Кавказец Виктор Астафьев
        Рассказы
        Виктор Астафьев КАВКАЗЕЦ
        М. А. Ожеговой
        Магомед-Оглы умирал. Он лежал на прогнутой койке в углу, и глаза его стекле нели в палатных сумерках. Он не стонал и ничего не просил. Умирал молча. Каждое утро к его койке ковылял единственный ходячий в палате человек, солдат Банников, и сообщал:
        - Живой еще.
        - Живой?!- удивлялись раненые.- Вот это корень! Упрямый так упрямый.
        В разговор включалась вся палата.
        - И умирает через упрямство. Кровь чужую в себя не допускает.
        - По ихней вере это не положено. Узнают в ауле, что кровь иноверную влили, все одно угробят.
        - А ты откуда знаешь?
        - А вот знаю.
        - Гляди, какой пережиток! Умри, но не колебайся.
        - И что у них там, с сознательностью ничего не сдвинулось, что ли? Неужто не поймут селяне его? На войне человек в крайность попал, в конце концов можно и не говорить ничего. Кровь-то у всех красная.
        - Ну, будя трепаться,- покрикивал, как старший, на товарищей по палате солдат Банников, хотя лежали здесь сержанты, ефрейторы и даже старшина.- Чело веку и без того тошно, а вы?- и спрашивал Магомеда-Оглы, показывая на еду, сто явшую возле кровати на табуретке:
        - Поешь чего-нито?
        Магомед-Оглы поворачивал черную голову на белой подушке из стороны в сторону и закрывал на секунду глаза. Это означало - нет.
        - Ах ты, горюн, горюн,- сочувственно говорил Банников и принимался делить паек Магомеда-Оглы поровну между лежавшими в палате ранеными.
        Поначалу бойцы стеснялись брать еду, но потом решили, уж чем ее отдавать, так лучше самим съесть, глядишь, скорее кто-нибудь поправится.
        Как-то ночью Магомед-Оглы первый раз застонал. Банников уже спал и ничего не слышал. Старшина Сусекин взял костыль и ткнул им в Банникова:
        - Трофим!
        - А?- Банников вскочил и завертел головой, как филин.- Чего ты, старшина?
        - Отходит, видно, кавказец-то.
        Банников метнулся в угол, взмахнув халатом, как нелепая птица хвостом. С тумбочки упало и разбилось зеркальце.
        - К покойнику,- вздохнул кто-то в темноте.- Может, дежурную сестру позвать?
        - Погодь, что Банников скажет.
        Оказалось, стон Магомеда-Оглы уловили все, а можно было подумать, будто раненые спали. Это было время, когда обитатели палаты сумерничали. Лежа под вытертым байковым одеялом, каждый думал о своем, коротая в душной госпитальной тишине час грустного покоя перед сном.
        - Ну что там?- приподнялся и забелел в темноте один из раненых.
        - Кажись, спит,- чуть слышно отозвался Банников.- Это он во сне застонал. Так-то он сдюжил бы. Кремень-мужик!
        - Они, кавказцы, такие,- подхватил сосед старшины, явно набивающийся на разговор и уже готовый что-то поведать по такому случаю, но старшина Сусекин пресек эту попытку:
        - Ша, ребята, пусть спит. А ты, Банников, уж посиди возле кавказца, дело такое. Он, как-никак, все же не в родной стороне.
        - Да ладно агитировать-то,- буркнул Банников.
        Стихло все в палате. Сосед старшины, не получив возможности поболтать, попы тался было добыть огня кресалом и закурить. Сусекин молча вырвал у него изо рта цигарку и кинул ее в плевательницу. Сосед обиженно посопел носом и вскоре уснул.
        Уснули и остальные бойцы. А Банников сидел на табуретке и клевал. Перед ним на белой подушке чернел бородатый, взлохмаченный Магомед-Оглы. Сколько было ему лет, никто не знал. В палате всегда знали, кто куда и как ранен, а вот сколько кому годов, не знали. Магомед-Оглы был ранен осколком бомбы в бок. Он потерял много крови и ему в первый же день назначили вливание.
        - Нэт!- решительно сказал Магомед-Оглы и прогнал сестру.
