Мелодия для саксофона
Наталия Николаевна Антонова


      В квартире дочери убита теща известного в городе саксофониста. Некто ударил женщину молотом.


  Полиция утверждает, что замок на входной двери не взломан. Получается, женщина сама открыла дверь убийце? Значит, она его знала и доверяла ему?


  Следователь Наполеонов подозревает двоих, в том числе бывшего парня внучки убитой – художника Дорина. Соседи слышали, как убитая и художник повздорили некоторое время назад. Внучка Инесса решает привлечь к расследованию детективное агентство «Мирослава». И результат шокирует не только Инессу, но и самих детективов…




      Наталия Антонова
      Мелодия для саксофона


      Действующие лица и события романа вымышлены, и сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно…
    Автор






      Глава 1

      Большие пушистые облака, снизу подсвеченные осенним солнцем, казались белыми кораблями, плывущими по морю-океану в ещё неведомую миру сказочную страну. И так хотелось взглянуть на неё хотя бы одним глазком. Да видно, не дано. Только и остаётся, что, оставаясь на грешной земле, мечтать о чудесном мире грёз и ничем не омрачённого благополучия…
      Екатерина Терентьевна Самсонова пребывала в превосходном настроении.
      Вчера вечером ей позвонила дочь и сообщила, что Аркадий, то есть зять Екатерины Терентьевны, уехал с гастролями на две недели в приморский город.
      – Мама, – говорила Антонина, – поживи у нас, пожалуйста, эти две недели, присмотришь за Дениской, да и начнёшь привыкать к новому месту жительства.
      – Хорошо, Тонечка, завтра приеду, – пообещала Самсонова.
      Ей совсем нетрудно было присмотреть за внуком Денисом, учеником пятого класса.
      Денис был мальчиком непроблемным, учился хорошо. За ним особо и присматривать-то не надо. Но дочка Тоня правильно считала, что бережёного бог бережёт. И лучше не оставлять мальчика одного.
      Самой Тоне-то недосуг, сколько лет она сидела на одном месте и, несмотря на своё трудолюбие, всё никак не могла пробить так называемый «стеклянный потолок». Затирали её и не давали расти. А тут вдруг после сорока пяти её карьера пошла в гору. Назначили её сначала начальником отдела по менеджменту и рекламе, а потом и вторым заместителем управляющего компанией. Так что Тоня, можно сказать, и ночевала, и дневала на работе.
      А муж Тони, отец Дениса, саксофонист в известном не только в родном городе джазовом квартете «Ностальгия» – то на концертах, то на репетиции, то на гастролях.
      «Это хорошо, что Аркашу послали на гастроли в Волчеморск, там у него тётка живёт, остановится у неё, на гостинице и еде сэкономит», – подумала Екатерина Терентьевна.
      Тётку зятя Капитолину Ивановну Тарасову Екатерина Терентьевна знала хорошо и несколько лет, отдыхая с внуком и дочкой в Волчеморске, останавливались они именно у Тарасовой.
      Самсонова коротко сошлась с Тарасовой, называла её Капой, а та в свою очередь звала ту Катей. Они время от времени перезванивались и отправляли друг другу на праздники по старинке бумажные открытки.
      «Самое главное, я с Инессой наговорюсь вдосталь», – думала Екатерина Терентьевна, приближаясь к дому дочери.
      Инесса была старшей сестрой Дениса и любимицей бабушки. Девушка была старше брата на десять лет и скоро должна была выйти замуж за молодого биохимика Глеба Куприянова.
      Бабушка одобряла выбор внучки. Глебу Куприянову было всего двадцать шесть лет, но он уже многого добился в жизни и теперь работал в серьёзной научно-исследовательской лаборатории.
      Хвастаясь перед соседями и подругами будущим мужем внучки, Екатерина Терентьевна говорила с гордостью:
      – Наш Глебушка – не вертопрах какой-нибудь, а серьёзный учёный.
      На семейном совете было решено, что, поженившись, молодые поселятся в двухкомнатной квартире Екатерины Терентьевны, доставшейся ей от мужа, а сама она на время переедет к дочери. Тем более что квартира у зятя саксофониста и дочери была просторная, одна прихожая чего стоит, можно сказать, целый холл, плюс большая кухня, четыре комнаты и в каждой лоджия.
      Инесса с Глебом могли бы пожить и в квартире Бессоновых. Но начинать жизнь молодым под одной крышей с родителями не слишком-то удобно. Поэтому и решили отдать им на первое время квартиру бабушки.
      «А там, даст бог, – думала Самсонова, – Глеб заработает деньги на собственную квартиру».
      Вообще-то Екатерина Терентьевна была не против остаться жить у дочери навсегда, а в её квартире, – рассуждала она, – мог бы потом поселиться женившийся Денис. Хотя до этого времени ещё немало воды утечёт.
      Уже почти дойдя до дома, Екатерина Терентьевна хлопнула себя правой рукой по боку и решила забежать по пути в фермерский магазин, чтобы купить фарш.
      «Вот, – удовлетворённо подумала Самсонова, – теперь можно на вечер нажарить котлеты и порадовать домашних».
      Подумав минутку, она не удержалась от соблазна и прикупила коробку пирожных, которые так любил Денис. И ещё две пачки молока. Молоко любили все три женщины, и сама Екатерина Терентьевна, и её дочка Тоня, и внучка Инесса.
      Самсонова не раз слышала от зятя о рассуждениях учёных, что молоко плохо усваивается организмом взрослого человека, но привычно отмахивалась: «Врут, поди, твои учёные, Аркаша».
      – Они не мои, – отвечал зять и, ухмыляясь, ставил варить себе крепкий чёрный кофе.
      Варку кофе Бессонов не доверял никому, сам он его делал в турке, соблюдая все правила, и пил без сахара и без сливок чёрным.
      – И как ты, Аркаша, пьёшь эту гадость? – вздыхала, бывало, Екатерина Терентьевна. – Ведь горечь, поди, неимоверная.
      – Он во мне, мама, вдохновение поддерживает, – отвечал ей Аркадий и важно уплывал в свой кабинет.
      Все домашние знали, что Бессонов пишет музыку. Или, вернее, пытается писать.
      Время от времени из кабинета доносились звуки саксофона. Но Екатерина Терентьевна в музыке не разбиралась, тем более в джазовой, и поэтому не знала, написал ли ту или иную вещь её зять Аркаша или кто другой. Всё, о чём она просила зятя, так это играть потише. А он в ответ только ухмылялся.
      Внучке и внуку музыка не мешала, они под неё даже умудрялись делать уроки. Дочь Тоня на жалобы матери на мужа только отмахивалась: «Я привыкла и ты, мама, привыкнешь».
      Екатерина Терентьевна только головой качала. Но вот однажды подруга Роза надоумила её купить беруши. И жизнь сразу наладилась. Теперь чего бы ни вытворял Аркадий на своём саксофоне, она оставалась спокойна и счастлива.
      Подойдя к дому, Екатерина Терентьевна увидела подростков, играющих в бадминтон на площадке перед домом.
      «Ну, что ж, – подумала она одобрительно, – в такую погоду и впрямь лучше размяться на свежем воздухе, чем сидеть дома, уткнувшись в компьютер».
      Внучка как-то сказала ей, что теперь все, не только молодые и даже пожилые, сидят в социальных сетях. И даже объяснила, что это такое.
      Со слов Инессы Самсонова поняла, что это что-то вроде посиделок, но не как раньше в деревне на завалинке или в их время на кухне, а виртуально. То есть как бы не на самом деле. Ни с подругой тебе чаю попить, ни секретами поделиться. Всё напоказ!
      Самсонова не одобряла такого общения и была рада, что ни внук, ни внучка не злоупотребляют этими коварными сетями и охотно общаются воочию с подругами и приятелями.
      Екатерина Терентьевна вставила ключ в замочную скважину и дважды повернула его.

* * *

      Инесса после университета сразу побежала домой: мать ещё вчера вечером сказала ей, что сегодня к ним приезжает бабушка, и девушке хотелось как можно скорее обсудить с ней фасон платья, который она наденет на второй день после свадьбы.
      Ведь её бабушка всю жизнь проработала в элитном ателье. Начинала она закройщицей и дослужилась до заведующей, которой и проработала ровно двадцать один год.
      Ради разговора с бабушкой Инесса отказалась от похода с подружками в кафе сразу после занятий и отменила свидание с Глебом, назначенное на вечер.
      – Глебушка, – щебетала она в трубку, – ты только не сердись! Но мне очень! Очень нужно обсудить с бабушкой ряд вопросов, касающихся нашей свадьбы.
      – Вернее, твоих нарядов, – улыбался в трубку Глеб.
      Инесса не могла видеть, что жених улыбается, но прекрасно догадывалась об этом, улавливая нотки иронии в его словах.
      – Да, хоть бы и нарядов, – защищалась она, – разве наряды – это не часть свадьбы?
      – Конечно, часть, – соглашался Глеб всё с той же улыбкой.
      – Между прочим, свадьба бывает только раз в жизни! – выпалила Инесса и запнулась.
      – В идеале, да, – прожурчал голос Глеба.
      – А ты что, разводиться со мной собираешься? – насторожилась девушка.
      – Инесса! Милая! Мы же с тобой пока даже не поженились! – воскликнул он.
      – Ну, это я так, на всякий случай, – поспешила оправдаться она.
      – Я так и понял, – улыбнулся Глеб.
      – Значит, ты не сердишься?
      – Нисколько.
      – Я тебя люблю!
      – Я тоже люблю тебя, моя принцесса.
      – Так я побежала?
      – Беги!
      – Целую!
      – Взаимно.
      – Скажи, что ты целуешь меня сто тысяч раз!
      – Инесса! Я надеюсь, за всю нашу жизнь, которую мы проведём с тобой вместе, поцеловать тебя не один миллион раз.
      – Обещаешь?
      – Зуб даю! – пошутил он.
      Инесса счастливо рассмеялась и отключилась.
      – Какой же она ещё всё-таки ребёнок, – с умилением подумал влюблённый парень.
      Девушка между тем запрыгнула на подножку автобуса и быстро прошла сначала в середину, а потом к передней двери.
      Ехать ей было всего две остановки. Обычно она проходила их пешком, но сегодня ей так хотелось поскорее увидеть бабушку.
      Ага, вот и её остановка.
      Инесса лёгкой птичкой выпорхнула из дверей остановившегося автобуса и понеслась домой.
      Несмотря на спешку, девушка успевала радоваться прекрасной погоде.
      «Не зря говорят, что октябрь – большой притворщик! Ему ничего не стоит притвориться серединой весны и обмануть готовых обманываться прохожих. Вон и травка нежно-зелёная точь-в-точь, как в апреле, и цветочки на газонах, и птички с ветки на ветку перепархивают. Это, конечно, не соловьи и малиновки, а синички и воробьи, но всё равно, как хорошо!»
      Девушка замедлила шаг, открыла сумку и, вытащив из неё пакетик семечек, надорвала его и рассыпала угощенье возле бровки. Птицы тотчас спорхнули с веток и стали клевать семечки.
      «Интересно, – подумала Инесса, – почему в последнее время почти не видно голубей?»
      Нельзя сказать, чтобы она любила этих разжиревших от еды из контейнеров и неуклюже переваливающихся при ходьбе с боку на бок представителей птичьего племени, но они были столь привычным элементом городского пейзажа, что их, как ни странно, не хватало.
      Последний раз Инесса видела голубей в парке, куда они ходили с Глебом две недели назад. Но в парке голуби совсем другие. Они, конечно, тоже не прочь выпросить еду у посетителей и даже рискуют утащить семечки из-под носа зазевавшейся белки. Но всё-таки они поджарые и подвижные. Не то что разленившиеся дворовые.
      «Интересно, куда они всё-таки подевались, – думала девушка, ставя ногу на первую ступень в подъезде, – надо спросить Глеба. Он всё знает!»


      Инесса открыла дверь своим ключом, щёлкнула выключателем и хотела крикнуть радостно: «Бабушка, а вот и я!» Но замерла, онемев от ужаса возле порога.
      Её бабушка лежала на полу в прихожей, возле неё растеклась тёмная лужа крови.
      Шкаф для одежды был открыт, и одна рука бабушки словно тянулась к нему, чтобы закрыть дверцу. Был виден висевший внутри её плащ цвета кофе с молоком.
      В этот самый момент в голове у девушки пронеслась мысль, что бабушка всегда пила кофе только с сахаром и молоком или со сливками.
      Через мгновение Инесса пронзительно закричала.
      Её оглушительный прерывистый крик привлёк внимание соседей не только на их этаже, но и ниже.



      Глава 2

      Первым прибежал сосед снизу Егор Степанович Никаноров.
      Несмотря на то, что он был немолод, всё-таки восьмой десяток пошёл, пенсионер не растерялся, не впал в панику, а сразу вызвал полицию и «Скорую». Потом появилась запыхавшаяся соседка из квартиры напротив Валентина Макаровна Устюгова.
      – Ты, Валентина, на улитке, что ли, ехала? – укорил её Никаноров.
      Оправдываясь за задержку, Устюгова сказала, что убиралась на лоджии и не сразу услышала крик, а только когда вносила в квартиру банки.
      – Ладно, не затаптывай тут следы, – скомандовал ей Егор Степанович, – видишь, девочке совсем плохо, накапай валерьянки или ещё чего, небось сама знаешь?!
      – Знаю, знаю, – засуетилась Устюгова и кинулась на кухню.
      – А я вниз спущусь, – крикнул ей вдогонку Никоноров, – встречу «Скорую» и полицию, чтобы зазря нигде не плутали.
      – Иди, иди, – отозвалась Валентина Макаровна, открывая дверку навесного шкафчика и шаря глазами в поисках валерьянки и валокордина.
      – Ты тут одна не забоишься? – спросил пенсионер.
      – Топай уже, старый, – ответила та, – не одна я, а с Инессушкой. – Она, наконец, нашла то, что искала, и щедро накапала в стакан, плеснула немного воды из графина. Принесла в прихожую, встала на колени и приложила стакан к губам неподвижно сидевшей на полу, привалившись к стене спиной, Инессе. – Выпей Инессушка.
      Девушка сначала качнула головой, глядя на соседку бессмысленным взглядом, а потом повиновалась.
      Прошло ещё мгновение, и девушка с криком: «Бабушка! Бабулечка моя родненькая!» – вскочила на ноги и кинулась в сторону лежавшей на полу бабушки.
      Соседка ухватила её что есть силы и зашептала:
      – Нельзя туда, девочка наша, нельзя, Инессушка!
      И Инесса повиновалась, снова сползла на пол и уронила голову на приподнятые колени.
      Вернулся Никаноров, ведя за собой врача и полицию.
      К сожалению, врач «Скорой» был бессилен помочь бабушке Инессы, всё, что ему оставалось, это констатировать смерть.
      По просьбе Егора Степановича он сделал укол внучке. И, обменявшись несколькими фразами с судмедэкспертом и следователем, покинул квартиру.
      – Господи, да что же это делается, среди бела дня, – запричитала было Валентина Макаровна.
      Но Никаноров прикрикнул на неё:
      – Цыц, старая!
      И женщина сразу замолчала.
      Вскоре к ним подошёл мужчина маленького роста и, представившись следователем Александром Романовичем Наполеоновым, попросил подождать.
      Старики одновременно кивнули и присели на диванчик прямо в прихожей.
      Судмедэксперт, прибывший с оперативной группой, считал, что смерть наступила в промежутке между десятью и одиннадцатью тридцати.
      Орудие убийства – молоток – лежал здесь же и был отправлен на предмет обнаружения отпечатков пальцев. Следов борьбы между жертвой и убийцей не наблюдалось, так как все предметы в прихожей стояли на месте.
      Первичный осмотр замка показывал, что его не открывали отмычкой. По всему выходило, что жертва сама открыла дверь своему убийце, то есть это был знакомый ей человек, которого она не опасалась, раз даже повернулась к нему спиной, ведь удар пришёлся по затылку.
      – Должно быть, она хотела закрыть шкафчик, – задумчиво пробасил Незовибатько.
      – Ты, Афанасий Гаврилович, думаешь, что звонок в дверь раздался как раз в тот момент, когда она повесила на вешалку плащ?
      – Предполагаю, – отозвался эксперт-криминалист, – но думать у нас должен ты, потому как следователь не я, а ты.
      – Опять завёл свою шарманку, – отмахнулся Наполеонов, – лучше пальчики ищи, не пропусти ничего.
      – Об этом не волнуйся, – усмехнулся Незовибатько, отлично знавший свою работу.
      – Жертва, видимо, только вошла в квартиру, так как не успела снять сапоги, – пробормотал Наполеонов, – плащ был повешен в шкаф, но дверца шкафа осталась открытой. Сумки с продуктами стоят здесь же, в прихожей.
      В это время его оттеснил Валерьян Легкоступов и стал усердно снимать всё, что попадало в объектив.
      Наполеонов заметил, что фотограф нацелился на сумку с продуктами и погрозил ему пальцем:
      – Давай без своих художеств!..
      – Но это тоже вещественное доказательство, – оправдался Легкоступов и продолжил фотографирование так, как считал нужным.
      Следователь тяжело вздохнул, заранее предвидя то, что фотографии, которые лягут на его стол, будут изумительными! Вот только убийство и эстетическое любование, по его твёрдому мнению, никак не могли совмещаться.
      Хотя Наполеонов не мог не признать, что порой какая-нибудь никчёмная деталь, на которую никто и никогда не обратил бы внимания, кроме Легкоступова, неожиданно приносила то новую версию, то пропущенную улику.
      Особенно тщательно фотографии, сделанные Легкоступовым, рассматривала подруга детства следователя частный детектив Мирослава Волгина, когда он обращался к ней за помощью. Иногда она даже расспрашивала Валерьяна, что заставило его обратить внимание на ту или иную мелочь.
      Легкоступов пожимал плечами или говорил, что всё дело в художественном чутье.
      Мирослава согласно кивала, а Наполеонов сердито фыркал:
      – Спелись, голубчики, у одного – художественное чутьё, у другой – интуиция.
      Но бывали и такие случаи, когда Легкоступов на вопрос Мирославы давал вполне разумный ответ, понятный даже следователю, доверявшему в основном фактам, уликам и логике.
      Помощник Мирославы Морис Миндаугас, как правило, в их споры не вмешивался. Но Наполеонов был уверен, что Мирослава и Дон уже успели оказать на него необратимое влияние.
      Как ни странно, но кота Наполеонов тоже обвинял в способности влиять на восприятие действительности людьми.
      Мирослава долго хохотала, когда он однажды в пылу спора сказал ей об этом. Но потом с самым серьёзным видом согласилась:
      – Да, наш Дон, он такой!
      – Тьфу ты! – сказал тогда Наполеонов и отправился на кухню заедать досаду сладким пирогом с вишнями.
      Пришедшая в себя Инесса позвонила матери на работу, и Антонина Георгиевна Бессонова, бросив всё, сломя голову кинулась домой.
      Она ворвалась как ураган, но тотчас застыла на месте как соляной столб. Выронила из рук сумку и пробормотала:
      – Ну, как же это могло случиться?!
      Ответа на этот вопрос никто не знал.
      Наполеонов временно оставил наедине мать с дочерью. Приехавшие санитары увезли труп.
      Добиться большего, чем он сказал в самом начале, от судмедэксперта Руслана Каримовича Шахназарова Наполеонову не удалось. Зато Незовибатько сказал, что следователь может расспрашивать свидетелей и писать свой протокол на кухне.
      Криминалист высказал предварительную версию, что погибшая Екатерина Терентьевна Самсонова никуда сегодня, в квартире, кроме прихожей, зайти не успела.
      Первыми были опрошены прибежавшие на крик девушки соседи. Но они в один голос твердили, что не знают ничего такого, что могли бы сообщить полиции.
      – Вот вы, Валентина Макаровна, сказали, что убирались на лоджии?
      – Убиралась, – подтвердила Устюгова.
      – И вы не заметили, когда Екатерина Терентьевна Самсонова вошла в подъезд?
      – Не заметила, – покаянно вздохнула женщина.
      – Может быть, вы видели кого-то другого? – спросил следователь.
      – Ивантееву видала.
      – Кто это?
      – Соседка с первого этажа, она пёрла две сумки, и я, не выдержав, крикнула ей в окно, чтобы узнать чего это она несёт.
      – А она?
      – Не поверите, но соль, – пробормотала растерянно Устюгова.
      – И зачем же ей столько соли? Вроде эпоха дефицита ушла в прошлое?!
      – Она ответила, что зять её уехал с ночёвкой на рыбалку и обещал привезти много рыбы. Вот они со снохой и приготовились солить икру.
      – Зять Ивантеевой на трайлере в море выходит?
      – Нет, на Волге с моторной лодки ловит, – растерянно ответила Валентина Макаровна.
      – Понятно, – ответил следователь, решив, что Ивантееву он расспросит потом сам. – А кроме Ивантеевой вы видели кого-нибудь?
      – Бобылёв зашёл в подъезд со своим кобелём.
      – Кто такой Бобылёв?
      – Так Ванька-дальнобойщик со второго этажа.
      – Значит, запишем, Иван Бобылёв выгуливал собаку.
      – Скорее всего, это Емелька Ваньку выгуливал.
      – Так, а кто у нас Емелька?
      – Так кобеля так зовут ихнего! – удивилась непонятливости следователя Устюгова.
      – Что вы меня постоянно путаете, Валентина Макаровна! – рассердился Наполеонов.
      – Я вас?! Да ни боже мой! – возмутилась Устюгова, – вы спрашиваете, а я вам отвечаю.
      – Так дозвольте вас спросить, как это собака может выгуливать хозяина?
      – Вот сразу видно, что вы не только молоды, – покачала головой сочувственно Устюгова, – но и абсолютно не знаете жизни!
      – Я не знаю жизни? – задохнулся Наполеонов.
      – Ну, конечно! Иначе бы вы знали, что хозяину, например, идти на улицу лень! Ванька хочет на диване полежать, телевизор посмотреть. Он же с рейса! Устал! За баранкой-то насиделся, ему бы отдохнуть! Но не тут-то было! Емелька приносит ему свой ошейник, сидит и смотрит на него, глаз не сводит. А если Ванька не реагирует, он начинает выть! И тут уж соседи стучат Ваньке сверху, снизу и со всех сторон. А иные грозятся, высунув голову в форточку, что сейчас придут и настучат Бобылёву по голове. Вот он и идёт на поводу у Емельки. И скажите мне на милость, кто же из них кого выгуливает.
      – Всё равно хозяин пса, – остался при своём мнении следователь и спросил: – А когда Иван в рейсе, кто выгуливает пса?
      – Так Федька и выгуливает.
      – А Федька кто?
      – Сын Бобылёва.
      – Почему же он не выгуливает собаку, когда отец возвращается с рейса?
      – Потому что, когда Иван дома, Федьку домой до вечера никакими коврижками не заманишь.
      – Это ещё почему? Отец обижает сына?
      – Ага, – сказала Устюгова, – кто Федьку обидит, тот три дня не проживёт. А Ивану-то, поди, ещё пожить хочется, – закончила своё повествование женщина.
      Наполеонову показалось, что в голове у него зазвучали трещотки и ещё какие-то шумные народные инструменты. Поэтому он потряс головой и спросил:
      – А как жили Бессоновы?
      – Нормально жили.
      – Они не ссорились?
      – Да когда им ссориться-то? – всплеснула руками Валентина Макаровна, – их же дома никогда нет! Тонька на работе, приползает затемно, Аркадий то на гастролях, то на репетиции. Дома только Инесса и Денис. Но не слыхала я, чтобы брат с сестрой ссорились.
      – А Екатерина Терентьевна часто приезжала к дочери?
      – Часто. Особенно, как Тоня начальницей стала. Оно и понятно, кто же поможет дитю, если не родная мать, – Валентина Макаровна утёрла платком кончик глаза.
      – Но ведь Инесса уже вполне взрослая девушка и могла бы помочь матери по хозяйству.
      – Она и помогала. Но теперь-то Инесса невеста и, сами понимаете, молодым погулять хочется.
      – Инесса Бессонова собралась замуж?
      – Собралась.
      – И за кого же?
      – За парня, ясное дело. Зовут его Глебом. Воспитанный молодой человек. Фамилию не знаю.
      – А где он работает?
      – Наверное, в какой-нибудь академии, – ответила соседка.
      – Почему вы так думаете? – удивился Наполеонов.
      – Так Екатерина Терентьевна сама рассказывала, что он учёный! А раз он учёный, то где же ему ещё работать, как не в академии.
      Следователь спорить не стал и задал последний вопрос:
      – Родители, наверное, копили деньги на свадьбу?
      – Не без этого, – кивнула Валентина Макаровна.
      – И все об этом знали?
      – Про всех не знаю, но лично мне Екатерина Терентьевна рассказывала.
      – Надеюсь, однако ж, что вы не грабили квартиру, предварительно стукнув по голове соседку.
      – Господь с вами! – вскричала женщина и вскочила с места.
      – Распишитесь, пожалуйста, на каждом листе, – следователь придвинул протокол к краю стола.
      Устюгова расписалась, не читая, и кинулась к двери.
      – Пригласите, пожалуйста, Егора Степановича Никанорова, – крикнул ей вслед Наполеонов.
      Никаноров не заставил себя ждать.
      Пройдя на кухню, он прикрыл за собой дверь и, не дожидаясь приглашения, сел напротив следователя.
      Наполеонов записал данные свидетеля и, не выдержав, спросил:
      – Вы знаете Людмилу Гавриловну Ивантееву?
      – Люду? – удивился Егор Степанович, – ну, ещё бы мне её не знать, столько лет живём в одном подъезде.
      – У неё есть зять?
      – Есть, – согласился пенсионер.
      – Он не только заядлый, но и настолько удачливый рыболов, что тёще его приходится сумками покупать соль для засолки то ли икры, то ли всей рыбы.
      Никаноров весело рассмеялся.
      – Я сказал что-то смешное? – насторожился следователь.
      – Тут, видите ли, какое дело, – отсмеявшись, принялся объяснять Егор Степанович, – Юрик, зять Люды, человек компанейский, дома ему усидеть тяжело. А жена его Нина – домоседка и, естественно, старается Юрика удержать дома. Вот они с дружками и придумали рыбалку с ночёвкой. Закатятся к кому-нибудь на дачу и отрываются, а ближе к обеду или к вечеру в воскресенье возвращаются домой с рюкзаком рыбы.
      – А где же они берут рыбу, если не рыбачат? – удивился следователь.
      – Покупают у местных рыбаков.
      – И часто у Юрика такие рыболовецкие загулы случаются? – поинтересовался Наполеонов.
      – Да, частенько, – улыбнулся Егор Степанович.
      – Куда же его тёща столько рыбы девает?
      – На рынке продаёт.
      – То есть зять покупает, а тёща продаёт?
      – Так Люда об этом не знает.
      – И никто до сих пор не стукнул тёще на зятя?
      – Как, видите, нет. Может быть, дело в том, что Люду соседи недолюбливают, а Нину жалеют.
      – Отчего же так?
      – Люду не любят за то, что она громогласная и везде свой нос суёт. Ещё и поучает всех. А Нину жалеют за то, что она как застуканный апостол.
      – Вот оно что, – сказал следователь и спросил: – Егор Степанович, а вы куда-нибудь сегодня выходили?
      – Как нарочно, нет, – развёл он руками.
      – Жаль…
      – Меня жена заставила разбирать кладовую и дверцу на антресоли чинить.
      – То есть вы сегодня не видели, входил ли кто-то посторонний в ваш подъезд?
      – Не видел.
      – Жаль, – повторил следователь и спросил: – что вы можете сказать о семье Бессоновых?
      – Плохого я о них ничего не могу сказать, семья как семья. Оба работящие. И дети у них хорошие.
      – Говорят, Инесса скоро замуж выходит?
      – Сорока на хвосте принесла? – усмехнулся Егор Степанович и кивнул в сторону двери.
      – Вроде того, – не стал отрицать следователь, – и родители на свадьбу деньги откладывали?
      – Не без того.
      – Об этом был оповещён весь дом?
      – Так уж вышло, – вздохнул Никаноров, – видимо, Екатерина Терентьевна поделилась с кем-то из соседок. И, как вы сами догадываетесь, знает один, знают все.
      Следователь кивнул и спросил:
      – А что вы можете сказать о самой убитой Самсоновой?
      – Женщина она была неплохая, – задумчиво проговорил Никаноров, – во всяком случае, старалась во всём помогать дочери, внучку же просто обожала!
      – А внука?
      – Дениску тоже любила, баловала время от времени. Но и строгость с ним соблюдала.
      – Денис ссорился с бабушкой?
      – Ни разу такого не слышал.
      – Может, Самсонова с кем-то из соседей ссорилась?
      – Такого тоже не припомню. Екатерина Терентьевна была женщиной неконфликтной. Если и зудела на кого, то только на Аркадия, да и то за глаза.
      – А чем ей зять не угодил?
      – Музыку она его не любила. Но с тех пор как ей посоветовали беруши, и на Аркадия жаловаться перестала.
      – А где молодые собирались жить после свадьбы? – почему-то спросил Наполеонов.
      – Этого я не знаю, – пожал плечами сосед.
      Пришлось отпустить и его.
      Опросить дочь и внучку Самсоновой в этот день не получилось. Обе женщины были в таком состоянии, что сразу начинали плакать, и выудить хоть одну связную фразу из них не представлялось возможным.
      Обе они утверждали, что в доме ничего не тронуто. Однако позднее выяснилось, пропали деньги, отложенные родителями на свадьбу Инессы.
      Поквартирный опрос дал неутешительный результат, практически все соседи знали о том, что Бессоновы копят деньги на свадьбу дочери и держат их дома.
      – Вот что у людей с головой? Опилки у них там, что ли, как у Винни Пуха? – сердился Наполеонов.
      Слесаря Илью Александровича Капитонова в этот день в подъезде видели ещё пенсионер с первого этажа и молодая женщина с ребёнком.
      Пенсионер даже выразил неудовольствие: мол, поздоровался с Капитоновым, как обычно, а тот сделал вид, что видит его впервые.
      – Обидно! – констатировал пенсионер, – и куда мы катимся? Даже последние крупицы элементарной вежливости утрачиваем.
      Наполеонов внимательно выслушал старичка и сочувственно покивал.
      Женщина же с ребёнком сказала, что Капитонов, увидев её, смутился.
      – Смутился? – удивлённо переспросил Наполеонов.
      – Да, или застеснялся, – задумчиво проговорила она, – он прижался к стенке, и у меня было такое ощущение, что он хочет слиться с ней. И по стеночке, по стеночке поднялся наверх.
      – А он поздоровался с вами?
      – Я в этом не уверена…
      – То есть?
      – Я точно с ним поздоровалась, – ответила молодая мама, – а он что-то пролепетал невразумительное. Честно говоря, я тогда и не очень вслушивалась, так как у меня закапризничал ребёнок, и я всё внимание сосредоточила на нём.
      – Но вы точно помните, что Капитонов поднимался по лестнице, а не спускался? – уточнил следователь.
      – Конечно, точно помню! – несколько раздражённо ответила молодая женщина, – до склероза мне ещё далеко, а с девичьей памятью я распрощалась после рождения сына.
      Желая разрядить обстановку, Наполеонов проговорил с улыбкой:
      – А я-то думал, что девичья память отлетает с первыми звуками Мендельсона.
      Женщина рассмеялась и покачала головой:
      – А вот и нет. Хотя у кого как. Например, у моей прабабушки до сих пор девичья память.
      – И кто это сказал?
      – Она сама и говорит, когда мы восклицаем, сетуя на её забывчивость: «Бабушка, у тебя склероз!» А она, кокетливо подбоченясь, отвечает: «Фигушки вам! У меня девичья память».
      – А вы?
      – А что мы, перестаём сердиться и хохочем.
      – Так у вас не бабуля, а клад.
      – Это точно, – охотно согласилась свидетельница.
      Наполеонов позвонил в управляющую компанию дома, где проживали Бессоновы, и там ответили, что никаких дел у слесаря Капитонова, как, впрочем, и у любого другого слесаря, в этот день не только в этом подъезде, но и во всём доме не было. И добавили для весомости сказанного:
      – У нас все заявки фиксируются в специальном журнале.
      – Понятно, – проговорил Наполеонов и занёс Капитонова в список подозреваемых.
      Самсонова не могла не знать Капитонова и могла открыть ему дверь без опасений.
      Перед этим он на всякий случай выяснил, были ли в районе проживания серийные кражи, как давно и не было ли убийств.
      Статистика сухо проинформировала, что до сей поры бог миловал этот район, ни краж, ни убийств не было.
      Из разговора с участковым Наполеонов узнал, что были мелкие пропажи: от подъезда дома номер восемь по этой же улице, где стоит дом Бессоновых, пропало старое цинковое ведро.
      Пенсионерка, которая при его помощи поливала клумбы, отлучилась на минутку за колышком для куста. Вернулась она с палкой, а ведра-то и нет. Пенсионерка подняла крик, взбудоражила соседей, но ведро словно кверху поднялось.
      Или ещё был случай, пропал кот у жильцов с пятого этажа. Сначала подумали, что животное упало с перил незастеклённого балкона и разбилось. Но внизу трупа кота не оказалось.
      Пожилой участковый, проработавший на своём месте уже двадцать пять лет и не торопившийся на пенсию, имел доброе сердце легендарного дяди Стёпы. Поэтому, жалея плачущего не первый день малыша, он прошёлся по квартирам этого подъезда.
      Никто ничего о коте сообщить ему не смог. Но соседка с третьего этажа утверждала, что видела той ночью дьявола.
      – С чего это вы взяли? – изумился участковый и подумал про себя, что старушка, должно быть, рехнулась. Но она принялась ему рассказывать, что в эту безлунную ночь она долго молилась, потом загасила свечу и пошла проверить, плотно ли закрыто окно. Отодвинула штору и к своему ужасу увидела два светящихся глаза, устремлённых прямо на неё.
      – И что вы сделали? – спросил участковый.
      – Я перекрестила окно, прочитала «Отче наш» и прошла за бутылью со святой водой.
      – Надо думать, что, когда вы вернулись, уже никого не было?
      – Да, видно, он догадался, за чем я пошла.
      – Спасибо вам большое, – искренне поблагодарил участковый, – вы очень мне помогли.
      – На здоровье, – с достоинством ответила старушка и, проводив участкового до двери, перекрестила его спину так, что он этого и не заметил.
      Участковый между тем поднялся в квартиру, из которой пропал кот, и спросил, кастрированный ли он.
      – Нет, – ответила, краснея, мать мальчика, плачущего о коте.
      – Если он вернётся, то непременно кастрируйте его, – посоветовал он, – тогда бедолага и пропадать не будет.
      И как в воду глядел, через неделю кот сам вернулся домой. Выглядел он похудевшим, шерсть на нём местами свисала клочьями, но вид кот имел весьма довольный.
      – Рад за него, – буркнул Наполеонов.
      – За кого? – изобразил непонимание на лице участковый.
      – За кота этого!
      – Вот только я совсем не уверен, что кот готов разделить вашу точку зрения, – рассмеялся участковый.
      – Ну да, ну да, – сказал Наполеонов и распрощался.



      Глава 3

      Допрос Капитонова, как и следовало ожидать, ничего не дал.
      Слесарь ссылался на плохую память, беготню и большое количество ремонтных работ.
      Напрасно следователь увещевал его:
      – Илья Александрович, подумайте получше, от вашего ответа, можно сказать без преувеличения, зависит ваша судьба.
      Но упрямый слесарь стоял на своём:
      – Ничего не помню!
      – Так заходили вы или нет в подъезд, где проживают Бессоновы?!
      – Может быть, и заходил, – бормотал слесарь.
      – За какой такой надобностью?!
      – Обмишулился, наверное.
      – Почему же вы тогда испугались, когда вас увидели жильцы этого подъезда?
      – Никого я не пугался! Просто вспомнил, что ошибся, и мне сюда не надо!
      – И поэтому вместо того, чтобы спуститься вниз и выйти из подъезда, вы поднялись наверх?! – напирал следователь.
      – Ничего такого я не помню!
      – Зато свидетели помнят!
      – Значит, я вспомнил, что ошибся, когда уже поднялся выше.
      – А может быть, вы поднялись выше для того, чтобы войти в квартиру Бессоновых, убить Самсонову и забрать деньги? – вкрадчиво спросил следователь.
      – Никого я не убивал! – Капитонов вскочил со стула.
      – Сядьте! – рявкнул на него Наполеонов, и Илья Александрович послушно опустился на стул. – Я ни в чём таком не виноват, – пробормотал он.
      – А в чём вы виноваты?
      – Ни в чём.
      – Может быть, вы и не имели намерения убивать Самсонову, а хотели её просто оглушить. Но не рассчитали силу удара, и женщина умерла.
      – Я никого не убивал, клянусь вам!
      – Ещё скажите, клянусь мамой!
      – Я так никогда не скажу, – тихо, но твёрдо проговорил Капитонов.
      – Это ещё почему? – заинтересовался следователь.
      – Потому что я очень люблю свою маму, – почти прошептал Капитонов.
      Наполеонов посмотрел на него подозрительно, но потом решил допустить, что Илья Александрович не лжёт. Ведь и сам следователь очень любил свою мать.
      Так ничего и не добившись от Капитонова, следователь решил пока не задерживать мужчину и ограничиться взятием с него подписки о невыезде за черту города.
      После разговора с Ильёй Александровичем Наполеонов поехал на похороны Самсоновой, которые потрясли его. Даже, вернее, потрясли не сами строгие и скромные похороны, а музыка, которая провожала Екатерину Терентьевну в последний путь.
      Бессонова позвонила мужу вечером того же дня, когда была убита её мать, на следующий день прилетел не только зять Самсоновой, но и весь квартет, отказавшись от продолжения гастролей.
      И на похоронах траурная музыка звучала в исполнении саксофона, контрабаса и ударных.
      Было понятно, что четвёртый участник квартета не мог принять участие по той простой причине, что он был пианистом, а фортепиано на кладбище не доставить…
      Но особенно у всех присутствующих пробегали мурашки по телу, когда звучало соло саксофониста. У некоторых даже текли слёзы.
      Был ли толк от присутствия следователя на похоронах, Наполеонов сомневался.
      Вернувшись в свой кабинет, он долго вспоминал играющего на саксофоне Аркадия Бессонова. Было видно, что сам он весь в звуках музыки. Удивил Наполеонова и внешний вид Аркадия, он выглядел буквально убитым горем и еле держался на ногах.
      – Неужели так переживает? – недоумевал Наполеонов.
      Позднее ему сказали, что за три дня до трагедии у Бессонова на гастролях случился гипертонический криз, и он всё это время отлёживался в гостиничном номере. А тут такая беда! Пришлось вставать и лететь домой.
      – Не повезло бедняге, – посочувствовал Наполеонов и решил пока не задавать Бессонову никаких вопросов.
      А вот откладывать надолго разговор с его женой Антониной Георгиевной следователь не стал.
      Поэтому уже через два дня после похорон матери Бессонова сидела в кабинете следователя.
      Наполеонов принёс ей свои соболезнования и проговорил:
      – Антонина Георгиевна, мне совестно вас беспокоить, но у меня нет иного выхода. Ведь и вы, и я хотим, чтобы убийца вашей матери был найден и понёс наказание.
      – Не оправдывайтесь, – сказала Антонина Георгиевна, – я всё понимаю, спрашивайте.
      – Как чувствует себя ваш супруг?
      – Плохо, – вздохнула женщина, – Аркадий опять свалился с высоким давлением, ночью два раза «Скорую» вызывали, – и пояснила: – Это у него наследственное, его мать тоже мучается с давлением.
      – Она жива?
      – Да, – кратко ответила Бессонова.
      «Ни «к счастью», ни «к сожалению» добавлено не было, – подумал Наполеонов, – так что каждый понимай, как хочешь».
      Но отношения снохи к свекрови и наоборот не касаются правоохранительных органов.
      – Антонина Георгиевна, я разговаривал с Капитоновым, он у нас пока подозреваемый номер один.
      – Слесарь, что ли? – удивилась Бессонова.
      – Да, его видели в день убийства вашей матери в подъезде, но делать ему там было в этот день абсолютно нечего. Сам он запирается и отказывается давать какие-либо пояснения.
      – Я не очень-то верю в его виновность, – с сомнением проговорила Антонина Георгиевна.
      – Почему?
      – Потому, что Илья Александрович человек тихий.
      – Ну, знаете, – протянул следователь, – говорят, что в тихом омуте черти водятся.
      – Может, и водятся, не проверяла, но уж поверьте мне, Илья Александрович просто не мог бы ударить молотком мою мать!
      – Почему вы так уверены?
      – У него бы рука не поднялась!
      – Именно на вашу мать?
      – Нет, вообще на любого человека. Да что об этом говорить, – махнула рукой Бессонова, – не мог Илья Александрович этого сделать. Можете спросить любого, кто его знает.
      – Мне нужны не мнения его знакомых, а факты, – твёрдо сказал следователь.
      И Бессонова больше не стала спорить.
      – А вы сами, Антонина Георгиевна, может, кого-то подозреваете?
      – Да кого же мне подозревать? – растерянно спросила она.
      – Может, кто-то угрожал вашей матери?
      – Маме никто не угрожал, – без раздумий ответила Бессонова, – а вот Аркаше угрожали.
      – Кто и за что? – быстро спросил следователь.
      – Понимаете, – проговорила она, – мы копили деньги на свадьбу дочери и об этом многие знали.
      – Как же так случилось?
      – Да мама нечаянно проговорилось, – виновато проговорила женщина, – ну, и сами знаете, у людей язык без костей, разнесли не то что по нашему подъезду, а по всему дому. И с большим преувеличением. Некоторые стали думать, что у нас чуть ли не миллионы накоплены. Думают, что если Аркадий музыкант, то денег зарабатывает немерено, – печально проговорила Бессонова.
      – Но полтора миллиона, как вы сказали, у вас всё-таки было?
      – Было, – тихо вздохнула женщина.
      – Так и кто же угрожал вашему мужу?
      – Понимаете, у нас на первом этаже живёт один пьянчужка, Михаил Тимофеевич Галушкин. И не так сказать, чтобы он пил беспробудно, нет, у него случаются просветления. Но во время запоя он сам себя не помнит.
      – А при чём здесь ваш муж?
      – Так я к этому и веду. Михаил Тимофеевич, будучи пьяным в стельку, разбил вдребезги свой автомобиль. А когда у него запой закончился, Галушкин от кого-то услышал о наших миллионах и решил попросить взаймы. Он был уверен, что саксофонист человек богатый и, как сосед, должен выручить его. Но Аркадий, естественно, ему отказал. Галушкин, почувствовав себя разочарованным и оскорблённым, наговорил Аркадию кучу гадостей. Но муж не придал этому никакого значения. А уже позже мне наша соседка рассказала, что Галушкин, опять же будучи пьяным, грозился во дворе, что сосед ещё попомнит его. Хотя мы и тогда не приняли его угрозы всерьёз.
      – А машину новую Галушкин купил или нет?
      – Нет, не купил. Его и прав-то лишили. Но деньги у него откуда-то появились…
      – Откуда вы знаете?
      – Вчера ему привезли из магазина новый дорогой телевизор и стиральную машину. Прежние он давно угробил.
      – Галушкин говорил, откуда у него деньги на покупку техники?
      – По-моему, его никто об этом и не спрашивал.
      – Разберёмся. А есть ли те, кто грозил не вашему мужу, а конкретно вашей матери? Вы уже говорили, что нет, но всё-таки подумайте хорошенько.
      Бессонова задумалась, а потом сказала:
      – Но это было давно…
      – Что было давно?
      – Мама не пустила на порог нашей квартиры бывшего парня Инессы. И он орал на весь подъезд, что она старая грымза, и он открутит ей голову.
      – И это только за то, что бабушка отказала ему от дома? – не поверил следователь.
      – Мама его и раньше не любила, ну, пока он с Инессой встречался, а уж когда стал бывшим, она не сдержалась и высказала своё мнение о нём в не очень вежливой форме.
      – Обматерила, что ли? – попытался уточнить Наполеонов.
      – Ну, что вы! – возмутилась Антонина Георгиевна, – просто обозвала «голытьбой».
      – Парень был бедным?
      – Да, не так, чтобы очень, – Бессонова пожала плечами, – просто учился на художника, потом окончил училище, но ни Дали, ни Пикассо пока не стал.
      – Понятно, как имя и фамилия юного гения?
      – Владимир Маркович Дорин. – Антонина Георгиевна помолчала и добавила: – Он был первой любовью Инессы. Они встречались со школы. Но сами знаете, что первая любовь чаще всего тает, как белое облачко при ясной погоде.
      – Но у Дорина, получается, облачко переросло в грозовую тучу?
      – Кто его знает, – пожала плечами Бессонова, – может, он тогда маме нагрубил в горячке, а потом и думать забыл об Инессе.
      – Всё может быть, – согласился Наполеонов, а про себя подумал, что проверить всё равно не мешает.
      – Вы не знаете, где он живёт?
      – Раньше жил на улице Кутузова в доме сто одиннадцать. Номер квартиры не помню, но точно на третьем этаже, потому что Инесса часто ему выговаривала, что живёт он на третьем этаже и учится на тройки.
      – Значит, учился Дорин плохо?
      – В школе неважно, – подтвердила Бессонова, – но вроде бы в училище, со слов моей дочери, дела его пошли на поправку.
      – Почему же они расстались?
      – Наверное, потому, что Инесса встретила Глеба, и настоящее большое чувство вытеснило первую любовь.
      – А перед тем как расстаться с Дориным, она не объяснила ему, что полюбила другого?
      – Объяснила…
      – И как он отреагировал?
      – Она не стала слушать, сразу отключила связь.
      – То есть, если я правильно вас понял, ваша дочь дала отставку бывшему парню по телефону?
      – Совершенно верно.
      Наполеонов не одобрил поступок девушки, но вслух комментировать его не стал. Вместо этого спросил:
      – Стычка вашей матери с Дориным произошла полгода назад?
      – Или даже больше, я не помню.
      – И после этого он не приходил?
      – Нет, не приходил.
      – А Инессе он звонил?
      – Не знаю, дочка ничего об этом мне не говорила. А я не спрашивала.
      – Почему?
      – Посчитала неудобным.
      – Дорин знал о деньгах?
      – Сомневаюсь. Скорее всего, нет. Он ведь не общался с нашими соседями.
      – Поговорить с женихом Инессы он тоже не пытался?
      – Думаю, что нет. Впрочем, я даже уверена в этом. Уж о стычке между Дориным и Глебом она бы мне обязательно рассказала.
      – А деньги на свадьбу копили только вы? Или родители Глеба тоже?
      – Они тоже, да и Глеб неплохо зарабатывает.
      «Ага, копили обе стороны, – подумал Наполеонов, – но те, видимо, не рассказывали о деньгах всему свету».
      Он вздохнул и отпустил Антонину Георгиевну восвояси.
      «Самое паршивое в этой истории с пропавшими деньгами, – думал Наполеонов, – что соседи могли рассказать об этом своим родным и знакомым, которые вовсе и не живут ни в одном подъезде с Бессоновыми, ни даже в одном доме».
      В кабинет постучали.
      – Войдите.
      Дверь приоткрылась, и вошёл старший лейтенант Аветик Григорян.
      – Александр Романович, – сказал он, – у нас тут новые свидетели появились.
      – Какие свидетели? Почему я о них до сих пор ничего не знаю?
      Глаза Аветика, напоминающие цветом чернослив, загадочно сверкнули:
      – Так никто не знал. А сегодня я пошёл поговорить с Иваном Бобылёвым.
      – С Бобылёвым? – начал припоминать Наполеонов.
      – Ну, у него ещё собаку зовут Емельяном!
      – Ах, да! И что Бобылёв? Видел кого-то?
      – Сам он никого не видел. Но сказал, что в тот день мальчишки на площадке, что напротив дома, играли в бадминтон. Я и подумал, что они могли что-то видеть.
      – Ты их всех опросил?
      – Вроде да…
      – И что они сказали?
      – Сказали, что были заняты игрой и не смотрели на двери подъезда, так что не знают, кто туда входил, кто выходил.
      – Значит, пусто?
      – Не совсем. Слесаря заметили трое, двое видели разносчика пиццы, один – почтальона, ещё двоим показалось, что входил туда мужчина, кто это, они не знают, и одна женщина.
      – Тоже неизвестная?
      – Типа того.
      – Придётся пока отработать почтальона и разносчика пиццы. Ты узнал, к кому они приходили?
      – Пиццу приносили в двенадцатую квартиру, а почтальон приходил ни к кому.
      – Как это?
      – Видимо, просто разбросал по ящикам почту или рекламу.
      – Надо узнать в почтовом отделении, кто и зачем.
      – Узнаем, – флегматично согласился Аветик.
      Наполеонов понимал, что молодого оперативника не слишком вдохновляет посещение почтового отделения и пиццерии. Но выбирать в их работе не приходится.
      Всю подноготную Михаила Тимофеевича Галушкина он поручил разузнать Ринату Ахметову, и тот пообещал заняться этим завтра с утра.
      Сам же Наполеонов решил встретиться с Инессой Бессоновой и, не откладывая, позвонил ей по телефону. Но Инесса попросила его перенести встречу на завтра, так как сегодня мама задержится на работе, и ей нужно успеть приготовить еду для всей семьи и посидеть с больным отцом.
      – Разве Аркадию Семёновичу не стало лучше?
      – Увы, после похорон бабушки он опять свалился, – вздохнула девушка.
      – Ну, что ж, до завтра.
      – Приходите, пожалуйста, к университету, я спущусь после занятий, и мы поговорим.



