Сомнамбула Антон Чиж
        Исторические детективы Антона ЧижаРодион ВанзаровМашина страха #2
        Октябрь 1898 года. Петербург сошел с ума: дама жует беличью шапочку, господин кукарекает, запрыгнув на прилавок, охранник тюрьмы застрелил арестантку. Особую тревогу вызывает самоубийство чиновника Охранного отделения: он утонул в центре города. Ванзарову поручают секретное расследование: не только поймать убийцу, но и найти исчезнувшую Machina Terroris - Машину страха. Загадочное изобретение, возможно, управляет поступками, превращая людей в безвольных сомнамбул. Чтобы раскрыть тайну, Ванзаров должен заглянуть в самые черные глубины гипноза…
        Антон Чиж
        Сомнамбула
        
        Сеансы гипнотизма для чиновника сыска
        Грозное предуведомление!
        Милейшие читательницы и почтенные читатели!
        Не торопитесь переворачивать эту страницу.
        Позвольте предупредить вас…
        …Некоторое время назад явилась книга «Машина страха» вашего покорного слуги.
        Если вам повезло уже прочесть ее, смело переворачивайте страницу!
        А если нет?
        Пожалуйста, чуть-чуть задержитесь здесь.
        События, которые разворачиваются в нынешней книге, происходят сразу после окончания тех, что случились в «Машине страха». Однако не спешите с разочарованием. Даю вам честное и благородное слово, что, прочитав нынешнюю книгу, вы с не меньшим интересом возьметесь за «Машину страха». Будто сразу начали трилогию с нее. В нынешней книге вы не найдете ни одной подсказки о том, что происходит в «Машине страха» на самом деле. Некоторые герои будут вам знакомы, но и только… Хотя знакомы ли?…
        Нынешняя книга - вторая в трилогии, которая так и называется: «Машина страха».
        Что же такое машина страха, или по-латыни machina terroris? Объяснений в Википедии вы не найдете. И ни в одном словаре тоже. Потому что это изобретение одного из героев трилогии, медиума и спирита Ионы Денисовича Иртемьева. Аппарат, который концентрирует неведомые спиритические силы и позволяет… управлять человеческими эмоциями. И не только эмоциями. Прибор предположительно даст возможность влиять на сознание множества людей… Какие перспективы открываются!
        Что известно читателям первой книги, а вам полезно узнать?
        Явившись в мир, изобретение Иртемьева понадобилось многим. За ним идет настоящая охота. Многие персонажи погибли.
        А Ванзаров… У Ванзарова с машиной страха непростые отношения… Вскоре узнаете почему.
        И еще. Будьте осторожны: эта книга обладает тайным воздействием. Не заметите, как окажетесь под гипнозом… Да-да…
        Будьте бдительны, дамы и господа!
        Искренне вашъ, Антон ЧИЖ
        27 октября - 1 ноября 1898 года
        Бесконтрольное гипнотизирование в связи с явлениями внушения служит нередко источником распространения ложных сведений в обществе, и, наконец, эти с виду невинные салонные развлечения, указывая на действительную неотразимость внушения и подхватываемые печатью, пропагандируют в обществе и народе одно из простейших и притом могучих, по-видимому, средств к пробуждению и укреплению в людях различных темных и преступных влечений, к совершению грабежей, насилий и даже убийств.
        Академик, профессор, князь Тарханов И.Р. Внушение, гипнотизм и чтение мыслей. СПб., 1895 г.
        28 октября 1898 года[Все даты даны по старому стилю.]

1
        Дом на Таврической улице
        …и казалось ему, что к горлу приставили наточенное лезвие. С утра пораньше Эраст Сергеевич тщательно выбрился, надушился и причесался у своего парикмахера. Но сейчас бритву сжимала чужая рука. Одно неверное слово - побреет так, что костей не соберешь. Пустит кровушку, не глядя на чины и заслуги. Оглянуться не успеешь, как вылетишь в отставку.
        Надо заметить, что директор департамента полиции этим утром малость трусил. В чем никогда не сознался бы. Беспокойство началось вчерашним вечером, не давало уснуть ночь напролет.
        Все началось с того, что нарочный в форме жандармского ротмистра доставил Эрасту Сергеевичу Зволянскому письмо. В нем было приглашение на дружескую беседу в домашней обстановке. В последних строках письма имелась шутливая просьба сохранить встречу в строгой конфиденциальности. То есть не сообщать секретарям, где будет находиться директор департамента с девяти утра и до тех пор, «пока потребуется».
        Приглашавший не числился другом Эраста Сергеевича, с которым можно душевно пообедать в ресторане, болтая о пустяках и актрисках, хотя о такой дружбе любой чиновник мог только мечтать. Он занимал должность одного из трех товарищей[2 - Заместитель министра.] министра внутренних дел, курируя политическую полицию империи во всех видах, не исключая и обычную полицию, которая обязана ловить не столько уголовных преступников, сколько врагов государства, когда объявится очередной враг. Власть этого человека в скромном цивильном костюме распространялась куда дальше его домашнего кабинета, где Эраст Сергеевич ощущал себя мошкой.
        Зволянский предвидел, что после событий истекших дней такой разговор неизбежен, и готовился к нему заранее. Когда же пробил час, нервишки разошлись. Не удержал их в узде господин директор. И сейчас ерзал на краешке гостевого кресла.
        - Таким образом, делаем вывод: происшествия в гостинице «Виктория» и в доме на Гороховой очевидных причин не имеют, - ласково сказал хозяин кабинета, к которому велено было обращаться запросто, без титулов чинов, то есть Александр Ильич. - Расскажи, Эраст Сергеевич, что удалось установить по Литовскому замку…
        Докладную папку Зволянский держал на коленях, что было чрезвычайно неудобно. Сжатые, как у барышни, колени затекли, ему хотелось закинуть ногу на ногу, но такой вольности позволить было невозможно. Он перевернул лист предыдущего доклада, чтобы зачитать следующий.
        - Дознание провел начальник исправительного арестантского отделения[3 - В городском обиходе - Литовский замок.], коллежский советник Матеевский Никтополион Александрович, о чем и составлена настоящая записка, - проговорил он, показывая и служебное рвение, и непричастность к докладу, если выводы сочтут бестолковыми.
        - Уволь от канцелярии, - сказал Александр Ильич, наблюдая за ерзаньем Зволянского на кресле. - Возьми главное, только факты…
        Эраст Сергеевич вновь ощутил касание бритвы. Проверяют: ознакомился ли подробно, вник ли в содержание или пробежал по верхам. Не зря выучил докладную записку чуть не наизусть, как прилежный гимназист зубрит спряжения латинских глаголов. Прикрыв папку, чтобы Александр Ильич убедился в его рвении, Зволянский пересказал много раз читанный им текст.
        Господин Матеевский докладывал следующее:
        27 октября сего года в 6 утра смотритель женского отделения госпожа Рот заступила на дежурство, как полагается. Провела побудку арестованных женщин и осмотр камер. Около восьми утра Рот забрала связку ключей в дежурной комнате и направилась к одиночной камере, в которой содержалась арестованная. Открыв замок, Рот вошла в камеру. Арестованная сидела на койке. Без каких-либо побуждающих действий со стороны арестованной, то есть попытки к побегу, Рот вынула револьвер и сделала четыре выстрела с близкого расстояния. Три пули попали арестованной в грудь, четвертая вошла в лицо. После чего Рот опустила револьвер, громко сказала «осмотр закончен» и удалилась, оставив дверь камеры распахнутой. На звуки выстрелов прибежал надзиратель мужского отделения Парамонов, который увидел арестованную, лежащую в крови. Он и поднял тревогу.
        Вызванный тюремный доктор Юркевич констатировал смерть арестованной. О происшествии сразу было доложено начальнику тюрьмы. Господин Матеевский в сопровождении вооруженных стражников направился в дежурное помещение. Рот пила чай, была весела и спокойна. На вопрос о том, что она натворила, Рот выразила искреннее непонимание, доложив, что во вверенном ей женском отделении должный порядок. Чай позволила себе, пользуясь свободной минуткой. На прямой вопрос, на каком основании она расстреляла арестованную, Рот ответить не смогла. Более того, заявила, что ни в кого не стреляла. Господин Матеевский потребовал сдать оружие и пройти освидетельствование доктором Юркевичем. Рот вынула из ящика стола револьвер, приставила к виску и произвела выстрел. Пуля пробила ей голову. Помочь было невозможно. Причиной подобного поведения доктор Юркевич назвал внезапное помутнение рассудка на почве истерии, которая случается у женщин при наступлении определенного возраста или при различных обстоятельствах семейной жизни.
        Закончив, Зволянский ожидал, какое впечатление произвела история. С виду Александр Ильич казался невозмутим.
        - Смотрительницам женских отделений не полагается иметь оружие, - сказал он.
        Эраст Сергеевич полностью согласился.
        - Пронесла с собой. Никому не придет в голову досматривать смотрительницу.
        - Эта… Рот, - Александр Ильич произнес немного брезгливо, - была знакома с убитой?
        - Никак нет… До того как… известная вам особа была помещена в камеру Литовского замка, никаких общих связей. Ни мужчин, ни подруг. Посторонние люди из разных слоев общества…
        - Тогда в чем причина такого поступка? Женщина может застрелить другую женщину в порыве ревности…
        Зволянский покачал головой.
        - Любовный мотив полностью исключен.
        - Иными словами, надо поверить, что у смотрительницы случилась внезапная истерия…
        В голосе Александра Ильича мелькнули нотки, не предвещавшие ничего хорошего. Опасное лезвие взмахнуло у горла. Пора было выпускать козырь, припрятанный в рукаве.
        - Записка господина Матеевского вызвала сомнения. Я счел нужным провести дополнительное расследование, - сказал Зволянский, сложив ладони на докладной папке.
        - Очень хорошо, Эраст Сергеевич, ближе к делу…
        - Мы допросили надзирателей и стражников, чтобы выяснить обстоятельства, которые не попали в записку. Установлены сведения, что мадам Рот около половины седьмого утра провела в женское отделение постороннего… Имеется свидетель…
        - Только один свидетель?
        - Так точно, стражник Фоменко… Остальные стражники не подтверждают его показания. Да и Фоменко, можно сказать, заметил мельком из караульной.
        - Что за история? Один видит - остальные нет. Почему никому не пришло в голову остановить чужака?
        - Двое стражников караула уверяют, что никакого посетителя не было. Более того, Фоменко не смог достоверно описать неизвестного, не помнит, мужчина или женщина.
        - И ничего более?
        - К великому сожалению, - сказал Зволянский так, чтобы было ясно: сделали все, что в человеческих силах, и даже капельку больше. - Фоменко показывает: видел, как смутная тень мелькнула. У него не возникло мысли остановить или спросить, кто такой.
        - Быть может, кто-то из тюремного ведомства или адвокат, часто посещающий тюрьму?
        - Адвокаты так рано не приходят, а при посещении оставляют роспись в книге посетителей. Первая запись от девяти утра, - скромно заметил Эраст Сергеевич, показывая, что и этот факт был проверен. - Чиновник тюремного ведомства не водит дружбы с подчиненными. Тем более со смотрительницами женских отделений…
        С этим Александр Ильич был согласен, на службу в тюрьму шли дамы, прямо сказать, на редкого любителя. Или особого ценителя. Уж как посмотреть.
        - А этому стражнику, случаем, не привиделось с пьяных глаз? - спросил он.
        - Отличается трезвым поведением и образцово несет службу…
        - В таком случае, кто это был?
        - На этот счет есть предположение…
        - Эраст Сергеевич, не скромничай…
        Это звучало поощрением. Призрак бритвы растаял до поры до времени.
        - Не хочу будить ненужные опасения, но, возможно, оправдывается худшее…
        Прозвучавшее было понятно обоим. Александр Ильич выдержал паузу, чтобы обдумать то, к чему и сам склонялся.
        - Полагаете, изобретение Иртемьева все-таки попало в нечистые руки и этот случай - результат действия аппарата?
        - Предположение, которое разумно объясняет поступок мадам Рот. В женскую истерию, тем более внезапную, простите, не верю…
        - Не слишком хорошая новость, не находите? - спросил Александр Ильич, не ожидая согласия. - Если джинн в самом деле выпущен из бутылки, последствия могут быть…
        Он не договорил. Ему и директору Департамента полиции последствия были очевидны во всей ужасной красоте. Стоит сложить расстрел в Литовском замке, происшествия в гостинице «Виктория», в доходном доме на Гороховой - и революционные бомбисты покажутся шаловливыми малышами.
        - Если тщательно проанализировать ситуацию, - продолжил Зволянский фразой, какая редко попадалась ему на язык, - велик шанс, что machina terroris[4 - Machina terroris - машина страха (лат.).] Иртемьева еще не найдена.
        - Почему так решили?
        - В противном случае произошедшие смерти не имеют смысла.
        Александр Ильич отнесся с недоверием.
        - Как же объяснишь?
        - Некто желает заполучить аппарат, но не знает, где тот находится. Он прилагает усилия для розыска, по-своему допрашивая свидетелей. Полагаю, гость Литовского замка заставил смотрительницу отвести его в камеру к арестованной, чтобы задать той вопросы. А потом тщательно замел за собой следы…
        - Ты противоречишь сам себе. Каким образом этот субъект принудил Рот уничтожить арестованную, а потом и себя, если у него не было аппарата?
        - Ответ может находиться вне границ привычных доказательств…
        - Говори напрямик, Эраст Сергеевич.
        Зволянский собрался с духом и сказал:
        - Животный магнетизм. Или гипнотизм. Или нечто в этом роде, не признаваемое современной наукой.
        - Твои личные выводы? - спросил Александр Ильич, глядя прямо в глаза директору департамента.
        - Так точно, - ответил Зволянский, не считая нужным упоминать автора этого вывода. Главное ведь не придумать, а вовремя доложить начальству. Тем более он знал, кому предлагает сумасбродную идею, за которую в другом кабинете получил бы нагоняй, - Александр Ильич чрезвычайно интересовался спиритизмом и всем непознанным. С точки зрения практической пользы для полиции, так сказать.
        - Разумно, Эраст Сергеевич, очень разумно. Что намерен делать?
        - Направить Ванзарова, - последовал очевидный ответ.
        - Он был довольно полезен…
        - И будет продолжать розыски.
        - Не слишком рискованно делать ставку на одного, даже самого толкового чиновника сыска?
        - Если будет угодно, бросим на розыски все сорок два участка полиции Петербурга в полном составе. Только бывают задачи, которые не решить количеством приставов и городовых.
        Александр Ильич одобрительно кивнул.
        - Эраст Сергеевич, тот, кто заморочил голову смотрительнице в Литовском замке, должен быть найден. Любой ценой.
        - Так точно, будет сделано.
        - Наверняка к остальным происшествиям он имеет непосредственное отношение.
        - Вне всяких сомнений. Считаю, как только отыщем его - найдем и machina terroris. Впрочем, верно и обратное.
        - Теперь на тебя вся надежда.
        - Еще одно соображение, Александр Ильич. Если позволите.
        - Не стесняйся.
        - Считаю ненужным посвящать Ванзарова во все детали происшествия в Литовском замке и прочие обстоятельства, - продолжил воодушевленный Зволянский.
        - Почему?
        - Найти в темноте нечто неизвестное проще с завязанными глазами, - сказал он заранее отрепетированный афоризм. И остался доволен. Фраза произвела нужное впечатление.
        - Как же заставишь его искать вслепую? - спросил Александр Ильич с чуть заметной улыбкой.
        - У Ванзарова, как у Ахиллеса, есть болевая точка, на которую можно нажать.
        - Гордость?
        Зволянский согласно кивнул.
        - Господин Ванзаров болезненно самолюбив. Стоит его хорошенько раздразнить, он мир перевернет.
        Идея был принята благосклонно. Александр Ильич повторил приказ: продолжить розыски исчезнувшего аппарата и любой ценой поймать посетителя тюрьмы, а поймав, изучить, каким образом он замутил голову мадам Рот, чтобы подобных происшествий в тюрьмах не повторялось. Расстреливать и вешать заключенных имеет право только государство. Да и то приговоренных судом, а не от скуки или дурного настроения.
        Желая поощрить Зволянского, Александр Ильич пригласил его на спиритический сеанс, который должен состояться у него дома в ближайшие дни. Сеанс сугубо частный, будет узкий круг друзей. Медиум чрезвычайно сильный, восходящая звезда, можно ожидать любопытных явлений. Приглашение Эраст Сергеевич принял с благодарностью, хотя считал спиритизм глупостью, замешенной на обмане. Но если начальство приглашает - и спиритизм сладок.
        Выйдя из кабинета бодрым и невредимым, в искристом расположении духа, Зволянский столкнулся с женой Александра Ильича. В ранний час она предстала в простом домашнем платье, с ниткой жемчуга на шее.
        Адель Ионовна была хороша, но красота ее была не во вкусе Зволянского: слишком правильная, слишком классическая, как статуя в Академии художеств. Не было в ней милой женской наивности с капелькой глупинки, которая так идет дамам до двадцати восьми лет. А еще он не мог забыть об огромной разнице в возрасте между ней и мужем. Она стала второй женой Александра Ильича и, по правде, годилась ему в дочери. Но что поделать, если влиятельный чиновник командует политической полицией, но не своим сердцем. Зато Адель Ионовна, как видно, умеет управлять им себе на пользу, раз уж стала дамой высшего света.
        Зволянский изящно поклонился, ему подали руку для поцелуя.
        - А, милый Эраст Сергеевич, не знала, что вы у нас, - сказала она так, как сказала бы статуя. Если бы статуи умели говорить.
        - Старался не побеспокоить вас с утра пораньше, - ответил Зволянский в отменно светской манере.
        - Как вам удалось проскользнуть незаметно?
        - Наши маленькие полицейские хитрости.
        Адель Ионовна милостиво приняла шутку.
        - Хотела еще раз выразить вам глубокую благодарность за то участие, которое приняли в деле моей матушки…
        - Какие пустяки, и говорить не о чем, - ответил Эраст Сергеевич с некоторым изяществом. Получать благодарность от красивой дамы особо приятно, когда за тебя рисковал подчиненный.
        - Передайте мою благодарность господину Ванзарову, - сказала она, показывая, что любезность статуи исчерпана, гостю пора удалиться. На домашний завтрак приглашения не будет.
        - Непременно передам, - обещал Зволянский с поклоном.
        Про себя же он подумал, что для воздействия на Ванзарова заготовлено более крепкое средство, чем благодарность хорошенького изваяния.

