МоLох Наталья Вячеславовна Андреева
        Во время санации крупного банка его сотрудник Андрей Бобров помогает хозяевам украсть у государства огромные деньги. Чтобы не оказаться под следствием, Бобров на время уезжает в провинциальный Чацк, где устраивается на работу в филиал банка «Счастливый». Но вскоре из клиентских ячеек начинают загадочным образом пропадать крупные суммы. Бобров опасается, что, памятуя его криминальное прошлое, в кражах обвинят его. Единственный способ не попасть под подозрение - самому найти вора. Банк тоже озабочен своей репутацией и присылает из Москвы ревизора, миллионера и большого любителя хорошеньких женщин Василия Квашнина. По приезде в Чацк тот начинает домогаться невесты Боброва. Девушка понимает, что такой шанс упускать нельзя. Лучше стать любовницей миллионера и уехать в Москву, чем женой какого-то провинциального клерка. А тут еще вор, испугавшись прессинга, начинает убирать сообщников.
        По мотивам повести Куприна «Молох».
        Наталья Андреева
        МоLох
        По мотивам повести Александра Куприна «Молох»

* * *
        «Расслабься, Бобров. Выдохни и расслабься. Ты член общества: ты служишь, у тебя оклад плюс бонусы, у тебя ипотека и машина в кредит, значит, ты существуешь»,  - он подмигнул своему отражению в зеркале. Пора было ехать на работу.
        Андрей Бобров знал, что во многом он не такой, как все, и уж точно не такой, каким положено быть мужчине. Слишком уж чувствительный. Напишет кто-нибудь коммент к его посту, вроде и не обидный, но Бобров тут же начинает искать подвох. Кажется ему, что писавший хотел его, Андрея Боброва, задеть, обидеть, унизить. На такие комменты нет смысла отвечать, но Бобров весь день только об этом и думает. Что бы он ни делал, мыслями все равно возвращается к мнимому обидчику, накручивает себя, и к вечеру взрывается. Разражается гневным постом, на полстраницы, где выплескивает душу, словно младенца, вместе с грязной водой. И куда? В инет! В Дзен какой-нибудь, в эту клоаку, или в Инсту. Где нежную Бобровскую душу начинают полоскать в помоях, и ржать над этим.
        На следующий день Боброву становится стыдно за свой порыв, он бросается удалять пост, а там уже накидали комментов! Еще злее и обиднее. И вот с неделю Андрей ходит потерянный, кипятит, не может нормально работать.
        На вопрос:
        - В чем дело?  - огрызается:
        - Ни в чем.
        Потому что стыдно признаться. Ведь и в самом деле ничего же не случилось. Люди, которых он в глаза не видел, и никогда не увидит, подумали, что он дурак или психопат. Ну и что? Как изменится от этого жизнь Андрея Боброва? Да никак. Умом он это прекрасно понимал, но поделать с собой ничего не мог. Все равно кипятил. Боброву иной раз казалось, что он уникум, родившийся без кожи. Его тело - голый красный кусок мяса, по которому можно изучать сосуды, сухожилия и нервные окончания. В особенности, нервные окончания, из которых Бобров, похоже, весь и состоит. Потому что ему все время больно. Его душе. И еще он чувствует, когда надвигается катастрофа.
        Вроде бы ничего не происходит, вот как сегодня. Барометр показывает сухую солнечную погоду. На небе ни облачка. Фигурально, конечно, потому что на дворе зима. Но Бобров невольно ежился именно сегодняшним прекрасным утром, бреясь перед зеркалом. Втягивал голову в плечи, словно панцирь черепаший примерял, высунул язык, нет ли налета или покраснения, на предмет простуды и дважды порезался. Потому что _чувствовал_: грядет … опа. Это случится не сегодня, так на днях.
        Бобров потому и не женился. Современные девушки постят и лайкают направо и налево. Все они уткнулись в смартфоны. И ни одна не поймет его терзаний.
        - Ты псих, да?
        Именно такой реакции он и ожидал, когда дело дойдет у них с избранницей до близкого знакомства. В постели, когда тела насытились, наступает, как известно, момент откровений. Если, конечно, эта связь не случайная и планируется продолжение. А женитьба - это ничего себе продолжение!
        Был бы Бобров при этом красавец писанный, или олигарх. Тогда бы женщины могли ему многое простить. Но внешность у Андрея была заурядная. Невысокого роста, худощавый, пепельный блондин, глаза серые. Да еще и лицо ассиметричное, что можно было бы отнести к недостаткам внешности: правый угол рта выше левого и разные зрачки. Один, левый, всегда почему-то больше, и оба расширены. О причине умолчим. Надо же такому чувствительному человеку как-то снимать стресс? Невозможно ведь жить без кожи.
        По-настоящему хорош был у Боброва только лоб: высокий, белый, чистый. Поэтому Бобров не носил головного убора, даже в лютый мороз. Все эти кепки, шапки, бейсболки, презираемые им и раз и навсегда отвергнутые. Он отращивал волосы, но так, чтобы не выглядеть бродягой. Во избежание конфликтов на работе. А работал он в банке. Бобров зачесывал пряди назад, чтобы они падали эффектной волной по обе стороны его худого лица с ассиметричным ртом. Это вошло у Андрея в привычку: в минуты волнения запускать руки в волосы и раскладывать их вдоль впалых щек, словно рисуясь. Хотя делал это Бобров машинально.
        Вот и сегодня, он сел в машину и первым делом разложил и разровнял волосы. Потому что нервничал. Его внутренний барометр показывал бурю. Боброву лет пять назад повезло, точнее, он сам себя повез, куда хотел. Оформил в банке, где работал ипотеку и купил квартиру практически рядом с местом работы. Куда все равно предпочитал ездить на машине. Мысль о том, что ему, человеку без кожи, придется тереться в метро или в троллейбусе о других людей, у которых в отличие от Боброва кожа есть, и толстая, приводила Боброва в ужас. Даже пару остановок он не мог помыслить, что кто-то начнет дышать ему в затылок, жевать над ухом, сопеть и сморкаться. А не то хамить. Еще бесили бабки, которые утром, в будни куда-то перлись. Они всегда перлись, но бесили больше по будням. По утрам, а особенно, по вечерам. Боброву хватало двух бабок, чтобы взорваться. Его оголенные нервные окончания начинали шевелиться, как щупальца у ядовитой медузы, но вместо того, чтобы насмерть жалить бабок, жалили, чуть ли не до смерти самого Боброва. Так что он почти умирал в этом вагоне метро, или в битком набитом троллейбусе.
        Еще он ненавидел людей в зеленом и желтом с их квадратными рюкзаками, тоже зелеными и желтыми. Ненавидел, когда они везли клиенту пиццу. Их все ненавидели, эти пахнущие пиццей рюкзаки, но Бобров их ненавидел особенно. Ему казалось, что они именно его выбирают своей мишенью, стараются придвинуться к нему вплотную и пахнуть. Когда Боброву сказали, что пиццу стали возить в контейнерах, которые не пахнут, он не поверил. Подумал, что его заманивают обратно в троллейбус, чтобы окончательно убить его и без того чувствительную нервную систему.
        А у банка была парковка для сотрудников, и Бобров был в банке на хорошем счету. Ему легко прощали опоздания, и даже прогулы, которыми Бобров, впрочем, не злоупотреблял.
        Его непосредственный начальник, Карен, был его другом. Они вместе учились, но Бобров с его чувствительностью всегда легко уступал лидерство. К тому же у Карена был в банке блат. Один из акционеров был его родственником и земляком, понятно, что Карена двигали. Бобров прицепился к нему вагоном и тоже поехал.
        Его все в жизни устраивало.
        «Я член общества, я служу, у меня ставка»,  - повторял он, как заведенный, цитату из «Золотого теленка». Хотя до Остапа Бендера Боброву было далеко. Да что там! Бобров совершенно не годился в авантюристы. С его болезненной чувствительностью и волосами, которые он все время раскладывал. Но зато у него был Карен. Который, едва Бобров вошел к нему в кабинет, с похоронным видом сказал:
        - Банк, похоже, скоро ляжет. Поэтому работаем по схеме.
        Бобров похолодел. Он понял, что настало время платить долги. Карен не просто так его двигал. Бобров был _свой_человек_. А свои люди должны отработать номер. Процедура банкротства вещь неприятная, но и на ней, умеючи, можно нажиться. Бобров знал, что ему придется стать «погонщиком», они с Кареном это обговаривали. Не обговаривали только размер вознаграждения. «Не бойся, не бросим»,  - вот все, что обещал Карен, когда объяснял Боброву схему увода миллиардов из подлежащего санации банка. Бобров на миллиарды не претендовал, но понимал, что за такие вещи полагается уголовная ответственность. Схема была криминальной. И хотя Карен всячески заверял, что «доказать ничего не возможно», Бобров все равно ежился, когда это слушал. Его тело без кожи сплошь кровоточило. Оголенные нервы искрили, словно говоря: «Не лезь в это. Откажись».
        Но отказаться было невозможно, поскольку Карен был его другом и много для Боброва сделал. В частности, Карену Андрей был обязан низким процентом по ипотеке и льготными условиями в получении кредита на машину. Проще было сказать, чем Бобров был Карену не обязан. Поэтому он кивнул и согласился, в надежде, что банк никогда не ляжет.
        А банк взял, да и лег. То есть, собрался ложиться. И собрался он это делать всерьез, так что Боброву пришлось напрячься.
        …  - Живей, живей, пошевеливайтесь,  - охрипшим от волнения и усталости голосом командовал Карен.
        За эти три дня он осип, потому что все время командовал и покрикивал. Не на Боброва, хотя и тому доставалось. На бестолковое «стадо», которое надо было прогнать через банк, чтобы ограбить государство на пару миллиардов.
        Операционный зал в эти дни был похож на прядильную фабрику. «Многостаночники», эти нанятые на пару дней банковские клерки, смахивающие на огромных пауков, носились на своих паучьих лапках, будто ошпаренные, от столов к принтерам, распечатывающим документы, и обратно к столам:
        - Подпишите здесь… И здесь… И вот здесь…
        - Подпишите…
        - Подпишите…
        Бобров на эти дни стал их начальником, главным «пастухом». В его «стаде» было больше двух тысяч голов. «Верблюдов» подвозили автобусами. В основном это были азеры, но встречались и маргиналы с испитыми славянскими лицами. Вконец опустившиеся люди, некоторые даже москвичи, от которых дурно пахло, точнее воняло. Бобров загонял их в операционный зал, стараясь не дышать, и не думать о том, что он делает. Он платит долги. Ипотеку, кредит за машину. Такая цена. Выдохни и расслабься.
        Банк уже решили санировать, и скоро здесь начнется масштабная проверка ЦБ, который посадит в банке свою администрацию. Грабить государство можно и при ней, подсовывая так называемые «тетрадки». Отвлекающий маневр. «Тетрадки» - это забалансовые списки обманутых вкладчиков. Пока временная администрация с ними разбирается, «караваны» собирают деньги.
        - Здесь подпишите… И здесь…
        - Подпишите.
        Больше «верблюдов» - больше денег. Надо открыть как можно больше фиктивных депозитов. На балансе у банка кот наплакал, но благодаря этой схеме во время процедуры банкротства его акционеры получат сотни миллионов, а может, и миллиард-два. Все зависит от ловкости Карена и Боброва, и их работоспособности. После отзыва лицензии все эти «верблюды», фальшивые вкладчики ломанутся с документами на руках в АСВ. Полученные деньги они сдадут «пастухам», а сами получат незначительное вознаграждение. Потому что они «верблюды», лохи, половина из них плохо говорит по-русски, и уж точно никто из них не понимает, что именно подписывает.
        - Подпишите здесь…
        - Подпишите… и здесь…
        - Подпишите…  - шелестело по операционному залу.
        У Боброва невыносимо болела голова, тело было похоже на одну сплошную рану и саднило. Болело под мышками, болели ноги, болели глаза, будто на них постоянно давили пальцами. Боброву порою казалось, что он слепнет. О_н_не_хотел_всего_этого_видеть_…
        - Сынок, мне бы соточку, на опохмел.
        Тетка со слезящимися глазами и дрожащей нижней губой протягивала к нему руку с грязными обломанными ногтями. Она только что «открыла вклад» на десять миллионов рублей. Потому что русская, москвичка, документы и прописка в порядке. Соточку на опохмел. Бобров полез в карман.
        - Не вздумай,  - бросил на ходу Карен.  - Одной дашь - все повалят. Бабушка, потом, все потом,  - сказал он тетке, которой по паспорту было сорок восемь лет, отведя руку Боброва с соткой.  - Потом все будет.
        Боброву который давно перестал считать, сколько денег он должен передать Карену после того, как схема будет отработана, тоже так сказали: потом все будет. Не сказали только, что такое все, в каких цифрах оно выражается?
        «Я-то пастух»,  - думал он, глядя на суету в операционном зале.  - «Мне-то заплатят нормально. Я член общества, у меня ставка».
        …Настоящая зима пришла неожиданно, со снегом, и даже с морозами. Замотанный Бобров вдруг вспомнил, что через неделю Новый год. На работу можно было больше не ходить, в кабинете Боброва сидел временный сотрудник, подозревающий хозяина этого кабинета абсолютно во всем. Бобров не мог встречаться глазами с этим парнем лет двадцати пяти, который ничего еще о жизни не знал, а, может, и не узнает никогда. Сидит в чужом кабинете, смотрит честными глазами, осуждает.
        «Я сам себя осуждаю»,  - думал Бобров. «Но мне надо как-то жить».
        Он понимал, что украли так много, что история эта получит огласку. А банковская система - одна большая деревня. О схеме все узнают, и о том, кто ее провернул тоже. Когда Бобров придет устраиваться на работу в новый банк, о нем там все уже будут знать. Поговорить поговорят, чтобы удовлетворить любопытство. А, это тот самый ловкач Бобров… А вот на работу возьмут вряд ли. Хотя, кто знает? Может, им именно такие и нужны? Ловкачи.
        Бобров понимал, что пора поговорить с Кареном, но боялся этого. Пора бы расплатиться. Поэтому когда Карен на ходу бросил ему:
        - Зайди,  - Бобров похолодел.
        Стрелка его внутреннего барометра скакнула и показала «жопа». Она бы и дальше упала, эта чертова стрелка, но такой жопы, в которой он оказался, Бобров себе и представить не мог. Фантазии у него на это не хватило бы.
        - Как дела?  - хрипло спросил он, присаживаясь к столу, за которым сидел Карен.
        Того уже тоже замещали, но из кабинета почему-то не выгоняли. Сотрудники ЦБ ходили к Карену консультироваться со своими «тетрадками», и Карен важно объяснял им, что вот он, электронный реестр, с ним и работайте. Этот реестр они состряпали вместе с Бобровым, он был насквозь фальшивым, как и улыбка Карена. При этом сам Карен жаловался, что давно уже не получает в банке зарплату, просто ему дорого его честное имя.
        Бобров при этих словах ежился и смотрел в окно, где кружила первая метель. Он понимал, что его и самого закружило, он одна из этих снежинок, которая растает, если пригреет солнце. И каплей сползет по стеклу туда, где темно и сыро. Возможно уже навсегда.
        - Здесь мы закончили,  - деловито сказал Карен, открывая толстую папку. Бобров с ужасом подумал, что в папке его личное дело.
        Но Карен отложил папку в сторону и посмотрел, наконец, на Боброва:
        - Хорошая новость: твой долг списан.
        - Какой долг?
        - По ипотеке. Банк ее закрыл. Остался долг за машину, но ты же понимаешь: не все сразу.
        - А плохая новость?  - замирая, спросил Бобров.
        - Ты засветился, Андрей. Тобой заинтересовался Следственный комитет.
        - Меня никуда не вызывали,  - хрипло сказал он.
        - Пока не вызывали,  - Карен нажал на «пока».  - В общем, тебе надо уехать.
        - Куда?  - упавшим голосом спросил он.
        «Бежать… За границу… Но что я там буду делать? У меня даже нет сбережений… только долги».
        - У одного моего родственника есть частный банк средней руки.
        - Сколько же у тебя этих родственников?  - горько спросил Бобров.  - Вся армянская диаспора?
        - Угадал,  - Карен откинулся на спинку кресла.  - У банка несколько филиалов в провинции, один из них в Чацке.
        - Где?!
        - Город есть такой. В тамошнем банке освободилась должность начальника валютного отдела. В их дыре… Я хотел сказать, в провинции трудно найти специалиста по валюте. А у тебя образование, стаж, опыт работы,  - в голосе Карена Бобров уловил насмешку.  - Короче, должность твоя. Езжай в Чацк и отсидись там годок-другой.
        - А ты, как я понимаю, сядешь в московский офис,  - с усмешкой сказал Бобров.
        - Радуйся: я по-прежнему буду твоим начальником. Буду тебя двигать.
        - Где? В Чацке?  - горько спросил он.
        - Это неплохой вариант. В провинции жизнь спокойная, подлечишься, женишься, наконец. Зарплата у тебя будет небольшая, но ты сдашь свою московскую квартиру и заживешь в Чацке как король. Долг по ипотеке тебе погасили,  - напомнил Карен.  - Начальник валютного отдела в банке - это звучит. Да местные красавицы в очередь выстроятся, чтобы тебя заполучить. Выбирай - не хочу.
        - Ты решил устроить мою личную жизнь?  - зло спросил Бобров.
        - Андрей, или так или никак,  - жестко сказал Карен.  - Выбирай.
        «Они хотят убрать меня с глаз долой. Спрятать от Следственного комитета, потому что я не боец. Если на меня нажмут, я все расскажу».
        - Где хоть находится этот ваш Чацк?  - горько спросил Бобров.
        - Твой, Андрей. Теперь твой. Восемьсот километров от Москвы.
        - В какую сторону?
        - В любую.
        - Шутишь, да?
        - Я сам точно не знаю. Где-то там,  - Карен махнул рукой в сторону окна.
        - Когда надо ехать?  - сдался Бобров.
        - Чем быстрее, тем лучше. В банке тебя ждут.
        - Им так нужен специалист по валюте?
        - Угадал.
        «Это вам нужно, чтобы я поскорее свалил». Он прекрасно все понимал. Понимал, что надо отказаться и пойти к следователю. Надо сдать их всех и сесть. За сотрудничество с правоохранительными органами срок ему скостят.
        Бобров с ужасом представил тюремную камеру, вонь параши, уголовников, которые попытаются его изнасиловать. Он почему-то был уверен, что именно так все и будет. И что в тюрьме он покончит с собой, потому что не выдержит всего этого. Не выдержит издевательств. Чацк тоже тюрьма, но там хотя бы не будут насиловать, и можно избавиться от вони. Не тереться телом без кожи о других людей, не нюхать их в автобусе, потому что можно ездить на машине.
        - Дай мне пару дней,  - сглотнув ком в горле, сказал он Карену.
        - Пару дней, не больше. И вот еще что, Андрей… Ты бы расстался с «кокосом». Не поймут.
        - Что, в провинции нет наркотиков?  - огрызнулся он.
        - Полно, но они другого качества. А тут ты со своим деликатесом. Пора менять привычки.
        - Ты меня воспитываешь, что ли?
        - Совет даю. Я за тебя переживаю.
        - Ой, ли,  - и Бобров направился к двери.
        Карен тяжелым взглядом смотрел в его спину. Бобров мог бы потребовать за оказанную услугу долю. Но не потребовал. Карен и раньше его не уважал, а теперь думал: «Туда ему и дорога».
        Мужик должен уметь за себя биться. А Бобров не мужик, а тряпка. Он уедет в Чацк и не вернется. Можно считать, что Боброва больше нет. Кому нужны друзья, которые живут за восемьсот километров от столицы, в каком-то Чацке?
        Ночью Бобров не мог уснуть. Он мучился тем, что необходимо сделать выбор. Уехать в провинцию, в неизвестность, или пойти к следователю. Бобров не умел жить в провинции, он никогда там не был. Разве что в деревне у бабушки, но эта деревня была в Московской области. Ее границ Бобров ни разу в своей жизни не пересекал. Отдыхать он ездил за границу, в крайнем случае, в Сочи. У него все было хорошо до сегодняшнего дня. Он прекрасно понимал, что его кинули. Что он должен наказать обидчиков, того же Карена. Но не готов был принести жертву. За Кареном стоит диаспора, за Андреем Бобровым никого. Они его сомнут, растопчут, доведут до самоубийства. Сделать это несложно.
        Промучившись до трех часов ночи, Бобров расхрабрился.
        «Завтра я пойду к следователю»,  - решил он, и наконец-то заснул.
        Утро Бобров начал с того, до одури нанюхался кокаина.
        На следующий день он поехал в Чацк, поклявшись себе, что наркотой баловаться бросит. И вообще начнет новую жизнь.
        _Полтора_года_спустя…_
        Глава 1
        «Слава богу, скоро лето»,  - думал Бобров, бреясь утром перед зеркалом опасной бритвой. Электрические он так и не полюбил, предпочитая скрести свои впалые щеки почти затупившейся сталью, и испытывая от этого мазохистское наслаждение. К лету его настроение заметно повышалось. А он уж было подумал: не доживет.
        С кокаином он завязал, или почти завязал. После того, как в его жизни появилась Нина, Бобров перестал себя стимулировать искусственно. Свою любовь к жизни, которая прежде, в Москве, нуждалась в кокаине.
        В Чацке ему не нравилось, да и не могло понравиться. И если бы не Нина… При мысли о ней рука у Боброва дрогнула и на щеке появился порез. Закапала кровь, которая у Боброва плохо свертывалась, и он с досадой открыл шкапчик, где лежала перекись водорода. Вот так, промакивая ваткой кровь и думая о Нине, он и отправился на работу.
        Банк, в который его сплавил Карен, носил идиотское название: «Счастливый». Потому что счастливых людей в этом банке Бобров ни разу не видел, ни клиентов, ни сотрудников. Клиенты вечно были недовольны: тем, что с них за все дерут комиссию, медленной работой операционистов, потому что сеть все время подвисала, а еще больше медлительностью кредитного отдела, который был похож на медведя в зимней спячке. Его невозможно было поднять даже ором, так сладко он сосал лапу, не торопясь пробуждаться для того, чтобы рассмотреть очередное заявление о кредите. Чацк был по уши в долгах, и вешать на себя новые невозвратные кредиты банк не спешил. Клиенты ходили злые и хмурые, требуя к себе начальника отдела кредитования, который, похоже, изобрел шапку-невидимку. Бобров быстро всех запомнил в лицо, а вот в кредитовании терялся. Там, похоже, прятались ото всех, даже от своих сотрудников. Которые тоже были по уши в долгах.
        Что касается самих сотрудников, то банк «Счастливый» был частным, и условия работы в нем драконовские. Боброва называли блатным и сторонились. К тому же он заведовал валютой, чего никто себе в Чацке позволить не мог. Квалификации не хватало. Квалификации у Боброва было с избытком, а еще крутая машина, которая в Москве ему вовсе не казалась крутой. Но здесь, в Чацке, Бобров оказался чуть ли не инопланетянином. Со своей акающей речью, машиной за полтора ляма, съемной квартирой-студией и любовью к Нине Зиненко, которая явно выделяла его среди своих поклонников, коими были, чуть ли не все мужчины Чацка брачного возраста.
        Нина была Мисс Чацк, то есть, коронованная принцесса, и на прошедшем недавно конкурсе красоты ей досталась не только фальшивая «бриллиантовая» диадема, но и аж три ленты: «Мисс Чацк», «Самая обаятельная» и «Приз зрительских симпатий». Двадцатилетняя студентка педагогического института по праву считала Чацк своим королевством. Здесь ей служили, здесь в нее верили, здесь ей поклонялись.
        Все ждали, когда же они поженятся, Бобров и Нина, и где будут жить после свадьбы, здесь или в Москве. А Бобров все не решался сделать Нине предложение. Потому что не мог понять, любит он ее или нет. Также как она не могла понять, что больше в ее чувстве к Андрею Боброву, начальнику валютного отдела банка, где служит старшим экономистом ее отец: любви или расчета.
        Они с Ниной _дружили_, как это до сих пор принято говорить в глубинке, где всем заправляют бабушки на лавочках, ее совесть и общественное мнение, ходили в кино, ездили на пикники, Бобров почти все выходные проводил в доме у Зиненок. Он дарил Нине подарки, и подарки дорогие, катал ее на своей машине и зазывал в гости. Но Нина не шла, ожидая официального предложения. «Только после свадьбы»,  - понял Бобров и отстал.
        Нининого тела ему не очень-то и хотелось, хотя она была бесспорной красавицей. Бобров хотел ее душу, которой у Нины, похоже, и не было. А он хотел думать, что есть. Потому что иначе он не мог открыть ей свою душу, обмен был бы неравноценный. Но наступила весна, и время окончательного объяснения пришло. Он должен был сказать, наконец, Нине, что любит ее и хочет на ней жениться. Либо перестать ездить к Зиненкам. А это означало умереть от тоски и опять подсесть на кокаин.
        Вот с такими чувствами Бобров и шел сегодня на работу, промакивая ваткой кровь, которая все сочилась из пореза на левой щеке. Хотя порез, вроде бы был неглубокий.
        И вдруг он споткнулся, на середине оживленной улицы, которую переходил. Взгляд его уперся в вывеску: «Счастливый». Бобров поднял вверх глаза и увидел зеленое облачко на том месте, где еще вчера было сплетение голых корявых ветвей. На главной улице Чацка зазеленели пирамидальные тополя. Бобров посмотрел еще выше, и увидел небо. Оно сегодня было глянцевым, и, казалось, не пропускало солнечный свет. Он весь был внутри, по ту сторону глянца, отчего небо сделалось плотным, и таким синим, будто краску утрамбовывали, прежде чем нанести ее на стекло, а потом налепили густо, и не жалея. Это глянцевое небо поразило Боброва в самое сердце. Он перевел глаза вниз, на слово «Счастливый», написанное с большой буквы, и подумал: «Завтра».
        Завтра он объяснится с Ниной, и, возможно, сделает ей предложение, если из разговора поймет, что она не ответит отказом.
        Раздался пронзительный гудок автомобиля, после чего Боброва обматерил высунувшийся из окна водитель. Бобров, было, вскипел, но вину свою тут же признал. Он, и в самом деле зазевался, разглядывая тополя и думая о Нине. Поэтому Бобров вяло огрызнулся «сам му… ак», и закончил переходить дорогу, одновременно счастливый и обибиканный, названный «козлом» и «уродом ногожопым».
        С таким чувством, и с окровавленной ваткой в руке он и вошел в банк.
        Бобров был счастлив ровно до обеда. Обедал он дома в отличие от подавляющего большинства сотрудников банка, которые приносили еду из дома и разогревали ее в микроволновках. Боброву же было до дома близко: всего-то перейти улицу. Квартиру он выбирал вовсе не из расчета поменьше времени тратить на дорогу, добираясь с работы домой. Просто эта квартира, была единственная в Чацке, которая ему понравилась. Современная квартира-студия, в отличие от других квартир, которые Бобров смотрел, с бабушкиным ремонтом, массивными стенками советского образца и потертыми коврами на полу. Похоже, что в студиях в Чацке никто не жил, их не понимали, считали неудобными, поэтому цена Боброва приятно удивила, когда он захотел снять именно эту квартиру.
        Обедать домой он ходил не потому, что хотел, есть, он просто хотел хоть ненадолго вырваться на свободу. Бобров ненавидел службу, ненавидел банк, в котором ему приходилось сидеть с утра до вечера, ненавидел своих коллег. В банке работал Нинин отец, с которым Боброву приходилось сталкиваться каждый день, мало того, в банке, операционисткой работала старшая Нинина сестра, Шурочка. Это засилье Зиненок, которые со всех сторон обступили Боброва, подталкивая его к браку с Ниной, угнетало. Он уже готов был, в очередной раз, столкнувшись с главой клана Зиненок, зажмурившись, выпалить:
        - Согласен!
        И тут же отправиться венчаться. Или куда они там его повезут. Хоть в преисподнюю, брак с Ниной, возможно, окажется адом. Бобров уже практически сдался, оставались формальности. Андрей Бобров еще не знал, что этот день, пятница, и грядущие за ней выходные, которые он традиционно собирался провести у Зиненок, круто изменят его жизнь. И вообще жизнь в Чацке.
        Внутренний барометр Боброва, обычно чувствительный на перемены, сегодня молчал. Напротив, настроение у него было приподнятое, пока он не увидел начальника службы безопасности банка Протопопова, который заводил к директору заплаканную дамочку. Колька Протопопов был почти двухметровым гигантом, и казалось, что он ведет к директору провинившуюся школьницу, а не вип-клиентку.
        Бобров как раз собирался пойти пообедать, но в коридоре столкнулся с Протопоповым. Привычно подумал: «Ха! Служба безопасности! Сказали бы просто: начальник охраны. Тоже мне, служба. Сплошь отставники, кроме самого Кольки и все - возрастные».
        Но тут он разглядел дамочку.
        - Что, опять?  - еле слышно спросил он у Протопопова, пропустив женщину вперед. Протопопов кивнул, и Бобров тут же помрачнел.
        Дамочка была из богатых, из тех самых Чацких нуворишей, которые жили в Шепетовке, в частных домах. Шепетовка была пригородом Чацка с одной стороны, но с другой - самодостаточным конгломератом, который задирал перед Чацком нос. Город, в свою очередь, отвечал ей презрением, но в презрении этом сквозила зависть. Дома в Шепетовке были богатые, а в гаражах стояли крутые тачки.
        Женщина, которая в слезах заходила в кабинет директора, была разведенкой, которая жила в огромном особняке со своими детьми. Ее старшая дочка училась вместе с младшей Зиненко, Касей. Раиса Шамсутдинова нигде не работала, но в банковской ячейке у нее лежали миллионы. О чем в Чацке ходили упорные слухи. Бывший муж, чиновник, занимающий солидную должность в городской администрации, опять-таки по слухам, развелся с супругой чисто формально. Чтобы сохранить нажитое непосильным трудом. В частности, огромный дом в Шепетовке и деньги в банковской ячейке. Бобров давно ждал, что именно с этой дамочкой случится несчастье, и не ошибся.
        В банке «Счастливом» творились странные дела. Из клиентских ячеек исчезали деньги. Крупные суммы. Исчезали регулярно, раз в месяц. Причем, экспроприировали только экспроприаторов. Тот, кто воровал деньги, был прекрасно осведомлен, у кого надо брать и сколько надо брать. Его осведомленность поражала.
        Когда Бобров понял, что именно происходит, он по достоинству оценил вора: умнейший человек. Без сомнения, это сотрудник банка, и сотрудник не рядовой. Он занимает позицию, как минимум, замначальника отдела, а то и повыше. Деньги берет у тех, кто гарантированно не пойдет в полицию. Та же бывшая жена чиновника. Сколько там у нее украли? Миллион, два? Надо будет выяснить у Протопопова, который, всяко, в курсе.
        Ну, как она, неработающая, разведенная, имеющая к тому же несовершеннолетних детей на иждивении, объяснит происхождение миллионов в банковской ячейке? Бывший муж дал? А он их происхождение как объяснит? Алименты? Да где такие зарплаты в Чацке? Понятно, что взятки. Вор тоже это знал. Потому и не погнушался.
        Кражи эти начались год назад, но Бобров узнал о них далеко не сразу, только, когда факт уже невозможно было утаить. И о кражах заговорили не только в банке, но уже и в городе. Пошел слух, и слух неприятный. Руководство банка стало опасаться, что народ побежит забирать деньги из ячеек. До этого «Счастливый» считался абсолютно надежным банком в плане сохранности добра, будь то рубли, валюта, драгоценности или важные документы.
        Богатые люди были и в Чацке, и все они арендовали в «Счастливом» ячейки. И вот в банке завелась крыса. Бобров подозревал, что его коллега таким вот образом выплачивает себе ежемесячную премию. Числа были плавающие, деньги пропадали как в начале месяца, так и в середине, и в конце. Крыса еще ни разу не ошиблась и не залезла в пустую ячейку. Потому что в кражах прослеживалась _система_. А график был плавающий потому, что преступник был очень умен. Он понимал, что его не так уж сложно будет вычислить, если он станет наведываться за премией, допустим, каждое второе число. Можно ведь посмотреть записи с видеокамер.
        А так, смотрите на здоровье. И смотрели. Директор смотрел, Протопопов смотрел, Бобров тоже смотрел, и даже всемогущий Мартин, самый умный человек во всем Чацке. Либо нашелся кто-то поумнее Мартина, либо воровал сам Мартин.
        «Если это Мартин, мы никогда его не поймаем»,  - грустно думал Бобров. «Это невозможно».
        Мартином звали заместителя директора банка. Сам директор, Сергей Валерьевич Шелковников, холеный красавец лет пятидесяти, похоже, лишь служил Мартину ширмой, хотя поначалу Бобров подумал, что это Мартин - зицпредседатель. Но потом узнал, что Андрей Борисович Мартин угробил все частные банки, в которых служил ранее, до «Счастливого». Угробил с целью обосноваться в «Счастливом». У Мартина была целая схема, как положить банк, причем любой, и Бобров признал эту схему гениальной. Похоже, Мартину за подрывную работу хорошо платили. Шелковников не подписывал без него ни одного документа. Если его заместителя по какой-то причине не было на рабочем месте, а документ надо было срочно подписать, Шелковников просто исчезал, отговариваясь делами или болезнью. Он, похоже, и дышать боялся, не посоветовавшись с Мартином.
        Так вот: Мартин записи с видеокамер смотрел и пожал плечами:
        - Ничего не могу сказать.
        Уж если он не мог, так что говорить об остальных?
        Обстановка в «Счастливом» была нездоровой с тех пор, как начались кражи. Хотя поначалу никто не принял это всерьез. Богатые люди, подчас, и сами не знают, сколько у них денег. Вор ведь не забирал из ячейки все. Он забирал часть. А клиент закладывал ячейку без свидетелей, и без описи. Доказать ничего было невозможно. В том-то и была гениальность вора. Он точно все рассчитал.
        Бобров был свидетелем одного такого допроса. Это было, когда в банке еще не понимали, что воровство стало системой. Бобров из любопытства зашел в кабинет Протопопова, где тот снимал показания у грузного мужчины, владельца рынка. Рынков в Чацке было несколько, тот, кого решили пощипать, владел не самым большим. Явно блатной, весь в наколках, с золотой голдой на шее, обокраденный «бизнесмен» употреблял так много матерных слов, что протокол писать было невозможно. Но Протопопов не смел его перебивать.
        - Я его, бля урою. За яйца подвешу. Ты мне его только найди, слышишь?  - давила туша на Кольку Протопопова, не выдавая при этом никакой конкретики. Сколько было денег в ячейке, какая сумма пропала?
        - А я че помню? Их сто пудов было больше,  - гнула свое туша в голде.
        Бобров не мог взять в толк, зачем хозяин рынка вообще принес в ячейку деньги? У блатных разве не общак? Не понятия? Они свои деньги уже не в банки трехлитровые закатывают, и не хоронят в подполе, переведя миллионы в золотые слитки?
        Видать, у туши денег было столько, что она решила занести немного и в банк. На всякий случай. Дело было в принципе. Неважно, сколько именно пропало. Красть деньги у авторитетов не по понятиям.
        Именно из этого допроса Бобров и понял, насколько опасно хранить деньги в депозитарной ячейке, если, не дай бог, в банке завелась крыса. Потому что за содержимое ячейки банк не отвечает. Вопрос был в том, дорожит «Счастливый» своей репутацией или не дорожит?
        Как показали дальнейшие события, дорожил, и даже очень. Но в тот вечер Бобров просто ушел с работы в потускневших чувствах. Его внутренний барометр наконец-то настроился на чацкую реальность. Боброву даже захотелось кокаина, но он вовремя вспомнил о Нине.
        К тому же Шурочка, когда он проходил по операционному залу, сказала:
        - Андрей, не забудь: завтра в два у нас. Нина тебя ждет.
        И Бобров на время забыл про кражу.
        Погода была чудесная, Зиненки жили в Шепетовке, в частном доме. Это означало, что у них в саду завтра будет пикник. На который соберется молодежь, в основном сотрудники банка «Счастливый». Будет Миллер с гитарой, Свежевский со своей гаденькой улыбочкой, хихикающая Шурочка, возможно, заедет Колька Протопопов со своей невестой Зиночкой. И, разумеется, будет Бобров, Нинин жених.
        Но когда Бобров пришел домой, он поневоле вспомнил о краже.
        Глава 2
        В его окнах горел свет, и Бобров понял, что к нему забрел Ося Гольдман. По пятницам они традиционно пили водку и играли в шахматы, если Бобров не ехал на свидание с Ниной. Поскольку свидание это, как и решительное объяснение, было назначено на завтра, а Ося был в курсе всех Бобровских дел, то он пришел на пятничное рандеву.
        Гольдман был единственным другом Боброва в Чацке и возможно на всем белом свете. Тощий еврей с печальными библейскими глазами, которые казались еще больше за стеклами круглых, как велосипедные колеса очков, Гольдман работал в самой большой чацкой больнице, где заведовал отделением психиатрии. Сам он был человеком здравомыслящим, циничным, что и сблизило их с Бобровым, и почти также умен, как Мартин.
        Жил Гольдман со своими родителями, поскольку был до сих пор не женат. Вместе с ним жила младшая сестра с многочисленным потомством, потому Бобров и дал Осе ключ от своей квартиры-студии. Чтобы Гольдману было, где отдохнуть от своих психов и от своей семьи, где тоже, похоже, все были ненормальные, кроме него самого, потому что плодились, как кролики без перспективы получить хотя бы еще одну квартиру. У Гольдманов было так тесно, что Бобров предпочитал оставаться на лестничной клетке в ожидании своего друга. Или вообще на улице, в машине. У Оси была даже не комната, а угол: узкая кровать, отделенная ширмой. Только тощий, почти бестелесный Ося мог на этой спартанской койке поместиться и даже умудрялся высыпаться. Сам Бобров купил для него удобный диван, который поставил в своей студии, у окна.
        Когда Бобров вошел, Ося лежал с ногами на этом диване и в ожидании его читал какую-то книгу. На столе обосновалась палка полукопченой колбасы и батон хлеба.
        - Что читаешь?  - с интересом спросил Бобров.
        Ося Гольдман читал все подряд, причем, с одинаковым интересом. Обсудить с ним прочитанное было одно удовольствие, и Бобров решил его не откладывать.
        - Книгу о сильных, предприимчивых и решительных людях и их смелых поступках, на которые я никогда не решусь,  - охотно ответил Ося.
        - Как называется?
        - Уголовный Кодекс.
        Бобров оценил шутку и рассмеялся. Но потом вспомнил, что Ося может задать вопрос: откуда у тебя Уголовный Кодекс? Зачем он тебе? А кодекс Бобров приобрел, когда всерьез собирался сесть в тюрьму. Был такой момент в первый год его жизни в Чацке, когда Боброву стало особенно невыносимо. И он подумал, что лучше уж тюрьма, чем Чацк. И стал мечтать о том, как его посадят в одиночку, и он, человек без кожи, наконец-то обретет в этом мире покой. Но потом он встретил Нину и передумал садиться в тюрьму. От тех тяжелых дней и остался в его квартире Уголовный Кодекс Российской Федерации, который с интересом изучал теперь Ося Гольдман.
        Бобров посмотрел на палку полупкоченой и сказал:
        - Ося, а давай закажем суши.
        - Барство это,  - вздохнул Гольдман.  - И потом: ну, какие в Чацке суши?
        - Какие есть. Мы с тобой два закоренелых холостяка, а кушать хочется. Готовить ни ты, ни я не умеем. А колбасу я не хочу.
        - Потому что ты барин,  - сердито сказал Гольдман. И проворчал:  - Ладно, звони, заказывай свои суши.
        Бобров понял, что у него попросту нет денег. Большая Осина семья была похожа на галчат, разинувших рты. В эти жадные рты Ося клал почти всю свою зарплату, оставляя себе лишь незначительную сумму на карманные расходы как какой-нибудь школьник. Бобров знал это, но все равно говорил:
        - Ося, возьми, наконец, ипотеку. Я не могу смотреть, как ты мучаешься. Ипотеку я тебе устрою, и даже денег добавлю на первый взнос.
        - Добавишь к чему?
        - Неужели у тебя нет никаких сбережений?
        - Абсолютно.
        - Вы какие-то ненормальные евреи,  - злился Бобров.  - Денег у вас нет, живете в бедности, в тесноте. Ты же умный мужик. Придумай что-нибудь. Вон у тебя, полные карманы наркоты. Кстати, откуда?
        - Оттуда. Я же врач - психиатр. Мне на отделение дают.
        - А почему ты зажимаешь эти таблетки? Они ведь для больных.
        - Им не надо. Они счастливы.
        Бобров еще больше злился, потому что не понимал, прикалывается Ося, или говорит всерьез.
        - Гольдман, у тебя же отчетность. Ты не можешь вот так, совершенно безнаказанно красть у больных лекарство, которое сам же им выписываешь.
        - Почему не могу? Могу. Это же Чацк, Андрюша. До областного центра далеко, до Москвы еще дальше. О нас никто не помнит, и мы тоже забыли, что есть на карте России. Живем своей жизнью, варимся в собственном соку.
        - Не пора ли изготовить глобус Чацка?  - язвил Бобров.
        - Я знаю, ты не любишь мой родной город, а любишь свою Москву,  - спокойно отвечал на это Ося,  - но поверь, туда уже давно никто не стремится вопреки сложившемуся мнению. Никто кроме тебя, потому что ты там родился и прожил большую часть жизни. А нам и здесь хорошо. Кстати, хочешь таблеточку?
        - Иди к черту. Я завязал с наркотой.
        - Бывших наркоманов не бывает. Это я тебе как врач-психиатр говорю. Когда развяжешь, скажи. Я подберу тебе хорошее лекарство.
        - Не вызывающее привыкания, да?
        - Таких наркотиков не бывает. Это я тебе тоже, как врач говорю. Но я легко смогу выводить тебя из этого состояния.
        - Сначала вводить, потом выводить… И в чем смысл?
        - В том, что ты не будешь так нервничать.
        Но Бобров не сдавался. Хотя все время нервничал. С тех пор, как в банке начали воровать, он был, прямо скажем, не в себе. Бобров боялся, что начнут проверять всех подряд, и всплывет его московское прошлое. Ему будут задавать вопросы. А он помог украсть у государства миллиард. И его за это не посадили. Значит, посадят теперь.
        Вот и сегодня, заказав суши, Бобров невольно покосился на Уголовный Кодекс в руках у Оси. И Гольдман это почувствовал. Спросил:
        - Что, опять?
        Бобров уныло кивнул. Тему воровства из банковских ячеек «Счастливого» они с Осей не раз обсуждали. И даже пытались понять, как _он_ это делает. Но до сих пор не поняли, хотя Гольдман был очень умен, да и сам Бобров не дурак.
        - Кто на этот раз?  - деловито спросил Гольдман, отложив УК.
        - Раиса Шамсутдинова.
        - Ого! И много взяли?
        - Пока не знаю. Завтра вытрясу информацию у Протопопова, он тоже к Зиненкам собирается.
        - Напои его, как следует.
        - Это само собой.
        - Сам-то не бухай.
        - Сейчас или завтра?
        - Ты вообще, Андрюша, не бухай. Тебе на Зиненках жениться.
        Бобров поежился. Женитьба на Нине теперь не казалась такой уж заманчивой идеей.
        - Слушай, Ося, а ты-то, почему не женат?
        - Женитьба это рабство.
        - Все у тебя рабство. Ипотека - рабство. Женитьба - рабство.
        - Так ведь солнышко пригрело,  - как кот прищурился Гольдман.  - Перееду на дачу, буду ездить на работу на велосипеде. Высплюсь наконец-то. Так, глядишь, и лето пройдет.
        - Ты, Гольдман, просто пофигист. Не хочешь ты ни жену, ни детей, ни квартиру. Вон, наркотой карманы набил, и тащишься от этого. Ладно бы сам употреблял. Так нет. Тебе, как скупому рыцарю, достаточно держать в руках ключи от рая, но сам рай не нужен. Напротив, тебе комфортнее в аду, но с ключами от рая в кармане. Ты, черт знает, что такое, Гольдман. Наливай, что ли,  - грубо сказал Бобров, и достал из холодильника бутылку водки.
        - Я вижу, ты не в настроении,  - вздохнул Ося и потянулся к бутылке.  - Ну, давай обсудим, что там у вас случилось?
        - Мы с тобой уже сто раз это обсуждали. А толку чуть.
        - Не скажи: статистика растет. А суммы? Суммы увеличиваются?
        - Нет, он очень осторожен.
        - Но на этот раз все гораздо серьезней. Шамсутдинова я знаю, мужик серьезный. У него наверняка есть тетрадка, в которой все записано. Сколько денег лежало в ячейке, в какой валюте. Жена у него по струнке ходит. Ее, конечно, можно попробовать обвинить в том, что деньги она просто переложила из ячейки в карман, и заявила директору банка о краже. Да только Шамсутдинов в это не поверит. Он мусульманин, Андрюша. Даже если он не ходит в мечеть, не режет баранов в курбан-байрам и сидит в городской администрации вместо юрты, он все равно обрезан и чтит Коран. Значит, он мусульманин, и в его семье домострой. Завтра он поднимет всех на уши. А связи у него большие. Плевал он на наши законы, у него свои. Он по шариату живет.
        - Ты считаешь это прокол?  - внимательно посмотрел на него Бобров.
        - И прокол серьезный. Расслабился он, похоже, Андрюша, наш воришка. Вкус крови почувствовал. Не в ту ячейку лапу запустил.
        - Да больше, похоже, некуда. По всем уже прошелся. И куда ему столько денег? Что интересно: ни один из сотрудников банка не делал за последний год крупных покупок. Из тех, кого я подозреваю.
        - А из тех, кого ты _не_подозреваешь_?
        - Скажи еще, Шелковников ворует,  - рассмеялся Бобров.  - Он на Мальдивы зимой с любовницей летал.
        - Мартин купил машину. Хотя никто не видел, чтобы он на ней ездил. Купил и поставил у дома. Она там месяца три уже стоит. Крутая тачка! Я просто мимо хожу. Спросил: чья машина? Новая, дорогая. Сказали: Мартина.
        - Так это же Мартин!
        - А Мартин что, не может быть вором?
        - Мартин может быть всем. Он оборотень.
        Гольдман рассмеялся и стал наливать водку. Бобров достал шахматы.
        - Опять Е2 -Е4?  - насмешливо поднял брови Ося.
        - А что тебя конкретно не устраивает?
        - Меня устраивает все,  - и Ося двинул через клетку черную пешку.  - Ты мне скажи, если ворует сотрудник банка, почему его до сих пор не вычислили? Ведь есть записи с видеокамеры.
        - А на них нет сотрудников банка.
        - То есть?  - Гольдман задумчиво посмотрел на доску, где Бобров, сделав три стандартных хода, вдруг начал чудить.
        - Только клиенты, Ося. И операционистка, у которой мастер-ключ. У нас нет такой должности, потому что в ячейку ходят редко. И сам депозитарий очень уж маленький. Операционистки берут таких клиентов по очереди. В зависимости от того, кто из них на данный момент свободен. Но они в само хранилище не входят. Ждут у решетки. Кроме операционистки с мастером и клиентов с ключами от ячеек в хранилище никто не заходил. Если верить записям с видеокамер. В том-то и штука.
        - Не хочешь ли ты сказать, что он маг и чародей, наш вор?
        - Неординарный человек, это уж точно. С нестандартным мышлением.
        - Тогда это точно Мартин.
        - Я бы очень хотел, чтобы вором оказался Свежевский.
        - Почему?  - Гольдман взялся за слона.
        - Он противный тип.
        - Он просто начальник отдела продаж. Продажники все такие. Им надо впаривать народу то, что ему, этому народу абсолютно не нужно. Услуги всякие, новые тарифы, банковские продукты. В Чацке это сделать непросто.
        - Свежевский противно смеется.
        - А ты себя-то видел со стороны? Как ты раскладываешь волосы?
        - Что, мерзко смотрится?
        - Довольно-таки странно. Извини, Андрюша, но тебе через два хода мат. Ты сегодня какой-то рассеянный.
        Бобров проигрывал еврею Гольдману всегда, но Ося каждый раз извинялся. И находил уважительную причину, по которой Бобров ему проиграл.
        - Эх, Андрюша, Андрюша. Ничего ты не знаешь про людей,  - неожиданно сказал Гольдман, глядя на Боброва, расставляющего шахматы для новой партии.  - Вот я тебе расскажу историю из собственной практики. Лежит у меня в отделении пациент. Вот уже года три как лежит. На галоперидоле я его держу, и вроде с ним все в порядке. А отпустить не могу. Знаешь, как он ко мне попал?
        - Ну?  - истории про психов Гольдман рассказывал постоянно, Бобров уже успел к ним привыкнуть настолько, будто сам порою лежал в психиатрическом отделении у Гольдмана.
        - Года три назад появился в городе грабитель. И стал нападать на людей, отбирая у них мобильные телефоны. Ничего кроме них не брал, вырывал сумку и убегал. Если в сумке был кошелек с деньгами, грабитель его не трогал. Документы тоже. Он выбрасывал сумку в урну, изъяв из нее телефон. Ничего его не интересовало кроме мобильников. Причем, он брал все подряд, не гнушался и у старух воровать, кнопочные, допотопные, с треснутыми корпусами. Поймать его не могли долго, несмотря на кучу примет. Потому что не могли найти телефоны. Казалось, он должен их куда-то сбывать. Прошерстили весь Чацк в поисках канала сбыта. Никто не продавал краденые телефоны. Они просто исчезали. Помог сторож с кладбища.
        - Чего?  - оторопел Бобров.
        - Я же тебе сказал: грабитель лежит у меня психиатрии. Пошевели мозгами. Случай очень интересный.
        - Гольдман, не тяни,  - Боброву и в самом деле стало интересно. Про кладбище он еще не слышал.
        - Оказывается, гражданину N до того, как лично я им занялся, чудились голоса. С ним общались покойники. Которые через него хотели выйти на связь со своими близкими. А его избрали посредником между загробным миром и миром живых. И гражданин N с полной ответственностью подошел к возложенной на него миссии. Он воровал мобильники и закапывал их в могилы. Ходил по ночам на кладбище и подключал покойников к сети.
        - Шутишь?
        - Ничуть.
        - А я думал, у тебя в отделении одни Наполеоны лежат.
        - Какое там,  - Гольдман махнул рукой и двинув вперед пешку. На этот раз он играл белыми.  - Мир давно изменился, Андрюша. Никто не хочет быть Наполеоном. Эльфов и гномов - этих, как грязи. И орки есть. Еще была у меня Царица кошек, недавно выписал. Бабка-кошатница, соседей терроризировала, и те психушку вызвали. Полно неврастеников, инфантильных дегенератов, просто дебилов, а вот Наполеонов нет,  - с сожалением сказал Гольдман и съел Бобровского ферзя.  - А вот еще случай был. Положили ко мне гражданина с манией преследования. Типичный случай: якобы за ним следили грабители, пасли его, повсюду сопровождали. Гражданин подумал, что у него паранойя и пошел в поликлинику, к психиатру. Оттуда его направили ко мне. Я его подлечил, а когда он пришел домой, оказалось, что его квартиру действительно ограбили. Всякое бывает.
        - Ты это к чему рассказал?  - Бобров рассеянно сделал рокировку.
        - К тому, что нашим вором может быть кто угодно. Чужая душа потемки. Тебе шах.
        - Скажешь, какой-то псих решил телепортироваться на Марс и собирает по банковским ячейкам деньги, чтобы построить аппарат для перемещения душ?
        - Сумасшедшие люди весьма и весьма неглупы,  - задумчиво сказал Гольдберг.  - Ищи чудинку. Снова шах.
        - Я это учту,  - сказал Бобров, уводя из-под шаха черного короля, и в этот момент позвонили в дверь.  - О! Суши, наконец, привезли!
        - Тебе, кстати, через три хода мат.
        - Да бог с ним.
        - Я же говорю: ты сегодня в расстроенных чувствах.
        Бобров расплатился за суши и, поставив на стол пакет, с нетерпением стал разрывать упаковку.
        - Деньги спрячь, я угощаю. Оставишь колбасу в уплату долга,  - предупредил он Осины возражения.
        - Как скажешь. И все-таки, что ты решил? Когда свадьба?
        Бобров не знал, что ответить. Сначала он должен был видеть Нинины глаза. Без них он был как слепец без собаки-поводыря, не знал, куда идти, и почему он вообще до сих пор живет в Чацке.
        Завтрашний день все решит. Но для этого надо съесть суши и допить водку. И после этого лечь спать. И Гольдман все понял, потому что о свадьбе в этот вечер больше не говорил.
        Глава 3
        День, который назначил себе Бобров для счастья, полностью этому соответствовал. Прекрасный, солнечный, почти по-летнему теплый, вот каким выдался этот субботний майский день, хотя пока все спали, солнце своими ручищами-лучами словно бы вспороло гигантскую перьевую подушку. И на выкрашенное синим стекло повсюду налипли перья. Небо все было в перистых облаках, но день выдался безветренный, и все они оказались, будто приклеены.
        Бобров выехал пораньше, чтобы купить Нине цветы. Пока ехал, раздумывал, стоит это делать, или поступить традиционно: просто дать Анне Афанасьевне деньги. Поездив с месяцок к Зиненкам, Бобров подумал, что злоупотребляет их гостеприимством. Либо ездить надо пореже, либо как-то это компенсировать. И он предложил Нининой матери деньги, смущаясь и бормоча:
        - Извините, Анна Афанасьевна, я совсем не умею вести хозяйство. Вечно покупаю к столу что-нибудь не то. Вы уж сами.
        - Жениться тебе надо, Андрюша,  - ласково сказала та и проворно спрятала деньги в кошелек.
        Вот с тех пор и повелось. Бобров еще не был женат на Нине, но уже фактически оказался в зятьях, потому что регулярно давал ее матери деньги.
        Когда в банке начались кражи, он невольно задумался: а на что живут Зиненки? Жили они в Шепетовке, в частном доме, по меркам местных нуворишей, скромном. Скромнее не бывает. Но все равно: в доме было два этажа, да две террасы, да курятник, да сарайчик для живности всякой. Семья у Зиненок была большая: Григорий Иванович с Анной Афанасьевной и пять их дочерей: Мака, Бетси, Шурочка, Нина и Кася.
        Старшая, Мака, была невероятно толста. Ей уже давно перевалило за тридцать, но она нигде не работала, точнее, работала от случая к случаю и была для семьи обузой. Бобров не так давно с удивлением узнал, что по паспорту Маку зовут Дианой. Диана Григорьевна. Но и у него язык бы не повернулся назвать это чудище хотя бы Диной. Прозвище Мака было из детства. Первенец Зиненок рос невероятным обжорой. Девочка ела все подряд, и остановить ее было невозможно. В особенности любила она подливу и жижку из салата. И все это с белым хлебушком. Сидя за столом, Мака жадно следила за всеми своими совиными карими глазами, то и дело, переводя их на пустеющую салатницу. А когда последняя ложка огурцов с помидорами исчезала в чьей-то тарелке, робко спрашивала:
        - Можно?
        И, получив в ответ благословенный кивок, хватала салатницу, чуть ли не полбулки хлеба, и жадно принималась _макать_. Словно месяц до этого ничего не ела. Она еле-еле доучилась в техникуме, но устроиться смогла только продавцом на рынок, где, сидя при товаре, беспрестанно жевала. На рынке постоянно возили какую-нибудь снедь: беляши, вафли со сгущенкой, сладкий чай… Иногда Мака забывалась, и вытирала жирные пальцы о лежащий на прилавке товар, чтобы достать из кошелька деньги и купить еще какую-нибудь еду. Ее запаха Мака спокойно не выносила, у нее рефлекторно выделялась слюна. От Маки работодатели старались избавиться, несмотря на все влияние в Чацке клана Зиненок. Мать то и дело на Маку покрикивала, да что там! Даже младшая, Кася, школьница еще, строила старшую сестру и считала ее своей прислугой. Бессловесная слоноподобная Мака все это терпела, лишь бы пробраться к холодильнику.
        Следующей из дочерей Зиненок была Бетси. Бетси-англичанка, потому что Елизавета Григорьевна Зиненко преподавала в школе английский язык. Бетси очень нравилась Боброву, потому что у нее-то уж точно была душа, и душа прекрасная. И к тому же ум, острый, прямо скажем, не женский, неуемная жажда знаний и поразительная наблюдательность. Боброву было одно удовольствие говорить с Бетси, а в особенности спорить. Она порою не уступала Гольдману в остроумии, и уж точно, не проигрывала бы ему каждый раз в шахматы. Бобров бы с радостью женился именно на Лизе Зиненко, но… Было у нее еще одно прозвище: Зубы. Рослой, как все Зиненко, широкоплечей и узкобедрой Бетси совсем уж не повезло с зубами. Чрезмерно большие, они сильно выдавались вперед, и верхняя губа не могла их полностью прикрыть. Особенно неприятно было смотреть на Бетси, когда она смеялась. Стоило ей улыбнуться, как порыв Боброва угасал. Тем более, что рядом была красавица Нина. Угловатая Бетси, которая ходила, как мужик, переставляя ноги-циркуль, прекрасно знала о своей непривлекательности и, похоже, решила остаться старой девой. Она с Бобровым и
другими холостыми мужчинами никогда не кокетничала, не пыталась их завлечь, в общем, выбрала амплуа «своего парня».
        Шурочка, та, что родилась перед Ниной, как уже было сказано, работала в «Счастливом» операционисткой. Именно через нее Бобров с Ниной и познакомился. По мнению Боброва, Шурочка была тупа, как пробка, что вкупе с некрасивостью всех, кроме Нины сестер Зиненок практически лишало ее шансов на замужество. Шурочке недавно исполнилось двадцать восемь, Бобров это помнил, потому что напился в этот день вусмерть: отмечали в банке, после работы. А потом пошли к нему пить кофе. Как пили кофе, Бобров не помнил, но на утро искренне порадовался, что считается у Зиненок Нининым женихом. Поэтому Шурочка с кем-то в ту ночь ушла. Особенно Шурочка домогалась Миллера, замначальника операционного отдела. Миллер тоже был глуп, но зато красавец. Да еще красавец с гитарой. У Олега Миллера был сочный, чарующий баритон, что вкупе с должностью замначальника отдела банка как раз делало его завидным женихом. Незавидная Шурочка с завидным Миллером никак не могли быть парой, но охотно делали вид, что это возможно. Миллер со своей гитарой постоянно торчал у Зиненок, и Бобров все не решался спросить у Олега, дает ли он деньги Анне
Афанасьевне?
        Нина… Ее в семье Зиненок звали подарком. В самом деле, невозможно было объяснить, каким чудом у простоватого, массивного Григория Зиненко, обладателя похожего на картошку носа и его маленькой, вертлявой, щуплой жены с близко посаженными серыми глазами, размером с булавочную головку, родилась такая красавица дочь. Прямо диво дивное. Разве что Анна Афанасьевна могла этот момент прояснить, но она, разумеется, молчала.
        Нина была высокого роста, как и все дочки Зиненок, которые пошли в рослого отца, но в отличие от Маки, Бетси, Шурочки и Каси потрясающе сложена. Руки, ноги, талия, лебединая шея,  - в Нине все было прекрасно, в особенности ее грация. Тонкие, но невероятно густые пепельно-русые волосы, вьющиеся на концах, обрамляли овальное Нинино лицо с милой ямочкой на подбородке, которое было смуглым, как у цыганки. И глаза у нее были цыганские: большие, карие, с длинными ресницами, похожими на опахала. Все ее тонкое смуглое лицо было усыпано родинками, одна, самая очаровательная, над верхней губой, но и остальные, та, что возле уха, или на виске, у самой линии волос, тоже были прелестны. Бобров, замирая, представлял, что такие же родинки рассыпаны по всему Нининому волшебному телу, шелковистому и такому же смуглому, как ее лицо, в самых заветных местах, и мечтал все их перецеловать. Тонкий прямой носик, пухлые губы, над верхней та самая родинка. Верхняя точка для поцелуев, поэтому Бобров, случись ему начать, начинал именно с нее. А последнее время, предвкушая развязку, Нина позволяла себя целовать. От этих
поцелуев Бобров дурел хуже, чем от кокаина, руки его дрожали, сжимая Нину, и она легко уворачивалась:
        - Андрей, потом.
        Бобров прекрасно понимал, что Нина с ним играет. Должно быть, мама научила. Сама Нина была не очень умна, и уж точно не опытна в этих делах. Но невероятно проницательна. В ее умении угадывать, что именно от нее хотят услышать, и говорить именно это, и в самом деле было что-то цыганское. Будто Нина была ведунья, помимо того, что она была редкой красавицей.
        Понятно, что на Нину семья Зиненко возлагала большие надежды. Нина должна была выйти замуж за олигарха и всех их осчастливить. Бобров олигархом не был, но он был москвичом, и Зиненко наверняка рассчитывали, что после свадьбы он увезет красавицу Нину в Москву, потому что у него там есть квартира. А там уж…
        Бобров, все больше увязая в отношениях с Ниной, старался не думать о том, что его хотят использовать, как трамплин.
        Что до младшей из Зиненок, Каси, то она, как уже сказано, была школьницей. Кася рано созрела и в свои четырнадцать выглядела на двадцать. Нина рядом с младшей сестрой казалась девочкой. Кася уже вовсю заигрывала с мальчиками, а те становились пунцовыми, глядя на пышную Касину грудь, обтянутую футболкой. Бетси как-то призналась Боброву, что полное имя Каси - Кассандра. Зиненко в пятый раз уж точно ждали мальчика. Они его и добивались с таким упорством. И когда родилась Кася, Анна Афанасьевна во всеуслышание объявила, что это необыкновенный ребенок. Надо же ей было как-то оправдать свое фиаско. «Чудесную» Касю назвали Кассандрой, явно готовя ее на роль провидицы. Но сколько Бобров не приглядывался к Касе, он видел лишь «чудесное» скороспелое половое созревание. Касю перло, как на дрожжах.
        Пока холостые мужчины, считающиеся в доме женихами, жарили шашлык, и пили с барышнями водку, Касины мальчики гроздьями висели на заборе. Оттуда они свистели своему предмету, и предмет из-за этого задирал нос. Бобров уже привык пить водку под этот свист, он вообще ко многому привык, прожив в Чацке больше года.
        Он все-таки купил Нине цветы, белые розы, но по дороге мучился вопросом: на что живут Зиненки? Анна Афанасьевна, или по-домашнему Нюся, нигде не работала. Хозяйство у Зиненок было большое, они держали кур, уток, кроликов, а одно время даже пасеку. И выращивали все, начиная от картошки, и заканчивая экзотическими баклажанами, которые прекрасно себя чувствовали в Чацком жирном черноземе. На огороде трудились, как проклятые все, кроме Нины. Она вообще жила особенной жизнью. Вся семья Зиненок была у Нины в прислугах. Нина спускалась из своей спальни к обеду, даже учебой она себя не утруждала, хотя это было единственное ее занятие. Нине с ее красотой не было необходимости в красном дипломе, а зачеты и «тройки» ей ставили и так. За участие в конкурсах красоты, городских и региональных, с которых Нина неизменно привозила ленты, прославляющие Чацк. О ней писали в газетах, ее звали на радио и на местное телевидение. Нина даже вела там прогноз погоды, и получала за это деньги. Пусть небольшие, но это были легкие деньги, в отличие от тех, которые зарабатывали остальные Зиненки.
        Бобров прикинул: зарплата в банке небольшая. Григорий Иванович вроде как старший экономист. Но на деле должности «старший» и «замначальника отдела» в «Счастливом» чисто номинальные. Когда человека надо повысить за старание и стаж, но без существенной прибавки к зарплате и с сохранением прежнего объема работы, ему изобретают несуществующую должность. Так, замначальника операционного отдела Олег Миллер по-прежнему обслуживал клиентов. А когда в зале был наплыв, так наравне с другими операционистами Олег в поте лица принимал платежи и штамповал чацким бабкам их сберкнижки: бабки не признавали цифровизацию, на любую банковскую операцию им нужна была бумажка.