      Глава 4

      Лимонный свет октябрьского рассвета лился сквозь ветви ещё не только не сбросивших листву, но и не пожелтевших пирамидальных китайских тополей. И если бы не эта бледная лимонность, перешедшая в серебро, можно было бы подумать, что в наших краях задержалось лето. Но, увы…
      Оперуполномоченный Аветик Григорян очень любил лето, но и не особо расстраивался, если на улице было другое время года. Тем более что рутинной работы каждый день было так много, что времени на переживания практически не оставалось. А то, что оставалось, он в основном тратил на своё хобби – разгадывания кроссвордов.
      Вот и сегодня сразу после завтрака, набросив ветровку, Аветик поспешил в почтовое отделение, благо оно открывалось рано.
      Заведующая отделением внимательно выслушала его, посмотрела график и пригласила к себе полную пожилую женщину с круглым лицом и очками на носу.
      – Людмила Ивановна, вот молодой человек из полиции интересуется…
      – Наверное, товарищ из полиции хочет узнать, – перебила женщина своего начальника, – не видела ли я чего-нибудь подозрительного в доме, где убили Самсонову?
      – Вы её знали? – быстро спросил Аветик.
      – Да, Екатерина Терентьевна часто бывала у дочери, брала почту и заказные письма я ей под роспись оставляла.
      – Так вы заметили что-нибудь подозрительное в то утро?
      – К сожалению, нет. Но там перед домом на площадке играли мальчики, может, они что-то заметили?
      – Они заметили вас, – вздохнул Аветик.
      – Но вы ведь не думаете, что это я убила Екатерину Терентьевну?
      – К сожалению, нет, – вырвалось у Аветика.
      – Почему же, к сожалению? – удивилась почтальон.
      – Это я так, к слову, – смутился оперативник, – спасибо вам, Людмила Ивановна.
      – Не за что, – ответила женщина.
      И тут Аветик заметил её сильно отекшие ноги. Теперь он понял, почему женщина даже на низком каблуке передвигалась тяжёлой походкой.
      Проследив за взглядом оперативника, заведующая после ухода почтальона пояснила:
      – Варикоз у неё. А тут ещё больше чем полдня на ногах.
      Аветик сочувственно кивнул и покинул помещение почты.
      До пиццерии он проехал две остановки на автобусе и, зайдя в кабинет к администратору, попытался выяснить, кто в тот день разносил пиццу.
      Сделать ему это, несмотря на предъявление удостоверения, удалось далеко не сразу.
      Администратор отправил его в отдел приёма заказов.
      Молодой человек встретил Аветика нерадостно, буркнув:
      – Жаловаться пришли?
      Григорян сунул ему под нос удостоверение и объяснил, что хочет поговорить с разносчиком, который работал, он назвал число и район.
      – Ну, Лёнька Симонов работал. Он сегодня отдыхает.
      – Дайте мне его адрес, – попросил оперативник.
      – Это ещё с какого перепуга я буду раздавать адреса наших сотрудников налево и направо, – огрызнулся парень.
      – Хорошо, – сказал Аветик, которому надоело препираться попусту, – вы задерживаетесь за оказание препятствий полиции при расследовании преступления.
      – Каких ещё препятствий?! – возмутился парень, – да дам я вам адрес Симонова, только отстаньте от меня.
      Он вытащил из кипы наваленных на столе бумаг чистый листок и что-то там нацарапал, после чего протянул его Григоряну:
      – Вот, пожалуйста.
      – Спасибо, – сказал Аветик и, не прощаясь, покинул тесный кабинетик грубияна.
      Приехав по нужному адресу, Григорян поднялся на четвёртый этаж старого дома и оказался перед обшарпанной дверью. Он уже догадался, что разносчик пиццы живёт на съёмной квартире.
      Нажав на кнопку звонка, Аветик прислушался. Из квартиры не донеслось ни звука.
      «Неужели никого нет дома?» – подумал Григорян и ещё раз нажал на звонок, на этот раз дольше не отрывая от него палец.
      Наконец за дверью раздались шаги, и сонный голос спросил:
      – Ну, кого там ещё принесло?
      – Полиция! – Григорян приложил к глазку удостоверение, – мне нужен Леонид Симонов…
      – Но я никого не вызывал, – нерешительно ответили ему из-за закрытой двери.
      – Я сам пришёл! – сказал Аветик. – Откройте, пожалуйста.
      Дверь открылась, на пороге стоял высокий тощий блондин в майке и трусах. Тапочек у него на ногах не было.
      – Извините, что разбудил, – невольно улыбнулся Аветик.
      – Ладно, чего уж там, – пробормотал блондин, – приходи, раз пришёл, я сейчас хоть штаны натяну.
      Григорян быстро прикинул, что комната здесь одна и именно в ней Симонов будет надевать свои штаны, поэтому прямиком направился на кухню, выдвинул из-за стола, покрытого местами порванной клеенкой, табуретку, осмотрел её на предмет чистоты и сел.
      Вскоре появился сам хозяин квартиры и спросил:
      – Ну, и чего надобно нашей доблестной полиции от бедного гастарбайтера?
      – Значит, ты приезжий? – спросил оперативник.
      – А ты нет? – хмыкнул в ответ Симонов.
      – Я местный, – гордо ответил Григорян.
      – А я из деревни год назад приехал, – пожал плечами Леонид.
      – Квартиру снимаешь?
      – Нет, бабкина. Мы с ней как бы поменялись. Она уехала в деревню, там мои родичи за ней ухаживать будут. А я вот – сюда.
      – Выходит, бабушка тебе не родная?
      – Почему не родная? – удивился Симонов и пояснил: – Она по отцовской линии. А в деревне мать с отчимом и сёстрами. Родители развелись, когда я был совсем маленьким, мать вернулась в деревню и там вышла замуж, а отец на Север завербовался и там осел.
      – Выходит, он не захотел взять к себе свою мать?
      – Почему сразу не захотел, – возмутился Симонов, – я же говорю, он на Север уехал и там женился. А бабке оно надо катить на старости лет в Мурманск?
      – Пожалуй, нежелательно, – подумав, ответил Григорян.
      – Вот и я про то же. А в деревне она будет как у Христа за пазухой. Тем более что мать моя бывшую свекровь не бросала, продукты ей привозила и на лето брала отдыхать.
      – Это хорошо, – одобрил Григорян, – но вот квартира у тебя запущенная. Ей ремонт требуется.
      – Сам знаю, что требуется, но денег пока не накопил, а из родителей тащить не собираюсь. Они у меня всё-таки не нефтяные магнаты.
      Григорян посмотрел на парня с уважением и решил, что пора переходить к делу. Он назвал число и номер дома:
      – Ты носил туда пиццу?
      – Носил, – сразу признался Симонов и вдруг забеспокоился: – Что, жалоба поступила?
      – Я из Убойного, – пояснил Григорян.
      – Не понял, – сказал Леонид, а потом округлил глаза от ужаса: – Ты хочешь сказать, что отравились доставленной мною пиццей?
      – Да нет же! Ты что, газет не читаешь?
      – Каких газет?
      – Местных!
      – Я вообще-то никакие газеты не читаю, – вздохнул Леонид, – я больше люблю фильмы приключенческие смотреть.
      – Дожили, – пробурчал Григорян.
      – Что?
      – Ничего! В подъезде, куда ты приносил пиццу, в этот день убили женщину.
      – Я не убивал, – быстро сказал Симонов.
      – Я и не говорю, что ты убил!
      – И вообще, когда я уходил, она была жива-живёхонька! И не одна!
      – А с кем?
      – С женихом, наверное, или с парнем со своим, – пожал плечами Леонид.
      – Ты имеешь в виду женщину из той квартиры, в которую ты доставил пиццу?
      – Ну.
      – Убили женщину из другой квартиры.
      – Ну, слава тебе, господи! – вырвалось у Симонова. Но встретив осуждающий взгляд оперативника, сразу принялся оправдываться: – Я не в том смысле!
      – А в каком?
      – Испугался, что они пиццей отравились.
      – Понятно. Когда ты поднимался на этаж, встретил кого-нибудь?
      – По-моему, нет… Точно, нет.
      – А когда спускался вниз?
      – Меня обогнал какой-то парень, вернее, подросток, он бегом сбежал по лестнице вниз. А навстречу поднималась какая-то тётка.
      – Какая тётка?
      – А я знаю? Может, живёт в этом подъезде.
      – Как она выглядела?
      – Она показалась мне отёчной… и шла тяжело.
      – Ноги отёкшие? – быстро спросил Григорян.
      – Ну, ты даёшь! – искренне восхитился Симонов, – я что, на ноги, что ли, ей смотрел?
      – А на что ты смотрел?
      – Если честно, ни на что, просто бросил взгляд и всё.
      – Что же у неё было отёкшее?
      – Лицо! Ясный перец!
      – Какого она была роста?
      – Высокая, но полная.
      – А волосы?
      – Вроде тёмные, может, каштановые.
      – А глаза?
      – Не рассмотрел, – покачал головой Симонов.
      – На какой этаж она шла?
      – Не знаю, она мне в самом низу попалась.
      – Значит, ты не слышал, звонила она в дверь или открывала своим ключом?
      – Не слышал.
      – А узнать ты её смог бы, если бы увидел снова?
      – Не уверен. Я же её видел одно мгновение, да и света там было мало.
      – Понятно. Ладно, спасибо, извини, что разбудил.
      – Ты расстроился, что ли? – спросил Леонид в прихожей.
      – Есть немного, – улыбнулся Григорян одними губами.
      – Ты, брат, не отчаивайся, – Леонид хлопнул Григоряна по плечу, – если найдёшь эту тётку, позови меня, я на неё посмотрю и постараюсь сказать, она это или нет.
      Аветик усмехнулся, не думая укорять разносчика пиццы за панибратство:
      – Хороший ты человек, Симонов!
      – Так ведь люди должны помогать друг другу. Не зря же умные люди говорят, что человек человеку – брат.
      – Ты, Лёня, видно, из заповедника прибыл и даже год жизни в городе не сумел испортить тебя.
      – Почему из заповедника? Я ж говорил тебе, из деревни.
      – Хорошая, видать, у вас деревня.
      – Конечно, хорошая, – и внезапно предложил: – А хочешь, я тебя летом с собой возьму? За грибами сходим, за малиной, порыбачим на зорьке. А, поедешь?
      – Может, и поеду, – неожиданно для себя ответил Григорян.
      – Ну, так если что, ты знаешь, где меня найти. Прощевай, пока! – и он протянул оперативнику сильную мозолистую руку, и тот с удовольствием пожал её.
      А потом подумал: «Ему бы не пиццу разносить, а дома строить или ещё что-нибудь солидное».

* * *

      Заря на востоке трепетала розовым лоскутным одеялом. Ничто не предвещало неприятных неожиданностей.
      За завтраком Ринат старался не думать о работе, полностью сосредоточившись на вкусной еде, приготовленной женой, и коротким общением со своими девочками.
      – Папа, а кто такой Гегель? – спросила совершенно неожиданно Гуля, дочка Рината Ахметова.
      Ринат поперхнулся чаем и чуть было совсем не выпустил из рук чашку.
      – Это такой дядя, – выдавил он, бросив умоляющий взгляд в сторону жены.
      Но Гузель только улыбнулась.
      – Я понимаю, что дядя, а не тётя, – тёмные глаза дочери внимательно смотрели на отца.
      – Гегель – это немецкий философ, – пришёл к Ринату спасительный ответ. И он быстро спросил: – А почему ты им интересуешься?
      – Я видела у мамы на столе книжку о нём.
      – Вот у мамы и спрашивай. – Ринат сердито покосился на жену.
      – Но ведь мужчина у нас в доме ты! – парировала дочь.
      Ринат уже ждал продолжения: «…и значит, за всё в ответе». Но Гуля просто смотрела на него пытливыми глазами.
      – Да, мужчина в доме я, – важно ответил Ринат, – и поэтому занимаюсь мужским делом, ловлю преступников. А по вопросам Гегелей и прочих обращайся к маме!
      – Почему?
      – Потому что это её епархия.
      Жена Рената была специалистом по романо-германским языкам и читала лекции студентам в университете.
      – Папа, а что такое епархия? – оживилась Гуля.
      – Фух! – вырвалось у отца, но, взглянув на часы, Ринат радостно сказал: – Гуленька, допивай быстро свой чай! Мы в детский садик опаздываем.
      На что дочь ответила:
      – Папа, ты зря радуешься, до садика нам идти и идти, и ты успеешь мне всё рассказать.
      – Умна не по годам, – вырвалось у Рината.
      А жена его прыснула со смеху. И потом, став серьёзной, сказала:
      – Гуленька, не приставай с вопросами к папе, а то ты собьёшь его с рабочего ритма. Ты же сама знаешь, какая у него сложная и ответственная работа, – при этом Гузель не сводила с дочери строгого взгляда.
      – А как же Гегель и епархия? – спросила та.
      – Я сама тебе вечером всё расскажу.
      – Точно расскажешь?
      – Разве я тебя когда-нибудь обманывала? – спросила Гузель.
      – Нет, никогда, – не раздумывая, ответила Гуля.
      Ринат перевёл дыхание, радуясь тому, что всё благополучно разрешилось. И дал себе слово побольше читать и расспросить об этом Гегеле поподробнее жену.
      Но, увы, никогда нельзя быть уверенным в том, что же заинтересует пытливую девочку на следующий раз.
      До детского садика они в это утро добрались без приключений.
      Гуля была серьёзной и задумчивой. На всём протяжении пути она молчала, только крепко сжимала руку отца.
      Уже чмокнув её в голову на прощание, Ринат не выдержал и спросил:
      – Гуленька, а почему ты всё время молчала?
      – Я боялась сбить тебя с рабочего ритма, – серьёзно ответил ребёнок.
      И Ринат, стараясь не улыбаться, прижал одну ладонь к другой и сказал:
      – Спасибо тебе, родная.
      Оказавшись за дверью детского садика, Ринат улыбнулся. Дошёл до автобусной остановки и, запрыгнув в автобус, стал думать о гражданине Галушкине Михаиле Тимофеевиче, разработку которого ему поручил вчера вечером следователь Наполеонов.
      Михаил Тимофеевич Галушкин был в это утро трезв. Он не пил уже четвёртый день. Но на душе у него, как он сам выражался, было пакостно. И тут пожаловал гость нежданный и незваный, который, как известно хуже татарина. Но мало того, он им и оказался! Кем же ещё может быть человек, представившийся Ринатом Ахметовым?!
      Галушкин стоял на пороге и, раскачиваясь с носка на пятку и обратно, исподлобья смотрел на оперативника.
      – Мы на пороге будем разговаривать или всё-таки пройдём в квартиру? – дружелюбно спросил Ринат.
      – А чего в неё проходить-то? – сердито ответил Галушкин.
      – Ну, что ж, тогда мне придётся забрать вас в отделение.
      – Это ещё зачем? – ещё сильнее набычился Галушкин.
      – Затем, что разговаривать на лестничной клетке и неудобно, и неприлично. Разве вас этому не учили в детстве родители?
      – Учили, учили, – пробурчал Галушкин и неожиданно смилостивился: – Ладно уж, проходите, но у меня там не прибрано.
      Однако когда Ринат зашёл в квартиру, то не удержался и присвистнул:
      – Не прибрано это мягко сказано, у тебя тут, как Мамай прошёл.
      – Вот-вот, – процедил сквозь зубы Галушкин и обвиняюще уставился на Рината.
      Тот проигнорировал его взгляд, сбросил со стула какое-то шмотьё и сел.
      – И вы присаживайтесь, гражданин Галушкин.
      – Я не гражданин, а господин, – взъерепенился тот.
      – Прямо так уж и господин, – усмехнулся Ринат.
      – А чем я хуже этих?! – Галушкин качнул головой в сторону.
      Ринат не понял, кого он именно имел в виду, но спорить с нервным типом не стал.
      – Ладно, господин, так господин, – сказал он. – Вы мне лучше расскажите, где вы были утром, – он назвал дату убийства Самсоновой, – вернее, с утра и до обеда?
      – В церкви! – прозвучал ответ.
      – Где-где? – недоверчиво переспросил оперативник.
      – В церкви я был!
      – И зачем вы туда ходили?
      – Как зачем? Хотя вам, басурманам…
      – За оскорбление полицейского при исполнении, – равнодушно начал Ахметов.
      – К куме я ходил! – выпалил Галушкин.
      – Так к куме или в церковь? – всё тем же ровным голосом уточнил Ахметов.
      – Так кума у меня в церкви служит!
      – И зачем же вы, господин Галушкин, ходили в тот день к куме?
      – Да я бы и не пошёл к ней, – махнул Галушкин рукой, – но она мне с вечера позвонила и строго так сказала: «Миша! Чтобы завтра утром пришёл ко мне в церковь!»
      – И вы не посмели ослушаться? – не удержался от усмешки Ринат.
      Галушкин покосился на оперативника и, поняв, что тот не отстанет от него, пока не узнает правду, решил признаться:
      – Обносился я…
      – Что?
      – Ну, пропил свою одежду! Почти всю! И костюм, и пальто, и…
      – Трусы хотя бы оставили?
      – Трусы оставил, – вздохнул сокрушённо Галушкин и начал перечислять: – Рубашку старую, штаны и сандалии. Их у меня никто не купил.
      – И кума обещала вам купить новый гардероб? Правильно я вас понял, господин Галушкин?
      – Неправильно! – обиделся Михаил Тимофеевич, но потом смягчился и растолковал: – В церковь прихожане приносят поношенные вещи. Часто очень даже приличные. И церковь раздаёт их неимущим.
      – Значит, вы приехали к куме, чтобы приодеться?
      Галушкин печально кивнул.
      – Кто может подтвердить, что вы были там с утра до обеда?
      – Да кто угодно! Кума же там не одна была! – и вдруг забеспокоился: – А вы что же, проверять будете?
      – А как вы думали, господин Галушкин?
      – Так неудобно мне будет перед людьми, – вздохнул тот.
      – А портки пропивать вам удобно? – спросил не улыбнувшись Ринат.
      – Портки я не пропивал! – возмутился Галушкин.
      – Ладно, ладно. Лучше расскажите мне, зачем вы грозили Аркадию Бессонову?
      – Трубачу, что ли, этому? – опять набычился Галушкин.
      – Саксофонисту.
      – Нам без разницы!
      – Так зачем вы ему грозили?
      – Я не всерьёз! Просто обиделся я на него.
      – И за что же вы, господин Галушкин, изволили обидеться на Аркадия Бессонова?
      – Да вы сами подумайте! Эти артисты, как сыр в масле, на наши денежки катаются! Каждый день показывают их виллы и замки! А тут всю жизнь бьёшься, как хрен об кочку! – праведный гнев буквально распирал Галушкина.
      – А вы бы, Михаил Тимофеевич, пили поменьше, – заметил грустно Ринат.
      – Значит, по-вашему, если бы я не пил, то у меня бы замок был?
      – Замка бы не было, но вы не разбили бы свою машину, и вам не понадобилось бы вымогать деньги у Аркадия Бессонова.
      – Ничего я у него не вымогал, – обиделся Галушкин.
      – И должен вам сказать, что у Бессоновых тоже нет замка.
      – Зато у них денег куры не клюют!
      – Кто же это вам сказал?
      – Да сама покойная Екатерина Терентьевна и проговорилась.
      – И, тем не менее, вы сделали неправильный вывод из её слов. Они всего лишь копили деньги дочери на свадьбу.
      – У них родственники живут на курорте, и Бессоновы туда всей семейкой мотаются, а Аркашка так вообще с югов не вылезает.
      – Аркадий Бессонов ездит на гастроли.
      – Знаем мы эти гастроли! Дадут несколько концертов, набьют карманы деньгами и в загул!
      – В отличие от вас Бессонов не пьёт, машин не бьёт и соседям не угрожает.
      – Так ему нельзя пить! Он язвенник! – расхохотался Галушкин, – было у него две язвы, а теперь осталась одна!
      – То есть?
      – От тёщи его кто-то избавил.
      – Может, вы и избавили?
      – У меня стопроцентное алиби! – гордо заявил Галушкин.
      – Проверим.
      – Валяйте, проверяйте!
      – Кстати, Михаил Тимофеевич, а где ваша семья?
      – Какая ещё семья? – насторожился Галушкин.
      – Жена, дети. Лет-то вам ведь уже много…
      – Нечего мои года считать! А жена была, а теперь нету, – он развёл руками.
      – Что же случилось с вашей женой?
      – Ничего с ней не случилось! Зараза она неблагодарная!
      – А за что же интересно, она должна вас благодарить?
      – Я её на вокзале подобрал!
      – Прямо так уж и на вокзале? – не поверил оперативник.
      – Ну, не совсем на вокзале, – нехотя признался Галушкин, – в общежитии она жила. Мы оба тогда на хлебозаводе работали.
      – Ваша жена из другого города?
      – Из посёлка городского типа.
      – Надо думать, что, когда вы познакомились со своей женой, вы, господин Галушкин, за воротник ещё не закладывали?
      – Не закладывал, – вздохнул Галушкин.
      – И долго вы прожили вместе?
      – Восемь лет.
      – У вас есть дети?
      – Есть, мальчик и девочка.
      – Где же они теперь?
      – Так эта зараза! Мать их, жена моя бывшая, бросила меня и детей забрала!
      – Они живут в общежитии?
      – Нет, она обратно к родителям уехала.
      – Жалко, что она у вас квартиру не отсудила!
      – Ещё чего! – ощетинился Галушкин.
      – Имела на это полное право. А вы алименты платите?
      – Это вот не вашего ума дело!
      – Ведь вы нигде не работаете…
      – С завтрашнего дня я выхожу на работу!
      – Куда же вы устроились?
      – Кума меня пристроила на рынок грузчиком.
      – Опять кума?
      – А что?
      – Ничего, вы своей куме ноги должны мыть и воду пить.
      – Ещё чего!
      – Неблагодарный вы человек.
      – Нечего меня учить! Узнали всё, что хотели, и катитесь!
      – Аркадий Бессонов, между прочим, Михаил Тимофеевич, может подать на вас заявление.
      – За что?
      – За угрозы в его адрес. А соседи, вон, свидетелями пойдут.
      – За что заявление? – снова повторил Галушкин, – я к Аркадию как к человеку! Он же саксофонист – человек богатый, и как сосед должен был выручить меня. А он свиньёй оказался!
      – И вы грозились ему это припомнить.
      – Так я же пьяный был!
      – Это только усугубляет ваше положение, – сказал Ахметов и направился к выходу.
      – Эй, вы куда, погодите!
      – Чего?
      – Это дело же можно миром решить!
      – Каким образом?
      – У меня деньги есть!
      – Откуда?
      Галушкин вздохнул:
      – Часть вещей, что мне кума раньше давала, я продал, деньги заныкал. Пьяный был, искал, искал и не нашёл. А вчера полез под ванну убираться, а они лежат в слесарном ящике.
      – Нет у вас совести совсем, господин Галушкин, – вздохнул Ринат и ушёл.
      – Совести у меня нет, – бормотал ему вслед Галушкин, – ишь, совестливый нашёлся! Только бы на безвинного человека все грехи навесить.



      Глава 5

      День был удивительно хорош, и Наполеонов был рад, что вырвался из своего кабинета. Повод подышать свежим воздухом у него имелся…
      Инессу Бессонову, легко сбегающую по ступенькам, он сразу выделил в толпе других студентов.
      «Хороша!» – невольно подумал он.
      Инесса Аркадьевна Бессонова на самом деле сильно отличалась от своих сокурсниц. Она казалась сказочной принцессой, которую волшебный ветер принёс из неведомого мира грёз на нашу грешную землю.
      Обычная молодёжная одежда сидела на ней так, как сидит роскошный наряд на портрете какой-нибудь инфанты из шёлка, бархата и кружев.
      «Не хватает кисти художника, чтобы запечатлеть эту неземную красоту, – подумал следователь и тут же вспомнил: – А ведь художник был!»
      Увидев, что девушка уже спустилась, Наполеонов выбрался из машины, и всё тот же неведомый волшебный ветер в мгновение ока перенёс Инессу к нему.
      – Александр Романович! – услышал он её серебряный голосок, – вот вы где! А я кручу, кручу головой! Думала, что вы опаздываете!
      – Ну, что вы, – пошутил он, – к такой красивой девушке не опаздывают даже следователи.
      Её голубые глаза одарили его благодарным взглядом.
      – Мы будем беседовать в машине? – спросила она, сразу погрустнев.
      – Нет, я, когда ехал к вам сюда, увидел совсем недалеко кафе с открытой верандой. Сегодня же тепло. И мы можем поговорить там.
      – Как скажете, – покорно отозвалась она.
      «Я, наверное, что-то не то ляпнул, – подумал Наполеонов, – принцесса что-то сникла».
      Инесса не стала ждать, пока он откроет перед ней дверь, а он бы с удовольствием это проделал, просто она опередила его и, забравшись в салон, села спереди на место пассажира.
      Они быстро доехали до кафе, о котором говорил Наполеонов, и заняли солнечное место под малиновым зонтиком.
      Инесса заказала себе котлету с картофельным пюре и к чаю сладкие пирожки с вишней и яблоками.
      – Я сегодня такая голодная, – проговорила она, как бы извиняясь.
      – Только сегодня? – улыбнулся Наполеонов. – Я так постоянно голодный! – и он заказал себе то же самое, что и она.
      – Вкусно! – сказала Инесса, запихивая в рот кусочек котлеты.
      – Действительно, – охотно согласился следователь.
      Они быстро управились с едой.
      – А теперь и поговорить можно? – Инесса вопросительно посмотрела на следователя.
      – Да, Инесса Аркадьевна, – перешёл он на официальный тон, – и разговор нам предстоит серьёзный.
      Наполеонов заметил, что девушка вся подобралась и устремила на него внимательный взгляд своих нежно-голубых глаз, которые, казалось, даже стали темнее.
      Большой кленовый лист, кружившийся в воздухе целую минуту, неожиданно опустился на их стол, и это разрядило обстановку, прогнав лишнюю скованность обоих.
      – Вы хотели поговорить со мной о бабушке? – тихо спросила Инесса.
      Наполеонов кивнул:
      – Да, какой она была? Не конфликтной?
      – Ну, что вы, – грустно улыбнулась девушка, – бабушка была очень доброй. – И неожиданно спросила: – Вы смотрели старый советский фильм «Золушка»?
      – Да, но… при чём здесь это? – удивился Наполеонов.
      – Потому что моя бабушка была похожа на фею! Крёстную Золушки!
      – Вы хотите сказать, – продолжал недоумевать следователь, – что у вашей бабушки было много крестников?
      – Можно сказать и так, – тихонько рассмеялась Инесса и пояснила: – Моя бабушка работала в ателье. И вы только представьте, скольких Золушек она сделала счастливыми, потому что особенно бабушке удавались свадебные платья!
      – Теперь понимаю, – проговорил Наполеонов, хотя понимал он далеко не всё.
      Оба задумались каждый о своём, и повисла пауза, которую нарушил следователь, спросив:
      – А вам бабушка успела сшить свадебное платье?
      – Успела, – печально ответила девушка и добавила: – В тот день, когда её убили, мы собирались обсудить мой наряд на второй день после свадьбы.
      – Инесса, вы сказали, что ваша бабушка была доброй, как фея?
      – Да, а что?
      – По моим сведениям, были люди, с которыми она была в обращении не слишком добра, – осторожно проговорил следователь.
      – И кого вы имеете в виду, – поинтересовалась Инесса, – уж не Галушкина ли с первого этажа, который моему отцу всю плешь проел?
      «Ага, а роза-то с шипами», – подумал про себя Наполеонов, а вслух проговорил:
      – Мне неведомо, как ваша бабушка обошлась с Галушкиным, но вот вашему бывшему поклоннику от неё крепко досталось.
      – Моему бывшему поклоннику? – удивлённо переспросила Инесса.
      – Именно!
      – И кого же вы имеете в виду? Ой, наверное, Володьку Дорина?
      – Его самого.
      – Так он вовсе и не мой поклонник, – отмахнулась Инесса.
      – А чей же?
      – Не знаю, чей, я давно его не видела.
      – Но вы же встречались с ним?
      – Встречались – громко сказано, просто с девятого класса он таскал мой портфель. Иногда мы ходили в кино, гуляли в парке…
      – Целовались, – подсказал следователь.
      – Было пару раз, – нехотя призналась Инесса.
      – Так уж и пару раз? – не поверил следователь.
      – Может, и больше, – пожала плечами девушка, – но какая разница?
      – Для вас, может, и никакой, но парень, вероятно, строил планы на будущее с вами.
      – Так уж и строил, – фыркнула Инесса.
      – Как вы расстались с ним? – спросил следователь. – По-плохому или по-хорошему?
      – Да никак! – неожиданно рассердилась девушка. – Я позвонила ему и сказала, что больше встречаться с ним я не могу, так как встретила свою настоящую любовь.
      – А он?
      – Стал что-то орать! Но я не дослушала, выключила связь, а потом заблокировала его номер.
      – Значит, расстались вы по-плохому, – заключил следователь.
      Девушка передёрнула плечами.
      – А ваша бабушка не говорила вам, что Дорин приходил к вам домой?
      – Нет, она ничего мне об этом не говорила. А вы уверены, что он приходил?
      – Имеются свидетели его визита и того, как он выкрикивал угрозы в адрес вашей бабушки.
      – И чего это он на неё так взъелся? – удивилась Инесса, – это же я ему дала отставку, а не бабушка.
      – А ваша бабушка подлила масла в огонь.
      – Каким же, интересно, образом?
      – Намекнула Дорину на его недостаточное материальное обеспечение.
      – Интересно было бы знать, что бабуля сказала Володьке.
      – Да ничего особенного, – делано равнодушно проговорил Наполеонов, – назвала его «голытьбой».
      – Припечатала, так припечатала, – вздохнула Инесса и дополнила: – Бабушке Володька никогда не нравился…
      – Почему?
      – Ей не нравилось, что он хотел и стал художником.
      – Это почему же?
      – Она считала, что художники, как и все творческие люди, не могут служить опорой семьи. То у них денег нет, то голова от славы кружится, то их налево тянет.
      – Разве так бывает только с художниками?
      – Нет! Со всеми людьми искусства. Сами посмотрите, что творят знаменитости!
      – Инесса! Другие творят не меньше, а может, и больше, просто люди не знают об этом. А знаменитости всегда на виду.
      – Может, вы и правы, – вздохнула Инесса, – но Володька и впрямь не был каменной стеной. Его вечно одолевали какие-то идеи, он бросался из одной крайности в другую и не любил сидеть на месте.
      – А Глеб?
      – О! Глеб – это совсем другое дело, – улыбнулась Инесса.
      – Как вы считаете, Дорин мог отомстить вашей бабушке?
      – Вы что же думаете, что Володька убил мою бабушку? – изумилась девушка.
      – А вы так не думаете?
      – Нет, конечно! Это же чушь!
      – Почему?
      – Потому что Володька художник! И ещё Пушкин сказал, – в запальчивости проговорила она, – что гений и злодейство несовместимы!
      – Во-первых, Владимир Маркович Дорин пока не признан гением.
      Инесса хотела что-то сказать, но следователь не дал ей сделать этого, продолжив:
      – А во-вторых, Пушкин хоть и гений, но в криминалистике – не авторитет.
      – Да как вы можете! – возмутилась Инесса.
      – Чего вы сердитесь, – вздохнул Наполеонов, – вот Сальери же он обвинил в предумышленном убийстве, не собрав предварительно доказательств. Да и с Борисом Годуновым не всё так однозначно, как писал Александр Сергеевич.
      – Но он же художник!
      – Вот именно, – улыбнулся следователь, – так что отодвинем этот бессмысленный спор в сторону и останемся при своём.
      – При чём при своём? – не поняла Инесса.
      – Вы при том, что ваш Володька ангел безгрешный, а я при том, что нужно проверить его алиби на момент убийства вашей бабушки. Простите, – следователь развёл руками.
      – Делайте, что хотите, – сказала Инесса, поджав губы, и добавила: – Только зря время потратите.
      – Работа у нас такая, – вздохнул Наполеонов и предложил: – Давайте, я вас домой отвезу.
      – Сама доберусь, – отрезала она.
      – Конечно, доберётесь, – согласился он добродушно, – но на машине быстрее. А вам, наверное, нужно и ужин готовить, и уроки брата проверить, и с отцом посидеть.
      – Ладно уж, уговорили, – оттаяла девушка, – везите.
      К счастью, пробок на их пути в этот день не было и Наполеонов, быстро домчав девушку до дома, позвонил Славину.
      Ещё поджидая идущую к нему Инессу Бессонову, следователь уже знал, кому он поручит заняться художником Дориным.
      Дмитрий Славин когда-то учился в художественной школе, а отец его владеет современной галереей живописи «Вишнёвая роща».
      «Так что ему и карты в руки», – решил Наполеонов.
      – Алло, – прозвучал голос в трубке.
      – Дима, ты где?
      – В отделении, – ответил оперативник.
      – Бездельничаешь…
      – Вам побездельничаешь! – сделал вид, что обиделся, оперативник.
      На самом деле Славин никогда не обижался, считал это делом затратным и контрпродуктивным. Обижаться на начальство – себе дороже, а от остальных можно просто отмахнуться и переключиться на что-то более приятное.
      Между тем Наполеонов, от которого оперативнику отмахнуться никак не получится, продолжил:
      – Вот это правильно, тем более что я тебе работёнку хочу поручить и как раз по твоему профилю.
      – По моему профилю? – удивился Дмитрий, гадая, чего же там изобрёл для него Наполеонов.
      – Ну, ты же у нас художник.
      – Я опер, – отрезал Славин.
      – Ну, ладно, ладно, опер, – согласился следователь, – но с художественным наклоном.
      Славин тяжело вздохнул в трубку.
      – Не вздыхай, как нагруженный слон, – сказал следователь, – может, я не так выразился. Но факт, что ты разбираешься в живописи.
      – Разбираюсь, – осторожно согласился Славин, – но если вы хотите, чтобы я поработал экспертом в этой области, то вынужден вас разочаровать…
      – Каким ещё таким экспертом, – начал терять терпение Наполеонов, – мы расследуем дело об убийстве тёщи саксофониста Бессонова. Дело громкое. Начальство бдит.
      – Если вы хотите, чтобы я выяснил, не подменили ли подлинный саксофон Бессонова на подделку, то я пас!
      – Ничего ему не подменили! Бессонов был в день убийства на гастролях! И саксофон был при нём! Понятно, при нём?!
      – Ещё как понятно. Дальше.
      – У Инессы Бессоновой до того, как она познакомилась со своим нынешним парнем Глебом Павловичем Куприяновым, был другой парень, некий Владимир Маркович Дорин. Он учился в художественном училище и рисовал.
      – Писал, – машинально поправил Славин.
      – Чего писал? – машинально переспросил Наполеонов.
      – Картины.
      – Умник!
      – Есть немного…
      – Так вот, – не обращая внимания на дерзость, проговорил следователь, – я хочу, чтобы ты узнал об этом Дорине всё. Где он теперь, чем занимается, на что живёт, не появились ли у него в последнее время деньги…
      – И есть ли у него алиби на время убийства?
      – И впрямь умник, – похвалил Наполеонов и напутствовал: – Действуй!
      – Есть, товарищ капитан.
      Наполеонов вздохнул и отключился.
      Больше всего на свете ему сейчас хотелось прилечь на свою кровать или хотя бы на диван в гостиной, закрыть глаза и заснуть, чувствуя сквозь сон, как мать накрывает пледом и тихонько, чтобы не разбудить, гладит его коротко постриженные волосы.
      Да-да, следователи – тоже люди. И им иногда очень хочется, чтобы их погладили по головке. Особенно в те дни, когда расследование застопорилось на месте и ни «но», ни «тпру».



      Глава 6

      Ни о каком художнике Дорине старший лейтенант Славин понятия не имел.
      В художественной школе он учился в детстве и никаких связей со своими бывшими однокашниками не поддерживал и не имел понятия о том, чем они занимаются теперь.
      К отцу Дмитрий обращаться не захотел, хотя Славин-старший и помогал устраивать выставки молодым художникам, но на данный момент в его каталоге никакого Дорина не было. Поэтому Дмитрий позвонил известной в городе художнице Лидии Заречной, с которой он познакомился при расследовании одного из дел.
      С тех пор они встречались время от времени, посещая вместе известные выставки, и даже пару раз сходили в Драматический театр на премьерные спектакли, и это не считая редких встреч в кафе.
      Дмитрий вспомнил, какой он увидел Лидию впервые, и невольно улыбнулся.
      На девушке были старые джинсы и перепачканная красками светло-серая блузка. Русые волосы небрежно сколоты на затылке, слегка полноватые губы и большие серо-зелёные глаза.
      Именно эти глаза и зацепили Славина. В них светились ум, любознательность и что-то ещё, не передающееся словами, может быть, обещание захватывающего приключения или намёк на раскрытие некой тайны…
      Этого Славин сам не знал и не узнал до сих пор. Вероятнее всего, он сам себе придумал и приключения, и тайну.
      Дмитрий тихо вздохнул, но как только услышал в телефоне голос Лидии, сразу ожил:
      – Привет!
      – Это ты? – спросила она. – Я смотрю, номер высветился неизвестный.
      – Я звоню со служебного телефона.
      – А, со служебного, – протянула она и закончила: – Значит, и разговор служебный?
      – В некоторой степени, – отозвался Дмитрий, уловив в голосе художницы нотку разочарования.
      – Что же ты хочешь?
      – Лида, будь другом… – При слове «другом» Заречная фыркнула, а Славин обругал себя мысленно «ослом». Но, тем не менее, продолжил:
      – Лида, скажи, ты слышала что-нибудь о неком художнике Владимире Дорине?
      – Тоже мне, нашёл художника, – проговорила она с лёгким пренебрежением, – Володька недавно окончил училище. Нигде ещё не выставлялся. Позиционирует себя как классик.
      – В смысле? – удивился Славин.
      – Ну, то есть, пишет в стиле старых художников, типа Репина, Кипренского, Федотова, Брюллова.
      – По-моему, неплохой выбор.
      – Может быть, – проговорила она неуверенно.
      – То есть ты хочешь сказать, что это теперь немодно.
      – Не только…
      – А что ещё?
      – Переплюнуть классиков он не сможет, а свою манеру письма пока не выработал.
      «Выработает, какие его годы?» – подумал про себя Славин, а вслух спросил:
      – Ну, и где он сейчас подвизается?
      – А нигде.
      – То есть?
      – Вернее, он что-то пишет. А продаёт небольшие миниатюры на Пешеходной улице. Знаешь, где это?
      – Да, конечно. Спасибо тебе! Выручила.
      – А когда мы увидимся? – спросила Лидия.
      – У отца в воскресенье будет выставка некоего заезжего художника из Австрии. Выставка для избранных, – сделал он ударение на слове «избранных».
      – А нас туда пропустят? – спросила Заречная.
      И он догадался, что она улыбается.
      – Приглашения у меня на руках. Жди меня в воскресенье в десять утра возле входа.
      – Или ты меня жди, – пропела в трубку Лидия и отключилась.
      – Или я, – согласился Славин, прислушиваясь к коротким гудкам. Улыбнулся и повесил трубку.
      И только сейчас он заметил, что за ним внимательно наблюдает и, видимо, прислушивалась к их разговору его коллега Любовь Залеская.
      – Ну, выяснил что-нибудь? – спросила она небрежно.
      Он кивнул:
      – Кое-что, – и неожиданно спросил: – Хочешь пойти со мной?
      – Куда? – удивилась она.
      – На Пешеходную улицу.
      – Зачем?
      – Поглядим на самого Дорина и на его шедевры.
      – В рабочее время?
      – Лейтенант Залеская! Вы меня изумляете! Я же вас не развлекаться зову, а изучать личность подозреваемого, – проговорил он нарочито строго, – так идёте или нет?
      – Да, конечно, – засуетилась она, выключила компьютер и схватила свою сумку.
      До Пешеходной улицы они доехали на машине Славина «Лада-Калина», как предполагала Любава, подаренной ему отцом. Ведь на зарплату опера автомобиль, даже отечественный, купить можно, только взяв кредит.
      Она слышала, что к кредитованию Дмитрий относится скептически, но не знала, что Славин писал обзорные и критические статьи не только для российских журналов, но и для зарубежных, помогал отцу составлять каталоги и делал некоторые другие вещи в мире искусства.
      Ехать на машине вдвоём с Дмитрием было одним сплошным удовольствием, и Любава не заметила, как они домчались до места.
      – Прошу, – галантно произнёс Славин, распахивая дверцу и подавая ей руку.
      – Спасибо, – улыбнулась она, оперлась на его руку, и они пошли по улице точь-в-точь как влюблённая парочка.
      Любаве казалось, что на них смотрят все прохожие.
      И положа руку на сердце посмотреть было на что – широкоплечий высокий блондин с глазами цвета лесного ореха и гарная дивчина, вся из себя ладная и видная.
      Любава представляла, как плещутся фонтаны, хотя их уже выключили, но их воображаемый шум казался ей чарующей музыкой.
      Она шла не чуя под собой ног. А Славин, казалось, ничего не замечал.
      – Смотри, – сказал он, – а вон и художники.
      Уличных художников было сегодня не слишком много. День был прохладным, а с Волги вообще дул пронизывающий ветер. Любава невольно поёжилась.
      – Ты не замёрзла? – быстро спросил Дмитрий.
      – Нет-нет, – поспешила ответить она, но в его голосе ей послышалось столько теплоты, что она и впрямь согрелась.
      – Посмотри! – услышала она голос Славина, – видишь Инессу?
      – Где? – Любава оглянулась.
      – Да на портрете же! – нетерпеливо проговорил Дмитрий и легонько дёрнул её за руку.
      Только тут Любава заметила портрет девушки, похожей на ту, с которой она разговаривала сразу после убийства бабушки.
      – Значит, и сам голубчик здесь, – меж тем удовлетворённо проговорил Славин.
      А внимание Любавы тем временем привлёк натюрморт с огромным букетом лиловой и белой сирени.
      – Какая красота! – невольно вырвалось у неё.
      – Да, Инесса девушка красивая, – согласился Славин, – и на портрете она выглядит как живая.
      – Да я не про портрет, – невольно улыбнулась Любава.
      – А про что же? – удивился он.
      – Про сирень!
      – Про какую ещё сирень?!
      – А вон, видишь справа в золотистой раме.
      Дмитрий поморщился.
      – И тебе нравится? – спросил он.
      – Очень! – призналась она.
      – Гм…
      – У меня нет художественного вкуса? – испугалась она.
      – Дело не во вкусе…
      – А в чём?
      Глаза его озорно блеснули, и он предложил:
      – Давай купим эту чёртову сирень.
      – Она не чёртова, – обиделась за натюрморт Любава.
      – Ладно, – согласился Дмитрий, – давай купим сирень и дело с концом.
      – Для меня? – спросила Любава.
      – Ага, – сказал он, подошёл к художнику и, не торгуясь, купил понравившуюся Любаве сирень.
      На Дорина Славин всё это время даже не смотрел.
      – Мы не будем его задерживать? – тихо спросила Любава, крепко прижимая к себе упакованный натюрморт.
      – У нас приказа такого нет…
      – А что же тогда?
      – Мы знаем, где его в случае чего найти.
      Славин достал телефон и набрал чей-то но- мер.
      – Аветик, – проговорил он через пару секунд, – будь другом, подъезжай на Пешеходную улицу, мы здесь Дорина засекли, надо бы за ним проследить, где он теперь живёт. По адресу прописки его не было давно. У тебя с собой его фотография?
      Что отвечал Аветик, Любава не слышала.
      Славин сказал:
      – Мы с Любавой засветились, а тебя он не знает, – и хохотнул напоследок, – благодаря своей южной внешности можешь сойти за богатого мецената.
      – Что он сказал? – спросила Любава, когда Дмитрий отключил связь.
      – Послал, – улыбнулся тот.
      – Так он не приедет? – забеспокоилась Любава.
      – Приедет, конечно, – успокоил её Славин и легко коснулся девичьей руки, – ладно, поехали в управление.
      В машине Любаву начали одолевать сомнения, правильно ли она сделала, что, поддавшись импульсу, уговорила Славина купить картину.
      Поёрзав на сиденье, она сказала:
      – Дим, я отдам тебе деньги.
      – Какие деньги? – удивился он.
      – Ну, за картину.
      – Даже не бери в голову. Это мой тебе подарок.
      Она вздохнула и призналась:
      – Я передумала.
      – Чего ты передумала? – не понял он.
      – Вешать эту картину у себя на съёмной квартире.
      – С чего это такое непостоянство? – подозрительно спросил он.
      – Я сама не знаю, – призналась она.
      Они помолчали с минуту, а потом Славин неожиданно предложил:
      – А знаешь что, давай эту картину кому-нибудь подарим?
      – Кому?
      – Да хоть Наполеонову, – хмыкнул Дмитрий.
      – Следователю? – искренне удивилась Любава.
      – А что, следователь не человек, что ли? – спросил её Дмитрий и озорно подмигнул.
      – Я не знаю, – испугалась Любава, – удобно ли это.
      – А мы сделаем ему анонимный подарок.
      – Анонимный?
      – Ну да.
      – Пошлём по почте?
      – Нет, передадим через Эллу.
      – Но она же нас узнает!
      – Не боись, Элла нас не выдаст.
      – Ты думаешь?
      – Уверен.
      Не доезжая пару остановок, Дмитрий неожиданно остановил машину и выскочил.
      – Ты куда? – ахнула Любава.
      – Я сейчас вернусь.
      Вернулся он минут через десять. За это время Любава вся испереживалась, не зная, что ещё задумал Славин.
      Он вернулся с двумя букетами из ирисов, лилий и ещё каких-то мелких бледно-лиловых цветов.
      Один букет он вручил Любаве, а другой бросил на сиденье со словами: «Это Элле».


      Секретаря они нашли в полном одиночестве.
      – Элла! Привет! Это тебе! – Славин протянул ей букет.
      – Ой! Какая прелесть! – Элла сразу же уткнула в букет нос.
      – Наполеонов у себя? – спросил Дмитрий.
      – Нет, он у Фёдора Поликарповича.
      – Прекрасно! Элла! Будь другом, внеси в его кабинет вот это! – он протянул ей натюрморт.
      – А что это? – удивилась Элла.
      – Картина.
      – Точно картина? – девушка опасливо покосилась на оперов.
      – Точно. Можешь вскрыть и посмотреть.
      – Да ладно уж, – отмахнулась девушка, – сказать, что вы принесли?
      – Ни в коем случае! – воскликнул Славин.
      – А что же сказать? – округлила глаза секретарь.
      – Скажи, что это подарок от неизвестного! Доставлен курьером.
      – Но кто его пропустил? Впрочем, ладно, придумаю что-нибудь.
      – Но нас не выдавай!
      – Не выдам! Самой интересно посмотреть, что Александр Романович с этим подарком делать будет.
      Наполеонов пришёл через полчаса после ухода оперов.
      Весь озабоченный и погружённый в свои мысли, он не сразу заметил привалившее ему счастье. А увидев картину, вытаращил на неё глаза и долго не мог произнести ни слова. Потом открыл дверь и закричал:
      – Элла! Кто это посмел втащить ко мне в кабинет? – он махал рукой на натюрморт и никак не мог подобрать слово, чтобы обозначить картину, а заодно и выразить свою радость.
      – А, эту прелестную вещицу, – улыбнулась Элла, – вам просил передать ваш анонимный поклонник.
      – К-к-какой ещё поклонник? – едва выговорил следователь.
      – Я же говорю, анонимный, – невинно проговорила девушка.
      – У меня нет поклонников! – затопал ногами следователь.
      – Так он тайный, – Элла потупила глаза.
      – Чёрт знает что! – заорал следователь, – ты пустила постороннего в святая святых?!
      – Куда?!
      – Я имею в виду свой кабинет.
      – Ах, нет, – беззаботно отмахнулась секретарь, – я никого в ваш кабинет не впускала.
      – А как же сюда попало это?! – Наполеонов снова махнул рукой в сторону натюрморта.
      – Я сама внесла сюда эту прелесть, – ласково пропела Элла.
      – А если бы это была бомба?!
      – Ну, что вы! Я же развернула её. Хотя, может быть, это и есть бомба!
      Следователь невольно отпрыгнул от картины.
      – Александр Романович! Я имела в виду в культурном понимании этого слова.
      – В культурном?! – вытаращил глаза следователь и сердито прошипел: – Да что ты в этом вообще понимаешь?!
      Секретарь пожала плечами с притворно обиженным видом, стараясь не расхохотаться в голос.
      Наполеонов побегал по коридору, стуча каблуками, и распорядился: «Унеси это!» – он махнул рукой на натюрморт.
      – Куда? – спросила Элла беззаботно.
      – К чёрту на кулички! – вызверился Наполеонов.
      – Я туда дороги не знаю, – равнодушно отозвалась девушка.
      Внезапно Наполеонов остановился и задумался, потом поманил Эллу пальцем. Она осторожно приблизилась к нему, он встал на цыпочки и что-то прошептал ей на ухо.
      – Да вы с ума сошли, Александр Романович! – воскликнула девушка.
      – Ничего подобного, – ответил следователь, – иди и отнеси ему презент.
      Элла поохала, повела плечами и отнесла натюрморт Фёдору Поликарпычу.
      Вернувшись в свой кабинет после небольшой отлучки, тот с изумлением увидел картину.
      – Что это? – спросил он всё ту же Эллу.
      – Подарок от неизвестного, – ответила она устало.
      – Ты что-то плохо выглядишь, – забеспокоился он.
      «Будешь тут с вами плохо выглядеть», – подумала про себя девушка, а вслух сказала:
      – Голова немного побаливает.
      – Ты не спросила, как зовут этого дарителя? – спросил начальник и почему-то хитро подмигнул Элле.
      – Нет… – ответила она растерянно.
      – Ну, это ты зря, – укорил он, – в следующий раз обязательно спрашивай.
      «Чёрта с два я что-нибудь возьму хоть у кого в следующий раз», – подумала Элла, а вслух сказала:
      – Обязательно, Фёдор Поликарпыч.
      – Вот и молодец, – похвалил начальник, – а сегодня иди домой.
      – Так ещё рабочий день, – заикнулась она.
      – Ничего, ничего, – ответил он, – я тебя отпускаю.
      Элла подхватила букет, подаренный Славиным, свою сумочку, заглянула к Наполеонову и сказала:
      – Я домой ухожу, Александр Романович.
      – Как, то есть, домой? – удивился он.
      – А так! – Элла показала следователю язык и закрыла дверь.
      – Не иначе, Фёдору Поликарповичу презент пришёлся по душе, – хмыкнул он.
      Много позднее все узнали, что начальник отвёз злосчастный натюрморт к себе на дачу и хвастал знакомым, что подчинённые настолько сильно любят его, что скинулись на букет сирени, чтобы у него в доме и на душе всегда была весна и пахло сиренью.
      В общем, Фёдор Поликарпович тоже оказался не обделён юмором и разгадал козни своих подчинённых.