2
        Петропавловская крепость
        Держать особо важных арестантов приходилось на другом берегу Невы, в крепости. Добираться на допросы далеко и неудобно, но что поделать, если своих камер у охранного отделения[5 - Охранное отделение - отделение по охранению общественной безопасности и порядка при градоначальнике Петербурга (политическая полиция), в просторечье - охранка.] не имелось. Да и не будешь водить врагов государства под конвоем в благоустроенное присутствие. Беда в том, что охранка размещалась не где-нибудь, а в большом особняке самого градоначальника на Гороховой, 2. Окна выходили в Александровский сад. А из этих окошек площадь Дворцовая видна с Александрийским столпом и Зимним дворцом, где император бывал лишь изредка. Но все равно - приятно. В общем, нечего портить злодеями виды городской власти, которую они стараются сломать.
        Начальник охранки, полковник Пирамидов, давно писал прошения о переводе охранного отделения в более удобное место, где можно благоустроить камеры, желательно в сыром подвале, сухих в Петербурге с основания не бывало, ну и чтобы арестованных водить на допрос в кабинет, а не ездить к ним на поклон. Врагов все больше и больше, забот невпроворот, не наездишься по тюрьмам. Полковнику обещали, но пока охранка обитала на прежнем месте.
        Из камеры Пирамидов вышел первым. После четвертого допроса ему стало окончательно ясно, что с барышней толку не будет. Крепкая попалась. А времена стали мягкими. Раньше проще было: подвесить на дыбе, или пройтись кнутом по спине, или щипцами ноздри рвать - все бы рассказала. Теперь не то: попугаешь легонько, да и только.
        Вслед за полковником вышли его помощники, ротмистр Мочалов и коллежский секретарь Квицинский. Ротмистр тяжело дышал, китель перекинул через плечо, рукава сорочки закатал до локтей. Белую ткань украшали вишенки засохшей крови, сырые потеки размазались по костяшкам пальцев. Ротмистр вытер их шелковым платком и спросил разрешения умыться после жаркой работы. Пирамидов отпустил его.
        Под скрежет металла, повидавшего многих заключенных, стражник захлопнул дверь камеры и оставил господ в тюремном коридоре. Выход сами найдут, если пожелают. Тут они как у себя дома.
        - Бесполезная трата времени, - обратился полковник к Квицинскому как к человеку разумному, с которым можно обсуждать самые заковыристые вопросы.
        - Я бы не был столь категоричен, - в задумчивости отвечал тот.
        Квицинский не одобрял, когда женщину бьют по лицу. Кулак у Мочалова тяжелый. Нельзя так, недопустимо. Не одобрял он искренно, но молча и про себя.
        - Что же может быть полезного, на ваш взгляд, Леонид Антонович?
        - Теперь окончательно ясно, что господин Ванзаров передал нам не тот прибор.
        - Я вам сразу сказал, - со мстительным удовольствием отвечал Пирамидов. - А вы не соглашались, говорили: не может быть, мы же заключили с ним джентльменское соглашение. И вот результат. Это же очевидно: на бесполезном приборе, который нам подсунул ваш милейший Ванзаров, медная табличка какого-то доктора Baraduc. С чего бы Иртемьеву вешать ее на свое изобретение?
        - Могло быть частью умной маскировки, - не сдавался Квицинский.
        - От кого?
        - От тех, кто проявлял интерес. Та же барышня Крашевская. Наверняка обнюхала весь дом Иртемьева. Увидела табличку и не заинтересовалась. А Ванзаров по незнанию предмета решил, что нашел нужное. Он честный малый. Я ему верю…
        - Запомните: в нашем деле никому верить нельзя. Особенно честным людям. Честные люди - самые опасные. Хуже них только добрые. Ради добра могут пойти на любую мерзость. Вот так-то… А Ванзарова вашего хваленого давно пора вот эдак.
        Кулак полковника показал, что следует сделать с чиновником сыска. Пусть только попадется. Давно напрашивается и проявляет самовольство. Пирамидов считал Ванзарова излишне умным, а значит, опасным. От человека себе на уме всего можно ожидать…
        - Думаю, в поступке Ванзарова есть нечто полезное, - словно оправдываясь, заметил Квицинский.
        Пирамидов беззлобно махнул рукой.
        - Вы везде видите полезное.
        - В этом случае - наверняка.
        - И что же именно?
        - Можем быть уверены: Ванзаров не нашел настоящий аппарат.
        Полковник взвесил эту мысль.
        - Почему так думаете?
        - Отдал нам то, что попалось под руку. В противном случае признался бы, что ничего не нашел. Он не станет врать так откровенно, то есть глупо.
        Аргумент не слишком убеждал, Пирамидов считал ровно наоборот. Он упорно держался мнения, что чиновник сыска и хитрит, и темнит. Наверняка подыгрывает господам Зволянскому и Бурцову. А эти умеют воду мутить еще как.
        - Им играют, как мелкой пешкой, - только сказал он.
        Квицинский невольно представил размеры Ванзарова и слухи о его физической силе: такая пешка казалась не слишком мелкой.
        - Это вполне возможно, - согласился он из вежливости.
        - Кстати, вам известно, кто такой этот Барадюк? - продолжил Пирамидов.
        - Французский ученый, спирит, в Парижской академии продемонстрировал изобретение, которое может фотографировать мысли. Предположу, что этот прибор, скорее всего, магнитометр аббата Фортена, который Барадюк усовершенствовал и назвал биометром. Фиксирует исхождение из человека жизненной силы, или животного магнетизма. Иртемьев был учеником доктора Барадюка. Прибор - наверняка подарок от учителя.
        Полковник выразил на лице глубокое сомнение.
        - И как выглядит фотография мыслей?
        - Расплывчатые мутные пятна, - ответил Квицинский.
        - Что и следовало предполагать. Одна бестолковщина с этим спиритизмом.
        Если бы не интерес высокого начальства к разным оккультным глупостям, Пирамидов ни за что бы не позволил своему помощнику тратить время на обхаживание спиритических кружков.
        - Не слишком ли глубоко погрузились, Леонид Антонович, в эти материи? - заметил он. - Где настоящая польза, о которой все время говорите?
        Квицинский невольно кивнул.
        - Польза… Да, Владимир Михайлович, считаю, что польза от арестованной мадемуазель Крашевской может быть.
        - Какая именно?
        - Она часто бывала в доме Иртемьева, могла видеть machina terroris, до конца не понимая, что это такое.
        Пирамидов не слишком одобрял латинские названия, от которых несло аптечными лекарствами. Возражать подчиненному не счел нужным. Квицинский считался в охранке интеллигентом, у которого особые методы работы. Вот и набрался всякой глупости у спиритов. Но, если найдет аппарат, это окупит все вольности, которые Квицинскому позволялись. Полковник не верил, что такой «волшебный» прибор был изобретен, но считал своим долгом найти его. Или заполучить любой ценой.
        - Допустим, Крашевская что-то видела, - ответил он. - Как заставить вашу «электрическую женщину» заговорить? Она же смеялась нам в лицо и плевала кровью в Мочалова.
        - Тут нужны совсем другие приемы, - ответил Квицинский.
        И кратко изложил предложение, имевшееся наготове. Полковник был согласен на все, лишь бы добиться результата.
        - Сможете найти такого умника? - только спросил он.
        - Да, разумеется, у меня есть на примете…
        - Везите его сегодня.
        - Сегодня нельзя, нужно договориться. Он капризный. Завтра или послезавтра.
        - Как угодно, только скорее, - выразил нетерпение Пирамидов.
        Квицинский обещал исполнить со всей поспешностью.
        Не доверяя тюремным стражникам, Пирамидов распорядился поставить у камеры мадемуазель Крашевской караул жандармов, вооруженных револьверами. И строжайше приказал открывать огонь при малейшем подозрении, если к важному свидетелю кто-то захочет проникнуть. Случай в Литовском замке стал для полковника хорошим уроком. Повторять ошибку и терять последнего свидетеля он не собирался.
        Квицинский был отпущен заниматься делами.
        Выйдя на свежий воздух из промозглого помещения Петропавловской крепости, Леонид Антонович вынул записную книжечку в сафьяновом переплете и сделал быструю запись. Ему пришла мысль настолько простая, насколько и гениальная. Она целиком ложилась в его план.
        То, что он придумал, к чему так тщательно и осторожно подбирался, чтобы не сделать роковую ошибку, теперь должно было сложиться в успешную партию. У него были все козыри, оставалось сорвать банк. План представлялся настолько опасным, что, если бы Пирамидов о нем догадался, Леонид Антонович не только вылетел бы из охранки, но мог и костей не собрать. С полковником шутки плохи. При внешней простоте и туповатости видит насквозь, чутье звериное. Как бы не начал подозревать неладное. Надо спешить. Но, если выйдет все, как задумано, полковник ничего не сможет поделать. Ставки слишком высоки, чтобы приз достался двоим. И какие перспективы открываются… А пока пусть Пирамидов думает, что его ближайший помощник землю носом роет, чтобы преподнести ему на блюдечке загадочную machina terroris. Главное, чтобы не прозрел раньше времени.
        Квицинский вынул карманные часы и убедился, что опаздывает. Быстрым шагом он вышел из крепостных ворот и отправился искать пролетку. Извозчики объезжали это страшное место стороной.