        Также и Григорий Иванович, который звезд с неба никогда не хватал. Ему оставалось лет пять до пенсии, да пенсионный возраст вдруг прибавили. Зиненко, чьей единственной целью в жизни, кроме, разумеется, замужества Нины с олигархом было дожить до пенсии, приуныл. Он с месяц ходил с похоронным лицом и даже огрызался. Это Зиненко! Который наушничал, не стеснялся подставлять коллег, подличал, самозабвенно лизал задницу начальству, даже самому маленькому. И вдруг этот прирожденный раб, возведший в культ свое рабство и не помышлявший никогда о свободе, начал хамить и огрызаться. А потом в банке начались кражи из ячеек.
        Вот о чем думал Бобров, подъезжая к Шепетовке, и от этих мыслей ему становилось не по себе.
        Выходя из машины, он больно укололся о розовый шип, и из пальца полилась кровь. Ватки не было, и Бобров с досадой обмотал палец бумажным платочком, пачка которых, по счастью оказалась в «бардачке».
        «Слишком много крови»,  - подумал он, осторожно неся к дому букет. Нина постоянно кровоточила, хотя не она резала Боброва и колола ему пальцы. Но все его действия, связанные с Ниной, так или иначе, наносили рану.
        Он увидел ее издалека, потому что не хотел замечать остальных. Миллера, который уже приехал и что-то бренчал на неизменной гитаре, развлекая Зиненок, строгающих салаты. Свежевского, который крутился возле полуторалитровых бутылок с пивом с несчастным лицом: похоже, у мужика, после вчерашнего нескучного вечера горели трубы. Анну Афанасьевну, спускающуюся с подносом в сад по ступенькам летней веранды. Это она заметила первой Боброва и крикнула:
        - Нина! Андрюша приехал!
        Это «Андрюша» в устах Нининой мамы коробило Боброва. Потому что делало его женитьбу делом решенным, а он все еще колебался. Но увидев, как по ступенькам веранды к нему спускается Нина, забыл обо всем.
        Она была в сарафане, красном. Нинины глаза обжигали, Бобров почувствовал, как запылали щеки, и схватился за волосы.
        - Не чешись, Андрей,  - поморщилась Нина и посмотрела на розы:  - Это мне?
        Бобров, молча, протянул ей букет.
        - Красивые.  - Нина обернулась на веранду и небрежно сказала:  - Мака, Кася… Кто-нибудь. Поставьте цветы в вазу.
        Розы взяла Бетси, и Бобров заметил, как неся цветы на кухню, она украдкой окунула лицо в букет.
        И горько подумал: «Нине дарили такие шикарные букеты за ее победы, что мои розы ей, должно быть, кажутся жалким. Как и я сам».
        Нина словно услышала его мысли, потому что совсем другим тоном, тихо и со значением сказала:
        - Я ценю твое внимание, Андрей. Пойдем в сад. Я скучала.
        И он, в который уже раз удивился Нининой проницательности. Одной фразой она сгладила ситуацию. Дала понять, что рада ему, а не розам. И предлагает ему свои родинки, в первую очередь ту, что над верхней губой.
        Бобров жадно приник к ней, как только они с Ниной дошли до беседки.
        - Я тоже… скучал…  - шептал он, словно в бреду, обнимая тонкую Нинину талию. Его язык настойчиво нажал на ее сжатые губы, и Нина тут же отстранилась:
        - Потом, Андрей.  - И она тихо добавила:  - Увидят.
        И Бобров ее отпустил. Он уже понял: только после свадьбы. И смирился с этим.
        - Ну, вот, все в сборе,  - сказал Григорий Иванович, разжигая мангал.  - Протопоповых ждать не будем.
        - А они, может, и не приедут,  - Свежевский шел к мангалу с бутылкой пива.  - У них скоро свадьба, так надо готовиться. Небось, к Зинкиным родителям поехали, приглашения гостям писать. Может, начнем тогда?  - и он с надеждой посмотрел на главу клана Зиненок, скручивая пробку у бутылки со светлым пивом.  - О, черт!
        Из бутылки шапкой поперла пена, залив парадные джинсы Свежевского.
        - Ты с кем вчера бухал-то, Стас?  - спросил Бобров.
        - Ты рано ушел, Андрюша, и пропустил все самое интересное.
        - Пьянку что ли?  - хмыкнул Бобров.
        - Звонок из Москвы. К нам, похоже, едет ревизор.
        - И кто?
        - Подробности потом,  - важно ответил Свежевский.  - Мне должен позвонить Мартин.
        - Тебе? Сам Мартин?  - искренне удивился Бобров.
        - А у кого еще есть опыт по организации всякого рода мероприятий?
        Свежевский и в самом деле охотно брался за организацию корпоративов. Он всегда был готов кого-то устроить, подыскать съемную квартиру, договориться в ресторане о скидках на банкет, записать на прием к врачу, которого все домогались. В контактах у Свежевского были все нужные в городе люди, он был истинным продажником.
        - И какого рода мероприятие нас ожидает на этот раз?  - кисло спросил Бобров, который был не в восторге от приезда московского ревизора. Который наверняка привезет с собой и историю «погонщика» Андрея Боброва.
        «А вдруг это Карен?» - похолодел он.
        - Ревизор будет жить в Чацкой гостинице,  - сказал Свежевский, отхлебывая пиво из пластикового стаканчика, который предусмотрительно прихватил вместе с бутылкой пива.  - А там единственный люкс. Надо все устроить, быть может, мебель какую-то прикупить, починить сантехнику.
        - За счет банка?  - вскинул брови Бобров.
        - Андрюша, ты не понимаешь всей важности момента,  - терпеливо пояснил Свежевский.  - Когда к нам в последний раз приезжали из Москвы, из головного офиса?
        - На моей памяти я последний,  - с иронией сказал Бобров.
        - Но ты же не с проверкой. Дело-то серьезное,  - Свежевский осекся: а все ли здесь свои? Не хотелось выносить сор из избы.
        Выручила Анна Афанасьевна, которая принесла к мангалу тазик маринованного в лимонах, помидорах и репчатом луке мяса. Немного свинины, но в основном, домашняя, Зиненковская курятина, утятина и даже крольчатина. И озабоченно спросила:
        - Хватит ли?
        В беседку подтянулись остальные. Миллер с гитарой, Шурочка, Бетси, Кася и Мака. Последняя что-то жевала.
        Расселись. Бобров рядом с Ниной, Миллер рядом с Шурочкой, Свежевский между Бетси и Макой. Поскольку Бобров собирался у Зиненок заночевать, он согласился на водку. С нее и начали. Пока все закусывали, Григорий Иванович отправился жарить шашлык.
        - Так приедут Протопоповы или нет?  - нетерпеливо спросила Нина.
        - А что тебе до них?  - спросил Свежевский, чье лицо от водки порозовело.
        - Я все-таки не понимаю, почему Зина согласилась выйти за него замуж,  - капризно сказала Нина.  - Она его не любит, но уважает.
        - А разве любовь это главное?  - Олег Миллер посмотрел на Нину своими синими, как небо глазами в кайме бархатистых ресниц, томно, обволакивающе. И тронул гитарные струны.
        - Нине, как молодой незамужней девушке интересно все, что связано со свадьбой,  - улыбнулась Бетси. Бобров невольно отвернулся, хотя замечание было, как всегда, дельное.
        - Нам всем пора подумать о свадьбе,  - басом сказал от мангала Григорий Иванович, и все дружно повернулись к Боброву.
        - Я, собственно, за этим и хотел…  - промямлил он, так и не решившись сказать главное. В присутствии свидетелей предложить Нине руку и сердце.
        Он старался не напиваться, чтобы сохранить ясность мысли. Предложение не делают по-пьяни. Боброва никто и не торопил.
        После шашлыка и чая они с Ниной прошли прогуляться по саду. Понимая важность момента, с ними никто не увязался, даже Свежевский, который на старых дрожжах очень быстро опьянел, а пьяный он ко всем вязался. Но Олег Миллер уселся на веранде с гитарой и собрал всех в кружок, слушать. Первые же аккорды Свежевского сморили.
        В саду уже буйно зацвела сирень, Бобров еще в прошлом году заметил, что в Чацк весна приходит раньше, чем в Москву, и запахи здесь гуще, словно бы их настаивают в огромном чане, а потом распыляют по окрестностям. А в Москве распрыскивают тут же, не давая аромату вызреть. И он мешается с запахом бензина, пластика, асфальта, но в основном, конечно, бензина. И весна как таковая не ощущается, это просто сезонная смена одежды.
        - Идем слушать соловья,  - потянула его за руку Нина.
        Признание в любви под соловьиные трели,  - что может быть прекраснее? Бобров совсем уж было решился.
        - Нина,  - сказал он, остановившись у куста сирени.
        - Тс-с-с…  - она прижала пальчик к губам. И прикрыла глаза.
        Соловей защелкал, зажурчал. Бобров замер, чувствуя, как сладко сжимается сердце. Он и сам готов был запеть, рассказывая Нине о том, что накопилось у него на душе. Обо всех своих муках и сомнениях, о Нининой красоте, которой он сейчас поклоняется, но обладателем которой мечтает стать. Обладателем единоличным, потому что никого другого он рядом со своей избранницей не потерпит. И его смущает Нинина популярность. Можно даже сказать, доступность. Потому он и тянул так долго.
        Нина открыла глаза:
        - Ты что-то хотел мне сказать, Андрей?
        - Да,  - он собрался, было выпалить все то, о чем думал, пока пел соловей, но тот, собака такая, опять залился третью, которой вторила трель мобильника на веранде.
        Звонок был стандартный, но Бобров почему-то сразу подумал, что звонит Мартин. И звонит он Свежевскому. Внутренний барометр Боброва скакнул и его стрелка будто оторвалась. У Андрея внутри образовалась пугающая пустота. Как будто там прошелся ураган. И все чувства к Нине были смятены этим звонком. Нина замерла, прислушиваясь. К соловью ли, к разговору на веранде.
        - Как некстати,  - пробормотал Бобров.
        И тут же заорал Свежевский:
        - Люди! У меня потрясающие новости! Вы даже не представляете, кто к нам едет!
        - Надо узнать, что там?  - улыбнулась Нина.
        - Едет проверяющий из Москвы. Нам-то что?  - попытался удержать ее в саду, у кустов с соловьем Бобров, но Нина рвалась услышать новости.
        Ее отец работал в банке, и от этой работы зависели все Зиненко. В их доме процветало идолопоклонничество, и все идолы Зиненковского алтаря были банковскими шишками. О них говорили так много, что Нина и в самом деле поверила, что ее судьба напрямую зависит от банка «Счастливый». Она и Боброва-то выбрала потому, что он тоже работал в банке.
        А тут ревизор из самой Москвы! Со свежими столичными новостями и неограниченными полномочиями. Бобров, досадуя, шел за Ниной, которая сразу забыла про соловья. И даже про замужество. Она была уверена, что Андрей Бобров никуда не денется.
        - К нам приедет сам Квашнин!  - кричал Свежевский, будто на его письмо откликнулся Дед Мороз. И лично решил привезти заказанный подарок.
        - Как Квашнин?  - ахнула Анна Афанасьевна.  - _Тот_самый_ Квашнин?!
        - Ну да, олигарх из Барвихи,  - возбужденно сказал Свежевский.  - Он позвонил Шелковникову, тот, само собой, тут же позвонил Мартину, а Мартин позвонил мне и велел все проконтролировать. Я даже не знаю, с чего начать.
        - Начни с себя,  - кисло посоветовал Бобров.  - Успокойся.
        - Тебе легко говорить,  - накинулся на него Свежевский.  - Квашнин ведь чуть ли не главный акционер! Он член Правления!
        - Заместитель Председателя,  - напомнил Бобров.
        - Вот именно! Он мультимиллионер, понимаешь?!  - орал Свежевский.  - У него миллионы долларов! Он живет в Барвихе! У него яхта, которая пришвартована в Венеции!
        - Он же не на яхте сюда едет,  - резонно заметил Бобров.  - А вот интересно, на чем? Ведь самолеты в Чацк не летают. Я как-то видел Квашнина на корпоративе. У них был юбилей, и они приглашали всех банкиров. Помнится, и у меня было приглашение. Квашнин - толстяк. Настоящая слоновья туша, ноги как колонны, пузо огромное, а волосы рыжие. Правда, он, как говорят, необыкновенно умен. Плохи наши дела, если сам Квашнин решил в них разобраться. Он урод, но урод богатый,  - Бобров осекся, потому что увидел лицо Нины.
        При слове «Барвиха» Нина вытянулась в струнку. И без того высокая, она сейчас вся тянулась ввысь, словно готовясь взлететь. Барвиха, миллионы долларов, яхта в Венеции… Бобров понял, что Нины сейчас здесь нет. Она жадно слушала Свежевского и мыслями вся была там, в Барвихе, где живут олигархи.
        Вечер для Боброва был испорчен. Теперь все только и говорили, что о Квашнине. Свежевскому поручили обустроить люкс, в котором толстяку было бы комфортно. Проследить, достаточно ли большая кровать, не придется ли протискиваться в ванную комнату, каких размеров унитаз. И, само собой, ванна. Что это вообще за ванна, не следует ли ее поменять?
        - Он приезжает от силы на неделю,  - пытался образумить народ Бобров.  - Он такой же человек, как и все. Он едет сюда работать.
        Но его не слушали. Пришел черед сплетен. Свежевский, противно хихикая, рассказывал:
        - Василий Дмитриевич глубоко женат. И развестись ему нельзя. Его супруга, рожая последнего ребенка, получила инвалидность. Как-то не так он из мамочки вышел, этот ребеночек. Да еще и тесть у Квашнина сенатор. Старику за семьдесят, но эти олигархи нас всех переживут. Им все теперь пересаживают: печень, почки, сердце…
        - Хорошо бы тебе пересадили чей-нибудь мозг,  - проворчал Бобров.  - Неважно чей, лишь бы он вообще был.
        - Ты просто завидуешь,  - упрекнула его Нина.
        - Кому?! Квашнину?! Этому чудищу?!
        - Чудище-то он чудище, а все равно ходок,  - взахлеб продолжал Свежевский.  - А когда у человека есть потребности и полно денег, то для удовлетворения этих потребностей нет никаких препятствий. Разводиться Квашнину нельзя, обдерут, как липку, но на его шалости жена и тесть закрывают глаза. Единственное условие, чтобы все было пристойно. Лариса Ивановна, супруга Квашнина, предпочитает, чтобы любовница мужа была на глазах. _Вхожа_в_семью_,  - с благоговением сказал Свежевский.  - Поэтому Квашнин выдает ее замуж за кого-нибудь из своих сотрудников, и двигает его по карьерной лестнице. Любовницу с супругом принимают в доме, она на законных основаниях присутствует на корпоративах, занимается вместе с Ларисой Ивановной благотворительностью. В общем, все пристойно.
        - Мерзость какая,  - поморщилась Бетси, и Бобров посмотрел на нее с благодарностью. Хоть кто-то понимает, что все это гадко. Вся эта мнимая благопристойность олигархов типа Квашнина.
        - Только недавно вышел облом,  - продолжил Свежевский, облизнув губы.  - Любовница Квашнина от него сбежала. И не куда-нибудь, в Китай! Сейчас ведь повсюду китайцы. Они всем заправляют. Ну и приехала в Москву делегация, подписывать договор о сотрудничестве. Квашнин, понятно, позвал их в гости. А там все по-семейному: он с женой и детишками, любовница с супругом. Квашнин расслабился и упустил момент, когда его любовница с главным китайцем договорились. При расставании мистер Вау Мяу подозрительно долго жал Василию Дмитриевичу руку, словно горячо за что-то благодарил. Провожать китайцев в аэропорт Квашнин не поехал. А на следующий день узнал, что вместе с Вау Мяу улетела в Сингапур и его длинноногая красотка. Услада тела и души,  - Свежевский противно хихикнул.
        «Да он пьян»,  - с неприязнью подумал Бобров.  - «Все что он несет - пьяный бред, не более».
        - Сингапур не в Китае, Стас,  - напомнил он Свежевскому.  - В Китае Гонконг.
        - Да? А по мне, так все едино.
        - Наверняка эта история высосана из пальца,  - поморщился Бобров.
        - Не скажи,  - возразил Свежевский.  - Я точно знаю, что Квашнин сейчас в активном поиске.
        - Новой любовницы?
        - Ну да.
        - Господи, сколько же у него денег?  - с завистью вздохнула Анна Афанасьевна.
        И все невольно примолкли. Бобров почувствовал, что в саду уже не пахнет сиренью. Здесь пахнет новенькими долларами, которые привезет с собой Квашнин. Хотя, зачем ему в Чацке доллары? Он привезет рубли.
        - Квашнин приедет на поезде,  - возбужденно сказал Свежевский.  - В вагоне СВ, разумеется. В отдельном купе. Вместе с ним приедет повар. Тоже в отдельном купе.
        - Повар?  - удивленно спросила Нина.
        - Ну да, повар,  - важно сказал Свежевский.  - А водитель Квашнина пригонит сюда машину для разъездов. Прямо к поезду пригонит. Мне срочно надо снять квартиру рядом с гостиницей для повара и водителя,  - озабоченно сказал он.
        - Это вся его свита, или в каждом купе вагона СВ едет кто-нибудь из обслуги?  - с иронией спросил Бобров.  - Впрочем, холуев хватает и здесь,  - и он, резко развернувшись, пошел к лестнице. Ему захотелось спуститься в сад. Бобров хотел вернуться на полчаса назад и остановить это мгновенье. Когда пел соловей, и Нина еще считалась невестой Андрея Боброва.
        Нина пошла, было за ним, но ее окликнула мать. Они возбужденно о чем-то заговорили. Бобров понял, что его женитьба на Нине откладывается. И у него пропала охота делать ей предложение, и она не готова была сейчас ответить.
        По любому в честь приезда Квашнина в банке устроят корпоратив. И Нина, как Мисс Чацк будет на нем присутствовать. По слухам Квашнин любит окружать себя хорошеньким женщинами. Нина - ближайшая родственница аж двух сотрудников банка. Приглашение ей всяко достанут. Если даже его не будет, она еще до корпоратива найдет возможность попасться Квашнину на глаза.
        Боброву стало не по себе. Они здесь все продажные. И отец Нины, и ее мать, и сестры. И сама она продажная. Что уж говорить о Миллере и Свежевском! Боброву стало горько.
        - Андрей? Ты здесь?
        Сначала ему показалось, что это Нина. Но это была Бетси. Голоса у сестер были удивительно похожи. Бобров не хотел откликаться, но Бетси уже шла к нему.
        - Хочешь выпить?  - спросила она и протянула ему бутылку коньяка. В другой руке у Бетси оказался пластиковый стаканчик.
        - Коньяк? Боже, да это «Мартель»! Откуда?  - вяло удивился Бобров.
        - Подарили. Я ведь занимаюсь репетиторством,  - слава богу, в темноте не было видно, что Бетси улыбается. Сейчас Бобров ее почти любил.
        - Наливай,  - кивнул он.
        - Ты обиделся, да? Не стоит. Нина еще ребенок.
        - Я сегодня готов был на ней жениться,  - горько сказал Бобров, отхлебывая коньяк.
        - Не подумай, что ревную, но ты не будешь с ней счастлив,  - тихо сказала Бетси.
        - А так я вообще никогда не буду счастлив. Разве не заслужил я хотя бы минуту-две? Уж в первую брачную ночь я точно был бы счастлив,  - уверенно сказал Бобров.
        Бетси тихонько вздохнула.
        - Дай и мне,  - попросила она, и Бобров, молча, протянул ей бутылку.
        - Как вы все не понимаете,  - с надрывом сказал он.  - В банке воруют деньги из ячеек. И Квашнин едет, чтобы все это прекратить. Он умен, у него есть этот его повар. Кто его знает, что это за повар? Наверняка спец из безопасности. Вора вычислят и накажут. А ты уверена, Лиза, что это не твой отец?
        Он почувствовал в темноте, как Бетси вздрогнула.
        - Но в нашей жизни за этот год ничего не изменилось,  - поспешно сказала она.  - Мы не делали дорогих покупок.
        - Выжидает. К пенсии готовится. В последнее время отец не говорил ничего такого? Мол, хорошо было бы уехать. Поселиться в домике у моря.
        - Было,  - призналась Бетси.  - Папа грезит Крымом. Расхваливает тамошний климат, изучает цены на недвижимость.
        - Вот видишь! А вы, как дети, радуетесь, что в Чацк едет Квашнин!
        Они и не заметили, как выпили бутылку коньяка. Бобров опьянел и дал Бетси отвести себя в террасу, где ему было постелено вместе с Миллером и Свежевским. Нина брезгливо сморщила носик, увидев, что Бобров пьян, как сапожник. Но ему уже было все равно. В момент, когда соловьиную трель оборвал телефонный звонок, и в Боброве что-то оборвалось. Его надежды на счастье рухнули.
        Он в ужасе думал, что все окончательно запуталось. Принесет ли Нина себя в жертву? А если она этого и хочет? Вон у нее как глаза загорелись при слове Барвиха!
        Да неужели же это Зиненко ворует деньги у клиентов банка? Тогда его быстро вычислят. Если, конечно, ему не помочь.
        Глава 4
        Московский поезд приходил в Чацк утром, в половине десятого. Уже в девять вокзал был полон. Банк «Счастливый» сегодня открывался только в полдень, о чем клиентов оповещало объявление на входной двери.
        Сергей Валерьевич Шелковников почему-то решил, что как вы лодку назовете, так она и поплывет. И торжественная встреча с помпой, чуть ли не с оркестром смягчит Квашнина. Медные трубы пропоют «Славься вовеки, наш солнцеликий», Мартин отчитается о делах в чацком филиале, так, как он это умеет. Скрыв промахи и подчеркнув успехи, сколь бы малы они не были. Квашнину покажут город, в котором он никогда еще не был. Черный «Майбах», который уже стоял у вокзала, шокируя аборигенов, проедет по главной улице Чацка в сопровождении почетного эскорта. Все сотрудники банка, у которых были машины, приехали на вокзал на них. Так и губернатора области не встречали.
        Квашнин отобедает в обществе руководства банка, потом отдохнет, и вечером в честь важного гостя будет дан банкет. Ресторан, лучший в Чацке уже заказан. Ну а завтра довольный приемом Василий Дмитриевич займется делами. Но впечатление о городе и о руководстве чацкого филиала банка «Счастливый» уже будет составлено. Оно, руководство, сделало все возможное, чтобы кражи из ячеек предотвратить.
        В общем, типичная провинциальная логика, которая с москвичами не работает, как скептически думал Бобров. Они могут сегодня сидеть с человеком за одним столом, называя его лучшим другом, а завтра написать на этого друга донос, коли будет личная выгода. И Бобров с горечью вспоминал Карена. Москва - это город беспринципных, которые, единственные, здесь процветают. А если они у тебя сохранились, эти принципы, то тебя быстренько выпихнут в какой-нибудь Чацк.
        Тем не менее, сам Бобров на вокзал тоже приехал. Его машина стояла на парковке, вымытая и отполированная до блеска. Ему было стыдно, что он такой же холуй, как и все, и тоже хочет увидеть легендарного Квашнина. Быть может, попасться ему на глаза и заработать пару очков. Квашнин об Андрее Боброве наверняка наслышан, от того же Карена. А вдруг захочет вернуть в Москву? Боброва жег стыд за то, что он так думал, но на вокзал он все-таки приехал. Вернуться в Москву было его заветным желанием, после того, как женитьба на Нине не состоялась. Теперь Бобров хотел убежать от нее, и от проблем, связанных с Чацком.
        Последним на вокзал приехал Мартин. Он, единственный, был невозмутим. Более того, на его обезьяньем лице застыла презрительная гримаса. Мартин, как от мухи, отмахнулся от кинувшегося к нему Шелковникова и направился прямиком в буфет.
        - Мартин, ну так как?  - умоляюще сложил руки директор банка. Холеное лицо Шелковникова было бледно от страха, губы тряслись.  - Готов наш отчет?  - и он угодливо забежал перед Мартином, умоляюще заглядывая в его ледяные голубые глаза.
        - Не суетись, Сережа,  - Мартин брезгливо оглядел пыльную витрину и спросил у буфетчицы:  - Пиво есть?
        - Ты собираешься пить, зная, что весь день придется быть с Квашниным?!  - пришел в ужас Шелковников.  - Мартин, я тебя умоляю!
        Никто не звал Мартина по имени: Андрей Борисович. Он был настолько велик, что не нуждался в этом.
        - Кружку «Жигулевского»,  - скомандовал Мартин, не обращая никакого внимания на стенающего директора банка.  - Вы все идиоты,  - изрек он, и придвинул к себе пиво.  - На … ему ваш отчет. Ему надо знать, кто ворует деньги. Ему губернатор позвонил. А тому Шамсутдинов. Да не суетись ты,  - осадил он вскинувшегося, было, Шелковникова,  - Готов отчет. Только я готов спорить на штуку баксов, что Квашнин его даже читать не станет. Будешь держать пари?  - и он в упор посмотрел на директора банка.
        - В Чацке не найдется глупца, который стал бы с тобой спорить на деньги,  - пробормотал тот.  - Потому что ты всегда выигрываешь.
        - Вот и не суетись,  - и Мартин принялся за пиво.
        Бобров невольно пришел в восхищение. Вот человек! С его талантами мог бы и в Москве преуспеть! Ведь он финансовый гений! И выдержка железная. Он, единственный, никого и ничего не боится. Всех можно заменить, кроме Мартина. А он торчит в Чацке. Человек-загадка. Никто и никогда не видел его по вечерам. Нигде. Такое ощущение, что Мартин оборотень, который с наступлением темноты превращается в вурдалака и идет ночевать на кладбище. Или еще в кого-нибудь. Может, в будущее перемещается. Изобрел машину времени, и ночи напролет шастает из эпохи в эпоху. Ему все одно, что Москва, что Чацк. К его услугам новые миры!
        И тут Бобров увидел в окно Нину, которая вместе с матерью и отцом прогуливалась по перрону. Тут же была и Шурочка. Но ее присутствие как раз было понятно: она работает в банке. А вот что здесь делает Нина, у которой началась весенняя сессия? Она должна сейчас сдавать зачет, или готовиться к нему. Вместо этого Нина приехала на вокзал.
        «Торопится попасться Квашнину на глаза. Кто знает, сколько времени он пробудет в Чацке? Вот Зиненки и суетятся»,  - с неприязнью подумал Бобров.
        После того, как он в субботу напился, они с Ниной были в ссоре. Наутро, когда Бобров продрал, наконец, глаза, и вышел на веранду, чтобы выпить кофе, его там встретила только Бетси. Которая ласково спросила:
        - Проснулся? Тебе только кофе или ты будешь завтракать? Могу приготовить омлет,  - с готовностью сказала она.
        - Спасибо, не надо. Только кофе. А где все?
        - На речку пошли.
        - Купаться?! Так ведь вода еще не прогрелась!
        - Мама в огороде, папа в саду, прибирается. Стас с утра пораньше поехал по квартирному вопросу Квашнина. Ему в семь позвонили. А Шурочка с Олегом решили прогуляться к реке.
        - А Нина?  - осторожно спросил Бобров.
        - За ней заехали Протопоповы. Зина попросила мою сестренку оценить свадебное платье.
        - Почему меня не разбудили?  - ревниво спросил Бобров.  - Я бы тоже поехал.
        - К портнихе? Андрей, ты что, совсем ничего не помнишь?  - с жалостью посмотрела на него Бетси.
        Сейчас, когда у нее были печальные глаза, она казалась почти хорошенькой.
        - Я ей нахамил, да?
        Бетси вздохнула. Бобров одним глотком допил кофе.
        - Мне надо ехать,  - сказал он с трудом. Голова гудела, во рту было сухо, язык еле ворочался.
        - С тобой все будет в порядке?  - внимательно посмотрела на него Бетси.  - Если хочешь, то я…
        - Не надо, Лиза,  - Бобров посмотрел на нее с жалостью. Он давно обо всем догадывался, но дружба не может заменить любовь. Она вообще ничто не может заменить, дружба это чистый продукт, который ни с чем нельзя мешать. Иначе он превращается в яд.
        Весь день Бобров тщетно пытался дозвониться до Нины. Та или сбрасывала его звонок, или была недоступна. И вот он увидел ее в окно, сидя на вокзале. Куда приехал вместе со всеми встречать Квашнина. И решил все выяснить. В каких они теперь отношениях? Это разрыв или как?
        Первой его опять-таки заметила Анна Афанасьевна. Которая сказала:
        - Нина, Андрюша пришел.
        Бобров понял, что его все еще держат «про запас». Нина может Квашнину и не понравиться. В Москве хватает красавиц, и все они уже успели в столице пообтесаться. Квашнин, который находится в активном поиске, может просто-напросто взять любой глянцевый журнал и ткнуть в него пальцем. И его с понравившейся девушкой сведут. Или зайти в Инстаграм, где полно такого рода предложений.
        Увидев Боброва, Нина сделала вид, что надулась. В искренность ее чувств Бобров не верил. Девушка, которая пришла на вокзал, чтобы попытаться продать себя мультимиллионеру, не может обижаться. Она со своими лучшими чувствами уже договорилась. У них есть цена: у стыдливости, целомудренности, разборчивости, в общем, у всех, без исключения. Нина и разоделась, как продажная женщина: в мини-юбку, кофточку с глубоким декольте, и туфли были на каблуках. Если раньше их разница в росте была почти незаметна, то теперь Бобров оказался ниже Нины на полголовы. И почувствовал себя униженным. И накрашена Нина была, как для ужина в ресторане. Ей это не шло. А, может, она и пришла сюда в таком виде, рассчитывая на приглашение в ресторан?
        - Привет,  - вымученно улыбнулся Бобров. И кивнул на киоск с мороженым:  - отойдем?
        - Нам не о чем говорить!  - вскинула подбородок Нина.
        - Можешь объяснить, чем я уж так тебя обидел?  - тихо спросил Бобров. У него до сих пор болела голова.
        - Ты даже не помнишь, что было! Надо же так напиться!
        - С мужчинами это случается,  - пробормотал Бобров. Нина, похоже, пыталась устроить ему сцену.
        - Я знаю, на что ты обиделся!  - сверкнула глазами Нина.  - Тебя задело то, что все мы восхищались Квашниным. Он преуспел, а ты нет. И ты ему завидуешь.
        - Я слишком мало его знаю, чтобы завидовать,  - не удержался Бобров.
        - Нет, ты завидуешь! Тебя вынудили уехать из Москвы! И ты поехал!
        - Ты хочешь, сказать, что я трус?  - Бобров похолодел.
        Нина интуитивно поняла, что сказала лишнее, и пошла на попятную:
        - Ты странный человек, Андрей. Я никак не могу тебя понять. Ты сам не знаешь, чего хочешь.
        - А ты знаешь?  - он в упор посмотрел на Нину.
        - Я обычная женщина. И хочу того же, чего и все: дом, семью. Детей хочу. И не хочу считать копейки. Да, не хочу! И что в этом такого ужасного?
        - То есть, ты хочешь не просто дом, а дом, полную чашу? Не просто мужа, а мужа успешного? Не просто детей, а _лучших_детей_?  - подчеркнул Бобров.  - Чтобы все сказали: Нина Зиненко с детства была лучшей, и она получила все самое лучшее. Полностью оправдала наши надежды. Вот чего ты больше всего боишься: не оправдать надежды своих родителей и земляков. Ты слишком на виду. Ты, можно сказать, знамя Чацка. Тебе нельзя упасть в грязь. Скажи, ты видела Квашнина?  - внезапно спросил он.
        - Видела фото в Инете.
        Бобров расхохотался.
        - Твой энтузиазм угаснет, как только вы окажитесь лицом к лицу. До сих пор к тебе относились с уважением.
        - Мне постоянно делали грязные намеки!  - вспыхнула Нина.
        - А ты, зная себе цену, ждала предложения, от которого невозможно отказаться. Что ж… Решай сейчас. Когда ты снова постучишься в мою дверь, я тебе не открою, учти. Я тебя предупредил.
        - Да что ты о себе возомнил!  - вскипела Нина.  - Ты…
        Ее слова заглушил гудок: поезд, на котором ехал Квашнин, подплывал к Чацкому вокзалу. Услышав гудок, Нина с Бобровым инстинктивно друг от друга отпрянули. Бобров понял, что не след в одиночку стоять на перроне и поспешил смешаться с другими сотрудниками банка, которые, услышав гудок, дружно высыпали на улицу.
        Нина одернула юбку и, напротив, сделала пару шагов вперед. Бобров посмотрел на нее с жалостью. Теория теорией, а практика практикой. Порядочной девушке не так-то просто себя продать. Особенно такому уроду, как Квашнин. Нина в любом случае погибнет, вопрос, где останется существовать ее опустевшая оболочка, здесь, в Чацке, или в Москве? Станет Нина пить или подсядет на кокаин? А, может, просто, забудется бесконечным шопингом, переселившись в бесчисленные зеркала, отражающие ее пустые глаза и безупречную фигуру?
        Все это Бобров успел подумать, пока поезд сбавлял ход, сегодня как-то особенно торжественно и плавно. Едва локомотив остановился, к вагону СВ кинулся Шелковников. За ним, не спеша, двинулся Мартин. Кроме них в вагон никто не зашел…
        Квашнин ждал их в купе, дверь которого была распахнута. Кроме него в вагоне СВ никого больше не было. Поскольку все купе занимал огромный Квашнин, Шелковников и Мартин остались стоять в проходе. Какое-то время Квашнин, молча на них, смотрел, потом также молча, кивнул.
        - С приездом, Василий Дмитриевич,  - угодливо сказал Шелковников.
        - Здесь тепло, холодно?  - отрывисто спросил Квашнин.
        Он был в костюме, сто процентов сшитом на заказ. Квашнин был невероятно толст, узел галстука упирался в жирный подбородок с тройной складкой, живот казался необъятным. Коротко остриженные рыжие волосы полностью открывали оттопыренные, усыпанные веснушками уши. Щеки тоже были усыпаны веснушками. Кожа у Квашнина была бледная, нездорового вида. По всем признакам у него был сахарный диабет. Он смотрел в окно поверх плеча Шелковникова. И спрашивал про погоду.
        - Тепло, Василий Дмитриевич,  - хихикнул Шелковников.  - Вы нам солнышко из Москвы привезли.
        Квашнин перевел взгляд на стоящего за его плечом Мартина и спросил:
        - Как у нас дела?
        Тот оттер тощим плечом Шелковникова и, шагнув в купе, протянул Квашнину тоненькую папку. Тот с безразличным видом взял ее, вздохнул и посмотрел на дверь. Шелковников с Мартиным посторонились, и Квашнин в два шага очутился у окна. Роста он был огромного. Теперь директор банка и его зам оказались в купе, а Квашнин уставился на раскинувшийся за окном разлапистый Чацкий вокзал, похожий на беспородную дворнягу. Осыпавшаяся местами штукатурка, словно выстриженная лишаем шерсть, слезящиеся глаза окон с бельмами грязи и покорность судьбе. И вдруг в полусонном взгляде Квашнина впервые появился интерес.
        Мартин принялся на память бубнить цифры, которые были в папке.
        - Кто эта девочка?  - внезапно прервал его Квашнин.
        Шелковников сунулся к окну и с явным облегчением от того, что может ответить на заданный вопрос, потому что он не касается банковских дел, сказал:
        - А, это Нина Зиненко, дочь нашего старшего экономиста.
        - Хорошенькая.
        Мартин опять забубнил, Шелковников незаметно вытер выступивший на лбу пот. Квашнин, не отрываясь, смотрел в окно.
        - Как говоришь, ее зовут? Нина?  - опять перебил он Мартина.
        - Да,  - кивнул Шелковников.  - Вечером будет банкет, и она…
        - Тоже будет там?  - живо обернулся к нему Квашнин.
        Он словно проснулся.
        - Поскольку ее отец и сестра работают в нашем банке…  - Шелковников замялся, подбирая слова. Надо же, чтобы все выглядело пристойно, а не как сводничество.  - К тому же Нина - Мисс Чацк.
        - Как-как?! Мисс Чацк?!  - Квашнин гулко расхохотался.  - Ладно, идем,  - сказал он, вытерев выступившие от смеха слезы, и сунул папку с отчетом, которую так и не открыл, Шелковникову. Мартин посмотрел на директора банка с усмешкой: а я что говорил?
        Народ, стоящий на перроне, замер, увидев появившуюся в дверях вагона слоновью тушу. Никто не видел Квашнина воочию и даже не представлял себе, что он так огромен. Возникла пауза, во время которой к подножке, по которой медленно, подолгу задерживаясь на каждой ступеньке, начал спускаться на перрон Квашнин, подскочил маленький юркий человечек. Он был похож на крысу, и рядом с гигантом Квашниным казался незаметным. Тем не менее, Квашнин сначала посмотрел на него, и, уловив какой-то им одним понятный знак, ступил, наконец, на перрон.
        Взгляд его снова сделался сонным. Он смотрел на толпу собравшихся ради него людей, и, казалось, никого не замечал. Равнодушно ответил на приветствия, одним кивком, общим для всех, и сморщился, глядя на выщерблены в асфальте. Весной дороги в Чацке, и вообще, весь переживший зиму асфальт оставляли желать лучшего.
        - Дыра,  - вздохнул Квашнин и направился к выходу, у которого его ждал «Майбах» с персональным водителем.
        Народ почтительно расступился. Квашнин шествовал по Чацкому вокзалу, как идол, не меняя выражения лица, которое словно застыло в презрительной гримасе. Бобров заметил качнувшуюся вперед Нину и ее огромные глаза. Ужас, смешанный с благоговением. Ведь по перрону нищего провинциального Чацка шел долларовый мультимиллионер! Владелец особняка в Барвихе и яхты в Венеции! Но он был так уродлив с этими своими веснушками, толстой шеей и огромным животом. Чудовище, у которого в кармане лежали ключи от Нининого рая, и которое, увы, так и не превратится в прекрасного принца, сколько его не целуй. К тому же Василий Дмитриевич выглядел на свой возраст, а было ему за пятьдесят. Нина, которой недавно исполнилось двадцать, и которая берегла себя, как она думала, для Боброва, невольно пришла в ужас от одной только мысли, что это чудовище приблизится к ней. Но назад дороги не было.
        Бобров невольно втянул голову в плечи. Ему было стыдно за всех людей, собравшихся здесь, за Нину, за Шелковникова, обычно такого важного, а сегодня похожего на провинившегося школьника. Да что они все знают о Квашнине?! В Москве он один из многих, есть люди и побогаче, не говоря уже о влиянии. Но здесь, в Чацке, таких нет вообще.
        В «Майбах» вместе с Квашниным и бессловесным человечком-крысой сели Шелковников и Мартин. Последний с явной неохотой, но Квашнин обращался большей частью к нему.
        - В гостиницу,  - велел Квашнин, и Шелковников не посмел спорить.
        Достопримечательности Чацка они покажут важному гостю позже.
        - А почему за нами едет столько машин?  - недовольно спросил Квашнин.
        - Сотрудники банка почли за честь нас сопровождать, Василий Дмитриевич,  - угодливо сказал Шелковников.
        Мартин сморщил обезьянье лицо, что обозначало улыбку.
        - Их слишком много. А кто остался в банке?
        - Мы еще не открылись, поэтому все здесь,  - Шелковников уже понял, что сделал глупость.
        - Вы что, идиот?  - развернулся к нему всей тушей Квашнин.  - Немедленно всех завернуть! Отправить на работу! И вы тоже туда езжайте! Петя, останови.
        «Майбах» плавно затормозил.
        - Все - в банк,  - тихо, но голосом, в котором звенел металл, отчеканил Квашнин.  - Я тоже там буду через два часа. До вечера уйма времени. Начнем сегодня же,  - жестко сказал он.
        - А как же банкет?  - умирающим голосом спросил Шелковников, который трясся от страха. Он уже понял, что может потерять должность.  - Отменить?
        - Зачем же отменять?  - Квашнин внезапно смягчился.  - Я хочу выступить перед работниками банка с речью. Пусть послушают, им полезно. И эта пусть там будет. Как ее? Э-э-э… Нина.
        Шелковников с Мартином вышли из черного «Майбаха» прямо на обочину, где их подобрал водитель служебной машины. В отель на своем стареньком «Ниссане» поехал только Свежевский, опережая «Майбах» Квашнина. Остальные отправились в банк.
        - Всем занять свои рабочие места,  - срывающимся голосом скомандовал Шелковников. Руки у него тряслись.
        - Не ссы, Сережа,  - хлопнул его по плечу Мартин.  - Не все так ужасно. А, молодец, мужик,  - неожиданно похвалил он Квашнина.  - Хватка есть. С воришкой он разделается быстро. Недолго тому осталось.
        В операционном зале, где сотрудники ждали указаний шефа, наступила гробовая тишина. Для кого-то из них, действительно, повеяло могильным холодом. Запустился обратный отсчет, потому что, высадив из машины местных, Квашнин повернулся к человечку-крысе:
        - Что скажешь, Ленчик?
        - Дело на три дня, Василий Дмитриевич,  - уверенно сказал тот.
        - А ты не торопись,  - улыбнулся Квашнин.  - Я хочу развлечься.
        Глава 5
        На следующий день по Чацку поползли слухи. Обсуждали вчерашний банкет. Пышные свадьбы и помпезные юбилеи в городе случались, но еще ни разу не было такого в понедельник. Чтобы человек сорок гуляли ночь напролет в лучшем Чацком ресторане в самом начале рабочей недели. В тихом, провинциальном, забитом Чацке так было не принято. Поэтому наутро город взорвался сплетнями. О банкете говорили на улицах, в магазинах, на рынке у автовокзала, который в городе назывался «Пятачок» и работал без выходных, судачили по телефону.
        Мол, руководство банка разошлось уже к полуночи, включая и самого Квашнина. Но поскольку банкет был щедро оплачен, рядовые сотрудники засиделись до утра, невзирая на то, что наступил вторник и всем к девяти было на работу. Потому что многим грозило работу эту потерять. После проверки все ожидали масштабную чистку. Показатели в «Счастливом» были не очень, но все сходило с рук, пока Чацкий филиал не привлек внимание головного офиса, и вопрос о краже из ячеек не обсудили на внеочередном заседании Правления. Теперь вместе с вором полетят и головы тех, кто просто работал не так хорошо, как руководству хотелось бы. Так отчего не гульнуть напоследок?
        Бобров ушел одним из первых, чуть ли не вместе с Шелковниковым и Мартином. Андрею невыносимо было смотреть, как Нина через силу улыбается сидящему рядом Квашнину, чья огромная рука то и дело соскальзывает со стола на ее бедро, и Нина изо всех сил держится, чтобы не напиться. Она еще не привыкла к своеобразной внешности Василия Дмитриевича, а говорить им было не о чем. Нине оставалось только слушать. Она не смела, встать и уйти, Квашнин ее подавлял. Сразу предложил ей стать «хозяйкой бала» и произнес тост за Нинину неземную красоту. Тост был хорош, Квашнин оказался прекрасным оратором. Весь вечер он развлекал Нину рассказами об отдыхе миллионеров, небрежно, роняя: «Сан-Тропе», «шли на яхте на Санторини», «А в Ницце прошлым летом было прохладно», «на Сейшелах красиво, но не так, как на Мальдивах». Словно зная, чем Нину можно поразить. И ведь угадал! Она жадно ловила каждое слово.
        Бобров не хотел знать, чем все это закончится. Уступит Нина Квашнину сразу, или в ней еще борются лучшие чувства с худшими? Бобров-то понимал, что если Василий Дмитриевич очень уж быстро добьется своего, Нину он с собой в Москву не возьмет. Отсюда и напор: Ницца, Сан-Тропе… Кинул блесенку, на авось. Проверить, насколько рыбка глупа. И как велики ее аппетиты. Если глупа, так ей не место в окружении Квашнина. Недельный роман, щедрый подарок при расставании, а дальше, девочка, как знаешь. В лучшем случае, я не уволю твоего отца, если он, конечно, не имеет отношение к кражам. Папа твой спокойно доработает до пенсии, я дам соответствующие распоряжения. А уж если причастен…
        Бобров при этой мысли холодел. Если вор - Зиненко, участь его домочадцев незавидна. Это позор, Чацк - город маленький. Прощай вечера в саду, прощай, Нинина корона первой красавицы. Чацк уже обсуждает ее роман с Квашниным. Все уверены, что Нина уступит. И какая ты после этого мисс? Ты шлюха. После этого только в Москву, с Квашниным, или просто исчезнуть. Вот почему Бобров боялся, что Нина погибнет. Она сама не понимает, какую опасную игру затеяла. Нина девочка еще, и к тому же провинциалка. Бобров с жалостью думал, что когда придется ее спасать, он не сможет преодолеть брезгливость. Его всегда будет преследовать эта картина: голая Нина лежит под тушей, усыпанной веснушками, и стискивает зубы, чтобы не кричать от ужаса. А туша урчит от наслаждения, лапает заветные родинки, и извергает в Нину свое семя. Тихий плач в душевой кабине, не дай бог услышит Квашнин. И жалкий взгляд поутру, когда он недвусмысленно намекнет, что девушке пора. И протянет деньги.
        Бобров содрогался и прогонял видение прочь.
        Утром во вторник он лежал в постели и прокручивал события вчерашнего дня. Внутренний барометр распространял по всему телу Боброва могильный холод. Бобров почти уже не справлялся с эмоциями. Вот-вот грянет…
        Они появились в банке вскоре после полудня: Квашнин и человечек, похожий на крысу. Прошли в кабинет Шелковникова, вызвали туда Протопопова. Через полчаса выставили и Протопопова и самого Шелковникова из директорского кабинета, и заперлись там вдвоем. Бобров понял, что Квашнин с «поваром» изучают записи с видеокамер. Работали они плотно, до шести. Обед им принесли в кабинет, и «повару» тоже.
        «Кто?» - холодел Бобров. Нервничали все. Кроме, пожалуй, оборотня Мартина, который мог «ускользать в будущее», и в случае чего, его бы там никто не нашел. Ни его, ни деньги. Зато Свежевский был сам не свой. Ему велели быть на работе, несмотря на то, что на нем висела организация банкета. Свежевский не расставался с телефоном, но в то же время боялся покидать надолго свое рабочее место. Квашнин был непредсказуем. В пять он вызвал к себе главного бухгалтера. Через полчаса Протопопова. Потом… Григория Зиненко! В шесть, наконец, кошмар закончился, потому что из директорского кабинета вышел Квашнин и к банковскому крыльцу тут же подали «Майбах».
        И только Бобров отметил, что «повар» остался изучать записи с видеокамер. Похоже, до чего-то они там, в директорском кабинете додумались, потому что на банкете Квашнин сказал:
        - Никому не позволено порочить репутацию банка. Меры будут приняты самые жесткие. Мало того, что вор вернет все до копейки. Он получит срок, после того, как дело будет передано в суд, и срок этот будет максимальным. Я лично об этом позабочусь. А до суда будет максимальный прессинг. Так что я предлагаю явку с повинной. В этом случае прессинга не будет, будет просто тюремное заключение, на общих основаниях. И возможность выйти по УДО. Предложение я делаю только один раз, прошу это отметить. Я знаю, что вор здесь, в этом зале,  - он взял паузу и обвел глазами присутствующих.
        Все помертвели. Бобров и сам не знал, как бы он поступил, будучи вором. Встал бы и сказал «это я»? Потому что Квашнин давил, мало того, откровенно запугивал. Но вор не поддался, и не сделал признание тут же, в банкетном зале. Бобров подумал, что вор мало того умен, у него еще и железные нервы. Как потом оказалось, Бобров ошибся, но в этот момент он, как и все, неверно оценил ситуацию.
        - Ну, как угодно,  - пожал жирными покатыми плечами Квашнин и сел на свое место, рядом с Ниной. Уже по-хозяйски положил свою лапищу на ее бедро и легонько сжал пальцы. Бобров заметил, как Нина вздрогнула.
        Квашнин с видом знатока ощупывал ее тело, словно прикидывая: сколько дать? Когда Нина встала, Бобров отвел глаза. Она вышла, видимо, в дамскую комнату, и следом из банкетного зала вышел Квашнин.
        Вернулись они быстро, первой, сверкая глазами, шла раскрасневшаяся, растрепанная Нина. Вечернее платье висело на одной бретельке, вторая оторвалась. Нина вся дрожала, и вид у нее был обиженный. Бобров понял: не договорились. Хотя у дверей дамской комнаты предусмотрительно встала охрана. Никто бы Квашнину не помешал. Не посмел. Но, видимо, рассказ о приключениях на Лазурном берегу не сработал, Нина хотела чего-то более существенного.
        Квашнин вскоре уехал в гостиницу, один, в своем черном «Майбахе». Бобров, проходя мимо поникшей Нины, услышал, как Свежевский с гадкой усмешкой сказал ей:
        - Чего ломаешься, дура?
        Нина вспыхнула и встала. Они с Бобровым встретились взглядами. Он тоже хотел сказать ей что-то злое, но не смог. На Нину и без того было жалко смотреть. Видимо, там, в женском туалете, ее впервые в жизни унизили. Это ее-то! Коронованную принцессу Чацка! Гордячку и самую желанную невесту!
        Бобров увидел, как Нина почти бежит к застывшему над рюмкой водки отцу, словно пытаясь найти у него защиту. И подумал: «Надо вызвать Зиненкам такси». Но потом спохватился: «Я-то здесь причем? Нина больше не моя забота».
        И вышел на улицу. Ресторан находился в центре, так что до дома Боброву было недалеко. Он пошел пешком, то и дело, поднимая голову и разглядывая звезды. Они сегодня были невыносимо яркие, можно сказать агрессивные. Словно бы на небе загодя развесили сигнализацию, предупреждающую об опасности, и она сработала. Бобров то и дело морщился и раскладывал волосы. Сегодня не договорились - договорятся завтра.
        Когда у него потом выпытывали раскадровку той роковой ночи, Бобров отвечал то же, что и все:
        - Не помню, я был пьян.
        Они все в ту ночь напились. По разным причинам. Одни от страха, другие потому что халява, сам Бобров напился с горя. Никто ни за кем не следил, разве что Нина все время была на виду. Но ее никто и не подозревал.
        Бобров закрывал глаза, пытаясь вспомнить, что такого было необычного в ту ночь? Кто уходил из ресторана, и когда? Покурить на улицу выходили все, ночь была хоть и майская, но ясная и теплая. Если не покурить, то освежиться. Посплетничать. Всех занимала интрижка Нины и Квашнина. Кто-то пытался зайти в женский туалет, и его не пустила охрана. Свежевский видел, как оттуда, чуть не плача, выскочила Нина, придерживая сползающее платье, и со своей гаденькой усмешкой рассказывал, как в распахнутую дверь он рассматривал застегивающего брюки Квашнина. Его хозяйство.
        «Дала, не дала?» - гадали все. И даже спорили. Тогда всем казалось, что это событие дня, почему никто так и не смог толком ответить ни на один вопрос следователя по поводу той банкетной ночи.
        - Пьяный был, не помню. Квашнин зажал в туалете Нинку Зиненко, это помню.
        А грязные слухи по Чацку упорно ползли. Василия Дмитриевича идентифицировали в ювелирном магазине, куда он зашел в два часа дня. У магазина нахально торчал черный «Майбах», занимая чуть ли не всю парковку. Потом Квашнин заехал к цветочнице. И, наконец, черный «Майбах» обнаружился в Шепетовке, у домика Зиненок.
        Казалось, Квашнина перестали занимать кражи в его банке. Хотя потом выяснилось, что этот робот, заключенный в уродливое человеческое тело просчитал ситуацию в первый же день. И передал по эстафете: работайте.
        Но вор сработал на опережение, о чем во вторник еще никто не знал. Поэтому Квашнин, рассчитывая уложиться в неделю, осаждал несговорчивую Нину Зиненко, приготовив весомые аргументы: колье с рубинами и бриллиантами и сто одну красную розу. Цветочниц, он, похоже, объехал в Чацке чуть ли не всех, чтобы собрать эти розы.
        Нина праздновала маленькую победу. Она, дурочка, так ничего и не поняла. А Квашнин и ее просчитал. Понял, что Нина еще девственница, и резко повысил ставку. Теперь он знал, за что платит, и заявился к Зиненкам, оценить обстановку. И кто знает, что бы случилось, если бы Квашнин надолго в Чацке не задержался? А ему пришлось задержаться после того, как в банк «Счастливый» нагрянула полиция. И сор из избы вынесли они.
        Все настолько запуталось, что в голове у Квашнина словно сработал переключатель. После чего интрижка с Ниной стала разрастаться, как раковая опухоль и дала метастазы. Машина зависла, и Квашнина, как обухом по голове, ударила весна. Он, живущий в гигантском мегаполисе и с утра до вечера занятый решением неотложных дел, давно уже перестал замечать смену времен года. Он забыл и звуки весны, и ее запахи. И вдруг он словно споткнулся. У него появилось свободное время. Он увидел рядом прелестную девушку, невинную, пронзительно чуткую, по-весеннему свежую, а не потасканную в чужих постелях, и незаслуженно им обиженную. В нем неожиданно обнаружилась мягкость, несвойственная людям его положения. Правда, распространялось это только на Нину. Квашнин перестал ее домогаться, и всерьез принялся ухаживать. Тем более, ему необходимо было отвлечься.
        Когда пришла полиция, Квашнина в банке не было, он был у Зиненок. Был Бобров, был Мартин, в чей кабинет временно перебрался Шелковников, был сам Шелковников. Свежевский, Миллер, Григорий Зиненко,  - все они были на месте.
        Следователь, предъявив служебное удостоверение, спросил директора. Опера из уголовного розыска остались в операционном зале, где по-хозяйски развалились на стульях. Мартин из своего кабинета, разумеется, не вышел. И разговор со следователем состоялся при нем. К Мартину следователь в основном и обращался, игнорируя директора. Мартина в Чацке знали.
        - Нам необходимо вскрыть банковскую ячейку,  - следователь обвел кабинет глазами, словно ища, где бы мог спрятаться огромный Квашнин?
        - По-по-становление можно?  - прокукарекал Шелковников и вопросительно посмотрел на Мартина: правильно я говорю? Тот молчал.
        - Нам так уж нужны формальности?  - следователь, тертый калач, придавил Шелковникова взглядом к кожаной спинке кресла.
        - Но без постановления прокурора нельзя!  - возмущенно сказал Шелковников.
        - Да можно, если дело срочное,  - хмыкнул Мартин, и перехватил взгляд следователя:  - Вы можете сказать, что случилось?
        - Убита женщина. У нее нашли договор аренды банковской ячейки в «Счастливом». Женщина год назад продала родительскую квартиру, деньги она хранила в ячейке. Потерпевшая нигде не работала, она, по словам соседки, жила на эти деньги. Каждый месяц заходила в банк и брала какую-то сумму. На расходы. Основная версия, которую отрабатывает следствие - это ограбление. Поэтому нам необходимо знать, сколько денег в банковской ячейке, если они там вообще есть? По непроверенным данным потерпевшая собралась покупать дачу, чтобы переехать туда на постоянное жительство, а квартиру сдавать. И заглянула в банк, чтобы забрать из ячейки деньги. Нам необходимо это проверить. У потерпевшей не было семьи. Родственники пока не нашлись. Не было и завещания. Мы вынуждены вскрыть ячейку, поскольку дело срочное. Надо установить мотив.
        - Это можно,  - усмехнулся Мартин. Его обезьянье лицо скривилось то ли в улыбке, то ли в саркастической усмешке.
        - Да вы что?!  - возмутился Шелковников.  - Что скажет Василий Дмитриевич?! Вы вообще в курсе, что в Чацк приехал сам Квашнин?!  - он возмущенно посмотрел на следователя.
        - Кто ж не в курсе? Только ведь речь идет об убийстве. О зверском убийстве,  - подчеркнул следователь.  - У нас в Чацке давно такого не было. И вот приезжает _ваш_ Квашнин,  - он подчеркнул слово «ваш»,  - и в этот же день у нас криминальный труп.
        - Па-па-пачему в тот же день?  - голос у Шелковникова сорвался.  - Па-па-пачему вы так говорите?
        - Женщину убили ночью, предположительно между полуночью и часом.
        - Так мы все были на банкете!  - облегченно выдохнул Шелковников.
        - И об этом наслышаны,  - вздохнул следователь.  - Потерпевшая, кстати, живет, то есть, жила в двух шагах от ресторана, где вы ночью гуляли.
        - Причем тут это?
        - Сережа, заткнись,  - неожиданно сказал Мартин. Шелковников побагровел.  - Что-то такое я и ожидал. Я сейчас позвоню Квашнину,  - и Мартин достал мобильник.
        Квашнин в это время пил чай на веранде у Зиненок в обществе Нины, Маки, Каси и заметно нервничающей Анны Афанасьевны. Она то и дело вскакивала, неслась на кухню с чайником, потом с грязными, как ей казалось, чашками, нервно их мыла, нарезала хлеб, который никто, кроме Маки не ел. Та по привычке макала его в чашку с чаем, и Анна Афанасьевна каждый раз багровела от стыда.
        Квашнин же был невозмутим.
        - Я хотел бы пригласить вас на ужин, Нина Григорьевна,  - мягко сказал он.  - Я не знаю город, поэтому ресторан выберете сами.
        - Я не хожу по ресторанам,  - вспыхнула Нина.
        - Как же вы проводите свободное время?  - вкрадчиво спросил Квашнин.
        - Мы, банковские, здесь собираемся, когда тепло то в саду, в беседке, а когда холодно, то дома стол накрываем,  - встряла Анна Афанасьевна.  - А чем плохо-то?
        - Здесь хорошо,  - улыбнулся Квашнин.  - Природа, свежий воздух. Но мне бы хотелось как-то разнообразить вашу жизнь. И свою тоже. Я еще не узнавал, что в Чацке с развлечениями,  - небрежно сказал он.
        - О! У нас есть турбаза,  - простодушно сказала Нинина мать.  - Там коттеджи со всеми удобствами! Не какие-то палатки!
        - Да неужели?  - вскинул бесцветные бровки Квашнин.
        Нина вспыхнула:
        - Мама, принеси из кухни печенье,  - резко сказала она.
        Квашнин незаметно улыбнулся.
        - За тобой в семь заедет машина,  - сказал он Нине, когда ее мать ушла.  - И мы продолжим наше знакомство.
        - Я…  - Нина не договорила, потому что зазвонил мобильник Квашнина. Звонили из банка и Василий Дмитриевич нетерпеливо ответил:
        - Ну? Что там?
        После того, как Мартин сообщил о визите полиции, Квашнин встал.
        - Ужин переносится на более позднее время,  - отрывисто сказал он Нине.  - Будь готова к девяти.
        И тут же вышел. Нина не успела ничего сказать. Квашнин ушел, а она так и сидела в раздумье. Что делать, когда приедет машина? Квашнин еще не дал Нине номер своего мобильника. Позвонить Мартину и спросить, как можно позвонить Квашнину? Или Свежевскому? Тот скажет, как дозвониться в гостиницу, в номер-люкс, где остановился Василий Дмитриевич. Надо сказать ему, чтобы машину не присылал.
        - Что ты сидишь?  - накинулась на Нину мать, вернувшаяся с печеньем, которое тут же схватила ненасытная Мака.  - Иди, одевайся!
        - Он в девять только приедет. В банке что-то случилось. Звонил Мартин.
        Анна Афанасьевна помертвела.
        - Я сейчас отцу позвоню,  - пробормотала она.  - А ты все равно собирайся.
        - А если я не хочу?  - огрызнулась Нина.
        - Тебе трудно поужинать с ним?  - напустилась на дочь Анна Зиненко.  - Узнать, что случилось? Ведь там твой отец работает! На что мы будем жить, если его уволят? Ты об этом подумала? Или ты полагаешь, у нас в Чацке предпенсионеру легко найти работу? Да невозможно! И мне пенсионный возраст прибавили. Чуток не успела. Мы ведь тебя рОстили,  - не удержалась она.  - Ни в чем отказа не было. А она фордыбачит! За ней Роллс-ройс присылают, а она нос воротит!
        - Это «Майбах».
        - Небось, не Лада-Калина,  - ехидно сказала Анна Афанасьевна.  - И не в столовку, небось, зовет.
        - Мама, как ты не понимаешь!  - Нина в отчаянье заломила руки. Кася жадно ловила каждое слово, Мака по привычке что-то жевала.  - Он мне не нравится! Совсем!
        - А ты как хотела? Чтобы и красивый, и богатый? Ишь ты, какая разборчивая! Тебе, дуре, можно сказать повезло. Где ты с таким богачом еще познакомишься? И когда? А молодость, Нинка, быстро пройдет. Потом жалеть будешь. Ох, как ты будешь жалеть,  - покачала головой Анна Зиненко.
        Ее примитивная житейская логика Нину коробила, но в тоже время она понимала, что мать права. Бобров вчера видел, как Нина была в дамском туалете вместе с Квашниным. Замуж после этого Андрей вряд ли позовет. Так что ж? За первого встречного? За Стаса Свежевского? Так и тот теперь не женится. И Нина, закусив губу, пошла, мыть голову.
        Квашнин в это время подъехал к банку. Переговорив со следователем, Василий Дмитриевич нахмурился. Произошло то, чего он явно не ожидал. Его речь на банкете возымела действие, как он понял. Только результат был совсем не тот, на который Квашнин рассчитывал. Не явка с повинной, а убийство.
        Хотя, это могло быть простое совпадение. Поэтому Квашнин решительно сказал:
        - Вскрывайте.
        Второй ключ нашелся тут же. Понятыми были Свежевский и «повар» Квашнина. Который, услышав об убийстве, весь подобрался. И без того метр с кепкой, «повар» словно бы сжался в комок и сделался незаметным. Он, не отрываясь, смотрел, как в замке ячейки поворачивается ключ. Все действо записывалось двумя видеокамерами.
        Когда ячейка открылась, «повар» все, что надо увидел первым. И тихо сказал:
        - Так я и думал.
        Банковская ячейка была пуста.
        ГЛАВА 6
        После того, как был составлен и подписан протокол, полицейские ушли. В банке наступила зловещая тишина, только в операционном зале вяло переругивались операционистка с клиентом. Это была Шурочка Зиненко. Поскольку Квашнин подозревал всех, вплоть до директора, в кабинете Шелковникова они с «поваром» опять заперлись вдвоем.
        - И что теперь делать будем?  - Квашнин в упор посмотрел на Ленчика.
        - Все осложняется, Василий Дмитриевич,  - тот глаза не отвел.  - Мы его все равно вычислим, но на это уйдет время.
        - Ты прекрасно понимаешь, что сотрудничать с полицией нельзя. Мы не можем сказать им правду. Всю правду,  - подчеркнул Квашнин.
        - Понимаю, Василий Дмитриевич. Они будут отрабатывать версию «ограбление».
        - На другую у них мозгов не хватит. А мы им помогать не будем, в интересах банка. Репутация дороже всего,  - жестко сказал Квашнин.  - Иначе мы всех клиентов растеряем. Значит, расследованием занимаешься ты. Мы оба прекрасно знаем, почему ячейка пуста. Мы с тобой вчера это обсудили. Вор с одной стороны, значительно облегчил нашу задачу. А с другой усложнил, как он думает.
        - Полагаю, это была паника, Василий Дмитриевич. Там, на банкете, вы его здорово напугали. Он струхнул, и…
        - Подробности выяснишь, не мне тебя учить. Денег не жалей. Менты все продажные, а здесь не Москва, Чацк,  - с иронией сказал Квашнин.  - Бюджет я тебе не ограничиваю, но деньгами не сори.
        - Понял,  - кивнул Ленчик.
        - Когда мы его вычислим, то сдадим ментам. Которые не будут знать правду. Им это незачем, а сами не допрут,  - усмехнулся Квашнин.  - Версия «ограбление» всех устроит. Убийство и ограбление,  - подчеркнул он.  - Ну, а как только наш придумщик окажется в тюрьме…
        - Понял: убрать,  - кивнул Ленчик.
        - Но очень тонко. Бюджет я тебе опять-таки не ограничиваю.
        - А если это отец вашей пассии?  - осторожно спросил Ленчик.
        - Какой такой пассии? Ах, Нина…  - Квашнин задумался.  - А знаешь, это было бы мне на руку. Меня ее семья, в сущности, не интересует. Я ведь не жениться на ней собираюсь,  - усмехнулся он.  - С отцом, без отца,  - мне без разницы. А каковы шансы, что это Зиненко?
        - Велики. У него мотив. Я народ поспрашивал. Как пенсионный возраст прибавили, зол на весь свет. Семья большая, денег не хватает. Да еще, по слухам, все о домике в Крыму талдычит. Мол, хорошо было бы уехать из опостылевшего Чацка к морю.
