Захарка Виктор Астафьев
        Рассказы
        Виктор Астафьев ЗАХАРКА
        Лед на Енисее еще не тронулся, но перелетные птицы уже появились. В Запо лярье всегда так - птицы опережают весну. Где-то в верховьях Енисея они прилетают на полую воду, потом настигают ледоход и обгоняют его.
        Колхозные бригады охотников в эту пору выезжают на промысел за птицей.
        Захарка в колхозе еще не состоял, ему было всего двенадцать лет. Но он тоже засобирался на охоту: надо было помогать семье. А семья немалая - четверо ребят (себя Захарка к ребятам уже не причислял). Отца на войне убили, работница в доме одна мать. Она на рыбоприемочном пункте работала - резальщицей.
        Станок Агапитово, где жил Захарка, совсем мал, всего несколько домиков. Работы здесь никакой сыскать невозможно, одна рыболовецкая бригада в Агапитове - и все. Самое большое начальство здесь бригадир и пекарь. А до правления колхоза и сельсовета более сотни километров. Заполярье - здесь такие расстояния между селениями не в диковинку.
        Захарка ловил зимой силками белых куропаток и однажды заплутался и чуть не замерз. Мать после этого не пускала Захарку в лес.
        К весне совсем трудно стало семье. Приварка нет, только рыбы иной раз бри гадир давал, а без приварка ребятам пайка хлеба не хватало: растут. Паек же хлебный не растет. Все тот же, что и в войну. Но докатился и до Агапитова слух, что скоро карточки на хлеб отменят. А пока Захарка приладился к пекарю в помощ ники: дровишки пилит, колет, печь топит, пол моет - что заставит пекарь, то и делает Захарка. Лишь бы накормил. Поест Захарка в пекарне, значит, паек матери и братишкам с сестренкой достанется.
        Надо жить, до лета дотягивать. Летом в Заполярье - лафа: дичь, яйца, рыба, ягоды, грибы, орехи. Летом в Заполярье жить можно.
        А между тем пекарь совсем зазнался. Ну кто он такой в нашем нынешнем пони мании - пекарь? Так себе - личность, вымазанная мукой. Но в те годы пекари поль зовались большим авторитетом. Агапитовский пекарь, к примеру, жил по поговорке:
«Сыт, пьян и нос в табаке».
        Тут требуются некоторые пояснения: дело в том, что в маленьких поселках хлеб не только выпекался на пекарне, но и отпускался здесь же. Вот и выходило, что власть в ту пору у пекаря была полная. Захочет хлеб отпустить - отпустит, не захочет - не отпустит. Иди жалуйся на него - за сотню-то верст.
        Ну а Захарку пекарь вовсе заездил, и плата парнишке одна - кусок хлеба.
        Но все стерпел Захарка, дотянул до весны.
        Птица пошла, собрался пекарь на охоту: гусятинки захотелось. Мать Захаркина попросила его:
        - Возьмите Захарку, Ануфрий Пантелеймонович. После того случая боюсь я одного-то отпустить, а он рвется на охоту.
        - Хлопот с ним не оберешься,- поморщился пекарь,- расхнычется.
        - Да что вы!- Пекарь был единственным человеком в поселке, которого назы вали на «вы».- Он у меня ко всему привычный.
        Мать хотела сказать, что и охотник Захарка удачливый, с семи лет ружьем вла деет, а в ходьбе за ним и взрослому не угнаться, да не успела ничего разъяснить, пекарь недослушал ее.
        - Ну, ладно, ладно,- кисло согласился он,- возьму. Будет обед готовить, вещи сторожить.
        И вот они шагают по песчаному берегу - задастый, как баба, пекарь впереди, чуть кривоногий, коренастенький Захарка сзади. У Захарки на ногах резиновые сапоги с калошами. Калоши на резиновые сапоги, конечно, не надевают. Но это когда сапоги целые. А если у них нет подметок, тогда с калошами тоже ничего.
