение в результате падения с высоты нар на каменный пол камеры. Суицид. Других повреждений на частях тела, синяков, свидетельствующих о насилии над пострадавшим, не обнаружено. Ну и, конечно, остаточные явления сильного алкогольного опьянения. Не исключено применение наркотического вещества.
        - А это ещё откуда?  - уставился на медика Щергунцов.
        - Разит, будто свежаком,  - не сдержался тот, но тут же поправился.  - Впрочем, все дальнейшие выводы после исследования химических анализов.
        - Ладно,  - кивнул подполковник Сизову,  - отправляй труп, только сначала очисть подъезд у райотдела. Чтобы никого из посторонних! Понял?
        - Есть!  - вытянулся тот в струнку, а Жогин обратил внимание, как дрогнули и побелели его скулы.
        Когда они остались одни, Щергунцов долго возился в ящике стола, явно отыскивая чего-то, затем похлопал себя по карманам, наконец, поднял глаза на следователя:
        - У тебя закурить есть?
        Схватив протянутую папироску, он жадно закурил и тут же тяжело закашлялся.
        - Досталась ночка?
        - Не спрашивай!  - Щергунцов разогнал дым с такой злостью, словно перед лицом маячил виновник всех бед, свалившихся на его голову.  - Ты не подумай, будто я Сизова во всём виню. Но человек, который, струхнув, бросил Снегирёва,  - его агент. Семёнычу гореть синим пламенем у комиссара. А вдуматься - за что?! За то, что дерьмом оказался его человечек? Не агент он, а слизняк, а Сизов со мной отпахал ого-го!.. Я сосчитать сейчас не смогу. И дело своё знает! Лучше сыщика в отделе не сыскать.
        - Не его вина, что…  - начал было Жогин.
        - Брось! Комиссару без виновных нельзя.
        - Сначала бандитов надо найти, а уж потом головы холопам рубить, да и Лудонин, думается мне, не даст Тихона Семёновича в обиду. А его слово комиссар ценит.
        - Что убийце?..  - горько качнул головой Щергунцов.  - Его вон бросили в грузовик и повезли в резалку. Сотворил чёрное дело - и сам в своих грехах расписался.
        - Сомневаюсь, что убийца найден…
        - Твоя доля следователя во всём сомневаться, а я - опер до мозга костей и точку свою в этом деле поставил…
        Ленив был их разговор, посмотреть со стороны,  - давно устали друг от друга и переругивались без былой злости и ярости, выдохлись за последние двое суток так, словно проехалась по их измотанным душам не одна пятитонка.
        - Разрешите, товарищ начальник?  - нерешительно приоткрыл дверь Сизов, будто чуя, что речь идёт о его судьбе.
        - Входи, майор,  - окутался облачком дыма Щергунцов и снова закашлялся.  - Пачки на сутки хватало, а теперь и заначек не найду.
        - Записка при тебе?  - протянул руку к оперу Жогин.
        - Я ещё при осмотре показывал.
        - Такие послания, чтобы понять, не раз перечитывать следует. Карандаш и бумагу тоже дежурный ему пожертвовал?
        - Вы прямо Вольф Мессинг, Александр Григорьевич.
        - Ты, конечно, уже раз пять её пробежал.
        - Поболее.
        - И что?
        Сизов скромно пожал плечами.
        - А вы знакомы с посмертным письмом Снегирёва?  - обернулся Жогин к подполковнику, теребя вчетверо сложенный листок.
        - Галиматья!  - отрешённо глядя в окно, хлопнул тот ладонью по столу.  - Валит, гадюка, как у ворюг принято, с больной головы на здоровую. Только не понять, на кого грех великий взвалить желает. Знает, сволочь,  - мать родную, жену, ребятишек жизни лишил, а потому буровит загадками. Свою жинку, которую сам и забил, к чему присобачил?! Ножки какие-то?.. У него мозги поехали. Правильно медик заключение дал - окуренный был Снегирёв и вдобавок пьян, как свинья. Галиматья, а не покаяние! Смелости не хватило поганцу в последнем слове.
        В кабинете воцарилась тягостная тишина. Первым не выдержал Щергунцов, он, придавив окурок в пепельницу, встал, раздражённо заходил от стола к окну, форточку распахнул и, нелепо размахивая руками, попытался выгонять облаком повисший дым. Сизов, отлепился с места, бросился ему помогать. Жогин, усмехнулся хмуро на все их тщетные попытки, приоткрыл дверь кабинета. Сразу потянула свежесть.
        - Присели бы оба,  - развернул записку Жогин. И на недоумённый взгляд подполковника заметил:  - Я её перечитывать не собираюсь. Наизусть каждый из нас изучил, но думается, понять автора не попытался. Не уверен на сто процентов!..  - Он поднял руку на протестующие взгляды собеседников.  - Не уверен, что сам полностью усвоил содержание. Но всё, как говорится, по порядку…
        Жогин помолчал, разгладил листок, положив его перед собой на стол и начал:
        - Должен напомнить, что писалось это человеком в большом нервном напряжении… он очень спешил, стоя на краю жизни и, опасаясь, что ему помешают это сделать. В таких случаях пытаются не забыть главное… излагать коротко и не лгать. Психологи считают, что обостряется память и вспоминается такое, что считают давно забытым или на что не обращалось особого внимания. Отсюда и кажущаяся путаница, как вы выразились, Григорий Артемьевич, галиматья.
        - Ты, как студентам, лекцию нам почитай,  - буркнул Щергунцов.
        - В этой бумаге много того, чего как раз недоставало!  - уверенно продолжал Жогин.  - И прошу отнестись к этому с должным вниманием. Содержание записки вскрывает важные прорехи оперативной работы и следствия, мешавшие составить единую картину преступления и установить личности истинных убийц. Очевидна коварная уловка сделать Снегирёва центральной фигурой, чтобы скрыться в его тени.
        - В чём же эту очевидность вы узрели, уважаемый Александр Григорьевич?  - Щергунцов кисло ухмыльнулся и даже подмигнул Сизову.  - Объясните слепым котятам.
        - Прорвалось до меня не сразу,  - не обиделся увлечённый объяснениями Жогин.  - Обратите внимание прежде всего на то, что Снегирёв ни прямо ни косвенно не обвиняет в убийстве матери никого. Он не знает этого. А о гибели жены и детей ему вообще неизвестно, ведь пьянчушки рвались в его камеру, угрожая расправой за смерть старушки. В то же время он упрекает жену, что добралась до какого-то секрета свекрови, скажем - до наследственной тайны. Сам же Снегирёв толком ничего не знает, но догадывается. Не доверяя пьянице-сыну, мать держалась ближе к снохе, чем та пользовалась. Предположим, что речь идёт о семейных драгоценностях, что вполне возможно со слов соседки Красновой Марии Ефимовны. Тогда понятны былые тревоги старушки, ведь сын пустит все накопления и ценности по ветру, и внуки останутся без всего. Допускаю, что это заставило её сблизиться со снохой, не зря же незадолго до трагедии их видели в сберкассе при снятии вклада. Потом баня. Долго болевшая до этого Снегирёва, будто чувствуя кончину, спешит завершить мирские дела и поделиться со снохой тайными семейными драгоценностями или ценностями…
        - Слышал я одну байку,  - хмыкнув, перебил Жогина Щергунцов.  - Когда очень хочется, хотя и нельзя,  - можно! Так и у вас, Александр Григорьевич. Мне кажется, что все крохи, найденные вами в письме убийцы, подогнаны в эту занятную фантазию. Строите замок из песка. Он рассыплется от одного моего вопроса.
        - Внимательно слушаю,  - не смутился тот.
        - А что мелькнуло в той записке про какие-то «ножки»?
        - «Ножки»?  - усмехнулся следователь.  - Вот эти самые «ножки» мне и придётся искать в доме Снегирёвой. Я как раз туда и собрался.
        - А похороны? Их что же отменять?
        - Дом опечатан мною. Покойников повезут из морга прямо на кладбище.
        - Уже повезли,  - взглянул на часы Щергунцов.  - Как время летит!.. Их сопровождают наряд милиции и городские оперативники. Обеспечат общественный порядок, а опер? понаблюдают за подозрительными.
        - Кстати, товарищ подполковник, обеспечьте к вечеру мне встречу со старшим участковым Гордусом. Майор отыскал Снегирёва, нож при нём обнаружил, следы крови на одежде, а рапорт представил хиленький.
        - Они в деле у меня хороши, а писаки из них никудышные.
        - Значит, договорились,  - направился к двери Жогин, спрятав записку Снегирёва в портфеле.
        - Увидимся,  - поднялся Щергунцов.  - Надеюсь, зайдёте с результатами.
        - А что, стали интересны мои фантазии?  - подковырнул следователь.
        - Мне всё равно своих с кладбища дожидаться,  - сохранил непроницаемую мину подполковник.  - Вдруг и вам интересного принесут.
        - Ну тогда отдайте мне Тихона Семёновича,  - подыграл ему Жогин.  - За компанию, так сказать, да и вдвоём сподручней.
        - Подышите воздухом,  - не возразил подполковник.  - Освежите горячие головы.
        Глава XVI
        Раскатилось знойным жаром по хозяйственному торговому двору обеденное солнышко, заливая обильным потом глаза и губы грудастой чернобровой Верки Гусевой, продавщицы продуктового магазинчика, но та, подбоченясь и про всё забыв, почём зря крыла отборной бранью незадачливого извозчика деда Архипа, не справившегося с норовистой кобылой Милкой. Въехал он телегой в кучу ящиков с винно-водочной тарой, разбросало их, большую часть поколотив напрочь. Виновница всего кобыла Милка давно уже потягивала за собой телегу и, опустив шальную башку, выщипывала клочки сена из ближайшего сарая, обнажая зияющие дыры. Дед Архип, оставив телегу, понурившись, дымил махрой, скрутив газетную ножку и задумчиво похлопывал кнутовищем по голенищам собственных видавших виды кирзовых сапог, а Верка, не зная удержу, полоскала его, невзирая на оборачивавшихся на улице случайных зевак.
        Видная баба Верка и молода, и собой хороша, когда причепурится под вечер до клуба пройтись, фильму какую глянуть, но горласта не в меру и чересчур норовиста. Впрочем, продавщице иначе нельзя, прогоришь вмиг, как другие до неё кончали. Однако из-за её поганого характера опасались заигрывать с ней мужики, особо нахальным доставалось по физиономии - не щепи за крутой бок, не тобой вскормлена да не для тебя выхолена. Не зря и прозвище отхватила Верка диковинное - Мадлен, а окрестил её им засмотревшийся на ладную фигуру и зовущую подрагивающую грудь молодяк-шофёр после занятного итальянского или французского фильма. Прилепился языкатый, статный, зарабатывал подходяще, выделяясь из шоферни, которая большую часть получки у пивнушек просаживала, но не срослось у них. Слишком крутой Верка оказалась, не по зубам простому шофёру, деньги любила больше всего, а женишку так и заявила напрямую: «На твои гроши шубы не купить». Одним словом, отбрила, не моргнув глазом. Больше парня в их краях не видели, поговаривали, что махнул тот на севера, большие рубли заколачивать. Ну а Верке не убудет, она в магазине не
только продавщица, скоро заведующей стала, то есть полной хозяйкой, жадности лишь прибавилось, шкуру драла с каждого покупателя, злые языки шептались, будто гирьки сверлит, не стыдясь, воду в мясо да рыбу колет, а потом подмораживает, чтобы тяжельше были, но особенно шерстила мужиков на пиве, вине да водке, рискуя, подливала в бутылки самогон или бормотуху. Подсовывала такой товар, конечно, забулдыгам подвыпившим, которые не замечали подвоха. Не заметил народ, как Верка Гусева и зажила иначе: завела знакомство с начальством районным, о проверяющих знала заранее, поэтому уходили те из её магазина всегда довольные, без претензий, а сама заведующая вскоре начала строительство другого дома, крепкое настоящее жилище на берегу, вдалеке от любопытных глаз подруг-товарок. Знали про этот дом немногие, гостей приглашать к себе Гусева не любила. Бывал там дед Архип на своей телеге, заезжал с грузом каким или товаром. А вскорости смастерил дед Верке бревенчатую баньку, о которой та давно мечтала. Ценя его золотые руки и не гнала с работы, хотя на магазин выделили ей отдельную машину с шофёром. Полуторка была не
ахти, ломалась часто, но шофёр попался проныра, сам доставал запчасти, сам ремонтировал, так что Гусева проблем не знала, но с Архипом не расставалась, крепко связывала их дружба, неизвестно на чём повязанная. А доплачивала Верка деду из своих накоплений и, странное дело, не попрекала.
        Вот и теперь, накричавшись досыта и отведя душу, Верка шлёпнула по боку кобылу Милку, отгоняя от сена, ухнулась на подвернувшийся ящик и уставилась на Архипа, обтирая платком раскрасневшееся лицо.
        - Что надулся, старый хрыч?  - беззлобно руганула его.  - Теперь мне за тебя платить? Боя-то вон сколько! Акт составлять?
        - Отработаю,  - буркнул тот.
        - Это чем же?  - смех обуял Гусеву.  - В твои годы бабку столетнюю на печи щипать и то справишься ли?
        - Бесстыжая ты, Верка…
        - Такой уродилась,  - отмахнулась та и подскочила с ящика, узрев входящего в ворота двора участкового инспектора Гордуса.  - Что-то зачастил ты к нам, Казимир Фёдорович? Тут дед Архип грозится с расплатой за битую тару и вдруг ты являешься. Не медальку ли вручить пришёл за пойманного злодея?
        - Грамоту тебе пишут, Вера Борисовна,  - поздоровавшись, хмыкнул участковый.
        - Грамоту? И за это благодарю. А деньжат за неё не положено?
        - Догонят - добавят,  - нахмурился Гордус.
        - Это за что же мне награда?  - подбоченилась Гусева, сверкая глазами.  - Убийцу из грязи выволокла, считай, почти одна. Нож нашла с кровью. И меня же за это по мордасам? Хороша наша милиция! Вот и вступай после этого в дружинники, помогай власти преступников ловить!
        - Ну хватит, остановись!  - попробовал урезонить её участковый.  - Шёл я по улице, слышал, как костерила ты деда Архипа. Как он выжил после этого, не знаю.
        - За дело получил!  - тут же отбрила майора Гусева.  - Он ущерб мне причинил такой, что сам не стоит вместе с проклятущей кобылой Милкой!
        - Какой ущерб? Ты чего буровишь, Вера Борисовна? Пустые бутылки ты собрала со своих постоянных пьянчуг. Да ещё денег с них сгребла.
        - А вот здесь ты не прав, Казимир Фёдорович,  - зарделась Верка.  - Не беру я с них денег и не брала никогда.
        - А должна платить за каждую бутылку,  - поймал её на слове участковый.  - За немытую - одну цену, а за чистую - вдвое.
        - Они взамен пивом отовариваются,  - вывернулась продавщица.
        - Поймаю я тебя, Верка. Проверяющих ты дуришь или поишь да подкармливаешь, а со мной не прокатит, ты знаешь. Домище-то на какие гроши отгрохала?
        Гусева побледнела и прикусила язык.
        - Молчишь?
        - За что же угрозы и наговоры такие, Казимир Фёдорович?  - пустила она слезу.  - На днях вместе убийцу поймали, мучились вместе, из болота его вытаскивали. Вещественные доказательства лично у него в кармане нашла. Не побрезговала - полезла чистыми вот этими ручками в одежду душегуба, детей и мать жизней лишившего, а вы?..
        - Не убийца он,  - оборвал её стенания участковый.
        - Как не убийца?!  - ахнула Гусева, побелела и аж присела на корточки, едва совсем не повалилась на землю.  - Как не убийца, если я сама нож его кровавый в руках держала. А на штанах кровь! Куда она подевалась? При таких уликах не подкупить никакого медика! Ишь, нашёлся, участковый! Да я к прокурору пойду! Да я в Москву напишу!..
        - Не убийца Снегирь,  - хмуро перебил её Гордус.  - Наложил он на себя руки в кутузке. Покончил жизнь самоубийством, протестуя против клеветы. И записку написал предсмертную, где всё объяснил.
        - И настоящих убийц назвал?!  - ахнула Гусева и совсем села на землю, не владея собой.
        - Помоги ей, дед Архип, усади куда-нибудь. Да спроси в магазине валерьянки. Пусть накапают. Гляжу, совсем плохо ей стало.  - Участковый затоптался вокруг продавщицы.  - Сам бы справился да радикулит меня пришиб вчера. Видать, на нервной почве. Если бы не служба, врача вызывать собирался.
        Кряхтя и проклиная всё на свете, дед Архип заковылял к магазину.
        - А чего ж ещё случилось, что спину тебе разбило, Фёдорыч?  - подала голос и даже привстала Гусева.
        - Любопытная ты, Верка,  - покачал головой участковый.  - Многое знать хочешь, а это ведь служебная тайна.
        - Какая уж там тайна? Не хочешь, не говори. Скажи мне одно - если не Снегирёв, то кто же тогда убил всю его семью?
        - Вот это тебе и не надо знать,  - хмуро буркнул Гордус.  - Подымайся-ка на ноги, нечего валяться и получи повестку к следователю. Вызывает он тебя.
        - Это ещё зачем? Ты со мной был и всё видел. Я к убийству никакого отношения не имею. Помогла нож найти - вот и вся моя заслуга. А что?.. Теперь считается, что Снегирёв не при чём, а я виновна, что он себя угробил?.. Я его ни в чём не обличала. Вы первым, как нож увидели, враз к такому решению пришли.
        - Ну, заговорила наконец,  - усмехнулся участковый.  - Вон как себя выгораживаешь! А кто споил Снегирёва? Кто ему водку неизвестно какой отравой разбавлял?
        - Ничего не знаю,  - у Гусевой задрожали губы.  - Я его не травила. Две поллитровки он купил в магазине. Может, ещё самогонки у кого прихватил.
        - На рынке крепким спиртным торгуешь только ты.
        - А самогонку купить можно на каждом углу. Там и отраву подсунут, чтобы крепче по мозгам била.
        - На всё у тебя ответ,  - протянул повестку продавщице участковый, смирясь.  - В обозначенное время, чтобы у следователя - без опозданий.
        - А магазин на кого брошу?
        - Замок повесь да деда Архипа поставь сторожить свои драгоценности.
        - Какие ещё драгоценности?!  - вскинулась Гусева.  - У меня никаких драгоценностей сроду не водилось.
        - Да так это я, оговорился,  - развернулся на выход участковый.  - Извиняй.
        - Дед Архип, дед Архип!  - кинулась Гусева к магазину.
        - Да здеся я,  - вышел тот на порог с валерьянкой.  - Еле отыскал тебе лекарство. Пей вот.
        - Да пошёл ты на хрен со своим лекарством!  - ударила его по руке Гусева так, что пузырёк закувыркался по траве.  - Кому оно нужно…
        И заревела, обхватив голову обеими руками:
        - Чёрт меня дёрнул!
        Глава XVII
        Когда Жогин, не скрывая восторженного лица, влетел в кабинет начальника райотдела, Щергунцов невольно вскинулся из-за стола, жестом прервал беседу с группой окружавших его людей.
        - Что случилось, Александр Григорьевич? И почему вы один? Где майор Сизов?
        - Да!  - почти выкрикнул Жогин.  - Да! Случилось вот. И мне не терпится поделиться с вами радостью, товарищ подполковник! Долго заседать собираетесь?  - он оглядел присутствовавших с явным намерением распахнуть перед ними дверь.  - Очередную делегацию недовольных принимаете?
        - Соседи Снегирёвой Глафиры Петровны, близкие её знакомые и другие обеспокоенные трагедией люди.
        - Есть и родственники!  - рьяно выдвинулась из общего круга глазастенькая вёрткая старушка.  - Я - самая близкая её закадычная подруга Мария Ефимовна Краснова, могла бы многого рассказать полезного для следствия, но, кроме участкового, интереса никому не представляю. А вот,  - подтолкнула она вперёд неуклюжего бородача с цыганскими глазами,  - Кондратий Федосеевич Пастухов, про которого совсем забыли, а ведь он первый её, так сказать…
        - Погодь, Краснуха! Не суйся в пекло поперёд батьки!  - перебил её бородач.  - Я - цыган, а цыган сам за себя постоять сможет. Притопал я с Вышки, с Лиманского района, чтобы придать земле тело грешной моей возлюбленной Глафирки, загубленной бандюгами. Смилостивился Господь, успел я бросить горстку землицы на гроб, но не знаю до сих пор, и никто мне ответить здесь не смог, кто виновен в её смерти. Поэтому послушал добрых людей и решил сам явиться в милицию. Если служивым людям, кто этим делом занимается, есть надобность услышать от меня всю правду о наших отношениях с убитой при ранней её жизни, готов сам всё как есть растолковать. Чтобы знал народ только из моих уст, а не с чей-то бабей брехни, которую ветер носит.
        - Да ты настоящий цыган, мил человек!  - заинтересованно оглядел бородача Щергунцов, кладя руку ему на плечо.
        - А что цыгана за человека здесь не считали?  - хотел сбросить руку милиционера тот, но не сумел - тяжела и цепка рука начальника райотдела милиции.  - И жил, и любил да сгубил всё по воле злых людей,  - горько ухмыльнулся цыган.  - Хватил горюшка по самое не хочу. Желающих цыгана унизить да к земле прижать в живых не осталось, прибрал Господь, хотя остались некоторые брехушки,  - и он кивнул в сторону шмыганувшей за дверь вёрткой Краснухи.
        - Верующий, гляжу?
        - Да и тебя, гражданин начальник, в ту пору и в помине не было,  - вместо ответа сверкнул цыган чёрными глазами.
        - Сидел в лагерях, раз гражданином начальником величаешь?
        - Хлебнул лиха.
        - Чую, не один раз.
        - Угадал.
        - Послушай, Григорий Артемьевич,  - как можно миролюбивей перебил их перепалку, грозившую перерасти в неприятность, Жогин,  - отправил бы ты отдыхать своих засидевшихся гостей, а с Кондратием Федосеевичем я сам побеседую после нашего разговора. Пусть подождёт в коридорчике.
        - А я и не держу никого,  - распахнул дверь Щергунцов.  - Спасибо, что зашли, люди добрые! Тронут вниманием, с которым вы относитесь к нашей службе. Благодарствую от всего личного состава за советы и подсказки, чтоб найти и наказать всех убийц. Обещаю, что проинформирую лично товарища комиссара о ваших требованиях судить их в районном нашем клубе и обеспечить суровую меру наказания.
        - Вы уж постарайтесь!  - раздались нестройные голоса.  - За смерть смерть положена! Убить их, как бешеных собак! Расстрелять всех! Повесить на столбах, как раньше делали, другим на устрашение!..
        - Суд всё учтёт, товарищи,  - осторожно подталкивал подполковник нерасторопных и не успокаивающихся крикунов.
        - Знайте!  - проявляя завидное упорство, застрял на пороге один из последних.  - Народ не смирится, пока не увидит убийц в суде. Иначе новый бунт закатим!
        - Можно я запишу вашу фамилию?  - поинтересовался Щергунцов с невинным видом.
        - Зачем вам моя фамилия?  - насторожился тот.  - Нас вон тут сколько, всех и записывайте.
        - Секретарь уже записала в журнал приёма,  - не смутился подполковник.  - Но, может, есть такие, кто общественными обвинителями на суде выступят.
        - Выступим. Вы сначала убийц представьте…
        Когда наконец закрылась дверь за последним посетителем, Щергунцов упал на первый подвернувшийся стул:
        - Действительно, к чему комиссару такая нервотрёпка и себе, и людям?.. Виновные не установлены, а до суда уйма времени?..
        - На то и щука, чтоб карась не дремал.
        - Ну ладно, карась,  - сменил тему подполковник и подмигнул Жогину.  - Давай, делись успехами. Когда ты влетел в кабинет, будто ошпаренный, заметил я твоё благоухание.
        - Может, порхание?  - смеясь, поправил Жогин.
        - Главное - почему ты один прискакал и где те таинственные «ножки»?
        Не отвечая, Жогин безапелляционно устроился в кресле начальника райотдела, с жадностью опрокинул стакан воды из его графина и потянулся к телефону.
        - Есть нужда?  - заблестели глаза у Щергунцова.
        - Да ещё какая!
        - Тогда не ошибись, по красному звонить комиссару.
        - Знамо дело,  - отпарировал Жогин.  - Сначала Управу вашу на уши поставлю: хочу предупредить, чтобы эксперты задержались сегодня и выдали мне к утру заключение о результатах исследования всех четырёх ножек кровати Снегирёвой, на которой она была убита. Сизов уже должен подвезти вещдок.
        - В кровати прятали драгоценности?  - вскочил на ноги Щергунцов.
        - В ножках, товарищ подполковник, в ножках кровати.
        - Нашли?!
        - Нашли бы, не опереди нас бандиты.
        - Ёлы-палы… Удар под дых!
        - Гораздо ниже.
        - Значит, опять пролетаем, как фанера над Парижем… Чего ж ты такой фурор устроил?
        - Сели мы им на хвост, Григорий Артемьевич. Теперь уже крепко. Обнаружили ключ, которым преступники головки на ножках откручивали, наткнулись и на явные следы - экспертам будет над чем поработать. Но главное - вот!
        Жогин, словно дразня и продляя удовольствие, медленными движениями открыл портфель, лежащий перед ним, и извлёк на свет тёмную коробочку.
        - Осторожно!  - предупредил он рванувшегося к нему подполковника.
        - Бомба, что ли?  - отпрянул тот.
        - Здесь то, что привлекло убийц,  - раскрыл и передал коробочку Щергунцову следователь.
        - Какая красота!  - ахнул подполковник и, словно близорукий, поднёс содержимое к глазам.
        - Ослепнешь!  - засмеялся Жогин.
        - Такого в наших ювелирторгах не увидишь.
        На чёрном дне коробки сиял изящный бриллиантик.
        - Уверен,  - отобрал коробку Жогин и спрятал в портфель.  - Это семейная реликвия Снегирёвых. Мастер, пряча колье или иную драгоценность, в котором находился этот бриллиант, неосторожно упаковал ножки такими ценностями и камень выпал из оправы, завалившись где-то на самом дне; иначе и он стал бы добычей преступников, когда они опустошали схрон, пользуясь самодельным приспособлением вроде длинного тонкого щупа, постепенно опускаясь книзу.
        - При производстве осмотра ни вы, ни Кузякин об этом не додумались. Как удалось на него наткнуться?
        - Тихон Семёнович соорудил из тонкой проволоки что-то подобное, а к самому концу прилепили кусочек пластилина, отыскав его в столе у ребятишек.
        - Один?
        - А тебе десяток бриллиантов подавай?..
        - Ценный…  - задумался Щергунцов.  - Сколько же стоят все припрятанные ценности?
        - Наша задача успеть их отыскать, пока убийцы ими не распорядились. А то и оценивать нечего будет
        - Такие драгоценности сразу не реализовать.
        - Сложно, конечно. Если покупателя не нашли заранее.
        - У нас в городке таких буржуев ещё в семнадцатом году отстреляли.
        - Значит, повезут камешки далече…
        Глава XVIII
        - Граждане-начальники!  - приоткрылась дверь, и заждавшийся бородач решительно переступил порог кабинета.  - Забыли про цыгана, а мне ещё до дома сто вёрст добираться.
        - Не слишком ли вы, Пастухов, бравируете происхождением?  - вспыхнул тут же Щергунцов.  - Мы вас явкой не обязывали, Снегирёву хоронить вы по доброй воле прибыли. Обиделся, что судимостью попрекнул?
        - Плох тот цыган, кто кнута не ведал на спине,  - огрызнулся бородач и без приглашений сел к столу.  - Мне следователем разговор обещан,  - он сверкнул чёрными глазами на Жогина.  - Спрашивайте. Раньше начнём - раньше кончим.
        - Не помешает начальник-то?  - изобразил Жогин улыбку.
        - По мне - пусть сидит, если надобность имеется, а решать вам.
        - Тогда ответьте, пожалуйста, где и когда вы познакомились со Снегирёвой Глафирой Петровной и какими были ваши отношения?  - начал Жогин, раскрыв протокол допроса.
        - В свидетели, значит, попал?
        - Смущает?
        - Пишите, раз надо,  - подпёр седовласую голову Пастухов и задумался на минуту, смежив глаза.  - Лет до десяти-одиннадцати жили мы каждый сам по себе и друг о дружке не догадывались. Слышал я, конечно, про знатного рыбодобытчика Снегирёва Петра, по всей Волге слава катилась впереди него самого, а я рыбакам подмогал по мелочам, иногда и на лов с собой брали. Одним словом, кормился возле их котлов и грелся от их добрых душ. Были разные, попадались и такие, кто шугал нищего цыганёнка-сироту, кабы чего не спёр, а в основном жалели, не обижали. А уж слюбились мы с ней опосля, лет шестнадцать мне было, семнадцать, а ей на год-полгода меньше, тогда и понесла она от меня, а уж пацанёнка родила в срок, как положено.
        Жогин и Щергунцов в изумлении переглянулись.
        - Как это понесла? Забеременела, что ли?  - дёрнулся Щергунцов.  - Ты чего мелешь?
        - Мельницей мелят, а ты слушай, начальник, раз интерес имеешь.
        - Как же это случилось?  - не сразу нашёлся Жогин.  - В общем… как встретились, познакомились?.. Она же дочь богатого, известного человека, а вы, извините,  - нищета, цыганёнок.
        - Крепок я тогда был, чубат, красивый жеребчик. Девки постарше оборачивались, заигрывали. Что греха таить, зарились и молодухи - вдовы погибших в море ловцов,  - бородач усмехнулся было, но искра быстро угасла в его глазах, померкло и осветившееся на миг лицо.  - Так и было. Мне с чего врать?
        - Продолжайте, Кондратий Федосеевич,  - попробовал успокоить его Жогин.
        - Вот и я говорю: бегал я у рыбаков в помощниках подай - принеси, чтобы с голодухи не пухнуть, а ей отец специальную бударку на воду спустил, шатёр поставил, и в нём она, как персидская царевна с прислужниками восседала. Собой красы невиданной, лицо белое, глаза голубые…  - рассказчик не удержался, цокнул языком от избытка чувств, но осёкся тут же, смолк ненадолго, обведя слушавших грустным взором.  - А может, я придумываю, может, кажется мне по прошествии времени… однако врать не стану: вместе с другими заглядывался и я на Глафирку, но мыслей лихих не заводил. Да и откуда им взяться у нищего юнца? Девице между тем надоело по Волге кататься, людишек потешить, допекать она стала отца, чтобы взял её в море, на лотос глянуть, раскаты увидеть, настоящую ловлю узрить. И добилась своего, потому что баловал он её, любые желания готов был исполнить - единственная кровинка у отца, отрада. Слушался, миловал, жаловал, а сам между тем прицелился выдать дочь за сына своего закадычного дружка, тоже известного рыбодобытчика Никифора Селиванова, с которым у них не только дружба водилась крепкая, но и
соперничество жестокое: каждый друг перед дружкой фортеля выкидывал, да так, чтобы переборщить, уязвить приятеля. Гордеем, помню, кликали женишка-верзилу. Хотите верьте, хотите нет, а кулачищем гвозди в доску забивал на спор, и постарше нас обоих был годка на два-три. Об армии всё поговаривал, в офицеры метил, а кобылу объездить не мог,  - криво усмехнулся бородач.  - Бывало, подведут ему конька, держат под уздцы аж двое, а он криком спугнёт жеребца, тот и удерёт, разметав помощничков. Смех один!.. Глафирка не могла на это глядеть; даром, что девка, без посторонней помощи на такую же ретивую кобылку сама взбиралась - и только пыль столбом по степи!
        - Против свадьбы была?  - зажёгся рассказом Щергунцов.  - Отшила женишка?
        - И не догадывалась о свадьбе…  - опустил голову цыган.
        - Что же случилось?
        - Утаил Пётр Тихонович про свадьбу, но, согласившись на катанье в море, затеял со сватом устроить в этот день венчание жениху с невестой. Вроде как баш на баш, только ей ничего заранее не сказал. Приодеться велел соответствующим образом, священника пригласил - устроил всё честь по чести. Очухалась Глафирка и разгадала коварный замысел отца, когда уже в море находилась и деваться было некуда.
        - Ты впрямь сказки рассказываешь, дед,  - усмехнулся Щергунцов.  - Больно всё складно получается.
        - А ты закрыл бы уши,  - нахмурился тот.  - Дальше вовсе не поверишь. Прекратить?  - глянул он на Жогина.
        - Продолжайте,  - не отрываясь от протокола, записывал следователь.
        - Ни с того ни с сего буря поднялась на море, да такая, какую никому раньше видеть не приходилось. Заметили маленькую тучку не сразу, поглощённые приготовлением к затеянному. А когда ветерок из свеженького превратился в буйный, да тучка та выросла в чёрную напасть, затмив и солнце, и полнеба, изменить что-то, выбраться поближе к раскатам да войти в русло реки было уже трудно. Вместе с лодкой жениха и невесты ещё с десяток поблизости находились гости на разных судёнышках. Смилостивился, взял и меня хозяин поглядеть на чудо, да разметало все ладьи налетевшим ураганом. Плохо помню, что происходило дальше: треск грома, молнии, раскалывающие небо, как турецкими ножами. Перевернуло байду, где Глафирка была; не знаю, где остальные оказались, только бросился я за ней в бушующие волны, нырял несколько раз и потерял совсем надежду, когда почувствовал её в руках… Потом посчастливилось нам подхватить ялик не ялик - лодчонку с одним веслом, упали на доски днища, вычерпывали воду руками. Глафирка, помню, платье с себя скинула, с меня рубаху содрала, сделали мы из тряпья дрянное черпало и мучились с водой, пока
сил хватало. Потом и весло единственное пригодилось, а уж сам Господь протянул нам руку - выбросил лодчонку на какой-то мелячок. Когда стало утихать чудище, помалу пошла на убыль вода в море. Лодчонка наша оказалась совсем на песке, вызвездилось небо. Мы из последних сил забрались под свою спасительницу и забылись сном.
        - Гладко получается у тебя, дед, как по писаному,  - Щергунцов потянулся за папироской,  - ты сказки Пушкина не читывал?
        - Меня грамоте некому было учить,  - не обижаясь и не обращая на подполковника внимания, достал папироску из своего портсигара Пастухов.  - К книжкам приучался я в лагерях, где провёл полтора десятка лет. Там же и сказки слушал, но такие, каких в детстве не привелось.
        - Прошёл, в общем, заочное обучение,  - Щергунцов поднёс ему зажжённую спичку, но бородач отвёл его руку.
        - Полный курс лагерной академии,  - буркнул он.
        - И за что же тебя наградили? Не за спасение тонувших на море?
        - Григорий Артемьевич, я попрошу…  - резко вмешался Жогин.
        - А пусть поизгаляется,  - беззлобно отреагировал Пастухов, не остывший ещё от воспоминаний.  - Я и сам, может, так же топорщился, если бы не испытал всё на собственной шкуре.
        - Так за что сидел, борода?  - не унимался Щергунцов.
        - Отбыл по полной и судимость погашена, так что не переживай, начальничек.
        - Давайте всё-таки продолжим, Кондратий Федосеевич,  - постучал по столу ручкой Жогин.
        - Что же тут продолжать?  - вздохнул Пастухов, запустив пальцы в седую шевелюру.  - Сами вы были молодыми. Помните, какими цветами пахнет тело первой девушки. А мне Господь подарил счастье наслаждаться этим целые сутки, пока нас нашли. Вот тогда Глафирка и понесла от меня ребёночка.
        Сказано это было так, что ни у Щергунцова, ни у Жогина долго не могло найтись нужных слов.
        - Уцелеть-то как удалось?  - хмыкнул, придя в себя, Щергунцов.  - За грешное место не вздрючил тебя на крюк батяня осквернённой девки?
        - Жив, как видишь,  - глубоко затянулся дымом Пастухов.  - Бока мяли и кости ломали, угрохали бы, конечно, по приказу отца, только пригрозила ему Глафирка, что наложит на себя руки, если прибьёт меня. Да и не выгодно было известному человеку придавать огласке случившееся. Он скоренько дочку замуж выдал за Гордея, дружку Никифору огромадными откупными зенки залепил, и объявили всем, что мальчонка родился будто бы от него. Но цыганская натура видна уже в пелёнках. Потом услышал я, что отдали его на воспитание божьей старушке при женском монастыре, а чуть подрос - выперли в детский дом, где он и сгинул, подхватив тиф, а может, так Глафирке сбрехали, ведь не унималась она до последнего, умаливала отца на поиски. Но время прошло - сама забеременела от Гордея и родила ему душегуба, убившего ради денег родную мать…
        - Снегирёв мать не убивал.
        - Как не убивал?  - вцепился руками в стул Пастухов.  - Что ж народ на кладбище клевету наводит?
        - Он покончил жизнь самоубийством, когда был помещён в камеру по подозрению в убийстве. Оставил записку.
        - А нож, который у него нашла продавщица магазина? Это не доказательство?
        - Следствие проверяет все версии.
        - Плохо проверяете!
        - Не тебе судить!  - поднялся и заходил по кабинету Щергунцов.  - Ты знай, тискай нам свою историю, если сам же её и не придумал.
        - А вы не пытались отыскать сына?  - перебил его Жогин.
        - Мне не до этого было, служивый,  - опустил голову Пастухов.  - Снегирёв приказал убираться с глаз долой, ну и пустился я в бега, подхватил тиф… Свирепствовал он тогда по всей Волге-матушке… Но уцелел, потом связался со шпаной, потом отсиживал за разные прегрешения, пока война не грянула. Был в штрафниках, кровью в бою заработал прощение, но после первого же боя угодил в госпиталь уже с серьёзным ранением, мог лишиться обеих ног, однако уберёг Господь. В общем, покидала меня судьба, пока назад возвратиться решил, но в городе прижиться не удалось и убрался я в родные края - к ловцам, в селе Вышка и осел.
        - И с Глафирой Петровной больше не виделись?
        - Как же! В первый же день заглянул да лучше бы не делал этого. Горе со мной пришло в её дом - принесли завалявшуюся похоронку на Гордея, погиб в Японии. От неё узнал, что забрала война и отца её в первые же дни боёв, и его дружка Никифора. А ещё поведала она мне горькую весточку, будто наш Пастушонок, так его в детдоме кликали, перед тем, как окончательно сгинуть, подорвался на гранате - страсть у него была по складам лазать да оружие, что плохо лежит, воровать. В банде он уже был. Двух его дружков насмерть укокошило, ему руку оторвало, но выжить ему, сказывали, не удалось.
        - Где захоронен сообщили?
        - Свалилась тогда Глафирка сама от тяжёлых известий. Некогда было поисками заниматься. Свой сыночек Серёжка тоже со шпаной связался. Таскали её уже по милиции.
        - А вы?
        - А что я? Напился с горя солдат до чёртиков, заночевал во дворе у Краснухи, а утром, не прощаясь, отправился пехом на Вышку. Вот и весь мой сказ.
        - Значит, умер ваш сын?
        - Выходит так. Не видел его ни разу с первого дня рождения, а что слышал о нём - рассказал вам.
        - Какую руку-то оторвало, знаете?
        - Нет,  - отвернулся Пастухов.
        Жогин попросил подписать каждую страницу протокола, крякнул, разглядев каракули:
        - Понадобится, побеспокою.
        - Выезжать никуда нельзя, так я понимаю?
        - А куда теперь тебе ехать?  - буркнул Щергунцов.  - Найдём убийц, суду понадобишься. Так что жди вестей.
        Глава XIX
        Лудонин сортировал сводки оперативной информации, собираясь на доклад к комиссару, когда телефонный звонок дежурного заставил его прерваться.
        - У аппарата,  - он глянул на часы, оставалось десять минут с учётом затрат на коридор, на подъём по лестнице третьего этажа, ну и приёмная… Он поторопил:  - Если серьёзно, то покороче, если обстоятельства позволяют, перезвоните через час-полтора.
        - Срочное сообщение из района, Михаил Александрович,  - заспешил дежурный.  - Убийство!
        - Слушаю.
        - За Пришибом недалеко от грунтовой дороги обнаружена сгоревшая полуторка. В кабине останки двух трупов мужчин. Один однорукий.
        - Кто определил, что убийство? Как?
        - Пылала, как свечка. Была облита бензином. Люди, находившиеся в кабине, не пытались выскочить.
        - Получается, их прикончили или засунули убитыми, затем подожгли, уничтожая следы?
        - Очевидцев мало, да и те толком ничего не пояснили, поздно оказались у места происшествия.
        - Заметили что-то подозрительное?
        - Легковушка какая-то пылила вдали, но ни номеров, ни марки.
        - Личность погибших, конечно, неизвестна?
        - Нет.
        - А этот?.. Однорукий?
        - Среди местных судимых не значился.
        - Время установили?
        - Огонь заметили рано утром, ближе к семи. Пастух скот выгонял из деревни, поднял шум.
        - Какие меры приняты?
        - Начальник райотдела майор Каргин с оперативной группой и медицинским экспертом выехали на место.
        - Дайте команду закрыть город и область всем постам ГАИ, проверять подозрительный транспорт, в особенности легковой! После доклада комиссару выезжаю туда сам.