        - Да, мотив. Это и к лучшему,  - повторил Квашнин.  - Но и остальных проверь. Прокачай их, слышишь? Информацию к размышлению тебе менты сольют. Ты профи - разберешься. И подходы к ним найдешь. Работай, в общем.
        - Я правильно понял, что вы теперь в Москву не торопитесь?  - осторожно спросил Ленчик.
        - Правильно. Не все же по Ниццам, да по островам,  - насмешливо сказал Квашнин.  - Будем считать, что у меня внеплановый отпуск. Заодно узнаю, как живет народец в глубинке. И вот еще что… Здесь работает этот, как его… Бобров. Мне Карен о нем говорил. Надо бы к нему присмотреться.
        - А что такое?  - насторожился Ленчик.
        - Он государство по слухам почти на два ярда нагрел. Помнишь, как позапрошлой зимой лег банк из первой сотни?
        - А то. Ловко они это провернули,  - с уважением сказал Ленчик.
        - Схему провернули Карен с Бобровым. Первый сто лямов с этого банкротства заколотил, второго сослали в Чацк. Долг ему списали по ипотеке,  - Квашнин расхохотался.  - Вот я и хочу узнать: он лох, каких свет не видывал, или напротив, умник. Мужик, судя по всему башковитый. Или с дурью, или с принципами. Карен упоминал о кокаине. Уж очень он Боброва чернил. Словно ревновал. И я насторожился.
        - Не хотел вашего плотного контакта,  - кивнул Ленчик.  - И потому надо сделать с точностью до наоборот. Приблизить к себе этого Боброва.
        - Только ты меня понимаешь,  - вздохнул Квашнин.  - У Карена мохнатая лапа в Правлении, а мне это не нравится. Парень зарвался. Как с равным со мной. А мы далеко не ровня. Он уже спит и видит себя в Правлении Банка, со мной за одним столом. Может, и меня подсидеть решил. Вот я и хочу поменять их местами, Боброва с Кареном. Усилить свою позицию и свое влияние в банке. Для этого мне нужен на Карена серьезный компромат. Я уверен: у Боброва он есть. Они, по слухам, дружили. И теперь, после того, как его сослали в Чацк, по логике вещей, Бобров должен Карена ненавидеть. Надо на этом сыграть. И еще одна мыслишка есть,  - Квашнин прикрыл глаза веснушчатыми веками. Веснушки у него были повсюду, он был осыпан ими, как сахарной пудрой, мелкими, будто пыль, но все равно заметными.  - Но об этом потом. Работай по схеме. Всех опроси, собери информацию. Выясни, кто покидал банкетный зал в ночь убийства, когда покидал. Доказательства ищи, понял?
        - Понял,  - кивнул Ленчик.  - Мне и самому интересно: кто он? Неужели сам Мартин?
        - Ему это не надо,  - отрывисто сказал Квашнин.  - Он, мог бы и без воровства озолотиться.
        - Вы давно его знаете?
        - Да,  - резко кивнул Квашнин.  - Это не Мартин ворует.
        - Так что ж, не проверять?
        - Почему не проверять?  - Квашнин посмотрел на часы и встал.  - Всех проверять. И Мартина тоже. Никто не должен знать, кого конкретно мы подозреваем. Я сегодня с барышней ужинаю,  - небрежно сказал он.  - До полуночи мне не звони.
        - А после?
        - Как дело пойдет. Барышня на первый взгляд простушка, но что-то в ней есть. Не поверишь - зацепила. Наивностью, что ли? Чистотой. Любить не будет, но и изменять не станет. А главное, у нее не хватит мозгов, чтобы понять, каково мое реальное положение дел. Сколько у меня денег, недвижимости и прочего. Как у Ленки, которая с китайцем сбежала,  - усмехнулся Квашнин.  - Стерва!  - сказал он с чувством.  - Но умная. Вот что получается, Ленчик, когда у бабы есть мозги. Лучше, когда у нее есть совесть.
        «Повар» понимающе молчал. Он знал, когда можно лезть со своими умозаключениями, а когда не следует.
        …Поскольку Нина не высказала пожелания насчет ресторана, водитель Квашнина привез ее в гостиницу. Нина не хотел туда идти, она прекрасно поняла намек. Но потом решила, что если уж выстояла один раз, то подобное вряд ли повторится.
        Квашнин уже ждал ее за столиком. Василий Дмитриевич был одет в строгий черный костюм-тройку, который, если и не стройнил его, то делал значительным. Квашнин и без того вызывал трепет, а сейчас, в костюме и в пустом гостиничном ресторане, где они с Ниной были одни, казался властелином мира. Он казнил, он миловал, жаловал дворянство, и Нина вдруг почувствовала себя наложницей, которую привели на смотрины. Отказаться нельзя, а выбирать ему, Квашнину.
        Она заметно нервничала, хотя платье выбрала скромное. Юбка целомудренно закрывала колени, лиф - грудь. Широкий пояс подчеркивал тонкую Нинину талию, туфельки на шпильке - изящные щиколотки.
        - Садись,  - кивнул Квашнин на стул, который проворно отодвинул официант.  - Извини за вчерашнее,  - отрывисто сказал Василий Дмитриевич,  - не удержался. Уж больно соблазнительно ты выглядела. А платье на днях пришлют из Москвы. Взамен того, которое я испортил.
        Нина вспыхнула. Он откровенно ее разглядывал, и также, не стесняясь, говорил о своих чувствах. В отличие от того же Боброва, который после «потом, Андрей», послушно разжимал руки. Им Нина легко могла управлять, Квашниным - нет. И то, что вчера он так легко сдался, означало лишь, что место было выбрано неудачно. Да и время тоже.
        - Что пить будешь?  - Квашнин кивком подозвал официанта.
        - Я не буду пить,  - тихо сказала Нина.
        - Значит, шампанское. Бутылку,  - он перевел взгляд на официанта.  - Брют. Что там у вас есть?
        - Крымское.
        - Давай,  - вздохнул Квашнин.  - Сырную тарелку и фрукты для дамы. Не на диете?  - он вновь посмотрел на Нину.
        - Я поужинала.
        - А я нет. Поскольку мой повар занят более важными делами, накормите меня вы,  - Василий Дмитриевич опять посмотрел на официанта.
        - Биточки неплохие.
        - Ага. Биточки. Что ж, вытерпим и биточки. Раз уж я в это ввязался. А из первого?
        - Борщ.
        - Несите.
        Официант ушел.
        - И что ты делаешь здесь, в глуши?  - Квашнин внимательно посмотрел на Нину.  - Щи, биточки, турбаза с сомнительными удобствами, посиделки в саду. Грязь, комары… Когда в мире есть такие прекрасные Мальдивские пляжи, вышколенные слуги, голубые лагуны, белоснежные яхты, лобстеры, и шампанское «Дом Периньон». И платьице твое миленькое, конечно, но это _не_твое_платье_. Ты достойна большего,  - вкрадчиво сказал Квашнин.  - И ты все это можешь получить.
        - Не все меряется деньгами,  - закусила губу Нина.
        - Правда?  - искренне удивился Квашнин.  - А я, дурак, не знал. Выходит, не тем всю жизнь занимался. Надо было не деньги делать, а…  - он задумался.  - Бог дал мне тело, которое, скорее обуза, чем радость, но не поскупился на мозги. Он знал, что я правильно смогу распорядиться этим активом, и мое тело получит максимум комфорта. И уже не будет меня так обременять, и даже приносить порою радость. Радость, когда я вкусно ем, когда лежу в постели с хорошенькой женщиной… А какие у тебя радости, Нинон?  - внезапно прервался он.
        - Я Нина.
        - Это сейчас ты Нина. Но имя тоже не твое. Нинон Ланкло была знаменитой куртизанкой. А Нина… Что такое Нина? Разве у Лермонтова, в «Маскараде». И чем закончилось? Ревнивый муж ее отравил. Нет, это не героиня.
        - Я хочу дом, семью, детей…  - Нина говорила то же, что и Боброву, но на этот раз не столь уверенно.
        - Ага. Замуж, значит, хочешь. Что ж, это легко устроить. Тебе я, полагаю, без разницы, чьи это будут дети? Мужа или любовника?  - Поскольку Нина молчала, Квашнин с удовлетворением кивнул:  - Я думаю, мы договоримся. А вот и наше харчо. И шампанское. Охлажденное, надеюсь?
        Официант озадаченно молчал.
        - Это не совсем ресторан,  - заступилась за него Нина.  - У нас в Чацке тоже знают, что шампанское надо подавать в ведерке со льдом. Лобстеров, конечно, нет, но есть королевские креветки. А раков таких и в Москве нет.
        - А ты давно была в Москве?  - живо спросил Квашнин.
        - Нет, то есть…  - Нина запнулась.  - Я там была, конечно, но я страшно занята, и…
        - Чем? Конкурсами красоты?
        - А что в этом плохого?
        - Все когда-нибудь кончается,  - пожал плечами Квашнин.  - Сегодня тебе двадцать, и ты королева красоты. А завтра придет другая, моложе, красивее. Или у нее будет богатый спонсор. До сих пор тебе везло, ты брала призовые места без участия спонсора. Так и масштаб не тот. Ну, что такое мисс Чацк? Ты Москву возьми. А это можно устроить,  - вкрадчиво сказал он. И вдруг накинулся на официанта, замершего с бутылкой в руке:  - Парень, ты уснул? Чаевых не получишь.
        Официант встрепенулся, рванул пробку, и пышная пена залила Нинино платье. Она вскочила.
        - Растяпа,  - презрительно сказал Квашнин.
        - Я сейчас,  - Нина кинулась в туалет.
        Как только она ушла, Квашнин достал из кармана деньги и протянул официанту тысячу:
        - Молодец.
        - Стараюсь, Василий Дмитриевич. А для парней нет таких конкурсов красоты?
        - Есть, но это не по моей части.
        - Появится такое предложение - вы знаете, где меня найти,  - не растерялся парень.
        Квашнин посмотрел на него с интересом и расхохотался:
        - Молодец,  - повторил он, и встал.  - Ну что, дубль два?
        Нина стояла в одном нижнем белье и замывала в раковине платье, когда дверь в туалет открылась. Девушка не сразу подняла голову, занятая платьем, поэтому Квашнин хорошенько ее рассмотрел.
        - Оно того стоит,  - с удовлетворением кивнул он.
        Нина вздрогнула и шарахнулась к кабинкам.
        - Не бойся, не трону,  - успокоил ее Квашнин.  - Я уже понял, не в туалете тебя в первый раз надо трахнуть. Хотя мог бы и здесь. Сегодня все было бы иначе, ведь так?
        Нина замерла, прижав платье к груди. Она уже поняла, что никто не войдет, кричи не кричи. И свидетелей потом не найдешь. Всем заплачено. Квашнин делал с ней все, что хотел. Короче, забавлялся. Ей было и стыдно, и, как ни странно, приятно. Поэтому она с вызовом опустила руки. Квашнин уставился на ее грудь с очаровательными родинками и тяжело задышал.
        - Почти королева,  - с удовлетворением сказал он.  - Лоску не хатает, но это дело наживное. Время и место выберешь сама. И еще: кого бы ты хотела в мужья?
        - Боброва,  - решительно сказала Нина.
        - И опять он,  - пробормотал Квашнин, отступая в холл. Он увидел и услышал все, что хотел. Для этого и загнал Нину в дамский туалет. Девицы, когда их застанешь врасплох, гораздо сговорчивей.
        «Бобров, Бобров… что он такое, этот Бобров?» - бормотал Квашнин, возвращаясь к себе в номер. Нину он оставил «на сладкое», когда с делами в Чацке будет покончено. А, впрочем, как пойдет.
        …Этот же вечер Бобров провел в обществе Оси Гольдмана. Обсуждали, само собой, громкое убийство в Чацке. Ося задумчиво вертел в руках Уголовный Кодекс. Шахматы были забыты.
        - Расскажи еще раз: как все было?  - попросил Боброва Ося.
        - А что рассказывать?  - Бобров аж передернулся.  - Когда вторым ключом открыли ячейку, она оказалась пуста.
        - А первый ключ? Его что, не нашли?
        - Должно быть, нет, если полиция потребовала наш ключ.
        - Странно… Убийца, выходит, украл из квартиры своей жертвы ключ от пустой банковской ячейки? Зачем?
        Бобров пожал плечами:
        - Полиция считает, что это ограбление. Ха-ха,  - нервно рассмеялся он.  - И впрямь, ограбление. Только не деньги украли, а ключ. От пустой ячейки. Ха-ха…
        Ося внимательно посмотрел на него и полез в карман:
        - На-ка, Андрюша. Выпей таблеточку.
        - Убери!  - Бобров резко оттолкнул его руку, и таблетка покатилась по полу. Ее никто не стал поднимать.  - Что за дрянь ты мне все время подсовываешь?
        - Это не дрянь, а лекарство,  - ласково сказал Гольдман.  - Тебя вон, трясет. И волосы постоянно лапаешь. Не к добру это, Андрюша.
        - Да, трясет! Потому что мне тяжело и гадко, Ося. Главное мне гадко оттого, что я, как и все, пресмыкаюсь перед Квашниным. Что я торчу в этом Чацке, который ненавижу, в этом чертовом банке, провались он,  - в сердцах сказал Бобров.  - Ося, я трус. Жалкий трус. Я каждый день себя спрашиваю: что ты делаешь? Кому ты приносишь пользу? А я ведь умный мужик. Я такие схемы могу проворачивать,  - он осекся, потом горько сказал:  - Опять-таки, криминальные схемы, которые обогащают людей, типа Квашнина. Что ты можешь после этого обо мне думать? Я понимаю, почему ты хочешь оглушить мое сознание наркотиками. Чтобы моя совесть спала. Чтобы я не мучился так.
        - Андрюша, это смешно. С тех пор, как стоит мир, все вперед движется брюхом. Колесницу прогресса толкает голод. Не ты первый, не ты последний. Разве у тебя был выбор? Либо в Чацк, либо на улицу. Работы сейчас нет. С твоей репутацией ты бы устроился в Москве только дворником.
        - И дворником бы не устроился,  - горько сказал Бобров.  - Там своя мафия. Все разбились на сообщества, если ты не примкнул к какому-нибудь клану, не попал в обойму, значит, ты одиночка, и ты обречен.
        - Ну и о чем речь?
        - О стыде, Гольдман,  - резко сказал Бобров.  - Ведь я даже не пытался возражать. Не потребовал свое. Утерся и уполз в Чацк. Я не боец. Не мужик.
        - Точно: истеришь, как баба,  - резко сказал Гольдман.  - Надо приспосабливаться. А как жить иначе? Во всякой профессии есть свои скользкие пунктики. Взять нас, докторов. Ты думаешь, у нас все хорошо, все прозрачно? Да мы ведь дальше хирургии ничего не знаем. Если болит, а диагноз не ясен - отрезать все на хрен. Мы выдумываем лекарства, забывая, что из тысячи нет и двух сколь-нибудь похожих организмов. Надо учитывать наследственность, условия проживания, режим, по которому живет пациент. А мы разве вникаем во все эти вопросы? В психологию конкретного человека? Нет, для нас все они винтики, и на всех - одна инструкция. Мы развиваем фармакологию, но упустили из виду, что если несведущему человеку дать простой воды и уверить его, что это сильное лекарство, то человек выздоровеет. В девяноста девяти случаев из ста мы, врачи, берем апломбом. Однако делаем, что можем: жизнь требует компромиссов.
        - Ты хороший врач,  - мрачно сказал Бобров.  - И человек хороший.
        - Брось,  - поморщился Гольдман.  - Нет плохих и хороших людей. Есть просто люди. В какой-то ситуации они хорошие, в какой-то плохие. Потому что ближе к телу что? Правильно: своя рубашка. И оценку их поступкам дают люди разные. Одни одобряют, другие осуждают. Нет единого мнения, есть совокупность мнений.
        - Ты думаешь?  - скептически посмотрел на него Бобров.  - Вот я, к примеру, работаю в банке. Неплохо разбираюсь в том, что касается активов. В валютных операциях разбираюсь, пожалуй, лучше всех в Чацке. Мартина я в расчет не беру. И что я вижу? Люди - круглые идиоты, Гольдман. Ими легко манипулировать. Они не понимают, что подписывают, зачастую даже не читают мелкий шрифт. Финансовая безграмотность чудовищная. Итог - весь Чацк в кабале у банка. Клянчат кредиты, чтобы погасить долги по старым. Все поголовно в минусе. Закредитованность чудовищная. Не смотри на статистику, она, как всегда лжет. Поголовно все в долгах. Людям жить не на что, после того, как они выплатят проценты по кредитам. А я должен смотреть на это, и молчать. Не орать во всю глотку: «Что вы делаете?! Остановитесь!» Меня все равно никто не послушает. Все живут брюхом, не мозгами, ты правильно сказал. А тут еще Квашнин. Ну, почему именно он? Могли бы другого проверяющего прислать.
        - Откуда такое предубеждение?  - прищурился Гольдман.  - Чем он тебе так уж насолил?
        - Для меня он олицетворение Молоха, жестокой и неумолимой силы, требующей жертв от людей. Он и приехал сюда за жертвой.
        - Нина, да?  - тихо спросил Гольдман.
        - Да что уж теперь,  - махнул рукой Бобров.  - Давай-ка лучше прикинем, до чего додумался Квашнин?
        - До того, что убийство женщины и воровство в банке связаны.
        - И что он теперь будет делать?  - подался вперед Бобров.
        - Не он, а…
        - Повар,  - усмехнулся Бобров.  - Похоже, спец из службы безопасности банка. И крутой спец. Наверняка бывший фээсбэшник.
        - Он будет проверять всех. И тебя, Андрюша, будет проверять.
        - Я-то уж точно не брал эти деньги. На кой они мне?
        - Ты не брал. Но надо это доказать.
        - Не понял?  - напрягся Бобров.
        - Любого человека можно оболгать. Ты, возможно, считаешь другом своего смертельного врага.
        - У меня нет в Чацке друзей, кроме тебя.
        - Ну, приятеля. С кем-то же ты общаешься помимо меня?
        - Постой… Ты думаешь, этот человек постоянно торчит у Зиненок?!
        - Именно. Или это сам Зиненко.
        - Почему ты так думаешь?
        - Черт его знает,  - Гольдман запустил руки в свою шевелюру, похожую на ворох пружинок. Но тут же отдернул руки:  - Черт! Заразил меня! Тоже начинаю в нервяке волосы лапать. Вы ведь обсуждали у Зиненок приезд Квашнина?
        - Ну, было.
        - На то чтобы деньги взять из ячейки нужно время. Оно у вора было. Значит, он получил стратегическую информацию раньше всех. Смекаешь?
        - Ну и что мне теперь делать?
        - Готовь аргументы в свою защиту. Тебя будут тщательно проверять. Возможно, шантажировать. Или сделают предложение, от которого нельзя отказаться.
        - Нет для меня такого предложения,  - мрачно сказал Бобров.  - Ты лучше мне скажи, почему сам не ездишь к Зиненкам? Я ведь тебя звал.
        - Да, но они не звали.
        - Неправда. То есть, не совсем. Ты ведь знаком с Бетси.
        - У нее моя племяшка учится,  - живо откликнулся Гольдман.  - Елизавета Григорьевна - прекрасный учитель. Сонечка от нее в восторге. И детей Елизавета Григорьевна любит, а они ее. Ее уроки не прогуливают.
        - Бетси сказала, ты ходишь на родительские собрания,  - внимательно посмотрел на него Бобров.  - Что, Сонины родители так заняты?
        - Мне не трудно.
        - А, может, есть другая причина? Почему ты не женишься, Ося?
        - Да на ком?
        - Да на той же Лизе Зиненко,  - ляпнул Бобров.
        - Не надо так шутить, Андрюша,  - тихо сказал Гольдман.  - Не говори, что не знаешь.
        - Чего не знаю?
        Гольдман молчал. Бобров невольно начал багроветь, потом схватился за волосы.
        - Я никогда не думал, что Зубы могут кому-то нравиться,  - пробормотал он.
        - Я тебя сейчас ударю,  - тихо сказал Гольдман и снял очки.
        - Ося, ну прости!  - Бобров сполз на пол и встал на колени.  - Я, честное слово, об этом не думал! Я ничего для этого не делал, клянусь! Я не хотел переходить тебе дорогу! Да и не переходил я ее! Не думал даже! Она мне не нравится! Как женщина не нравится, я хотел сказать… Да не имел я в виду ее зубы! Просто вырвалось.
        Гольдман, молча надел очки.
        - Она умна необыкновенно,  - горячо заговорил Бобров.  - И добрая. Коньяк мне свой отдала. «Мартель» между прочим. А зубы можно повыдергать и вставить новые, какие захочешь.
        - Ребенок ты,  - в сердцах сказал Гольдман.  - Встань с пола. Немедленно встань, слышишь?
        - Ты мне это как врач говоришь? Боишься, что простужусь?
        - Я боюсь, что ты вены себе вскроешь,  - сердито сказал Гольдман.  - Ты человек с неуравновешенной психикой. Бывший наркоман. Ты в зоне риска. А люди тобой заинтересовались серьезные. Я тебя об одном прошу: держись, Андрей. И звони мне в любое время дня и ночи. Плохо станет - сразу звони. Я тут же приеду.
        - На велосипеде?  - рассмеялся Бобров.
        - На велосипеде,  - улыбнулся и Гольдман.
        - А я уже потерял веру в дружбу.
        - Это ты ее в Москве потерял. А в Чацке нашел.
        - Выходит, не такой уж он плохой, этот Чацк?  - подмигнул ему Бобров.
        - Не плохой,  - подтвердил Гольдман.  - Вы просто не умеете жить в провинции, Андрей Ильич. Вас все какие-то горизонты манят. А старость горизонты неумолимо приближает. Пока они не сожмутся в кольцо и не начнут душить. Так вот в провинции у тебя всегда остается небо. А в каменных джунглях только камень. Почему и старики в провинции добрые. А в Москве злые.
        Бобров не стал с ним спорить. Завтра начнутся проблемы. И никуда от них не деться, потому что вор, похоже, заметает следы. Он напуган, зол, озадачен. И кто его знает, во что это выльется?
        ГЛАВА 7
        Бобров с самого утра ждал, что его вызовут в кабинет директора, где обосновались «повар» с Квашниным, и начнут допрашивать. Но никого туда не заводили, да и «повара» сегодня в банке не было. Квашнин приехал к полудню, всем своим видом давая понять, что ему тут делать нечего. Банковская отчетность его мало интересовала.
        Клиентов было, кот наплакал, видимо, слух о том, что в банке «Счастливый» побывала полиция, по городу гулял. Бобров в своем валютном отделе откровенно скучал. От скуки он пошел бродить. У Боброва были две ипостаси незапланированного перемещения по банку и вообще по Чацку: бродить и шататься. Под «шататься» он имел в виду бессмысленное передвижение без всякой цели, просто убить время. А под «бродить» перемещение без цели, но со смыслом. Можно было на что-нибудь набрести. Или на кого-нибудь. Хотя бы на мысль.
        Сегодня Бобров набрел на Протопопова и Олега Миллера, которые вышли на улицу покурить. Приближался обед. Сам Бобров не курил, но от скуки был не прочь понежиться под майским солнышком и обменяться новостями. Кто что думает по поводу убийства и пустой банковской ячейки? На Миллера Бобров особо не надеялся, Олег был туп и хорошо умел разве что петь. В банк его взяли за красоту, он очень уж нравился клиенткам, в особенности дамам в возрасте. Внешность у Миллера была слащавая: правильный овал лица, глаза синие-пресиние, волосы светлые, почти белые, Бобров даже подозревал, что Миллер их подкрашивает. И еще Олег все время глупо улыбался. Потому что улыбался на автомате, безо всякого повода. Вот и сейчас, увидев на улице Боброва, Миллер улыбнулся и сказал:
        - Похоже, посиделки у Зиненок закончились. Там теперь все время торчит Квашнин.
        «Ну и чему ты лыбишься?» - хотелось сказать Боброву. Но рядом с Миллером стоял Колька Протопопов, начальник охраны, и Бобров решил Олега с его тупой улыбкой проигнорировать.
        - Коля, тебя уже допрашивали?  - без обиняков спросил он.
        - На предмет?  - оторопел тот.
        - Так мы все теперь под колпаком. Убийство женщины и кражи из ячеек напрямую связаны. В этом замешан сотрудник нашего банка.
        - Кто тебе это сказал?  - заволновался Миллер.  - Почему связаны? Как?
        «Идиот»,  - чуть не вырвалось у Боброва. Но толку объяснять что-то тупому Миллеру? Поэтому Бобров обращался исключительно к Протопопову:
        - Повар Квашнина тебя чем-нибудь нагрузил? Привлек к расследованию, или действует в одиночку? Ты, как-никак, начальник банковской охраны!
        - Никуда он меня не привлекал,  - продолжал обижаться Протопопов, который, похоже, весь был в предстоящей свадьбе с Зиночкой.  - Записи с камер только изъял. Причем все. Аж за год!
        - А зачем?  - продолжал тупить Миллер.
        - Олег, бога ради, заткнись,  - не выдержал Бобров.
        Теперь обиделся и Миллер. Бобров хотел уже, было уйти, потому что на разговоре сразу с двумя обиженными можно было поставить крест, но на крылечко вышел Свежевский. Прищурился на солнышко и достал из кармана пачку сигарет. Сказал:
        - Денек-то, а? Как по заказу.
        - Ага,  - хмуро сказал Бобров.  - Перед казнью самое оно на солнышке погреться.
        - Он все время нас пугает, Стас,  - пожаловался Миллер.  - Будто кто-то из банковских причастен к убийству. А полиция говорит, что это было ограбление. И я так думаю.
        - Думаешь?!  - возмутился Бобров.  - Олег, думать это явно не твое. Ты думал, что американцы не были на Луне, пока я не доказал обратное.
        - Ничего ты не доказал!  - возмутился Миллер.  - Это невозможно доказать! Ты что там был, на Луне, вместе с ними?
        - На Луне был ты, в раннем детстве, и свалился с нее,  - огрызнулся Бобров.  - Причем, крепко ударился головой.
        - Андрей, ты сегодня дерганный какой-то,  - внимательно посмотрел на него Свежевский.  - Мы все уже привыкли к твоим подколкам, ты же москвач,  - с иронией сказал он.  - Но, по-моему, головой ударился ты.
        - Ага. О брюхо Квашнина,  - ляпнул Протопопов. Бобров побагровел.
        - А помнишь, Стас, месяцев пять назад ты говорил, что к сорока годам собираешься стать миллионером?  - внезапно сказал Миллер.
        Бобров уже привык, что Олег лепит глупости, не задумываясь. Но сегодня реплика была удачной.
        - Когда я такое говорил?  - Свежевский аж закашлялся.
        - Я тоже помню: говорил,  - кивнул Протопопов.  - У Зиненок, под Новый год. Еще говорил, что ради этого ты готов на все. Мы тогда еще поспорили. Можно ли говно жрать, или нет? А когда ты сказал, что ради денег можно сожрать все, что угодно, Андрюха предложил нам всем насрать, и скинуться в общак. Чтобы ты доказал свои слова. А ты уперся, что меньше чем за десять лямов не согласен съесть кучу нашего говна. Десяти лямов у нас не было, и мы заспорили. Чуть не подрались, это я помню.
        - Так мы же пьяные были!
        - Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке,  - довольно умно заметил Миллер.
        - Мужики, только не надо об этом говорить москвичам,  - взмолился Свежевский.  - Пьяный я был.
        - А чего ты так боишься?  - насторожился Бобров.
        - Да он в принципе трус,  - презрительно сказал Протопопов.
        - А ты храбрый, да?  - накинулся на него Свежевский.  - Я посмотрю, как ты в штаны не наложишь, когда за тебя этот повар возьмется.
        - Ты хочешь сказать, что я, начальник охраны, мог взять эти деньги?!  - Колька Протопопов ударил себя огромным кулачищем в могучую грудь. У Боброва аж в ушах зазвенело. От Кольки пошла мощная ударная волна, так он был зол.
        - А у кого был доступ к записям с видеокамеры? Кто лучше тебя знает, как устроена сигнализация? Как вообще организована охрана банковского хранилища? И у кого, в конце концов, скоро свадьба? Тебе ведь деньги нужны до зарезу. Больше, чем нам всем. Ты Зинаиду сколько добивался? Она тебе три раза отказывала, все знают. И вдруг согласилась. Значит, у тебя появились деньги, и она больше не считает тебя ничтожеством,  - Свежевский торжествующе обвел всех выпученными глазами.
        Эти Свежевские почти бесцветные глаза навыкате Боброва раньше веселили. Он еще сострил однажды у Зиненок, что у Стаса на обоих глазах будто бельма. Свежевский тогда смертельно обиделся. Но сегодня его глаза Боброва уже не веселили. Он видел, что Стас напуган и пытается защищаться. Неужели это все-таки он?!
        - Ты, ты, ты…  - Протопопов аж задохнулся от возмущения.  - Зина-то здесь причем?  - сказал, наконец, он.  - Зину не трожь, слышишь?  - он угрожающе двинулся на Свежевского.
        Бобров хотел, было, вмешаться, но на крыльцо выскочила растрепанная Шурочка с криком:
        - Вот они где!
        - Что, в нашем банке, слава богу, пожар?  - не удержался от ехидства Бобров.
        - Хуже! Тебя Квашнин вызывает! Я весь банк обегала! Хорошо, охранник видел, как ты сюда шел!
        - Именно меня вызывает?  - похолодел Бобров.
        - Именно тебя!
        - Сейчас повысят,  - сказал Свежевский.
        - Скорее, уволят,  - Миллер постоянно ждал увольнения. Его должность, в принципе, была не нужна.
        - Допрашивать будут, накаркал,  - уверенно сказал Протопопов.
        - Ты идешь или нет?  - нетерпеливо спросила Шурочка.
        - С каких пор ты у Квашнина на побегушках?  - Бобров, нехотя, поднялся на крыльцо.
        - Да я для тебя стараюсь! Тебя сам Квашнин ищет, а тебя на рабочем месте нет!  - заверещала Шурочка.
        - Спасибо за заботу,  - хмуро сказал Бобров и побрел в директорский кабинет. От этого разговора он ничего хорошего не ждал.
        Сергей Валерьевич Шелковников очень любил себя. И кабинет для себя любимого он обустраивал с любовью. Его секретарша, по совместительству одна из любовниц, любовно поливала каждый день цветы на окнах и в висящих по стенам кашпо. Любовно наливала воду в кофемашину, с нежностью сметала пыль с директорского стола. И теперь Шелковников был из этого рая изгнан вместе со своей красивой секретаршей, которая ходила по банку, как неприкаянная. Они оба ютились у Мартина, у которого была своя секретарша, сушеная, под стать ему вобла в огромных очках, закрывающих чуть ли не все ее обезьянье лицо. Одно время по банку ходили слухи, что Светлана Сергеевна родная сестра Мартина, сводная, отцы у них разные, а мать одна. Поскольку Мартин плевал на слухи, сплетничать вскоре перестали.
        Умная секретарша Мартина не пустила красивую дуру Шелковникова за свой стол, несмотря на то, что та по рангу была выше. Поэтому Леночка ютилась на диванчике в углу, а ноут, на котором она работала, лежал на ее шелковых коленках. Сам Шелковников довольствовался креслом также в углу, в кабинете у всесильного Мартина. Сергей Валерьевич постарался стать незаметным на то время, пока в банке царит Квашнин. Шелковников был человеком недалекого ума, но зато продвинутый аппаратчик. Сергей Валерьевич преуспел в подковерных играх, четко усвоил субординацию и, в общем, сидел в своем кресле прочно. Временные неудобства его не пугали.
        Что до его кабинета, то там теперь царил разгром. Цветы засыхали, Леночка не решалась войти в свою бывшую вотчину с лейкой. Кофе машина непрерывно гудела, кофе Квашнин и его повар употребляли неимоверно много. Кофемашина вся была заляпана, полка, на которой она обосновалась, в кофейных потеках, повсюду валялись папки и отдельные документы, Квашнин то и дело выкладывал свои слоновьи ноги в огромных ботинках на стол. Оставалось только гадать, как ему это удается при его комплекции?
        Такую картину застал и Бобров. Квашнин развалился в кресле, закинув ноги на столешницу, и ковырял во рту зубочисткой.
        - Садись,  - небрежно кивнул он Боброву на заваленное бумагами кресло.  - Где ты шатаешься в рабочее время?
        «Я не шатаюсь, а брожу»,  - следовало сказать Боброву, но он, молча, и аккуратно переложил бумаги из кресла на стол и сел напротив Квашнина. Тот посмотрел на Боброва с интересом и убрал ноги. Отрывисто спросил:
        - Обедал?
        - Нет. Не успел. Вообще-то я дома обедаю, мне только дорогу перейти.
        Бобров пришел в ужас оттого, насколько он многословен. Будто оправдывается. Квашнин парализовал его волю одним своим присутствием.
        - Поехали, пообедаем,  - Квашнин встал.
        И, не слушая, что ответит Бобров, направился к двери. И Бобров, опять-таки, молча, встал и поплелся за Квашниным. Казалось бы, сбылась его заветная мечта. Квашнин обратил на него внимание, он, Бобров, избранный. Заместитель Председателя Правления Банка зовет его пообедать вместе! Об этом в «Счастливом» мечтают все, а выбрали Андрея Боброва!
        Но он почему-то не чувствовал себя счастливым. Напротив, на душе было муторно, внутренний барометр уныло повесил стрелку, показывая затянутое тучами небо.
        Провожаемые напряженными взглядами сотрудников, они прошли через операционный зал. Бобров покорно сел в «Майбах», на заднее сиденье.
        - Есть у вас в городе хороший ресторан?  - полуобернулся к нему Квашнин.
        Боброву опять-таки следовало сказать, что это не его город, он коренной москвич, который временно живет в Чацке. Но вместо этого Бобров угодливо замногословил:
        - У нас не принято обедать в ресторанах, тем более в будни. Вряд ли вас сейчас хорошо накормят, Василий Дмитриевич, даже в хорошем ресторане.
        Оставалось только угодливо захихикать. Совсем как Свежевский.
        - И что нам делать?  - задумчиво спросил Квашнин.
        - С вами же повар приехал,  - угодливо напомнил Бобров.
        - Да, но у него появилось много другой работы. Ладно. Петя, давай в центр,  - велел Василий Дмитриевич шоферу.  - Туда, где был банкет. Расшевелим их.
        Официанты и в самом деле были сонные, как мухи, настроившиеся на зимнюю спячку. Главный зал был пуст, в уютной гостиной сидела парочка. Наверняка приезжие. Квашнин без раздумья прошел в банкетный зал. За ним поплелись трое официантов.
        - Фирменное блюдо у вас, какое? Биточки?  - Квашнин положил огромные веснушчатые руки на меню и принялся допрашивать одного из официантов.
        - Нет, стейк.
        - Стейк какой?
        - Просто стейк.
        - Ага. Заднюю часть от филейной в Чацке не отличают. Потому что сам он - ж… а,  - грубо сказал Квашнин.  - И стейки здесь исключительно из говяжьей ж… ы. Хоть приготовить нормально сможете? Я люблю с кровью.
        - Типа вообще не жарить?  - официант нацелился карандашом в блокнот.
        - Ядерный идиот,  - констатировал Квашнин и перевел взгляд на тощего лохматого парня.  - Ты. Как зовут?
        - Артем.
        - Артем, хочешь штуку чаевых?
        - Конечно, хочу!
        - А две?
        - Две лучше, чем одна.
        - Хороший ответ. Тогда лично займись моим стейком,  - парень с готовностью кивнул.  - А ты, Бобров, что будешь?  - спохватился Квашнин.
        - Суп.
        - Суп с чем у вас?  - для разнообразия спросил Квашнин другого официанта.
        - Рыбный.
        - А рыба откуда?
        - Из магазина.
        - На реке живете, а рыба из магазина?
        - Так ведь май.
        - Не клюет типа?
        - Не клюет,  - с сожалением сказал официант, готовый немедленно ехать на берег реки и ловить для ухи Квашнина рыбу. Если бы она в начале мая клевала.
        - Ты займешься рыбным супом,  - кивнул Квашнин.  - И если он будет хорош, тебе тоже штуку. Что поделаешь? Гурман я,  - сказал он Боброву, когда официанты исчезли.  - Еда - одна из немногих радостей жизни, которая мне с моими болячками доступна. И я отношусь к ней серьезно. Хочу вкушать, а не жрать. Что молчишь?
        - Я не компетентен ни в медицине, ни в кулинарии,  - пожал плечами Бобров.  - Лично мне все равно, что я ем.
        - Другие радости жизни, понятно,  - усмехнулся Квашнин.
        «Он знает о кокаине!» - похолодел Бобров. «Так я ведь завязал!».
        - Привет тебе от Карена,  - небрежно сказал Квашнин в ожидании супа.
        - Спасибо, мы созваниваемся,  - соврал Бобров. Карену он не звонил давно, а тому звонить было незачем.
        - Что заставило тебя простить нанесенную обиду?  - тихо спросил Квашнин.
        - Вы о чем?  - Бобров невольно отвел глаза.
        - Ты мог бы потребовал столько же, сколько и Карен. Может, чуть меньше, но не было бы нужды ехать в Чацк. Полагаю, Карен тебя запугал. Но доказать ничего не удалось. Хозяева банка сумели договориться. Я навел справки. Ты чист. Можешь вернуться в Москву.
        Бобров молчал, не зная, что сказать. Его, похоже, покупают. А цена?
        - Боишься, что с такой репутацией тебя никуда не возьмут? Это можно устроить. Мне нужны люди. Я уже понял, что ты - идеальный номер два. Исполнитель. Я в отличие от Карена, своих людей не кидаю,  - Квашнин говорил негромко и почти без эмоций, но Бобров ему, почему-то верил.  - Ты можешь заполучить домишко в Барвихе, высокую должность в моем банке, оклад плюс бонусы, как топ-менеджер.
        - То есть, все то, что сейчас имеет Карен? Вы ведь мне его место сейчас предлагаете.
        - Неглуп, весьма неглуп,  - одобрительно кивнул Квашнин.
        - И что я должен буду за это сделать?
        - О цене договоримся,  - небрежно сказал Василий Дмитриевич и откинулся на спинку кресла.  - Главное, чтобы было твое согласие. И ты не был бы слишком разборчив в способах достижения цели, как прежде. И еще одно обязательное условие: ты не причастен к кражам в банке.
        - Не слишком ли много условий?  - вырвалось у Боброва.
        - Так ведь и награда достойная,  - рассмеялся Квашнин.
        «Надо съесть кучу говна»,  - поник Бобров. «Даже если это говно виртуальное, все равно это говно. Неизвестно, что лучше. Свежевский бы согласился без раздумья».
        - Ваш суп,  - официант поставил перед ними огромную супницу и поднял крышку. Оттуда пахнуло рыбой и приправами. Квашнин оживился.
        - А что, недурно,  - сказал он, съев пару ложек. Что до Боброва, у него пропал аппетит.
        Какое-то время они, молча ели. Но Бобров понимал, что разговор не окончен. Самое интересное в конце. Квашнин не просто так его приблизил. У Василия Дмитриевича есть какая-то цель.
        Стейк Квашнину понравился гораздо меньше супа, и обещанные две тысячи он парнишке не дал. Раздав официантам по зеленой бумажке, Квашнин попросил принести кофе. Они обедали ровно час. Бобров напряженно ждал.
        - Ты ведь раньше чуть ли не каждый день ездил к Зиненко,  - небрежно сказал Квашнин, попивая каппучино.
        - Я… Я хотел…  - Бобров не смог сказать «жениться на Нине».
        - Понимаю, за барышней ухаживал,  - Квашнин тоже не стал уточнять, за какой именно барышней ухаживал Бобров.  - А почему перестал ездить? Передумал?
        - В банке проверка,  - заметался Бобров.  - Не до гостей.
        - Если ты не причастен к кражам, тебе не о чем волноваться. Живи, как жил. Тебе у Зиненко по-прежнему рады. Анна Афанасьевна каждый раз волнуется: где же Андрюша? Что с ним случилось? Придется, видимо, мне предъявить Зиненкам Андрюшу, живого и здорового,  - весело сказал Квашнин.
        «Он хочет, чтобы мы вместе поехали к Зиненкам?!» - поледенел Бобров.
        - Предлагаю вечером, в пятницу, отметить конец рабочей недели в гостеприимном доме Анны Афанасьевны,  - продолжал радоваться Квашнин.
        «Почему именно она, а не он, не _Григорий_Зиненко_? Неужели его и впрямь подозревают?!»
        - Что молчишь?  - Квашнин смотрел на него и ждал ответа. И Бобров дрогнул:
        - На пятницу у меня пока нет планов.
        - А спасибо за заботу Василий Дмитриевич?  - подмигнул Квашнин.
        - Спасибо за заботу,  - выдавил из себя Бобров.
        - То-то.
        «Я тряпка, ничтожество»,  - ругал себя Бобров, сидя в «Майбахе». «Я вел себя позорно. Меня унизили, а я унизился. Зачем он везет меня к Зиненками? Чтобы Нина нас сравнила? Значит, он уверен в себе. Это будет словесная дуэль. Не стреляться же нам с ним? Квашнин покажет Нине, какое я ничтожество. Он сегодня уже это показал. А я… Что я? У меня, как всегда, есть выбор…»
        - Я же сказал, повышение,  - завистливо прошипел Свежевский, когда Бобров с Квашниным опять прошли через операционный зал.  - Ну почему не я?  - простонал он.
        Квашнин резко обернулся: кто это сказал? И просканировал взглядом с готовностью приподнявшегося Свежевского: вот он я, твой верный пес! Бобров закусил губу. Внутри был могильный холод. Он вдруг вспомнил про таблетку, выпавшую из Осиной руки.
        «Надо ее найти»,  - подумал Бобров. «Она куда-то закатилась. Я обязательно должен ее найти. Иначе я не выдержу…»
        …Леонид Байдашев, морщась, читал протокол осмотра места происшествия. В протоколе была куча грамматических ошибок. Об ошибках оперов Байдашев думал скептически: что с них взять? Это ведь Чацк.
        Потом Байдашев принялся за каракули эксперта-криминалиста. Пробежал глазами выводы патологоанатома. Все эти документы, точнее, их ксерокопии, он получил без проблем. Взятки в Чацке брали охотно. Тем более что Байдашев умел находить нужные слова: «в интересах следствия», «мы же коллеги», «я сам «на земле» оттрубил», «надо объединить усилия».
        Где деньгами, где лестью, а где и откровенным давлением. «У меня такие связи, что…»: многозначительная пауза. Прочитав весь этот мусор, как определил для себя качество оперативно-розыскной документации Байдашев, он, с одной стороны, огорчился, а с другой, воспрянул духом. Доказать, что это было ограбление, ничего не стоит. По главной версии следствия потерпевшая накануне рокового дня взяла из банковской ячейки все свои деньги, и об этом узнал убийца.
        Около полуночи, согласно выводам экспертизы, тот пришел в квартиру Надежды Сергеевны Липкиной. Оная квартира находилась на первом этаже. Никто ничего не слышал. Не было криков, потерпевшая сама открыла убийце дверь. На все про все у него ушли считанные минуты. Похоже, что он торопился. Но действовал, тем не менее, аккуратно и четко, и отпечатков не оставил. Все дверные ручки были протерты, и вообще, создалось впечатление, что на генеральную уборку убийца потратил гораздо больше времени, чем, собственно, на убийство. С орудием он тоже заморачиваться не стал. Пользуясь темнотой, тут же, в тесной прихожей, накинул на шею потерпевшей удавку. Прочный капроновый шнурок нашли в ванной комнате, в раковине. Шнурок был… мокрый. Его, похоже, мыли. Но с собой его убийца не забрал, помыл и оставил на месте преступления. Возможно, что там же, в раковине он мыл и руки. Отпечатков, соответственно, в ванной комнате не осталось.
        Задушив Липкину, убийца аккуратно обшарил платяной шкаф. Создавалось ощущение, что он прекрасно ориентировался в квартире, и знал, где лежит то, зачем он пришел. Беспорядка было немного, скорее, от спешки.
        Как говорится в известном фильме: «без шуму и пыли». Но в отличие от героев фильма, убийце все удалось.
        Оставалось установить круг знакомств потерпевшей. Мотив понятен - деньги. Время и место действия тоже. Женщина жила одна, первый этаж, соседки - две почти восьмидесятилетние бабки, одна наполовину глухая, другая слепая. Ночью обе спали. Да и стены в старой кирпичной пятиэтажке были толстые.
        Байдашев был уверен, что убийца мужчина. И мужчина роста выше среднего. Эту подсказку Байдашеву дала странгуляционная борозда на шее у потерпевшей. Точнее, несколько таких борозд, потому что шнурок был тонкий. Создавалось ощущение, будто Липкину подвесили на этом шнурке. Потерпевшая была невысокого росточка, меж тем, борозды на ее шее были, во-первых, замкнутыми, что крайне редко бывает при повешении, во-вторых, восходящими к узлу, чего не бывает при удушении. Выходит, высокий мужчина, или парень, напав на ничего не подозревающую Липкину и накинув ей на шею намыленный тонкий шнурок, приподнял ее, пользуясь своей силой и ростом, и подержал в воздухе, пока субтильная Липкина задыхалась, затягивая петлю на ее шее.
        «Интересный случай»,  - пробормотал Байдашев, обратив внимание на эти детали. «И парень интересный».
        Круг подозреваемых таким образом сужался. Но проблема была в том, что высоких мужчин на руководящих должностях в «Счастливом» хватало. Тот же директор, Шелковников. Но у Байдашева были и другие приметы.
        Он искал убийцу на записях с видеокамер. И еще Байдашев знал, что около полуночи один из «банкетчиков» покидал ресторан. На полчаса, минимум. Байдашев был уверен, что идея убрать Липкину пришла убийце в голову после того, как он узнал, в каком именно ресторане будет банкет. Или убийца сам организовал банкет именно в этом ресторане. Потому что изначально планировал заглянуть к Липкиной, чей дом находился в двух шагах. А речь Квашнина подтолкнула убийцу к решительным действиям. Если до этого он еще колебался, то узнав, что его будут беспощадно прессовать, пошел душить Липкину уже безо всяких колебаний.
        «Шнурок»,  - черкнул в блокноте Байдашев. «Узнать, откуда? Где куплено? Или где убийца его взял? Может там же, в ресторане?»
        Он работал по старинке, делая записи в блокноте. Эти записи Байдашев потом, когда дело было раскрыто, уничтожал. Сжигал блокнот в камине, у себя на даче. Память у Байдашева была великолепная, и если что, все детали он мог восстановить по памяти. Но до сих пор не пригодилось.
        «Свежевский»,  - написал Байдашев на одном из листков, вырванных из блокнота. «Он организовывал банкет».
        Свежевский был болезненно худ, но роста высокого. И кто его знает? Может, он скрывает, что физически неимоверно силен? Раз преступник сумел целый год безнаказанно воровать из ячеек деньги, значит, хорошо маскируется.
        Байдашев мысленно набросал психологический портрет убийцы. Испытывает острый недостаток в деньгах - это раз. Смертельно обижен на что-то или на кого-то - это два. Умен - это три. Отлично маскируется - это четыре. Имеет доступ к ключам из ячеек. Или сам, или через того, кто связан с этими ключами напрямую. Это пять.
        Что до внешности… Байдашев не исключал, что убийца состоял с потерпевшей Липкиной в интимных отношениях. Или склонял ее к этому. Надежда Липкина была одинокой незамужней бездетной женщиной. Некрасивой, и к тому же, безработной. Такой мог понравиться любой мужчина. Независимо от внешности и возраста, она была рада, что хоть кто-то скрасит ее одиночество. Разумеется, она боготворила того, кто в итоге стал ее убийцей. Возможно, так ни о чем, не догадавшись, Липкина и умерла. Не успела прозреть. Небось, собиралась со своим воздыхателем переехать на юг, к теплому синему морю. Домишко присматривала.
        Байдашев задумался. А что? Мысль.
        Где-то же он должен был наследить, этот умник? И Байдашев пошел смотреть место происшествия. Мимо этого дома он уже проходил не раз, идя на съемную квартиру, которую подыскал для него и водителя Пети Свежевский. До гостиницы, в которой остановился Квашнин, от порога этой квартиры Леониду Байдашеву было минут десять быстрой ходьбы. Центр Чацка, как и сам город, был маленьким, его ось, центральная улица, вымощенная брусчаткой в прогулочной пешей зоне, нанизывала на себя все важные объекты: лучший ресторан, гостиницу, кинотеатр, гостиные ряды, как игрушечная пирамида разноцветные кольца. На выезде из города колечко было самое маленькое и безликое: просто круговое движенье. В центре торчал одинокий памятник непонятного вида. То ли стела, то ли творение местного скульптора, который и сам не понял, что именно хотел изобразить.
        Но в последние годы бурно развивались окраины, там построили огромный «Ашан», торговый центр «Пирамида», который тоже был внушительных размеров, и народ из центра потянулся туда. Ядро города с прогулочной зоной и запущенным парком, таким образом, опустело. Воздух в центре Чацка Байдашеву казался затхлым, дома обветшалыми, и жили здесь преимущественно люди в возрасте. Байдашев словно бы вернулся в свое детство, потому что родился он в таком же провинциальном городке, в пятиэтажке, правда, панельной.
        Воспоминания эти были не из приятных, и Байдашев, поморщившись, подумал, что хочет покинуть Чацк как можно быстрее. Даже если это будет идти в разрез с интересами Квашнина. Интрижка с Ниной скоро должна наскучить боссу. Барышня хоть и красивая, но недалекого ума. И увлечься ею Василий Дмитриевич мог разве что от скуки. Так думал Леонид Байдашев, когда подошел к дому, в котором убили Надежду Липкину.
        Дом как дом. Старая пятиэтажка, но как все советские кирпичные пятиэтажки почти не убиваемая. Ресторан, где чествовали Квашнина, находился за углом, почти у самой дороги, а тут, у дома, где убили Липкину, густо росли тополя. Их опиливали, но они в ответ упорно обрастали щетиной жестких веток, стремясь заполонить все свободное пространство. Они были неимоверно живучие, эти Чацкие тополя.
        У подъезда, где жила Липкина, стояла свежевыкрашенная лавочка. Байдашев не сомневался, что по вечерам, в ожидании любимого сериала, здесь сидят всесильные и всевидящие провинциальные бабушки, которые формируют общественное мнение. Но сейчас, в первой половине дня, лавочка была пуста, а во времени Леонид Байдашев был ограничен.
        Он готов был пойти по квартирам, но тут ему повезло. Двор убирала женщина лет пятидесяти, и делала это, нехотя, явно томясь.
        Байдашев заметил, как дворничиха при виде незнакомца замерла. Поставив на землю картонную коробку с мусором, она стала заправлять крашеные волосы под платок, не отрывая призывного взгляда от появившегося в поле ее зрения мужчины. Байдашев, без раздумья, направился к дворничихе.
        - Добрый день.
        - Здравствуйте,  - напевно ответила она. Несмотря на платок, метлу и незавидную должность дворничиха была ярко накрашена, от нее даже пахло духами.
        «Не замужем»,  - подумал Байдашев. И заиграл улыбкой. Лицо его, и сам он, с головы до ног, мгновенно преобразились. Он словно помолодел лет на десять, и стал выше ростом. От крысиной мордочки, на которую было похоже его лицо с заостренным длинным носом и узкими губами, ничего не осталось. Теперь перед дворничихой стоял приятный мужчина средних лет, с приятным лицом, и, несмотря на невысокий рост, подтянутый и спортивный. В общем, такой, какие и нравятся незамужним женщинам лет пятидесяти.
        - Присядем?  - Байдашев кивнул на лавочку. И, предупреждая вопрос дворничихи, сказал:  - Я по поводу Липкиной. Надежды Липкиной.
        - А… Так вы из полиции…  - протянула дворничиха.  - Так меня ж уже спрошали. Я все, что знала, сказала.
        - Я не совсем из полиции,  - мягко сказал Байдашев.  - Надежда Сергеевна не оставила завещания. Меж тем, ее квартира денег стоит. Я ищу ее возможных наследников. Может, вы их знаете? Расскажите мне про нее все,  - доверительно попросил он.  - Как вас зовут?
        - Раиса.
        - Раиса, я очень надеюсь на вашу помощь. Разумеется, не безвозмездно.
        Услышав о деньгах, дворничиха оживилась. Симпатичный мужчина затеял интересный разговор. Будет, о чем посплетничать. Еще и денег предложил. Раиса сочла, что ей, наконец, повезло, и охотно пошла с Байдашевым на лавочку.
        Погода по-прежнему радовала. На небе, правда, все гуще собиралась пена, но пока не чернела, превращаясь в накипь, и первой весенней грозы жители Чацка еще не дождались. Раиса села на лавочку и сняла платок. Волосы у нее были жесткие, крашеные, но Байдашев сказал:
        - Вам так лучше. Завидую вашему мужу.
        - Я не замужем,  - зарумянилась Раиса. И затараторила:  - Нет, вы не думайте, я замужем-то была, аж два раза, и дети есть, но они уже выросли…
        «Прокол»,  - мысленно поморщился Байдашев, сохраняя на лице благожелательную улыбку.  - «О ней я ничего не хочу знать, я хочу знать все о Липкиной. Надо вернуть ее к теме».
        - Ох, какой котяра!  - кивнул он на тощего облезлого рыжего кота, прыгнувшего к ним на лавочку. И, преодолевая брезгливость, погладил кота.  - Не Липкиной? Раз одна жила, значит, кот у нее был? Или собачка?
        - Какое там!  - махнула рукой Раиса.  - Два кота от нее сбежали. Неприкаянная она… ой!  - спохватилась дворничиха.  - Что ж это я? О мертвых либо хорошо, либо ничего.
        - Давайте хорошо,  - улыбнулся Байдашев.  - Она где-нибудь раньше работала?
        К наследству Липкиной это не имело никакого отношения, но Раиса не стала вникать.
        - Как не работать? Работала. В библиотеке. Долго она там работала, лет десять. Только ее сократили. Надьке всю жизнь не везло. Если сокращали, то все время ее. Я ж говорю: неприкаянна.
        - А откуда ее еще сократили?  - с интересом спросил Байдашев.
        - Да из банка.
        «Стоп! Неужели удача?» - замер Байдашев.
        - Не из «Счастливого» ли?  - осторожно спросил он.
        - А вы откуда знаете?
        - Город маленький, частных банков в нем немного. «Счастливый» ближе всех к этому дому.
        - Так не удержалась она там, Надька-то. Брали ее на испытательный срок, операционисткой. Не справилась. Потом этой, как ее… Говорящей головой пыталась работать. На обзвоне клиентов, дома уже. И с этим дура, не справилась. Я ж говорю: неприкаянная. Ой!  - дворничиха зажала рукой рот.  - Она ж померла! Что это я?
        - Давно это было?  - равнодушно спросил Байдашев.  - Из банка Липкину когда уволили?
        - Да с год назад. Может, побольше, что я помню? Месяц она там только и проработала, а банке. Да этой, головой, еще с месяц. Хорошо, что родительскую квартиру, наконец, продала. Дом-то старый, почти барак, вот и не было охотников. На то и жила Надька-то. На деньги с квартиры. А что до ее родственников, так никто к ней не приходил. Хотя, постойте… Девка какая-то забегала. Вроде как двоюродная племянница.
        - Что за девка?  - спросил Байдашев и в самом деле равнодушно. Он уже знал, где надо искать.
        - Я соседок поспрошаю, они, небось, знают.
        - Ну а мужчины? Заходили к ней?
        - К Надьке-то? Скажете тоже!  - рассмеялась дворничиха, показывая редкие желтые зубы.  - Кому она нужна-то? В девках всю жизнь просидела. Господи, что это я? О мертвых либо хорошо, либо…
        - Либо очень хорошо. Я почему-то думаю, что Надежда Сергеевна нашла-таки свое счастье?  - подмигнул Байдшев.  - Она ведь за год прямо расцвела? Даже, несмотря на то, что осталась без работы.
        - А вы откуда знаете?  - оторопела дворничиха.  - Так ведь, Надька-то ни в чем не признавалась! Говорила: да что вы, бабы такое говорите? Нет у меня никого. Может, он к ней ночью ходил, когда все спали? Небось, женатый.
        - В самом деле, и зачем такие тайны? Значит, вы его не видели?
        - Нет,  - с сожалением сказала Раиса.
        Байдашев протянул ей приготовленную заранее тысячу.
        - Это мне?! Ой, спасибо!
        - Да не за что,  - он встал.  - Вы дали мне ценную информацию. Если что, я вас найду.
        - Да я каждое утро туточки!  - Раиса вскочила и затараторила.  - Я ж на работе. Дети-то выросли, а помогать все одно надо. Зарплата, конечно, маленькая, так я за бабульками приглядываю. Кому в магазин сходить, кому в аптеку…
        Байдашев не слушал. Отделавшись, наконец, от Раисы, он в ближайшем киоске купил маленькую бутылочку минеральной воды без газа, открыл ее и тут же, за киоском тщательно вымыл руки. У кота мог быть лишай. Байдашев не любил животных, у него их никогда и не было. Была семья, любимая жена, дочка. И была работа, которая их всех кормила, и за которую Байдашев держался. Он понимал, что работу эту обеспечивает Квашнин, и был готов за ним и в огонь, и в воду. Проще в такое время быть человеком команды, не одиночкой.
        «Нестыковочка получается»,  - напряженно думал он. «Липкину год назад взяли операционисткой в банк, испытательный срок она не прошла: уволили. Пыталась работать на скриптах, на холодном обзвоне клиентов, но и это не пошло. Видимо, туповата была. Но после окончательного увольнения из «Счастливого» Липкина вдруг продает родительскую квартиру в бараке, на которую все никак не находился покупатель. Квартира стоит дешево, здесь, в Чацке, недвижимость вообще не в цене. Липкина кладет деньги в ячейку и берет каждый месяц «на житье». Тысяч пятнадцать - двадцать ей надо. Коммуналка, плюс расходы на питание. За год от этих денег немного осталось. Можно сказать, что родительскую квартиру Липкина проела. Тогда на какие деньги она собралась покупать дачу в окрестностях Чацка? И сколько здесь стоят дачи? Нестыковочка».
        Байдашев оживился, потому что напал на след. Ему все было понятно. Кроме одного: кто придумал этот, в общем-то, простой, но действенный план по ограблению банковских ячеек? Для чего стал любовником Липкиной и объяснил ей, как надо действовать. Оставались ключи от ячеек. Ключи и шнурок.
        Байдашев с довольной улыбкой подумал, что появился шанс побыстрее покинуть ненавистный Чацк. Леонид Байдашев уже начал задыхаться от воспоминаний.
        Итак, в банк. Надо искать свидетелей. Не может такого быть, чтобы никто ничего не видел.
        ГЛАВА 8
        - Да кто он такой, Мартин?  - Сергей Валерьевич Шелковников беспомощно посмотрел на своего заместителя.  - Почему он занял мой кабинет, и ведет себя там, как хозяин?! Какой-то повар!
        - Это ручная крыса Квашнина,  - обезьянье лицо Мартина не выражало никаких эмоций.  - У большинства олигархов цепные псы, но некоторые держат крыс. Они умнее, а кусают больно. На месте Квашнина я бы тоже завел не пса, а крысу.
        - Но ты не на его месте,  - сердито сказал Шелковников.
        - Я мог бы там быть. Мне его предлагали, это место,  - Мартин равнодушно щелкнул мышкой и посмотрел в монитор. Он сидел на своем рабочем месте, за столом, а Шелковников ютился в углу, в старом кресле. Мартин не спешил обновлять мебель в своем кабинете.
        - Остришь, как всегда,  - поморщился Шелковников.
        - Ничуть. Мне предлагали перевод в Москву и место в Правлении «Счастливого».
        - И ты отказался?!
        - Предложили бы мне это лет в тридцать, я бы еще подумал. И возможно согласился. Глупый был, как все молодые. Но когда мне сделали, наконец, это предложение, я его перерос. У меня не осталось никаких чувств. Ни тщеславия, ни желания отомстить, ни жажды денег. Ничего. Веришь, нет? Вообще ничего. Пусто,  - Мартин хлопнул себя по груди, слева.  - Эти тараканьи бега не по мне.
        - А что по тебе?  - подался вперед Шелковников.  - Почему о тебе никто ничего не знает?
        - Потому что я этого не хочу,  - спокойно сказал Мартин.  - А тебе советую перетерпеть, если хочешь остаться в директорском кресле.
        - Я должен терпеть это пренебрежение ко мне, к директору банка?!  - взвился Шелковников.  - Что подумают обо мне подчиненные?! Этот человек…
        - Байдашев. Ручную крысу Квашнина зовут Леонид Байдашев. И советую ее не злить. Он мастер устраивать разные пакости. Лучше с ним сотрудничать.
        - А ты почему не сотрудничаешь?
        - Много чести,  - Мартин пожал плечами.  - Дальше Чацка все равно не сошлют. Тот, кому терять нечего, имеет ряд привилегий. Одна из них не лизать задницу начальству. Даже московскому.
        - Так ты знаешь, кто ворует деньги из ячеек?!
        - Конечно.
        - И ты не скажешь об этом Квашнину?!
        - А что после этого изменится в моей жизни?  - Мартин наконец-то посмотрел на Шелковникова. Тот съежился в кресле под этим взглядом голубых, как небо глаз на сморщенном лице, покрытом ранними морщинами.  - Премию дадут? Я и сам могу ее взять. Объявят благодарность в приказе? Жопу подтереть, и то не выйдет. По «мылу» ведь придет, не почтой. «С занесением в личное дело»,  - насмешливо сказал Мартин.  - У меня этих цацок - комната завалена. Грамоты, сертификаты… Медальки… Даже кубки. Лень выкинуть.
        - Царь горы,  - не удержался Шелковников.
        - Что ты, Сережа, какая гора? Болото. Но здесь я царь, это правда.
        - А репутация банка?
        Мартин рассмеялся.
        - Клал я на нее,  - сказал, наконец, он.  - Сегодня один банк, завтра другой, и любой возьмет меня на работу с радостью.
        - Так, может это ты?! Решил положить и «Счастливый».
        - Если бы это был я, «Счастливый» давно бы уже лег,  - холодно сказал Мартин.
        Шелковников хотел, было, возразить, но в кабинет влетела Леночка, его секретарша. Щеки у нее пылали.
        - Сергей Валерьевич, этот Байдашев тре… просит вас прийти в ваш кабинет. То есть, в его,  - Леночка сбилась.  - В общем, он хочет с вами поговорить.
        - Иду.  - Шелковников встал и одернул пиджак.
        Вслед за Леночкой Сергей Валерьевич направился к двери.
        - Главное, не бзди,  - сказал ему в спину Мартин.  - У крыс особое чутье. Дашь слабину - укусит. Будет больно.
        Когда Шелковников вошел в свой кабинет, оккупированный с понедельника Квашниным и его «поваром», Байдашев неторопливо поднялся из-за стола.
        - Прошу,  - с усмешкой уступил он директорское кресло Шелковникову.
        - Нет, что вы. Если вам удобнее там…
        - Мне везде удобно. А вот вам удобнее там,  - кивнул Байдашев на роскошное кожаное кресло.  - У вас дорогие привычки, Сергей Валерьевич. Хотя, вы ведь директор банка,  - насмешливо сказал он.
        - Если вы меня в чем-то подозреваете…
        - Я еще не начал, а вы уже в бутылку лезете,  - поморщился Байдашев.  - Садитесь,  - он кивнул на кресло.
        Шелковников послушался. Когда он уселся, Байдашев придвинул к директорскому столу еще одно кресло, и полез в карман.
        - Вам знаком этот предмет, Сергей Валерьевич?
        - Конечно,  - кивнул тот.  - Это ключ.
        - Ключ от…
        - Судя по всему от банковской ячейки.
        - Судя по всему,  - улыбнулся Байдашев.  - А теперь посмотрите на него внимательно. Можете взять в руки.
        - Ключ как ключ,  - сказал Шелковников, повертев ключ от банковской ячейки в руках. На бирке была цифра 13.
        - В точку: ключ, как ключ. Служба безопасности в вашем банке организована отвратительно. Точно такой же ключ,  - Байдашев кивнул на внезапно задрожавшие руки Шелковникова,  - можно изготовить в любом металлоремонте. Да хоть в гараже, на коленке. Кто имеет доступ к этим ключам?