        Тогда пришла Агния Васильевна, главный врач госпиталя, и сказала, что если он откажется от переливания крови, она не ручается за исход лечения. Магомед- Оглы долго молчал, потом губы его дрогнули, и он выдавил:
        - Нэт!
        Агния Васильевна повернулась и ушла. И теперь каждый день при обходе, завидев ее, Магомед-Оглы виновато закрывал глаза и послушно делал все, что она велела, даже сам оголялся ниже пояса, как все прочие, но не соглашался принять чужую кровь.
        Однажды Агния Васильевна пришла одна, села возле Магомеда-Оглы, взяла его руку, привычно сосчитала пульс и сказала:
        - Голубчик, нельзя же так упрямиться. Ведь ты умрешь.
        Магомед-Оглы долго смотрел на эту вечно занятую докторшу с усталым лицом, с седыми волосами и черными, как у кавказских девушек, бровями. Что-то близкое было в ее русском обличье с чуть приплюснутым носом ему, кавказцу, что-то тянуло его к ней и хотелось довериться вот этой пожилой женщине, как матери. Но он через силу произнес:
        - Нэ магу… Пажалста, прастите.
        Магомеду-Оглы нужно было делать операцию, но при той потере крови, какая была у него, операция не могла состояться.
        Агния Васильевна принялась выхаживать больного. Она назначала ему процедуры, новейшие лекарства, сама появлялась в палате раза по три на день. Но ничего не помогало. Магомед-Оглы умирал…
        - Батюшки-светы! Каких только людей на свете нет,- прошептал Банников, зевая, и обнаружил, что в упор на него смотрят два огромных глаза, светящихся в лунном свете зеленоватым, почти неподвижным огнем. Банников отшатнулся и уронил грелку с водой. Она шлепнулась, как рыбина, на пол, Банников прижал ее ногой, ровно боялся, что она брыкнется.
        - Трафим!- услышал он слабый голос Магомеда-Оглы,- Трафим.
        - А? Чего?- изумился Банников. Изумился потому, что кавказец заговорил, что кавказец знал его, Банникова, имя.
        - Трафим, иди, пажалста, спать,- попросил Магомед-Оглы.- Пажалста…
        - Да нет, чего же, посижу,- ерзнул на табуретке Банников.- Не тяжело, выс плюсь еще. Только и работы - есть да спать. А тебе полегчало, что ль?
        Магомед-Оглы не ответил, и Банников некоторое время раздумывал, разговари вать ему еще с ним или не следует. Решил, что не следует, молчком дотронулся до лба кавказца и покачал головой:
        - Ну и жар у тебя. Лоб-то прямо что кирпич каленый. Подумав еще, Банников сходил к своей койке, взял полотенце и вылил на него полграфина воды. Полотенце, намоченное водой,- это было, с точки зрения Банникова, наипервейшее средство от всех болезней: с похмелья ли, с простуды ли,- всегда поможет. Почувствовав, как вздрогнул и обмяк от холодного компресса пылающий Магомед-Оглы, Банников тихо заговорил:
        - Слышь, Магомедка, не супротивничай! Слышь, не ерепенься, впусти в себя кровь. Твоя-то кровь ведь вместе с нашей на одну землю пролилась.
        - Нэ магу, Трафим,- почти стоном откликнулся Магомед-Оглы и облизал губы.- Прасти, пажалста.
        - Да чего прощать-то? Прости да прости. Вишь, как родители тебя к почтенью приучили. Хорошо это. А вот что огражденье в твоей башке из проволоки устроили, это, как хошь, никуда не годится. Никуда, брат, обижайся, не обижайся. Тебе сколько лет-то?
        - Двадцать первый вчера пошел,- прошептал Магомед-Оглы и, подышав, добавил: - Дома вина пьют мое здаровье.
        При упоминании о вине Банников сглотнул слюну и мечтательно выдохнул:
        - Э-эх, хорошо, именины-то! Подарки, вино, когда я на почте служил ямщиком, - и тут же спохватился: - Да, брат, там за твое здоровье вино пьют, а здоровье-то у тебя - табак.
        Утром Банников, ничего не говоря, уплел свою еду, потом весь завтрак Магомеда-Оглы и еще добавки попросил. Добавки ему не дали.
        Раненые в палате решили, что еду без дележа Банников употребил как вознаг ражденье за ночное дежурство. Но он и на другой день, и на третий поступил так же, и тогда старшина Сусекин сокрушенно покачал головой:
        - Не знал, что ты такой крохобор и злыдень!