«Два трупа… сожгли вместе с машиной, чтобы исключить опознание… Значит, местные?  - прикидывал Лудонин, закрывая кабинет.  - Но могли вывезти из города… В пользу этого свидетельствует то, что в такой глуши оказались рано, ночью добирались. К тому же однорукий не из местных, а фигура приметная. Наверняка известный уголовник. Тогда что же выходит,  - разборки среди бандитских группировок либо устранение лидера?.. Вряд ли. Зачем так далеко везти трупы да ещё в кабине?.. Очень опасно. Хотя нет, расстрелять могли на месте, подъезжая. Утверждал же кто-то из классиков марксизма, что преступный мир изживёт себя сам».
        Лудонин хмуро хмыкнул и приостановился возле секретарши:
        - Галочка, свяжитесь с центральной картотекой, мне срочно нужны материалы на наших подопечных: мужчины без вести пропавшие, однорукие - прежде всего, и пусть начнут с уголовных авторитетов.
        Глава XX
        Когда-то деревенька звалась Голодяевкой. Крутой изгиб быстрой реки, высоченный обрывистый берег - с одной стороны, а с другой - голая выжженная палящим солнцем степь. Глухие места в укромье от проезжих дорог - ни жизнью радоваться, ни детей растить… Кому вздумалось здесь осесть, пустить корни? Будто бежал, прятался человек от страшных грехов. Но и новая власть не придумала ничего краше, как наречь её Пришибом…
        Коротая время, хмурясь, косился за окно автомобиля Лудонин, гнал навязчивые диковатые мысли, навеваемые заковыристой наукой топонимикой: похоже, бежала отсюда молодёжь, а за ней остальной мятежный люд, как каторжники на волю, а утратившие надежду глушили тоску «горькой» да время от времени пришибали друг дружку по пьяне. Этим и обязана деревенька разбойному прозвищу. Проезжая по пустынным улочкам, в подтверждение своих мыслей дивился подполковник мёртвой тишине, тёмным стенам разрушенной местами до фундамента старинной церквушки с каркающим вороньём вместо звонниц, мутили душу забитые крест-накрест иссохшей дранкой слепые глазницы покосившихся избёнок, толстый слой пыли застил чахлую растительность в редких огородишках, и лишь злой брёх гнавшихся за машиной собак да застывшая с ладонью у лба бабка мучили сознание - теплится вроде ещё жизнь, не поддаётся смерти, но надолго ли?..
        - А вы предлагали опрос населения провести, Михаил Александрович,  - закрывая стекло от пыли, буркнул Хлебников.
        - Задохнёмся,  - приостановил его руку Таранец.  - Сейчас бы искупаться…
        - Волга рядом, да с такого утёса не сиганёшь.
        - Кажется, нас поджидают,  - прервал оперативников Лудонин.  - Вон милиционер маячит за окраиной у поворота.
        - Как и было обещано товарищем Каргиным: за деревней свернуть влево и через три-четыре километра ближе к речке пункт назначения,  - ткнул в окно Таранец.
        - Василий Иванович Каргин - начальник чёткий, он ещё в следователях этим выделялся,  - подхватил Хлебников, повеселев.
        Встречавший их лейтенант замахал рукой.
        - Заждался, бедолага.  - Приоткрыл дверцу Лудонин.  - Заскакивай, лейтенант, не стесняйся. Прижми разболтавшихся сорок на заднем сиденье да обрисуй обстановку, пока доберёмся до места.
        - А здесь рукой подать,  - скинув фуражку, принялся обтирать взмокшее лицо тот.  - Палит нещадно сегодня. Да и вчера денёк не мягче был, поэтому полуторка факелом занялась, из деревни кто прибежать успел и подступиться не смог.
        Впереди уже виднелся чёрный скелет полуторки и куча пепелища, вокруг толпился милицейский народ.
        - Машин не вижу,  - обернулся к лейтенанту Лудонин.  - Вы как сюда прибыли?
        - Василий Иванович загрузил свой «козлик» пострадавшим и отправил с сопровождением в районную больницу.
        - А сообщили - оба сгорели?
        - Третьего полуживым нашли в бурьяне оврага.
        - Живого?!  - в один голос вскричали Хлебников с Таранцом.
        - Да как сказать…  - смутился лейтенант.  - Василий Иванович принял решение, надеясь, что удастся его спасти.
        Между тем автомобиль с приезжими остановился, и Каргин приветствовал начальника уголовного розыска области.
        - Давайте без лишних церемоний.  - Лудонин сурово сверкнул глазами на майора.  - Удалось что-нибудь выяснить существенного, прежде чем вы его отправили?
        - Он произнёс лишь одно слово. Думаю, это имя убийцы,  - побледнел, но не отвёл глаз Каргин.
        - На чём основан вывод?
        Каргин пожал плечами, но твёрдо продолжил:
        - Иначе поступить, товарищ подполковник, я не мог. По мнению медицинского эксперта пострадавшему грозила неминуемая смерть. Я и теперь не уверен, довезут ли его живым.
        - Тогда зачем отправлял?  - скрипнул зубами Таранец.  - Развязать ему рот мы бы постарались до того, как он концы отдал бы. Вдруг он всех и уложил, а тебя пустил по ложному следу?
        - Убийца не он. У него не было оружия.
        - Чересчур много на себя взял, майор! А за это отвечать придётся!
        - Прекратите, Таранец!  - зло оборвал подчинённого Лудонин.  - Василий Иванович, объясните своё решение.
        - Если позволите, товарищ подполковник, я по порядку…  - Каргин старался держать себя в руках.  - Вы, конечно, догадываетесь, что наш тщательный осмотр места происшествия кое-что дал,  - начальник милиции скосил глаза на остатки сгоревшей полуторки.  - Во-первых, насторожило расположение трупов.  - Он подозвал капитана милиции с портативным чемоданчиком и представил:  - Это следователь Доронин. Илья Степанович, покажите товарищу подполковнику схему, что мы составили при осмотре.
        Лудонин, тщательно изучив, передал бумагу Хлебникову, тот просмотрел её вместе с Таранцом.
        - В кабине с шофёром был один пассажир, остальные двое сидели в кузове,  - начал уверенно Каргин.
        - Откуда такие познания?  - съязвил, не сдерживаясь, Таранец.
        - Его останки так и оставались напротив места шофёра, у окна. Однорук. На верхней челюсти имелась золотая фикса. Он был убит первым. По нашим предположениям, основанным на выводах медэксперта, шофёр ещё в кабине выстрелил ему в голову, затем выпрыгнул из машины и стрелял из нагана уже в грудь и живот. Добивал наверняка.
        - Как по писаному!  - хмыкнул Таранец.
        - Попрошу без комментариев, товарищ капитан,  - раздражённо сверкнул глазами Лудонин.  - Будет ещё время задать вопросы.
        - Да уж…  - пробурчал тот.
        - Илья Степанович!  - попросил между тем следователя Каргин, постепенно успокаиваясь.
        Доронин извлёк из чемоданчика пакетики и осторожно опрокинул содержимое на ладонь каждому. Лудонину досталась блеснувшая стылая капля, Хлебникову - кусочек металла неопределённой формы, Таранцу - две гильзы.
        - Расплавилось золото, но каплю эту нашему кудеснику-эксперту удалось отыскать в зубах трупа,  - пояснил Каргин,  - расплющенная пуля засела в костях черепа, откуда он её извлёк, а гильзы посчастливилось найти у кабины; смели гарь и пепелище мои ребятки, потом на карачках ползали, просеивали каждый подозрительный предмет, камешек сквозь пальцы.
        - Действительно, гильза револьверная,  - двумя пальцами подхватив одну из гильз с ладони Таранца, поднёс её к глазам Лудонин и долго внимательно рассматривал, затем то же проделал с кусочком металла, который передал ему Хлебников.  - Кажется, вы правы, Василий Иванович,  - наконец, заключил он,  - калибр 7,62 миллиметра, это наган образца 1895 года. Удивительно, таким оружием предков современные бандиты исключительно редко пользуются, предпочитая наши пистолеты Токарева или иностранные «парабеллумы», «вальтеры» или «браунинги», припрятанные после войны.
        - Продолжая осмотр местности и постепенно увеличивая круг,  - Каргин дал знак Доронину,  - в километре с небольшим от машины мы обнаружили вот это,  - майор ткнул пальцем в мужской полуботинок из жёлтой кожи, чёрную кепочку и прозрачный пакет с несколькими гильзами, которые бережно разложил на газете у ног Лудонина следователь.  - Как видите, гильзы идентичны тем, что были найдены возле кабины сгоревшей полуторки.
        - Кого-то напоминают мне эти вещички…  - задумчиво склонился над кепочкой и полуботинком Хлебников.  - Общался я со старшим участковым Гордусом по делу Снегирёвой, так вот, Михаил Александрович, тот между прочим делился со мной, что прибавилось ему работы: намедни к его подопечному - вору-писаке[8 - Вор-писака, писальщик - карманный вор, совершающий кражи с разрезанием одежды, сумочек и других вещей (вор. жаргон).] дружок прикатил, не то из Воронежа, не то из самой столицы. Одет по-барски: в пиджачке новеньком, в синеньких штанишках, а главное - при таких вот жёлтых крагах и в шикарной кепчонке на зависть местной шпане - в отымалке. Не он ли здесь их потерял?..
        - Мы предполагаем, что, застрелив главного - однорукого в кабине и, заметив, что двое - его свита, дружки или охрана, выпрыгнувшие из кузова, бросились врассыпную, убийца первым догнал того, кто был в этой кепке и полуботинках.
        - Объясните?  - Лудонин, вопрошая, поднял глаза на Каргина.
        - Не успел далеко убежать…  - пожал плечами майор,  - или представлял какую-то опасность… И оружия у них не было, кроме ножей.
        - Вы нам внушаете, что убивали шпану голодраную, а не авторитетных воров!  - возмутился Таранец.  - Между тем сами уверяли, что однорукий - особа авторитетная, а Хлебников, вот, намекает, что один из убитых, попугай разодетый,  - важный гость чуть ли не из самой Москвы! Не запутались, товарищ майор?
        - Жертвы явно не догадывались о готовившейся над ними расправой. Казнь задумана и организована кем-то из высших бандитских эшелонов. Убитых заманили в ловушку, а шофёр - рядовой исполнитель, кстати, киллер, недостаточно квалифицированный.
        - Логика присутствует,  - согласился Лудонин.  - Об этом свидетельствует, что в дальнюю поездку жертвы отправились практически невооружёнными. Ну а что же с третьим?
        - Он полагал, что убежал достаточно далеко и спрятался в овраге, заросшим густым бурьяном. Я думаю, товарищ подполковник, туда легче будет подъехать на машине, идти пёхом километров пять-шесть.
        - Далеко ускакал зайчик, а не спасся,  - не сдержался Таранец, когда, прижавшись друг к другу на заднем сиденье, они - Каргин, Доронин и Хлебников, обнявший своего конфликтного дружка,  - затряслись на кочках.
        Лудонин с раскрытой схемой места происшествия восседал впереди.
        - Илья Степанович!  - поторопил Каргин следователя, когда наконец автомобиль добрался до приметного, заросшего кустарником оврага и все принялись разминаться, вывалившись из тесной кабины.
        Тот послушно раскрыл чемоданчик и, выхватив оттуда пакетик, высыпал на широкую ладонь своего начальника с десяток гильз.
        - Те же. Револьверные,  - кивнул Лудонин и повёл глаза на вбитый возле оврага в твёрдую корку песка заструганный кол.  - Это что за метка?
        - Обратите внимание, товарищ подполковник, на глубокие и великоватые следы обуви. Несомненно, их оставил убийца. Ему лень было лезть в овраг, а может, он опасался других неприятных неожиданностей, например, удара ножа…
        - Поджёг бы кустарник и дело с концом,  - Таранец, хмыкнув, сплюнул в овраг.
        - Что-то заставило его поступить по-другому,  - возразил Каргин.  - Возможно, опасался появления опасных свидетелей, времени уже немало затратил на двоих, а деревня с людьми не так уж и далеко.
        - Дежурный, звоня мне, сообщил, что рано утром пастух выгонял стадо…
        - Одним словом,  - возвращая гильзы Доронину, продолжил Каргин,  - убийца, выцеливая жертву, расстрелял весь барабан, а может, и два не пожалел, решил, что задачу свою выполнил сполна. Затем, опасаясь быть замеченным, не стал тащить труп к машине, а возвратился назад. Заволок тело второго убитого в кабину к однорукому, облил машину бензином и запалил, уничтожая следы.
        - И всё же насчёт третьего версия ваша хромает,  - не унимался Таранец.
        Поджал скептически губы и Лудонин, явно дожидаясь реплики майора, но Каргин только пожал плечами и буркнул:
        - Другого объяснения не нахожу. Кстати, никто из сбежавшихся из деревни третьего не обнаружил, хотя поиски случайно уцелевших предпринимались, но обнаружили его только мы.
        - Ну хорошо, хорошо, майор,  - вроде примирительно похлопал его по плечу Таранец.  - Ты поделился бы, что тебе недобитый на ушко шепнул, когда его твой кудесник-эксперт оживил сказочным образом?
        - Я уже обращал ваше внимание, товарищ подполковник,  - отвернувшись от капитана к Лудонину, сдерживая гнев и подбирая слова, не спеша ответил Каргин.  - Убийца, судя по отпечаткам ног, представляется мне физически крепким и довольно грузным мужиком, возможно, восточной национальности. Неслучайно уцелевший назвал мне одно лишь его прозвище - Каплун.
        - Каплун?  - захохотал Таранец.  - Это же петух!
        - Это кастрированный петух,  - поправил, не улыбнувшись, Каргин.  - Кастрат. Вот почему я полагаю, что убийца восточного происхождения. И, кроме того, товарищ подполковник, мне бы хотелось сделать вам заявление наедине.
        - Здесь не может быть никаких секретов,  - сухо отбрил тот.
        - И всё же. Это очень важно,  - Каргин обернулся к Хлебникову, Таранцу и Доронину.  - Прошу меня извинить, товарищи офицеры.
        - Хорошо. Я вас слушаю,  - буркнул Лудонин, когда оперативники и следователь отошли.
        - В карманах уцелевшего, кроме ножа, я обнаружил золотые монеты.  - Каргин раскрыл ладонь, в которой тускло блистали три царских червонца.
        - Империал,  - взял в руки Лудонин одну из монет,  - Двуглавый герб на одной из сторон, на другой - Николай Второй, бывший император и самодержец всея Руси. Хотя достоинством в десять золотых рублей, эта монета теперь представляет очень большую ценность. Настоящий империал! Интересно, как он попал к уголовнику?..
        - Не могли ли монеты стать причиной убийства?  - волнение вспыхнуло в глазах Каргина.
        - Возможно,  - задумчиво произнёс Лудонин, продолжая изучать монеты.  - Возможно…
        - Михаил Александрович!  - прервал их разговор водитель Лудонина.  - Глядите, машина райотдела возвращается. С одним шофёром.
        - Это неплохо,  - Каргин двинулся к подъезжающему газику.  - Главное, какие известия привёз.
        Лицо выскочившего из кабины шофёра раскраснелось от жары и ничего не выражало.
        - Ну?.. Довёз?  - шагнул Каргин навстречу.
        - Довёз, Василий Иванович,  - опустил тот глаза,  - только на носилках он скончался.
        - Что-нибудь ещё говорил?
        Шофёр, понурясь, покачал головой:
        - Так в себя и не пришёл.
        Глава XXI
        - Они это, они! Больше быть некому!  - без стука влетев в кабинет следователя Жогина, старший участковый Гордус задыхался и подрагивал от волнения.  - Извините, Александр Григорьевич, боялся вас не застать. Я к Щергунцову сунулся, а товарищ подполковник, оказывается, уже отбыл отдыхать.
        - Заперся в кабинете твой начальник, отоспаться решил хотя бы часа два-три,  - потягиваясь, поднялся с дивана задремавший было Сизов.  - И лошадь не сдюжит сутками скакать. Ты бы присел, Казимир Фёдорович, а то ошарашил нас с порога чёрт-те чем. Мы здесь с Александром Григорьевичем головы мозолили над делом Снегирёвых, показания свидетелей муссировали, так сказать…
        - Кто муссировал, а кто похрапеть умудрился,  - хмыкнул Жогин.  - Кстати, Казимир Фёдорович, я просил обязать явкой продавщицу магазина.
        - Так и не пришла Верка?! Вот сучка!  - выругался участковый.  - Ведь специально навещал бабу и повестку ей вручил.
        - Ты чем обрадовать нас собирался, когда сюда влетел, как чумовой, Казимир Фёдорович?  - Сизов выпил стакан воды из графина.  - Объявленной тревогой «Перехват»?
        - Так точно!  - Участковый обтер взмокший лоб платком.  - Меня словно током шарахнуло, когда в дежурке Петрович сообщил о сведениях, переданных Лудониным из Пришиба. Ведь те двое возле Веркиного магазина мелькали. Сходятся все приметы! Один, которого в бурьяне нашли, тощий и длинный…
        - Не довезли его до больницы, умер,  - буркнул Сизов.
        - Знаю уже,  - сжал кулаки участковый.  - Глистин Федька! Уши я ему прожужжал нравоучениями. Но как срезал сумки у раззяв на рынке, так и не бросил. Вот и докатился. А недавно дружок ему на голову упал. Разодетый, как попугай. Он Глистина в эту историю и затянул. Федька, тот кроме сумок, на большее не замахивался, а приятель с большим гонором и планами. Знал я и его. С детства в школе колобродил, пока в детскую колонию не загремел. А объявился снова, задурил мозги дружку какой-нибудь грандиозной аферой. Теперь успокоятся, рядышком их уголовнички схоронят. Башмак-то жёлтый и кепчонка того попугая, подобных вещиц у нас не сыскать. А фамилия его?..  - участковый задумался.  - Дай Бог память… Нет, кличку только помню, потому как толст он был с детства. Хомяк - его прозвище. Точно, Хомяк! Значит, фамилия Хомяков.
        - Вещи привезут, будет кому опознать?  - напрягся Жогин.
        - Родителей и родственников у них нет. Может, мои хлопцы опознают да Верка проклятущая, но, конечно, если в сознанку пойдёт.
        - Слушай, Фёдорыч…  - покрутил пуговицу на груди кителя участкового Сизов.  - А что однорукий?.. Не мелькал он рядышком с этими двумя дружками?.. Не шептали об этом твои помощнички-следопыты?
        - У меня агентура, товарищ капитан!  - обиделся Гордус.  - Таких ребят поискать! На совесть пашут! Особенно Саша Матков, он и на голову, и на кулак, и нюх у него!..
        - Как у майора Пронина!  - ухмыльнулся Сизов.
        - Обижаете, товарищ капитан,  - смолк участковый, но ненадолго.  - Лет двадцать - двадцать пять назад, морочил мне голову один подросток-сирота. Цыганёнок. Ушлый да шустрый, что его и сгубило. У нас в заводском посёлке возле нефтебазы озерцо образовалось после немецких бомбёжек, так этот умник копался там, снаряды неразорвавшиеся, патроны отыскивал. Ну и отыскал на свою беду. Сунул один такой снаряд в костёр, а тот шарахнул так, что разнёс бы пацана в клочья, но повезло цыганёнку. Руку ему оторвало, в больнице к жизни возвернули, а он, не долечившись, сбежал и вовсе сгинул из наших мест. Судить его хотели за остальных двух, которые насмерть подорвались. Больше я о нём ничего не слышал.
        Во время рассказа Жогин с Сизовым то и дело многозначительно переглядывались.
        - Это же Пастухова сын, не иначе!  - не сдержался следователь, лишь участковый смолк.  - Вчера я его отца допрашивал.
        - Если б знать!  - хлопнул по колену капитан Сизов.
        - Вы про какого Пастухова говорите?  - вмешался Гордус.  - Про того цыгана, который на похоронах Снегирёвых был?
        - Других цыган там не было.
        - Так он здесь, у нас в райотделе. Не сумел вчера укатить на Вышку, попутку не поймал, ну наш сердобольный дежурный Петрович сгондобил ему местечко переночевать.
        - Так давай его сюда, Фёдорыч!  - не сговариваясь, вскричали оба.
        Глава XXII
        - Вот такой расклад получается, отец,  - Жогин не отводил глаз от Пастухова, не поднявшего седой головы на протяжении всего рассказа следователя.  - Есть основания полагать, что расстрелянный и сгоревший в полуторке является вашим сыном.
        Пастухов не издал звука и после этих слов.
        - Причины его убийства неизвестны, но, скорее всего, гибель связана с уголовным делом, что мною расследуется.
        - Значит, с убийством Глафирки?  - замутились глаза Пастухова.
        Жогин молча кивнул.
        - Дураком буду, если скажу, что продавщица мимо всего этого скользнула!  - дёрнулся стул под цыганом, а сам он схватился за кнутовище и выхватил его из-за голенища сапога.  - Замазана она по горло в убийстве и Глафирки, и моего сына!
        - Спокойнее,  - опустил ему руку на плечо Сизов.  - Присядьте. Это всё ещё надо доказать, но вы читаете наши мысли.  - Он перевёл взгляд на участкового.  - Пьяного до невменяемости сына Глафиры Снегирёвой, Сергея, она отыскала?
        - Она его и споила, продав несколько бутылок водки такого качества, что тот сутки в себя прийти не мог.
        - А нож?
        - А нож из кармана его брюк достала, не побрезговала ручек замарать.
        - Убью суку!  - заскрежетал цыган зубами.
        - Ну-ну, успокойся, старина,  - Сизов крепче сжал плечо Пастухова.  - Если версия наша подтвердится, виновным наказание определит суд. Не найден ещё убийца людей в Пришибе.
        - Я буду их всех судить!
        - Успокойся, отец, и не забывай, что, возможно, твой сын чистеньким в этом деле не окажется.
        - Не знаю, что он сотворил, но кару уже понёс жестокую, а кто-то ходит на воле и считает Глафиркины денежки.
        - Вот здесь мыслишь правильно - всё похищенное у Снегирёвой Глафиры осело в чьих-то карманах, а вот тех, кто добывал их разбойным путём, отправили на тот свет, заметая следы.
        - Продавщицу берите, не ошибётесь,  - прохрипел цыган.  - Не то я сам из неё всё вытрясу, а потом кончу! Я своё пожил, мне терять нечего. За Глафиру и за сына я на всё пойду!
        - Что думаешь, Александр Григорьевич?  - Сизову явно не терпелось услышать ответ следователя.  - Будем дожидаться Лудонина с его оперативниками?.. Им ещё катить да катить, хотя и выехали они из райцентра. Не дёрнула бы Верка с награбленным… Если сообщникам её удалось проскочить посты, прихватят они бандершу и сгинут. Ценности ведь она где-то прячет. У убитых ничего не оказалось, кроме золотых монет, неизвестным путём оказавшихся у Глистина.
        - Спёр он их у своих же,  - вставил участковый.  - Глистин с детства пройдохой был. Везде поспевал, сумочки подрезать наловчился так, что ему братва завидовала.
        - Ты прав, ждать Михаила Александровича во вред делу,  - наконец согласился Жогин.  - Как следователь, ведущий дело, беру всю ответственность на себя. Но операция сложная. У Гусевой уже могут оказаться подъехавшие бандиты. В то же время большой группой оперативников мы не располагаем. Начнём собирать, потеряем время.
        - Я пригожусь,  - сбросил с плеча руку Сизова, вскочил на ноги Пастухов.
        - Нельзя! Вы - человек гражданский,  - грозно оборвал его Сизов.  - К тому же можете оказаться заинтересованным в этом деле человеком.
        - В чём заинтересованным?  - взвился тот в гневе.  - Что сына моего на тот свет отправили?
        - Вооружать вас нельзя, а случится может непредвиденное.
        - Я всю войну прошёл. Был ранен несколько раз, фашистов давить приходилось и голыми руками. К тому же у меня есть кнут
        - Ну, кнут, это, конечно…  - хмыкнул Сизов.
        - Остерегись!  - внезапно крикнул Пастухов и, выхватив кнут из-за сапога, изловчился щёлкнуть так искусно, что, не задев графина, сшиб со стола стакан, который вдребезги разлетелся по полу.
        - Да я тебе за такие штучки пятнадцать суток!  - отскочил от цыгана Сизов.
        - Кнутом действительно вы владеете мастерски, но уберите его до поры до времени.  - Жогин перевёл взгляд с Пастухова на раскрасневшегося Сизова.  - Я вот о чём подумал, Тихон Семёнович…
        - Если вы про цыгана, я его за версту видеть не желаю.
        - Послушайте меня. Если мы повалимся толпой или кто-то из нас заявится один, но в форме, в доме Гусевой поднимется переполох или откроют стрельбу. Сколько их там может быть?
        - С Веркой не более трех-четырёх человек.
        - Все нужны нам живыми.
        - Догадываюсь, что вы предлагаете…  - буркнул Сизов.
        - Вот именно. Пастухов изобразит загулявшего пьяницу, подымет шум. К Гусевой ведь заглядывают за выпивкой домой, если магазин не работает.
        - Допустим.
        - Откроют дверь, ничего не подозревая, тут мы их без единого выстрела и повяжем.
        - Заманчиво…
        - Опасность сопротивления мизерная. Затем Пастухова прячем за спинами, ну а нам не привыкать. И никаких нарушений служебных инструкций.
        - Кому это нам?
        - Вам, Казимиру Фёдоровичу и мне.
        - А подполковник Щергунцов? Его следует поставить в известность.
        - Он сам заперся на ключ в кабинете. Да и ночь к утру движется. Жаль булгачить. Предупредим дежурного на случай, если подъедет Лудонин с оперативниками, чтоб знали, где нас искать. Принимая такое решение, я руководствуюсь одним: нельзя упустить Гусеву.
        - А если она дома одна?
        - Тем лучше. Произведём обыск с целью отыскания похищенных ценностей.
        Глава XXIII
        Тусклый свет местами уцелевших лампочек под жестяными проржавевшими колпаками на покосившихся столбах почти не отбрасывали тени пробиравшейся вдоль жалких заборов молчаливой цепочки людей. Изредка, нарушая тишину, чертыхался и бормотал себе под нос спотыкавшийся на рытвинах, или западая в канавы, незадачливый проводник - участковый Гордус. Тут же ему откликались злым брёхом дремавшие во дворах собаки, но удалялись осторожные шаги, и вновь летняя духота завладевала миром; не колыхалось чёрное покрывало ночи, плотно укутавшее городок, и тогда оживали и накатывали на Жогина забытые, как казалось ему, тревожные волнения, давящие душу, навязчивые мысли о непредвиденной глупой случайности мутили сознание. Страхом это не назвать, Жогин давно избавился от страха, научась его гасить в самом зародыше. Неизвестность возможного - вот что рождало тревогу. «Как перед боем когда-то в войну…  - поёживался он.  - Ошарашит вдруг внезапная канонада, засвистят посланцы смерти, выбирая женихов, и звереешь, не помня себя, бросаешься вперёд, разрывая глотку собственным криком… И здесь вроде тоже. За тем вон забором,
может, поджидает коварный враг. Знать не знаешь, а обрез бандитский изрыгнёт предательский заряд и, ахнуть не успев, обнимешь враз горячую матушку-землю…»
        Мрачные его мысли нарушил Сизов, затеяв полушёпотом пустяшную перебранку с участковым. Видно, по той же самой причине - отгонял от себя подобного рода нервную тягомотину:
        - Цел ещё, Фёдорыч?
        - Не дождутся.
        - Далеко ль разбойнички?
        - Не сомневайся - не проскочим.
        - Спугнёшь ты их своими матюгами.
        - Таких не пронять…
        Порой участковый, приостанавливаясь, к чему-то прислушивался, но успокоясь, бурчал недовольно:
        - Вот эти самые условия и причины… Корни преступности нашей - глушь, темень и бездорожье. А кто слушал меня на собраниях?.. Замполит носом тыкал, мол, гнилая твоя философия, Казимир Фёдорович, вредная. Ворьё ловить надо уметь - и дело в шляпе.
        - Чего ты там, Фёдорыч?  - Сизов легонько подталкивал участкового.  - К утру не доберёмся.
        - Может, я не понимаю, Тихон Семёнович,  - оборачивался тот.  - Может, специально не спешат с этим самым…
        - С чем?
        - С улучшением этих самых…
        - Социальных условий?
        - А я, старый дурак, в ум не возьму. В темноте да среди канав ворью привычней прятаться. В Нахаловке, к примеру, или на барахолках в людской толчее. Места эти освоены вдоль и поперёк, значит, и ловить их там проще. А построят небоскрёбы?.. Они же в щели забьются, как тараканы. Их оттуда не выкурить, а?
        - Договоришься ты, Фёдорыч,  - подковыривал Сизов, гася усмешку.  - Пришьют тебе политику.
        - Ты, что ли, донесёшь?
        - Найдутся…
        Сплюнув, участковый шагал вперёд, но скоро замирал снова, тревожно вглядывался в темноту, пока вдруг ни остановился надолго.
        - Чего ты там узрел?  - забеспокоился Сизов.  - Проскочили?
        - Кажись, нет.
        - Это как же понимать?
        - Изменилось здесь с тех пор, когда прижимать начал я Верку со строительством дома… Проведывал её последний раз уж не помню когда. Днём тогда было, а в такой темноте немудрено и проглядеть.
        - Вот и понадейся на братьев меньших.  - Сизов снял предохранитель с пистолета.  - Случаем, не запамятовал, кто нас здесь встретить может?
        - Оружие - в крайнем случае! И первыми не применять!  - словно из-под земли вырос Жогин.  - Убери, пока нужды нет.
        К Жогину и остальным притиснулся бочком Пастухов.
        - Верка всё старьё снесла: и забор, и дом. На чистом месте решила строиться,  - растолковывал участковый.  - Видите, площадку очистила да булыжником её замостила.
        - По-барски,  - оценил Сизов.  - Чую, под твоим неусыпным надзором, Фёдорыч, она творила отсебятину.
        - Двор в два раза увеличила, а ведь я её упреждал, что поставлю исполком в известность.
        - Сообщил?  - ухмыльнулся Сизов.
        - Закрутился,  - смутился участковый.  - Я её в магазине ущучить пытался, там у неё хоромы настоящие, там она и кучумала, пока строительством занималась. А ты, вот, подкалываешь всё, Тихон Семёнович, а ответь мне, старому дураку, у исполкома что своих глаз нет, чтоб за таким жульём и самоуправством следить? Советская власть как-никак! Кто контролировать должен?
        - Есть глаза, да залиты они денежными знаками!
        - Конкретнее!  - оборвал обоих Жогин.  - Незаконным строительством позже заниматься будем. Сейчас - по делу, Казимир Фёдорович, и короче.
        - Забор-то тесовый поставила,  - продолжал гнуть своё участковый,  - ворота двухстворчатые, а новый дом отнесла метров на десять - пятнадцать. Раньше любой алкаш в окошко к ней прямо с набережной стук-стук, она или дед Архип ему бутылку - и расстались. А теперь в калитку не достучаться да и орать бесполезно, только блатнякам путь свободен, но в такой поздний час они никому не откроют.
        - Это чем же старый хрыч молодуху завлёк? Каким секретом владеет?
        - Вам бы только посмеяться, Тихон Семёнович,  - нахмурился участковый.  - Дед Архип - надёжная Веркина охрана и в магазине, и здесь. Верным псом служит уже несколько лет, а вот кто кого первым приручил и на каких условиях, то неведомо. Собственными руками Архип мастерил здесь многое, видать, заработал тёплое местечко возле хозяйки на старости лет.
        - Мудрёная баба,  - крякнул Сизов, прошёлся вдоль ворот, упёрся плечом, неожиданно те легко поддались.  - На засов не заперты,  - хмыкнул он,  - укреплены крючками снизу и сверху. Промашку дал охранник: если перемахнёт, кто ловчее, крючья долой, и путь во двор свободен.
        - Ворота ломать?  - вскинул глаза Жогин.
        Сизов пожал плечами, покривил губы.
        - Другого способа не вижу.  - Он повис на воротах, подтянулся, оглядел двор и позвал следователя:
        - Александр Григорьевич, гляньте туда. Если зрение меня не подводит, у пристроя брезентом легковушка накрыта.
        Жогину понадобилось мгновение, чтобы оказаться рядом.
        - Небольшая машинка… вы не ошиблись. Но марку определить не берусь.
        - «Москвич»! Что гадать? Ничего другого здесь быть не может. В розыске он и значится!
        Оба спрыгнули на землю, уставились друг на друга, выжидая, кто начнёт первым. Жогин понимал, что согласно должностному рангу решать ему, поэтому не спешил, взвешивал «за» и «против».
        - Права на ошибку мы не имеем…  - медленно начал он.
        - Брать надо всю эту сволочь!  - горячился Сизов.  - Нет времени на раздумья. Брать, пока глаз не продрали.
        - Значит, ломать?
        - Зачем ломать?  - встрял позабытый всеми Пастухов.  - А цыгана вы для чего брали? Комедию сыграть? Вот я им и сбацую яцу, яцу, перепаяцу!
        - Вы?..
        - Подмогни-ка, капитан!  - Пастухов на глазах преобразился в шаловливого малого с базара, опёрся ногой в сцепленные пальцы обеих рук Сизова и, легко забросив тело на ворота, мягко приземлился во внутренней части двора.
        Казалось бы, проделано было всё бесшумно и молниеносно, но, словно поджидая именного этого, распахнулась дверь пристроя, и в одном исподнем на порог выскочил крепкий мужичок с двустволкой:
        - Кого черти несут?  - грозно рявкнул он.  - Отвечай, иначе порешу!
        И тут же громыхнули выстрелы из обоих стволов, дождь дроби осыпал ворота.
        - Дед Архип!  - узнал Гордус, успев оттолкнуть Жогина и Сизова.
        За воротами внутри двора охнул Пастухов.
        - Задело?  - притиснулся ухом к воротам участковый.
        - Ногу царапнуло,  - чертыхнулся цыган.  - Готовьтесь, сейчас я ворота открою.
        - Вылазь на свет, зараза!  - орал между тем Архип, перезаряжая стволы.  - Теперь картечь у меня. Отправлю вмиг на тот свет!
        - Да что ж ты лаешься, мил человек?  - подал жалобный голос цыган, затевая игру.  - Свой я! Иль не узнаёшь, Архипушка, старого дружка? Знаешь же, зачем я пожаловал…
        - Это по заборам-то свой, мать твою!
        - А иначе как добраться? Ты засовы понаставил вон какие!
        - За водярой?
        - А то за чем же…
        - Дурак! Ночь уходит, а ты бормотухи не нажрёшься.
        - Так башка ногам указ, раз больна.
        - Один?
        - Ты ж видал, когда палил.
        - Не сдох и моли Бога. Имя, имя скажи. Что-то знаком голос, а не узнаю.
        Отодвигая Архипа в сторону из-за его спины вывалился в одних трусах брюхатый громила с револьвером:
        - Посторонись, дед! Поглядим, свой там или пёс паршивый к нам забрался…
        Брюхатый, не целясь пальнул перед собой из револьвера, его пошатывало и от выпитого, и со сна:
        - Кажись, не попал,  - он начал водить стволом, выцеливая.  - Я ему для начала ноги продырявлю, чтобы по чужим дворам не шастал, а там глянем, свой или с чужих краёв.
        - Стой, Каплун!  - Архип, отбросив ружьё, перехватил его руку с оружием.  - Включи-ка лучше свет. Вдруг наш. Не бери лишнего греха на душу.
        Несколько ярких лампочек, вспыхнувших разом, осветили двор, ослепив на миг всех, но в то же самое время усилиями Пастухова распахнулись, наконец, тесовые ворота, и Жогин с Сизовым и Гордусом влетели во двор.
        - Милиция!  - властный вопль участкового перекрыл крик его командиров.  - Бросай оружие!
        - Лягавые!  - попятился Каплун, но револьвера не выпустил.  - Лягавые, Архип! Откуда? Кто навёл, суки?!
        - Не таращись на меня, стервец!  - позабыв про ружьё, нырнул ему за спину, а следом в пристрой тот.  - Двигай за мной!
        - Я живым не дамся!  - взревел брюхатый, неловко развернувшись, он вскинул револьвер снова и открыл бы безумную стрельбу, но Пастухов, с трудом поднявшийся на одно колено, опережая бандита, щёлкнул кнутом и, замотав его ноги, изо всех сил дёрнул на себя.
        Каплун нелепо взмахнул руками, теряя равновесие и, выронив револьвер, как сноп, грохнулся спиной на булыжники. Глухо ударилась голова, и чёрная лужа крови расползалась под его безобразно громоздким телом.
        - Готов,  - нагнулся над ним Жогин.  - Этот уже ничего не скажет.
        - Хватит тебе работы, Александр Григорьевич, не горюй,  - потрепал его по плечу Сизов.  - Глянь, кто соизволил почтить нас своей честью. Сама хозяйка этих душегубов.
        Жогин поднял глаза.
        В раскрытой двери дома оседала на подкосившихся ногах бледная, как лунь, Гусева. Волосы её были распущены, глаза потухли, раскрытым ртом она то ли безуспешно пыталась поймать воздух, то ли закричать, нагое тело прикрывала ночная рубашка.
        - Не хватил бы её удар,  - забеспокоился Жогин.  - Врача не вызвать? Скорую?
        - Ведьма…  - скрипнул зубами Сизов.  - Выживет и нас переживёт.
        И словно в подтверждение его слов женщина издала нечеловеческий вопль, подобный отчаянному вою волчицы, угодившей в железные тиски безжалостного капкана.
        Гордус вздрогнул от неожиданности и неловко попятился со двора, передёрнул плечами и Жогин.
        - Фёдорыч!  - сунул пистолет в кобуру Сизов.  - Ты бы пошукал в пристрое деда Архипа, да и шофёр того «москвича» где-то там сховался. Нам ещё обыск производить. Так что поторапливайся.
        Глава XXIV
        Выслушав сухой рапорт Жогина, дотошная Терноскутова пожелала видеть его у себя лично и как тот ни ссылался на обстановку, гася его жаркие возражения, решительно поставила точку:
        - Полторы недели ты пропадаешь в районе. Жду. И пожалуйста - до обеда. Мне ещё Аргазцеву докладывать.

«С этого бы и начинала, хитрая лиса,  - подумал, но промолчал Жогин, кладя телефонную трубку.  - Выходит, прокурор области забеспокоился и потребовал информацию. Впечатлительная Аглая замутила воду, боясь брать ответственность на себя. Нечего было мудрить, так бы и сказала…»
        Накануне Жогин собрался в следственный изолятор допрашивать Гусеву и Свистунова, теперь приходилось рушить все планы и менять маршрут.
        - Значит, обвинительный вердикт зиждется у тебя на одних признательных показаниях этой торговки Гусевой?..  - полистав уголовное дело, хлопнула по толстой кипе листов пухлой ручкой начальница (Терноскутова обожала козырнуть заковыристым словечком и теперь не поскупилась, хотя они были одни в кабинете). Склонив голову, невольно она сдвинула тяжёлые роговые очки до самого кончика носа и поверх стёкол принялась буравить Жогина, как ей казалось, пронзительным и уничижительным взглядом.  - Но вердикт - не прерогатива следователя, Александр Григорьевич, суд и только суд обладает этим кредо!
        Жогин ленился вступать в спор, разводить дискуссии, к тому же сказывалась усталость от накопившегося недосыпания; он догадывался о перспективах: совместный визит к прокурору области неизбежен, и нервы ещё понадобятся. Он молча слушал начальницу и любовался её глазами. Не ведая того, сбрасывая грозные чёрные очки, Аглая преображалась, обнажая лицо удивительной детской наивности и превращалась в старушку-сказочницу, поучающую недотёпу-мальца.
        - Да ты меня не слушаешь, Жогин!  - очнулся он от её возмущённого возгласа.
        - Отнюдь. Весь внимание.
        - Тогда представь такую картину,  - оживилась она, хотя и не поверила ему.  - Суд, не обременяя себя твоими заумными инсинуациями, построенными сплошь на косвенных уликах и признательных показаниях коварной торговки, возвращает дело на доследование. Какой шум поднимет наша общественность, жаждущая только открытого слушания и расстрела виновных? Поступают тебе их требования уже сейчас? Или ты их игнорируешь?
        - Не успеваю. К тому же следователь - фигура процессуально независимая, подчиняется только закону; строит выводы, исходя из собранных доказательств и руководствуясь социалистическим правосознанием,  - закрыл он глаза.
        - Мели, Емеля… Скольких она сгубила по твоим подсчётам?
        - Сама?.. Непосредственно - никого,  - без энтузиазма буркнул Жогин и продолжил уже настойчивее и злее:  - Но она даёт показания, что стала заложницей, полностью исполняя требования Динамита, лишь только тот прознал о тайнике со сказочными богатствами Снегирёвой.
        - Я попрошу без бандитских кличек. Фамилии фигурантов дела, надеюсь, установлены?
        - Как-то привык за это время,  - извинился Жогин,  - с языка сами собой слетают эти Прыщи, Каплуны, Мадлены да Динамиты… Допрашиваю Верку и Свистуна третьи сутки, вот и прилипает уголовная абракадабра, да и они адекватно реагируют. Непосредственность в общении рождается.
        - Значит, адекватная у тебя компания складывается…
        - Ага,  - мальчишеская шалость вдруг нахлынула на Жогина, ему захотелось ещё раз увидеть голубоглазую старушку вместо строгой начальницы, и он ввинтил заковыристое словечко, однако неудачно - номер не прошёл; Терноскутова, будто догадавшись, глубже укрепила роговой аппарат на носу.
        - Придётся отвыкать, Аргазцев фени не признаёт,  - осадила она его.

«Да что это она меня прокурором затыркала!  - начал раздражаться Жогин.  - Нашла мальчишку! Не нахлобучку ли от него получила?»
        - Мы отвлеклись, продолжайте,  - напомнила о себе Терноскутова.

«Взяла бы да прочитала всё дело, а то пробежалась по верхушкам,  - мелькнула у него злая мысль.  - Не проверять ли меня ей вздумалось?.. Доверился, мол, оперативникам, а те увлеклись одной версией и бросили недотёпу, убийство раскрыто, а остальное сам докручивай…» От этих догадок дремота сама собой слетела с Жогина, он прочнее оседлал стул и жёстко начал:
        - Динамит, он же Пастух или Пастухов, он же Леонид Аркадьевич Скворцов по паспорту, надеюсь, настоящему, хотя личность его ещё проверяется, есть организатор ограбления и убийства пенсионерки Снегирёвой Глафиры Петровны, её снохи Софьи или Софки, как её именовали соседи и знакомые, внука и внучки. Софья Снегирёва подружилась с Верой Борисовной Гусевой, она же Мадлен. Сблизились они на тривиальной почве: сын Снегирёвой Глафиры Сергей - беспробудный пьянчуга, пропадал у Веркиного магазина, где напивался с дружками и зачастую под забором засыпал. Естественно, жена, отправляясь в розыск, бежала прежде всего в магазин.
        - Он, что же, запойный алкоголик?
        - Теперь уже ни один эксперт не ответит на ваш вопрос, но не это главное. Родная мать, как казалось Снегирёву, жестоко обидела его, не доверив тайну семейного наследства, завещанного ей отцом. Ценности были тщательно спрятаны, Сергей мучился догадками, сам предпринимал поиски и почти добрался до истины, но жизнь его опередила: мать заболела, слегла в постель, а едва окрепнув, не с ним, сыном, а со снохой Софкой, с которой у Сергея были натянутые отношения, повела переговоры, а затем вместе с ней сняла деньги с вклада. Засобиралась на тот свет,  - такой вывод сделал для себя сын и загулял снова. Софка же, обрадовавшись свалившимся в её карманы деньгам, задумалась и о большем, желая заполучить невиданные ценности свекрови. По правде сказать, она их заслужила: за старушкой ухаживала, кормила, поила, когда та болела, детей предстояло растить ей, а не мужу-алкашу, который несомненно пустил бы всё наследство по ветру. Чем она руководствовалась, неизвестно, но просто опьянела баба от свалившегося счастья и разболтала всё, что знала, Гусевой. Мадлен, жадная до ужаса, запала на шальные драгоценности,
которые могут достаться болтливой дурочке, поделилась информацией со своим любовником, уголовным авторитетом Динамитом, то есть со Скворцовым Леонидом Аркадьевичем, но скорее всего,  - с Пастуховым.
        - Вы уж определились бы, Скворцовым был сгоревший в полуторке или Пастуховым.
        - Обстоятельства свидетельствуют, что настоящая фамилия его Пастухов. Жив и отец, подтверждающий это. Паспорт на имя Скворцова бандит или купил, или украл, переклеив потом фото. Но, исключая любую ошибку, чтобы не дать повода адвокатам, я включил науку. Тороплю экспертов, Аглая Родионовна. Экспертизой по установлению личности руководит сам Югоров. Кстати, редкие и сложные исследования, когда фигурант устанавливается по методу известного скульптора Герасимова.
        - Это который личность Ивана Грозного восстановил?
        - И грозного Тамерлана тоже.
        - Увязнем мы с этой экспертизой… В черепе ведь обнаружили золото от фиксы, а подобную видели свидетели на зубе верхней челюсти этого?.. Как его?.. Динамита!