        - Да собственно…
        - Только не говорите мне, что все. Все до одного сотрудники банка,  - подчеркнул Байдашев.
        - Нет, что вы. Далеко не все.
        - Это не далеко на сколько далеко простирается? Операционистки?
        - Ну не все.
        - Вы шутите?  - Байдашев подался вперед.  - Даже операционистки?!
        - Понимаете, у нас в банке взаимозамещаемость,  - Шелковников полез в карман за носовым платком.  - Мы ведь филиал,  - оправдываясь, сказал он.  - Бывает, человек придет за своим имуществом во внеурочное время.
        - Это, какое?
        - В обед,  - беспомощно сказал Шелковников.
        - В рабочем графике банка нет перерыва на обед.
        - Официально нет. Но люди ведь не роботы. Всегда кто-то страхует.
        - То есть, у вас бардак,  - кивнул Байдашев.  - Интересно, это халатность или злой умысел? Где именно хранятся дубликаты ключей?
        - В службе безопасности,  - промямлил Шелковников.
        - Начальник которой Протопопов?
        - Д-да.
        - Он лично отвечает за дубликаты?
        - Да,  - на этот раз Шелковников кивнул увереннее.
        - Они хранятся в запечатанном пакете, в сейфе, как и положено?
        - Этого я не могу знать.
        - То есть, как?!
        - Понимаете, бывают случаи, когда клиенты теряют ключи. Или клиент внезапно умирает. Как раз недавно был такой случай. Ну, с Липкиной,  - Байдашев кивнул: понимаю, продолжайте.  - А родственники покойного не могут найти ключ. Составляется акт. Пакет вскрывается, достается дубликат.
        - А теперь представим себе, что в один день обратились сразу два клиента. И оба хотят дубликаты. Не запечатывать же каждый раз секретный пакет? Он мог какое-то время лежать открытым.
        - Но в сейфе.
        - Но в сейфе. Код от которого…
        - Знает только Протоповов.
        - А если с ним что-нибудь случится?
        - Тогда сейф вскроют.
        - Да, разумеется… Значит, код от сейфа, где в запечатанном пакете лежат дубликаты ключей от банковских ячеек, в которых лежат миллионы, знает только Протопопов. Но от друзей ведь нет секретов. В общем, я сделал вывод, что практически любой сотрудник банка мог получить доступ к дубликатам. Что и требовалось доказать. Сделать слепки, пронумеровать. А дальше ждать. Когда в ячейку положит деньги богатый человек. После чего сделать дубликат соответствующего ключа.
        - Но ни один сотрудник банка в хранилище не замечен. Как он открывает клиентскую ячейку,  - резонно возразил Шелковников.  - Если только это делал не сам Протопопов. Он мог отключить видеокамеру.
        - Именно. У него были дубликаты, он мог отключить камеру. Но уж больно это просто, вы не находите?
        - У него скоро свадьба…
        - Да вы что?  - оживился Байдашев.
        - О! Это романтическая история!
        - Которую вы мне расскажите в другой раз,  - Байдашев встал.
        - А ключ?  - Шелковников вскочил, как школьник, которого учитель отпустил с экзамена.
        - Возьмите себе,  - небрежно сказал Байдашев.  - Это дубликат.
        - Но как вы…
        - Проще простого. Когда вскрывали ячейку, в которой хранилось имущество Липкиной. Ловкость рук, не более. Пальцы должны быть ловкими и быстрыми. Идите, Сергей Валерьевич. Надеюсь, что я скоро освобожу ваш кабинет. Мне и самому здесь задерживаться не хочется. Да, и пригласите ко мне начальника службы вашей безопасности.
        Последнее слово Байдашев сказал с иронией, но Шелковников сдержал негодование. Он уже понял: лучше не связываться. Его положение за эту неделю заметно пошатнулось. Он совершал оплошность за оплошностью, и все никак не мог угодить Квашнину.
        «Господи, когда же это закончится?» - с тоской думал он, идя по коридору. «Когда же они, наконец, уедут?».
        - Николай,  - строго сказал он, толкнув дверь в кабинет Протопопова.
        - Слушаю, Сергей Валерьевич,  - тот с готовностью встал.
        - Иди, тебя этот зовет… Повар,  - поморщился Шелковников.  - И вот еще что… Пакет с дубликатами ключей у тебя в сейфе?
        - А как же?
        - Код помнишь?
        - Что я, тупой?  - обиделся Протопопов.
        - Сейчас это проверят,  - вздохнул Шелковников.  - Иди, Николай. С богом,  - не выдержал он и перекрестил стоящего перед ним навытяжку верзилу.
        Протоповов оторопел.
        - Сергей Валерьевич, вы в порядке?
        - Иди, я сказал!  - повысил голос тот.
        Начальника службы безопасности Байдашев опять встретил, сидя в директорском кресле, но на этот раз вставать из него не спешил.
        - Садитесь,  - он кивнул на кресло, в котором недавно сидел сам. Протопопов сел.  - Когда у вас свадьба, Николай?  - неожиданно мягко спросил Байдашев.
        - В первую субботу лета.
        - Как романтично звучит! Я женюсь в первую субботу лета! Ваша идея или вашей невесты?
        - Так это…  - Протопопов набычился, его лицо побагровело.  - В мае-то жениться нельзя.
        - Почему?  - искренне удивился Байдашев.
        - Разве вы не знаете?  - В свою очередь озадачился и Протопопов.  - В мае жениться - всю жизнь маяться будешь. Примета такая.
        - Ах, да, забыл. Это ведь Чацк,  - насмешливо сказал Байдашев.  - У вас в провинции все еще верят в приметы. И где вы собираетесь отметить такое важное событие в вашей жизни?  - вкрадчиво спросил он.
        - В ресторане, где же еще?  - продолжал недоумевать Протопопов.
        - Два дня будете гулять, или ограничитесь одним?
        - Почему одним? Все должно быть по-людски,  - важно сказал Николай.
        - Но это ведь, наверное, очень дорого.
        - Не дороже денег,  - пожал квадратными плечами начальник службы банковской безопасности.
        - Ну а сумму можете назвать?
        - Зачем это вам?  - насторожился, наконец, Протопопов.
        - Понимаете, Николай,  - Байдашев встал.  - Вы единственный человек, который мог незаметно и безнаказанно воровать деньги из ячеек в хранилище. И единственный, у кого стопроцентный мотив, лежащий на поверхности.
        - Я?! Воровать?!  - Протопопов, багровея от негодования, поднялся во весь свой огромный рост.
        - А ну сидеть!  - рявкнул Байдашев.  - Отвечай на вопросы! Быстро!
        Протоповов оторопел. Он медленно опустился в кресло, где машинально вытянулся по стойке «смирно».
        - Код от своего сейфа помнишь?
        - Да!
        - Пять цифр, насколько я помню эту модель. Дата твоего рождения?
        - Так ведь цифр-то пять.
        - Пятая контрольная, от нуля до девяти. Сложно угадать. Значит, дата твоего рождения плюс контрольная цифра.
        - А вот и не угадали,  - по-детски обрадовался Протопопов.  - Вовсе и не мой это день рождения.
        - Конечно,  - с иронией улыбнулся Байдашев.  - Твоей невесты. Зинаиды, кажется.  - Протопопов потрясенно молчал.  - Плюс контрольная. Не один, не два и не три, согласно твоей примитивной логике. Значит, «четыре».
        - А вот и нет!  - радостно сказал Николай.  - Не угадали.
        - Пять,  - устало сказал Байдашев и написал на вырванном из блокнота листке пять цифр.  - Он?
        Протопопов уныло молчал.
        - Мозгов много не надо, открыть твой сейф,  - поморщился Байдашев.  - А теперь расскажи о вашей теплой компании.
        - Какой компании?  - вытаращил глаза Николай.
        - Которая по выходным собирается в доме у Зиненко,  - Байдашев решил был терпеливым.  - И где вы, поскольку работаете вместе, обсуждаете все, что происходит в банке.
        - И что?
        - А то! Кто-то из друзей тебя использовал, понятно? Назови их имена.
        - Ну, Андрюха Бобров. Но он деньги не брал.
        - Господи, дай терпения,  - Байдашев завел глаза в потолок.  - О том, кто мог, а кто не мог их взять, думать буду я, понятно? А ты мне скажи, с кем пил. И все.
        - Свежевский, Миллер,  - начал перечислять Протопопов.  - Андрюха Бобров. Кажись все.
        - А Зиненко? Григорий Зиненко, хозяин дома.
        - Так то ж хозяин!
        - Все, свободен,  - не выдержал Байдашев.
        «Либо дебил, либо гениальный актер»,  - устало подумал он. «Так тупить нужен особый дар»,  - он проводил Протопопова внимательным взглядом.
        Потом вырвал из блокнота несколько листков. На каждом написал имя. «Шелковников», «Зиненко», «Протопопов», «Миллер». И добавил к ним листок «Свежевский», который вынул из кармана пиджака и бережно разгладил.
        Боброва Байдашев вычеркнул из-за роста. Невысокий и худой Андрей Бобров никак не мог держать Липкину на весу, даже пару секунд и при этом душить ее. Они были почти одного роста. И чтобы убить ее, Боброву понадобилось бы время. А вот Шелковникова Байдашев не стал сбрасывать со счетов. Самый невероятный вариант из всех возможных, но, как показывает практика, именно он зачастую и оказывается правильным.
        Байдашев задумчиво посмотрел на листок «Миллер». До заместителя начальника операционного отдела руки еще не дошли. Его Байдашев внес список по двум причинам: высокий рост и постоянный тусовщик в доме у Зиненко.
        Когда Байдашев проходил мимо, Миллер приподнимался и смотрел на него по-собачьи преданными глазами. «Я готов, спрашивайте»,  - красноречиво говорил его взгляд. Именно поэтому Байдашев разговор откладывал. Допрашивать тупиц ему было не интересно.
        «По крайней мере, делать это надо дозировано»,  - вздохнул он и смешал листки из блокнота, где были написаны имена фигурантов. Протопопова ему на сегодня вполне хватило. Хотя, тот мог и прикидываться дебилом. Вор, а теперь и убийца отлично маскировался.
        Но надо было двигаться дальше и зажимать его в тиски.
        Вчера Байдашев изготовил дубликат ключа от банковской ячейки в ближайшем металлоремонте. Никто, естественно, не спросил, что это за ключ, и зачем он нужен. После того, как ключ был сделан, Байдашев допросил мастера. И понял: не он. Слишком уж это просто, а убийца умен. И все еще на шаг впереди. И, честно сказать, Байдашев этого боялся. Опережающего удара. Поэтому сегодня он наметил себе еще два официальных металлоремонта. Надо искать. Это единственная ниточка к вору. Липкину он убрал.
        «А босс меж тем развлекается»,  - с досадой подумал Байдашев. «Никуда не торопится. Вскружила ему голову провинциальная девчонка. Вот уж верно говорят: и на старуху бывает проруха. Интересно, возьмет Квашнин ее с собой в Москву или нет? Прямо хоть ставки делай».
        Квашнина сегодня в городе не было, но об этом, естественно, никого не проинформировали. Пусть гадают, куда он подевался. В люксе своем лежит, отдыхает.
        На самом деле, Квашнин сегодня поехал в областной центр, который находился километрах в двухстах от Чацка. Встретиться с губернатором, чьи деловые интересы пересекались с хозяевами банка «Счастливый». Через подставных лиц, разумеется. Заодно купить подарки Зиненкам, так чтобы уж сбить их с ног, поразить воображение.
        Потому что в пятницу вечером Квашнин собирался добиться-таки Нину. Сосватать ее за Боброва, сделав своей любовницей.
        А для этого надо Нину поразить, а Боброва подмять под себя. Он и так уже подмят, но с этими идейными вечно проблемы. То, что Бобров именно идейный, Квашнин понял, пообедав с ним в ресторане. От этих Бобровых в пиковый момент жди какой-нибудь фортель. Когда все и решается. Значит, надо подмять Боброва так, чтобы он больше не дергался. Посадить на цепь.
        О том, из каких звеньев ковать эту цепь, Квашнин и думал, возвращаясь вечером в Чацк.
        ГЛАВА 9
        Просыпаться Бобров не хотел. Хотя сон был муторный, неглубокий, и больше похожий на нырок в мелкую мутную речушку, а не на погружение в синюю и чистую морскую воду. Или на Космос, черный, бездонный, в котором Бобров отдыхал по ночам с наслаждением. Без сновидений, без каких-нибудь переживаний, которые преследовали его в любом сне, так уж Бобров был устроен. Но сегодня отдохнуть и выспаться ему не удалось.
        Едва открыв глаза, он вспомнил, что несчастен. Сегодня как-то особенно, с надавившей на желудок утренней тоской, так что захотелось нагнуться над унитазом и отправить все туда, в вонючее очко, все свои эмоции, связанные с предстоящим визитом к Зиненкам. Бобров долго сидел в туалете в обнимку с унитазом, но, как и следовало ожидать, ничего не получилось. Потому что муторно было на душе, не в желудке. И единственное, что можно было сделать для прекращения этой дурноты - выпить Осину таблетку.
        Бобров отыскал ее еще в среду, вернувшись с работы. Таблетка лежала у ножки обеденного стола и манила своей доступностью. Бобров поднял ее с пола, обтер и долго и любовно смотрел на нее, словно примериваясь. Потом опомнился.
        Уж больно легко его сломали. Если он опять подсядет на наркотики, то Квашнину удастся утянуть его в Москву и сделать с ним там все, что Василию Дмитриевичу будет угодно. А Бобров подозревал, что ему это очень не понравится. Это еще хуже, чем стать «погонщиком» на посылках у Карена. Квашнин имеет в виду что-то особенно гнусное, отсюда и цена. Домишко в Барвихе, бонусы топ-менеджера…
        И Бобров решительно засунул таблетку в жестяную коробку из-под конфет, где лежали остальные лекарства. Но положил ее туда особо, завернув в отдельную бумажку. На крайний случай. После чего поплелся на работу в ненавистный банк.
        О том, что его сегодня вечером ждут у Зиненок, Боброву напомнила Шурочка.
        - В семь, Андрюша, не забудь,  - как-то особенно ласково сказала она.
        - Я к семи не успею,  - буркнул он.  - Мне работать надо.
        Шурочка рассмеялась:
        - Да кто ж тебя остановит, когда ты в четыре уйдешь? Да хоть с обеда не возвращайся. Вы же с Квашниным к нам приедете.
        - А кто еще будет?  - облизнув пересохшие губы, спросил он.  - Олег? Стас Свежевский?
        - Нет, их не звали. Только тебя.
        Бобров поледенел. Он предчувствовал, что сегодня его унизят так, как никогда еще не унижали. И Ося Гольдман, как назло, не смог к нему вчера приехать. Он обустраивался на даче, которая была в десяти километрах от города. А спортсмен из Оси был хреновый, и до города он ехал на своем стареньком велосипеде долго.
        - Да живи ты у меня,  - не выдержал Бобров.
        - Не могу. Мне помидоры поливать надо. И огурцы.
        - Всю жизнь ненавидел дачу!  - в сердцах сказал Бобров.
        - А я вот люблю природу. А что ты так нервничаешь, Андрюша?  - спохватился Гольдман. Бобров поймал его своим звонков на работе.  - Случилось что-то?
        - Ты ко мне сегодня не приезжай, я к Зиненкам еду,  - мрачно сказал Бобров.
        - А ты разве не расстался с Ниной?  - удивился Гольдман.
        - Я-то с ней расстался, а вот она со мной нет.
        - Мне надо идти, пациенты ждут,  - заторопился Гольдман.  - Позвони мне завтра, слышишь? Обязательно позвони.
        «Если будет время»,  - хмуро подумал Бобров. Он даже не посмел опоздать. В Шепетовку он приехал ровно в семь. Во дворе дома Зиненок стояла новенькая красная машина, дамская иномарка, небольшая, но баснословно дорогая. Бобров оценил ее стоимость от двух миллионов. Зависит от комплектации, но даже в самой скромной меньше двух лямов такая машина не стоит. Квашнин с его габаритами никак не мог приехать на такой компактной машине, поэтому Бобров заподозрил худшее.
        - Твоя?  - вместо приветствия спросил он у вышедшей на крыльцо Нины.
        - А поздороваться не хочешь, Андрей?  - надула губки она.  - Мы давно не виделись. Последний раз на банкете, где ты ко мне так и не подошел,  - с обидой сказала Нина.  - Ты не понятно за что на меня злишься.
        - Тебе не понятно?!
        - За то, что я пришла на вокзал встречать Квашнина? Так ведь все пришли.
        - Ко всем он не ездит теперь в гости чуть ли не каждый день.
        - Что я могу поделать, если ему здесь нравится?  - Нина облокотилась на перила веранды и ожидающе посмотрела на Боброва. Она жаждала выяснить отношения. Ею посмели пренебречь. И кто? Ее карманный Бобров! Ее собственность! Ее почти что жених!
        - Ему здесь нравиться не может,  - отрезал Бобров.  - Даже если все ваше семейство станет ему прислуживать, его не устроит местная кухня, он ведь гурман, да и места у вас маловато. Он ездит сюда из-за тебя.
        - Что я могу поделать?
        - И в самом деле: что?
        - Андрей, признайся: ты просто ревнуешь,  - с укоризной сказала Нина.
        - А ты даешь повод.
        - Ты мне пока никто!
        - И в самом деле,  - спохватился Бобров.  - Извини.
        - Я тебя прощаю,  - торжественно сказала Нина. Боброва замутило от ее тона. Его же и сделали виноватым в том, что происходит в доме у Зиненок!
        - Я вижу, в твоей жизни произошли большие перемены с тех пор, как мы не виделись,  - он, не торопясь обошел красную машину.  - Подарок Квашнина, угадал?
        - Да, сегодня утром пригнали,  - небрежно сказала Нина.  - Представляешь, из автомобильного салона в двухстах километрах! У нас в Чацке таких нет,  - с тайной гордостью сказала она.
        - У тебя разве есть права?
        - Я уже записалась на курсы вождения. Да и Василий Дмитриевич обещал быть моим инструктором. Я взяла машину только на таких условиях: он научит меня водить.
        - Ого! Ты уже ставишь ему условия!
        - Андрей, не цепляйся к словам,  - Нина легко сбежала с крыльца и подставила ему щеку.
        Она была сегодня красива какой-то нервной, лихорадочной красотой, которая румянит щеки и зажигает глаза. Вместе с тем взгляд делается потерянным. Нина была в джинсах, которые ладно обтягивали ее упругую попку, в простой белой майке-алкоголичке и накинутой поверх джинсовой курточке. Волосы свободно лежали на плечах. В этой простоте было что-то искусственное, как и в Нинином лихорадочном румянце. Бобров едва не обжегся о Нинину щеку, когда дотронулся до нее своими губами. Он понял: сегодня решается многое.
        Бобров хотел, было съязвить, и насчет дорогой машины, и по поводу дешевой Нининой майки, но в это время ворота открылись, и в них, словно корабль, вплыл черный «Майбах» Квашнина. Во дворе сразу же стало так тесно, что Бобров и Нина торопливо взошли на крыльцо. Оттуда они смотрели, как из «Майбаха» с огромным букетом красных роз вылезает гигант Квашнин. Он был одет безукоризненно, в костюме, начищенных ботинках, даже при галстуке. Правда, выйдя из машины, где работал кондиционер, и было прохладно, Василий Дмитриевич сразу же расстегнул пиджак.
        Нина спорхнула с крыльца и взяла протянутый букет. На этот раз она не передала его ни Маке, ни Касе. Стояла, пряча в красных розах, такие же красные от смущения щеки.
        - Вот и все в сборе,  - пропела с веранды Анна Афанасьевна.  - Прошу к столу.
        «И что мы сегодня празднуем?» - хотелось спросить Боброву, но он молчал. Он уже обо всем догадался. От него ждут предложения, хотя не он привез розы, не он подарил Нине такую шикарную машину. Оказалось, что Квашнин буквально завалил семейство Зиненок дорогими подарками.
        Кроме Нины, получившей машину, ее младшая сестра, которая давно мечтала проколоть уши, получила золотые серьги. И, похоже, с бриллиантами, хотя Квашнин, смеясь, отмахивался, и цену называть отказывался. Мака получила столько деликатесов, что потерянно молчала, глядя на накрытый стол. Она даже не думала, что есть такие вкусности: миноги, черная икра, осетрина, итальянские сыры и колбасы. И столько свежайшего хлеба, что Мака то и дело нервно сглатывала.
        Шурочка получила новый айфон, о котором давно мечтала. Самую последнюю модель. Анна Афанасьевна, судя по всему, просто получила деньги на хозяйство. Но много. А Бетси…
        «Неужели и она продажная?» - в ужасе думал Бобров, глядя, как оживились Зиненки, рассаживаясь за столом. Боброва посадили рядом с Ниной, Квашнин обосновался напротив.
        - Вы обдумали мое предложение, Елизавета Григорьевна?  - разрешил Квашнин вопрос с подарком для Бетси.
        - Это слишком щедрое предложение, Василий Дмитриевич,  - с вызовом ответила та.  - Английский класс, оборудованный как в элитном московском лицее. Чем мы заслужили?
        - Наш банк хочет выступить спонсором вашей школы. В конце концов, дети наше будущее, в кого вкладывать деньги, как не в них?  - вкрадчиво сказал Квашнин.
        «Как точно он угадал ее слабое место»,  - в ужасе подумал Бобров. «Бетси ничего не надо, она ничего у Квашнина и не возьмет. Но ее ученики… Как он верно все угадывает!».
        Сделка, похоже, состоялась. Со стороны Зиненок нет никаких препятствий. Нина тоже согласна. Бобров вдруг вспомнил рассказ Свежевского. Все должно быть благопристойно. Новую любовницу Квашнина вместе с ее супругом введут в дом. Они станут «семьей».
        «А будет ли первая брачная ночь?» - мрачно подумал Бобров. «Или у нас с Ниной с самого первого дня будут раздельные спальни? Позволят мне до нее дотронуться, или я так и ограничусь этими дружескими поцелуями в щеку? А как же «Горько!»? А свадебное путешествие? Мы что, поедем туда втроем?» - он скептически посмотрел на Квашнина.
        - Вы сегодня слишком щедры, Василий Дмитриевич,  - Бетси сердито закусила губу.  - Разве какой-то праздник?
        - Как знать, Елизавета Григорьевна, как знать,  - Квашнин и здесь угадал.
        Бетси тот камешек, который попал в его начищенный до блеска ботинок, и будет весь вечер мешать. Куда бы Квашнин ни пошел, и что бы он ни сказал, его будет преследовать осуждающий взгляд средней сестры Зиненко. А с ней здесь считаются, потому что она умна. И в Чацке считаются, Елизавета Григорьевна здесь лучший учитель английского. Нина тоже поглядывает на сестру смущенно. А та…
        Квашнин соединил Боброва и Бетси внимательным взглядом. А они пара. Сами этого не понимают, инстинктивно тянутся друг к другу, но Боброву мешает Нина, и Бетси тоже, похоже, мешает Нина. Которая сияет сегодня красотой, как всегда, затмевая своих сестер. Рядом с Ниной трудно заметить другую женщину, и с этим ничего не поделаешь.
        - За что пьем?  - нервничая, спросил глава семейства Зиненок.
        Это была его первая реплика, Бобров вообще удивился, что он здесь, за одним столом с Квашниным. Но, видимо, обстоятельства того требовали.
        - А нужен повод?  - Квашнин смерил Григория Зиненко уничижающим взглядом.
        - Давайте обмоем Нинину машину!  - с энтузиазмом предложила Шурочка.
        - Кстати, Василий Дмитриевич, а по какому поводу подарок?  - не выдержал Бобров.
        - На день рождения,  - невозмутимо ответил Квашнин.
        - Так ведь до него еще далеко.
        - Подарков ко дню рождения никогда не бывает много,  - наставительно сказал Квашнин.  - Лучше начать загодя.
        - Как я понял, вы и в день Нининого рождения планируете быть рядом? В сентябре?
        - Все зависит от Нины Григорьевны,  - Квашнин посмотрел на нее.
        Нина вспыхнула и схватила бокал:
        - Давайте уже выпьем!
        - За подарок!  - подняла свой бокал и Шурочка.
        - За щедрый подарок,  - подчеркнула Анна Афанасьевна.
        Бетси нехотя взяла свой бокал и посмотрела на Боброва. Он, к стыду своему, поднял рюмку, в которую Григорий Зиненко, как и себе, налил коньяка. Подразумевалось, что мужчины будут пить крепкое спиртное. Бобров знал, что его развезет. А Квашнину, чтобы он опьянел, надо много. Гораздо больше, чем всем остальным.
        Первая рюмка не сняла напряжения, повисшего на веранде грозовой тучей. Мрачное лицо Боброва, осуждающий взгляд Бетси, и молния ее ехидной улыбки, обращенной к Нине, действовали на всех, кроме Квашнина угнетающе. Он один чувствовал себя в своей тарелке. Григорий Зиненко трясся от страха, Анна Афанасьевна ерзала на стуле. Боялась, что из-за упрямства Боброва и Лизиной неприязни ко всему происходящему сделка сорвется. Нина пока не знала, чью сторону принять. Молчание разрядил Квашнин, спросивший:
        - Андрей, тебе не надоело в Чацке?
        Эта фамильярность Боброва задела. Он уже видел себя на диванчике в кабинете, в огромном доме, где в одной из спален Квашнин развлекается с Ниной. А он, Бобров, сторожит, чтобы им никто не помешал. Как цепной пес, которому кинули сахарную косточку. В нем все словно взорвалось. И он с вызовом сказал:
        - Нет, не надоело.
        - Странно… А Карен говорил, ты ехать не хотел. Что же тебя здесь держит? Или кто? Ты не стесняйся, скажи. Мы все ждем.
        - Мне нравится город. Люди нравятся. Все нравится.
        - Может быть, не люди, а один человек? Точнее, одна девушка,  - Квашнин посмотрел на Нину.  - А тебе нравится в Чацке?
        - Честно сказать, не очень,  - ответила та.  - Мне кажется, я его переросла.
        - Мудро,  - кивнул Квашнин.  - Провинция подходит далеко не всем. Ты ведь, Андрей, коренной москвич. С прекрасным образованием. У всех случаются осечки.
        - Осечки?!  - взвился Бобров.  - Я ограбил государство больше чем на миллиард!
        - Андрей!  - Анна Афанасьевна взялась рукой за сердце.  - Что ты такое говоришь?! И в присутствии Василия Дмитриевича!
        - А он в курсе. По-моему, все в курсе. Вся Москва.
        - И где ж он, этот миллиард?  - нервно сглотнул Григорий Зиненко.
        - Не у меня уж точно,  - мрачно сказал Бобров.
        - И не надоело тебе, Андрей, что ложку все время проносят мимо рта?  - прищурился Квашнин.
        - Вопрос, что в ложке. Не все деньги одинаково полезны,  - огрызнулся Бобров.
        - Ты капризничаешь, Андрюша,  - ласково сказала Анна Афанасьевна.  - Потому что ты никогда не жил в бедности. У тебя нет детей, которых надо поднимать, нет мужа, который…  - она осеклась, кинув испуганный взгляд на хозяина дома.
        - Мама, что ты такое говоришь?!  - вскинулась Бетси.  - Андрей страдал, он…  - она тоже резко замолчала.
        - Страдания душевные не идут ни в какое сравнение с физическими, вы это хотели сказать, Елизавета Григорьевна?  - Квашнин тяжело посмотрел на Бетси.  - Перед вами сидит больной человек. У меня сахарный диабет, повышенное давление, огромный лишний вес. Вы по сравнению со мной не ходите, а летаете. Но я, по-вашему, не так несчастлив, как обожаемый Андрюша. Вы, верно, думаете, что я вообще не страдаю. Потому что у меня есть деньги? Много денег? Так что мешает вашему Андрюше заработать столько же и облегчить свои страдания?
        - Это вопрос совести,  - тихо сказала Бетси.
        - В таком случает ваш Андрюша редчайший экземпляр.  - Квашнин откинулся на спинку плетеного кресла и достал огромный носовой платок. Промокнув им лоб, он продолжил.  - Впрочем, я знаю еще одного такого идеалиста. Умнейшего человека, который вбил себе в голову, что его ум обогащает и без того богатых мерзавцев. А народ оскотинивает. И который сам превратился в скотину…
        - Не сметь!  - Бобров вскочил.  - Даже вы не смеете так говорить о Мартине!
        - Да что ты о нем знаешь?  - Квашнин тоже встал. Бобров оказался ему по плечо.  - А ты приди к нему вечером домой. Поздно вечером. И если он тебе откроет… Впрочем, вы недалеко друг от друга ушли,  - Василий Дмитриевич смерил Боброва презрительным взглядом.  - Ты тоже предпочитаешь закрыться от реальности, уйти в мир иллюзий, лишь бы тебя не трогали. А дело кто будет делать?
        - Ка-какое дело?  - голос у Боброва сорвался.  - Ограбление народа вы называете делом?!
        - Это естественный отбор,  - спокойно сказал Квашнин и сел.
        - Нина, ты хорошо подумала?  - Бобров посмотрел на свою бывшую невесту.  - Ты подумала, на какие деньги собираешься покупать в Милане платья из последней коллекции? Летать на Мальдивы? Ходить в спа? Кто все это оплатит, ты подумала?
        - Я,  - спокойно сказал Квашнин.
        - Тебе нельзя пить, Андрей,  - поморщилась Нина.  - Ты и в прошлый раз испортил мне праздник.
        - Я пьян?!  - возмутился Бобров.  - Да, по-моему, это вы все в угаре.  - Он посмотрела на Маку, которая смаковала неизвестно который по счету бутерброд с черной икрой.  - Вы прожрете свою дочь и сестру.
        - Андрей!  - Нина вскочила.  - Я сама решаю, что мне делать! Сама, ты понял?!
        - Я все понял,  - мрачно сказал Бобров.  - Извините, я по вашим же словам перепил. Мне надо освежиться,  - и он пошел на крыльцо.
        - Не думал я, что сложится именно таким образом,  - размеренно сказал Квашнин.  - Но есть люди, которым одним своим присутствием свойственно испортить праздник.
        - Да нет никакого праздника! Вы что, не понимаете?!  - Бетси тоже вскочила, и, оттолкнув сестру, кинулась догонять Боброва.
        - Василий Дмитриевич, может, салатику с крабами?  - угодливо спросила Анна Афанасьевна.  - Не обращайте вы внимания на этого психа. Неудачный был выбор. Не понимаю, почему он так нравится моим девочкам?  - жалобно спросила она.
        - А им нравятся страдальцы,  - усмехнулся Квашнин.  - Любовь в женщине рождается из жалости. А по расчету - это не любовь.
        - А как же тяга слабого пола к сильным мужчинам?  - вдруг подмигнул до сих пор не вмешивающийся в разговор Григорий Зиненко.
        - Это не любовь, а основной инстинкт,  - снизошел до ответа Квашнин.  - Женщины хотят продолжить род и выбирают сильного самца. Но если говорить именно о человеческой любви, то ее корень - сострадание.
        - Какой вы умный!  - восхитилась Шурочка.  - И как красиво говорите!
        - Нина, нам надо обсудить один момент,  - Квашнин встал и кивнул на дверь.  - Идем.
        Все, молча, проводили их взглядами.
        - Господи, да неужели же мы так и не выберемся из нищеты?!  - в отчаянии заломила руки Анна Афанасьевна.  - И все из-за Андрюшиного упрямства!
        - Мало выпил,  - пожал могучими плечами Григорий Зиненко. В отсутствии Квашнина он осмелел.
        - И ты притормози,  - жена торопливо схватила вновь наполненную рюмку, стоящую перед супругом.  - Все, похоже, только начинается.
        Пары по взаимному согласию разошлись в разные концы Зиненковского сада. Бобров с Бетси ушли к кроличьим клеткам. Здесь же был курятник. Пахло куриным пометом и слежавшейся соломой в клетках, перемешанной со звериной мочой и калом. Но Бобров ничего не чувствовал. Его зрение и обоняние словно умерли, остался один только слух. Он сидел на сосновом пне, вытянув шею, и жадно вслушивался. Ему чудился серебристый Нинин смех.
        - Андрей,  - Бетси положила руку ему на плечо, и села рядом, прямо на траву.  - Ты не должен этого делать.
        - Ты все знаешь?  - он резко повернулся к ней.  - Вы это обсуждали?
        - Нет, но догадаться нетрудно. Стас повсюду рассказывает о причудах Квашнина и о его сбежавшей в Китай любовнице. А Нина грезит яхтой, на которой она плывет в Ниццу. Выбор так очевиден. Для нее, во всяком случае,  - тихо сказала Бетси.
        - Ты не представляешь, Лиза, как мне хочется в Москву,  - тоскливо протянул Бобров.  - Я вру, что мне хорошо здесь, в Чацке. Мне плохо. А теперь, когда Нина с Квашниным, особенно плохо. У меня только Гольдман и ты. Это весь мой Чацк. Хватит ли этого, чтобы здесь остаться?
        - Это непростое решение, Андрей. Дружба или жизнь без всяких чувств, зато с огромными деньгами. На них можно купить все, что пожелаешь.
        - И кокаин,  - горько сказал Бобров. И вдруг жадно спросил:  - А ты? Ты возьмешь у него компьютеры для детей?
        - Если ты не хочешь…
        - А причем здесь я? Предложение сделали тебе, и ты согласишься не ради себя, а ради детей. Да кто тебя осудит? Напротив, станут уважать еще больше.
        Бетси молчала.
        - Вот видишь, как сложно сделать выбор. Он меня почти сломал,  - пожаловался Бобров.  - Я готов сделать все, что угодно, лишь бы прекратить эти мучения. Подписать какие угодно бумаги. Съесть, выпить, уколоться… Все, что угодно, лишь бы перестало болеть здесь,  - он положил правую руку на сердце.  - И меня перестало бы тошнить. Меня от страха тошнит. А сейчас мне страшно.
        - Но если ты не захочешь, то ничего и не будет.
        - Наказать можно по-разному,  - горько сказал Бобров.  - Думаешь, Квашнин мне простит, если я сорву его планы? Один из главных акционеров банка, в котором я служу. А я посмел ему перечить. А ведь я еще большую часть жизни не прожил,  - пожаловался он.  - Мои предки долгожители. Как представлю, что позади лучшая ее половина. Жизни.  - Он встал.  - И в самом деле, что ли напиться? Хуже уже не будет.
        И он побрел обратно на веранду. Бетси, молча, шла за ним.
        В это время в другой половине сада, окультуренной, Квашнин обнимал Нину. Точнее сказать, тискал, потому что Нина, хоть и уступала, но ее сотрясала дрожь. Физически Квашнин был ей противен, она не могла преодолеть отвращение к его уродству, он был для нее похотливым стариком. И этому старику, уроду, она должна была отдать свою девственность. И Нину трясло. Решение уже созрело у нее, надо было только не подать виду. Держаться.
        - Упрямый парень,  - тяжело дыша, сказал Квашнин. Его веснушчатая лапища залезла под Нинину майку.
        - Не здесь,  - не выдержала Нина.
        - Чего ты ломаешься?  - сердито сказал Квашнин.  - Я ведь могу и терпение потерять. Мне показалось, мы обо всем договорились.
        - Я хочу праздника,  - решительно сказала Нина.  - Чтобы были все наши. Что-то типа свадьбы.
        - Я не делал тебе предложения,  - Квашнин за подбородок поднял ее лицо вверх и посмотрел в огромные Нинины глаза, черные от расширившихся зрачков.  - Говори прямо: чего ты добиваешься? Мои условия: замужество, переезд в Москву, полное твое содержание. Усилиями мужа, которого я сделаю топ-менеджером банка. О какой свадьбе ты говоришь?
        - Пусть все будет по-людски,  - жалобно сказала Нина.  - Мы все поедем на турбазу. Весь банк. Там много домиков. Все с удобствами. Пусть будет праздник.
        - При условии, что в одном из домиков мы с тобой скрепим наш договор. Место подходящее. И романтично, и по местным меркам не дешево,  - усмехнулся Квашнин.  - Там я тебя трахну уже без всяких условий. Я достаточно долго ждал.
        - Согласна,  - торопливо кивнула Нина.
        Квашнин насторожился. У девицы явно что-то на уме.
        - Парня мы сломаем,  - он тяжело посмотрел на Нину.  - Но лучше найти другого. Тебе-то какая разница? Мужем он тебе все равно не будет. По-настоящему. Всего лишь штамп в паспорте, да фамилия. Ну, выбери покрасивее. Например, Свежевская.
        Нина вздрогнула.
        - Хорошо, я подумаю.
        - Ну, думай. Неделя у тебя есть. Полагаю, Ленчику недели хватит. В следующие выходные мы едем на эту вашу турбазу. Всем миром. Шашлыки, дискотека. Что там у вас еще в программе? А в понедельник - в Москву. Где у тебя начнется новая жизнь. Впереди лето. Где бы ты хотела отдохнуть? На Лазурном берегу? На Санторини? Или на Сардинии? Если тебе не нравится Европа, можем махнуть на острова,  - небрежно сказал Квашнин.  - Выбирать тебе. А о муже для тебя подумаю я. Надо за это выпить. Заодно объявим о наших планах.
        Нина, словно приговоренный к смертной казни, получивший недельную отсрочку, приободрилась. По крайней мере, у нее есть время. Она все придумала.
        Когда они с Квашниным поднялись на веранду, Бобров с Зиненко пили коньяк. Притихшая Бетси тянула красное вино. Осоловевшая Мака пересела на диван и задремала. Кася ушла к мальчикам, ждавшим ее за калиткой. Шурочка строчила кому-то послания в своем новеньком айфоне. И только Анна Афанасьевна стояла у окна, как натянутая струна, кусок не лез ей в горло. А пить она не могла, надо было сохранить трезвую голову. Сегодня решалась судьба ее семьи. Быть им, Зиненкам, или не быть. И где быть. Анна Афанасьевна втайне мечтала перебраться в Москву, и заткнуть всем чацким кумушкам рты. Всем, кто называет Нину шлюхой.
        А законная жена не хотите? Топ-менеджера банка. Светская львица, ибо Анна Афанасьевна в Нинином московском будущем не сомневалась. И уже примеряла на себя роль «матери светской львицы». Тещи топ-менеджера банка. Не первое лицо, но первое после главных, самого топ-менеджера и его жены, светской львицы. Поэтому Анна Афанасьевна так жадно вглядывалась в сгущающиеся сумерки.
        Она даже забыла, зачем приехал сюда, в Чацк, Квашнин. И что ее муж под подозрением. В амплуа «жена зэка» Анна Афанасьевна себя не представляла. Ее мозг стал чашей, наполненной медом, все мысли были сладкие, с ароматом французских духов. Она, всю жизнь, с трудом сводившая концы с концами, жаждала денег. Сегодня ей дали их много. И она поняла, что их может быть еще больше. Если бы можно было, Анна Афанасьевна сделала бы все сама: легла бы под Квашнина вместо дочери, даже убила бы того, кого он велел. Но она была бессильна, и жертвы от нее никто не хотел. Потому что от Анны Зиненко ничего не зависело. Нина никогда не была маменькиной дочкой. Нина родилась королевой, а королевы способны на сильный поступок. Отчаянный, смелый. Они способны умереть стоя.
        Нину не смущало то, как она собиралась обойтись с Квашниным. Она рассчитывала на свои женские чары, и на Боброва. Он ведь умный. Можно все устроить с минимумом потерь.
        Но Бобров пил на веранде коньяк с ее отцом, и Нина разозлилась. Как можно напиваться в такой момент?!
        - И мне налейте,  - велел Квашнин.  - У нас с Ниной для вас отличная новость.
        Анна Афанасьевна встрепенулась. Сердце сладко замерло. А что? Всякое бывает? И олигархи теряют голову. А вдруг Квашнин влюбился так сильно, что _сам_ решился жениться на Нине? Вот оно, чудо!
        - Василий Дмитриевич решил подарить нам праздник,  - сказала Нина, глядя на Боброва, переставшего пить коньяк. Видимо, он тоже оторопел.  - В следующие выходные мы все едем на турбазу. Будут шашлыки, дискотека, в общем, все.
        - Уф,  - выдохнул Бобров.  - А я-то думал…
        - Отходная, что ли?  - пробурчал изрядно набравшийся Зиненко.
        - Отходной называют молитву, читаемую у одра умирающего,  - придавил его взглядом Квашнин.  - Это лишь часть программы. Имя вора будет названо. И я ему не позавидую.
        Зиненко закашлялся, к нему подскочила жена и ударила сухим кулачком по спине.
        - Давайте за это выпьем!  - с энтузиазмом сказал Бобров, которого, как он и предполагал, от коньяка развезло.
        - Ну, давай.  - Квашнин потянулся к нему своей рюмкой.  - До дна, Андрюша.
        Нина с неприязнью смотрела, как они пьют. Она не смела остаться с Бобровым наедине, но ей надо было заручиться его согласием. А Бобров напивался на ее глазах.
        «Может, я ему позвоню?» - подумала она. «Завтра. Да у меня в запасе еще неделя, что я паникую?»
        - За праздник! Ура!  - заорал Бобров и встал, высоко поднимая рюмку. Не удержавшись на ногах, он упал, потянув за собой скатерть.
        На пол посыпались тарелки, упала, разбившись, бутылка с красным вином. Бобров оказался в винной луже, и спьяну ему показалось, что он весь в крови.
        - А-а-а!  - заорал он.
        Бетси вскочила.
        - Вот он, твой герой,  - с усмешкой сказал Нине Квашнин.  - И ты хочешь замуж за эту свинью?
        - Я не свинья!  - Бобров попытался подняться, опираясь на подскочившую к нему Бетси.  - Это вы все … свиньи. А я несчастный человек.
        - Я Гольдману позвоню,  - Бетси потащила Боброва на свежий воздух.
        На веранде она прислонила Боброва к стене и полезла в карман за мобильником. Бобров, привалившись к потрескавшимся сосновым доскам, которыми была обита веранда, с тоской смотрел на звездное небо. Таблетка, о которой он сейчас так страстно мечтал, осталась дома, в жестяной коробке. А коньяк Боброву не помогал, это он уже понял. Голова была ясной, и свинствовал он больше из вредности. Боброву хотелось, чтобы его пожалели.
        - Осип Осипович, Андрюше плохо,  - взволнованно сказала Бетси в телефон.  - Нет, не перепил. Это по вашей части.
        Бобров вздрогнул: она все поняла! Какая же умница!
        - Гольдман на даче, помидоры поливает,  - сказал он печально.  - Он не приедет.
        Потом он сообразил, что Шепетовка гораздо ближе к даче Гольдмана, чем Чацк.
        - Вызывайте такси,  - велела Бетси телефону.
        - У Оси денег нет,  - мрачно сказал Бобров.
        - Но у тебя-то есть?
        - Не знаю,  - он полез в карман.  - Кажется, есть. Да, точно есть.
        - Хватит огород городить,  - сердито сказал вышедший на веранду Квашнин.  - Мой водитель тебя отвезет. А машину завтра заберешь.
        - Я в вашем «Майбахе» никуда не поезду!  - заупрямился Бобров.  - И без Гольдмана не поеду.
        - Кто это, Гольдман?  - поморщившись, спросил Квашнин.
        Бобров начал его доставать. Хоть это и было изначальной целью Квашнина, показать Нине истинное лицо ее будущего мужа. Чтобы сравнила. Но Бобров пока не собирался жениться на Нине, а хлопот с ним уже было изрядно.
        - Ося мой единственный друг,  - важно сказал Бобров.
        - Ну и на кой он здесь? Завтра увидитесь.
        - Осип Осипович заведующий психиатрией,  - пояснила Бетси.
        - А, тогда понятно. Тогда сразу туда везите,  - ухмыльнулся Квашнин.  - Парень спятил.
        - Если я отказываюсь от миллионов, это еще не значит, что я не в своем уме!
        - А тебе их никто пока не предлагает,  - и Квашнин повернулся к нему спиной.
        Ося приехал минут через десять.
        - Не отпускай такси,  - велел ему Бобров.  - Отвези меня домой.
        - Что с ним случилось?  - спросил Гольдман у Бетси.
        - Я не хочу жениться,  - ответил вместо нее Бобров.
        - Это нормально,  - кивнул Гольдман.  - Я тоже не хочу.
        - Это разные вещи. Хотя… Мою-то любовь тоже можно назвать неразделенной… Я никогда не разделю со своей избранницей ложе… Нина!  - крикнул Бобров.  - Иди сюда! Поедем со мной! Поедем ко мне!
        - Господи, какая муха его укусила?  - вздохнула Шурочка.
        - Выпил много,  - мрачно изрек Григорий Зиненко, который и сам был не очень-то трезв.
        - Тебя не поймешь, то мало, то много!  - сорвала на муже злость Анна Афанасьевна.  - Нечего было ему наливать!
        - Жениться я могу только спьяну,  - подтвердил Бобров.
        - Хватит комедию ломать!  - рявкнул Квашнин.
        Он давно хотел уехать, но его «Майбах» оказался заперт такси, на котором приехал Гольдман, и которое Бобров не велел отпускать. Квашнин оказался в глупом положении, в компании людей, которых он в Москве не подпустил бы к себе на пушечный выстрел. Это было быдло, которое Квашнин презирал. И вот он вынужден был находиться в обществе этого быдла, которое к тому же еще и надралось. Важно было не потерять лицо. И Квашнин шагнул к Гольдману:
        - Вы врач?
        - В данный момент нет,  - Гольдман поправил очки.  - Я ведь не на работе.
        - Но в чувство вы этот персонаж привести можете?  - Квашнин брезгливо кивнул на ломающего комедию Боброва.
        - Этот персонаж мой друг,  - тихо сказал Гольдман.
        - Транспортируйте вашего друга по месту жительства,  - сдерживая ярость, сказал Квашнин.  - И освободите мне дорогу.
        - Вас никто не держит,  - Гольдман посторонился.
        - Вы что, идиот?!  - сорвался Квашнин.  - Такси, на котором вы приехали, заперло мою машину!
        - Василий Дмитриевич, не смейте привозить в мою школу ваши компьютеры!  - звонким голосом сказала Бетси.  - Вы… вы хам!
        - Молодец, Лиза!  - рассмеялся Бобров.
        - Да прекратите вы, наконец!  - на крыльцо, где и без того было тесно, выбежала Нина. И начала спихивать с крыльца Боброва:  - Уезжай немедленно, Андрей! Прошу тебя, уезжай!
        Бобров начал сопротивляться, потому что ему нравилось, как наливается кровью лицо Квашнина, он все еще переваривал «хама». Гольдман, поразмыслив, пошел помогать Нине, которая за руку потащила Боброва к калитке. Бетси, увидев, что Осип Осипович решил-таки немедленно увезти Боброва, стала подталкивать того к калитке в спину. Невысокому и худому Боброву выстоять против троих было трудно, и он дал им увести себя за ворота, где ждало такси.
        - Спасибо тебе за приятный вечер, Андрей!  - зло сказала Нина.
        Квашнин остался на крыльце, и она наконец-то могла сказать Боброву то, что хотела. Но вместо этого она принялась на него кричать:
        - Ты испортил мне праздник! Ты нарочно это сделал! А я думала, ты меня любишь!
        - Я тоже так думал,  - понурился Бобров.
        - Я никогда тебе этого не прощу!
        - И, слава богу.
        - Ты… Ты…  - Нина захлебнулась слезами.  - Андрей, ты плохой человек! Очень плохой! А я ведь выбрала тебя из всех! Из всех, понимаешь?
        - Я не могу по достоинству оценить твой подарок,  - тихо сказал Бобров.  - Извини, я не гожусь на эту роль.
        - Ты что, трезвый?!
        - Абсолютно.
        - Ты просто хотел сбежать?
        - Именно.
        - Это нечестно, Андрей!
        - А ты?  - не выдержал он.  - Ты честная? Сначала в туалете, теперь в саду. На твоем теле еще остались места, которых он не касался? И ты теперь хочешь предложить это тело мне?!
        Нина молчала. Именно этого она и хотела. Менять что-либо было поздно. Не ложиться же в постель со Свежевским или с Миллером, лишь бы не достаться Квашнину девственницей? Оба были ей одинаково противны. То есть, Свежевский противен, а Миллер безразличен. Своих чувств к Олегу Нина вообще не понимала. Он нравился женщинам, и ей должен был нравиться, раз она женщина. Но Нина поневоле его сторонилась.
        - Ребята, перестаньте,  - миролюбиво сказал Гольдман.  - Андрюша, поедем домой.
        - А тебе, Нина, лучше вернуться на веранду и проводить Василия Дмитриевича,  - с иронией сказала Бетси.  - Уверена, ты сможешь его удержать даже после того, что случилось. Ты всегда знала, что надо сказать мужчине, чтобы он остался,  - и она посмотрела на Боброва.
        - Это правда,  - кивнул он.  - Нина, у тебя есть выбор, кого из нас уговорить остаться. Обоих не получится. Мы слишком разные. Я тебе уже говорил, что не буду делить тебя ни с кем. Он тоже не будет. А если ты его обманешь, тебе придется несладко. Я тебя предупредил. Так что хорошенько подумай. Ося, едем,  - и Бобров полез в машину.
        - До свиданья, Нина. Елизавета Григорьевна,  - неожиданно Гольдман взял руку Бетси и поцеловал ее. Бобров злорадно отметил, что Нинина рука такой чести не удостоилась.
        - Позвоните мне, как доедите,  - сказала вспыхнувшая от удовольствия Бетси.
        - Обязательно.
        Такси с Бобровым и Гольдманом уехало. И за ворота тут же выплыл «Майбах» Квашнина. Сам он вышел из ворот пешком, явно ища Нину.
        - Не буду вам мешать,  - насмешливо сказала Бетси и ушла в темноту.
        - Я недооценил провинцию,  - сказал Квашнин, подойдя в Нине.  - Здесь не понимают, как надо вести себя в приличном обществе. Не ценят хорошего отношения и щедрости.
        - Василий Дмитриевич, извините,  - виновато сказала Нина.  - Андрей… Он не со зла. Он очень честный. И чувствительный. Он словно из прошлого века.
        - И этим тебя привлекает?  - внимательно посмотрел на нее Квашнин.
        - Женщина больше всего на свете боится предательства. Андрей не способен предать.
        - Но как же ты собираешься с ним жить, если будешь его предавать изо дня в день? Тебе надо определиться. Либо Чацк с его романтическими бреднями, либо Москва с ее цинизмом,  - сердито сказал Квашнин.  - Тебе еще многому надо учиться, девочка. В общем, так: у тебя неделя. И то лишь потому, что я вынужден здесь задержаться. Черт с вами, банкуйте,  - и он полез в свой «Майбах».
        Водитель, молчаливо стоявший в темноте во время разговора босса с девушкой, успел подскочить и открыть Квашнину дверцу. Василий Дмитриевич протиснулся на переднее сиденье и махнул Нине рукой: пока.
        Лимузин уехал. Нина осталась одна. Над ее головой раскачивался одинокий фонарь, нещадно, скрипя. Заблеяла коза, ей вторил собачий лай. «Деревня»,  - в ужасе подумала Нина. «Господи, что я наделала?!»
        - Ну, что, довольна?  - раздался злой голос матери.
        Анна Афанасьевна незаметно подошла и встала рядом. Она плакала.
        ГЛАВА 10
        - Стой!  - заорал Бобров у маркета, на котором красовалась вывеска «24 часа».  - А ну, шеф, притормози!
        - Андрей, ты куда!  - вцепился в него Гольдман.
        - За коньяком!
        - А не хватит тебе?  - с сомнением спросил Ося.
        - Я не хочу пить твои таблетки! Лучше я нажрусь коньяка!  - и Бобров выскочил из машины.
        - Вы бы с ним пошли, Осип Осипыч,  - засопел таксист. Гольдмана в Чацке знали многие.  - Наломает парень дров. Идите, я подожду.
        В магазине в этот поздний час было пусто, и Бобров, словно пушечное ядро пролетел мимо полок с молочкой и мясными полуфабрикатами к спиртному. Схватив две бутылки коньяка, он ринулся к кассе.
        - Я не дам тебе умереть от алкогольного отравления,  - сердито сказал Гольдман и отобрал у него одну бутылку.
        Бобров почувствовал, что начал сдуваться. Он заплатил за коньяк и покорно дал Гольдману отвести себя в машину. Дома он также послушно лег на диван, дал себя раздеть и с тоской посмотрел на коньяк, который Ося разлил по рюмкам:
        - Расхотелось.
        - Тебе лучше?  - внимательно посмотрел на него Гольдман.
        - Нет. Просто завтра у меня зверски будет болеть голова. А проблема останется. Я ничего не могу изменить. Понимаешь? Ни-че-го.
        - Силой жениться тебя никто не заставит.
        - Ты не понимаешь, что она задумала. Она хочет со мной переспать, получить некий опыт. Подготовиться, понимаешь? Одно дело кино об этом посмотреть, то же порно, а другое, когда это впервые случается с тобой. Она боится, что не сможет. Закричит, или оттолкнет. Скажет что-нибудь не то. Расплачется. А ей нужна в этот момент выдержка и спокойствие. Она должна знать, что с ней будут делать, понимаешь? Заранее знать свои ощущения. Нина, конечно, красавица, но чувственности она лишена. Иначе она давно бы осталась у меня на ночь. Но для нее половой акт - сделка.
        - Тогда какая ей разница, с ним или с тобой?  - внимательно посмотрел на него Гольдман.
        - Ей, по крайней мере, не противно, когда я ее целую,  - усмехнулся Бобров.  - Она мне даже отвечает. Кто его знает? Может сдерживающий фактор только ее девственность? И там дремлет вулкан. Но со мной у него есть шансы проснуться, а с этим жирным уродом навечно застыть подо льдом. Для женщины очень важно, как это у нее было в первый раз. Ну, еще чисто детское желание напакостить. Хоть как-то отомстить. Извини, что все разложил по полочкам, та еще тема…
        - Ничего, я же врач,  - усмехнулся Гольдман.  - Ты вот что, Андрюша. Ложись спать.
        - Когда меня выпрут из банка, возьмешь к себе в отделение санитаром?
        - Куда-нибудь пристрою.
        - Хотя… Я могу продать свою московскую квартиру, и купить здесь, в Чацке маленький домик,  - принялся мечтать Бобров.  - Да еще на жизнь останется. На долгую, скучную жизнь… Я знаю, что я сделаю,  - вдруг сказал он.  - Карену позвоню.
        - Зачем?!
        - Я хочу знать, почему Квашнин так нервничает. Что там, в «Счастливом»? Я имею в виду, московский офис. Головной. Квашнин вынужден задержаться в Чацке. Значит, у его врагов есть время. Василий Дмитриевич далеко не всесилен. А «Счастливый» - банк частный. И у Квашнина не контрольный пакет акций. Это дело с воровством из ячеек может серьезно ему навредить. Ведь именно Квашнин спровоцировал вора. Который убил сообщницу. Назревает скандал. Это значит, что Квашнин теряет хватку. Да, Карен должен знать о том, что происходит в Чацке,  - решительно сказал Бобров.
        …Остаток дня Квашнин был желчен, как никогда. Он чувствовал, что этот раунд проиграл, хотя по всем признакам повержен был именно Бобров. Но Василий Дмитриевич чувствовал, что проиграл этому клоуну по очкам. Да еще этот Гольдман… Не надо было на него срываться.
        А все из-за того, что пришлось задержаться в Чацке! Убийство Липкиной спутало им с Ленчиком все планы. Поэтому Квашнин позвонил ему, и, несмотря на позднее время, вызвал к себе в гостиницу.
        Ленчик, если и удивился, то виду не подал. Он явился через полчаса, чисто выбритый, несмотря на то, что на дворе была ночь, благоухающий дорогим одеколоном, и свежий, будто и не ложился.
        - Чего так долго шел?  - проворчал Квашнин.
        Ленчик понял, что босс не в настроении. Девчонка, видать, ломается. Ленчик вообще не считал, что провинциальная королева стоит таких усилий. На его взгляд Нина была ломакой, и себе на уме. Хорошенькая, это правда. Но сколько таких в Москве? Зачем везти туда еще одну такую же? Москва уж точно не потеряет от того, что в ней не будет жить Нина Зиненко, а вот Нина свой шанс потеряет, если продолжит ломаться. Байдашев был уверен, что устроит все за пять минут. Обрисует Нине ее перспективы, и прямо скажет, что в краже и убийстве подозревает ее отца. И объяснит, почему. Скорее всего, Зиненко и есть вор. А девчонка не понимает, что ей бежать отсюда надо, из Чацка, и как можно скорее. А она, похоже, условия ставит. Потому что босс недоволен.
        Девчонка дура конченая. А вот «папу» Байдашев отказывался понимать. Неужто и впрямь влюбился?
        - Поганый вечер,  - Квашнин взглядом показал на бутылку «Хенесси»,  - налей. Давно так скверно не проводил время.
        - Так может… припугнуть?  - сказал Байдашев, разливая по рюмкам коньяк. Спиртное он не любил, но понял, что сегодня случай особый.
        - Кого?  - тяжело посмотрел на него Квашнин, не прикасаясь к своей рюмке.
        - Родителей. На сестер ее надавить.
        - Ну, попробуй поговорить с Елизаветой Григорьевной,  - усмехнулся Квашнин.
        - Это которая? Училка?
        - Занятная особа. Мнит о себе…  - Квашнин не выдержал и грязно выругался.  - Все эти люди - ничтожества. И они заставили меня не страдать, нет. Нервничать. А я давно не нервничал по пустякам. Ну, выпьем!  - и он взял свою рюмку.
        - Это все провинция,  - угодливо сказал Ленчик, выпив свой коньяк до дна.  - Здесь все мельчает, и люди, и чувства.
        - Думаешь?  - в упор посмотрел на него Квашнин.
        - Вы уедете отсюда и на следующий день все забудете. Не мне вам советовать,  - осторожно сказал Байдашев,  - но провинциалка с норовом - не слишком выгодное приобретение. Вы с ней хлебнете.
        - И что делать?
        - Воспитывать надо,  - пожал плечами Байдашев.  - Осадите ее сразу. Дайте понять, кто хозяин положения. И кто она.
        - Каким образом?
        - Устройте ей какой-нибудь сюрприз,  - криво улыбнулся Байдашев.  - Пусть экзамен завалит. Из вуза отчислят. Это по минимуму. Можно организовать травлю в соцсетях. Красотки этого боятся больше всего на свете. Наймем хейтеров, закидаем комментами ее страничку в Инсте. Разберем по деталям ноги, прическу, лицо, одежду. А не то - голые сиськи выложим. Опозорим.
        - И где мы их возьмем?
        - Василий Дмитриевич, это мое дело. Вам надо только отдать распоряжение,  - Ленчик преданно посмотрел на Квашнина.  - За деньги все можно. Я не понимаю, почему вы с ними возитесь. С этими Зиненко, с Бобровым.
        - Ладно, погоди,  - поморщился Квашнин.  - Счеты свести я всегда успею. Нина пока не отказывается платить. Только срок поставила: неделю. И за эту неделю мы должны закончить наши дела в Чацке. Я дольше не могу здесь торчать. Поэтому докладывай: как успехи?
        - Дело сдвинулось, Василий Дмитриевич,  - оживился Байдашев.  - Схема ограбления банка мне понятна. Как и вам,  - сподличал он.  - Липкина месяц работала в «Счастливом» операционисткой. Где и познакомилась с будущим своим убийцей. Возникло преступное сообщество. Первым делом, они достали ключи от ячеек. Что было нетрудно, учитывая разгильдяйство руководства банка и идиотизм начальника службы безопасности Протопопова. Если это не сам Протопопов воровал деньги.
        - А есть такой вариант?
        - Пока вариантов пять: Шелковников, Зиненко, Свежевский, Протопопов и Миллер. У меня пока нет доказательств, но есть ниточка. Ключи. Я обошел все металлоремонты в Чацке. По официальным каналам ключи не изготавливали. Вор крайне осторожен. Никаких квитанций. Чеков тоже. Следов в базе. Скорее всего, в гараже на коленке их смастрячили. Я уже начал наводить справки о местных умельцах. Кто бы мог это сделать? Ключи выполнены качественно, раз у вора ни разу не случилось осечки. Местный Левша должен быть знаменитостью. Я его быстро найду. А как только я его найду, я также быстро его расколю. Ему нет смысла отпираться. И все. Он назовет мне имя. Дальше, как вы прикажете. Я думаю, мне понадобится меньше недели,  - скромно сказал Байдашев.
        - Отлично! Через неделю мы это отметим. Нина предложила всем миром поехать на турбазу. Я не против.
        - А вам это не кажется подозрительным? Неделя все-таки срок,  - осторожно высказался Байдашев.
        - Кажется, поэтому я тебя и вызвал,  - отрывисто сказал Квашнин.  - Ты вот что… Последи-ка за Бобровым. Парень вконец обнаглел.
        - Наказать надо?
        - Именно.
        - А… рамки?
        - Без насилия. Не бить ни в коем случае. А то я тебя знаю: громил наймешь, и парня сделают инвалидом. Мне скандал не нужен, понял? У этого клоуна связи в Москве,  - Квашнин поморщился.  - Он с Кареном когда-то дружил. И телефон у Боброва остался. Карен умный, сволочь. Доложит, как ему надо. А у него мохнатая лапа в банке. Родня, мать их… Поэтому без насилия.
        - Хорошо, Василия Дмитриевич,  - кивнул Байдашев.  - Сделать это надо тонко. А если они с вашей пассией будут встречаться втайне от вас?
        - Тогда накажи по полной программе.
        - Понял,  - вновь кивнул Байдашев.  - Не беспокойтесь, Василий Дмитриевич, проблем не будет. Это ведь Чацк.
        - Чацк-то он Чацк,  - усмехнулся Квашнин.  - Только мы с тобой, Леня, плохо знаем провинциалов. Недооцениваем их, как я сегодня понял. Так что будь внимательней.
        Байдашев, молча, кивнул, подумав, что босс пересерьезнивает. Впоследствии он пожалел, что недооценил совет Квашнина. В сонном Чацке вдруг все изменилось. Люди смотрели, как по разбитым дорогам раскатывает невиданный доселе черный лимузин, и злились. Так вот они где, деньги! Кто-то заваривает в обед доширак, чтобы вовремя платить проценты по кредитам, а кто-то красные розы ведрами скупает. Обедает в ресторанах, и как обедает! По тыще чаевых оставляет! А эти пиры у Зиненко?
        Кася, девчонка еще, не удержалась. Скоро о деликатесах в холодильнике на ее кухне узнала вся Шепетовка. А вслед за ней и весь Чацк. И о подарках узнали, Кася вовсю хвасталась эксклюзивными серьгами. И хотя никто не мог их по достоинству оценить, сам факт народ раздражал. Ты подумай! Девчонке - такие серьги! А шлюхе Нинке, значит, машину. И какую машину! Что в мире-то делается?
        Если к нагрянувшим в Чацк богатым москвичам до сих пор относились нейтрально, теперь их стали ненавидеть. Ненависть пока еще была скрытой, но вот-вот готова была прорваться наружу. Как нарыв, который не обрабатывали антисептиком. Вместо этого рану раздирали, не давая ей затянуться.
        Потому что уже в воскресенье Чацк узнал о том, что турбаза в следующие выходные будет закрыта. Там гуляет Квашнин.
        Источником слухов стал Свежевский, которому, как обычно, поручили организацию мероприятия. Узнав об этом, Стас чуть не заболел. Надо было за какую-то неделю договориться с хозяевами турбазы, составить списки тех, кто точно поедет, распределить всех по домикам, раздать поручение помощникам, потому что понятно: один человек со всем этим не справится.
        Квашнин бросил по телефону загадочное слово «кейтеринг». Мол, чего ты паришься, еду и обслуживание закажи в ресторане. Можешь выбрать самый дорогой.
        - Это у них там, в Москве кейтеринг,  - жаловался Свежевский Олегу Миллеру по телефону.  - А у нас такого не делают. Я, во всяком случае, не помню. Так что придется напрячь Зиненок. За ними стол. А ты, Олежек? Дискотеку организуешь?
        - Не за бесплатно, надеюсь?
        - Что ты, Олежек! У меня смета,  - важно сказал Свежевский.  - Квашнин решил шикануть. Нинка, видать, ломаться перестала. Отходную решили забабахать. Там, небось, и о свадьбе объявят.
        - Нина выходит замуж за Квашнина?!