        Пекарь в болотных сапогах-вытяжках. Рюкзак у него казенный - с застежками, пряжками, железками. У Захарки просто мешок из-под муки, с опояской, вместо лямок. Ружье у пекаря - бескурковка заграничная, с выгравированными зайцами на щеках. У Захарки старая «тулка» без всяких зайцев. Но «тулку» эту Захарка ни в жизнь и ни за какие заграничные ружья не отдал бы, потому как отцовская она.
        Километров пятнадцать отмахали пекарь с Захаркой. Пришли на огромный пес чаный мыс. Через этот мыс каждую весну переваливают караваны птиц.
        Пекарь приказал Захарке отабориваться: разводить огонь, устраивать ночлег, а сам принялся делать скрад на мысу.
        Захарка, ловко орудуя топором, нарубил пихтача, сделал «козырек» и развел под ним огонь. Потом спустился на мыс и соорудил себе скрад. Пекарь посмотрел на мальчишку с любопытством, усмехнулся и спросил:
        - Ты чего?
        - Как чего?
        - Делаешь, спрашиваю, чего?
        - Скрад делаю, не видите, что ли?
        - Скра-ад? Зачем?
        - Известно дело зачем - стрелять.
        - П-сс-ссых,- засмеялся пекарь, будто с натугой чихнул, и тут же боднул Захарку взглядом.- Стрелок сопливый! Мешать только! Сиди уж на стане, при багаже. Две-три утки уделю потом.
        - Мне вашего не надо. Я сам добуду.
        - Ну, дело твое. Только гляди. Я лютой на охоте - упреждаю…
        - Ладно пужать-то, пуганый уже,- буркнул Захарка и занялся своим делом.
        Ночью пекарь ворочался с боку на бок. Привык в тепле нежиться и оттого мерз, хотя одет был толсто. А Захарка в телогрейке, под которую поддернута шерстяная кофта матери, в латаных ватных брюках и в сапогах с калошами спал крепко, но урывками. Через час-полтора он вскакивал - иначе застудишься. Подживив огонь, Захарка распахивал телогрейку, грел грудь, спину, потом сымал сапоги с калошами и калил портянки. Затем он засовывал руки в рукава и падал на пихтовые лапы и заставлял себя тут же заснуть, чтобы не терять ни минуты. Знал парнишка, что при стрельбе влет нужно быть бодрым, хорошо отдохнувшим, чтобы и рука и глаз были верны.
        Рано утром Захарка скинул телогрейку и побежал к воде. Он вымылся в Енисее почти до пояса. Пекарь съежился, глядя на Захарку, и даже губы у него посинели.
        - Загне-ошься,- пообещал он парнишке.
        - Ничего, ничего,- быстро натягивая на себя одежду, сказал Захарка,- зато потом жарче будет, а вас, как от огня отойдете, цыганский пот прошибет, помяните мое слово.
        Утро пришло в Заполярье! Пески на берегах чуть курились. Снег с песков уже сошел, и они жадно, неутолимо вбирали солнечное тепло. В кустах и по закрайкам озер снег еще лежал, плотный, с ноздреватой корочкой наста. Днем эта корочка рассыпалась со стеклянным звоном.
        Сидит Захарка в скраде, поглядывает, птицу ждет. Славный скрад у Захарки получился. Затащило еще в прошлую весну на мыс кусок земли с дерном, и весь он пиками тальника взялся, пальца не просунешь - так густ тальник. Захарка лозины тальника в середине вырубил, а вершинки крайние связал, вот и готов скрад. Глав ное, птицы помнят: в прошлом году осенью здесь этот островочек тальника был, и не станут облетать его.
        Песчаный мыс изогнутым крылом врезался в Енисей. Темны, огромны забереги у Енисея. Две-три иных реки уместятся в одну такую заберегу. И с той, и с другой стороны уже давно отпаялся лед от берегов. А вот стоит же. Держит его север и еще слабо нажимает юг.
        Однако вон в тихой студеной забереге частые кружки, будто от дождя. Это селедка-зубатка - начала появляться, значит, не сегодня-завтра река тронется. И вместе со льдом пойдет зубатка. Будут пичкать льдины селедку, выталкивать ее на берег косяками - знай собирай в корзины. Ну что бы вот этой зубатке идти раньше или повременить день-другой и переждать ледоход? Нет, на смерть идет, а не отс тупает от своих законов.