* * *

      – Расскажи мне что-нибудь о Гегеле, – попросил Ринат, укладываясь в постель рядом с женой.
      – С каких это пор тебя стали интересовать немецкие философы? – тихо рассмеялась Гузель.
      – Меня интересуешь ты и Гулька, – серьёзно ответил он жене.
      – Ну, ладно, тогда слушай.
      Ринат старался не упустить нить рассказа жены, но запомнил только, что родился Гегель в августе 1770 года в Штутгарте.
      Отец его служил секретарём казначейства при дворе герцога какого-то. Гегель так хорошо учился, что в двадцать лет стал магистром философии, но ни за что на свете не хотел становиться священником, зато стал воспитателем троих детей некого патриция и занимался творчеством. Потом вернулся на родину и после смерти отца получил небольшое наследство. Читал лекции, не очень контачил со студентами, женился и философствовал, философствовал, философствовал.
      – Нет, ну его! У меня голова не казённая, – решил Ринат.
      – А представляешь, – неожиданно сказала Гузель, – мы с тобой, взявшись за руки, бродим по ночным узким улочкам Веймара. Гулко разносится эхо наших шагов. И вдруг мы переносимся в Йену, в прошлое, и попадаем в Йенский университет и вместе со студентами слушаем лекции Гегеля.
      – Звучит заманчиво, – улыбнулся Ринат, – но я предпочёл бы остаться в настоящем.
      – И тебе не хочется побывать там, где Гегель закончил свою «Феноменологию духа»?
      – Я думаю, – проговорил Ринат осторожно, – что смогу это пережить.
      Гузель снова тихонько засмеялась, а потом сказала:
      – Я думала, что Гегель близок тебе по духу.
      – С чего это? – насторожился Ринат.
      – Но как же?! Ты всегда призываешь поступать разумно!
      – И что с того? – спросил он осторожно.
      – Как что?! – брови Гузель превратились в луки, собирающиеся выпустить стрелы.
      – По-моему, ты хочешь сбить меня с толку, – проговорил муж.
      – Нисколечко. Просто именно Гегель ставил разум в центр всего, он так и писал, что разум «на всех высотах и во всех глубинах водружает знак своего суверенитета».
      – Не очень-то понятно, что он этим хотел сказать.
      – Только то, что разум вездесущ и всевластен. Он даже о боге писал: «Бог есть в существе своём мысль, само мышление».
      – Извини, но мне ближе то, что бог есть любовь.
      – Гегель считал, что и любовь, и семейная жизнь, и все другие чувства являются формами умозаключений.
      – Мне, право, странно слышать такие слова от женщины, – нахмурил лоб Ринат.
      – Так Гегель же не был женщиной, – рассмеялась Гузель и тотчас прикрыла рот ладошкой, опасаясь разбудить дочку.
      – Не бойся, – сказал муж, – если даже пушки будут палить у нас под окном во славу твоего Гегеля, Гулька не проснётся.
      – Он не мой! А кстати, ты знаешь, что выражение «встать на голову» принадлежит Гегелю?
      Ринат покачал головой:
      – А он что любил стоять на голове?
      – В переносном смысле! – фыркнула Гузель. – Он писал: «С тех пор, как Солнце находится на небе и планеты обращаются вокруг него, не было видано, чтобы человек встал на голову. То есть опирался на свои мысли и строил действительность соответственно им. Анаксагор впервые сказал, что Нус (ум) управляет миром, но лишь человек теперь признал, что мысль должна управлять духовной деятельностью».
      – Извини, дорогая, но я что-то запамятовал, – Ринат выразительно постучал себе по лбу, – кто у нас Анаксагор?
      – А, один древнегреческий философ середины пятого века до нашей эры. Он был выходцем с Востока, но большую часть своей жизни прожил в Афинах. Его, кстати, принято считать первым профессиональным учёным.
      Рината умиляло, что жена рассказывала о неведомом ему Анаксагоре таким тоном, словно он был их соседом по лестничной площадке.
      – А кстати, – сказала Гузель, – Анаксагор считал, что мир вечен, «он не сотворим и не уничтожим».
      – Мне нравится эта его мысль, – сказал Ринат, теребя шелковистую прядку чёрных ароматных волос жены. И добавил: – А твой Гегель, извини, конечно, на мой взгляд, сухарь.
      – Да ладно тебе, – Гузель тихонько стукнула мужа ладошкой по руке, теребящей её волосы, – вот, например, Герцен считал, что «все произведения Гегеля пронизаны поэзией».
      – Это он загнул, – сказал Ринат и сладко зевнул.
      – Ничего подобного, ведь и сам Гегель говорил, что «Философия душа всех наук», а поэзия одна из форм познания действительности, и поэты были исторически первыми исследователями мира.
      – Да? Как интересно, – пробормотал Ринат, и через мгновение Гузель поняла, что муж спит.
      Она улыбнулась и, устроив поудобнее голову у него на груди, закрыла глаза.



      Глава 7

      Как ни мечтал ещё совсем недавно Наполеонов о своей постели и материнской ласке, вечером он всё же позвонил в детективное агентство своей подруги детства.
      Трубку, как всегда, снял её помощник Морис Миндаугас и произнес:
      – Детективное агентство «Мирослава» слушает.
      – И когда вы только определитель номера на стационарный телефон поставите? – с притворным негодованием проговорил Наполеонов.
      – А зачем? – улыбнулся Морис, узнав голос друга.
      – Как зачем?! – продолжал негодовать следователь, – а если вам, например, позвонит конь в пальто?!
      – Значит, мы ему нужны, – невозмутимо отозвался Миндаугас.
      – И что вы с ним делать-то будете? – неожиданно заинтересовался Наполеонов.
      – Пригласим в дом, поможем снять пальто, напоим чаем…
      – Подожди, подожди, – перебил его следователь, – а кормить вы его будете?
      – Это смотря что он захочет съесть. Овса, например, у нас нет.
      – Погоди ты со своим овсом! У вас борщ есть или супец какой-нибудь?
      – На ужин суп с фрикадельками, но, по-моему, кони…
      – Да при чём тут кони?! – воскликнул Наполеонов, – я уже о себе говорю!
      – А о тебе, тогда ещё запеченная грудка индейки…
      – Небось опять с овощами, – фыркнул Наполеонов.
      – С отварной брюссельской капустой.
      – Трава!
      – Она очень полезна.
      – Знаю-знаю, мать уже все уши прожужжала и вы тоже. А пирог есть?
      – Скоро испечётся.
      – С чем?
      – Разве тебе не всё равно, – не выдержал и рассмеялся Морис.
      – Вообще-то ты прав, – грустно вздохнул Наполеонов, – я буду пирог с любой начинкой. Но грех издеваться над голодным человеком.
      – Это ты голодный человек?
      – А то кто же?!
      – Ты всегда голодный.
      – И всё-таки с чем пирог?
      – Один – с рисом и мясом, другой – с лимоном и яблоками.
      – Так будет два пирога?! – обрадовался Шура.
      – Два. Так что приезжай скорей.
      – Мчусь на крыльях своей «Ладушки»!
      – Только не гони сильно, – предупредил Миндаугас, – дождь прошёл, шоссе мокрое.
      – Не учи учёного! Я ли не пекусь о своей девочке!
      Девочкой Наполеонов называл свою белую «Ладу-Калину» и, действительно, так холил её и лелеял, словно это был не автомобиль, а кобыла арабских кровей.
      Из машины он позвонил своей матери и голосом полным раскаяния проговорил:
      – Ма, я еду к Мирославе…
      – Там и заночуешь? – усмехнулась Софья Марковна.
      – Но не ехать же мне ночью домой, – заныл Шура, – дождь прошёл, шоссе мокрое.
      Софья Марковна не выдержала и рассмеялась:
      – Можешь не оправдываться.
      – Да?
      – Да! Я даже рада, что тебя сегодня не будет дома.
      – Это ещё почему? – насторожился Шура.
      – Мы сегодня с девочками идём в филармонию, потом поужинаем в кафе и ночевать приедем к нам.
      – О! – делано огорчился Наполеонов, – и такой цветник будет благоухать в моё отсутствие!
      – Так тебе и надо, – поддразнила сына Софья Марковна и добавила: – передавай им всем привет.
      – И Дону? – спросил Шура.
      – Ему в первую очередь, – усмехнулась мать, наслышанная о сложных взаимоотношениях сына с котом Мирославы.
      – Может, ещё и поцеловать его прикажешь?
      – Целуй на здоровье! Чао-какао, сынуля, – и Софья Марковна отключила связь.
      – Вот так всегда, – обиженно пожаловался Наполеонов своей девочке, – ребёнка побоку – и в развлечения, как в омут с головой.
      И тут ему показалось, что его «Ладушка» иронично усмехнулась:
      – Тоже мне, ребёночек нашёлся.
      – Что ты сказала? – спросил он машину.
      Но «Лада» молчала.
      «А всё-таки Мирослава права – есть душа у вещей, – подумал он, – а уж у моей «Ладушки» точно есть».
      В глубине собственной души Наполеонов был доволен, что мама без него не будет скучать. Вообще-то он и так знал, что Софья Марковна живёт активной, интересной жизнью, имеет кучу подруг, благодарных учеников и просто знакомых. Она всегда находила, чем ей заняться в отсутствие сына. И считала, что сын не будет жить с ней вечно, а рано или поздно обзаведётся своей семьёй.
      Софье Марковне хотелось, чтобы это случилось пораньше, так как ей очень хотелось понянчить внуков. Но Шура жениться не торопился, а вечера предпочитал проводить в коттедже своей подруги детства, и ночи, впрочем, тоже. Хотя никакой романтики никогда в их отношениях не было, и любили они друг друга, как кровные брат с сестрой, может, от того, что выросли рядом и как в детстве, так и в школьные годы почти не расставались.
      Компанию им составляли двоюродный брат Мирославы Виктор, который выбрал профессию военного и давно не был дома, и подруга Люся Стефанович, которая занялась своим бизнесом и на пару с отцом держала автосервис.
      На деле же выходило так, что чаще всего Шура общался с Мирославой. Он был следователем, она частным детективом, и их объединяла общая страсть к разгадыванию сложных загадок и раскрытию преступлений.
      Софья Марковна ничего не имела против этой близкой дружбы, даже была уверена, что общение с Мирославой помогает Шуре подниматься по служебной лестнице.
      Вот только при таком образе жизни у него совсем не остаётся времени на ухаживания за девушками. А она так старалась! Знакомила его со своими ученицами, с дочерьми приятельниц, но всё без толку! Проводив гостью до дома, Шура в тот же миг забывал о её существовании.
      Подруги успокаивали Софью Марковну:
      – Софочка, дорогая! Просто Шура ещё не встретил свою девушку. А как встретит, так забудет обо всём остальном.
      – Дай-то бог, – вздыхала Софья Марковна. А потом пугалась: – Как это обо всём забудет? Его же тогда с работы уволят! – И сама же весело смеялась над своими страхами.

* * *

      Вечерело. Воздух постепенно густел и разливался по бархату мягкой тишины, впитывающей в себя не только звуки, но и ароматы. Красное солнце повисло между ветвей старой яблони единственным яблоком в саду.
      Наполеонов, несмотря на съеденный с удовольствием ужин, выглядел растерянным и печальным.
      Мирославе он напомнил взъерошенного воробья, сидящего на ветке полуоблетевшего кустарника в ожидании зимней стужи. У неё защемило сердце.
      – Шура, ты чего такой? – спросила она и провела ладонью по ёжику его рыжеватых волос почти совсем как делала это Софья Марковна.
      – А, – отмахнулся он.
      – Расскажи, – настаивала она, – может, вместе мы что-нибудь и придумаем.
      – Да что тут можно придумать?! Краж в этом районе не было. Кто знает, может, это первая ласточка, но мне от этого не легче!
      – С каких это пор ты занимаешься кражами? – удивилась Волгина.
      – Так там не просто кража, а женщину пожилую, можно сказать, среди бела дня убили!
      – И никто ничего не видел? – ахнула она.
      – Может, и видели, только ничего определённого сказать не могут.
      – Воры на мокрое дело, как правило, не идут, – проговорила она задумчиво.
      – И я про то же!
      – А кого убили?
      – Вы разве не читали в газетах? Ах да, – вспомнил он, – вы же газет не читаете. Но Морис, вон, в Интернете новости смотрит.
      – Но не криминальные, – ответил Миндаугас.
      – Странные вы люди! – воскликнул Наполеонов, – детективы, а криминалом не интересуются!
      – Нам хватает наших клиентов…
      – Ну да, ну да, – пробормотал следователь и снова замкнулся.
      – Шура! – потрясла его Мирослава, – а ну-ка выкладывай!
      – Да уж, тайны тут никакой нет, – решился он, – в любом киоске можно купить газету…
      – Мы решили сэкономить деньги на газете, так что рассказывай.
      И он рассказал им всё с самого начала.
      – И кто же у вас главный подозреваемый?
      – Ты будешь смеяться, – вздохнул Наполеонов, – но слесарь Илья Александрович Капитонов.
      – И за что же ему такая честь выпала? – не улыбнувшись, спросила Мирослава.
      – Так я же тебе уже говорил, что его в этот день видели сразу несколько человек. А он не говорит, зачем приходил в подъезд. Делать ему в этот день там было нечего! А если запирается, значит, виноват!
      – Убийца, как я думаю, действовал бы осторожнее.
      – Согласен, на вора и тем более на убийцу он не похож! Но чем чёрт не шутит. И сама понимаешь, на безрыбье и рак рыба. Так что мы обязаны его прощупать.
      – И когда собираетесь щупать?
      – На днях. Мне тут ещё кое-что надо проверить, но…
      – Понимаю, понимаю, тайна следствия.
      Наполеонов кивнул.
      – А кто ещё мог решиться на убийство?
      – Подозревали соседа-пьяницу Галушкина.
      – Ага, понимаю…
      – Но у него алиби. Художника разрабатываем. Но я не очень верю, что это он.
      – Почему?
      – Даже если Дорин захотел отомстить Самсоновой, то он не стал бы красть деньги.
      – Почему?
      – Потому что навряд ли знал об их существовании. Ведь он давно не видел Инессу и наверняка не знал, что она собирается замуж.
      – Мог и услышать краем уха от общих знакомых.
      – Посмотрим, вы его пока из списка подозреваемых не вычеркнули.
      – А зятя вы не подозреваете? – спросила Мирослава.
      Наполеонов фыркнул:
      – Анекдотов наслушалась.
      – Мало ли.
      – Да пойми ты! Он был на гастролях. К тому же у него давление!
      – Давление?
      – Да, он ещё в Волчегорске свалился, ему там «Скорую» вызывали.
      – Кто?
      – Друзья. Он же не один ездил, а с квартетом. И после того как жена позвонила и сообщила о смерти матери, его сюда еле довезли.
      – На самолёте?
      – Ну, не на метле же! – рассердился Наполеонов.
      – Печальная история, – проговорила Мирослава и о чём-то задумалась.
      Конечно, никто в этот вечер не просил Шуру сыграть на гитаре и спеть песню.
      Спать отправились рано, молча разойдясь по своим комнатам.
      Мирослава спала плохо. Ночью она стояла у окна и думала: «Иногда кажется, что осень в октябре ходит по ночам, подобрав юбку, чтобы не наступить в лужу, которая, отражая лунный свет, пытается притвориться зеркалом».



      Глава 8

      Утром Мирослава спустилась вниз, когда Наполеонов уже отбыл на работу.
      Бросив на неё один только взгляд, Морис понял, что она собралась куда-то уехать.
      – У нас появилось дело? – спросил он.
      – Не совсем. Просто я хочу кое-что, вернее, кое-кого проверить.
      Миндаугас уже понял, что она решила помочь Шуре. В чём будет выражаться эта помощь, он расспрашивать не стал. Просто приготовил завтрак. А когда мыл посуду, услышал шум выезжавшей за ворота машины.
      Несмотря на ночной дождь, утром погода стояла просто волшебная! В посёлке было тихо и солнечно. Наконец-то начали приобретать пёструю окраску листья на деревьях. Пряный ветер, перелетая с участка на участок, приносил на своих крыльях томительную сладость. Возле заборов виднелись сиреневые и розовые облака высоких кустиков, сплошь усыпанные цветами.
      Этот дар осени язык не поворачивался назвать сорняком, но и садовым растением владельцы участков его не считали. Вот и рос он за забором и вдоль дорог.
      В детективном агентстве «Мирослава» на эту пору никаких дел не было, поэтому Мирослава из чистого любопытства решила разгадать, зачем слесарь приходил в тот подъезд в день убийства и почему он молчит как партизан.
      Выждав время, когда всё трудоспособное население отправилось на работу и на учёбу, а дома остались одни пенсионеры, Мирослава вошла в подъезд, где жили Бессоновы.
      Одну за другой она обходила квартиры под видом сурового проверяющего.
      Обход этот не давал никакого результата, пока в одной из квартир дверь ей не открыла старушка лет восьмидесяти и не пригласила пройти в квартиру.
      Мирослава сразу догадалась, что бабушка была не прочь, как говорят в народе, «поточить лясы».
      – Вы, милая, по делу или как? – спросила она Мирославу, усадив её на крохотный угловой диванчик на кухне.
      Мирослава не стала читать старушке лекции, что пускать в дом незнакомых людей в наше время недопустимо, она просто тихо вздохнула и спросила:
      – А как вас зовут?
      – Степанида Ивановна.
      – А меня Мирослава Игоревна. Я проверяю работу слесаря. Жалоба на него поступила.
      – Да это от кого же? – всплеснула руками старушка.
      – Не могу вам сказать, – таинственно произнесла Мирослава.
      – Не иначе как от Зинки Пичужкиной!
      – Почему вы так думаете?
      – Так он к ней постоянно захаживал, а тут, после убийства, как отрезало. Знамо, испугался и хвост поджал. А Зинка, видать, взъерепенилась.
      – Так почему же никто не сказал полиции, у кого в тот день он мог быть?
      – Пожалели шалаву, – вздохнула Степанида Ивановна, – да и слесаря-то жалко.
      – И с чего бы это такое, я бы сказала, весьма несвоевременное проявление жалости?
      – Да как же это не своевременное?! Вы, голубушка, хоть знаете, кем у Зинки муж работает?
      – Понятия не имею, – невольно улыбнулась Мирослава.
      – Вот то-то и оно. Поэтому и рассуждаете так! А Володька Пичужкин работает вышибалой в баре на Тушканчиковой.
      – И что, он такой страшный?
      – Ещё бы не страшный, милая моя! Мало того, что он бугай каких мало, я видела и кулачищи у него каждый с мою голову, так он ещё, когда разъярится, прёт как бык! Никакого удержу на него нет! И я не понимаю, каким местом думала Зинка. Ведь узнай Володька о её шашнях, он одним ударом из неё дух вышибет, а уж его точно по стенке, как таракана, размажет.
      – Так вот оно какое дело, – проговорила Мирослава, – спасибо вам большое, что рассказали.
      – Только вы уж, милочка, ради Христа, не выдавайте старуху. А то я распустила язык-то.
      – Вы всё правильно сделали. Но больше никому об этом не рассказывайте и о нашем разговоре с вами – молчок! – Мирослава приложила указательный палец к губам.
      – Ни-ни никому! – пообещала Степанида Ивановна, – молчать буду! – и она тоже приложила палец к губам.
      «Значит, слесаря мы вычёркиваем из списка подозреваемых, – подумала Мирослава, – только как, не выдавая старушку, вложить это в голову следователя?» Проблема не из лёгких.
      Встретив слесаря, Мирослава спросила, не было ли у него на этот день ранее поданных заявок, а потом отменённых?
      – Были, – ответил он удивлённо.
      – И в этот дом?
      – Так как раз в этот дом и были. Макарычев подал заявку, а потом его срочно отправили в командировку. Он воду у себя отключил и проинформировал диспетчера.
      – А вы об этом забыли, – сказала Мирослава.
      – Ничего я не забыл! – возмутился слесарь.
      – Скажите, вам надоело жить?
      – Что?
      – Я имею в виду мужа Зины Пичужкиной.
      Слесарь сделался белым, как полотно.
      Мирослава заметила, что колени его подогнулись, и он вот-вот рухнет.
      – Вы присядьте, – она взяла его под руку и подвела к скамье.
      Когда он немного успокоился, она сказала:
      – Вам нужно сделать выбор между трёх вещей.
      – Трёх вещей? – переспросил он изумлённо.
      – Да. Между плохой памятью, признанием в связи с Пичужкиной и в чистосердечном признании в совершении убийства.
      – Нет! Нет! – закричал он, вскакивая со скамьи.
      – Тише! Не привлекайте к нашему разговору внимание посторонних.
      – Да, да.
      – Вы меня поняли или повторить ещё раз?
      – Нет, нет, я всё понял! У меня склероз!
      – Ну, зачем уж сразу склероз?! Просто скажем, вы запамятовали об отмене заявки и пошли к Макарычевым. А потом вспомнили.
      – Да, я вспомнил! – слесарь с силой ударил ладонью себе по лбу. И тут же спросил: – А как же полиция?
      – Так эта версия как раз и предназначена для полиции. Макарычев вернулся?
      – Вернулся. Я сегодня полдня у него возился.
      – Так вот! Как всё удачно складывается!
      Слесарь посмотрел на неё недоумённо.
      – Следователь оставил вам свой телефон?
      – Оставил, – слесарь полез в карман и достал визитку Наполеонова.
      – Вот и прекрасно. Вы сейчас набираете его номер и подробно рассказываете, как устраивали целый день трубы у Макарычева.
      – А если он спросит, зачем это я ему рассказываю?
      – А вы ответите, что Макарычев подавал заявку на тот день, а потом неожиданно был отправлен в командировку. Это сообщение диспетчера вылетело у вас из головы, и вы пошли в тот день к Макарычеву. А вам никто не открыл дверь. Вы хотели сообщить об этом диспетчеру, но потом вспомнили о его предупреждении и пошли восвояси.
      – Не восвояси, – поправил её слесарь, – а в подвал, там давно надо было заняться кранами.
      – Ещё лучше! – сказала Мирослава, – никто не сможет точно сказать, сколько вы пробыли в этом подвале?
      – Никто, – подтвердил слесарь.
      Мирослава догадалась, что именно на работу в подвале ранее он собирался свалить время, проведённое с Зиной.
      Волгина с интересом прислушивалась к разговору слесаря со следователем и ухмылялась про себя: «Ай же слесарь, ай да сукин сын! Просто артист народного театра. С таким любому режиссёру можно замахнуться и на Шекспира!
      Когда разговор был завершён, слесарь вытер со лба пот и спросил:
      – Ну, как я?
      – Молодцом! – похвалила Мирослава.
      – Именно за эту версию и держитесь. И вы с Зиной спасены.
      Мирослава сделала шаг, потом оглянулась:
      – И мой добрый вам совет – завязывайте с Пичужкиной.
      – Завяжу! Вот вам крест, завяжу! Я же и не собирался с ней связываться, сам не пойму, как в первый раз, когда пришёл менять им раковину, оказался с ней в постели. Я и опомниться не успел, а она уже на мне скачет. Так оно у нас и пошло, – виновато вздохнул слесарь.
      Вечером Шура сообщил:
      – Представляешь, этот тюфяк…
      – Какой тюфяк?
      – Да слесарь. Я тебе о нём говорил!
      – И что он?
      – Вспомнил сегодня, зачем он в тот день ходил в подъезд, где убили Самсонову.
      – И зачем же? – спросила Мирослава так умело и заинтересованно, что Наполеонову даже в голову не пришло заподозрить её в притворстве.
      – Понимаешь, слесарям диспетчер даёт заявки. А в тот день один из жильцов, которому срочно понадобилось уехать из города, заявку отменил. Диспетчер, естественно, проинформировала слесаря. А этот лопух пропустил сообщение мимо ушей и потопал к Макарычеву!
      – К Макарычеву?
      – Ну да, к тому мужику, у которого прорвало трубу!
      – Так всех затопило?
      – Нет, Макарычев отключил воду, заявку отменил и отчалил из города. А когда вернулся, снова подал заявку. И тут-то это чудо в перьях, слесарь, вспомнил, зачем же он в тот день ходил в этот подъезд, и позвонил мне.
      – Теперь понятно.
      – Вот паразит! – беззлобно выругался Наполеонов. – Мы на его разработку потратили время и деньги налогоплательщиков.
      – Бывает, – посочувствовала Мирослава.
      Морис и кот Дон одновременно покосились на Волгину, а потом быстро оба отвели глаза. И только Шура оставался в блаженном неведении о проделках своей подруги детства.
      Но справедливости ради надо сказать, что под каким ракурсом ни смотри на её действия, всё благо – помогла она не только бедному слесарю, его любвеобильной подружке, но и сберегла деньги упомянутых Наполеоновым налогоплательщиков от дальнейших бесполезных трат по разработке слесаря. Не говоря уже о времени и ногах.



      Глава 9

      Несмотря на то, что по одной из трактовок имя «Инесса» происходит от западного имени Агнесса, что означает «ягнёнок», Инесса Бессонова ягнёнком не была никогда, тем более жертвенным. Главным девизом её жизни было – «Бороться и побеждать!».
      Хотя есть и второе значение этого имени – «бурная», «проявляющая целеустремлённость», вот оно-то и соответствовало характеру девушки как ничто другое.
      Поэтому жених Инессы нисколько не удивился, когда она потребовала от него найти хорошего детектива. Он только спросил:
      – Ты что, не доверяешь полиции?
      – Доверяю, – ответила она, помедлив, а потом добавила: – Понимаешь, мне кажется, что они не там ищут.
      – Не там?
      – Да, следователь намекнул мне, что он подозревает Володьку Дорина.
      – А ты решила взять его под защиту? – усмехнулся Глеб.
      – Ничего я не решила, – нахмурилась Инесса, – но пока они будут тратить время на Володьку, настоящий преступник уйдёт.
      – А почему они вообще на него подумали?
      – Он поссорился с моей бабушкой.
      – Из-за чего?
      – Да из-за нас с тобой!
      – Постой-постой, я ничего не понимаю, как это Дорин мог из-за нас поссориться с твоей бабушкой?
      – Очень просто! Когда я дала ему отставку, то он решил прийти и объясниться.
      – А разве ты ему не объяснила?
      – Я проинформировала его по телефону!
      – Так…
      – Что так?! Я не хотела с ним встречаться! А он взял и припёрся к нам домой!
      – Когда тебя дома не было?
      – Вообще никого не было, кроме бабушки. А она Володьку всегда недолюбливала, вот и наговорила ему лишнего. Он обиделся. И соседи слышали, как он на лестничной площадке выкрикивал угрозы в адрес бабушки. Теперь следователь думает, что он выполнил свои угрозы.
      – А ты в этом сомневаешься?
      – Я не сомневаюсь. Я уверена, что он этого не делал.
      – Хорошо, допустим, не он.
      – Вот поэтому я и хочу нанять частного детектива. Так ты найдёшь его? Или мне искать самой?!
      – Я постараюсь, – примирительно сказал он.
      – Не постараюсь, а найду! – топнула Инесса ножкой, обутой в туфельку тридцать шестого размера.
      – Хорошо, найду, – невольно улыбнулся Глеб.
      – И ничего смешного!
      – И ничего смешного, – вздохнув, повторил Куприянов.
      На следующее утро в приёмной детективного агентства зазвонил телефон.
      Морис снял трубку:
      – Детективное агентство «Мирослава» слушает.
      – Здравствуйте, меня зовут Глеб Павлович Куприянов. Мне, вернее, моей невесте, нужна ваша помощь.
      – Здравствуйте. В чём именно вам нужна наша помощь? – уточнил Морис.
      – В расследовании убийства.
      – А кто вам порекомендовал нас?
      – Профессор Иван Дементьевич Орлов.
      Морис прекрасно помнил профессора Орлова. Они действительно помогли ему, но только лишь профессиональным советом. И дальше всё само встало на места. Человек, которого разыскивал профессор, нашёлся живым и здоровым, правда, временно утратившим память, в клинике другого города.
      На всякий случай Морис уточнил:
      – А кем вам приходится профессор?
      – Профессор приходится мне начальником, – последовал ответ.
      – Хорошо, приезжайте сегодня в пять вечера.
      Без десяти пять раздался перезвон колокольчика, сообщающий о том, что у ворот посетитель.
      Когда ворота разъехались, на территорию въехала чёрная «Лада Приора». По марке автомобиля Морис понял, что будущие клиенты не имеют возможности швыряться деньгами. Но это и не имело особого значения.
      Из салона автомобиля вышли двое – довольно высокий, немного ниже его самого, широкоплечий парень с каштановыми волосами и внимательными серыми глазами и очень красивая голубоглазая хрупкая блондинка.
      Миндаугас догадался, что цвет волос у неё натуральный. Изящество правильных черт её лица подчёркивала слегка полная нижняя губа. И только упрямый подбородок говорил о том, что за внешностью принцессы скрывается упрямый характер.
      Морис провёл их в кабинет детектива и вышел.
      – Прошу, садитесь, где вам удобнее, – предложила Мирослава.
      Девушка сразу заняла место напротив детектива. Парень сел рядом.
      – Я Инесса Бессонова, а это мой жених Глеб Куприянов.
      – Вы, наверное, знаете, что я детектив Мирослава Волгина, – едва уловимая улыбка скользнула по губам сыщицы.
      – Да, мы знаем. И ещё нам сказали, что вы очень хороший детектив.
      – Не мне судить.
      Инесса кивнула и сразу взяла быка за рога:
      – Я хочу, чтобы вы нашли убийцу моей бабушки, – заявила она Мирославе безапелляционно.
      – Услуги нашего агентства стоят дорого, – тихо обронила Мирослава.
      – Знаю, не вчера на белый свет родилась. У меня есть сбережения. И потом это, – она показала на серьги в своих ушах. Судя по их блеску, это были бриллианты, – мне отец подарил их на совершеннолетие, и они стоят дорого.
      – Мы натурой не берём, – небрежно отозвалась Мирослава.
      – Я не собираюсь отдавать вам бриллианты! Я их заложу или, в крайнем случае, продам, и оплачу ваши услуги.
      Волгина пожала плечами.
      – Девушки, подождите! – вмешался Глеб, – если дело в деньгах, то я принёс с собой задаток.
      – Глеб? – Инесса удивлённо взглянула на своего жениха.
      Он кивнул.
      – Да, задаток есть, и последующая оплата тоже будет. Но у меня есть подозрения, что вы затеяли эти препирательства вовсе не из-за денег, – он не сводил глаз с лица Мирославы.
      – Возможно, – неохотно призналась та.
      – Можно узнать, что именно служит препятствием? – спросил Глеб.
      – Нельзя! – отрезала Мирослава и, посмотрев на Инессу, внезапно поникшую, как подстреленный лебедь, мгновенно приняла решение и сказала: – Хорошо, я возьмусь за ваше дело.
      И не успела Мирослава опомниться, а Глеб удержать свою невесту, как Инесса вскочила с места и бросилась на шею Мирославе:
      – Я никогда, никогда не забуду этого!
      Мирослава разжала руки девушки и строго сказала:
      – Никогда больше не делайте этого.
      – Да-да, – закивала та покорно.
      Глеб, выдохнув, перевёл дух.
      – А теперь рассказывайте всё по порядку, – сказала Мирослава.
      Инесса кивнула, приняла сосредоточенный вид и начала свой рассказ, стараясь не упустить ни одной мелочи.
      Было заметно, что это повествование даётся девушке нелегко, но, тем не менее, она довела его до конца. И приготовилась ответить на все дополнительные вопросы детектива. Даже на те, которые покажутся ей слишком личными.
      – Как я поняла, в момент совершения преступления ваша бабушка была одна?
      – Да, мама на работе, брат в школе, я в университете, папа на гастролях.
      – Где?
      – Что где? – не поняла девушка.
      – В каком городе на гастролях был ваш отец?
      – В Волчеморске. Это очень красивый город. Там всегда много отдыхающих, и папа надеялся там хорошо заработать.
      – Гастроли не были удачными?
      – Нет, – покачала головой Инесса, – сначала у папы случился гипертонический криз, а потом убили бабушку.
      – А раньше ваш отец ездил в этот город на гастроли?
      – Конечно, и на гастроли, и отдыхать. У папы там живёт тётка, родная сестра моей бабушки по отцовской линии.
      – А сама бабушка где?
      – Она живёт в Петербурге.
      – Наверное, ваш отец останавливается в Волчеморске у своей тётки?
      – Вообще, да, но в этот раз он плохо себя чувствовал с самого начала и остановился в гостинице. Именно туда его сослуживцы вызывали ему «Скорую».
      – Вероятно, ваш отец не хотел затруднять пожилую женщину?
      – Да что вы, нет! Просто тётя в это время уезжала к дочери. Ключ она оставила соседям. Поэтому отец не хотел в таком состоянии один оставаться в квартире родственницы.
      – Разумно. Это вам отец сказал?
      – Нет, тётя, она уже вернулась домой, и я с ней созванивалась. Что-то рассказали папины коллеги.
      – А как называлась гостиница, в которой останавливался ваш отец?
      – «Морская жемчужина». А зачем вам это?
      – Профессиональное любопытство.
      – А… – протянула Инесса.
      – Инесса, у вашей бабушки была близкая подруга?
      – Да, конечно, Розалия Витальевна Понамарёва.
      – У вашей мамы тоже, должно быть, имеется подруга?
      – Имеется. А зачем вам? – И тут же сама себе ответила: – Профессиональное любопытство?
      – Типа того, – улыбнулась Мирослава.
      Боковым зрением она видела, что Глеб не спускает с неё внимательного пытливого взгляда, и навряд ли этот умный парень верит её ссылке на профессиональное любопытство.
      – Светлана Филипповна Ивашова, – меж тем ответила Инесса.
      – Черкните мне на всякий случай их адреса и телефоны. – Мирослава пододвинула девушке лист бумаги и ручку.
      – Да, пожалуйста, – ответила Инесса и написала всё, что требовала от неё детектив. – Что-то ещё? – спросила она.
      Мирославе многое из услышанного от Инессы Бессоновой уже было известно из повествования Наполеонова. Она с первой минуты догадалась, кто эта молодая пара и о чём они её попросят. Но, тем не менее, она не перебивала девушку. Ей было нужно выслушать рассказ в интерпретации Инессы.
      – У меня пока больше нет дополнительных вопросов, – сказала Мирослава, – если появятся, я вам позвоню.
      – Тогда мы оставим вам задаток и пойдём.
      – Нет, – покачала головой Мирослава, – сначала вы выйдете в приёмную, заключите договор с нашим агентством, потом внесёте задаток и только тогда поедете домой.
      – Угу. До свидания.
      – До свидания. И спасибо, – добавил Глеб.
      – Пока не за что, – грустно отозвалась Мирослава и тоже попрощалась с молодыми людьми.
      А потом она стояла у окна и смотрела, как Инесса и Глеб направляются к своей машине. Девушка что-то быстро говорила своему жениху, а он только кивал в ответ.

* * *

      Детективы сидели на террасе и смотрели на сад.
      Закат растекался по небу всеми оттенками дорогого красного вина. А снизу кто-то невидимый разжигал оранжевый костёр. Золотые брызги светлыми бликами падали в придорожную пыль… стекали по тонким стебелькам травинок, сверкали ослепительными искрами на тычинках осенних цветов.
      Веяло лёгкой, почти неуловимой сладостью. И как-то не верилось, что уже октябрь. Даже ночью окна в доме оставались приоткрытыми.
      – Можно, я задам вам вопрос? – спросил до этого долго молчавший Морис.
      – Задавай…
      – Почему вы сначала не хотели браться за это дело?
      – Почему ты так думаешь?
      – Я не думаю, я знаю.
      – Мне показалось, что оно дурно пахнет.
      – А потом?
      – Что потом?
      – Это ощущение прошло?
      – Нет, ощущение никуда не делось, – печально отозвалась Мирослава.
      – Но вы решили взяться за расследование… – напомнил он, – почему?
      – Мне стало жаль эту девушку. – А помолчав, она добавила: – Вот только не знаю, принесёт ли наше расследование успокоение её душе или ещё больше обострит горе, которое она переживает.
      – Время покажет.
      – Ты фаталист?
      – Нет, я всегда надеюсь на лучшее.
      – Тогда пойдём пить чай с жасмином. У нас есть размороженная клубника или вишня?
      – И то и другое. Сейчас выну из холодильника.
      Она кивнула и, подхватив лежащего у неё на коленях Дона, отправилась в дом вслед за Миндаугасом.



      Глава 10

      Инесса сама не знала, довольна она заключённым с детективами договором или нет.
      Весь вечер она вспоминала бабушку, и слезинки капали из её глаз.
      Девушке невольно вспомнилось, как они с братом пытались научить бабушку любить звучание саксофона:
      – Послушай, бабушка, как это красиво!
      – Инессочка! – отвечала бабушка, – мне всё равно! Дудит твой отец и дудит.
      – Ба, саксофон не дудка, – влезал внук. – Это…
      – Целый пласт мировой культуры, – подсказывала сестра.
      – Во!
      Но бабушка только улыбалась в ответ.

* * *

      Наполеонов наконец решил окончательно прояснить ситуацию с Владимиром Дориным.
      После того как подтвердилось алиби Галушкина и Капитонова, художник оставался его единственным осязаемым подозреваемым.
      Он уже выяснил раньше, что по месту своей прописки Дорин не проживает. Его старенькая бабушка, назвавшаяся Варварой Дмитриевной, сказала, что Володя переехал жить к своей девушке.
      – Как зовут девушку? – спросил следователь, – не Инесса случайно?
      Бабушка сердито замахала на него обеими руками:
      – Чтоб она сгинула, эта гордячка!
      – Нехорошо такими словами бросаться, Варвара Дмитриевна, – укорил её следователь.
      – А хорошо три года моим внуком вертеть, а потом вышвырнуть его как паршивую собачонку?!
      – Насколько мне известно, ваш внук никогда не жил с Инессой, так что вышвыривать ей его было неоткуда, – резонно заметил следователь.
      – Я имела в виду из сердца! – заявила бабуся.
      – Что? – переспросил следователь, думая, что ослышался.
      – Такой молодой и глухой, – покачала головой зловредная старушка и повторила по слогам: – Сердце.
      – Я не глухой, просто не подозревал наличие в вашем возрасте такого романтизма, – не остался в долгу следователь.
      Старушка собралась захлопнуть перед его носом дверь, но он ей этого не позволил и спросил:
      – Вы хотите, чтобы все соседи узнали о том, что ваш внук подозревается в убийстве?
      Дверь распахнулась на всю ширину, и бабушка, подбоченясь, пошла на следователя:
      – В каком таком убийстве? Что ты мелешь?
      – Я не мельница и даже не мукомольный завод, поэтому ничего не мелю. Убита бабушка Инессы Бессоновой, и имеется несколько свидетелей, которые слышали, как ваш внук грозился свернуть ей шею.
      – Екатерине Терентьевне свернули шею? – испуганно спросила Варвара Дмитриевна.
      – Вы были с ней знакомы? – быстро спросил Наполеонов.
      – Лично нет, но много слышала о ней от Володи.
      – И она не нравилась вашему внуку?
      – Скорее, наоборот, он не нравился ей.
      – И почему?
      Варвара Дмитриевна насупилась:
      – Она считала, что Володя не сможет устроить её внученьке царскую жизнь!
      – В смысле?
      – Мани-мани, – презрительно проговорила Варвара Дмитриевна, подражая голосу западной певицы.
      «А бабуля-то у нас продвинутая», – подумал про себя Наполеонов, а вслух обронил:
      – Значит, всё дело в деньгах.
      – В них, проклятых, – вздохнула Варвара Дмитриевна и пустилась в воспоминания: – Вот когда я за своего Васю выходила…
      – Минуточку, – прервал её Наполеонов, – вы утверждаете, что между Екатериной Терентьевной и вашим внуком с самого начала установились напряжённые отношения?
      – Ничего я такого не утверждаю! – отрезала старушка. – Тем более, когда Володя и Инесса начали дружить, им ещё и шестнадцати лет не было.
      – Ага.
      – Вы так и не ответили на мой вопрос!
      – Какой вопрос? – удивился следователь.
      – Екатерине Терентьевне свернули шею?
      – Нет, ей проломили голову молотком. Но это дела не меняет.
      – Как это не меняет?! – возмутилась Варвара Дмитриевна, – разве ваши свидетели слышали, как мой внук обещал тюкнуть её молотком?!
      – Нет, таких слов они не слышали.
      – Так, значит, мой внук ни при чём!
      – Ваш внук обещал лишить Самсонову жизни, а каким способом – неважно.
      – Очень даже важно, – не согласилась старушка.
      Наполеонову надоело с ней препираться, и он спросил:
      – Так как зовут новую девушку вашего внука?
      – Надей её зовут.
      – А где она живёт?
      – Не знаю.
      – Так уж и не знаете? – не поверил следователь.
      – Вот тебе крест, что адреса её не знаю, – и старушка истово перекрестилась.
      – Хорошо, а как вы общаетесь с внуком?
      – Он заходит ко мне и звонит иногда.
      – И какой у него номер телефона?
      – Я не знаю.
      – То есть?!
      – Звонит всегда он.
      – Тем не менее номер звонившегося высвечивается.
      – Володя звонит мне на домашний телефон.
      По тому, как она упрямо склонила голову, Наполеонов догадался, что бабушка лжёт.
      – Может, перекреститесь? – спросил он.
      Варвара Дмитриевна бросила на Наполеонова такой взгляд, который, обладай он физической силой, не только следователя с ног свалил, но и вырвал бы с корнем столбы электропередачи. Однако взгляд он и есть взгляд, даже исполненный ненависти, причинить вред он бессилен. Поэтому Наполеонов мало того, что остался целым и невредимым, он ещё и продолжил задавать вопросы:
      – А родители Владимира Дорина сейчас на работе?
      – На работе, – ответила бабушка, – но не тута.
      – Что значит, не тута? – не понял следователь.
      – На Кубе они. Вернутся через два года.
      Наполеонов присвистнул:
      – Надо же, куда их занесло.
      Он и впрямь не очень хорошо себе представлял, что могут делать россияне в наше неблагополучное время на Кубе.
      От Варвары Дмитриевны он решил отстать и найти Дорина другим путём. Именно для этого он и выбрал Славина.
      Оперативник отыскал художника на Пешеходной улице, продающим свои картины.
      Так как сам он засветился, то отправил по его следу своего товарища Аветика Григоряна.
      Аветик увязался за художником, когда он, сложив свои холсты, покинул Пешеходную улицу.
      Дорин довёл оперативника до Павловской улицы, зашёл в дом под номером двадцать один и поднялся на третий этаж. Григоряну даже удалось отследить, что вошёл он в квартиру номер десять.
      Позже, прикинувшись приезжим, Аветик прошёлся по квартирам первого этажа с легендой о снятии квартиры.
      Ему ответили, что квартиру в их подъезде сдаёт только Анна Евстафьева, но квартира уже занята.
      – Может, её снял не слишком богатый парень и пустит меня на подселение? – продолжал упорствовать Аветик.
      – Да нет же! Квартиру снимает девушка Надежда.
      – Какое красивое имя! – восхитился Аветик.
      – Имя красивое, – хмыкнул мужчина в трусах и майке из угловой квартиры, – но тебе ничего не обломится!
      – Это ещё почему? – удивился Аветик, изображая из себя пылкого южного мужчину.
      – Потому что парень у неё уже имеется! И не гастарбайтер какой-то, – он многозначительно посмотрел на Аветика, – а вполне себе местный.
      – И богатый, – вздохнул Григорян и повернулся к лестнице.
      – О его богатстве говорить ещё рано, – снова хмыкнул мужик.
      – Почему? – повернулся оперативник.
      – Потому что он пока не Шишкин и не Брюллов.
      – Так он художник? – сделал вид, что только что догадался, Аветик.
      – Он самый, а ты иди-ка…
      – Куда? – сдвинул брови Григорян.
      – В дом напротив. Там в среднем подъезде на пятом этаже Евдокия Гладышева вроде собиралась сдавать квартиру.
      – А номер квартиры? – с надеждой в голосе спросил Григорян.
      – Номер не помню. Там спросишь. Да беги скорей! Может, ещё успеешь, – напутствовал его мужик.
      – Спасибо! – искренне поблагодарил Аветик и побежал! Только не в дом напротив, а к следователю Наполеонову.
      – Значит, говоришь, Дорин теперь обитает на Павловской, двадцать один, квартира десять? Девушку зовут Надежда. А владелица квартиры Анна Евстафьева?
      – Так точно!
      – Молодец! Иди пока. А я обмозгую информацию.
      Через час следователь уже знал, что квартиру некой Надежде сдала Анна Юрьевна Евстафьева. Которую он и нашёл по месту жительства семьи её дочери.
      До появления следователя Анна Юрьевна пребывала в неведении о том, что полиция заинтересовалась жильцом сданной ею квартиры. Она нянчила внуков, а деньги, полученные от сдачи квартиры, вносила в семейной бюджет дочери. Евстафьева не уставала говорить соседям и знакомым, что на детей уходит прорва денег. И все, кто имел внуков и детей, охотно с ней соглашались.
      Появление на пороге квартиры следователя было для Анны Юрьевны полной неожиданностью. А когда он представился и объявил о цели своего прихода, она более минуты только закрывала и открывала рот, как рыба, выброшенная на берег штормом, и не могла произнести ни слова.
      – Да вы не волнуйтесь так, Анна Юрьевна, – добродушно произнёс следователь и спросил: – у вас ведь всё в порядке с квартирой?
      Она сначала закивала утвердительно, а потом закачала головой отрицательно.
      – Айя-яй! Как некрасиво, – посуровел следователь.
      – Я не успела, честное слово, не успела. Я всё оформлю и заплачу! – стала оправдываться и заверять женщина.
      – Я вообще-то не из налоговой, – задумчиво произнёс следователь.
      – А откуда? – опешила Евстафьева.
      – От верблюда! – отрезал следователь. И видя, что довёл свидетельницу до полуобморочного состояния, смягчился: – Я не стану никуда сообщать о ваших проказах, Анна Юрьевна, – следователь погрозил ей пальцем, – и надеюсь, что вы исправитесь.
      Евстафьева смотрела на грозящий палец следователя, как подопытный на блестящий шарик гипнотизёра, и послушно кивала.
      – Но взамен мне нужно получить от вас кое-какие сведения, – вкрадчиво произнёс следователь.
      – Всё, что угодно! – вырвалось у женщины.
      – Вы сдаёте квартиру девушке по имени Надежда?
      – Да!
      – А фамилия у неё есть?
      – Есть! Надежда Сергеевна Гусенкова. Она из Пензы. Здесь учится в университете на экономиста.
      – Как прозаично, – вздохнул Наполеонов.
      – Что? – вытаращила на него глаза Евстафьева.
      – Ничего. А вы знаете, что вместе с ней в вашей квартире с некоторых пор проживает некто Дорин?
      – Да, – потупилась женщина и призналась: – Он доплачивает мне за своё проживание. – И, испугавшись, что следователь обвинит её в поощрении разврата, быстро добавила: – Он её жених! Они собираются пожениться.
      – Когда? – строго спросил следователь.
      – Этого я не знаю, – растерялась Евстафьева, – но, наверное, скоро.
      – Тогда ладно, – смилостивился следователь и признался: – Меня этот вопрос абсолютно не интересует.
      – А что же вас интересует? – пролепетала Анна Юрьевна, полностью сбитая с толку.
      – Меня интересует личность жениха вашей жилички!
      – Ой! – она прикрыла себе рот ладошкой, а потом, подумав, спросила: – Он вор?
      – Нет.
      – Убивец? – взвыла Евстафьева.
      – Очень даже может быть.
      – Так я откажу им от квартиры прямо сейчас! – Женщина бросилась в одну из комнат.
      – Стоять! – гаркнул Наполеонов.
      Анна Юрьевна замерла на месте, как оловянный солдатик.
      – Повернитесь, пожалуйста, – попросил следователь.
      Женщина послушно повернулась.
      – Анна Юрьевна! У меня к вам убедительная просьба!
      – Какая? – пролепетала Евстафьева.
      – Никаких действий вплоть до моего личного распоряжения не предпринимать!
      – Совсем никаких? – испугалась женщина, – а как же внуки? Мне их кормить нужно, выгуливать!
      – При чём здесь ваши внуки! – отмахнулся Наполеонов и пояснил: – Вы вольны делать всё, что угодно!
      – Всё, что угодно? – не поверила она.
      – Да хоть без штанов вверх ногами ходить! – рассердился Наполеонов на её непонятливость.
      К изумлению следователя, Анна Юрьевна покраснела, как маков цвет.
      – Извините, – проговорил следователь, поняв, что сморозил глупость, и пояснил: – Я имел в виду только ваше общение с гражданкой Надеждой Гусенковой и её кавалером Владимиром Дориным. Теперь поняли?!
      – Теперь поняла! – быстро закивала Анна Юрьевна.
      – Ну, вот и хорошо. И чтобы никаких мне проколов! – предупредил он. – Если вы сделаете хотя бы попытку с ними связаться, налоговой всё станет известно о ваших художествах.
      – Нет, нет, я всё сделаю так, как вы сказали. – И вдруг спросила: – А если Надя мне позвонит?
      – А она имеет привычку вам звонить?
      – Нет, но…
      – С какого же перепугу она позвонит вам теперь?
      – Я хотела уточнить на всяких случай, – жалобно проговорила женщина.
      – Хорошо! Если она вам позвонит, вы скажите ей, что сейчас вам некогда и вы перезвоните ей сами позже. А сами позвоните немедленно мне! Вот, держите, это моя визитка.
      Евстафьева с жадностью выхватила из рук следователя визитку и крепко сжала её в своём влажном кулаке, точно в ней были заключены её жизнь и смерть, как у Кощея на конце иглы.
      Покинув квартиру свидетельницы, Наполеонов тяжело вздохнул и вытер пот со лба.