        Свежевский невольно поморщился: и в самом деле, тупой. Все Господь Олегу дал, кроме мозгов.
        - Я же рассказывал: Квашнин выдает своих любовниц замуж.
        - А за кого Нину выдадут?  - с любопытством спросил Миллер.
        - Не за тебя, успокойся.
        - А я и не волнуюсь. Она мне не очень-то нравится.
        - Но деньги тебе нравятся?
        - Деньги нравятся всем,  - рассмеялся Миллер.
        - Эх, мне бы это предложили,  - разоткровенничался Стас.  - Я бы руки Квашнину целовал.
        - Скажи лучше, лизал.
        - А хоть бы и так. Я на все готов ради карьеры. А ты, скажешь, нет?
        - Ну, не знаю. Пока такой вопрос не стоял,  - важно ответил Миллер.
        - Так ты организуешь дискач?
        - Договорились.
        В воскресенье вечером Свежевский уже был в мыле. Он обзвонил чуть ли не весь Чацк, выясняя цены на мясо и водку оптом, заказал автобус для перевозки «безлошадных», обзвонив все ПАХи, даже бульдозер на случай, если ливанет. Вытянуть из жирного чацкого чернозема, который под проливным дождем превращался в болото, автобус с «безлошадными», и выковырять из него тех, кто застрянет на своей лысой резине.
        Дождя вроде бы не обещали, но кто его знает? На воскресенье прогноз туманный. Свежевский хотел выслужиться. Он хотел, чтобы его заметили и оценили по достоинству. Главным образом, Квашнин, на всех остальных Стасу было наплевать.
        - Ты работать-то будешь?  - не выдержал в понедельник Мартин.  - Твой отдел план давно не выполняет.
        Он проходил по коридору, где Свежевский трещал по телефону, договариваясь насчет бульдозера.
        - А я что делаю?  - огрызнулся Стас. Он осмелел, поскольку выполнял поручение самого Квашнина.
        - Уже одной ногой в столице?  - понимающе усмехнулся Мартин.  - Есть маленькое препятствие,  - он кивнул на проходившего мимо Боброва.  - Здравствуй, Андрей. Ты тоже едешь на турбазу?
        - Не решил пока.
        - Скажи лучше, тебя не пригласили,  - ощерился Свежевский.
        - Стасик, чего у тебя не отнять: ты глуп и самонадеян,  - с усмешкой посмотрел на него Мартин.  - Думаешь, я не знаю, сколько у тебя каждый раз прилипает к рукам?
        Мартин в уме легко перемножал трехзначные цифры, и Стас от страха позеленел. Но быстро пришел в себя.
        - Вы, Мартин, может быть, не знаете, что Василий Дмитриевич тратит свои личные деньги на этот выездной банкет,  - с пафосом сказал он и проскользнул между Мартиным и Бобровым в свой кабинет.
        - Шестерка, а?  - кивнул на закрывшуюся дверь Мартин.  - Раб, лижущий ботинки своего хозяина. Ты и в самом деле решил не ехать?  - он пристально посмотрел на Боброва.
        - Мне там делать нечего.
        - Правильно,  - одобрительно кивнул Мартин.  - Я тут сделал кое-какие подсчеты. Твоя девочка может прогадать. Если хочешь мой совет, ты всегда можешь прийти ко мне домой.
        - Вечером?  - не выдержал Бобров.
        - Кто тебе сказал? Квашнин?
        - Намекнул.
        - Что ж, приходи вечером,  - усмехнулся Мартин.  - Я не так страшен, как поется в легендах. И… поаккуратнее, Андрей. Ты перешел черту. Так что я к твоим услугам. Даже вечером.
        И он ушел, не слушая слова благодарности, которые бормотал смущенный донельзя Бобров.
        Вчера ему позвонила Нина. И предложила встретиться.
        - Ты разве не с Квашниным проводишь все вечера?  - не удержался от сарказма Бобров.
        - Завтра вечером я свободна,  - заметно нервничая, сказала Нина.
        «Значит, завтра»,  - подумал Бобров. И спросил:
        - Где ты хочешь встретиться?
        - Давай поужинаем вместе.
        - Хорошо. Я за тобой заеду.
        - Не надо,  - поспешно сказала Нина.  - Встретимся на автобусной остановке. Мы поедем за город. Там есть одно милое кафе…
        «Не хочет, чтобы нас увидели. И доложили об этом Квашнину»,  - подумал Бобров. Он уже решил, что не будет говорить об этом по телефону. Нина хочет встретиться, ну что ж…
        - Хорошо. Завтра на автобусной остановке. В…
        - В восемь,  - торопливо сказала Нина.  - Ты ведь работаешь до семи.
        «Она решила остаться у меня на ночь»,  - с усмешкой подумал Бобров. «И дает мне время подготовиться. В первый раз ей нужна романтика. Ну что ж… Будет романтика»…
        Убедившись, что Бобров на работе, Леонид Байдашев отправился на поиски мастера, который изготовил для вора дубликаты ключей от банковских ячеек «Счастливого». Байдашев почему-то был уверен, что не Липкина этим занималась. У вора изначально был сценарий, по которому расследование должна была вести местная полиция. Сотрудники которой сообразительностью не отличались. И вор чувствовал себя спокойно. Он хотел, практически не рискуя, натаскать из ячеек несколько миллионов, потом под каким-нибудь предлогом уволиться из банка. Или знал, что его скоро сократят.
        А дальше он планировал уехать из Чацка. Перебраться, допустим, в Крым, в домик у моря. Григорий Зиненко вполне подходил. О домике у моря он упоминал не раз, как сказали Байдашеву сотрудники «Счастливого» во время допросов.
        С трудом подходил Шелковников, но Байдашев не спешил его вычеркивать. А вдруг там долги? Зарплата у Шелковникова по меркам Чацка большая, но летать каждый год на Мальдивы с очередной любовницей… Надо бы проверить баланс Сергея Валерьевича. Хотя, Байдашев с трудом представлял себе, как барин Шелковников идет к работягам в гаражи. И обольщает сорокалетнюю некрасивую Липкину.
        Зиненко другое дело. Как и Протопопов, которому нужны деньги на свадьбу. Начальник охраны тоже подходит. Миллер… «Когда же у меня до него руки дойдут?» - с досадой думал Байдашев, подъезжая на такси к гаражам. В его распоряжении был «Майбах» Квашнина с персональным водителем босса, но Байдашев предпочитал оставаться незаметным.
        Серая ветровка, потертые джинсы, далеко не новые кроссовки… И выражение лица… Никакое. Байдашев старался казаться еще меньше ростом, чем он был на самом деле. Мужичонка, метр с кепкой, решает насущные проблемы своего домохозяйства. Баба мозг проклевала, стерва она. А поучить - ростом не вышел.
        Он какое-то время присматривался к Чацким гаражам. И пришел к выводу, что Левша мог обосноваться в двух местах. В рабочем городке и в районе бывшей ткацкой фабрики. Которая давно закрылась, цеха «разбомбили», ткацкие станки продали во вторсырье, и на месте некогда процветающего предприятия забахали огромный «Ашан». В котором по будням было пусто, как в музее, а выставленные в витринах товары напоминали экспонаты. Продавцы скучали в ожидании выходных, которые жители Чацка проводили традиционно: ездили на рынок, да по магазинам. Больше поглазеть, но в такие дни случались и покупки. Опять-таки, свадьбы-юбилеи. Когда требовались пышные букеты и подарки.
        Но сегодня, в понедельник, Ашан будто вымер. Машин на огромной стоянке было мало, и те, как догадался Байдашев, принадлежали сотрудникам.
        Именно в рабочем и фабричном городках были два самых больших в Чацке гаражных комплекса. И там заказчику было легче всего затеряться. В этих гаражах теперь обосновались частники. Большинство из них официально нигде не работали, чтобы не платить налоги. Они в основном занимались ремонтом машин, потому что в Чацке в основном ездили на старых автомобилях отечественного производства. Или на новых, но тоже отечественных. Которые, как известно, все время ломаются.
        Еще в гаражах гнали самогонку, как был уверен Байдашев. Чуть ли не самый востребованный в Чацке товар, потому что водка была дорогая, а население бедное. Байдашев шел вдоль ряда гаражей и невольно втягивал ноздрями воздух. Да, гонят.
        Обоняние подсказало ему, что он прав, а слух невольно напрягся, когда Байдашев услышал музыку. Приятный баритон пел под гитару. Кто-то, похоже, репетировал. Гаражный город жил своей жизнью, нелегальной, бурной, трудовой.
        Байдашев наугад подошел к одному из гаражей, откуда слышался характерный звук. Кто-то работал по металлу.
        - Чего хотели?  - мужик в заляпанном машинным маслом комбинезоне глянул на Байдашева недобро. Сразу распознал приезжего. Маскировка не помогла.
        - Да, вот, ключик бы хотелось изготовить,  - Байдашев полез в карман.  - Дубликат.
        - Это можно,  - мужик вытер руки о грязный комбинезон и бережно взял ключ от банковской ячейки. Но вдруг с подозрением спросил:  - А чего сюда пришли? Мастерские и в городе есть.
        - Так ведь у вас дешевле.
        - Скажешь, денег нет?  - хрипло рассмеялся мужик.  - Не п… и.
        - Поймал,  - рассмеялся и Байдашев.  - Я ищу кое-кого. Мастера, который уже делал такие ключи.
        Мужик стал внимательно рассматривать ключ. Потом сказал:
        - Я не делал. Мамой клянусь.
        - А кто мог их сделать?
        - А ты пройдись по гаражам. Может, кто и признается.
        В голосе работяги была насмешка. Байдашев с досадой подумал, что попал впросак. Слух пройдет по гаражам гораздо быстрее, чем пройдет по ним он сам. Но куда деваться? Будь проклята мобильная связь!
        - Значит, не ты?  - он в упор посмотрел на мужика.
        - Не, не я,  - мотнул головой тот и ушел к себе в гараж.
        К вечеру Байдашев убедился, что тянет пустышку. Он хотел, было, поехать в рабочий городок, но с досадой вспомнил о поручении Квашнина. Босс сегодня вечером работал с документами и просил приглядеть за Ниной.
        Байдашев, который весь день катался на одной машине, решил ее не менять. Дело плевое. Ну, куда девчонка может поехать? Только к Боброву.
        Нина вышла из дома без пятнадцати восемь. Байдашев с усмешкой смотрел, как к автобусной остановке, где стояла Нина, подъехала серебристая иномарка Боброва. Байдашев лениво сфотографировал, как Нина садится в машину. Ночи в мае были короткие, и фотографии вышли четкие. Виден был и номер машины, и Нинино испуганное лицо. Она пару раз оглянулась, но на старенькие «Жигули», скромно стоящие на обочине, внимания не обратила.
        - За ними,  - велел Байдашев таксисту, когда машина Боброва плавно тронулась с места.
        Таксист, молодой парень, уже ощутил вкус байдашевских денег. За сегодняшний день парень заработал как за всю прошлую неделю, когда перебивался случайными поездками. Клиент, москвич, попался тороватый, и таксист почувствовал азарт.
        «Дура»,  - с усмешкой думал Байдашев, глядя, как Нина под руку с Бобровым заходит в придорожное кафе. Они отъехали от Чацка километров на двадцать. «Думает, здесь ее никто не увидит. Точно: дура».
        Байдашев окончательно разочаровался в Нине. Он понял, как дальше будут развиваться события, и велел таксисту:
        - В центр.
        Он планировал подождать у дома, в котором жил Бобров, пока приедет парочка. Караулить их всю ночь Байдашев не собирался. Много чести. Девчонка останется в Чацке. Навсегда. После того, как Квашнин спросит:
        - Когда?
        Когда и кто украл у него Нинину девственность.
        И Байдашев, его верный пес, назовет время и дату и в доказательство предъявит фото. Нинина цена после этого резко упадет. Квашнин сочтет, что заплатил за удовольствие достаточно, подарив Нине машину и потратив на ухаживание две недели. Счет будет погашен. Они уедут в Москву вдвоем, босс и его верный пес. А девчонка… Да какая разница, что с ней будет?
        Не то чтобы Байдашев злорадствовал, он просто изначально не одобрял выбор Квашнина. И радовался, что интуиция не подвела.
        - Свободен,  - весело сказал он таксисту у дома Боброва и дал щедрые чаевые сверх оговоренной суммы.
        ГЛАВА 11
        - Почему ты не ешь?  - Бобров внимательно посмотрел на Нину.
        Она лениво ковыряла вилкой греческий салат. Так он, во всяком случае, назывался в меню, хотя от традиционного рецепта в нем было мало. Помидоры да оливки с мелко нарезанными листьями китайского салата, посыпанные тертым плавленым сырком. Выбранное Ниной кафе оказалось не милым, а отвратительным. Единственным его преимуществом было то, что кафе находилось далеко от Чацка.
        - Заказать тебе вина?  - мягко спросил Бобров. Он еще надеялся, что этот вечер закончится не драматически, а вполне себе мирно.
        - Да!  - решительно ответила Нина, и Бобров подумал: «Увы».
        Принесли отвратительное пойло в бокале для вина, которое Нина выпила, не морщась. И сказала:
        - Поедем к тебе.
        - Ты уверена?
        - Да.
        - Ну, хорошо,  - и Бобров попросил счет.
        Это было в первый раз, когда Нина согласилась зайти в квартиру к нему, холостому мужчине. Случись это месяцем раньше, Бобров ликовал бы. Но сегодня он прекрасно понимал подоплеку. Нина ехала, как на казнь. Ее красивое лицо было мрачно, она даже постарела и казалась сейчас тридцатилетней женщиной.
        Бобров почувствовал, как все его тело, будто начало кровоточить. Кожа, которая в Чацке успела нарасти, лопнула в одночасье. И показались оголенные нервы, сосуды, некоторые были надорваны и саднили. Бобров был сейчас даже несчастней, чем Нина, которая приняла непростое решение. Погруженные в свои чувства, они ничего не замечали. Бобров усиленно подыскивал нужные слова, его пятерня залезла в волосы, и на светофоре он тщательнее, чем обычно, разложил их вокруг своих впалых щек.
        - Носил бы прическу - хвост. Тебе пойдет,  - полуобернулась к нему Нина. Она словно хотела в нем что-то рассмотреть. И Бобров невольно сжался в комок.
        «Ничего во мне особенного нет»,  - подумал он, паркуясь с торца главной Чацкой «высотки». К его машине здесь привыкли, и за ней закрепилось постоянное место.
        - Идем,  - сказал он Нине и первым вылез из машины.
        Они, не спеша, обошли дом.
        - Значит, здесь ты живешь?  - она задрала голову.
        Нина прекрасно знала, где он живет, просто она брала паузу. Все еще колебалась.
        - Идем,  - сказала теперь уже она и первой направилась в подъезд.
        Бобров почувствовал себя несчастным.
        Его квартира Нине понравилась, она сразу оживилась. Прошлась по единственной комнате, гостиной, совмещенной с кухней, деловито спросила:
        - Где у тебя ванная комната?
        Бобров показал. Пока Нина была в ванной, он достал початую бутылку коньяка. Ту самую, которую планировал выпить с Гольдманом, но так и не выпил.
        «Я вызову ей такси»,  - подумал он, и налил коньяк обоим. Нина вышла в гостиную более или менее спокойной, с распущенными волосами, свободно лежащими на плечах, губную помаду стерла. Бобров смотрел на любимую родинку над Нининой верхней губой и тосковал.
        - Коньяк?  - удивленно спросила Нина, кивнув на рюмки.
        - А что ты хотела? Шампанского?
        - Я хотела праздника,  - с вызовом сказала Нина.
        - А тебе не кажется, что твоя коронация затянулась? Ты вся обвешана лентами, словно елка новогодними гирляндами. Но праздник не может длиться вечно.
        - Мой может!
        - То, что ты задумала глупо. Квашнин тебе этого не простит.
        - А ты что, его боишься?  - презрительно спросила Нина.
        - Я нет. Мне-то терять нечего,  - грустно сказал Бобров.  - А вот ты можешь потерять все.
        - И тебя?  - в упор спросила Нина.  - Ты передумал на мне жениться?
        - Зачем, если ты согласна и так? Без штампа в паспорте, без свадьбы. Ну, давай, раздевайся,  - грубо сказал Бобров.  - Я на тебя посмотрю.
        - Ты что, Андрей?! Ведь я еще ни с кем…
        - И что? Я-то не девственник. Мне и раньше приходилось снимать женщин. Или ты думаешь, я в Чацке живу, как монах?
        - Снимать?!
        - Нина, тебя здесь больше никто не уважает.
        - И ты?
        - И я.
        Нина подошла к столу, взяла рюмку, и, не морщась, залпом выпила коньяк. После чего расстегнула блузку и с вызовом посмотрела на Боброва. Он невольно ею восхитился. А характер есть! Он ожидал, что в ответ на хамство Нина хлопнет дверью. Он, собственно, этого и добивался.
        - Хорошо, Андрей, не надо меня уважать,  - сказала Нина, сняла блузку и расстегнула бюстгальтер. Бобров увидел ее грудь, высокую, упругую, с большими коричневыми сосками и понял, что еще немного, и он уступит. Он поднял руки, словно защищаясь:
        - Не надо.
        - Ты мужик или нет?  - презрительно сказала Нина.
        - Я не поеду с тобой в Москву,  - нашелся Бобров.  - Не женюсь на тебе. Я уже решил. Я остаюсь здесь, в Чацке.
        - Ну и оставайся на здоровье,  - Нина подошла и, обняв его за шею, прильнула.  - Покажи мне, что надо делать,  - зашептала она.  - Раз у тебя было много женщин… Ты ведь знаешь… Научи меня…
        Она была такая податливая, доступная, нежная, что Бобров заколебался. Да в конце то концов. Гори оно все! Они с Ниной, жарко целуясь, уверенно продвигались к Осиному дивану, когда зазвонил мобильник Боброва.
        - Не отвечай,  - шепнула Нина и потянула молнию на его джинсах. Сделала она это крайне неловко, и Бобров вскрикнул. Боль его отрезвила. Он отцепил от себя Нину и взял со стола звонящий айфон. Звонила Бетси:
        - Андрей, ты как?
        - В порядке,  - хрипло сказал он и посмотрел на голую по пояс Нину. «Сейчас трахну твою сестру»,  - чуть не вырвалось у Боброва.
        - А что с голосом? Не заболел?  - заботливо спросила Бетси.
        - Нет,  - напряженно сказал Бобров. Потому что Нина направилась к нему.  - Я сейчас занят, перезвоню,  - торопливо сказал он и дал отбой.
        - Кто это? Почему ты не отключил мобильник? Я отключила,  - Нина надула губы. Она уже праздновала победу.
        - Звонила твоя сестра,  - размеренно сказал Бобров.  - Справлялась о моем здоровье. Ты ведь знаешь, что Лиза меня любит?
        - Господи, кто же в Чацке этого не знает?  - фыркнула Нина.
        - Так ты это делаешь ей назло?
        - Нет, конечно. Она это она, а я это я. Ну, что ты застыл? Иди ко мне,  - нетерпеливо сказала Нина.  - И отключи, наконец, свой айфон.
        Но Бобров уже очнулся от морока. В конце концов, он всегда может вызвать проститутку, чтобы сбить пламя, разожженное Ниной. Этого добра здесь, в Чацке полно, и дешево. Доступных женщин. На кой ему неумелая девственница, которая хочет брать уроки любви? Решать за его счет свои проблемы.
        - Одевайся,  - он швырнул Нине блузку.
        - Не поняла?
        - Ко мне сейчас приедут,  - соврал он.
        - Кто?
        - Любовница. Это она звонила, я тебе соврал.
        - Ты это серьезно?!
        - Я вас сравнил и понял, что она лучше. Я вызову тебе такси.
        - Ты хам!  - Нина подскочила к нему и ударила по щеке. Бобров решил, что вытерпит экзекуцию. Он и в самом деле, далеко зашел. Бюстгальтер можно было бы не снимать.
        Он, зажмурившись, вытерпел еще пяток пощечин. Хотя было больно. Нина разозлилась всерьез.
        - Ты пожалеешь!
        - Естественно.
        - Я… я… тебе отомщу!
        - Я это переживу.
        Нина опять замахнулась, но Бобров перехватил ее руку:
        - Хватит. Что нахамил, извини. И что увидел твою грудь. Остального не было, поэтому и извиняться не за что. Попробуй у Свежевского или у Миллера. Стаса и уговаривать не придется, а Олег тупой, он сообразит, что к чему только когда кончит.
        - Пошляк!  - Нина сверкнула глазами.
        - Привыкай. Квашнин тебе еще не то скажет,  - Бобров уклонился от очередной пощечины и схватил со стола айфон.  - Такси? Примите вызов…
        - Ты мерзавец!  - сказала Нина, торопливо одеваясь.  - Импотент, вот ты кто! Так бы сразу и сказал!
        Бобров взял рюмку и залпом выпил свой коньяк. Пусть девушка выговорится. Нина осыпАла его оскорблениями, пока не пришла эсэмэска. Такси ждало у подъезда.
        - Ненавижу тебя!  - сказала Нина вместо «до свидания» и хлопнула дверью.
        «Быстро управились»,  - подумал Байдашев, посмотрев на часы. Нинин вид говорил сам за себя. Растрепанные волосы, пылающие щеки, горящие глаза, кофточка, застегнутая криво, не на те пуговицы. Явно впопыхах. «Даже не проводил… Не удовлетворила что ли?»
        Нина села в такси и уехала. Байдашев прикинул: докладывать боссу или подождать? И что теперь делать с Бобровым? Руки развязаны. Не понятно почему, Бобров был ему неприятен. Не красавец, но было в нем что-то, что нравилось женщинам. И Байдашев все никак не мог подобрать нужное слово. Харизма? Нет. Обаяние? Не то. Сила? Помилуйте! Рефлексирующий интеллигент, бывший и будущий наркоман, потому что Байдашев был уверен, что Бобров скоро сорвется. Ум? Пожалуй. Хотя женщины вряд ли любят за ум.
        Андрей Бобров был Байдашеву не понятен. А он не любил неопределенности. Поэтому решил пока молчать. Ложка дорога к обеду. Боброва теперь есть, чем прижать. И московские связи не помогут, если Квашнин всерьез разозлится.
        «Дети они еще»,  - лениво подумал Байдашев и пошел к себе. Прогулка на свежем воздухе всегда на пользу.
        …Он хотел поехать в рабочий городок прямо с утра, но позвонил Квашнин и потребовал к себе. Байдашев все еще колебался: сказать, не сказать?
        - Ну как там твоя подопечная?  - небрежно спросил, наконец, Квашнин.
        - Учится, сессия ведь,  - коротко ответил Байдашев и босс его, наконец, отпустил.
        Только к одиннадцати Байдашев добрался до гаражей.
        «С чего бы начать?» - раздумывал он, идя вдоль длиннющей кирпичной стены, где большинство дверей было пока закрыто. Он не хотел проколоться, как вчера. Но через пять минут понял, что все уже случилось.
        Байдашев увидел ничем не примечательный гараж, дверная створка облупившихся ворот которого была приоткрыта. Меж тем оттуда не доносилось ни звука. Байдашев без колебаний вошел.
        В гараже светила одинокая тусклая лампочка, покрытая толстым слоем пыли, но все что надо, Байдашев увидел. «Мне надо было начать с рабочего городка, а не с фабричного»,  - запоздало подумал он. Тот, кого он искал, лежал навзничь, на полу. У разбитой головы покойника в луже крови валялся молоток по металлу, остро пахло сивухой.
        Байдашев нагнулся над трупом и принюхался. Он понял, что убийца облил молоток, которым бил свою жертву по голове, самогоном, уничтожая отпечатки. Им же вымыл руки. Кровь уже успела почернеть и превратилась в застывшую корку. Байдашев с его огромным опытом розыскника понял, что случилось это на рассвете.
        Все говорило о том, что мастер жил здесь. По крайней мере, с наступлением тепла перебирался сюда. В гараже, была удобная лежанка, топчан с наброшенным на него старым байковым одеялом. Здесь же стоял маленький холодильник. На низком деревянном столике лежала нехитрая закуска. Соленые огурцы, картошка в мундире, дешевая вареная колбаса, нарезанная крупными кусками. Байдашев огляделся в поисках тары. Но бутылка из-под самогона исчезла.
        Убийца, судя по всему, разбудил спящего сообщника. И пока тот был спросонья и с похмелья, ударил его несколько раз по голове молотком по металлу. Потом смыл следы своих деяний самогонкой, а пустую бутыль забрал с собой. Небось, выбросил ее по дороге. Кто ее найдет в одном из мусорных контейнеров? Или в посадках. Там этого добра…
        Байдашев сделал на свой смартфон с десяток фотографий и подумал, что пора уходить. Но потом ему в голову пришла другая мысль. Он усмехнулся, и достал из кармана резервный мобильник.
        Телефон был простенький, кнопочный и стоил копейки. Бесценной в нем была симка, зарегистрированная на потерянный паспорт, принадлежащий жителю Донецка. Байдашев их собирал, и таких паспортов у него было немало. Где только люди не забывали свои документы! В одном Подмосковном доме отдыха Байдашеву несказанно повезло. Там забыла свои документы компания из пяти человек, все - с Донбаса. Потерянные документы сбывались по каналу, к которому у Байдашева был прямой доступ. Вот на один из этих паспортов и была зарегистрирована симка.
        Байдашев достал свой рабочий телефон, дорогой и навороченный, и быстро нашел нужные номер и фото. После чего позвонил Боброву.
        Понизив голос и подкашливая, будто он простужен, Байдашев сердито, будто спросонья, буркнул:
        - Бобров Андрей Ильич?
        - Да. А вы кто?
        - Из полиции. Серебристая «Тойота» с номером А…  - он демонстративно закашлялся.  - …349АКА вам принадлежит?
        - Да. А что случилось? Почему вдруг полиция?
        - Вашу машину ночью угнали.  - Байдашев опять закашлялся.  - Извините… Простыл… Она у гаражей в рабочем городке,  - засипел он.
        - Как у гаражей?  - заволновался Бобров.  - Почему?
        - Ее бросили. Погоняли ночку и оставили здесь. Приезжайте на опознание. Жду.
        И Байдашев дал отбой. Бобров, естественно перезвонил.
        - Чего вам?  - сердито спросил Байдашев.
        - Я не совсем понял…
        - Чего тебе еще надо объяснить?  - не своим голосом рявкнул Байдашев.  - Тебе машина нужна?
        - В общем, да.
        - Тогда дуй сюда. Живо. Делов и без вас хватает,  - буркнул он.
        Бобров больше не перезванивал. Тогда Байдашев набрал полицию.
        - В гараже в рабочем городке лежит мертвяк,  - детским голосом пискнул он,  - дяденьки, приезжайте, пожалуйста, я боюсь… тут написано двадцать шесть. На двери.
        - Какой труп, пацан? Шутишь что ли?  - сердито спросил дежурный.
        - Нет. Он ключи делал, этот дяденька. Мне папка сказал. Приезжайте, пожалуйста…  - заканючил Байдашев.
        - Сигнал принят,  - обнадежил дежурный.
        Байдашев кинул в рот жевательную резинку и пошел по направлению к посадкам. Там, среди чахлых березок и корявых кустов, покрытых яркой майской зеленью, он достал изо рта жвачку, а из старенького телефона симку. Тщательно облепив симку жвачкой, Байдашев швырнул ее в кусты. После чего пошел к оставленному на пятачке такси. Он прекрасно знал, что Боброва к вечеру отпустят, но также знал, что нервы ему помотают изрядно. Пусть-ка парень заплатит за вчерашнее удовольствие. За то, что покувыркался с девочкой Квашнина.
        …Бобров поверил сразу. Еще когда он только прибыл в Чацк и впервые проехался на своей серебристой Тойоте по его улицам, он подумал: угонят. В Москве его машина мало кому была интересна, там охотились за «Кайенами» и «Инфинити». В общем, за дорогими новыми иномарками, которых в столице хватало.
        Здесь же в Чацке предпочитали машины отечественные. Много было старых, и даже «Запорожцы», которые гордо ездили по улицам Чацка, не стесняясь своего возраста. Бобровская навороченная «Тойота» была здесь все равно, что бельмо на глазу. И у кого-нибудь рано или поздно должно было возникнуть искушение на ней погонять.
        Бобров с досадой подумал, что не догадался утром обойти дом, чтобы убедиться: машина на месте. Впрочем, он никогда этого и не делал.
        Он сорвался с места и первым делом толкнулся к Мартину:
        - У меня тачку угнали, можно я пойду?
        - Куда?  - оторвался от монитора Мартин. Шелковникова в кабинете не было.
        - Ее бросили у гаражей в рабочем городке. Надо опознать и забрать.
        - Иди, конечно,  - и Мартин снова уткнулся в монитор. Вид у него был помятый и хмурый.
        Бобров выскочил на улицу и махнул рукой:
        - Такси!
        На стоянке у «Счастливого» всегда дежурила пара бомбил.
        - Куда, шеф?  - деловито спросил пожилой дядечка в клетчатой кепке.
        - В рабочий городок.
        - Понял.
        Минут через десять Бобров уже шел вдоль длинного ряда гаражей и пытался понять, почему он не видит полиции? Уехали они уже, что ли? И где его машина? Ее тоже не видно.
        Когда завыла сирена, он подумал: «Ну, наконец-то!» И только потом сообразил, что события эти по времени не совпадают. Звонок ему полиции двадцать минут назад и прибытие ее на место происшествия только сейчас.
        Он удивленно обернулся, и вдруг услышал:
        - Лежать! Руки за голову!
        Бобров начал оглядываться: кому это они?
        - Мужик, я кому сказал?!  - заорал громила в камуфляже и наставил на Боброва пистолет.
        Все было, как в плохом боевике. Бобров рухнул на землю и заложил руки за голову. К нему тут же кинулись сотрудники полиции.
        - Я за машиной приехал,  - сказал Бобров, пока его обыскивали.
        - Свидетель? Проверим.
        - Я не свидетель, я владелец.
        - Есть! Здесь он, труп!  - раздалось из гаража, метрах в пяти.  - Сигнал подтвердился!
        - Свидетель, говоришь?  - Боброва рывком подняли на ноги.  - Тю! Да ты ж из банка!  - присвистнул опер, который пятью минутами назад целился в Боброва из пистолета.  - Свидетелей убираешь, сучонок?
        - Каких еще свидетелей?! Вы о чем?!
        - О кражах и убийстве. Теперь уже о двух убийствах. Толокно замочили. Понятно теперь, кто ключики делал!
        Бобров хотел было сказать, что не понимает, о чем ему говорят, как получил в зубы. Он понял, что спорить бесполезно. На его руках защелкнулись наручники, звук был лающий, жест, которым это сделал опер, тоже похож на собачий укус. В левое запястье словно впилась огромная овчарка. Боброву было больно и стыдно. Болели разбитые губы, из которых сочилась кровь.
        Он все пытался понять: что происходит? Какое еще толокно? В Чацке так называют наркотики, что ли? Которые почему-то замачивают. Но он не балуется коноплей. Он вообще завязал.
        Боброва отвели к полицейской машине и ткнули разбитыми губами в капот. Он догадался, что на него оказывают давление.
        - Ты убил?! Говори!  - рявкнули над ухом.
        - Не понимаю, о чем вы…
        Его ткнули кулаком под ребра, было больно. Но удар ногой был гораздо больнее. Бобров сжался в комок, подумав, что долго он так не выдержит, но тут его мучителя окликнули. Боброва на время оставили в покое, и даже позволили распрямиться. Он попытался обернуться. Бок заныл, Бобров подумал, что ему вполне могли сломать ребро.
        Гараж, где был найден труп, оцепили, вдалеке завыла сирена. Бобров догадался, что основные силы на подходе. Сейчас его опять будут бить.
        Трое оперов о чем-то совещались у гаражных ворот, то и дело, кивая на Боброва.
        - Разберемся,  - скорее догадался, чем услышал он.
        Приехали еще две полицейские машины. Боброву невыносимо захотелось пить. Кровь все сочилась, свертывалась она плохо. Бобров то и дело сплевывал в пыль кровавую пену. Наконец, к нему подошли.
        - Говорят, убийцы часто возвращаются на место преступления,  - оскалился опер, который вспомнил, что Бобров работает в «Счастливом».
        - Вы начитались плохих детективов,  - с трудом сказал Бобров.
        - Умный, да?  - он невольно сжался. Но бить его не стали.
        - Значит так. Посидишь в обезьяннике, подумаешь, как следует. О том, что будешь говорить. Советую подписать.
        - Что?
        - Чистосердечное признание.
        - Но я не убивал!
        Бобров с ужасом думал, что говорит так презираемые им банальности. Он ненавидел боевики, и раньше первым смеялся над плоскими фразами их героев. Но когда это случилось с ним самим, ничего кроме этих избитых фраз он не мог из себя выдавить. Почему-то они одни были на уме, а всякие умные слова он напрочь позабыл. Про адвоката, которого надо потребовать, и один звонок. Голова невыносимо болела, в ней была одна только мысль: «Я хочу, чтобы это было сном. Хочу поскорее проснуться».
        Но кошмар продолжался. Боброва запихнули в полицейскую машину и повезли в город.
        Неожиданно ему захотелось смеяться. Он понял, наконец, что его подставили. Подставили грубо, экспромтом, наспех, не заботясь о деталях. А ведь его предупреждали…
        Гольдман предупреждал и Мартин тоже. «Ты перешел черту, Андрей». Неужели кражи в банке и два убийства повесят теперь на него?!
        «Ну же, соберись!» - велел себе Бобров. «Ты должен защищаться!».
        Он понял, что ему нужно алиби. А лучше, настоящий убийца. Бобров попытался вспомнить, кого сегодня утром не было в банке. Или кто опоздал.
        Не было на месте Шелковникова, когда Бобров зашел к Мартину отпрашиваться. Все остальные, вроде, были на месте. Колька Протопопов с трудом перевел дух, когда вошел в дверь «Счастливого» без одной минуты девять, практически с первым клиентом. Но у Кольки свадьба на носу. Все его мысли о ней и невесте Зиночке. Небось, от нее и приехал.
        Миллер стоял у зеркала в холле, любуясь своим безупречным пробором, когда Бобров кивнул ему:
        - Привет.
        Свежевский… Стаса не было, но он занят подготовкой коллективной пьянки на турбазе. У Свежевского на этой неделе свободный рабочий график, ему никто и слова не скажет.
        Зиненко…
        - Приехали. Вылазь!  - услышал Бобров.
        «Мне велели подумать»,  - он уныло посмотрел на опустившийся за полицейской машиной, на которой его привезли, полосатый шлагбаум. Бобров впервые понял, что такое свобода. Это когда не бьют и не надевают наручники. Когда ты волен прекратить то, что с тобой делают в любой момент. Просто взять и уйти. Неважно куда, да хоть бы и в никуда. Но ты при этом хозяин себе.
        А он, Бобров, теперь не хозяин. Его хозяин сейчас дежурный, который закроет за ним дверь тюремной камеры. Где Боброву бог знает, сколько, придется ждать другого хозяина. Который определит, сколько ему в этой камере сидеть, пойти или не пойти к третьему хозяину, который может продлить этот срок на месяц, на два. Как будет угодно ему, хозяину.
        Хозяев у Боброва теперь много. Поэтому он может остаться в тюрьме до конца своей жизни. Все зависит от его поведения. Даже не от ума. От того, сумеет он договориться или нет. И от того, найдет ли он вообще хозяина, с которым можно договориться.
        ГЛАВА 12
        Время, похоже, остановилось. Бобров застрял в узкой вонючей трубе между прошлым и будущим, где ровным счетом ничего не происходило. Он ходил, сидел, лежал, но не продвигался по этой трубе, ни на сантиметр, спертый воздух камеры зажал Борова в тиски, и не отпускал. По счастью, в этот сухой и солнечный майский день он томился в камере предварительного заключения один. Жители Чацка не хотели в такую погоду бузить, воровать, убивать. Они хотели греться на солнышке и мечтать о выходных, когда поедут за город, на шашлыки.
        Бобров подумал, что лучше бы он тоже на это согласился. На шашлыки. Поехал бы вместе со всеми на турбазу, где во весь рот улыбался бы Квашнину. И сделал бы там предложение Нине, как того хотели она и Квашнин. Вместо этого он, Андрей Бобров, наделал глупостей. Он вынужден был признать, что вел себя неразумно. Не позвонил Карену, как хотел, не подстраховался. И уж совсем неразумно было мчаться в рабочий городок по звонку незнакомого человека, который по телефону представился сотрудником полиции.
        «Как я мог на это попасться?» - ужасался Бобров. «Ведь это же примитивный развод! Я должен был сначала удостовериться, что моей машины и в самом деле нет на месте».
        Теперь он понял, что и умные люди запросто теряют голову от страха. И перестают что-либо соображать, когда слышат: «Вам звонят из полиции».
        «Хоть бы фамилию спросил, дурак!» - продолжал ужасаться Бобров. «Банальная фраза: представьтесь, пожалуйста. Напрочь вылетело из головы!»
        Он вскочил, потом сел. Потом вдруг вновь вскочил и заорал:
        - Дежурный!
        - Ну? Чего тебе?  - дядечка был добродушный и простоватый. Боброву, похоже, повезло.
        - Я хочу позвонить! У меня отобрали мой айфон!
        - Не положено,  - буркнул дядечка.
        - Но я имею право на один звонок!
        - Вот начальство вернется - и разберетесь.
        - Так позовите ваше начальство!
        - Дык… На вызове все. Убийство - это тебе не фунт изюму,  - наставительно сказал дежурный.  - Всем миром поехали. Ну и натворил ты, парень делов.
        - Я не убивал!  - взвился Бобров.
        - Все так говорят.
        - Но я и в самом деле не убивал! Почему вы мне не верите?
        - Начальство разберется,  - сурово сказал дежурный.
        - Ну, тогда вы позвоните. По своему телефону.
        - Дык… звонок денег стоит.
        - Тогда по рабочему позвоните.
        - Не положено.
        - Но ведь я с работы ушел! Меня будут искать! У меня, в конце концов, есть родственники,  - соврал Бобров.
        - Кому позвонить-то?  - неожиданно согласился дежурный.
        - Гольдману.
        - Осип Осиповичу?
        Слава богу! Полицейский знал Гольдмана!
        - Да. Пожалуйста,  - тихим, смиренным голосом попросил Бобров.  - Скажите ему, что я в тюрьме. Я продиктую вам номер.
        - Дык… Я в больницу позвоню. Небось, найдут.
        И когда дежурный уже шел к телефону, Бобров спохватился, и не своим голосом заорал ему в спину:
        - Нет! Мартину! Позвоните Мартину! В банк! Позвоните в «Счастливый»! Я передумал!
        Дежурный вздрогнул и обернулся:
        - Да ты парень, психованный! Огребешь с тобой. Пусть уж начальство разбирается.
        - Хорошо! Звоните Гольдману! Я согласен!
        Но дежурный уже ушел.
        Бобров сел, обхватил голову руками и стал сокрушаться: «Что я за человек такой? Вечно все порчу. Чего мне стоило промолчать, когда он пошел звонить? Через каких-нибудь полчаса Ося был бы здесь. Его в Чацке уважают. И я бы уже звонил Мартину по Осиному телефону».
        Бобров понял, что он не умеет сидеть в тюрьме. И напрасно он купил Уголовный Кодекс. Примеривал на себя роль заключенного тоже напрасно. Тюрьма - его смерть. Вот что он понял. Кожа, наросшая в Чацке, слезла с него окончательно, теперь Бобров был похож на кусок окровавленного мяса. Болело все тело, хотя били только по лицу и в бок.
        «Умру, но ничего не подпишу»,  - решил Бобров. «Никакого признания. Пусть хоть убьют. Какая разница, если я здесь все равно умру? Раньше, позже… Не подпишу - и все».
        Когда его пригласили, наконец, к дознавателю, Бобров пошел туда с гордо поднятой головой. Готовый умереть, но не подписать чистосердечное признание в кражах клиентских денег из банковских ячеек и двух убийствах.
        В кабинете кроме незнакомого ему молодого парня с прилизанными волосами Бобров увидел и давешнего громилу. Опера, бившего Боброва у гаражей, который был уверен, что он, Бобров, убийца, и его надо прессовать, чтобы подписал признание. Бобров потрогал языком разбитую губу и не стал качать права и задавать уместные вопросы:
        - А где мой адвокат?
        - Почему я не имею права на звонок?
        - Вы разве имеете право меня допрашивать вдвоем?
        Вместо этого он, молча сел и приготовился умирать.
        - Бобров Андрей Ильич?  - спросили у него.
        Бобров торжественно кивнул:
        - Он самый.
        - Работаете в «Счастливом»?  - он снова кивнул.  - И давно?
        - Полтора года.
        - Вскоре после того, как вы устроились в банк на работу и начались кражи из ячеек. Так?
        - Возможно. Но я к ним не имею никакого отношения.
        - Правильно. Деньги, скорее всего, брала Липкина. Когда над вашей преступной группой нависла угроза разоблачения, вы убрали сообщницу. А сегодня вы устранили и другого сообщника: мастера, который делал дубликаты ключей. Толоконникова. По кличке Толокно.
        - Я не знал Липкину. И мастера тоже не знал. Докажите сначала наше с ним знакомство.
        - Как так не знали Липкину?  - удивился дознаватель.  - Она месяц работала в вашем банке операционисткой.
        - Они меняются так часто, что я их даже в лицо не помню. Не то, что по фамилиям.
        - Крепкий орешек!  - опер, который бил Боброва встал и подошел к нему:  - Будешь колоться, мразь?!
        - Паша, сядь,  - поморщился дознаватель.
        - А чего он… Москвач хренов.
        - Ах, вот в чем все дело!  - догадался Бобров.  - Вы хотите повесить эти убийства на чужака! На москвача! Это классовая ненависть, да?
        - Ты чего сказал, ублюдок?!
        - Паша! Отойди от него! У него и так, вон, морда разбита.
        - И, похоже, сломано ребро,  - добавил Бобров.
        - Паша?
        - А че? Я ниче.
        Громила отошел от Боброва, и, сопя, сел на стул. Бобров понял, что его смерть откладывается. Но дознаватель вдруг встал и открыл сейф, который стоял у него за спиной. Кабинетик был маленький, тесный, обшарпанный, Чацкая полиция, видать, не пользовалась у мэра приоритетным финансированием. Или кто там платил за ремонт в здании ГУВД? Бобров этого не знал. До сих пор он вообще ничего не знал о методах дознания. Пока не получил в зубы.
        - Узнаете?  - Бобров увидел в руках у дознавателя синий капроновый шнурок.
        Он честно пытался узнать этот шнурок, и к ужасу своему вспомнил, что где-то его уже видел. Да-да. Именно этот шнурок. Цвет у него был примечательный. Какой-то очень уж яркий, ненатуральный синий. Не небо, не море, не цветы незабудки. Насквозь фальшивая ядовитая синь, которая резала глаз. Бобров когда-то это уже отметил.
        - Молчите?
        - Я думаю.
        - Этим шнурком задушили Надежду Липкину,  - подсказал ему прилизанный парень.
        - Я догадался.
        - Ах, он догадался!  - громила опять вскочил.  - Леха, ты че не видишь, он над нами издевается! Таких мочить надо!
        - Я не издеваюсь,  - запротестовал Бобров.  - И в мыслях не было. У меня на уме только одно: доказать мое алиби. Я пытаюсь вспомнить, кто может подтвердить, что я был дома до того, как пошел на работу в банк. А в банке меня видели сотрудники. Я был там без десяти девять. Мне только дорогу перейти.
        - Толокно убили в семь,  - задумчиво сказал дознаватель.  - В принципе, он, конечно, мог…
        - В половине восьмого ко мне хозяйка зашла!  - сообразил Бобров.  - Разбудила меня, между прочим.
        - Какая хозяйка?  - парни переглянулись.
        - Квартирная! Я на съемной квартире живу!  - Бобров понял, что ему сегодня чертовски повезло.  - Ей срочно понадобились деньги, и она попросила аванс. Я плачу за месяц вперед. Обычно по первым числам, но у нее свадьба на носу. Господи! Да Протопопов женится! Чуть ли не весь город будет у него на свадьбе гулять! А моя квартирная хозяйка - тетка его будущей жены, да к тому же ее крестная. Колька мне эту квартиру и сосватал.  - Бобров радовался, как ребенок. Колькиной свадьбе, своей удаче.
        - Во сколько она, говорите, к вам зашла?  - дознаватель потускнел и допрашивал Боброва уже без энтузиазма.
        - В половине восьмого. Она знает, что к девяти мне на работу,  - Бобров широко улыбнулся.  - Можете позвонить и проверить.
        - Проверим, не сомневайтесь. Кстати, как вы оказались у гаражей?
        - О! Это отдельная история! Мне позвонили якобы из полиции и сказали, что угнали мою машину. Бросили у гаражей в рабочем городке. Чтобы я срочно приехал, опознал ее и забрал.
        - А проверить, на месте ли машина?  - парни вновь переглянулись.
        - Согласен, я поступил неразумно,  - признался Бобров.  - Задним умом подумал, что да, надо было сначала проверить. Но в тот момент я плохо соображал.
        - С похмелья, был что ли?  - во взгляде у дознавателя впервые промелькнуло сочувствие.
        - Нет. То есть… Я с девушкой расстался. Мне было не по себе.
        - С Нинкой что ли Зиненко?  - с любопытством спросил громила.  - И как она? Горячая штучка? Говорят, ты ее трахал,  - он с сомнением посмотрел на Боброва с высоты своего роста. Мол, что в таком дохляке нашла первая красавица Чацка Нина Зиненко?
        - Я не… Это мое личное дело,  - нашелся Бобров.  - Мы расстались потому что…
        - Теперь ее трахает Квашнин,  - громила заржал.  - Ну что, Леха? Поверим?
        - Звонок в начале двенадцатого был Андрею Ильичу с того же номера, что и в полицию,  - Бобров увидел в руках у дознавателя свой айфон. И с радостью отметил: Ильичу. Уже на вы.  - Похоже, подстава. Пацана, который нам звонил, так и не нашли. Как и его «папу», на которого номер зарегистрирован. Мужик сейчас не в России, мы пробили. А звонил из нашего рабочего городка. Чудеса.
        - Так почему вы меня сразу не отпустили?  - возмутился Бобров.
        - Работа такая,  - хмыкнул громила.  - А вдруг бы ты признался.
        - Вы коррупционеры,  - обиделся Бобров.  - Оборотни в погонах.
        - Пасть не закроешь - обратно в камеру отправишься,  - пригрозил ему громила.  - За оскорбление сотрудника полиции при исполнении.
        - Беру свои слова обратно,  - торопливо сказал Бобров.  - Вы не оборотни. Не в погонах.
        - И попробуй только накатать на нас телегу.
        - И в мыслях не было,  - заверил он, хотя болел разбитый рот, и левый бок тоже болел. Но Бобров уже понял, что относительно легко отделался. Надо купить квартирной хозяйке бутылку коньяка. Вовремя она за деньгами зашла.  - Так я могу идти?
        - Можешь,  - со вздохом сказал дознаватель. Видимо, расследование опять зашло в тупик из-за Боброва. Который не хотел признаваться и к которому во внеурочное время зашла квартирная хозяйка.
        Выйдя из проходной, Бобров какое-то время стоял, не веря своему счастью. За эти несколько часов он успел уже попрощаться не только со свободой, но и с жизнью. Наконец, он догадался включить айфон, который, похоже, звонил, не переставая, пока его не выключили. Ни дежурный, ни дознаватель не собирались объяснять начальству Боброва, почему его нет на работе. Это не входило в их должностные обязанности.
        Как только Бобров включил айфон, он тут же зазвонил. Бобров услышал взволнованный голос Бетси:
        - Андрей, почему ты весь день недоступен? Где ты был?
        - В тюрьме,  - мрачно ответил он и посмотрел на синее-пресинее небо. Пытаясь вспомнить, где же он видел синий-пресиний капроновый шнурок?
        - Опять прикалываешься?  - рассердилась Бетси.
        - Нет, я не шучу. Меня пытались обвинить в кражах из ячеек и двух убийствах. Взяли у гаражей, в одном из которых убили мастера, который делал дубликаты ключей. По кличке Толокно.
        - Господи, как ты оказался у гаражей?! Ты же с утра пошел на работу в банк!
        - Я тоже так думал,  - грустно сказал Бобров.  - Лиза, мне неудобно разговаривать, стоя у тюрьмы. Можно я тебе из дома перезвоню?
        - Скажи: это как-то связно с Ниной?
        - С Ниной? А почему именно с Ниной?
        - Мы вчера поругались. Она сказала… Это не телефонный разговор,  - сообразила Бетси.  - Не у тюрьмы, ты прав.
        - Какое счастье, что я сегодня все время прав,  - съязвил Бобров и пошел домой.
        По дороге он позвонил Мартину:
        - Я не вернулся в банк по уважительной причине,  - сказал он.  - Меня задержали за убийство.
        Мартин ничуть не удивился.
        - Надеюсь, ты звонишь не из тюрьмы,  - сказал он.
        - Нет, у меня, как оказалось алиби. В то время, когда убили Толокно, ко мне квартирная хозяйка пришла за деньгами. А без десяти девять я уже был в банке, вы меня видели.
        - Легко отделался, да?  - хмыкнул Мартин. Бобров отметил, что он не спросил: кто такое толокно?  - Но ты, надеюсь, понимаешь, что это только начало?
        - Да. Я понимаю,  - отрывисто сказал Бобров.
        - Видимо, мне придется назвать имя убийцы,  - задумчиво сказал Мартин.
        - А вы его знаете?
        - Знать наверняка ничего нельзя,  - отрезал Мартин.  - Предполагаю. Зайди ко мне как-нибудь.
        - Только не сегодня. Мне надо умыться. И купить мазь от ушибов. Надеюсь, ребро не сломано.
        - Сильно били?
        - Нет. Я иду домой, а не ползу.
        - Рад, что ты еще можешь острить. Ладно, отдыхай. Завтра поговорим.
        Бобров дал отбой и направился к аптеке. Уже стоя на крыльце, он сообразил позвонить Гольдману:
        - Ося, ты ведь врач. Сможешь отличить перелом от сильного ушиба?
        - Ты что упал?
        - Да, на кулак одного громилы в полицейской форме. Причем, падал туда неоднократно. Пару раз мне даже удалось упасть на его ногу в берце. Потери минимальные: болит левый бок. Но я иду. В данный момент я у аптеки. Что мне купить?
        - Я все привезу,  - торопливо сказал Гольдман.  - Жди.
        Бобров все-таки зашел в аптеку. Увидев его разбитые губы, симпатичная провизорша сразу поняла, в чем дело, так что из аптеки Бобров ушел не с пустыми руками. И успел сделать примочку до Осиного приезда.
        - Били?  - сразу спросил Гольдман, бросив на Боброва внимательный взгляд.
        Бобров молча, задрал футболку.
        - Кто?  - спросил Ося, ласково пальпируя огромный кровоподтек на левом боку.
        - Меня взяли у гаражей. Где убили Толокно. Мастера, который делал дубликаты ключей по фамилии Толоконников. Меня туда вызвали звонком. Звонивший представился сотрудником полиции. Сказал, что мою машину угнали и бросили у гаражей в рабочем городке. И я должен ее опознать и забрать. Он назвал цвет, марку и номер,  - пожаловался Бобров.  - Ну, что там?
        - Радуйся, перелома нет. И трещины, похоже, тоже. Но рентген все равно сделать надо. И зафиксировать побои. Ты же этого так не оставишь?
        - Еще как оставлю!
        - Ты чего-то боишься?  - Гольдман снял очки.
        - Конечно, боюсь! Меня били, понимаешь? Мне три часа не давали пить. Если ты еще не понял, я не боец. В тюрьме я умру. А я не хочу умирать.
        - Но ведь ты никого не убивал.
        - Меня нашли у гаражей. Где одновременно со мной нашли труп. И мне повезло, что с утра ко мне зашла квартирная хозяйка. Но мне очень трудно будет доказать, что я не уходил с банкета в ту ночь, когда убили Липкину. Ты бок-то мажь,  - не выдержал Бобров.
        Ося надел очки и, сопя, полез в аптечку, которую принес с собой.
        - Вижу: осуждаешь,  - разозлился Бобров.  - Не тебя ведь подозревают.
        - Почему ты мне из камеры не позвонил?  - поднял голову Гольдман.  - Я бы тебя вытащил.
        - Потому что я в отличие от тебя не местный! Я москвач, понял? Меня все здесь ненавидят!
        - У тебя, Андрюша, мания величия,  - покачал головой Гольдман.
        - Ну, забери меня к себе в стационар. Сам жалуешься: Наполеонов не хватает.
        - Тоже мне, Наполеон!  - рассмеялся Гольдман.  - Напуганный мальчишка.
        - И заметь, избитый. В том числе и ногами.
        - Головой надо думать,  - сердито сказал Гольдман.  - А ты сначала поехал, а потом…
        Его прервал настойчивый звонок в дверь. Не успел Бобров ее открыть, как ему на шею кинулась Бетси:
        - Андрюша, ты как?
        - Осторожнее!  - ойкнул он и отстранился. Не столько бок заболел, сколько душа заныла, когда он натолкнулся на тоскующий Осин взгляд. Бетси не должна при Гольдмане вешаться на шею Андрею Боброву. По крайней мере, не с таким лицом.
        - Болит, да? Покажи,  - Бетси задрала его футболку и уставилась на огромный кровоподтек.  - Сволочи!  - с чувством сказала она.  - Кто бил? Андрей, назови мне их фамилии!
        - Они не представились.
        - Я все равно узнаю!  - сверкнула глазами Бетси.  - У меня учатся дети их начальников! Я этого так не оставлю!
        - Лиза, не надо,  - взмолился Бобров.
        - Осип Осипович, что с ним?  - Бетси, наконец, взглянула на Гольдмана.  - Перелома нет?
        - Даже трещины,  - заверил ее Гольдман.
        - Все равно надо сделать рентген!  - решительно сказала Бетси.
        Казалось, она обрадовалась, что Боброва избили. Теперь можно было стать ему родной матерью. Бетси разулась и решительно прошла к холодильнику.
        - Все понятно,  - сказала она, распахнув дверцу.  - Мышь удавилась. Чем ты вообще питаешься?  - повернулся она к Боброву.
        - Вон, коньяком,  - кивнул он на початую бутылку, стоящую в холодильнике.
        - Коньяк в холодильнике!  - ужаснулся Гольдман.  - Да зачем ты его морозишь, чудила?
        - Это по вашей части, Осип Осипович,  - съязвила Бетси.  - Ваш лучший друг сходит с ума, а вы ему потворствуете. Да еще и коньяк с ним пьете.
        - Я только одну рюмку,  - виновато сказал Гольдман.
        - Даже суп сварить не из чего,  - сокрушенно покачала головой Бетси.
        - А давайте закажем суши!  - с энтузиазмом предложил Бобров.
        - Сухомяткой будешь питаться - желудок испортишь.
        - Сегодня я все равно уже испорчен основательно,  - Бобров показал на разбитую губу.  - Так что хуже уже не будет.
        - Хорошо, звони, заказывай суши,  - милостиво кивнула Бетси.  - Но завтра мы с тобой поедем по магазинам.
        - Когда?  - насторожился Бобров.
        - Да хоть в обеденный перерыв. Учебный год на этой неделе заканчивается. У меня появится свободное время.
        - И ты хочешь посвятить его мне?  - грустно спросил Бобров и посмотрел на Гольдмана.
        - Андрей, ты свинья,  - резко сказал вдруг Ося.  - Ты должен сказать спасибо Елизавете Григорьевне за…
        - Зовите меня просто Лизой,  - перебила его Бетси.
        Гольдман порозовел от удовольствия. Бобров соединил их взглядом и подумал: «А что если они сойдутся у постели больного? У моей постели. Осе давно пора жениться, а Лиза хорошая девушка. Я бы и сам на ней женился, если бы сумел ее полюбить. И если бы не был так уверен, что не сделаю ее счастливой».
        …Через час Бобров лежал на диване, сытый, умытый, умиротворенный, накрытый уютным клетчатым пледом, и с удовольствием смотрел, как Бетси и Гольдман играют в шахматы. Партия затянулась. Бобров подозревал, что Гольдман поддается, потому что ему приятно играть с Бетси. Гораздо приятнее, чем с Бобровым, у которого Гольдман выигрывал за пять минут.
        Бутылка из-под коньяка была пуста, суши съедены, гречневая лапша уничтожена в один присест. Коньяка Боброву дали мало, но из-за бурных переживаний он все равно захмелел. Лежал и думал, что счастье гораздо меньше и проще, чем разговоры о нем, и масштабы, которые этому понятию приписывают. Потому что еще в полдень Бобров был несчастен и почти уже умер. А сейчас он дома, сытый, немножко пьяный, а у его постели сидят друзья, которые играют в шахматы. Вряд ли он бы чувствовал себе сейчас более счастливым где-нибудь на Мальдивах, в вилле с приватным бассейном, попивая «Шато Марго». И тем более, вряд ли он был бы там счастлив один.
        «Счастье - это общение»,  - со вздохом подумал Бобров.
        - Что, Андрей?  - тут же вскинулась Бетси.  - Болит?
        - Нет. Я думаю.
        - О чем?
        - О шнурке. О сегодняшнем убийстве. Черт! Как я не подумал! Мартин ведь знает, кто убил Липкину и Толокно! Выходит - следующий он!
        - Почему ты думаешь, что Мартин знает?  - резко повернулся к нему Гольдман.
        - Он мне сам сказал.
        - Только тебе?
        - Не знаю. Может, кому-то еще. Надо у него спросить. Предупредить. Он, кстати, звал меня к себе. Сказал: заходи в любое время.
        - Лиза, вам шах,  - Гольдман двинул вперед ладью.
        - Тебе,  - Бетси закрылась пешкой.  - Осип, вам мат через три хода.
        - Да что вы говорите?  - притворно заволновался Гольдман.
        - Вы мои друзья или кто?  - разозлился Бобров, который у Гольдмана так ни разу и не выиграл. И подумал: «Это он нарочно. Хочет ей понравиться».  - Перестаньте друг другу выкать.
        - Хорошо,  - согласно кивнули оба.
        - Сдаюсь!  - с широкой улыбкой поднял обе руки вверх Гольдман.
        Бетси порозовела от удовольствия.
        - Один я дурак,  - мрачно сказал Бобров.  - Ни врать не умею, ни в шахматы играть,  - он выразительно посмотрел на Гольдмана.  - Не удивительно, что именно я провел сегодняшний день в обезьяннике.
        - Ты лучше подумай, что делать будешь,  - Гольдман смешал шахматы. Бобров заподозрил, что мата в три хода на самом деле не было.  - Есть варианты?
        - Убийцу ищут полиция и этот… Байдашев. В него я верю больше.
        - А не он ли тебе звонил?  - прищурился Гольдман.
        - Зачем ему это надо?
        - Квашнин велел тебя проучить.
        - Но что я сделал?  - спросил Бобров и мысленно ахнул.
        Вчера к нему приезжала Нина. То есть, они с Ниной из заштатного кафе за пределами Чацка под покровом сумерек, тайно, приехали в съемную квартиру Боброва. А что если за ними следили?!
        - Лиза, ты сказала, что вчера поругалась с сестрой. А причина?  - напряжено спросил он.
        - Я хотела бы поговорить об этом наедине. Осип, не обижайся, это личное.
        - Я выйду на лестничную клетку,  - с готовностью встал Гольдман.  - Я бы поехал домой, но уже поздно.
        - Ночуй здесь,  - хором сказали Бобров и Бетси. Теперь уже Гольдман порозовел от удовольствия.
        - Пойду, куплю что-нибудь к чаю,  - сказал он.  - Мы ведь будем пить чай?
        Бобров не стал при Бетси совать ему деньги. В конце концов, в Чацке Гольдману всегда продадут любой товар в долг. Когда Осип вышел, Бетси встала и подошла к окну.
        - Ну?  - требовательно спросил Бобров.
        - Нина приехала в одиннадцать, на такси, злая. Такой я ее еще никогда не видела. Я спросила: «Что случилось?» По-хорошему спросила. А она вдруг стала на меня кричать.  - Бетси повернулась, и Бобров увидел, что ее щеки красные от смущения.  - Я не хочу это повторять.
        - Она ругала меня, да? Говорила, что я не мужик. Импотент. Небось, орала: «забирай его себе, это г… о!»
        - Откуда ты знаешь?!
        - Догадываюсь. Твоя сестра решила, что не достанется Квашнину девственницей. И хотела, чтобы это сделал я. А я не сделал. И не потому что я не мужик. Потому что не хочу. Не хочу и все.
        - Если бы ты это сделал, я перестала бы тебя уважать.
        - Лучше бы сказала: перестала бы тебя любить. Тогда бы я пожалел о вчерашнем вечере.
        - Почему, Андрей? Чем я тебе так мешаю? Я же ничего не прошу.
        - Ты хорошая. Умная. У Гольдмана, вон, в шахматы выиграла.
        - Он мне поддался,  - улыбнулась Бетси.
        - Ты еще умнее, чем я думал, потому что ты это поняла… Лиза, нам надо найти убийцу. Тогда все закончится. Квашнин уедет обратно в Москву, твоя сестра, возможно, уедет с ним. И этот… Байдашев уедет.
        - А ты?
        - Я останусь. И все будет, как раньше. Я, ты, Ося. Шашлыки у вас в саду. Тихие вечера в беседке.
        - Долгая-предолгая зима…
        - И что? Посидев в тюрьме, я понял, что и зимой неплохо. На свободе-то. Гораздо лучше, чем в тюрьме в мае. Мы ведь не глупее, чем вор и убийца, который совсем, похоже, потерял голову от страха, что его разоблачат. Неужели мы не поймем, кто это?
        - А если это мой отец?  - тихо спросил Бетси.
        - Ты тоже об этом думала?  - жадно спросил Бобров.
        - Папа в последнее время заметно нервничает. Он стал какой-то странный. И… он знал Толоконникова.
        - Да ты что?!
        - Они ведь родня. Дальняя, но все же. Василий Иванович к нам раньше заходил. Но потом перестал. Я не спрашивала у отца, что случилось, но могу.
        - Вряд ли он тебе ответит… Значит, твой отец знал мастера, который делал дубликаты ключей от банковских ячеек,  - задумчиво сказал Бобров.  - А во сколько твой отец сегодня ушел из дома?
        - Раньше меня. Хотя мне сегодня к первому уроку. Но когда я вышла на кухню завтракать, отца уже не было. Я подумала, что он в саду, или клетки чистит. У нас ведь никто ни за кем не следит. Работы много и по дому и в огороде.
        - Он ведь ездит в банк на машине,  - задумчиво сказал Бобров.  - Не на Нининой, надеюсь?
        - Что ты! На нашей старенькой «Ладе».
        - Жаль. Нинина машина приметная. А вот вашу «Ладу» вряд ли вспомнят.  - Бобров вздохнул:  - Выход один: идти к Мартину.
        - Мартин не всесилен,  - грустно сказала Бетси.
        - Что мы о нем знаем?
        Хлопнула дверь. Гольдман дал понять, что он вернулся. Ося долго шаркал в прихожей ногами, хотя на улице стояла сушь, и незачем было так уж долго тереть подошвами чистых ботинок о коврик у входной двери. Бобров улыбнулся и подмигнул Бетси:
        - Деликатничает. Как будто мы могли делать что-то предосудительное.
        - Дурак ты, Бобров,  - сердито сказала Бетси и пошла к Гольдману, забрать у него коробку с вафельным тортом и включить чайник.
        ГЛАВА 13
        Байдашев был в бешенстве, но изо всех сил старался это скрыть. Наступила среда, в пятницу, крайний срок в субботу он должен был назвать Квашнину имя вора. Он крайне самонадеянно заявил боссу, что управится меньше, чем за неделю. Но вор его опять опередил.
        Утром Байдашев наведался в полицию, за результатами экспертизы и всем остальным, что успели нарыть опера, где узнал, что Андрея Боброва отпустили. У того оказалось железное алиби: квартирная хозяйка рано утром зашла за деньгами.
        «Дуракам везет»,  - с досадой подумал Байдашев. Результатов экспертизы и официального протокола патологоанатомического вскрытия потерпевшего В. И. Толоконникова еще не было, в провинции, как всегда не спешили. Единственное, чем удалось разжиться Байдашеву, это информацией о собственном звонке в полицию, и о том, что кто-то подставил Андрея Боброва.