3
        Варшавский вокзал
        Среди степенной суеты господин в черном пальто добротной английской шерсти ничем не отличался от других встречающих. Он неторопливо прохаживался, как будто угадывая место, где остановится нужный вагон. Лишь изредка бросал осторожные взгляды на дежурного жандарма, который не проявлял к господину никакого интереса. Да и что разберешь в толчее, где снуют носильщики, эхом разлетаются звуки вокзала, пыхтит котел паровоза, а дамы говорят преувеличенно громкими, нарочитыми голосами. Только опытный, придирчивый глаз смог бы заметить, что господин чрезвычайно взволнован.
        Но кого не охватывает приятное волнение перед долгожданной встречей?… Сама атмосфера вокзала как будто обращает обычное, в сущности, дело - прибытие поезда - в торжественное, значительное, с духовым оркестром и цветами.
        Ни оркестра, ни скромного букетика при господине не было. Не имел он модной тросточки, предпочитая держать руки в карманах и приподняв воротник от сквозящего ветра. А быть может, для того, чтобы никто не заметил, в какой крайней степени тревоги он пребывает.
        Господину было от чего тревожиться. Он оказался почти в безвыходной ситуации, и выбраться из нее представлялось возможным лишь с огромным риском. Риск, который с большой вероятностью мог обернуться гибелью как его собственной, так и остальных. Но иного шанса не было. Он предпочитал не думать о худшем, старательно рассчитывая все, что предстояло сделать. Любая мелочь, любая случайность могли разрушить его план. Он прекрасно понимал, что успех или катастрофа целиком зависят от того, кто вскоре приедет. Последние минуты ожидания казались ему хуже пытки.
        Вдалеке показался черный лик паровоза. Поезд приближался ленивой громадой, окутанной облаком пара. Под скрежет колес паровозный свисток оглушил всех вокруг, пропевший радостную весть конца дороге. Состав тормозил, пока не замер окончательно. Сочным «пуффф» паровоз хвастался, что потрудился на славу, сквозь мглу, дождь и ветер доставив утренний из Варшавы по расписанию.
        Кондукторы открывали двери вагонов, к ним ринулись носильщики со своими услугами, опережая встречающих, которые жаждали заключить прибывших в объятия. Господин избегал привычной суеты встречи. Он держался в некотором отдалении от вагона I класса, так, чтобы следить за приехавшими и встречающими.
        Стоя у подножки вагона, кондуктор подавал дамам руку и помогал сходить неуверенным господам. Когда в тамбуре показался худощавый молодой человек, он и ему предложил помощь. Юноша вежливо отказался и принялся высматривать в толпе того, кто должен его встретить согласно телеграмме. Никто не обрадовался и не помахал ему рукой.
        Сквозь толпу на перроне протиснулся моложавый, энергичный господин, явно опоздавший. Оглядев тех, кто уже покинул поезд и оказался в дружеских объятиях, он уставился на тамбур вагона. Юноша улыбнулся ему с надеждой: быть может, он тот, кого этот господин разыскивает, однако незнакомец не проявил к нему никакого интереса. Пробрался к кондуктору, стал что-то говорить на ухо, получил отрицательный ответ.
        Видя, как приезжие падают в объятия, юноша ощутил себя потерянным. В столицу империи он попал не по своей воле, друзей и знакомых у него не было, да и денег в обрез. Будет мило, если над ним подшутили. Ему захотелось забиться в уютное купе и вернуться в Варшаву. Все-таки он отогнал страхи, не достойные польского юноши, которого с детства приучают встречать тяготы с открытым забралом, как подобает настоящему «лыцару».
        Собрав обрывки рыцарского духа, юноша ступил на перрон холодного Петербурга, о котором столько слышал. Мимо него вели соседей по вагону и тех, с кем виделся в ресторане поезда. Они выглядели счастливыми рядом с друзьями и родными. А он был один, если не считать обширного чемодана. Подбежал бородатый мужик, обтянутый фартуком, и прокричал что-то гортанное. Юноша плохо понимал русский, но догадался, что носильщик предлагает свои услуги. Он вежливо отказался. Мужик пожал плечами и тут же занялся горой чемоданов семейного пана из Варшавы.
        Стоя в редеющей толпе, юноша оглядывался, надеясь узнать того, кто его вызвал. Никого, кто бы заинтересовался его персоной. Мимо шли дамы, одетые по варшавской моде, спешили носильщики с поклажей на плечах, господа с радостными лицами бойко общались. Никому не было дела до одинокого молодого человека.
        Поток пассажиров почти иссяк. Юноша безнадежно обернулся и побрел к выходу с вокзала. В нем боролись обида, возмущение и страх. Как могли с ним так поступить? Сорвать с места, заставить приехать в столицу, и что в результате: его забыли встретить! Куда деваться ему, бездомной собачонке?… Где искать помощь? Или на последние деньги купить билет во II классе и кое-как, голодая, вернуться домой?
        В тяжких мыслях он не заметил, как оказался на привокзальной площади. Здесь было многолюдно и шумно, как на рынке. Извозчики, стоявшие в ряд, принимали пассажиров. Кто-то садился в карету, другие торговались. Среди всеобщего бурления юноша ощутил себя окончательно преданным.
        - Яцек?
        Слово, сказанное на родном языке, было чудом. Юноша обернулся и расцвел самой чистой и светлой улыбкой.
        - Пан Бронислав? О, какое счастье… Наконец-то!
        Перед ним стоял господин приличного вида, в пальто с поднятым воротником. Яцек забыл про обиду. Его встретили, и теперь он под заботами друга. Яцек искренне верил, что пан Бронислав его друг. Он захотел крепко пожать руку друга или еще лучше - обняться, как подобает землякам. Господин не изъявил желания проявить чувства. Напротив, изучающе рассматривал лицо Яцека, как рассматривают лошадь или новую шляпу. Яцеку стало неловко, он улыбнулся.
        - Я уж подумал, забыли про меня… Пан Бронислав, а можно…
        - Фотографию привез?
        Яцек простил холодность, если не сказать грубость. Он был чувствительным юношей, но убедил себя, что в России добрый характер земляка мог испортиться. Чего еще ждать от империи?… Яцек вынул из кармана фотографию, сделанную в салоне на Новы Щвят[6 - Nowy Swiat - улица в центре Варшавы.]. Земляк переводил взгляд с него на снимок.
        - Лично встречался?
        - Конечно, пан Бронислав, обязательно надо понять характер человека и передать…
        - Усвоил, что нужно делать?
        - Это несложно… - Он показал выразительный жест, но его остановили.
        - Не надо, перестань.
        - О, простите… Пан Бронислав, а вы сможете устроить мне билет в императорский театр? Очень хочу посмотреть…
        - Сначала дело.
        - Конечно! Можете на меня рассчитывать…
        - Очень надеюсь, - сказал пан Бронислав, пряча фотографию за пазуху. - Видишь крайнюю пролетку? Иди к ней, жди меня.
        - О, благодарю!
        Подхватив чемодан, Яцек спрятал разочарование за улыбкой. Разве так встречаются земляки? Разве это ему обещали?
        Господин проследил, как юноша неумело закинул чемодан в пролетку и забрался сам. Он закурил папиросу. Боковым зрением заметил, что рядом появился еще кто-то.
        - Ну, что там? - спросил он по-русски, не поворачивая головы и выпуская дым.
        Рядом с господином, как будто случайно, остановился покурить человек невзрачного вида. Такого невзрачного, что в толпе может сойти за пустое место. Пройдешь и не заметишь. Ни одежда его, ни лицо, ни манера держаться, чуть сгорбившись, не оставляли в памяти ничего, кроме размытого серого пятна, что было несомненным талантом. Редким и нужным.
        - В лучшем виде… Кондуктора допытывал, даже в вагон залез, потом побежал на телеграф… - ответил тот.
        - Это все?
        - Почти. За ним кто-то ходит. Умело и незаметно.
        - Ты уверен?
        Невзрачный усмехнулся:
        - У меня глаз наметанный. Он - за ним, а я - за ними.
        - Вот видишь, пан Почтовый, осторожность не бывает лишней, - ответил господин, прикрываясь рукой с папиросой. По-русски говорил он чисто, немного смягчая окончания слов.
        - Тебе видней, Бронислав.
        - Теперь другое. Нашел, кто то зробьив?
        Раздался смешок, похожий на простудный кашель.
        - Что ж не найти, дело нехитрое…
        - Сведения точные?
        - Обижаешь. Точнее не бывает, можно сказать, из первых рук. Господин старший помощник пристава Можейко чрезвычайно охоч до угощения. Как согреется, так язык развязывает, только держись.
        - Кто он?
        Тут неброский господин сделал глубокую затяжку и бросил окурок в лужу.
        - Мой тебе совет, Бронислав, не связывайся с ним.
        - Не твоя печаль. Кто?
        Почтовый шмыгнул носом, будто не решаясь сразу произнести опасное слово.
        - Ванзаров Родион Георгиевич.
        - Охранка?
        - Нет, из сыскной.
        Бронислав повернул к нему голову.
        - Цо такэго? Обычный чиновник. Тупой и ленивый.
        - Я тебе совет дал, а дальше твое разумение, - ответил невзрачный.
        - Теперь ходи за ним, чтоб каждый шаг его знал.
        - Это можно. Только надо бы за прошлые труды.
        В карман пальто Почтового влезли несколько мятых купюр.
        - Не сомневайся, глаз не спущу.
        Швырнув недокуренную папиросу под ноги, Бронислав пошел, не прощаясь. Он не видел, какой кривой усмешкой проводил его господин со странной фамилией Почтовый. Хотя, впрочем, каких только чудных и редкостных фамилией не встретишь в Петербурге, каких и быть не может. Вот, например… но не в этот раз.
        Запрыгнув в пролетку, Бронислав устроился на диванчике и дружелюбно ткнул юношу в бок.
        - Первый раз в столице проклятой империи, а, пан Яцек?
        Юноша ответил дружеской улыбкой.
        - Первый. Хотя изучал историю и архитектуру.
        - Вот и хорошо, молодец. В знании - сила. Пригодится. Особенно расположение улиц и проходных дворов.
        - Пан Бронислав, остановлюсь у вас?
        - Зачем у меня. Почетный гость обязан проживать в лучшей гостинице.
        - Неужели в «Европейской»? - чуть не задохнувшись от счастья, спросил Яцек.
        - Зачем «Европейская»? «Европейская» пустяк. Будешь жить в «Виктории». Первый разряд…
        - О, благодарю вас! Так мы сейчас туда?
        Пан Бронислав окинул взглядом юного соседа по пролетке.
        - Пан Яцек, ты не голоден?
        - Нет, что вы, пан Бронислав! - отчаянно соврал Яцек, который последний раз съел бутерброд в буфете на перроне в Вильно.
        - Ну и хорошо. Тогда пообедаем после.
        - А сейчас куда? - спросил Яцек, обожавший все новое, особенно приключения.
        - Приведем тебя в порядок, наведем столичный лоск, - ответил Бронислав и крикнул извозчику: - Трогай!
        Ванька в потертом тулупе, глухой к журчанию чужой речи, хлестнул лошаденку вожжами. Пролетка тронулась к Варшавскому мосту, перекинутому через Обводный канал.
        Проезжая по мосту, Яцек свернул голову, рассматривая высокую краснокаменную церковь Общества трезвости, стоящую вблизи вокзала. Впереди он предвкушал чудные красоты столицы проклятой империи. Той самой, что разделила и поглотила его бедную родину.

4
        Фонтанка, 10
        Столица империи предлагала развлечения на любой вкус: от певичек кафешантана до лекций по греческой философии. Лекции и полезные выставки чаще всего устраивались в больших залах Соляного городка, фасадом выходивших на Фонтанку, а тылами в Соляной переулок.
        Здесь находились целых три музея: Кустарный, Технический и Педагогический музей военно-учебных заведений. В залах Кустарного вот уже несколько дней как развернулась Выставка камнерезного мастерства и уральских ремесел. Все, чем богаты Уральские горы, шахты и рудники, было выставлено в виде каменных, чугунных и литейных изделий. Из уральских богатств не выставили только каторжан, арестантов и ссыльных. Да и то сказать, незачем смущать столичную публику звоном кандалов и тюремными песнями.
        Выставка была смотринами того, что предстояло везти через два года в Париж, на Всемирную выставку 1900 года. Для широкой публики экспонаты не представляли большого интереса. Ну, разве вырезанные из камня шкатулки, подсвечники и прочие предметы домашнего обихода. Посетителей было мало, залы пустовали.
        Около полудня в зал вошла дама, одетая в жакетку модного фасона и теплую, по погоде, шапочку. Лицо ее прикрывала густая вуаль. Она осматривалась, будто искала что-то нужное, когда наконец заметила Уральское общество обработки камней. В стилизованной под старинный терем экспозиции были выставлены каменный набалдашник для трости, искусно вырезанные головы гончих, мундштуки, чернильные приборы, тонкие гребешки, массивные пепельницы и прочие предметы, которые так приятно показывать гостям, никогда ими не пользуясь. Около терема скучал приказчик. Даме он поклонился с большим рвением и спросил, чем может служить.
        Дама оглянулась, будто за ней слежка.
        - Я ищу господина Зосимова, - тихо произнесла она.
        - Прошу простить… мадам, - ответил приказчик наугад, не видя ее лица и угадывая замужнюю женщину по фигуре. - Что вам угодно?
        - Передайте ему… - Тут она запнулась и, приблизившись на полшага, произнесла: «Ищущий найдет награду свою»…
        Приказчик повел рукой в глубину терема.
        - Извольте пройти за ширму. Вас ждут.
        Дама, немного робея, прошла мимо столов с каменными изделиями и отодвинула занавес черного шелка. Внутри было темно. Две толстых свечи неясно освещали столик, на котором что-то темнело.
        - Кто вы и что вам нужно? - раздался глухой голос.
        - Могу я видеть господина Зосимова? - спросила она, понимая, как глупо звучит вопрос в полной темноте с вуалью на глазах.
        - Что вам нужно? - спросил голос, выделяя интонацией «вам».
        Она догадалась и повторила пароль.
        - Войдите и сядьте, - последовало приказание.
        Не смея спорить, дама шагнула за полог занавеса, и он закрылся у нее за спиной с тихим шорохом. Подобрав юбку, она устроилась на шатком стуле и закинула вуаль на шапочку. Огоньки свечей ослепили. Она сощурилась и заметила за ними темный предмет, тускло отражавший блики.
        - Что вы хотите? - спросил невидимый хозяин темноты.
        - Мне рекомендовали… Посоветовали… Взглянуть на спиритическое зеркало. Это возможно?
        - Что вы хотите? - последовал вопрос.
        Дама поняла, что ее спрашивают о нечто большем, чем дамское любопытство.
        - Я хочу знать. Хочу заглянуть в свое будущее.
        - Зачем?
        - Чтобы знать.
        - Зачем?
        Голос не отпускал. Ему хотелось безропотно подчиниться.
        - Чтобы не совершить ошибку…
        Голос молчал. Было тихо. Дама оглянулась, будто говоривший из темноты мог оказаться позади нее. Позади был черный шелк.
        - Протяните правую руку.
        Она послушалась.
        Ладонь наткнулась на что-то твердое. Пальцы ощутили холод полированного камня. Ей показалось, что свечи вздрогнули и уменьшились. Чего не привидится в темноте.
        - Ваше настоящее имя по крещению Авдотья, после замужества вы пожелали именоваться Адель. Вышли замуж потому, что это была удачная партия и так хотел ваш отец, который недавно скончался. Вы получили большое наследство, которое перешло от матери. Ваш муж чиновник высокого ранга, очень высокого. Вы не любите, но уважаете его.
        - Довольно! - вскрикнула Адель Ионовна, отдернув руку. Результат оказался не таким, как ей обещали. - Я пришла не для исповеди.
        - Чего же вы хотите?
        Кажется, теперь голос звучал откуда-то спереди. В темноте так легко ошибиться.
        - Мне нужен совет, что делать.
        - Положите обе ладони на зеркало.
        Глубоко вдохнув, Адель Ионовна уперлась руками в гладкий камень.
        - Зеркало покажет вам то, чего вы хотите больше всего.
        Она увидела. Увидела воочию. Это было так прекрасно, как сон, который снится в детстве, когда горести разгоняет мамин поцелуй. Картина, которую она видела, в самом деле была тем, о чем она мечтала, но не могла и боялась признаться себе. И тем, чего никогда не будет…
        - Ванзаров. - Она поняла, что произнесла вслух.
        Адель Ионовна заставила себя вырвать руки у зеркала.
        - Но это… Это… - Она никак не могла отогнать видение, которое стояло перед глазами ярким маревом. - Это не дает мне ответа.
        - Приложите к зеркалу левую руку.
        Снова она подчинилась.
        И увидела. И поняла, что должна делать. Значит, все одно к одному.
        Зеркало больше не требовалось.
        - Вы получили ответ?
        - Да… Да… Благодарю… - торопливо отвечала Адель Ионовна, роясь в ридикюле. Денежные купюры, как назло, не попадалась.
        - Вы узнали, что вам нужно?
        - Да, я теперь знаю, когда и как все закончится.
        - Ответ дан только вам.
        - Не беспокойтесь, хранить секреты я умею… Сколько должна за сеанс?
        - Истинная награда, как знание, не имеет цены.
        Не желая выспрашивать, Адель Ионовна бросила под зеркало бумажки, сколько попалось, и опустила вуаль.
        - Благодарю… вас, - сказала она, не зная, кому в темноте достаются ее слова. - Передайте мою благодарность господину Зосимову.
        - Одно условие: вы не должны рассказывать не только о том, что увидели, но и о самом зеркале. Забудьте навсегда.
        - Конечно… Благодарю…
        Адель Ионовна больше не могла оставаться в темноте. Она отбросила занавес и быстрым шагом покинула выставку. Не важно, что господин Зосимов не показал лица. Главное, что результат был лучше, чем можно желать. Теперь Адель Ионовна не сомневалась в правдивости видения, которое явилось в зеркале.
        Стоя на набережной Фонтанки, где дожидался экипаж, она ощутила, как бешено колотится сердце и не хочет угомониться. Чтобы отвлечься, она щелкнула крышкой часиков, висевших на золотой цепочке.
        Как странно…
        Ей казалось, что у зеркала она провела не больше четверти часа. Часы же показывали, что куда-то исчез час.
        29 октября 1898 года