«Свершилось чудо!  - улыбнулся Жогин.  - Сподобилась Аглая, заговорила на человеческом языке… И дело она, кажется, читала».
        - С вами, Александр Григорьевич, чувствую, и до б?льшего докатишься,  - подметила его удовлетворение начальница.
        - Обычное дело…  - начал было он оправдываться.
        - Продолжайте, чего уж там.
        - Соседка Снегирёвой, её подружка Краснова Мария Ефимовна, на допросе подтвердила, что продавщица ей буквально проходу не давала, выпытывая и у неё сведения о состоянии здоровья подруги и доставшихся той от отца ценностях.
        - Гусеву подгонял Пастухов?
        - Вы прозорливы, Аглая Родионовна. Динамит уже планировал ограбление, желая исполнить его чужими руками, так как недавно освободился и не мечтал угодить снова на нары в случае провала. Чужаки - Глистин и Хомяков - оказались как нельзя кстати, к тому же оба были на мели и нуждались в средствах. Нагрянув с ними к Снегирёвой, Динамит под пытками добился признаний от старушки. Чтобы не подымать лишнего шума и пустить следствие по ложному следу, всех Снегирёвых умертвили, задушив подушками, которые потом распотрошили, уничтожая следы. Склоняюсь к мысли, что раны на горлах трупов нанесли Глистин и Хомяков по требованию Динамита. Уголовнички именуют эту изуверскую процедуру «удержанием на поводке».
        - Показания Гусевой - единственное, что раскрывает обстоятельства убийства и ограбления…  - задумавшись, Терноскутова сдвинула очки на лоб.
        - О всех деталях ей рассказал любовник.
        - Смысл?
        - Тот же самый - взять на поводок. Она постоянно жалуется мне, что во сне ей являются бабка Снегирёва, покойница-сноха и ребятишки, а то все разом гоняются за ней с криками «Убийца!». То же самое Гусева рассказала обследовавшим её экспертам-психиатрам, пояснив и об известных обстоятельствах преступления. К сказанному не могу не добавить, что её показания подтверждаются заключениями ряда судебных экспертиз.
        - Стационарную психоэкспертизу ей не назначили?
        - Проводилась.
        - Результаты?
        - Здорова. Временные расстройства психики, на которые жалуется Гусева, вызваны происшедшим.
        - А если всё же она откажется от показаний?
        - Её задержали с поличным. Она лично выдала большую часть драгоценных камней и золотых червонцев, так называемых империалов, монет с изображением Николая II.
        - Большую часть?.. Почему не изъято всё награбленное?
        - Камни и жемчуг хранились в верхней половинке одной из ножек кровати, на которой покоилось тело Снегирёвой. Все империалы - в верхних половинках остальных трёх ножек. Эксперты сравнили изъятое нами со следами, оставленными ценностями в пустотах и определили недостачу. Кстати, бриллиант, фигурирующий в деле, достали мы с майором Сизовым, не смогли добраться до него бандюги. Завалился в трещинку или торопились они.
        - Похвально, похвально…  - на Терноскутову это не произвело заметного впечатления.
        - Золотые монеты, выданные Гусевой, передал ей грузчик магазина Джафаров, он же Каплун. Согласно показаниям шофёра Свистунова, он же Прыщ, Каплун изъял их у Динамита после убийства в полуторке. Несколько монет были обнаружены оперативниками у Глистина при осмотре его ещё живого в бурьяне на месте происшествия. И тем не менее не всё золото удалось изъять.
        - Успели сбыть?
        - Вряд ли. По оперативным данным ни драгоценности, ни золотые империалы на уголовном рынке не появлялись.
        - Время выдерживают?
        - Лудонин меня заверил, что в нашем городе да и в области состоятельных покупателей не сыскать.
        - Михаил Александрович - пессимист, подпольные миллионеры у нас имеются.
        - Однако Динамит был расстрелян и сожжён при попытке вывезти золото за пределы города.
        - Куда же он направлялся?
        - Одному ему известно. Мог бы поведать Каплун, лишивший жизни трёх убийц, но увы, и он уже ничего не скажет.
        - Вы слишком увлеклись одной версией. Вдумайтесь, ведь тех троих могли устранить по воле уголовного авторитета высшего ранга, который, возможно, завладел и ненайденной частью похищенного.  - Терноскутова совсем сняла очки и, аккуратно протирая стёкла, добавила:  - Тут, в материалах дела, я наткнулась на какого-то Большого Ивана. Выяснили, что это за фигурант?
        - Не удалось,  - скис Жогин.  - Лудонин работает в этом направлении, однако результатов никаких. Большим Иваном уголовники обычно именуют главного лидера в масштабах региона. Он имеет смотрящих повсюду: в следственных изоляторах, тюрьмах, в каждом районе; располагает охраной и пользуется другими привилегиями. При чрезвычайных обстоятельствах устраивает разборки, наказывает виноватых, делит награбленное и, владея общагом - общей казной, вправе распоряжаться ею…
        - Спасибо, с их иерархией я более-менее знакома,  - остановила его Терноскутова и, переведя разговор на другую тему, резко спросила:  - Намерены идти в суд с Гусевой и Свистуновым? Дуэт, так сказать…
        - Подумывал о деде Архипе…  - неуверенно начал Жогин.  - Интуиция подсказывает мне, что во всей этой трагедии его участие только выглядит мизерным. На самом деле, он руку приложил к чему-то особенному, важному, но…
        - В его действиях вы не наскребёте никакого состава преступления,  - Терноскутова безнадёжно качнула ладошкой.  - Стрельба из дробовика по забору?.. То защита от нападения. И вреда никому. Оставьте эту затею. Не мелочитесь. Дело приобрело слишком большой общественный резонанс, чтобы опозориться с оправданным.

«Это что же?! Камешек в мой огород? Намёк на прошлое?..  - насторожился Жогин, и дёрнулось его лицо, словно ожёг огонь.  - Не скоро забудут то дело! Не скоро! Пока не дождусь решения Верховного суда… Теперь понятно, почему Аглая устроила мне весь этот экзамен».
        - Взять вас с собой к Аргазцеву?  - не подымая глаз, спросила начальница.
        - А он требовал?
        - Да нет… не настаивал.
        - Тогда я в «Белый лебедь» побегу. Заждались меня Мадлен с Прыщом,  - нарочито усмехнулся он.
        - До вечера планируете там быть?
        - Если и захочу, раньше освободиться не удастся.
        - Тогда - успеха. Но имейте в виду, если понадобитесь вдруг, Александр Павлович, я вас потревожу.
        - Всегда готов.
        Послесловие
        Суд состоялся спустя три с половиной месяца. Гусеву и Свистунова осудили к длительным срокам лишения свободы, но Верка освободилась раньше - оказавшись беременной, родила мальчика в тюрьме и попала под амнистию. Дом её новый, построенный самоуправно, как признал уже другой суд по иску исполкома, был изъят и передан в распоряжение советской власти, так что пришлось ей селиться с ребёнком в прежнюю хибару на Больших Исадах, где обитала она когда-то с Пастуховым-Скворцовым.
        Прошло несколько лет, дело стало забываться, и забылось бы навеки, не случись оказии. В первые дни весны, когда только-только стаяли снега, обратившись в прозрачные лужицы, радующие мелюзгу, возник на пороге Веркиного домишки седой цыган. Пробыл он недолго, не поговорив наедине с хозяйкой и четверти часа. Вышел не один, крепко держал за руку мальчонку с такими же цыганскими глазами.
        Верка было вышла провожать, но подломились ноги, села она на крылечке у порога, да так и не встала. Сухими были её глаза, покусаны губы, чтобы не разрыдаться, лицо почернело.
        А цыган с цыганёнком не обернулись…
        Мисюсь и следователь Миронов
        Всяк, мняйся стоя, да блюдётся, да ся не падёт![9 - Всякий думает, что он устоит, пусть бережётся, чтобы не упасть! (Житие протопопа Аввакума). Сборник повестей Древней Руси. М., 1986 г.]

    Житие протопопа Аввакума
        Прощай, Мисюсь!
        К вечеру гости начали разъезжаться.
        Помреж Марк Васильевич Сребровский, благообразный молодящийся брюнет с почти незаметной плешинкой, в сиреневом спортивном костюме, стоя, с милой улыбкой пожимал руку каждому. Рядом с ним, слегка прижавшись к плечу, раскланивалась изящная Липочка, любезно напоминая:
        - Завтра в семнадцать непременно ждём, не забудьте детишек и супругу.
        Отъезжающие, сплошь мужчины, переполненные чувствами и спиртным, согласно кивали и старались поцеловать её в щёчку. Прима, душа компании, особенно не увёртывалась. Не повезло только егерю Фомину и то по собственной оплошности: он споткнулся, захмелев сильнее остальных, и припоздал, к актрисе уже обстоятельно подступился председатель колхоза Платон Михайлович Сердюков. Мешать ему или подвернуться под руку было небезопасно.
        Чуть поодаль, у самого берега Волги среди живописной растительности и разбитых туристических палаток отмахивалась платочками от надоевших комаров остальная женская часть Таганрогского драматического театра с почти беспристрастными лицами: коренастая Екатерина Модестовна, Вера Павловна с неизменным зонтиком и Броня Фиолетова, хохотушка и неуёмная фантазёрка.
        - Нет, что ни говорите, дорогая Екатерина Модестовна, а юбочка на нашей Мисюсь сидит не по фигуре,  - морщилась Вера Павловна,  - и легкомысленна к её лицу. Я бы отметила: фривольная.
        - А я что твержу?  - поддакивала слева Броня.  - Вы всегда защищаете Липку. Юбка просто вызывающая. Она кричит в спектакле. И цветом, и размерами. Но гляньте на кофточку! В ней на сцене! Уж лучше совсем неглиже.
        - Я допускаю, это смело,  - не уступала коренастая дама, поправляя заколку в густой копне волос.  - Но не забывайте Антона Палыча. Оставьте пристрастия. Он неслучайно одел героиню в белый цвет. Подчеркнуть чистоту и романтичность. И потом, Липу это молодит.
        - Вот именно!  - всплеснула руками Броня.  - Играть в сорок с лишним семнадцатилетнюю! Пусть Маркуша наденет своей фрюне шорты. Будет современная и сексуальная Мисюсь. В ногу со временем.
        - Уймитесь, Бронислава,  - хлопнула Фиолетову по ручке Екатерина Модестовна.  - Вы переходите границы.
        - Да уж какие тут границы?  - хмыкнула та.  - Гляньте, куда они отправились. Чехова штудировать.
        Действительно, распрощавшись с последними гостями, которые, усевшись в поджидающие их автомашины, запылив, скоро скрылись за бугром, Сребровский и взявшая его под ручку Олимпиада Вельзевулова, не торопясь, направились вдоль берега в ближайшую рощицу, о чем-то увлечённо беседуя.
        За опустевшим столом остались муж Липочки, многогрузный бородатый трагик Иван Иванович Вельзевулов и дремавший у него на коленях комик Лисичкин. К слову сказать, Иван Иванович тоже подрёмывал, подперев могучую волосатую голову кулаком. Трапеза изрядно утомила обоих и, похоже, сморила.
        - Иван Иванович! Иван Иванович!  - попыталась растолкать Вельзевулова Броня.  - Не составите Липе компанию?
        - Ах, оставьте его, душа моя,  - одёрнула Фиолетову Екатерина Модестовна.  - Им не до нас. Пусть спят.
        - Ну, как же?  - заупрямилась та.  - А стол?
        - Приберём. Они не мешают.
        - Нет. Я всё же растолкаю этого Аркашку, пусть помогает,  - не унималась Броня, пытаясь вытащить из-за стола Лисичкина.
        Тот упирался, мычал невразумительно и даже отпихивался короткими тонкими ножками. Однако от энергичных усилий Фиолетовой дрогнул и пришёл в себя. Пользы от него не было никакой, но, пробудившись сам, Лисичкин растолкал приятеля и, обнявшись, как родные братья, они, прихватив с собой бутылку вина со стола, отправились в ближайшую палатку, где им уже никто не мешал.

* * *
        Солнце, погуляв положенное, начало садиться за горизонт, уступив место на небосводе едва различимому бледному пятнышку луны. А наутро, лишь первый лучик, продравшись сквозь щели парусиновой палатки, шаловливо коснулся круглого плечика Брони, она открыла глазки и затормошила Лисичкина, безмятежно похрапывавшего у неё в ногах.
        - Бронислава Милентьевна, душечка,  - взмолился комик,  - сжальтесь надо мной в такую рань.
        - Проснитесь, толстячок!  - замурлыкала ему она.  - Я бегу купаться. Решайте. Или со мной, или к себе. Пока не проснулись остальные. Здесь вам оставаться нельзя.
        - В такую рань в речку? Бр-р! Все дрыхнут после вчерашнего банкета,  - слабо противился Лисичкин.
        - Отнюдь. Я не ошибусь, если наша мегера уже на посту. Мимо неё мышь не проскочит.
        - Екатерина Модестовна?
        - Она самая, дружок. Как часовой на посту. За всеми успевает следить. С первых дней нашего приезда сюда из Таганрога. Глаз не спускает. Не иначе по заданию самого Сребровского. Вчерась только рано угомонилась. Видно, кончился запас сил.
        - Ах, милая Броня, вы к ней несправедливы. Это очень крепкая старушка. Она нас переживёт и сыграет Офелию.
        - У Маркуши кто кого захочет, того и сыграет. Только ущипнуть его за щёчку.
        - Не скажите, мой свет, не скажите…
        - Да бросьте! Все вы одинаковы. Давеча не обратили внимания, как водила его за нос Липочка. Как кота на поводке. Даже приезжих гостей не стеснялась. А с ними как целовалась!
        - Как же, как же! Я ногу отдавил Ванюше, его успокаивая. Тот всё порывался встать. Прибью, говорил, когда вернётся.
        - Дождалися?
        - Кого?
        - Иван Иваныч! Липку!
        - Мы решили, она у вас припозднилась. Вот я и отправился её искать…
        - Так, значит, вчера вы за ней ко мне явились, проказник?
        - И по зову стонущей души,  - развёл руки Лисичкин.
        - Ну, будет с вас,  - нахмурилась Фиолетова.  - Я жду. Идёте со мной?
        - Простите, но я…
        - Тогда - под очи Екатерины Модестовны. Держите ответ.
        - Нет уж… Я лучше с вами.
        И, выбравшись из палатки, пригибаясь, как тайные разведчики, милая парочка босиком затрусила к берегу по росистой прохладной траве. Только войдя в воду по пояс, ахая и охая, они почувствовали себя в безопасности и отдались раннему омовению.
        - Однако,  - поднял голову Лисичкин, настороженно вглядываясь вдаль.  - Кто-то нас с тобой опередил, дорогая.
        - Кто же? Где?
        - А вон, гляди. За бакеном ноги виднеются.
        - Не вижу.
        - За бакеном кто-то прячется. Кажись, женщина. Вон и зелёный купальник.
        - Вам, Аркаша, всё женщины мерещатся после вчерашнего банкета. Не уймётесь никак.
        - Да нет же. Глядите. Она одна. Загорает на бакене.
        - Я её понимаю. Утренний загар прелестней всего. Кожу не портит и ровно ложится. Но откуда там женщина? Кроме меня, из наших утром в воду никого не загнать.
        - Не русалка же? Я сплаваю. Напугаю шалунью.
        - Может, кто ночью из новых отдыхающих приехал?  - задумалась Фиолетова.  - А утром с дороги в воду. Плывите уже!
        - Сейчас я её поприветствую.  - Лисичкин лихо нырнул и лёгкими саженками поплыл к бакену, стараясь не шуметь, сдерживая даже дыхание; предчувствие встречи с прекрасной незнакомкой терзало его всегда свободное сердце.
        Подплыв к бакену, он, прячась с тыльной стороны, отдышался, набрал полную грудь воздуха и, готовя восторженную шутку, поднырнул, а, выскочив из воды с другой стороны, не помня себя, заорал благим матом.
        Его глазам предстала страшная картина. На бакене, неизвестным образом зацепившись, колыхалось лёгкой волной безжизненное женское тело в зелёном купальнике. Лисичкин закатил очи, судорожно глотнул воды вместо воздуха и камнем пошёл на дно.
        Два попадания в одно место
        Газета казалась старой, была надорвана в нескольких местах, изрядно помята, и дух от неё веял будущими неприятностями - острый и пронизывающий. Шаламов повертел её на вытянутых руках, опасаясь приближать, будто гадкую змею, выкатил недоумевающие глаза на Тимофеевну:
        - Где статья-то? Ту газетку прислали?
        - Да ту, ту, Владимир Михайлович. Николай Александрович за ней в райком сам бегал. Не мог ошибиться,  - забеспокоилась завканцелярией, вглядываясь в печатные странички из-за спины прокурора района.  - Инструктор Прошкин дал. Семён Ильич. Тысячу назиданий вставил, прежде чем дал. Самим надо выписывать, как это у вас денег не выделяют? То да сё.
        - Правильно. Не выделяют. Савична только на «Правду» и «Соцзаконность» разрешает подписываться.
        - Да разве в райкоме поймут? Внушение мне сделал.
        - Вы его ко мне посылайте. Я объясню,  - нахмурился Шаламов.  - Учитель нашёлся! Таких Ушинских я топил ещё в детстве.
        - Он вам привет передавал.
        - Катился бы он со своим приветом,  - вертел газету прокурор.  - За такие приветы у нас на Болде… Шутник нашёлся.
        - Да, может, хорошая статья-то, Владимир Михайлович? Чего раньше времени тревогу бить? Здоровья не наберёшься от каждой газетки переживать.
        - Мне на неё начхать,  - не успокаивался прокурор,  - главное в статье. Чья статья-то?
        - Да нашего… Этого? Как вы его кличете? Щелкопёра-то?
        - Журкина?
        - Его.
        - Вот паразит! Как же он написал? Не посоветовался… Мог бы подойти, спросить. О чём статья-то?
        - Да вот же она,  - Анастасия Тимофеевна из-за спины прокурора тыкнула пальцем в самый низ страницы, где резало глаза пронзительное название.
        - «Корысть»,  - громко прочитал Шаламов.  - Название-то какое придумал! Все кляузы в подвал суют. Умеют выворачивать.
        - Да вы прочитайте, Владимир Михайлович. Может, там и нет ничего плохого. Зачем сразу думать?
        - А затем, Тимофеевна, что в наших газетах ничего хорошего не пишут про нашего брата, прокурора.
        - Не скажите.
        - Чего уж говорить! Тем более в центральных. Или врут. Или помоями.
        - Да какая же это центральная? «Сельская жизнь».
        - Главная деревенская газета на всю страну. А им оттуда,  - Шаламов поднял глаза вверх,  - нас, как муху прихлопнуть, раз плюнуть.
        - Прокурора-то?
        - А хотя бы и его. Вон, Найдёнова запинали. А какой великий человек! Не мне ровня. Заместитель Генерального прокурора.
        - Неужели такое может быть, Владимир Михайлович?
        - Эх, Тимофеевна, совсем тёмная ты. На семинары не ездишь в область. На учёбу тебя не выгонишь. Отлыниваешь от города. И результат: ничего не знаешь. Отправлю тебя на пенсию.
        - Правильно. Дождалася,  - обиделась завканцелярией и отодвинулась от прокурора.  - А где же замену найдёте такой дуре? За гроши вкалываю и день и ночь. А награда - одни упрёки…
        - Ну ладно уж. Пошутил я,  - Шаламов остудил нервы, действительно ни за что наехал на старушку, и, меняя тему, спросил:  - Где Николай Александрович-то?
        - А он в милицию убежал,  - сразу успокоилась и Тимофеевна.  - Дежурный звонил. Что-то там случилось.
        - Опять?  - нахмурился прокурор.  - Учу-учу тебя. А ты за своё.
        - А что я?
        - Знать всё должна. Звонил дежурный милиции. Ты запоминай. Запись делай в журнале, как я велел. Завела журнал сводок о происшествиях? Я же просил!
        - Как не завести, Владимир Михайлович. Завела, как сказали,  - обиделась завканцелярией.  - Вот и журнал, глядите. А про этот звонок не писала. Чё писать-то? Это же так. Разговор.
        - Ну ладно. Хватит,  - махнул рукой Шаламов.  - Что там случилось-то? Почему мне не доложила? Забыла?
        - Да не забыла я. Пустяки какие-то.
        - Это уж мне решать, пустяки или не пустяки. Я должен знать всё, что в милиции происходит. Говорил же тысячу раз!
        - В больницу больная поступила. На солнце обгорела. Солнечный удар.
        - Молодая?
        - Вот и вы туда же! Николай Александрович, как услыхал про туристочку, так его и видели.
        - Анастасия Тимофеевна! Я попрошу!
        - Артистка какая-то. От загара в обморок не падают. Мужик, наверное, приревновал. Ростовские, они скоры на кулаки.
        - Откуда у нас артистки взялись, Тимофеевна?
        - Да что я? Совсем чокнулась, Владимир Михайлович? Сомов сегодня дежурит. Артистка, так и сказал. Из отдыхающих. Таганрогский театр драматический. Приехала их куча на нескольких машинах. Рыбу ловят, живут в палатках. Спектакли нашим ставят. Чтобы не забыть, наверное. Сам Сердюков, председатель колхоза, у них бывает. И егерь Фомин. Оба ходоки. Не пропустят.
        - Ладно. И что же случилось?
        - Хлопнул солнечный удар. На бакене загорала.
        - Жива?
        - В больницу увезли. Слабы артистки-то. Наши бабы в поле целый день. И ничего. А эти…
        - Хорошо. Тимофеевна! Как вернётся Миронов, так сразу ко мне.
        - А вам же в райком? Прошкин просил к себе.
        - Подождёт твой Прошкин. Только мне его и слушать.  - Шаламов выпроводил завканцелярией, приказал закрыть дверь и не пускать никого, пока сам не позовёт.
        Газета с крапивной статьёй не давала покоя. Бередила душу, волновала. Хотя он ещё и не знал содержания статьи, догадывался - проклятущий въедливый Журкин ничего хорошего писать в центральную газету не станет. Да там и публиковать не возьмутся, если без гадости. Ну а ежели так, значит, скоро предстоит встреча с самим секретарём райкома партии Зелезнёвым. Тот к газеткам прислушивался всегда. С особым вниманием относился к критическим заметкам. Плохо ли, хорошо ли писалось в них, следует выносить для обсуждения на бюро. Порядок этот соблюдался принципиально и непременно. Шаламов бюро, исполкомы не любил, ходил туда против души, сидел там смирно, тихо, но с достоинством. Лишний раз на рожон не лез, но и не дремал. Не одобрял своего первого учителя, районного прокурора Анатолия Навейкина. Лихой тот был рубака и в прокуроры попал из пожарных. Ему на бюро или в исполком сбегать - лишний раз себя показать, обязательно с речью выступить, недостатки вскрыть, обложить виноватых калёным железом. Чтобы помнили власти, что не дремлет он, на посту каждый час, всё видит, всё знает.
        Шаламов вообще много и громко говорить не любил, не умел и на людях красоваться. Его привлекало следствие, начинал в районе, а потом стал прокурором-криминалистом, один на всю область. Получалось у него, чувствовал - нашёл себя, но пригласил Игорушкин, глянул оценивающе проницательным глазом:
        - Владимир Михайлович, а не пора ли на самостоятельную работу?
        Даже не спросив в какой район, робко сказал в ответ:
        - Спасибо. Я попробую.
        - Работать надо. А не пробовать,  - улыбнулся прокурор области.
        В прокуратуре Шаламов чувствовал себя на месте, а вот к райкомовским отношение не изменил. Не то чтобы боялся, сторонился.
        Так и общался он с Зелезнёвым. Звал тот,  - шёл, забывал,  - не спешил о себе напоминать. Однако пора первых впечатлений и знакомств, притирок и присматривания прошла, прокурор глубже вникал в проблемы экономики района и скоро райкомовские звонки стали в прокуратуре не редкостью. Затеял прокурор проверку в хозяйствах, заинтересовался причинами падежа скота, качеством молока, состоянием техники, пригласил для объяснений одного председателя колхоза, другого - и враз звонок Прошкина. Инструктор тут как тут со своими предложениями: а не представить ли прокурору материалы проверок в райком… не проинформировать ли первого секретаря?.. Зелезнёв покрывать бездельников не станет, наоборот, даст партийную оценку, даже накажет по уставу. А надо ли к уголовной или материальной ответственности привлекать?.. Бюро ведь отреагировало, выговоры понавесило. Надо ли ещё дёргать людям нервы?.. Есть границы всему. И ответственность должна быть разумной…
        На этом всё и застревало.
        Нарушался ли закон? Ведь меры вроде приняты. На самом высшем уровне. Бюро Зелезнёв проводил зло, любимчиков не терпел. Одни седели, другие в обморок падали, были и такие, что потом месяцами инфаркты и инсульты залечивали.
        Шаламов молчал, познавал, впитывал роль райкома, но однажды плюнул на Прошкина, сам пошёл к Зелезнёву. Тот, напыжившись, свернувшись ёжиком, слушал, сдерживая себя, даже головой не закачал, только чиркал что-то на листочке, единственным белым пятном лежавшем перед ним на большом столе. Когда карандаш хрустнул, сломавшись в его кургузых толстых пальцах, Шаламов смолк, и первый секретарь спросил:
        - А чем вам, собственно, не нравится стратегия райкома, Владимир Михайлович? Мы же делаем одно важное дело? Разве не так?
        Шаламов ждал многого, но только не этого.
        - Вы что же, кадры, которые мы годами растили на селе, в тюрьмы предлагаете отправлять? С кем прикажете работать?
        - Суд определит наказание. Не думаю, что он решит прибегнуть к столь суровым мерам. Но так будет справедливо. Есть принцип в нашем праве, Георгий Григорьевич. Равенство всех перед законом.
        - Интересно, интересно…
        - И директор, и чабан перед судом равны.
        - Ошибаетесь. О каком равенстве вы говорите? Директор совхоза или председатель колхоза отвечают за миллионное хозяйство, за коллектив. За людей, которых ему вверило государство.
        - Чабан отвечает за своё, директор…
        - Мы и спрашиваем с него по первому счёту. Он партбилетом отвечает. Перед партией.
        - А должен перед законом.
        - Ты сам-то партийный, прокурор?
        - Когда на границе служил, там и вступил.
        - Тогда должен понимать, пограничник.
        - Об этом и твержу.

…Так и закончился разговор. Шаламов выговориться не смог - не позволил ему Зелезнёв рта открыть. Сам рассуждал о высоком, о нравственном, о партийной ответственности, рассыпал цитаты классиков.
        Возвращаясь, Шаламов ругал себя. В гостиницу, где жил, тайком от дежурной пронёс бутылку водки, выпил всю и забылся тяжёлым сном. Через неделю инструктор Прошкин позвонил по телефону и со значением сообщил, что райком на конец года включил в план работы бюро отчёт партийной организации правоохранительных органов о борьбе с правонарушениями. Будет правильным, если с докладами выступят начальник милиции и прокурор района. Это рекомендация первого секретаря.
        Дальше - хуже. Шаламов понял: началась работа по его перевоспитанию…
        Статья, которую он прочитал, касалась его. Шаламов помнил тот случай. Родственники в деревне не поделили дом, и обозлённый брат выгнал младшую сестру на улицу, посулив проклятие. Злодей Журкин сумел всё-таки втиснуть сюда и прокурора, описав мытарства старушки во время визита в прокуратуру, где тот якобы отказал заявительнице в приюте.
        - Прокуратура не богадельня!  - отшвырнул от себя газету Шаламов, дочитав статью до конца.  - И придурок Прошкин поймёт, что я поступил правильно. Закон для всех один. А неурядицы семейные в суде решать следует.
        Так он и ответил посетительнице, когда та явилась к нему с челобитной. Тут он прав, да и райкому в таких вопросах делать нечего, пусть Прошкин и подотрёт сопли, если симпатии к кому питает. А то, что хмур был тогда, так чего же радоваться прокурору, у него своих дел невпроворот. С чего ему улыбаться каждому встречному? На то цирк имеется или театр. Он не клоун…
        Шаламов поднялся из-за стола, подошёл к окну, постоял. Пейзаж изучен вдоль и поперёк, живописного не найти. Не поленовские дворики напротив, народ в райцентре живёт крепкий, зажиточный, дом один другому не кланяется.
        Походил по кабинету, чтобы размять ноги.
        Не один год уже в районе, а обещанной квартиры от райисполкома не видать, зато коврами стелил председатель исполкома, да и Зелезнёв улыбался поощрительно, мол, уже имеется кое-что на примете. Забыли и не поминают. Шаламов по неопытности поначалу заикался, напоминал о себе, а потом смекнул, в чём загвоздка. И перестал звонить и тому и другому.
        Мыкается в гостинице, правда, платит недорого, а бухгалтерия в области регулярно компенсирует ему затраты, однако, это не дело, когда прокурор без семьи за сотни километров. Домой наезжал раз в две-три недели. Глаза от жены прятал. А на днях Татьяна сама решила порадовать мужа, приехала автобусом, нагрузившись тяжеленными сумками. В городе с продуктами туго, а в деревне совсем шаром покати. И консервов нет, которыми весь город спасается. Вот она и решила его обрадовать. Явилась нежданно-негаданно, подозрительно заглядывая в каждый угол и глаз масленых с него не спуская.
        - Ты что это, ищешь кого?  - широко расставил руки он, заключая в объятия её тонкую талию.  - Сейчас обратное доказывать буду.
        - Да стой ты, блудливый,  - засмущалась она,  - дай оглядеться.
        Но он, жадный до её молодого красивого тела и спелых губ, ждать не смог.
        А ночью вскочил с постели от диких воплей жены. Глядь, а та на столе скачет в одном неглиже и дико орёт, размахивая руками. Его, как молотком по голове шлёпнуло. Как же он забыл, дурило!
        Ещё накануне, готовясь к возможному приезду жены, он наведался к Фомину. Егерь пообещал удивить прокурора особой рыбой, обитавшей только в их краях и известной лишь гурманам. Редкость эту Фомин хранил для него в холодильнике и выдал целую инструкцию по приготовлению, когда царственным манером вручал ведро с диковиной. Особенно наставлял, где и как держать такое сокровище. Вернулся от егеря Шаламов тогда поздно вечером, а застав в гостинице Татьяну, про всё забыл, оставив и ведро с диковиной рыбой в комнате. Вот эта рыба и разбежалась по полу, оттаяв в тепле.
        - Змеи! Змеи вокруг!  - вопила Татьяна на столе.
        - Привиделось что?  - полез он к ней спросонья.  - На новом месте бывает.
        - Смотри, Вова!  - орала жена, дрожащей рукой указывая на чёрные клубки угрей, разматывающихся по полу.
        Два битых часа ползал он потом в трусах, собирая скользких тварей в закутках и вытаскивая из-под кровати. А потом до самого утра успокаивал жену, пытаясь убедить слезть со стола. Так и встретили они рассвет: она - бледная до синевы, а он - верхом на злосчастном ведре, запихав туда последнего зловредного угря.
        Но примета насчет змей сбылась, правильно Татьяна твердила. Принесли они в его жизнь заботу и тревогу. Вынырнула ненавистная статья в газете. Ещё неизвестно, что выдумает Зелезнёв, её читая. Да и Миронова что-то долго нет из милиции с вестями. Что могло приключиться?
        Шаламов решил позвонить в районный отдел милиции сам.
        - Привет, Константин Николаевич,  - прохрипел он в трубку,  - бережёшь покой прокурора?
        - А что звонить, Михалыч?  - зевнул тот.  - У нас всё тихо.
        - Так ли?
        - Про артистку интересуешься?
        - Про неё.
        - В больнице она. Недавно привезли. Ничего толком не известно. Но без сознания.
        - Это как же? Не осматривали ещё врачи?
        - Привезли её сами артисты. Послал я туда дежурку. Твой Николай с ними увязался.
        - А он-то что?
        - Значит, есть интерес.
        - Молодая артистка-то?
        - Кто же её видел, Михалыч?
        - Ну звони сразу, Константин, как только что прояснится.
        Шаламов успокоился. Вот так и проходят надуманные страхи. Самовнушение, будь оно неладно. Придёт же в голову чёрт-те что!
        Дверь без стука отворилась. На пороге стоял следователь Миронов.
        - Можно, Владимир Михайлович?
        - Входи, входи, Николай. Что это ты запыхался, как с пожара?
        - Хуже, Владимир Михайлович.
        - Ну-ну. Остынь. Хватит пугать-то.
        - Рубленая рана у неё на голове.
        - У кого? Чего мелешь-то?
        - Актрису нашу убить пытались!
        - Сядь, тебе говорю. Выпей воды.
        - Убийство! Чистый висяк!..
        Удачи и неудачи следователя Миронова
        К дремавшему в кресле-качалке старцу с великолепной седой шевелюрой следователь Миронов и подходить не стал. Тот мирно посапывал, укрытый клетчатым шотландским пледом, с журналами и книжкой на коленях.
        - Отдыхает Самуилыч,  - кивнул в его сторону егерь Фомин.  - Он в таком периоде жизни, когда только этим и заниматься. Артисты его, как реликвию, берегут.
        - А чего с собой возят?  - Миронов глянул на обложку книжки.  - Детективчики дед читает… Не заболеет ненароком? У нас свежо на берегу.
        - Что вы, Николай Александрович!  - Егерь улыбнулся.  - Самуилыч опытный путешественник. Можно сказать, Тур Хейердал. О нём чудеса рассказывают. Полстраны объездил. На Байкале бывал, на Игарке. Сочи, Ялта, Кисловодск его не интересуют. А в этом году его к нам на Волгу Марк Васильевич сманил.
        - Это кто же такой?
        - Главный их начальник. Помощник режиссёра.
        - Как фамилия, говоришь?
        - Сребровский. А вы что же, не знаете? Был он вчерась. Когда мы прощались. Вместе с этой?.. С пострадавшей. Нас провожали. Приглашали на спектакль. Красивая она, Николай Александрович.
        - Что ты говоришь?
        - А вы не видели её?
        - Да откуда же? Меня к ней не пустили.
        - Вас и не пустили?
        - А что ты думал? Она без чувств. И состояние очень тяжёлое. Врачи за жизнь борются.
        - И что же с ней такое?
        - Рубленая рана головы.
        - Вона как! Нашли изуверов-то?
        - Пока нет. Но найдём. На то я сюда и приехал.
        - Да кто же скажет, кроме её самой?  - развёл руки егерь.  - Или видел кто?
        - Следственная тайна, Маркелыч. Понимаешь?  - Миронов отошёл от старца и направился в сторону палаток артистов.  - Но тебе, как нашему старому общественному помощнику, скажу.
        - Я - могила. Ты меня давно знаешь, Александрыч.  - Егерь забежал наперёд, заглянул в глаза Миронову.  - Раскроем убийство?
        - Конечно. Впервой, что ли,  - бодро поддержал следователь.  - Раскроем, Маркелыч. Вот только здесь я никого не найду. Куда все подевались?
        - А кто её в больницу привёз?
        Миронов заглянул в блокнот, полистал:
        - Лисичкин Аркадий Константинович, Сребровский. Это тот, помреж. И Бобрачков.
        - Бобрачков из местных. Наш. А первые двое ростовские. Они, видать, в райцентре и остались. Продуктов назад прихватить, ещё какие дела. Про неё домой сообщить надо. На почту пошли звонить,  - начал строить догадки егерь.
        - Вполне возможно,  - согласился следователь.  - Но не оставят они без присмотра имущество? Давай, Маркелыч, пробеги по палаткам. А я бакен поищу. Мне его осмотреть надо, место происшествия.
        - Понятное дело,  - засопел егерь.  - Только к бакену без лодки вам не добраться.
        - Значит, ищи и лодку.
        - Молодые люди!  - послышался женский голос.  - Вы не нас разыскиваете?
        Следователь и егерь обернулись. Из палатки, которую они только что миновали, высунулась женская головка в соломенной шляпке и солнцезащитных очках.
        - Ага,  - обрадовался Фомин.
        - Заждались вас. Вы из милиции?
        - Почти угадали.
        Из палатки друг за другом выбрались под солнечные лучи Екатерина Модестовна и Вера Павловна.
        - Железнова,  - представилась Екатерина Модестовна, протянула Миронову руку и взглянула на Фомина.  - А вас мы знаем. Вы с председателем колхоза у нас были. Беда-то какая!.. Вы, конечно, в курсе?
        - Медянина Вера Павловна,  - спряталась за спину Железновой дама с зонтиком.  - Как там наша Липочка?
        - Жива,  - коротко сказал Миронов.  - Но пока плохо. К ней не пускают никого. Так что я вот к вам приехал. Выяснить, так сказать, подробности происшествия.
        - С нами уже беседовали,  - сердито поморщилась Железнова.
        - Лейтенант милиции был,  - кивнула из-за её широкой спины дама с зонтиком.
        - Я знаю,  - прервал их Миронов.  - Однако кое-что надо уточнить.
        - Вы что же, не верите лейтенанту?  - подозрительно глянула на него Железнова.
        - Я из прокуратуры. Должен вас допросить.
        Обе женщины изменились в лице:
        - Мы готовы.
        - Вот и прекрасно,  - стал подыскивать место для беседы следователь.
        - Извините, к себе не приглашаем,  - видя его попытки, смутилась Железнова.  - Ночь не спали, у нас не прибрано. Но есть прекрасное место. И от солнца спрячетесь.
        - Да, печёт сегодня,  - пожаловался и егерь.
        В беседке, расположенной на берегу Волги среди деревьев и недалеко от воды, отдыхать - одна благодать. Устроившись под приветливой крышей, Миронов приступил к допросу. Фомин покрутился без дела и, вспомнив наставления, отправился по берегу искать лодку. Выйдя за лагерь артистов, он наткнулся на двух молодцов, обросших, не проспавшихся, на корточках копавшихся в лесках и прочей рыбацкой утвари. Рядом, привязанная к колу, плескалась лёгкой волной неказистая лодчонка.
        - Привет рыбачкам!  - добродушно окликнул их егерь, подходя ближе.  - Удить собрались?
        Один, хмуро оглядев его, промолчал, второй не поднял головы.
        - Не наши, смотрю,  - разглядывал их Фомин.  - Не с Барановки, орлы?
        Те угрюмо молчали.
        - Давно здесь?  - поинтересовался неугомонный егерь.
        - Слушай, друг. Ты чего прицепился? Шёл бы своей дорогой,  - угрожающе поднялся бородатый, с татуированной волосатой грудью и правой рукой, в которой сжимал длинный нож.  - Чего надо?
        - Егерь я,  - отступил Фомин, покосясь на нож.  - Местный.
        - Вот ты нам и нужен,  - поднял лысую голову второй незнакомец.  - Раз егерь, значит, знаешь, где рыбу ловить. С утра возимся, до сих пор пустые.
        - Знамо дело, покажу,  - оживился Фомин.  - А вы откуда будете? Недавно приехали?
        - Вчера ночью,  - поднялся с колен лысый.
        - Хвалиться не буду, я вам место покажу, до захода солнца если постоите, бершей сумку накидаете, а то и судак подойдёт.
        - Врёшь небось,  - оторопел лысый.
        - Врёт,  - кивнул бородач.  - Эти деревенские одни брехуны. Мужики, те двое, тоже показывали к палаткам этим держать, а толку?
        Бородач лениво и хмуро повернулся в сторону палаток артистов и спросил егеря:
        - Тут ростовские остановились? Артисты?
        - Тут-тут,  - обрадовался Фомин, и нутро новоявленного сыщика обожглось жаром предчувствий.  - Рыба есть, конечно, но солнце отпугнуло. А к вечеру, как остынет, и здесь дёргать можно от души.
        - Что значит дёргать?  - бородач ощерился.  - Ты, егерь, точно скажи, где ловить надо? Чего крутишь?
        - А куда те мужики делись?  - заикнулся Фомин.  - Которые вас сюда направили?
        - Во, даёт! Егор, опять любопытный попался…
        - Гляди на него,  - усмехнулся татуированный.  - Ты не сыщик, мужик?
        - Мент, не иначе?  - бросил мучить леску лысый.  - Бегает вас здесь не счесть. Случилось что?
        Неизвестные уставились на егеря, бородач поигрывал ножичком.
        - Да я не знаю,  - отодвинулся Фомин.  - А кто же здесь был? Милиция, говорите?
        - Были,  - отвернулся от него бородатый, потеряв интерес, а лысый спросил:
        - Ну что, дед, покажешь, где рыбу можно дёргать? А то к ужину придётся консервы открывать. Будь они неладны!
        - Покажу, а чего же,  - облегчённо засуетился егерь,  - давайте за мной. Недалеко здесь. Только услуга за услугу.
        - Ишь, чего захотел!  - ощерился бородатый сердито.  - Рыба ещё в воде, а он уже просит.
        - За окуней и бершей я вам ручаюсь,  - повёл Фомин за собой незнакомцев.  - А просьба моя не ахти какая. Мне вон до бакена того сплавать надо. Одолжите лодку? На ваших глазах буду.
        На том и порешили. Фомин отвёл незадачливых рыбаков в заливчик к корягам и ивам, грустившим над лёгким омутом. Дал обоим жмыха для прикорма, не жадничая, чтобы до вечера хватило, а сам, ухватившись за верёвку, поволок лодку вдоль берега к пёстрым палаткам. Душа его билась и рвалась в преддверии встречи с Мироновым: Фомин почуял след преступников. Обрадует он следователя двойной удачей. И лодку удалось прихватить, и незнакомцы эти - не простые рыбаки. Ножи-то у них вон какие! И в татуировках все. Из тюрьмы бродяги. Не иначе. Убийцы и есть!..
        Когда он добрёл, упираясь из последних сил, до палаток, Миронов ждал его на берегу не один. Кроме прежних женщин, объявилась кудрявая блондинка, а со следователем стояли завхоз Рассомахин и актёр Лисичкин, знакомые Фомину.
        - С удачей тебя, Маркелыч,  - приветствовал егеря Миронов, а завхоз с распухшим красным глазом и Лисичкин заспешили помогать вытащить лодку на песок.
        - Николай Александрович,  - позвал в сторону следователя Фомин.  - На минутку вас…
        - Какие секреты?  - кивнул ему тот и обернулся к артистам:  - Милые женщины, ну и… остальные присутствующие, мы с Иваном Маркелычем сплаваем к бакену. Осмотр, так сказать, совершим. Подождите нас на бережке. Вы мне ещё понадобитесь.
        Артисты послушно закивали головами.
        - Какие новости, Маркелыч?  - спросил Миронов егеря, лишь только они отплыли от берега.
        - Есть новости,  - вытаращил светящиеся счастьем глаза тот.  - Кажется, я нашёл, кого вы ищете.
        - Да ну! Шутишь?
        - Не маленький я, чтобы шутить такими вещами,  - обиделся Фомин и рассказал следователю про лысого и бородача.
        - И татуировки у них самые что ни на есть бандитские,  - закончил он.  - У меня глаз намётанный на шпану. Я их за версту чую. У одного на ногах, а у другого на груди. Издевательство самое настоящее.
        - Что же у него за издевательство?  - усмехнулся Миронов, хватаясь за бакен, к которому они уже подплыли за разговорами.
        - Море и солнце с лучами. Или закат, или рассвет. Половина диска видна.
        - Ну? Что остановился?
        - И это?.. Слава кепеэсэс написано.
        - Рассвет, конечно. Что тут сомневаться,  - тщательно оглядывая бакен, подытожил Миронов.  - Нет на бакене ничего. Чистый, как младенец.
        - А что ищем-то?
        - Ну, может, кровь осталась. Зафиксировали бы. Зря я фотоаппарат с собой взял!
        - Не утоп бы. Дорогая вещь.
        - Служебный. За мной значится,  - Миронов проверил фотоаппарат в кожаном футляре, болтающийся у него на шее.  - Больших денег стоит. «Зенит три эм».
        - Я хотел себе купить,  - пожаловался егерь.  - В наших магазинах таких нет.
        - А тебе зачем? Это специальные.
        - Как зачем? Природу снимать. Браконьеры опять же… попадаются. Чтобы не бегали. Хлопнул. Сунул ему фотку. Куда он денется.
        - Подарю, когда списывать буду,  - пообещал Миронов.  - Знаешь, Маркелыч, неудачной наша поездка получилась.
        - А что ты мечтал найти? Вода, если и было что, давно смыла. На волнах бакен, вон как швыряет!
        - Не только бакен. И палатку, где артистка жила, найти не удалось,  - пожаловался следователь.  - Висяк, как есть висяк. Эти бабки тоже ничего путного не сказали.
        - Так вон убийцы-то!  - завращал глазами Фомин.  - Я же тебе рассказал про оборванцев. С ножами они! Сам видел.
        - Врач сказал, рубленая рана у неё. Топор искать надо.
        - Найдёшь его! Он в воде давно. Они его выбросили. Станут нас ждать.
        - Не станут…
        - Брать их надо, Александрыч. Сейчас лодку пойдём отдавать, и вяжи обоих. Пока дёру не дали.
        - Вязать, говоришь?..
        - В тюгулёвку их! И дать, как следует. Враз заговорят. Они народ ушлый. Прижать нужно.
        - Прижать, говоришь?..
        - А что на них смотреть?  - не понимал безразличного выражения на лице следователя Фомин.  - В милиции не таким языки развязывают.
        - Развязывают, говоришь?..  - криво усмехнулся Миронов.
        - А что, волындаться с ними?  - нахмурился егерь.  - Не дураки, чтобы сами признаваться. Да ещё в убийстве!
        - Да, умышленное убийство самое тяжкое преступление…  - поразмыслил следователь.
        - Вот. Я и говорю! Без назидания,  - Фомин крякнул, сжал кулаки-булыжники и со значением постучал ими по своим коленкам,  - без этого дела только дурак пойдёт на сознанку.
        - Ты прямо по фене заговорил, Маркелыч,  - невесело улыбнулся Миронов.  - А в активе у нас с тобой пока полный нуль.
        - Как так?  - всполошился тот.
        - Проверяла уже милиция твоих оборванцев. Не шпана они. Вполне положительные люди. Геологи из Саратова. Отдыхают у нас.
        - А ножички?  - округлил глаза егерь.
        - Ножички у рыбаков - обычное дело. Ты сам-то без ножа ходишь?
        - Я егерь. Мне положено.
        - И им не воспрещается. Обычные ножи, Маркелыч. Обычные… А вот про двух других мужиков они тебе говорили, это интересно.
        - Каких, Александрыч? Я что-то запамятовал.
        - Которые их к палаткам артистов послали.
        - Да-да. Говорили! Как же.
        - Вот тех надо бы найти.
        - Так как же, Александрыч?
        - Ладно. Это я сыщиков наших напрягу. Давай ещё с завхозом поговорим. А там видно будет.
        Миронов высадился на берег и отправился к Рассомахину, оживлённо беседующему с Лисичкиным и женщинами, а Фомин, подгребая вёслами, поплыл отдавать лодку владельцам. Когда он возвратился, Миронов сидел на пригорке, чиркая что-то в своём блокноте.
        - Ну, как геологи-то?
        - Ничего, ребята. Повеселели, как клёв пошёл. Приглашали на уху,  - егерь сел рядом со следователем, закурил.  - С завхозом-то что? Не дрались они здесь? Может, скрывают от нас? По пьяни-то чего не наделаешь.
        - А?  - не понял Миронов, не отрываясь от своего занятия.
        - Глазище-то у завхоза видел какой? Не приложился кто вчера? За этой… пострадавшей мужики-то табуном… И режиссер их в сиреневых рейтузах крутился, никого не подпускал. Наш Сердюков-то! Тоже туда. Пузо выставил и попёрся. Мне даже поцеловать её не дал.
        - Да ты что, Маркелыч?  - усмехнулся следователь и оставил блокнот.  - Не дал поцеловать!
        - Не дал, пузатый,  - сконфузился егерь,  - а ведь у неё мужик есть. Из артистов тоже. Там был вчерась. С нами. За одним столом.
        - Вот как?
        - Водку пили с этим? Как его? С Лисичкиным. Да он тебе говорил, наверное?
        - Нет. Не сказал.
        - Пил. Укатались они оба. Тот по столу стучал. А Лисичкин его успокаивал. Приревновал, наверное.
        - Ты всё помнишь, Маркелыч?
        - А чего мне забывать? Я трезвый был. Как стёклышко. А баба, Александрыч, красавица. Жаль её. Ласковая такая. Всех целует. Если бы такая была…
        - А муж, значит, приревновал?
        - А как же? И я бы на его месте не стерпел. Этот режиссёр их, наглый малец. Прилип к ней, обнимает. Вот я и спросил про глаз-то.
        - Так глаз болит у завхоза! Он при чём?
        - Э-э-э! Александрыч! Такая женщина!..
        - Но завхоза вроде не было за столом? Женщины говорят, он рыбачить уезжал. Сетку они здесь где-то ставят, на котёл рыбу ловят.
        - Нет. За столом его не было. Это точно.
        - А чего же ты его приплёл?
        - А после?.. Может, мордобой у них пошёл?
        - Проверим… Что-то я мужа её не найду.
        - Это как же?
        - Завхоз говорит, что с шофёром с вечера тот ещё уехал на другой берег Волги рыбачить. К вечеру возвратятся.
        - Значит, не знает муж, что жену убили?
        - Выходит так.
        - Вот те раз! Вот подарочек будет…
        - Зарыбачились.
        - Что же? Ждать будем, Александрыч?
        - А что делать?