        Попробуй разбери их, эти законы природы. Сидит Захарка, думает. Холод к ногам подбирается, не больно стойки калоши против стужи.
        Высоко проходят громадные табуны уток. Эти идут еще дальше, им путь к Ени сейской губе, к Диксону, к Ледовитому океану.
        Но вот за мысом, над кромкой леса изломанный угол. Он растет, ширится. То был как будто простым карандашом отчеркнут на бледном небе, а теперь уж словно углем, вон уж и пунктир образовался. Дробно рассыпался косячок по небу, распался - точки, мячики, комки. Ближе, ближе. Га-га-га-га! Га-га-га-га! Гуси.
        Идут гуси. Медленно идут, устало. Огромный путь одолели они. Горы, реки, моря оставили позади. Сейчас они почти «дома» и оттого летят без строя, нетороп ливо. Надоела им дисциплина, измотал изнурительный перелет - пора и подкормиться, пора передохнугь.
        По всему видно, они норовят сесть на мыс. Вот уже снижаются, предупреждая друг друга, дескать, смотреть и еще раз смотреть!
        И в это время - трах-пах!
        Пекарь выстрелил, не утерпел.
        Колыхнулась, рассыпалась и прошла над скрадом пекаря стая - под самым его носом. Захарка на колено привстал, выцепил одну птицу, ударил, и она грузно упала в песок, взбив легкое облачко.
        Пекарь вдогонку гусям из обоих стволов саданул, но птицы были уже далеко, не достанешь дробью.
        Прибежал пекарь к Захарке, глаза у него большие:
        - Покажи гуся-то.- И стал вертеть птицу в руках, пальцами оглаживать.- Ха-арош, ах ха-арош! Ловко ты его. А я, понимаешь, поторопился.
        - Ну, ничего,- успокоил пекаря благодушный от удачи Захарка.- Прилетят еще… Во! Слышите?
        А вдали снова: га-га-га.
        Юркнули в скрады Захарка и пекарь. Но этот табун прошел стороной. Зато тут же и один за другим низко промчались три табуна уток. Захарка выбил трех, а пекарь пять уток. Утки - не то что гуси - теряли друзей без криков и без паники. Казалось, они просто на ходу вытряхивали из табуна над скрадом одну-две птицы и, только слегка дрогнув, спешили без оглядки дальше.
        Все шло как будто хорошо. Пекарь ликовал:
        - Ка-ак я их, понимаешь, лупану - и посыпались они. Бой у ружья - сила! Да и стреляю я отменно. Это уж даве по гусям просто поазартничал…
        Захарка молчит, только слегка морщится. Нехорошо это - трещать на охоте, похваляться. К охоте Захарка относится со спокойной серьезностью - она для него не забава, а работа, дающая пищу, жизнь. Так же к охоте относился и отец Захарки, а он был знатным промысловиком.
        - Ша!- закричал сердито Захарка.- Летят!- И пекарь послушно затих в своем скраде.
        Шла большая, туго сбитая стая гусей-ворогуек. Шла она ровно, без суеты, роняя редкую перекличку на землю.
        И на этот раз пекарь поторопился. Думал, должно быть, как бы Захарка не опе редил его. Он уже убедился в том, что болтать и мазать Захарка не охоте не любит.
        Плохо стрелял пекарь в табун, наудалую. Два гуся после его выстрела колыхну лись и пошли на сторону, к забереге. Вспахав лапами белые борозды на темной воде, гуси тоскливо закричали, провожая родную стаю.
        Захарка прихватил последнего гуся. Шел он низко, на верный выстрел. Гусь упал чуть подальше скрада, но выправился и попробовал подняться на крыло. Захарка ринулся наперерез, и в это время - хлесть! Почти у самых ног Захарки прошла дробь. Парнишка оторопел.
        А пекарь выскочил из скрада и на Захарку с кулаками, махается и орет:
        - Ты чего это за чужой птицей гоняешься? Ишь, ловкий какой… Я их трех прих ватил. Два-то вон на Енисей ушли, а этот упал. А ты - ишь…
        Видел Захарка - врет пекарь. По глазам видел, по голосу слышал - врет.