        «Я и сам это знаю, идиоты»,  - еле сдержался он. Бобров оказался везунчиком, и это взбесило Леонида Байдашева окончательно. Кроме того, что он потерял единственную нить, ведущую к вору, ему еще и сдали каре против трех тузов и джокера Боброва. Даже шельмуя, Байдашев оказался против джокера бессилен. Ну, кто же знал, что хозяйка зайдет к Боброву за деньгами именно в тот момент, когда в рабочем городке, в гаражах, убьют Толоконникова, сделавшего дубликаты ключей от ячеек?
        Надо было что-то делать, но что?
        Леонид Байдашев был опытен и умен, и он правильно оценил свои шансы. Если он не управится до конца недели, Квашнин его, конечно, не выставит на улицу. Но доверять перестанет. И начнет присматривать другую кандидатуру на должность Леонида Байдашева в службе безопасности холдинга, в который входит, в том числе и банк «Счастливый» со всеми его филиалами. Должность прямо скажем, не пыльную, ибо Байдашев подчиняется напрямую Василию Дмитриевичу Квашнину, и никому больше. Сотрудник для особых поручений, с таким окладом, которому позавидуют и чины повыше. Байдашев это ценил, и местом своим дорожил. За такой грубый просчет, какой случился в Чацке, его запросто могут сместить. Ничего ему, разумеется, не говоря, балуя премиями и симулируя полное доверие. Байдашев прекрасно знал, как это делается. Незаслуженная премия - первый звоночек. Когда поощряют провалы, это ничего хорошего не сулит.
        Байдашев решил, что он будет имитировать бурную деятельность и если надо врать. Врать беспрестанно. И если уж так случится, что он не управится в срок, то у него на руках будут убедительные доказательства против человека, которого он, Байдашев, выберет на роль преступника. Надо назвать Квашнину имя - он его назовет.
        - И что, ни одной зацепки?  - кисло спросил он у огромного парня с маленькими глазками и низким лбом. Того самого опера, который сливал Байдашеву информацию по делу о кражах и теперь уже двух убийствах, случившихся за последнюю неделю в тихом провинциальном Чацке. За деньги, разумеется, сливал.  - Как же так, Паша?  - он старался говорить мягко, но его речь лишь на слух была, как замшевая шкурка. Байдашев обрабатывал Пашину сознательность наждаком. Деньги берешь? А за что?
        - Утром дело было,  - замялся опер.  - Чуть ли не на рассвете. Толокно спал в своем гараже. У убийцы, похоже, был ключ. Он взял Толокно тепленьким.
        - Так. Отпечатки?
        - Отсутствуют,  - громила шмыгнул носом, как сопливый пацан.  - Он их самогоном… Того… Все поверхности, которых успел коснуться, облил.
        - Пустая бутыль?
        - Не нашли,  - уныло казал Паша.
        - А искали?  - съязвил Байдашев.
        - Че мы тут, Пинкертоны?  - огрызнулся Паша.  - Работаем, как можем.
        - Ого, какие слова мы знаем! Нет, ты не Пинкертон. Ты…  - он хотел выругаться, но сдержался.  - Друзья, родственные связи?
        - Так он же это…  - оживился Паша.  - Троюродный брат Зиненко. Вы вроде интересовались…
        - Стоп!  - Байдашев замер.  - Какого Зиненко? Григория?  - тоненьким голоском, боясь спугнуть удачу, спросил он.
        - Ага.
        - Выходит, они общались? Поддерживали отношения?
        - Зиненко не раз видели в гаражах, в рабочем городке,  - кивнул Паша.  - У него ведь хозяйство. А Толокно был знатный мастер. Если бы не пил - цены бы ему не было. А так, за бутылку самогонки у него можно было, что хошь заказать. Он и по металлу, и…
        - Стоп!  - вновь скомандовал Байдашев.  - А ты говоришь, ничего нет!
        - Так ведь Чацк - городок маленький. Здесь все всем родня. Мало ли кто к Толокну в гаражи таскался?
        - Но не все, кто к нему ходил, работают в «Счастливом»,  - напомнил Байдашев.  - Убийца четко все рассчитал. Преступная группа состояла из трех человек. Сотрудник банка «Счастливый» на руководящей должности - координатор. Мозг. Который знал, кто из Чацких нуворишей хранит деньги в ячейках. И в каких именно. Мозг преступной группировки наверняка имел доступ к видеокамерам из хранилища, или к записям с них. Липкина - исполнитель. Толоконников - «хакер», говоря современным языком. Который делал дубликаты ключей. И делал их мастерски. Ни одной осечки, заметь!
        - Так ить я и говорю: руки золотые. Пил только.
        - Когда Василий Дмитриевич своей речью на банкете вора напугал, тот решил убрать сообщников. Сначала Липкину. Это ему было проще. Она была в него влюблена. Толоконников, видимо, запил. Ему бы дураку в полицию пойти, да алкаши ее боятся, как огня. Водка - лучшее лекарство от страха. Толокно и глушил ее литрами.
        - Не водку, самогонку,  - поправил Паша.
        - Я про градусы говорю,  - усмехнулся Байдашев.  - Водяра, самогон… Не просыхал он, похоже, с того дня, как Липкину убили. Но как только убийца узнал, что я хожу по гаражам… Кстати, а откуда он узнал?  - Байдашев вопросительно посмотрел на Пашу.
        - СкАжите тоже,  - оскалился тот.  - Я ж говорю: в Чацке все всем родня. Новостей у нас мало, а тут москвач по гаражам ходит! Мастера ищет.
        - Но он же преступник!
        - Он тока ключи делал,  - опять шмыгнул носом Паша.  - Не убивал же. Мужик деньгу зарабатывал. Потому как с работой у нас туго…
        - Так и ты что ли, на его стороне?!
        - Я на стороне закона, потому как при погонах,  - сурово сказал Паша.  - Но чисто по-человечески…
        - Вы все здесь - ненормальные,  - покачал головой Байдашев.  - Мне не понять провинциальную этику. Хотя я сам не москвич. То есть, теперь уже москвич.
        - Оно и видно.
        - Что ты сказал?!
        - А ничего. Ведете себе повсюду, как хозяева. И еще удивляетесь, что вас не любят. Что кто-то из наших стукнул Толокну, что его ищут.
        - Балда!  - Байдашев хлопнул себя по лбу.  - Кому позавчера звонил Толоконников?!
        - Ну, дочке…
        - У него есть дочь?
        - У него и жена есть. Плохо живут, то есть, жили, потому как пил он…
        - Это я уже понял. Дочери, еще кому?
        - Я что помню?  - огрызнулся Паша.
        - Живо мне распечатку звонков с мобильника Толоконникова!  - рявкнул Байдашев.  - Потому что в понедельник он звонил своему убийце!
        - Есть!  - Паша машинально вытянулся. Но потом расслабился:  - А че это вы мне командуете? Я вам не подчиняюсь.
        - Но деньги ты любишь?
        - Кто ж их не любит! У нас тут зарплаты не как у вас, в Москве.
        - Все. Хватит,  - отрезал Байдашев.  - Про Зиненко я уже понял. Теперь хочу знать, кому в понедельник звонил Толоконников.
        «Неужели я ошибся?» - думал он, когда получил от обиженного Паши скан распечатки звонков с мобильника потерпевшего. Толоконников звонил только жене и дочери. Больше никому. Жена звонок сбросила, а вот с дочкой Толокно поговорил. Байдашев все больше мрачнел, понимая, что недооценил вора. «Тут что-то не то. Надо идти к Толоконниковым»…
        …В отчаянии Нина сама позвонила Квашнину и напросилась на ужин.
        - Мы же договаривались, что вечером я приеду к тебе,  - напомнил Квашнин.
        - Видеть их всех не могу!  - в сердцах сказала Нина.
        По ее тону Квашнин догадался: что-то случилось. Ему стало любопытно.
        - Хорошо, я пришлю за тобой машину,  - отрывисто сказал он.
        Нина и в самом деле возненавидела весь свет. Мать, которая смотрела на нее с ожиданием, всем своим видом говоря: ну что, надумала? Обжору Маку, растолстевшую за последнюю неделю еще больше от непомерного поглощения деликатесов, привезенных Квашниным. Хихикающую Шурочку, которая носилась со своим новеньким айфоном, как курица с яйцом и постоянно писала то Миллеру, то своим подружкам, то комменты в соцсетях. Касю, задирающую нос перед своими одноклассницам, которым девчонка нагло говорила:
        - Мы скоро переедем в Москву. А вы тут останетесь.
        Но больше всего Нину раздражала влюбленная в Боброва Бетси. Которая не смогла скрыть своих чувств. Нина накинулась на сестру, как только приехала от Боброва, не получив от него того, что она хотела. И стала ругать его последними словами, а заодно и Бетси:
        - Это все ты! Не понимаю, что ты в нем нашла! Он урод! Козел! Импотент!
        - Если он не позволяет тебе собой манипулировать, это говорит о том, что он умный,  - тихо сказала Бетси.
        - Когда мужчина видит голую грудь красивой женщины, он думает не о высшей математике!  - в сердцах выпалила Нина.  - У нормального мужика на голую грудь встает!
        Бетси вспыхнула:
        - Ты что, перед ним разделась?!
        - Он почти что мой муж!
        - Никогда этого не будет,  - тихо, но твердо сказала Бетси.  - После того, что сегодня у вас случилось - уже никогда.
        - Замолчи!  - закричала Нина, понимая, что сестра права.
        Она пережила такое унижение, что разуверилась в собственной красоте. А вдруг мужчинам надо что-то еще помимо прекрасной фигуры и очаровательного личика? Вдруг, она, Нина Зиненко, всеми признанная мисс Чацк этого «чего-то» лишена? Ей уже хотелось немедленно уехать в Москву.
        «Зачем я только придумала этот пикник?» - со злостью думала Нина. «Теперь все станут свидетелями моего унижения. Андрей, конечно, никому не скажет, он не такой человек, но разве здесь, в Чацке можно что-нибудь скрыть? Лиза знает, значит, наверняка будет знать и Гольдман. А он меня терпеть не может».
        Когда официант налил им обоим вина, Нина в отчаянии посмотрела на Квашнина и сказала:
        - Василий Дмитриевич, давайте отсюда уедем. Немедленно, сейчас.
        - А как же праздник?  - насмешливо спросил Квашнин.  - Я уже потратил уйму денег, Свежевский заряжен, все банковские ждут. Ты же хотела что-то вроде свадьбы.
        - Я уже ничего не хочу!  - Нина схватила бокал вина и выпила его одним жадным глотком.
        «Ого!» - подумал Квашнин. «Похоже на неразделенную любовь. Когда женщина готова кинуться в объятия к первому встречному, чтобы забыть того, кто ее отверг». Ему вовсе не хотелось быть тем самым первым встречным. Он предпочел бы вообще никаких чувств со стороны Нины, чем такие. Одно дело женщину завоевывать, и совсем другое ее утешать. Быть вторым. Компенсировать потери. Квашнин не привык к этой роли, он сам всю жизнь только брал, а не отдавал, и Нина стала вдруг его раздражать.
        Поэтому он размеренно сказал:
        - Я не могу сейчас уехать, мои дела в Чацке еще не закончены.
        И Нина с ее потрясающей интуицией мгновенно почувствовала его холодность. Она вдруг со страхом осознала, что может потерять все. И Боброва, которого она по сути уже потеряла, и свою репутацию, и Квашнина, который не возьмет ее с собой в Москву.
        «И куда мне?!  - в ужасе подумала Нина. «В школу, учителем? К Лизе под крылышко? Она умная, наверняка станет завучем или даже директором. И будем мы на пару «процветать» в нашем милом Чацке, а скорее, прозябать».
        И она мгновенно взяла себя в руки. Протянула капризно:
        - Василий, вы обещали мне уроки вождения. Машина - чудо. Я прямо чувствую, что это крылья, которых мне не хватает.
        - По таким дорогам, как в Чацке, трудно летать,  - усмехнулся Квашнин.
        - Вот я и мечтаю об автобанах, где можно разогнаться под двести!
        - А не боишься?
        - Я ничего не боюсь!  - с вызовом сказала Нина.  - Я по натуре авантюристка! Ненавижу скуку!
        - Ладно, потерпи немного.  - Квашнин обернулся:  - Куда провалился наш официант? Вина даме.
        - Я не буду пить,  - поспешно сказала Нина.  - Так, накатило… Поедем к реке? Там сейчас хорошо.
        «Как она меня в это втянула?» - сам себе удивлялся Квашнин, пока его Майбах крался вдоль берега реки в поисках местечка, где можно было припарковаться. «В номер ее надо было тащить!».
        Он уже понял, что Нина сломалась. Что-то у нее там не срослось. Но ее характер Квашнин оценил. Девушка с норовом, такая даст чертей. «Модель из нее, что ли сделать? Или актрису?» - лениво думал он, глядя на сонную реку, которая по-кошачьи мурлыкала, ласкаясь к песчаному берегу. «Данные есть. А, главное, характер. С изюминкой девка».
        - Сегодня среда,  - напомнил он, обнимая Нину своей огромной веснушчатой рукой.  - Послезавтра едем на турбазу. У нас с тобой лучший коттедж. Не вилла на Мальдивах, но раз уж так вышло… Важно не место, верно?  - и он, подняв за подбородок Нинину голову, посмотрел ей в глаза.
        - Да,  - покорно сказала она…
        …В это время Бобров шел к Мартину. Мартин сам его позвал. Мартин сказал, что знает, кто вор. Еще бы Марину этого не знать! Он самый умный человек, которого когда-либо встречал в своей жизни Андрей Бобров. Умнее Карена, и даже умнее Квашнина. Надо рассказать про синий капроновый шнурок. Про допрос в полицейском участке. Про Нину.
        «Про Нину-то зачем?» - спохватился Бобров. Но потом понял, что Мартин имеет право знать все. Он, как исповедник, которому лгать нельзя. Все - как на духу. Все свои мысли и чувства. Мартин ведь не имеет пола. Его никогда никто не видел с женщиной. У него нет детей. Он с полным равнодушием смотрит на голые коленки Леночки, секретарши Шелковникова, которая вот уже больше недели сидит у Мартина в приемной. В мини-юбке, в кофточке с глубоким вырезом, со своей приглашающей улыбкой. Будто Леночку нарочно туда посадили, чтобы соблазнить Мартина. А он нулями. Похоже, что дал обет безбрачия.
        «У него под костюмом власяница»,  - фантазировал Бобров, проходя мимо круглосуточного супермаркета. «Купить что-нибудь? Может, торт к чаю?»
        Он зашел и в самом деле купил торт. А еще пакет апельсинового сока. Мартин тоже жил в центре, поближе к банку, в котором работал, а центр Чацка был таким же маленьким, как и он сам. Бобров дошел до дома, в котором жил Мартин, минут за десять, не считая времени, проведенного за покупкой торта.
        Дом был не новый, и не старый, пожалуй, лучший в Чацке. Здесь были просторные квартиры с хорошими планировками. Его построили, когда закончился кризис девяностых, и по всей стране начался строительный бум. Не обошел он стороной и Чацк. Мартин тогда работал в другом банке, который вскоре лег. А Мартин купил квартиру в новом доме. В банке все знали, где он живет, хотя никто ни разу не был у него в гостях. Бобров тоже не пошел бы, не получи он персональное приглашение от самого Мартина.
        Волнуясь, он пешком поднялся на третий этаж. Подумал: «А не поздно я?» - после чего позвонил в дверь.
        Там, за дверью, было тихо. Бобров стоял, переминаясь с ноги на ногу и по-прежнему волнуясь. Он подумал, было, что Мартин спит. Но за дверью вдруг раздались шаги. Они были какие-то странные, словно человек на каждом шагу спотыкался. У двери шаги затихли. Бобров подумал и позвонил еще раз.
        - Кто?  - спросил из-за двери Мартин.
        Голос тоже был странный. Тусклый, безжизненный, словно бы Мартин говорил с усилием.
        «Неужели он заболел?!» - ужаснулся Бобров.
        - Это я,  - глупо сказал он.  - Андрей Бобров. Я хотел вам рассказать о том, как и за что меня били.
        И дверь открылась. Мартин стоял, глядя в одну точку. Бобров не сразу понял, что с ним. Наконец, хозяин молча посторонился и неверной походкой двинулся обратно в гостиную. Так ничего и не сказав. Бобров, поразмыслив, разулся и пошел следом.
        Воздух в квартире был спертый, хотя сама квартира хороша. Но в ней давно уже не прибирались, видно было, как безразлично хозяину, в каких условиях он живет. И давно уже безразлично. У стены в гостиной стоял огромный разобранный диван, постельное белье было несвежее, тарелка с остатками еды осталась в складках одеяла. Бобров заметил на низком журнальном столике подле дивана почти пустую бутылку коньяка.
        Он, как дурак, замер на пороге со своим тортом. Мартин прошаркал к дивану и, повалившись на него, потянулся к бутылке. Бобров с ужасом смотрел, как Мартин выливает остатки коньяка в стакан и жадно пьет.
        «А ты приди к нему вечером домой»,  - вдруг вспомнил он слова Квашнина. «Поздно вечером. И если он тебе откроет…»
        Бобров понял, что ему сегодня чудовищно не повезло. Мартин ему почему-то открыл, хотя обычно он этого не делал. И его тайна, как оказалось неприглядная, для всех оставалась тайной. Этот умнейший, трудолюбивый, талантливый человек каждый вечер напивался в полном одиночестве до потери сознания. Его давно уже ничего не интересовало, кроме коньяка.
        «Так вот в какой мир он каждый вечер перемещается»,  - с ужасом подумал Бобров. «Туда, где нет ни любви, ни жалости, ни сострадания, ни каких-либо других чувств. Полное отупение, а потом забвение». Он понял, что Мартин пьет, пока не отключится.
        Он подошел к дивану, на котором навзничь лежал Мартин, положил на журнальный столик торт, поставил пакет сока и присел на корточки. Мартин поднял голову и посмотрел на него стеклянными глазами.
        - Бобров…  - еле выдавил он.  - Хороший… ты… парень…
        «Он меня узнал!» - затеплилась надежда у Боброва.  - «Может, он не так уж и пьян? И нам удастся поговорить?».
        - Там…  - Мартин глазами указал под стол. Бобров нагнулся и увидел стоящие в ряд бутылки коньяка. Он пришел в ужас. Коньяк был дорогой, видимо, Мартин мог себе это позволить. Но судя по количеству, он решил себя медленно убить.  - Налей…  - проскрипел Мартин.  - Мне и… себе.
        Бобров оглянулся в поисках второго стакана. На пыльной полке в модной когда-то импортной стенке стояли такие же пыльные бокалы, стаканы, рюмки… И ни одной чайной чашки или тарелки.
        «И в самом деле, что ли напиться?» - мрачно подумал Бобров, идя за стаканом.  - «Может, легче будет?». И он принялся лить в стаканы коньяк.
        - Хватит?  - он вопросительно посмотрел на Мартина. Тот молчал. Бобров замер с бутылкой в руке.
        - Стакан сам скажет, когда,  - неожиданно четко и ясно сказал Мартин, и Бобров его понял. Налил по полной.
        - Пей,  - велел ему Мартин.  - У тебя в сердце червяк, мальчик. Значит, ты хочешь много коньяка. А это Martel под маркой VSOP, настоящий, строгий, старый коньяк. Пей!
        Бобров выпил залпом. Ему было горько. Он понял, что в сердце у Мартина когда-то давно завелся точь-в-точь такой же червяк. И съел его, это сердце. Теперь он растет, постепенно пожирая самого Мартина, для которого жизнь со всеми ее радостями и горестями давно уже безразлична. Каждый день он идет в банк, думая о том моменте, когда окажется дома, один, и нальет себе первый стакан.
        Удивительно, что голова у Мартина по-прежнему ясная, и он справляется со своей работой… Хотя… Какая там работа, господи! Провинциальный филиал заштатного банка!
        - Почему вы не уехали в Москву, Мартин?  - требовательно спросил Бобров.
        Вместо ответа Мартин стал пить коньяк. Он пил его, как воду, почти уже не пьянея.
        - Потому что я не верю…  - услышал, наконец, Бобров.  - Не верю больше в людей… Ни во что. Только деньги, везде деньги… Я лучше умру, чем продамся.
        - Я пришел к вам, чтобы поговорить об убийстве,  - заикнулся, было, Бобров.
        - Пей!  - велел ему Мартин.
        Бобров в отчаянии подумал, что не сможет этому помешать. Он пришел слишком поздно. Мартин вот-вот отключится.
        - Мартин, кто вор?  - он попытался заглянуть в стеклянные глаза, который были днем пронзительно-голубыми. А сейчас похожи на донышко бутылки, где скопился винный осадок.
        - Вор…  - простонал Мартин.  - Тоже вариант… Я тоже… вор… Чем я лучше?
        - Я не понял. Вы в сговоре что ли? Он вам платит?
        Мартин глазами показал на бутылку.
        - Нет!  - проворно схватил ее Бобров.  - Вы должны мне сказать!
        - Сам… догадайся…  - и Мартин откинулся на подушку.
        Бобров услышал, как он захрапел. И почувствовал, как заныло сердце, словно бы в него и, правда, вгрызался червяк. Против этого было только одно средство. Бобров с тоской подумал об Осиной таблетке, лежащей в коробке из-под леденцов и завернутой в отдельную бумажку. Он смотрел на Мартина и видел себя. Черт возьми! Они ведь даже тезки! Бобров вспомнил, что Мартина зовут Андрей Борисович.
        Два Андрея. У него, у Боброва, как и у Мартина, есть выбор. Надо бороться. И Бобров с ненавистью выпил свой коньяк. Раз вечер все равно пропал, пусть уж по телу растечется это успокаивающее тепло. А за спиной вырастут крылья. Он на какое-то время, пока действует спиртное, почувствует себя великаном. А его ветряные мельницы сделаются игрушечными. Он легко раздавит их ногой, и погрузится в эйфорию.
        Завтра он продолжит этот разговор, когда Мартин придет на работу. Время еще есть…
        Но на работу в четверг Мартин не пришел. Его секретарша, Светлана Сергеевна то и дело, поправляя огромные очки на сморщенном обезьяньем личике и подозрительно глядя на Боброва, сказала, что ее начальник заболел, и его поездка на турбазу теперь под большим вопросом.
        - Значит, его, и завтра здесь не будет?  - уныло спросил Бобров.
        - Не будет,  - подтвердила Светлана Сергеевна. И, не моргнув, соврала:  - Мартин плохо себя чувствует.
        Запой у Мартина был впервые. Раньше он всегда являлся на работу, и даже редко опаздывал. Хотя ему все сошло бы с рук. Бобров понял, что это связано с ним и с недавними убийствами. Мартин не хочет продолжать этот разговор.
        «Как же так?» - возмутился Бобров.  - «Сам предложил помощь, и тут же в кусты! Так нечестно».
        Он понял, что идти опять к Мартину бесполезно. Но этот раз дверь не откроют. Бобров попытался набрать заветный номер, но абонент был недоступен. Мартин заперся у себя в квартире и, сказавшись больным, оборвал все контакты с окружающим миром. Коньяка у него еще было много.
        «Мне ничего не остается, как поехать на турбазу»,  - подумал Бобров. «Там будут все. И убийца. Я должен вспомнить, почему мне так знаком синий капроновый шнурок. Это похоже на затмение. _Я_это_помню_, но мне необходима подсказка».
        Свежевского он отловил в холле. Стас опять куда-то убегал.
        - Андрей, мне некогда,  - на ходу бросил Свежевский.
        - Я только хотел сказать, что передумал,  - схватил его за рукав Бобров.  - Я тоже еду.
        - Само собой,  - деловито кивнул Свежевский.  - Ты в списке. Я поселил тебя с Олегом. Кстати, он едет с тобой, в твоей машине. Надеюсь, ты не возражаешь?
        - Погоди,  - придержал его Бобров.  - Как я могу быть в списке, если я туда не записывался?
        - Да за тебя давно все решили!  - торопливо отцепил его Свежевский.  - Андрей, мне реально некогда. Будут вопросы по размещению - позвони,  - и он исчез.
        «Интересно, а кто еще со мной едет?» - скептический подумал Бобров. «Надо спросить у Шурочки».
        - Ты тоже едешь со мной?  - воспользовался он паузой в работе операционисток.  - Раз Миллер в моей машине.
        - И я, и Бетси,  - кивнула Шурочка, не отрываясь от айфона.
        - Бетси тоже едет?!
        - Вся наша семья едет,  - подтвердила Шурочка.
        - А какое отношение к банку «Счастливый», имеет, допустим, Анна Афанасьевна?
        - Андрей, не тупи,  - Бобров невольно поморщился. Блямкнула очередная эсэмэска. Ей вторил вотсап. Шурочка строчила в айфоне, не переставая.  - Ведь этот банкет в честь Нины.
        - В честь ее отъезда в Москву, ты хотела сказать?
        - Ну да.
        - Вместе с Квашниным?
        - Не тупи,  - повторила Шурочка.
        - Я только хотел узнать. Если Нина может пригласить на турбазу членов своей семьи, могу ли я пригласить друга? За свой счет?
        - Спроси у Стаса, я-то откуда знаю? Если будут свободные места, почему бы нет?  - с досадой сказала Шурочка, потому что ей ответили сразу с двух адресов.
        «Идиотка»,  - мысленно возмутился Бобров. «Маньячка телефонная». И пошел искать Миллера. Олег с сигаретой в руке стоял у крыльца в обществе все того же Протоповова, который жаловался:
        - Через неделю, между прочим, наша с Зинаидой свадьба. Нинка нам всю малину испортила.
        - Причем тут ваша свадьба и коллективная поездка на турбазу?  - округлил Миллер свои и без того огромные и бездонные синие глаза.
        - Блин, ты тупой!  - разозлился Протопопов.  - Во-первых, Нинка после этого в Москву уедет, а она должна быть свидетельницей со стороны невесты. Во-вторых, после такой гулянки наш банкет все раскритикуют. У меня всяко меньше денег, чем у Квашнина. В-третьих, Зинаида категорически не хочет ехать на турбазу. У нее подготовка к свадьбе в разгаре. Она с матерью едет в областной центр. Чего-то там надо купить, из женского.
        - Ты-то поедешь на турбазу?
        - А куда деваться? Я ж не хочу, чтобы меня уволили.
        - А разве это как-то связано?
        - У начальства надо быть на виду,  - наставительно сказал Миллеру Колька.  - Корпоративы игнорировать нельзя.
        - Кстати, ты на своей машине едешь?  - вклинился в разговор Бобров.  - Или со мной?
        - С тобой и так полно народу увязалось. Шурочка, Бетси, Олег, вон,  - Протопопов кивнул на глупо улыбающегося Миллера.
        - В нашем домике, насколько я помню, два этажа,  - сказал Бобров.  - С кем меня поселили?
        - Ну, со мной, раз Зинаида не едет,  - засопел Протопопов.  - Ты что-то имеешь против?
        - Я имею,  - вмешался Миллер.  - Ты храпишь, как трактор. Так что будешь спать в мансарде.
        - Заметано.
        - Выходит, в комнате будет свободная кровать?  - спросил Бобров.
        - Ты Нинку хочешь к нам подселить?  - заржал Протопопов.  - Так у них с Квашниным отдельный домик!
        - Они вместе заселятся?  - похолодел Бобров.
        - Так ведь это… свадьба! А где свадьба, там и брачная ночь,  - подмигнул ему Протопопов.
        - Я не имел в виду Нину,  - как можно спокойнее сказал Бобров.  - Я хотел пригласить друга. Вроде бы это не возбраняется.
        - Гольдмана что ли?  - сообразил вдруг Миллер.
        - Да. Его. Олег, ты не возражаешь?
        - Мне-то что?  - пожал плечами Миллер.  - У Стаса спроси.
        - Я спросил,  - соврал Бобров.  - Потому и про машину спросил. Олег, ты едешь с Колькой. А со мной две Зиненки и Гольдман.
        - Заметано,  - вновь кивнул могучий Протопопов. Миллер промолчал.
        Вечером Бобров позвонил Осе:
        - Гольдман, мы едем завтра на турбазу. Мне так и не удалось поговорить с Мартином. Нам с тобой придется напрячься и самим вычислить вора. Кстати, Бетси тоже едет,  - торопливо добавил Бобров.
        - Надо так надо,  - деловито сказал Ося.
        - А как же твои помидоры?  - не удержавшись, съехидничал Бобров.
        - Так в выходные все наши здесь, на даче. И без меня тесно.
        - Я за тобой заеду,  - и Бобров дал отбой.
        После чего лег на Осин диван и уставился в потолок. Он лежал и думал: «Почему мне так знаком этот синий шнурок? Где же я его видел?».
        …Байдашев лежал неподвижно, уставившись в окно. Несмотря на позднее время, небо было не черным, а пепельным, и полная луна не сияла, а поблескивала, будто рыбья чешуя. Байдашев все никак не мог уснуть. Он думал.
        Жена и дочь Василия Толоконникова жили в старой кирпичной пятиэтажке, поблизости от гаражей, в одном из которых убили мастера. Днем Байдашев их не застал.
        - Чего ломишься?  - неприветливо сказала старуха в черном, несмотря на жару платке.  - В похоронное бюро они поехали.
        - А когда будут?  - как можно вежливей спросил Байдашев.
        - Когда надо, тогда и будут,  - буркнула соседка Толоконниковых.  - Ты, парень, должон понимать, какие у людей теперь хлопоты. Покойника одеть-обуть надо, да продуктов купить, на поминки. У Васьки-то и костюма приличного не было. Кто ж знал, что он так рано помрет?
        - Его убили,  - машинально поправил Байдашев.
        - Заслужил, значит,  - поджала губы старуха.  - Нечего со всякой швалью связываться.
        - Вы кого-то конкретно имеете в виду?  - с надеждой спросил Байдашев.
        - Я по гаражам не шатаюсь,  - отрезала вредная бабка.
        Байдашев отступил. К Толоконниковым он наведался вновь уже после семи. На лавочке у подъезда сидела все та же старуха, рядом с ней две женщины, помоложе.
        - Татьяна, к тебе,  - повернулась старуха к дородной женщине лет пятидесяти пяти, тоже в черном платке. Байдашев понял, что это и есть вдова Толоконникова.
        - Чего надо?  - неприветливо спросила она.  - Из милиции что ли?
        Толоконникова по старинке называла полицию милицией и не расположена была к беседе. Байдашев собрал лицо в приветливой улыбке, всем своим видом излучая добродушие:
        - Ну что вы. Я из банка.
        - Это из какого?  - насторожилась старуха.
        - Из «Счастливого».
        - Говно банк,  - вредная соседка Толоконниковой поправила черный платок на голове.  - Комиссию дерут, а толку нет.
        - Мы хотели оказать вам, Татьяна Васильевна, материальную помощь в связи со смертью вашего супруга,  - Байдашев решил быть стойким.
        - Вы-то тут причем?  - удивленно спросила Толоконникова. Но после слов «материальная помощь» уже заметно мягче.
        - Мы занимаемся благотворительностью. Помогаем малоимущим. К нам поступили сведения…
        - Ну, Шурка, ну молодец! А я-то думала, пустышка, как и все.
        - Какая Шурка?  - насторожился Байдашев.
        - Да Зиненко. Закадычная Светкина подружка. Они же хоть и дальняя, но родня.
        - Света - это ваша дочь?
        - А кто ж?
        «Значит, они подруги»,  - мысленно возликовал Байдашев. «Вот она, ниточка».
        - Простите, я не сразу понял, о какой Светлане идет речь. А она сейчас дома?
        - А где ж? Отец в морге, а она дома. Не время по подружкам шастать, да по кабакам,  - и Толоконникова посмотрела на соседку. Та одобрительно кивнула головой.
        - Можно мне с ней поговорить? Надо кое-что уточнить,  - важно сказал Байдашев.  - Чтобы определить размеры материальной помощи.
        - Что ж, заходи,  - Толоконникова встала.
        Светлана Толоконникова оказалась вертлявой худющей девицей с наглыми глазами. Так что Байдашев про кабаки поверил сразу. Увидев не старого еще мужчину, Светлана заложила ногу на ногу, так, что полы ситцевого халатика задрались, оголяя тощие бедра. Наглые глаза цвета плесени на засохшей сырной корке ощупали Байдашева с ног до головы, от носков потрепанных кроссовок до макушки. Осмотром Светлана осталась довольна. Видимо, уловила запах дорогого одеколона.
        - Чего хотели, мужчина?  - весело спросила она.
        - Из банка это,  - Толоконникова уселась на табурет, давая понять, что уходить не собирается.
        - Из какого еще банка?  - насторожилась Света.
        - Из «Счастливого».
        Байдашев заметил, как дернулся глаз, подведенный темно-зеленым карандашом.
        - А я тут причем?  - агрессивно спросила Светлана.
        - Вы дружите с Шурочкой Зиненко,  - намекнул Байдашев.
        - Ну и что? Я со всеми дружу!
        - Вы ей звонили в понедельник? Может, по вайберу переписывались, по вотсапу.
        - А я что, помню?
        - Можно взглянуть на ваш телефон?
        Светлана дернулась, но Байдашев ее опередил. Молниеносным движением он схватил со стола смарфон.
        - Вы что творите?!  - вскочила Светлана. Ее мать тоже поднялась с табуретки.
        Обе женщины, одна толстая, другая худющая, были выше Байдашева, и он проворно отступил к двери. Откуда рявкнул:
        - А ну назад, дуры! Я из ФСБ! В тюрьму захотели?!
        Испугались обе, и мать, и дочь. Татьяна из страха перед тем, о чем имела смутное представление, за Светой, похоже, имелись грехи.
        - А я что? Я ничего,  - пролепетала она.  - Я ничего не делала.
        Байдашев открыл вотсап в ее телефоне и нашел переписку с Шурочкой Зиненко. С досадой увидел, что с понедельника подружки накидали друг другу чуть ли не «Войну и мир». Вот о чем могут целыми днями писать друг другу две курицы, у которых событий в жизни - с гулькин нос?
        Байдашев нетерпеливо скролил переписку, добираясь до понедельника. Наконец, он нашел то, что искал.
        Папка мне звонил. Ищут его,  - это Светлана.
        Господи, кто?!  - Шурочка Зиненко.
        Какой-то тип. Вроде москвач.
        Хочет чего?
        Из банка. Насчет ключей которые папка делал. Ты скажи ему.
        А он тут причем?
        Так ведь это ты мастера искала
        Никого я не искала
        Че то я не поняла?
        Ну был разговор. Так это когда!
        Так тебе не интересно?
        Не-а.
        Слушай, ты меня можешь с собой на турбазу взять?
        Интересно как?
        Твои то едут
        Так ведь это Нинка устроила!..
        Дальше начиналась переписка двух недалеких девиц, одна из которых явно была обижена. Шурочка юлила, ссориться с подружкой не хотела, но и брать ее с собой не хотела. Отговаривалась тем, что в ее домике места нет, да и в машине Боброва, на которой она поедет на турбазу, тоже. Это Байдашеву уже было не интересно. И он переключился на Светлану:
        - Почему отец тебе позвонил?
        - Пьяный был. Сказал, страшно ему.
        - Но почему тебе?
        - А кому? Мамка, вон, трубку не брала,  - Светлана кивнула на притихшую мать.
        - Какие дела у тебя были с Шурочкой Зиненко?
        - Да подружки мы! Я на турбазу хочу! Там шикарно! И мужиков много! Что ей, жалко?
        - Кого ты имела в виду, когда написала «скажи ему»?
        - Шурка меня как-то спросила, может ли мой отец сделать дубликаты ключей для одного человека.
        - Что за человек?
        - Я-то откуда знаю?
        - Парень ее?
        - Может, и парень. Ну не знаю я,  - взмолилась Светлана.  - Я у папки спросила: можешь сделать ключи? Он сказал, что проще пареной репы.
        - Что за ключи не уточняла?
        - На кой? Ключи и ключи. Папка всегда чего-то мастрячил. Еще бы деньгами брал! А он за бутылку.
        - Ты устроила ему встречу с клиентом? Видела его?
        - Никого я не видела! Папка сказал: пусть вечером приходит, в любое время. Когда это было-то? Чуть ли не год прошел! А может, и год. Я что помню? Вроде, тож по весне. Точно! Папка в гаражи ушел жить. Ну, не видела я его, клянусь!  - взмолилась Светлана…
        …«Значит, Шурочка Зиненко была посредником»,  - глядел Байдашев в окно, не замечая, как луна становится все ярче. Сон по-прежнему не шел. «Зачем ее отцу спрашивать про ключи через дочь Толоконникова, когда Григорий Зиненко напрямую мог обратиться к самому Толоконникову, своему родственнику? А вот если это был не Зиненко, а высокопоставленный сотрудник банка… Тот же Протопопов, который тусовался у Зиненок. Свежевский. Или… Миллер. А Шелковников? В принципе, тоже мог. Но и Григорий Зиненко мог. Его тоже нельзя сбрасывать со счетов… В общем, надо ехать на турбазу. Взять в оборот Шурочку. Она расколется быстро и назовет имя»,  - Байдашев приободрился.
        Еще ничего не потеряно. Сегодня только четверг. Точнее, уже пятница, но она только началась. До субботы время есть. У Байдашева есть ночь с субботы на пятницу, как выясняется, решающая ночь.
        Убийца тоже поедет на турбазу. И никуда ему оттуда не деться.
        Байдашеву, также как и Андрею Боброву, удалось заснуть только под утро. Когда небо, так и не успев почернеть, сначала начало розоветь, а потом заполыхало, будто рыбе-луне вспороли брюхо. И хлынувшая оттуда кровь растеклась по облакам, и продолжала литься, не переставая, пока рыбину не зажарило солнце, подогрев небеса, словно гигантскую сковороду.
        С погодой повезло. Выходные обещали быть солнечными и теплыми.
        ГЛАВА 14
        По случаю грандиозного выездного корпоратива, события, которого за все время существования в Чацке «Счастливого» еще не случалось, в банке объявили короткий день. Как назло, повалили клиенты. И в пять, когда банк уже должен был закрываться, в операционном зале было, не протолкнуться. Раскрасневшаяся от злости Шурочка второпях сломала ноготь, беспрерывно тыкая пальцем в клавиатуру, в клавишу «enter», и, не выдержав, побежала рыдать в туалет:
        - Сволочи… ненавижу… это они назло! Все ведь знают, что мы на турбазу едем! Весь город! Ненавижу…
        - Вернись немедленно на свое рабочее место,  - велел ей Миллер, не побрезговав войти в женский туалет.  - Мы работаем до последнего клиента.
        - Тебе хорошо говорить, ты мужчина! А я… а у меня… вот,  - и Шурочка показала ему пострадавшую руку. И попыталась пристроить на место надломленный ноготь. Который, как того и следовало ожидать, вместо того чтобы прирасти к ногтевой пластине, сломался. Шурочка разревелась:  - Два с половиной часа у маникюрши просидела! Теперь уж не успею поправи-и-ить…
        - Хорошо, иди. Я тебя подменю.
        Миллер с неприязнью посмотрел на ярко-синие Шурочкины ногти. Какой ужасный цвет! И что за мода такая? А она рыдает так, будто наступил конец света!
        - Олежек, ты и вправду подменишь? Я мигом!  - обрадованная Шурочка достала айфон и принялась описывать масштабы случившейся трагедии своей маникюрше, сопровождая свои отчаянные посты фотками. Миллер поспешил исчезнуть.
        Бобров, у которого в валютном отделе было спокойно из-за банального отсутствия у жителей Чацка валюты, указательным пальцем уныло чертил на столе схему: кого забрать первым, Гольдмана или Бетси? Чтобы не оторваться от коллектива и успеть на банкет. А тут еще Шурочка с ее сломанным ногтем! Которая понеслась к маникюрше!
        Бобров нарисовал на столешнице еще один вопросительный знак. Надо спросить у Шурочки, где забирать ее?
        Он тяжело вздохнул и стал чертить стрелки, соединяя Бетси с Гольдманом, а Шурочку с автобусной остановкой в центре города.
        - Сбор на площади,  - бросил Стас, пробегая мимо его кабинета.
        - Что значит на площади?  - вскочил Бобров.
        Но голова Свежевского уже исчезла из дверного проема, Стас понесся дальше.
        - Поедем кортежем,  - пробасил Протопопов, который тоже вышел из своего кабинета в коридор на голос Стаса,  - а то получится бардак.
        - А сейчас не бардак?  - раздраженно спросил Бобров.
        - Надо, чтобы всех захватить. Народу-то сколько! Обязательно напутают,  - и Протопопов оглушительно вздохнул. Бобров невольно поморщился: от Колькиных вздохов в ушах образуются пробки. Сколько же в его могучей груди воздуха!
        - Да когда они уже отсюда уберутся!  - простонала Леночка, секретарша Шелковникова, имея в виду клиентов.
        Сергей Валерьевич забронировал домик вместе с Мартином. Который в банке так и не появился. Шелковникова пригласили в «Майбах» Квашнина, поэтому Леночка должна была ехать на автобусе, вместе с рядовыми сотрудниками, к коим она себя не причисляла. Она, директорская секретарша и тайная любовница, должна трястись в автобусе с какими-то операционистками и толстыми бухгалтершами! Уже на этом этапе начался раздрай. Кого в какую машину посадят? Ехать же в автобусе все сочли унизительным.
        Поэтому Леночка попыталась зацепить Свежевского, а когда Стас ловко увернулся, мол, некогда мне, переключилась на Протопопова.
        - Коленька, в твоей машине ведь найдется местечко?  - льстиво улыбалась Леночка, выставляя вперед свое впечатляющее декольте. Протопопов упорно отводил глаза, словно за его могучим плечом стояла невеста, Зинаида.  - Кто с тобой едет?
        - Ну, Миллер.
        - И все?
        - Откуда я знаю?  - Протопопов, которого провожала невеста, представил себе, как хорошенькая декольтированная Леночка на глазах у Зинаиды садится в его машину и помрачнел. Он тут же переключился на Боброва:
        - Андрюха, давай махнемся? Бетси ко мне, а Ленка к тебе. Идет?
        - Бетси едет с Гольдманом,  - возразил Бобров.  - Тогда бери Шурочку. Тем более, с тобой едет Миллер.
        «Что за чушь мы обсуждаем?» - злился он. «Мы как дикари. Варвары. Скандал на пустом месте. Ленка, вон, на слезах, из-за того, что ее записали в автобус. Да какая разница, если к ночи все напьются, а наутро забудут кто с кем приехал? Главное, в чьем домике и в чьей постели проснуться. Уж Ленка-то наверняка переберется, как только приедет на турбазу в домик к Шелковникову, а Мартина, если он вообще поедет, выпрут в мансарду, поскольку ему пьяному все равно, где спать. Он так напивается, что не соображает, где он и с кем».
        - Граждане, банк закрывается!  - заорал Свежевский, потеряв терпение.  - Объявление все видели? У нас короткий день!
        - Сволочи!  - провыла какая-то бабка.  - Чтоб вас разорвало!
        - Спокойно, бабуся, твои гробовые в сохранности,  - невпопад сказал Стас.
        - Да чтоб ты сдох, окаянный! Хоронить меня вздумал!  - набросилась на него с кулаками бабка.
        - Олег, займись,  - попятился Свежевский.
        - С каких это пор ты мне начальник?  - обиделся Миллер.
        - Я по дружбе прошу.
        - Ах, по дружбе…  - И Олег улыбнулся скандальной бабке так, как умел улыбаться только он.  - Бабушка, идите сюда. К моему окошку.
        Когда, наконец, и ее выпроводили, «Счастливый» стал похож на ржаное поле, где выстрелом из ружья спугнули стаю ворон. Сотрудники разом сорвались со своих мест и ринулись к выходу. Как сказал Свежевский, в семь был назначен сбор на главной городской площади. Кто не успел, тот опоздал.
        Бобров позвонил сначала Гольдману, потом Бетси, и выяснил, что оба приедут сразу туда, на площадь. Ося вообще работал до семи.
        - Я из больницы приду, постараюсь не опоздать.
        Бетси сказала, что возьмет такси из Шепетовки до центра. Таким образом, у Боброва, который нервничал, что не успеет и весь день чертил схемы, образовалась уйма свободного времени. И вместо того, чтобы метаться, он два часа не знал, куда себя деть. Он даже чуть, было не выпил Осину таблетку, так ему стало вдруг скучно и тоскливо. Вещи он собрал еще вчера. Да и какие вещи, на два-то дня? Спортивный костюм и чистые трусы с носками? Плюс бритвенный станок и зубная щетка.
        В шесть Бобров начал шататься из угла в угол. И все больше коситься на таблетку в бумажке, которую зачем-то выложил на стол. Через десять минут он, все больше презирая себя, уже нарезал вокруг стола, на котором лежала злополучная таблетка, круги, словно акула вокруг облюбованной добычи. Круги становились все уже, рука Боброва невольно тянулась к заветной бумажке. Наконец, он уперся животом в стол и нервно сглотнул. Еще секунда, и…
        «Нет, так не пойдет!» - разозлился на себя Бобров. И вдруг позвонил Карену.
        Карен не то чтобы удивился, он пока не выкинул Боброва из контактов, но был уверен, что Бобров позвонит лишь, когда его конкретно прижмет. Карен так и спросил:
        - Что у тебя случилось?
        Судя по фону, он ехал в машине, скорее всего, в бар. Рабочая неделя в Москве закончилась, а Бобров еще помнил, как и где ее заканчивают. Его ноздри зашевелились, словно обожженные кокаином. Он почувствовал глухую тоску. Да пошло оно все!
        - Здесь, в Чацке, Квашнин,  - сказал он Карену вместо того, чтобы дать отбой. И тут же начал презирать себя за малодушие.
        - Я в курсе.
        - А ты в курсе, что он под тебя копает?
        - Из вашего Чацка под меня подкоп сделать сложно,  - сострил Карен.
        - Он такой же мой, как и твой, этот Чацк,  - огрызнулся Бобров.  - Потому что Квашнин хочет поменять нас местами.
        - В смысле?  - насторожился Карен.
        - В твоем прошлом разве нет ничего такого, что могло бы тебя скомпрометировать?
        - Так все давно похоронено.
        - Квашнин так не думает.
        Бобров блефовал. Ну, какие грехи могут быть у Карена? Чтобы сплавить его в Чацк. Но потом Бобров вспомнил об их холостяцких похождениях. Об элитном борделе, скрывающемся под вывеской «Массажный салон», заряде кокаина, который вбил в себя как-то Карен, после чего потерял тормоза, о сердечном приступе вследствие третьего выпитого энергетика, когда Боброву пришлось вызвать Карену скорую. А потом объяснять разозленному ночным вызовом врачу, что случилось и пытаться всучить ему взятку. Взятки давать у Боброва никогда не получалось, а в тот момент он к тому же, был под кайфом. Поэтому врач и Боброва пытался запихнуть в машину скорой помощи, говоря при этом: «Что-то вы мне, молодой человек, подозрительны».
        Они тогда ночь напролет зажигали в клубе. А потом поехали в бордель, к девкам. Как и все, у кого были деньги, и кто был молод. Кто отсидел рабочую неделю в офисе, изнывая от скуки, и в пятницу вечером решил отжечь.
        Но Карен-то в отличие от Боброва был женат! Свидетельство о браке он получил вместе с дипломом, также как и ключи от квартиры на Кутузовском проспекте. Именно родня супруги и двигала Карена по карьерной лестнице. Видимо, Карен тоже об этом помнил. В ту ночь его жена была в отъезде, Карен сплавил ее на заграничный курорт вместе с тещей и маленьким сыном. А в больнице завели карту. Врач оказался упертым, изъять ее не получилось, и Карен остался в базе. Вместе с анализами, которые выявили наличие в моче и крови всего того, что там быть не должно у законопослушного гражданина, топ-менеждера частного банка, счастливого мужа и отца. Который сказал жене, что выпил грамулечку армянского коньяка, почитал на ночь книжку и лег спать.
        - И что ты ему рассказал?  - напряженно спросил у Боброва Карен.
        - Да он пока ничего не спрашивал. Только намекал.
        - Что у вас там происходит?  - озабоченно спросил Карен. Когда надо, он умел собираться. Боброву даже почудилось, что магнитолу приглушили. Теперь он отчетливо слышал каждое слово Карена, и уловил в его голосе новую интонацию. Карен Квашнина боялся.
        - Вора пока не раскрыли. Он убивает свидетелей. Вот Квашнину с его… с этим, как его?
        - С Байдашевым?
        - Да. Им пришлось задержаться в Чацке.
        - Как долго они еще там пробудут?  - требовательно спросил Карен.
        - Все выходные на сто процентов. Мы едем на турбазу.
        - Куда?!
        - Выездной корпоратив.
        - И почем?
        - За все платит Квашнин.
        Карен хохотнул.
        - Ты молодец, что позвонил,  - сказал он.  - Значит, Квашнин устраивает банкет, а вор не найден. Да еще убийства… Развлекается, значит, вместо того, чтобы делом заниматься. Небось, шерше ля фам?
        - Не без этого,  - скромно сказал Бобров, и стал презирать себя еще больше.
        - Василий Дмитриевич уже не в первый раз лажается. Но то, что он под меня копает… Андрюша, надеюсь, ты понимаешь, что тебя туда, в Чацк не сослали, а спрятали?  - вкрадчиво сказал Карен.  - Ради твоего же блага. Не держи на меня зла.
        - Я не держу,  - вздохнул Бобров.
        - Значит, мы по-прежнему друзья?  - «Пи… т»,  - подумал Бобров. «В гробу он видал нашу дружбу». Но вслух трусливо сказал:
        - Конечно.
        - А друзей не предают. Так ведь?
        - Само собой.
        - Я в долгу не останусь.
        «Где-то я уже слышал эту фразу»,  - усмехнулся Бобров. «И даже от Карена. Она означает, что меня в очередной раз хотят использовать, а потом кинуть. И что мне делать?»
        - Я ничего не расскажу о… о нашей дружбе.
        - Я рад, что ты меня услышал. Я тебе позвоню.
        И Карен дал отбой. Бобров посмотрел на часы: пора выходить. Он может подождать своих пассажиров на площади, там наверняка уже тусовка. Одни ждут машины, на которых поедут на турбазу, другие заказанный Свежевским автобус. Бобров вышел из дома в скверном настроении, несмотря на хорошую погоду. Его внутренний барометр показывал небо, сплошь затянутое черными тучами.
        «Как бы еще кого-нибудь не убили»,  - с тревогой подумал Бобров. И прикинул свои шансы. Мартин, конечно, рискует больше, но ведь он, Бобров видел синий капроновый шнурок. И рано или поздно он вспомнит, где именно его видел.
        …На главной городской площади и в самом деле собралась толпа. Бобров с удивлением увидел, что людей гораздо больше, чем сотрудников банка. Некоторые держали в руках плакаты. Это было похоже не на сбор туристов, а на стихийный митинг.
        «Убирайся в свою Москву, рыжий!»,  - прочитал он на одном из плакатов. «Рыжий ВОР!» - огромными печатными буквами было написано на другом. «Вон из нашего города!!!». В толпе в основном были женщины средних лет и воинственно настроенные пенсионерки. Но встречались и молодые мамочки, которые пришли на площадь со своими чуть ли не грудными детьми. Мужчин было мало, и вели они себя не активно. Молча, курили и хмуро смотрели на своих жен, которые их сюда и привели.
        «Детей-то зачем притащили?» - мрачно подумал Бобров. Он увидел, как на площадь постепенно стягивается вся Чацкая полиция, включая сотрудников ГИБДД. Полицейские машины оккупировали парковки в центре, так что Бобров туда еле втиснулся. И понял, что все, кто приедут позже, не смогут найти здесь место.
        Митингующих постепенно окружали полукольцом росгвардейцы, выставляя вперед щиты. Бобров почему-то вспомнил римских легионеров, разгромивших восстание рабов. Только жители Чацка в отличие от гладиаторов были не обучены к сопротивлению и не вооружены ничем, кроме рукописных плакатов.
        Была пятница, вечер, который чацкий мэр традиционно проводил в своем загородном поместье в компании главных чацких силовиков, включая прокурора. Причем, начинали они загодя, с обеда. В сауну, где «заседали» городские шишки, сунуться никто не решался. Беспокоить было не велено. Поэтому Росгвардия просто стояла, выставив щиты, но никаких действий не предпринимала, ожидая сигнала. А сигнала не было.
        Митингующие, поняв это, приободрились. Крики стали громче, одна очень уж активная пенсионерка подошла к росгвардецам вплотную и вдруг принялась на них орать:
        - Ироды! Что ж вы творите?! Здесь ваши матери! А вы за прИшлых!
        Рослые парни в камуфляже растерянно молчали, выставив щиты. Их командир нервно переговаривался с кем-то по рации:
        - А ты войди! Надо доложить! Что значит, парятся? А мы тут скоро спечемся!  - чутким ухом уловил Бобров.
        Делать было нечего, он приехал слишком рано. Ни Бетси, ни Гольдмана, ни тем более Шурочки, зависшей у маникюрши, на площади еще не было. Бобров достал из кармана айфон и начал снимать толпу с плакатами, растерянных полицейских, выставленные щиты, машины с мигалками…
        Постепенно на место общего сбора прибывали другие сотрудники «Счастливого», которые, как и ожидалось, не смогли найти свободного местечка на парковках. Все они были забиты, мало того, оцеплены полицией. Поэтому парковаться «счастливцам» пришлось на ближайших улицах, которые стремительно забивались машинами и людьми. На зрелище высыпали жители этих близлежащих к чацкому центру домов. Была пятница, вечер, к тому же по-летнему тепло. Многие успели принять по такому случаю на грудь. Конец рабочей недели попал на хорошую погоду, и люди строили планы, жмурясь на солнышко. А тут вдруг понаехали буржуи! И стали хозяйничать в чужих дворах!
        Игравшая в домино большая шумная компания мужичков-крепышей, двое из которых были в тельняшках, обнажающих широченные плечи в синих наколках, прихватила недопитые полторашки с разливным пивом и пошла, выяснять, в чем проблема? Жители «их двора» уже начали переругиваться со «счастливцами», сначала вяло, но по мере того, как прибывали новые машины, обстановка стала накаляться.
        - Чего приперлись? Валите отсюда! Это наш двор!
        - Да мы ненадолго. Сейчас возьмем на борт пассажиров и уедем.
        - А наше какое дело? Наш двор! Валите отсюда!
        - Не видишь, что творится? На площади митинг! Там полиция все места заняла!
        - А наше какое дело?
        - Вы моим детям гулять мешаете!
        - Отвали от моей машины, быдло!
        - Сам м… к!
        - Да че ты на него смотришь, Васек? Вали его!
        Бобров с ужасом смотрел, как разгорается бунт. Тот самый, бессмысленный и беспощадный. Никакой логики в действиях митингующих не было. Их явно кто-то подстрекал выступить против москвичей. Но кто? И зачем их так настойчиво выдавливают их Чацка? А вот у тех, кто защищал свой двор от чужих машин, она как раз была, эта логика. Бобров увидел, как крепыши в тельняшках и их собутыльники обступили новенькую «Киа» одной из сотрудниц отдела кредитования, как сжимается это людское кольцо. Перепуганная женщина спряталась в машине, заблокировала двери и с перекошенным лицом вцепилась в руль.
        - Вали ее!
        И «Киа», подхваченная мужскими мозолистыми руками, начала раскачиваться, словно утлая лодченка на волнах. Того и гляди, опрокинется, если ветер усилится.
        - Милиция!  - истошно заорал кто-то.
        Но вся милиция, точнее, полиция теснила митингующих к зданию городской администрации, словно собираясь загнать их на крышу. И там отрезать от мирного Чацка до принятия решения: что делать с бунтовщиками? Беда была в том, что городская управа уже закрылась, сотрудники ушли, остался один только охранник, который заблокировал входную дверь и теперь безуспешно названивал своему начальству.
        Пятница. Вечер. Охранник слышал в трубке одно и то же: «Абонент находится вне зоны доступа…»
        «Бешенство заразно»,  - с тревогой подумал Бобров. Мужички внезапно отпустили «Киа», где уже прощалась с жизнью бледная, как полотно ни в чем не повинная женщина, и развернулись лицом к площади:
        - Че там? Кто орет?
        - Да за свободу базарят.
        - Типа за равенство и братство?
        - А ну, айда!
        И допив пиво, разгоряченные крепыши швырнули пластиковые бутылки мимо урны, в одну из клумб, где отцветали последние тюльпаны, и рванули к площади.
        Митингующие словно почувствовали поддержку. И хотя цели у них с теми, кто отстаивал свои дворы, обозначились разные, враг-то был один. Буржуи из «Счастливого», которые ехали пировать на турбазу, в то время как весь Чацк погряз в невозвратных кредитах. Это объединяло.
        - А мы что, не люди?  - раздавались в толпе возмущенные голоса.
        - Наша турбаза! Я, может, с женой туда поехать хотел!
        - А мы с детьми!  - и юная мамочка подняла на вытянутых руках грудного младенца. Толпа одобрительно загудела.
        - Там лучший наш пляж!
        - Почему туда в эти выходные никого не пускают?!
        - Москвачи город захватили! Что хотят, то и творят!
        - Гнать их отсюда в шею!
        - Пусть рыжий валит отсюда!
        - Гони урода в шею!
        - Гони-и-и!!!!
        Все чаще слышался отборный мат.
        К моменту, когда на площадь прибыл «Майбах» Квашнина, который должен был возглавить отправляющуюся на турбазу автоколонну, дорога туда была перекрыта. Толпе все-таки удалось просочиться через кордон, когда с тыла на росгвардейцев наперли защитники центральных дворов, оккупированных чужими машинами. Росгвардейцы оказались меж двух огней, зажатые в клещи разъяренной орущей толпой. А та, почувствовав свою безудержную мощь, будто опьянела. Пора было применять силу, но обезглавленная полиция растерялась. Кто возьмет на себя ответственность за кровопролитие? Миром тут не порешить. Бить своих, чацких? Среди которых друганы, собутыльники? Родня, наконец. Чацк город маленький, здесь все всем родня. А виноваты во всем пришлые. Без москвичей в городе было спокойно. Никто никого не убивал. А что деньги у буржуев воровали, так ведь не обеднеют. Шамсутдинов, гад, еще нахапает.
        Симпатии росгвардейцев были на стороне толпы и против москвичей. И в самом деле, почему им позволили оккупировать на все выходные турбазу? Пусть рыжий валит в свою Москву и дома у себя купается и загорает. На Рублевке.
        Бобров почувствовал, как кто-то тронул его за плечо и обернулся.
        - А где Нина?  - спросил Гольдман.  - Ты разве один?
        - Наверное, там, с ним,  - Бобров кивнул на черный Майбах.  - Я жду тебя и Бетси.
        - Что творится, а?  - возбужденно сказал Гольдмана.  - Кто бы мог подумать, Андрей? В Чацке революция! Из искры возгорится пламя!
        - Не обольщайся,  - усмехнулся Бобров.  - Майбах не Аврора, хотя, возможно, он и в броне. Стекло-то уж точно пуленепробиваемое. Банкиры типа Квашнина все бздуны. Уж я на них насмотрелся! Но не бабахнет. Наши, чацкие не против власти, а против конкретно Квашнина. Он сволочь, буржуй. К тому же урод.
        - Неужели он выйдет из машины?!
        И тут Бобров увидел, как к ним протискивается раскрасневшаяся Бетси.
        - Андрей, они же поубивают друг друга!  - вцепилась она в Боброва, будто он был не начальником валютного отдела частного банка, а Спартаком, предводителем восстания гладиаторов. Бетси ждала от него подвига. Она почему-то верила в Боброва.
        «Я не гожусь на роль спасителя»,  - уныло подумал он. «Я трус. К тому же, чужак, москвач. Я так и не стал для них своим. Что я могу? Подойти к ним? И что сказать? Они не станут меня слушать…»
        Тем не менее, он на автомате стал протискиваться в центр, туда, где припарковался Майбах, высматривая Нину. Она ведь «шлюха Квашнина», предательница. Гнев толпы сметет и ее. И Бобров упрямо шел вперед, потому что Нина была теперь хоть и не его, но ему не чужая. За Бобровым с трудом протискивались Гольдман и Бетси.
        - Нина не там,  - услышал вдруг Бобров и резко обернулся.
        Бетси тяжело дышала, ее узнавали и пропускали, но когда они дошли до доминошников, один из них матюгнулся и двинул девушку локтем.
        - Разуйте глаза, уважаемый!  - возмутился Гольдман.  - Вы ударили женщину!
        - Че?!
        - Ося, держи очки,  - сказал Бобров и машинально потрогал плохо заживающую губу. «Надо было в детстве на бокс ходить, а не на фигурное катание»,  - тоскливо подумал он. С катанием все равно не получилось, а вот в морду ему опять, похоже, дадут. И незамедлительно.
        «Что ж ты наделала, мама… Ты думала о себе, а не о моем будущем. Тебе нравилось сидеть на трибуне и смотреть, как я волчком вращаюсь на льду… Вот теперь я покручусь!»,  - и Бобров стиснул зубы.
        - А… Осип Осипыч…  - сказал вдруг другой товарищ в синих наколках.  - Васек, разуй глаза! Это ж доктор!
        - Жидовская морда!
        - Да он мою сеструху спас! Она себе вены резала! От несчастной, бля, любви. А доктор ей грамотно все разъяснил. Забыл, как на свадьбе гуляли?
        - На Машкиной? Тю…
        - Остынь, Васек. Доктора не трогай.
        И Гольдмана, а заодно Боброва толпа пропустила. В прогал нырнула и Бетси.
        - Нина с мамой и с папой. На его машине,  - торопливо сказала Бетси. Дыхание у нее сбилось, волосы растрепались. Но вид был воинственный.
        - Слава богу!  - обрадовался Бобров.  - По крайней мере, не тронут. А вот если бы она поехала на своей ма…
        И тут толпа взвыла. Дверца Майбаха открылась, и оттуда неторопливо вылез огромный, как гора Квашнин. Гольдман охнул:
        - Убьют!
        Шеренга росгвардейцев покачнулась. На нее наперли с двух сторон. Квашнин шагнул на тротуар и заорал:
        - А ну тихо!
        Бобров поразился его самообладанию. Из-за огромного роста Квашнин возвышался над толпой и видел все и всех. И разъяренные лица, и плакаты. Тем не менее, он двинулся на площадь, к плакатам, на которых было написано, что он вор. За ним, как приклеенный, потянулся Байдашев. Бочком из машины вылез и Шелковников, поняв, что деваться некуда. Раз большой босс пошел в народ, негоже директору банка отсиживаться в машине. Щеки у Шелковникова тряслись, как студень, он враз постарел и растерял всю свою вальяжность.
        Бобров напрягся. Он испугался, что толпа этих троих сейчас растерзает. И хотя Бобров ненавидел и Квашнина, и Байдашева, плюс испытывал неприязнь к Шелковникову, он вовсе не хотел, чтобы пролилась их кровь. Если драка начнется, ее уже не остановить. Эффект озверевшей толпы. Когда она осознает, что сила в массе.
        - В чем дело?!  - рявкнул Квашнин, врезавшись всей своей огромной тушей в толпу, которая внезапно отступила.
        На краю площади образовался пятачок, два на два метра, где, в окружении людей стояли Квашнин и Байдашев. Шелковников жался к росгвардейцам, которые явно напряглись. Они подняли щиты, и директор банка оказался в коробочке. Непонятно было, защитит его броня, или сомнет, сплющит.
        Бобров, стоящий вместе с Гольдманом и Бетси чуть ли не рядом с Квашниным, замер. Василий Дмитриевич, тяжело дыша, обвел толпу тяжелым давящим взглядом. Зрачки у Квашнина расширились, словно он был под кайфом. Страха в его глазах Бобров не видел, скорее напротив, Квашнина все это забавляло. Толпа, плакаты, перекрытое шоссе.
        - Говори ты,  - ткнул он толстым пальцем в дородную бабу с плакатом.  - Чем недовольна?
        - Почему я?  - растерялась та.  - Мы все…
        - За всех говорить будешь ты,  - отчеканил Квашнин.  - У тебя написано: я вор. Что я украл конкретно у тебя?
        - А почему вы отняли у нас турбазу?  - выпалила женщина.
        - Как это: отнял? Я везу туда своих людей,  - Квашнин кивнул через плечо.  - На три дня. Да, свободных домиков не будет. Но никто не запрещает пользоваться пляжем. Если найдете где припарковаться - пожалуйста.