* * *
        Спустилось солнце за горизонт, Миронов с Фоминым поужинали ухой у геологов, попили чайку с артистами и уже засобирались назад, так и не дождавшись никого, как к берегу в стороне от палаточного лагеря неслышно тиснулась в песок лодка.
        - Витёк!  - бросился к лодке завхоз Рассомахин, опережая следователя и егеря.  - А где Иван Иванович? Вас здесь следователь заждался из прокуратуры.
        - А я почём знаю, где он?  - отозвался шофёр и выпрыгнул из лодки.  - Я его не видел. Он ночью так и не пришёл, как договаривались. Я один уехал. Передумал Иван Иванович. А что, нет его?
        Уравнение с четырьмя неизвестными
        Шанин вбежал, как всегда, первым, запыхавшийся. Распахнул широко дверь, прошёл к столу, поприветствовав с порога: «Здравия желаю, товарищ прокурор!»  - и уселся в угол кабинета, к окну. Удобное место для милиционера, подметил Шаламов, всех видно, а самого не видать со света.
        Но начальник райотдела не умел скучать, его постоянно что-то будоражило.
        - Как Григорич, не приглашал?  - въелся Шанин в прокурора.  - Я только что от него. Злой наш Зелезнёв.

«Знаем твои заботы,  - подумал Шаламов, не поднимая глаз.  - С утра, чуть свет в окошке, в райком несёшься, чтобы гэбэшник не опередил. Наперегонки бегаете».  - А вслух пробасил:
        - Нужды вроде не было.
        - А статья? Журкин, змей, настрочил!  - Шанин открыл папку.  - Собирать объяснения пришлось.
        - Тебе не впервой.
        - Личный состав перевернул. На ноги всех поставил.
        - Убийством бы лучше занимались,  - нахмурился прокурор.  - Сплетни да склоки проверяете. А дело стоит. Что по убийству?
        - Щас. Мои доложат.
        - И самому не мешало бы знать.
        - Да что уж там… Пусто пока. Хвалиться нечем. Я что говорю, Михалыч… Звонил я опять в Управу к своим. Отцы в один голос твердят: ошибку мы допустили, с квалификацией происшествия: не убийство это, как карточку Миронов твой выставил, а причинение тяжких повреждений. Сидели бы сейчас спокойно, не дёргал бы никто.
        - Опять ты за старое, Константиныч!  - нахмурился прокурор.  - Обсудили уже. Я сам Колосухину звонил. Он согласился. А он, сам знаешь, десять раз отмерит. Убийство, говорит, как есть. Не напутали мы с квалификацией.
        - А мои бесятся!  - не отставал Шанин.  - Они в один голос, что зря на себя взваливаем.
        - Что зря?
        - Статистику портим. У нас в прошлом году ни одного убийства не было в районе. И в этом всё тихо. А второе полугодие вон с чего началось! А вдруг висяком окажется? Не раскроем если? Максинов на каждом совещании столбом ставить будет.
        - Ну, постоишь, ничего не случится. Злей будешь. И сыщики бегать будут. Для дела - одна польза.
        - Я извиняюсь, Владимир Михайлович, и прокуратуру по головке не погладят.
        - Не привыкать.
        - Молодой вы ещё, Владимир Михайлович,  - покачал головой начальник милиции.  - Не один год склонять будут на совещаниях.
        - Были и мы рысаками когда-то…  - усмехнулся Шаламов и даже закрыл глаза, вспоминая прошлое.  - Не один год прокурором-криминалистом в областной прокуратуре пропахал. Только по висякам и специализировался. Ты за всю свою жизнь, Николаич, столько трупов не видал. И задушенных, и утопленных, и частями в чемоданах по почте… Хочешь послушать? Приходи ночью в гостиницу. Рассказывать буду.
        - Это не то, Михалыч,  - не успокаивался Шанин.  - Ты за территорию не отвечал. У тебя статистика другая была. От тебя раскрытия преступления как победу ждали.
        - А у тебя какая статистика?
        - А у нас текучка. Повседневная тягомотина. За каждый месяц отвечай. Чуть что - на ковёр. А там Максинов, знаешь, как стегает?
        - Ты мне страхи не нагоняй. У нас тоже не сахар. На коллегию вытащат, с мокрой спиной выкатываешься. Покруче вашего генерала.
        - Ошибки бы не допустить… Вчера мне Максинов звонил. Интересовался.
        - Вон оно что…
        - Расспрашивал про артистку эту. Знаешь, каким вопросом он меня ошарашил?
        - Ну, скажи.
        - А почему, говорит, рыбаки, приезжающие со всей страны, без регистрации у вас болтаются месяцами. Ворам и жулью - лепота. Нашли пристанище, рассадник. И понёс, понёс…
        - Правильно сказал генерал. В корень смотрит. Вот о чём думать надо! Я тебе не раз уже замечания делал, Николаич.
        - А-а-а,  - огорчённо махнул рукой Шанин,  - теперь точно жди проверку. Прикатят голову снимать.
        - Вот тогда убийство точно раскрытым будет,  - отвернулся прокурор.
        В открывшуюся дверь, робко постукивая, один за другим потянулись подчинённые начальника райотдела. Уголовный розыск - хмурой молчаливой толпой с прокуренным насквозь невозмутимым Брёхиным во главе. Инспектор речной инспекции - лоснящийся лейтенант в новой форме с поскрипывающей портупеей и кобурой на тощем боку. Два шустрых круглых гаишника. Седой пожарный Сомов Евсей Афиногенович, протискиваясь в дверь животом, провисающим за ремень, зацепил стол ненароком и теперь спасался от Тимофеевны, награждавшей его всевозможными эпитетами. Заглянула Валентина Павловна, помощница. С порога спросила Шаламова:
        - Стульев-то хватит, Владимир Михайлович? А то возьмите у меня.
        И тут же бросилась к начальнику милиции, к Брёхину, к Сомову обниматься. «Век не видались,  - скрипнул зубами Шаламов.  - Обязательно на людях надо покрасоваться. Не успокоится никак старушка». Хмурясь, он опустил глаза. Не нравилась ему эта ассамблея, коробило от известий Шанина насчёт Журкина, райкома, Зелезнёва со злосчастным домом и его обитателями, нераскрытое убийство не давало покоя, а визит помощницы совсем испортил настроение. «Что ей понадобилось выскакивать со своими стульями? Припёрлась и делает вид, что не знает ничего. Сейчас начнёт злорадствовать по поводу убийства. Советы давать. Хочет показать, что и она при деле…»
        До его назначения Хорлова исполняла обязанности. А после - работала следователем, пользуясь в районе всеобщей известностью, и сама знала каждую дворнягу. Пенсию она боялась пуще смерти: с прежним прокурором воевала и грозилась, что вынесут её из служебного кабинета только в деревянном ящике. Была она одинока, подружек не водила, детей не имела. Многих трудов стоило Шаламову заменить её молодым городским Мироновым. Хорлова, собравшись, тайком выбралась в областную прокуратуру, но получила «полный отлуп от Игорушкина». Шаламов после этого сам зашёл в кабинет Хорловой, тяжело померил его шагами от стенки к стенке с руками за спиной, покрякал, послушал её причитания и, не сказав ни «да», ни «нет», вышел. А к Игорушкину поехал утром и выпросил для Хорловой место помощника прокурора. Однако ожидаемой горячей благодарности не заметил. Хорошо хоть, Хорлова без нужды перестала бывать у него в кабинете. А с Мироновым нашла общий язык, но как только появлялся Шаламов, старушка, сухо здороваясь, не подымая глаз, убегала к себе…
        Наконец все угомонились, ушла и Хорлова.
        - Начнём, пожалуй, Константин Николаевич,  - обведя всех хмурым взором, остановился на начальнике милиции Шаламов.
        - А главного докладчика-то нет,  - улыбнулся тот.
        - Тимофеевна!  - крикнул прокурор в коридор.  - Скажи Николаю Александровичу. Все в сборе. Пусть заходит.
        - А он в больнице,  - просунула в дверь голову завканцелярией.  - Из дома забежал, я тут ещё убиралась, сказал, что заглянет артистку проведать.
        - Ничего,  - опустился на стул Шаламов.  - Начнём без него. Давай, Константин Николаевич, кто из твоих доложит?
        - Я, наверное,  - поднялся Брёхин.
        - Ты так ты,  - согласился прокурор.  - Начнём с уголовного розыска. Прошу потише.
        Дверь отворилась, высунулась завканцелярией:
        - Владимир Михайлович, райком звонит.
        - Скажите, я занят.
        - Райком партии, Владимир Михайлович!  - возвысила голос та и вытаращила глаза на прокурора.
        - Я не глухой!  - скрипнул зубами Шаламов.  - Совещание у меня важное! Так и скажите!
        - Георгий Григорьевич сам,  - зашипела Тимофеевна, делая глаза ещё круглее.
        - Подождём, Михалыч,  - сказал Шанин.  - Сядь, Брёхин! Что застыл столбом? Не понял, Первый звонит!
        Шаламов поднял трубку. В ней коротко и зло пиликало.
        - Опустил!  - охнул Шанин.
        - Я же говорила,  - юркнула за дверь завканцелярией.
        - Извините, Владимир Михайлович,  - постучав в дверь, вошёл раскрасневшийся Миронов.  - Бегом бежал.
        - С хорошими вестями?  - подставляя стул следователю рядом с собой, спросил Шанин.
        - Ага,  - улыбался тот.
        - Заговорила!  - вытянулись лица у Брёхина и у всех его сыщиков.
        - Нет,  - ответил Миронов, продолжая радоваться неизвестно чему.
        - А чего же хорошего-то?  - Брёхин заскучал.  - Вас не понять, Николай Александрович.
        - Врачи успокоили, кризис миновал.  - Миронов обвёл всех ликующими глазами и повернулся к Шаламову:  - Будет жить жертва, Владимир Михайлович.
        - С тобой не соскучишься, Николай,  - обронил тот и отвернулся в окно.  - Боюсь, жертвами станем мы с тобой. Скоро. Если она молчать так и будет.
        - Заговорит, Владимир Михайлович!  - продолжал восторгаться тот.  - Непременно заговорит! Софья Петровна, завотделением, мне обещала. Только придётся подождать. Амнезия сильная у неё.
        - Это что же?  - спросил Брёхин.
        - Полная потеря памяти вследствие тяжёлого травматического и психологического шока,  - отчеканил Миронов.
        - Значит, опять ноги в руки?  - загрустил Брёхин, оглядывая своих.  - Вот так, братцы…
        - Давайте всё-таки по порядку,  - остановил его Шанин.  - Владимир Михайлович, с кого начнём, а то мне ещё в райисполком надо.
        Он быстро глянул на часы и добавил:
        - Время одиннадцатый час, у меня десять минут осталось.
        - Ну что же делать? Беги. Мы тут без тебя,  - Шаламов опустил голову, зарылся в бумагах на столе.
        - Позволь минутку, Михалыч,  - вскочил Шанин и надел фуражку.  - Я два слова.
        - Давай,  - буркнул прокурор.
        - Товарищи! Прошу внимания,  - повернулся к собравшимся начальник милиции.  - Мне звонил Евгений Александрович. Максинов. Домой. Высказал озабоченность розыском убийцы. Слышишь, Брёхин?
        - Слышу,  - повесил тот голову и скривился, как нашкодивший двоечник.
        - Коротко, Николай Александрович. Что отработано по версиям и задачи,  - начал совещание Шаламов.
        Следователь поднялся, как на экзамене, подошёл к краю прокурорского стола, раскрыл блокнотик.
        - Значит так,  - начал он, заметно волнуясь, дело об убийстве было у него первым, нигде и никогда он докладов ещё не делал, да и докладывать, собственно, было, на его взгляд, нечего.  - Значит, так…
        И он глубоко задумался.
        - Не спешите, Николай Александрович,  - подбодрил его прокурор, вместо того, чтобы сказать: не волнуйтесь.  - Что наработал уголовный розыск?
        - Ничего положительного, Владимир Михайлович.
        - Как ничего?  - возмутился с места Брёхин.  - Все ноги оббили. Я весь отдел разогнал.
        - Брёхин, я вам дам слово,  - одёрнул крикуна прокурор.  - Сдерживайте эмоции.
        - Работаешь, работаешь и все шишки на нашу голову!
        - И про шишки расскажете, когда время придёт,  - прижал Брёхина к стулу жёстким взглядом прокурор.  - Неизвестно, кому больше достаётся.
        - Я что хотел сказать, Владимир Михайлович…  - начал между тем следователь.  - Мы вчерась, когда вечером я вернулся от артистов, посидели немножко с Валентиной Павловной и подумали…