5
        департамент полиции, Фонтанка, 16
        Октябрьская непогода стучалась в окно. В утреннем мраке пряталась набережная реки Фонтанки и Инженерный замок, а за ними и весь Петербург. Приемная директора департамента полиции была ярко освещена электрическим светом новой люстры, сиявшей стосвечовой лампочкой в центральном колпаке и четырьмя двадцатисвечовыми вокруг нее. Свет был таким ярким, что дежурный чиновник Войтов с непривычки жмурился.
        Он явился на службу раньше всех, в восемь утра, чтобы к приходу господина директора утренние бумаги, газеты и полицейские сводки были разложены так, как любил Эраст Сергеевич, то есть «лесенкой». Закончив с канцелярией, Войтов занялся журналом посещений. Среди прочих посетителей, важных и не слишком, первым в списке стояла фамилия «Ванзаров». Господин этот за последние две недели вызывается Зволянским уже третий раз. К чему бы такое внимание мелкому чиновнику сыскной полиции? Опыт службы нашептывал Войтову, что такие частые визиты неспроста. Уж не готовят ли господина Ванзарова к карьерному взлету? И куда ему взлетать? Тренированная память подсказала Войтову слухи, которые бродили вокруг личности этого господина.
        Общим мнением было, что Ванзаров обладает некоторыми способностями, не слишком выдающимися, так, в самую меру. Скорее ему удивительно везет в раскрытии различных дел. На этом лестные характеристики заканчивались. Говорили, что Ванзаров не почитает начальство, самоуверен, довольно нагл и непочтителен, надменен и несдержан на язык, может высказать свое мнение, когда в нем не нуждаются, резок и не умеет говорить приятные комплименты, рубит сплеча и гордится университетским образованием по классической древности. Не имеет друзей среди сослуживцев, не стремится построить карьеру и заслужить награды. Кажется, не посещает церковь и до сих пор не представил обязательную для чиновника ежегодную справку о причастии. Хуже того, было известно, что Ванзаров водит дружбу с бешеным драконом, исчадием ада и настоящим бедствием департамента полиции, господином Лебедевым, так называемым великим криминалистом.
        Резкое осуждение вызывало семейное положение Ванзарова, то есть его полное отсутствие. Молодой человек был преступно не женат, не согнул свою шею под ласковый хомут жены и детишек, без чего любой чиновник вызывает законные подозрения: уж не вольнодумец ли? При этом вид имеет такой приятный, что жены и дочери чиновников департамента откровенно засматривались на его усы вороненого отлива и соломенный вихор. К счастью, только на официальных приемах департамента. Кому приятно, когда твоя дочь на выданье строит глазки подозрительному субъекту, а он и усом не ведет, не то чтобы пригласить крошку на тур вальса. Не говоря уже о подозрительной улыбке, что блуждает на устах твоей дражайшей супруги…
        Войтов вспомнил и о том, как поговаривали, что якобы Ванзаров несколько лет назад оказал секретную услугу высшим лицам империи, что-то связанное с поездкой команды спортсменов на возрожденные Олимпийские игры в Афины, заслужил орденок, но не воспользовался перспективами.
        Тем не менее Ванзаров зачастил к директору. Быть может, господин Зволянский задумал произвести рокировку и подвинуть кого-то из неугодных лиц, а на освободившееся место посадить Ванзарова. А раз так, то наглый выскочка не так прост, как кажется. Не зря зарабатывал себе репутацию неподкупного служаки, чтобы в нужный момент предложить свои услуги.
        И кого же директор может подвинуть? Прекрасно зная скрытые ниточки, поддерживавшие нутро полиции, Войтов пришел к мнению, что дни начальника сыскной полиции Петербурга сочтены. Заменят господина Шереметьевского на юного выскочку, не иначе. Да и то сказать, засиделся. Господин директор его недолюбливал и не раз высказывался, что тот не соответствует месту. И вот взялся всерьез.
        Открытие убедило Войтова, что с Ванзаровым следует держаться исключительно любезно. А Шереметьевскому намекнуть, какой ветер может его сдуть. Вязать интриги и поддерживать нужные связи было настоящим талантом дежурного чиновника.
        Ровно в назначенное время, минута в минуту, в приемной появился не слишком высокий, но и не слишком низкий господин, плотного телосложения, с крепкой, почти бычьей шеей, что говорило о недюжинной физической силе. С ним влетел уличный холод, или Войтову стало отчего-то зябко. Быть может, его приморозил взгляд, не обещавший ничего дурного, но и не суливший ничего хорошего. Такой особый взгляд, который трудно выдержать хорошо воспитанному чиновнику.
        Невольно вздрогнув, Войтов вышел из-за стола и особо приветствовал посетителя. В ответ получил холодный кивок.
        - Господин директор вызвал меня, будьте любезны доложить, - сказал Ванзаров без капли обходительности.
        - Сию минуту, - ответил Войтов и, мягко ступая, пошел к двери кабинета. Про себя же отметил, что счастливый избранник выглядит столь мрачно и безрадостно, будто ему предстоит не повышение, а поездка в Туркестан.
        Войтов забежал в кабинет и сказал только: «Ванзаров».
        Настроение шефа показалось странным. Эраст Сергеевич не прикоснулся к поданным бумагам, бродил по кабинету и будто испытывал физические муки, то и дело дергая галстук и манжеты. Директор пребывал в крайней степени раздражения, если не сказать расстройства. Причины Войтову были неясны, а потому вызывали интерес. Зволянский махнул рукой, что означало «проси!», и заставил себя сесть за стол.
        Ванзаров вошел и сдержанно поклонился. Ему указали на стул, который был приставлен к резному краю стола. Чиновник сыска сел и молча уставился на директора, будто желал только усложнить задачу, над решением которой Эраст Сергеевич бился со вчерашнего дня и не был уверен, что нашел нужные слова.
        - Докладывайте, - резко бросил он и принялся перекладывать бумаги перед собой.
        - Прошу простить, о чем?
        И ведь понимает, стервец, что от него требуется. Так ведь нарочно мучает!.. Доводы рассудка Зволянский оставил при себе.
        - Доложите об успехах ваших розысков за последние два дня, начиная с утра 27 октября.
        - Успехов нет, - ответил Ванзаров, не опустив взгляда.
        Эраст Сергеевич ощутил прилив уверенности.
        - А что же так? Столько усилий приложили. И в гостинице «Виктория» опрашивали обслугу и портье, и в доме на Гороховой дворника терзали. И в Литовский замок не поленились наведаться. И даже в больницу умалишенных. И никаких результатов? Удивляете, господин Ванзаров, так непохоже на вас…
        - В Литовском замке мне отказали в проведении розыска. В больнице ординатор сообщил, что мадам Иртемьева пребывает в каталепсии.
        - Надо же! - Зволянский всплеснул руками. - Какой провал! И у кого? У самого бесподобного Родиона Георгиевича Ванзарова… Подумать только…
        Ванзаров сидел не шелохнувшись. Даже глазом не моргнув. Зволянский ощутил новый прилив сил. Он встал и строжайшим образом стукнул кулачком по столешнице.
        - Отдавая дань вашим талантам, хочу напомнить, что вы - чиновник полиции, - повышая голос, начал Эраст Сергеевич. - То есть обязаны выполнять приказы, а не заниматься самодеятельными розысками. Вам было дано подобное поручение?
        - Никак нет.
        - Вот именно! Более того, пристав Вильчевский установил, что смерти в гостинице «Виктория» и на Гороховой имеют естественную причину. Почему посмели действовать против фактов?
        - Потому что это убийства.
        - Выбросить из головы эту глупость! - Зволянский сорвал голос и закашлял. - Это приказ…
        Ванзаров встал.
        - Слушаюсь.
        - Нос не совать ни в Литовский замок, ни в больницу.
        - Так точно. Могу идти?
        И хоть Ванзаров не был великаном, Зволянскому показалось, что его сейчас схватят, завяжут узлом и выбросят в Фонтанку. Такая сила исходила от внешне сдержанного чиновника сыска.
        Эраст Сергеевич нервно замахал рукой, указывая, чтобы Ванзаров сел. Тот подчинился. Зволянский и сам плюхнулся в кресло.
        - Запомните: никаких дел не было и нет.
        - Так точно.
        - Да хватит вам! - обиделся Эраст Сергеевич. - Что вы заладили… Изображаете служаку… Не понимаете, какую кашу заварили?
        Ни один волосок усов Ванзарова не дрогнул.
        - Прошу простить, никак нет, - ответил он.
        - Эх, Родион Георгиевич… Сделали одно доброе, но частное дело, а главное-то упустили!
        - Поэтому позволили себе…
        - Да не о том речь! - директор выразил искреннее раздражение. - Как могли упустить machina terroris? Как позволили, чтобы аппарат исчез и теперь неизвестно в чьих руках находится? Как с вашим умом совершили такую непростительную оплошность?
        Бесполезно напоминать, что ничего подобного от Ванзарова не требовали. Ну, почти не требовали.
        - Эраст Сергеевич, позвольте говорить напрямик? - спросил он.
        Ему позволили.
        - Обязан разъяснить: machina terroris не существует. Это выдумка, а вернее, большая ошибка господина Иртемьева, в которую он верил и поплатился за это. Все прочее - пустые фантазии.
        Зволянский удовлетворенно кивнул.
        - Фантазии? А как же погибшие, причину смерти которых вам не удалось установить? Как быть с ними?
        Ванзаров промолчал.
        - Так вот, драгоценный Родион Георгиевич, у нас имеются неопровержимые факты, что machina terroris - не выдумка, а настоящее. Более того, поисками этого аппарата заняты чрезвычайно опасные личности.
        - Желаете, чтобы я продолжил розыск? - спросил Ванзаров.
        Эраст Сергеевич величественно взмахнул рукой.
        - Нет! Уже не желаю! Вы опоздали, Ванзаров! С вашей хваленой логикой и сообразительностью сели в лужу, опростоволосились, дали маху, проворонили, нет, хуже того - вы ошиблись! И теперь на вас несмываемое пятно позора! Был у нас в полиции единственный сыщик, не знавший поражений, да весь вышел. Все, конец. Раз не верите, что аппарат, который может натворить неисчислимые бедствия, существует, то и спросу с вас нет. Возвращайтесь в сыск, занимайтесь кражами в бакалейных лавках. Там вам самое место. А machina terroris будут искать другие, настоящие таланты. И с Божьей помощью сыщут… Все, более не задерживаю.
        - Благодарю за откровенность, - сказал Ванзаров, поклонился и вышел.
        Оставив дверь кабинета широко распахнутой, а чиновника Войтова в сомнениях: что-то не похоже, чтобы после обещания должности счастливчик вылетал в эдаком ледяном бешенстве. А различать эмоции Войтов умел. Все-таки в департаменте полиции служит, не в посудной лавке.

6
        Екатерининский канал
        Октябрь кончается. Не пройдет и двух недель, как каналы и речки столицы встанут во льду. А еще через недельку Нева оденется в белый панцирь. Сезон перевозок окончен. Уже такие волны, что на большую воду сунуться боязно, не то что пассажиров везти или поклажу.
        Лодочник Портнягин привязал канат к причальному кольцу, вделанному в гранит канала, и с тоской подумал, что заработать до зимнего безделья уже не придется. Лодчонка его отслужила и этот год, с апреля таская на себе мелкие грузы и господ, желающих приятно провести время, качаясь на волнах. Да только платят мало, а речная полиция чуть что - требует патент. Откуда у Портнягина патенту взяться. Только и живет, что с мелкого извоза. Кому бочку перевезти, кому мешки с капустой. Мечтал построить большую лодку, чтобы под парусом катать веселые компании в Финском заливе. Там и заработок другой, и уважение. Да только мечты остались мечтами. Летом некогда, а зимой руки не доходят: то свою лодку законопатить, то приятелям с мелким ремонтом помочь.
        По добру, Портнягину уже давно пора было браться за весла, плыть на Васильевский, вытаскивать лодку на берег и волочь в зимний сарай. Да только все надеялся заработать лишний рубль. Тут, на канале, о заработке и думать нечего. Кто захочет кататься по вонючей канаве, да еще в осеннюю непогодь. Умом Портнягин понимал, но еще на что-то надеялся. Как надеется русский человек на удачу, несмотря ни на что.
        Ветер задул крепко. До печенок пробирает. И вода стоит низко, всю сдуло. Значит, скоро наводнение. Это уж обязательно. Портнягин оглянулся. Сверху на него смотрели гранитные блоки и чугунная решетка набережной. Ни одной живой души…
        Все, кончилось терпение. Портнягин не спеша вставил весло в уключину и опустил в воду. Весло что-то задело. Как будто наткнулось. Портнягин перегнулся через край и увидел, что к лодке прибило темный куль, который качался на волне и подныривал. Наверное, ком старой одежды кто-то выбросил. Или глупая баба обронила в канал узелок.
        Скорее из интереса Портнягин подпустил весло и подцепил куль снизу. Предмет оказался тяжеловатым, не давался. Лодочник ухмыльнулся: ишь ты, что за странность… И поднажал. Весло вошло глубоко в воду и подтолкнуло предмет к поверхности. Из воды показалось что-то продолговатое, большое, белесое с одного конца.
        Портнягин как увидел, так отпрянул и весло выронил. Куль маленько ушел под воду, но отпускать лодку не пожелал, прицепился к ней, прижался, как родной.
        Только этой беды не хватало…
        Трясущимися руками Портнягин развязал канат на кольце, вставил правое весло и сильно оттолкнулся от набережной. А как лодка отошла, изо всех сил заработал веслами, чтобы скорее уйти от страшного места, чтобы никто не приметил. Уплывая все дальше, он видел, что куль держится под тонким покрывалом черной воды…

7
        Литейный проспект, 4
        Место было скромное, но сулило большие перспективы для молодого человека, мечтающего сделать юридическую карьеру. На сладкую вакансию нацелились несколько любящих отцов, желающих счастья для своего сыночка. Причем не просто желающих, а имеющих возможности подкрепить желание важными услугами.
        Выбор предстояло делать без конкурса, а по личному желанию одного чрезвычайно серьезного господина. Следователь по особо важным делам Петербургского окружного суда Александр Васильевич Бурцов имел репутацию человека жесткого, строгого, прямого, энергичного, не расположенного к пустякам, а потому всегда добивающегося результата. То есть приговора, которого заслуживал преступник.
        Несколько дней назад место его личного помощника и секретаря оказалось свободным. Любой отец, а тем более - мать, у которых сын окончил Училище правоведения или юридический факультет, спали и видели, чтобы их чадо попало в ежовые рукавицы Бурцова. Из них желторотые чижики вылетали потрепанными, но закаленными юристами. Лучшей школы для юношей нельзя было желать. Конечно, дитя обливалось слезами и зализывало раны, но толк был несомненный. Несколько бывших помощников Бурцова уже стали успешными адвокатами и порой соперничали на процессах со своим беспощадным учителем, что добавляло Бурцову негласной славы и только сильнее подзуживало отцов.
        Господин Войтов, отец Петеньки, сумел замолвить за сынка такое веское словечко, что Бурцов сделал выбор в его пользу. Хотя Петенька ничем не отличался от других пятерых кандидатов, он был принят. И сейчас юношу переполняла гордость. Только строго застегнутый костюм кое-как ее сдерживал. Петенька заступил на должность вчера, получил список обязанностей и правил, которые старательно вызубривал. Главным правилом было не пускать к патрону кого ни попадя. Окружной суд - что проходной двор, шляются и репортеры, и зеваки, и дамы, которым делать нечего, а дай поглазеть на судебные прения. Помощник обязан был встать перед незваными посетителями стеной и без разрешения Бурцова не давать посетителям вольности.
        Дверь распахнулась, и в приемную решительно вошел господин, похожий на крепко сбитый тюк. Не говоря ни слова, он направился к кабинету Бурцова. И хоть Петенька не отличался особой физической силой, но героически защитил покои патрона, то есть заслонил собой дверь.
        - Что вам уго… - успел произнести он угрожающе-высоким юношеским голоском. После чего ощутил, как ноги его оторвались от паркета, а сам он оказался в странном положении, в котором обычно переносят кота или собачку, то есть под мышкой визитера. Другой рукой господин распахнул дверь, слегка задев ее темечком Петеньки, и вошел в кабинет.
        - Доброе утро, господин Бурцов, - сказал он, не отпуская добычу, а немного сжав так, что Петенька издал писк мышонка, которым закусывает удав.
        Александр Васильевич, застигнутый врасплох, кивнул и пробормотал нечто невразумительное, наблюдая за мучением помощника, свисающего с крепкой руки.
        - Приватный разговор, не возражаете?
        Просьба была высказана столь прямо, что отказаться от нее не было возможности. Никто бы не отказался.
        - Верните на место Петра Александровича, - попросил Бурцов.
        Петеньку встряхнули, как куклу.
        - Подобрали нового помощника?
        - Пришлось… Пощадите, он сейчас задохнется.
        Действительно, стиснутый под мышкой Петенька начал хрипеть, лицо его пошло пунцовыми пятнами. К счастью, юноша ощутил свободу и твердую почву под ногами. После крепких объятий его малость пошатывало.
        - Мой вам совет, юноша: не увлекайтесь барышнями, а увлекайтесь изучением Уложения о наказаниях. Полезное чтение.
        - Слушаюсь, - кое-как выдавил Петенька и затворил за собой дверь.
        - Хилый юноша - не значит умный, - сказал Ванзаров, без приглашения садясь к столу Бурцова и помещая на коленке шляпу.
        - Чем обязан столь приятному визиту, Родион Георгиевич?
        - Был поблизости, вызвали в департамент полиции, - ответил Ванзаров. - Господин Зволянский приложил серьезные усилия, чтобы заставить меня искать то, чего нет.
        Бурцов сделал самое строгое лицо, какое много раз репетировал на процессах.
        - Не понимаю, куда вы клоните. И вообще, при чем тут я…
        - Эраст Сергеевич упоминал термин, который я называл только вам.
        - Это какой же?
        - Machina terroris, как вы помните.
        - Этого я ему не называл, - возразил Бурцов, а секундой позже понял, что проболтался. Врать судебный следователь умел хуже, чем изобличать чужое вранье. Но и признавать ошибки не боялся. Он поднял ладони вверх.
        - Ладно, поймали. Зволянский душу из меня вынимал…
        - Почему не убедили его, что machina terroris - иллюзия? - спросил Ванзаров. Без малейшего намека на торжество.
        - Он не имеет возможности поверить, - отвечал Бурцов.
        Сам же не имел права сказать, какие силы давили на директора департамента и требовали результат любой ценой. «Вынь да положь» - как говорит хозяин лавки приказчику, когда тому стыдно продавать гнилье.
        - К тому же за последние дни появились новые обстоятельства, которые и меня убедили больше, чем ваша логика, - продолжил он.
        - Случилось нечто мне неизвестное?
        - В некотором роде.
        Каждое утро сыскная полиция получала из всех участков Петербурга отчет о происшествиях. Иногда чуть позже, чем о них узнавали репортеры уличных газет, но тем не менее. Ничего, что бы заставило Ванзарова обратить внимание и связать с недавними событиями, ему не попадалось, о чем он и сообщил.
        Бурцов подмигнул, как шулер на прикупе.
        - Вы не могли узнать.
        - То есть в участки не попадало, - сказал Ванзаров.
        - И не могло попасть.
        Александр Васильевич попросил придвинуться ближе, еще не зная, насколько широко развешаны уши у нового помощника, и, понизив голос, рассказал о странных происшествиях.
        Два дня назад некий господин Порываев зашел в бакалейную лавку, внезапно запрыгнул на прилавок, присел на корточки и стал кукарекать, размахивая руками. После чего спрыгнул и как ни в чем не бывало попросил полфунта чаю. Хозяин давно знал покупателя, вызывать городового не стал, а послал за доктором. Доктор прибыл, осмотрел Порываева, который не мог понять, что от него хотят, но на всякий случай предложил съездить в лечебницу для душевнобольных «Фрея» на Васильевском острове.
        Второй случай произошел вчера в модном салоне мадам Живанши, хорошо известной как «Смерть мужьям» за безжалостные цены на платья и шляпки. Некая мадам Граевская зашла в салон и стала смотреть журнал парижских мод, как вдруг вскочила с места, подбежала к манекену, сорвала с него меховую шапочку (мех беличий, отменный) и принялась рвать зубами, как волк зайца. Модистки потеряли дар речи. А сама мадам не знала, что делать. Однако порыв быстро прошел, Граевская отбросила разодранную шапочку, выплюнула пух и стала рассматривать журнал. Был вызван врач, который ничего не обнаружил и тоже предложил наведаться в частную лечебницу доктора Фрея.
        Последнее происшествие Бурцов пересказывать не стал, сославшись на неприличные подробности, связанные с физиологией.
        - Вам об этом сообщили из Общества экспериментальной психологии? - спросил Ванзаров.
        Догадка была настолько неожиданной, насколько обидной.
        - И вам донесли? - с некоторым оттенком ревности спросил Бурцов.
        - Происшествия в разных участках города. Значит, были вызваны разные доктора. При этом общая информация собралась в одних руках. Больница Св. Николая Чудотворца о своих пациентах не распространяется. А вот Общество как раз собирает подобные случаи и публикует популярные отчеты без фамилий. Осталось предположить, что вы лично знакомы с кем-то из его членов.
        Бурцову оставалось признаться:
        - Под большим секретом мне рассказал Николай Петрович Вагнер, председатель Общества.
        - Это тот Вагнер, что вместе с Аксаковым считается столпом русского спиритизма?
        - Зря иронизируете, Родион Георгиевич… Да, это он… Теперь занимается сложными вопросами психологии.
        - Не удивлен. Психология не далеко ушла от спиритизма.
        - Тем не менее факты имеются, - резко ответил Бурцов, чтобы исправить течение разговора. - Господин Вагнер был удивлен частотой случаев, их схожестью, внезапным началом и стремительным завершением.
        - Он лично опрашивал господ начудивших?
        Бурцов коротко кивнул.
        - И выразил опасения: ни с чем подобным ему сталкиваться не приходилось.
        - Осенью слабым головам особенно тяжело, - сказал Ванзаров.
        - Нет, причина сезонных обострений исключена.
        - Полагаете, эти случаи - результат действия machina terroris?
        Александр Васильевич должен был признать, что общаться в Ванзаровым не слишком приятное занятие. Чем дальше, тем сильнее чувствуешь себя глупцом. Чтобы отогнать печальное открытие, Бурцов нахмурился.
        - У вас найдутся иные объяснения?
        Встав, Ванзаров спрятал руки за спиной.
        - Господин Зволянский строго указал: дело не заведено - сыскной полиции соваться нечего. Не могу ослушаться приказа. - И он поклонился на прощание.
        - Постойте! - вскрикнул Бурцов, видя, как чиновник сыска направляется к двери. - Так вы займетесь розыском машины страха?
        - Прошу простить, Александр Васильевич, нельзя найти то, что отвергает логика.
        Ванзаров крепко захлопнул за собой дверь.
        Судебный следователь подошел к ящику телефонного аппарата, что висел сбоку от его стола, покрутил ручку и назвал в воронку амбушюра номер из трех цифр. Его быстро соединили.
        - Он возьмется, - сказал Бурцов и, выслушав, ответил: - Да, я уверен в этом вполне…