      Глава 11

      Прихватив с собой фотографию Дорина, которую успел сделать, любуясь картинами художника, Славин, Наполеонов решил отправиться на Пешеходную улицу и там отловить Дорина.
      Устраивать переполох на съёмной квартире, привлекать к Надежде внимание соседей ему не хотелось. Девчонку было жаль. Так что вариант с посещением съёмной квартиры он оставил на самый крайний случай.
      Недолго думая, Наполеонов отправился в Старый город.
      Пролетая на своей белой «Ладе-Калине» мимо памятника Василию Ивановичу Чапаеву, Наполеонов невольно подумал: «Вот и я лечу впереди всех, как комдив на белом коне».
      Слабостью Чапаева были автомобили, но воевать ему приходилось на лошадях. А Наполеонов с детства любил лошадей, однако в наше время представить следователя, разъезжающего по городу на лошади, было немыслимо. Так что Наполеонов не без основания считал, что некоторая родственность душ с легендарным комдивом у них всё-таки имеется.
      Добравшись до Пешеходной улицы, Наполеонов оставил машину на стоянке и дальше пошёл пешком.
      Он мысленно поздоровался с гигантской фигурой Дяди Стёпы, окружённой детскими фигурками, и, пройдя ряд клумб и фонтанов, очутился возле места расположения уличных художников.
      Обычно, бывая на Пешеходной улице, Наполеонов проходил мимо, но сегодня служебная необходимость заставила его остановиться и присмотреться к художникам. Сделать это он старался незаметно, скрывая свою заинтересованность под ширмой интереса к представленным картинам.
      На большинстве из них не было ничего особенного. Волжские пейзажи, милые скамеечки и беседки городских парков и скверов, улицы и дворы Старого города с сохранившимися дореволюционными зданиями. Всё очень мило, безыскусно, но ничего, что могло бы зацепить всерьёз.
      И вдруг Наполеонов увидел портрет девушки с голубыми глазищами. Её светлые волосы растрепал невидимый ветерок. Она закусила чуть полноватую нижнюю губку и вся как бы ушла в себя, в свой внутренний мир.
      – Сколько стоит эта картина? – спросил Наполеонов.
      – Эта картина не продаётся, – ответил художник, в котором Наполеонов сразу же признал Дорина.
      – Тогда почему она здесь находится? – не скрывая любопытства, спросил следователь.
      – Она сопровождает меня, – прозвучал несколько странный ответ.
      – Она ваш страж? – улыбнулся Наполеонов.
      – Она моя Муза, – не улыбнувшись, ответил художник.
      – Хорошо. А вот эта картина продаётся? – Наполеонов указал на изображение фонтана, облепленного голубями.
      – Да, эта картина продаётся, – художник назвал цену.
      – Подходяще, – пробормотал Наполеонов, – только не скажете, в каком городе находится этот фонтан?
      Художник рассмеялся:
      – Он находится в этом городе, на этой улице, и сдаётся мне, что вы не так давно мимо него прошли.
      – Быть такого не может! – притворился, что не верит, Наполеонов.
      – Хотите, покажу? – загорячился художник.
      – Хочу!
      – Но с одним условием.
      – С каким?
      – Я вам показываю фонтан, а вы покупаете у меня картину.
      – Идёт! – согласился следователь.
      – Ребята, вы свидетели! – обратился художник к своим собратьям по кисти. И те дружно загалдели и закивали.
      – Ну, идёмте, – обратился Дорин к Наполеонову.
      – Пошли.
      Они дошли до фонтана, стоящего почти в самом начале улицы, недалеко от стоянки.
      – Ну? – спросил Дорин с видом победителя, – узнаёшь?
      – Узнаю, – смущённо согласился Наполеонов.
      – Так берёшь картину?
      – Беру. Только идёмте, я деньги возьму из машины.
      – А где ваша машина?
      – Да вон крайняя стоит, «Лада-Калина».
      – Это которая белая, что ли?
      – Она самая, пошли, будешь рядом стоять, а то вдруг я в машину сяду и укачу, – усмехнулся Наполеонов, – а ты с носом останешься.
      – С каким ещё носом?
      – То бишь с непроданной картиной.
      – И то верно, от нынешних, прости господи, покупателей всего можно ждать.
      Они дошли до машины, Наполеонов открыл её и, извернувшись, затолкал в неё Дорина. Тот никак не ожидал от низкорослого Наполеонова ни силы такой, ни ловкости. Он изумлённо смотрел на защёлкнувшиеся на его запястьях наручники.
      А потом спросил удивлённо, перейдя на «ты»:
      – Ты бандит, что ли?!
      – Очень даже наоборот, – ответил с чарующей улыбкой Наполеонов, которую он перенял от Мориса Миндаугаса.
      – Что значит наоборот?!
      – Я следователь.
      – Следователь? – не поверил Дорин, но всё-таки спросил: – И чего вам от меня надо?
      – Вы знали Екатерину Терентьевну Самсонову?
      – Да, – не стал отрицать художник, – но почему знал? Я её и сейчас помню, – усмехнулся он.
      – Вы угрожали ей?
      – Так неужели Терентьевна на меня жалобу накатала? И чего это ей в голову вдарило? Столько времени прошло!
      – Вот именно вдарило, – печально ответил следователь.
      – Что вы хотите этим сказать?
      – Самсонову кто-то ударил молотком по голове.
      – Кто-то?
      – Да. Случайно не вы?
      – Да вы с ума сошли! С чего это мне бабку Инессы по голове стукать?! Да ещё молотком!
      – Вы же угрожали ей?
      – Чего не скажешь сгоряча! Она тогда сильно обидела меня.
      – И вы затаили злобу?
      – Ничего я не затаивал! Я и думать о ней забыл!
      – Значит, вы утверждаете, что не били Самсонову по голове?
      – Конечно, не бил! Я похож на идиота?!
      – Не знаю. А где вы были… – следователь назвал день и время убийства Самсоновой.
      – Вы думаете, я помню?! – воскликнул Дорин.
      – Для вас будет лучше, если вы вспомните.
      – О господи! – Дорин поднял руки к голове, но, вспомнив, что на них наручники, резко опустил вниз.
      Он посидел минуту неподвижно, потом покачал головой:
      – Нет, хоть убейте, не помню.
      Наполеонов тронул машину с места.
      – Эй, куда это вы меня везёте? – закричал Дорин.
      – В отделение.
      – А как же мои картины?
      – А что с ними сделается?
      – Так вы задержите меня, и они останутся на ночь без присмотра! Их растащат и попортят.
      – Позвоните кому-нибудь из ваших друзей, – пожал плечами Наполеонов.
      – Как же я позвоню?! – потряс руками в наручниках Дорин.
      Наполеонов прижался к тротуару и остановил машину:
      – Где ваш телефон?
      – В правом кармане.
      Следователь достал телефон и спросил:
      – Кого набрать?
      – Сашку Топилина.
      Следователь нажал на абонента и поднёс трубку Дорину.
      – Сашок! – быстро заговорил тот, – у меня тут непредвиденные обстоятельства, будь другом, забрось вечером мои картины на квартиру к моей бабке.
      Неизвестно, что отвечал Дорину неведомый Сашок, но только он сказал:
      – Нет, к Наде не надо. К бабусе. Она сбережёт.
      Закончив говорить с Сашком, Дорин сказал:
      – Мне ещё бабусе надо позвонить, предупредить её.
      Наполеонов нажал на «бабусю» и снова поднёс Дорину трубку.
      – Ба, – торопливо заговорил Владимир, – тебе сегодня Сашок завезёт мои картины. Ты их сбереги, пожалуйста. – И переспросил озадаченно: – Кто приходил? Следователь? Да, встретились, он сейчас со мной. Не волнуйся, всё хорошо. – Дорин покосился на Наполеонова и нагло заявил: – Он тебе привет передаёт! И ему передать? Ага, передаю уже! Пока! Ни о чём не волнуйся.
      – Шутник, – пробормотал Наполеонов и выехал на дорогу.
      Часть пути они проехали молча.
      – Я вспомнил! Вспомнил! – неожиданно громко завопил Дорин, до этого сидевший тихо, как мышь под веником.
      – Чего ты вспомнил? – сердито спросил Наполеонов.
      – Вспомнил, где я был тогда!
      – И где же?
      – С Надькой!
      – Хм… грош цена твоему алиби!
      – Это ещё почему?! – обиделся художник.
      – Потому, что твоя девушка подтвердит всё, что угодно, к бабке не ходи.
      – Моя Надя не такая!
      – Все они такие, – хмыкнул Наполеонов.
      – Да вы погодите! Сначала дослушайте, потом бочку на честного человека катите!
      – Весь во внимании.
      – Мы с Надей в этот день ходили к её подружке Верке. Они со своим Толиком годовщину свадьбы праздновали. И нас пригласили.
      – Кто ещё праздновал вместе с вами?
      – Ещё было четыре пары.
      – Все супруги?
      – Нет, просто девушки и парни парочками. Супруги только Вера с Толиком.
      – Вы помните их адреса?
      – Что значит помните? Они Надины подружки. Вот она точно знает и адреса, и телефоны.
      – Понятно.
      – Я могу прямо сейчас позвонить Наде.
      – Угу. Умник! С Надей буду говорить я.
      – Да говорите, сколько вам влезет! – обиделся художник и отвернулся к окну.
      – Ой, какие мы нежные, – пробурчал Наполеонов.
      Больше они не обменялись ни единым словом.
      Про себя следователь подумал, что если алиби Дорина подтвердится, то ему останется только сделать себе харакири.
      «Интересно, Морис согласится быть при этом моим помощником? Всё-таки, как-никак, он в некотором роде мой товарищ по оружию, – грустно вздохнул он про себя. И добавил полушутя-полусерьёзно: – Хотя, кто их знает, этих литовцев, ведь им кодекс самурая не писан».
      Передав дежурному задержанного, Наполеонов набрал телефон Надежды Гусенковой.
      – Алло, – отозвался звонкий девичий голос.
      – Надежда Гусенкова?
      – Она самая.
      – Здравствуйте, вас беспокоит следователь Александр Романович Наполеонов.
      – Что-нибудь с Володей? – сразу забеспокоилась девушка.
      – Нет, вернее, ничего страшного. Вы могли бы сейчас подъехать для разговора ко мне?
      – Да! Я прямо сейчас выезжаю!
      – Минуточку! – остановил её следователь. – Запишите хотя бы адрес.
      – Ах да. Диктуйте.
      И он продиктовал, добавив:
      – Скажете, что вы к следователю Наполеонову.
      – Я всё скажу! – выкрикнула она и отключилась.
      Наполеонов вздохнул:
      – Любит его, должно быть, сильно.
      И он был прав, Надежда Гусенкова на самом деле очень любила Владимира Дорина. Он не скрыл от неё, что находится в острой стадии тоски по утраченной первой любви.
      Художник не только рассказывал ей об Инессе Бессоновой, но и показывал её портрет, с которым он практически не расставался. А Надя слушала и смотрела, стараясь вести себя так, чтобы он не догадался, какую причиняет ей боль своими воспоминаниями.
      Она очень надеялась на то, что его сердечная рана со временем перестанет кровоточить и он не будет терзать Надину душу своими воспоминаниями. Она давала себе отчёт в том, что Бессонова красивее её и на самом деле выглядит как принцесса. Но себя Надя считала умной и терпеливой. К тому же она вовсе не была дурнушкой.
      «И Володя должен это всё заметить и оценить, – думала она, – ведь он сам говорил, что никогда и ни с кем ему не было так комфортно, как со мной».
      Надя ворвалась в помещение, как вихрь, и настолько стремительно подлетела к дежурному, что он даже вздрогнул от неожиданности и привстал.
      – Мне к следователю Александру Романовичу Наполеонову.
      – Да, – сказал дежурный, успокоившись, – на вас есть пропуск, проходите.
      По лестнице Надя бежала бегом, дважды она с кем-то столкнулась, но, не поднимая головы и не останавливаясь, всего лишь пробормотав: «Извините», – мчалась дальше.
      Кабинет Наполеонова она нашла быстро и решительно ударила пару раз по двери.
      «Господи, – подумал Наполеонов, – медведь, что ли, ко мне ломится?»
      – Заходите!
      В кабинет вошла или всё-таки вломилась запыхавшаяся девушка.
      – Я Надя, – выдохнула она и тут же поправилась: – Надежда Гусенкова, вы сказали…
      – Да-да, проходите, садитесь, – взгляд следователя невольно задержался на её высоко вздымающейся груди.
      «Бегом она, что ли, всю дорогу бежала?» – подумал он. И был недалёк от истины.
      – Вы, Надежда Сергеевна, успокойтесь.
      – Просто Надя.
      – Хорошо, просто Надя. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
      – Задавайте, – с готовностью ответила она.
      – Вы помните, что вы делали и где были, – следователь назвал дату и время убийства Екатерина Терентьевны.
      – Мне нужно подумать, – сказала Надежда и закусила нижнюю губу. Лоб её при этом наморщился.
      Наполеонову так и хотелось сказать ей, что за мимикой нужно следить с раннего возраста, чтобы потом не делать в сорок лет уколы ботокса. Но он воздержался от реплик, не относящихся к делу.
      «В конце концов, пусть Дорин следит за её мимикой», – подумал он сердито.
      – Да, я вспомнила, – оторвала его от озабоченности о будущем её внешности Гусенкова.
      – Я вас слушаю, – проговорил Наполеонов официальным тоном, заполняя шапку протокола.
      Надежда бросила на него несколько удивлённый взгляд и сказала:
      – В этот день мы были на годовщине свадьбы моей подруги Веры и её мужа Анатолия.
      – А фамилия у супругов есть?
      – Конечно, есть. Харитоновы они. – И добавила поспешно: – Сначала-то Вера была Дуброва, но после замужества стала Харитонова.
      – Теперь, пожалуйста, их адрес.
      – Зачем? – спросила Надежда и уставилась на следователя.
      Он поднял голову и посмотрел на неё долгим пристальным взглядом.
      – Да-да, всё поняла, – быстро проговорила она, – в этом кабинете вопросы задаёте вы.
      Наполеонов в ответ многозначительно кивнул, а Надежда, выдавив покорный вздох, продиктовала адрес супругов Харитоновых.
      – Вы отмечали у Харитоновых дома или в ресторане?
      – Шутите?
      – С чего вы взяли?
      – Потому что подумайте сами, – она выразительно постучала костяшками пальцев по лбу и, изучив озадаченный взгляд Наполеонова, добавила: – На какие шиши в ресторане-то отмечать?
      – Ах, да! – хлопнул он себя ладонью по лбу, – ведь ваши друзья ещё студенты?
      – Вот именно!
      – Так, перейдём к самому главному вопросу: во сколько вы собрались на квартире у Харитоновых?
      – Назначено было на двенадцать, но где-то уже без десяти все были в сборе.
      – Почему вы решили, что двенадцати ещё не было?
      – Потому что Вера сказала, что мы, видать, все сильно голодные, иначе не слетелись бы раньше двенадцати.
      – А что, в вашей компании принято опаздывать? – спросил Наполеонов.
      Надя пожала плечами:
      – Да не, вообще-то мы особо никогда не опаздываем, если минут на десять-пятнадцать, – проговорила она задумчиво.
      – А в этот раз, – уточнил следователь, – вы как раз на эти десять-пятнадцать минут пришли раньше?
      – Выходит, что так, – кивнула Гусенкова.
      – И что дальше?
      – Как что? – удивилась Надежда.
      – Ну, вся честная компания собралась. Что вы стали делать дальше?
      – Мы помогли Вере накрыть на стол, я имею в виду девчонок, а парни в это время гоготали на балконе.
      – Гоготали? Как гуси?
      – В смысле, смеялись. Наверное, Тимка, как всегда, травил анекдоты.
      – Тимка это кто?
      – Парень Люды.
      – Перечислите мне всех, кто был на вечеринке.
      – Да, пожалуйста, – пожала плечами Надежда и принялась перечислять: – Даша Умнова со своим парнем Валерой Гурамовым. Ляля Светикова с Жорой Турчиным, Люда Серпуховская с Тимом Аксёновым, Лара Плотникова с Андрюшей Фатимовым.
      – Это полный список гостей?
      – Полный.
      – Теперь адреса и телефоны каждой пары.
      Надежда вздохнула:
      – Я могу назвать вам только адреса и телефоны своих подруг. А адреса их парней я не знаю. Зачем мне?
      – Хорошо.
      Записав всё, что ему было нужно, Наполеонов попросил Гусенкову прочитать написанное и поставить свою подпись на каждой странице.
      Выполнив его поручение, она спросила:
      – А что теперь?
      – Вы можете идти домой.
      – Одна?! – изумилась она.
      – Я сопровождать вас не могу, – сухо ответил Наполеонов, – так как очень занят.
      – Я не о провожатых спрашиваю! Разве вы не отпустите Володю?
      – Пока нет.
      – Но почему? Я же вам всё сказала!
      – Пока это только ваши слова.
      – Что же вам ещё нужно?!
      – Мне ещё нужно опросить других свидетелей и, если они подтвердят алиби Дорина, вы сможете его забрать.
      – Он не посылка и не бандероль! – рассердилась Гусенкова.
      – Извините…
      – И для чего ему нужно алиби? В чём вы обвиняете Володю?
      Наполеонов пристально посмотрел на девушку и решил всё-таки ответить на её вопрос:
      – Убита Самсонова Екатерина Терентьевна.
      – И кто это такая?!
      – Бабушка Инессы Бессоновой.
      – Бабушка Инессы? – удивилась Гусенкова. – Но при чём здесь Володя? Он сто лет с ней не общается!
      – Свидетели слышали, как Дорин угрожал Самсоновой.
      – За что?!
      – За то, что она попросила его оставить её внучку в покое.
      – И всё? – недоверчиво спросила Гусенкова.
      – Сказано это было в несколько грубой форме.
      – Вот, видите!
      – Что я должен видеть? – спросил Наполеонов.
      – Ничего, – буркнула Гусенкова и тотчас спросила: – А когда это произошло?
      – Убийство?
      – Да нет же, – нетерпеливо махнула она рукой, – когда ваши свидетели слышали их перебранку?
      – Давно.
      – Вот видите, давно!
      – Он мог дождаться удобного момента.
      – Какая ерунда! Да вы любого спросите! И все скажут, что Володька незлопамятный.
      – Надежда Сергеевна! Просто Надя! Раньше, чем я не поговорю с вашими друзьями, отпустить вашего жениха я не могу. Не имею права.
      – А я могу увидеть его?
      – Пока нет.
      – Ладно, – буркнула она, – я пошла.
      Наполеонов облегчённо вздохнул, когда за свидетельницей закрылась дверь.
      «Не попрощалась, – подумал он запоздало, – а на первый взгляд воспитанная девушка. Что там Сократ говорил про современную молодёжь? – стал вспоминать он и вспомнил: «Нынешняя молодежь привыкла к роскоши, она отличается дурными манерами, презирает авторитеты, не уважает старших, дети спорят со взрослыми, жадно глотают пищу, изводят учителей».
      – Вот именно, – проговорил Наполеонов вслух, и засобирался домой.
      Завтра с утра он решил приступить к опросу свидетелей по списку Гусенковой.



      Глава 12

      Все свидетели были опрошены до обеда наступившего дня, и все они подтвердили алиби Дорина. Наполеонову ничего не оставалось, как отпустить художника. Но мог ли он предполагать, что его эпопея на этом не закончится? Владимир Дорин уже на следующее утро поджидал Наполеонова возле входа в управление.
      – Что это вы тут делаете, гражданин Дорин? – искренне удивился следователь.
      – Не гражданин, а товарищ, – весело поправил его Дорин.
      – Ну, хорошо, – согласился следователь, – пусть будет товарищ. И тем не менее, чего вы здесь отираетесь? – следователь подозрительно посмотрел на художника.
      – А вы не догадываетесь? – весело спросил тот.
      – Я не гадалка, чтобы гадать тут с вами на кофейной гуще!
      – Да и гущи никакой нет, – пожал плечами Дорин, – просто я приехал за вами.
      – За мной? – ошарашенно спросил Наполеонов.
      – Ну, конечно! Вы что, забыли наш уговор?
      – Какой ещё уговор? – насторожился следователь.
      – Если я покажу вам фонтан, изображённый на картине, то вы эту картину купите.
      – Ах, это. – Наполеонов задумчиво почесал в затылке.
      – У меня и свидетели имеются. Помните?
      – Помню, помню.
      – Я, конечно, понимаю, что ваше притворство было всего лишь уловкой, чтобы заманить меня в свою машину. Но, тем не менее, вы обещали купить мою картину.
      – Дорин! Вы наглец! – следователь посмотрел на него взглядом, в котором одновременно плескались удивление, раздражение и восхищение. – Ладно, – сказал он, наконец, – признаю, я сел в лужу.
      – Значит, поехали? – обрадовался художник.
      – Поехали, – вздохнул Наполеонов, – чего же теперь тянуть.
      Они сели в автомобиль следователя и быстро домчались до Пешеходной улицы.
      Дорин под любопытными и одобрительными взглядами других художников гордо провёл следователя к полотну с изображением фонтана. И когда тот обшарил все свои карманы и выгреб оттуда все имеющиеся деньги до копеечки, отдав их художнику, торжественно вручил картину Наполеонову. И тот, начисто позабыв о сетованиях великого Сократа, точно так же, как вчера Надежда Гусенкова, не попрощавшись, побрёл прочь.
      Когда он с картиной явился в управление, Элла удивлённо ахнула:
      – Что это у вас, Александр Романович?
      – Живоп?сь! – буркнул следователь и скрылся в кабинете.
      – Надо же, – проговорила секретарь задумчиво, – как это их всех зацепило.
      Примерно с полчаса из кабинета не доносилось ни звука. Потом послышались быстрые шаги по кабинету – туда-сюда, туда-сюда.
      – Бедненький, – пожалела следователя Элла, – опять забегал по кабинету, как ёжик у бабушки в деревне.
      Ещё через полчаса дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Наполеонов с нераспакованной картиной.
      – Элла! – позвал он голосом, которым обычно говорили великие драматические актёры прошлых столетий.
      – Да, Александр Романович?
      – Возьми вот это! – он протянул ей свёрток.
      – Что это?
      – Картина!
      – А…
      – И отнеси!
      – Куда?
      – В кабинет Фёдора Поликарповича!
      – А! – воскликнула девушка и тотчас прикрыла рот ладонью.
      – Ну! – Наполеонов настойчиво протягивал ей картину.
      – Хорошо, – согласилась она и взяла ее.
      – Но так, чтобы он ничего не заметил! – прошептал ей Наполеонов вслед громким шёпотом.
      – Я очень постараюсь, – донеслось в ответ уже из коридора.
      Так у Фёдора Поликарповича появилась ещё одна картина для украшения интерьера дачного дома.
      Вернувшийся в свой кабинет начальник долго рассматривал фонтан и, покачав головой, наконец произнёс вслух:
      – Если они примутся таскать мне картины каждую неделю, то недалёк тот день, когда мне придётся открыть собственную картинную галерею.
      Но плохо это или хорошо, картина с фонтаном кисти Владимира Дорина была последней картиной, подаренной начальнику подчинёнными. Зато этот подарок сыграл значительную роль в судьбе самого художника.
      Однажды коллега из Франции, приехавший погостить к Фёдору Поликарповичу, обратил внимание именно на эту картину.
      Он спросил у хозяина, что это за художник, а тот только плечами развёл, мол, понятия не имею.
      – Жаль, жаль, – пробормотал коллега.
      И, чтобы угодить дорогому гостю, Фёдор Поликарпович велел отыскать автора картины. Искали его недолго, а найдя, сразу пригласили в управление.
      – Опять? – заорал разъярённый Дорин и даже затопал ногами.
      – Ишь, как его разбирает, – удивлённо проговорил один из молоденьких полицейских, посланных разыскивать Дорина.
      – Чего ты хочешь, – ответил второй, – художник – тонкая натура! Его бы в нашу служивую шкуру.
      Наконец полицейским удалось убедить художника, что его приглашают в управление с самыми хорошими намерениями. Как им известно, начальник хочет поговорить с ним о живописи.
      – Прикалываетесь?
      – Да нисколечко!
      – А назад я пёхом попрусь?
      – Нет, доставим со всеми удобствами.
      – Ладно, – решился Дорин, – поехали, черти!
      «Черти», обрадованные тем, что художник перестал упираться, примчали его и передали с рук на руки дежурному, а тот позвонил Элле и попросил её проводить молодого человека в кабинет начальника, что она и сделала.
      А в кабинете ничего не понимающий Дорин увидел двух седовласых мужчин.
      Оба они радостно закивали и даже приподнялись ему навстречу. Больше всего Дорина потрясло то, что в кабинете был накрыт стол и на нём присутствовали даже бутерброды с красной икрой.
      – Чего вам надо-то от меня? – проговорил он удивлённо.
      – Вот господин Анри Дюбуа интересуется вашими картинами.
      Анри стал что-то быстро говорить по-французски, но, увидев недоумение, разлившееся на лице художника, махнул рукой и перешёл на английский.
      Дорин кое-что начал понимать. Оказывается, Анри увидел его картину.
      – Так вам Наполеонов, наверное, показал? – спросил художник.
      «Так вот кому я обязан художественными дарами», – смекнул начальник.
      Потом Дорину разъяснили, что его картина находится у хозяина кабинета.
      «Значит, Наполеонов передарил мой шедевр», – с улыбкой подумал Дорин.
      Гостя из Франции очень интересовало, много ли картин написал художник.
      – Порядочно, – ответил Дорин.
      – Могу ли я на них взглянуть? – поинтересовался господин Анри Дюбуа.
      – Конечно.
      – Когда?
      – В любое удобное для вас время, – продолжая удивляться, сказал художник.
      – Тогда поедемте сейчас! – загорелся француз.
      Фёдор Поликарпович набрал номер телефона Наполеонова, а когда тот отозвался, спросил:
      – Ты очень занят, Александр Романович?
      – В смысле?
      – Неотложной работы, спрашиваю, у тебя много?
      – Да есть, – настала очередь удивляться Наполеонову.
      – Но часа полтора ты можешь выкроить?
      – Если надо – могу.
      – Очень надо, – подтвердил начальник, – зайди ко мне в кабинет.
      Зашедший Наполеонов подумал, что с ним случилось одно из двух – либо он попал на пир Лукума, либо его треснули битой по голове. Второе показалось ему более вероятным.
      От дум его отвлёк голос начальника:
      – Саша, ты ведь хорошо говоришь по-английски?
      Наполеонов кивнул.
      – Прекрасно! – обрадовался Фёдор Поликарпович, – понимаешь, у нас тут гость из Франции…
      – Я и по-французски говорю, – сорвалось с языка Наполеонова.
      – Я и не знал, что ты у нас такой ценный кадр! – всплеснул руками начальник и продолжил: – Наш гость из Франции Анри Дюбуа интересуется живописью вот этого художника, – он приветливо кивнул в сторону Дорина. – И я попрошу тебя сопроводить господина Анри в его мастерскую.
      – А почему я? – вырвалось у Наполеонова.
      – Потому, что ты говоришь по-английски, по-французски и являешься большим ценителем живописи, – начальник бросил на Наполеонова лукавый взгляд.
      Следователь вытер пот со лба и обречённо проговорил:
      – Слушаюсь.
      – Саша! – Фёдор Поликарпович посмотрел на Наполеонова укоризненно, – это не приказ, а всего лишь дружеская просьба оказать помощь.
      В результате этой дружеской помощи Наполеонов получил от Анри любезное приглашение посетить Париж в отпуск. А несколько купленных картин Дорина уехали во Францию. Кроме того, в скором времени ему была обещана выставка и оставлен номер телефона и адрес электронной почты для ведения переговоров.
      Счастливый Дорин на прощание сказал Наполеонову:
      – Век вашей услуги не забуду, товарищ следователь! Теперь я ваш вечный должник.
      – Да идите вы все к чёрту! – выругался Наполеонов.
      И было от чего прийти в отчаяние – они к собственному удовольствию устраивают свои личные дела, а он сидит с нераскрытым убийством.
      Больше всего на свете ему сейчас захотелось поехать к Мирославе Волгиной, поплакаться в жилетку и рассказать ей о днях, с его точки зрения, потраченных впустую.
      Что он, собственно, и сделал. Детективы выслушали его с сочувствием.
      Морис ждал, намекнёт ли Мирослава Шуре, что они теперь тоже вплотную занялись этим делом. Говорить напрямую о своих клиентах она не имела права, но намекнуть…
      Не намекнула. Зато ободрила:
      – Шура, ты сам знаешь, что каждый отрицательный результат приближает к раскрытию преступления.
      – Знать-то я знаю, – вздохнул Наполеонов, уплетая неизвестно какую по счёту ватрушку с творогом. Наконец он откинулся на спинку стула и сказал: – Чай у вас очень вкусный.
      Оба детективы улыбнулись незаметно для следователя.
      Так как вечер выдался тёплый для этого времени года и тихий, погуляли в саду.
      После всех успокоительных процедур, которые детективы называли «методом Бабы-яги», то есть напоила, накормила, спать уложила. Выпадало – в баньке попарила.
      Вместо парилки Мирославе удалось уговорить Наполеонова спеть.
      Его усадили в самое удобное кресло, и Морис принёс гитару.
      Шура не стал упрямиться, пробежал пальцами по струнам, настраивая инструмент и себя, и запел:
  Омоют воздух тихие дожди,
  Наполнят город свежестью и тайной,
  И станет всё вокруг необычайным.
  Так обещал октябрь. Ты подожди,
  И он свои исполнит обещанья.
  Не надо хмуриться заранее.
  И не печаль в звучании дождя,
  А колыбельную вселенной.
  Услышишь ты, прислушайся, да! Да!
  И на пороге вьюги пенной,
  Оставив позади дожди,
  С уверенностью день весенний,
  Ты встретишь.
  Зиму пережди.

      – Это верно, – сказала Мирослава, – главное, переждать зиму.
      – И не только зиму, – тихо обронил Морис, – но и временные затруднения.
      – Особенно в нашем деле, – согласился Шура и отправился спать.



      Глава 13

      – Морис! А что ты думаешь о саксофоне? – спросила Мирослава утром после того, как Наполеонов отбыл в управление.
      – Я вообще о нём не думаю, – улыбнулся Морис, домывая хрупкие фарфоровые чашки.
      – А если я попрошу тебя подумать?
      – Ну… – он задумался, потом проговорил: – Я знаю, что это сравнительно молодой музыкальный инструмент.
      – Да, саксофону нет ещё и двухсот лет…
      – По-моему, его изобрёл некто Сакс в тысяча восемьсот сороковом году, а позднее зарегистрировал своё изобретение.
      – И название инструмента состоит из фамилии изобретателя и слова «фоне», то есть звук.
      – К тому же изобретателю в некотором роде повезло, – обронил Морис.
      – В чём именно?
      – Его другом был композитор Берлиоз. Он и написал первое музыкальное произведение с участием саксофона. Это был хорал для голоса и шести духовых инструментов. Кстати, именно Гектор Берлиоз предложил назвать саксофон – саксофоном. А в конце тысяча восемьсот сорок четвертого года саксофон впервые зазвучал в оперном оркестре на премьере оперы Жоржа Кастнера «Последний царь Иудеи». В том же году Сакс представил своё детище на промышленной выставке в Париже. В двадцатом веке саксофон использовали многие мировые композиторы, в том числе и русские. Например, у Модеста Мусоргского в пьесе «Старый замок» из цикла «Картинки с выставки» саксофон исполняет главную тему. Задействован саксофон и в нескольких балетах Дмитрия Шостаковича, отдал ему дань и Сергей Прокофьев. Позднее появились соло для саксофона. А уж зародившийся в Америке джаз представить без саксофона просто невозможно. И, по-моему, «саксофономания» в Соединённых Штатах не прошла и теперь. Ведь саксофон по-прежнему остаётся одним из главных инструментов в джазе.
      – Приятно иметь под рукой человека, хорошо разбирающегося в музыке, – улыбнулась Мирослава.
      Морис пожал плечами и спросил:
      – И что это всё нам даёт?
      – Не знаю, просто звучит устрашающе красиво – убийство тёщи саксофониста.
      – Я не вижу в этом ничего красивого, – не согласился Морис.
      – Ты прав, я неверно высказалась, не красиво, а броско, привлекает внимание.
      – Только что.
      – Но ведь тебе нравится, как звучит саксофон?
      – Да.
      – А Екатерине Терентьевне Самсоновой музыка зятя не нравилась.
      – Ну и что? Если бы вы жили в многоэтажном доме и кто-то из жильцов постоянно играл на нём, то вы скоро возненавидели бы именно этот инструмент.
      – Скорее всего ты прав, – согласилась Мирослава.
      – Так что же вам не даёт покоя? Что не так с саксофоном?
      – Я уже сказала тебе, что пока сама не знаю.
      Они помолчали, думая каждый о своём, а потом Мирослава сказала:
      – Так как договор с Инессой Бессоновой мы заключили, расследовать убийство её бабушки нам придётся.
      – Придётся, – согласился Морис.
      – Поэтому я сейчас поеду в город. Хочу навестить Розалию Витальевну Понамарёву. Инесса рекомендовала мне её как старинную подругу своей бабушки.
      – И вы хотите свалиться ей как снег на голову? – усмехнулся Морис.
      – Ну, что ты! – сказала Мирослава укоризненно. – Я же воспитанная девушка. Поэтому предварительно позвонила Розалии Витальевне, и она любезно согласилась со мной встретиться.
      В глазах Мориса весёлые чёртики кувыркались через голову, поэтому Мирослава делано строго спросила его:
      – Ты что, сомневаешься в том, что я воспитанная девушка?
      – Я похож на камикадзе? – вопросом на вопрос ответил Морис.
      – Вроде нет… Тогда ты не веришь, что я еду к Розалии Витальевне?
      – В этом я не сомневаюсь.
      – Тогда чего это творится с твоими глазами? – спросила она подозрительно.
      – Ничего с ними не творится, – успокоил он её, – просто погода за окном отличная, и у меня хорошее настроение.
      – Ну-ну, – сказала она и направилась к двери.


      Розалия Витальевна Понамарёва оказалась седовласой дамой с королевской осанкой. Её возраст было трудно угадать даже проницательной Мирославе.
      Она внимательно оглядела детектива строгими серо-голубыми глазами и улыбнулась. Мирослава ей понравилась.
      – Проходите, пожалуйста, в гостиную.
      Мирослава послушно отправилась в направлении, указанном хозяйкой, и скоро оказалась в большой, несколько старомодной, но уютной гостиной.
      В интерьере комнаты преобладал бархат светло-горчичного цвета. Из него были шторы на окнах, скатерть на круглом столе с гнутыми ножками, на большом диване и на двух креслах. Дополнением служили небольшая горка с красивой посудой, кажется, чешского и немецкого производства советских годов. Половину стены занимал книжный шкаф до потолка. По затёртости большей части из них было видно, что книги читались, и, возможно, даже часть из них досталась хозяйке от её родителей или даже от дедушки с бабушкой.
      – Значит, вы детектив? – спросила хозяйка дома.
      – Значит, – улыбнулась Мирослава. – Инесса сказала мне, что вы были близкой подругой её бабушки.
      – Да, это так.
      – И я благодарна вам, что вы не отказались принять меня в своём доме.
      Женщина тихо вздохнула, и Мирослава встревожилась, бросив на неё быстрый взгляд.
      – Я надеюсь, что вы простите мне мою недоверчивость, – сказала Розалия Витальевна, – когда вы мне позвонили, меня охватили смятение и сомнение, думаю, вполне простительные в моём преклонном возрасте. Чтобы их развеять, я позвонила Инессочке и спросила её, правда ли, что она наняла детектива. Девочка подтвердила это и просила меня ничего не скрывать от вас и отвечать правдиво на все ваши вопросы.
      Волгина кивнула в знак того, что она прекрасно понимает волнения женщины и одобряет её бдительность.
      – Вы предпочитаете кофе или чай? – спросила Розалия Витальевна.
      – Если можно, то чай.
      – Конечно, можно, сейчас я уберу скатерть и накрою на стол.
      – Розалия Витальевна, а может быть, мы лучше переберёмся на кухню? – предложила Волгина, – чего посуду туда-сюда таскать…
      – Вы думаете? – с некоторым сомнением в голосе спросила Понамарёва.
      – Я даже уверена в этом, – улыбнулась Мирослава.
      – Ну, что ж, – кивнула Розалия Витальевна, – мы с Катей тоже чаще всего чаёвничали на кухне.
      – Вот и хорошо…
      Вскоре уже обе женщины – молодая и пожилая – расположились за кухонным столом, накрытом скатертью с цветущими подсолнухами.
      Чайник вскипел, чай был разлит по вместительным чашкам, пирог с капустой нарезан, мармелад насыпан в вазочку, варенье трёх сортов разложено по розеткам.
      От сахара Мирослава отказалась. А Розалия Витальевна положила в свою чашку две ложки с горкой.
      – Я так поняла, – заговорила Розалия Витальевна, – что у полиции не очень-то получается найти убийцу Катеньки.
      – Они стараются, – ответила Мирослава.
      Понамарёва задумчиво кивнула.
      – Розалия Витальевна, вы ведь хорошо знали Екатерину Терентьевну?
      – Ну, ещё бы!
      – Скажите, она была доверчивым человеком?
      Женщина повертела в руках наполовину опустевшую чашку и ответила:
      – Я бы так не сказала.
      – То есть она не могла открыть дверь совершенно незнакомому человеку?
      – Думаю, что нет, если это не полицейский, почтальон, работник одной из коммунальных служб.
      – А им открыть дверь она могла?
      – Наверное. Ведь мы все выросли в доверии к государству. А все эти люди как раз его и олицетворяют, особенно в глазах стариков, коими мы с Катей и являемся. – Розалия Витальевна быстро отвернулась в сторону и смахнула слезинку с глаз. – Простите, – сказала она, – никак не могу привыкнуть, что Катеньки нет в живых.
      – Я хорошо понимаю ваши чувства, – тихо обронила Мирослава.
      – Катенька очень любила Инессочку и всё никак не могла дождаться её свадьбы. Вот и не дождалась…
      – Это печально. Но у Инессы хороший жених, и они непременно будут счастливы.
      – Да, конечно, – улыбнулась Розалия Витальевна и оживилась: – А вы знаете, ведь Катенька сшила Инессе свадебное платье!
      – Она хорошо шила?
      – Да что вы, она же всю жизнь в ателье проработала!
      – Да, Инесса говорила мне.
      – Катя звонила мне накануне и говорила, что им с Инессой теперь осталось обсудить платье на второй день празднования.
      – После замужества Инесса собиралась перебраться к жениху?
      – Увы! У Глеба пока нет своей квартиры. Вернее, есть, но родительская. А Инесса не хотела жить с чужими людьми, – Понамарёва запнулась, – наверное, я неправильно выразилась, родители Глеба, конечно, совсем скоро станут ей родными. Но дело в том…
      – В чём – Инесса и со своими родителями после замужества не хотела жить. Они оба с Глебом считают, что молодые должны жить отдельно.
      – То есть они собирались снимать квартиру?
      – Нет! Это очень дорого.
      Мирослава вопросительно посмотрела на женщину и та объяснила:
      – У Кати была хорошая двухкомнатная квартира, впрочем, она и есть, хоть и без Кати теперь, – тяжело вздохнула Розалия Витальевна и продолжила: – После свадьбы Инесса и Глеб должны были переехать в неё.
      – И жить с бабушкой?
      – Нет, Катя должна была переехать к дочери.
      – То есть к родителям Инессы?
      – Да. Представляете, как всё хорошо складывалось? Молодые живут отдельно. Дениска, Катин внук, под присмотром бабушки. Потом, Тонечка выбилась в начальницы и домой приходит с работы поздно. А Катя могла бы по магазинам пробежаться, обед, ужин сготовить и прибраться. Ну, всё по хозяйству. Вы понимаете?
      – Да, конечно.
      – А теперь и не знаю, как они будут, – вздохнула женщина.
      – А Аркадий Семёнович не возражал против того, чтобы тёща жила с ними?
      – Аркаша-то? – удивилась Розалия Витальевна, – а ему-то что? Квартира у них большая, четырёхкомнатная, и прихожая, как холл, хоть в футбол играй.
      – Но всё-таки это не очень удобно, когда в доме посторонний человек.
      – Да какая же Катя ему посторонняя? Тёща, считай, вторая мать, – улыбнулась Понамарёва.
      – Да, бывает и так. Насколько я понимаю, Аркадий Семёнович и Екатерина Терентьевна ладили друг с другом?
      – Скажем так, делить им было нечего.
      – Простите, что спрашиваю, но у вашей подруги был уживчивый характер?
      – Вполне.
      – Я слышала, что иногда она могла быть довольно жёсткой и даже грубоватой.
      – Да кто же вам такое мог сказать? – всплеснула руками женщина.
      – Соседи слышали, как однажды ваша подруга чуть ли не с лестницы спустила бывшего парня Инессы.
      – Володьку Дорина, что ли? – хмыкнула Понамарёва.
      – Его самого.
      – Так это неудивительно! Всё гения из себя строил! Почти совсем Инессе голову задурил. Хорошо, что она Глеба вовремя встретила и опомнилась. А то бы сопли на кулак всю жизнь мотала.
      По лицу Мирославы скользнуло удивление.
      Честно сказать, она не ожидала, что такое выражение может слететь с уст Розалии Витальевны. Она пришла к мнению, что подруги относительно Владимира Дорина придерживались единой точки зрения.
      – Но, наверное, грубить всё-таки не надо было, – осторожно заметила она.
      – Да вы просто его не знаете! Не иначе как он достал Катю, вот она и сорвалась.
      Так как с Дориным уже всё было ясно, Мирослава решила вернуться к Аркадию, перекинув мостик от того же Дорина:
      – Но ведь муж дочери Екатерины Терентьевны тоже творческий человек…
      – Аркадий? Да, в некотором роде, – неохотно согласилась Понамарёва.
      – И ваша подруга не возражала, что дочь вышла за него?
      – Так Тоня у матери разрешения не спросила. Сообщила только, когда они с Аркашей уже расписались. Да и беременная она была на третьем месяце Инессочкой. Чего уж тут Кате было возражать?
      – Материальное положение Бессонова, наверное, тогда было не блестящим?
      – Это уж точно! Это теперь у Аркадия и лысина вырисовывается блестящая, и материальное положение наладилось. А первое время им всё Катя помогала, и деньгами, и так, то с Инессой посидит, то ещё чем подсобит.
      – В ту пору Екатерина Терентьевна тоже с зятем не ссорилась?
      – Нет, ничего такого Катя мне не говорила. Да и потом, как с Аркадием ссориться?
      – Что значит как?
      – Так он же всё больше молчит. Вон, Катя рассказывала, если Тоня начнёт недовольство своё в чём-нибудь мужу высказывать, так он ужом в свою комнату так и ускользнёт. Говорит, мол, мне репетировать надо. А уж с Катей он точно не стал бы пререкаться.
      – Понятно.
      Розалия Витальевна внимательно посмотрела на Мирославу и сказала:
      – Вы про то, что Аркаша с Катей не ладили, даже и не думайте!
      – А правда, что у Аркадия Семёновича язва?
      – Кто это вам сказал? – удивилась Понамарёва, – никакой язвы у него нет. Вот от давления Аркадий смолоду страдает.
      – Смолоду – это примерно с каких лет? – решила уточнить Мирослава.
      – Точно я вам не скажу, но лет с сорока точно.
      – А как же он на гастроли ездит?
      – Да куда ж ему деваться-то? Работа у него такая! Так вот и ездит, таблетки пьёт постоянно.
      – А у Екатерины Терентьевны не было давления?
      – Бог миловал. Никогда Катя на здоровье не жаловалась, – сказала Розалия Витальевна и тут же спохватилась: – Видите, как в жизни бывает! Правильно говорят в народе, что старое дерево долго скрипит.
      Мирослава не стала уточнять, что Аркадия никак нельзя было назвать старым деревом, тем более относительно возраста тёщи.
      А Розалия Витальевна, не заметив смятения детектива, продолжила:
      – А Катя была здоровой, и вот нет её.
      – Спасибо вам за чай и за беседу, – сказала Мирослава, поднимаясь из-за стола.
      – Вы уже уходите? – удивилась хозяйка.
      – Да, мне пора. Очень приятно было с вами познакомиться.
      – Мне тоже, – отозвалась Розалия Витальевна, – если ещё нужно будет что-то узнать о Катеньке, приходите, – я хорошему человеку всегда рада.
      – Спасибо, – ещё раз поблагодарила Мирослава и распрощалась с Понамарёвой.