        Банников сник, залез под одеяло, долго ворочался, но вечером снова ел за двоих. А на следующий день, как только пришла Агния Васильевна, Банников стянул с себя рубаху и сказал:
        - Тычьте!
        На койках начали приподниматься раненые.
        - Чего?
        - Иглу, говорю, тычьте!- шевельнул нетерпеливо плечом Банников.
        - Зачем?- нашлась, наконец, Агния Васильевна.
        - Кровь Магомеду хочу перекачать.
        Агния Васильевна удивленно глядела на Банникова и стучала трубочкой по своей ладони.
        - А ну, немедленно надень рубашку,- приказала она и даже притопнула ногой. - Немедленно, говорю!
        - Что хотите, доктор, делайте, а только нельзя, чтобы человек зазря умирал, - потея от собственной смелости, возразил Банников, и вовсе уже тихо добавил: - Ему днями вон двадцать сполнилося, это он только из-за волосьев старовидный.
        Агния Васильевна папялила на упирающегося Банникова рубаху, хлопнула его по спине и мягко сказала:
        - Рыцарь! У тебя же другая группа крови. Соображаешь?
        - Да как же другая?- растерялся Банников.- Все одно ведь красная,- и потащился за Агнией Васильевной.- Может, из-за исключительности момента? На войне всякое бывает, какие уж там группы, есть когда разбираться…
        - Банников, не мешай работать и не мели чепуху!- прервала солдата Агния Васильевна.- И отправляйся на свою кровать. Что ты, как тень, за мной бродишь?
        - Как же это?- вконец убитый бормотал Банников.
        - Какая же туг чепуха? Я его харчи один молотил, чтобы крови подкопить. А вы - чепуха!
        - Что-о?- вскинулась Агния Васильевна.
        - Харчи, говорю, употреблял!- чуть не заревел Банников. Он стоял, как про винившийся солдат перед генералом, а докторша опять стучала себя по ладони тру бочкой и вдруг схватила его за рукав и быстро потянула к койке Магомеда-Оглы:
        - Если бы он предложил тебе свою кровь, ты бы согласился?
        Магомед-Оглы поглядел на виновато потупившегося, конопатого Банникова, перевел взгляд па Агнию Васильевну. Что-то боролось в нем, переламывалось, в глазах, переполненных болью, стояли слезы и мука. Но он не сломился, а, стиснув зубы, отвернулся.
        - Вот ведь змееныш,- единым возгласом пронеслось по палате.- Хоровод вокруг него водят, стараются спасти, а он?!
        Агния Васильевна сощурилась, точно взяла на прицел черный затылок Магомеда- Оглы, потом наклонилась к нему и доверительно спросила:
        - А если мою кровь?
        - Вашу?!- резко повернулся и округлил глаза Магомед-Оглы. Треснутые губы его, обрамленные черной бородой, замерли в вопросе.
        - Да, мою.
        - Вашу?!- еще раз переспросил Магомед-Оглы. Он закрыл глаза. Темные ресницы его задрожали часто-часто, будто стряхивали слезы, которых там никогда не было. Магомед-Оглы трудно приподнял руку, провел ею по лицу, словно стирая что-то с глаз и тряхнул лохматой головой.
        Это означало - да.
        - Банников, шагом марш за сестрой,- спокойно махнула рукой Агния Василь евна.- Помоги ей принести аппарат для переливания крови.
        Но Банников уже не слушал докторшу. Он уже прытко ковылял из палаты, сма хивая с попутных тумбочек халатом разные предметы, и бурчал недовольно:
        - И чего объясняет?! Будто сам не знаю, какой тут аппарат нужон…
        …Пятнадцать лет спусгя среди множества телеграмм и писем, полученных Агнией Васильевной по случаю ее шестидесятилетия, она обнаружила небольшое, застенчивое письмо, которое начиналось так:
        «Здравствуй, родная мама! Это письмо посылает тебе Магомед-Оглы…» И дальше шло обычное извинение за долгое молчание, потому что он, Магомед-Оглы, не умеет и не любит писать письма. Но если будет нужна его жизнь, он придет и отдаст эту жизнь ей, своей второй матери.
        1958