        - А нам сказали…
        - Что вам сказали?!  - бесцеремонно перебил женщину Квашнин.
        - А почему в вашем банке за все деньги дерут?  - выкрикнул кто-то из толпы.  - Куда не сунешься - везде комиссия!
        - Точно!
        - Верно говоришь!
        - Это уже вопрос по существу,  - сурово сказал Квашнин.  - Ценовая и кредитная политика банка в моей компетенции. Я и приехал сюда, как проверяющий. Готов рассмотреть ваши жалобы и поставить на вид директору… Где он там?  - Квашнин обернулся, выцепив взглядом Шелковникова.  - Сергей Валерьевич, объясните гражданам, почему повысили комиссию по всем платежам?
        - Э-э-э…  - заблеял Шелковников.  - Я… э-э-э… разберусь.
        - Вот видите?  - Квашнин сурово посмотрел на толпу.  - Он разберется.
        - А когда?  - и молодая мамочка прижала к груди заплакавшего ребенка.  - Тихо, малыш, тихо…
        - Значит так,  - деловито сказал Квашнин.  - Надо создать инициативную группу. А то орете все разом. Ни слова не разобрать. Есть среди вас инициативные?
        - А как же!  - обрадовано выдохнула толпа.  - Вон… Петровна,  - вперед вытолкнули смущенную пенсионерку, которая опустила свой лозунг и волокла его теперь за собой по затоптанному, в бычках и фантиках асфальту за черенок от лопаты, к которому плакат был прибит. К криво нарисованной красной тушью печатной букве «В» прилипла жвачка.
        - Вы будете председателем инициативной группы?  - строго сказал Квашнин. Пенсионерка впала в ступор.  - Составьте список претензий и в письменном виде подайте мне в понедельник. До понедельника управитесь?
        Толпа одобрительно загудела.
        «В понедельник он уезжает»,  - напряженно подумал Бобров. «Вряд ли он останется еще хоть на день. Поезд утром, в десять. Он им лжет. Никто не собирается ни разбираться в том, что происходит в банке, ни менять процент комиссионных. Это все ложь. Он подставляет Шелковникова».
        Но толпа словно сдулась. Когда Майбах остановился у площади, она напоминала роящихся пчел, которые готовы были жалить всех подряд. Она, эта черная туча гневно гудела и, казалось, на глазах раздувалась. Пчелы роились, делились на семьи, облепляли близлежащие улицы, отвоевывая себе все новое и новое пространство. И вдруг все изменилось. Улицы постепенно стали очищаться. Кто-то уходил, по телевизору начались любимые передачи и сериалы, у хозяек, готовивших семейный ужин, выкипал борщ, кто-то протискивался на площадь, послушать, что говорит этот рыжий гигант, росгвардейцев уже не обступали, собираясь смять. Стало гораздо тише, в толпе уже слышались смешки:
        - А рыжий-то ничего. Деловой.
        - И с Нинкой сладил.
        - Говорят, объездил лошадку. А Нинка норовистая!
        - А меня в Москву возьмешь, начальник?  - шагнула вперед разбитная бабенка, уже не первой молодости, но все еще красивая той яркой распутной красотой, на которую всегда есть спрос.
        - А что умеешь?  - добродушно спросил Квашнин.
        - Постель умею греть!
        - Да я и сам жаркий,  - подмигнул ей Квашнин.
        «А теперь он с ними заигрывает»,  - подумал Бобров. «Все грамотно».
        По людскому морю волной прошел смешок.
        - Чего он сказал?  - спрашивали задние.
        - Да шлюх наших в столицу собрался везти. А то там мало такого добра!
        - Так они за этим сюда приперлись?
        - Ага. На кастинг.
        - Тю! А я-то думал…
        - Ну что, мы все вопросы с вами решили?  - уже миролюбиво спросил Квашнин.  - В эти выходные я ваш гость. Город у вас хороший, места красивые. И люди… Замечательные люди живут в Чацке! Вот, Елизавета Григорьевна Зиненко. Учительница английского.  - Квашнин кивнул на Бетси, которая от неожиданности отпрянула. Но ее уже заметили.  - Она тоже с нами едет. И врач…  - Квашнин замялся. Он не помнил, как зовут Гольдмана.
        - Осип Осипович, и вы едите?!  - помогла ему толпа.
        «Он ею манипулирует!» - возмутился Бобров. «Используя при этом моих друзей! Бетси с Гольдманом, действительно, уважаемые люди. Хорошие люди. Но Квашнин к ним не имеет никакого отношения. Их я пригласил! Господи, зачем я это сделал?!»
        Бобров шагнул вперед. Он хотел, было сказать, что все это фарс. Гольдман едет, чтобы помочь ему, Андрею Боброву найти вора и убийцу. Потому что у москвичей это не получилось. А они с Осей смогут. Но Гольдман почему-то молчал. Молчала и смущенная Бетси. Увидев, что училка с доктором заодно с Квашниным, и по его словам, тоже едут на турбазу, толпа окончательно поменяла свои симпатии в пользу Василия Дмитриевича. Бобров собирался сказать им всем правду. Про банк, про Квашнина, про Гольдмана с Бетси.
        И тут Квашнин его заметил. С усмешкой сказал:
        - А вот еще один уважаемый человек. Андрей Бобров. Начальник нашего валютного отдела.
        В его голосе была ирония, и Бобров невольно взялся за волосы. Нервно разложил их вдоль впалых щек, подбирая нужные слова. И не находя их. Он понял, что битва проиграна, Квашнин победил. Он - Молох, олицетворение злой силы. И он уедет отсюда, из Чацка живым и невредимым, и увезет с собой все, что захочет. И кого захочет.
        А Бобров - он лох. Тот же Молох, только без первых двух букв. Борьба лоха с Молохом закончилась, чем она и должна была закончиться.
        - У-у-у…  - оплевала Боброва толпа своим презрением.  - Откель у нас валюта, парень?
        - Уважаемый, как же!
        - Андрей, пойдем,  - вцепилась в него Бетси, понимая, что он на грани срыва.
        - Нет, ты не понимаешь, что происходит!  - попытался вырваться Бобров.  - Люди, послушайте меня!
        - А кто ты такой?
        - Нинкин бывший хахаль!
        - Умыли тебя!
        - Не удержал девку!
        - Молодец, рыжий!
        - Хват!
        - А ты дерьмо на палочке!
        - Да куда ему с Нинкой совладать!
        - Идем, Андрей,  - умоляюще сказала Бетси.
        - А ну, тихо!  - неожиданно для всех рявкнул тихий безобидный Гольдман.  - Не то всех упрячу в свое психиатрическое отделение!
        Шутка разрядила обстановку. Толпа уже начала растекаться по площади, как сырое яйцо по смазанной маслом сковороде. Квашнин повернулся к Боброву спиной и бросил похожему на сжатую пружину Байдашеву:
        - Идем.
        Шелковников потрусил следом. Бобров тоже дал Бетси и Гольдману себя увести. Протиснувшись через толпу к возглавляющему кортеж Майбаху, Бобров вдруг поймал на себе презрительный Нинин взгляд. Оказывается, она все это время была здесь. Стояла и слушала. Бобров невольно вспыхнул.
        - Тряпка,  - презрительно сказала Нина.  - Слышал, что люди о тебе сказали?
        - Не люди, а толпа,  - машинально поправил Бобров.
        - Все что ты можешь - это цепляться к словам,  - высокомерно улыбнулась Нина.  - А я-то считала тебя мужчиной!
        - Не обобщай,  - скривился Бобров.
        - Опять слова! Лиза, мне тебя жаль,  - повернулась Нина к сестре.  - Он не стОит тебя. Чтобы ты сходила по нему с ума.
        - Это мне решать,  - тихо сказала Бетси.
        - По машинам!  - раздался зычный голос Квашнина.
        Дорога на турбазу была свободна. Росгвардейцы взяли на караул. Майбах, в который сели Квашнин, Байдашев и Шелковников плавно тронулся с места. Боброву вдруг показалось, что он видит за стеклом обезьянье лицо Мартина, обосновавшегося на заднем сиденье.
        «Да не может этого быть!»
        Мартин с ними! Мартин не вышел из машины! Мартин, выходит, трус! Почему он не вмешался?! Это же Мартин!! Самый умный в городе, а может, и во всем мире человек!
        Бобров недоумевая, смотрел вслед отъезжающему Майбаху.
        - Андрюша, поехали и мы,  - тронул его за рукав Гольдман.  - Все только начинается. Ты не отчаивайся.
        - Я в порядке,  - горько сказал Бобров и повел свою группу поддержки к машине.
        У его серебристой «Тойоты» уже металась Шурочка, истерично повизгивая.
        - Ты едешь с Николаем,  - напомнил ей Бобров.  - А с нами едет Лена.
        - Да мы все четверо спокойно поместимся в твоей машине,  - сказала Бетси. И кивнула сестре:  - Садись. Осип поедет впереди, а женщины сзади.
        - Слава Богу!  - с чувством сказала Шурочка.  - Тронулись, наконец!
        Хоть и с опозданием, но «счастливцы» все-таки выехали на турбазу.
        …Тем временем в неторопливо ехавшем по Чацку Майбахе Квашнин насмешливо говорил Шелковникову:
        - Учитесь, Сергей Валерьевич, если хотите сделать карьеру. Хотя директор провинциального банка, по-моему, ваш потолок. Нужно уметь объясняться с этим народом. Вы можете обещать им все, что угодно, хоть бутерброды с икрой на завтрак, каждый божий день. Хоть отдельную квартиру всем их чадам. Хоть процент от добычи нефти и газа. Но делайте это очень уверенно. И называйте дату, когда этого уж точно сделать невозможно. Придумывайте причины, какие угодно, когда ваши обещания не выполняются в указанный срок. И обещайте снова, еще больше. Я давно это усвоил, поэтому одними только обещаниями могу погасить любой бунт. Не прибегая к насилию. Они же бараны.  - И Квашнин гулко захохотал.  - А эти еще и провинциальные бараны. Тупее не бывает. Они вообще верят всему на свете. Любому бреду, который несет начальство… Ха-ха!
        - Вы великий человек, Василий Дмитриевич,  - угодливо стал подхихикивать ему Шелковников.  - У вас учиться и учиться.
        На заднем сиденье съежился в комок и без того почти бесплотный Мартин. Он жалел только об одном: что не взял с собой фляжку с коньяком. Ему сейчас, как никогда, хотелось напиться до беспамятства. Прямо здесь, в лимузине. А потом блевать на эти кожаные подушки. Чтобы здесь воняло тем, чем и должно вонять. Дерьмом.
        ГЛАВА 15
        Последние майские выходные словно подвели итог всей этой аномально теплой весне. А до этого была аномально теплая зима, бесснежная, безморозная, с моросью вместо метелей. Лето еще не наступило, но поскольку и зимы настоящей не было, то создавалось ощущение, будто оно в зените, а не на подходе.
        Ночи стояли светлые, и такие короткие, что небо не успевало почернеть. Темнота, будто траурная кисея, ложилась на его высоченный купол, и сквозь нее просвечивалась все та же голубизна. Солнце тоже казалось в такие ночи зеркалом, на которое лишь набросили покрывало. Оно не уходило совсем, только приглушало свет. Не белые, как на севере, но все равно, короткие почти уже летние ночи. Как раз для поцелуев, любви, пения соловьев, и ровного тепла. Именно тепла, а не жара, который делает летние ночи душными, когда оно, это лето уже заявило свои права. И безжалостно стало выжигать засеянные пшеницей и подсолнухами поля.
        Но сегодня погода была самое то. И тепло, и сухо, а что главное, светло. Самое время для выездного корпоратива!
        Люди, ехавшие на турбазу в машинах, а в особенности, в автобусе были донельзя возбуждены. Автобус уже начал праздновать. Баловались пока пивком, для разгона. Из мужчин ехал один только кладовщик, хромой, с косящими глазами. Но его все равно облепили возбужденные подвыпившие бабы, подначивая:
        - Михалыч, а ты где ночуешь?
        - Приходи ко мне, я тебя согрею!
        - А почему к тебе? Жребий кинем!
        Бабы ржали, Михалыч млел. И все наперебой хвалили Квашнина:
        - Щедрый мужик!
        - Да, повезло нам с хозяином…
        Чацк был городом бедным, население которого по уши погрязло в долгах. Поэтому его жители обожали свадьбы, банкеты, и даже поминки.
        - Хоть наедимся до отвала!  - говорили они, получив приглашение на торжество или к поминальному столу. Имелось в виду, что на столе будут не те продукты, которые все привыкли видеть у себя в холодильнике. Щи, котлеты, голубцы… Конечно, никто не ходил голодным, но деликатесы могли себе позволить немногие.
        Банкет подразумевал блюда праздничные. И закуски тоже. Шурочка проговорилась: будет и икра, и балык, и даже осетрина. А уж шашлык пяти видов! Водки и вина залейся! Поэтому спать сегодня никто не собирался. Все хотели выпить внезапно свалившееся счастье до дна, причем, смакуя, по глоточку, экономя драгоценное время, которое жалко было потратить на сон. Напиться, наесться, накупаться. Ибо никто не сомневался, что в такую погоду разгоряченные водкой люди полезут в воду, несмотря на конец мая, когда вода еще не прогрелась.
        Пока ехали на турбазу, Анна Афанасьевна вся извелась и извела своих домочадцев, сидевших в машине: мужа, Нину, Маку и Касю.
        - Ой, ну почему нас вперед не пропустили! Мы же за стол отвечаем! Зачем надо, чтобы Василий Дмитриевич обязательно первым ехал, а, Нина? Ты бы сказала ему…
        - Мама, успокойся,  - недовольно поморщилась та.  - Куда ты так торопишься?
        - Так продукты у нас! И шашлык у нас в багажнике! Это вы гулять едите! Но жрать-то все будут! А на стол нам с Макой накрывать!
        - Женщины из бухгалтерии тебе помогу. Настрогаете бутербродов, пока шашлык жарится.
        - Тебе легко говорить!  - не унималась Анна Афанасьевна.  - Не ты за все отвечаешь!
        - Но это я все устроила!  - повысила голос Нина.
        - Позвони ему, скажи, чтобы нас пропустили!  - взмолилась Анна Афанасьевна.  - Гриша притопит, и мы хоть мангалы успеем разжечь.
        Григорий Зиненко понуро смотрел на неторопливо едущий впереди Майбах. Глава семейства вовсе не разделял энтузиазма своей жены. Нина права: куда торопиться?
        - Не буду я ему звонить!  - отчеканила Нина и откинулась на спинку сиденья.
        Она ехала впереди, рядом с отцом, не отрывая взгляда от черного Майбаха. Нина долго раздумывала, на чем и с кем поехать на турбазу? Сесть в машину Квашнина? Вроде неудобно. «Невеста» с «женихом» должны прибыть в «банкетный зал» порознь. Пусть это формальность, но Нина хотела ее соблюсти. На самом деле она прекрасно понимала, что просто тянет время. На своей же машине она не хотела ехать, потому что знала: обратно она вернется с Квашниным. Это неизбежно. А в понедельник утром они уедут в Москву, вместе. Так распорядился жребий. Поэтому Нину злила мамина суета. Ночь все равно будет долгой, начнут они праздновать в девять, или в десять, до утра все равно никто не ляжет спать.
        Майбах въехал в распахнутые ворота турбазы «Маяк» без шести минут девять. Пока он неторопливо, с остановками разворачивался на маленькой, не предназначенной для лимузинов парковке, Анна Афанасьевна нетерпеливо повизгивала:
        - Что ж так долго? Когда ж они, наконец, остановятся? Да пропустите же нас! У нас шашлык!
        Наконец, Квашнин вальяжно вылез из машины, и тут же из своих «Жигулей» выпорхнула Зиненко:
        - Мака, Кася, Гриша! Живо сумки с шашлыком к мангалам!  - закричала она.
        Квашнин обернулся и увидел Нину, замершую у машины.
        - Идем,  - кивнул он на самый большой, красивый и новый домик.
        Нина вскинула голову и гордо, расправив плечи, зашагала к его крыльцу. Байдашев, подскочив, взял у нее сумку с вещами. Так, первой, Нина и подошла к коттеджу. Сотрудники банка не обратили на это внимание, или сделали вид, что не обратили. Все были заняты парковкой и размещением в забронированных домиках.
        Только Бобров с усмешкой сказал Гольдману:
        - Она свой выбор сделала. А я ей помог.
        - Значит, судьба,  - мягко сказал Ося и завертел головой:  - И который из домиков наш?
        - Надо у Стаса спросить,  - равнодушно сказал Бобров.
        Свежевский, гордый своей значимостью, уже стоял в центре отведенной под парковку площадки со списком. И командовал:
        - Значит, так… Сергей Валерьевич, вы и Мартин - вон туда, в двухэтажный, кирпичный, под зеленой крышей. Зиненки рядом с Квашниным. Все - в один домик. Ничего-ничего, потеснитесь… Андрей? Ты с Миллером и Колькой Протопоповым топаете к лесу. Ваш домик на опушке, крайний. Гость, который плюс один, с вами,  - Стас деловито сделал пометку в своем списке.  - Так, не суетимся, всем места хватит!  - покрикивал он на банковских.  - У кого есть вопросы по размещению - подходит ко мне!
        - Что-то Стас разошелся,  - подмигнул Боброву Колька Протопопов.  - Ох, не к добру!
        - А, может, напротив, к добру?  - философски заметил Гольдман, который был в курсе мечты Свежевского стать миллионером.  - К его добру.
        Протопопов заржал:
        - Точно! Ну что, пошли?  - и он, словно перышко, вскинул тяжелый рюкзак на плечо.
        Миллер, приехавший с ним, замешкался. На нем была дискотека, и Олег терпеливо дожидался, когда Стас разберется с размещением, чтобы вдвоем заняться аппаратурой. Надо было разместить звуковые колонки на площадке с мангалами, настроить микрофон. Квашнин ведь будет говорить. Первый тост - за ним. А дальше по ранжиру.
        Планируется и караоке, ночью, когда все напьются. Вот Миллер и нервничал, дожидаясь распоряжений и помощи Стаса.
        - Я с вами сплю,  - торопливо сказал он Гольдману и Боброву.
        - Ты че, гей?  - заржал Протопопов.
        - Блин, Колян, вечно ты тупишь!  - вспыхнул Миллер до самых корней своих есенинских волос.  - Я имел в виду, внизу, а не с тобой, в мансарде!
        - Я туплю?!  - разинул рот Протопопов.
        - Так, если вы оба будете продолжать тупить, мы рискуем ночь провести на парковке. Шагай, давай,  - и Бобров ткнул Кольку кулаком в спину.
        Тот обиженно засопел и зашагал к лесу. За ним потянулся Гольдман.
        Бобров в последний раз обернулся. Его не случайно задвинули к самому лесу: Нина не хотела его видеть. Она уже скрылась в доме, у крыльца стояли Квашнин с Байдашевым, видимо, давая Нине возможность осмотреться. Если бы только Бобров знал, о чем они говорят!
        - Что скажешь?  - Квашнин требовательно посмотрел на своего помощника.  - Кто вор?
        - Боюсь, вам это не понравится…  - замялся тот.
        - Говори!
        - Отец вашей пассии,  - и Байдашев взглядом указал на дверь, за которой скрылась Нина.
        - Ты уверен?
        - Да,  - на этот раз без заминки сказал Байдашев. Блефовать, так блефовать! Доказательств у него по-прежнему не было, и он рассчитывал прижать Шурочку и сыграть на чувствах Квашнина. И угадал.
        - Неловко получится, если полиция задержит Нининого отца на банкете в ее честь. Мы ведь помолвку собираемся праздновать,  - поморщился Василий Дмитриевич.
        - Договорились уже?  - вскинул брови Байдашев.
        - Да,  - кивнул Квашнин.  - Жених согласен.
        - И… как это все будет выглядеть? Она с вами, он там,  - Байдашев кивнул на стоянку, где толпа по-прежнему разбиралась с заселением. Кто-то непременно хотел поменяться, кто-то занять освободившееся место.
        - А мне нас… ть,  - грубо сказал Квашнин.  - Через три дня это уже не будет иметь никакого значения ни для них, ни для нее. А для меня и не имело никогда.
        - Значит, вы все-таки решили взять ее собой в Москву?  - осторожно спросил Байдашев.  - И то, что ее отец вор и убийца никак не повлияет…
        - Это твои проблемы,  - перебил его Квашнин.  - Мне нужны доказательства.
        - Я вчера весь день смотрел записи с видеокамер, и выяснил любопытную вещь.
        - Говори!
        - Клиента заводит в хранилище операционистка с мастер-ключом. Они все время меняются, которая свободна, та и оформляет допуск клиенту в ячейку. Так вот: когда в ячейку приходила Липкина, ее всегда вела Шурочка Зиненко. Я это тщательно проверил. Только она, и никто больше. Липкина ведь приходила в разные дни. Бывало, что в начале месяца, но бывало и в конце. Я понял, что она подстраивалась под операционистку Зиненко. Липкиной сигнализировали из банка: Шурочка свободна. И Липкина шла в ячейку. Таким образом, в преступной группе было не трое, а четверо. А с кем Александра Зиненко могла вступить в сговор? Со своим отцом. Это вероятнее всего.
        - Почему ты это раньше не выяснил?!
        - Мы ведь не учли этот факт, Василий Дмитриевич,  - тихо сказал Байдашев.  - Мастер-ключ. То, что в банке было два члена преступной группы, а не один.
        - А завтра ты скажешь, что три?
        - Нет, двух было вполне достаточно. У каждого были свои функции. Организатор, он же мозг предпочитал не светиться. Все грамотно.
        - Что ж…  - Квашнин нахмурился.  - Зиненко, если ты окажешься прав, заберут в понедельник утром. Нина узнает об этом уже в поезде. Не думаю, что она будет сильно горевать.
        - Понял,  - кивнул Байдашев.  - Так я пойду работать?
        - Иди,  - кивком отпустил его босс.
        И, помедлив, шагнул на крыльцо. С капризами девчонки пора кончать. Свадьба, так свадьба.
        …Нина стояла перед зеркалом в душевой и кусала губы. Давно пора было выйти.
        «И когда _это_ случится?» - гадала она. «Может, прямо сейчас?» Тянуть дальше некуда, они здесь вдвоем, ее кружевная сорочка висит на плечиках в шкафу. Другие женщины суетятся на площадке у мангалов, накрывая столы. Ее, принцессу, от этого освободили. Они с Квашниным выйдут к столу, когда все уже будет готово. А до того есть время.
        Нина прислушалась. Не зовет ли он? Нет, в спальне было тихо. Этот домик был новый и в отличие от старых, щитовых, ничем не уступал городскому коттеджу. Две комнаты, гостиная и спальня, небольшая кухня, ванная комната с душевой кабиной, мебель новая, кровать большая. Нина знала, что именно этот домик предназначен для молодоженов. В Чацке все, кто женился летом, чуть ли не поголовно проводили медовый месяц здесь, на турбазе.
        Вот и Протопоповы приедут сюда после свадьбы, всего через неделю. В этот же домик, где проведут медовых две недели в этой спальне…
        Нина с досадой думала, что она - одна из многих. И на этой кровати кто только не лежал, но никто с такой мукой, с какой это предстояло ей, первой красавице Чацка. Такова цена. Нина по-прежнему чувствовала к Квашнину физическое отвращение, хотя как человек он нравился ей все больше. Его манера держаться, уверенность, даже наглость, с которой он недавно говорил с разъяренной толпой. В нем была сила, и Нина этой силе готова была подчиниться. Но от этого Квашнин не переставал быть уродливым стариком, которому Нине предстояло отдать свою девственность. И Нина нервничала.
        Наконец, она решилась. Поправила прическу, плеснула холодной водой на пылающие щеки и вышла в спальню. К Нининому огромному облегчению, она была пуста. Кровать не смята, и того, чего Нина так боялась, на покрывале не было: пошлых сердечек, или выложенной розовыми лепестками надписи: «Новобрачные».
        «Новобрачная, как же!» - раздраженно подумала она.
        Квашнин сидел в гостиной, в одном из двух кресел, в котором гиганту явно было тесно. Василий Дмитриевич был не в настроении. Его все здесь раздражало: какая-то турбаза, он уж и не помнил, как это бывает? Последний раз в студенческие годы, даже в палатке жил, кормя комаров, потом, когда делал карьеру, не до отдыха было. А уж когда появились деньги, первая мысль была - за границу! Квашнин с усмешкой вспомнил теперь первый отель, в котором остановился. Приморский городок, где самыми крутыми были четырехзвездочные отели. Теперь-то Квашнин понимал, что это дыра, а тогда, остановившись в трех звездах, почувствовал себя во дворце, на празднике жизни. Как же! Италия!
        Но здесь, в средней полосе России, было еще хуже в плане комфорта, физического и душевного. Да еще отец избранницы - вор и убийца. И надо ей как-то об этом сказать. Шантажировать? Нина и без того достаточно унижена. Квашнин не хотел ее _заставлять_. Он искренне надеялся, что девушка будет его уважать. Восхищаться его умом, предприимчивостью, богатством. Всем тем, что он ей сможет купить, имея большие деньги. А остальное, как говорится, приложится. Связи по расчету довольно комфортные и прочные, с его стороны - деньги, с Нининой - качественные эскорт-услуги, в том числе и секс.
        - Нервничаешь?  - в упор спросил он у Нины, когда та, наконец, появилась в гостиной. Квашнин скептически оглядел ее наряд: джинсы, кеды, простую футболку.  - Что-то не похоже на попытку меня соблазнить. Или ты ждешь, что я все сделаю сам?  - он с насмешкой посмотрел на Нину.
        Та вспыхнула, вспомнив недавнее унижение в квартире у Боброва. Сговорились они, что ли? Да неужели и, правда, что все, как один мужики - сволочи?!
        - Мне раздеться?  - с вызовом спросила Нина. В конце концов, все это уже было. Второй раз не так больно.
        - Ладно, остынь,  - Квашнин поднялся. Он был не в настроении. А без настроения - какое удовольствие?  - Я устал с дороги. Полчаса трясся по вашим колдобинам. Уе… ще этот ваш Чацк,  - выругался он.
        Нина молчала. «Что мне делать?» - гадала она. «Как себя вести?».
        - Иди к матери и сестрам,  - вывел ее из ступора Квашнин. Обрадованная Нина шагнула к дверям.  - И да: не надейся.
        - Что?  - Нина резко обернулась.
        - Фраза «если ты не захочешь, то ничего не будет», не прозвучит…
        …Бобров закинул сумку в шкаф и требовательно посмотрел на Гольдмана:
        - И так? Что будем делать, Ося?
        Они были в комнате вдвоем. Протопопов поднялся в мансарду, слышно было, как он ходит, раскладывая вещи. Пол дрожал под шагами почти двухметрового гиганта Кольки, шаткие стены щитового домика ходили ходуном.
        - Ты хочешь сказать, с чего начнем? Можно попробовать поговорить с Мартином,  - осторожно сказал Гольдман.
        - Он от меня с четверга прячется,  - пожаловался Бобров.
        - Но он приехал. Это хороший знак. Получается, он хочет тебе помочь. Но ему стыдно, что ты застал его в таком виде.
        - Если мы не поспешим, то найдем его еще в худшем виде.
        - Это неизбежно,  - философски заметил Гольдман.  - Сегодня ночью все без исключения напьются. Неделька выдалась та еще.
        - Так, может, успеем?  - Бобров привстал.
        - Сядь,  - вздохнул Гольдман.  - Ты собираешься вломиться к ним в домик? Там Шелковников. Проще попросить Лену, чтобы утром открыла дверь и впустила нас. И, пока Мартин трезвый, попробовать воззвать к его совести.
        - Что ж… Еще варианты есть?
        - А ты не допускаешь мысли, что это…  - Гольдман взглядом показал на потолок.
        - Колька? Нет… Он слишком уж…
        - Тупой, да? А ведь это очень удобно, Андрюша. Тупить.
        Бобров задумался.
        - Как думаешь, чем сейчас занимается Байдашев?  - спросил Ося.
        - Тем же, чем и мы. Не думаю, что он сегодня ночью напьется.
        - Вот!  - Гольдман поднял вверх указательный палец.  - Уверен: он взял след. Остается засечь, возле кого он будет крутиться во время банкета. Где сядет.
        - Ну, сядет он, положим, рядом с боссом.
        - Это ненадолго. Сегодня все ненадолго, Андрей,  - печально сказал Гольдман.  - Шаткое равновесие наступит, когда все усядутся за стол. А когда встанут из-за него, начнется срач. Проблема-то не рассосется после того, как все наедятся и напьются. Среди нас убийца. И Мартин под ударом. Надо бы за ним присмотреть.
        - Точно!  - оживился Бобров.  - И как я сам не подумал! Он же напьется в стельку! А здесь река! И понтонный мост через нее!
        - Да, на турбазе устроить несчастный случай проще простого,  - согласился Ося.  - Концов потом не найдут. Оступился человек спьяну, бережок крутой, речка быстрая. Ты держись на всякий случай рядом со мной. И много не пей, слышишь?
        - Да слышу,  - с досадой сказал Бобров. И прислушался к шагам наверху:  - Сюда идет! Тихо!
        Протопопов сиял улыбкой. Он переоделся в спортивный костюм, и Гольдман с Бобровым тоже невольно улыбнулись.
        - Олимпийский резерв,  - одобрительно сказал Бобров.
        - А что, могем?  - и Колька расправил широченные плечи, колесом раскатив мощную грудь.  - Че, мужики? Идем бухать?
        Гольдман с Бобровым переглянулись. «Да ну, не верю»,  - взглядом сказал Бобров. «Не может быть, что убийца - он!» Колькино круглое лицо было бесхитростным, взгляд чист и наивен, как у большого ребенка. Протопопов со счастливым видом зашагал под навес, где все уже было готово. Мангалы дымились, женщины суетились, завершая приготовления. Все уже были здесь. Кроме начальства, которое, как известно задерживается, зная, что без первых лиц за стол не сядут. Здесь же был и Миллер, который с озабоченным лицом разворачивал аппаратуру.
        - Олег,  - тронул его за плечо Бобров.  - Ты заселяться-то будешь?
        - Да некогда,  - дернулся Миллер.  - Видишь: не успеваю. Сейчас забегу в домик, закину вещи…
        - Мы тебе лучшую койку оставили, у окна,  - улыбнулся Бобров.
        - Андрюха, ты - человек!  - с чувством сказал Олег и побежал заселяться.
        - Так, рассаживаемся,  - командовал Свежевский.  - Бухгалтерские с бухгалтерскими, говорящие головы с говорящими головами… Руководство отдельно, вон за тем столом! Гости плюс один, где приткнутся, кроме Зиненок…
        Не сговариваясь, первыми из начальства появились Шелковников с Мартиным. Бобров увидел, что Ося прав: глаза у Мартина были стеклянные. Он смотрел мимо Боброва, хотя, казалось, что смотрел на него. Но это был взгляд человека, который полностью ушел в себя, а мир вокруг сделался туманным. Пьяный Мартин погружался в мрачное безразличие, он просто переставал что-либо чувствовать. И реагировать на окружающих, потому что не слышал, что они говорят. Бобров понял: бесполезно. Мартин им сегодня не поможет. Он уже принял «обезболивающее» в количестве достаточном. Тем не менее, Бобров пошел туда, к столу для начальства, чтобы занять местечко. Ему, как начальнику валютного отдела и урожденному москвичу, земляку Василия Дмитриевича препятствовать не стали. Квашнин ему благоволил, они даже обедали как-то вместе, все видели. Надо же, чтобы кто-то поддерживал беседу с боссом, и чтобы у них нашлись общие темы.
        - Сюда, Андрей,  - позвал его Стас и указал на свободный стул. Сам он был повсюду, но потом Бобров обнаружил Стаса по правую руку от Квашнина. Свежевский не сидел, он стоял, но создавалось ощущение, что там, за могучим плечом Квашнина пристроился стульчик для Стаса. Который на полусогнутых что-то нашептывал на ухо Василию Дмитриевичу.
        Гольдман, подумав, пошел к Зиненкам. Они все, кроме Нины, облюбовали стол рядом с бухгалтерией, где работал Григорий Иванович. Бетси, подвинувшись, дала Гольдману место рядом с собой. И он расцвел довольной улыбкой.
        «Бросил меня»,  - с досадой подумал Бобров. «А вдруг я напьюсь? И кто тогда приглядит за Мартином?».
        Наконец, когда все уже были в нетерпении, появился Квашнин. Бобров жадно вгляделся в его лицо, потом перевел взгляд на Нину: было уже или нет? Судя по тому, как она нервничает, Квашнин решил оставить Нину на десерт. Бобров так и не понял, что он почувствовал, облегчение или досаду? Не исключено, что в отчаянии Нина опять попытается ему навязаться, а он, пьяный, не устоит.
        «Не пей, слышишь?» - сам себе велел Бобров.
        - Речь, Василий Дмитриевич! Речь!
        - Просим!
        «Счастливцы» захлопали в ладоши. Время первого тоста, который, как известно, должен сказать главный, пришло. Без этого не начнут. Все уже проголодались и, вдыхая смачные запахи, идущие от дымящихся мангалов, глотали обильно выделяющуюся слюну.
        Квашнин встал рядом с Ниной, которая вертела в тонких пальчиках пустой бокал.
        - Друзья! Наполним наши бокалы! Или что там у нас?
        - Стаканцы, Василий Дмитриевич!  - брякнул кто-то.
        - Тихо ты!  - зашипели на смельчака.
        - Да все одно,  - Квашнин откашлялся. Байдашев налил в его пузатую рюмку «Мартель» и протянул боссу.
        Все сидели, и Квашнин, говоря тост, возвышался над банковскими, словно одна из башен Москва-сити. Такой же причудливо-извращенный, по-своему прекрасный, и провинциалам не понятный. Но пафосный и донельзя значимый.
        - У всех налито?  - подмигнул вдруг он. Народ одобрительно загалдел: свой!  - Друзья! Я думаю, никто не сомневается в том искреннем чувстве признательности, с которым я поднимаю этот бокал. Я никогда не забуду оказанного мне в Чацке радушного приема. Ответом на который будет этот скромный пикник. А присутствие здесь первой красавицы Чацка делает его незабываемым,  - Квашнин подбородком указал на Нину.  - К вам, мои сотрудники, я обращаю свою речь. Так сказать, по итогам моего визита в Чацк. Сначала о хорошем. Держите высоко наше знамя. Не забывайте, что мы, банковские работники соль соли земли и нам принадлежит будущее. Не мы ли контролируем финансовые потоки, направляя их в нужное нам русло? Не мы ли даем работу всем этим заводам, фабрикам, колхозам? А, соответственно, всем, живущим в стране, и в частности здесь, в Чацке, людям. Потому что у нас - деньги. А деньги это сила! Деньги - это власть! Только в нашей власти одобрить кредит или отказать в нем. Пожаловать ипотеку, или проигнорировать просящего. Обанкротить бизнес или пощадить. Мы решаем судьбы мира. И мы решаем судьбу этого города. Только
мы. Жить ему или умереть. Ибо, обескровленный, лишенный денег, этот город превратится в ничто. Так гуляйте же от души, властители судеб! Знайте, друзья, что природа тратит свои творческие силы на создание целой нации для того, чтобы из нее вылепить два или три десятка избранников. Имейте же смелость и силу быть этими избранниками!
        - Ура! Ура!  - закричали «счастливцы».
        Все вдруг вскочили.
        - За это надо пить стоя!  - заорал подхалим Свежевский.
        - Гнусная речь,  - сказал Гольдман Бетси, которая, как и он, осталась сидеть.
        - Даже пить за это не хочу,  - кивнула Бетси и демонстративно отставила свой бокал с красным вином.
        Но возбужденные сотрудники банка не обращали на них внимания. Всем захотелось чокнуться с Квашниным. Бобров стоял, как оглушенный. Он машинально встал, повинуясь порыву, когда вскочили все. Но потом он увидел, что Мартин сидит, и тоже сел.
        Какое-то время под навесом была сумятица. Огромный Квашнин своей, казалось, неимоверно длинной рукой дотягивался до всех стаканов, которые к нему протягивали. Банковские наперебой хвалили его красноречие и гениальность. Ум и прозорливость. Щедрость и чуть ли не красоту! Наконец, все желающие чокнулись с боссом, и выпили, кто вино, кто водку, кто коньяк. Трезвенников не нашлось. Бобров от отчаяния и с досады хлопнул чуть ли не стакан коньяка. На душе было муторно.
        «Соль соли земли», воодушевившись, поедала бутерброды с икрой и осетриной, поверив в свою исключительность.
        Квашнин, пригубив коньяк, сел и орлиным взором обвел пирующих сотрудников «Счастливого». Бобров замер. «Ну, начали за здравие. Но кто же вор? Неужели он сейчас это скажет?!»
        Ему самому кусок в горло не шел. Приближался момент. Тот самый момент истины, которая должна быть озвучена. Без этого москвичи не уедут.
        Воспользовавшись паузой, когда все дружно и с аппетитом закусывали, Квашнин весомо сказал:
        - Я не закончил свою речь.
        - Так! Тихо всем!  - тут же скомандовал враз выпрямившийся Свежевский. Который на полусогнутых стоял за плечом Квашнина, на посылках. Казалось, Стас готов немедленно вцепиться в глотку всякому, кто посмеет перебить Василия Дмитриевича. Народ затих.
        - Надеюсь, вы не забыли цели моего визита в Чацк?  - спросил Квашнин.  - Я приехал с ревизией, чтобы навести в банке порядок. Об этом я буду говорить сидя. Все меня если не увидят, то услышат. Итак, причиной ревизии послужило воровство из клиентских ячеек. К которому добавились два убийства. В банке орудовала преступная группа, состоящая, как выяснилось, из четырех человек. Да, четырех. Двое из которых убиты. Что до остальных, с ними разберутся не далее как в понедельник. Не скрою: дело запутанное и сложное, но мы с моим помощником во всем разобрались,  - Квашнин взглядом нашел Байдашева. Тот привстал.  - Сиди, Леня. Итак, дело, можно сказать, закрыто.
        - И… кто?  - выдохнул сидящий справа от Квашнина Шелковников.
        - Не будем, друзья, портить праздник.
        Боброву показалось, что слово «друзья» Квашнин произнес с презрением. Ну, какие они ему друзья, все эти люди? Он уедет в понедельник в столицу, на свою Рублевку, они останутся здесь. Вместе с воспоминаниями о грандиозном празднике, который для Квашнина так, номер отбыть. Заигрывать с народом сейчас модно. Вот он и заигрывает.
        - Но все-таки, Василий Дмитриевич?  - робко спросил кто-то.  - Ведь он среди нас, убийца-то.
        - Возможно,  - загадочно улыбнулся Квашнин.  - За ним приглядывают, не беспокойтесь. И если он сам, добровольно захочет сейчас признаться…  - Квашнин замолчал.
        Все видели, куда он смотрит. На стол, за котором сидели Зиненки. Нина вздрогнула и побледнела.
        - Ну? Я жду!  - требовательно сказал Квашнин.
        Все затихли. Слышно было, как пикируют на сидящих за столами «счастливцев» одуревшие от дыма мангалов и такого количества вкуснятины комары. Людей, чьей крови можно было напиться до одури, мало заботили комариные укусы, так они, эти люди были пьяны. От вкусной еды, от водки и вина, от осознания своей избранности.
        Байдашев напрягся. Вор уже дважды доказал, что может выкинуть фортель, поэтому Ленчик машинально нащупал лежащий в кармане джинсовой куртки пистолет. Табельный Макаров, пристрелянный, надежный. Стрелял Байдашев, как Бог, и Василий Дмитриевич сказал чистую правду: вор под присмотром. Точнее, под прицелом. Снять его Байдашеву не проблема, если вор вдруг побежит, даже в сумерках.
        Пауза затянулась. Даже самые голодные перестали жевать, понимая важность момента. Последнее предупреждение. Все невольно косились друг на друга: кто? Но ни один из сидящих за столом не встал. Через минуту стало понятно, что и не встанет.
        Наконец, в полной тишине Квашнин сказал:
        - Что ж… Пусть события развиваются своим чередом,  - и взял со стола наполовину пустую рюмку.
        Все сочли это сигналом и дружно потянулись к своим. Какое-то время под навесом еще царило напряжение, но по мере того, как народ наполнял пустеющие стаканы, становилось все оживленнее. Миллер, получив сигнал от Свежевского, ринулся настраивать аппаратуру. Вот-вот народ захочет пуститься в пляс. Олег заметно нервничал, ведь ему доверили такое ответственное дело! Бобров видел, как у Миллера трясутся руки, и он путается в проводах. Даже захотелось Олега подбодрить: да все будет нормально. Лишь бы громко.
        - Как микрофон, Василий Дмитриевич?  - угодливо сунулся Миллер к боссу.  - Не подвел?
        - Ты кто?  - Квашнин удивленно обернулся.
        - Я это… за музыку отвечаю,  - тупо улыбнулся Олег. И поспешно добавил:  - И за микрофон.
        - Сергей Валерьевич, к пуговицам претензии есть?  - насмешливо спросил Квашнин у Шелковникова.
        - Э-э-э… не понял вас?
        - Молодой человек отвечает за микрофон. Похвальное рвение.
        - Олег у нас на хорошем счету,  - приободрился Шелковников.  - У нас все сотрудники готовы совмещать по несколько должностей. Вот и он…
        - Хватит,  - оборвал его Квашнин.  - Я просто пошутил. Молодой человек, занимайтесь своим делом. Тяните провода, или что у вас там?
        - Сей момент!  - Олег расцвел улыбкой.
        Нина сидела, молчаливая, задумчивая. Ей, похоже, не понравилась речь Квашнина. Вторая ее часть. Она прекрасно видела, что говоря о воре, Василий Дмитриевич смотрел на ее отца. Нина гадала: как это отразится на ней? На ее будущем? Бобров услышал, как Василий Дмитриевич негромко сказал Байдашеву:
        - Второе предупреждение, Леня. И - ноль эмоций.
        - После первого убили Липкину,  - напомнил тот.
        - Ты говоришь, у тебя есть и вторая банковская крыса?
        - Да, есть,  - кивнул Байдашев. Он обернулся, ища глазами Шурочку:  - Операционистка. Я сейчас ею займусь.
        - Погоди, пока все разбредутся. Без шума и пыли, понял?
        - Есть.
        «Вот оно, начинается!» - занервничал Бобров. «Эта длинная ночь, когда всякое может случиться. Не пей Андрей, слышишь?»
        Но рука сама потянулась к стакану. Внутренний барометр Боброва был на пределе. Прыгающую стрелку необходимо было выровнять. Иначе Бобров за себя не ручался. И он залпом выпил коньяк.
        На него, не отрываясь, смотрели огромные, печальные глаза Нины.
        ГЛАВА 16
        Впоследствии Бобров с усмешкой думал, что это была, пожалуй, самая долгая ночь в его жизни. Она вместила в себя столько событий, в основном печальных, и столько коньяка, что потом Бобров диву давался: как смог столько выпить и все запомнил? В мельчайших подробностях. Пил и не пьянел, хотя, временами казалось, будто лес вокруг качается, а могучие сосны, обнявшись, ведут хоровод.
        Хотя… главное он упустил. Вернее, в ту ночь он еще не понял, какое событие было главным. С чего все началось, весь этот ужас. Бобров сидел под навесом, мрачно пил коньяк и истекал слюной, как и все, пока над жаркими углями сочились жиром и соком огромные куски мяса. В спешке Зиненки нарезали крупно, что свинину, что телятину, а баранину вместе с костями порубили так, что под ее кусками прогибались шампуры.
        - Сыро горячо не бывает!  - то и дело раздавалось от столов.  - Несите уже!
        Миллер все суетился на глазах у начальства, из кожи лез вон, чтобы его старания заметили, не отставал и Свежевский.
        - Василий Дмитриевич, снимете пробу?  - лебезил он.  - Первый кусок - вам.
        Квашнин же, вместо того, чтобы его осадить, снисходительно улыбался. Бобров, да и все, кто еще был в состоянии соображать, недоумевали: что происходит? Почему вдруг Стас в такой милости? Из-за того, что организовал эту поездку на турбазу? Или есть другая причина?
        Шашлык ели уже под музыку: Олег запустил дискотеку. Народ поначалу стеснялся высокого начальства, но по мере того, как все напивались, отпускало. И вот один парнишка высигнул в центр дощатого танцпола, потянув за собой подружку, другой - и понеслась! За юркими продажниками потянулись тяжеловесы: бухгалтерия с юристами. Танцпол постепенно заполнялся людьми. Только понурый Зиненко сидел, опустив голову и вцепившись в стакан.
        - Гриша, веди себя прилично,  - шипела, нагнувшись над ним, Анна Афанасьевна.  - Не напивайся, слышишь?
        - Так все пьют…
        - А ты не пей, как все!
        - Ты слышала, что он сказал?  - Зиненко взглядом указал на Квашнина.
        - Ну а причем тут ты?
        - Он ведь на меня смотрел!
        - Да мало ли куда он смотрел!
        - Да был я в этих гаражах, Нюся, ты, что не понимаешь?! У Толокно. Видели меня там.
        - Гриша!  - Анна Афанасьевна испуганно закрыла ладонью рот. Зиненко с усилием, будто он был неимоверно тяжелым, оторвал стакан с водкой от стола и осушил до дна.
        Анна Афанасьевна нетерпеливо стала оглядываться: где дочь? Нина по-прежнему сидела за столом. Она почти не ела и не пила. Квашнин увлеченно беседовал о чем-то с Шелковниковым и Мартином. Точнее, Василий Дмитриевич говорил, Шелковников угодливо подхихикивал, а Мартин стеклянными глазами смотрел на бутылку коньяка, которая стоял перед ним.
        Анна Афанасьевна воспользовалась моментом и дернула дочь за плечо:
        - Нина!
        Та вздрогнула и обернулась.
        - Иди, скажу чего.
        Нина нехотя встала. Мать потянула ее в темноту, подальше от гремевшей музыки.
        - Да куда ты меня тащишь?!  - возмутилась, наконец, Нина.
        - Поговорить надо.
        - Господи, чего тебе еще?!  - Нина в отчаянии заломила руки.
        Мать была пьяная, как и все, Нина поняла это по ее возбуждению и путаной речи.
        - А ты не кочевряжься! Чего сидишь, будто каменная? На танец его пригласи, Квашнина. Олегу скажи: пусть музыку поставит медленную и объявит белый танец. И иди к нему. К Василию Дмитриевичу. Пригласи его, приласкай.
        - Да разве он танцует?
        - Танцует, не танцует, тебе, что за дело? Ты прижмись к нему покрепче, да рукой вон там проведи…  - Анна Афанасьевна тронула дочь за промежность.
        - Мама!
        - Что мама? Учить тебя надо? Мать научит. Все целку из себя строишь. А отец вон, не сегодня-завтра в тюрьму сядет! О нас ты подумала?
        - Мама!
        - Отец убийца - и на тебе позор. На всю жизнь позор, не отмажешься потом, слышишь, Нинка? Так что давай, ложись под него, хватит кобениться.
        - Да ты пьяная!
        - И ты выпей, все легче,  - Анна Афанасьевна всхлипнула.  - Думаешь мне, легко? Да когда мне было легко, доча? Пятеро вас у меня, и все девки. Одна только правильная уродилась… Христом богом прошу, доча, помоги, а?  - она просительно заглянула Нине в глаза.
        Та уже и сама поняла: надо что-то делать. Квашнин явно ждет. Нина то и дело ловила на себе его вопросительный взгляд. Он ведь ясно сказал: фраза «если ты не захочешь, то ничего не будет»,  - не прозвучит. Официальная часть закончена, дальше все предоставлены сами себе. И им с Василием Дмитриевичем пора уединиться.
        - Хорошо,  - с усилием сказала Нина. И посмотрела на возвышающегося горой Квашнина.  - Ты сама скажи Олегу, мама: пусть медляк поставит. Я пошла.
        - Вот умница!  - с чувством сказала Анна Афанасьевна и бросилась искать Миллера.
        Едва Нина дошла до стола, за которым сидело начальство, как раздался жизнерадостный голос Олега:
        - Медам и месье! По многочисленным заявкам! Белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
        Народ взревел. Все уже изрядно выпили и постепенно разбивались по парам. Как и на всяком корпоративе, комбинации грозили образоваться самые неожиданные. Тот, кто не решался подкатить к своей избраннице или избраннику в банке, осмелел. И белый танец был как нельзя кстати. Обозначить намерения, закрепить их или изъявить согласие. Поскольку выбирает всегда женщина. Мужчина может только предложить.
        - Василий…  - Нина с трудом проглотила отчество.  - Разрешите пригласить вас на танец?
        Она думала, что Квашнин откажется. С его комплекцией, статусом, в месте, которое этому статусу не соответствует. На какой-то турбазе, чуть ли не в лесу, где, несмотря на дым от мангалов беспрестанно атакуют комары, и публика - быдло. Теперь Нина видела, какое же это быдло! Все пьяные и сытые, а все равно не могут оторваться от еды. Жуют, чавкают, рыгают… Банковские служащие, эта «соль соли земли» тайком, а потом, по мере того, как они все больше пьянели, все смелее и смелее тянули со стола деликатесы и складывали их в заранее приготовленные пакеты и сумки. Побаловать родных, которые не попали на этот корпоратив. Небось, у Квашнина не убудет. Нина увидела, как один из продажников взял со стола непочатую бутылку водки и, уже не стесняясь, засунул ее в цветастую болоньевую сумку.
        «И зачем только я все это затеяла?» - в отчаянии подумала Нина. «Время тянула? Господи, какая же я дура!».
        Она понимала, что мать права. Надо что-то делать. Пригласить Квашнина на белый танец?
        Станет он на глазах у подчиненных топтаться на танцполе! Но неожиданно для Нины Квашнин расцвел улыбкой:
        - С удовольствием!
        Казалось, он именно этого от нее и ждал. Когда она заметит в нем мужчину и на глазах у всех признает его право на нее. Неожиданно для Нины, да и для всех, Василий Дмитриевич легко взошел на танцпол и с видом знатока положил руку на тонкую Нинину талию. Все расступились, давая им место. Нина ожидала, что Квашнин притиснет ее, по-медвежьи облапит, и они минуты три будут топтаться в центре отведенной для танцев площадки. Главное это беречь ноги. Но Квашнин повел Нину, как заправский танцор, с неожиданной для его комплекции ловкостью. Народ одобрительно загудел.
        «Да он великолепно двигается!» - с удивлением подумала Нина. Она чувствовала себя перышком в его руках, ей оставалось только приноровиться к манере Василия Дмитриевича. От природы Нина была музыкальна, и танцевала хоть и по наитию, но движения ее были плавными и уверенными. Квашнин тоже оказался хорошим танцором. Она вдруг начала получать от танца удовольствие. Это было нечто среднее между вальсом, который под такую музыку танцевать было невозможно, и танго. А не то, пачангой. Тем, что называют грязными танцами. В которых больше чувственности, чем техники.
        Народ уже почти не танцевал, все смотрели, что выделывает на танцполе Квашнин. У Нины закружилась голова, от быстрого танца, и от восторга. Оказывается, не так это ужасно, быть в его объятиях!
        Внезапно песня кончилась.
        - Еще, Василий…  - попросила Нина, на этот раз уже увереннее назвав Квашнина по имени, без отчества.
        - Не могу, пожалей старика,  - он вытер пот со лба.
        - Да какой же ты старик!
        - Для тебя - старик,  - внимательно посмотрел на нее Квашнин.
        - Ты не так все понял,  - смущенно сказала Нина.
        - Василь Дмитрич, просим!  - заорал народ.
        - Вы классно танцуете!
        - Сво-о-й!!!
        Но Квашнин уже сошел с танцплощадки. Себя он показал. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Нина шла следом.
        - Поступила просьба повторить!  - спохватился Миллер и опять поставил медляк.
        Бобров, который стоял у края площадки, на затоптанной в окурках земле, схватил Нину за руку, когда она проходила мимо:
        - Может, со мной потанцуешь?
        - Ты что не слышал? Белый танец! Приглашает дама! А я тебя не приглашала! Пусти!  - и Нина вырвала руку.
        К Боброву уже спешила Бетси.
        - Андрей, можно тебя пригласить?
        - Ты лучше, Осю пригласи,  - раздраженно сказал Бобров, который хоть и не чувствовал себя пьяным, но спиртное на него все-таки подействовало. Он сделался подозрительным и мрачным.
        - Ты в порядке?  - заботливо спросила Бетси.
        - Да отстань от меня! Все вы отстаньте!  - и Бобров ушел в темноту.
        Бетси обернулась: рядом стоял Гольдман. Он тоже отдал должное коньяку и опьянел. Поэтому осмелел настолько, что стал ходить за Бетси, как приклеенный в ожидании удобного момента. Когда можно будет сказать ей, какая она умная, чуткая и… красивая.
        - Осип, потанцуем?
        Гольдман, сияя от радости, протянул ей руку и бережно повел Бетси подальше от гремящих колонок, на самый край площадки, туда, где было потише.
        - Я беспокоюсь за Андрея,  - взволнованно сказала Бетси, положив руки Гольдману на плечи.
        - Я за ним присмотрю.
        - Ты выпил.
        - Но я не пьяный!
        - Осип, ты же врач. Как ты сам оцениваешь свое состояние? Все мы пьяные. И я пьяная. И Андрей. Только вон этот, как его?  - Бетси близоруко прищурилась, вглядываясь в сидящее за столом начальство.  - Повар Квашнина… Где он, кстати?
        - Да, где он?  - спохватился Гольдман.
        - Осип, вы что-то от меня скрываете?  - тут же вцепилась в него Бетси.  - Что вы с Андреем затеяли?
        - Квашнин хотел вызвать убийцу на откровенность, а, получается, опять спровоцировал,  - озабоченно сказал Гольдман.  - Если он так и не признался. Убийца.
        - И?  - требовательно посмотрела на него Бетси.
        - Мы думаем, Мартин под ударом. Но он, вроде, сидит на своем месте.
        - Да, он там,  - кивнула Бетси.  - Вообще, глупая затея этот пикник. Ты не находишь?
        Гольдман, который в этот момент думал совсем о другом, засопел. Момент, кажется, наступил. Осип Осипович попытался собраться с мыслями и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы протрезветь. Его руки осторожно сжали талию Бетси.
        - Лиза, я…
        - Не надо, Осип Осипович. Мне сейчас не до этого,  - сердито сказала она.
        - Я понимаю. Но могу я надеяться?
        - Ты говоришь, как в старинных романах,  - фыркнула Бетси.  - Надеяться можно всегда. Я-то надеюсь.
        - Понял,  - Гольдман вздохнул и сделал захват слабее. Он ничуть не расстроился. Первый шаг сделан, это главное. А Бобров - он их большой ребенок. Которого придется взять на воспитание, приглядывать за ним, чтобы чего-нибудь не натворил. Он же Бобров.
        Тот, о ком они сейчас говорили, описав в темноте круг, вернулся к своему столу. И увидел, что там остался один только Мартин. Не было ни Шелковникова, ни Байдашева. Ушли и Нина с Квашниным.
        Бобров с недоумением обвел взглядом пустые стулья.
        - Гнусно, да?  - сказал вдруг Мартин. И подбородком указал на стоящую перед ним бутылку:  - Налей.
        - Мартин, вам, по-моему, хватит.
        - Тебе не хватит. Они ушли. Все ушли. Все - с женщинами.
        - Вы бредите.
        - Нет, я не брежу. Все ушли со своими женщинами.
        Бобров подумал, что Мартин допился до белой горячки. Ну, ладно, Шелковников ушел с Леночкой, а Квашнин уединился с Ниной. Но с какой, интересно женщиной ушел Байдашев? Они ему, похоже, вообще безразличны, женщины.
        - Завтра будет больно,  - мрачно изрек Мартин.
        - Кому?
        - Всем. И тебе особенно. Поэтому - пей.
        Бобров послушно наполнил стаканы. Раз Мартин в состоянии говорить, так, может, имеет смысл задать ему вопрос?
        - Кто убийца?
        - Он ушел… с женщиной…
        - С какой женщиной? Вы бредите, Мартин?
        - Нет, сынок, я просто пью,  - и Мартин опрокинул в себя стакан коньяка. Бобров не успел его остановить.
        - Пойдемте, я вас уложу,  - сказал он, вставая.  - У вас в домике Шелковников с Леночкой. Там ночью будет э-э-э… шумно. Идемте ко мне, в мой домик. Мы потеснимся. Я ложиться не собираюсь, у Протопопова, похоже, мальчишник.
        Огромного мускулистого Кольку и в самом деле, атаковали подвыпившие бабы, подначивая его:
        - Через неделю пропьем твою свободу, Николай! Так что гуляй!
        - Отрывайся, Коленька!
        - Гуляй, Николай!
        Протопопов, который пил и вроде бы не пьянел, поскольку был огромен, как медведь, начал поддаваться соблазну. И в самом деле, чем не мальчишник? Надо же пропить жениха, как полагается! И оторваться напоследок!
        Бобров подумал, что можно закинуть почти бестелесного Мартина наверх, в мансарду. Там есть свободная кровать. Главное, чтобы пьяный Колька не рухнул на Мартина. Но судя по тому, как развиваются события, Протопопов сегодня в своем домике не ночует. На Кольке повисла разбитная продажница, из новеньких. Из тех, которые сидят на холодном обзвоне, и которых называют «говорящие головы». Девчонка ничего, смазливая. А Колька пьяный.
        - Идемте, Мартин,  - Бобров потянул заместителя директора из-за стола.
        Мартин повис на нем, как плеть. Он уже ничего не соображал и не говорил. Откуда ни возьмись рядом оказался Ося:
        - Давай, помогу.
        Вдвоем они повели Мартина к своему домику.
        - Вроде, все спокойно,  - тяжело дыша, сказал Бобров.
        - Вроде да.
        Кое-как они втащили отключившегося Мартина на второй этаж и уложили на одну из коек со скрипучей панцирной сеткой. Бобров заботливо его раздел и накрыл жидким байковым одеялом. Мартин был все равно, что мертвец. Бобров заботливо нагнулся над ним и прислушался: дышит.
        - Нина ушла с Квашниным,  - отрывисто сказал он Гольдману, распрямляясь.
        - Но ты ведь знал, что так будет. Ты сам так решил.
        - Да, но все равно больно,  - пожаловался Бобров.  - Слушай, у тебя с собой эти твои таблетки?
        - Э, нет!  - погрозил ему пальцем Ося.  - Я вижу, ты хочешь себя убить. Но я тебе не дам. Я Бетси обещал. Мы твои друзья, Андрей.
        - Но мне очень больно,  - пожаловался Бобров.  - Вот здесь,  - он положил руку на грудь, слева.  - Очень болит, Ося. Ну, сил больше нет.
        - Надо терпеть,  - мягко сказал Гольдман.  - Ложись-ка ты спать.
        - Спать?! А как же наше дело!
        - Да вот оно, спит,  - Гольдман кивнул на трупообразного Мартина.
        - А Байдашев, где он? Ты его видел?
        - Этот момент я упустил. Олег опять поставил медляк, я пригласил Лизу…
        - И перестал что-либо соображать,  - сердито сказал Бобров.  - Мартин, перед тем, как отключиться, сказал, что Байдашев ушел с женщиной.
        - С какой женщиной?  - встрепенулся Гольдман.
        - Идем, выясним. Там был убийца, крутился возле Мартина, я в этом уверен, но мы успели вовремя. Надо же узнать, кто это. Я боюсь, обвинят Зиненко. Нининого отца.
        - А если это и есть Зиненко?
        - Я не верю, что он соблазнил Липкину. Зиненко в роли Дон Гуана? Бред!
        - Ей ведь было все равно, с кем.
        - Да, но ему нет. Сколько уже лет он работает в банке? Да с момента его основания. И - ни одной сплетни. Я справлялся. Чист, как стекло. Примерный семьянин.
        - Но тут ведь не любовь,  - резонно возразил Ося.  - Тут бизнес.
        - Если мужик не знает, как подкатывать к женщинам, вряд ли он изменит свое поведение даже ради дела. Тут навык нужен, харизма. Зиненко старый.
        - Это ты так думаешь. Липкина тоже была не девушка.
        - Ладно, чего гадать? Пойдем, найдем его.
        - Кого его?
        - Да хоть кого!
        - А Нина…
        - Забудь!  - сверкнул глазами Бобров.  - Не произноси это имя больше!  - с пафосом сказал он.  - Не желаю слышать!..
        …  - Не так все страшно, да?  - Квашнин внимательно посмотрел на Нину.
        Она лежала, почти не дыша, в ожидании, когда можно будет встать и исчезнуть в душевой. Все уже было позади. «Я привыкну»,  - утешала себя Нина. «Он прав: все не так ужасно».
        Она ведь смотрела взрослое кино, обсуждала это с подругами, разделась перед Бобровым. И вот он, последний шаг. То, на что Бобров не решился. Нина невольно думала, а как это было бы с ним? Больше нежности, меньше грубости, но в целом, также больно и неприятно. И грязно. Нина брезгливо отодвинулась от кровавого пятна на простыне и просительно посмотрела на Квашнина:
        - Я пойду в душ?
        Тот кивнул. Нина вскочила. Ей хотелось побыть одной. Теперь самое главное: слова. Что они друг другу скажут, после того, как все случилось, и добилась ли она своего?
        Квашнину же невыносимо захотелось курить. Он бросил это дело давно, когда понял, что серьезно болен. И каждая сигарета, как банально это ни звучит, укорачивает ему жизнь. Но сейчас ему было наплевать. Он готов был отдать эти несколько дней, да даже год, лишь бы все было по-другому. Как было у него в юности, когда его любили за него самого. Потому что, черт возьми, парень он был не промах.
        Сегодня он понял, что пришла старость. Хотя по возрасту он еще далеко не старик. Но для красивых девушек, таких, как Нина, он не мужчина, а мешок с деньгами, и можно добиться своего, пока есть эти деньги, но это сделка, которая будет немедленно расторгнута, когда денег не станет. Удел стариков за все платить, в том числе, и за плотские радости.
        Он хотел, было, немедленно уехать, в крайнем случае, утром, потому что все пьяные, и его водитель тоже. Уехать и обо всем забыть. Шлюшек в Москве хватает. Нина заслуживает того, чтобы ее обмануть. Оставить здесь, в Чацке, после того, как Квашнин от нее все, что хотел, получил. Она холодная и неумелая. Деревянная, зажатая, и робкая, ей бы в бордель, поучиться.
        Но потом он подумал, что жизнь все расставит по местам. И за этим любопытно будет наблюдать. Не известно, накажет он Нину больше, если оставит ее здесь, или когда увезет в Москву. Где Нина будет одной из многих. Что до Свежевского, то он подонок, но, слава богу, глуп. Подпишет, не глядя, то, что подсунут. Думая, что ему, Квашнину, нужна Нина. И ради Нины он будет землю рыть, зарабатывая деньги. И делясь с ее мужем, лишь бы обладать Ниной.
        Ни один из них не догадывается о его планах. О том, как скверно обстоят дела в «Счастливом». И вообще в стране. Во всем мире. О том, что скоро этот мир рухнет, вместе с его банками, биржами, сырьевыми рынками. Рухнет мировая экономика. И планету накроет черная туча. И все, что случилось сегодня, отойдет в разряд ненужных воспоминаний. Лишних воспоминаний. Которые будут погребены под роковыми новостями.
        Вот чего они все не понимают, а он, Василий Квашнин давно уже просчитал. Да, может, еще Мартин все понял и тоже все просчитал. Потому и пьет горькую, зная, что изменить ничего нельзя. Скажи он правду - кто ему поверит.
        «У кого бы стрельнуть сигаретку?» - напряженно думал Квашнин, прислушиваясь к льющейся в душе воде. И с досадой подумал, что скоро вернется Нина со своей натянутой улыбкой и жалкими глазами. И ляжет рядом, стараясь почти не дышать. А, скорее всего, начнет обсуждать то, что сейчас случилось. И это еще хуже, потому что обсуждать нечего.
        «Мой водитель не курит. Из солидарности со мной. Надо Ленчика найти. Ленчик достанет сигарету. Он все может достать. И ему не стыдно стрелять сигареты. Для Ленчика давно уже нет такого понятия, как стыд»,  - подумал Квашнин и встал.
        Он накинул огромный полосатый махровый халат и пошел искать Байдашева. Когда Нина вернулась в спальню, она была пуста.