      Глава 14

      Пока Мирослава ехала домой, начался дождь.
      «Кажется, осень всё-таки решила вступить в свои права», – подумала Мирослава, поднимая стекло в автомобиле, так как ветер стал бросать пригоршни мелких капель в салон.
      Но дождь продлился недолго. Можно сказать, что только пыль с дороги смыл, но не напоил ждущие влаги сады, поля и леса. Садам, конечно, легче, их по мере надобности владельцы поливают. А остальным только и остаётся, что уповать на небо.
      После обеда, состоящего из супа харчо, отварного картофеля, запечённой камбалы и ароматного чая с хрустящим домашним печеньем, Морис спросил:
      – И как съездили?
      Она склонила голову набок совсем так же, как это делает кот Дон.
      Морис невольно подумал, что и умываться она могла бы кошачьим способом. Но нет, она вытерла руки салфеткой и сказала:
      – Знаешь, по-моему, вполне результативно.
      – Розалия Витальевна указала вам на преступника? – улыбнулся Морис.
      – К сожалению, нет, но она рассказала мне кое-что новое о семье Бессоновых.
      – Например?
      – Понамарёва сказала, что Инесса с Глебом собирались после свадьбы жить в бабушкиной квартире.
      – То есть вместе с ней?
      – В том-то и дело, что нет!
      – А куда же бабушку? – удивился Морис. – На улицу или в дом престарелых?!
      – Не всё так плохо, – отмахнулась Мирослава, – Екатерина Терентьевна должна была переехать на постоянное место жительства к дочери.
      – К дочери? – продолжал удивляться Морис.
      – Я не понимаю, что тебя так удивляет? – спросила Мирослава. – Многие дети живут с родителями.
      – Но не на старости же лет, – возразил Миндаугас.
      – Это да. Но ты забываешь, что у Бессоновых, кроме Инессы, есть ещё сын. И он довольно мал, чтобы оставлять его одного.
      – А родители?
      – Родители, – пробормотала Мирослава. – Мать, то есть Антонина Георгиевна Бессонова, не так давно выбилась в большие начальники. И чтобы удержаться на этом месте, по законам жанра нашей российской действительности, ей надо дневать и ночевать на работе. Что она и делает.
      – А отец?
      – Морис! Ты меня умиляешь! Российские отцы в подавляющем своём большинстве не склонны уделять слишком много времени своим отпрыскам. А Аркадий Семёнович Бессонов – это вообще отдельная песня!
      – Это ещё почему? – светлые брови Мориса поползли вверх.
      – Потому, что, во-первых, он артист. А во-вторых…
      – А во-вторых?
      – Насколько мне стало известно, он не отличается богатырским здоровьем.
      – Никогда не думал, что для заботы о детях нужно богатырское здоровье.
      – Может быть, ты и прав. Но если голова раскалывается, что-то там неладное происходит с сердцем, то, согласись, уже не до воспитания сына.
      – Он что же, так тяжело болен? – усомнился Морис.
      – О тяжести его болезни мне неизвестно. Но если ему даже на гастролях вызывали «неотложку», значит, дела его неважны.
      – Возможно, – Морис потёр указательным пальцем подбородок.
      – Вот и посмотри мне, пожалуйста, в Интернете, что такое гипертония вообще и что такое, в частности, гипертонический криз.
      – А как давно у него был этот самый криз?
      – На гастролях в Волчеморске. Ему коллеги вызвали «Скорую», и он отлёживался в гостинице. И тут как раз позвонила жена и сообщила об убийстве матери.
      – Бедняга, – пожалел Бессонова Морис, – в таком состоянии ему ещё пришлось лететь два часа в самолёте.
      – И час трястись в автобусе, – добавила Мирослава.
      – Скорее всего, он взял такси, – не согласился Морис.
      – Возможно.
      – А разве полиция не проверила?
      – Оно им надо? Болящий зять вне подозрений. Сам не окочурился в дороге, и то радость.
      – Это правда. А ведь запросто мог и не долететь до дома.
      – Вполне. Говорят, его перед вылетом уколами накололи.
      – Ладно, я пойду посмотрю, что там с этой гипертонией.
      – Иди.
      Когда Морис ушёл, Мирослава взяла с журнального столика каталоги недавно поступивших в продажу садовых деревьев и кустарников, придвинула поближе к себе дремавшего кота и углубилась в чтение.
      Она подумала о том, что они с Морисом вполне могли бы съездить на ярмарку и прикупить что-нибудь интересное для сада.
      Её внимание привлекли карликовые груши и яблони. Она подумала, что им сажать их как бы некуда…
      «Но ведь есть ещё Витькин участок…» – размышляла она.
      Когда-то их дед мудро вложил сбережения в земельные участки и подарил их на совершеннолетие один внучке, другой внуку.
      Мирослава сразу воодушевилась земельной собственностью и бросилась его благоустраивать. Правда, сначала, с помощью того же деда, посадила только сад – яблони, груши, сливы, вишню и вместо живой изгороди – шиповник и боярышник. Не удержалась она и от посадки сирени и черёмухи.
      Двоюродный брат Виктор только хмыкал.
      Мирославе он сказал, что ему этот земельный участок сто лет не нужен. Он хотел мотоцикл.
      Но дед с обоих внуков взял слово, что они землю не будут продавать в течение двадцати пяти лет.
      Витька хоть и считал это навязыванием кабалы, но слово скрепя сердце дал.
      Теперь дед мог быть спокоен. Он вырастил из внуков честных и ответственных людей и знал, что данное слово они не нарушат ни при каких обстоятельствах.
      Мирослава каждую свободную денежку вкладывала в строительство дома.
      Коттедж рос очень медленно. Вокруг уже давно отстроились другие дома, а она всё ещё жила в летнее время во времянке, а зимой – в городской квартире, доставшейся ей от бабушки и дедушки. Зато сад рос, стал цвести и плодоносить.
      И как же они с Доном были счастливы, когда и коттедж был достроен, и они смогли в него переехать.
      А участок брата всё это время был заброшенным…
      Ну, не совсем уж заброшенным. Сорняки вырывали, и сестра, и мать Вити тётя Зая, и тётя Виктория с мужем помогали не допустить полного запустения.
      Потом Мирослава посадила на участке брата жасмин, сирень, пару яблонь и розы. За всем этим ухаживала. С появлением Мориса большая часть забот легла на его плечи.
      Нет, она вовсе не переваливала их на него, просто он сам так решил.
      Мирослава довольно быстро заметила, что Миндаугас обожает не только готовить, но и возиться в саду.
      Со временем появления широкого круга клиентуры она вполне могла позволить себе нанять садовника. Но Миндаугас об этом и слышать не хотел.
      Почему она прислушивалась к его мнению, Мирослава ответить не могла, ведь он был всего лишь её помощником, наёмным служащим, которому она ежемесячно выплачивала зарплату и, надо сказать, не такую уж маленькую.
      Не могла или не хотела, это тоже большой вопрос.
      Она успела привязаться к умному, красивому парню, профессионально грамотно справляющемуся со своей непосредственной работой. Плюс ещё Морис кормил их с Доном и гостей коттеджа разнообразными вкусными блюдами.
      Была ли она влюблена в него?
      Тоже вопрос сложный. Сама она на него однозначно ответить не могла.
      Уж если кто и был безоговорочно влюблён в Мориса Миндаугаса, так это друг её детства Шура Наполеонов.
      Влюблён в хорошем смысле слова, без всяких оттенков пошлости.
      Причиной влюблённости послужило совпадение двух хобби: хобби Шуры – хорошо и вкусно поесть и хобби Миндаугаса – изобретать и готовить самые разные блюда.
      Листая каталоги, Мирослава думала о том, как бы поговорить с Виктором.
      Дозвониться до него в прямом смысле слова было, как правило, нереально. Вот и теперь телефон Виктора Романенко был отключён.
      Брат, окончив училище, стал военным и не просто военным. Он служил в различных горячих точках. И никто не знал, ни мать его Зоя Петровна Романенко, ни тётя Виктория, ни сестра Мирослава, ни друг Шура, куда на этот раз Виктора забросила судьба, а вернее, его непосредственное начальство. Или долг военного человека.
      Немного подумав, Мирослава встала с дивана, сунула под мышку каталоги, подхватила на руки кота, поднялась в свой кабинет, включила компьютер и написала на электронную почту брата, с которой изредка приходили письма, длинное письмо.
      Она старательно записывала русские и латинские названия деревьев и кустарников, которые она хочет посадить на его участке, описывала их характеристики и вкусовые качества плодов. Текст она набирала с удовольствием.
      Волгиной казалось, что она видит Виктора, читающим её письмо. Глаза брата лезут на лоб. А потом он грозит ей пальцем и укоризненно качает головой.
      Мирослава прыснула со смеху. Дон поднял голову и удивлённо посмотрел на хозяйку: «Мол, ты чего?»
      И она ответила:
      – Это я так, сама с собой. Продолжай дремать дальше.
      – Тогда ладно, – ответил ей кот успокаивающимся взглядом и снова прикрыл лапой половину мордочки.
      Одним глазом он всё-таки время от времени приглядывал за хозяйкой, считая это своим долгом. Часы, которые Мирослава проводила дома, были самыми счастливыми для него.
      Будь его воля, он никогда бы ни за что на свете не разлучался с ней. Но, увы, коты не властны всегда удерживать своих хозяев привязанными к хвосту.
      Мирослава как раз нажала на кнопку «отправить», как в дверь тихо постучали.
      – Морис, заходи, – сказала она.
      – Я узнал то, что вы хотели.
      – Прочитай, пожалуйста.
      Он пожал плечами и принялся читать вслух распечатанный текст:
      – Гипертония – это болезнь, главным симптомом которой является повышение артериального давления. Это заболевание часто называют болезнью осени, так как развивается она обычно после сорока лет. И бывает как у мужчин, так и у женщин…
      – Вот-вот, Розалия Витальевна как раз и говорила, что Аркадий Семёнович стал болеть после сорока лет. Послушай, а там не написано, от чего она развивается?
      – Написано. От неправильного образа жизни, злоупотребления фастфудом, алкоголем, курением.
      – Он вроде не курит и не пьёт. Питается на гастролях, наверное, совсем не так, как советуют врачи.
      Морис пожал плечами.
      – А ещё?
      – А ещё нужно больше двигаться!
      – Так саксофонист работа не сидячая, а стоячая.
      – С одной стороны, да, но кто знает, может, просто стояние это – тоже малоподвижный образ жизни.
      – Может. Это всё?
      – Нет, не всё. Какая вы нетерпеливая! – мягко укорил он.
      – Извини, – виновато улыбнулась Мирослава.
      – Главным фактором, провоцирующим гипертонию, является постоянная нервозность, когда один стресс следует за другим.
      – Значит, и тут виноваты нервы.
      – Значит.
      – А там не сказано, что же делать?
      – Сказано.
      – И что?
      – Не нервничать.
      Она весело рассмеялась:
      – Выходит, гипертония грозит и мне, и тебе, и Шуре!
      – Типун вам на язык! – вырвалось у Мориса.
      Она посмотрела на него укоризненно и покачала головой.
      – Извините, – пробормотал он.
      – Да ладно, – отмахнулась Мирослава и добавила: – Лично я думаю, что дело не в самих стрессах как таковых, а в отношении к ним самого человека.
      – Так тут и сказано, что нужно научиться жить в мире с самим собой. И постараться ладить с окружающими.
      – А профилактика этой бяки есть?
      – Есть. Советуют заниматься йогой, медитацией и аутотренингом.
      – Интересно. А лечат таблетками?
      Морис кивнул:
      – И тьма народных средств.
      – Парить пятки в стакане с молоком?
      Морис посмотрел на неё недоумённо и спросил:
      – Как пятки могут влезть в стакан?
      – Никак! Я пошутила. – И кивнула на кота: – Вот, посмотри, Дон ведёт правильный образ жизни.
      – В смысле?
      – Часто гуляет и ещё чаще медитирует, – рассмеялась Мирослава.
      – Если люди будут вести такой же правильный образ жизни, то их уволят с работы.
      – А ещё, – мечтательно проговорила Мирослава, – прекратятся войны.
      – Ага, развалится экономика!
      – И мы будем жить подсобным хозяйством.
      – В пещерах!
      – Почему сразу в пещерах? Построим печи, ветряки.
      – Так это опять же труд! И немалый!
      – Так ты предлагаешь оставить всё как есть? – она почесала ладошкой нос.
      – Не просто предлагаю, – улыбнулся Морис, – а даже настаиваю на этом.
      – А как же профилактика гипертонии?
      – Будем пить травы, работать в саду и заниматься медитацией в ночное время суток.
      – А я думала, что для ночного времени суток есть занятие поинтереснее, – проговорила она, стрельнув в него лукавым взглядом.
      – Да, – ответил он невозмутимо, – крепкий сон также укрепляет нервы и, значит, не даёт развиться гипертонии.
      – Брейк! – сказала Мирослава, – вернёмся к Аркадию Бессонову.
      – А что к нему возвращаться? – удивился Морис. – Ясное дело, что работу музыканта с бесконечными репетициями, выступлениями и перелётами сложно назвать не нервной.
      – И ему теперь пожизненно нести этот крест?
      – Какой ещё крест?!
      – Гипертонию!
      – Ну, живут же люди с ней годами.
      – Живут, – согласилась Мирослава и добавила: – Вот если бы была жива его тёща, она следила бы за его питанием и травки бы ему заваривала.
      – Да уж.
      – Только вот я думаю, не было бы проживание с тёщей ещё одним дополнительным стрессом для Аркадия?
      – Это нам не известно. Но ведь он сам решил, что тёще лучше переехать к ним.
      – Скорее всего решила Антонина, и Инесса присоединила свой голос к материнскому. К тому же и Екатерина Терентьевна хотела жить с дочерью.
      – Но если бы он был против…
      – Был бы скандал, – перебила его Мирослава.
      – Не знаю, не знаю.
      – Придётся во всём этом разобраться…
      – Ага. Только у Аркадия Бессонова стопроцентное алиби. Вы, надеюсь, не забыли, что на момент убийства он лежал в гостинице с гипертоническим кризом.
      – Кстати, ты не объяснил мне, в чём он выражается.
      – Резко подскакивает давление, ухудшается мозговое и почечное кровообращение, возникают перебои и боли в сердце. Нужно срочно вызывать врача.
      – Да, Бессонову и впрямь можно посочувствовать.
      И тут зазвонил телефон в приёмной.
      Морис быстро вышел из кабинета и снял трубку. А спустя полминуты крикнул:
      – Идите скорее сюда! Вас Шура спрашивает.
      Мирослава нехотя сползла с кресла:
      – Ну, чего ему ещё надо?..



      Глава 15

      – Слава! – закричал в трубку Наполеонов. – Слава, я звоню тебе из машины!
      – К чему такая секретность?
      – В подъезде Бессоновых вчера вечером было совершено нападение на подростка!
      – Его ударили молотком?
      – Нет! Столкнули с лестницы.
      – Он жив?
      – Жив, но врачи говорят, что состояние тяжёлое. Ему ещё повезло, что его бабушка с дедушкой хватились. Он позвонил им и сказал, что уже подходит к дому. Они ждут, а его нет и нет. Вот и вышли в подъезд, а мальчик лежит на площадке весь в крови. Вызвали «Скорую» и полицию.
      – А вы до этого с ним разговаривали?
      – Нет.
      – Почему?!
      – Потому, что мальчик не живёт постоянно в этом подъезде, а только приходит к бабушке с дедушкой.
      – Плохо.
      – Ты думаешь, он кого-то узнал?
      – Не знаю. Но предполагаю. Иначе зачем преступнику было толкать ребёнка с лестницы?
      – Эксперт сказал, что они встретились лицом к лицу, и преступник толкнул мальчика в грудь.
      – Это плохо.
      – Ты думаешь, он кого-то видел?
      – Иначе зачем на него надо было нападать?
      – Знаешь, я просто в отчаянии!
      – Шура! Тебе нужно успокоиться и заниматься делом.
      – А мальчик?
      – Ты ведь ничем не можешь ему помочь.
      Наполеонов тяжело выдохнул в трубку.
      – Нам только остаётся надеяться на врачей и на небеса.
      – Слава! Ты думаешь, он выживет?
      – Я же не пророк! И не гадалка!
      – Всё равно, скажи хоть что-нибудь, – жалобно попросил он.
      – А что говорят врачи?
      – Они говорят, что надежда есть.
      – Значит, он выживет, – уверенно сказала Мирослава.
      – Слава, спасибо тебе!
      – За что? – удивилась она.
      – За то, что не стала подливать масла в огонь и указывать мне на мои ошибки.
      – Так ты уже и сам себя истерзал, – тихо проговорила она.
      – Я и говорю, что ты настоящий друг.
      – Ладно, Шур, как говорили наши предки: по коням!
      – Да, я побежал. Пока.
      – Пока.
      – Что случилось? – спросил Морис, когда она положила трубку.
      – В подъезде, где живут Бессоновы, кто-то столкнул с лестницы подростка.
      – Это значит, что преступник живёт там?
      – Вообще-то это ничего не значит.
      – Но почему?
      – Потому что, во-первых, встреча могла быть случайной и преступник приходящей личностью, во-вторых, преступник мог специально выслеживать мальчика. Всё дело в том, что подросток не живёт постоянно в этом подъезде. Он только приходит к своим дедушке и бабушке.
      – Но на момент преступления мальчик был там?
      – Или поблизости. Например, он мог играть с остальными ребятами на площадке перед домом. И мог что-то заметить.
      – Разве полиция не опросила всех детей?
      – Опросила тех, кто из этого двора. А этот мальчик, уже, наверное, ко времени опроса ушёл к себе домой.

* * *

      На следующее утро погода окончательно испортилась.
      Дон сидел на окне в кухне и негодующе смотрел в сад! Его утренняя прогулка отменялась. Никакой уважающий себя кот не станет гулять под дождём. А зонтов для котов люди до сих пор придумать не удосужились.
      Морис готовил завтрак и, услышав, как ему показалось, презрительное фырканье кота, оглянулся и сочувственно сказал:
      – Терпи, друг! Ничего не поделаешь – осень.
      Мирослава за завтраком была молчалива и задумчива.
      Морис подумал, что дождливая осенняя погода повлияла и на её настроение. Он уже хотел сказать что-нибудь оптимистичное, но Волгина его опередила:
      – Морис, я улетаю в Волчеморск.
      – Когда?
      – Прямо после завтрака.
      – А билеты? – обронил он растерянно.
      – Я заказала.
      Он не стал спрашивать, зачем она туда летит, будучи уверенным, что в ответ она только пожмёт плечами. Вместо этого он спросил:
      – Вас отвезти в аэропорт?
      – Да, пожалуйста.
      По дороге в аэропорт они тоже молчали, и Морис не сомневался, что мысленно Мирослава уже там, в этом небольшом приморском городе, наводнённом отдыхающими и туристами.
      Как гласила реклама этого города, в Волчеморске лучшие отели, лучшие пляжи и даже море самое лучшее.
      Лично Морису больше нравилось Балтийское море. Ну, и что, что прохладное… Зато на его дне в янтарном замке живёт со своим возлюбленным прекрасная морская богиня Юрате…
      В то, что разъярившийся повелитель богов Перкунас ударом молнии разрушил замок и приковал Юрате к его развалинам, он не верил. Так Юрате и поддалась ему! Обвела его вокруг пальца и продолжает жить в своём замке и наслаждаться любовью красавца рыбака Каститиса. Не зря же говорят, что даже самая глупая женщина способна провести самого умного мужчину. А уж Юрате никак нельзя считать глупой. Так что Перунас остался с носом и до сих пор не подозревает об этом.
      Впрочем, до такого завершения легенды Миндаугас додумался не сам. Ему его подсказала Мирослава, когда он однажды, подарив ей красивый кусочек янтаря, рассказал о любви Юрате и Каститиса. И надо признать, что Морису эта версия сразу же пришлась по душе.
      Посадив Мирославу на самолёт, Морис вернулся домой и на вопросительный взгляд сидевшего на крыльце кота развёл руками:
      – Улетела твоя хозяйка. Но, будем надеяться, что скоро вернётся. Хотя там солнышко, лазурное море и цветущие розы.
      Волчеморск действительно встретил Мирославу чудесной погодой. Ей даже показалось, что она не на самолёте летела два часа, а переместилась из осени в лето на машине времени.
      Несмотря на то, что удовольствие было дорогим, Мирослава взяла такси и попросила отвезти её в гостиницу «Чайка».
      По уважительному взгляду таксиста Мирослава догадалась, что гостиница не из дешёвых.
      – А вы знаете, почему наш город называется Волчеморском? – неожиданно спросил таксист.
      – Понятия не имею.
      – О! Это очень красивая и печальная легенда…
      – Расскажите, – попросила Мирослава, догадавшись, что ему самому очень хочется рассказать ей её.
      – Хорошо, слушайте. Давным-давно жил на белом свете всемогущий правитель. И была у него красавица дочь. Девушка была такой красивой, что луна, увидев её, тотчас бледнела, а само солнце, глядя на неё, зажмуривало глаза.
      – Почему?
      – Потому, что красота её была настолько ослепительной, что ослепляла даже солнце. Но вот характер у неё был не сахар. Была она капризна и своевольна. И однажды собралась красавица со свитой на охоту. Повелитель возмутился: «Куда ты хочешь ехать, дочь! Посмотри на небо! Буря надвигается!» Но принцесса только ножкой топнула и брови луками изогнула. Ни запрет отца, ни предупреждение звездочёта, ни мольбы придворных не помогли, принцесса уехала в горы с горсткой смельчаков. Едва они поднялись по тропе в лес, как разразилась самая настоящая буря! Молнии раскалывали небо пополам, гром гремел над самыми их головами, страшный ветер поднимал всадников в воздух вместе с лошадьми. Дождь лил два дня и две ночи. Принцесса оказалась в самой чаще леса, без свиты, без коня и промокшая до нитки. Забралась она на большой камень и пригорюнилась. И вдруг увидела два светящихся во тьме глаза.
      «Волк», – догадалась принцесса.
      Это и на самом деле был волк. Даже не волк, а волчище! Огромный, мускулистый. Шерсть у него на загривке стояла дыбом.
      Принцесса неизвестно зачем, может, ей просто молчать надоело, спросила:
      – Ты кто?
      А волк ей ответил человечьим голосом:
      – Я Волк! Хозяин этого леса. А ты кто такая?
      Принцессе его вопрос показался бестактным, и она ответила, но не так, как должна была бы ответить вышколенная придворным этикетом принцесса, а как, например, могла бы ответить жена сапожника или торговка с рынка:
      – Разуй глаза, невежа! Перед тобой дочь повелителя.
      – Принцесса, что ли? – хмыкнул волк.
      – Принцесса, – ответила девушка, стараясь не слишком громко стучать зубами от холода и страха.
      Волк почесал лапой макушку и сказал:
      – Принцесса ты или нет, я тебя всё равно съем.
      – Ну и ешь, – вздохнула она, – может быть, я у тебя в животе согреюсь.
      – Что ты сделаешь у меня в животе? – удивился волк.
      – Разведу костёр!
      «Да она полоумная», – подумал волк.
      Но постояв ещё немного в отдалении, приблизился к ней, закинул её на спину и помчался так быстро, что у принцессы ветер в ушах засвистел.
      Она обняла серого за шею, чтобы не упасть с его спины. Так, лёжа на животе на тёплой шкуре, она и скакала. От тепла она согрелась и незаметно для себя задремала.
      Проснулась принцесса от удара о землю. Волк сбросил её со спины, проворчав:
      – Разлеглась тут со всеми удобствами.
      Девушка открыла глаза и увидела, что нет вокруг никакого леса. Они на берегу моря. В небе светит яркое солнце, а под ногами тёплый золотистый песок.
      – Ура! Ура! – запрыгала принцесса. А потом повернулась к волку и сказала: – Волк! Я не хочу, чтобы ты меня съел.
      – Да я и сам передумал, – ответил волк.
      Перекувыркнулся он через голову два раза и обратился в прекрасного юношу. Стоят они друг против друга и налюбоваться друг другом не могут.
      – Согласна ли ты стать моей женой? – спрашивает девушку юноша.
      Принцесса подумала немного и сказала:
      – Сначала я хочу, чтобы ты накормил меня.
      Юноша взял её за руку и повёл по тропинке, бегущей от берега моря в сторону виднеющегося вдали сада.
      Тропинка была неровной, всюду попадались то маленькие камушки, то большие камни.
      Принцесса захромала. Юноша взял её на руки и понёс дальше. Опустил он её на ноги только в глубине сада. И перед глазами принцессы предстал прекрасный дворец, внутри которого играла музыка.
      Вошли они во дворец, повсюду их встречали разные звери и птицы, и все радовались их приходу. В центре самого большого зала был накрыт стол, который буквально ломился от яств и напитков.
      После того как принцесса утолила голод, юноша повторил своё предложение.
      – Но у тебя нет кольца, – капризно сказала принцесса.
      Но тут откуда-то спрыгнула большая рыжая белка. В руках она держала шкатулку, усыпанную всевозможными каменьями.
      Юноша открыл шкатулку и достал из неё перстень с изумрудом. Он настолько понравился принцессе, что она согласилась стать женой Волка.
      Свадьбу праздновали три дня и три ночи. Кто только не веселился на ней! Все жители лесов и полей от крохотного муравья до огромного медведя.
      А после свадьбы молодые стали наслаждаться своей супружеской жизнью. И поначалу принцессе всё нравилось. Она бродила по бесконечным палатам замка, гуляла в саду, купалась в море. Птицы пели ей песни, звери заботились о ней и развлекали её. Муж принцессы время от времени куда-то отлучался. Жене он говорил, что ходит на службу.
      Какая служба может быть у бывшего волка, принцесса себе представить не могла. Но вскоре надоело ей жить среди зверей, не видя подле себя ни одного человека.
      Затосковала она и стала думать о том, как ей обратно к отцу своему вернуться. И стала выжидать благоприятного момента, и он настал.
      Однажды муж предупредил её, что ему по неотложным делам нужно отлучиться на двое суток.
      Принцесса сделала вид, что она опечалена до неимоверности, а сама в это время ликовала в душе.
      Муж постарался утешить её как мог и уехал, крепко расцеловав жену, на рассвете.
      Принцесса же, не теряя времени даром, бросилась на берег моря и стала звать дельфина, с которым она часто резвилась, плавая в море.
      Дельфин тут же приплыл и, выслушав просьбу принцессы, согласился увезти её с этого места туда, где живут люди.
      Звери и птицы, привыкшие к совместному плаванию принцессы с дельфином, не сразу её хватились. А когда хватились, было уже поздно, принцессы и след простыл.
      Вернулся муж домой, а жены и нет. Разослал он зверей по всем тропам, послал соколов и орлов оглядеть всё сверху и узнать, где жена его скрывается.
      Но, увы, никто из них не увидел принцессы. То ли она в море утонула, то ли всё-таки добралась до замка своего отца.
      А муж принцессы перекувыркнулся два раза через голову и снова превратился в волка. И стал он горевать и тосковать. Не ел, не пил, никого видеть не хотел. И однажды уснул и не проснулся. Замок опустел, сад одичал.
      Но прошло время, и на это место пришли люди. Откуда они узнали о любви Волка к капризной принцессе, неизвестно. Только город назвали Волчеморском.
      – Жалко влюблённого волка, – обронила Мирослава.
      – Вот и я говорю о том же, – серьёзно проговорил таксист, – зря он её не съел. – А потом, увидев недоверчиво-удивлённое лицо Мирославы, весело рассмеялся.
      Через минуту он уже выруливал на стоянку.
      – А вот и ваша «Чайка», – сказал он.
      – Спасибо, – поблагодарила Мирослава и расплатилась с разговорчивым таксистом.



      Глава 16

      Мирослава зашла в гостиницу, оглядела богатый интерьер и заказала номер.
      Услышав стоимость номера за сутки, постаралась сохранить на лице скучающе-безразличное выражение.
      – Вы отдохнуть или по делу? – спросил её любопытный портье.
      – Мы с вами об этом потом посекретничаем, – лукаво подмигнула она обалдевшему парню.
      Но молодой человек, видимо, был не промах, он быстро сообразил, что к чему, и, подумав, что провести время с обеспеченной девушкой совсем даже неплохо, шепнул, выдавая ей ключ:
      – Я дежурю до двенадцати.
      – Тогда в полпервого встретимся в баре.
      – Нет, лучше не здесь, а в «Посейдоне».
      – Что это?
      – Ночной клуб в двух шагах от моря. Я буду ждать вас полпервого возле стоянки.
      – Хорошо, – улыбнулась она, поняв, на что рассчитывает парень.
      Но развеивать его заблуждения не входило в её планы. Поэтому она оставила его порхать в радужных мечтах.
      Парень почему-то был уверен, что она замужем, хоть на пальце Мирославы и не было кольца. Но, работая в одной из самых престижных гостиниц города, он уяснил для себя, что большинство приезжающих на курорт без жён мужчин холосты, а женщины, оставившие дома мужей, считают себя на время отдыха незамужними.
      Мирослава зашла в номер и сразу отправилась в душ. После чего выпила стакан минеральной воды без газа и прилегла на кровать.
      Она достала сотовый и набрала номер своего детективного агентства.
      – Детективное агентство «Мирослава» слушает, – прозвучал несколько печальный голос Мориса.
      – Привет, это я!
      – Мирослава! – сразу обрадовался он.
      – Докладываю, долетела хорошо, устроилась в гостинице «Чайка» и испытываю угрызения совести.
      – Почему? – удивился он.
      – Потому что цена за номер фантастическая! И мне жалко Инессу.
      – Ничего, вы же предупредили их. И оплатил задаток Куприянов, надо думать, что и остальное заплатит.
      – К сожалению, наши учёные ещё не могут швыряться деньгами.
      – Это да, – согласился Миндаугас, вспомнив скромный отечественный автомобиль Глеба.
      – Но зато я уже успела подцепить кавалера, – похвасталась Мирослава.
      – Быстро вы, однако, – хмыкнул Морис, – и кто он?
      – Угадай с трёх раз!
      – Олигарх.
      – Мимо.
      – Воротила местного бизнеса.
      – Нет!
      – Падишах! – выпалил Морис.
      – Нужен он мне сто лет!
      – Тогда я сдаюсь.
      – Портье!
      – Портье?!
      – Конечно! Для детектива наиценнейший кадр.
      – Ах да! Как я не догадался.
      – Потому что ты в первую очередь думаешь об удовольствии.
      Морис тихо рассмеялся в трубку.
      – Лучше скажи мне, как там мой самый дорогой в мире мужчина.
      – Усатый притворяется, что дремлет, но уши у него ходуном ходят.
      – Поднеси к какому-нибудь из его ушек трубку.
      – Сейчас. Говорите.
      – Дон! Солнышко моё! Как я соскучилась.
      Кот тотчас вскочил на все четыре лапы, обнюхал трубку и стал издавать самые разнообразные звуки, жалуясь на свою судьбу.
      – Маленький мой, я скоро приеду. Передай трубку Морису.
      Миндаугас, слышавший весь разговор, улыбнулся и проговорил:
      – Я слушаю.
      – Морис, Шура звонил?
      – Нет.
      – Ты пока ему не говори, где я.
      – А что сказать?
      – Скажи, что я тебе не сказала.
      – Он не поверит.
      – Это его проблемы. Я позвоню тебе завтра. Пока.
      – Пока, – проговорил Морис, не сразу положив трубку на рычаг.
      Мирослава же проспала до вечера, потом сходила в кафе и заказала лёгкий ужин, после чего спустилась к морю и прошлась по набережной. Затем вернулась в номер, переоделась и в пять минут первого спустилась вниз.
      За стойкой уже был другой портье.
      Не спеша она отправилась на стоянку.
      Освещённые фонарями все деревья казались одинаковыми, только пальмы и кипарисы выделялись из общей массы.
      Возле стоянки она заметила одинокую фигуру и направилась к ней.
      Парень тоже заметил её и устремился навстречу.
      – Я думал, что вы уже не придёте, – вырвалось у него.
      – А что, разве уже полпервого? – улыбнулась Мирослава.
      – Вот-вот будет, – он облизал губы.
      – Как вас зовут? – спросила Мирослава. – А то вы моё имя знаете, а я ваше нет.
      – Меня зовут Виталий.
      – Вам нравится ваша работа?
      – В нашем городе с работой напряжёнка, так что, можно сказать, мне повезло. К тому же я учусь на заочном.
      – И ваша будущая профессия?
      – Гостиничный бизнес, – пожал он плечами.
      – Ну, что ж, идёмте, – Мирослава кивнула на светящееся здание клуба.
      По всей видимости, Виталий был частым гостем клуба, так как охранники поздоровались с ним за руку и с интересом осмотрели Мирославу с головы до ног.
      Волгина подумала о том, что в клуб Виталий ходит всё время с разными женщинами. Мальчик он смазливый, а дамы на курорте не прочь развлечься.
      Её предположения подтвердила и та уверенность, с которой он подвёл её к столику возле пальмы, и та скорость, с какой возле них оказался официант с меню.
      – Вы принесите нам пару коктейлей, – сказала Мирослава, – а мы пока решим, что заказать.
      Мирослава заметила, как официант подмигнул Виталию, и тот опустил голову, делая вид, что рассматривает меню, главным образом, чтобы скрыть проскользнувшую в уголке рта улыбку.
      Как только официант, поставивший коктейли, отошёл от столика, Мирослава сунула под нос Виталику своё удостоверение.
      Сначала он застыл в недоумении, а потом возмутился:
      – Мы так не договаривались!
      – Договоримся сейчас, – ласково улыбнулась ему Мирослава.
      – Что вы имеете в виду? – скорее прошипел, чем прошептал он.
      – Ты ответишь на ряд моих вопросов, а я оплачу ужин и пребывание в клубе, и мы расстанемся друзьями.
      – А если нет?
      – То врагами.
      Взглянув на выражение её лица, он решил, что лучше выбрать первый вариант. И тяжело вздохнув, ответил:
      – Ладно, ваша взяла, я согласен.
      – Вот и умница. Заказывай.
      – А вы точно заплатите?
      – Точно, – усмехнулась она, заметив его бегающий взгляд.
      Сначала Виталий решил: гулять, так гулять, но потом передумал, прикинув, что наглеть всё-таки не стоит, сделал заказ в пределах разумного.
      Официант, скорее всего, находился где-то в зоне видимости, так как подлетел к их столику, как только Виталий махнул рукой.
      – Я смотрю, вы здесь постоянный посетитель, – обронила Волгина.
      – Бываю иногда, – неохотно отозвался Виталий.
      – А, кстати, как ваша фамилия?
      – Зачем вам моя фамилия? – насторожился парень.
      – Для расширения кругозора, – проговорила Мирослава, не отводя взгляда от его лица.
      – Усов, – нехотя произнёс Виталий.
      – Вот и прекрасно. Теперь можно поговорить.
      – Можно я сначала поем? – спросил он.
      – Ешь, конечно, – разрешила она великодушно и сама принялась за крабовый салат.
      – Вы впервые в нашем городе? – спросил Виталий, расправившись с закусками, первым и вторым.
      Она кивнула улыбаясь.
      – У нас много интересных мест, можно сходить посмотреть, – воодушевился он.
      – Сэр, не правда ли, сегодня прекрасная погода?
      – Что? – удивился Усов.
      – Я говорю, что пора переходить к делу.
      – А… Ну, спрашивайте.
      – Меня интересует один из ваших бывших постояльцев. Некто Аркадий Семёнович Бессонов.
      – Кто это? – непонимающе вытаращился Виталий.
      – Саксофонист.
      – А! – вспомнил Усов. – Это тот, который устроил у нас переполох?
      – Переполох?
      – Ну да! Ему стало плохо. Кажется, давление поднялось. Дружки его вызвали «Скорую».
      – Какие дружки?
      – Ну, тоже музыканты. В отличие от Бессонова, их я знаю хорошо.
      – Почему?
      – Потому что они у нас часто останавливаются, вернее, всякий раз, как приезжают на гастроли.
      – А Бессонов?
      – В первый раз.
      – Где же он останавливался до этого?
      – Понятия не имею, – повёл плечами Виталий.
      – Вы сказали, что Бессонов устроил в вашей гостинице переполох, но назвать вызов «Скорой» переполохом трудно.
      – Если бы «Скорая» один раз приезжала! А то трижды! Мы уже перепугались, как бы он прямо у нас ласты не склеил! Но бог миловал! Правда, чувствовал он себя настолько плохо, что встать с постели не смог, и утром его друзья наняли ему сиделку.
      – Сиделку?!
      – Ну да, чтобы сидела с ним и днём и ночью, следила, чтобы его состояние не ухудшилось.
      – Вы проверяли документы у сиделки?
      – А оно мне надо? – обиделся Виталий.
      – Вы хотя бы можете её описать?
      – Конечно, могу. Чернявая, глазастая…
      – Что значит глазастая?
      – Глаза большие, тёмные и точно фары!
      – Жёлтые?
      – Нет, говорю же, тёмные, типа тёмно-карие.
      – А почему вы сравнили их с фарами?
      – Ну, сравнил и сравнил!
      – Должна же быть причина!
      – Ну, – Виталий задумался, – они то ли светятся, то ли сияют изнутри.
      – А ещё что вы можете сказать о ней?
      – Смуглая.
      – Цыганка, что ли?
      – Почему сразу цыганка?
      – Вы сказали чернявая, смуглая, с тёмными глазами.
      – И что с того? Местная девушка. Хотя она и не очень молодая…
      – Так она девушка или всё-таки не очень молодая?
      – Чего вы к словам цепляетесь?! – ощетинился Усов.
      – Работа у меня такая. Сколько, по-вашему, лет сиделке?
      – Лет тридцать будет, а может, и с гаком.
      – И сколько она дежурила у постели Бессонова?
      – Трое суток точно.
      – А потом?
      – Потом ему позвонили из дома и сказали, что тёща померла.
      – А сиделка?
      – Ушла она.
      – Выходит, что гастроли квартета полностью сорвались?
      – Вроде дружки его пытались что-то играть втроём. Но слушатели в основном остались недовольны.
      – Требовали возврата денег?
      – Не так чтобы шибко. Им сказали, что саксофонист слёг. А потом ещё и тёщу приплели.
      – Действительно, зачем…
      – Как зачем?! – удивился непонятливости детектива Виталий. – Чтобы на совесть надавить. Народ засовестится и денег назад за раскупленные билеты требовать не станет.
      – Сработало? Не требовали?
      – Я же говорю, не шибко.
      – То есть нашлись те, кто не усовестился?
      – Естественно.
      – Так, вернёмся к Бессонову. Он все эти три дня провёл в своём номере?
      – В моё дежурство точно не выходил. А сменщик мой Серёга Маврин. У него можете спросить. Только я думаю, что Серёга вам то же самое скажет.
      – То есть тратить деньги на Серёгу вы не советуете? – улыбнулась Мирослава.
      – Так и не выйдет у вас ничего, – хитро прищурился Виталий.
      – Это ещё почему?
      – Потому что Серёга мало того, что женат, он ещё и с хвостом!
      – С хвостом?!
      – Или с прицепом, – и пояснил: – Двое детей у Серёги.
      – И он верный муж и примерный отец?
      – Типа того.
      – Что же вы не берёте с него пример? – поддела Усова Мирослава.
      – Под юбкой я ещё насидеться успею, когда женюсь. А пока мне погулять охота.
      – Ну, ладно, – сказала Мирослава, – вы гуляйте, а я покину вас.
      – Как это? Вы же обещали!
      – Ничего, кроме денег, я не обещала, – усмехнулась Мирослава и положила на стол несколько крупных купюр.
      – Это за ужин много, – вырвалось у Виталия.
      – Это ещё вам и за информацию.
      – А, спасибо.
      Мирослава почувствовала, что у Усова отлегло от сердца. И уже вдогонку ей он крикнул:
      – Если что, обращайтесь!
      – Всенепременно, – бросила она, не оборачиваясь.
      Вернувшись в гостиницу, Мирослава взяла ключ от номера и, наклонившись к портье, спросила:
      – Вы Сергей?
      – Да, – удивился он.
      – Вы дежурили в дни, когда у вас останавливался музыкальный квартет?
      – Да, – ответил он настороженно, – а почему вы спрашиваете?
      – Я детектив, – Мирослава протянула ему лицензию.
      – Понятно.
      Однако Волгина видела, что ему ничего непонятно, но всё-таки, не давая ему время на размышление, спросила:
      – Одному из них стало плохо?
      – Да, саксофонисту.
      – Друзья вызвали «Скорую»?
      – Это в тот день, когда дежурил Виталий. Он мне и рассказал.
      – А в ваше дежурство всё прошло спокойно?
      – В целом, да…
      – «Скорая» больше не приезжала?
      – Нет, но с ним сидела сиделка.
      – Вы её видели?
      – Да, она выходила несколько раз.
      – Вы могли бы её описать?
      – Да ничего особенного, – проговорил Сергей, – среднего роста, в белом халате, кожа смуглая, глаза широко расставленные, карие, волосы каштановые, ближе к чёрному. Голос с едва уловимой хрипотцой, то ли она раньше много курила, то ли от природы такой.
      – А в гостинице она не курила?
      – Нет, и табаком от неё не пахло.
      – А сколько ей, по-вашему, лет?
      – Года тридцать четыре – тридцать пять.
      – Как она себя вела?
      – Я заметил, что она нервничала. И даже подумал, не стало ли хуже её подопечному.
      – Но тогда бы она его одного не оставила…
      – Вот и я про то же. Наверное, она нервничала не из-за больного, а из-за себя.
      – Из-за себя?
      – Ну да. Ведь всякое может быть. Например, она с мужем поругалась.
      – А она замужем?
      – Кольцо обручальное на пальце у неё было.
      – Скажите, а посторонних вы в этот день в гостинице не заметили?
      – Вы имеете в виду в холле?
      – Нет, на этажах или, например, кто-то по лестнице поднимался.
      Серёга вздохнул и покаялся:
      – Был один случай, какая-то тётка вошла в холл с самым скучающим видом и вдруг, ничего не спросив у меня, рванула к лифту. Я ей кричу: «Вы куда?» А она на вид вроде полная, а шустрая, как ящерица. Пока Никитич прибежал, постоять вместо меня за стойкой, её и след простыл! Я постучался во все номера, спрашивал, приходила ли к ним гостья? Все ответили, что нет. А врываться в номера мы не имеем права. Я все подсобные помещения осмотрел, даже в служебный туалет заглянул.
      – Дежурная по этажу не видела, куда делась эта дама?
      – Она сказала, что в одном из номеров раздался крик, она бросилась туда, но ей не открыли, и всё стихло. Она и вернулась назад. Потом ещё подумала, что кто-то смотрел телевизор и там, в фильме, кто-то закричал.
      – А эта дама потом не спустилась через некоторое время вниз?
      – Не поверите, – развёл руками Сергей, – не спускалась. Как кверху поднялась. Я уж, грешным делом, подумал, не померещилось ли мне. – А затем добавил: – Но, если честно, я мог её и просмотреть…
      – Почему?
      – Начались звонки! Звонили саксофонисту, но он не сразу взял трубку.
      – А сиделка?
      – Она тоже.
      – Чем она это объяснила?
      – Сказала, что задремала.
      – Это было ночью?
      – Так нет же, днём!
      – Странно.
      – Но потом она проснулась и дала трубку саксофонисту. Оказывается, это звонила его жена, чтобы сообщить, ну, вы понимаете, – вздохнул он.
      И неожиданно выпалил:
      – Я уж, грешным делом, подумал, не занялась ли сиделка сексом со своим подопечным. Если сильно увлеклись, то могли и не обращать внимания на звонок.
      – Всё может быть, – согласилась Мирослава, – спасибо вам.
      – Да не за что. Я потом, когда увидел его, понял, что ему не до секса.
      – Почему?
      – Больно уж плохо он выглядел. Потом говорили, что, чтобы он перенёс перелёт домой, ему накололи всяких уколов.
      Мирослава кивнула и поднялась к себе.
      Уже укладываясь в постель, она укорила себя в том, что не догадалась расспросить о посторонних Виталия Усова, но, засыпая, успокоила себя: «Ничего, завтра спрошу».
      Но на следующий день утром она отправилась на пляж. Купаться было уже холодновато, поэтому она просто ходила по берегу, любовалась набегающей на берег и отходящей назад волной. Шум моря успокаивал её и приводил в порядок её мысли.
      Завтракать она отправилась в маленькое кафе, расположенное на выступе скалы, нависающей над морем.
      «Интересно, – подумала Мирослава, – отвалится ли эта скала когда-нибудь вместе с кафе в море? – пришла к выводу, что это не исключено, и тут же успокоила себя: – Но случится это не сейчас…»
      Потом она пару раз позвонила Морису. И он сказал ей, что Шура звонит по нескольку раз в день и выпытывает у него её местонахождение.
      – Надеюсь, ты молчишь? – рассмеялась Мирослава.
      – Как партизан, – заверил он и добавил: – Звонила Инесса Бессонова, я объяснил ей, что вы заняты её делом и на месте вас нет.
      – Она спросила, где я?
      – Нет, только попросила звонить, если будет что-то новое.
      Наконец на дежурство заступил Виталий Усов, и Мирослава сразу же подошла к нему:
      – Привет!
      Виталий сделал вид, что они не знакомы, и спросил официальным тоном:
      – Чем я могу вам помочь?
      Мирослава чарующе улыбнулась и сказала:
      – Мне включить громкость и напомнить тебе, что мы знакомы?
      – Нет, не надо, – испугавшись огласки, быстро ответил он.
      – Тогда ответь, пожалуйста, на два моих вопроса.
      – Спрашивайте уже, – ответил он с видом обречённого.
      – Во время твоего дежурства сюда не заходили посторонние люди?
      – В холле постоянно кто-то крутится.
      – Я имею в виду не холл.
      – Прорваться наверх, минуя меня, никто не пытался, если вас интересует именно это.
      – Не только, – со значением проговорила Мирослава.
      – Сверху, – нехотя признался он, – спустилась какая-то одышливая тётка. Но вот вам крест! Я не видел, как она поднималась, и не знаю, у кого была. Если бы она была хотя бы молодой, можно было бы предположить, что это ночная бабочка. А так…
      – Она была очень старая?
      – В районе пятидесяти, а может, и больше.
      – Спасибо, Виталик, – улыбнулась она.
      Усов не проронил в ответ ни слова. Но Мирославе было уже не до него. Она уже полностью сосредоточилась на неизвестной.
      Итак, Усов не видел, как она поднялась, но видел, как она спустилась.
      Во время дежурства Сергея она, наоборот, поднялась, но затем из гостиницы так и не вышла.
      «Прямо какое-то местное привидение получается», – подумала Мирослава.
      Так как в привидения Волгина не верила, то пыталась найти объяснение исчезновению женщины естественным способом.
      Но каким? Даму убили и спрятали труп. Однако сделать в гостинице это не так легко. Дама занимается воровством в номерах, является в гостиницу под видом солидной матроны, а покидает её, например, по пожарной лестнице. Ночью это куда ни шло. Но испарилась она среди ясного дня. Тётку на пожарной лестнице непременно кто-то бы заметил.
      «А что, если это не тётка?» – мелькнула в голове детектива шальная мысль.
      А кто?
      Мирославе невольно вспомнился бородатый анекдот:
      «Папаша мечется под окнами роддома в ожидании рождения ребёнка. Вдруг ему сообщают:
      – Ваша жена родила!
      Счастливый отец вопит:
      – Мальчика?
      – Нет.
      – А кого?! – следует изумлённый вопрос».
      «Так и у меня получается, – подумала Мирослава, – что, если это был мужчина?
      Но что делать в гостинице переодетому женщиной мужчине?
      Во-первых, здесь мог жить его любовник, которого он мог скомпрометировать, если бы пришёл в своём натуральном виде. Ведь у партнёра может быть семья, да и коллеги могут отнестись негативно, узнав о его нетрадиционной ориентации. Всё-таки мы, к счастью, живём не на Западе. Это первый вариант.
      А второй – женщиной переоделся перед уходом из гостиницы тот, кто здесь жил.
      Но зачем? Чтобы опять же пойти к кому-то на свидание? Или предаться пороку на стороне?
      Ни один из вариантов исключить нельзя. Проверить почти невозможно».
      Мирослава забралась в кресло с ногами и стала думать о том, как же ей не хватает Дона.
      – О! – воскликнула она, – мне нужен сейчас Морис!
      Она набрала номер агентства.
      – Детективное агентство «Мирослава» слушает, – прозвучал в трубке голос Миндаугаса.
      – Морис! Солнышко! Здравствуй!
      – Здравствуйте, – произнёс он несколько растерянно, озадаченный её жарким приветствием.
      – Морис! Пожалуйста, срочно узнай, кто прилетел в наш город ночью или утром в день убийства Самсоновой и кто улетел в этот же день поздно утром или в начале дня.
      – Хорошо. Смотреть лиц обоего пола?
      – Да, исключая детей и семей с детьми.
      – А если семья без детей? – уточнил он.
      – Их на всякий случай внеси в список.
      – Вам позвонить в гостиничный номер или на сотовый?
      – Лучше на сотовый, он будет со мной.
      – Хорошо.
      Сидеть в номере Мирославе абсолютно не хотелось.
      Когда она пребывала в ожидании, то стены комнат имели странную тенденцию приближаться друг к другу, сужая пространство, одним словом – давили. Вот и сейчас они уже начали на неё давить. Поэтому она поспешно покинула свой номер.
      Ряды пальм обрамляли ступени, спускающиеся на набережную. На самой набережной бродили толпы народа.
      «И это в октябре-то», – подумала Мирослава.
      Но она умела абстрагироваться от окружающих и даже среди людей умела чувствовать себя наедине с собой и природой.
      Как это ей удавалось, неизвестно, но факт оставался фактом.
      Над розовыми петуниями кружились огромные бабочки. Когда их крылья касались края лепестков, раздавалось характерное шуршание шёлка…
      Две высокие скалы стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели в морскую даль. Волны, сладко мурлыкая, тёрлись о серый камень головами. Солнце неспешно плыло в небе. Его отражение в море не казалось плоским, оно, словно упругий мяч, прыгало по волнам, и золотистые брызги растекались в штрихи, прочерчивая зыбкую дорогу в неизвестность…

* * *

      В то время как Мирослава вдыхала аромат петуний и любовалась морем, Наполеонов выискал-таки ещё одного подозреваемого.
      Им оказался непутёвый племянник Глафиры Марковны Ивановой, жившей прямо под квартирой Бессоновых.
      Племянника звали Севой. В день убийства Ивановой дома не было. Зато её племянник приходил несколько раз. Видели его многие, но изначально не придали этому значения, так как Севка постоянно крутился возле своей тётки, прибегая к ней то выпросить денег, то просто подкормиться.
      Родители устали пристраивать Севку на работу и махнули на него рукой. На любой работе он держался не более двух недель.
      Теперь Сева клялся, что он устроился работать маляром в сельскую церковь и батюшка послал его в город за краской.
      К тётке же Севка забежал просто навестить её, а не застав её дома, в тот же день купил краску и уехал в село.
      Батюшка и другие люди, бывающие там, могут подтвердить, что больше он никуда не отлучался. Но следователя интересовал один определённый день – день убийства Самсоновой. И именно в него-то Сева был в подъезде.
      Наполеонов уже потирал руки – вот он долго ускользавший от него преступник.
      Сам Севка, Севостьян Петрович Гречкин, признаваться ни в чём не желал и нудил одно и то же, мол, я встал на путь исправления.
      «Как же, встал он», – думал Наполеонов и на каждом допросе требовал сознаться, куда он запрятал деньги.
      – Не брал я никаких денег и никого не трогал, – твердил Севка.
      Но следователь был уверен, что дожмёт подозреваемого. Всё, что ему нужно, это время. Так нет же!
      К нему в кабинет с утра пораньше вкатился круглый, как колобок, небольшого роста человек в чёрной сутане, представился священником сельской церкви села Приречного отцом Василием и потребовал немедленно освободить его работника Севостьяна Петровича Гречкина.
      – Батюшка, вы меня простите, конечно… – начал Наполеонов.
      Но священник, несмотря на свой рост, обладавший густым басом, рыкнул:
      – Не позволю! Не имеете права людей божьих хватать среди бела дня без всякого повода.
      – Да, помилуйте, – взмолился следователь, – отец Василий! Как же это без повода?! У меня вот где, – Наполеонов выразительно постучал ребром ладони по шее, – убийство висит!
      – Знать ничего не знаю! – гремел священник. – Освободите Севостьяна Петровича Гречкина немедленно! – Священник изловчился и грохнул по столу следователя кулаком.
      – Не могу я его освободить, – упирался Наполеонов.
      Тогда отец Василий пригрозил пожаловаться на него начальству. И нет бы жаловался своему небесному начальству. Против этого Наполеонов никаких возражений не имел. Но священник во что бы то ни стало хотел жаловаться непосредственному начальнику следователя.
      Наполеонов печёнкой чуял, что отец Василий отобьёт у него своего работника. И останется он опять без подозреваемого.
      По нескольку раз в день звонил Наполеонов в агентство, но Морис уверял его, что понятия не имеет, где Мирослава.
      «Врёт, как сивый мерин», – думал про себя следователь, но противопоставить словам Миндаугаса ничего не мог.
      Звонил он и на сотовый Мирославы. Но он был отключён. И Наполеонов прекрасно знал, что он валялся в её комнате. Так как, отправляясь в командировки, она брала совсем другой телефон, номер которого был известен только Миндаугасу. А того хоть калёным железом жги, не признается.
      Следователю оставалось только тяжело вздыхать и ускоренным темпом искать улики, доказывающие виновность Севостьяна Петровича Гречкина. А они, как назло, не находились.
      Да к тому же с утра Элла сообщила, что отцу Василию удалось добиться аудиенции у Фёдора Поликарповича Солодовникова.
      А ближе к обеду начальник позвонил Наполеонову и проговорил подозрительно мягким го- лосом:
      – Саша, ты как-то поделикатнее с божьими-то людьми.
      – Фёдор Поликарпович! – завопил следователь. – Так ведь убийство!
      – Возьми подписку о невыезде и отпусти маляра под ответственность отца Василия! – рявкнул Солодовников, не оставив Наполеонову выбора.
      «Божьего человека» пришлось отпустить, и отец Василий увёз его на своих раздолбанных «Жигулях», на прощание заверив метавшего икру Наполеонова:
      – Сын мой, положись на волю божью и сойдёт на тебя озарение и благодать.
      Следователь вздохнул и попросил:
      – Отец Василий, вы лучше пообещайте мне со своего маляра глаз не спускать.
      – За это, сын мой, можешь не беспокоиться.
      Наполеонов поднял очи к горе. А что ему ещё оставалось, как не уповать на волю божью.



      Глава 17

      Морис позвонил Мирославе так поздно, что она уже собралась ложиться спать.
      С её губ чуть не сорвался упрёк: «Чего так долго?», но она вовремя его удержала, понимая, что добыть списки пассажиров «Аэрофлота» частному детективу не так-то просто.
      В двух списках прилетевших и улетевших фигурировала только одна фамилия.
      Это была женщина Софья Михайловна Пушкарская. И фамилия эта ни о чём Мирославе не говорила.
      В конце концов, эта женщина могла летать туда-сюда по каким-то своим срочным делам. Возраст и местожительства или, вернее, адрес, по которому гражданка была зарегистрирована, Морису узнать пока не удалось, и он спросил, продолжать ли ему разработку.
      Мирослава решила, что пока Пушкарскую можно оставить в стороне, а если понадобится, то её адрес будет легче узнать через Наполеонова.
      Поэтому она сказала:
      – Пока не надо. Лучше скажи, Шура звонил?
      – Точнее будет сказать, не звонил, а названивал, чуть ли не каждые два-три часа.
      – Если позвонит ещё, то передай ему от меня привет и скажи, что я постоянно о нём думаю.
      Морис фыркнул.
      – Да, да, – сказала Мирослава, – думаю, ведь я стараюсь найти в путанице ниточку от того же дела, которым занимается он.
      – На сегодня, вернее, на завтра есть планы?
      – Есть. Собираюсь навестить тётку Аркадия Бессонова.
      – Сошлётесь на Инессу?
      – Нет! Я вовсе не хочу, чтобы Инесса до поры до времени узнавала о том, что я в Волчеморске.
      – Но ведь для того, чтобы проникнуть в квартиру тётки Бессонова, вам нужно на кого-то сослаться…
      – Что-нибудь придумаю, – заверила его Мирослава и быстро добавила: – Спокойной ночи.
      – Спокойной ночи, – отозвался он, хотя спать ему вовсе не хотелось.