8
        Екатерининский канал
        Веселый народец, что живет от Сенного рынка, промышляет кто чем может. Одни собирают в мясном ряду обрезки и кости, которые волокут на Никольский рынок, где ядреное месиво вываривают в больших чанах и разливают за копейку в миску с краюхой хлеба. Другие сгребают овощные очистки, листы капустные, хвосты морковки, луковую шелуху, гнилой картофель, все, что выбрасывают торговки, и продают ведрами в рестораны, где держат молочных поросят. Кто-то крадет помаленьку, что плохо лежит, пока не поймают и не побьют.
        А есть ловкачи, что выуживают из канала вещицы, что в нем очутились. Ловля нехитрая: выстругивают длиннющую палку, цепляют на конец самовязаный сачок, идут себе по набережной, и давай шерудить по дну. Много чего находят. Порой золотое колечко с камушком, что с пальчика барышни упало и пропало. Но по большей части всякий мусор, которому тоже применение находится.
        Семка, известный удильщик, вышел на свой промысел с голодухи. Третьего дня спустил в известном трактире[7 - Трактир с крепкими напитками.] Васильева Иоакима Емельяныча на Сенной все до копейки, есть совсем нечего. Вот и пришлось в самую мерзкую непогоду тащиться с сачком на канал. Идет он вдоль ограждения, но ничего не попадается. Сачок воду процеживает, ничего путного. Как вдруг что-то нашлось. Да такое, что «с месту не сдвинуть». Тут Семка затаился, чтобы другие товарищи не заметили: наверняка большая добыча выпала. Подождал, будто отдыхает на ледяном ветру. А тут у набережной как раз спуск к воде имелся, весь в граните, как раз невдалеке от Кокушкина моста.
        Не отпуская палку, Семка сошел по ступенькам и давай к себе подтягивать. Добыча большая, тяжелая, идти не хочет. Но Семка умелый, приноровился и сдюжил. Из воды показался верх большого куля. Наверняка прачка обронила ворох одежды. Продать, так рубля два заработаешь.
        Не замечая холода гранита - к холоду народ привычный, - Семка встал на колени, сунул руку в ледяную воду и вцепился в свою находку накрепко, чтобы не упустить, а как вцепился, так и другой рукой подхватил ее, и потащил, и дернул, и вытянул из воды.
        - Это, что там такое? - раздался голос сверху.
        Оглянулся Семка беспомощно. У спуска стоял городовой Ермыкин - принесла нелегкая… Семка хотел было оттолкнуть от себя, бросить в воду то, что повезло выловить, но руки не отпускали.
        - Вона чё… - пробормотал он с виноватым видом.
        А городовой уже спускался к нему, припечатывая подковами сапог гранит ступеней.
        - Мать честная… Так это же плавунец…
        Страшное слово прозвучало, и некуда было Семке от него спрятаться.
        Так и держал улов…

9
        Литейный проспект, 45
        По проспекту шел гигант в расстегнутом пальто с желтым саквояжем, от которого шарахались дамы и лошади. Точнее, от облака, источаемого сигарильей, что плыло за ним. Запах был столь крепок, что ни октябрьский холод, ни ветер, ни морось не могли с ним справиться. Голубь, залетевший в облако, упал камнем и беспомощно бил крыльями по тротуару. Городовой, до которого долетела волна, хотел было прекратить безобразие и даже схватился за шашку, но, заметив, кто изволит баловаться сигаркой на свежем воздухе, отдал честь и пожелал доброго дня. Господин кивнул ему с высоты своего роста и величественно зашагал дальше. Вопли и стоны несчастных, попавших под новые волны дыма, он не замечал, принимая за уличный шум.
        Настроение у него было отличное. И было от чего. Аполлон Григорьевич взял себе неприсутственный день[8 - Выходной.]. Вот такое у него случилось настроение. Отдавая криминалистике все дни, а если требовалось и ночи, что не были заняты актрисками, Лебедев решил, что и ломовой лошаденке требуется отдых. Захватив походный саквояж, с которым он никогда не расставался, великий криминалист покинул свою лабораторию на третьем этаже департамента полиции и отправился куда глаза глядят.
        Его характера хватило бесцельно слоняться по улице ровно на пять минут. Свернув с Пантелеймоновской на Литейный проспект, Лебедеву потребовалась цель. Она нашлась довольно легко. Вспомнив, что недавно обидел хорошего, в сущности, человека, хоть немного свихнувшегося на спиритизме и фотографировании животного магнетизма, он направился прямиком к дому поблизости от Невского проспекта. Такие мелочи, как неприлично раннее время для визита, в расчет не брались вовсе…
        …За последнее время доктор Погорельский пережил столько потрясений, столько утрат, что вера его в нужность дела, которому он отдавался целиком, сильно пошатнулась. Он смотрел на черно-белые снимки ладоней, из которых исходили иголочки наподобие морозных узоров, и думал, что неведомая сила, оставившая отпечаток, так и осталась загадкой. Да есть ли она вообще? Не обман ли, или того хуже, самообман - спиритизм и его проявления?
        От тяжких мыслей Погорельский впал в хандру, что случается с жителем Петербурга гораздо чаще насморка. На звонок в дверь он лениво повернул голову: все приемы пациентов были отменены, никого не желал видеть. Позвонят и уйдут. Не принимает доктор, нет его.
        Гость проявил упорство. Трезвонил так, будто собрался вырвать звонок с корнем. Чтобы отделаться от незваного посетителя, доктор прошлепал босыми ногами, в домашнем халате, к двери.
        - Приема нет, уходите, - довольно грубо прокричал он, не отпирая замок.
        - Отопритися-отворитися, месье Погорельский, к вам гонец прибыл, подарочек принес…
        Голос был знаком. Меньше всего доктор желал видеть этого человека, поступившего с ним… да что уж тут скрывать: поступившего по-свински. С ним, его честью ученого и его изобретением. После такого руки ему подавать не следовало. Но, вместо того чтобы прокричать спиритическое проклятие на веки вечные и вернуться в кабинет, Погорельский открыл замок. А может, испугался, что гость вынесет плечом его не слишком крепкую дверь. С него станется.
        - Что вам угодно? - спросил доктор, стоя на пороге и разглядывая цветущую усатую физиономию. Пахло от гостя чем-то изумительно мерзким.
        - Приятнейший Мессель Викентьевич! Пришел к вам с миром и покаянием. И не с пустыми руками пришел, а с целительным средством. А то, гляжу, вы что-то, коллега, совсем раскисли.
        Как ни хотел Погорельский злиться, но наглая дружелюбность, которой светился Лебедев, невольно подкупала.
        - После того что было, вы еще смеете явиться… - печально сказал Погорельский.
        - Да подумаешь, делов-то! - легкомысленно рявкнул Аполлон Григорьевич на всю лестницу. - Зато какая польза: убийцу поймали!
        - Но какую цену потом пришлось заплатить.
        - Цена не имеет значения, когда дело идет о поиске истины, - изрек Лебедев и сам удивился: все-таки долгое общение с Ванзаровым приносит странные плоды.
        - Столько жертв… Столько жертв, - плаксивым голосом произнес Погорельский. - Моих друзей больше нет…
        - Ничего, свидитесь на спиритическом сеансе.
        Аполлон Григорьевич имел редкий талант: брякнуть гадость, на которую нельзя было обижаться. Погорельский, как ни старался, не смог найти в себе сил обидеться на этого цветущего гиганта, перед талантом которого втайне преклонялся.
        - И что же за подарок мне принесли? - печально спросил он.
        Из саквояжа появилась склянка с прозрачной жидкостью без этикетки.
        Доктор невольно сглотнул слюну:
        - Это то, что я думаю?
        - Оно самое! Средство от всех болезней и печалей.
        Погорельский посторонился:
        - Ладно уж, проходите, раз пришли…
        …Через час, когда он окончательно очнулся после рюмки «Слезы жандарма», жизнь показалась ему не так уж и дурна. Да, в ней случаются трагедии утраты, но она стоит того, чтобы жить дальше и заниматься наукой, раскрывая загадки и тайны бытия. Доктор ощутил себя исцелившимся, во всяком случае - от хандры, и на радостях окончательно простил Лебедева.
        - Что, Аполлон Григорьевич, желаете продолжить опыты по электрофотографии? - спросил он, выйдя к гостю переодетым в свежую сорочку, галстук и пиджак, как полагается.
        - Ваш метод может быть полезен, но требует большого количества экспериментов и систематизации, - отвечал Лебедев, пряча склянку с волшебной жидкостью в нутро саквояжа. Доктор не мог оторвать от нее взгляд. - На это у меня нет времени. А вот другой вопрос сильно стал занимать меня…
        - Какой же?
        - Гипноз…
        Погорельский решил, что ослышался. Но Лебедев уверенно повторил: именно, гипноз как метод.
        - Фантастика! Но для чего вам? - не мог поверить доктор, который хорошо помнил, с каким отношением к гипнозу еще недавно имел дело.
        - Я тут поразмышлял на досуге и пришел к выводу, что мне следует изучить гипноз поглубже. Чтобы понять механизм воздействия, так сказать. Исключительно с точки зрения криминалистики…
        Аполлон Григорьевич слукавил. Как обычно. Мысль изучить гипноз посетила его не просо так, он представлялся ему способом окончательно прихлопнуть психологику Ванзарова. Раз и навсегда.
        - Вы же занимаетесь гипнозом в медицинских целях, исцеляете больных, - продолжил он. - Вот решил поучиться у вас маленько… А может, и меня заколдуете, то есть загипнотизируете…
        Доктор чувствовал, что его обманывают, но только не мог понять, в чем именно. Оказаться жертвой эксперимента еще раз ему совсем не хотелось.
        - По счастливой случайности в Петербурге находится сам Токарский! - торжественно заявил он. - Вот у кого можно учиться! А я с ним знаком, могу вас представить.
        - Токарский? - проговорил Лебедев, сморщив мину. - Кто такой?
        - О, это светило русского гипноза, автор множества научных работ. Ординатор московской психиатрической клиники. Про гипноз больше его знает разве только профессор Бехтерев.
        Аполлон Григорьевич испытывал недоверие.
        - А в столице как он оказался?
        - Будет давать показательный сеанс гипнотического воздействия в больнице Святого Николая Чудотворца.
        - Умалишенным гипноз показывать? - беззастенчиво спросил Лебедев. - Пустая трата времени.
        Такой оборот Погорельскому сильно не понравился, но обижаться он не смог. Как видно, жар «Слезы жандарма» еще не остыл.
        - Это серьезная лечебная методика, - ответил он. - А пока доктор Токарский дает приемы по лечению гипнозом алкоголизма.
        Аполлон Григорьевич неприличным образом заржал.
        - От алкоголизма исцеляет «Слеза жандарма», - сообщил он, смахнув набежавшую из глаза каплю. - Ладно, уговорили. Поехали к вашему кудеснику гипноза.
        Погорельский окончательно убедился, что поступил мудро. Пусть теперь московская знаменитость испытает на себе нрав великого криминалиста. Визит в Петербург станет незабываем.