        Нина без сил опустилась на кровать. «А как же слова?» - подумала она. «Что теперь будет? Он же мне ничего не сказал! И не пообещал. Понравилась я ему, не понравилась? Все ли сделала так? Он ушел. Просто взял и ушел. Господи, что я маме-то скажу?!»…
        Квашнин искал Байдашева. Бобров тоже искал Байдашева. Они оба спрашивали у пьяных людей (а теперь пьяны были все) не видел ли кто Байдашева? Поэтому настал момент, когда Квашнин с Бобровым столкнулись нос к носу. То есть, Бобров почти что уткнулся носом в широкую грудь Квашнина.
        - Не спится?  - иронией спросил тот.  - Слушай, у тебя сигаретки не найдется?
        - Не курю,  - мрачно сказал Бобров.
        - А твой друг? Доктор?
        - И он не курит.
        - Жаль.
        - А вам, почему не спится?  - ехидно спросил Бобров.
        - Курить охота, сил нет. Вот, Ленчика ищу. Он знает, у кого стрельнуть сигаретку,  - простецки сказал Квашнин.
        - Да вы у холуя своего спросите, у Стасика. Он курит.
        - Точно!  - обрадовался Василий Дмитриевич. Бобров хотел, было уйти, но Квашнин придержал его за плечо. Сказал:  - Не стоит она того.
        - Кто?  - спросил Бобров, хотя прекрасно понял, о ком идет речь.
        - Подружка твоя бывшая. Вот сестра ее - дело другое. Ты чуть не вытянул пустышку, парень.
        - Хотите, чтобы я вам спасибо сказал?  - окрысился Бобров.
        - Я не хочу, чтобы ты дров наломал. Мне только самоубийц не хватало. И без того перебор с трупами. Впрочем, твои друзья тебе не дадут. Хорошие у тебя друзья, Андрюша,  - с сожалением сказал вдруг Квашнин.  - А вот у меня их нет. Одни холуи. Я за все плачу: за любовь, за дружбу, за преданность. За все, что ты получаешь даром. Может, в этом и есть справедливость?
        Бобров хотел, было съязвить, но из темноты вдруг вынырнул Байдашев. Он был трезв, как стекло, ботинки грязные, одежда помятая, волосы взъерошены, на щеке глубокая царапина. Пока Байдашев лазил в темноте по лесу, его пребольно хлестнуло по лицу веткой. Хорошо хоть, глаза остались целы.
        - Я ее не нашел,  - хрипло сказал Байдашев, снизу вверх глядя на Квашнина.
        - Кого, Леня?  - спросил тот.
        - Операционистку. Сестру вашей…  - Байдашев запнулся и посмотрел на Боброва.  - Она исчезла. Объявили медленный танец, вы пошли танцевать с…  - Байдашев опять посмотрел на Боброва.  - Потом снова был медляк. Народ хлынул на танцпол. Пока я протискивался туда сквозь толпу, девушка исчезла. Мне за спинами было не видно, с кем именно она ушла,  - чуть ли не впервые Байдашев пожалел о том, что он не огромен, как его босс, который возвышается надо всеми горой.
        «Он ушел с женщиной»,  - вспомнил вдруг Бобров слова Мартина. «Убийца… Значит, не Байдашев ушел с женщиной, а тот, кто убивает свидетелей…»
        - Но почему вдруг Шурочка?  - он беспомощно посмотрел на Байдашева.  - Выходит, это и есть тот второй член преступной группы, работающий в нашем банке?
        - Она заводила Липкину в хранилище,  - устало сказал Байдашев.  - А та вместо своей ячейки, денег в которой не было, открывала чужую. Дубликатом ключа, которые изготавливал Толоконников. Грабил ячейки клиент банка, а не сотрудник, в том-то и штука. Главаря на видеозаписях нет и быть не может. Он действовал через баб. Через свою любовницу и через дочь. Потому что я думаю, главарь - Зиненко. Но я вычислил его сообщника в банке. Операционистка с ключом - мастером всегда была одна и та же…
        - Бежим!  - заорал Бобров, не дослушав.
        - Стой! Куда?!  - вцепились в него Квашнин с Байдашевым.
        - Надо найти Шурочку! Она в опасности!
        - А где я, по-твоему, был?!  - заорал Байдашев.  - Обыскался ее! По берегу лазил! В темноте ни черта не видать! Он ее, скорее всего, придушил и утопил. В речку скинул. А там течение - ого-го! Бесполезно. До утра не найдем. Да и утром… Ее могло далеко утащить.
        - Может, обойдется?  - пробормотал Бобров, охолонув.
        - Как только рассветет, полицию надо вызывать,  - твердо сказал Квашнин.
        - А как же банкет? До воскресенья ведь оплачено?  - Байдашев с Бобровым переглянулись.
        - Я свое получил, остальные меня не волнуют. Слушай, Ленчик, у тебя сигаретки нет?  - просительно сказал Квашнин.
        - Сейчас принесу,  - и Байдашев шагнул в темноту.
        - Нет, так нельзя… Ося!  - опять заорал Бобров, в котором остатки разума, заметно помутившегося от такого количества коньяка, боролись с потребностью совершить поступок, сейчас, немедленно, пробужденной этим же коньяком.  - Где ты, Ося?! Надо ее найти,  - упрямо повторил он.
        - Смотри, сам в воду не свались,  - усмехнулся Квашнин.
        До утра Бобров, Гольдман и Бетси шарили в кустах, вглядывались в темную речную воду, стоя на понтонном мосту, который опасно раскачивался под ними. К рассвету Бобров обессилел.
        - Идем спать, Андрей,  - умоляюще сказала Бетси.  - А вдруг Шурочка с Миллером? Или еще с кем-нибудь? Утром разберемся.
        - Точно! Олег!  - и Бобров кинулся к своему домику.
        Миллер был там, спал. Как ни странно, один. Хотя на красавца многие заглядывались. Но Миллер это проигнорировал.
        - Олег!  - потряс его за плечо Бобров.  - Слышишь, Олег?
        - Ну, чего?  - не открывая глаз, спросил Миллер.
        - Ты Шурочку не видел?
        - Чего?
        - Шурочки, говорю, нигде нет!
        - Не в моем вкусе,  - зевнул Миллер и опять уснул.
        - Отстань от него,  - сердито сказал Ося.  - И сам ложись. Лиза, я тебя провожу,  - он нежно посмотрел на Бетси.
        - Нет уж, оставайся с ним,  - сердито сказала та.  - Чтобы он никуда не сбежал. Он пьяный, не дай бог, в речку свалится. А я сама дойду.
        - Хорошо,  - послушно кивнул Гольдман.  - Андрюша, надо баиньки. Утро вечера мудренее.
        Бобров и сам почувствовал, как валится с ног. Он не помнил, как Гольдман с Бетси помогли ему раздеться, как Осип, несмотря на протесты Бетси, ушел с ней. Как он потом вернулся и вместо того, чтобы тоже уснуть, еще долго смотрел в окно, на занимающуюся зарю. И улыбался своим мыслям.
        ГЛАВА 17
        Следующий день по-настоящему начался только к обеду. Все спали мертвецким сном, даже Байдашев. Первыми из своего коттеджа выползли Зиненки, Анна Афанасьевна и Кася. И пошли разжигать мангал и растапливать дровяную печь, которая тоже стояла под навесом. Во всех домиках было электричество, тем не менее, Анна Афанасьевна вынесла огромный закопченный чайник и водрузила его на уличную плиту.
        Утро было теплым, но пасмурным. Казалось, дым от мангалов, горевших всю минувшую ночь, закоптил небесный купол, который стал похож на днище перевернутого котла.
        Пока Зиненки возились у плиты и накрывали стол для завтрака, народ начал просыпаться. Лица у всех были помятые и хмурые. Почти все накануне перебрали, и теперь мечтали о том, чтобы поскорее похмелиться.
        Только Байдашев, который проснулся, как по команде, едва зашипел чайник на плите, был бодр и свеж. Он спустился к реке и умылся там, после чего расчесал жидкие волосы и решительно направился к суетящейся у стола Анне Зиненко.
        - Где ваша дочь?  - требовательно спросил Байдашев.
        - А то не знаете!  - вскинула подбородок Анна Афанасьевна и выразительно посмотрела на новенький коттедж, арендованный Квашниным.
        - Я не о Нине. Шурочка где?
        - Она взрослая девочка,  - насмешливо сказала Зиненко.  - А мне давно пора иметь внуков.
        - Хватит кривляться!  - рявкнул Байдашев.  - Я с вами серьезно говорю! Ваша дочь ночью пропала! И я подозреваю, что ее убили! Она была сообщницей вора!
        Анна Афанасьевна ахнула и отчаянно закричала:
        - Гриша! Сюда, Гриша! Быстро!
        Заспанный Зиненко появился не сразу.
        - Что случилось?  - хмуро спросил он.
        - Да, вот, товарищ утверждает, что нашу девочку у…  - Анна Афанасьевна осеклась.  - В общем, нет ее нигде. Кася, ты не видела сестру?  - Накинулась мать семейства на младшую.
        - Не-а.
        Кася этой ночью впервые напилась, воспользовавшись полным отсутствием контроля со стороны родителей. И теперь изо всех сил пыталась скрыть, что ее мучает похмелье.
        - Мама, что случилось?  - Бетси почти бежала к ним.  - Шурочка не объявилась?
        - Нет,  - ответил вместо Анны Зиненко Байдашев.  - Предлагаю начать поиски.
        - Да погодите вы,  - возразил кто-то из бухгалтерии.  - Давайте все сначала здесь соберемся. Поспрашаем народ. Может, она у подружек заночевала? Или у мужика какого-нибудь?
        - Верно!
        - Правильно говоришь!
        - Чего зря панику поднимать?  - загалдел народ.
        - Предлагаю провести перекличку!  - бодро выкрикнул Свежевский.  - Список у меня!
        - Раз случилось ЧП, пусть начальник службы безопасности этим займется,  - ехидно сказали из толпы.
        - Да он всю ночь Анжелой занимался,  - хмыкнули в ответ.  - И сейчас, небось, занялся. Все встали, а его нет!
        - Так и они встали… Вернее, у них…
        «Счастливцы» загалдели и засмеялись.
        - А ну, тихо!  - прикрикнул на них Байдашев.  - Дело серьезное.
        - Давайте хоть чаю выпьем,  - взмолился лохматый парень с красными, как у кролика глазами, явно имея в виду не чай.
        - Голова трещит,  - дружно поддержала его бухгалтерия.
        - Анна Афанасьевна, пивка нам сообрази.
        - Я вам не прислуга!  - огрызнулась та.
        - Ага! Ты теперь шефова теща!
        - Чтобы тещей стать, штамп в паспорте нужен,  - ехидно сказали из-за спин.  - Рано заносишься.
        - Кто это сказал?!  - в гневе оглянулась Анна Афанасьевна.  - Вы все ели и пили за наш счет! И это вместо спасибо?!
        - Ух, ты, как ее расперло! У нее теперь с Квашниным все общее! Деньги не СПИД, половым путем не передаются.
        - Да возьмут ли теперь твою Нинку в Москву?
        Неизвестно, чем бы все закончилось, но на крыльцо вышел огромный, как медведь, насупленный и заспанный Квашнин. За его плечом стояла смущенная Нина. Но она быстро пришла в себя и с гордо поднятой головой спустилась с крыльца.
        Народ расступился, пропуская Нину к столу. Лохматый парень отпустил сальную шутку. В толпе прокатился смешок, Нина вспыхнула. Она беспомощно посмотрела на Квашнина, но тот сделал вид, что ничего не слышит. Нина пошла, было к матери и сестрам, но наткнулась на ледяной взгляд Бетси. Отец словно стал меньше ростом, взгляд у него был потухший и жалкий. Нине стало не по себе. «И где же оно, счастье?» - с тоской подумала она. «Всем теперь чужая».
        - Что тут происходит?  - хмуро спросил Квашнин.  - Докладывайте.
        - Да вот, Василий Дмитриевич, девушка пропала,  - залебезил Свежевский.  - Операционистка. Планируем организовать поиски. Как с завтраком? Отменяется?
        - Ничего уже не изменишь,  - Василий Дмитриевич тяжелым взглядом обвел сгрудившихся под навесом людей.  - Все рассаживаемся, проверяем, на месте ли сосед. Каждый вспоминает, где и когда он видел в последний раз пропавшую операционистку. Как только картина обретает ясность, делимся на группы и прочесываем лес. А также берега озера и реки. Если в течение дня пропавшая девушка не будет найдена силами сотрудников банка - вызываем полицию.
        - Гениально, как всегда!  - с энтузиазмом воскликнул Свежевский.
        Квашнин одарил его презрительным взглядом, но промолчал.
        …Бобров объединился в группу с Гольдманом и Бетси, сюда же взяли Касю, чтобы не болталась по турбазе и не искала приключений. Помыкавшись, к ним присоединился Миллер. Вид у него был унылый.
        - А она по сломанному ногтю вчера убивалась,  - сокрушенно сказал Олег.  - Зато со всеми ногтями теперь умерла.
        - Слушай, заткнись!  - рявкнул на него Бобров.  - Что ты ее раньше времени хоронишь?
        - Так ведь шеф сказал: член преступной группировки. Двое их в банке было,  - Миллер чуть ли впервые проявил сообразительность.  - Значит, и ее убрали. Ребята, вы меня не бросайте,  - заканючил он.  - Это ведь ужас что творится.
        - Да кому ты нужен?  - презрительно сказала Бетси.
        - Надо к озеру идти,  - поправил очки Гольдман.  - В речке мы ночью искали.
        - Ночью было темно,  - резонно заметил Бобров.  - Хотя, там уже толпа, на понтоне. Того и гляди, придурки, сами в речку ссыплются! Они же датые!
        Понтонный мост и в самом деле, ходил ходуном. «Счастливцев» после пива, два ящика которого выставили за поздним завтраком, развезло, многие украдкой догонялись водкой и дорогим халявным коньяком. Суббота ведь, выходной: от закуски столы ломятся, мясо хоть и холодное, но все равно вкусное. А девка Зиненок наверняка найдется. Многие верили, что Шурочка прячется у какого-нибудь мужика, чтобы выйти под шумок.
        Бобров хотел было идти к мосту, сказать этим придуркам, что на такую толпу понтон не рассчитан, но увидел, что туда уже спешит рассерженный Байдашев.
        - На берег, живо!  - заорал он, разгоняя толпу «спасателей».  - Здесь сильное течение! Понтон сорвет, половину из вас не спасут!
        Народ опомнившись, понесся на берег, веревки натянулись до предела.
        - Бараны!  - рявкнул Байдашев.  - Стойте, где стоите! По одному переходить на берег! По одному!!
        - Господи, где у людей мозги?  - покачала головой Бетси.
        - Они же пьяные, Лиза,  - тяжело вздохнул Гольдман.
        - Айда к озеру,  - позвал Бобров свою группу.  - Поищем там.
        Колька Протопопов, который стеснялся показаться своим друзьям на глаза после загульной ночи, которую провел с разбитной Анжелой, сколотил ударную группу из самых спортивных и крепких мужиков и увел их в лес. С точки зрения Боброва, там-то Шурочки как раз и не было. И лучше бы эти спортивные мужики спустились вниз по реке. Вероятнее всего, труп унесло течением. Вдруг он за корягу зацепился? Или к берегу прибило? Река извилистая, местами узкая, повсюду коряги. Встречаются мели, песчаные косы. Там и надо искать. А болван Протопопов повел людей в лес. Впрочем, Колька никогда умом не отличался.
        «Или напротив, отличался»,  - напряженно подумал Бобров, прислушиваясь к голосам в лесу. Протопопов расставил людей цепью и прочесывал лес по всем правилам поисковой спасательной операции. Мужики перекликались басом, докладывая обстановку. «Ведь убийцей может оказаться кто угодно»,  - Бобров поневоле вспомнил поникшего Григория Зиненко. Который чуть ли не единственный, вчера не танцевал. А вдруг это отец под шумок отозвал Шурочку в сторонку? Чтобы обсудить угрозу Квашнина. Его последнее предупреждение.
        Зиненки, Анна Афанасьевна, ее муж и слоноподобная сонная Мака, которая не переставала жевать, понесли к реке грязную посуду, мыть. Казалось, родителей совсем не волнует исчезновение Шурочки.
        - Да куда ей деться? Найдется. Правда, Гриша?  - то и дело спрашивала Анна Афанасьевна, орудуя щеткой. Стайка плотвы да верхоплавок жадно ловила остатки пищи, которые сыпались из грязных кастрюль и с тарелок в прозрачную речную воду. Хмурый Зиненко молчал, складывая на махровую простыню, постеленную на берегу, вымытую посуду.
        Свежевский крутился возле начальства. Свою группу он назвал штабом и заявил, что мозгу поисковой операции самими поисками заниматься не обязательно. Задача начальства собирать и обрабатывать полученную информацию. «Штаб» состоял из мрачного Квашнина, Нины, которая теперь не отходила от него ни на шаг, Шелковникова, не вполне осознающего, что происходит, поскольку вчера он перебрал, Леночки, которой поручили «вести протокол» и собственно, Свежевского, наградившего себя чином «координатора». Мартин с постели так и не встал. Бобров пробовал его будить, но тщетно.
        - Мартин, проснитесь!  - тряс его Бобров.  - Вы нам нужны! Вы знаете, кто убийца!
        Но Мартин был в отключке. Как мертвый. Бобров даже испугался за его жизнь.
        - Ося, да приведи ты его в чувство!  - взмолился он.  - Ты ведь врач!
        - Его прокапать надо,  - вздохнул Гольдман.  - Надо в город, в больницу. А здесь я что могу?
        - Дай ему какую-нибудь таблетку!
        - Я-то дам, но подействует не сразу. Ему бы желудок промыть,  - задумчиво сказал Гольдман.  - Но это надо было делать вчера. А вчера нам было не до этого.
        - Мы охраняли Мартина, думая, что его убьют, и проворонили Шурочку!
        - Но это не избавляет нас от обязанности охранять теперь Мартина,  - разумно заметил Гольдман.
        - Его надо просто запереть,  - сообразил Бобров.
        Он принес в мансарду бутылку минеральной воды, на случай, если Мартин проснется, и поставил ее рядом с кроватью, на которой он пока лежал без движения, навзничь. После чего запер домик на ключ и вместе со своей командой пошел на озеро.
        - Ведь все так просто!  - сокрушался Бобров, идя через лес, где дубы чередовались с соснами, к лодочному сараю.  - Чем бродить по лесу, достаточно привести в чувство Мартина! Который знает, кто убил их всех! Мартин назовет убийцу, а убийца сам скажет, что он сделал с Шурочкой! И где искать тело! А так мы можем прочесывать лес до бесконечности! Когда труп, скорее всего, унесло течением вниз по реке!
        - Почему это Мартин знает, кто убил?  - как всегда, затупил Миллер.
        - Потому что он смотрел записи с видеокамер!  - зло сказал Бобров.
        - Так все смотрели… О, черт!  - Олег споткнулся о корень огромного дуба и завыл, прыгая на одной ноге:  - Ненавижу бытовые неудобства! Ненавижу лес! За что мне все это?!
        - А самом деле, Андрей, как Мартин вычислил вора?  - спросила у Боброва запыхавшаяся разрумянившаяся от ходьбы Бетси, бросив презрительный взгляд на стенающего Олега.
        - Он умный,  - сказал Бобров.  - Гораздо умнее нас всех. Мартин гений, математик. У него феноменальная память, в том числе и зрительная. Да, все смотрели записи, но только Мартин понял, как вор забирал деньги из ячеек. Не сам. Брала клиентка банка, у которой была арендована ячейка в хранилище. А помогала ей операционистка с мастер-ключом. Сначала Мартин понял, как вор берет деньги, а потом, когда убили Липкину, сложил два и два и понял, кто его сообщник в банке. Какая из операционисток в сговоре с преступной группой. Толоконникова, скорее всего, использовали втемную, и платили ему копейки. А, скорее водкой. Липкина сидела на игле: она влюбилась и ждала, что избранник увезет ее к морю, когда денег они наворуют достаточно.
        - Ну а главарь?  - напряженно спросил Гольдман.  - Ведь даже Байдашев его пока не вычислил.
        - Так то Байдашев, а то Мартин! Олег, да перестань ты выть!  - не выдержал Бобров.  - Что ты как ребенок?
        - Бо-ольно…  - не унимался Миллер.  - Люди, я кажется, палец сломал!
        - Не на руке же,  - усмехнулся Бобров.  - На гитаре играть сможешь, чего тебе еще?
        - Да, но я ходить не смогу!  - возмутился Миллер.
        - А куда тебе ходить? И машину ты не водишь. Возьмешь больничный. Хотя, я не знаю, дают ли его со сломанным пальцем на ноге?
        - Издеваешься, да?  - прошипел Миллер.
        - Вон пусть Ося тебя осмотрит,  - кивнул на Гольдмана Бобров.
        - Сядь, пожалуйста, на пень,  - попросил Олега тот, поправив очки.
        - А ты разве хирург?  - с сомнением спросил Миллер.  - Ты же психов лечишь!
        - Наконец-то у Оси есть повод тебя осмотреть!  - съязвил Бобров.  - Может, у тебя мозг как раз в ноге? В сломанном пальце? Ося прямо горит желанием узнать, как устроены круглые дураки.
        - Андрей, зачем ты так?  - укоризненно покачал головой Гольдман.  - Я понимаю, что ты зол, но это не повод, чтобы унижать человека.
        - Где человек?  - Бобров демонстративно оглянулся.
        - Он всегда меня унижает!  - закричал Миллер.  - То говорит, что я с Луны упал, теперь вот, у меня мозг в пальце вместо головы!
        - А разве не так?  - вскинул брови Бобров.
        - Все! Прекратите! Оба!  - приказала Бетси.  - Андрей, ты жесток. А тебе, Олег, лучше пойти домой. Толку от тебя все равно нет, только мешаешься.
        - Нет уж, я как все!  - заупрямился Миллер.  - Шурочка была моим другом!
        - Фу ты, как пафосно,  - сплюнул Бобров.
        - Скорее, подругой,  - поправил Олега Гольдман.  - Хотя все в городе считали, что у вас более близкие отношения.
        - Это ты на что намекаешь?  - подозрительно спросил Миллер.  - Я с ней спал, что ли, по-вашему?
        - По крайней мере, так думали все.
        - Если я ездил к Зиненкам, так не я один! Вон, все ездили, и Андрюха, и Стас, и Колька Протопопов. Который, между прочим, на Зиненках жениться не собирается!
        - Куда он денется после того, как Зинаида его прогонит, поскольку он ей изменил?  - насмешливо спросил Бобров.  - Помыкается, помыкается, да и женится на Маке.
        - Нет, Андрюша, Николай подождет, пока подрастет Кася,  - улыбнулся Гольдман.
        - Вы вот все прикалываетесь сейчас, да?  - беспомощно спросил Миллер.  - Думаете, я не догоняю?
        - Олег, иди, в самом деле, в домик,  - не выдержал и Бобров.  - Достал. У меня в мирное-то время терпения не хватает, слушать бред, который ты несешь. А сейчас реально мешаешь. Да и нога у тебя болит. Сначала ты будешь ныть, а потом потребуешь, чтобы мы сделали носилки и отнесли тебя домой. Ты ведь такой красавец, а до сих пор не женат, а почему?
        - Потому что я не хочу!
        - Скорее, тебя никто не хочет. Ты не мужик.
        - Дай мне ключ!  - сверкнул глазами Миллер.
        - А у тебя разве нет?
        - От коттеджа два ключа! Один у тебя, второй у Протопопова! А у меня ключа нет!
        - На!  - Бобров достал из кармана ключ и швырнул Олегу. Тот неловко подставил лодочкой руку, и ключ от коттеджа шмякнулся на землю.  - Даже ключ поймать не можешь, безрукий,  - покачал головой Бобров.  - И безмозглый, и безрукий. Да, дела…
        - Ты тоже много чего не можешь,  - обиженно сказал Миллер, нагибаясь, и поднимая ключ.  - Я найду аптечку, забинтую ногу, надену удобную обувь и вернусь. Вы где будете?
        - Где-нибудь. Прояви хоть раз сообразительность, найди нас.
        Вконец обиженный Миллер заковылял обратно, на опушку леса, а компания двинулась к озеру, продолжать поиски. Гольдман осуждающе молчал, Кася убежала вперед, ей надоело слушать, как взрослые ругаются.
        - Андрей, ты жесток,  - попеняла Боброву Бетси, не выдержав напряженного молчания.  - Я без симпатии отношусь к Олегу, но разве он виноват в том, что глуп? Может, у него и в самом деле была родовая травма? Что мы вообще про него знаем? Кроме того, что он играет на гитаре и у него прекрасный голос?
        - Да, что мы вообще про него знаем?  - скептически спросил Бобров. И внезапно встал.  - Гитара, господи!
        - Что такое?  - остановился и Гольдман.
        - Так, ничего,  - пробормотал Бобров.  - Да, нет, не может быть… Я сейчас проверю.
        - Что проверишь?  - остановилась и Бетси.
        - Вы, ребята, идите к озеру, а я вернусь в домик.
        - Зачем?  - хором спросили Осип и Бетси.
        - Извинюсь перед Олегом. Я и в самом деле, был груб. Я его догоню.
        И Бобров рванул по узкой тропинке на опушку. Он рассчитывал, что поскольку Олег хромает, то догнать его не трудно. Но ошибся.
        Когда Бобров выскочил на опушку, Олега там уже не было. Бобров, прищурившись, посмотрел на ближайший к лесу коттедж. Ему показалось, что дверь еще вибрирует, будто ее только что закрыли. А лучше сказать, захлопнули с силой.
        - Быстро же он бегает для человека со сломанным пальцем,  - пробормотал Бобров, холодея.
        Этот синий капроновый шнурок не давал ему покоя. Которым задушили Липкину, и который показал Боброву следователь во время допроса. Руки, затягивающие шнурок. Длинные, гибкие, музыкальные пальцы…
        Бобров, задыхаясь, взлетел по ступенькам крыльца и рванул на себя дверь. Он вдруг испугался, что она заперта изнутри. Но Миллер торопился. Бобров услышал его шаги наверху, в мансарде и заорал:
        - Миллер! Ты кое-что забыл!
        Шаги наверху замерли. Бобров оглядел комнату. Вещи валялись в беспорядке, только гитара Миллера аккуратно стояла у стены, в новеньком черном чехле. «Вот что я искал»,  - подумал Бобров. «И если бы я обратил на нее внимание ночью, когда пришел спать, ничего бы этого не случилось».
        Потом он спохватился: Мартин! И вновь заорал:
        - Миллер! Иди сюда! У меня к тебе вопрос!
        Поскольку Олег не отвечал, Бобров понесся наверх. Он даже не успел испугаться. Но на верхней ступеньке споткнулся впопыхах, и чуть не загремел на пол. Зато и Миллер потерял равновесие. Он хотел ударить, и уже занес руку, но когда кулак просвистел мимо, упал, сбив и Боброва, они покатились по узкой лестнице, наползая друг на друга, как костяшки домино. Миллер беспорядочно замахал руками, и даже лягнул Боброва ногой. На что был достойный ответ, Бобров его боднул, целясь в живот, и получил передышку.
        В конце концов, бодаясь и лягаясь, они сползли вниз, в комнату. Оба тяжело дышали. Бобров едва успел отползти от вновь занесенного кулака. И тут он увидел глаза Олега. И устало подумал: «Да какой же он тупой».
        Взгляд у Миллера был ясный, умный и цепкий. Выражение лица изменилось. С него словно сползло сусальное золото, как с церковного купола, исполосованного градом. И вся невинность Олега, его простота, добродушие и уж конечно тупость, оказались поддельными.
        - Догадался, да?  - спросил он с кривой усмешкой.  - Умный. Этот тоже умный,  - Олег кивнул наверх, где спал Мартин, который вдруг протяжно застонал во сне.  - Не сдал меня. Дух противоречия, видишь ли. Дурак!  - он презрительно сплюнул.
        - У твоей гитары новый чехол,  - хрипло сказал Бобров.  - А что случилось с мешком, в котором ты раньше ее возил? Водонепроницаемый мешок темно-синего цвета, насколько я помню. Кулиска, в которую был продет синий капроновой шнурок. Я еще думал: какой противный цвет. Ты потерял шнурок, Олег? Мешок стал негоден? А новый купить? Не мешок, шнурок. Всего лишь шнурок… Нет, ты предпочел купить чехол. Твоя единственная любовь… Гитара…
        - Ах, вот оно что!  - удивленно протянул Миллер.  - Но где ты его, черт возьми…
        Он не договорил. Бобров весь подобрался, но увернуться от нового отчаянного броска Миллера, которому терять уже было нечего, не успел. Олег был намного выше, крупнее, и, как оказалось, физически необычайно силен. Кто бы мог подумать, что в этом туповатом на вид золотоволосом красавце с бархатным баритоном столько отчаяния и злости! Бобров почувствовал, как пальцы Олега тянулся к горлу и подумал: «Мне крышка». Его собственные пальцы шарили по полу в поисках хоть какого-нибудь предмета. Ударить им Олега, или хотя бы ткнуть… Сделать что-нибудь…
        Зазвонил телефон.
        - Олег, возьми трубу,  - прохрипел Бобров.
        - Достал… со своими… приколами…  - Миллер придавил его своим крупным телом, впечатал в пол, подмял, и, брызгая слюной, прошипел:  - Ненавижу… Москвач… ублюдок…
        Уже теряя сознание, Бобров сквозь пробки в ушах, словно сквозь вату, услышал, как хлопнула дверь. И удивленный голос Протопопова:
        - Мужики, че это вы затеяли, а?
        Когда Бобров пришел в себя, то увидел, что Миллер лежит на полу без сознания, а над ним нагнулся Колька, на лице у которого написано несказанное удивление.
        - Че это он, а? В глаз мне засветил. Андрюха, че происходит?
        - Коля, это он,  - Бобров потрогал распухшую, расцарапанную ногтями Миллера шею. Говорить было больно.  - Он убийца.
        - А я вот, глянь, бля, штаны порвал,  - Колька повернулся к нему задом, показав треснувшие по шву спортивные штаны.  - Неудобно перед девками: труселя видать. А они, бля, в цветочек. Мне и без того проходу не дают. Ржут все, грозятся Зинаиде позвонить, рассказать о моих подвигах… Вот, переодеться заскочил… А тут вы по полу катаетесь. Я его за шкирку взял, хотел от тебя оттащить, а он мне ка-ак засветит! Ну, Олежек, ну, бля, гитарист!
        - Меня спасли спортиные штаны,  - через силу улыбнулся Бобров.  - Это хорошо, Николай, что ты так отъел свою … опу.
        Миллер застонал и заворочался.
        - А хорошо ты ему засветил,  - тускло улыбнулся Бобров.  - Он пришел, чтобы Мартина убить. Притворился, будто палец сломал.
        - Да ты можешь толком объяснить, че здесь происходит? Че он кинулся-то на меня, а?
        - Ох, и тупой ты, Коля,  - вздохнул Бобров.  - Это ведь так удобно: тупить. Переспрашивать все по нескольку раз, задавать глупые вопросы. А на самом деле, очень даже не глупые. Ты вот что: свяжи-ка его. А то он в окно сиганет.
        - Не, не пролезет,  - Протопопов с сомнением посмотрел на окно и на лежащего под ним высокого, крупного Миллера.  - А связать, что ж… Это можно. А то, как зверь кидается. Рефлексы мои проверяет, бля. Не, ну дела!..
        …Пока на турбазу ехала полиция, Байдашев с Квашниным допрашивали Миллера. Его завели в гостиную, в коттедже арендованном Квашниным, столпившимся у крыльца «счастливцам» Свежевский важно сказал:
        - Преступник, граждане, задержан силами нашей службы безопасности. Вам все разъяснят. Отдыхайте пока.
        Сама «служба безопасности» на всякий случай встала в дверях. Миллера хоть и связали, но терять ему было нечего. Поэтому Колька Протопопов караулил каждый его жест, хотя все еще не понимал: как такое могло случиться? Олег - убийца?!
        - Где труп?  - первым делом спросил Байдашев, который тоже пока не верил, что тот, кого он меньше всего подозревал и оказался преступником.
        И его задержал Бобров! И вычислил Бобров! Этот рефлексирующий интеллигент, бывший наркоман, явный неудачник. Байдашев изо всех сил пытался доказать, что Бобров ошибся. Красивый глупый Миллер, любимец чацких старушек, не в состоянии убить трех человек! Причем, одного из них зверски, нанося один за другим удары молотком по голове, пока кости черепа и мозг не превратились в кровавую кашу! А потом хладнокровно замести следы, залив место преступления вонючим самогоном. Миллер?! Да не может быть!
        - В лодочном сарае,  - Миллер сплюнул на пол кровь. В сердцах Протопопов зарядил ему еще раз, когда вел на допрос. Губы у Олега были разбиты, и боль его отвлекала от мысли, что это все, конец. От растущего отчаяния, грозящего перейти в панику.
        До сегодняшнего дня он был до предела собран. Хотя, нет. Сорвался он вчера, когда Квашнин сказал о преступной группе. О том, что в банке «Счастливый» работают двое ее членов. И Миллер понял, что московские вычислили Шурочку. С тех пор он плохо соображал, что делает.
        Шурочка была глупышкой. Ей очень уж хотелось замуж. Или хотя бы любви. Олег убедил ее, что с Липкиной у него чисто деловые отношения. Так, дергая за ниточки двух женщин, обещая каждой одно и то же и прося пощадить чувства другой, он забирал себе почти все деньги. Он планировал сбежать, как только денег будет достаточно. Уехать в Сочи, или в Крым, где купить уютный домик, если уж не удастся сбежать за границу, поменяв рубли на валюту. Пока Олег боялся это делать, суммы требовались крупные, и все операции прошли бы через Боброва. Который вдруг заинтересовался кражами. Миллер не хотел рисковать.
        Его давно все достало здесь, в маленьком грязном провинциальном Чацке. Который загибался, и где работы скоро не будет совсем. Миллер прекрасно понимал, что его должность не нужна, и под сокращение он попадает первым, если чацкий филиал совсем не прикроют. Достойной работы в городе и сейчас не найти. Не в охранники же? Надо уезжать отсюда, как можно скорее. Миллионов десять Миллеру бы хватило, чтобы обустроиться на новом месте. А там найти еще какую-нибудь дурочку, возможно даже, и не одну. С деньгами, или тоже с домиком. Стосковавшуюся по любви женщину средних лет, ждущую принца. Эту роль Миллер примерил на себя еще в юности, и понял: подходит. Для того и гитара, и душещипательные романсы, и есенинские кудри. Он и не женился, чтобы оставаться принцем. Мечтой обделенных вниманием женщин.
        Эх, чуть-чуть не хватило! Принесла нелегкая в Чацк этих москвичей! Их, а в особенности Боброва, Миллер ненавидел так яростно, что еле сдерживался. Чего ему стоило разыгрывать тупицу!
        И сейчас он видел перед собой не перекошенное от злости лицо Байдашева, а море. В голове шумело. Это бились о берег волны…
        - Она в лодочном сарае, в углу,  - повторил Миллер.  - Я завалил ее тряпьем и всяким рыбацким барахлом. Я сказал: идем смотреть на луну в озере, пока все танцуют… и она пошла… когда Надя умерла она даже обрадовалась… она боялась, что я выберу не ее…
        - Две женщины всегда лучше, чем одна, да?  - усмехнулся Байдашев. Он начинал _верить_.
        - О кражах ты не скажешь ни слова,  - Квашнин встал.  - Ты убил надоевшую любовницу, которая требовала, чтобы ты на ней женился, потом поссорился с другой своей женщиной и убил ее. Репутация банка не должна пострадать. Что до этого, как его…
        - Толокно,  - подсказал Байдашев.
        - Это была пьяная драка. Найдете какого-нибудь бомжа и повесите на него. Леня?
        - Все понял.
        - Это официальная версия. Деньги клиентам вернут. Все разложим обратно по ячейкам. Надеюсь, ты их не тратил?  - Квашнин навис над Миллером.
        - Нет, копил,  - тот дернул разбитым ртом, пытаясь изобразить улыбку.
        - Где они?
        - У Зиненко в сарае.
        - Что?!
        - Там дыра в заборе. Я зарыл деньги на участке Зиненко, когда понял, что его подозревают.
        - Умно!  - покачал головой Байдашев.  - Если что, ты бы на него навел. Нашел бы способ. Ох, и умен же ты! Откуда только такие берутся?
        - Из неполных семей. Когда жрать нечего, на все пойдешь.
        - Ладно тебе прибедняться! Ты лапу в чужой карман запустил не потому, что тебе жрать было нечего. Подумал: не убудет. Эти богачи сами не знают, сколько у них денег. Вряд ли хватятся, если экспроприировать из каждой ячейки миллион-два.
        - А разве не так?
        - Не так. Ты не Робин Гуд, ты вор и убийца. Не остановили бы тебя - ты бы по всем ячейкам прошелся. Бедные, богатые,  - тебе без разницы. Ты просто был уверен, что тот же Шамсутдинов в полицию не пойдет. Да только ошибся ты, Миллер. «Счастливый» - частный банк. И он дорожит своей репутацией. Поэтому если хочешь жить - молчи. Что именно говорить следователю, тебе объяснили.
        - Думаешь, я там, на зоне выживу?  - на этот раз Миллеру удалось усмехнуться.  - Лучше пристрелите меня.
        Ответом ему было молчание.
        Полиция приехала быстро. Зато работали они на турбазе долго. До глубокого вечера, когда уже начали сгущаться сумерки. Притихшие «счастливцы» кучковались под навесом, ожидая своей очереди давать показания. Труп Шурочки Зиненко действительно нашли в лодочном сарае. И было уже не до веселья. Кто-то даже предложил разъехаться по домам, после того, как уедет полиция.
        - Все останутся до завтрашнего утра,  - объявил Квашнин своим зычным голосом.  - Я никого не отпускал.
        …Миллера, наконец, увезли. Кто-то робко предложил поужинать. Но Анна Афанасьевна заперлась у себя в домике, оплакивая Шурочку, с ней были муж и дочери, кроме Нины. Которая и вынесла из домика сумки с провиантом, коротко бросив:
        - Дальше сами.
        Вот и ждали все с нетерпением, когда закончится этот ужасный день и наступит утро. И можно будет разъехаться по домам.
        Бобров и Ося уединились у себя в коттедже, где очнулся, наконец, Мартин.
        - Почему?  - спросил его Бобров.
        - Принеси мне выпить, мальчик,  - попросил тот.
        - Нет. Из-за вашего пьянства погибли люди.
        - Люди?  - удивленно посмотрел на него Мартин.  - Хе-хе… Им лучше было умереть, чем сесть в тюрьму, этим, как ты говоришь, людям.
        - Но почему?!
        - Почему я предпочел не вмешиваться? Потому что это не имеет никакого смысла, Андрюша. Жизнь вообще не имеет смысла. Поверь, я искал… Но, увы. Процветают циники и сволочи, а хорошие честные люди влачат жалкое существование. Ну и на кой он нужен, такой мир? Пусть уж лучше все умрут,  - и Мартин нервно рассмеялся. Потом облизнул пересохшие губы и тоскливо посмотрел в окно.
        - Вы алкоголик, Мартин,  - холодно сказал Бобров.  - И не оправдывайте свои поступки гнилой философией о смысле жизни.
        - Думаешь, ты по-другому кончишь?  - удивленно посмотрел на него Мартин. И перевел взгляд на притихшего Гольдмана.  - Вот она, твоя судьба. Как и судьба каждого умного и совестливого человека в России. Твой лучший друг заведующий психбольницей. Разве не знак?
        - Отделением,  - поправил Гольдман.
        - Да все одно. Скоро здесь будет одна огромная психбольница, потому что не пройдет и года, как рухнет этот мир. Как карточный домик, где все так зыбко, что картам не за что зацепиться, и друг за друга тоже. Нет настолько прочных связей, которые могут спасти человечество от гибели. И мы все постепенно сойдем с ума… Принесите мне выпить, пожалуйста…
        …Квашнин взял звонивший мобильник и, посмотрев на дисплей, велел Нине:
        - Выйди.
        Когда дверь в спальню закрылась, Квашнин ответил на звонок. Президент банка спрашивал о том, как обстоят дела в чацком филиале.
        - Вора задержали,  - отчитался Квашнин.  - Недостача будет покрыта. Во вторник после обеда я буду в Москве. С вокзала - в банк. Собирайте правление.
        - А что там с убийствами?
        - На бытовой почве. Нас это никоим образом не коснется, не беспокойтесь.
        - Значит, меня неправильно информировали? Скандала не будет?
        «Ах, Бобров, Бобров… Из ревности или от отчаяния? Вроде, не дурак»,  - подумал Квашнин и спокойно ответил:
        - Ваш информатор предвзято относится к случившемуся. У него самого рыльце в пушку.
        - Ты говоришь о моем родственнике.
        - Я знаю.
        - Доказательства?
        - Будут.
        - Что ж…
        Притихшая Нина сидела в спальне. Она боролась с собой, стараясь не подслушивать, но поневоле вытягивала шею и сидела, не дыша, ловя каждое слово, доносившееся из гостиной. Убийство сестры ее потрясло. И то, что убийцей оказался Миллер. Хотя, мелькнула спасительная мысль: «Слава богу, не папа».
        «И что теперь будет со мной?» - в отчаянии думала Нина. Квашнин так и не сказал ей ничего определенного. А она боялась спросить. А вдруг он скажет:
        - Приедешь позже, когда я сниму для тебя квартиру.
        Или:
        - Можешь звонить мне в любое время.
        И уедет один, пообещав, что совсем скоро вызовет ее в Москву. Это означало, что совсем скоро он ее забудет. Обычная тактика, когда мужчина хочет избавиться от случайной любовницы. Своей потрясающей интуицией Нина чувствовала, что Квашнин колеблется, и не знала, как склонить чашу весов на свою сторону. Она твердо решила уехать. Теперь она страстно этого хотела. После того, что случилось в банке, после этого выездного корпоратива, ареста Миллера… Невозможно было оставаться здесь, в Чацке. Где она больше не королева. Завтра весь город узнает, а, скорее, уже знает, поскольку у всех есть мобильники, о Нининой «брачной ночи», ознаменовавшейся убийством сестры. О том, как задуманный рай сделался адом для первой красавицы Чацка.
        Нина холодно относилась к своим сестрам. Маку презирала, Касю вообще не замечала, Шурочку жалела, а Бетси боялась. Мать с отцом казались ей жалкими, с их огородом, курятником, огромным хозяйством, трудиться в котором наравне со всеми Нина считала унизительным. И вот ей представился шанс.
        «Я не могу здесь остаться!» - в отчаянии думала Нина, понимая по напряженному голосу Василия Дмитриевича, что разговор не из легких. Это наверняка по работе. А его работа - это и есть судьба Нины. Потому что без денег ей в Москве делать нечего. «Свободная касса!» - это не ее. А попробуй, пробейся в столице без связей! Нина была ленива, терпением не отличалась, и хотела перескочить через два-три лестничных пролета, сразу наверх. Она уже воображала себя на яхте у берегов Венеции или Ниццы. Неужели сорвется?
        Наконец, в гостиной замолчали.
        - Зайди,  - крикнул Квашнин.
        Нина вскочила.
        - Мои дела в Чацке закончились,  - тяжело посмотрел на нее Василий Дмитриевич.  - Я бы завтра уехал, да поезд только по четным числам. На машине не поеду, к вечеру, да по пробкам приеду развалиной, ноги отекут. А я не хочу, чтобы в банке меня видели таким. Поэтому выезжаем в понедельник утром, московским поездом…
        Нина вспыхнула:
        - И я?
        - И ты,  - спокойно сказал Квашнин.
        Она почувствовала, как от сердца отлегло. Институт, конечно, придется бросить. Да все равно. Мало ли их в Москве? Потом можно будет оформить перевод в столичный вуз. Были бы деньги. Вася все устроит. Главное, что они уезжают. Вместе. Навсегда.
        Так она думала: навсегда. Уверенная, что Москва ее примет, и будущее ее блестящее.
        …В воскресенье все встали, еще не было восьми. Как на работу. И небо, как назло, стало хмурым, накрапывал дождь.
        - Вот тебе и погуляли,  - тяжело вздохнул кто-то.
        Настроение было мрачным, всем не терпелось поскорее отсюда уехать. Но Квашнина еще побаивались. А ну как начнут увольнять? Поэтому завтракать остались все. Молча, пили, кто чай, но в основном кофе.
        Наконец, Квашнин встал.
        - Вот и все,  - сказал он.  - После завтрака кто хочет, может уехать. Я с вами прощаюсь. И кое-кто из присутствующих тоже.
        Банковские начали переглядываться.
        - Неужели и на похороны не останешься?  - холодно посмотрела на сестру Бетси.
        Нина заколебалась.
        - Так когда они еще будут!  - вмешался Свежевский.  - Расследование, небось, затянется. А мы ждать не можем.
        - Мы?!
        - Станислава Свежевского я перевожу в Москву, в головной офис,  - небрежно сказал Квашнин.  - Это мой свадебный подарок.
        - Стас женится?!
        - Да. На мне,  - с вызовом сказала Нина.
        Кто-то хихикнул, на деревянный помост упала чайная ложка, но большинство промолчали. Хотя, Нина чувствовала, что молчание это осуждающее.
        - Неловко как-то,  - хмуро сказала вдруг дородная дама из бухгалтерии.  - После похорон - сразу свадьба. Или до осени обождете?
        - Мои личные дела никого не касаются!  - Нина вскочила. Свежевский дернул ее за руку:
        - Сядь!
        И тут вдруг встал Мартин. В руках у него был неизменный стакан с коньяком.
        - Я сейчас скажу пару теплых слов. Пора. Мы все должны поздравить нашего дорогого товарища, Станислава э-э-э… отчество позабыл, да неважно. Самого нашего ценного и незаменимого работника,  - среди банковских прокатился смешок.  - Не могу не пожелать, чтобы и на новом месте, в головном московском офисе наш дорогой Стасик Свежевский оставался таким же деятельным работником и таким же любимым товарищем, как здесь,  - все уже открыто засмеялись.  - Но я почему-то думаю, что никто из присутствующих здесь мужчин ему не позавидует,  - уже откровенно поиздевался Мартин.  - Его блестящей _карьере_.
        - Андрей прекрати,  - хмуро сказал Квашнин.
        Бобров невольно вздрогнул, подумав, что это адресовано ему. Все давно забыли имя Мартина, и уж никто не осмелился бы назвать его просто Андреем.
        - Я стараюсь быть объективным,  - криво улыбнулся Мартин.  - И что плохого выпить за ваше семейное счастье? Счастье втроем. Или вчетвером? У тебя, Вася, кажется, есть жена. И у вас теперь будут общие дети с…  - он выразительно посмотрел на Свежевского.
        - Все, Мартин, хватит,  - Квашнин стал медленно подниматься во весь свой гигантский рост.
        И в этот момент раздался первый удар грома. Кто-то из женщин взвизгнул.
        - Дождь начинается!  - заволновались «счастливцы».
        - Надо поскорее отсюда уезжать, не то дорогу развезет!
        Все вскочили, тут же забыв и про Свежевского, и про Нину, и даже про Квашнина. Собиралась гроза. И какая гроза! Первая настоящая гроза этого сезона. Дорога с турбазы была грунтовой, к тому же в гору. А резина у многих лысая, сядет один - все остальные застрянут. Это в хорошую погоду здесь, на турбазе райское местечко. А в проливной дождь даже мобильной связи нет. К тому же здесь вчера убили девушку. Мрачное место, с плохой аурой.
        Все сразу поняли, что времени на сборы мало, и понеслись к своим домикам, собирать вещи.
        - Василий Дмитриевич, вы бы поторопились,  - озабоченно сказал Байдашев.  - Вам на «Майбахе» лучше уехать первым, пока дорогу колесами не размолотили.
        - Да-да, идемте!  - Нина вскочила.  - Надо уезжать! И побыстрее!
        Бобров в последний раз увидел ее высокую, тонкую и удивительно ладную фигурку на ступеньках крыльца. Нина мелькнула на веранде и скрылась в доме. А он все стоял, не чувствуя, как волосы и одежда намокают под дождем, пока Ося не тронул его за руку:
        - Андрюша, идем. Надо уезжать отсюда.
        Не прошло и получаса, как по казавшейся еще в пятницу вечером такой спокойной и уютной турбазе полосовал проливной дождь. Люди в спешке, будто крысы с тонущего корабля уезжали отсюда. Одна за другой разворачивались на узкой стоянке машины, меся колесами грязь. Повсюду уже были огромные лужи. Во все стороны летели брызги и ошметки жирного чернозема. Чуть ли не первым уехал на своем черном «Майбахе» Квашнин, прихватив с собой Нину. Бобров увидел, что Мартин, который с ними не поехал, одиноко сидит на ступеньках крыльца, под проливным дождем. Бетси поехала с убитыми горем родителями, поэтому Мартина Бобров взял в свою машину.
        По дороге они молчали. Мартин дремал, привалившись к окну, Ося смотрел через стекло на полосующий ливень и ежился, а сам Бобров все никак не мог проглотить застрявший в горле ком. Там невыносимо саднило, а под ложечкой словно засел гигантский паук, который поймал в свою паутину сердце Боброва и готовился его сожрать, медленно затягивая сеть и приближаясь все ближе и ближе к лакомой добыче. Бобров уже чувствовал, как сочится кровь там, внутри, когда в аорту врезается сеть, и капает в легкие, так что дышать все труднее и труднее.
        Он еще как-то держался, пока не очутился дома. Гольдман, который боялся оставить его одного, озабоченно спросил:
        - Ты в порядке, Андрюша?
        - Нет,  - замотал головой он.  - Я совсем не в порядке. Дай мне таблетку, Ося. А лучше две.
        - Ты же понимаешь, Андрей, что это билет в один конец,  - тихо сказал Гольдман.  - Вспомни, каких трудов тебе стоило перебороть эту привычку. Если я дам тебе сейчас таблетку, ты уже никогда… понимаешь? Никогда от меня не отстанешь.
        - Все равно,  - глухо сказал Бобров.  - Я не могу больше этого выносить. Или ты дашь мне эту чертову таблетку, или я умру, слышишь?
        Гольдман тяжело вздохнул и полез в свою сумку. Через час Бобров крепко спал, и во сне он счастливо улыбался. А в ногах у него сидел Гольдман, и, молча, плакал.
        ЭПИЛОГ
        прошел год…
        Нина, подавив отвращение, доела почти засохший бутерброд, запив его водой из чайника. Больше из еды в доме ничего не нашлось. Карточка была заброкирована, а все кредиты они с мужем уже «проели». Где же Стас? Он сказал, что пошел за машиной. Им надо уезжать, а точнее, бежать. Ее муж банкрот, этот чудесный дом, такой красивый, а главное, статусный, в таком чудном месте, на Рублевском шоссе, им со Стасом больше не принадлежит. Дом оформлен в ипотеку, которую давно уже нечем платить. Долги Свежевских растут, как снежный ком. Впрочем, не только у них.
        …А как славно все начиналось! Осенью Нина вошла во вкус столичной светской жизни, после того, как оценила летом модные европейские курорты. Квашнина она как эскорт вполне устраивала. Он возил ее повсюду вместе со своей женой и детьми. Лариса Ивановна снисходительно называла Нину «милочкой» и то и дело спихивала на нее детей. Младшему не исполнилось и пяти, ребенок был болезненный и капризный, но Нину вдруг полюбил. Требовал только ее, словно любимую игрушку. Нина так и не поняла, кто она, то ли любовница отца семейства, то ли няня его детей? А, скорее, все сразу. Жена у Квашнина была прижимистая, и не любила чужих. А Нина была своя, она ведь спала с ее мужем.
        Все оказалось не таким радужным, как виделось Нине из Чацка. Ей и ее матери. Она и Нинины сестры, кроме Бетси, которая вышла в июле замуж на Гольдмана, рвались в Москву, но Нина ссылалась на кочевой образ жизни: «Потом… Когда устроюсь в столице».
        Правду говорить не хотелось. О своей довольно-таки странной «семье». Словно наложница в гареме, где всем заправляет всесильная султанша, законная жена.
        Нина терпела, надеясь, что ситуация изменится. Зато она, Нина Зиненко здесь, на Лазурном берегу. А потом они пойдут на Санторини. И в Венецию. Круиз по Средиземному морю на белоснежной красавице-яхте. Мечта! Подписчицы в Инсте истекают завистливой слюной, видя Нинины фото. Разумеется, на них нет ни Ларисы Ивановны, ни детей.
        Кстати, дети не такие уж и плохие, особенно старшая, Милена. Она избалована меньше всех и охотно фоткает Нину на яхте и в интерьерах. Они даже подружились. Нина тоже фоткает Милену и помогает ей фотошопить снимки, чтобы младшая Квашнина казалась стройнее, и у нее не было бы такого скучного лица. А то она очень уж похожа на свою мать, ханжу и зануду. Которая почему-то не хочет дать мужу развод и таскает повсюду его юную любовницу, чтобы все это было у нее, у законной жены на глазах. _Все_под_контролем_.
        - Ну же, Милена, улыбнись!  - то и дело просила Нина, раз, за разом давя на панель своего новенького айфона.
        Стаса с ними никогда не было. Он сидел в офисе, в Москве, и регулярно стучал Квашнину на сотрудников банка. Докладывал обстановку. Нина даже забыла о том, что у нее есть муж. Лето пролетело быстро, Нина, и без того смуглая, загорела дочерна, а волосы, напротив, выгорели чуть ли не до белизны. Нина еще больше похорошела, хотя, куда уж больше! На нее заглядывались, гадая, кем она приходится рыжему толстяку? У многих не укладывалось в голове, что жена, любовница и дети от жены могут мирно сосуществовать в своем тесном мирке, вместе путешествуя, садясь одновременно за стол, и любезничая друг с другом. Нина и сама не понимала, как она, с ее независимым характером может это терпеть. Но очень уж хотелось посмотреть мир.
        Вспомнила она о муже осенью, когда вернулась в Москву, но тут же опять забыла. Водоворот светской жизни закружил Нину, Лариса Ивановна уже не требовала ее постоянного присутствия в доме. Потому что у Нины теперь был свой дом. И она обставляла его с такой любовью. Как оказалось, чтобы теперь бросить…
        …Все началось зимой. То есть, сначала никто даже не понял, что именно началось. Китай казался таким далеким, и все, что в нем происходило каким-то нереальным. Словно бы вирусом заражались где-то в другой Галактике, там же болели и умирали. Нина новости никогда не читала, и даже не забеспокоилась. Она собиралась в тур по Италии. Вместе с Васей, разумеется. Вася обещал поставить ее на горные лыжи при помощи модного тренера, бывшего чемпиона. Нина предвкушала эту встречу со знаменитостью, чистый и сладкий, как родниковая вода альпийский воздух, хрустящий снег, которого в эту зиму не было в Москве и радость новых ощущений. До них Нина в последнее время была такая жадная, ведь жизнь оказалась так прекрасна! Новый год они, «Квашнины плюс Нина», встретили на островах, в шикарной вилле с бассейном, и Нина вполне оценила прелесть Мальдив.
        И вот ей приспичило стать гонщицей, горнолыжницей. Отчего не провести недельку в Альпах? Да и распродажи в Милане еще не закончились. Да если и закончились, у Васи столько денег, что Нина сможет вполне насладиться лучшим в мире шопингом в столице моды.
        Она и насладилась. И невысокая температура, которая поднялась дня через три после возвращения из Европы, Нину ничуть не напрягла. Равно как и кашель. Она перенесла эту страшную болезнь удивительно легко, хотя пребывание в инфекционном боксе Нину, конечно, расстроило. Из-за обычной простуды и вдруг такие сложности.
        Известие о смерти любовника ее потрясло. Умереть от обычной простуды?! Да разве такое возможно?! Только потом Нина узнала, что у Квашнина была куча болячек, а, главное, сахарный диабет. Василий Дмитриевич был далеко не так молод, как она, Нина Зиненко-Свежевская, чтобы победить коварный вирус. Оба они заразились во время поездки в Италию. Жена Квашнина, его дети,  - все оказались инфецированы, поскольку не принимали болезнь всерьез, и постоянно друг с другом общались. Но все выкарабкались, только Милена побывала в реанимации. Но ее спасли, и состояние ее теперь было вполне удовлетворительным.
        Но Нину это уже не волновало. Двери дома Квашниных для нее теперь были закрыты, так же как и Васин банковский счет.
        Лариса Ивановна перестала отвечать на Нинины звонки, внеся ее номер в черный список. Стаса сократили. Банк «Счастливый» пока не лег, но там решили всерьез обновить штат. Люди Квашнина после его смерти никому стали не нужны. Карен не преминул отыграться. Он еще помнил, как ему пришлось оправдываться перед родственниками жены, Квашнин руками Ленчика Байдашева что-то там откопал, какой-то компромат. Карен сумел выкрутиться и остаться на своем месте, но зло затаил.
        И вот в конце марта он злорадно сказал Свежевскому, что тому пора уползать в свою дыру. В «этот, как там его? Чацк, кажется?» И красотку свою провинциальную захватить.
        - Чтобы и духа Квашнина здесь, в «Счастливом» не осталось, понятно?
        Ларисе Ивановне с ее отцом-сенатором бедность не грозила, но любовница покойного супруга оказалась теперь балластом. Нет тела - нет дела. Для этой самой любовницы.
        - Я плохо себя чувствую, извини,  - промямлила Милена в ответ на Нинину просьбу о встрече. Точнее мольбу. И Нина поняла, что за плечом у Милены стоит мать:
        - Никаких контактов, поняла? Мы ей ничем не обязаны. Из нее даже няня плохая, никчемная девка.
        И это вместо благодарности! Вот теперь Нина поняла, насколько они эгоисты, эти рублевские миллионеры.
        Нина кинулась, было, к своим новым подружкам, но гламурные красавицы все оказались на мели. А если не на мели, то волновало их только одно: если закроются салоны красоты, где они, эти очаровательные пташки будут делать укладку и маникюр? Проблемы же Нины никого не волновали.
        - Что ты хочешь? Время такое. Погоди, скоро все закончится.
        Тогда еще мало кто верил, что это всерьез и надолго: самоизоляция и масочный режим, закрытие торговых центров и спа-салонов. И Нина тоже. Стасу удалось, как потерявшему работу и, следовательно, доход, отсрочить платежи по ипотеке. Но это не могло длиться вечно. Долг был огромен.
        - Нам надо уезжать,  - хмуро сказал Свежевский после безуспешных попыток пристроиться куда-нибудь.
        - Но это же Москва, Стас!  - удивилась Нина.  - Здесь всегда есть работа.
        - Попробуй найти ее ты,  - огрызнулся Свежевский.
        Но оказалось, что Нина ничего не умеет делать. Даже продать себя снова, и то не получится. Самоизоляция. С Ниной охотно переписывались, но предлагали встречи он-лайн. Исполнять стриптиз перед камерой Нина оказалась не готова. Она подозревала, что может стать объектом шантажа. Страх мешал ей заняться виртуальной проституцией.
        - Век потом не отмоешься,  - сказала Нина Свежевскому.
        - И что ты предлагаешь?
        Она молчала. Ее первая по-настоящему брачная ночь, с законным супругом была еще хуже, чем та, на турбазе, с любовником, Нининым первым мужчиной. Но деваться было некуда, Стас худо-бедно о Нине заботился, и имел право требовать от нее исполнения супружеских обязанностей. А не хочешь - милости просим. Можешь подать на развод. Да и оба не знали, куда деваться от скуки, оказавшись в самоизоляции. Свежевский стал пить, а пьяный он был особенно требователен и хотел экспериментов, вызывающих у Нины отвращение.
        Долгими бессонными ночами Нина молча, стараясь не разбудить Стаса, плакала в подушку. Будь проклят этот вирус! Эта самоизоляция! Будь проклят Квашнин, который, приехав в Чацк, сломал Нинину жизнь! Да он и так проклят, потому что наверняка попал в ад! О, как же Нина его сейчас ненавидела! Хотя, не Квашнин это все придумал, он сам стал жертвой. Он мертв теперь, но Нина-то жива! И у нее теперь нет денег, нет покровителя, нет будущего.
        Ее подписчицы в Инстаграм писали сначала недоуменные, а потом требовательные комменты: «Ну и где?» Как живет на карантине молодая, богатая, красивая? Звезда, в общем. Мисс Где-то Там. Нине было нечего на это написать. Как живет? Да никак. Прозябает.
        «Я еще так молода»,  - уговаривала она себя. «У меня еще будет шанс».
        А пока надо было уезжать. Точнее, бежать. У Свежевского в Чацке осталась квартира. К родителям Нина вернуться не могла, там теперь было тесно: Бетси с Гольдманом жили в Шепетовке, и Нинина сестра ждала ребенка. Нина не сомневалась, что детей у Гольдманов будет много, в отличие от денег. Хотя, у Бетси есть все шансы сделать в Чацке карьеру. Может быть, и разбогатеют. Но Нине в их жизни места нет, Гольдманы ее никогда не простят за то, как она обошлась с Бобровым. По слухам, он опять подсел на наркотики и словно бы ото всех отдалился. Жил в каком-то своем, придуманном мире, ни с кем кроме Гольдманов не общаясь.
        Видеть сестру, которая кругом оказалась права, Нине не хотелось. Ни ее, ни Боброва. О нем она вообще старалась не думать. Возможно, это была первая в ее жизни любовь, такая же слабенькая, как и все Нинины чувства. Лучшие чувства. В которых она не разобралась, потому что делать этого не собиралась. Ей просто хотелось жить хорошо, о чем она и сказала тогда, на вокзале Боброву.
        «Мне просто не повезло»,  - с горечью думала Нина. «Как и многим, кому довелось жить в это время. Мы еще долго будем вспоминать этот кошмар. Эти потерянные годы, потому что затянется все это, похоже, надолго».
        …  - Ну что? Готова?
        Стас за ней все-таки вернулся. Нина ничуть не удивилась бы, если бы ее муж уехал один. Все ж таки, в нем еще осталась толика порядочности. Зашел за женой.
        В родной город им придется ехать тайно, через Шепетовку, а потом проселком, на дачу к Стасу. Всех москвичей по приезду сажают на двухнедельный карантин. Нина с ужасом представляла себе хибару, где придется какое-то время прятаться. И как все это пережить? Как?!
        Нина в последний раз оглядела свой красивый, уютный дом, который она обставляла с такой любовью. Как его сохранить? Да, похоже, никак. Продать? Кто его купит. А деньги им со Стасом нужны, потому что ни для кого из них в Чацке нет работы. Филиал «Счастливого» закрыт на карантин, а если и откроется вскоре, там ожидаются сокращения.
        Теперь в стране будет много безработных. Бизнес с трудом выживает, многие фирмы закрылись. Даже хостес сейчас не устроишься: когда еще откроются рестораны и кафе? «Можно родить ребенка»,  - в отчаянии подумала Нина. «На детей, кажется, дают какие-то деньги»,  - и она покосилась на мужа.
        - Огород есть - проживем,  - поймал Свежевский ее взгляд и запер ворота.
        «Огород?!» Нина мысленно стала перебирать своих бывших поклонников. У кого-то из них и сейчас есть работа и деньги. У того же Боброва. Все, что угодно, только не огород, куры и кролики. Машину что ли продать?
        Это был подарок Квашнина, и никто его у Нины не мог отнять. Но кому сейчас нужна такая дорогая машина, тем более, в Чацке? Нина вдруг представила, как бывшая первая красавица Чацка на своей гламурной красной машине с кожаными сиденьями едет в дачную хибару Свежевского, сажать огород. Да уж, карьера! Выбрала, так выбрала себе мужа! И Нина нервно рассмеялась.
        - А я думал, ты реветь будешь,  - с удивлением сказал Стас.
        - Плачу я, смеюсь, что это изменит? Мы отступаем, Стас. Москва не покорилась, из нее теперь все бегут. Все, кто как мы с тобой позарился на легкие деньги.
        - Мы еще вернемся,  - самонадеянно сказал Свежевский.
        Нина вздохнула. Никто не знает, что будет дальше. Понятно только, что мир уже никогда не будет прежним. Новый мир для новых людей. Для тех, которые не сломались, а, главное, готовились. Но Нина интуитивно чувствовала, что, ни она, ни Стас для этой новой нормальности не созданы.