      Проснулась Мирослава рано.
      Солнце только-только поднималось над горами, окрашивая небо трогательными оттенками розового и малинового цветов.
      План завоевания доверия тётки Аркадия Капитолины Ивановны Тарасовой уже сложился в её голове.
      Выйдя за порог гостиницы, Мирослава невольно поёжилась.
      Утром, оказывается, и на юге было прохладно. А она оделась, как вчера днём. Но возвращаться за свитером или ветровкой Мирослава не стала, решив, что скоро воздух прогреется.
      И она не ошиблась. Пока Волгина выбирала в круглосуточном супермаркете дорогую коробку конфет, произведённую в её городе, и бутылку лёгкого вина, на улице и впрямь стало тепло.
      Останавливая такси, она подумала, что без своей машины чувствует себя не слишком удобно.
      Но делать нечего. Она назвала таксисту адрес Тарасовой, и тот сразу рванул с места.
      С ветерком они долетели до пятиэтажного дома в тихом дворе за каких-то пятнадцать минут.
      – Всё! Приехали! – радостно известил её таксист.
      Мирослава расплатилась, выделив хорошие чаевые.
      – Вы уверены? – спросил он, подняв на неё глаза.
      – Стопудово. Но у меня к вам просьба.
      – Какая?
      – Приезжайте сюда через час.
      – Хорошо. Но плюс-минус.
      Мирослава кивнула.
      – Если приеду немного раньше, то, пока жду, счётчик будет тикать, – предупредил он.
      – Если минут на пять-десять раньше, то пусть тикает, – согласилась она, – но слишком рано не приезжайте.
      – Ясное дело.
      Тарасова жила на четвёртом этаже. Ни домофона, ни лифта в доме не было. Поэтому войдя в подъезд, Мирослава бодро затопала по ступеням. Лестницы были крутыми, почти что отвесными.
      «Интересно, – подумала Мирослава, – архитектор, который их проектировал, занимался скалолазанием? Или он хотел повысить физическую форму тех, кто станет жить в доме».
      Но подсознание подсказывало ей, что архитектору было абсолютно безразлично, что будут испытывать и в каких словах выражать свою «благодарность» люди, поднимающиеся по его лестницам.
      Рассуждения об архитекторе принесли пользу, Волгина не заметила, как преодолела подъём и оказалась напротив нужной ей квартиры.
      Дверь квартиры была обита кожей, табличка с номером квартиры блистала новым металлом. А вот кнопка звонка была явно старой, да и сам звонок тоже.
      Едва Мирослава нажала на него, как раздался дребезжащий звук, похожий на хриплый голос старика.
      – Кто там? – спросил отнюдь не старческий голос.
      – Меня зовут Мирослава. Антонина Георгиевна, узнав, что я еду в Волчеморск, попросила завезти вам подарки, – не моргнув глазом, соврала Мирослава.
      – Ах, вы от Тонечки, – произнес радостный голос, и дверь открылась.
      На пороге стояла симпатичная дама в бигуди, в голубом халате и босая. На вид Волгина дала бы ей лет пятьдесят. Но если это Тарасова, то ей должно быть значительно больше.
      – Вы Капитолина Ивановна? – на всякий случай уточнила Мирослава.
      – Она самая, – улыбнулась хозяйка и спросила: – А что, не похожа?
      – Так я же вас в лицо не знаю…
      – Но приняли за молодуху, – рассмеялась Тарасова.
      Сомнения Мирославы явно польстили ей.
      – Проходите на кухню, – сказала она, – я как раз собралась варить кофе.
      Мирослава кофе не любила, но информировать об этом хозяйку она не собиралась.
      Коридор до самой кухни был застелен толстым ковром. Именно поэтому Мирослава и не слышала шагов Тарасовой, подошедшей к двери.
      Пока Тарасова скрывалась где-то в глубинах своей квартиры, она успела выложить на стол купленные в супермаркете подарки, привезённые якобы от Антонины Бессоновой.
      – О! – радостно воскликнула появившаяся Капитолина Ивановна, всплеснув при этом руками. – Тонечка, как всегда, постаралась, – проговорила она, – знает мои вкусы и не упускает возможности порадовать меня.
      Тарасова дипломатично умолчала о том, что привезённые конфеты продаются и в их городе.
      Мирослава оценила деликатность хозяйки дома и с интересом взглянула на её распущенные волосы, крупными волнами падающие на плечи.
      – Это не парик, – улыбнулась хозяйка.
      – Я догадалась, – улыбнулась в ответ Мирослава, не забывшая, что женщина встретила её в бигуди.
      – Хотя, конечно, подкрашиваю, – призналась Тарасова, – и, сами видели, на бигуди накручиваю. – И добавила немного грустно: – Лет-то мне уже много.
      – Дело не в годах, – заметила Волгина.
      – Тут вы совершенно правы, – охотно подхватила Капитолина Ивановна, – иные и в двадцать лет выглядят рыхлыми старичками, а кое-кто, – она кокетливо подмигнула, – и в семьдесят, как огурчик. Или огурчиха? Как правильно? – Капитолина Ивановна покатилась со смеху.
      – Думаю, сойдут оба варианта, – рассмеялась вместе с ней Мирослава.
      Но вот Тарасова стала серьёзной и спросила:
      – Как там Тонечка?
      – Неважно, – честно ответила Волгина, – сами понимаете, какое горе.
      – Да, – закивала Капитолина Ивановна, – жаль Екатерину Терентьевну. Ей бы жить ещё и жить. И самое главное, не болела она никогда! Мы с ней время от времени созванивались, и я порой жаловалась, мол, тут кольнуло, там ёкнуло, а она мне: «Отставить разговорчики! На завтрак есть овсянку с сухофруктами, гулять и купаться в море! А на болячки наплевать!»
      – И как совет помогал?
      – Судя по моему внешнему виду, обманувшему вас, вполне, – улыбнулась Тарасова.
      – А вот Аркадий Семёнович, видимо, советов тёщи не слушал, – начала поворачивать разговор в нужную ей сторону Мирослава.
      – Да, Аркаша не любит придерживаться здорового образа жизни. Только если кто за ним присматривает. А кому присматривать-то? Тонечке некогда, Инесса вся в своих романтических отношениях, а Дениске больно надо, за ним самим кто бы присмотрел.
      – Так Екатерина Терентьевна как раз и собиралась для этого переехать жить к дочери.
      – К Тонечке? – удивилась Капитолина Ивановна.
      – Да.
      – Но у них же тогда стало бы тесно…
      – Инесса же с Глебом собирались жить в квартире бабушки. А Екатерина Терентьевна с зятем и дочерью.
      – Ах, вот оно как, – задумчиво проговорила Капитолина Ивановна и добавила: – А мне девочки ничего об этом не говорили.
      Мирослава догадалась, что под «девочками» Капитолина Ивановна подразумевала Екатерину Терентьевну, Антонину Георгиевну и Инессу.
      – Значит, не успела она, – тем временем проговорила Тарасова, – и остался Аркаша наш без присмотра.
      По тому, как Тарасова, упомянув Аркадия, не вспомнила оставшегося без присмотра двоюродного внука Дениса, Мирослава догадалась, что Капитолина Ивановна племянника обожала.
      – Да, такое вот несчастье, – согласилась Мирослава и опять перевела разговор на Аркадия: – Тоня говорила, что Аркадий Семёнович всегда у вас останавливался, когда приезжал в Волчеморск.
      – Всегда, – с готовностью подтвердила Тарасова, – а тут на тебе! В гостиницу заселился. Хотя, – тотчас начала она оправдывать племянника, – меня ведь в то время дома не было.
      – А где вы были?
      – К дочке уезжала! Внучка приболела, доча позвонила, и я в сумку побросала самое необходимое и бегом на автобус. В тот же день у них была. А Аркаше я перед отъездом позвонила. Сказала, что ключи от квартиры у Шляхтиных. Это мои соседи, – пояснила она, – Клары-то сейчас нет, она на гастролях. А Федя дома. Ключи взял и обещал передать Аркадию по первому требованию.
      – Аркадий, наверное, забыл про ваш звонок. Знаете, как это иногда бывает, в одно ухо влетело, в другое вылетело. Тем более, он человек творческий.
      – Да нет, – отмахнулась Тарасова, – с памятью у Аркаши всё хорошо, просто он, наверное, плохо себя почувствовал сразу по прилёте в город. Вот друзья ему и сказали, чего, мол, ты будешь один в пустой квартире сидеть, и уговорили заселиться в гостиницу. Ведь они могли, в случае чего, помочь ему.
      – И помогли. «Скорую» вызвали и сиделку наняли.
      – Да?
      Мирослава кивнула.
      – Инессочка звонила мне, про «Скорую» говорила, а про сиделку – нет.
      – Наверное, забыла.
      – Наверное, Аркадий не стал говорить, чтобы не расстраивать жену и дочь. А то подумают, что он совсем плох. А у них и так горе-то какое, – снова завздыхала Тарасова.
      – Хорошо, что у вас рядом соседи, которым можно доверить ключи, – вскользь заметила Мирослава.
      – И не говорите! – согласилась Тарасова, – я уж сама за них сколько раз бога благодарила.
      – Вы, должно быть, давно с ними дружите?
      – Да, с тех пор как в этот дом переехали. Сначала-то я дружила с Софьей Михайловной и Иваном Никифорычем. Пушкарские они. У них Кларочка родилась, выросла, замуж вышла и Федю сюда привела. Клара стала по мужу Шляхтина. А Иван Никифоровича не стало, царство ему небесное. Золотой был человек.
      – Сочувствую…
      – Тут уж никуда не денешься, – философски заметила Тарасова, – жизнь есть жизнь.
      – А Софья Михайловна жива?
      – Жива, слава богу, – ответила Тарасова.
      – Ну, что ж, Капитолина Ивановна, – поднялась Мирослава, – подарок я вам от Тони передала, кофе напилась, пора и честь знать.
      – А вы в гостинице остановились? – спросила Тарасова.
      – Да, конечно. А где же ещё?
      – Мало ли, друзья, родственники.
      – У меня в Волчеморске таких не имеется, – развела руками Мирослава.
      – Уже имеются, – поправила её Капитолина Ивановна, – в следующий раз, как приедете, остановитесь у меня. Нечего на гостиницу деньги тратить. А я со своих гостей денег не беру.
      – Ну, что вы! – воскликнула Мирослава, – стеснять вас мне неудобно.
      – Какое там стеснение?! У меня квартира большая! Места много. Да и веселей мне с людьми.
      – Понятно, – сказала Мирослава, – спасибо.
      «Вот ведь, – подумала Мирослава, спускаясь по лестнице, – не перевелись ещё на Руси гостеприимные люди».
      Но мучило её совсем другое, а именно совпадение имени, отчества и фамилии соседки Тарасовой с женщиной из списка пассажиров Аэрофлота. Это, конечно, могло быть чистым совпадением. Но чем больше Мирослава трудилась частным детективом, тем меньше верила в совпадения. Хотя ведь Пушкарская могла летать туда, куда ей вздумается, по своим собственным делам. Но молоточек в голове Мирославы отчётливо выстукивал азбукой Морзе – только не в день убийства.
      Вернувшись в гостиницу, Волгина попыталась разобраться в нагромождении обрушившихся на неё версий.
      Вопрос первый: могла ли быть Пушкарская знакома с Екатериной Терентьевной? Ответ – очень может быть. Ведь, прилетая в Волчеморск, Самсонова жила у Тарасовой. И уж точно виделась с соседкой Капитолины Ивановны. Может быть, даже женщины не раз пили вместе кофе на кухне Тарасовой или Пушкарских.
      Вопрос второй: могла ли Екатерина Терентьевна чем-нибудь обидеть Софью Михайловну? Ответ, судя по скандалу с Владимиром Дориным, напрашивается сам собой – могла. Но чтобы до такой степени, что пожилая женщина решается лететь в чужой город только для того, чтобы убить обидчицу, сомнительно. Трудно даже представить то, чем могла бы до такой степени насолить Пушкарской Самсонова.
      И вопрос третий: открыла бы дверь Екатерина Терентьевна Софье Михайловне? Ответ: если бы не догадывалась о её намерении поквитаться с ней, то, конечно же, открыла бы.
      «Значит, преступление было спланированным», – думала Мирослава и сама себе задавала вопрос: – «Но почему в таком случае она не взяла оружие с собой, а убила хозяйским молотком? Или сначала убийство не входило в планы Пушкарской? Женщины могли снова сцепиться, и Екатерина Терентьевна подлила масла в огонь. Пушкарская в гневе схватилась за то, что подвернулось под руку».
      Мирослава налила полный стакан минеральной воды и выпила её. Сбросила туфли и забралась с ногами в кресло. Она повертела в руках пустой стакан, поставила его на журнальный столик и сказала сама себе: «Версия никуда не годится. Если бы женщины поругались, то Самсонова ни за что не повернулась бы к Пушкарской спиной. Это однозначно».
      Посидев ещё несколько минут неподвижно, Мирослава спросила сама себя: «И что же делать?»
      Ответ пришёл немедленно: пришла пора познакомиться со старшей соседкой тётки Аркадия Бессонова Софьей Михайловной Пушкарской.
      Сделать это лучше всего днём, когда её дочь и зять на работе. И самое главное – не попасться при этом на глаза Тарасовой.
      Это трудно, но всё-таки достижимо, если постараться. Вот только без машины теперь никак не обойтись.



      Глава 18

      Выйдя из своего номера, Мирослава недолго думая спустилась с лестницы и подошла к портье.
      Сегодня дежурил Сергей Маврин, чему она искренне порадовалась. Виталий Усов, хоть она и вытрясла из него информацию, был ей несимпатичен.
      Сергей охотно откликнулся на её просьбу подсказать ей недорогое и удобное местечко, желательно не слишком далеко от гостиницы, где можно без проблем взять машину напрокат.
      Портье назвал ей адрес и даже не поленился позвонить в сервис и порекомендовать её как ответственного и надёжного человека.
      – Спасибо вам большое, Сергей, – искренне поблагодарила Мирослава, прежде чем покинуть «Чайку».
      Пройдя всего около десяти минут пешком, она отыскала нужное место, где ей и оформили машину напрокат без всяких проволочек.
      Она выбрала серую «девятку», чтобы не особо бросаться в глаза.
      Но в первый день дежурства возле дома Тарасовой прошёл впустую. Капитолина Ивановна сидела дома как приклеенная.
      На второй день тоже не было никакого движения, Мирослава уже начала беспокоиться, что продукты Тарасовой кто-то доставляет на дом. Но вот в двенадцать часов дня, к её облегчению, Капитолина Ивановна вышла из дома с маленькой тележкой на колёсиках.
      «Видно, собралась на рынок, – подумала Мирослава, – если бы в магазин за хлебом и молоком, то навряд ли взяла бы с собой тележку».
      Она подождала, пока женщина подальше отойдёт от дома. А то у пожилых людей по-всякому бывает, вдруг вспомнит, что что-то забыла, и вернётся домой.
      Но спустя десять минут стало ясно, что Тарасова вернётся, только сделав покупки.
      Волгина выбралась из машины и, чтобы не привлекать к себе внимания, степенным шагом направилась к подъезду, поднялась на четвёртый этаж и нажала на звонок двери, где жила Пушкарская с семьёй.
      Мирослава думала, что вот сейчас она задаст Софье Михайловне прямой вопрос, и та объяснит ей, зачем летала в ночь перед убийством в город, где жила Екатерина Терентьевна Самсонова, и отчего так быстро вернулась.
      Объяснение наверняка окажется очень простым. И ей, Мирославе, придётся искать нового кандидата на роль убийцы Самсоновой.
      Но дверь ей никто не открывал.
      Мирослава позвонила второй раз, третий, с тем же результатом.
      «Может, она тоже ушла в магазин? – предположила Мирослава. – Хотя с утра из подъезда вышла только одна пожилая женщина, и это была Тарасова».
      Волгина подумала и позвонила в квартиру на этой же площадке. Снова ни звука в ответ.
      Звонок в четвёртую квартиру дал тот же результат. И лишь в одной из квартир третьего этажа ей открыли дверь.
      Открывшим был долговязый подросток лет четырнадцати-пятнадцати.
      – Вам чего, тётенька? – спросил он ломающимся голосом.
      – Здравствуйте, я ищу Пушкарскую Софью Михайловну.
      – Так они на четвёртом этаже живут! – пробасил мальчик.
      – Я знаю, но там никто не открывает.
      – Кто же вам откроет, если их нет! – голос подростка сорвался на высокую ноту. Кажется, это называется «дать петуха».
      Парень покраснел, но Мирослава сделала вид, что ничего не заметила.
      – А где же они все? – спросила Волгина.
      – Как где? – удивился подросток, – Фёдор на работе. Стервозина его, ой! – запнулся он, и, снова покраснев, пояснил: – Бабушка так Клару называет, Фёдорову жену.
      – И за что же она её так немилостиво?
      – Да, – отмахнулся подросток, – Клара вообще-то очень даже ничего, не вредная. Только бабушка говорит, что у неё ни кожи ни рожи, а в артистки она через постель пролезла.
      – Что же, она такая некрасивая?
      – Почему некрасивая? Симпатичная и фигурка у неё, как часики.
      – Какие часики?
      – Песочные! – удивился её непонятливости подросток. – Просто Кларе не хватает таланта. Но роли второго плана ей удаются. Я ходил с мамой и братом на спектакли с её участием, – гордо заявил он.
      – Понятно. Клара в театре?
      – Нет, – парень почесал в затылке, – Федя вроде говорил, что она на гастролях в Мочаловске. Это тут недалеко, – он сделал неопределённый жест рукой, точно указывая ей направление неведомого Мочаловска.
      – Ага. А где же сама Софья Михайловна?
      – Так на даче она!
      – На даче?
      – Да, она, как говорит опять же моя бабушка, чтобы не мешать молодым, уезжает на дачу в апреле, а приезжает ближе к декабрю. Хотя я думаю, – добавил подросток, – что ничем она им мешать не может. Софья Михайловна громкую музыку не включает, чечётку не выбивает, перфоратором стены не долбит. Так что, скорее всего, она сама от них сбегает!
      – Зачем?
      – Чтобы на природе свежим воздухом подышать и ни от кого не зависеть.
      – Я склонна с тобой согласиться, – серьёзно проговорила Мирослава, – а ты не подскажешь мне, как найти дачу Софьи Михайловны?
      – Я бы и рад вам помочь, – по-взрослому ответил подросток, – но адреса их дачи я не знаю.
      – А ваша бабушка? – с надеждой спросила Мирослава.
      – Так ба ещё в том месяце укатила, как она сказала, в Ленинград, – и добавил, как бы извиняясь за бабушку: – Всё никак она не привыкнет называть город Питером.
      – Вернётся она не сегодня и не завтра, – обронила Мирослава.
      – Это уж точно, – подтвердил подросток, снова перейдя на бас, – у неё там племянница с мужем и двойняшками, так что они бабушку скоро не отпустят.
      – Спасибо большое, – проговорила Мирослава.
      – Так не за что, – подросток потоптался на месте и посоветовал: – А вы вечером приходите. Федя часов в шесть уже дома. Вот он вам точно расскажет, как найти Софью Михайловну.
      Так что Мирослава вернулась в гостиницу несолоно хлебавши.
      Надежды на то, что Капитолина Ивановна уйдёт куда-то вечером, у Мирославы не было, и времени посвятить слежке, скажем, недели полторы, тоже не было.
      Хорошо будет, если сегодня Тарасова не вздумает спуститься вечером к подъезду и посидеть с соседками на лавочке.
      Насколько помнила Мирослава, скамейки возле самого подъезда не было, но пара лавочек стояла в отдалении, за детской площадкой.
      Оставалось только надеяться, что Капитолина Ивановна не обладает орлиным зрением.
      Но предпринять меры безопасности всё равно требовалось. Поэтому она купила себе приличный парик и тёмные очки в форме бабочки.
      Вечером Волгина надела вместо джинсов, из которых почти никогда не вылезала, длинную серую юбку, чёрную блузку, на ноги, вместо кроссовок, чертыхаясь, натянула лодочки на среднем каблуке.
      – И как это женщины ходят в такой обуви постоянно?! – вырвалось у неё вслух. – Это же пытка! Привет из времён средневековой инквизиции.
      Загрузившись в «девятку», Мирослава прибыла около шести часов на место и стала ждать, когда Фёдор Шляхтин придёт с работы. Но так как Фёдора в лицо она не знала, то с интересом разглядывала всех мужчин, направляющихся к подъезду, и гадала, кто же из них сосед Капитолины Ивановны.
      Наконец, двадцать минут седьмого она решила, что Шляхтин уже должен быть дома.
      Не спеша она вошла в подъезд, поднялась по лестнице и позвонила в квартиру, расположенную напротив квартиры Тарасовой.
      – Вадька, ты, что ли? – спросил весёлый голос и, не дожидаясь ответа, его обладатель распахнул дверь.
      – О! Дама! – удивился широкоплечий высокий мужчина, смотрящий на неё широко расставленными карими глазами. – Вы ко мне?
      – Вообще-то, – сделав вид, что засмущалась, произнесла Мирослава, – мне нужна Софья Михайловна.
      – Проходите! – пригласил он широким жестом.
      И она вошла.
      – Вас как зовут?
      – Мирослава.
      – А меня Фёдор. Ужинать будете?
      – А надо? – улыбнулась она его напору.
      – А как же! – воскликнул он. – Лично я только с работы. И смею предположить, что вы ещё тоже не ели.
      – Не ела, – призналась Мирослава.
      – Ну, вот видите! Чего вы стоите, как неродная? На кухню проходите. Туфли снимать необязательно.
      – У меня ноги устали, – призналась Мирослава.
      – Тогда к чёрту эту фигню!
      Он присмотрелся к обуви Мирославы и сказал:
      – У вас ещё ничего! Вы бы видели, на каких каблучищах ходит моя Клара! Святая женщина! – он хлопнул себя обеими ладонями по щекам.
      – Почему святая? – улыбнулась Мирослава.
      – Так мученица добровольная! Иной раз все пятки, пальцы себе заклеит пластырем, и всё равно ковыляет.
      – Понятно. А где она сейчас?
      – На гастролях. Я тут живу по-холостяцки, как бобыль! Чего встали? Тарелки расставляйте! Я сейчас макароны откину. Вы соус чесночный будете? – он повернул голову и с сомнением посмотрел на неё.
      – Буду! – решительно ответила Мирослава.
      – Молодчина! – похвалил её обрадованный Фёдор, – наш человек! А то Кларка моя вечно нос воротит: «Не хочу, не буду!», – передразнил он отсутствующую жену тонким голосом.
      С аппетитом уплетая макароны, Мирославе наконец удалось спросить радушного хозяина:
      – А где же Софья Михайловна?
      – Какая Софья Михайловна? – не сразу въехал Фёдор.
      – Пушкарская! Ваша тёща!
      – Ах, моя вторая мать! – хлопнул себя по лбу Фёдор, – так она у нас на даче с апреля до середины ноября. А если погода хорошая, то и дольше.
      – А как мне к ней проехать? – Мирослава приготовила целую легенду для того, чтобы ответить на его вопрос, зачем она ищет его тёщу, но он даже не спросил зачем.
      Зато сказал:
      – Как я рад, что вы составили мне компанию!
      – В смысле?
      – Что вот ужинаете со мной. А сейчас пойдём в гостиную, я прикачу столик, и мы там будем пить кофе с плюшками и смотреть телевизор.
      – А плюшки сами напекли? – улыбнулась Мирослава.
      Он сморщил нос:
      – Шутите? Как говорит мой племянник: «Ясный перец, в магазине купил».
      – Магазинные тоже пойдут, – проговорила Мирослава.
      – Я тоже так думаю, – охотно согласился Фёдор, подмигивая ей.
      – Вам скучно, наверное, без жены? – осторожно спросила Мирослава.
      – Когда скучно, когда нет, – пожал плечами Фёдор. – Сегодня Вадька, дружок мой, обещал прийти и не пришёл, обманул, каналья.
      Мирослава едва сдержалась, чтобы не расхохотаться, а Фёдор как ни в чём не бывало продолжал:
      – Но ведь и в его положение нужно войти…
      – В чьё?
      – Да в Вадькино же! Он же не нарочно не пришёл. Маланья его не отпустила!
      – Маланья?
      – Ну да, жена его. Она вообще-то Маша, – Фёдор почесал ручкой вилки нос, – но мы её зовём Маланья.
      – Почему?
      – Она у него на квашню похожа. А так баба ничего. Если ей, конечно, вожжа под хвост не попадёт.
      «Как сложны порой бывают супружеские отношения», – рассеянно подумала Мирослава и спросила: – А ваша жена часто уезжает на гастроли?
      – Да не так чтобы очень, – и, улыбнувшись, добавил: – Могла бы и чаще. Шутка!
      – Ваша жена, наверное, большая актриса, – бросила пробный камешек Мирослава.
      – Да какой там, – отмахнулся Фёдор и добавил с сожалением: – Но очень хочет ею стать.
      И Мирослава не поняла, то ли он жалеет жену, то ли сожалеет, что она подалась в актрисы.
      – А я приехала пару дней назад, – сказала Мирослава, – и узнала, что у вас совсем недавно выступал джазовый оркестр. Так жалко, что я не успела побывать на концерте.
      – А, да, – согласился Фёдор, – хорошо играют ребята. Но у них в этот раз Аркаша заболел.
      – Аркаша?
      – Аркадий Бессонов. Саксофонист их.
      – А вы что, с ним знакомы?
      – Ну, ещё бы, – ответил Фёдор, – в квартире напротив нас живёт его родная тётка, и он, когда приезжает в наш город, всегда у неё останавливается.
      – Значит, всего несколько дней назад в квартире напротив вас жил саксофонист?! – с энтузиазмом спросила Мирослава.
      – Не, – покачал головой Фёдор, – на этот раз, как раз и не жил он тут.
      – Почему? – разочарованно протянула Мирослава.
      – Тётка-то его к дочке уехала. Ключи она мне оставила, но он возьми и расклейся!
      – Расклейся?
      – Короче, приболел Аркадий, и друзья его разместили в гостинице, чтобы у них под присмотром был.
      – Понятно. Значит, вы в этот раз с Аркадием не виделись?
      Фёдор покачал головой, цепляя на вилку большой маринованный гриб:
      – Сам собирал! – похвастался он.
      – А мариновала жена?
      – Как же, станется с Кларки, – усмехнулся Шляхтин, – тёща мариновала, дай ей бог крепкого здоровья и долгих лет жизни. Хорошая баба! Да вы и сами небось знаете.
      Мирослава предпочла не отвечать. Впрочем, Фёдор и не ждал от неё ответа.
      – А вы саксофониста в гостинице не навещали? – спросила она как бы ненароком.
      – А оно мне надо? – искренне удивился Фёдор.
      – И в самом деле, – улыбнулась Волгина.
      Фёдор подмигнул ей и сказал:
      – Всё! Перебираемся в гостиную, сейчас будут местные новости, а потом наша городская команда будет играть с питерскими.
      Мирослава поняла, что ей до начала игры следует уйти. Поэтому она быстро помогла Фёдору водрузить на чайный столик всё необходимое для чаепития и уселась в гостиной на большой кожаный диван.
      Выпив чашку чая, она спросила:
      – А у вас есть фотографии вашей жены, играющей в спектаклях?
      – Вроде несколько есть, – Фёдор почесал в затылке, придвинул стул к стенке, залез на него и достал из верхней секции несколько альбомов.
      – Вы тут глядите, – сказал он, – а я столик назад укачу и на кухне приберусь. А то после игры я ленивый сделаюсь.
      – Да, конечно, – согласилась Мирослава, внутренне ликуя, что остаётся одна наедине с фотографиями.
      – Пива хотите? – крикнул из кухни Фёдор.
      – Нет, спасибо! – отозвалась она, листая страницы альбома.
      Наконец ей попались совсем недавние снимки, и она без зазрения совести утянула два наиболее выигрышных.
      Когда Фёдор вернулся из кухни, он нёс на подносе бутылку с пивом, кружку и вазочку с орешками.
      – Может, будете? – спросил он Мирославу.
      Она покачала головой.
      И тут зазвонил сотовый Фёдора.
      – О! Вадька! – обрадовался он.
      Мирослава вполуха слушала его реплики:
      – Да ты чё? Прямо послала? Куда? Ко мне? Когда? Сейчас? Уже бежишь? Жду, конечно!
      Отключившись, он объяснил Мирославе:
      – Сейчас Вадька придёт. Жена его ко мне послала. Сказала ему, орите два олуха в пустой квартире! Маланья знает, что Клара на гастролях, а тёща на даче. Она не любит футбол, бьёт Вадьку кулаком по спине или тычет локтем в бок, когда он кричит, печалясь или радуясь во время игры. Маланья вообще одни сериалы смотрит. – Фёдор тяжело вздохнул.
      Мирослава изобразила сочувствие на лице и сказала:
      – Тогда я прощаюсь с вами. Спасибо вам за ужин!
      – Не за что, – расплылся он в улыбке.
      – Но меня мучает совесть… – она искоса посмотрела на него.
      – Это ещё из-за чего?
      – Я съела макароны, а сейчас придёт ваш друг. Он, наверное, голодный…
      – Кто голодный, Вадька? – изумился Фёдор, – да его Маланья как на убой кормит. Я же говорил, что она так-то баба хорошая. А макарон у меня ещё полно накуплено. Могу сварить ещё. Но Вадька только пиво пить будет. Уж вы мне поверьте! – Фёдор сложил руки на груди. – Я Вадьку как облупленного знаю!
      – Верю! – улыбнулась Мирослава и протянула на прощание руку Фёдору.
      Он осторожно пожал её и проводил до двери, ни о чём не догадываясь и ничего не подозревая.
      «Хороший человек», – решила Мирослава, спускаясь с лестницы.
      На втором этаже она заметила поднимающуюся по лестнице ей навстречу женщину и сделала вид, что оступилась.
      С тихим стоном она опустилась на ступени.
      – Что случилось? – кинулась к ней женщина, притулив к стене свою тяжёлую сумку.
      – Кажется, ногу подвернула, – прошептала Мирослава, делая вид, что не может говорить от боли.
      – Вот печаль-то, – воскликнула женщина, – давайте я «Скорую» вызову!
      – Нет, не надо, я немного посижу на ступеньках, и всё пройдёт.
      – Да разве ж можно на холодных ступеньках-то сидеть, – всплеснула руками женщина.
      – Так что же делать…
      – Что же делать, вот оно не зря говорят в народе, что «молодо-зелено». Обопритесь на меня, я вон в той квартире живу. Допрыгаете как-нибудь на одной ноге. Посидите у меня. Лучше станет, пойдёте. А коли нет, так всё равно надо будет «Скорую» вызывать или попрошу соседа отвезти вас в травматологию.
      – Не надо в травматологию, – жалобно проговорила Мирослава.
      – Ну, это мы потом посмотрим, – проговорила женщина не терпящим возражения голосом, – а пока опирайтесь на меня.
      Мирослава сделала вид, что еле доковыляла до двери своей неожиданной спасительницы.
      Та проводила её в маленькую уютную комнатку и усадила на кушетку.
      – Сидите тихо, я сейчас сумку свою возьму и вам к ноге лёд приложу.
      Она так и сделала.
      – Меня Мирославой зовут, – проговорила Мирослава голосом, звенящим от благодарности, – а вас?
      – Ксения Эдуардовна я, – сказала женщина и куда-то ушла.
      Вернулась она с чашкой дымящегося чая, пахнувшего мятой.
      – Пейте вот.
      – Спасибо.
      Чай был очень вкусным, в нём чувствовался привкус горного мёда.
      – Никогда в жизни не пила такого вкусного чая, – призналась Мирослава.
      – Это муж мой пасеку в горах держит, – пояснила Ксения Эдуардовна, – с весны и до поздней осени он у меня там с пчёлами в горах.
      – Вам, должно быть, одной скучно.
      – Эх, милая, – мягко проговорила женщина, – мы с моим мужем вместе пятьдесят лет прожили. Чего уж тут скучать. Тем более что он время от времени с гор спускается, навещает меня. Вот на днях свежий мёд принёс.
      – А как же пчёлки без него? – встревожилась Мирослава.
      – Так он же не один там, помощник у него есть.
      – А в горах, наверное, страшно? – спросила Мирослава. – Там, должно быть, и волки водятся.
      – Ах, милая, – улыбнулась женщина, – волков-то бояться нечего. Тем более, их тут не так и много. Да и сыты они летом. Бояться надо людей.
      Мирослава подумала, что она ещё чего-нибудь скажет, но Ксения Эдуардовна вместо этого спросила:
      – А вы к кому-то приходили? Наших-то жильцов я всех знаю.
      – Приходила, – призналась Мирослава.
      – И к кому же?
      – К Кларе Шляхтиной.
      – Вы её подружка или по работе?
      – Я её фанатка! – выдохнула Мирослава.
      – Вы её кто?! – изумилась женщина.
      – Фанатка, – повторила Мирослава уже не так горячо и опустила глаза.
      – Девушка! Да в своём ли вы уме? – озадаченно спросила Ксения Эдуардовна. – Какая же Клара актриса?
      – Я видела два спектакля с её участием, – проговорила Мирослава. – Она так играла!
      – Роли второго плана, «кушать подано», – усмехнулась женщина.
      – Но всё равно, – Мирослава упрямо закусила губу, придав себе вид капризной девицы.
      Женщина покачала головой и спросила, усмехнувшись:
      – Ну и что же, не застали вы вашу звезду дома?
      Мирослава печально вздохнула.
      – Да, Кларка вроде на гастролях, – припомнила соседка, – но вот что я вам скажу…
      – Что?
      – Не ходите вы больше сюда!
      – Почему?
      – Вы уже не ребёнок, – проговорила укоризненно Ксения Эдуардовна, – вам надо замуж выходить да детей рожать, а не бегать за всякими однодневными звездульками.
      – Да… – в раздумье протянула Мирослава.
      – Вон и судьба вам на то же указывает, – женщина кивнула на ногу Мирославы.
      – А муж у Клары красивый! – неожиданно сказала Мирослава.
      – И на чужих мужей негоже заглядываться!
      – Так я не заглядываюсь, – сделала вид, что обиделась Мирослава, – я просто констатирую.
      – Но если только констатируешь, – неожиданно перешла на «ты» Ксения Эдуардовна.
      Мирослава внимательно посмотрела на женщину и подумала, стараясь не улыбнуться: «Видно, роль дурёхи мне удалась, раз Ксения Эдуардовна перестала меня всерьёз воспринимать».
      А хозяйка квартиры меж тем продолжила:
      – Фёдор и впрямь хороший мужик. Ему бы жениться на девушке хозяйственной, домашней, а он на Кларку со всего разбега налетел, нос разбил в лепёшку и в загс скорее.
      – Как это налетел? – спросила Мирослава.
      – Ехал на мотоцикле, а тут Кларка на красный свет метнулась. Парень затормозил и влетел в дерево.
      – Он разбился?! – охнула Мирослава.
      – Не так чтобы очень, но в больнице месяц провалялся. И, видать, мозги-то у него набекрень съехали.
      – Почему вы так думаете?
      – Иначе он не женился бы на Кларе.
      – А Клара пострадала?
      – А чего ей сделается? – удивилась Ксения Эдуардовна.
      – Её не задело?
      – Ни единой царапины!
      – И она к Фёдору в больницу ходила?
      – Щас! – фыркнула женщина.
      – Но тогда как же…
      – Этот дурень сам после больницы её нашёл и стал за ней ухаживать. Мать Кларина и сказала: «Выходи, где ты ещё такого найдёшь?»
      – И Клара вышла?
      – Вышла, на Федькину беду. Уж больше десяти лет он с ней мучается.
      – Они живут вдвоём?
      Ксения Эдуардовна внимательно посмотрела на Мирославу.
      – Я имела в виду, у них дети есть?
      – Детей нет! – отрезала хозяйка дома. – Но живут они не вдвоём, вернее, летом вдвоем, а зимой с ними живёт Кларина мать. Вот уж кто женщина во всех отношениях достойная. Ума не приложу, как у Софьи Михайловны такая фифа, как Кларка, выросла.
      – А мать Клару, наверное, всё равно любит…
      – Ещё как любит! – подтвердила предположение детектива Ксения Эдуардовна.
      – Спасибо вам, – Мирослава легко спорхнула с кушетки, – нога моя не болит, наверное, лёд помог или мёд. А может, и то и другое вместе.
      – А я ещё одну болезнь знаю, – проговорила Ксения Эдуардовна.
      – Какую?
      – Воспаление хитрости называется…
      Мирослава хихикнула, не выходя из образа, чмокнула изумлённую хозяйку квартиры в щёку и сказала:
      – Спасибочки вам, Ксения Эдуардовна, – и устремилась в прихожую.
      Проводив её, Ксения Эдуардовна ещё долго качала головой:
      – Что за девица такая? Неужто она к Фёдору клинья подбивает? Но зачем ему такая? У него уже есть одна дурная, а от этой толку не больше будет.
      Если бы Мирослава могла прочитать мысли Ксении Эдуардовны, то посмеялась бы от души.
      Пока же она наверняка была уверена только в одном: Софья Михайловна Пушкарская сильно любит свою не вполне благополучную дочь и готова ради неё на всё. Вставал вопрос: и на убийство тоже?