        - Как тебе не стыдно!- сказал он пекарю, сразу переходя на «ты».- Детишек голодишь…
        Пекарь аж захлебнулся от таких слов. Он привык к почтению, привык, чтобы его на «вы» называли.
        - Ну ты, оглодыш!- замахнулся он на Захарку.- Гляди у меня! А то я властью отца твово покойного оттаскаю за уши!
        - Крохобор!- презрительно сощурился Захарка.- Властью отцовской… При отце ты не посмел бы у пацана отбирать. Властью! У меня еще полон патронташ зарядов. Срежу, как чирка! По-огань!
        Пошел Захарка прочь, в свой скрад, коренастый, кривоногий, не по годам скро енный, не по летам рассудительный и злой. Жизнь сделала таким Захарку.
        Больше не разговаривал Захарка с пекарем, и к хлебу его не притрагивался, хотя тот юлил и все время с едой насылался.
        А почему он юлил - выяснилось после.
        Четырех гусей добыл Захарка и уток штук двенадцать, можно сказать, на месяц семью едой обеспечил. А пекарь так с одним, захапанным гусем да с несколькими утками домой плелся. Идет и все разговор подводит к тому, чтобы разделить пополам добычу. Захарка делает вид, будто не понимает намеков пекаря. Прет тяжелый мешок, сопит, потом обливается и помалкивает.
        Возле поселка пекарь без обиняков заявил:
        - Слышь, ты, сосунок! Не будет того, чтобы меня весь станок срамил, чтобы я ославился из-за того, что ты меня обстрелял.
        - По бутылкам да по консервным банкам мастер стрелять, теперь по птице поучись!- процедил сквозь зубы Захарка и тут же добавил: - А насчет дележа охо лони и рот не раскрывай. У меня детишки и мать.
        - Ах так!- рассердился пекарь.- Значит, охолони! Значит, ты понятья того не имеешь, что кабы не я, так детишки твои и ты вместе с ними ноги бы давно про тянули. Подкормил на свою шею, подкорми-ил. Н-ну,. погоди!
        - Спаси-итель!- скривил губы Захарка и себе под нос: - Вша!
        Пришел Захарка домой, супу наварил, ребят накормил, сам наелся и еще матери оставил.
        Мать явилась в слезах.
        - Что ты там наделал? Чем пекарю-то досадил? Зверем он на меня смотрит и говорит, что с сего дня никаких льгот нам не будет.
        - Плевать на такие льготы!- рассердился Захарка.- Корочки, как собакам, подбрасывает, чтобы я батрачил на него, как на кулака при давнем времени. Вот через месяц-другой карточки отменят, и оплывет он, как червивый гриб. Льго- о-ота!..
        Прошлым летом ездил я в Заполярье и побывал на осенней охоте возле станка Агапитово. Довелось мне там ночевать у рыбацкого бригадира Захара Тунегова, того самого Захара, который уберег семью от голода и еще в детстве сделался взрослым.
        - Ну и как вы тогда?- спросил я, когда Захар рассказал мне эту историю, не столь веселую, сколь грустную.
        - Выжили. Тем же летом полегченье с хлебом стало, прибавили нам паек, как заполярным жителям, а потом вовсе карточки отменили. Но еще до отмены карточек посадили пекаря-то. Подмешивал он чего-то в хлеб - вот и угодил, куда надо.- Захар вынул трубку, постучал ею о камень, набил табаком и добавил: - А я вот и по сей день его, подлого, забыть не могу, так-то он мазнул сажей по моему детс тву, так-то он отяжелил его, и без того нелегкое.- Захар помолчал, глубоко затя нулся: - У самого вон трое сейчас растут, стараюсь, чтоб ни в чем нужды не знали. Жена иной раз говорит - балую. Может, и балую. За себя балую, за своих братьев и сестренку.
        После этого Захар долго молчал. Сидел он на опрокинутой лодке и молчал. Над Енисеем торопко проносились стаи уток, куликов. Кружились и вскрикивали чайки. Начинался осенний перелет. Птицы отлетали на юг, в теплые края, замыкая свой ежегодный, великий путь.
        1959