10
        Екатерининский канал
        Ветер бросил на грудь пристава орден желтого листка. Вильчевский смахнул награду и поежился. В шинели уже было холодно, а еще не зима. С годами службы Петр Людвигович все меньше терпел, когда его вызывали на уличное происшествие. Стоишь, как в цирке, под взглядами зевак и деваться некуда, отдавай команды. В этот раз отгонять любопытных было проще. Вильчевский приказал оставить тело на гранитных ступенях набережной. Выходило, что несчастного не видно с трех сторон. А с противоположного берега канала не очень-то разглядишь. Да и глазеть в сырую непогоду охотников немного нашлось, городовым гонять никого не пришлось. Кажется, уличный люд не понял, что полиция выставлена в оцепление.
        За плечом пристава кто-то натужно сморкался. Кто в участке каждую осень встречает насморком? Ну конечно, старший помощник Можейко.
        - Так что, Петр Людвигович, прикажете забирать? - последовал осторожный вопрос сквозь густое сопение.
        Вильчевский оглянулся.
        Можейко закутался шарфом под самый нос, который он заботливо утирал платком.
        Помощник пристава маялся не только от простуды, но и от бессмысленных мучений на холодном ветру. Ну, что тут время зря тратить? Все же очевидно… А личность погибшего все одно предстоит выяснить в участке. Так зачем же над собой издеваться? И так уже намочил руки и пальто ледяной водой, когда вместе с городовым укладывал тело на ступеньках.
        Столь разумные доводы можно было провозглашать сколько угодно, но про себя. Каждый городовой 3-го Казанского участка знал, что пристав в любой ерунде будет соблюдать строгий порядок, что означало: его помощнику на ветру составлять протокол осмотра, пока пальцы не задубеют или чернила не замерзнут.
        - Может, послать за санитарной каретой?
        Нетерпение Можейко пристав не замечал. Он думал о своем. Не нравился ему с виду обычный утопленник. Не нравился, и все тут. Вильчевский никак не мог разобрать, что именно вызывает смущение. И вовсе не то, что человек утонул в канале. У него на участке такое, конечно, не часто, но случается. По большей части от пьянства, от него все беды. Вот только господин не выглядел пьяницей: моложавый, одет прилично, если не сказать со вкусом и щегольством. Лицо вода попортила, но с виду не скажешь, чтобы страдал пороком невоздержанности. Господин образованный, состоятельный, такой в бесчувственном виде в канал не свалится. Хотя… кто его знает.
        - Рановато для плавунцов, как полагаешь, Адольф Валерианович?
        Вопрос исключительно не понравился Можейко. Означал, что господин пристав что-то там себе напридумывал. А возразить нельзя: плавунцы объявлялись по весне, когда вскрывался лед и вода отдавала урожай, который долгие месяцы зимы копили проруби. Кто сам падал, а кого пырнут ножичком, толкнут в быстрину под мостом, и концы в воду. Каждую весну плавунцов набиралось трое, а то и больше. Осенью такие сюрпризы участок получал редко. В прошлом году точно не было.
        - Дело такое, непредсказуемое, - отвечал Можейко, сморкаясь.
        - Ножевых ранений или прочих повреждений вроде не заметно.
        Помощник пристава лишний раз старался не приближаться к трупам, тем более промокшим. Но согласился: действительно не заметно. Особенно если смотреть издалека.
        - Прикажете осмотр в участке провести? - спросил он с надеждой.
        Вильчевский перегнулся через перила и глянул на утопленника. Господин лежал на ступеньках так мирно, будто прилег отдохнуть. Только помутневшие глаза его остекленело смотрели в серое небо. Пристав имел полное право одним махом скинуть ненужные хлопоты.
        - Вот что, Можейко, руки в ноги, и бегом к нам на Офицерскую, возьми кого-нибудь из сыскной и тащи сюда, - сказал он, не слишком желая этого, как будто неведомая сила дернула его за язык.
        Такого поворота помощник не ожидал.
        - Для чего же сыскную, Петр Людвигович? Все же очевидно…
        - Порассуждай мне! - напомнил Вильчевский, кто тут пристав, а кто его помощник. - Подобрал сопли и марш. Чтобы через четверть часа был здесь с сыском.
        Спорить было бесполезно. Можейко решил, что лучше согреться в беге, чем промерзать на месте, и припустил по каналу в сторону Львиного мостика.
        Сыскная полиция, как известно, размещалась в большом полицейском доме Казанской части столицы. На первом и втором этажах располагался участок, а выше - сыск. Можейко вошел в теплое помещение, и ему захотелось остаться здесь. Но с приставом шутки плохи. Не распутав шарфа, он поднялся на третий этаж и вошел в приемное отделение сыска.
        За столами трудились несколько чиновников. Никто не проявил интереса к вошедшему. Очень извиняясь, Можейко просил кого-нибудь из господ проследовать за ним на Екатерининский канал, поскольку пристав требует кого-нибудь от сыска на уличное происшествие. Он нарочно умолчал об утопленнике, зная, что в таком случае его сразу погонят: подобной мелочью полиция должна заниматься сама.
        Добровольцев не нашлось. Чиновники были чрезвычайно заняты неотложными делами. Тут в приемное отделение вышел сам начальник, статский советник Шереметьевский, узнал, в чем состоит нужда полиции, и немедленно распорядился. Чиновнику, сидящему в дальнем углу у окна, было приказано отправиться на место происшествия. Можейко сделал вид, что пропустил мимо ушей комментарий, который позволил себе начальник сыска при постороннем. Дескать, хватит вам, господин Ванзаров, витать в облаках, пора бы уже заняться чем-то полезным.
        Чтобы не стать свидетелем худших замечаний, Можейко поспешил на лестницу. Там его догнал Ванзаров и спросил, кого нашли утонувшим у Кокушкина моста? Можейко выразил удивление: неужели в сыск уже сообщили? На что получил ответ: прибежал запыхавшись. Значит, происшествие случилось не более чем в семи минутах быстрого шага. Зная пристава, из дальнего конца участка он бы послал городового, а поблизости - своего помощника. Ближайшее место со спуском, где могут положить тело, - Кокушкин мост. Что же до утонувшего, то иной причины замочить оба рукава пальто у помощника пристава на таком холоде не нашлось бы.
        Можейко пришлось не отставать от Ванзарова, который шел излишне резво, так что помощник пристава окончательно согрелся.
        Издалека завидев спешащую фигуру, Вильчевский обрадовался. Ванзарова он считал одним из немногих чиновников сыска, у которых голова набита мозгами, а не чернилами, и всегда выказывал ему свое расположение, но с дружбой не набивался.
        - Ну, Родион, приятный сюрприз, - сказал он, снимая перчатку и подавая руку. - Это как же тебя послали на такую ерунду?
        - Приказы начальства не обсуждаются, а исполняются, - ответил Ванзаров крепким рукопожатием, которое так нравилось приставу.
        - Опять впал в немилость у начальника?
        - С чего бы вдруг? Прекрасные отношения.
        - Ну-ну, конечно, - ответил Вильчевский, который по хмурому виду чиновника сыска понял, насколько отношения прекрасные. - Тогда помоги нам, окажи милость.
        - Петр Людвигович, по какой причине решили вызвать сыск? С такими историями сами отменно справляетесь.
        Пристав подмигнул:
        - Ты только посмотри по-своему. Вдруг мы что-то упустили. Если в самом деле обычная история, донимать не стану. Даю слово.
        И Вильчевский уступил место, с которого открывался лучший вид на гранитный спуск. Он ожидал, что Ванзаров спустится, осмотрит тело, как полагается, если повезет, прикажет вызвать Лебедева. Ну и так далее.
        Ничего подобного не случилось. Ванзаров замер у чугунных перил, глядя вниз, туда, где лежал утопленник. И не шевельнулся, чтобы исполнить свои обязанности. Будто впал в оцепенение или испугался покойника. Такого поведения пристав за ним не замечал.
        - Родион, что с тобой? - спросил Вильчевский, легонько коснувшись рукава его пальто.
        Ванзаров повернул голову.
        - Тело и одежду досматривали?
        - Никак нет. Тебя ждали. А что ты такой…
        Перебив, Ванзаров потребовал сделать то, что вызвало в душе Вильчевского настоящий, а не выдуманный страх. Пристав подумал, что зря не послушался Можейко. Нутром полицейского почуял, что вляпался в крупные неприятности, из которых еще неизвестно как выбираться.

11
        Гагаринская, 23
        Третья гимназия считалась заведением вполне достойным. Конечно, далеко ей было до громкой славы Второй гимназии, или Ларинской, или Царско-Сельского лицея, но все же чиновники средней руки с охотой отдавали своих мальчиков в обучение с десяти лет, платя за бесценный багаж знаний ребенка шестьдесят рублей в год.
        Как в любой гимназии, кроме математики, физики и чистописания здесь обучали древним языкам, то есть латыни и греческому. Учитель латыни Образцов Александр Гаврилович был известен беспощадным нравом, от которого вздрагивали сердца гимназистов. За свою строгость он заслужил прозвище Горгона в честь известной дамы со змеями вместо волос, от взгляда которой любой древний грек окончательно каменел.
        Заработать у Образцова «отлично», наверное, не смог бы и сам Цицерон, неплохо на этой латыни болтавший и даже оставивший кое-какие свои речи в списках, которыми теперь мучили гимназистов. «Хорошо» считалось высшим баллом у Горгоны. В основном же он ставил «удовлетворительно» и «неудовлетворительно», а частенько влеплял «кол», чем приводил в отчаяние директора гимназии, который никак не мог образумить строптивого латиниста.
        На нынешний урок гимназист 4-го класса Заморин не выучил ничего. С утра истово помолился, чтобы его не вызвали к доске. То ли молитва была недостаточно искренней, то ли на учителя молитвы не действовали, но Заморина, как назло, вызвали первым. Заранее зная, чего ожидать от данного субъекта, Горгона изготовил своих змей, чтобы жалить дитятю.
        - Ну-с, молодой человек, извольте сообщить нам в четырех спряжениях глагол rego[9 - Rego - править (лат.).], - приказал он, недобро поигрывая указкой. Ее педагогическая сила была известна загривкам гимназистов. Рука у Горгоны тяжела, но латынь вколачивала в головы накрепко.
        Стоя у доски, как одинокий пират перед расстрелом англичанами, Заморин потоптался и пробурчал нечто нечленораздельное. Он не то что не знал спряжения, но и глагол слышал впервые.
        Класс затих в ожидании неминуемой расправы.
        - Не слышу! Громче! - потребовал Горгона.
        - Э-м-м-м, - протянул Заморин, не в силах признать, что ничего не знает, а следовательно, заработает «кол» и получит дома от отца головомойку.
        - Громче! Что вы мямлите, молодой человек! Латынь - язык гордых людей! Извольте говорить с гордо поднятой головой!
        Понимая, что спасения нет и не миновать отцовского ремня, Заморин напоследок решил повеселить класс. Чтобы товарищи по несчастной латыни запомнили его героический поступок.
        - Берекус-перекус, мелекум-керекум! - выпалил он, передразнивая, и зажмурился. Вот сейчас указка начнет с его шеи то, что снизу спины довершит ремень.
        Но тут случилось чудо посильнее взгляда легендарной Медузы.
        - Очень хорошо, юноша, - без тени иронии сказал Горгона. - Продолжайте: третье спряжение…
        - Абес-мапес, фикус-какес! - сообщил Заморин, которому терять было нечего.
        - Прекрасно… И теперь завершите четвертым…
        - Вакупумис-дурукумис-пумпурумис!
        - Вот, господа. - Горгона указал на замершего гимназиста. - Вот вам образец того, как надо учить латынь. Блестящие познания, Заморин. С легким сердцем ставлю вам «отлично».
        Решительно не понимая, что случилось, и вообще, не сон ли это, Заморин вернулся за свою парту. Со всех сторон на него смотрели одноклассники. Притихшие и восхищенные.
        - Так. Прошу к доске господина Нечурина. Проверим ваши познания в глаголах, юноша, - сказал Горгона, помахивая указкой.
        Очередная жертва поплелась к ужасному концу. Нечурин обернулся, как идущий на казнь, и заметил, что товарищ его, Заморин, хитро подмигивает.
        Гимназист намек понял. Только бы хватило духу под взглядом Горгоны.

12
        Екатерининский канал
        Само собой вышло, что пристав вытянулся в струнку. Хоть по армейскому чину был младше его немного: в полицию Вильчевский пришел в звании подполковника по армейской пехоте. Но перед этим человеком ощущал себя младшим офицером, если не рядовым - такой страх и трепет вызывал господин полковник жандармского корпуса.
        Пристав докладывал обстоятельства старательно: как утром городовой заметил, что местный бродяга вытащил из воды тело, как оставили его на ступеньках и не трогали до прибытия сыска. Карманы не обыскивали, причину смерти по внешнему осмотру установить не удалось. Выслушав, полковник приказал находиться поблизости. Вильчевский козырнул и попятился к городовым, испытав истинное облегчение.
        Пирамидов подошел к Ванзарову, который с высоты набережной наблюдал, как двое сотрудников охранки, ротмистр Мочалов и чиновник Сокол, занимаются одеждой утопленника.
        - Благодарю.
        - Не за что, - ответил Ванзаров, не отрывая взгляда. - Чистая случайность, что послали меня.
        - В некотором роде повезло, - сказал полковник. - Долго бы его разыскивали.
        Что было правдой. Тело, попавшее в участок, могло пролежать сколько угодно. Вся полиция сбилась бы с ног, искавши, и не вдруг нашла. Никто бы не подумал, что сотрудник охранного отделения не пропал, не сбежал в Финляндию, а безымянный лежит в мертвецкой участка.
        - Господин полковник, позвольте отбыть, - сказал Ванзаров, отвернувшись от тела, которое дотошно обыскивали.
        - Останьтесь, - последовал резкий ответ.
        - Прошу простить, подобным происшествием сыскная полиция заниматься не может.
        - Мне решать, кто может, а кто не может, - сказал Пирамидов тоном, не оставлявшим сомнений в этом праве.
        Засунув руки в карманы пальто, Ванзаров оставался внешне спокоен и независим.
        - То, что сразу опознали Квицинского, не полезли сами, а вызвали нас, говорит о вашей разумности, - начал полковник. - С другой стороны, я не забыл ваш недавний поступок.
        - Какой именно, господин полковник?
        - Обдурили Квицинского, но не меня. Думаете, сразу не понял, какой бесполезный хлам ему подсунули? Обманули доверчивого человека, а еще джентльменский договор с ним заключили. У нас мозгов хватает, разобрались. А ваш блеф раскрыт, Родион Георгиевич. Жаль, Леонид Антонович не сможет отплатить вам. Но смогу я. И очень того желаю.
        Пирамидов выговаривал накопившуюся обиду. Мешать ему, а тем более оправдываться не следовало. Ванзаров умел слушать признания, что является оборотной стороной психологики вообще и способности раскрывать преступников в частности. Особенно следовало помалкивать, если начальник охранного отделения признается в личной неприязни.
        - Однако я готов закрыть глаза на ваш подлый поступок, не доводить его до сведения вашего начальства и даже посчитать шуткой, - продолжал полковник. Взглядом своим, тренированным на допросах в тюремных камерах, он давил и давил чиновника сыска. К его сожалению, Ванзаров не уступал, упрямо отвечая прямым взглядом, что задевало Пирамидова. - В нынешних обстоятельствах у меня нет иного выхода…
        - Что именно ожидаете от меня? - спросил Ванзаров, вместо того чтобы принести хотя бы формальные извинения. Он знал, что закоренелый преступник не признается никогда. И правильно делает. Иначе пришлось бы слишком долго объяснять.
        Пирамидов стерпел и это.
        - Спрошу напрямик: считаете ли возможным, что Квицинский, молодой, сильный, умный и ловкий сотрудник охранного отделения, мой личный помощник, не буду этого скрывать, вдруг решил покончить с жизнью и нырнул в Екатерининский канал?
        - Мне неизвестны обстоятельства его частной жизни.
        - Он счастлив в браке, финансовых затруднений нет, в карты не играет, выпивает чрезвычайно редко и только шампанское.
        - Неприятности по службе.
        Полковник нетерпеливо дернул подбородком.
        - Придумайте отговорки поумнее.
        Чиновник сыска дипломатично смолчал.
        - Повторяю вопрос: вы считает самоубийство возможным?
        - Нет, - ответил Ванзаров, все еще отражая суровый взгляд.
        - Благодарю. Можете привести хотя бы один аргумент?
        - Когда Квицинский пропал? - спросил Ванзаров, и без того примерно зная ответ, который читался по лицу трупа. Требовалось, чтобы Пирамидов немного сбавил напор.
        - Мы расстались вчера в первой половине дня, - ответил он, не уточняя, где и при каких обстоятельствах. - Квицинский отправился по делам службы и не вернулся в отделение вечером. Что иногда случалось, если дела требовали его присутствия. Но сегодня утром его супруга прислала записку: Леонид Антонович не ночевал дома. На утреннем совещании не появился, чего не могло быть ни при каких обстоятельствах. Так что скажете о ваших наблюдениях?
        - Во-первых, господин Квицинский одет для торжественного вечера. Если не ошибаюсь, на нем парадный костюм, крахмальная сорочка, галстук. Из кармашка жилетки свисает золотая цепочка часов, в галстуке брильянтовая заколка, обручальное кольцо и перстень на месте.
        - Хотите сказать, его не грабили на улице?
        Ванзаров кивнул:
        - Полагаю, сотрудник охранного отделения нашел бы способ защититься от нападения…
        - У него не было личного оружия.
        - Следов борьбы не заметил, - сказал Ванзаров и уточнил: - С того места, откуда мог рассмотреть.
        - Допустим… Это все?
        - Немного представляя характер вашего помощника, я бы сказал, что самоубийство - последняя слабость, которую Квицинский, как умный человек, мог себе позволить. Если бы захотел свести счеты с жизнью, не использовал бы такой ненадежный способ, как прыжок в канал. Выбрал бы яд или револьвер. В охранном отделении револьверы имеются?
        Пирамидов машинально покачал головой и понял, что над ним подшутили. Но обижаться не стал. Не время мелочных обид.
        - Именно поэтому мне необходимо знать, кто это сделал с Леонидом Антоновичем, - сказал он, почему-то избегая слова «убил».
        Не трудно было догадаться, чего именно ждут от Ванзарова и чем он заработает прощение за шалость, так сказать.
        - Дело будет проходить по 3-му Казанскому участку или по сыскной полиции? - спросил Ванзаров.
        - Никакого дела нет - и не будет, - последовал неизбежный ответ. - Розыск строго конфиденциальный.
        Полковника можно было понять: не хватало еще, чтобы в Министерстве внутренних дел узнали о странной смерти сотрудника охранного отделения. Как же полковник Пирамидов будет охранять трон и государство от посягательств, если не смог сберечь своего человека? Вот в чем неприятность…
        - О господине Шереметьевском не беспокойтесь, это моя забота, - продолжил Пирамидов. - Ваша задача: найти того, чьих это рук дело. И указать нам. Никаких арестов, задержаний и протоколов. Только назвать человека, кто бы он ни был, и представить доказательства. Это все, что от вас требуется, Родион Георгиевич. Согласны?
        Ванзаров понимал, что полковник недоговаривает нечто важное. Он не стал спрашивать о том, что нашептывала логика. Кое-что успел обдумать, пока ждал охранку и разглядывал с набережной тело своего знакомого, еще недавно живого и здравствующего.
        - Потребуется помощь, - вместо согласия ответил Ванзаров.
        - Все, что угодно. Что именно?
        - Во-первых, мне нужно знать, с кем из агентов у Квицинского вчера была встреча.
        Пирамидов выразил на лице, как неприятен именно этот вопрос.
        - Тут мы бы и без вас справились.
        В ответе был прямой намек: правила ведения секретной агентуры не позволяли полковнику знать эту информацию. Агентов охранного отделения, время и места тайных встреч знал только сотрудник, который их вел. Даже в отчетах указывались клички, чтобы риск раскрытия предателя сделать минимальным. Полковник действительно не знал, с кем мог встречаться Квицинский, в чем Ванзаров еще раз убедился.
        - Потребуются сведения о делах, которыми занимался Леонид Антонович последнее время.
        - Вам сообщат. Что еще?
        - Содержание карманов Квицинского. Тело должен осмотреть Лебедев.
        - Принято. Еще?
        - У меня должно быть право задавать любые вопросы, кому сочту нужным.
        - Такое право у вас есть. Все?
        - Жене Квицинского сообщите, что муж отправлен в срочную командировку.
        - Не возражаю.
        - Фотографический снимок Квицинского.
        - Вам доставят в сыскную.
        Просьбы Пирамидов удовлетворял не хуже волшебника. Подозвав ротмистра Мочалова, приказал передать все, что было обнаружено при обыске одежды. А также ответить на любые вопросы, которые задаст чиновник полиции, без утайки. В обмен за любезность полковник потребовал, чтобы его постоянно держали в курсе, как продвигается розыск. Первый доклад - завтра утром у него в кабинете.
        - И не вздумайте шутить со мной, - проговорил он, понизив голос. - Помните: найти, указать и отойти в сторону. Тогда в моем лице не обретете врага.
        Неизвестно, что лучше: быть врагом или другом начальника охранки. Фортуна так переменчива.
        Между тем на набережной канала нашелся человек, у которого случилось хорошее настроение, хотя он тщательно это скрывал. Пристав Вильчевский испытал невероятное облегчение и глубокую благодарность, когда Ванзаров шепнул ему, что дела не будет. Не будет вовсе. Как будто ничего не случилось. Даже несчастного случая. А то ведь пронюхают репортеры и напечатают в разделе «Приключения» пакостную заметку «Утонул в канале»…