      Глава 19

      Без особой надежды вернувшись в гостиницу, Мирослава показала одну из фотографий Клары Шляхтиной портье и спросила:
      – Может быть, вы знаете эту женщину?
      И тот сразу воскликнул:
      – Как не знать?! Это же сиделка саксофониста Аркадия Бессонова!
      – Вы уверены?
      – У меня стопроцентное зрение и прекрасная память на лица!
      – Ага… – проговорила Мирослава, – а больше вы её нигде не видели?
      – По-моему, нет, – задумался портье и попросил: – Можно ещё раз взглянуть на фотографию?
      – Да, пожалуйста.
      Мужчина вгляделся в фото и уверенно заявил:
      – Нет, больше нигде ее не видел.
      – А в театре? – осторожно спросила Мирослава, понимая, что на сцену Клара выходит загримированной, но всё же…
      – Вы извините, – смущённо проговорил портье, – но я в театре лет пять не был. Работа, семья.
      – Понимаю.
      – А она что, завзятая театралка? – портье кивнул на фотографию Шляхтиной.
      – Очень даже может быть, – улыбнулась Мирослава.
      Первым делом, войдя в свой номер, Волгина сбросила тесные туфли.
      Она позвонила Морису и расспросила о делах в агентстве.
      Тот с улыбкой сообщил о домогательствах Наполеонова и вполне серьёзно проинформировал её о звонках Инессы, добавив:
      – Она, кажется, нервничает.
      – Ты сказал ей, что меня нет в городе?
      – Сказал.
      – И о том, что я занимаюсь её делом?
      – Сказал, но, по-моему, это только раззадорило Бессонову. Она сказала: «Как можно заниматься расследованием убийства бабушки, уехав из города?»
      – И что ты ей ответил? – живо поинтересовалась Мирослава.
      – Что у вас свои методы, – вздохнул Миндаугас.
      – Молодец!
      – Молодец-то молодец, но…
      – Никаких но, – перебила она. – Я скоро приеду.
      Говорить своему помощнику о том, что у неё появилась подозреваемая, Мирослава не стала. Она просто попрощалась и положила трубку.
      – Даже тебя к телефону не позвала, – сказал Морис сидевшему рядом коту.
      Дон вздохнул.
      – Ничего, – погладил его Морис, – зато твоя хозяйка обещала скоро приехать.
      Дон внимательно посмотрел в глаза Миндаугасу.
      – Честно, честно, – заверил его Морис и укорил: – И напрасно ты думаешь, что я просто тебя успокаиваю.
      Кот молча отвернулся.
      – Меня бы самого кто успокоил, – обронил Морис по-литовски.
      Но, о чудо, кот повернулся, запрыгнул к нему на колени и замурлыкал.
      Морис растерялся от неожиданности, а потом подумал: «Не иначе как Мирослава права, и коты на самом деле невидимой нитью связаны со вселенским разумом».
      На следующее утро Мирослава отправилась в дачный посёлок, в котором всё лето проживала тёща Фёдора Шляхтина Софья Михайловна Пушкарская.
      Волгина старалась точно следовать указаниям, данным ей Фёдором.
      Несмотря на отличную память, она всё-таки записала, где и в какую сторону нужно сворачивать на развилках, которых тут оказалось видимо- невидимо.
      Уверенная в том, что не сбилась с дороги, она добралась до огромного осколка скалы, напоминающего клык волка. Он устремлялся так высоко в небо, что, чтобы рассмотреть его хорошенько, Мирославе пришлось выйти из машины и задрать голову.
      – Впечатляет, – сказала она вслух.
      После чего обратила внимание на стоящий рядом указатель.
      На нём было три таблички с надписями.
      Первая сообщала: «Прямо пойдёшь – об меня лоб расшибёшь», вторая гласила: «Налево свернёшь – в «Волчью яму» попадёшь».
      Хорошо, что Фёдор заранее ей объяснил, что «Волчья яма» не что иное, как глубочайшая пропасть.
      И наконец, на третьей табличке было написано: «Свернёшь направо – будет застава. А за ней посёлок дачный. Называется Удачный».
      Мирослава улыбнулась: «Сразу видно, что надписи делал большой юморист. Да и люди здесь, видать, живут весёлые».
      Она села в машину и свернула направо.
      Указатель не обманул, минут через десять она доехала до так называемой заставы, то есть охранного поста перед въездом в посёлок. Вот только не было там ни души, кроме вороны, сидевшей на высоком столбе.
      Ворона посмотрела сверху вниз на высунувшуюся из машины Мирославу и громко сказала «кар». То есть дала добро на въезд.
      Мирослава поблагодарила птицу, вышла из машины, подняла шлагбаум, пересекла невидимую границу, отделявшую «Удачный» от всего другого мира, снова вышла из машины, чтобы опустить шлагбаум.
      Никто ей не воспрепятствовал. Никто не спросил, зачем и к кому она едет, так как, кроме вороны, интересоваться ею по-прежнему было некому.
      «Ну, и дела, – подумала Мирослава, – прямо как в рассказах тёти Вики об СССР».
      Тогда никому и в голову не приходило охранять дачные посёлки, впрочем, как и многое другое.
      Проехав несколько метров, Мирослава оказалась на утрамбованной грунтовой дороге.
      «Да тут и асфальта нет», – не очень сильно удивилась она.
      Грунтовая дорога сменилась щебёнкой, а через несколько метров тряски появился и асфальт, хотя Волгина уже и не чаяла его увидеть. Теперь она сбавила скорость и на медленном ходу двинулась дальше, стараясь не попустить дом Пушкарской.
      Он оказался довольно далеко от въезда в посёлок. Стоял себе на чётной стороне за зелёной калиткой и не слишком высоким забором. Через него Мирослава увидела, что окна в небольшом двухэтажном доме все до одного занавешены голубыми занавесками.
      «Неужели хозяйка до сих пор спит?» – недоумевала Мирослава.
      Солнце тем временем приближалось к зениту.
      То, что собаки в доме нет, Волгина поняла сразу.
      Перед домом располагался небольшой цветник, с одной стороны дома виднелись грядки с томатами, перцем, зеленью и некоторыми другими овощами. С другой стороны – жёлтые бока солнцу подставляли привольно развалившиеся на земле тыквы. За домом, по-видимому, был сад. Из-за забора трудно было рассмотреть, что за деревья там росли.
      – Гражданочка, что это вы тут высматриваете? – раздался за её спиной сердитый женский голос.
      Мирослава быстро обернулась.
      Перед ней стояла рослая женщина средних лет в тёмной юбке и светло-серой льняной кофте с закатанными рукавами. На голове у неё был платок, завязанный точь-в-точь так, как у Солохи в старом советском фильме по повести Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки».
      Мирослава улыбнулась как можно приветливее и ответила:
      – Мне нужна Софья Михайловна Пушкарская. Я специально к ней из города приехала.
      – И за какой же такой надобностью вы к ней пожаловали? – не отступала сердитая Солоха.
      – Об этом я скажу только самой Софье Михайловне.
      Женщина недовольно покачала головой.
      Внезапно раздался мужской голос:
      – Римульчик! Ты никак шпионку отловила?
      Из соседнего забора выкатился мужичок невысокого роста с бородкой, с быстрыми карими глазами и в старой спецназовской форме.
      – Тебе бы, Рамир, только шуточки отпускать да анекдоты травить. Между прочим, сегодня твоя очередь дежурить, а ты дома прохлаждаешься!
      Не обращая внимания на осыпавшую его упрёками Солоху, мужчина представился:
      – Рамир Муратов, майор в отставке, – и протянул руку.
      – Очень приятно, Мирослава Волгина, – детектив крепко пожала протянутую мужчиной руку.
      – Наш человек, – одобрил он и, обращаясь к Солохе, проговорил: – Чего ты тут раскудахталась, Сергеевна, точно из-под твоей задницы только что тёплое яйцо вытащили?
      – Нахал! – обругала его женщина.
      По-прежнему игнорируя Солоху, мужчина представил её:
      – Это Римма Сергеевна Страусова. Любит она везде совать своей длинный нос, – и резко поменял тему: – Вы к Софье Михайловне по делу или в гости?
      – Да как вам сказать, – сделала вид Мирослава, что задумалась, – наверное, и то и другое. Я к ней на городскую квартиру вчера заезжала. А там только Фёдор!
      – Зять – это святое, – кивнул Муратов.
      – Ну, и зачем ты это сейчас ляпнул? – напустилась на него Солоха, оказавшаяся Риммой Сергеевной Страусовой.
      – Что ляпнул? – не понял Муратов.
      – Про святость зятя!
      – Э, женщина, – махнул на неё рукой Рамир, – тебе не понять.
      – Где уж мне понимать твои побасёнки, – обиделась женщина.
      – Вы зайдите к нам, – пригласил Муратов, – моя жена как раз лепёшки допекает, будем пить чай.
      – Спасибо, но мне бы Пушкарскую…
      – Так нет её! – Муратов развёл руками.
      – Как это нет? – забеспокоилась Волгина.
      – Что за шум, а драки нет? – спросила вышедшая из дома напротив женщина лет семидесяти.
      – А! Баба Маша! – обрадовалась Солоха, – вот, рассуди! Вот она, – Страусова указала на Мирославу, – ломится к Пушкарской, я её останавливаю, а тут подлетает Рамир, и нет бы расспросить, кто и откуда, документы потребовать, он её зовёт к себе чай с лепёшками пить.
      – Цыц! Тебе бы только склоку на ровном месте устроить, – прикрикнула баба Маша на Страусову, – а Ратмир прав, гостеприимство – это наипервейший обычай россиян.
      – Это он русский?! – всплеснула руками Страусова.
      Баба Маша тукнула легонько соседку по носу и сказала:
      – Уши прочисть, Римка, я сказала – россиян.
      – Ей надо не уши, а мозги прочищать! – рассерженно добавил Муратов.
      – Ты тоже, Ратмирушко, помолчи, – ласково проговорила баба Маша, взяла Мирославу за руку и повела к себе.
      – Софья Михайловна сегодня с утра уехала на ярмарку, там сегодня выставка новых саженцев. К обеду обещала вернуться. А пока посидите у меня.
      Муратов и Страусова в полном недоумении смотрели им вслед.
      А потом Рамир сказал Римме:
      – Ну что, с носом осталась? – и даже показал ей нос.
      – А сам-то, – не осталась в долгу Страусова, – вот теперь сам свои лепёшки ешь.
      – И съем! Мне больше достанется.
      – Вот язва, – пожаловался он жене, усаживаясь за стол.
      – Кто?
      – Да Римка Страусова!
      – Тут ты абсолютно прав, – согласилась жена, ставя перед ним лепёшки и горячий только что заваренный чай, – но ты не связывайся с ней. Нечего на неё нервы тратить.
      – Должен же ей кто-то укорот давать! – не согласился Муратов.
      – Э! Таким, как она, всё как с гуся вода.
      Внутренне соглашаясь с женой, Муратов сокрушённо пощёлкал языком. Ему было всё-таки обидно, что баба Маша у него из-под носа увела гостью, с которой он мог бы всласть поговорить. Новые люди появляются в посёлке редко. А тут была такая возможность! К сожалению, упущенная.
      А баба Маша тем временем уже усаживала гостью пить чай с вареньем и ватрушками на веранде.
      – Вы, значит, из города приехали, Софью Михайловну разыскиваете?
      – Я, собственно… – Мирослава уже приготовилась выложить любопытной старушке заранее заготовленную легенду.
      Но та неожиданно лукаво ей подмигнула и сказала:
      – Знаю, знаю!
      – Что знаете? – растерялась детектив.
      – Что говорить правду вы мне не хотите и сейчас навешаете столько спагетти из твёрдых сортов пшеницы, что ни один дуршлаг не выдержит, не то что мои уши.
      – Почему именно спагетти, а не лапшу? – искренне удивилась Мирослава.
      Баба Маша удовлетворённо кивнула и пояснила:
      – Во-первых, потому, что мой внук говорит: «Учись мыслить нестандартно!» А во-вторых, я люблю именно спагетти, и дочка балует меня. Каждый раз, когда приезжает в «Удачный», привозит мне воз и маленькую тележку итальянских макарон. А зять растолковал мне, что они из сортов пшеницы твёрдых сортов и жуть какие полезные.
      Мирослава рассмеялась, а потом сказала:
      – Мне действительно пока не хотелось бы говорить о причине моего приезда к Софье Михайловне.
      – Ну и не говори, – покладисто согласилась баба Маша, – пей лучше чай, пока не остыл.
      – Спасибо. А вы хорошо знаете Пушкарскую?
      – Да как же мне её плохо знать, если бок о бок живём всё лето столько лет.
      – Не совсем бок о бок, – проговорила Мирослава.
      – Ишь, какая точная, не иначе как из полиции, – баба Маня снова подмигнула Мирославе.
      А та в ответ снова рассмеялась.
      – Твоя правда, не бок о бок в прямом смысле слова, точнее сказать, калитка в калитку. Но мы с Соней дружим. И я могу сказать с большой долей уверенности, что Соня хороший, честный человек и зла или подлости никому никогда не делала. – Она вздохнула и продолжила: – Вот дочка её Клара, та может свинью подложить, хоть подруге, хоть мужу, хоть матери.
      – Даже матери? – не поверила Мирослава.
      – С неё станется! – махнула рукой баба Маша.
      «А что, если Клара попросила мать избавить её от жены Аркадия, а та случайно перепутала Екатерину Терентьевну с Антониной?» – подумала Мирослава. И сама же себе возразила: «Но разве такое возможно?»
      – Извините, – сказала Мирослава, – а как вас по отчеству?
      – Никак, – ответила старушка, – баба Маша и всё.
      – Хорошо, баба Маша, а вы не помните, – Мирослава назвала день убийства Самсоновой, – Софья Михайловна покидала в этот день посёлок и надолго ли?
      – А кто вам сказал, что она покидала его в этот день? – удивилась баба Маша. – Никуда Соня в этот день из «Удачного» не отлучалась.
      – А кто это может подтвердить?
      – Да кто хочешь! Я, Рамир, Римма, Светлана Павловна, Иваныч, да тьма народу. О! Балда я старая! – громко хлопнула себя по лбу баба Маша. – У нас же в этот день был общепоселковый сбор!
      – По поводу?
      – По поводу охраны посёлка.
      – А разве его не охраняют?
      – Сама небось видела, когда въезжала, какая у нас охрана. Мужики договорились сами по очереди нести охрану посёлка. Но им то лень, то недосуг, то скучно сидеть на посту, вот они и шляются днём по посёлку. С вечера до утра, правда, сидят как приклеенные.
      – И то ладно, – сказала Мирослава.
      – Ладно-то ладно, – не согласилась баба Маша, – но много ли проку от их охраны. Так, одна видимость! – она сердито махнула рукой. – Вот и решили мы на собрании собрать деньги с каждого дома и нанять настоящих охранников. Тех же чоповцев, например.
      – Правильное решение, – одобрила Мирослава.
      – Вот и большинство обитателей «Удачного» с этим согласились, и только одна Страусова против.
      – И почему же она против?
      – Деньги платить не хочет. Сейчас-то ей лафа. Дежурят только мужики, а ейный мужик от неё давно сбежал, так что, кроме козла Порфирия, мужиков в её хозяйстве не имеется.
      – А зачем ей козёл? – удивилась Мирослава.
      – Как зачем? – в свою очередь удивилась её непонятливости баба Маша. – Знамо дело, для денег.
      – Так он же молока не даёт!
      – Молока он не даёт, а коз покрывает. У нас коз в посёлке держат многие, а козёл на весь посёлок один.
      – Выходит, первый парень на деревне, – улыбнулась Мирослава.
      – Выходит, – согласилась баба Маша, – к нему коз и из окрестных посёлков привозят.
      – Он что, такой ценный?
      – Представь себе, – поджала губы баба Маша, – Римке бывший муж его аж из-за границы выписал.
      – Что вы говорите! – не поверила Мирослава.
      – Это он ей на годовщину подарил.
      – Так они же развелись?
      – Вот на двадцатипятилетие развода и подарил, сказал: «Пусть у тебя заместо мужика козёл будет! Его за бороду тряси!» Видно, и спустя столько лет решил бывшей жёнушке досадить.
      – И она не обиделась?
      – Нисколько! Надо знать Страусову, она сразу смекнула, что козёл будет приносить ей деньги.
      – Молодец она всё-таки, что не растерялась.
      – Римка своего не упустит, – заверила её баба Маша.
      – Но вы абсолютно уверены, что Софья Михайловна Пушкарская на том собрании присутствовала?
      – Да, чтоб мне лопнуть! – воскликнула баба Маша. – Можешь, если хочешь, народ расспросить.
      – Спасибо.
      – На здоровье. И, если хочешь знать, Соня этим летом вообще никуда не отлучалась.
      – Так вот сейчас же её нет?!
      – Так на ярмарку уехала! А это совсем в другую сторону. Ярмарка у нас не в городе, а на пятачке возле горы Коварная Принцесса.
      – Коварная кто? – не сразу поняла Мирослава.
      – Принцесса. Это связано с легендой…
      – Легенду я знаю, – улыбнулась Мирослава, – а что, гора похожа на принцессу?
      – Издали очень даже. А под ней есть выступ, напоминающий дельфина, он зависает над морем.
      – Как у вас всё интересно! – искренне восхитилась Мирослава.
      – А то, – приосанилась баба Маша, и тут до них донёсся какой-то скрежет, а потом звук отворившейся калитки.
      – Вот и Соня приехала! – обрадовалась баба Маша, – пойдём скорее, поглядим, какие она саженцы привезла.
      И они направились к соседскому дому.
      Пушкарская уже не только открыла свою калитку, но и вкатывала во двор большую тележку, заполненную всевозможными зелёными кустиками. Некоторые из них даже были в цвету.
      «Какая красота!» – восхитилась Мирослава, ведь она сама только что совсем недавно листала каталоги с саженцами и прикидывала, какие из них можно посадить на своём участке, а какие – на участке двоюродного брата.
      – Я вижу, Соня, что ты не зря съездила, – сказала баба Маша, с интересом разглядывая саженцы, – вот эту низкорослую алычу я бы с удовольствием посадила у себя, но сил идти на ярмарку что-то нет.
      – Так возьмите себе два куста! – тотчас отозвалась Софья Михайловна, – я купила целых четыре штуки. Там на ярмарке глаза разбегаются от разнообразия, и в душе алчность просыпается, хочется и то, и то, и побольше, – рассмеялась она, – а по дороге пришла в себя и стала думать, куда же я это всё высажу.
      – Ой, спасибо, Соня! – обрадовалась соседка, – сливу я у тебя возьму. А если и впрямь для всех саженцев места не найдётся, то я уверена, что соседи их у тебя с удовольствием купят.
      – Спасибо вам, баба Маша, добрая вы душа! А я смотрю, у вас гостья. – Пушкарская перевела заинтересованный взгляд на Мирославу.
      – Соня, – рассмеялась соседка, – это не моя гостья, а твоя!
      – Моя? – удивилась Софья Михайловна, – но мы, кажется, не знакомы…
      – Вот и познакомитесь, – подмигнула Мирославе баба Маша, ловко выудила два саженца алычи из кучи остальных кустиков и направилась к себе.
      Пушкарская с недоумением посмотрела вслед соседке и перевела взгляд снова на Мирославу:
      – Вы по какому делу? – спросила она.
      – Так меня из театра прислали! – улыбнулась Мирослава, – хотят Клару!
      – Ах, Клару, – облегчённо выдохнула Пушкарская, – так это во всём Таня виновата!
      – Таня? – пришёл черёд удивляться Мирославе, – какая Таня?
      – Так Лобецкая же!
      – В чём же её вина?
      – Так она же нашла время свалиться с температурой в то время, когда у Кларочки гастроли! Как нарочно подгадала! Клара бросила всё и к ней полетела!
      – Таня ваша родственница?
      – Подруга она Кларина! Не разлей вода!
      – А как Клара узнала, что Таня заболела?
      – Она сама ей и позвонила, приезжай, мол, умираю. Клара и поехала. Она мне на днях от Татьяны звонила. Вроде той стало получше, но одну её ещё оставлять нельзя.
      – А что, за Таней больше некому ухаживать?
      – Одна она, как перст, – сокрушённо вздохнула Софья Михайловна. – Сначала-то они жили в нашем дворе. А потом просто как мор напал на семью, не стало бабушки, дедушки, матери и отца Тани, а затем и старшая сестра Тани ушла. Жаль девчонку, сил нет! – Софья Михайловна смахнула кончиком носового платка, которым только что стирала пот со лба, крошечную слезинку, выкатившуюся из её правого глаза.
      – И теперь Таня не живёт в вашем дворе?
      – Нет, продала она квартиру и купила себе домик в Невельском.
      – А где это?
      – В пригороде Волчеморска, рукой подать.
      – Но всё равно Клара не должна была уезжать самовольно.
      – Так она договорилась с Раей, что она её подменит. Невелика у Клары роль, – Пушкарская грустно вздохнула.
      – Софья Михайловна! – решила блефовать Мирослава, – но Клара должна была хотя бы режиссёра поставить в известность.
      – А то вы не знаете, какой деспот ваш Альфред Фёдорович! Он же настоящий Карабас Барабас! Сказал бы Кларочке, что пусть её подружка хоть ноги протянет, ему нет до этого дела. И баста!
      – Вася… – машинально проговорила Мирослава.
      – Не Вася, а Гульнов!
      – Гульнов?
      – Вы что, не помните, какая фамилия у вашего режиссёра?! – Пушкарская посмотрела на Мирославу с подозрением.
      – Нет, почему же, – сказала Мирослава, – я помню, что фамилия Альфреда Фёдоровича Гульнов, просто я не представляла его в роли Карабаса-Барабаса.
      – Он не в роли! – горячо заверила её Пушкарская, – он по жизни такой! Мою Кларочку просто затиранил! И постоянно притесняет её!
      – Притесняет?
      – Ну, конечно! – горячо проговорила Софья Михайловна, – ролей ей хороших не даёт! А Кларочка у меня талантище!
      – Да, конечно…
      – Вот, и вы заметили!
      Мирослава не стала возражать.
      А Пушкарская продолжила:
      – Иной раз такая злость меня разбирает, что голову бы ему открутила своими руками!
      «Ого, – подумала Мирослава, – вот вам и добрая интеллигентная женщина».
      Она внимательно посмотрела на сверкающие гневом глаза Пушкарской и исказившиеся черты лица.
      «А что, она вполне могла убрать с пути дочери препятствие и в любви. Однако это должна была быть Антонина Бессонова. Почему жертвой стала Екатерина Терентьевна?»
      Мирослава собралась спросить Пушкарскую, как она относится к своему зятю, но не успела.
      Софья Михайловна проговорила с возмущением:
      – Он всячески мешает Кларе стать актрисой первого плана, но как только петух его клюнул в одно место…
      – Что вы говорите?! – не поверила Мирослава.
      Пушкарская махнула рукой и пояснила:
      – Анишина заболела, он сразу же мне звонит: «Выручайте, Софья Михайловна!».
      – Кто вам звонит?
      – Да режиссёр же!
      – А почему он звонит вам, а не Кларе?
      – Кларочка, видно, отключила телефон, – почему-то виновато призналась Пушкарская.
      – А вы передали ей просьбу Карабаса Барабаса, тьфу ты… Альфреда Фёдоровича?
      – Нет, – поджала губы Пушкарская и неожиданно стала оправдываться: – Я не злыдня какая-то и несколько раз на дню пыталась дозвониться до Клары, но так и не смогла. А Феде звонить я не решилась.
      – Федя – это ваш зять?
      Пушкарская кивнула.
      – И что он за человек? – как бы невзначай спросила Мирослава.
      – Фёдор замечательный человек! – с неожиданным для Мирославы воодушевлением ответила Софья Михайловна.
      – Он, наверное, и сюда к вам приезжает?
      – Не так часто, как мне хотелось бы, – вздохнула Пушкарская, – но всё-таки Федя бывает у меня чаще Кларочки.
      «Странно, что муж и жена приезжают врозь и мать Клары это не настораживает».
      Она уже не сомневалась в том, что Софья Михайловна в курсе шашней её дочери с саксофонистом Бессоновым. Но спрашивать об этом, естественно, не стала. Только посочувствовала:
      – Вам, должно быть, тяжело безвыездно жить в дачном посёлке?
      – Ну, что вы! Наоборот! Я бы тут с удовольствием круглый год жила. Но обстоятельства не позволяют.
      – В этом году вы хоть раз выезжали из «Удачного»?
      – Нет, зачем? Продукты все можно купить в местном магазине или у местных на ярмарочке, на пятачке возле гор. Меня не тянет в город, – призналась она печально.
      – А мне теперь, – вздохнула Мирослава притворно, – придётся ехать из-за необязательности Клары в Невельское.
      – Городок называется Невельский, – сухо поправила Софья Михайловна.
      – Хорошо. И на какой улице в Невельском живёт Татьяна Лобецкая?
      – На Давиденко дом двадцать два, – ответила Пушкарская и тотчас попросила: – Вы уж не ругайте мою Кларочку. Сами подумайте, не могла же она бросить в беде свою подружку.
      – Ладно, – ответила Волгина.
      Она и в самом деле не собиралась скандалить со Шляхтиной.
      Мирослава уже попрощалась с Пушкарской и направилась к калитке, когда Софья Михайловна окликнула её:
      – Подождите минуточку!
      – Да? – обернулась Мирослава.
      Пушкарская замялась, а потом всё-таки спросила:
      – Как вы думаете, этот людоед не выгонит Кларочку из театра?
      «Да, – подумала Мирослава с иронией, – кажется, Гульнова повысили в должности», – и пожала плечами:
      – Мне это неведомо.
      – Бедная моя девочка, – завздыхала Пушкарская.
      Мирослава тем временем поспешила выскользнуть за калитку и быстро пошла к месту, где оставила автомобиль.
      Втайне она опасалась, как бы по пути её не отловили баба Маша или Рамир Муратов и не стали зазывать к себе отведать лепёшек по местному рецепту или попить ещё чаю.
      Но ей повезло, на улице не было ни души.
      Пост на выезде тоже пустовал, и Мирослава беспрепятственно покинула дачный посёлок.
      И всю дорогу ей не давала покоя одна мысль: «Могла ли Пушкарская убить Самойлову? И почему именно её, а не Антонину Бессонову?»
      То, что Пушкарская могла незамеченной покинуть дачный участок, Мирослава не сомневалась.
      Но возникало одно «но». Как соседи могли видеть её на собрании в день убийства? Не могли же они сговориться? А вот перепутать день могли вполне. Либо ошибались в том, что Софья Михайловна на этом собрании присутствовала.
      Детектив невольно вспомнила, как горели глаза Софьи Михайловне, когда она говорила о режиссёре Гульнове, и по её коже пробежали мурашки.



      Глава 20

      Сверившись с картой, Мирослава поняла, что в Невельский она может заехать по пути в Волчеморск. Так что нет никакого смысла сначала ехать в гостиницу, а потом опять в пригород.
      Через час она въехала в небольшой зелёный городок, расположенный на живописном фоне гор. Увидела она и бегущую с гор реку, которая, оказавшись на относительно ровном месте, продолжала бежать, не сбавляя скорость, и шипеть, разбрызгивая капли холодной и кристально чистой воды.
      «Красота!» – подумала Мирослава и сразу вспомнила тяжеловатое медленное течение абсолютно непрозрачной Волги.
      Река давно нуждалась в капитальной очистке. Всякий раз, читая об очередной гибели рыбы, в том числе и такой ценной, как стерлядь, Мирослава помимо воли представляла средневековую Русь и частокол с насаженными на него головами тогдашних чиновников, то бишь бояр и служивых людей.
      Волгина не считала себя жестоким человеком, но иногда ей казалось, что только этот метод и может заставить директоров предприятий и других ответственных лиц прекратить загрязнять Волгу, сбрасывая в неё неочищенные отходы производства.
      Этой горной речушке повезло, никаких тебе производств по берегам, беги и сверкай чистотой.
      Оторвав взгляд от реки, Мирослава остановила машину и, уважительно склонив голову, спросила у седого мужчины, ведшего под уздцы симпатичного ослика, как ей доехать до Давиденко, дом двадцать два.
      – Езжай, дочка, прямо, – ответил он ей, – на первом перекрёстке свернёшь налево. Это и будет улица Давиденко. А номера домов крупно написаны белой краской, так что ты легко найдёшь то, что ищешь.
      – Спасибо вам огромное! – поблагодарила Мирослава и снова поклонилась.
      Если бы она только знала, что старцу вовсе не семьдесят лет, как она предположила, а уже сто двадцать, то поклонилась бы, наверное, ещё ниже.
      Улицу Давиденко она и впрямь нашла быстро и дом номер двадцать два тоже. Вот только калитка была закрыта и на её стук никто не откликался.
      «Допустим, Татьяна больна и лежит в постели, но Клара-то здорова, и если она выхаживает подругу, то должна откликнуться, – думала Мирослава, – она, видать, и впрямь заправская сиделка, то любовника выхаживает, то подругу».
      Вот только Клара либо куда-то отлучилась, либо так крепко заснула, что не слышала всё усиливающегося стука в калитку.
      Зато упорное желание Мирославы во что бы то ни стало достучаться до Татьяны Лобецкой перебудило в округе немало собак. Даже соседский петух, взлетев на крышу сарая, наклонил голову и, посмотрев на неё сердито, сказал: «Ко-ко-ко», – и взмахнул крыльями.
      – Ты должен говорить «Ку-ка-реку»! – сделала ему замечание Мирослава.
      – Да ничего он не должен! – раздался откуда-то из-за запора возмущённый возглас. – И перестаньте сейчас же безобразничать!
      – Вы где? – спросила Мирослава, – я вас не вижу! Мне нужна Татьяна Лобецкая!
      – Мало ли кто вам нужен, – продолжил возмущаться всё тот же голос, – мне вот нужен китайский мандарин! Но я же не крушу из-за этого заборы.
      – И зачем вам сдался китайский мандарин? – решила пошутить Мирослава, – я могу вам дать абхазский.
      – Давайте, – неожиданно согласился голос, и калитка в соседнем заборе приоткрылась.
      – Ко-ко-ко! – предостерегающе крикнул петух и энергично захлопал крыльями.
      Но Мирослава уже во все глаза смотрела на появившегося в проёме калитки человека. Хотя точнее, наверное, было бы сказать человечка, но не в оскорбительном смысле слова, а в уточняющем. Потому что это был мужичок с локоток. Или чуть выше. Рост у него был не больше метра.
      Но выглядел он солидно. Высокий лоб, зоркие карие глаза, аккуратно подстриженные волосы на голове и маленькая бородка. Коричневые брюки и клетчатая рубашка сидели на нём как влитые.
      – Здравствуйте, – растерянно моргнула Мирослава.
      – Здрасте, – сказал мужичок, – и как вас звать-величать?
      – Мирослава Игоревна, но лучше просто Мирослава.
      – А фамилия?
      – Волгина.
      – А я Вадим Андреевич Беспалов, – важно представился он, но потом великодушно разрешил: – Можно просто Вадим.
      – Очень приятно…
      – А мне не очень.
      – Почему?
      – Потому что вы барабаните в калитку уже двадцать минут!
      – Откуда такая точность? – невольно улыбнулась Мирослава.
      – А я специально время засёк.
      – А…
      – Вот ответьте мне на один простой вопрос.
      – На какой?
      – Если вам не открывают, то что это значит?
      – Что?
      Мужичок всплеснул руками:
      – Так это же я вас спросил!
      – А я ответа не знаю, – хитро улыбнулась Мирослава.
      Вадим Беспалов погрозил ей пальцем, но на свой вопрос ответил сам:
      – Если не открывают, это значит, что хозяев нет дома! Или они вас видеть не хотят!
      – Но ведь они не знают, что это именно я.
      – В окошко посмотрели!
      – Окошки занавешены, и никто шторок не отодвигал.
      – Вы следили, что ли?
      – Следила.
      – Молодец, – неожиданно похвалил он её и в первый раз посмотрел уважительно.
      Потом мужичок с локоток подёргал себя за бороду и снизошёл до объяснения:
      – Дома её нет.
      – Клары?
      – Какой ещё Клары?!
      – Таниной подруги.
      – Никакой Клары я тут давно не видел.
      – Как так?
      – А так! Приезжает к ней иногда одна девица. Но не было её давно.
      – А где же сама Таня? В больнице?
      – В какой ещё больнице? На работе она!
      – На работе?
      – Так будний же день! Не будет же она лодыря гонять!
      – Какого лодыря?
      – В переносном смысле, – мужичок с локоток посмотрел на неё жалостливо.
      – Просто мне сказали, – решила объяснить Мирослава, – что Татьяна заболела, и Клара за ней ухаживает.
      – Заболела? – удивился сосед, – да она здорова, как корова!
      – Вы уверены?
      – Я не пью, не курю, наркотиками не травлюсь, галлюцинациями не страдаю, – принялся перечислять Беспалов.
      – Это хорошо, – согласилась Волгина.
      – А кто вам вообще сказал, что она заболела?
      – Кларина мама.
      – А она с чего это взяла?
      – Так Клара бросила работу и помчалась к подруге, сказав, что Таня заболела.
      – Знаете, что я вам скажу, – проговорил мужичок с локоток и выдержал поистине мхатовскую паузу.
      – Что?
      – Лодыря ваша Клара гоняет!
      – Она не моя.
      – Тем более.
      – А где мне сейчас можно найти Татьяну?
      – В её конторе на Витушкина одиннадцать. Но я бы не советовал вам туда идти.
      – Почему?
      – Не советую, да и всё, – упёрся Беспалов.
      – А что же вы мне в таком случае посоветуете? – рассердилась Мирослава.
      – А вон видите, там кусты калины, – кивнул он куда-то за её спину.
      Волгина повернулась и на самом деле увидела кусты калины буквально в нескольких шагах от себя.
      – А возле них лавочка.
      Волгина уже догадалась, что он скажет ей дальше. И не ошиблась, мужичок с локоток сказал:
      – Вот садитесь на неё и ждите. К пяти часам Татьяна обязательно придёт.
      – Почему вы в этом так уверены? – решила уточнить Мирослава.
      – Потому что она всегда приходит к пяти, – ответил мужичок и захлопнул свою калитку.
      Петух, всё время наблюдавший сверху за развитием событий, убедившись, что хозяин его остался цел и невредим, слетел вниз и закококал, вероятно, уже возле мужичка.
      Мирослава решила прислушаться к совету неординарного соседа, села на лавочку и стала ждать Лобецкую.
      Время тянулось довольно медленно. Впрочем, так бывает всегда, когда приходится ждать.
      Чтобы как-то занять себя, она стала складывать имеющиеся у неё факты, как пазлы, пытаясь воссоздать полную картину. Но, увы, картинка складываться не желала, вероятно, не хватало ещё нескольких ключевых пазлов.
      Татьяну она заметила издали и почему-то сразу догадалась, что это она.
      Худенькая светловолосая женщина в светлом льняном костюме выглядела чуть старше своих лет. Её волосы, собранные в хвостик, лежали на плече. На другом её плече висела светло-коричневая сумка на длинном ремне. В руках у женщины был пакет. Из него выглядывал нарезной батон. Что было в глубине пакета, неизвестно, но детектив предположила, что там пакет молока, кусочек колбасы и сыра.
      Шла женщина не спеша, так ходят люди, которых дома никто не ждёт.
      Не доходя до дома несколько шагов, Татьяна скользнула по Мирославе равнодушным взглядом.
      Женщину почему-то не удивило, что кто-то чужой сидит совсем недалеко от её калитки.
      «Может, у них так принято», – промелькнуло в голове Мирославы.
      Хотя если бы кто-то расположился в их коттеджном посёлке вблизи от их ворот, она обязательно поинтересовалась бы, кто этот человек, и что он тут делает.
      Мирослава подождала, пока Лобецкая подойдёт к калитке и откроет её. И не давая хозяйке опомниться, скользнула следом.
      Лобецкая обернулась и застыла с удивленным лицом.
      – Меня зовут Мирослава, – быстро представилась детектив, – и мне нужно поговорить с вами о Кларе.
      – О Кларе? – охнула хозяйка и выронила из рук пакет с продуктами.
      Из него выпали на дорожку батон и, как и предполагала Мирослава, молоко, сыр, колбаса.
      Волгина быстро наклонилась, собрала продукты, благо они были в целлофане, и сложила их обратно в пакет.
      – Давайте зайдём в дом, – попросила она Лобецкую.
      Татьяна кивнула и послушно направилась к дому.
      По низеньким ступенькам они поднялись к входной двери, Татьяна вставила ключ и дважды повернула его, отпирая своё жилище. Из летней прихожей они прошли по довольно длинному коридору и оказались в ещё одной большой прихожей, которая одновременно служила Лобецкой и кухней.
      Мирославу тревожило, что всё это время хозяйка молчала, как глухонемая.
      Выдвинув из-под стола крепко сбитую неизвестным плотником табуретку, Мирослава села на неё и сказала:
      – Татьяна, сядьте, пожалуйста.
      Женщина неохотно повиновалась, а потом проговорила:
      – Я ничего не знаю.
      – Чего именно вы не знаете?
      – Совсем ничего! – заверила её Лобецкая.
      – Ну, вы ведь знаете, что вас зовут Татьяной? – улыбнулась Мирослава.
      И Татьяна помимо своей воли улыбнулась ей в ответ.
      – Ну, вот и прекрасно, – одобрила Мирослава, – вы так же знаете, что вашу подругу зовут Кларой.
      Лобецкая неуверенно кивнула.
      – Клара, как я понимаю, сюда не приезжала?
      Женщина отрицательно покачала головой.
      – Но она звонила вам?
      – Звонила, – тихо проговорила Татьяна.
      – И попросила прикрыть её, если кто-то будет ею у вас интересоваться.
      – Попросила. Так вы всё знаете?
      – Практически всё.
      – Клара и раньше просила меня, чтобы я отвечала на звонки и говорила, что она у меня.
      – А что, звонившие люди не просили позвать её к телефону?
      – Просили, – призналась Татьяна, – но я им говорила, что она отошла в аптеку, магазин, спустилась в погреб.
      – А её собственный телефон?
      – Разрядился или… упал в колодец.
      – Даже так? – невольно улыбнулась Мирослава.
      Татьяна вздохнула, как человек, долго тащивший в гору тяжеленный мешок.
      – На этот раз она позвонила вам и попросила притвориться заболевшей?
      – Как всегда, – ответила женщина и добавила: – К счастью, мой телефон знают немногие из знакомых Клары. А ехать сюда никто не захочет. Хотя, – она посмотрела на Мирославу и вздохнула, – вы вот приехали.
      – На этот раз Кларе понадобились свободные дни, потому что в город приехал её любовник Аркадий Бессонов.
      – Вы и про это знаете? – удивилась Татьяна.
      Мирослава не стала отвечать на риторический вопрос Лобецкой, вместо этого она спросила:
      – Так часто случается?
      – Время от времени, – пробормотала Татьяна и тотчас горячо воскликнула: – Но Клару нельзя в этом винить!
      – Это ещё почему?!
      – Они с Аркадием очень любят друг друга! Вы даже не представляете, какая у них красивая любовь! Просто как в кино! – воскликнула простодушная Татьяна.
      Мирослава невольно хмыкнула.
      – Вы, – Лобецкая бросила на Мирославу осуждающий взгляд, – вы просто не можете представить себе всю высоту их чувств! Клара и Аркадий, они как Ромео и Джульетта!
      – Ага, – сказала Мирослава, – только у Ромео взрослая дочь.
      – Возраст здесь ни при чём, – пылко возразила ей Татьяна.
      – Но он женат! А ваша Клара замужем.
      – Ну и что, – упрямо повторила Татьяна.
      – А знает ли об этой любви муж Фёдор? – саркастически спросила Мирослава.
      – Господь с вами! – искренне испугалась Лобецкая.
      – Он что, страшен во гневе?
      – Я не знаю, – растерялась Татьяна.
      – А мама Клары знает об этой любви своей дочери?
      – Не всё, но знает или больше догадывается, – нехотя призналась Татьяна.
      – И одобряет?
      – Нет, Софья Михайловна вообще женщина строгих нравов. Она даже невинное кокетство способна обозвать беспутством.
      – И что она сделает, если узнает, что дочь не просто кокетничает с Бессоновым, но и живёт с ним?
      – Потребует, чтобы Клара прекратила наставлять мужу рога и образумилась.
      – Так у них же с Аркадием роковая любовь, – напомнила Мирослава.
      – Тогда, наверное, – вздохнула Лобецкая, – велит Кларочке развестись с Фёдором и выйти замуж за Аркадия.
      – Так он же тоже женат!
      Неожиданно Татьяна разревелась и призналась:
      – Да знает, знает всё Софья Михайловна! Не знаю, кто и рассказал ей! Но она пришла в такую ярость!
      – Вам Клара рассказала?
      – Да!
      – Она жаловалась, что мать хочет разрушить её счастье! Она требует, чтобы Аркадий развёлся. Даже грозилась рассказать обо всём тёще Аркадия! – Татьяна закатила глаза.
      – Они знакомы?
      – В том-то и дело! Ведь тётка Аркадия – соседка Софьи Михайловны и Клары.
      – Надо думать, что новоиспечённые Ромео и Джульетта решили прислушаться к совету матери?
      – А вот как раз и нет! Клара говорит, что Аркадий ни за что не разведётся со своей женой. Он предупреждал её об этом в самом начале их отношений. Он и встречаться-то с Кларой стал только потому, что она замужем, и значит, не представляет опасности для его семейной жизни! – Татьяна разревелась.
      – Вы-то чего плачете? – спросила Мирослава.
      – Мне Клару жалко! – проговорила женщина сквозь рыдания.
      – А вы уверены, что её надо жалеть?
      – А как же? – Татьяна удивилась настолько, что даже перестала плакать.
      – Лично мне кажется, – вздохнула Мирослава, – что вам нужно пожалеть в первую очередь себя, и вместо того, чтобы жить любовными приключениями своей подруги, подумать о собственной личной жизни.
      – Да ладно, кому я нужна, – отмахнулась Татьяна.
      – Если вы будете махать на себя рукой, то действительно никому нужны не будете. А если вы станете следить за собой и не отпугивать мужчин своим безразличным видом только что вытащенной из воды русалки, то выйдете замуж и заживёте уж точно лучше Клары.
      – Почему вы думаете, что я буду жить лучше Клары? – удивилась Лобецкая.
      – По той простой причине, что будете любить мужа и вить своё гнёздышко, не шастая алчным взором по сторонам.
      – Это правда, – тихо улыбнулась женщина, но тут же добавила печально: – Я не верю, что кто-то может мной заинтересоваться.
      – Ну и зря! Я бы на вашем месте проконсультировалась с мужичком с локоток, – неожиданно для себя сказала Мирослава.
      – С кем, с кем? – изумилась Татьяна.
      – С соседом вашим Вадимом Андреевичем Беспаловым.
      – А вы что, с Вадиком познакомились?
      – Познакомилась, и он даже совет мне дал.
      – Какой? – проявила любопытство Лобецкая.
      – Секрет, – улыбнулась Мирослава.
      – Что ж, секрет, так секрет, – смирилась женщина и добавила: – А вообще-то Вадик очень умный. Дядя Вася, наш сосед напротив, даже говорит, что Вадик мудрец-самородок.
      – Дяде Васе виднее, – проговорила Мирослава.
      – А что, – неожиданно осветилась изнутри Татьяна, – вот приду к Вадику и попрошу: выдай меня замуж!
      – Так и сделайте, только не откладывая в долгий ящик.
      – Завтра.
      – Зачем же завтра? – спросила Мирослава.
      – А когда?
      – Сегодня! Прямо сейчас!
      – Сейчас? – оторопела женщина.
      – Угу. Я как раз ухожу, вы меня проводите и постучитесь к Беспалову. – Не давая женщине, опомниться, Мирослава взяла её за руку и повела к выходу.
      Татьяна шагала безропотно. Они вышли из дома, спустились по ступенькам, прошли по дорожке и оказались за калиткой.
      Мирослава подвела женщину к калитке соседа:
      – Стучите.
      – Страшно мне! – призналась Лобецкая.
      – Это только сначала, – ободрила её Мирослава, – стучите!
      И Татьяна постучала.
      – Ну, и кому там опять неймётся? – раздался голос Вадима.
      – Это я, Таня-соседка.
      – Танька, что ли? – калитка распахнулась, и Мирослава отскочила в сторону и спряталась за кусты калины.
      – Ты чего такая растрёпанная? – спросил Вадим.
      – Разве? – Татьяна начала спешно поправлять волосы.
      – Да нет! – сказал он, – не внешне, а внутренне!
      – А как же ты меня видишь внутренне?
      – Я тебя, Тать, насквозь вижу!
      – Вадик! Отдай меня замуж! – выпалила она.
      – Замуж, говоришь, – переспросил он и проговорил задумчиво: – И то дело говоришь, засиделась ты у нас в девках. И куда я только всё это время смотрел?
      Татьяна тихо рассмеялась.
      – Так, – строго проговорил мужичок с ноготок. – Замуж я тебя выдам. Это без вопросов. Но ты должна меня слушаться! Жениха я сам выберу. Нам какой-нибудь беспутный и ленивый не нужен.
      Татьяна только кивала.
      – Ну, чего застыла-то? – прикрикнул Беспалов, – заходи. Приступим к составлению плана.
      Татьяна снова засмеялась. И в этот раз в её смехе прозвучал серебряный колокольчик надежды.
      Калитка закрылась. Из глубины двора донеслось знакомое «ко-ко-ко».
      Мирослава улыбнулась, вышла из-за кустов калины и поспешно зашагала прочь. Она была уверена, что судьба Татьяны теперь в надёжных руках.
      А у неё самой появилось ещё одно свидетельство, что Пушкарская могла решиться на кардинальное решение судьбы дочери. Но опять же было бы логичнее избавиться от жены Аркадия Антонины. При чём здесь тёща? Или же после того, как Софья Михайловна выложила Екатерине Терентьевне всю правду об отношениях своей дочери с Аркадием, пожилые женщины сцепились не на жизнь, а на смерть. В таком случае, как же могла Самсонова повернуться к Пушкарской спиной?
      «Нет, опять пазлы не хотят складываться, – думала Мирослава, – и, как назло, соседи утверждают, что Пушкарская весь тот день была у них на глазах. Просто мистика какая-то!»
      «Делать мне в Волчеморске больше нечего, – решила она, – пора возвращаться домой».
      Она сдала арендованную машину, потом позвонила в аэропорт и узнала, есть ли билеты на сегодняшний вечер или ночь. Билет, притом единственный, оказался только на утро. Поэтому Мирослава на четыре утра заказала себе такси, а в четыре вечера легла спать.
      Проснулась она, несмотря на стоящую за окном темень, бодрой и уверенной в том, что разгадка близка.
      Ей было немного грустно, что, улетая из пышного позднего лета, она через каких-нибудь пару часов окажется в конце осени.
      Но с этим фактом оставалось только примириться, потому что то, чтобы уехать навсегда из родного города, не могло ей присниться даже в страшном сне.
      Это очень скоро понял Морис Миндаугас, изначально мечтавший увезти Мирославу в какое-нибудь уютное местечко в Старом Свете. Но вскоре и он стал считать, что загородный коттедж Мирославы и есть самое уютное место на земле.



      Глава 21

      Мирослава не сообщила Морису, что приедет сегодня утром, поэтому в аэропорту её никто не встречал. Но, когда она на такси подъехала к воротам своего участка, за забором раздалось душераздирающее мяуканье.
      Это Дон кричал Морису:
      – Открывай немедленно! Моя хозяйка приехала!
      Миндаугас, услышав мяуканье кота, вышел на крыльцо и тут раздался звон колокольчика. Ворота отворились, и Морис не поверил своим глазам:
      – Мирослава!
      Кот, к этому времени уже запрыгнувший на плечо любимой хозяйки, посмотрел на него осуждающе, в его взгляде явственно читалась фраза: «Удивляюсь я недогадливости, даже, казалось бы, вполне разумных людей».
      А Морис спросил с укором:
      – И почему вы мне не позвонили? Я бы вас встретил!
      – Как раз этого я и хотела избежать, – улыбнулась Мирослава, – будь ваша с Шурой воля, вы бы устроили мне торжественный приём с привлечением мэрии и неправительственных организаций.
      – Мэрии и неправительственных организаций? – растерянно переспросил Морис.
      – Да шучу я! – воскликнула Мирослава. – А если серьёзно, то я хочу помыться, поесть и лечь спать.
      – Да, конечно! – радостно подхватил он, – пока вы моетесь, я разогрею индейку и приготовлю салат.
      Морис скрылся в доме. А Мирослава спросила кота:
      – Ты не знаешь, индейка это остатки с барского стола?
      – Урр… в смысле, а то, – ответил кот.
      Дон мог бы подробно ей описать, как вчера вечером приехавший с челобитной Наполеонов долго жаловался Морису на происки судьбы, уплетая тушёное мясо индейки, жареный картофель, маринованные грибы и пирожные, запивая всё это сладким чаем. Но к чему? Она и сама всё это могла представить.
      Так что Мирославе с барского стола досталось мясо индейки и грибы. Салат Морис приготовил на скорую руку свежий и заварил чай. К чаю размороженные ягоды клубники. Жареную картошку и пирожные Наполеонов уничтожил без остатка.
      – Я вас сегодня не ждал, – оправдывался Миндаугас.
      – Спасибо, – сказала Мирослава, – всё очень вкусно.
      За чаем она поведала ему о результатах своей поездки.
      – Неужели же такое возможно?! – вырвалось у Мориса.
      – Что ты имеешь в виду?
      – То, что одна пожилая женщина убила другую ударом молотка?
      – В нашем несовершенном мире, к сожалению, всё возможно, – вздохнула Мирослава.
      – И что вы собираетесь делать дальше?
      – Поговорить с коллегами Аркадия Бессонова.
      Он уже хотел спросить, зачем, но промолчал.
      – Как поживает Шура? – спросила Мирослава.
      – Мечется и заламывает руки, – вздохнул Морис.
      – Бедняжка.
      Миндаугас внимательно посмотрел на Волгину, но улыбки на её губах не заметил, после чего подумал: «В кои веки пожалела друга без иронии».
      Если бы Мирослава прочитала его мысли, то сказала бы, что он к ней несправедлив. Ведь она постоянно выручала своего друга следователя, да и на этот раз не собиралась отступать от правил.
      – Шура сегодня обещал к нам приехать?
      – Нет, – покачал головой Морис, – сказал, что дня два не появится.
      – Вот и прекрасно! – обрадовалась она.
      Морис посмотрел на неё недоумённо, а она попросила его:
      – Если Шура позвонит, не говори ему, что я приехала.
      – Слушаюсь.
      – Не вздыхай, как невольник на средневековом восточном базаре. Просто мне нужно время, – пояснила она, – а Шура прицепится ко мне сразу, как репей к шерсти дворняги.
      – Вы не дворняга, – не согласился со сравнением Морис.
      – Ну да, – рассмеялась Мирослава, – как выражается наш общий друг Шура, я потомственная легавая.
      Миндаугас ничего не стал больше говорить, только махнул рукой. А Мирослава, подхватив на руки кота, отправилась в свою комнату. Хотела почитать, но книга выпала из её рук, и она уснула.
      Зато на следующее утро она проснулась с утра пораньше, съела пару горячих сырников, пожаренных Морисом, выпила чашку чая и сказала, что уезжает в город.
      – Надолго?
      Она беззаботно пожала плечами. И вскоре Миндаугас услышал шум мотора выезжавшей за ворота «Волги».
      – Ну вот, опять мы с тобой остались одни, – сказал Морис коту.
      «Сам же говорил, что такова наша мужская доля», – мысленно ответил ему Дон и ласково потёрся о длинные ноги, обтянутые мягкими домашними брюками.
      – По-моему, тебя вычёсывать пора, – озадаченно произнёс Морис, глядя то на кота, то на свои брюки.
      «Вот и вычеши», – фыркнул кот.
      Мирослава въехала в Старый город, и, найдя улицу Льва Толстого, проехала по ней почти до конца.
      Остановила она машину возле дома, в котором жил пианист Валерий Гордеевич Островой.
      Она надеялась на то, что творческие люди спят долго и не ошиблась.
      Дверь ей открыла высокая поджарая женщина пенсионного возраста.
      Судя по её одежде, на пенсии ей не сиделось, и она работала у пианиста то ли домоправительницей, то ли ещё кем-то в этом роде.
      – Вам кого? – строго спросила женщина, не снимая цепочки на двери.
      – Я детектив Мирослава Волгина, – девушка показала своё удостоверение.
      – О господи, – переполошилась женщина, – чего же вам надо от Валерия Гордеевича?
      – Ничего особенного. Вы, наверное, знаете, что убита тёща его друга Екатерина Терентьевна Самсонова?
      – Да, как же мне это не знать, – женщина, наконец, сняла цепочку с двери и сказала: – Проходите, раз уж пришли.
      – Вы знали Екатерину Терентьевну?
      – Конечно, знала. Я ещё у родителей Валерика работала, – пояснила она, по многолетней привычке назвав хозяина дома уменьшительным именем.
      Она довела Мирославу до гостиной и, кивнув на огромный диван, сказала:
      – Вы посидите тут, я его сейчас разбужу.
      Но Мирослава выбрала стул и в ожидании хозяина стала изучать гостиную. Она была обставлена современной мебелью хорошего качества, но, судя по всему, предназначалась гостиная для удобства, а не для того, чтобы пускать пыль в глаза гостям. Так что к тому времени, когда заспанный Островой появился перед ней в домашних туфлях на босу ногу, серых брюках и в халате терракотового цвета, она уже составила о нём определённое мнение, которое заключалось в том, что Валерий Гордеевич не был откровенным сибаритом, но умел позаботиться о себе любимом.
      – Здравствуйте, – проговорил Островой, – Даша сказала, что меня ждёт детектив. Я не совсем понимаю…
      – Здравствуйте, – улыбнулась ему Мирослава, – я Мирослава Волгина. Да вы присаживайтесь, Валерий Гордеевич.
      – Спасибо, – Островой сел на точно такой же стул, на каком сидела Мирослава.
      – Извините, что не позвонила вам заранее, – и, не давая ему ответить, продолжила: – Не знаю, говорил ли вам Аркадий Семёнович о том, что его дочь Инесса обратилась в наше детективное агентство с просьбой разыскать убийцу её бабушки.
      – Аркаша о чём-то таком упоминал, – неуверенно проговорил Островой и спросил: – А разве полиция не работает?
      – Работает не покладая рук! – заверила его Мирослава.
      – Но тогда…
      – Мы сотрудничаем с полицией. Так сказать, на подхвате.
      – А… – Валерий Гордеевич почесал затылок.
      – Я хотела спросить, удачно ли прошли гастроли вашего квартета в этом году в Волчеморске?
      – А вы знаете, не очень, – ответил Островой, – и всё из-за того, что Аркаша приболел.
      – Жаль, – посочувствовала Мирослава.
      – А уж как нам жаль, – сокрушённо вздохнул музыкант, – мы же надеялись в этом году там хорошо подзаработать. Сами понимаете, бархатный сезон, много состоятельных людей.
      – Понимаю, – кивнула Мирослава, – а вместо прибыли понесли убытки.
      – Что вы имеете в виду? – удивился Островой.
      – Ну, как же! Вам же пришлось нанимать Аркадию сиделку. А в наше время это довольно затратно.
      – Да-да.
      – Правда, Шляхтина не профессиональная сиделка, – заметила Мирослава.
      – Кто? – растерялся Валерий Гордеевич, – как вы сказали?
      – Клара Шляхтина. Она же актриса.
      – Я не знал, – соврал Островой и покраснел, как мальчишка.
      – Да ладно вам, Валерий Гордеевич! Как не стыдно вводить следствие в заблуждение!
      – Я никого никуда не ввожу! И какое это имеет значение, профессиональная она сиделка или нет?
      – Совершенно верно! – согласилась Мирослава, – почему Клара не может поухаживать за своим заболевшим любовником, даже не являясь сиделкой?
      – Что вы такое говорите! – возмутился Островой.
      – И сколько лет тянется их роман? – спросила Мирослава, не обращая внимания на его возмущение.
      – Я вообще не понимаю, о чём вы говорите, – цеплялся мужчина за последнюю возможность выгородить коллегу.
      – Всё вы прекрасно понимаете, – сказала Мирослава, – но врёте из ложной мужской солидарности. Полиция опровергнет вашу ложь в два счёта!
      – Полиция? – не на шутку испугался мужчина, – но какое дело полиции…
      – Вы хотите сказать до шашней вашего друга? – подсказала Мирослава.
      – Аркадий никому ничего не сделал плохого!
      – И даже своей жене?
      – Тонечка ничего не знает!
      – Но рано или поздно узнает.
      – Вы что, собираетесь всё ей рассказать? – пришёл в ужас Валерий Гордеевич.
      – Я – нет, а полиция – не знаю.
      Островой вскочил со стула, с грохотом при этом уронив его, и принялся бегать по гостиной, причитая:
      – Нет, нет, этого нельзя допустить.
      – Валерий Гордеевич, у меня к вам ещё только один вопрос.
      – Какой? – он остановился перед ней.
      – Вы действительно вызывали Аркадию «Скорую»?
      – Да, конечно же! Целых три раза!
      – Это легко проверить.
      – Вот и проверяйте! – неожиданно закричал мужчина на всю квартиру.
      В дверях появилась Даша.
      – Даша! Ради бога уйди! – взревел хозяин.
      – Нет, Даша, не уходите, – вежливо попросила Мирослава, – лучше проводите меня и закройте за мной дверь.
      – Вы что, вот так вот собираетесь уйти? – удивился Островой.
      – У меня больше нет к вам вопросов, Валерий Гордеевич. Спасибо вам и до свидания.
      Островой ничего ей не ответил и не сдвинулся с места. А Даша проводила Мирославу и, тяжело вздыхая, закрыла за ней дверь.
      Волгина прикинула, что улица Леси Украинки совсем недалеко, и самое время заехать к контрабасисту Марату Рашидовичу Наркисову.
      Проехав пару кварталов, «Волга» Мирославы нырнула в арку и остановилась во дворе, состоящем из трёх домов.
      Взглянув на номера, Мирослава поняла, что ей нужно в средний подъезд серого монолитного дома с одинаково застеклёнными балконами.
      Дверь ей открыл сам Марат Рашидович. Он не только уже был на ногах, но и пил кофе.
      Так, не расставаясь с чашкой, он и предстал перед ней.
      – Вам кого? – удивлённо спросил брюнет с жгуче-чёрными глазами.
      – Если вы Марат Рашидович Наркисов, то вас, – ответила Мирослава, отрывая восхищённый взгляд от причудливого восточного орнамента на его халате.
      – Нравится? – спросил он с улыбкой.
      – Очень! – призналась детектив.
      – Да, я Марат Наркисов. А вы, надеюсь, моя поклонница, – продолжал он ей улыбаться.
      – Вполне, может быть, стану ею, – обнадёжила его Мирослава, – если услышу игру вашего квартета…
      – А вы что, ни разу нас не слышали? – протянул он разочарованно.
      – Увы, увы, – улыбнулась она.
      – Тогда зачем пришли?
      – Я детектив, меня наняла Инесса Бессонова, дочь вашего коллеги.
      – Да, Аркадий что-то говорил об этом, заходите.
      – И как он отнёсся к затее дочери? – вскользь поинтересовалась Мирослава.
      – По-моему, без особого одобрения. И я согласен с Аркадием. Для этого есть полиция. А частные детективы хороши в западных фильмах. Кстати, – он остановился и обернулся к Мирославе, – вы знаете, что вы нисколько не похожи ни на Шерлока Холмса, ни на Пуаро.
      «Слава тебе господи», – подумала Мирослава, а вслух сказала:
      – Может быть, за мисс Марпл сойду.
      – Нет, – покачал он головой, – для неё вы слишком молоды.
      – Говорят, что этот недостаток быстро проходит, – отозвалась она беззаботно.
      – Какой недостаток? – не понял он.
      – Я имела в виду молодость.
      – А… Хотите кофе?
      – Хочу, – сказала Мирослава, хотя кофе не любила.
      – Тогда пойдёмте на кухню, – пригласил её хозяин.
      Кухня Наркисова была выполнена в белом цвете, укомплектована новейшей современной техникой и сверкала чистотой.
      – Садитесь, – пригласил он Мирославу, указывая на итальянские стулья, расставленные вокруг круглого стола.
      – Как у вас мило, – обронила она.
      – Сам всё это спроектировал, – он обвёл гордым жестом интерьер кухни.
      – А жена вам не помогала? – улыбнулась Мирослава.
      – Так я закоренелый холостяк, – он озорно подмигнул ей своим тёмным глазом. А потом добавил: – Я смотрю, у вас тоже нет на руке кольца.
      – Дома оставила, – отозвалась Мирослава.
      – Обычно женщины любят подчёркивать свой статус, – заметил Марат.
      – Возможно, – улыбнулась Мирослава, – но детективам украшения мешают.
      – Вот как? – удивился Наркисов.
      – Конечно. Ведь приходится бегать, драться, стрелять.
      – Что вы говорите? – удивился Марат Рашидович.
      – Работа такая, – очень натурально вздохнула Мирослава и отпила глоток кофе из поставленной перед нею Маратом чашки.
      Кофе Саркисов варить умел, это было ясно даже не любившей его Мирославе.
      – А о чём вы хотели со мной поговорить? – напомнил ей Марат Рашидович.
      – О ваших последних гастролях в Волчеморске.
      – Да, всё с самого начала пошло шиворот-навыворот, – махнул рукой Наркисов.
      – Почему?
      – Аркадию стало нехорошо уже в самолёте. У нас в гостинице было заказано два номера. Аркадий обычно останавливался у тётки, но она уехала к дочери, и одного бросать его в пустой квартире было бы глупо с нашей стороны. Пришлось выбивать третий номер в гостинице и, естественно, переплачивать.
      – Но потом всё устроилось?
      – Какой там! – Марат воздел обе руки вверх, – Аркадию стало ещё хуже. Пришлось вызывать ему «Скорую». Короче – играли мы втроём, а в афишах был заявлен квартет. И хотя мы очень старались, часть слушателей потребовали деньги назад.
      – А тут вам ещё на сиделку пришлось потратиться, – вставила Мирослава.
      – На сиделку? – сделал вид, что удивился, Марат.
      – Хотя, что я говорю! – воскликнула Мирослава, – Клара Шляхтина, конечно же, не стала требовать деньги за уход за своим любовником.
      – Я что-то не пойму, о чём вы толкуете, – прищурился Марат.
      – Ни о чём особенном, – равнодушно отозвалась Мирослава, – просто любовница Аркадия посидела с ним бесплатно.
      – Она не любовница!
      – А кто? Жена, что ли? Так у нас многожёнство запрещено законом. И жена у Аркадия Антонина Бессонова.
      – Клара его любимая женщина, – сдался Марат.
      – А Антонина нелюбимая женщина?
      – Она жена! Сами же сказали.
      – И как вы думаете, законную жену обрадует наличие у мужа любовницы?
      – Тоня ничего не знает о Кларе.
      – Так узнает же.
      – Надеюсь, что вы ей об этом не скажете!
      – Вы забыли, что дело ведёт полиция. И работники правоохранительных органов не столь щепетильны, как друзья, смотрящие на забавы своего коллеги сквозь пальцы.
      – Да что тут такого?! – взорвался Марат. – Подумаешь, любовница! Он что, убил кого-то? Зарезал? Разве человеку нельзя расслабиться на гастролях?! Вот у меня, если хотите знать, – горячился Наркисов, – в каждом городе по любовнице.
      – Так вы холостяк, – пожала плечами Мирослава.
      – Да если бы и был женат! Вот вы, например, что бы сделали, если бы узнали, что у вашего мужа любовница? Пошумели бы, поскандалили и всё.
      – Я не стала бы скандалить, – заверила его Мирослава.
      – Ну, вот, видите, – довольно развёл руками Наркисов.
      – Я бы просто отстрелила ему яйца, – сказала ему Мирослава и ласково улыбнулась.
      У Марата отвалилась челюсть.
      – Рот закройте, пожалуйста, Марат Рашидович, – попросила Мирослава, – и спасибо вам за кофе. Пойду я.
      – Куда? – непроизвольно спросил Наркисов.
      – Это большой секрет, – подмигнула ему Мирослава и направилась к двери.
      Ей предстоял разговор ещё с одним членом квартета – ударником Олегом Матвеевичем Дементьевым.
      Судя по адресу, жил он в частном доме и ехать до него ей предстояло через весь Старый город и далее.
      Когда Мирослава добралась то жилища ударника, то увидела, что дом его находится среди других частных домов рядом с шоссе.
      Машины, мчащиеся день и ночь в шесть рядов, по мнению Мирославы, были не лучшим соседством для дома. Но, увы, каждый сам выбирает, где ему жить. Хуже, если это за него выбирают обстоятельства.
      Со стороны шоссе дом Дементьева был окружён высоким забором. Ворота находились с другой стороны и смотрели на другие частные дома, бесконечными рядами уходящие к Волге.
      На стук Мирославы сначала откликнулся грозным рыком пёс. Судя по его басу, был он здоровенным.
      – Пёсик, солнышко! – обратилась к нему Мирослава. – Позови, пожалуйста, хозяина.
      Пёс то ли от удивления, то ли от того, что сбросил дремоту, залаял звонче. И вскоре кто-то подошёл к воротам и спросил:
      – Кто там?
      – Детектив Мирослава Волгина.
      – Детектив? – удивлённо переспросил голос.
      Потом ворота заскрипели и открылись.
      Пожилой мужчина с интересом минуты две рассматривал Мирославу, а она ему не мешала.
      Затем он спросил:
      – И чего вы хотите?
      – Поговорить с Олегом Матвеевичем Дементьевым.
      – И чего он натворил?
      – Ничего. Дочь Аркадия Бессонова поручила мне найти убийцу её бабушки.
      – Но мой Олег здесь ни при чём!
      Мирослава уже догадалась, что мужчина приходится отцом ударнику Дементьеву и поспешила его успокоить:
      – Конечно, ни при чём. Мне просто нужно кое-что прояснить с его помощью.
      – Ну, заходите тогда, – пригласил её хозяин.
      Мирослава подошла к крыльцу и остановилась.
      – Заходите, там открыто, – сказал Дементьев-старший и отправился куда-то по тропинке, ведущей в сад.
      Мирослава вошла и, оказавшись в прихожей, позвала в полголоса:
      – Олег Матвеевич!
      – Кто там? – спросили откуда-то из глубины дома.
      – Я Мирослава Волгина, ваш отец впустил меня, а сам куда-то ушёл.
      – Он за яблоками, – отозвался голос, но обладатель его так и не появился.
      «Да что же это такое?! – подумала Мирослава, – долго со мной будут играть в прятки?»
      Она решительно направилась прямо по коридору, дошла до комнаты с открытой дверью и вошла.
      Картина, представшая перед её глазами, заставила её на миг замереть в дверях.
      Прямо в середине комнаты стоял широкий диван. На нём лежал мужчина и смотрел телевизор. При появлении Мирославы он и ухом не повёл.
      – Вы Олег Матвеевич Дементьев?
      – Я, – ответил мужчина, не отрывая взгляда от телевизора.
      – Ударник из квартета?
      – Ну.
      Мирослава прошла в комнату и выключила телевизор.
      Мужчина вскочил с дивана и спросил:
      – Вы чего это?
      – Поговорить надо.
      – Говорите, только быстрей.
      – Вы куда-то торопитесь?
      – Я хочу телевизор смотреть!
      – Вы телевизионный маньяк? – озадаченно спросила Мирослава.
      – Типа того, – рассмеялся он и наконец-то полюбопытствовал: – А вы кто?
      – Я детектив Мирослава Волгина.
      – А… из-за тёщи Аркадия?
      – Точно.
      – А что, убийцу всё ещё не нашли?
      – Пока нет.
      – Долго ищете, – проронил он.
      – Олег Матвеевич! Вы довольны гастролями в Волчеморске?
      – С чего бы мне ими быть довольным? Надеялись подзаработать, как следует, а вышел – пшик.
      – Это почему же?
      – Так Аркадий скуксился сразу по прилёте. Пришлось ему «Скорую» вызывать. Играли втроём. Зрители недовольны остались.
      – Понятно. А что же, Аркадию было так плохо, что он не смог ни на одном концерте сыграть?
      – Какой ему концерт, – отмахнулся Дементьев, – мы были рады, что он не окочурился.
      – Понятно. А кто же за ним там присматривал?
      – Кларка Шляхтина.
      – А кто это?
      – Подруга Аркашина.
      – Близкая?
      – Ближе не бывает, – усмехнулся Дементьев.
      – А как же жена?
      – А что жена? – удивился мужчина, – жена тут, а Клара там.
      – Понятно… Извините, что потревожила. Хотя ещё один вопрос.
      – Ну?
      – Клара всё время была при Аркадии?
      – Неотступно, – заверил её Дементьев и спросил с надеждой в голосе: – Вы уже уходите?
      – Да.
      Олег Матвеевич тут же бросился включать телевизор, даже не посмотрев, действительно ли Мирослава покинула его дом.