«Сдружился, значит, со старушкой, молодой,  - не удивился прокурор.  - Так. Так…»
        Но промолчал.
        - Очень подозрительные вырисовываются две личности на горизонте,  - сделал значительным лицо следователь.  - Помните, я рассказывал прошлый раз? Их Бобрачков видел, когда Вельзевулову с бакена снимали? Он их помочь просил, а те пьяными оказались. Лыка не вязали.
        - Установили личности, Брёхин?  - строго спросил Шаламов.  - Двух неизвестных?
        - Откуда? Шпаны крутится возле туристов, пруд пруди. Даже из города приезжают.
        - Что значит, откуда, товарищ капитан?
        Брёхин поднялся, опомнившись.
        - Извините,  - вытянулся он.  - Но Николай Александрович прошлый раз не акцентировал…
        - Что значит, не акцентировал?!  - взорвался прокурор.  - У вас свой план раскрытия преступления имеется? От титьки, простите, только что оторвали? Первый год в уголовке? Что удалось сделать по выяснению личности тех двоих?
        - Бобрачков их обрисовал так, Владимир Михайлович,  - залистал опять свой блокнотик следователь.  - Одну минуту… Вот… Невыразительной наружности, оба пьяные, как будто спали всю ночь.
        - Слышали?  - оживившись, подал голос Брёхин.  - Попробуй, установи таких.
        - Это я с ваших объяснений читаю,  - поднял на него глаза Миронов.  - Ваш инспектор Репин писал.
        - Где Репин?  - обвёл кабинет Шаламов.
        Поднялся тощий и длинный, как жердь, Репин и застыл вопросительным знаком, не выпрямляясь, будто тесно было ему под потолком.
        - Ну?  - спросил прокурор.
        - Бобрачков сам был в то утро, мягко выражаясь, не в себе.  - Репин поднял глаза вверх, вспоминая.  - Намекал, браконьеры те вдвоём были.
        - Надо было выяснить их наружность, инспектор Репин,  - осуждающе покачал головой прокурор.  - Мне вас учить, капитан Брёхин?
        - Я их выучу! Я их научу спрашивать!  - задохнулся тот.
        - Без эмоций, Брёхин,  - осадил его Шаламов.  - Бобрачкова сегодня же доставить в прокуратуру. К Миронову. И чтобы был словесный портрет обоих. Чёткий. Как по учебнику криминалистики.
        - А вчерась я с геологами беседовал, Владимир Михайлович,  - уловив момент, продолжал следователь.  - И выяснил такую деталь. Они из Саратова приехали. Порыбачить. Встретили двух мужиков. Так те их прямо к ростовским палаткам направили. Где артистка наша… С бакена. Вот и выходит…
        - Что выходит?  - не понял прокурор.
        - Их нам специально подсунули. Чтобы, значит, на ложный след навести. Мы геологов сцапаем, а те двое дёру дадут.
        - Вполне возможно… Геологи назвали приметы неизвестных?
        - Вполне. Я записал.
        - Вот и поставьте задачу Брёхину. Поняли, товарищ капитан?
        - Так точно, товарищ прокурор!  - вскочил тот на ноги.
        - Прекрасно. Теперь вернёмся всё же к нашей первой версии. Главной.
        - Установили все теплоходы. Туристические. Времени убили много, а без толку. Проверяли, не выброшена ли потерпевшая с проходящего транспорта,  - Брёхин переваливался с ноги на ногу, говорил зло, коротко.  - А теперь выяснилось… палатки пропали, муж неизвестно где… Надо перекраивать направление поиска. Будем срочно перестраивать работу. Все мои здесь. Задачу знают. Помощи бы не мешало…
        - Обращались к Константину Николаевичу?  - спросил Шаламов.
        - А что он?  - поднял голову Брёхин, и прокурор только теперь обратил внимание, как тот осунулся, как запали его глаза чёрными впадинами, ввалились щёки.  - Весь личный состав задействован на розыск убийцы. Вместо сыщика инспектора, вон, прислали из Управления. Лейтенанта по маломерному флоту… Разбираться. Вот и вся их помощь.
        - Хорошо!  - хлопнул Шаламов по столу.  - Сам попрошу Игорушкина, когда буду докладывать. Что нужно в первую очередь, как считаете?
        - Этих двух бродяг мы сами отыщем, раз по земле ходят.  - Брёхин оглядел своих сотрудников жёстким взглядом.  - А вот с другой братией помощь нужна.
        - Что вы имеете в виду?
        - Нельзя сбрасывать со счетов мужа пострадавшей, артиста Вельзевулова. Он отсутствует несколько дней и может быть как убийцей, так и жертвой. По показаниям шофёра артистов, они собирались на лодке плыть на другой берег Волги. Но шофёр, не дождавшись, уплыл один. Если Вельзевулов жив, его надо искать в городе или, к сожалению, уже далеко за его пределами. Если мёртв, попав, как и жена, под топор бандита,  - скорее всего, на дне. Нужны водолазы и вертолёт. Хотя бы один.
        - Так,  - пометил себе прокурор.  - Я согласен. Будут вам водолазы и вертолёт.
        - Нельзя сбрасывать со счетов ещё одну личность.
        - Сребровского?  - заблестел глазами Миронов.  - Я тоже думал о нём. Долго гуляет где-то режиссёр.
        - Помощник,  - поправил Брёхин.
        - Ну да,  - согласился Миронов.  - У него мотивов на убийство никаких, но что-то он пропал. А куда укатил, неизвестно.
        - Получается уравнение с четырьмя неизвестными?  - подвёл черту Шаламов.
        - Биквадратное уравнение,  - улыбнулся Миронов.
        - Не привыкать,  - буркнул Брёхин.
        Вальпургиевы[Вальпургиева ночь (ночь на 1 мая)  - у древних германцев праздник, начало весны, по народным поверьям праздник ведьм («великий шабаш») на Броккене в горах Гарца.] страсти в Бештановке
        Зинка Кирпичникова взвизгнула от испуга, неожиданно дёрнулась всем налитым телом и, вырвавшись из грубых жадных объятий, заорала:
        - Опять ты за старое, шкет бесстыжий! Чтоб тебя разнесло!
        Крикнула и обмерла, развернувшись. Едва ли не каждое утро её донимал своим ухаживанием, щипками да лобзанием, прибегавший с бидончиком за молоком для артистов их шофёр, слюнявый Витёк Верблюжин. А тут перед ней разухабисто хохотал рыжий верзила, трясясь густой бородой и солидным брюхом.
        - Ты кто такой?  - отшатнулась Зинка от незнакомца, поправив юбку и озираясь по сторонам в поисках подходящего дрына.  - Как в дом попал, что я не приметила?
        Незнакомец почмокал толстыми губищами, подвигал лохматыми чёрными бровями, не прекращая щериться жёлтыми редкими зубами, похотливо облизался:
        - Испугалась, Зинок? А Толян хвастал, ты у него отчаянная. Тебе всё нипочём?
        - Ещё чего тебе говорил?
        - Чтить… это?.. ласку мужскую могешь.
        - Только не твою! Чего губищи-то раскатал?  - Зинка оглядела незнакомца с ног до головы.
        Впечатление не улучшилось, вид незнакомца не вселял ей симпатий. Наоборот, вонь, ворвавшаяся в её дом вместе с этим человеком и исходящая от измызганной, изодранной одежды, из его не закрывающегося рта с гнилыми зубами, выворачивала её нутро и дурманила голову.
        Зинка пробежала глазами по кухне, по столу, накрытому к завтраку, остановилась на ноже, вилках, увесистом металлическом половнике, рука потянулась за ним.
        - Ты кто таков?  - Она завладела половником и сразу почувствовала себя уверенней.  - Откель заявился? Выкладывай!
        Незнакомец не спешил отвечать, оглаживал огромной пятернёй усы и бороду, не закрывая рта и мелко покашливая, раздумывал.
        - Чего молчишь, рожа?  - пригрозила Зинка, почуяв заминку незваного гостя.  - Сейчас орать стану. У меня соседи рядом.  - Она даже половником помахала для острастки.  - Давай, двигай в коридор! Дух от тебя, как от козла вонючего!
        - Извиняйте, хозяйка,  - с издёвкой буркнул бородач, но назад осадил, закосолапил из кухни.  - Прощенья просим, если что не так…
        И, медленно пятясь, не сводя масленых глаз с Зинаидиных вздымавшихся грудей, ретировался до самой входной двери, где, наткнувшись на подвернувшуюся табуретку, толкнул её ногой, будто медвежьей лапой, но ловко подхватил, не позволив грохнуться на пол, и уселся на неё, обхватив надёжно и крепко обеими ногами.
        - Кормить, значит, не будешь?  - выдавил он из себя с хрипотцой.
        Зинка ошалела от такой наглости чужака.
        - Я гляжу, нахальный ты больно!  - грозно насупила она брови.  - Ни слова, ни полслова, ни имени, ни фамилии, а хвать бабу за задницу и в угол, а не удалось, так жрать ему подавай.
        - Ага!  - рыжий опять ощерился жёлтыми клыками и утёрся локтем, слюни так и капали с его толстых губ, то ли от голода и ярких кухонных запахов, то ли аппетитной хозяйки.
        - Анатолия мово знаешь?  - уставилась она на него испытывающим взглядом.
        - От него,  - моргнул бородач, почесав за ухом.
        - Где же встретились?
        - Известно где,  - он неопределённо кивнул в сторону.  - Там.
        - Где там? Ты загадками со мной не говори. Я ведь наскрозь вижу.
        - Как будто не догадываешься?
        - Я-то знаю. Не один год бедую. То ли вдовствую, то ли в невестах засиделась. Сама не ведаю.
        - Больше на невесту косишь.
        - Вот именно, косю. Перекосилась уже.
        - Не гневи Бога.
        - Глянь-ка на него! Бога вспомнил! Да ты что же, верующий?
        Бородатый молчал.
        - Вот бороду-то, как у разбойника, отпустил. Небось не одну душу сгубил, а теперь Бога вспомнил?
        Бородач только крякнул, голову ниже к полу нагнул, глаза потупил. Ну, прямо, монах покорный, рясу только вместо тряпья!
        - Чего согнулся весь? Может, думаешь, поверю, что перевоспитывают там вашего брата, да в сан монаший обряжают? Толька мой, когда первый раз угодил туда по пьяной дури, ещё человеком был, хотя в драке едва мужика из-за ревности не порешил. А воротился, хуже зверя. На неделю его и хватило. Опять по пьяни загремел за мордобой. И прибил бы до смерти, если бы не соседка. Тётка Пелагея спасла. Из-под его кулаков вытащила.
        - Ты-то чего тогда Бога гневишь?
        - Кто? Я гневлю?  - взвилась Зинка.  - Вру что ли?
        - Ты же татарка. Тебя насквозь видно, а русского Бога поминаешь.
        - Бог один,  - отрезала Зинка.  - У нас хотя и Аллахом называется, а разницы никакой.
        - Есть разница, раз говорю.
        - А по мне, хоть ты говори, хоть кусайся. Ишь, зубы оскалил! У меня Бог один. Без национальности. Бабка Пелагея, когда в церковь ездит за тридевять земель, за меня свечку ставит в русскую церковь. И ничего. Помогает. Не сдохла ещё. И здоровьем, слава богу, не обделена. А ты мне зубы не заговаривай! Не строй из себя богомольца, каторжник чёртов!
        Бородатый сверкнул глазами, но, скрывая ярость, потупил взор.
        - Говори, кто таков? И чего ко мне припёрся. А то я не посмотрю на твой бандитский вид, участкового вызову.
        - А что? Я могу и уйти,  - встал с табуретки бородач.  - Только у меня наказ твоего мужика. Вот я и завернул с дороги. А так бы мне топать ещё к себе и топать. Да совсем в другую сторону. Нездешний я. Пойду.
        - Стой, бородатый козёл!  - Зинка охланилась от последних слов чужака.  - То лапать начал прямо у печки, то с порога бегом. Что же ты за мужик такой? Ничего толком не объяснил.
        Бородатый затоптался, закосолапил.
        - Рассказывай, что за наказ?
        - От Толяна.
        - Видел бы он, как ты меня тискал, башку открутил.  - Зинка гордиться не гордилась, но уже особо и не хмурилась.  - Он у меня быстр на расправу.
        - Толян, да,  - опустил голову чужак и криво усмехнулся.  - Крутой мужик. Но с такой бабой, как ты, иначе нельзя.
        - Эк как?  - всколыхнулась Зинка.  - Часа не прошло, а уже наскрозь видит! Ты кто же будешь? Не ясновидящий? А то ходят тут всякие, про прошлое, будущее мозги вправляют, а как за двор, так что бы спереть.
        - Поживёшь с моё, не то узнаешь.
        - Да уж, вижу. Ушлый. Поломала тебя жизнь, поковеркала. А зачем башку высовывал на свет божий, раз он тебе не мил? Так и оставался бы в утробе матки. И тепло, и кормит на халяву.
        - Не заводись. Не кенгуру перед тобой.
        - Кто?
        - Зверь такой диковинный есть. Детей своих в сумке на брюхе всю жизнь носит.
        - Вам и книжки дают читать? Грамотёшке, значит, подучивают, чтобы на свободе от людей разумом не отставали.
        - Там всему учат. Толян не рассказывал?
        - Так не успел. Как пришёл, так по мордасам. Спрашиваю, чем провинилась? А он мне: знал бы, вовсе убил. Вот вы какие, мужики.
        - Крутой он у тебя.
        - Да уж, не говорун. А ты, гляжу, не в него.
        - Это как получается. Бабам, понятно, на то язык и дан, а мужику…
        Он недоговорил, Зинка его перебила:
        - Сейчас заведёшь: чтобы вас оглаживать да облизывать. Уж очень вы это любите.
        - Что верно, то верно.
        - Ну, вот что! Ты мне лясы здесь не точи.  - Зинка повела плечиком.  - Вижу и так,  - умелый мастырщик. Чего припёрся-то? Так ничего и не сказал про наказ Толькин. Может, врёшь всё? Нет никакого наказа. Я ведь с Толяном не живу давно. И он об этом знает. Написала ему. Письма два или три. Там всё и прописала. Спросила, куда он рулить будет? Только ответа не получила.
        Чужак поморщился, но ни слова не проронил.
        - Как второй раз он сел, решила я бросить его. Чего ждать? Кулаков снова?
        - Небось нашла кого?
        - А и нашла!  - с вызовом вздёрнула голову Зинка.  - Зарегистрировались мы по-человечески. Вечерок сыграли. А с Толяном мы кто? Так… Он свободой дышал, дружками да гармошкой. А я развелась без него, фамилию новую взяла. Кирпичникова теперь. И паспорт у меня другой.
        - Вот, значится, как. А он знает?
        - Кто?
        - Толян-то?
        - Знает не знает, теперь уже не важно,  - Зинка чуть не топнула ногой от гнева.  - Я ему писем накатала уйму. Даже сама в город собиралась ехать. Но не знала адреса спецкомендатуры. А на почте сказали: пошли с уведомлением главному начальнику милиции в город. Там разберутся и найдут способ, как известить. Начальник потом ответил, что письма мои все доставлены адресату. Значит, получил мою весть.
        - Значит, получил,  - повторил за ней бородач, но, помолчав, добавил:  - А, может, и не получил…
        - Как это?
        - А вот так.  - Чужак полез за обшлага рукава пиджака и вытащил оттуда тёмный маленький свёрточек.  - На, держи!
        Зинка вытаращила на бородача удивлённые глаза.
        - Узнаёшь?
        - Вот те на!  - охнула она, присела даже, всплеснув полными голыми руками.  - Его гомонок-то! Его. Толькин. Как есть.
        - Деревня! Бумажник это. Открой,  - поправил её незлобиво рыжий, вроде усмехнулся.
        - Случилось что с ним? Убили?  - закатила глаза Зинка.
        - Почему же враз случилось?
        Зинка держала кожаный бумажник на вытянутых руках, боясь, как жабу или змеюку какую.
        - Фотка там. И деньги.
        - Фотка?
        - Просил передать. Чтобы, значит, не сомневалась.
        Зинка осторожно подошла к столу, присела, положила бумажник перед собой, оглядела его со всех сторон, словно какую диковину, дрожащими пальцами раскрыла.
        - Ба! Точно. Денег-то сколько!  - Она, не доверяя глазам, обернулась на рыжего, уже подошедшего к ней и наблюдавшего из-за её спины.  - Никогда денег не давал. Даже на хлеб… В магазин за водкой сам ходил. А тут, нате вам, расщедрился…
        - Заработал, значит.
        - Накрыло его там. Как есть накрыло… Ты вот о Боге заговорил. И на него, видать, снизошло. Побегу я, тётку Пелагею расспрошу. Пусть погадает.
        - Не надо никуда бегать.
        - Что так? Пелагея - божья старушка. В церковь ходит. Молитвы знает, заговоры. Она враз скажет, что такое с Толяном сподобилось.
        - Сиди, говорю!  - зло буркнул рыжий и так глянул на Зинку, что у неё ёкнуло внутри, и она, поначалу вскочив резво на ноги, снова опустилась на стул.
        - Тётка Пелагея у меня за мать родную,  - пролепетала она.  - И Тольку мово знала, как облупленного. Что с того, что позову?
        - Вот уйду я отсюда, тогда зови, кого хошь,  - бородач сверкнул чёрными глазами.
        - Боишься чего?  - сжалась Зинка.  - Не беглый, случаем?
        - Говорю тебе, домой иду. Если бы Толян не попросил, и не видать тебе меня.
        - А чего боишься?
        - Ты что же мильтонов не знаешь?  - ощерился бородач.  - Им только на глаза попадись. Начнут шкуру драть. Не отбрешешься. А я и так в городе задержался. У дружков погостил, а как в кармане шиш на аркане поймал, так домой и заторопился. Вишь, в каком рванье домой приходится идти. Стыдно будет перед отцом да матерью.
        - В карты продул всё?
        - А-а-а!  - зло махнул рукой бородач.  - Город деньги любит. Но избавил себя от желаний.
        - Значит, на баб извёл,  - осуждая, покачала головой Зинка.  - Городские бабы гладкие, да хваткие. Вот и Толька мой, когда первый раз освободился, так же гол как сокол притопал… А здесь деньги прислал. Удивил он меня.
        - Ты посчитай.
        - А чё их считать? Я откуда знаю, сколь их было?  - Зинка хитро зыркнула глазами на рыжего, но деньги всё же вытащила, пересчитала бережно, аккуратно разглаживая мятые, откладывая в сторону надорванные и грязные.
        - Фотка там ещё,  - напомнил рыжий.  - Вам, бабам, только бы деньги.
        - А ты поживи на моё. Не так запоёшь,  - Зинка опять завелась.  - Хорошо, корова выручает, да куры. Туристы молоко берут, яйцами не брезгуют, опять же бракаши заезжие заскакивают за самогонкой.
        Бумажник был уже пуст, но Зинка для пущей верности распотрошила его и потрясла над столом, изнутри что-то выпало.
        - Ба! Вот те на!  - вскрикнула она, схватив трясущимися руками бумажку и цепко вглядываясь в неё.  - Откуда у него такая фотка? Я уж не помню.
        На любительской потёртой, местами пожелтевшей фотографии Зинка была сфотографирована рядом с развесёлым матросом в тельняшке. Парень в заломленной на затылок бескозырке с надписью «Тихоокеанский флот» одной рукой обнимал Зинку в бесстыжей кофте, открывавшей её молодую колкую грудь, второй рукой поджимал гармошку под мышкой. Молоденькая дивчина, посредине их, ласково заглядывала в лицо парню. Сзади троицы притулилась статная пожилая женщина с длинной косой и в полотняной тёмной накидке до пят. А на земле, у всех в ногах, разлёгся худой хитроватый татарчонок в майке и длинных трусах. Он будто собрался куда-то бежать с фотографии и голову повернул в ту сторону, но запутался в крепких ногах моряка.
        - Фу ты, ну ты, ножки гнуты!  - заулыбалась Зинка на фотографию.  - Все в сборе. Это Нонка Зверева, сестра Толяна, утопла она через месяц, как его посадили. Толян, когда с флота вернулся, замуж её не пускал. А она его слушалась, дура. Да дослушалась. Жених её в Волгоград укатил от злости и там под поезд угодил. Даже хоронить не привозили. И, как Толяна забрали в тюрьму, с Нонкой что-то случилось. Билась-билась над ней тётка Пелагея, не справилась. Ту на берег, к воде всё время тянуло. Два раза мужики вытаскивали, спасали. Однажды ночью сгинула, а утром нашли в речке у берега, там, где сидеть любила, под берёзкой.
        Зинка смахнула слезу, засопела носом, но справилась, видать, давно отгорело-отболело, рана затянулась.
        - А это братец мой, Ильдуска - урод, всю душу из меня вымотал. Здесь он уже школу бросил, безотцовщина, а в трусах всё гонял на лошадях. Колхозных пас вместе с дедом Акимом. Ишь, морду скривил на фото! Это он только с Проньки и спрыгнул, любимая его кобылка была. Мыл он её, щётками тёр до блеска, сам так не умывался. Ну а это тётка Пелагея. Это она тогда на его встречу самогонки наварила. Толян доволен был, целовал её, пуще меня. Вся Бештановка три дня гуляла. Всем хватило.
        - Бештановка?
        - Село наше. Кто так назвал - неизвестно. Видно, туристы тут городские с давних пор отдыхали, рыбу ловили, да купались в одном нижнем белье. Так это место и окрестили в народе. А потом кто-то сообразил избу срубить, прибыльное дело возле них, «краснухи» городским споймать, икоркой побаловать, а москвичей и от сушки нашей не оторвать. Грызут воблу, как бобры. Один умный избу поставил, других приманил, изба за избой расти начали. Власти запрещать взялись, да куда там!.. Вот и выросло село Бештановка. Я сама родилась-то в райцентре. Сюда Толян сманил, его отец, Зверев Егор Маркелыч, одним из первых переселенцев был и избу сам рубил. Тут отца и похоронили. Первый крестик был. Толян служить ушёл, писали мы ему, только с флота, говорят, по пустякам в отпуск не отпускают. Ну а следом, месяца не прошло, и мать Толяна за стариком отправилась, как чуяла, всё говорила: зовёт её он…
        Зинка всё же не выдержала, как не крепилась, разревелась. Бородач так и топтался у неё за спиной, крякая и сопя носом. Она поднялась, отошла к рукомойнику, ополоснула лицо, утёрлась полотенцем, подошла к зеркалу на стене, что-то подправила, одёрнула короткую юбку, виновато и сердито одарила рыжего взглядом и села на своё место.
        - Друг его фотографировал. Сенька Дранкин. Тоже нет уж в живых. Утоп по пьяни. С Толяном вместе во флоте служили, а утонул, словно на смех, через месяц, как они вернулись. Весёлый был парень. С рыбаками невод тянул, к ночи, как обычно, уставши, выпили. Он купаться пошёл и в сетке браконьерской запутался. Толян нашёл того балбеса, избил до смерти, за это его и посадили, а на суде причину не назвал, как не бились судьи.
        - Толян крепкий мужик,  - буркнул рыжий, словно успокаивая Зинку.
        - Да уж, за это человека убивать?  - взвилась та.  - Только себе жизнь сгубил.
        - Ты женщина. Нашу мужскую натуру не поймёшь.
        - Не знаю,  - скривилась она,  - из особого теста, что ли?
        - А народ, что же, сюда из города только купаться и приезжает?  - сменил тему бородач.
        - Да нет. Места здесь дюже рыбные. Вот и лезет всяк. «Краснухи» полно. Я уж говорила. Весть летит. В столице о наших местах известно. С Севера народ едет с большими деньгами. И позагорать - здоровье поправить, и удочкой побаловаться. Страсть ублажить. Много и таких. Басню рассказывали, как наш участковый тут одного академика московского споймал.
        - Брехня!  - не удержался бородач.
        - Своими ушами, как сейчас,  - Зинка поклала всё в бумажник; дефектные деньги, как отложила грязные да рваные отдельной стопочкой, сунула в карман кофты, бумажник спрятала на груди за бюстгальтер, не стесняясь рыжего.  - Академик тот тайком,  - продолжила она,  - чтобы народ своей известностью не смущать или чтобы, наоборот, от чужого интереса спрятаться, в камышах на каком-то острове жилище себе устроил. Ни лекций тебе, ни торжественных приёмов… Сидит, удит карасей, да бершей. Природой любуется. Тишиной. Птицей да живностью. У нас этой радости хватает. Ему «краснуха» или икра чёрная нужны?.. Он её ложками в кремлёвских буфетах лопает. А наш участковый, Жорка Веслухин, академика и прищучил. Вы кто такой, спрашивает, покажите паспорт. Ну и заварилась катавасия! До Шанина дошло, нашего начальника милиции…
        - Вляпался ваш лягавый?  - не дождавшись концовки, перебил её бородач.
        - Извинился Шанин. Жорку погнал оттуда, чуть совсем из милиции не попёр.
        - Козёл, конечно.
        - Хорошо, академик тот ещё уехать домой не успел. Жорка - к нему прощения просить. Тот и выручил. Но Шанин участкового всё равно через год съел. Нашёл у него какие-то тёмные делишки…
        - Да все они козлы поганые.
        - Хватит тебе!  - осадила его Зинка.  - В моём доме, чтобы о власти ни гу-гу. У меня свой такой братик. Из-за этого и сбагрила его отдельно жить. Тоже на милицию жутко недовольный. А чего на неё кидаться? Лом лыком не перешибить.
        - Значит, народ денежный сюда съезжается?
        - С деньгами, конечно. А как без денег-то? Бывает, приезжают такие, залюбуешься. Палатки, как дворцы, а баб таких привозят, что мы им в подмётки не годимся! Брильянтами обвешаны, пальцы в кольцах сплошь золотых. И откуда всё берут?
        - Такие знают своё дело…
        - Ростовские, говорят, в этот раз прикатили, с неделю уж тут. Артистки. Все в золоте. И на шеях, и на руках.
        - Завидуешь?
        - Не пойму я тебя: дурак или издеваешься?  - взвилась, словно ужаленная, Зинка, видно, это была её самая большая болячка.  - Конечно, завидую! Только пустое это. Завидуй не завидуй, а нам такой жизни не видать. Другие это люди. Другая порода. У них своя судьба. Они по театрам шастают, а наше дело перекупщицей рыбы гроши собирать. А милиция поймает - посадят. Вот и вся радость, когда с двадцаткой придёшь домой, не пойманной. А попадусь, тоже не горе. Там с Толяном встречусь. Не выйти уж ему оттуда-то.
        - Зачем же так?
        - А ты знаешь, как по-другому?
        - Подумать можно, помозговать…
        - Что это ты загадками-то?
        - Хотеть и желать мало, дело надо делать,  - казалось, больше для себя, нежели для Зинки, пробормотал бородач.
        - Какие дела? Какие ещё дела?!  - взвизгнула та, не сдерживая нервы.  - Вон, мой-то, второй, чью фамилию ношу, Кирпичников. Тоже вроде тебя хорохорился. Всё планы строил. Денег накопить да уехать в края лучшие или здесь дом хороший купить, машину. Где только он про эти края чудесные слыхал? Кто ему уши лапшой обвешал? Прямо свихнулся на своей мечте. Решил браконьерничать да деньги копить. Увезу, говорит, тебя, Зинка, вот только ещё с годик подкопим. Над каждым червонцем дрожал, в банку их ночью складывал и пересчитывал чуть ни каждый день.
        - Накопил?
        - Как в той песне.
        - Что-что?
        - Забулдыги поют, слышал? Перестану водку пить, стану денежки копить, накоплю я рублей пять, куплю водочки опять.
        - Ну, это пьянчуги,  - осуждая, качнул головой бородач.
        - А ты не из них?
        - Не злоупотребляю.
        - И Кирпичников мой совсем не пил и курить даже бросил. Только наш рыбный инспектор Фокин его с осетрами сцапал, банку с икрой отобрал себе и закатал на три года.
        - Сидит?
        - Сидит. Куда он денется…
        - А ты, значит, опять одна?
        - С Ильдуской, с братаном маюсь. Но и он уже успел под суд загреметь.
        - С рыбой попался?
        - Нет. Дурак просто. Его, когда дед Аким умер, от лошадей убрали, он самоволкой на грузовике научился ездить. А туристам «краснухи» достанет, те на своих «москвичах» разрешали вдоль бережка кататься. Он и научился. А потом сам машину угнал у одного толстяка. Тот пожадничал, не дал на «жигулёнке» покататься, новый, мол, разобьешь. А мой татарин бешеный, без царя в голове. Назло ночью дверцу машины взломал и давай гонять между деревьев. Навыков мало. Вот и врезался в дерево. Сам жив остался, а машину вдребезги.
        - Он же малолетка!
        - Какой малолетка? Его в армию не взяли по болезни, нашли какую-то болячку. Только по мне, лучше бы служил.
        - Закатали?
        - Колонию-поселение дали. А оттуда вернулся, не узнать. И пить стал. И курить какую-то заразу. И «краснухой» промышлять.
        - Без башки совсем.
        - Снова загремел. Только опять за машину. Снова, урод, напился и у заезжего туриста «козла» угнал. А «козёл» этот военной машиной оказался. Он на особом учёте стоял, а мой дурак на ней суток трое гонял почём зря, пока в райцентре в аварию не попал. Он, конечно, и виноватым оказался. Его тогда уже в лагерь запрятали. Три года схлопотал, недавно освободился и опять за старое…
        - Не скучаешь ты,  - покачал головой рыжий, не сочувствуя, не удивляясь.  - Лопоухий у тебя братан. Тебя ещё подставит.
        - А что делать? Родню не выбирают. Раньше ещё работал, копался, а теперь совсем шалберничает. Не знаю, что с ним будет. Посадят опять. Украдёт что-нибудь или хуже яму найдёт. Жрать-то надо.
        - А тебя, значит, не слушает?
        - Станет он меня слушать… Кто я ему? Раньше, когда меленький был, как вот на этой фотографии,  - Зинка вытащила с груди гомонок, повертела в руках, открывать не стала, засунула опять за бюстгальтер,  - слушался и маму, и меня. А теперь… Одно слово, без царя в голове.
        - Что?
        - Не зарезал бы меня по пьянке. Какой-то бешеный стал. Всё на дом этот зариться стал. Родительский дом-то. Тогда я его отсюда турнула.
        - За что же? Подрались?
        - Было и это,  - Зинка сверкнула зло чёрными раскосыми глазами и отвернулась.  - Но не на ту нарвался! Я его быстро наладила. А тётка Пелагея ему брошенную халупу подыскала. Бракаши построили, да бросили, вполне пригодная для жилья.
        - Ну, ничего, вернётся твой Толян, он всех помирит, разрулит,  - забасил бородач.
        - Дождёшься его…  - закрыла глаза руками и заплакала вдруг Зинка.
        - Чего ревёшь-то, дура?  - заёрзал рыжий, присев на табуретку.  - Раз деньги прислал, значит, простил тебя, намерения какие-то имеет.
        - Отгорело всё нутро. Пустой он мне…  - Зинка дёрнулась, утёрлась рукавом, посерьёзнела, глаза враз просохли, будто и не знали мокроты душевной.  - Как он там?
        - Нормально. Привет слал. За меня просил.
        - Кого просил?
        - Помогла чтобы. Одела, обула. В дорогу собрала.
        - Что его осталось, отдам. Вы по размеру схожи. Ты потолще будешь слегка.
        - Ну, это ничего. Только бы крепкое было, подольше носилось.
        - Тебе что же по горам лазить? Куда собрался-то?
        - На кудыкину гору,  - огрызнулся рыжий.  - Слыхала про такую?
        - Не лайся. Я предупреждала.
        - А чего в душу лезешь?  - Рыжий покряхтел, собрался подыматься, но глянул опять на хозяйку, на стол в кухне, к которому она его так и не пригласила, сказал:  - Да, вот ещё что, чуть не забыл…
        - Что ещё?
        - Чтоб никаких сомнений.
        - Каких сомнений? Ты о чём?
        - Достань там, в бумажнике, его листик был от папиросной коробки. Он его специально прилепил, поэтому, когда ты его трясла, он не выпал.
        Зинка порылась в бумажнике, вытащила клочок картонки.
        - Чего мужик-то твой курил, помнишь?
        - Курил. Только забыла всё.
        - А ты напрягись.
        - Буду я голову ломать. Глупость какая!
        - Напрягись, говорю.
        - Ну, кажется, «Север». Папироски такие. Солнце там на пачке. И море. А может, льды… Да что ты, право! Запах самого Толяна забыла, а уж табак вспомнить?..
        - Разверни картонку-то.
        Зинка развернула клочок и расплылась в умилённой улыбке.
        - Ты глянь! Точно «Север»! Это кто же придумал всё? Он, что ли? От безделья мучается.
        - Это ещё не всё. Теперь смотри, там цифры должны быть.
        - Это ещё зачем?
        - Приглядись.
        - Ну, есть. Вижу. Четвёрка и девятка,  - напрягая зрение, рассмотрела она каракули.
        - Ты сколько насчитала?
        - Чего?
        - Денег в бумажнике
        - Сорок девять рублей,  - нараспев произнесла она.
        - Не обманул я тебя?
        - Вот оно что! Ну, Толян! Придумал же такое!
        - Он у нас мудрец.
        - Спасибо.
        - А возможность у меня была,  - опустил голову рыжий.  - И деньги нужны были позарез. Но не позарился.
        - Спасибо. Не знаю, как и благодарить,  - смущённая Зинка теребила юбку.  - Может, помоешься в баньке? Холодная, правда, вода, так лето же. Да покормлю я тебя.
        - Нет. Опосля. Мне Ильдуску найти надо. Ему от Толяна привет передать.
        - Я его мигом отыщу, сама же и спрятала,  - Зинка испуганно закупорила рот руками, но поняла, что проговорилась.
        - Что за прятки такие?  - насторожился рыжий.
        - От греха подальше,  - махнула Зинка рукой, уже не опасаясь.  - Тут у нас артистку чуть не убили. На бакене нашли голую. Как она туда попала? Никто не поймёт. Но живая. В больницу увезли, вроде отживела, но ничего не помнит. И мужик её пропал. Тоже артист. Милиции понаехало. Всех щипят. Особливо таких, как братан мой. А он, собака, напился в зюзю. Ну, я его в том шалашике рыбацком, который тётка Пелагея приспособила под жильё, и спрятала. Пожрать тайком ношу, чтобы не загнулся.
        - Убийц нашли?
        - Так кто же их найдёт? Она же до сих пор ничего не помнит. Врачи говорят, ей всю память отшибло. По голове злодеи топором. Чудом топор вскользь прошёл. Тётка Пелагея говорит, не иначе Бог на неё снизошёл.
        Рыжий промолчал.
        - Ну что, поднять брата-то? Нужен?
        - Нужен. Но ты не дёргайся. Я его сам найду. Привет от Толяна передам и вернусь.
        - Ну, смотри…
        Тень великого сыщика
        Третий день свирепствовал ливень. Небо поливало землю свирепо и неистово. Казалось, наверху прогневались и творили великий и беспощадный суд. Рощу, где ютились в палатках артисты, разметало диким ураганом. Деревья гнулись и жались к траве, метались, испуская жалобный треск, ломались ветки, их швыряла, поднимала в воздух неведомая сила, унося, как пушинки. Палатки едва удерживались на натянутых стрелами канатах, стоная и паруся. Ночью в них не уснуть. Холодно и страшно.
        Фока Савельевич Рассомахин единственным карим глазом из-под лохматой брови подозрительно обвёл собравшихся у него в огромной палатке. Второй глаз завхоза театра, поражённый фурункулом, был повязан зловещим чёрным платком. Кутаясь в кофту, грубый рыбацкий плащ и синее замызганное полотенце, Рассомахин кряхтел, пыхтел и постоянно кашлял, мужественно растирая до красноты толстый провисший на губы нос. Вид хозяйственника был несчастным, но сосредоточенным. Мокрые, продрогшие артисты, одетые тоже кто во что горазд, жались друг к дружке, как пленные французы, бежавшие из-под Москвы. Шофёр театра задраил вход в палатку, тихо прошмыгнул в свой закуток. Новоиспечённый фельдмаршал обвёл всех прозорливым взглядом.
        - Все в сборе?  - осипшим басом вопрошал он.
        - Все,  - бодро высунулся из закутка палатки шофёр Витёк, сорокалетний глист с повадками четырнадцатилетнего подростка.  - Только Марка Васильевича я отвёз в райцентр. Ему в Таганрог звонить, и следователь вызвал. Ну и Иосиф там, где ему положено быть.
        - Значит, все,  - подытожил Фока Савельевич.  - Про Сребровского я знаю.
        - Как же?  - тоскливо пожаловалась Бронислава Фиолетова,  - Аркадий Константинович куда-то запропастился? Твердила, твердила ему ещё с вечера, а он утром сгинул.
        - Не найдёт он нам опять кого-нибудь?  - строго нахмурила бровки Екатерина Модестовна.
        - Свят! Свят! Свят!  - зашлась в трепете Вера Павловна, тыча от себя во все стороны свёрнутым зонтом, словно отбиваясь от нечистой силы.  - Как можно, Екатерина Модестовна!
        - С него станет,  - невозмутимо парировала Железнова.  - Он любит отличаться.
        - Лисичкин голову потерял. Его не узнать. Всё Ивана Ивановича ищет. Говорит, жив тот. Не верит в его смерть,  - охнула Фиолетова.
        - А кто верит, Бронислава?  - замахала зонтом Вера Павловна.  - Как можно?
        - А что? Сколько времени прошло? Живой бы давно объявился.
        - Грех это. Жив, жив Иван Иванович!
        - А вам известно? Может, позвоните туда?  - Фиолетова недвусмысленно ткнула вверх пальцем, но, заметив испуг на лицах женщин, перепугалась сама и сжала пальцы в кулаки.
        - С ним бы самим что не случилось,  - закашлялся Фока Савельевич.  - Аркадий Константинович у нас известно, какой Купер-следопыт. Прошлый раз-то заплыл бедолага на ту сторону Волги. Лодку потопил, сам едва не захлебнулся. Не везёт ему. В такой ливень куда его понесло?
        - Не говорите, Фока Савельевич. Накликает он на нас новую беду,  - встряла Вера Павловна.  - Внушения вашего требуется. Повлияйте на него. Сам погибнет и нас погубит.
        - Предупреждал уже, чтобы сидел на месте,  - встряхнул кулаком Рассомахин.  - Ежели этим воздействовать? Нельзя. Серьёзный мужчина, хотя и комик.
        Завхоз глубокомысленно поизучал свои кулачища, оглядел всех единственным глазом. Глаз зло сверкал в полумраке палатки, отчего все, кого он коснулся, поёжились, а шофёр Витёк виновато затих в своём закутке.
        - Не верит он в смерть Ивана Ивановича,  - опять вступилась Фиолетова.  - Чего я ему не говорила, как не убеждала. Давеча разговорились с ним, он мне: чует, мол, душа, жив Ванька. А сам по ночам кричит. Меня пугает.
        - Аркадий Константинович уже к вам, голубушка, переселился?  - зорко вставила Железнова, ничего не пропуская мимо ушей.
        - Да. Я его впустила,  - не удосужила её вниманием Бронислава Мелентьевна.  - Он со своей постелью. И Фоку Савельича загодя известил.
        - Говорил, говорил Аркадий Константинович, как же,  - засопел Рассомахин, кивая носом.  - Сердце, говорит, шалит последнее время. А у Брониславы валидол и этот?.. Чёрт его подери? Как это?..
        - Корвалол,  - подсказала Фиолетова.  - У меня полная домашняя аптечка. Но дело не только в этом. Он мне признался. Ему во сне Иван Иваныч начал являться.
        - Как?  - вытянулись лица у обеих женщин, а Рассомахин крякнул и высморкался в большой клетчатый платок.
        - Большой. Лохматый. И мокрый. Вода, говорит, с него так и льётся.
        - Это верная примета. Он тоже утонул,  - прошептала Екатерина Модестовна.
        - Утонул. Не иначе,  - охнула вслед за ней и Вера Павловна, взмахнув зонтом, едва не зацепив завхоза за перевязанный глаз.
        - Лицо - сплошная маска. Глаз не видать. Зубы выпали. Руки протягивает и зовет шёпотом…
        - Хватит!  - взвизгнула Вера Павловна.
        - Врёте вы всё, Бронислава,  - опомнилась Екатерина Модестовна.  - Откуда такие подробности?
        - Ну, знаете!  - обиделась Фиолетова.  - Надо мне выдумывать! Придёт Аркадий, спросите сами.
        - И спрошу. Непременно спрошу.
        - Спросите.
        - Тише, тише. Успокойтесь,  - вмешался Фока Савельевич.  - Зачем же так, Екатерина Модестовна? Бывает… от сильного психологического воздействия. Шок называется. Забыли, как мы Аркадия Константиновича откачивали самого в то утро? Чуть концы не отдал, когда покойницу увидел.
        - Какую покойницу? Что вы мелете?
        - Ну, Олимпиаду…
        - Да откуда же? Жива же она!  - всколыхнулась Вера Павловна.  - Как можно? Это дурная примета.
        - Простите покорно. Бес попутал. Выскочило у меня,  - захрюкал носом Рассомахин.  - Конечно, жива. Это я к тому, что Аркадию она тогда показалась мёртвой.
        - Не надо больше об этом, прошу вас! И так мурашки по коже… Темно тут у вас. Прямо кошмар!
        - Вырвалось. Сам не знаю как,  - извинялся завхоз, давясь кашлем.
        - Накаркаете ещё.
        - Я не глазливый.
        - Будет вам,  - встряла Железнова.  - И что же дальше, Бронислава?
        - Дальше? О чём вы?
        - О приведении.
        - Бог с вами! Разве я говорила?
        - Ну, как же! Только что.
        - А… Вы в том смысле. О снах?
        - Ну да же.
        - Лохматый. И руки протягивает.
        - Хватит!  - взмолилась Вера Павловна.
        - Пусть продолжает,  - жёстко одёрнула подругу Железнова.
        - И шёпотом говорит,  - округлила глаза Фиолетова.  - Не там, мол, меня ищешь, Аркаша.
        У слушателей вытянулись лица. Фока Савельевич перестал дышать.
        - Вот вам крест!  - перекрестилась Фиолетова.
        В палатке помертвело всё живое.
        - Хорошо вам без меня, спрашивает,  - продолжала дрожащим голоском Фиолетова.  - Аркадий ему что-то сказать хотел, но не смог. Язык задеревенел. А тот ему…
        - О боже! Не могу!  - откинулась назад Вера Павловна и выронила зонтик, её подхватил Рассомахин.
        - Ищите, ищите меня, говорит,  - закончила Фиолетова бледнее мела, и сама раскачиваясь, как сомнамбула.
        - Саккуба какая!  - вымолвил наконец Фока Савельевич, отрываясь от Веры Павловны, восстановившей равновесие.
        - Саккуба женщина, а не мужчина,  - зловеще произнесла Екатерина Модестовна.
        - Явится и женщина с того света, если мы отсюда не уедем!  - выкрикнула Бронислава Мелентьевна и забилась в истерике.  - Какое они имеют право удерживать нас силой? Я домой хочу. В Таганрог. Где гарантии, что завтра я не сойду с ума? Как Аркаша! Фока Савельич, миленький, сделайте что-нибудь! Спасите нас!.. Скажите им!..
        - Воды ей, воды!  - закричала Вера Павловна.
        Витёк выскочил с кружкой, наклонился над Фиолетовой. В тишине громко стучали её зубы о кружку.
        - Будет. Смиритесь. Всё хорошо,  - строго погладила Фиолетову по голове Екатерина Модестовна и сжала её в объятиях.  - Успокойтесь, милочка. Наберитесь сил. Что это вы раскисли? Всё время веселили нас…
        - Домой хочу,  - лепетала тихо Бронислава Милентьевна, вытирая слёзы.  - Я здесь умру. Мне уже тоже снилось. И вы меня здесь похороните.
        - Ну, это слишком, дорогая. Не блажи,  - сухо отрезала Железнова.  - Всё образуется. Однако…
        Она обвела всех взглядом и, остановившись на завхозе, произнесла:
        - Однако, Фока Савельич, во время вынужденного отсутствия директора театра Марк Васильевич, мягко выражаясь, не справляется со своими обязанностями руководителя. Распустился нравственно, прямо следует сказать. Сам увлёкся легкомысленными делами и допустил смертоубийство актрисы. И сейчас, кстати, его нет с нами…
        - Он велел…  - попытался, было вмешаться завхоз, но Железнова на него глянула сурово и властно, как умеют такие женщины, как она, и он потух.
        - Мы, артисты театра, вынуждены обратиться к вам, Фока Савельич,  - диктовала Железнова.  - Надо настойчиво требовать от органов принятия должных мер! Что же творится? Есть власть в этой дыре? Или нет? Неделя кончается, а убийца не найден. Наша коллега в больнице и будет ли она жить? Но пропал второй. Её муж. И мы вправе требовать. Нам обещали, в конце концов!.. А вместо этого нас здесь держат самих, как преступников. Нас что же, подозревают?
        - Обещали, обещали,  - шмыгал носом Рассомахин, соглашаясь уныло и кивая вверх неизвестно кому.  - Они полагают, а он располагает. Следствие - это штука такая. Ивана Ивановича, конечно, ищут. И убийцу ищут. Но и нам пора…
        - А нам-то что?
        - Мы при чём?
        - От нас проку!
        Все женщины заговорили разом, молчал лишь Витёк, но он попросту не успевал вставить слова.
        - Нам тоже сидеть без дела нечего,  - продолжал Фока Савельевич, терпеливо выслушав всех.  - Пример с Аркадия Константиновича, конечно, брать не стоит. По-другому следует поступать. Тут нужны анализ и эта… система. Вот в армии, к примеру, когда я служил…
        - Фока Савельич,  - напомнила о себе Железнова, чуя, что завхоза повело в другую тему.
        - Да, о чём это я?.. Система и анализ! Для этого я вас всех и собрал. Мы с Марком Васильевичем всё обсудили. Будем помогать следствию. Надо это!.. Искать убийцу. Всё равно без дела сидим. Ни рыбалки, ни купаться. И домой не пускают.
        - Это как же?  - выскочил всё же из своего закутка Витёк.  - Я у следователя интересовался. Николай Александрович велел сидеть тихо. С места никуда. Вдруг какие неприятности.
        - Какие ещё неприятности?  - зыркнул на него Фока Савельевич, тяжело покашливая.  - Их у нас давно по горло.
        - Другое убийство!..  - выпалил тот.  - Или утонет кто?..
        - Типун тебе на язык!  - зло сплюнул завхоз и гневно засверкал глазом, прожигая шофёра насквозь.  - Когда молчал, больше пользы было. Несёшь всякую чушь!
        Витёк со значением и неспешно удалился.
        - Нужна система. Анализ,  - бормотал тем временем под нос завхоз, остывая от выходки шофёра.  - А чего нам известно?
        - Что известно?  - напряглась Екатерина Модестовна.
        - Какой анализ?  - взмахнула зонтом Вера Павловна.
        - Чушь всё это,  - махнув рукой, обронила Бронислава.
        - Вот и я спрашиваю…  - оглядел их с тоской завхоз.
        - Ничего не известно,  - уже твёрже и злей заалела щеками Фиолетова.  - Детектив нашёлся. Пинкертон вшивый.
        - Как же, Бронислава Милентьевна?  - Фока Савельевич с лукавинкой всматривался единственным глазом в Фиолетову, нисколько не обижаясь на злую шутку и как будто пропустив её мимо ушей.  - Как же? Я думаю, Аркадий Константинович знает что-то больше нас. Поэтому он и ищет Вельзевулова в одиночку. Нас избегает, а?
        - О чём это вы?  - наморщила даже лоб Фиолетова.  - Не пойму никак. Куда клоните?
        - Туда, туда клоню, любезная Бронислава Милентьевна…  - ещё подозрительней вытянул нос Рассомахин и принял стойку терьера, почуявшего мышку.  - Не посвящает нас Аркадий Константинович в свои планы. Очень интересно это выглядит, вам не кажется? Тайны у него появились от нас. С чего бы это?
        - Как вам не стыдно, Фока Савельич!  - всплеснула руками Фиолетова.  - Подозревать Лисичкина! Он Липу спас от верной смерти! С Иваном Иванычем такие друзья!
        - Я ничего,  - смутился тот.  - Какие подозрения? Но почитайте этих… Агату Кристи… Или возьмите Уилки… Попика этого… Отца Брауна…
        - Какого ещё Уилки?
        - Ну, какого же? Коллинза. «Дама в белом». Очень даже убедительно. Дедуктивный, знаете ли, метод. Холмс открыл.
        - Не знаю я никого! И знать не желаю. Не морочите мне голову своими Уилками. Придумает тоже.
        - Зря вы так. А я должен заметить, что у них всё как раз так и происходит.
        - Что вы хотите сказать?
        - Я про убийство. Как раз и совершают те, кого не заподозришь. Лучшие друзья! Или даже родственники. Самый близкий человек для жертвы, так сказать.
        - Да как вы можете! Екатерина Модестовна, что он говорит? Бред какой-то!
        - Фока Савельич правильно говорит,  - поддержала завхоза Железнова.  - Поведение Лисичкина после исчезновения Ивана Ивановича мне тоже очень подозрительно. Он пропадает невесть где. И занимается неизвестно чем. И всё скрывает от нас. Всё украдкой. Он утонуть мог!
        - Хорош убийца!  - уничтожающе захохотала Фиолетова.  - Сам чуть не утоп!
        - Нет, на убийцу Аркадий Константинович не похож, но определённо что-то скрывает,  - глубокомысленно размышляла Екатерина Модестовна.  - Я тоже отнюдь не мисс Марпл…
        - Хо-хо!  - покачала головой Фиолетова.  - И вы туда же!
        - Не мисс Марпл,  - договорила со значением Железнова,  - но поведение Лисичкина мне не нравится. Здесь что-то есть!
        И Екатерина Модестовна одарила всех загадочным взором.
        - Он Ивана Ивановича видел последним. Между прочим,  - уже тише добавила она.
        В палатке плотно закрыли рты даже те, кто и не думал совсем что-нибудь говорить. Каждый покосился на соседа и попытался отодвинуться. Смолк даже завхоз.
        - А вам, Броня Милентьевна, должно быть, известны его помыслы,  - еще подозрительней глянула на Фиолетову коренастая дама.  - Вы для Аркадия Константиновича самый близкий человек.
        - Да что вы в самом деле!  - взвизгнула Фиолетова.  - В своём уме? Договориться до такого! Я ничего не знаю. Он утром удрал. И мне ни гу-гу.
        - Не нервничайте, Бронислава Милентьевна,  - надвинулся на неё завхоз, поворачиваясь единственным глазом, как настороженный циклоп, чтобы лучше зреть.  - Вспомните всё. Ведь вам есть, что сказать. Здесь важны даже детали.
        - Какие ещё детали? Оставьте меня!
        - Незначительные на первый взгляд. Пустячки с виду. Подумайте.
        Фиолетова очумелым взором, смешавшись, плохо понимая происходящее, но, чуя пропасть и беду, оглядела сгрудившихся вокруг неё артистов. Остановилась на шофёре, высунувшемся из закутка. Все ждали, затаив дыхание.
        - Ну, знаете!  - засверкали её глаза огнём.  - Если использовать этот ваш дедуктивный метод, то прежде всего подозревать надо вас, Фока Савельич!
        - Это как понимать?  - отпрянул тот и подавленно кашлянул, но тут же испуганно закрыл рот и больше не пикал.
        - Вы в ту ночь вообще не появились в своей палатке. И объявились, когда мы уже вытащили Липочку на берег. Что скажете?
        Все подозрительно повернулись в сторону Рассомахина и отодвинулись от него.
        - Спокойно, друзья, спокойно,  - запыхтел завхоз и даже попытался изобразить улыбку на изуродованной болезненной опухолью и чёрной повязкой физиономии.
        Однако получилось это у него неважнецки. Даже плохо. Потерял былой блеск и единственный глаз. К слову сказать, в мрачных потёмках палатки завхоз и его рожа выглядели довольно отталкивающе, даже бандитски.
        - Я в ту ночь дежурил на ставной сетке,  - с трудом нашёлся наконец завхоз.  - Сменил, кстати, Ивана Ивановича…
        - Вот-вот. Уже теплее,  - уставилась на него Фиолетова во все глаза.
        - Костёр ночью разводил. Спал на земле. Простыл там,  - путался завхоз, вспоминая.  - Понятное дело, меня в палатке ночью действительно не могло быть. Но рыбу-то ели все. И вон, Витёк помогал сетку вытаскивать.
        Завхоз поискал глазами шофёра. Тот лениво вылез из закутка на обозрение, но молчал, не произнося ни слова.
        - Ты чего, Витёк?  - с надеждой спросил завхоз.  - Рыбу же помогал?
        - Я уже днём,  - заныл шофёр, не поднимая глаз.
        - А кто вас видел ночью?  - строго спросила Екатерина Модестовна тоном профессионального детектива.
        - Как это?.. Кому же быть? Не было никого,  - терялся и раскисал на глазах завхоз.  - Я один.
        - Вот,  - подытожила Вера Павловна и нацелилась зонтом в завхоза.  - А что вы побледнели?
        - Да болею я. Видите же,  - взмолился Рассомахин.  - Простыл в ту ночь. С сеткой той проклятущей. И костёр не помог. Вот, видите, как разнесло.
        И для пущей убедительности он начал показывать всем свою физиономию, даже попытался развязать чёрный платок.
        - Значит, нет у вас алиби?  - подводя черту, важно констатировала Железнова.
        - Утром мне Витёк рыбу помогал…  - топтался на месте завхоз.
        - Точно, утром,  - подал голос Витёк.
        - Про утро я не спрашиваю. А ночью где вы были?  - настаивала Железнова.
        - Вы меня разыгрываете, Екатерина Модестовна. Ну что вы в самом деле? Меня подозревать?
        - А почему нет?  - влезла Фиолетова.
        - В конце концов это моё личное дело. Я не на работе,  - обрёл снова кашель завхоз и повернулся к Фиолетовой.  - А вы мне в отместку, да?
        - Нисколько.
        - Если так рассуждать, то подозревать надо Екатерина Модестовну.
        - Меня?  - округлила глаза Железнова.  - А я здесь при чём?
        - Вы одна у нас по ночам не спите. И в ту ночь тоже.
        - Что же с этого. У меня бессонница. Все знают.
        - Точно, точно. Но вы ещё и ходите.
        - Что значит ходите? Бросьте дурить! С себя тень на меня. А я ведь представляла вас настоящим мужчиной!
        - Не будем это?.. Этику здесь качать!  - завхоз разозлился не на шутку.  - Меня, значит, в дерьме выкупать решили? Не выйдет!
        - Забудем всё. Успокойтесь. Это Броня начала всех дёгтем мазать.
        - Я?!  - взорвалась Железнова.  - Да меня же первую начали!
        - Вот я и говорю,  - завхоз закашлялся так, что Вера Павловна позволила себе постучать зонтиком по его широкой спине.  - Я видел, вы в ту ночь среди палаток шастали.
        - Я?  - ужаснулась Екатерина Модестовна.
        - Вы, вы. А кто же. Выслеживали кого-то. Я ещё не слепой. Тогда у меня оба глаза были.
        - Возможно, у меня лунатизм.
        - Знаем мы про ваши ночные бдения, Екатерина Модестовна. А следователю вы сказали, что спали без задних ног.
        - И это вам известно.  - Железнова осуждающе посмотрела на Веру Павловну, та сконфузилась, но ненадолго, и гордо вознесла вверх голову, мол, правда мне дороже.
        - Пусть так!  - блеснула глазами Екатерина Модестовна.  - Я выше ваших гнусных подозрений. Но чтобы вы знали. Я просыпалась несколько раз. И действительно, в ту ночь выходила пройтись возле палатки. Вас интересует, зачем? Скажу. Мне доверили коллектив. Его чистоту и порядочность. А Марк Васильевич тогда непростительно увлёкся. Я с ним беседовала. Но он ловелас…
        - Вы следили за Сребровским и Липочкой?  - ужаснулась Броня.
        - Да, но я делала это ради их же морального спасения.
        - Нет, вы послушайте!  - ахнула опять Фиолетова.
        - И что? Что вы ахаете! На себя посмотрите! Моралистка с адюльтером!
        - Замолчите! Вы не имеете права!
        - Значит, вы видели Олимпиаду и Марка Васильевича поздно ночью?  - прервал увлёкшихся женщин Рассомахин.  - Перед её смертью? Тьфу! Перед… Ну, ладно.
        - Да, видела.
        - А почему скрыли это от следствия?  - нахмурил единственную бровь завхоз и гневно сверкнул бушующим от негодования глазом.  - Следователю следует знать об этом.
        - Следователю? Я не пойму вас, любезный Фока Савельич. Вы хотите меня убедить, что государственным органам должны быть известны изнанки грязного белья нашего театра?
        - Я не об этом,  - подавился языком завхоз и отступился от Железновой.
        - А я не забываю ничего,  - та наставительно оглядела всех.
        - Не знаю, не знаю…  - смущался всё больше Рассомахин.  - Следователь соблюдает тайну известных ему… этих? Фактов.
        - Знаем. Слышали,  - отрезала Екатерина Модестовна.  - И у нас имеются некоторые свои секреты, которые всем неинтересны.
        - Ну, как знаете,  - совсем отступился завхоз.  - Но вы же что-то видели?
        - Ничего я не видела,  - отвернулась от него Железнова и повернулась к занавеси в палатке, которая странным образом ожила и зашевелилась.  - Кто там?
        - Откройте, откройте же, чёрт возьми!  - услышали все крики Лисичкина с другой стороны палатки.  - Забаррикадировались, не пролезть!
        - Аркадий Константинович, дружок!  - завопил завхоз.  - Наконец-то! Потерпи немного. Сейчас я тебя впущу. Витёк, давай сюда!
        Завхоз замахал руками шофёру, призывая его на помощь, так как задраенную от ветра палатку один он уже не мог осилить. Вдвоём после сложных манипуляций с тряпьём, шестами и ящиками они всё же одолели препятствие. В образовавшуюся дыру просунулась лохматая и мокрая голова Лисичкина. Выглядел он измождённым, глаза зияли в чёрных ямах, щёки запали синевой, зрачки дико сверкали.
        - Я его нашёл!  - выдохнул из последних сил Лисичкин и свалился на брезент палатки.
        Рассомахин и Витёк втащили тело комика внутрь. Тот не подавал признаков жизни, только моргал и водил безумными зрачками.
        - Что-нибудь горячего ему!  - закричала Бронислава Милентьевна неистово и обречённо.  - Он умирает! Горячего! Ради бога!
        - Да где же взять горячего?  - завхоз шарил руками вокруг себя.  - Костёр надо бы развести… Витёк, костёр!
        Шофёр бросился к выходу из палатки.
        - Да куда ты!  - одёрнул его завхоз.  - С ума сошёл. Там всё мокро. Здесь найди что-нибудь.
        - Не сгорим?
        - Разводи!
        Витёк не мешкая разломал самодельную табуретку, попавшуюся под руку, расчистил место посредине палатки и поджёг сухую веточку. Не прошло и пяти минут, как обжигающий кипяток был жадно проглочен несчастным бедолагой. Всё это время никто не проронил ни слова. Испуганно и с удивлением глаза всех артистов были обращены на Лисичкина.
        - Ну как ты, Аркаша?  - заметив, что, напившись воды, тот умиротворённо затих, завхоз приблизил к его груди ухо.
        - Я нашёл его…  - прошептал тот и осёкся.
        - Ивана Ивановича?
        Лисичкин открыл и закрыл веки.
        - Он нашёл его!  - заорал завхоз с ликованием.
        - Его тело…  - тихо, но внятно прошептали губы Лисичкина.
        Гость с того света
        У каждого мало-мальски стоящего театра должна быть легенда. Ею воодушевляют романтическую молодёжь на новые творения, её можно превозносить до небес, хвастая и ликуя перед собратьями-соперниками в минуты торжеств, в конце концов о ней надо помнить, извлекая из подвалов хранилищ, бабушкиных и дедушкиных сундуков древний антиквариат и пыльные фотоальбомы, готовясь к приближающимся юбилеям. Что ни говорите, легенда - необходимый атрибут любого театра! Без легенды ему просто не быть. Конечно, была она и у прославленного драматического Таганрогского. Но в отличие от других, эта легенда была не только духовной, а вполне материальной, более того, была жива и имела довольно скромный облик старейшего артиста с простой и распространённой фамилией Левензон. Иосиф Самуилович достаточно прилично сохранился до событий, о которых рассказывалось выше.
        Если Иосифа Самуиловича знали и помнили многие, то Левензон знал всех и помнил всё. А если он брался вспоминать и начинал повествование, не хватало дня. И это, конечно, без застолья. Ну а если за праздничным ужином, да при любезных друзьях, которых у Иосифа Самуиловича не счесть, простите, скиснет вино и сдохнут мухи.
        Начинал Иосиф Самуилович обычно с лучшего своего друга Шаляпина. Душка, Фёдор Иванович!.. Его бас!.. И перед глазами возникал тот прекрасный вечер, когда после концерта в Одессе они отправились вдвоём пить пиво на Ришельевскую… Что Шаляпин? Сам Станиславский, однажды поссорившись с Немировичем-Данченко, в горьком раздумье просил у Иосифа Самуиловича совета по поводу декораций к новому спектаклю. А как заливался слезами на его плече гениальный Есенин, как бился кудрявой безутешной головой, когда коварная красавица Райх, охладев и бросив, предпочла поэта тощему трагику Мейерхольду!.. Вы ничего не слышали о Зинаиде Райх, сводившей с ума красавцев и артистов столицы, Питера и Одессы? Может, вы не знаете и кому подарены эти бессмертные строки: «За то, что девочкой неловкой предстала на пути моём»? Тогда зачем битых два часа распинался Иосиф, а вы морочили его седовласую голову и жгли его драгоценное время? Уж лучше он, закрыв глаза, погрузится в нирвану, что сейчас и делает, задумчиво раскачиваясь в плетёном кресле-качалке на берегу реки в тени раскидистых ив.
        Вот к нему-то и направился Аркадий Константинович Лисичкин, лишь только пришёл в себя в палатке Брониславы Мелентьевны благодаря её нежным заботам. Случилось это на второе утро после трагического возвращения комика-следопыта в лагерь артистов, собравшихся у одноглазого хозяйственника.
        Не смыкая век, не зная покоя, Броня Мелентьевна кружилась после этого над метавшимся в горячке Лисичкиным, как пчёлка над сладким цветком. Тот угорал в беспощадном жару, кричал, пытался вскочить и куда-то бежать, кого-то ловить, дико вращая зрачками глаз. И, бог знает, что могло случиться, если бы не заботливые ручки Фиолетовой. Накануне вечером лоб Аркадия Константиновича ни с того ни с сего сделался холодным. Потеряв рассудок от испуга, Бронислава Мелентьевна бросилась из палатки за Екатериной Модестовной, но, когда они возвратились, Лисичкин тихо и безмятежно спал, мирно посапывая и не шевелясь, словно дитя.
        - Миновал кризис,  - успокоилась Железнова и попросила воды у Фиолетовой.  - Теперь пойдёт на поправку. Может быть, уже завтра встанет наш герой.
        - Как же мне быть?  - заломила руки Бронислава Мелентьевна.
        - Радоваться, глупая. И не гневите Бога,  - одёрнула её Железнова, скупо улыбнувшись.  - Он снова вернулся к нам с того света, непутёвый. Теперь за ним глаз да глаз.
        И она легонько погрозила пальцем Фиолетовой. Для порядка.
        - Вот я и беспокоюсь насчёт этого,  - закрыла лицо руками та.
        - О чём вы, несносная женщина?
        - Ну, как же? О его ошибке? Как только он узнает, что нашёл труп не Вельзевулова, опять бросится искать Ивана Ивановича.
        - Это верно.
        - Екатерина Модестовна, дорогая, выручайте!
        - Милочка, чем же я могу помочь? Может, привязать его верёвками к раскладушке?
        - Он удерёт вместе с ней.
        - С него станется…
        - Что же делать? Что делать?
        - Ну, успокойтесь. Рано бить тревогу. Он ещё спит.
        - Я чую, будет поздно, когда он проснётся!
        - Так молчите. Не говорите ему про труп.
        - Разве я смогу? Ведь он обязательно спросит. Как только придёт в себя, так начнёт расспрашивать. Он очень пылкая натура.
        - Да уж. Не возразить. Задачка…  - задумалась Железнова.  - Тогда остаётся единственное средство. Спрятать одежду. Без штанов ни один мужик далеко не убежит.
        - Вы плохо знаете Аркашу.
        - Да?  - вытянулось лицо у Железновой.  - Он такой авантюрист?
        - Хуже.
        - Тогда разденьте его совсем.
        - Что вы говорите, Екатерина Модестовна? Я не давала повода. За кого вы меня принимаете?
        - Будет, будет, милочка. Ничего другого не остаётся.
        - Но каким образом?
        - В этом есть секреты?
        - Ну, в определённой степени,  - замялась Фиолетова.
        - Броня, укутайте его в простыню. Тем более, ему жарко. И всё бельё в стирку. Утром спрячете, что останется.
        - А в чём же он будет, извините, лежать?
        - Мужчине достаточно волос на голове,  - отчеканила Железнова.  - Первобытный люд шастал в шкурах. А ваш Аркадий Константинович шустрый шалунишка.
        - Где мне взять шкуры?
        - Но голым он никуда не денется!  - подняла палец вверх Екатерина Модестовна.  - Другого выхода я не вижу.
        И Железнова со значением удалилась, исполнив до конца свой долг. А утром, как они и предполагали, Лисичкин не долго горевал над неудачной находкой, хотя поначалу отказывался верить Фиолетовой. Когда же та перекрестилась несколько раз, он смирился, стих и надолго задумался. Лежал без движения несколько минут, попросил молока, выпил две кружки, поднесённые доброй рукой, выслушал её жалостливые речитативы по поводу всех усопших, расспросил про неизвестного, труп которого нашёл, про все дальнейшие события, случившиеся после. А потом решительно поднялся с постели и застыл с раскрытым ртом, обозрев свой голый низ и кривые тонкие ноги.
        - Броня,  - задохнулся он от изумления и стыда,  - как это понимать?
        - На вас лица не было,  - запричитала Бронислава Мелентьевна.  - Вы весь горели. Бельё всё мокрое от пота. Я бросила стирать.
        - Простите. Но как же быть?  - растерялся Аркадий Константинович.  - Мне хочется встать и выйти.
        - Хочется - перехочется.
        - По нужде, Броня Мелентьевна. Простите.
        - Я выйду сама.
        - Я мужчина, в конце концов!
        - А я женщина! У меня сердце болит от ваших фокусов. Я умру.
        - Вы специально это сделали? Спасибо,  - подозрительно глянул на неё Лисичкин.
        - И вам спасибо! Это мне вместо благодарности.
        - Признайтесь, вас научили?
        - Никто меня не учил. Нанялась вам в санитарки, в прачки. Что ещё? Заштопать носки? Чай подать на блюдечке?
        - Простите. Я не хотел…
        Бронислава Мелентьевна рыдала. Лисичкин бросился было к ней, но одеяло спало с него, и он стыдливо закутался опять.
        - Я не стою ваших слёз. Простите!
        - Чего уж… Я привыкла. От вас мне одни подарки.
        - Я не хотел. Но так надо, Броня. Вы должны меня понять. Найдите мне одежду.
        - Нет. Не дам ничего. Екатерина Модестовна запретила.
        - Вот оно откуда идёт… Здесь была эта мегера. То-то я почуял чужой запах.
        - Как вы смеете! Она мудрая женщина.
        - Она решает за всех, что нам надо! Когда всё это кончится, наконец?
        - Вы уже нашли нам чужой труп!  - всколыхнулась Фиолетова.  - Ещё желаете?
        - Я так и знал. И вы с ними? Значит, решили меня изолировать таким способом?
        - В ваших же интересах.
        - Вот этого не надо. Я не потерплю!
        - Ваша воля.
        - Злодеи. Лишить человека свободы! Возможности двигаться! Я найду на вас управу!
        - Жалуйтесь. Следователь обещал приехать. Он вам скажет, что вы можете, а что, извините, запрет. Категорически!
        - И что же нельзя?
        - Шастать по кустам! По канавам! Трупы искать! Этим милиция занимается.
        - Я им не мешаю.
        - Мешаете! Ищейка нашлась! Трупы искать. Очень им это нужно.
        - Опомнитесь! Что вы говорите?
        - Сыщик сопливый!
        - Вот этого я вам, Бронислава Мелентьевна, никогда не прощу,  - губы у Лисичкина задрожали.  - У меня нет корыстного интереса. Я ради Ивана Ивановича это делаю. Вы сами хорошо знаете.
        Фиолетова ревела, не скрывая слёз.
        - А одежду вы мне отдайте. Мои штаны и рубашку. Не имеете права. Я не ваша собственность, в конце концов. Кто я вам?
        - Вы! Вы!  - задохнулась Бронислава Мелентьевна.  - Да пропадите вы все! Одна учит, второй с претензиями, третий… Сегодня пешком уйду в райцентр. Дозвонюсь домой. Пусть приедут. Возьмут меня отсюда.
        Бронислава Мелентьевна тяжело покачала головой, словно сбрасывая с себя непосильное бремя, прошла в угол палатки и бросила оттуда одежду Лисичкину.
        - Уеду. Обрыдло всё,  - сквозь слёзы причитала она.
        Когда Фиолетова в расстроенных чувствах покинула его, обрядившись в одежды, выздоровевший следопыт счёл нужным попросить совета у авторитета…