13
        Угол Вознесенского проспекта и Казанской улицы
        Станислав Станиславович будто очнулся ото сна. Он находился у себя в конторе, в окна светил серый, но дневной свет. Что случилось с ним за последние часы, нотариус Клокоцкий не только не мог понять, но даже вспомнить. Вроде, как всегда, пришел в обычный час, отпер дверь, снял пальто, сел за стол. Дальше вошел посетитель.
        Обычно Клокоцкий запоминал людей с первого взгляда. В профессии нотариуса память на лица довольно важна. Но тут, как ни старался, не мог вспомнить, кто приходил. И даже не был уверен, приходил ли вообще. Оглядев кабинет, он понял, что у него происходило нечто странное. Если не сказать - ужасное.
        Весь пол устилали бумаги, сброшенные с полок. Бумаги лежали на креслах, на столе и даже на чайном столике. Все, что в порядке и аккуратности Клокоцкий расставлял в папках, все прошлые дела и дела новые, превратилось в бумажную кашу. Хуже катастрофы, кажется, нельзя представить. Бродя по кабинету, как привидение, нотариус обнаружил, что бедствие еще хуже. Сейф, в котором хранились особо важные наследственные дела, был распахнут, а его содержимое в беспорядке валялось под столом. Причем ящики самого стола вытащены и брошены на пол. Разгром был полный и окончательный. Такого зверства не позволяет себе даже полиция при обысках. Чтобы восстановить порядок, придется закрыть контору на неделю. Да если бы только в этом беда…
        Клокоцкий смотрел на часы и не верил своим глазам: исчезли два часа. Без следа. Что происходило в это время? Какая муха его укусила, что он разгромил своими руками дело всей жизни? И ведь не пьян, не в хмельном угаре. И такое натворил… Станислав Станиславович был уверен, что катастрофу устроил сам. Кто же еще, если дверь закрыта.
        Что тут поделать? На самого себя не заявишь в полицию. Жаловаться некому. И друзей почти не осталось в живых. Быть может, это ему наказание? Но за что? Что такого дурного натворил? Честно исполнял службу нотариуса.
        На глаза попался журнал «Ребус», оставшийся на столе. И тут Клокоцкого посетила странная мысль: а не есть ли это наказание за то, что он занимался спиритизмом? Сколько раз у них обсуждались явления, которые случаются не на сеансе, а вот так, средь бела дня, неизвестно откуда. Может быть, и его кабинет навестила спиритическая сила, которая оставила такой разгром? Отсюда и провал в памяти. Поразмыслив, нотариус счел это объяснение самым разумным. Оставив все как есть, он оделся и вышел на улицу. Ему требовалось срочно поделиться и обсудить явленное чудо. И понять, что делать дальше. Клокоцкий знал, кто сможет помочь ему советом.

14
        Угол Казанской и Демидова переулка
        Мочалов с солдатской прямотой заявил: он голоден так, что готов сожрать любого. Ничто человеческое не чуждо даже сотрудникам охранки. А за едой с аппетитом порой можно сболтнуть лишнего. Ванзаров пригласил ротмистра на поздний завтрак в ресторан гостиницы «Виктория». Кухня отменная, заведение поблизости, далеко ходить не надо.
        Усевшись за столик, Ванзаров наблюдал, какое действие оказывает жандармский мундир ротмистра. Официанты перестали беспорядочно бегать по залу, небольшой оркестр затих, а гости незаметно перебрались подальше от опасной парочки. За свою репутацию, которая пострадает после прилюдного завтрака с жандармом, чиновник сыска не беспокоился. А ротмистр давно привык к страху и почтению, что вызывали его аксельбанты. Он живо взялся за рубленые котлеты с вареным картофелем и чухонским маслом, не забывая запивать хорошими глотками шабли. Ел Мочалов, как ест здоровый крестьянский мужик после тяжкой работы в поле. Любо-дорого посмотреть. Но посетители ресторана старательно обходили взглядами их стол. Даже дамы, которым полагается интересоваться заметными одинокими мужчинами, особенно когда их двое.
        Пока организм ротмистра насыщался, Ванзаров разложил на столе находки из карманов утонувшего. Квицинский имел при себе: карманные часы на золотой цепочке, перочинный ножик, смятый цветок, промокший платок, портмоне и записную книжку в сафьяновом переплете. Портмоне хранило несколько сотенных купюр, счет из ресторана «Данон» от вчерашнего числа и телеграфную квитанцию отделения на Варшавском вокзале.
        Ванзаров раскрыл слипшиеся листы записной книжки.
        Квицинский вел записи карандашом. Иначе без Лебедева и его лаборатории прочесть было бы невозможно: вода смывает чернила. Слова сохранились. Леонид Антонович проявил похвальную осмотрительность: никаких фамилий и адресов, только сокращения. Последняя запись стояла на 1 ноября. Выглядела она так:
        10. ВО/??!
        На предыдущем листке за 31 октября было пусто. Завтрашний день, 30 октября был не слишком занят:
        12. Г-к. (?)
        4. С-й.
        6. М-а/СГ.
        Сегодня, 29 октября, господин Квицинский собирался:
        11. КР./СГ.
        3. Об./Г-к.
        6. МК.
        Нельзя сказать, что в эти дни сотрудник охранки планировал загрузить себя трудами. Зато вчера у него выдался день, полный забот:
        9. КР./В-т.
        11.15 Варш.
        6. МК.
        7. Т-в.
        8. Дн./Р.
        10. М-а.
        Шифр казался несложным. Перебрав несколько мокрых страничек назад, Ванзаров нашел разгадку: с кем была последняя встреча, намеченная Квицинским вчера на десять часов вечера. Для этого следовало сопоставить «М-а» с днем, когда Ванзаров случайно узнал маленький секрет сотрудника охранки. Отлепляя и перекладывая пустые странички, Ванзаров нашел, что одна вырвана там, где должны быть планы на 3 ноября. Вместо нее остался чуть заметный корешок. Смыла вода отпечаток карандаша на соседней странице или криминалистика окажется сильнее, мог сказать только Аполлон Григорьевич. Тут логика бессильна.
        Ванзаров спрятал вещи Квицинского в карман пиджака и разлил остатки вина. Французскую виноградную жидкость он пил исключительно по необходимости, считая пародией на древнегреческое вино, то есть бесполезной тратой времени.
        - Горделив был Леонид Антонович, не так ли? - сказал он, поднимая бокал, не чокаясь.
        - Ваша правда, хоть и друг он мне был давнишний, но высокого мнения о себе был Леонид, царствие ему небесное, любимчик нашего командира, - ответил Мочалов, одним глотком опустошив полбокала.
        - Кого Квицинский встречал вчера на Варшавском вокзале?
        Ротмистр легкомысленно пожал плечами.
        - Агента, наверное. Эти подробности у нас даже господину полковнику не докладывают.
        - Отчего у вас в отделении не поставили полицейский телеграф?
        - Да что вы! Как можно… Стоит машинка… Вещь непременная. - Мочалов работал челюстями, как гребным винтом. - Скоро прямой телефон в Москву протянут. Без этого теперь нельзя.
        - Вчера утром в крепости Леонид Антонович допрашивал эту Крашевскую… - аккуратно спросил Ванзаров, делая ставку на разгадку сокращений «Кр.» и «В-т.».
        - Он допрашивал! - хмыкнул ротмистр. - Я все костяшки отбил, сорочку запачкал, а Леонид умные вопросы задавал. Пыль в глаза господину полковнику пускал очередной раз. И опять: без толку… Ничего эта, как ее…
        - Электрическая женщина, - подсказал Ванзаров.
        - Вот-вот, именно. Крепкая полька, ничего не сказала, только посмеивалась. Так знаете, что Леонид предложил после допроса?
        - Боюсь предположить.
        - Вызвать гипнотизера и погрузить ее в транс! - торжественно сообщил Мочалов. - Только представьте этот цирковой номер! А господин полковник согласился, на все глаза закрывает. Эх, дали бы мне ее в оборот, такое устроил бы без всякого гипноза, запела бы, как миленькая.
        Дамам и господам с шаткими нервами не следовало знать, что бы мог устроить ротмистр. Они и так отсели от него подальше. У Ванзарова нервы были покрепче.
        - Как полагаете, в чем причина интереса Квицинского к спиритизму?
        Мочалов накрепко вытер рот салфеткой и отбросил в сторону.
        - У него, видите ли, была теория: при помощи спиритических сеансов предотвращать покушения и вообще нанести такой вред революционному движению, от которого мерзавцы уже не оправятся. Например, узнавать, где склады оружия, подпольные типографии, когда прибывают посыльные из заграницы, где держат общую кассу и тому подобное. Без помощи агентов и провокаторов, а так сказать, загнув с вершин спиритизма. В любое время, когда будет угодно. Идея сильно пришлась по душе господину полковнику. Квицинский получил, можно сказать, карт-бланш. Делай, что хочешь, только дай результат.
        - Много времени уделял?
        Мочалов усмехнулся.
        - Только этим занимался. Никаких других обязанностей. На сеансы спиритические ходил, знакомства с приезжими знаменитыми медиумами водил, в кружке спиритическом состоял, посещал их заседания.
        - В кружке при журнале «Ребус»? - спросил Ванзаров.
        - Нет, о таком не слышал… Леонид называл… Кажется… - Тут ротмистр напряг все извилины, какие у него имелись. - Ведь говорил же… Ах да: Петербургский медиумический кружок. Они на Сергиевской собираются.
        - И что же, Квицинский сам вызывал спиритические силы?
        Ротмистр только плечами пожал:
        - Не удивлюсь. Примерил на себя личину и не мог отказаться, так увлекся. Да все без толку. Одни разговоры, а если касаемо результатов, то, по моему мнению, их не было вовсе. Господину полковнику терпения хватит ненадолго.
        Настал момент, когда надо было коснуться главного. Коснуться осторожно.
        - В последнее время Квицинский приблизился к некому важному спиритическому открытию, - сказал Ванзаров, наблюдая за реакцией Мочалова. Тот ничем не показал, что чиновник полиции вторгся на запретную территорию.
        - Был слух между нашими, - ответил он, раскрывая страшную тайну: оказывается, в охранке болтают языками почище любого чиновного присутствия, особенно когда не имеется точных фактов. - Вроде напал он на след какого-то аппарата, при помощи которого можно сильно мутить голову.
        - Что за аппарат?
        - Не имею понятия. Квицинский как-то обмолвился, что изобретение некого петербургского чудака. Думаю, толку от него, как от спиритического сеанса. Да только господин полковник так загорелся, что места себе не находил.
        Похвальное здравомыслие ротмистра следовало отметить. Вино кончилось, а заказать еще бутылку Ванзаров поленился.
        - У вас, Николай Илларионович, острый и беспощадный ум, - ограничился он комплиментом.
        В охранке Мочалову все больше приходилось работать кулаками. Такие слова пришлись ему по сердцу, он расцвел застенчивой девицей.
        - Если бы господин полковник слушал не только Квицинского… - с искренним сожалением проговорил он. - Столько времени зря потеряли…
        - Кто мог Леонида Антоновича столкнуть в канал?
        Не заметив резкого перехода, ротмистр выразил глубочайшее непонимание.
        - Удивляюсь… Леонид был не борцовского сложения, но за себя постоять мог… Заморочили ему голову сильно.
        - Спириты?
        - А кто же еще.
        - Зачем было убивать его?
        - Вот этого в толк не возьму, - честно признался Мочалов. - Хоть и не были с ним в товарищах, но жалко.
        - Почему Квицинский не носил при себе оружия?
        Вопрос отчего-то сильно повеселил ротмистра.
        - Забавная история случилась, - сказал он. - С год назад нагрянули мы в кружок. Ничего существенного, так, интеллигентская болтовня. Леонид был с нами. Полиция окружила помещение, мы вошли. Тут у него нервишки сдали, непривычен он к практической работе, как закричит: «Ни с места! Руки вверх!» - ну и пальнул для острастки. Рука оружием не тренирована, дернулась на отдаче. Пуля шальная попала одному кружковцу в грудь. И сразу наповал.
        - Господин полковник запретил ему прикасаться к оружию.
        - Именно так. - Мочалов вздохнул. - Был бы при нем револьвер, может, остался бы жив… Да что теперь сожалеть… Жена вот у него молодая. Красавица. Не знает, что уже вдова, бедная. Сами съездите к ней с тяжелым известием?
        - Возможно, - ответил Ванзаров.
        Он выразил ротмистру благодарность за столь полезный разговор. Расстались они почти друзьями. У публики на виду Ванзаров крепко пожал руку жандарму. Мочалов так проникся доверием, что предложил обращаться, когда вздумается. Если будет нужда.
        С его уходом зал ресторана ожил. Зашевелились официанты, музыканты взялись за струны, ожили разговоры гостей. Зато оставшийся за столом приятель жандарма получил сполна, то есть был награжден букетом презрительных взглядов. Ванзаров такие пустяки не замечал вовсе.
        Снова раскрыв книжку Квицинского на 28 октября, он уже знал четыре записи из шести. Одну из них надо было проверить незамедлительно.
        Расплатившись и оставив скромные чаевые, Ванзаров поднялся из ресторана в холл гостиницы. На лестнице, ведущей на второй этаж, мелькнул господин в черном пальто и скрылся за пролетом. Человек не был знаком, но Ванзарова посетило странное и нелогичное чувство: где-то видел его.
        Где и при каких обстоятельствах?
        Память отказалась помогать. Может, и показалось. Чего не бывает…