      Глава 22

      «Вот интересно, – думала Мирослава, сидя с телефонной трубкой в руках, из которой доносились короткие телефонные гудки, – чего я гоняюсь за Аркадием, как Тузик за своим хвостом? Все в один голос говорят, что человека сразил гипертонический криз. Неужели я преследую его из-за Клары Шляхтиной? Но какое мне до этого дело? Если я начну столь же упорно преследовать всех мужчин, изменяющих своим жёнам, то скоро наше агентство скатится в ряды тех, кто ведёт слежку за неверными супругами».
      Она вздохнула и обратилась к своему внутреннему голосу:
      – Ну, чего затихорился-то? Скажи хоть словечко!
      Но внутренний голос ответил ей так же, как телефонная трубка:
      – Пи-пи-пи.
      «Нахал!» – обозвала его мысленно Мирослава и стала набирать номер домашнего телефона близкой подруги матери Инессы Светланы Филипповны Ивашовой.
      Трубку подняли после четвёртого гудка.
      Слегка запыхавшийся женский голос произнёс:
      – Алло!
      – Здравствуйте, – вежливо проговорила Мирослава, – не могла бы я поговорить со Светланой Филипповной?
      – Так вот же она я! – ответили ей.
      И тогда детектив представилась:
      – Я Волгина Мирослава. Инесса Бессонова, дочь вашей подруги, наняла наше агентство для расследования убийства её бабушки.
      – Да, Тоня упоминала об этом, – в замешательстве проговорила женщина.
      Мирославу это насторожило, тем не менее, она спросила:
      – Могу я подъехать к вам домой или в любое другое удобное для вас место?
      – Зачем? – спросила Ивашова делано-равнодушно.
      И Мирослава спросила:
      – Антонина Георгиевна не одобрила поступок дочери?
      – Мягко сказано, – призналась Светлана Филипповна.
      – Почему?
      – Потому что Тоня считает, что раскрывать убийства должна полиция! Им за это зарплату платят!
      – Но ведь помощь детективного агентства не помешает?
      – Тоня говорит, что вы только глупую Инессу на деньги разводите.
      – Я бы не сказала, что Инесса глупая.
      – Я тоже, – вздохнула женщина.
      – Тем более что с ней был Глеб…
      – Глеб уж точно не дурак, – заявила Ивашова и неожиданно разрешила: – Приезжайте сейчас. Адрес знаете?
      – Да, Инесса мне сказала.
      – Предусмотрительная девочка, – грустно вздохнула в трубку женщина и, сказав: «Жду», – положила трубку.
      – Морис, – начала Мирослава, спустившись в гостиную.
      – Знаю, – не дал он ей договорить, – вы снова уезжаете.
      – Но ненадолго. А ты чего такой сердитый?
      – Только что звонил Шура и обозвал меня крышевальщиком!
      – И кого же ты крышуешь? – расхохоталась Мирослава.
      – Вас, конечно! По-моему, он догадался о том, что вы в городе и скрываетесь от него.
      – Очень может быть, – согласилась Мирослава и воскликнула горячо: – Морис! Миленький мой!
      От неожиданности Миндаугас попятился назад.
      – Радость моя! – Волгина сложила молитвенно руки на груди, – покрышуй меня ещё немножечко! Вот столечко! – и она сложила на небольшом расстоянии друг от друга большой и указательный пальцы.
      – Ну и шуточки у вас, – пробормотал Морис и добавил: – Вы с Шурой друг друга стоите.
      – Ещё бы! – улыбнулась Мирослава. – Не зря же говорят, с кем поведёшься – от того и наберёшься.
      – Точно! – согласился он. – Только непонятно, кто от кого.
      – А у нас взаимный обмен, – на полном серьёзе объяснила Мирослава и послала ему воздушный поцелуй.
      – Идите уже, – сказал он ей, – а то не ровён час Наполеонов устроит возле нашего дома засаду.
      – Это он может, – согласилась Мирослава и поспешила в гараж.


      Светлана Филипповна встретила Мирославу настороженно. Впустив в квартиру, осмотрела внимательным взглядом с головы до ног.
      У Волгиной было такое впечатление, что она проходит персональный досмотр на предмет режущих, колющих и других опасных предметов.
      Решив, по-видимому, что таковых у Мирославы при себе не имеется, Ивашова пригласила её в комнату:
      – Проходите.
      – Спасибо, – Мирослава устремилась вслед за хозяйкой.
      Гостиная, в которую привела её Ивашова, детективу понравилась. Как говорится, скромно, но со вкусом. И главное, в стенке виднелись ряды книг, по внешнему виду которых было заметно, что их читают и перечитывают.
      Мирослава почему-то не доверяла людям, которые не читают бумажных книг.
      Нет, она, конечно, понимала, век компьютерных технологий и всё такое. Но на генетическом уровне к тем, кто не держит в руках бумажную книгу, относилась с предубеждением. Хотя, естественно, никак его не демонстрировала.
      – Чай? Кофе? – спросила хозяйка дома.
      Но по её тону Мирослава поняла, что поить её чем бы то ни было у Светланы Филипповны нет ни малейшего желания, и предложение было всего лишь данью вежливости.
      – Нет, спасибо, – отказалась Мирослава.
      Ивашова незаметно облегчённо вздохнула и призналась:
      – Я хотела позвонить Тоне.
      – Зачем?
      – Чтобы проинформировать её, что вы…
      – Не волнуйтесь вы так, – доброжелательно проговорила Мирослава, – я же не собираюсь вас пытать. Просто задам несколько вопросов. При этом на те вопросы, которые вам не понравятся, вы можете не отвечать. Хорошо?
      – Хорошо, – согласилась Ивашова и вся подобралась.
      – Вы давно знакомы с Антониной Георгиевной Бессоновой?
      – Давно. С первого курса института.
      – А с Екатериной Терентьевной?
      – Примерно с того же времени. Как только мы с Тоней подружились, а подружились мы быстро, Тоня меня к себе домой пригласила и с мамой познакомила.
      – Вы часто у них бывали?
      – Часто, – призналась Светлана Филипповна, – моя мама как раз незадолго перед этим вышла второй раз замуж. Отчим переехал жить в нашу квартиру и не один!
      – А с кем?
      – Со своим сыном от первого брака! Поэтому, как вы догадываетесь, домой идти мне совсем не хотелось.
      – Не сложились отношения?
      – Не сложились. А Тоня была так добра, что часто оставляла меня ночевать у них. С разрешения мамы, конечно.
      – Екатерина Терентьевна хорошо к вам относилась?
      – Очень! И я её люблю, – Ивашова запнулась и поправилась: – Любила, как родную мать.
      – А когда вы познакомились с Аркадием Семёновичем?
      – Аркаша начал ухаживать за Тоней на третьем курсе. Тогда мы с ним и познакомились.
      Светлана Филипповна о чём-то задумалась, а потом, улыбнувшись, проговорила:
      – Если бы вы видели, как романтично Аркаша ухаживал за Тоней.
      – Дарил цветы?
      – Не только! Представляете, раннее утро. Все ещё спят. И тут раздаётся соло саксофона! О! Как оно звучало! Сладостная истома сжимала сердце, а по коже пробегали мурашки!
      – И как к этому относились жильцы дома? – усмехнулась Мирослава, – особенно в выходные дни, когда так сладок сон?
      – Они бросали в него цветы! – выпалила женщина.
      – Неужели? – не поверила Мирослава.
      – В горшках! – расхохоталась Светлана Филипповна и помолодела лет на десять.
      – И ни разу не попали?
      – К счастью, нет. А вы знаете, потом они привыкли, и многим даже понравилось просыпаться по утрам под соло саксофона. По крайней мере, когда Тоня и Аркадий поженились и стали жить отдельно от Екатерины Терентьевны, говорили мне, что им не хватает мелодий саксофона.
      – Вы, наверное, тоже огорчились, когда ваша подруга вышла замуж? – спросила Мирослава.
      – Это ещё почему? – удивилась Ивашова.
      – Так вы уже не могли больше ночевать у них.
      – Ах, это! – отмахнулась женщина. – Но, во-первых, к тому времени мама развелась с отчимом и выставила его вместе с пасынком из квартиры, а во-вторых, Екатерина Терентьевна всегда зазывала меня к себе. Ей ведь стало скучно без Тони.
      – И вы навещали её?
      – Да, конечно.
      – И на ночь оставались?
      – Время от времени, а почему нет?
      – Просто если ваша мама уже развелась, то и она, наверное, скучала, – предположила Мирослава.
      – Вы не знаете мою маму! – фыркнула Ивашова. – Она никогда не скучает и всегда, в отличие от меня, занята своей личной жизнью. Вот и сейчас она седьмой раз замужем. Год назад сошлась с прикольным дедком. Он мне даже нравится. Зовёт меня доченькой и сватает за своего сынка, великовозрастного оболтуса!
      – А что же вы?
      – Что же я? – развеселилась Светлана Филипповна, – я замужем за своим Григорием двадцать лет и разводиться не собираюсь. У нас сынок в десятом классе учится.
      – А муж вашей матери об этом не знает?
      – Как же ему не знать, если моя мама раз пять на день жалуется ему то на Гришу, то на Гошу. Гоша – это наш сын. Вот он и хочет облагодетельствовать меня браком со своим сынулей.
      – Понятно. А Екатерина Терентьевна была довольна выбором дочери?
      – Вы имеете в виду Аркашу? – уточнила Светлана Филипповна.
      – Да, его.
      – Ну, как вам сказать, – замялась женщина, но потом решила сказать правду, тем более что дело прошлое, – сначала не очень. Ведь, когда они с Тоней поженились, у Аркадия была дырка в кармане да вошь на аркане. Но Екатерина Терентьевна зарабатывала в ту пору уже хорошо и помогала молодым. А потом Аркадий сам раскрутился и стал неплохо обеспечивать семью.
      – А что стало с его романтикой? – как бы невзначай спросила Мирослава.
      – В смысле?
      – В том смысле, что чаще всего с годами огонь любви гаснет и тлеющие угли покрываются пеплом.
      – Ах, вы об этом, – приговорила Светлана Филипповна и задумалась. – Конечно, их отношения претерпели изменения. Но ведь всё течёт и всё изменяется. Я бы не сказала, что Аркадий стал меньше любить Тоню. Может быть, даже наоборот. А вот Тоня последние несколько лет вся отдалась работе, стала большим начальником и надеется на дальнейший рост.
      – Что ж, это неплохо.
      – С одной стороны, да, – согласилась Ивашова, – но с другой стороны, на семью у неё остаётся всё меньше и меньше времени. Инесса-то скоро замуж выйдет, Дениске всё по барабану, а на Аркадия порой не глянешь без слёз.
      – Это отчего же? – удивилась Мирослава.
      – Выглядит, как шелудивый пёс! – вырвалось у Светланы Филипповны.
      – Неухоженный, что ли? – сделала вид, что не поняла Мирослава.
      – Нет, – отмахнулась Ивашова, – не в этом дело. За собой следить Аркадий и сам способен. Но выглядит он заброшенным, точно вещь, которую за ненадобностью на чердак унесли и там забыли.
      – Я, кажется, начинаю понимать вас…
      – Вот-вот! Осунувшийся, глаза потухшие, уголки рта опущены, – печально проговорила Ивашова и добавила: – Вот только после гастролей приезжает весёлый и некоторое время светится, точно ему вовнутрь фонарик вставили. Но проходит какое-то время, и он опять сникает.
      – Да, жаль, что последние гастроли не добавили оптимизма в его жизнь.
      – Какой уж тут оптимизм, – подхватила Ивашова, – мало того, что сам заболел, так ещё и тёщу во время его отсутствия убили. Какое горе. – Светлана Филипповна схватилась за голову и закачалась из стороны в сторону.
      Мирослава отчётливо поняла, что для Ивашовой смерть Екатерины Терентьевны на самом деле была большим личным горем.
      – Сочувствую, – обронила она так тихо, что женщина её, кажется, и не услышала.
      – И как они теперь будут жить? – спросила Светлана Филипповна, не обращаясь ни к кому конкретно.
      – Я слышала, что после свадьбы внучки Екатерина Терентьевна собиралась переехать к дочери.
      – Да, – подтвердила Ивашова, – и если бы это случилось, все были бы накормлены и ухожены.
      – Аркадий не возражал против переезда к ним тёщи?
      – Аркадий? – искренне удивилась Ивашова – А с чего бы это ему возражать?
      – Мало ли что, – уклончиво отозвалась Мирослава.
      – Вы Аркашу не знаете! Мы как раз накануне его гастролей виделись, и он так радовался!
      «Предстоящей встрече с любовницей он радовался», – подумала про себя Мирослава, но вслух свои мысли не озвучила.
      – Значит, Аркадий последние годы был в хороших отношениях с Екатериной Терентьевной? – спросила она.
      – В прекрасных! – заверила её Светлана Филипповна.
      – Повезло Бессоновым, а то наслушаешься анекдотов всяких про тёщ и зятьёв и начинаешь думать невесть что.
      – И не говорите, – пожаловалась Ивашова, – вон, моя мать с моим мужем, как кошка с собакой, так бы глаза друг другу повыцарапывали и хвосты пооткусывали!
      Мирослава невольно улыбнулась.
      – А ведь кажется, чего им делить?
      – Вас, – предположила Мирослава.
      – Да ладно, я своей матери никогда особо и не нужна была. Накормлена, обстирана, растёт, и все дела. А Екатерина Терентьевна со своей Тонечки пылинки сдувала, холила её и лелеяла. Потом большую часть своей заботы на Инессу перенесла. И та в бабушке души не чаяла. Как ни придёшь, всё бабушка с внучкой секретничают.
      – Да, для Инессы потеря бабушки тяжёлый удар.
      – Чего уж тут скрывать, она о ней больше всех горюет. Они с Глебом и свадьбу решили отложить на некоторое время.
      – Это по-человечески понятно.
      – Вот поверите или нет, – неожиданно азартно проговорила Светлана Филипповна, – а если бы знала, кто нашу голубушку молотком приложил, удушила бы этого гада собственными руками! – Ивашова потрясла перед Мирославой крепко сжатыми кулаками.
      «Кулаками вообще-то не душат, – подумала Мирослава, – ну, да ладно».
      Получается, что у Ивашовой она выяснила только одно – Аркадий жили с тёщей душа в душу. И теперь после её смерти и замужества дочери он останется ещё более одиноким и заброшенным. Так как, судя по всему, Антонина Георгиевна, чтобы убежать от своего горя, ещё больше погрузится в работу. А Клары Шляхтиной, чтобы подзарядиться хотя бы на время, рядом у него нет. И что делать бедному Дениске, сыну Бессоновых? До женитьбы ему далеко…
      Спрашивать об изменах Аркадия жене у Светланы Филипповны Мирослава, по понятным причинам, не стала.
      Если об изменах мужа не знала жена, а она, судя по всему, даже и не догадывалась о том, что муж ей не верен, то откуда могла о них знать подруга жены?
      Вот если бы Аркадий гулял от Антонины в своём городе, то имел бы все шансы попасться, а так…
      Умён саксофонист.
      К тому же Волгина была уверена на сто процентов, что Аркадий разводиться с женой не собирался. Впрочем, так же, судя по имеющимся данным, и Клара со своим Фёдором.
      Хотя мама Клары Софья Михайловна Пушкарская могла иметь на сложившуюся ситуацию прямо противоположный взгляд. И она могла всё-таки прилететь сюда и встретиться с Екатериной Терентьевной, чтобы каким-то образом договориться с ней и о разводе Аркадия. Вот только Самсонова Бессонову не мать. Хотя… Говорят же, что тёща – вторая мать.
      А дальше? А дальше разговор двух женщин зашёл в тупик. И Софья Михайловна решила поставить точку в споре ударом молотка по затылку несговорчивой тёщи.
      «Или всё было совсем не так? – подумала Мирослава, – одно ясно, теперь мне нужен Наполеонов».



      Глава 23

      – Шур! Привет! Я прилетела.
      – На крыльях мечты? – сардонически поинтересовался он.
      – Нет, на самолёте.
      – И не сегодня!
      – Извини…
      – В тебе проснулась совесть или тебе чего-нибудь от меня надо? – спросил он.
      – Не поверишь, – проговорила она с необычайной ласковостью в голосе и замолчала.
      – Во что я не поверю? – не выдержал он.
      – У моей совести началась бессонница.
      Наполеонов хмыкнул.
      – И мне действительно нужна твоя помощь.
      – Вот с этого и надо было начинать!
      – Но помощь будет обоюдной.
      – В смысле?
      – Шур, это разговор не телефонный. Ты приедешь, и я тебе всё расскажу.
      «Насчёт всего она, конечно, мягко говоря, преувеличивает, – быстро промелькнуло в голове Наполеонова, – но что-то толковое я смогу от неё узнать».
      – Когда? – спросил он.
      – Что, когда?
      – Приехать?!
      – Сегодня вечером. А пока…
      – Что пока?
      – Узнай, пожалуйста, не прилетала ли к нам из приморского города Волчеморска в день или в ночь перед убийством Самсоновой гражданка Софья Михайловна Пушкарская и не вылетала ли обратно?
      – Кто это?
      – Вечером расскажу.
      – Какого она года рождения?
      – Не знаю, но примерно такая же пожилая, как и Екатерина Терентьевна.
      – Ты её в чём-то подозреваешь?
      Ответом ему было молчание.
      – Слава! Ты где? – завопил следователь.
      – Здесь я, здесь. Шур, хорошо бы раздобыть её фотографию. А то у меня только фото её дочери.
      – Что у тебя? – не понял он.
      – Фото дочери Пушкарской Клары Шляхтиной.
      Наполеонов со всего размаха грохнул трубку на рычаг.
      – Рассердился, – улыбнулась Мирослава.
      Рассердился, это было мягко сказано. Он был вне себя от злости!
      Побегав по кабинету, Наполеонов понял, что Мирослава напала на след или идёт по нему на ощупь. Но это неважно. Раз она что-то учуяла, то непременно раскопает до конца. Значит, и ему надо действовать.
      Наполеонов поднял все свои связи, и к концу дня он уже знал всё или почти всё и о Пушкарской, и о её дочери.
      Он даже упросил выслать ему из Волчеморска факсом фотографии обеих женщин. А вот зачем Пушкарская приезжала в их город и к кому, предстояло выяснить.
      Вечером он помчался в коттеджный посёлок. И, переступив порог дома Волгиной, произнёс не привычное: «Что у нас на ужин?», а выпалил прямо с порога:
      – Кто такая Пушкарская? И в чём ты её подозреваешь?
      – Она была в нашем городе в день убийства Самсоновой?
      – Была! – он хлопнул на стол пакет с фотографиями.
      – Шура! Ты гений! – воскликнула Мирослава.
      – Кто бы в этом сомневался, – пробормотал он себе под нос.
      – Ужинать будем? – спросил Морис.
      – Да погоди ты со своим ужином! – отмахнулся Наполеонов.
      Морис пожал плечами и вышел.
      – Он уже всё знает? – обиженно кивнул в сторону ушедшего Шура.
      – Всё даже я не знаю, – успокоила его Мирослава, – и раз тебе кусок в горло не лезет из-за желания выслушать меня немедленно, то садись и слушай! – она подтолкнула его к креслу и села напротив него сама, так близко, что их колени соприкасались.
      Начала свой рассказ Волгина с того, что к ней обратился клиент с просьбой найти убийцу Екатерины Терентьевны Самсоновой.
      – Кто это? – быстро спросил следователь.
      – Имени его я тебя не назову! – отрезала Мирослава.
      Наполеонов заёрзал в кресле, но потом сказал:
      – Ладно, рассказывай дальше.
      И она рассказала ему, как полетела в Волчеморск, остановилась в гостинице «Чайка», в той самой, где останавливался Аркадий Бессонов и его друзья. И дальше изложила по порядку все события.
      – Почему ты не стала искать убийцу здесь, а полетела в Волчеморск? – спросил Наполеонов.
      – Не знаю, – призналась она, – если я сошлюсь на интуицию, ты опять будешь фыркать.
      И в подтверждении её слов он на самом деле фыркнул.
      – Ну вот!
      – Извини. Но всё-таки признайся, ты с самого начала предположила, что у саксофониста в городе на море есть любовница, и она пришлёпнула его тёщу, перепутав Екатерину Терентьевну с его женой Антониной.
      – Нет, ничего такого я не предполагала. Просто хотела изучить обстановку.
      – Ага, так я тебе и поверил!
      – Шура…
      – Помнишь, – перебил он её, – у Чехова есть рассказ «Супруга»?!
      – Ну?
      – И там, сейчас, погоди, – он прижал руку ко лбу и стал цитировать: «Тёща… безумно любящая свою дочь, и во всём помогающая ей; если бы дочь душила человека, то мать не сказала бы ей ни слова и только заслонила бы её своим подолом». А тут! – воскликнул Наполеонов, вскочив с кресла и, больно стукнувшись своими коленями о колени Мирославы, забегал по комнате, – она, то есть тёща…
      – Шура! Чья тёща?
      – Неважно! Мать убила ради дочери.
      – Погоди! Сядь.
      Наполеонов плюхнулся в кресло.
      – Друзья Аркадия, по-видимому, давно знали о наличии у Аркадия любовницы и покрывали его. По крайней мере они все трое признались в этом.
      – И подтвердили, что Аркадий лежал с гипертоническим кризом, доченька дежурила возле любовника, а у матушки руки были развязаны.
      – Не забывай, что соседи Пушкарской из «Удачного» говорят, что они видели её в этот день на собрании.
      – Сказать можно всё! – отмахнулся Наполеонов.
      – Но нам всё равно нужно быть предельно осторожными, чтобы не наломать дров, – предостерегла Мирослава. – Пока у нас нет никаких доказательств.
      – А её прилёт в наш город и поспешный отлёт?
      – Нужно найти такси, на котором она ехала из аэропорта.
      – Если только она не воспользовалась автобусом.
      – Но не может же быть так, чтобы никто её не заметил…
      – Представь, никто так и не вспомнил, что видел в этот день кого-то незнакомого…
      – Наверное, надо заново обойти квартиры и предъявить жильцам фотографию.
      – Сделаем.
      – И потом её отпечатки в квартире Бессоновых! Они просто обязаны были там остаться! Она же не могла войти в квартиру в перчатках?!
      – С ручки молотка отпечатки стёрты.
      – И ты думаешь, что она больше ни до чего не дотрагивалась?
      – Не знаю…
      В дверях снова появился Морис и заявил:
      – Или вы сейчас же идёте ужинать, или я всю еду складываю в мешок и несу к контейнеру.
      С криком: «Нет! Нет!» – Наполеонов вскочил с кресла, снова стукнувшись о колени Мирославы.
      – Шура! У меня от тебя синяки будут! – проговорила она недовольно.
      – А нечего было ко мне свои коленки прижимать.
      – Придушу! – погрозила она ему кулаком.
      – Но не сегодня и не сейчас! – бросил он и почти бегом устремился к двери.
      Морис покачал головой и тоже вышел. На колени к Мирославе запрыгнул Дон и стал переминаться, массируя мягкими лапками с едва выпущенными коготками ушибленные места.
      – Один ты меня жалеешь, – нежно проговорила Мирослава и запустила пальцы в длинную шелковистую шерсть. Потом подхватила любимца на руки со словами:
      – Идём, а то Морис изволит гневаться.
      Кот что-то муркнул ей в ответ и спрятал голову у неё на груди.
      После ужина Наполеонов намеревался вернуться к обсуждению дела Самсоновой, но Мирослава категорически отказалась, сказав, что нужны новые факты.
      Рано утром Наполеонов укатил на работу. А Мирослава взяла телефон, забралась с ногами в кресло и позвонила в Волчеморский театр драмы.
      Ей любезно ответили и перенаправили к администратору.
      Мирослава объяснила, что ей нужно переговорить с режиссёром театра Альфредом Фёдоровичем Гульновым.
      – Извините, – ответили ей, – но наш театр ещё не вернулся с гастролей. И Альфред Фёдорович тоже, – потом голос уточнил: – А вам нужен именно Гульнов?
      – Наверное, не именно он, – подумав, ответила Мирослава, – возможно, вы сможете мне помочь?
      – К вашим услугам.
      – Скажите, а фамилия актрисы по имени Раиса, которая подменяет иногда Клару Шляхтину, Анишина?
      – Ну, что вы! Вас кто-то ввёл в заблуждение. У нас есть актриса Раиса Матюхина. А Анишина Вероника Валерьевна – наш гримёр.
      – Простите, – сказала Мирослава, – но почему, когда заболела Анишина, вызвали Клару Шляхтину?
      – Потому что до того, как с боем прорваться на сцену, Кларочка работала гримёром, – любезно ответили ей.
      – О! – вырвалось у Мирославы, но тотчас, взяв себя в руки, она поблагодарила: – Большое вам спасибо!
      – А что передать Альфреду Фёдоровичу?
      – Что я восхищаюсь его талантом!
      – Простите, вы, это кто? Вы забыли представиться.
      – Извините. Я детектив Мирослава Волгина.
      Теперь возглас «О!» вырвался у собеседника Мирославы.
      Но она не стала ждать, пока он придёт в себя и засыплет её вопросами, просто быстро попрощалась и отключила связь.
      Мирослава ещё только обдумывала полученную информацию, как зазвонил её сотовый.
      Она глянула на имя абонента. Звонил Наполеонов.
      – Да, Шура.
      – Ты можешь сейчас подъехать?
      – Куда?
      – В Постышевскую городскую больницу. Та, что в квартале от набережной третьего спуска?
      – Что случилось?
      – Кирилл Савельев, мальчик, которого столкнули с лестницы в подъезде, где живут Бессоновы, пришёл в себя.
      – Выезжаю немедленно! – сказала она и отключилась.
      Через минуту она уже бежала по лестнице и кричала:
      – Морис! Мы срочно выезжаем!
      – Куда? – изумился Миндаугас, появившись из глубин кухни.
      На его руках остались следы муки. Судя по всему, он колдовал над пирогом или кексом.
      – В Постышевскую городскую больницу. Мальчик, которого столкнули с лестницы, пришёл в себя. Он должен был видеть убийцу в лицо.
      Больше Морис ни о чём не спросил.
      Через двадцать пять минут они выехали из коттеджного посёлка на шоссе и помчались в сторону города.
      «Когда мальчика столкнули с лестницы, – думала про себя Мирослава, – ни Пушкарской, ни её дочери в городе не было. Неужели у убийцы есть сообщник?» И сама себе возразила: «Но это же нереально!»
      И тут перед её внутренним взором сверкнула такая яркая вспышка, что Мирославе показалось, небо наяву раскололось пополам.
      Она невольно вздрогнула.
      – Что случилось? – спросил Морис, бросив на неё беспокойный взгляд.
      – Нет, ничего, – тихо сказала она, – я только что поняла, что я балда!
      – В смысле, наимудрейшая? – усмехнулся Морис.
      – Скажешь тоже. И как я только могла?!
      – Чего могли?
      – Не догадаться раньше.
      Он снова посмотрел на неё, но ничего не сказал.
      До самой больницы они ехали молча.
      Едва выбравшись из машины, Мирослава заметила на крыльце бегающего взад-вперёд следователя и огромного охранника, не спускающего с него глаз.
      – Шура! – закричала Мирослава.
      – Наконец-то! – завопил он.
      – Я останусь внизу, – бросил вслед Волгиной Морис.
      – Хорошо, – ответила она, не оглядываясь.
      Волгиной выдали белый халат, бахилы, и Наполеонов тотчас, не дожидаясь лифта, потащил её на второй этаж.
      Они вошли в палату, возле которой дежурил полицейский.
      По-видимому, правоохранительные органы опасались, что убийца может захотеть завершить начатое.
      В палате было тихо, пахло лекарствами. Робкий свет осеннего дня падал на кровать, где лежал Кирилл Савельев. Его бледное исхудавшее лицо почти сливалось с наволочкой.
      – Здравствуй, Кирилл, – поздоровался следователь.
      – Здравствуйте, – тихо ответил мальчик.
      – Я следователь Александр Романович Наполеонов, а это, – кивнул он в сторону Мирославы, – детектив Мирослава Игоревна Волгина.
      Мальчик промолчал.
      Наполеонов придвинул к кровати два стула. На один из них усадил Мирославу. На другой сел сам, вздохнул и проговорил:
      – Мы пришли к тебе за помощью.
      – Ко мне? За помощью? – удивился мальчик.
      – Ты ведь видел того, кто тебя толкнул?
      – Да, видел.
      – И кто это был?
      – Я не знаю.
      – То есть раньше ты не видел этого человека?
      – Нет.
      – Но ты можешь описать его?
      – В подъезде было не очень светло, и я помню только то, что он был чёрный!
      – Чёрный? Ты хочешь сказать брюнет?
      – Нет! Негр! У него лицо было чёрное и руки!
      Морис и Мирослава недоумённо переглянулись. Но Кирилл, сам того не осознавая, пришёл им на помощь:
      – Когда я был совсем маленький, то один артист показывал номер и говорил там: «С Новым годом! Пошёл на фиг!»
      – Лукинский?
      – Я не помню точно его фамилию, но, наверное, он.
      – Шура! Этот бандит надел на голову чулок, а на руки перчатки.
      – Но как он мог узнать, что Кирилл войдёт в подъезд?
      – Единственный ответ – он увидел его в окно!
      – Значит, нужно проверить всех жильцов, чьи окна выходят во двор.
      – Кирилл, ты, когда вошёл в подъезд, не слышал, щёлкнул ли на каком-нибудь этаже замок? Или дверь стукнула?
      – Нет, я ничего не слышал, – ответил мальчик и добавил: – Да я особо и не прислушивался.
      – Ты приходишь к бабушке с дедушкой в определённые дни или когда надумаешь?
      – Обычно прихожу, когда есть время.
      – И никто не знает, когда именно ты можешь прийти?
      – Никто. Только бабуле звоню, что иду к ним.
      – Значит, всё-таки увидел через окно, – сказал Наполеонов.
      – Кирилл, теперь, пожалуйста, расскажи нам о том дне, когда убили Екатерину Терентьевну.
      – Да что рассказывать-то? – удивился мальчик.
      – Всё с самого начала. Насколько я поняла, ты в тот день ночевал у бабушки с дедушкой?
      – Да.
      – Вот. Ты проснулся. Дальше?
      – Пошёл в душ, оделся, на кухне уже ждал завтрак. Мы позавтракали втроём. Потом я сел играть за компьютер. А через какое-то время дедушка заглянул и сказал, что на улице чудесная погода и пошёл бы я лучше погулять, чем зарабатывать себе остеохондроз на старость. Дедушка у меня вообще большой шутник, – пояснил Кирилл. – Я глянул в окно и увидел, что перед домом на площадке ребята играют в бадминтон.
      – Знакомые ребята?
      – Да, все с этого двора. Короче, я решил к ним присоединиться. Вот, собственно, и всё, – вздохнул Кирилл.
      – Как долго ты находился на площадке?
      – До обеда.
      – А точнее?
      – В час дня бабушка позвала обедать, и я пошёл домой.
      – Больше ты в этот день на улицу не выходил?
      – Нет.
      – Я понимаю, что ты был увлечён игрой, но, может быть, всё-таки заметил кого-то из людей, входивших и выходивших из подъезда?
      Кирилл задумался, потом ответил:
      – Убийцу я точно не видел.
      – А кого видел?
      – Слесаря, почтальона, разносчика пиццы. Какую-то тётку. Её я видел, когда спускался вниз, и второй раз, когда уже играл с ребятами.
      – Какую тётку?
      Мальчик снова задумался, а потом выпалил:
      – Не совсем обычную!
      – Не совсем обычную? – переспросил следователь.
      – Ну, она похожа на англичанку…
      – В смысле? На премьер-министра Великобритании? – предположил Наполеонов, думая, какую ещё англичанку подросток мог видеть по телевизору.
      – Да нет же! – отверг его предположение Кирилл и попробовал объяснить: – Помните, такое старое кино было, мы его когда-то с дедушкой смотрели, что-то по Чехову. Там помещик удил рыбу с гувернанткой-англичанкой.
      – Может быть, «Дочь Альбиона»?
      – Название я не запомнил.
      Наполеонов вздохнул и спросил:
      – И всё-таки, что в этой женщине было английского?
      – Ну, плоская она была! Понимаете?
      – Не совсем.
      – Ну, наши женщины с выпуклостями, – подросток сделал жест, описывающий фигуру женщин, и покраснел: – А эта плоская, как англичанка.
      – Понятно. Больше ничего странного в ней не было?
      – Не было. Хотя, постойте! Когда она попалась мне в подъезде навстречу, она была на каблуках.
      – Почему ты так решил?
      – Она цокала.
      – Ты не заметил, что именно на ней было?
      Он покачал головой.
      – Зато, когда она вышла, на ней были кроссовки.
      – Ты уверен?! – в один голос воскликнули Волгина и Наполеонов.
      – Да. Я же говорил, мы играли в бадминтон, и Валька так запулил ракетку, что она улетела как раз под ноги этой тётки, когда она выходила из подъезда. Я помню, что, когда поднимал ракетку, удивился, где это она переобулась. Но потом у меня это вылетело из головы.
      – А лицо ты её не заметил?
      – Не очень…
      – Посмотри вот на эту фотографию, – Наполеонов показал Кириллу фото Пушкарской, – похожа?
      – Вроде, но не очень…
      – Что значит не очень?
      – Я не могу объяснить. Вроде, это она, да, точно она! Или её родная сестра.
      – Спасибо тебе, – поблагодарили мальчика следователь и детектив.
      Когда они вышли из палаты и спустились на улицу, Наполеонов спросил:
      – И кто это?
      – Мать любовницы саксофониста, – пожала плечами Мирослава.
      – То есть Пушкарская?
      Мирослава не ответила.
      – Ну, что ты молчишь? – взорвался Наполеонов.
      – А что ты хочешь от меня услышать?
      – Твою версию! Мальчик, например, сказал, что это сестра Пушкарской!
      – У Софьи Михайловны нет сестры.
      – Тогда кто это? Ведь паспорт-то у неё был Пушкарской.
      – Кстати, паспорт, – сказала Мирослава, – ты сам поедешь его изымать или подключишь коллег из Волчеморска?
      – Сам! – рявкнул Наполеонов и добавил: – Если начальство не будет чинить препятствий.
      – На паспорте могли сохраниться, кроме отпечатков Клары Шляхтиной, и отпечатки убийцы.
      – Ты хочешь сказать, что Клара украла паспорт своей матери, отдала его её двойнику и велела убить Антонину Бессонову, а киллер обмишулился?
      – Никто не обмишулился, – устало проговорила Волгина, – и никого она не нанимала.
      – Но как же тогда?! Это всё-таки Софья Михайловна?
      – Шура! К нам приезжала ненастоящая мать Клары.
      – А какая же?
      – Поддельная.
      – Значит, всё-таки киллер?
      – Да нет же!
      – Не ори на меня! – обиделся Наполеонов.
      – Прости. Я предполагаю, что это был загримированный саксофонист.
      – Ты шутишь? – вытянулось лицо Наполеонова.
      – Нет.
      – Но зачем Аркадию Бессонову убивать свою тёщу?
      – Я уверена, что его не устраивала перспектива того, что тёща будет жить с ним.
      – Но ведь она жила отдельно!
      – Пока отдельно. Но после свадьбы внучки она собиралась жить с дочерью.
      – Всё равно это не мотив!
      – Кому как, – пожала плечами Мирослава.
      – А где доказательства?
      – Ищи.
      – Спасибо!
      – Я звонила в театр, и мне сказали, что прежде Клара Шляхтина работала гримёром. Можем ещё и Фёдору прямо сейчас позвонить.
      – Кому?
      – Мужу Клары.
      Мирослава набрала номер Фёдора Шляхтина и включила громкую связь.
      – Аллоу! – отозвалась трубка весёлым басом.
      – Федя! Это Мирослава. Мы с вами вместе ужинали макаронами.
      – Как же, помню!
      – Скажите, пожалуйста, кем ваша жена работала до того, как стать актрисой?
      – Гримёршей. А что?
      – Ничего, так. Спасибо вам, Федя.
      – За что?
      – До свиданья.
      – До свиданья, – удивлённо протянул он.
      – Шура! Доводить дело до конца ты будешь один.
      – Это ещё почему? – спросил он подозрительно.
      – Моя клиентка Инесса Бессонова.
      – Да ты что?! – Наполеонов захлопнул рот ладонью. А потом спросил: – И как ты ей скажешь?
      – Пока не знаю, – мрачно отозвалась Мирослава.
      – Меня всё-таки смущает одна вещь, – пробормотал Наполеонов.
      – Какая?
      – Бессонову трижды вызывали «Скорую помощь».
      – Накануне.
      – Но у него же был гипертонический криз!
      – А вот это ты должен выяснить у врачей «Скорой».
      – Но возле него же дежурила Клара!
      – А кто тебе сказал, что дежурила она не возле пустой кровати?
      – Ты думаешь, она была в курсе?
      – Естественно, раз гримировала его под свою мать.
      – Но зачем ей нужно было, чтобы Аркадий убил свою тёщу?
      – Мы не знаем, что на самом деле наплёл Кларе Аркадий. Скорее всего, о намерении убить не было сказано ни слова.
      Наполеонов тяжело вздохнул.
      – Шура! Не забудь допросить обоих портье «Чайки». Сунь им под нос фотографию. До этого они узнали по фотографии Клару, выступившую в роли сиделки. И рассказали мне, что один из них видел тётку, которая вошла в гостиницу и пропала, другой видел, как некая женщина вышла из гостиницы, хотя он не заметил, когда она вошла.
      – А она и не входила, – пробормотал следователь.
      – Вот именно, Клара переодела в женский костюм Аркадия, загримировала, он вышел из гостиницы и помчался в аэропорт. А второй портье видел, как мадам вошла в гостиницу и стала подниматься наверх. Но вниз она не спустилась. Зато сиделка с саквояжем покинула «Чайку».
      – В саквояже была одежда.
      – Скорее всего. И квартиру Бессоновых надо бы обыскать.
      – Что это даст?
      – Не знаю.
      – Но твоя интуиция советует? – спросил Наполеонов и дурашливо улыбнулся.
      Однако улыбка, растянутая до ушей, получилась очень грустной.
      – Советует, – ответила Мирослава и отвернулась.
      – А предлог? – он дотронулся до её плеча.
      – Придумай что-нибудь! – она резко повернулась: – Например, вскрылись новые обстоятельства, и ты ищешь отпечатки Владимира Дорина!
      – Не напоминай мне об этом мазиле! – Наполеонов поморщился, как от зубной боли.
      – Напрасно ты так, – укорила его Мирослава, – лично мне нравятся его работы. И кто знает, может, в скором времени ты будешь гордиться своим протеже.
      – Скажешь тоже, протеже! – фыркнул Наполеонов.
      Мирослава ободряюще ему улыбнулась.
      – Ладно, – пробормотал Наполеонов, – работать надо.
      Они разошлись по своим машинам и разъехались.
      Морис вопросительно посмотрел на Мирославу, и она ответила на его безмолвный вопрос:
      – Кажется, дело сдвинулось с мёртвой точки.
      – Всё-таки Пушкарская?
      – Нет. Саксофонист.
      – Кто?! – Миндаугас резко затормозил и прижался к обочине.
      – Дома расскажу, – усмехнулась Мирослава, – до дома всё-таки хочется доехать в целости и сохранности.


      Наполеонов позвонил Мирославе через два дня.
      – Представляешь, этот идиот туфли сохранил!
      – Те самые? – спросила она.
      – Ну да. Ноги он натёр, поэтому вынужден был переобуться. А туфли после убийства упаковал в коробку и спрятал на антресолях.
      – Он потом от них может отпереться…
      – Ага. А ДНК? И это ещё не всё. Оказывается, Бессонов оставлял свой автомобиль на стоянке возле аэропорта. Вылетая на гастроли, квартет в полном составе до аэропорта добирался на его машине. Когда Бессонов прилетел убивать тёщу, он не стал брать такси и садиться на автобус, боясь привлечь внимание. Поехал на своей машине. Мы нашли двух приятельниц, бабушек с внуками, которые видели эту машину в соседнем дворе. Из неё вылезла тётка и, слегка прихрамывая, удалилась. А собачник видел уже, как Бессонов забирался в свой автомобиль. Он почему-то не понравился рыжему терьеру, и тот просто облаялся на него. Хозяин еле-еле угомонил собаку, хотя, по его словам, пёс вообще-то спокойный.
      – Хорошо…
      – Но это ещё не всё! Паспорт мы изъяли, и Бессонов в нём наследил. Но самое главное, Клара Шляхтина полностью сдала своего любовника! И выдала саквояж с одеждой, которую он надевал тогда.
      – Она не объяснила, почему пошла на эту авантюру?
      – Сказала, что очень любила Аркадия и хотела ему угодить.
      – Убить тёщу?
      – Нет, он сказал ей, что придумал шикарный розыгрыш, о котором подробно расскажет позднее.
      – Рассказал?
      – Нет, сказал, что всё пошло не так.
      – Угу. А что врачи «Скорой»?
      – Сказали, что больной попался мнительный, и им пришлось выезжать к нему три раза. Первый раз давление было повышенным.
      – Оно и понятно, Аркадий волновался. А потом?
      – После уколов и лекарств всё вошло в норму, но больной утверждал, что ему плохо. Хотели сделать ему укол снотворного, но он отказался.
      – Ещё бы! – хмыкнула Мирослава.
      – Но зато согласился принять таблетку.
      – Выпил при них?
      – Нет, сказал, что выпьет лекарство попозже.
      – Но приём снотворного не входил в его планы.
      – Точно. Загримированный любовницей, Бессонов летит с паспортом её матери домой, поджидает тёщу, улучает момент, когда она поворачивается спиной, ударяет её молотком по затылку и летит обратно.
      – Шур, а ты веришь Шляхтиной?
      – В чём?
      – В том, что она не знала о запланированном убийстве?
      – Как ни странно, верю. Видела бы ты её в тот момент, когда она узнала правду.
      – Шур, она актриса.
      – Как мне сказали, актриса она не просто плохая, а скверная, зато гримёр отличный.
      – Может быть, и так, – не стала спорить Мирослава.
      Она вспоминала, как за день до этого вечером позвонила Инессе:
      – Приезжайте, я готова назвать вам имя убийцы вашей бабушки.
      Волгина не знала, что Аркадий сохранил туфли, иначе, скорее всего, позвонила бы после обыска. Но, как бы то ни было, Глеб и Инесса примчались очень быстро, точно не на автомобиле ехали, а летели на ковре-самолёте.
      Волгина заподозрила, что девушка заставляла жениха нарушать все правила движения, и осторожный Глеб на этот раз не решился ей отказать.
      – И кто это? – нетерпеливо проговорила девушка.
      – Это ваш отец.
      – Нет!!!! Вы лжёте! Я вам не верю!
      Но по голубым глазам девушки, превратившимся вдруг в холодные льдинки, Мирослава поняла, что Инесса ей поверила.
      Бессонова опрометью бросилась из кабинета. Был слышен стук её каблучков, который в неожиданно воцарившейся тишине казался оглушительным.
      – Давайте произведём полный расчёт, – сухо сказал Глеб Куприянов.
      – Вы больше ничего не должны агентству, – ответила Мирослава сухо.
      Ей хотелось, чтобы молодая пара как можно скорее покинула дом.
      – Как это не должны? – глаза молодого человека сузились.
      – Я назвала вам имя преступника. Всё остальное в руках следственных органов.
      – Но ведь это вы всё раскопали!
      – По желанию вашей невесты.
      – Я и не спорю! Просто я хочу жить дальше с сознанием, что мы вам больше ничего не должны.
      – Вы и не должны. И идите, пожалуйста. Вы сейчас как никогда нужны Инессе.
      Эта фраза отрезвила Глеба.
      – Простите, – произнёс он, – прощайте, – он почти побежал к своей машине, в которую забилась Инесса.
      – Прощайте, – почти шёпотом обронила Мирослава и почувствовала, как её руку сжал стремительно оказавшийся рядом Морис.
      – Не дай бог такое пережить, – сказал Миндаугас.
      – Бедная девочка, – согласилась с ним Мирослава.
      И в это мгновение она почувствовала, как к её ногам прижался всем своим мягким тёплым существом Дон, и душевная боль стала медленно таять.
      А в саду молодая зелёная трава пряталась под опавшей старой листвой, чтобы ранней весной снова заставить мир поверить в неизбежность возрождения и обновления после увядания и сна. И этот круговорот земной жизни, к сожалению или к счастью, никто не может отменить.