* * *
        - Вы мудро поступили, дорогой Аркадий Константинович, что обратились ко мне,  - приостановил раскачиваться в кресле Левензон, выслушав сбивчивый нервный рассказ Лисичкина и его необычную просьбу.  - Я несказанно благодарен вам за оказанную честь. Но мне потребуется время, чтобы осознать случившееся. Я, право, не готов на скорые выводы и решения.
        - Мне нужна ваша поддержка моих действий,  - зашептал на ухо старику Лисичкин.  - Вас они слушаются, меня игнорируют. Пусть они не запрещают мне искать Ивана Ивановича! У меня нет никаких надежд на милицию, поэтому нельзя сидеть сложа руки. Но Екатерина Модестовна категорически против, Фока Савельич у неё на поводу, а Сребровский, выехав в райцентр, сгинул.
        - Но ведь и я в таком положении, любезный Аркадий Константинович. Фока и Екатерина Модестовна держат меня в совершенном неведении. Лишь вы поведали мне, что у нас происходит.
        - Они беспокоятся за ваше здоровье.
        - Покорно благодарю. Самое грустное, что вы правы.
        - Я не хотел, простите.
        - А вы, значит, вместо нашего Вани нашли другого человека?  - раскачивая головой, глубокомысленно начал вникать в доверенную ему тайну Левензон.
        - Труп.
        - Дела…
        - Так получилось. Я действительно принял его за Ивана Иваныча. Там глубокий ров. С водой. Я не смог его вытащить. Даже перевернуть не сумел. Тяжёлый очень. Переволновался.
        - Конечно.
        - Мне никакой поддержки. Все против меня.
        - Дела…
        - Вокруг меня одни женщины. Завхоз валяет дурака. Ему бы только сетки ставить да рыбу ловить. Шофёр заглядывает ему в рот. Нас двое мужчин осталось, Иосиф Самуилович!
        - Спасибо за комплимент. Вы и немощный старик в кресле,  - склонил седую шевелюру Левензон и закачался, закрыв глаза.
        Лисичкин умолк, боясь нарушить его покой. Длилось это долго. У Аркадия Константиновича закралась мысль, а не пора ли прощаться - старик, забыв о нём, заснул.
        - Значит, вы пришли искать моей поддержки, молодой человек?  - вдруг ожил Левензон и остановил кресло.
        - Вдвоём мы их переубедим.
        - Вот вам моя рука!
        Они посмотрели в глаза друг другу и пожали руки.
        - Я думаю, вы искренний человек,  - тихо сказал Левензон.
        У Лисичкина запершило в горле.
        - Рассчитывая на это, я позволю задать вам один вопрос. Только, как на духу.
        Лисичкин проглотил слюну и разглядел светлую грусть в голубых глазах старца.
        - Вы верите в Бога?
        - Да.
        - Отменно. Значит, допускаете наличие и Сатаны.
        - Кого?  - смутился Лисичкин.
        - Дьявола. Нечистой силы.
        - Я?.. Не думал никогда… Не знаю…  - смутился совсем Лисичкин.
        - Одно предполагает другое. Здесь альтернативы не может быть.
        - Это имеет какое-то значение?
        - В том, что я предложу вам, да.
        - Я согласен!  - выпалил, не раздумывая, Лисичкин.
        - Не спешите, молодой человек. Всё не так просто… Во всей нашей истории много загадочного. Я бы осмелился сказать, иррационного. Вам не кажется?
        - Я как-то не думал об этом.
        - Естественно. Вы не знакомы с другой стороной мира.
        - С другой стороной?
        - Обратимся к элементарному. У Бога есть рай и небеса?
        - Ну… Можно предположить. Данте в определённой степени удалось даже там побывать…
        - Не нукайте, пожалуйста.
        Лисичкин торопливо заправил рубашку в брюки: как бежал, забыл про всё, выпрямился, напрягся.
        - Дьявол - это носитель тёмных сил. Естественно?
        - Естественно,  - машинально повторил Лисичкин.
        - Веря в Бога, мы всё же забываем о его существовании. Я имею в виду дьявола. А он должен быть.
        - По логике вашей должен. У Гёте… Наконец Булгаков…
        - Вот. Согласились. Значит, следите за моей мыслью.
        - Пытаюсь. Но к чему всё это? Я не улавливаю связи.
        - Я попытаюсь вам помочь. Но в силу своего… потенциала могу воспользоваться только единственным средством.
        - Я согласен на всё, только найдите Ивана!  - выпалил Лисичкин, не задумываясь, и добавил тише:  - Живого или мёртвого.
        - Вам мой метод покажется странным.
        - Я готов.
        - Другого у меня всё равно нет.
        - У нас нет и времени, Иосиф Самуилович.
        - Ну что же, раз согласны, я позволю себе ещё один вопрос.
        Лисичкин невольно напрягся.
        - Вы интересовались английским писателем Артуром Конан Дойлем?
        - Вроде фантазировал он что-то? Про бездну в океане что-то читал. На батискафе туда погружался. Учёный…
        - Конан Дойль был убеждённый материалист. Фантазировал так, ради заработка. Жизнь его глубоко трагична, судьба жестока. У него умерли любимая жена, сын, в котором он души не чаял. Он мучился без них. Не верил, что потерял навсегда. Они являлись к нему во сне. И он увлёкся спиритизмом.
        - Чем?
        - Злые языки называют это чёрной магией. Но спиритизм - единственное средство, позволяющее установить связь с потусторонним миром. Оккультизм, видите ли…
        - С миром дьявола?
        - С миром умерших. А уж где они ютятся, неизвестно. Мы придумали названия. Добрым - рай, злым - ад, но это не существенно. Учёные нашли подтверждение тому, что после смерти тело человека теряет вес. Смельчаки утверждают, что это и есть душа, покинувшая тело. А если она покинула одну субстанцию, значит, нашла где-то пристанище. Вот оттуда её и пытались вызвать на сеансах спиритизма смельчаки и отчаявшиеся, как, к примеру, вы.
        - И Холмсу это удавалось?
        - В той или иной мере. Но не Холмсу, а Дойлю.
        - Простите.
        - Сэр Артур Конан Дойль, знаете ли, устраивал несколько сеансов сам. Имел честь быть приглашён на сеансы великих оккультистов. Он общался с самой Еленой Блаватской, стоявшей у истоков Всемирного общества спиритистов.
        - Удивительно!
        - Так вот, этот гений утверждал, что разговаривал с женой и сыном. Слышал ясно их голоса оттуда… А он производит, как изволите понимать, впечатление мудрого и достойного человека, не позволявшего глупости. Тем более - ложь. В своё время я увлёкся этим, поверив ему.
        - Вы говорили с мертвецами?!
        - Ну, не так громко, молодой человек. Не так громко. У меня звенит в ушах от вашего крика… Должен огорчить вас. Мне как-то не удавалось.
        - Но вы сделаете это ради Ивана Ивановича?
        - Попытаемся, мой друг. Попытаемся… Но в необходимости этого надо ещё убедить наших коллег. Это самое трудное, что вам предстоит на первых наших шагах в поисках истины.
        - Я уговорю Броню. Она сладит с женщинами. Рассомахин вообще большой любитель всего неординарного.
        - Это здорово, мой друг, действуйте!

* * *
        В полночь, пугаясь лунного света, тёмных закоулков и друг друга, крадучись, перебегая от одной палатки к другой, они начали пробираться к условленному месту. Одноглазый завхоз расхаживал по беседке, встречая прибывающих шёпотом и мигающим фонарём, Левензон молчал, покачиваясь в качалке. Когда прибыл последний, оказалось, что собрались в том составе, как в тот злосчастный день, когда Аркадий Константинович явился с роковой вестью. В этот раз Лисичкин предстал первым, ведя за руку затихшую Брониславу Мелентьевну.
        Посредине беседки был сооружён странный стол из нескольких пустых тарных ящиков и гимнастического обруча, обтянутого брезентом. Соорудил мебель Фока Савельевич. Круглый стол был беспрекословным требованием Левензона. В таких серьёзных вещах Иосиф Самуилович придерживался принципиальных позиций. Пришлось немного повозиться в поисках свеч. И здесь Левензон был неуступчив. Свечи ни в коей мере не должны быть декоративными, а непременно церковными, и это заставило изрядно попотеть Лисичкина. Спасение, когда все опустили руки, пришло нежданно-негаданно. Свечи нашлись в чемоданах запасливой Веры Павловны, та захватила их на всякий пожарный случай из дома. Свечи были толстые, жёлтые, с настоящим запахом ладана, и это вызвало особое ликование Левензона.
        Шесть свечек стояли в блюдцах на столе, расположившись по кругу, седьмая горела в центре, аккуратно накрытая трёхлитровой банкой из-под огурцов. Фока Савельевич хотя и содрал с неё наклейку, но кусочки с буквами кое-где проступали. Банкой берегли пламя свечи, впрочем, это оказалось лишней предосторожностью. Ночь не дышала, замерев. Ни ветерка, ни звука. Казалось, природа тоже готовилась к встрече с неведомым.
        - Это зачем?  - только ступив в беседку, запальчиво спросил Лисичкин, кивнув на горевшую под банкой свечку.
        - Это свеча Ивана Ивановича,  - глухо ответил завхоз так, что спина Лисичкина похолодела.  - Её сам оракул зажёг.
        - А те?  - всё же осмелился спросить он опять, скосив глаза на остальные.
        - А те наши,  - загробным голосом проговорил тот.  - Три женщины и трое мужчин.
        - А Витёк?
        - Витёк выпадает. Нужно нечётное количество.
        - А…  - закивал головой Аркадий Константинович, делая вид, что всё понял.
        Левензон по-прежнему молча восседал в кресле, словно загадочный сфинкс. Глаза его были закрыты.
        - А с ним что?  - шёпотом спросил Лисичкин завхоза, мигнув глазом на старца.
        - В нирване.
        - Где?
        - В нирване. В себя погрузился. Ещё в полночь. До вашего прихода. Как свечку зажёг.
        - И что?
        - Сосредотачивается.
        - Не заснул?
        - Вполне. В его годы таким заниматься!..
        - Так буди.
        - Не велел. Приступит, как время настанет.
        - А если до утра просидим?
        - Ну что же? Значит, озарение под утро придёт.
        - Сам так сказал?  - засомневался Лисичкин.
        - Стану я выдумывать.
        - Я здесь, друзья мои. С вами,  - тихий голос Иосифа Самуиловича заставил их смолкнуть.  - Я возвращаюсь.
        - И где вы были?  - с издёвкой спросила Екатерина Модестовна, входя в беседку, за ней, как тень, явилась Вера Павловна с зонтиком.  - Только не морочьте мне голову. Я всё равно не поверю в этот бред.
        - Вам это и ни к чему, милая,  - успокоил её Левензон.  - Там, кстати, ужасно холодно. Я продрог.
        - Да и на улице не жарко,  - поёжилась Железнова, а Вера Павловна раскрыла зонтик.
        - Дождя-то нет,  - остановила та её, Вера Павловна смутилась, несмело улыбнувшись Левензону.
        - Может, чайку?  - поспешил к старцу и завхоз.  - Я запасся термоском. Не как в прошлый раз. Чаёк отменный. С дымком.
        - И что же там? Холодно, говорите?  - отстранив завхоза, уставилась Екатерина Модестовна на Левензона.  - Кстати, не пойму, где это там?
        - В преисподней,  - прошептал старец и смежил бледные веки.  - Но сейчас уже лучше. Жизнь, друзья мои, к счастью, не терпит холода. Это прекрасно! И всё же никто не захватил пледа? Я как-то запамятовал. Всё суетились мы с Фокой Савельевичем. Конфуз.
        Все молчали.
        - Мне ведь придётся спускаться туда ещё. Не рассчитал, знаете ли…
        Фока Савельевич бросился к качалке и наткнулся на Веру Павловну, выбив из её рук зонт. Тот завертелся, закружился, едва не свалил свечки со стола. Только бросившийся вовремя Лисичкин сумел предотвратить беду. Он застыл с зонтом в руках, как часовой на посту, не сводя глаз со свечки в банке. Та слегка мерцала. Не грела.
        - Я боюсь, Аркаша,  - обмерла Бронислава Мелентьевна, вцепившись холодными руками в кавалера.
        - Это его свеча, Броня,  - прошептал бледными губами Лисичкин.  - Ванина.
        - Ну, хватит!  - дёрнулась Екатерина Модестовна.  - Не надо нас пугать. Я всё равно ничему не верю. Глупости одни! Чтобы в современном мире вызывать какой-то дух? Да ещё с того света! Маразм!
        Вера Павловна захлопнула злосчастный зонтик, грохнув им невольно об пол, и вскрикнула от неожиданности.
        - А что?  - обернулась к подружке Екатерина Модестовна.  - Я весь день хохотала, когда мне рассказали об этой затее.
        - Зачем же пришли, голубушка?  - тихо спросил Левензон.
        - А что прикажете? Одной всю ночь сидеть?
        - Однако приступим,  - отвернулся Иосиф Самуилович к завхозу.  - Рассаживайте всех, как я учил.
        Он улыбнулся Брониславе Мелентьевне и шепнул ей на ухо:
        - Берите Аркадия Константиновича и садитесь по обе стороны от меня. От вас обоих идёт тепло. Мне не будет так холодно.  - А для всех, подняв голову, добавил:  - Ничего ужасного в этом нет. Не бойтесь. В наше время в Одессе этим занимался каждый уважающий себя артист. И никто не умирал от страха. Главное - расслабиться. Остальное делать буду я сам.
        - Это так страшно, Аркаша,  - расставаясь с Лисичкиным, шепнула ему Бронислава Мелентьевна.  - Зачем я послушалась вас? Я сейчас умру.
        - Отнюдь,  - услышав, улыбнулся старец.  - Бойтесь живых. Во времена моей юности…
        - Ну, начинайте же,  - перебила его Железнова.  - Мы уже сидим.
        - Покорно простите,  - вернулся к своим обязанностям Иосиф Самуилович и замер, устремив вдруг широко раскрывшиеся глаза прямо перед собой.
        Все, оцепенев, уставились на него, а затем туда, откуда он не отрывал взора. Лицо Левензона мертвело.
        - Вы явились сами?!  - прошептали его бескровные губы.  - Так рано!
        В дверях беседки стояло привидение! Было оно белым, в женском обличье и с безумными глазами.
        Прежде чем начать, обдумай
        Со временем действительно можно привыкнуть ко всему, даже к неприятностям, тем более, если они рушатся на голову, как вода в Ниагарском водопаде, с той лишь разницей, что как не стремись, заокеанского чуда в жизнь не увидать, а местные «удовольствия» испытываешь по несколько раз в день.
        - Данила Павлович, вас начальник милиции по телефону разыскивает,  - заглянув в кабинет прокурора, оповестил помощник.  - Я в суд побежал. Второй день не закончим дело рассматривать.
        Бочарков был взволнован и раздражён. Не часто прокурор района слышал его голос таким. Без предисловий он сообщил об обнаружении неопознанного трупа.
        - Прокурор Шаламов лично звонил, Данила Павлович. Просил передать, что труп нашли в лесополосе на границе двух районов, но, по их мнению, всё же на территории нашего.
        - В чём проблема?  - спросил Ковшов.
        - Я имею на сей счёт свои соображения. На трупе телесные повреждения. Похоже, убийство. Не сваливают ли они нам своего висячка? Вопрос спорный. Нашёл труп какой-то доходяга. Не то запивший артист, не то грибник. Одним словом, бомж. А перетащить труп на сто метров туда и обратно пара пустяков.
        - Герман Иванович!
        - Я извиняюсь, Данила Павлович, но голова участкового далека от высоких материй. Ему, главное, нераскрытое преступление со своей территории на чужую спихнуть. Что там греха таить.
        - Так в чём дело? Выясняйте. Возьмите моего следователя.
        - Я поэтому вас и беспокою, что следователь в тюрьме, допрашивает обвиняемого, а помощник ваш, Анатолий Андреевич, в суде. Поддерживает государственное обвинение. Вот я к вам и обратился. Ехать надо, Данила Павлович.
        - Некстати твой звонок, Герман Иванович. Мне необходимо один серьёзный вопрос разрешить…
        - Я вас очень прошу!  - не дал договорить Ковшову Бочарков.  - Давайте вместе выедем туда. С Шаламовым всё обговорим. Ваш авторитет нужен. Я сейчас ему позвоню, чтобы он тоже на место происшествия подъехал. Там как раз осмотр трупа производится. Успеем. Зачем нам чужое убийство? А вдруг нераскрытым окажется?
        - Что с тобой делать?.. Едем.
        - Только на вашем транспорте, Данила Павлович,  - тут же перехватил инициативу начальник милиции.  - Мой «козлик» так растрясёт, что с вашим радикулитом на неделю из строя выйдите.
        - Тебе руку в рот не клади, Герман Иванович,  - крякнул Ковшов.  - И всё-то милиции известно!

* * *
        Устраиваясь за спиной Ковшова на заднем сиденье прокурорского жигулёнка, Бочарков тут же раскрыл на коленях блокнот и выхватил «оперативку»:
        - Не зря нас очакушил своей находкой Шаламов, Данила Павлович,  - ткнул он пальцем в оперативную сводку.
        - Сомнения гложут?
        - Прямые подозрения, я бы осмелился сказать.
        - Ты это зря, Владимир Михайлович на подставы не способен.
        - Да не о том я, Данила Павлович,  - вывернулся Бочарков.  - Мне ваши дружеские отношения с ним давно известны, но не учитываете вы одну закавыку.
        - Толкуй, не мудри, полковник.
        - Уж больно много хлопот тот покойник нам принесёт.
        - Это как же понимать?
        - Да так и понимать.
        - А поконкретнее?.. Не юли ты, Герман Иванович, не люблю я этого, знаешь.
        - Конкретность больно остра, Данила Павлович, вот и приходится вертеться, как вошь на гребешке. Про чепе, что у Шаламова в районе произошло, уже вся область гудит: артистка из Таганрога, которую убить собирались, до сей поры в амнезии - ни слова; муж её пропал; а тут этот труп, который нашёл один из артистов. Самостоятельным поиском занимался и наткнулся, а милиция с прокуратурой - не у дел!
        - И ты решил…
        - Бездыханный фигурант, что нас поджидает, вполне может оказаться…
        - Убийцей?
        - И убийцей, и жертвой - одним из наших условно-осуждённых или условно-освобождённых, бежавшим со строек народного хозяйства.
        - Почему это именно из наших?!  - резко обернулся Ковшов, до этого вполуха слушавший полковника и подрёмывавший в гладко катящейся автомашине.  - Сколько по всей области колоний и спецкомендатур разбросано!
        - Наши под самым носом - это раз, а во-вторых, взял я с собой сводки о побегах за последние три месяца, а в них столько числится неразысканных - глаза разбегаются!
        - Ну и сколько беглецов в области на сегодняшний день за всё время?
        - Не поверите! Более сотни.
        - Вот! Так работает наша доблестная милиция.
        - Меня одна парочка заинтересовала… Шанин, начальник райотдела, где чепе с артистами произошло, откровенно мне выложил, что конкретно на подозрении у них двое неизвестных, накануне нападения бродивших возле палаток. Похоже, бомжи, позарившиеся на драгоценности артистки. Ну а я кумекаю, что бомжи эти, не поделив добычу, устроили разборку и один порешил другого.
        - Версия твоя имеет право на жизнь,  - согласился Ковшов,  - догадываюсь, не на одних психологических этюдах она родилась, но что гадать? Заключение медэксперта увидеть надо - в этом вопросе определяющее значение имеет время смерти.
        - Парочку укрывавшихся мужиков примечали в тех местах, где теперь этот труп найден. Несколько дней жили дико, питались случайной рыбалкой, на контакты с местными не шли, даже мелких краж не замечалось - птицы, личного скота, другой живности. Такое впечатление - опасались они лишний раз привлечь внимание к себе…
        - А это значит?..
        - А это значит, что готовились к более серьёзному нападению, прибарахлиться и рвануть в дальние края.
        - Логично.  - Ковшов строго взглянул на Бочаркова.  - Вам с Шаниным все карты в руки - сведения о сбежавших имеются. Проведите опознание трупа - и работать! Скоординируйте усилия, полковники, да не перебегайте дорогу друг другу.
        - Обижаете, Данила Павлович…
        - А что ж это ты бурчал «спихнули на нашу территорию… блефуют…»?
        - В горячке чего с языка не слетит?  - хохотнул тот беззлобно и, расслабившись, от резкого торможения едва не влетел головой в переднее сиденье.
        Водитель остановил автомобиль с радостным выражением на физиономии «приехали» и выскочил на живописную полянку у берега речки, разминать ноги. К машине из-за ближайших деревьев потянулся заждавшийся народ. Первым шагал коротконогий крепыш Шаламов, неторопливо, как матрос, переминаясь с ноги на ногу, за ним белокурый следователь Миронов, начальник местной милиции Шанин с бравым Брёхиным, егерь Иван Фомин, группа милиционеров. Обнялись, расселись и разговорились бы, не перебей их хмурый человек в белом халате.
        - Константин Николаевич!  - окликнул он начальника местной милиции, когда смех, шутки, обмен любезностями начали остывать.  - А с этим что делать?
        - С кем?  - вскинулся Шанин.
        - Ну, как? С виновником, так сказать, торжества,  - хмуро пошутил сердитый судебно-медицинский эксперт.  - В яме ему немало валяться досталось, теперь на воздухе труп давно торчит, мы его с Мироновым осмотрели, запротоколировали, сфотографировали, я снял отпечатки пальцев.
        - Опознали?  - спросил Ковшов Шаламова.
        - Какой там!  - махнул рукой тот.
        - Есть кое-какие зацепки,  - не стерпел Миронов.
        - Говорите.
        - Ну, во-первых, труп обнаружен на территории вашего района, Данила Павлович,  - с ходу начал следователь.  - Вот у меня и оба землеустроителя имеются.
        Он указал на двух усталых мужиков в соломенных шляпах и с одинаковыми папками под мышками. Те дружно закивали головами.
        - Хорошо, хорошо,  - согласился Ковшов.  - Нашего так нашего.
        - Погодите,  - выскочил вперёд Бочарков,  - а где наш землеустроитель? Почему его не вызвали для объективности, так сказать?
        - Я и есть ваш,  - понуро опустил голову мужичок постарше.  - Наша эта территория, Герман Иванович.
        - Ручаешься?  - сурово взглянул на него полковник.
        - Полдня по кустам и буеракам лазали, штаны изодрали.
        - Орудие преступления нашли?  - потерял к землемерам интерес Бочарков и уставился на Шанина.
        - Лопату сломанную,  - усмехнулся Брёхин.
        - А убит чем?
        - Ножом.
        - Нет. Не соглашусь,  - возразил эксперт, снял шапочку с лысой головы и начал усиленно обтирать мокрое от пота лицо.  - Похоже, после нанесения ранения в спину он ещё жил некоторое время, живьём закопан в канаве, завален булыжниками, присыпан. Ну и, естественно, задохнулся. Но это предварительно. Для вашей, так сказать, оперативной работы по горячим следам. Дальнейшее скажу после вскрытия.
        - Какие уж тут горячие следы,  - протянул грустно Брёхин.  - Лёд сплошной.
        - Да, покойничка не мешало бы в ледок. Жара непомерная. Боюсь, ему несдобровать,  - деловито согласился эксперт.  - Тело его изрядно разложилось, давненько оно там спрятано.
        - Как бы его глянуть?  - спросил Ковшов.
        - А какой интерес? Ничего приятного перед обедом.
        - Да я его уже сфотографировал,  - и здесь преуспел Миронов.  - И в профиль, и в анфас, Данила Павлович. После обеда фотки будут готовы.
        - Из местного населения много народу побывало?  - вдруг спросил Бочарков.
        - Да нет,  - ответил Шанин.  - Вот, понятые только. Но это наши ребята, общественные помощники.
        - Не опознали своего?
        - Изменился здорово. Не признают. Василий Гаврилович,  - кивнул Брёхин на эксперта,  - утверждает, что отправлен убиенный на тот свет гораздо раньше, нежели артистку с бакена сняли. Нечасто наш деревенский народ наблюдает такие картины.
        - Точнее после вскрытия скажу,  - буркнул эксперт.
        - Ты хочешь сказать, что городские сюда своего закапывать привезли?!  - взъярился на Брёхина Бочарков.  - Как что, так городские! Прямо преступностью на селе правят!
        - Есть у меня кое-какие соображения,  - хмуро буркнул Брёхин.  - Проверить надо кое-что.
        - Докладывайте, капитан!  - с досадой гаркнул на него Шанин.  - Не на танцплощадке! Полдня топчемся - он молчит. Начальство приехало - зашевелился, заработало серое вещество под фуражкой!..
        - Да нет, товарищ начальник,  - вытянулся Брёхин,  - действительно, чем больше я ползал возле покойничка, тем больше ассоциаций в памяти рождалось. А теперь вот склоняюсь к тому, что знаком мне этот субъект.
        - Это как же понимать?  - застыл Шанин.  - Получается, наш убитый?
        - Похоже, был когда-то нашим,  - кивнул Брёхин,  - приметки у него на теле имеются. Николай Александрович Миронов зафиксировал.
        - Татуировки характерные,  - поддакнул Миронов.
        - Большинство выполнено на зоне,  - добавил судмедэксперт.
        - Ну?  - напрягся Шанин.
        Шаламов, Ковшов и Бочарков тут же сгрудились вокруг начальника уголовного розыска.
        - Там их много разных,  - рассуждал тот не торопясь.  - Одни в зоне изготовлены, те, что поздние. А есть одна, затёртая совсем, видать, со старых или, вернее, с молодых времён…
        - Не тяни жилы, Брёхин!  - не выдержала Шанин.  - Что ты нам лекторий устраиваешь?
        - Одним словом, я нашёл флотскую татуировку у покойника. Очень специфическая.
        - Ну?  - Шанин готов был выскочить из кителя.
        - У нас в Бештановке был один морячок. Очень буйственый. Не успел отслужить, вернулся, и за мордобой я его в колонию упёк. Он оттуда вышел, жениться не успел и снова загремел, но уже по другой статье.
        - А сейчас он где?  - строго спросил Шаламов.
        - Кажется, он в той ямке и нашёл своё пристанище,  - поднял глаза на прокурора Брёхин.
        - Условник, значит, сбежавший,  - засуетился Шанин.
        - А может, отбывший наказание.  - Брёхин обвёл окружавшее его начальство взглядом.  - Домой возвращался. Да не дошёл. Я же говорю, если тот, то больно шебутной был. Без кулаков не обходился. Ну и напоролся на такого же забияку.
        - Покойничек здоровым был,  - согласился эксперт.  - Ну что, повёз я его в район на вскрытие?
        - Стоп!  - вмешался Ковшов, молчавший всё это время.  - У меня есть на этот счёт предложения.
        - Слушаем, Данила Павлович,  - насторожился Шаламов.
        - Послушайте меня, уважаемые коллеги. Давайте тело убитого увезём в город. Мнение вашего эксперта Василия Гавриловича о времени смерти убитого очень важно для следствия. При таком сильном разложении трупа необходимо очень тщательное вскрытие. В городе Югоров произведёт квалифицированное исследование. Мне представляется, в местных условиях это сделать не удастся. А вопросов стоит много. Взять хотя бы ту же полустёртую татуировку; да и труп успел изуродоваться до неузнаваемости, особенно лицо. А главное - надо установить причину смерти. Здесь только что было высказано предположение, что жертву пытались спрятать в земле. Это может повлиять на юридическую оценку убийства, то есть - с особой жестокостью, а за это грозит высшая мера наказания.
        - Я уверен,  - отчеканил эксперт,  - заваленный камнями потерпевший некоторое время жил.
        - Вот! Всё это следует тщательно выяснить.  - Ковшов глянул на Шаламова и Миронова: как, мол?
        - Согласен,  - выпалил следователь.
        - Разумно,  - кивнул и Шаламов.  - Только оба дела, Данила Павлович, придётся соединять в одно производство. Уверен, покушение на жизнь артистки и этот труп связаны между собой.
        - В одном производстве быстрее следствие пойдёт,  - кивнул Ковшов.  - Согласуем это с Игорушкиным. Но вы не дослушали меня до конца. Считаю, необходимо предпринять все возможные меры к тому, чтобы местное население, а в особенности жители этой деревушки… Как вы сказали?
        - Бештановка,  - хмыкнул Брёхин.
        - Чтобы жители Бештановки и родственники этого матросика как можно дольше не знали о печальной находке.
        - Почему?  - не скрыл удивления Шанин.
        - К тому же, товарищ начальник,  - повернулся к нему Ковшов,  - следует обеспечить круглосуточный контроль за появлением новых лиц в этой деревне и отследить их возможные визиты к родственникам покойника.
        - Ясно, Брёхин?  - Шанин погрозил пальцем начальнику уголовного розыска.
        - Будет исполнено,  - бодро отрапортовал капитан,  - только вот с понятыми как быть? В тюгулевку их нельзя спрятать…
        - Рты им заклей!  - рявкнул Шанин.
        - Мы ни гу-гу,  - понятые закивали головами.
        - А я могила,  - заверил егерь Фомин.
        Потупились только скромные землемеры из райцентра.
        - Ну, этих я на себя возьму,  - подумав, заверил Шанин,  - согласую с председателем исполкома.
        - Исполкому и райкому пока об этом ничего не докладывать, Константин Николаевич,  - мягко охладил начальника милиции Ковшов.  - Это не потому, что я им не доверяю, просто уважаю мнение людей, которые считают: если знают двое,  - знает весь мир. Так что наша небольшая тайна уже подвергается риску. Согласны, Владимир Михайлович?
        - Чем меньше знают, тем лучше,  - буркнул Шаламов и отозвал Ковшова в сторону:  - Данила Павлович, в связи с этим не поможешь нам своими оперативниками? Своих-то в райцентре все в лицо знают, маскируйся не маскируйся.
        - Ты что задумал, Михалыч?
        - Да Миронов у меня выдумщик на разные штучки-дрючки. Предложил на днях новую идею…
        И зашептавшись, они, словно прогуливаясь, удалились в тень деревьев.
        Кортик в спине
        - Собирайся, Николай Александрович!  - сыщик Брёхин, в кои веки не постучавшись, влетел в кабинет Миронова, настежь распахнув дверь.  - Где твой знаменитый фотоаппарат «Зенит»? Не выменял ещё Фомин его у тебя на ружьё? Скоро на зайца идти.
        - Никак пожар? Ты что без каски, Вадим Сергеевич?  - невозмутимо балагурил следователь прокуратуры в тон приятелю.  - Ты так не шуткуй. Мы люди пожилые, а некоторые даже беременные.
        - Тимофеевна, что ли? На старости лет…
        - Не тронь молодушку,  - Миронов сделал величавым лик.  - Тимофеевна - наш золотой фонд. Её Михалыч даже пальцем опасается тронуть.
        - Музейная редкость.
        - Кончай! Услышит, перестанет с тобой, балбесом, говорить, тогда поймёшь, кто такая Тимофеевна,  - уже серьёзно одёрнул капитана Миронов.
        - А ты поспешай, если не хочешь неприятностей.  - Брёхин не стоял на месте, так и дёргался, как молодой спринтер на старте.  - Мне тоже не до шуток. Лётчики по рации сообщили об обнаружении посторонних предметов на острове Лысом у деревни Бештановка.
        - Какие посторонние предметы?
        - Это у них такой лексикон. Вчера летали, не было ничего, а сегодня появились. Прямо на песчаной косе. Вот тебе и подарок, что ждали.
        - Разглядеть не могли?
        - Да куда там! Как обычно.
        - Снизились бы…
        - Вот и я их обматерил. А они - мы нашли, а ваше дело проверять. Летуны, пропеллер им в хвост!
        - А если впустую опять? Может, пошлёшь кого, Вадик? Уж больно не хочется на лодке Пёрышкина задницу бить. Он молодой, норовит по волнам попрыгать.
        - Ничего, мы его попросим не спешить. А ты загоришь как раз. Видел тебя в прошлый выходной с Татьяной на берегу. Стыду не оберёшься. Оба белые, как огурцы-альбиносы. Вы что же с ней не купаетесь совсем?
        - Она и плавать не умеет.
        - Вот те на! И это называется следователь милиции. А если что?
        - Что?
        - Ну в воду нырять придётся.
        - Ей-то зачем?
        - А наш Шанин мастер затеи разные придумывать для физического развития личного состава. Кросс на десять километров, соревнования по плаванью, прыжки без парашюта.
        - У неё освобождение от физкультуры. Ей тяжелее авторучки груз подымать нельзя.
        - А как же в милицию попала?
        - Чудо! Мы ребёночка ждём. Большой ты сыщик, Брёхин, куда там самому Пуаро, а не разглядел.
        - Ну, хватит болтать, Александрыч. Серьёзно, фотоаппарат не забудь. Вдруг что. А без него нам там делать нечего.
        - Разве забудешь такое чудо?  - Миронов надел на шею фотоаппарат и сунул под мышку кожаную папку.  - Это же антиквариат. На Западе «Фотоны» да «Никоны», а нашей техникой славные бойцы Будёновской Краснознамённой переход Перекопа снимали. Удачно всё сохранилось и дошло до потомства. Потому и держим на вооружении. Говорят, Гагарин в космос брал.
        - Чтобы выбросить оттуда?
        - Ага, чтобы уже не достал никто и не вернул на техническое вооружение.
        - Тогда я ему не завидую.  - Миронов едва поспевал за спешащим Брёхиным.  - У нас в областном аппарате бабушка есть, Алла Савична, она - бухгалтер. Всю душу из него вытрясла б и не посмотрела, что космонавт.
        - Ценность,  - значительно согласился Брёхин.
        - Слух прошёл, детектор лжи должны подкинуть,  - продолжал неугомонный Миронов.  - Перфораторы называются. Вот тогда заживём.
        - Да ты что? Кто же изобрёл? Нам бы в милицию такую технику в первую очередь.
        - Гробницу Ломброзо, говорят, раскопали. Слыхал про Чезаре? Вам и привезут с его дарственной надписью.
        - Остёр ты на язык, Александрыч.
        - Приходится в форме держаться с такими, как ты, карасями.
        И они, довольные друг другом, расхохотались.
        - Слушай, Вадим, а лётчики-то наши?  - уже вышагивая по райцентру, обернулся Миронов на капитана.
        - А что?
        - Да, знаком мне этот народ,  - скривился следователь,  - прошлый раз чуть дело против них шеф не возбудил. Удобрение разбрасывали, поля перепутали. Как бы и эти не накуролесили чего с находкой.
        - Не. Здесь промаха не должно быть. Максинов сам просил помощи у командира авиаполка.
        - Тогда действительно серьёзное что-то высмотрели.
        - А я чего твержу.
        - Неужели труп?
        - Не утверждаю. На косе, похоже, туловище волной накрывает. Так они сообщили по рации. Низко опуститься им не удалось.
        - Типун тебе на язык.
        - А мне-то за что?  - обиделся Брёхин.  - Я нашёл?
        - Не дай бог, двое окажутся.
        - Ты думаешь, Вельзевулов и Сребровский?
        - А ты ещё третьего знаешь?
        - Да нет, моя шея и двух не выдержит. И от Шанина пёрышки полетят. Мак, говорят, рвёт и мечет. Ему первые секретари и из Таганрога, и из самого Ростова звонят, а наш Боронин всю плешь проел.
        - Только бы не двое,  - повторил следователь.
        - Тупик,  - Брёхин усиленно зачесал затылок.  - Моё имя и фамилию в Управе теперь каждая телефонистка знает. Замучили. Я стараюсь убегать с утра из отдела, так они по рации находят. Интересуются уже, что нашли.
        - Не пойму я наше начальство,  - пожалел его Миронов.  - По городу «висяки» гроздьями развешаны и ничего. Сходит с рук. А на наши головы один свалился, и поедом жрут.
        - Я же тебе говорю, ростовские партийные боссы задолбали Боронина и Макса. Вот и весь расклад.
        - Говорила мне Татьяна, не ходи, Коля, в юридический, а я не послушался.
        - Выбор был?
        - Да там, в Саратове, рядом совпартшкола, знаешь, каких орлов лепит за два года?
        - И мне бы туда.
        - Не прошёл бы.
        - Это что же? Чем я хуже тебя?
        - Там высоких берут,  - Миронов выпрямился,  - спортсменов и кудрявых.
        - Какой же ты кудрявый?
        - Зато симпатичный.
        Они миновали центр, прошли следующую улицу и начали спускаться с высокого берега вниз к Волге. Там, где-то далеко внизу, маячила плавучая брандвахта для причала туристических теплоходов, где их должен был ждать на катере Пёрышкин.
        - Город, это город,  - вернулся к мучившей теме Миронов,  - там сплошная урбанизация…
        - Чего?
        - О человеке никто не думает, никто не заботится. Собственное кресло, у чиновника пониже - постоянный стул. Вот все их помыслы, радости и печали.
        - Жидкий, что ли?  - съязвил Брёхин.
        - У тебя будет жидкий стул, если Вельзевулова в ближайшее время не отыщешь и убийцу не найдёшь. Шанин тебе обеспечит.
        - Нам только с мёртвой точки сдвинуться,  - насупил брови капитан милиции,  - но артистка молчит. Ты Михалычу доложил о сюрпризе?
        - А его в прокуратуре нет.
        - На обеде?
        - Первый с утра вытащил его в райком. Зелезнёв обсуждает причины падения удоев молока. Всё районное начальство там штаны протирает, твой Шанин тоже голову ломает, за какие титьки бурёнку дёргать, чтобы молочка детишкам больше давала.
        - Не с этого они начали,  - прыснул Брёхин.  - Им надо было за бугаёв браться. Их дёргать за известные места.
        - Вот!  - поднял палец Миронов.  - Вот в чём смысл жизни. Я первого секретаря городского знал. Тот весь город отстроил. В передовиках ходил, знамёна, грамоты, всё такое.
        - Строительное образование имел?
        - Нет. Матерился так, что у грузчиков челюсти отвисали. Через каждые два слова.
        - Жаловались на него, наверное?
        - Может, кто и жаловался себе в карман, а тот планы и обязательства выдавал всегда с перевыполнением. И в героях ходил.
        - Молодец, мужик.
        - Не нам с тобой чета.
        За разговорами они не заметили, как оказались на берегу реки у причала.
        - Катер Пёрышкин здесь где-то паркует,  - обвёл взглядом акваторию реки Брёхин.
        - Катера нет нигде,  - огорчился острый на глаз Миронов,  - а твой Пёрышкин крыльями нам машет с причала.
        Они подошли к инспектору.
        - В чём дело, товарищ лейтенант?  - строго спросил Брёхин.  - Где боевая техника?
        - Шанин отобрал,  - нахмурился тот,  - начальник милиции выехал в колхоз. Райисполком там после бюро выездное заседание проводит по сенокосу. Шаламов с ним уехал.
        - На чём нас повезёшь?  - скривился Брёхин.  - Не вижу посудины.
        - За пристанью «казанка»,  - мрачно буркнул Пёрышкин.
        - Слушай, Вадим, я - пас. У твоего Пёрышкина не «казанка», а летающая тарелка. Он носится на ней, словно инопланетянин с железной задницей. Но мы-то люди, можно сказать, интеллигентные.
        - Пёрышкин, он и есть Пёрышкин. Он пером над волной, орлом в небе. А чтобы мягко было, мы его проинструктируем. Другого всё равно ничего нет.
        - Ты про Маркелыча, что же, забыл?  - с тоской полез в «казанку» Миронов, но одной ногой ещё задержался на причале.
        - Маркелыч здесь,  - оживился капитан,  - я его послал понятых добывать. Вдруг всё-таки останки покойного найдём.
        - А на чём везти собираешься?  - побелел Миронов.  - На себе или под ноги бросишь? Ты что, Вадим, издеваешься надо мной? Знаешь, как я к этому отношусь!
        - Найдём, кто повезёт! Что ты, как девушка перед первой брачной ночью?
        - Порядок надо соблюдать,  - нахмурился Миронов.  - Всё продумать заранее.
        - Ещё загвоздка у нас, Александрыч,  - нерешительно выговорил Брёхин, видать, решил сразу вывалить неприятности.  - Ругать меня будешь… Но…
        - Мисюцкого опять нет?!  - взвился Миронов.  - Вот сукин кот! Говори ему не говори, так из города он и не вылезает.
        - Войди в его положение, Александрыч,  - пригорюнился и Брёхин.  - Пацан совсем молодой. Года ещё не работает. Здесь жить негде. А в городе жена осталась. Главврач ему ни квартиры, ни денег не даёт, чтобы поднанять что-нибудь.
        - Глупости. Не в деньгах дело,  - не успокаивался следователь.  - Молодая жена ему голову морочит. Вот он туда и бегает. Настоял бы на своём и перевёз в гостиницу. Никуда б и Курлыкин не делся, враз деньги бы нашлись. А ещё лучше, остался ночевать у какой-нибудь вдовушки, сама бы прибежала, строптивая. Не думает он, пустая башка, чем ему такие отлучки обернуться могут. Я его прошлый раз покрыл. Югоров всё меня допытывал, почему судмедэксперт отсутствовал при осмотре трупа? И Колосухин требовал докладную на него накатать. Тогда я его пожалел, но больше скрывать не стану.
        - Александрыч…  - взмолился было Брёхин.
        - А ты молчи! Знаю я вашу дружбу,  - Миронов завёлся,  - спиртиком он тебя подкармливает время от времени. Слышал, любите вы на капоте машины принять по стопке, как труп откопаете. Однажды это очень плохо кончится для вас обоих.
        - Их насмотришься, надышишься, такие переживание в душе рождаются!..
        - Не юродствуй. Спиртом проблемы эти не решить.
        - А зачем же он эксперту даётся?
        - Себя беречь, чтобы заразу не схватить от неживого.
        - Во! Сам же говоришь!
        - Но не внутрь! И не в таких дозах.
        - Чтобы надёжней. Ни одного микроба в свой здоровый организм.
        - Хватит дурачиться, капитан.
        - Ну, последний раз, Александрыч,  - повис на следователе Брёхин.  - Слово даю. Не случись бы этого, всё же обошлось, как обычно. Часто мертвяки нас радуют?
        - Так и бывает. Закон подлости,  - остывал Миронов.
        - Куда от него денешься?  - успокоил сыщик.  - Справимся, а вот эта гвардия поможет.
        И Брёхин кивнул на странную троицу, поднимающуюся на пристань. Впереди шёл егерь Фомин, за ним, будто привязанные верёвкой, как бурлаки, едва передвигали ноги два понурых мужичка в соломенных шляпах наполовину без полей и в закатанных до колен штанах. Вместо рубах у них, как у близнецов, висело их подобие абсолютно без рукавов и разодранные до пупков. Африканцы это были или наши, славяне, определить было невозможно, так как лица и тела их были темнее сажи, то ли от грязи, а может, от чрезмерного загара. Сверкали лишь белки глаз. Миронов решил проверить.
        - Откуда будете, мужички?  - крикнул он.
        - Это мой народ,  - похлопал «мужичков» по плечам Маркелыч, а Брёхин доложил:
        - Ваше задание выполнено, товарищ капитан. Спасательная команда доставлена. Они же понятые.
        - Вот что, Вадим Сергеевич,  - сразу засиял Миронов,  - ты их бери с собой к Пёрышкину на «казанку», а я, чтобы перегруза не было, с Маркелычем на его байде добираться буду. Смотри только, чтобы они в воду из «казанка» не вывалились. Не поймать их потом. Плавать-то умеете, братва?
        Братва, покачиваясь в диком похмелье, сосредоточенно молчала, не совсем соображая о своих высоких гражданских полномочиях и тем более не понимая, что от них требуется.
        - Это что же с ними происходит?  - недоумевал Миронов, почуяв исходящий от мужичков неистребимый дух.
        - Ничего, ничего,  - успокоил его Брёхин,  - ветерком обдует, водичкой окатит, как раз, пока доедем, они и очухаются. Лучших Маркелыч выбрал.
        - Так не пойдёт,  - запротестовал всё же следователь,  - на воде шутки плохи.
        - Пёрышкин их на дно своей ракеты положит вместо балласта, здесь они, как килька в консервной банке, а я их брезентиком прикрою. Ничего. На волне трясти меньше будет. Давай, братва!
        Мужики друг за другом перекочевали без приключений с брандвахты на дно «казанки» и дружно захрапели.
        - Ну вот, полдела сделано,  - успокоился Брёхин.  - Теперь и я отдохну, природой полюбуюсь. Долго ли ехать, Пёрышкин?
        - Да с час с таким грузом, а может, поболее,  - ответил тот погрустневшим голосом; инспектора явно не устраивал живой балласт, а в особенности водочный дух, исходящий из-под брезента, перекрывавший даже запах бензина от подвесного мотора, над которым он теперь корпел, заводя движок. Брёхин, закинув руки за голову, разлёгся в носу лодки, блаженствуя.
        - Подремлю я,  - заколыхался он, как кот, в такт лёгкой волне.
        - Привычный ты, Вадик,  - позавидовав, крикнул ему Миронов, обустраиваясь в лодке Маркелыча,  - а меня вечно укачивает, не морской я, с тонкой чуткой натурой.
        Но Брёхин уже его не слышал.
        - Сейчас мы их нагреем,  - успокоил следователя Фомин, стационарный мотор его лодки уже тихо работал.  - Они и пикнуть не успеют, как мы к острову долетим и никаких тычков, прыжков, не то, что на их козле безумном.
        Он пренебрежительно сплюнул в воду в сторону «казанки», но видно было, что новая, блестевшая булями техника, привлекала и щемила его душу, лесной инспекции такой не положено, а самому дорогущую штучку не купить, хотя браконьеры на них летали вдоль и поперёк по Волге, только глазами провожай.
        Отчалив друг за другом, две лодки побежали - заторопились по реке. День располагал к поездке. Хотя солнце, как обычно, палило нещадно, свежий ветерок с воды облегчал дыхание и освежал грудь и лицо. Звала волна, весело убегающая белыми барашками за корму, по берегам сопровождала зелёная живность.
        - Я всё же разденусь,  - Миронов снял рубашку, оставив фотоаппарат на груди.  - Сделаю несколько панорамных снимков, когда к острову подъезжать будем. Ты меня тогда предупреди, Маркелыч.
        - Пейзажем увлекаешься?  - не понял Фомин.  - Тогда подожди. Не снимай. Я тебе лучше места подберу. Сейчас проезжать будем.
        - Нет, Маркелыч. Обзорные снимки - это для протокола. Остров завиднеется с этими… с посторонними предметами на косе, тогда подашь команду.
        - Тогда и палатки туристические запечатлей,  - посоветовал смышлёный Фомин.  - Пригодится тоже, как привязка к местности.
        - На лету схватываешь, Маркелыч,  - похвалил его Миронов.  - Бросай свой лесхоз, давай к нам в юридический. Из тебя такой Пинкертон получится, ни одного «висяка» на территории не будет.
        - Пока я кончу, вы преступность на корню прирубите, без работы останусь. Нет, я уж лучше с матушкой-природой. Она у нас на века.
        Скоро показались палатки артистов, Миронов завертелся с фотоаппаратом, то и дело щёлкая снимки.
        - Как они там?
        - Наведывался недавно. Лисичкин вроде притих после того раза. Бронислава Мелентьевна на него управу нашла.
        - Штаны опять спрятала?
        - Нет. Сам успокоился. Самуилыч с ним теперь беседы проводит. У них душевные разговоры получаются. Я так, иногда подойду, послушаю. Может, что дельное. Они о каких-то спиритах рассуждают. С других планет, что ли? Ты не слыхал, Александрыч?
        - О спиритизме?
        - Во-во.
        - Это серьёзно. О вечном.
        - Аркадию Константиновичу это полезно. О вечном никому не помешает. А его беспокойной натуре особенно. Пусть поразмыслит над актёрской долей. Может, вникнет в суть, да бросит эту канитель, брехло разное играть, работать начнёт, делом займётся. Из него мужик-то ещё может получиться. Не пропащий. Природу любит. Я его всё к себе звал.
        - А он?
        - Нет, говорит. У вас, конечно, красиво. Но и у нас, в Таганроге, не хуже. Море. Говорит, что из театра уйдёт.
        - Добил ты его.
        - В лес, говорит, уеду, домик куплю, пасеку заведу, мёд буду собирать и по лесу ходить.
        - Не знаю, какие уж в Таганроге леса. Не путает он ничего?
        - А бог с ним. Занятный он мужик,  - улыбнулся Фомин.  - Душевный чересчур. Чуть что - в слёзы. А пить перестал. Мягкий. По другу своему скучает. Часто Ивана Ивановича вспоминает. А Бронислава Мелентьевна из него верёвки вьёт.
        - Лыко да лапти вяжет,  - поддакнул Миронов, возясь с фотоаппаратом.
        - Это её затея, чтобы он театр бросил,  - доверительно, вытянув шею, доложил егерь следователю.  - Я так догадываюсь, боится она, чтобы другие бабы не увели его. Он же красавчик. Здесь она перед ним мельтешит, а там город, враз уведут артисточки помоложе.
        - Тебя в Таганрог-то не зовут, Маркелыч? Ты у нас тоже бобыль бобылём. Сколько уже не женат?
        - Не приглянулся Екатерине Модестовне, ей интеллигентов подавай. А та, с зонтиком, мне и даром не нужна, то и гляди, как бы не огрела чем. Уж больно свирепа или не видит ничего без очков, а носить не носит. Так и вертит зонтом на каждого мужика.
        - Это она завлекает, Маркелыч. Ей чем взять-то? Носом длинным? Вот она зонтиком и крутит.
        - Они сейчас не тем заняты. Беспокоятся. Сребровский так и не объявился. А завхоз им не хозяин. Вот у них и безвластие. Полный разброд. Самуилыч только и держит. Уже не раз Витька, шофёра своего, подговаривали в Ростов сгонять. Вроде как за продуктами. Он соберётся, а они все тут как тут с сумками и чемоданами. Ну, дети малые. Жалко мне их, Александрыч. Только твоего приказа и опасаются. А так бы удрали. Может, разрешишь кому?
        - Нет. Пока нельзя, Маркелыч, при всём моём к тебе уважении. Но, думаю, уже скоро. Ты их успокой, пусть потерпят немножко.
        - Да когда же? Мне и самому тошно. Куда этот убивец сховаться смог? Неужели режиссёришко этот плюгавый, который удрал?
        - Не исключается. Но ты помалкивай, Маркелыч. Мы сейчас весь город прочёсываем. Сплошная зачистка идёт в центре. По всем закрытым учреждениям, больницам, медвытрезвителям… Одним словом, на днях возьмём, никуда он не денется.
        Они помолчали. Тихо и мирно стучал мотор, байда Фомина давно оставила позади «казанку» с досады раздувшегося, словно спелый помидор, инспектора Пёрышкина, который, несмотря на все попытки обогнать старую лодку егеря, успеха не обрёл.
        - Приглуши чуть мотор,  - махнул Миронов Фомину,  - пусть догонит немного, а то совсем в позор милицию вогнал с новой её техникой-то.

