Старое Донское кладбище Борис (Чхартишвили Акунин
        Акунин Борис (Чхартишвили Григорий) Старое Донское кладбище
        Б.Акунин
        Старое Донское кладбище
        Не знаю ничего страшнее и безобразнее действующих московских кладбищ. Они похожи на кровоточащие куски вырванного по живому мяса. Туда подъезжают автобусы с черными полосами по борту, там слишком тихо говорят и слишком громко плачут, а в крематорском конвейерном цехе четыре раза в час завывает хоральный прелюд, и казенная дама в траурном платье говорит поставленным голосом: "Подходим по одному, прощаемся".
        Если вас без дела, из одной любознательности, занесло на Николо- Архангельское, Востряковское или Хованское, уходите оттуда не оглядываясь - не то испугаетесь бескрайних, до горизонта пустырей, утыканных серыми и черными камнями, задохнетесь от особенного жирного воздуха, оглохнете от звенящей тишины, и вам захочется жить вечно, жить любой ценой, лишь бы не лежать кучкой пепла в хрущобе колумбария или распадаться на белки, жиры и углеводы под цвет ником ноль семь на один и восемь.
        Новые кладбища ничего вам не объяснят про жизнь и смерть, только собьют с толку, запугают и запутают. Ну их, пусть чавкают своими гранитно-бетонными челюстями за кольцевой автострадой, а мы с вами лучше отправимся в Земляной город, на Старое Донское кладбище, ибо, по-моему, во всем нашем красивом и таин ственном городе нет места более красивого и более таинственного.
        Старое Донское совсем не похоже на современных гигантов похоронной индуст рии: там асфальт, а здесь засыпанные листьями дорожки; там пыльная трава, а здесь рябины и вербы; там бетонная плита с надписью "Наточка, доченька, на кого ты нас покинула", а здесь мраморный ангел с раскрытой книгой, и в книге сказано: "Бла женни плачущие, яко тии утешатся" .
        Только не забредите по ошибке на Новое Донское, расположенное рядом, за красной зубчатой стеной. Оно поманит вас луковками церкви, но это волк в овечьей шкуре - перелицованный Крематорий № 1. А у ворот вас улыбчиво встретит каменный Сергей Андреевич Муромцев, председатель Первой Государственной Думы. Не верьте этому счастливому принцу, который, как пчелка, впитал своей жизнью (1850 - 1910) весь мед недолгого российского европеизма и тихо почил до наступления неприят ностей, должно быть, совершенно уверенный в победе русского парламентаризма и постепенном обрастании приятными соседями - приват-доцентами и присяжными пове ренными. Увы - вокруг сплошь лауреаты сталинской премии, комбриги, аэронавты и заслуженные артисты РСФСР. Пройдет время, и их надгробья со спутниками, рейхсфе дерами и звездами тоже станут исторической экзотикой. Но только не для моего поколения.
        Нам с вами дальше, в другие ворота, увенчанные высокой колокольней. Москва, которую я люблю, похоронена там. Похоронена, но не мертва.
        Впервые я почувствовал, что она жива, в ранней молодости, когда служил в тихом учреждении, расположенном неподалеку от Донского монастыря, и ходил с кол легами на древние могилки пить невкусное, но крепкое вино "Агдам". Мы сиживали на деревянной скамеечке, напротив пыльного барельефа с Сергием Радонежским, Перес ветом и Ослябей (он все еще там, хотя, кажется, скоро вернется на стену Христа Спасителя), закусывали азербайджанскую цикуту сладкими монастырскими яблоками, и разговор непостижимым образом все выворачивал с последнего альбома группы "Спаркс" на Салтычиху и с джинсов "супер-райфл" на Чаадаева.
        Петр Яковлевич покоился совсем неподалеку от заветной скамейки. Потомкам его могила сообщала о том, кто в Риме был бы Брут, а в Афинах Периклес, один- единственный факт: "Кончил жизнь 1856 года 14 апреля" - и это наводило на раз мышления.