«Казанка», захлёбываясь в волне, приблизилась.
        - Вадим Сергеевич!  - крикнул Миронов Брёхину и замахал руками.
        Брёхин или заснул, или не желал расставаться с покоем и блаженством. Однако бдительный Пёрышкин осторожно потревожил капитана, тот поднял голову.
        - Вадим Сергеевич!  - ещё раз крикнул следователь.  - Что известно о Сребровском? Город ответил?
        - Бочарков звонил,  - закричал тот в ответ.  - Проверили морги, следственный изолятор, больницы, ну, гостиницы, само собой. Из Ростова и Таганрога ответы отрицательные получили. Сейчас чистят вокзалы, пока известий нет.
        - Вот незадача…
        - Чего? Не слышу!
        - На берегу спрошу,  - махнул рукой Миронов.
        Передняя лодка, которой уверенно управлял Фомин, так и не уступив первенства Пёрышкину, как тот ни старался, ткнулась в песчаную косу.
        - Ну вот, Александрыч, фотографируй,  - Фомин повернулся к следователю, устроившемуся на корме, а сам полез за борт.
        Метрах в пятидесяти поднялась с шумом и гамом стая белых хищных красивых птиц. Чайки покидать тёмную, выступающую из воды массу неизвестного происхождения, особого желания не имели. Фомин выпрыгнул из лодки и, ловко подняв её носовую длинную часть, затащил вместе со следователем на песок.
        - Маркелыч, я тебя чего попрошу…  - крикнул тот ему, копаясь в папке и доставая разные бумаги.
        - Чего?  - буркнул егерь, явно догадываясь.
        - Ты же Вельзевулова знал?
        - Видел раза два.
        - А Марка Васильевича?
        - Это ещё кого?
        - Сребровского.
        - Видел, конечно.
        - Сделай милость, сходи, посмотри. Что там? Действительно, похож на утопленника. Не наш?
        - Да чего же я, Александрыч?  - взмолился егерь.  - Делать мне больше нечего. Сам-то что?
        - Сделай милость, Маркелыч, а мне писать надо. Здесь удобно. А там негде ни сесть, ни лечь. Я уж отсюда. И снимки сделаю обзорные. Вон, и Брёхин на подходе.
        Фомин побрёл по песку, внимательно подбираясь к куче мусора, среди которого вырисовывались очертания фигуры человека в неестественной позе. Фомин, описывая круги и постепенно сужая их, медленно сближался со странной находкой.
        - Правильно, правильно, Маркелыч,  - командовал с кормы Миронов,  - под ноги смотри, может, что попадётся интересного.
        - Золото, что ли?  - буркнул тот таким тоном, чтобы следователь отвязался.
        - Предметы с утопленника могут быть,  - не унимался следователь.  - Всё, что увидишь, не подымай, помечай палочками. В песок их втыкай.
        - Да нет здесь ничего, песок да вода,  - отвечал Фомин, постепенно входя в роль поисковика-следопыта.  - Если что и было, чайки растащили. Эти твари тут так и рыщут, как летающие волки. Вечно голодные. Что за прожорливая птица?
        Вторая шлюпка ткнулась в берег. Аборигены в соломенных шляпах не подымали голов и не высовывались со дна лодки. Пёрышкин сразу занялся мотором, который ни с того ни с сего зачихал и задымил. Брёхин усиленно обмахивался фуражкой, не моча ног.
        Фомин приблизился всё же к тому, что когда-то ходило по земле своими ногами, имело разумную голову с заботами, тревогами и радостями, а теперь, вздувшееся и растерзанное, безразлично покачивалось на лёгких волнах, неизвестно каким образом удерживаясь на песке. Зрелище было не для слабонервных.
        - Не видать лица, Александрыч,  - прикрыв рот и нос руками, крикнул Фомин.  - Распухло всё. И поклёвано этой мразью сильно. Глаз даже не видать.
        Он зло шуганул чаек, галдящих неподалёку, поднявшихся и заносившихся с криками вокруг него так же зло и недовольно.
        - А по одежде?  - с кормы опять крикнул Миронов, поднявшись и постоянно щёлкая затвор фотоаппарата.
        - Да что я сыщик, что ли?  - взмолился егерь.  - Или медик? А Брёхин на что?
        - Брёхин уже нахватался, тошнит его,  - глянул следователь на перегнувшегося через борт «казанки» капитана, ополаскивающего лицо.  - Не видишь, что ли?
        Фомин нагнулся над утопшим и закричал:
        - По одежде я его не знаю, Александрыч… Не видел, во что он последний раз обряжался.
        Брёхин, оценив безысходность ситуации, вылез из «казанки», покорчился на песке, согнувшись в пояснице и не отпуская живота, но не смог сделать вперёд и шага.
        - Ну, мильтоны пошли!  - сплюнул егерь.  - Им бы только баб да зубы скалить.
        - Извиняюсь,  - выдавил из себя Брёхин, отдышавшись,  - я юридический кончал, а не медицинский.
        - А я какой?  - сплюнул егерь, но уже не так зло.
        - Ты природой командуешь,  - подсластил сыщик.  - А перед тобой как раз мёртвая природа. Выходит, это по твоей части.
        - Труп гнилой,  - ругался Фомин,  - нашёл выручалку!
        - Вот, Вадим Сергеевич, как твои плоды воспитания молодого эксперта нам боком выходят,  - подал голос с кормы Миронов.  - Приедет, пусть бутылку Маркелычу ставит. А то и две.
        - Так у меня есть,  - нашёлся тут же Брёхин,  - хоть сейчас.
        - Давай,  - махнул рукой Фомин.  - С этим делом не так страшно.
        - Один момент, Маркелыч.  - Брёхин перестал корчиться, резво нырнул в «казанку» и появился оттуда с бутылкой водки в руке.  - Вон она, спасительница на все случаи жизни! Хлебни, дорогой,  - и в бой.
        Оба аборигена, зачуяв запах разливаемой по стаканам жидкости, тут же высунули носы из шлюпки Пёрышкина и засобирались вылазить на берег. Фомин солидно опрокинул поднесённый ему гранёный стакан, утёрся рукавом, скосил глаза на мужиков.
        - А этим?
        - Они ещё не заработали,  - отмахнулся Брёхин и выпил из своего стакана.  - Александрыч, ты как?
        - Я на работе не пью,  - ответил тот.
        Аборигены сникли.
        - Ну, тогда я пошёл,  - вернул бутылку Брёхину егерь и зашагал гонять чаек, которые снова начали приближаться к своей жертве.
        - Давай, Маркелыч, ни пуха.
        Петляя и кружа, как учили, егерь наконец оказался в двух-трёх метрах от останков. Нагнулся, зажав нос, потоптался, покачался с боку на бок, оглядывая с разных сторон утопленника, и заторопился назад к Миронову.
        - Не знаю, что и сказать, Александрыч,  - отдышавшись, медленно заговорил он.  - Не узнать. Одежду не вспомню, вроде та, а вроде и нет. Куртка похожа здорово, только вымокла, понятное дело, и замызгалась в грязи. Но дело даже не в ней. Лицо!
        - Что с лицом?  - округлил глаза следователь.
        - Да нет его совсем,  - егерь сплюнул и сморщился.  - Сергеич, будь добр, дай ещё хлебнуть.
        Брёхин уже держал наготове стакан, наполненный наполовину. Отхлебнув, егерь вздохнул полной грудью, прополоскал глотку ещё одним глотком водки.
        - Маска какая-то, а не физиономия. Страсть! И, видать, глаза у него эти твари сничтожили,  - Фомин погрозил птицам кулаком. Чайки дрались друг с другом из-за мелкой речной добычи, резвящейся у песчаной косы, хищно ударяя по воде крыльями, падая в воду камнями.
        - А может, заплыло… распухло лицо-то. Не узнать мне.
        - Езжай-ка ты за завхозом,  - посоветовал ему Миронов.  - Лагерь их здесь рядом. Он должен быть на месте. Как, говоришь, его звать?
        - Рассомахин. Фока Савельич. Глазом он мучается до сих пор. Вчерась только общались.
        - Вези его. Только артиста того психованного не бери.
        - Лисичкина?
        - Да. Боюсь я его. У него рука тяжёлая.
        - Почему?
        - Не нашёл бы он нам ещё один труп.  - И Миронов с опаской кивнул на другую непонятную кучу нагромождений хвороста, намытого песка и всевозможного хлама рядом с утопленником.
        - Да не похоже вроде,  - засомневался егерь.  - Я, правда, особенно не рассматривал, не до этого… А у Рассомахина, предупреждаю, Александрыч, глаз только один видит. Тот, второй, хоть он повязку и снял, раздуло совсем. А в больницу не едет. Боится. Его женщины лопухом лечат. Циклоп настоящий.
        - Вези циклопа. Чёрт с ним! Только не того психа,  - махнул рукой Миронов.  - Он, во всяком случае, не ошибётся. Хозяйственный человек. Это народ наблюдательный.
        - Раньше, при царе,  - повеселел и Брёхин,  - каждый дворник тайком на жандармов работал. Всё видел, всё слышал и всех знал. Вот чего нам сейчас для милиции не хватает. Потеряли верную сцепку с людьми. А такие возможности черпать оперативную информацию!
        - Ты, Сергеич, смотрю, бутылку-то добил,  - обернулся к Брёхину следователь.
        - А при чём здесь это?
        - А может, дамочек, Александрыч?..  - садясь в свою лодку и помогая выбраться Миронову на берег, спросил Фомин.  - Уж очень плох вчерась был Фока.
        - Это что же? Мадам Железнову и ту с зонтиком?
        - Нет. Одну Екатерину Модестовну. Она серьёзная особа.
        - Категорически против,  - упёрся следователь.  - Дамочку тогда отсюда - сразу в морг. Вези Циклопа! Больного ли, умирающего, но чтобы дышал и соображал.
        - Хорошо. Я мигом.  - И егерь завёл движок.
        - Начальник!  - в один голос заскучали аборигены, нацелившись на лодку егеря, которую Миронов и Брёхин, ухватившись за нос, пытались столкнуть с мели на быстрину.  - Отпустил бы ты нас. Мы все бумаги подпишем. Как скажешь, так и будет.
        - Будет так, как увидим,  - рассердился Брёхин и цыкнул на мужичков.  - А пока заминочка у нас. Так что, друзья, ведите себя тихо. Чтоб ни-ни!
        - Отпусти, начальник,  - ныли те,  - видит Бог, сами уплывём. Думали, утопленник нормальный, а тут одни страсти. Так не договаривались.
        - Это ваша почётная гражданская обязанность. Не любому я бы доверил. А вас двоих выбрал,  - чётко заговорил Брёхин, хмуря брови.  - Зафиксировать, так сказать, всё увиденное и услышанное здесь. Раскатывайте пока брезент под покойника, а для крепости духа вот, примите для начала.
        И Брёхин мигнул Пёрышкину; тот ловко вытащил из шлюпки сумку и вытащил из неё ещё одну бутылку водки со стаканами.
        - Ну, это другое дело,  - усмехнулись разом мужички и присели на корточки тут же, рядом со шлюпкой.
        Угостив понятых, сразу повеселевших и засуетившихся с брезентом, Брёхин с бутылкой подошёл к Миронову.
        - Как, Александрыч?
        - Я, как прежде, но, если ты настаиваешь, капитан, да Маркелыча теперь ждать придётся неизвестно сколько времени, пожалуй, укреплю дух и тело. Думаю, Шаламов поймёт, если что.
        - Да к тому времени, когда возвратимся, всё выдохнется десять раз,  - успокоил его Брёхин, и они, не торопясь, допили бутылку, перекидываясь редкими фразами и грызя сухую воблёшку, заботливо поданную им инспектором Пёрышкиным.
        - Начальник,  - подошёл к капитану один из понятых,  - как его закатывать-то станем?
        - Ногами вперёд,  - не моргнув глазом, ответил тот,  - без ума, что ли?
        - А второго?
        - Какого второго!  - подскочил разом на ноги Брёхин и Миронов.  - Откуда?
        - Там ещё высовывается кто-то поблизости,  - смутившись, пробормотал абориген.
        - Ну сходи! Чего стоишь? Посмотри!  - заорал на него Брёхин.  - Куча мусора там… Маркелыч говорил. Ты что, не слышал?
        - Не знаю. Наше дело маленькое,  - абориген надвинул шляпу на уши и отправился к своему товарищу.
        - Ну, братва, водку пили? Теперь работать!  - гаркнул вслед Брёхин.
        - Начальник…  - затянул, остановившись, тот, не сводя глаз с пустой бутылки в руках у Брёхина.  - Условия, сам видишь, вредные. Не заразиться бы…
        - Гена!  - окрикнул Брёхин речного инспектора.  - Заснул? Выдать спасательной команде из моей сумочки!
        - Будет сделано, товарищ капитан.  - Пёрышкин лихо выдал просителям дозу.
        - Сергеич, нам их вылавливать потом не придётся?  - засомневался Миронов.
        - Эй, друзья мои!  - покачал головой капитан укоризненно, глядя, как спасательная команда прямо из горла уписывает бутылку.  - Я вам стаканы зачем выдал? По одному на каждого. Вот по одному и примите. Остальное после завершения оперативного мероприятия. Договорились?
        Те молча закивали шляпами, как невозмутимые китайцы, безропотно выпили по стакану, аккуратно закупорили бутылку и, завершая трапезу, бережно утёрлись остатками рубах, после чего потянулись друг за другом в воду.
        - Ну что там?  - задёргал Брёхин.  - Александрыч, готовь фотоаппарат.
        К всеобщей радости приятелей, понятые достали со дна несколько тарных ящиков разбитых, сцепившихся гвоздями, как раки клешнями, набившееся в них тряпьё неизвестного происхождения и закисшую чёрную грязь.
        - Фух!  - выдохнул Брёхин с облегчением.  - Пронесло на этот раз.
        Миронов закончил фотографировать всё добытое понятыми и, отпустив их купаться, тоже легко вздохнул.
        - Таким, как ты, везёт на утопленников.
        - Это почему же?
        - Девки не заглядываются,  - поддел его Миронов.  - Ну, где наш Маркелыч? Что-то задерживается следопыт.
        - Может, ещё по одной, Александрыч?  - предложил Брёхин.  - Под колёса такой махины едва не угодили! Стресс надо снять.
        - Какой ещё махины?  - не понял Миронов.
        - Да окажись тут второй труп, мне погон своих не видать, это точно. В Управе уже намекали.
        - Давай,  - согласился тот.  - Погоны - это серьёзно. Я, вон, в младших юристах всё хожу.
        Они выпили.
        - У тебя шеф молодец,  - умилился Брёхин, закусывая косточкой воблёшки и протягивая рёбрышко приятелю.  - Золотой человек. Мне бы такого начальника. Я бы пахал задаром.
        - В милицию таких не дают,  - согласился Миронов.  - Шеф у меня не простой человек. Таких по лотерее выигрывают. А мне задарма достался.
        Друзья выпили ещё по одной, помолчали.
        - Ну что?..
        - Нет!  - поднял руки следователь.  - На пустой желудок больше нельзя. Давай я протокол писать начну, а ты мне диктуй.
        У Брёхина отвисла челюсть от удивления и находчивости приятеля.
        - Александрыч,  - попробовал он схитрить,  - как бы я не напутал чего? Может, сам?
        - Ничего. У тебя получится, мой друг,  - разложил папку с бумагами на коленях следователь.  - Если что не так, я поправлю.
        Брёхин смирился, тяжело выбрался из шлюпки на поджаривающий босые пятки песок, продвинулся вперёд на несколько шагов к трупу.
        - Готов, Александрыч?
        - Начинай.
        - С чего начинать-то?
        - Ну, как обычно. Труп неизвестного лежит…  - Миронов приостановился, подумал.  - Нет. Про неизвестного писать не станем. Оставлю я пустое место. Приедет Маркелыч, привезёт завхоза, может, фамилия и появится. Тогда впишу. Правильно я мыслю?
        - Гениально,  - хмуро согласился Брёхин.
        - Диктуй дальше.
        - Труп мужчины лежит. Тьфу ты! Никак с языка не слетит.
        - Да, ты что, Сергеич! Сплюнь немедленно,  - заржал Миронов.  - Нелёгок час, проглотишь.
        - Опять тебя на старые шуточки потянуло? Хватит. Пиши, а то время идёт. Так. Труп мужчины, оставь место, лежит на песке, омываемый водой…

* * *
        Солнце, выкатившись над головами, палило нещадно, медленно, но верно оно поджаривало островитян; аборигены спасались шляпами, милиционеры фуражками, следователю доставалось пуще всех: кроме выгоревшей белёсой шевелюры у него ничего из предметов техники безопасности не имелось.
        - Тебе бы рубашку на голову,  - посочувствовал приятелю Брёхин.  - Мы, деревенские, привыкшие к невзгодам.
        - Всё. У меня терпение кончилось. Я в речку полез,  - начал раздеваться Миронов.
        - Теперь уже поздно,  - остановил его капитан,  - верный солнечный удар схлопочешь. Откачивать придётся. Где же у нас Маркелыч запропастился?
        Они давно закончили диктовку и писанину, Брёхин в одних трусах, но при фуражке бродил в реке по колено, от аборигенов торчали лишь две шляпы над водой, Пёрышкин прилёг на дно шлюпки, найдя клочок тени, только Миронов, не пожелавший лезть в воду, оставался на солнцепёке.
        - Не дрогнул наш циклоп?  - продолжал нервничать Брёхин.  - Взял бы уж на худой конец Лисичкина.
        - Может, за продуктами оба в Бештановку укатили или ещё хуже, в райцентр? А женщин мы сами не велели везти.
        - А Маркелыч-то как?.. Не слабак? А то пошлёт славный общественный помощник своих начальников к едрёной матери, да домой сиганёт?..
        - Ни в жизнь,  - отрезал Миронов.  - Маркелыч - кадр проверенный. Мне его сам Шаламов с рук на руки передал. Поведал чуть не всю его родословную. Маркелыч у нас не просто егерь. Он егерь по душе, по призванию. Сибиряк. После войны у нас в госпитале лежал с тяжёлым ранением. Да так и остался. А в Сибири на медведя один ходил.
        - На медведя-то, может, и ходил,  - засомневался Брёхин,  - а отсюда, как послали к артистам, дёрнул так, только пятки сверкнули.
        - Ради нас же и спешил. Нет, Маркелыч на подобные подлости не способен. Он государственный человек.
        - За это время я бы туда-сюда раз десять обернулся,  - посетовал выспавшийся Пёрышкин, выбравшись из шлюпки и нырнув в воду.  - Тут расстояние километра два - и лагерь артистов. А там и Бештановка как на ладони.
        - Маразм,  - сплюнул Брёхин.
        - Слушай, Сергеич, а что мы время зазря теряем, а понятые у нас в воде отмокают, как два сома. На солнцепёке-то наш покойничек совсем дойдёт. Командуй мужикам, пусть пакуют его в брезент, на шлюпку к Пёрышкину, а тот везёт его в райцентр на пристань. Оттуда пришлёт нам катер. Шанин его уже, конечно, освободил. А нет - любого рыбака. Опознание в морге больницы проводить будем.
        - Нежелательно,  - заупирался Брёхин.
        - Что такое?
        - Не всё же описано. Мы его и не переворачивали. И с физиономией тоже. А ран и следов не нашли.
        - Дак их, может, и нет.
        - Ну, гляди, следователь, тебе отвечать.
        - Непохоже всё это на Маркелыча,  - посерьёзнел Миронов.  - Если его уже больше часа нет, значит, что-то серьёзное случилось. Надо принимать меры. Или давай Пёрышкина туда пошлём? Как, Гена?
        - Я мигом слетаю,  - рванулся к мотору инспектор.  - И чего раньше не подумали?
        - Да вот, всё ждали - надеялись, как та девка перед свадьбой,  - не сдержался Брёхин,  - а когда в кровать легла, оказалось, уже рожать надо.
        - Егерь!  - вдруг с дикой радостью заорал Пёрышкин, выскочил из шлюпки, бросив движок и, не сдерживаясь, заплясал в воде, подымая кучи брызг, как мальчишка.
        - Маркелыч,  - ласково сказал Миронов.
        - Не иначе следопыт наш сцапал всё-таки циклопа,  - вглядываясь в приближающуюся на всех парах байду, пробормотал Брёхин.  - Ну, дам я ему прикурить!
        Фомин, строгий и весь ответственный, зарулил к шлюпке Пёрышкина, едва не задев её бортом. Тут же выпрыгнул, как заведённый и, чуя свою вину, затащил нос байды на песок вместе с восседавшим в ней завхозом. Затем резво развернулся и подошёл к следователю, ни на кого не глядя, словно никого, кроме того, и не существовало.
        - Вот, Александрыч,  - застыл он перед Мироновым,  - доставил гражданина Рассомахина для опознания, как приказано.
        И жестом руки для убедительности он указал на бледного завхоза.
        - Рассомахин Фока Савельевич,  - егерь помахал завхозу, приглашая того вылезать на берег,  - пройдёмте сюда.
        - Что случилось, Иван Маркелыч?  - спросил следователь, молча наблюдая всю нелепую бутафорию, но никак не реагируя.  - Почему так долго?
        - Должен сказать,  - прокашлялся егерь,  - это… ехать не хотел гражданин.
        - Как так? Отказался подчиниться законным требованиям уголовно-процессуального кодекса?  - взвинтился Брёхин.
        - Да болен я. С температурой,  - взмолился завхоз.  - У меня проклятущие фурункулы не только всю рожу разнесли, по всему телу пошли. Ни сесть, ни лечь, ни встать. Врача Екатерина Модестовна вызвала, вот-вот он должен был приехать, а тут этот с приказом. Какой приказ? Умереть мне самому?..
        - Дело ответственное,  - строго осадил завхоза Фомин.  - Как можно отказываться? Вот, Николай Александрович команду дал.
        - Правильно говоришь, Маркелыч,  - поддержал егеря Миронов.  - Благодарю за службу! Тем более, дело у нас минутное. Ещё к своему врачу успеете вернуться.
        - Какое же минутное? Растрясло всего, встать не могу,  - стонал завхоз.
        - Фока Савельевич,  - перебил его Миронов,  - тебе товарищи милиционеры сейчас окажут необходимую помощь.
        Он повернулся к Брёхину.
        - Бери Пёрышкина и выносите осторожно товарища больного на руках к утопшему, чтобы видно было.
        - Один момент, Александрыч,  - ринулся исполнять команду сыщик, махнув рукой инспектору.
        - Что мне на него глядеть?  - замахал руками Рассомахин.  - Я и отсюда хорошо вижу. Одежда его. Я враз узнал, как подъехали. И тело его. Большое. Обувь, вон башмак его, ни с каким не спутать. Сорок шестого размера туфля.
        Рассомахин замолчал, опустил глаза, у него затряслись губы.
        - Воды, воды!  - подал голос инспектор Пёрышкин.
        - Истерика у человека. Водки надо,  - перебил Брёхин.
        - Ваня это… Что ж тут узнавать?  - прошептал Рассомахин.  - Нашёлся наконец-то…
        - Вам в лицо его опознать надо,  - не унимался Брёхин.  - Давайте к нам с инспектором на руки. Не стесняйтесь. Мы вас поднесём к нему.
        - Да не надо меня, как бабу, носить,  - отодвинулся от милиционеров завхоз, скривился весь, как на пружинах, поднялся тяжело, полез из лодки и зашагал нетвёрдой походкой к неподвижному телу у самой воды. Однако, не дойдя несколько шагов, вдруг замер и оглянулся на Миронова.
        - А надо? Я же и так его узнал.
        - Такие правила, Фока Савельевич.
        - Разнесло-то лицо Ванюшке,  - шептал сквозь слёзы завхоз, не отводя глаз от покойника.  - Вот оно как бывает. Олимпиада выжила, а Ваня, значит…
        Рассомахин осторожно нагнулся над телом, внимательно разглядывая, погладил рукой голову покойника.
        - Да, это Иван Иванович Вельзевулов,  - простонал он.  - Артист Таганрогского драматического театра. Известный всему городу талант. Прекрасной души человек.
        Он помолчал, вгляделся в покойника ещё внимательней:
        - Вот родинка под левым ухом. И шрамик над бровью.
        - Родинку заметили?  - крикнул Брёхин.
        - Родинка,  - кивнул завхоз.  - Липа всё твердила, что только за эту родинку и полюбила Ванюшку. Только лицо не его.
        - Как не его?  - взмахнул руками Брёхин.  - Вы только что говорили, что он!
        - Не то, что не его… Его, конечно,  - поправился завхоз,  - распухло до неузнаваемости. Сколько он в воде-то плавал. У него и зуб вот золотой на нижней челюсти.
        - На нижней челюсти,  - повторил громче для Миронова, быстро черкавшего бумагу, Брёхин,  - зуб из металла жёлтого цвета.
        - Да,  - кивнул завхоз и стал медленно оседать вниз.
        - Сергеич!  - крикнул Миронов, но Брёхин уже подхватил грузное тело завхоза, на помощь ему бросились Пёрышкин с егерем.
        Фока Савельевич Рассомахин плакал тихими слезами, не стесняясь, не скрывая слёз, словно ребёнок, размазывая их по пухлым щекам.
        - Дайте ему хлебнуть,  - скомандовал Миронов, но он запоздал, капитан уже держал перед губами завхоза наполненный до краёв стакан водки.
        Тот благодарно кивнул и выпил, не разобравшись, что он пил, даже не поморщился, после чего поднял глаза на Брёхина:
        - Это что же?.. Убили его? Или утоп?
        - Видимых повреждений на теле не имеется,  - заторопился Брёхин.
        - Видимых,  - повторил задумчиво Миронов.  - Ну-ка, ребята, переворачивайте его на живот. Закончим осмотр.
        Понятые послушно взялись за края брезента, покряхтели, поохали и разом перекатили тело лицом вниз.
        - Вот те раз!  - вырвалось у Миронова.
        - Ого!  - вскрикнул Брёхин.
        - Гляди-ка!  - охнул егерь.
        Завхоз Рассомахин отшатнулся от трупа и закрыл лицо руками.
        В спине покойника под левой лопаткой переливалась наборными разноцветными каменными колечками рукоятка ножа. Лезвия не видать.
        - Оригинальная вещица,  - первым пришёл в себя Брёхин.  - Великовата уж больно. По заказу сработана. На какую же, интересно, медвежью лапу?
        - Таким один раз задеть и насквозь,  - Миронов защёлкал затвором фотоаппарата.  - Вытаскивать не станем. Раз всё это время клинок не вывалился, до морга потерпит. Теперь им эксперты займутся.
        - Знакомая штука-то,  - не сводя с рукоятки тревожных глаз, произнёс егерь.  - Думается мне, видал я её где-то. И совсем недавно.
        - Напрягись, Маркелыч!  - вцепился в него Брёхин.  - Выручай, дорогой!
        - Видал. Точно,  - пробормотал Фомин и задумался.  - Марка Васильевича этот кортик,  - раздался наконец его сдавленный голос.
        Все замерли, не сговариваясь.
        - Сребровского,  - потупил глаза завхоз.
        Коллекционеры и уголовники
        Новые обстоятельства в деле Ивана и Олимпиады Вельзевуловых, загадочное исчезновение помрежа театра Сребровского и его затянувшиеся розыски всерьёз встревожили Ковшова, и вечером, возвращаясь домой из райпрокуратуры, он решил заглянуть в следственный отдел Управления милиции к Квашнину.
        - Ты мне когда Сребровского обещал?  - с порога накинулся он на подполковника.
        - Готов доложить по полной программе, что проделано за это время,  - поднялся тот из-за стола и шутливо козырнул, улыбаясь во всю физиономию.
        - Нашёл время для шуток! Мне Игорушкин по два раза в день звонит, скоро свежевать начнёт, как селёдку. Шаламову хорошо - он за тридевять земель, а я рядом, вот они с Колосухиным меня по очереди и конопатят. Что Ростов ответил на твои запросы?
        - Как и Таганрог, нулевой результат.
        - А чего ржёшь? Тут сердце кровью обливается…  - Данила грохнулся на стул, выхватил из папки захваченную фототаблицу кортика и бросил её на стол.  - Не поверишь, Петро, ночью снятся рожа этого Сребровского и вот эта хрень!
        - Понимаю.
        - А чего ж тогда лыбишься?
        - Ладно. Не стану больше тебя мучить…  - растянул ещё шире рот в улыбке тот.
        - Неужели удалось найти?!  - подскочил Ковшов.
        - Считай, сегодня у тебя двойной праздник, Данила.
        - Не терзай душу!
        - Выпьешь что-нибудь?
        - После.
        - Тогда сядь и успокойся.
        Квашнин набрал номер, поднял трубку телефона и спросил:
        - Приехали, наконец? Тогда давайте его прямо ко мне. Ничего. Пропустят. Ведите, ведите.
        - Что за спектакль, Петро?
        - Наберись терпения. Хорошо, что ты фотографию кортика захватил.
        - А у тебя что же, нет?
        - Сыщикам своим пораздал, а их уже не найти. Разбежались по делам.
        Ковшов пододвинул приятелю цветную фототаблицу, на которой красовался изящный клинок морского офицера с наборной рукояткой.
        - Имитация настоящего кортика,  - всмотревшись в фото, не удержался Квашнин.
        - Один в один. А вот рукоятка явно отдаёт привкусом уголовщины. На зоне сработана штучка.
        - Их продукция. А это важно?
        - В нашем деле важно всё.
        - Что же? Выходит, режиссёр наш никакой не режиссёр, а уголовник?
        - Как знать… Однако, где обещанное?
        - А вот сейчас увидишь.
        В дверь постучали.
        - Входите,  - подражая магу-гипнотизёру, воскликнул Квашнин.
        Дверь кабинета отворилась, на пороге в сопровождении двух милиционеров стоял неприличного вида бомж. Грязный, оборванный, вонючий, как все бомжи. От других, впрочем, он чем-то неуловимо отличался. Остатками лака в причёске, выпуклым животиком и аристократическим безразличием во взоре. Однако скоро взор его устремился к бокалам на столе. Бомж, как и полагается бомжу, жадно сглотнул слюну, стыдливо подёргал грязную майку за бретельку, почесал одной босой ногой другую и грустно засопел.
        - И что это за создание?  - недоумевая, уставился Данила на приятеля.
        Квашнин скомандовал милиционерам «кругом», а когда дверь за ними закрылась, пододвинул стул и тем же гипнотическим тоном представил:
        - Помощник режиссёра прославленного Таганрогского театра Сребровский Марк Васильевич! Собственной персоной.
        Бомж не сводил глаз с бокалов и графина, но сохранял величавое молчание.
        - Что ты мелешь?  - не удержался Данила.  - Кончай комедию ломать! Какой это режиссёр?
        - Пока ещё помощник,  - попытался изобразить галантность бомж.
        - Только что доставлен из приёмника-распределителя,  - продолжил Квашнин.  - Документов, удостоверяющих личность, не имеет, со слов утратил в состоянии алкогольного опьянения…
        - Ограблен… Паспорт похищен вместе с ценными вещами, часами, костюмом и полуботинками,  - тихо проговорил бомж.
        - Раздет догола,  - оборвал его Квашнин.  - Марк Васильевич наш с приятелем встречу обмывал, потом - медвытрезвитель, следом - ограбление со слов бедной жертвы и спецприёмник.
        - Да, к несчастью,  - подтвердил бомж.  - Я уже писал несколько объяснений.
        - Паспорт, кстати, подбросили в милицию сердобольные,  - Квашнин протянул Даниле тёмно-зелёную книжицу.
        - Нашёлся?  - проявил радость бомж.  - Я даже номер помню. Можете проверить.
        - Тут фотография имеется,  - раскрыл паспорт Данила,  - только вы здесь совсем на себя не похожи.
        - Похудел?  - проявил интерес бомж.
        - Ну, это само собой. А как вы в городе оказались?
        - Приехал из райцентра на телефонную станцию, чтобы сообщить в театр о несчастье с Липочкой.
        - Вельзевуловой?
        - Липочкой,  - кивнул бомж.  - Связь была только с театром в Ростове. Я пошёл к земляку, работает осветителем в детском… вашем… Решил его проведать. Но, оказалось, что он уволился. С его другом пошли в ресторан. Тяжёлое несчастье, беда, постигшая нас… я расслабился, пока рассказывал. День ничего не ел, а тут выпил. Нарядом милиции обоих доставили в медвытрезвитель, его отпустили раньше. Освободился, пошёл на железнодорожный вокзал, заработать на билет, чтоб в райцентр вернуться.
        - Всё спустил в ресторане?  - пожурил Квашнин.
        - Вроде нет… в медвытрезвителе на штраф хватило.
        - Ну и что на вокзале?
        - А там носильщики - не носильщики. Одним словом, в отцепной вагон завели и всё отобрали. Вот это дали взамен,  - бомж дёрнул бретельку майки на груди и опустил голову вниз, где красовалось чёрное трико, закатанное до колен.
        - Смотри сюда,  - грубо сказал Квашнин и положил на стол перед бомжем цветную фототаблицу.  - Хорошо видно?
        - Всё различаю,  - ответил тот, изучая фото.  - У меня зрение стопроцентное. Не жаловался.
        - Знаком предмет на фотографии?
        - Что это?
        - Не узнаёте?
        - Что-то знакомое.
        Квашнин переглянулся с Данилой.
        - Возьмите фото в руки,  - посоветовал Квашнин.
        Бомж дрожащими руками поднял со стола фототаблицу, не сводя с неё тревожных глаз. Аристократическое безразличие в них исчезло.
        - Не узнаёте, Марк Васильевич?  - совсем тихо ещё раз спросил Квашнин.  - Ну, как же?..
        - Это, похоже, кортик.
        - Ваш? Посмотрите внимательно. Там есть интересные детальки.
        - Мой,  - опустил глаза Сребровский.  - Чего его разглядывать? Рукоятка наборная. Из уральских камней. Семь цветов радуги. Я камни в Свердловске заказывал.
        - А делали где?
        - Клинок мне знакомый продал, там надпись есть.
        - Какая надпись?
        - На клинке.
        - Вспомните, пожалуйста.
        - Сейчас… По латыни что-то…
        - Ну, как же? Ваш кортик. Вы коллекционер?
        - Так, баловался.
        - Дома ещё оружие есть?
        - Есть кое-что. Мы меняемся друг с другом.
        - Но этот-то вам сделали?
        - Мне.
        - И вы его никому не меняли?
        - Это гордость моей коллекции. По дурости с собой в эту поездку на Волгу взял.
        - Ну, вспомнили надпись?
        - Да. Там выгравировано: «Ad patres».
        - К праотцам,  - перевёл Данила.
        Воцарилось тяжёлое молчание.
        - Вот и всё, Данила Павлович,  - нарушил тишину Квашнин.  - Звони Шаламову. Да и Игорушкина с Колосухиным порадовать можешь.
        - Михалыча извещу, а тех двоих радовать пока нечем. Вот ляжет дело на судейский стол, тогда можно будет.
        Когда мёртвые чихают
        - Хватит дрыхать, урод!  - Матвей Керзун ткнул кулачищем в бок спящего на койке крепыша так, что тот едва не слетел на пол, мигом вскочил на ноги, продирая глаза и озираясь, ничего не понимая со сна.
        Ильдуска закружился на месте.
        - Пора делом заниматься. А ты с такой рожей опять,  - толкнул его рыжий бородач к рукомойнику.
        Ильдуска всё продирал глаза.
        - Я же тебя предупреждал, не пей. Опять нажрался?
        - И не думал,  - нагнулся наконец под струю воды крепыш.  - Как и обещал. Ни капли в рот.
        - Вижу по твоей пакостной морде,  - ещё злей напустился Керзун на приятеля.  - Забыл про дело?
        - Ничего не забыл.
        - А чего же? Его на трезвую башку крутить надо, а ты с залитыми зенками. Сколько можно?
        - Знаю я.
        - А раз знаешь, зачем хлебал, мурло пьяное?
        - Да выпил-то всего-ничего… Стоило об этом расстраиваться? Для куража не помешает.
        - Тебе, дураку, говори не говори, всё одно. Прошлый раз из-за тебя погорели!
        - А ты из-за этого, значит, к Зинке бегал?  - хмыкнул крепыш.  - Хотел у неё узнать, что в народе болтают об убийстве артистов?
        - Ну, бегал. Ты же пьяный в зюзю валялся. А мне проведать надо было.
        - А чего же мне не сказал раньше? Я бы тебя ей представил как фортового кента, лучшего кореша. А ты, значит, тайком с ней, будто меня не знал никогда и не видел сроду?
        - Для дела же, бекас. У неё понятие будет, что в тот вечер мы и не знались с тобой, а значит, и ночью вместе нигде не были. У ментов это алиби называется.
        - Хитёр, бобёр. Ты себе это алиби зарабатывал, а меня в грязи топил.
        - Ну, хватит! Ты, когда мало хлебнёшь, слишком сообразительным становишься.
        - У нас, татар, правило есть: сколько ни пей, а башку не теряй.
        - То-то я смотрю, ты чуть всё дело в тот раз не завалил.
        - А что я?
        - Был бы трезвый, не промахнулся б. Топором по калгану саданул бабу, да только погладил.
        - А, может, я нарочно. Может, она мне приглянулась…
        - Чего?  - Керзун сжал кулаки, готовый броситься на приятеля.  - Игры со мной задумал водить? Придушу, мразь!
        - Да успокойся ты… Ишь, взвился.  - Крепыш исподлобья глянул на бородача.  - Живучие они, это бабьё. Я её рубанул по башке со всего плеча. И в воду она упала без звука, даже не охнула. А утром - на тебе! Живёхонькая на бакене оказалась. Её чудо спасло.
        - Поговори ещё, татарин несчастный. Я своего барана враз уделал. Достал ножичек - и одним ударом. Был артист и нет артиста. Не то, что ты, размазня. Знаешь, что с такими, как ты, на зоне делали?
        - Знаю. Думаешь, ты один там баланду хлебал?
        - Тогда не зли меня…  - Керзун, тяжело подмяв под мощное тело запищавшую кровать, растянулся на ней, как был, в сапогах, закинув волосатые руки за голову.  - Слушай ещё раз внимательно. Больше повторять не буду. А сделаешь не так, пеняй на себя.
        - Матвей, я гляжу, что не по-твоему, у тебя одно на языке - убью, прибью. Со мной, как с дитём малым. Ну, допустим, прибьёшь меня, а что делать будешь? Из хаты днём боишься вылезти, только по ночам шастаешь. А знакомых, друзей у тебя нет. С Зинкой познакомился?.. Так на неё особенно не надейся. Она тебя, придёт время, продаст ментам.
        - А я и не собираюсь здесь задерживаться,  - оскалился бородач.  - Вот сделаем дело и рванём когти отсюда. Ты со мной?
        - А куда же мне?
        - Тогда закрой хайло и мотай на уши. Повторять я не люблю.
        - Это я уже слышал.
        - Шанс у нас с тобой единственный. Если его упустим, вышак нам обеспечен.
        - Ты мне горбатого не лепи,  - ощерился крепыш, разводя себе в кружке чифирь.  - Насчёт вышака мне ещё рано думать.
        - Сомневаешься? А два трупа на шее?
        - Откуда? У тебя, может, и два, а у меня одна баба, и ту своими глазами видел, живой в больницу увезли. Артистка-то целёхонькая осталась. Так что за мной мокрухи нет. Я чистый.
        - Что?!  - взревел бородач и даже приподнялся с кровати.
        - А вот скольких ты перерезал, одному тебе известно.  - Ильдуска, не обращая внимания на взбешённого приятеля, хитро сузил татарские глаза, поедая его одними щёлками.
        - Тебя порешу, счёт увеличится. Это точно,  - зло и тихо прошипел тот, опускаясь на подушку.
        - А я что?.. Ты сам всё время грозишь.
        - Сильно умным стал.
        - Слушай, Матвей, ну что ты взъелся?  - Допив чифирь, Ильдуска опустился на колени и по-собачьи, только не виляя хвостом, дополз до кровати.  - Ну, виноват. Хватанул винца для сна. Думал, пересплю днём, отдохну, чтобы к вечеру быть готовым. Что я, малец какой? Что ты меня всё время мордой в дерьмо? Знаешь ведь, я тоже на нарах мыкался и у параши вахту нёс. По полной программе зэковскую школу прошёл. Не шавка поганая…
        - Ладно, Ильдуска,  - пожал его протянутую руку Керзун.  - Вот это по-нашему. Виноват - склони голову. Сразу бы так.
        - За отца тебя считаю, а ты - в зубы, убью, прибью!
        - Ладно. Забудем об этом.
        Ильдуска сильнее затряс лапу бородачу:
        - Ты ко мне по-человечески, и я в огонь и воду за тебя, горло любому перегрызу. Мы, татары, умеем добро помнить.
        - Знаю я вас. Народ преданный. Кореш у меня был на зоне.  - Керзун сжал кулак и оттопырил большой палец.  - Мы с ним жили душа в душу. Ждёт, когда я домой доберусь, весточку ему дам. Обещал за мной следом по зелёной дороге.
        - В побег?  - сверкнул глазами Ильдуска.
        - А чего? Там, куда мы уйдём, никто искать не будет. Тайга кругом. Народ вольный. Свободно живут. Но Большой Иван имеется. За воровским законом старец приглядывает. Весь во мху, а авторитет тот ещё! Попробуй, кто ослушайся, враз башку открутят его молодцы. За дело, конечно. А так… простор! Батька Ермак, сказывают, основал то логово.
        - Сказка какая-то,  - закрыв глаза от удовольствия, прошептал Ильдуска,  - и не верится.
        - Сам увидишь, когда доберёмся.
        - В пути менты бы не замордовали…
        - Со мной не пропадёшь. Я ходы-выходы знаю. А когда пойдём, будет, где и остановиться. Тебя же указали мне верные люди.
        - И меня они знают?  - чуть не подскочил с пола Ильдуска.  - Откуда?
        - Им, брат, всё известно,  - солидно пробасил бородач.  - Меня снарядили, из общака на дорогу выделили. За мной другие люди пойдут, как сообщу, что до места добрался.
        - А где же их деньги-то? Зачем мы рискуем, браконьерничаем? Говорил, на дорогу зарабатываем, а у самого деньги в кармане?
        - Да просадил я всё в городе,  - хлопнул себя по лбу бородач.  - Обрадовался сдуру, что на волю вылез и запил, как сумасшедший…
        - Я тоже месяц гудел, лишь освободился,  - хмыкнул Ильдуска,  - знакомое дело. С городскими, а они такие. В карман твой нос так и ширяют.
        - Во! Пропади они все пропадом! Нам друг друга держаться надо.
        - Говори, дорогой, всё сделаю, как скажешь,  - глаза Ильдуски преданно блестели.
        - Пойдёшь сейчас к больнице,  - начал Матвей, сев на кровати,  - понаблюдаешь за обстановкой издалека.
        - Так…  - навострил уши тот.
        - Если всё тихо, поищи пацана смышлёного, купи ему коробку конфет или шоколадку…  - Керзун подозрительно посмотрел на притихшего товарища, ловившего каждое его слово.  - Деньги-то имеются? Не всё просадил на винище?
        - С последнего проданного осетра ещё червонец остался,  - похвастал Ильдуска.
        - Это хорошо. Пацана пошли в больницу к артистке, мол, её друзья прислали, сами на базар торопились. Пусть он убедится, одна ли она лежит в палате.
        - Понял. Чего же тут не понять? Только жирно будет с коробкой конфет, я кулёк леденцов куплю. Хватит с неё.
        - Не жадничай. Артисты настоящие не пожалели бы.
        - Тогда свои добавляй. А то у меня ничего не останется.
        Керзун полез в карман, достал две помятые ассигнации, сунул в быстрые руки приятелю.
        - Смотри, используй на дело.
        - Всё путём.
        - Если обойдётся, дуй ко мне.
        - А от кого конфеты передавать? От бабок, что ли?
        - Нет, те удушатся, не пришлют. Пусть пацан скажет, что от артистов, и лишнего чтобы не болтал.
        - Ну а если?..
        - Если что не так или ментов приметишь поблизости - дуй ко мне. Я тебя здесь ждать буду.
        - Усёк. А ночью, значит…
        - А ночью видно будет. Дожить надо. Завтра её увезти в городскую больницу должны. Я у местного врача выведал. Сегодня ночью - последний шанс.
        Ильдуска побледнел, скулами заводил, аж желваки забегали.
        - Знамо дело. Если в городе она очухается, нам обоим крышка.
        - Вот. Только мёртвые не чихают.
        - Что?
        - Молчат только мертвяки.
        - Ага,  - притих Ильдуска.
        - Что? Струхнул? Живой отсюда её выпускать нельзя. Больше случая не представится.
        - А может, мне самому забежать в больницу, проведать? Зачем ещё кого-то путать? Сбрехнёт не то.
        - Лишний риск ни к чему. Подыщи смышлёного или совсем дурачка. Тебе нельзя. Вдруг она очухается. Увидит тебя и придёт в себя. Я у того врача, которому осетра загнал, вынюхал про эту болезнь. Он говорит, разное бывает. С ней же уже был чудной припадок. Она ночью поднялась ни с того ни с сего и на улицу убежала. А там в попутную машину сиганула и до артистов добралась. Мужа своего искать начала. Те перепугались. Подумали чёрт те что. А она снова в обморок брякнулась.
        - Что сказала?
        - Так ничего и не сказала. Только одно спрашивает, где муж?
        - Чудеса!  - У Ильдуски рот открылся сам собой, от испуга он отодвинулся к двери от приятеля.  - Может, мне пора? Пойду, погляжу, что, как?
        - Чифирни ещё. Время есть,  - охладел Керзун к приятелю.  - Я тоже сидеть здесь не стану. К сеструхе твоей сгоняю.
        - А к ней зачем?
        - Проведаю,  - хмуро ухмыльнулся бородач.  - Напугал я её первый раз-то. Теперь, может, приласкаю.
        - Сеструха у меня змея. Смотри, не ужалила бы.
        - Не таким жало дёргали,  - поморщился бородач.  - Жаловалась на тебя, дурака.
        - Ты что задумал, Матвей?  - заволновался Ильдуска.  - Ты сеструху не трогай. Она ни при чём. Да и не знает ничего.
        - Чего ты мелешь, дурило?
        - Я знаю, ты ничего просто так не делаешь,  - не отступал от него Ильдуска.
        - Варит же у тебя башка, татарин,  - хмуро огляделся Керзун, словно чего-то искал.
        Хибара, в которой они обитали вдвоём, кроме кровати, двух табуреток и ящика, служившего столом, была пуста. Барахло, посуда или, вернее, её жалкие остатки, кучей свалены в углу. Там, на брезентовом лежаке, спал по ночам Ильдуска. Кроватью владел Керзун с первого того дня, как внезапно заявился. На ящике с банкой недопитого чифиря тускнел кухонный нож. Оба, не сговариваясь, уставились на его рукоятку, однако ни тот ни другой с места не сдвинулись. Нож был ближе к Ильдуске.
        - Не доверяешь мне, Матвей?  - почти шёпотом спросил Ильдуска.
        - Отчего же? Доверяю. Но сеструха твоя мне тоже приглянулась. С первого раза, как увидел. На душе спокойнее становится.
        Керзун помолчал, дал время Ильдуске вникнуть в смысл сказанного.
        - За кого же спокойней?  - спросил по-прежнему почти шёпотом тот.
        - За нас.
        - За нас всех?
        - За нас всех троих. Ты на ножичек-то не косись. Вскочить не успеешь, я тебя придушу.
        - Гад ты, Матвей…
        - Все мы гады. Но ты мне, брат, этих слов не говорил, а я их не слышал.
        - Если с ней что случится…
        - С ней ничего не случится, если будешь вести себя правильно.
        - Это как?
        - Слушаться меня надо. И все дела.
        Ильдуска скрипнул зубами, поднялся на ноги и зашагал к двери, выбив её с треском. Не оглядываясь, он шёл по пыльной дороге, низко опустив голову.
        - Знаем вашу змеиную породу,  - сплюнул ему вслед Керзун.  - И на груди лежанку устрой, азиаты чёртовы, всё равно мечтаете, как бы ужалить.
        Дождавшись, когда лазутчик скроется в переулке, Керзун вышел следом. Ильдуска с праздношатающимся видом дефилировал по пыльной дороге, ловя попутную машину. Ждать пришлось недолго. Не успел грузовик скрыться из вида, к дороге с поднятой рукой бросился и бородач. Ему не повезло, но минут через пятнадцать - двадцать и он на грузовике оправился следом в райцентр. Магазин и райбольница располагались почти рядом, напротив друг от друга, через улицу. Керзун постучал по кабине шофёру и выпрыгнул у «Продмага» с расписанной афишками дверью. Лениво пристроившись в ста метрах за деревьями на скамейке у забора, он закурил сигарету, оглядывая улицу время от времени. Близился вечер. Сельский люд ещё занимался своими нехитрыми делами во дворах, а то и готовился к ужину, вынося самовары прямо под деревья. Где-то на задворках брехала собака, не унимаясь и надоедая. Керзун порывался войти в магазин, но сдерживал себя. Швырнув очередной окурок в пыль, он принялся изучать афишки на двери магазина. Наконец дверь отворилась и оттуда выскочил Ильдуска с весёлым парнем рыбацкой наружности. Вслед им щебетала молодая
продавщица, запирая дверь. Рыбак в обеих руках держал сумки со всевозможными кульками, буханками серого хлеба, солью, консервами и папиросами. Ильдуска принял от рыбачка сумки и остался ждать его недалеко от больницы, укрывшись в густых кустарниках. Парень поспешил со свёртками в больницу.

«Пока всё идёт, как надо,  - подумал Керзун.  - Взрослый лучше мальца. К тому же рыбаком оказался. Его уже сегодня здесь не будет, вон сумок сколько набрал. Видать, в дальний путь собрался».
        Ожидания его оправдались. Рыбачок недолго проторчал в больнице, выскочил оттуда пустой, что-то сказал Ильдуске, принял от того сумки, и они вместе побрели по дороге.

«Ничего, пусть погуляют,  - успокаивал себя Керзун,  - дело сделано вчистую. Иначе Ильдуска бы с ним не чирикал, а назад помчался. Успеть бы и мне к Зинке, чтобы чего не заподозрил».

* * *
        - Здорово, Зинуль,  - бросил он ей и попытался ущипнуть за круглый бок.
        Зинка уклонилась, но не слишком ретиво, как в прошлый раз.
        - Как живёшь-поживаешь? Не скучно без меня?
        - А я братана искать собиралась. Тут у меня намедни тётка Пелагея была, такие страсти наговорила! Хотела его попытать. Не брешет старушка?
        - А что за страсти? Может, я знаю.
        - Да про ведьму эту, артистку из воды.
        - Ну?
        - Тётка Пелагея говорит, будто ведьмой она стала, по ночам ходит и мужика своего ищет. На днях к ростовским артистам наведывалась. Те до сих пор в обмороке лежат.
        - Рассказывали мне. Было дело.
        - Правда всё же! Не врёт тётка.
        - Только не ведьма она. Просто очухалась ночью в больнице и отправилась к своим артистам. Её попутной машиной мужик подбросил и даже ничего не заподозрил, что больна она.
        - В бинтах же?
        - А на ней косынка была.
        - Значит, скоро выздоровеет, раз на ноги встала. Может, Бог даст, и заговорит. Тогда уж убийцам несдобровать.
        - Тогда да.
        - А мужика её тоже нашли?
        - Нашли. Утром следующего дня, как она приходила к артистам.
        - Как чуяла? Там же, у того бакена, нашли?
        - Нет. Его на остров занесло. В другом месте. Но от деревни недалеко.
        - Не врёт Пелагея. Всё сходится.
        - А я вот пришёл тебя проведать,  - переминался с ноги на ногу Матвей.
        - А у брата, значит, для меня времени не нашлось? Пьёт небось?
        - Перестал. Отучил я его.
        - Ох, уж отучил! Так я и поверила,  - Зинка зло повела плечами, села за стол, пододвинула табуретку гостю.  - Садись, коль пришёл. Сам-то опухший какой! На пару гуляете?
        - Это от недосыпа,  - присаживаясь и придвигаясь поближе к Зинке, мягко сказал бородач.  - По ночам рыбой занимаемся. От тебя чё скрывать-то? Денег на дорогу коплю.
        - Настрогал капиталы?
        - Капиталы не капиталы, а съезжать собираюсь.
        - Скатертью, как говорится,  - отвернулась Зинка, не улыбнувшись.  - Что и времени не было ко мне забежать? Проведать? Может, я здесь лежу, загибаюсь.
        - Такая загнётся,  - осторожно погладил её по полной руке Матвей,  - такая как ты, не одного мужика загонит, если захочет повеселиться… Вот, пришёл.
        - Что это спохватился?
        - С собой звать.
        - С собой? Эк чево надумал! Да я и не знаю тебя совсем.
        - И что?
        - Опять всё у тебя с кондачка… Тогда лапать полез, сейчас - в невесты. А виделись два раза.
        - Не молодые вроде.
        - Да и не знаю я тебя.
        - А я расскажу.  - Матвей легонько приобнял Зинку за то место, где когда-то была талия, Зинка не пошевелилась, замерла только.  - Работы не чураюсь. Дом у меня за Уралом. Родители ещё живы. Детей, жены нет. Бабы были, не скрываю, но так, твари в основном.
        Она отстранилась, но руки его не сбросила, лишь сказала:
        - Ты выражения-то выбирай.
        - А они того стоят.
        - Всё равно. Не люблю я, когда на женщин так ругаются.
        - Хозяйство там у меня оставалось. Отец приглядывает. Писал мне. Он мужик крепкий. Там весь люд такой. Вот я, видишь,  - Матвей оправил бороду, выпятил грудь.  - Если что, защищу.
        Зинка отодвинулась ещё, оценивающе оглядела его, заглянула в глаза:
        - Брешешь небось! Приедешь туда, там вошь на аркане, а не дом, да ещё какая-нибудь баба с голодранцами. Надругаешься и погонишь назад.
        - Да, что же мне, перекреститься, что ли?
        - А перекрестись, раз православный.
        Матвей поднялся из-за стола, громадный с рыжей бородой и, не моргнув глазом, перекрестился. Зинку пробрало, чуть ли не до слёз.
        - Я мужик простой. Ты мне враз приглянулась,  - не садясь, продолжал Матвей.  - Одену тебя, как королеву. Будешь, как сыр в масле кататься. Не то, что в этом дерьме.
        - Ну-ну. Я горб здесь чуть не нажила. Всё своими руками,  - защищалась Зинка, потупясь.  - Без мужика, знаешь каково?
        - Ты баба видная, справная.  - Керзун наконец присел и теперь уже крепче обнял Зинку.  - Работы тоже не боишься.
        - А дом на кого оставлю? У меня, хоть и не хоромы какие, а хозяйство немалое. Три гуся, утки, десяток кур, корова с телёнком. Это не шутка. Всё распродавать? Покупателя не найдёшь.
        - Зато там…
        - Слышала уже. Тайга. Места - заблудишься. Медведи…
        - Вот мы их ловить и будем да шкуры дубить. Там народ вольно живёт. Что поймает, добудет, то и его. Там деньги не нужны. На свои руки и ноги надейся.
        - Расписываешь, так прямо сказка. Только слушай.
        - Соглашайся.
        - А дом?
        - Опять ты за своё… Дом братану пока оставишь. Ильдуска справится. И тётка Пелагея за ним присматривать будет. А когда устроимся, понравится тебе там, возьмём и его к себе. А он здесь покупателя на дом найдёт.
        - Ильдуску-то с собой?
        - Он там и остепенится. За ум возьмётся. Может, жинку подыщет. А водки там нет. Народ изредка, по праздникам, самогонкой балуется. Некогда пьянствовать.
        - Занятно говоришь,  - хмыкнула Зинка.  - Растревожил душу. Прямо забирает.
        - Думай. Только такие решения враз надо принимать. Раз - и отрезал.
        - Круто берёшь. Раз и отрезал… Я тут, считай, всю жизнь прожила.
        - И что хорошего видала? А там новую жизнь начнём.
        Зинка вдруг почувствовала, как слёзы покатились у неё по лицу:
        - Нечего вспомнить… С Толяном солнышко выглянуло, да не успела я согреться. А остальное - сплошная ночь.
        - Я тебя в обиду не дам. На руках носить буду. Деток заведём.
        Зинка совсем запылала.
        - Когда, говоришь, уезжать?
        - Утром, если всё хорошо кончится.  - Керзун посуровел и твёрдо повторил:  - Утром.
        - А что? Случиться что может?  - забеспокоясь, заглянула ему в глаза Зинка.  - Ты говори всё начистоту. Я на большое дело решаюсь.
        - Ничего не случится. Так я,  - осёк её Керзун.  - Собраться надо, вещи, то-сё.
        - До утра думать буду,  - успокоилась Зинка.  - Чё мне собираться? Нищему и тесёмки достаточно.
        - Вот и хорошо,  - прижал он к себе её тёплое податливое тело.

* * *
        Хотя звёзды уже вовсю разгуливали по небу, а Ильдуска у дверей землянки не маячил, Керзун забеспокоился - за углом неближнего дома с полчаса подежурил, не сводя глаз с улицы, с кустов возле их хилого строения. Заметно стемнело, но из хибары никто не появлялся. Керзун не сдвинулся с места: если Ильдуска внутри, начнёт сам его искать, а если нет, он и тут его подождёт, надёжнее. Когда совсем начал терять терпение, дверь скрипнула и в свете керосиновой лампы на пороге показалась сбитая фигура Ильдуски. Рядом с ним вертела хвостом дворняга Муха. Ильдуска что-то налил в битую-перебитую чашку, огляделся, поманил дворнягу.
        - Заботливым стал, чёрт раскосый…  - выругался Керзун, вышел из засады и направился к хибаре.
        - Как успехи?  - спросил он хмуро.
        - Всё нормалёк,  - обрадовался ему напарник.  - А ты куда пропал? Неужели Зинка пригрела?
        - Поговорили,  - неопределённо ответил Керзун.  - Со мной она поедет.
        - Уговорил?!  - подпрыгнул от удивления тот.
        - Угу.
        - А дом?
        - А дом на тебя.
        - Как на меня?.. На фига? Что, оставляешь здесь?
        - На время. Чтобы потом меньше подозрений было у ментов. Меня тут никто не видел? Не видел. Зинку я с собой заберу. Её отъезд мало кого заинтересует. Тётке Пелагее рот закроешь, пусть молчит. А устроимся там, вызов тебе пришлём или другим способом весточку дадим. Дом продашь - и все дела.
        - Здорово у тебя получается. А я сначала подумал…
        - Бестолковку напрягать надо,  - шутя, ткнул его ладонью в голову Керзун.  - Совсем пацан ещё.
        - По гроб обязан!
        - Разберёмся. Погнали в больницу. Как наша клиентка? Тихо всё?
        - В девять там свет гасят. Сейчас уже темно. Десятая палата у неё. И лежит одна. На втором этаже.
        - Как одна?  - насторожился Керзун.
        - Она всё время с двумя тётками лежала. У тех что-то с животами. Их выписали. Одну раньше, а вторую сегодня. Мужик из деревни приезжал, взял домой. Говорит, некогда болеть, дома сопли пацанам надо утирать. Сам-то он комбайнёр. А тут косовица на носу.
        - Ну одна так одна… Это только облегчит дело. Там лестница есть на чердак?
        - А как же. Я всё проверил. Передвинуть к её окну проще простого.
        - Что-то уж всё гладко получается…  - закряхтел Керзун.
        - А ты хочешь, чтобы ментяры по углам стояли и у каждого в руке по волыне?
        - Прекрати дурацкие шуточки!  - оборвал его Керзун.  - На серьёзное дело идём. Сам в палату полезу. Внизу на атасе твоё место.
        - Как скажешь…

* * *
        До райцентра от деревни дотопали пешком. Керзун запретил останавливать попутки, как его напарник ни ныл, ни приставал.
        - Никаких следов, никаких свидетелей! Хватит с меня!  - отрезал он все его уговоры.
        Улица перед больницей зияла пустотой и тревогой, однако подобрались под окна без шума и приключений. Тихо вдвоём отыскали деревянную лестницу и, передвигаясь, как муравьи, подтащили её к заветному окну.
        - Там сетки на окнах от комаров,  - шёпотом подсказывал Ильдуска,  - пальчиком дырку сделаешь и за шпингалетки потянешь - всё окно настежь.
        - Знаю. Не суйся,  - оттёр его от лестницы Керзун и, поставив ногу на первую перекладину, испытал её на прочность.
        Добравшись до окошка, Керзун легко справился с марлевой сеткой и растворил без шума окно. Лунный свет и яркие звёзды освещали койку, на которой, накрывшись с головой, посапывало выпуклое округлое тело. Керзун мягко спрыгнул с окна внутрь палаты и ещё раз огляделся. Ощутимая всеми клетками организма тишина давила на уши. Или он так волновался, впервые пойдя на дело трезвым? Надо было принять стаканчик для спокойствия, как советовал Ильдуска: пьяному море по колено, но легче вляпаться. Нет, правильно он отказался! И хватит дёргаться впустую…
        Керзун стоял над спящим существом с подушкой в руках, которую взял с другой пустой койки. Примерился. Надо враз. Чтобы пикнуть не успела. И, набрав полную грудь воздуха, осторожно положив подушку на голову жертвы, тут же налёг на неё всей силой медвежьих лап, постепенно сильнее сдавливая. Он боялся оставить синяки, поэтому сдерживал себя. Всё должно выглядеть естественно. В тюрьме приходилось таким заниматься. И местные лепилы разводили руками в недоумении, констатируя смерть во сне от недостатка воздуха: летом в камерах нещадная теснота и духота, а следы насилия отсутствуют…

«Ну всё, конец,  - перевёл дух Керзун,  - тихо всё прошло, даже ногами не засучила, пора подымать подушку - и в окно, на волю…»
        Но не успел он додумать свою чёрную мысль и только расслабил руки, как оказался на полу от страшного толчка ногой в низ живота. Дикая боль вырвала из его глотки ужасный вопль, а на него уже навалилось несколько человек, придавили наземь, и от второго удара по голове он потерял сознание.
        Как добыть царицу доказательств[Считается, что термин «царица доказательств» вошёл в российскую юриспруденцию с именем Генерального прокурора сталинских времён, прославившегося выступлениями на судебных процессах над «врагами народа». Он считал признание вины обвиняемым царицей доказательств, поддерживая насилие на следствии.]
        Всё кончается там, где начиналось, считают мудрецы. Заканчивая следствие, Николай Александрович Миронов всё более терял оптимизм и свыкался с мыслью - сложные проблемы только начинали громоздиться перед ним непреодолимыми препятствиями, а ведь, казалось бы, всё позади - преступления раскрыты, убийцы арестованы, доказательств полон короб; сядь, шелуши их, как орехи, пописывай обвинительное заключение да направляй дело прокурору. Шаламов пусть утверждает и футболит его в суд.
        Не давало покоя Миронову то обстоятельство, что не нашёл он контакта с главным фигурантом по делу - Матвеем Керзуном, тот упёрся после ареста: вину отрицал, ни одного протокола не подписывал, отказался давать показания, пока не предоставит следователь ему очной ставки с Ильдуской Измайловым. А Миронов за Ильдуску тревожился, не верил, что устоит тот, не сломается под давлением мощного уголовного авторитета. Этим объяснял Миронов и отказ самого Измайлова от очной ставки, хотя тот без запинок расписывал на допросах картины их преступных похождений.
        Как вместе браконьерничали и торговали осетрами, как Керзун приметил расфуфыренную артистку и разработал план разбойного нападения, как порешил её мужа, когда тот вступился за жену… Звериная натура у Матвея. Он бы и его прибил, чтоб не оставлять ни одного свидетеля, хотя обещал золотые горы где-то в Сибири, куда, добив артистку, бежать собирался. Сказку выдумал для дурачков… Всё бы так и было, как задумал злодей, не повяжи его милиция…
        Так, перескакивая с одного на другое, иногда пуская слезу, Ильдуска откровенно поведал свою историю следователю Миронову, умело нашедшему дорожку к грешной душе.
        Миронов проанализировал доказательства, учёл признания Измайлова, поведение Керзуна и решился на отчаянный шаг - вывезти главного фигуранта на места всех убийств. С тем он и отправился к Шаламову за согласием:
        - Хочу психологический шок Керзуну устроить. Свожу его на место, где он своего приятеля «условника» грохнул, потом повезу к палатке артистов, где Вельзевулова убил, а Измайлов по его указке едва Олимпиаду не кончил, устрою очную ставку с Сребровским и с завхозом Рассомахиным, а после маленького сюрприза организую ему полный расклад с Измайловым. Думаю, сломается мужик, не выдержит. Человек же не из металла!..
        - Что за мудрёная терминология у тебя появилась? «Маленький сюрпризик», «полный расклад»?..  - поднял суровый взгляд на следователя Шаламов, сам немало измотавший нервы над каверзным уголовным делом.  - И завхоза ты приплёл сюда с какой стати? Тот совершенно ни при чём, да и уехали вроде артисты?
        - Я его задержал, хотя Рассомахин и сам особенно не торопился. Ему досталось всё хозяйство собирать и грузить в автобус, ведь артисты укатили налегке. Рванули так, только пыль столбом!
        - Это они Шанина и милиционеров за такой отдых благодарить должны. Долго помнить будут,  - нахмурился Шаламов.  - Ты-то хоть извинения им принёс?
        - Рассомахин всё про кортик расскажет,  - ушёл от ответа смутившийся следователь.  - Он очевидцем был, когда Керзун его у Сребровского выменивал. А «маленький сюрприз» заключается в следующем,  - и Миронов выложил перед прокурором старенькую фотку с «матросиком» и Зинкой Кирпичниковой в обнимку.  - На допросе Зинка Кирпичникова - прежняя жена «матросика»  - того самого условно освобождённого на стройки народного хозяйства Зверева Анатолия Егоровича. Она рассказала, как Керзун к ней заявился первый раз, про Зверева небылицы плёл, а чтобы пуще верила, бумажник с деньгами ей выложил и этой самой фоткой. Наврал, будто тот просил приютить, помочь в дорогу собраться, одежонкой выручить с мужнего плеча… А на самом деле Толян уже укокошен был дружком и запрятан в яме, где его и отыскал доморощенный сыщик - артист Лисичкин…
        - Ну?.. А дальше что делать станешь?  - заинтересовался прокурор.
        - Спущу на злодея Зинку. Хочу убедиться, есть у него сердце или нет. Она же в рёв ударится! Женская душа помнит то, что мы, мужики, забываем!.. Хоть и бил её бывший муженёк, и сажала она его в тюрьму, а чувства остались… Замуж-то по любви за Толяна своего выходила…
        - Надежду юноши питают,  - буркнул Шаламов.
        - Утопающий за соломинку…  - смутился следователь.
        - Ну что ж… Стратегия заслуживает одобрения,  - приметив состояние Миронова, подбодрил его прокурор.  - Не забывай только вот что, Николай Александрович… Керзун - мерзкий и хитрый тип. Изощрённый. Он и чёрта, и Бога готов сплести воедино, чтобы только лазейку найти, как из петли выкрутиться. Как бы при выезде не учудил… не попытался бы сбежать.
        - А что он сделает? В наручниках же! Охрана усиленная. Я Брёхина с собой беру.
        - Побег для Керзуна - единственный шанс на спасение, а этот зверь чует, что за петлю мы ему на шею набросили… Кирпичникову ты уговорил или Керзун пожелал её увидеть?
        - Он и не заикался.
        - Значит, действительно её появление для него станет сюрпризом,  - задумался Шаламов и вскинул глаза на следователя.  - Присоединюсь-ка я к вам, когда ты его на очные ставки в прокуратуру привезёшь. Хоть и загружен по горло, но ты пригласи меня, когда возвратитесь. Хорошо?
        Шаламов вскочил на ноги, похлопал Миронова по плечу, благословляя на великие дела и не замечая, как преображается в молодого лихого прокурора-криминалиста, каким был когда-то.

* * *
        Матвея Керзуна пребывание в следственном изоляторе не изменило. Тот же косолапый угрюмый медведь, готовый мгновенно ухватить зазевавшегося могучей лапой. Только осунулся, почернел, и глаза запали.
        Он сел на предложенный Мироновым стул, покосился на Шаламова, буркнул:
        - При прокуроре не скажу ни слова.
        - Как это?!  - возмутился Миронов.  - Прокурор осуществляет надзор за всеми моими действиями.
        - Что хошь пусть творит. Сказал - не буду давать показания, значит, так и станется,  - не поднял головы арестант.  - И кандалы снимите. Не тряситесь - бежать здесь некуда.
        - Дерзите, Керзун!  - повысил голос Миронов.
        - А ты хоть ори! Я заяву на вас накатаю, как издеваетесь. Есть и на вас управа повыше.
        - Наручники снимите,  - кивнул Миронову Шаламов и поднялся.  - И я вас, пожалуй, покину на время. Начинайте очные ставки без меня.
        - Расстрельная статья, Владимир Михайлович, не положено по инструкции,  - выступил вперёд Брёхин.
        - Снимай, снимай, Вадим Сергеевич,  - уже с порога успокоил начальника уголовного розыска прокурор.  - Под мою ответственность.
        - Сдрейфил ваш прокурор,  - Керзун злобно прошипел, словно змея, пока Брёхин снимал наручники.  - Заявы моей испугался.
        - Какие ещё просьбы, пожелания, ходатайства имеются?  - не отреагировал на провокацию обвиняемого Миронов.
        - На свободу хочу. Домой. Свободы глотнуть, а там будь, что будет,  - сплюнул под ноги Керзун, агрессивно озираясь.  - Вам, лягавым, не понять, какое это счастье.
        - На свете счастья нет, а есть покой и воля,  - заполняя бланк протокола, тихо произнёс Миронов.
        - Что? И вам не сладко?  - хмыкнул Керзун.
        - Бывает иногда,  - поднял глаза на обвиняемого следователь.
        - Чего ж так? За меня ещё парочку навесят,  - с издёвкой кивнул Керзун на прокурорские петлицы следователя, где посверкивали маленькие звёздочки.
        - За вас с Измайловым больше одной не дадут.
        - Так дёшево стоим? А в «Белом лебеде» народ талдычил, что в Москве и в Ростове о наших подвигах знают.
        - Про вас вряд ли, а вот о беде таганрогских артистов помнят. Однако начнём очную ставку, Матвей Кузьмич.
        - Завхоза я видеть не желаю, помрежа-недотёпу тоже,  - закинув ногу на ногу и разминая руки, лениво потянулся Керзун.  - С Ильдуской, вот, если погутарить… с подельником своим подлым… Это можно.
        Миронов поднялся, походил по кабинету, остановился у окна. За стеклом тарахтел милицейский «газик», бегали оперативники, Шаламов вышел во двор, подошёл к шофёру, протянул пачку сигарет. Закурили оба, пуская колечки дыма к небу, о чём-то беседовали.
        - Ты где живёшь, Николай Александрович?  - вдруг услышал он за спиной глухой голос Керзуна.
        - Вообще-то я городской, здесь - временно, после института. А тебе зачем понадобилось знать?
        - Значит, городским себя считаешь?  - не ответив, снова спросил обвиняемый.
        - Городским, конечно. Время придёт, в город попрошусь. Скучновато в деревне.
        - Женат?
        - Женат. Дочка растёт.
        - Жена красивая?
        - Красивая. А что это тебя заинтересовало?
        - А я адрес ваш хочу узнать. Понадобится, когда на волю выйду.
        - Не выйдешь. Расстреляют тебя, Матвей Кузьмич.
        - Уверен?
        - Уверен. Никаких смягчающих обстоятельств нет. Судим был несколько раз, ходишь в уголовных авторитетах, убил двоих сам и участвовал в покушении на убийство третьей жертвы, при этом спровоцировал на это судимого несмышлёныша.
        - Нашёл несмышлёныша! Да он ночью сам глотку кому хошь перережет за червонец.
        - Спровоцировал всё же ты, Матвей Кузьмич!.. От этого тебе не отвертеться. Суд ему поверит.
        - А я вот в суде все признаю, как вы советывали, раскаюсь до слёз, в ножки судьям упаду. Они ведь такие же, как вы, душевные. И закатят мне эти душевные вместо вышака «четвертачок»!
        - Это право суда, он определяет меру наказания.
        - Мужик я ещё крепкий. Сам видишь. Отсижу. Выживу, раз в авторитете у уголовничков. Возвращусь в ваш город. Найду тебя. И порешу всю твою семью…
        Последние слова Керзун произнёс почти шёпотом, они просвистели, словно змеиный свист и покоробили Миронова, но он сдержался, хотя стоило ему это больших усилий.
        - Зачем?  - как можно спокойнее спросил он.
        - А за то, что ты меня в петлю засунул!  - гаркнул Керзун, вскакивая на ноги, но бросившийся Брёхин скрутил ему руки и толкнул назад.
        - Ну вот и поговорили по душам,  - будто ничего не случилось, вернулся Миронов к столу и уселся напротив Керзуна.  - А теперь взгляните сюда!  - и он шумно припечатал ладонью к столу старенькую фотку.  - Узнаёте?
        Керзун сразу нашёл глазами Зинаиду, долго не сводил с неё глаз, потом застонал, как раненый зверь, и забился головой о стол.
        - Введите Кирпичникову, бывшую жену осуждённого Зверева Анатолия Егоровича!  - скомандовал следователь Брёхину.  - А сами подождите в коридоре.
        - Николай Александрович,  - взмолился капитан милиции.  - Но я-то не помешаю.
        - Исполняйте!
        Войдя, Зинка застыла на пороге. Лицо её менялось на глазах. То бледнея, то краснея, оно пошло пятнами. Слов у Кирпичниковой не находилось.
        - Зинаида Альфатовна,  - обратился к ней Миронов,  - вы просили меня устроить вам встречу с гражданином Керзуном. Воспользуйтесь этим. Вопросов я задавать не стану. Если желаете, могу выйти на пять минут.
        Зинаида молчала, оставаясь в прострации. Керзун после слов следователя обхватил голову руками и глухо по-зверски зарычал.
        - Я выйду. Можете говорить.  - Миронов вышел из кабинета, наткнувшись на недоумённые взгляды Шаламова, Брёхина, столпившихся оперативников.
        - Ничего не понимаю!..  - бросился к нему Брёхин.  - Зачем?.. Бесполезно. Он ещё и Зинку прикончит, вбежать не успеем! Владимир Михайлович, вы почему молчите?!
        - Он знает, что делает.  - Шаламов невозмутимо сунул портсигар Миронову.  - Закуришь?
        Тот молча отказался, лицо его было бледнее обычного.

* * *
        Когда Миронов возвратился в кабинет, его поразила мёртвая тишина, царившая там. Зинка, как прижалась к косяку, так с места и не сдвинулась. Керзун неподвижно сидел на стуле, обхватив лохматую голову.
        - Поговорили?  - спросил Миронов.
        Ни Зинка, ни Керзун не ответили.
        - Значит, ничего сказать не желаете?  - повторил Миронов.  - Странно. А я полагал, у вас есть о чём спросить друг друга.
        - А что я его спрошу?  - заплакав, вдруг закричала Зинка.  - Он, вражина, меня с собой звал. В края неведомые. Жить, говорил, будем, как медведи в лесу. Свободным воздухом дышать. Детей нарожаем. А я, дура, верила…
        Вбежали Брёхин с Шаламовым, успели подхватить падающую в обморок Зинку, вынесли её из кабинета.
        Молчал Миронов, записывая что-то в бумаги, не двигался Керзун. Только за дверьми, в коридоре слышались суета и Зинкин истеричный плач. Тимофеевна приводила её в чувства.
        - Будем заканчивать, Матвей Кузьмич?  - поднял голову Миронов.  - Остался ещё Измайлов. Я даю команду, чтобы его ввели?
        Ответа не последовало. Керзун затих, словно провалился в себя.
        - Приглашать мне на очную ставку Измайлова?  - повторился Миронов,  - Матвей Кузьмич?
        - Не надо,  - наконец глухо ответил тот.
        - Что такое?
        - Дайте бумагу… Я всё напишу,  - поднял глаза Керзун.
        Вместо послесловия
        Месяца через три-четыре, просматривая городскую газету, Шаламов наткнулся на короткую заметку. В ней сообщалось:

«Областной суд рассмотрел уголовное дело по обвинению Керзуна Матвея Кузьмича, ранее трижды судимого, и Измайлова Ильдуса Альфатовича, ранее судимого дважды. За злостное браконьерство, групповое изнасилование с тяжкими последствиями, разбойное нападение и умышленное убийство нескольких лиц по совокупности преступлений Керзун М.К. и Измайлов И.А. осуждены к смертной казни.
        Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР рассмотрела в судебном заседании дело Керзуна М.К. и Измайлова И.А. по их кассационным жалобам и оставила приговор без изменения, а кассационные жалобы без удовлетворения».
        Для Шаламова это не было новостью. Приговор областного суда и постановление коллегии, конечно, ему были известны. С нетерпением он и Миронов ждали их некоторое время назад, теперь же его занимали другие вопросы, а на столе следователя Миронова лежало другое дело. Но это уже иная история…
        notes
        Примечания

1
        Барин - начальник исправительно-трудовой колонии (вор. жаргон).

2
        Кидняк - действия, слова с целью проверки правдивости чего-либо (вор. жаргон).

3
        Базлан - скандал, драка, шум (вор. жаргон).

4
        Ломать вытерку - устраивать проверку (вор. жаргон).

5
        Де-факто (лат.)  - фактически, на деле.

6
        Dura lex, sed lex (лат.)  - закон суров, но это закон.

7
        Собашник - камера предварительного содержания, КПЗ (вор. жаргон).

8
        Вор-писака, писальщик - карманный вор, совершающий кражи с разрезанием одежды, сумочек и других вещей (вор. жаргон).

9
        Всякий думает, что он устоит, пусть бережётся, чтобы не упасть! (Житие протопопа Аввакума). Сборник повестей Древней Руси. М., 1986 г.

10
        Вальпургиева ночь (ночь на 1 мая)  - у древних германцев праздник, начало весны, по народным поверьям праздник ведьм («великий шабаш») на Броккене в горах Гарца.

11
        Считается, что термин «царица доказательств» вошёл в российскую юриспруденцию с именем Генерального прокурора сталинских времён, прославившегося выступлениями на судебных процессах над «врагами народа». Он считал признание вины обвиняемым царицей доказательств, поддерживая насилие на следствии.