        Что же до Салтычихи, то на ее надгробии время не сохранило ни единого слова и ни единой буквы. Она существовала на самом деле, подольская помещица Дарья Николаевна Салтыкова, замучившая до смерти сто крепостных, - вот единственное, что подтверждала могила. Но чудовища не поддаются дефиниции, устройство их души темно и загадочно, и самый уместный памятник монстру фигура умолчания в виде голого серого обелиска, напоминающего силуэтом загнанный в землю осиновый кол.
        В пяти шагах от места упокоения русской современницы маркиза де Сада из земли произрастает диковинное каменное дерево в виде сучковатого креста масон ский знак в память поручика Баскакова, умершего в 1794 году. Никакой дополни тельной информации, а жаль.
        Надписи и неуклюжие стихи на могилах - чтение увлекательное и совсем не монотонное. Это не что иное как попытка материализовать и увековечить эмоцию, причем попытка небезуспешная - скорбящих давно уж нет, а их скорбь вот она:
        "Покоится здесь юноша раб божий Николай.
        От мира и забот его призвал Бог в рай"
        (От безутешных родителей почетному гражданину отроку Николаю Грачеву.)
        Или совсем нескладно, но еще пронзительней:
        "Покойся милый прах в земных недрах,
        А душа пари в лазурных небесах
        Но я остаюсь здесь по тебе в слезах."
        (Уже не прочесть, от кого кому.)
        Но любимая моя эпитафия, украшающая надгробье княжны Шаховской, не трога тельна, а мстительна: "Скончалась от операции доктора Снегирева".
        Где вы, доктор Снегирев? Сохранилась ли ваша-то могилка? Ох, вряд ли. А тут, на Старом Донском, вас до сих пор поминают, пусть и недобрым словом.
        Двадцать лет назад, когда я приходил сюда чуть не каждый день, мало кто заг лядывал на это заросшее, полузабытое кладбище. Разве что гурманы москвоведения приведут гостей столицы, чтобы попотчевать их главной кладбищенской достоприме чательностью - черным бронзовым Христом, вытянувшимся в полный рост в нише монас тырской стены. У ног Спасителя уже тогда не переводились свежие цветы, а меня этот во всех отношениях замечательный памятник русского модерна совсем не трогал - очень уж изящен и бонтонен.
        Грешен - не люблю достопримечательностей. Очевидно оттого, что они слишком отполированы взглядами, про них и так всё известно, в них нет тайны. На указа телях Донского могильника можно найти немало известных имен: историк Ключевский, поэт Майков, архитектор Бове, казак Иловайский 12-ый, а к 200-летию Пушкина на множестве безвестных прежде могил появились аккуратненькие таблички, из которых явствует, что всё это родственники и знакомые великого московского уроженца. Я обхожу таблички стороной, они ничего не добавляют к тайне - наоборот, разрушают ее.
        Мои избранники никому кроме меня не нужны. Они не были знамениты, когда жили, а когда умерли, то кроме камня на могиле в этом мире ничего от них не осталось. Девица Екатерина Безсонова 72 лет от роду, скончавшаяся 1823 года пополунощи в 8-ом часу, и статский советник Гавриил Степанович Карнович, отлично-добродетельно истинно по-христиански всегда живший, завораживают меня загадкой своей исчезнувшей жизни. Лаконичнее всего это ощущение выражено в хайку Игоря Бурдонова "Малоизвестный факт":
        Все они умерли
        Люди, жившие в Российском государстве
        В августе 1864 года.
        Они и в самом деле все умерли - говевшие, делавшие визиты, читавшие "Москов ские губернские ведомости" и ругавшие коварного Дизраэли. Но на Старом Донском кладбище меня охватывает острое, а стало быть, безошибочное чувство, что они где-то рядом, до них можно дотянуться, просто я не знаю, как поймать ускольз нувшее время, как поддеть тайну за краешек.
        Он, этот краешек, совсем близко - кажется, еще чуть-чуть и ухватишь. Близок локоть...
        И я сочиняю романы про XIX век, стараясь вложить в них самое главное ощу щение тайны и ускользание времени. Я заселяю свою выдуманную Россию персонажами, имена и фамилии которых по большей части заимствованы с донских надгробий. Сам не знаю, чего я этим добиваюсь - то ли вытащить из могил тех, кого больше нет, то ли самому прокрасться в их жизнь.