15
        Угол рек Мойки и Пряжки, 1
        Живет себе человек, ходит на службу, женат, имеет детишек. По утрам чай кушает, вечером домашний борщ хлебает. Живет себе - не тужит, жалованье получает, сыновей в гимназии обучает, дочерям приданое копит. Но вот в один странный день, то ли солнце в глаза ударяет, то ли ветер влетает в голову, начинает ему казаться, что все не так устроено, как нужно, как правильно. А даже наоборот. Тогда человек прикладывает усилия поломку мира исправить, да только от этого хуже делается. Никто его не понимает, все обидеть хотят, и домашние его врагами ему становятся. И вот приходит к человеку прозрение: мир вокруг него окончательно сошел с ума. Лечить его надо, иначе все рухнет. Говорит об этом человек с жаром, с верой и напором. Проповеди его слушают дома и на службе, но недолго. Вскоре, если успокоительное не помогает, отправляется бедолага, прозревший и прогнавший с глаз морок реальности, в заведение, что стоит на берегу речки Пряжки, иначе именуемое больница для душевнобольных Св. Николая Чудотворца.
        Место хорошее, тихое. Врачи заботливые, стараются человеку помочь, то есть вылечить от неправильных мыслей. Только разум человеческий - как фарфоровая фигурка, тонкий и хрупкий. Стоит поднажать или ударить ненароком - пойдет трещинка, за ней другая, а там, глядишь, рассыпается фигурка на осколки. Склеить можно, но следы останутся. После улучшения и выписки присмотр требуется. Доктора советуют на всякий случай исцеленному не давать режущих предметов или слишком умных книг.
        Только не всех несчастных современная психиатрия, которая сделала огромный шаг вперед - один венский доктор Фрейд чего стоит, - излечить может. Не совсем разобрались, какая извилина для чего требуется. Подобных больных, вероятно, безнадежных, содержали на четвертом этаже больницы. Поближе к небу, так сказать, что видит все страдания человеческие.
        Ординатор Охчинский Константин Владимирович как раз завершал обход отделения тяжелых больных. Он был хорошим врачом, а потому давно понял, что в этом случае помощь заменяет милосердие и терпение. Ну и усиленные дозы лекарства. Вместе с младшим доктором Садальским он, как всегда, начал с дальней палаты. Заходя в каждую, Охчинский проверял записи, насколько изменилось состояние, выслушивал комментарии Садальского, довольно однообразные, и шел дальше. Они прошли коридор и остановились у последней двери. В этой палате находилась больная, поступившая пять дней назад. Довольно молодая женщина пребывала в глубокой каталепсии, ни на что не реагировала, лежа неподвижно, глаза не закрывала. Еду не принимала, санитарки кормили ее насильно жидким бульоном, а на ночь делался укол снотворного. Причиной такого состояния стало глубокое нервное потрясение, насколько было известно Охчинскому. Иных сведений ему не предоставили, зато был дан строжайший приказ: никаких визитеров к ней не подпускать. Даже если придут из сыскной полиции. Приказ исходил от охранного отделения, поэтому требовал безусловного исполнения.
Желающих навестить даму пока не нашлось.
        - Как сегодня самочувствие Иртемьевой? - для порядка спросил Охчинский, зная неизбежный ответ.
        - Извольте взглянуть, - сказал Садальский, почему-то пряча глаза.
        Охчинский открыл дверь палаты.
        Стены комнаты с одним окном были выкрашены в мышино-серый цвет. Две железные кровати привинчены к полу, одна пустовала. Другая примыкала к окну. На ней сидела больная. Дама укуталась в одеяло, как в кокон, из которого виднелось бледное лицо с обострившимися скулами и носом. Она смотрела в небо, будто птица, мечтающая вырваться из клетки. На звук больная повернула голову. Охчинский отметил, что взгляд у нее стал почти осмысленный. Такого резкого и внезапного улучшения ординатор не мог припомнить в своей практике.
        - Доброе утро, мадам Иртемьева… Как вы себя чувствуете? - спросил он особым «докторским» тоном.
        Она отвернула голову и стала смотреть в окно, запрокинув подбородок.
        - Меня зовут Макбет… Леди Макбет… - проговорила она тихо, но отчетливо. - Мои руки в крови… Мне не смыть с них кровь…
        Охчинский оглянулся на спутника. Доктор Садальский выразительно пожал плечами: дескать, очевидное, хотя и невероятное. Редкий случай выхода из каталепсии в шизофрению.
        - Если чего-то желаете, дайте знать. Поправляйтесь, мадам, - сказал Охчинский и чуть не вытолкал коллегу в коридор, где раскрыл лечебный лист. - Семен Францевич, это как понимать? Что ей давали?
        Садальский пробормотал что-то невнятное.
        - Простите, не понимаю. Что мямлите?
        - Строго по вашему назначению, Константин Владимирович…
        Действительно, записи вечернего и утреннего приема лекарств выполняли точно по назначенному ординатором лечению.
        - Тогда откуда такой эффект? - спросил он.
        Младший доктор странно замялся.
        - Так ведь вы же сами…
        - Что я сам? - не сдержав раздражения, повысил голос Охчинский.
        Окончательно припертый к стенке, Садальский сообщил, что сегодня утром, еще до обхода отделения, господин Охчинский прошел вместе с посетителем в палату Иртемьевой и потребовал никому не входить. Примерно через полчаса вышел оттуда и вернулся в ординаторскую. Когда Садальский заглянул в палату, мадам сидела, завернувшись в одеяло. Как на обходе.
        Охчинский знал, что психиатрия довольно тонкая наука. Не заметишь, как окажешься на другой стороне койки и начнут лечить тебя. Но тут никаких сомнений: у младшего доктора случилось внезапное помутнение.
        - Посетитель? Да еще и со мной вместе? Откуда ему взяться? Да вы бредите! - не слишком научно закончил он.
        Кричать на себя Садальский позволял только несчастным, то есть больным, и жене. Спускать ординатору подобное хамство он не собирался.
        - Извольте сменить тон, господин Охчинский, - заявил он. - Я вам не лакей, чтобы терпеть выволочку. Говорю, что наблюдал лично: вы провели посетителя в палату…
        Видя решительный настрой младшего доктора, ординатор растерялся. И испугался. Быть может, с ним случился провал в памяти, если не помнит, что произошло буквально час назад. Плохо дело, пора в отпуск.
        Резко сменив тон и принеся искренние извинения, Охчинский сослался на усталость. Садальский извинения принял.
        - Я ведь испытал зависть, - продолжил он. - Хотел одним глазком подсмотреть, как работает профессор Тихомиров.
        Тут Охчинский испугался не на шутку: если не помнит, что был вместе со своим великим учителем и светилом психиатрии, дело совсем худо.
        - Да, профессор Тихомиров, - не слишком уверенно сказал он. - Поздоровались?
        - Нет, к сожалению. Хотел выразить профессору свое почтение, но лично его не видел. Так, мельком, со спины. Вы сказали, что профессор хочет оставить этот визит без лишней огласки.
        - Да-да, именно так, без огласки, - согласился Охчинский. - Он хотел опробовать новую методику лечения, я не мог отказать своему учителю, как понимаете… И каков результат… Прошу оставить этот инцидент между нами.
        Садальский, разумеется, обещал. Младший доктор жалел, что не посчастливилось ему ознакомиться с новым методом профессора Тихомирова.

16
        Дом на Екатерининском канале
        Ветер надувал тучи свинцовой тяжестью и выжимал капли дождя. Ветер откидывал поднятый верх у пролеток и гнал озябших лошаденок. Ветер очистил гранитную лестницу от мокрых следов. Ничего не напоминало о том, что городовые подняли и перетащили в санитарную карету тело, укрытое простыней. На посту остался Ермыкин, который выхаживал и посматривал, будто мог объявиться новый утопленник. Он по-свойски кивнул Ванзарову, дескать, бдим, и пошел обходом. А чиновник полиции поднялся на третий этаж дома и покрутил ручку звонка. Из квартиры раздался знакомый вой, как от пароходного гудка.
        Последний раз он был здесь дней шесть назад и не думал, что вернется снова. Строить предположения или планы - лучший способ рассмешить богов, как узнали на горьком опыте древние греки, о чем стали писать трагедии и даже показывать их в театрах.
        Дверь открыла горничная. Преображение случилось разительное. В ней не осталась игривого кокетства. Исчезла прическа черных волнующих кудрей, волосы были туго собраны на затылке, как у домашней учительницы. А лицо ее несло отпечаток пережитого горя, она не стеснялась покрасневших глаз. Даже просторную блузу, у которой на месте выреза красовались полосы тельняшки, теперь сменило черное платье с белым фартуком и коронкой.
        Ванзаров галантно приподнял шляпу.
        - Мадемуазель Муртазина, вы позволите? - сказал он, нарочно не поминая романтическое имя, которым она представлялась раньше.
        - Господин Ванзаров… Простите, сейчас не вовремя. Мадам Рейсторм спит.
        - Обещали ведь не поить ее каплями опиума.
        - Без них она пребывает в беспокойстве. Прошу простить.
        Ванзаров сунул ногу в проем, не давая двери закрыться.
        - Вы не слишком радушны, - сказал Ванзаров, подпирая дверь плечом. - Не посмею беспокоить сны мадам. Я к вам.
        - Ко мне? - спросила горничная с таким изумлением, будто получила предложение руки и сердца. - Но ведь все кончено. Чего вы хотите?
        - Там, где одно кончилось, другое только начинается, как гласит закон цикличного возвращения, - философски ответил чиновник сыска. - Если не желаете приглашать в дом, накиньте платок, на лестнице холодно.
        Поколебавшись, горничная отошла в сторону.
        Оставив пальто и шляпу в прихожей, Ванзаров вошел в знакомую гостиную. Здесь все было по-прежнему. Вдова капитана 1-го ранга, заработавшая кличку мадам Пират за то, что не давала покоя приставу Вильчевскому, превратила квартиру в подобие корабля в память о покойном муже. С потолка свешивались канаты, веревочная лестница и гирлянды треугольных флажков. Стены были густо увешаны фотографиями морских офицеров, кораблей и портов. Большой книжный шкаф превратился в выставку корабельных приборов. Хозяйка этого редкостного музея дремала на своем капитанском мостике. Уронив голову на грудь, пожилая дама отчаянно храпела, не хуже коня в стойле, во всяком случае с неменьшей резвостью. Ванзаров заметил, что свой телескоп Лебедев так и не удосужился забрать. Линзы все еще были направлены в окна дома напротив.
        - Елизавета Марковна сильно сдала за последние дни. - Горничная говорила тихо, чтобы не разбудить.
        - Узнав о случившемся, она не потребовала шампанского? - шепотом спросил Ванзаров.
        - Что вы… Залилась слезами и стала молиться, будто это ее грех.
        - Потеряла смысл в жизни?
        Муртазина задумалась, в чем раньше не была замечена.
        - Наверное, вы правы… Все мы потеряли смысл жить дальше…
        - Так бывает, когда человек получает то, чего сильно хочет.
        На него глянули хорошенькие глазки. Все те же, прежние.
        - Вы так полагаете? Но ведь это ужасно… Получить желаемое и узнать, как ошибался…
        - Один древний автор как-то сказал: бойтесь своих желаний, - сказал Ванзаров, которого интересовало: насколько глубокие изменения случились в игривой горничной. - То есть выбирайте их тщательно. Боги могут изрядно пошутить. А вы, мадемуазель, боитесь своих желаний?
        - Уже нет, - ответил она, отведя взгляд. - Мне уже нечего бояться… Думаю, Елизавете Марковне осталось немного, новым хозяевам не понадоблюсь, придется искать новое место. Что к лучшему. Не хочу каждый день видеть дом напротив…
        Барышня повела подбородком в сторону окон. Ванзаров понимал, почему дом-красавец, именуемый в 3-м Казанском участке «Версаль», вызывает у нее тяжелые воспоминания.
        Муртазина встряхнула головой, будто отгоняя дурные мысли.
        - Так для чего я вам понадобилась, Родион Георгиевич?
        Ванзаров позволил себе сделать несколько шагов по гостиной, будто разглядывая экспонаты.
        - Что делали вчера вечером? - спросил он, посматривая на спящую даму.
        - Что я делала? - переспросила Муртазина с нескрываемым удивлением. - Вас это в самом деле интересует?
        - Чрезвычайно.
        - Тогда должна признаться во всем. - Она сложила руки на переднике. - Я не делала ничего. Совершенно запустила дом. Пол не метен, пыль не убрана. Самовар и тот лень поставить. Мадам ест, как птичка, а я подъедаю за ней крошки. Даже в лавку лишний раз не хочется идти. Преступная лень…
        - А в одиннадцатом часу вечера?
        Муртазина вздохнула:
        - Дала Елизавете Марковне капли и села на кухне. Свет не зажигала, жалко свечей.
        - Господин Квицинский заглянул, когда мадам спала?
        Кажется, вопрос пробил брешь в тоскливом спокойствии барышни. Нервными движениями она оправила фартук, и без того выглаженный.
        - На каком основании задаете подобный вопрос, господин Ванзаров?
        - Потому, что имею право, - ответил он, подходя к ней.
        - Неужели? Вы уверены? Вам же известно, в чем состоят наши отношения с Леонидом Антоновичем.
        - Полковник Пирамидов предоставил мне право задавать любые вопросы, кому сочту нужным.
        Губки мадемуазель округлились, чтобы произнести фразу: «Так и вы теперь туда же». Но она умела управлять чувствами.
        - В таком случае… Прошу не сердиться на мою маленькую хитрость. Вы же понимаете, о таких встречах нельзя рассказывать.
        Ванзаров понимал.
        - Спиритического кружка «Ребуса» больше не существует. Объектов вашего интереса не осталось, - сказал он. - Чего хотел от вас Квицинский?
        - Почему бы вам не спросить у него самого?
        - Когда сочту нужным, - ответил Ванзаров. - Что он хотел?
        Муртазина закрыла глаза ладонью, будто от яркого света.
        - Это было ужасно, - проговорила она. - Я не ждала его, встреча не была условлена. К тому же Леонид Антонович никогда не приходил сюда. Встречи всегда назначались в общественных местах. А тут вдруг… Открыла дверь и не узнала его. Он был в чудовищном состоянии…
        - Пьян?
        Она кивнула:
        - Ужасно пьян. Никогда его таким не видела. Чуть не с порога набросился на меня. Он был… Он был в чрезвычайном возбуждении…
        Порочная страстишка сотрудника охранки была немного нелогична.
        - Отстояли свою честь? - беззастенчиво спросил Ванзаров.
        - Пришлось дать несколько пощечин. И знаете, помогло. Леонид Антонович извинился, попросил воды и выпил чуть не кувшин. Потом сел в кресло. - Она показала на одно из тех, что стояли около шкафа с морскими приборами. - Стал прежним. Только икал часто.
        Когда разумный человек делает в записной книжке пометку о визите, трудно предположить, что Квицинский планировал любовные утехи в пьяном виде. Психологика это целиком отвергала. Ванзаров вынужден был прислушаться к голосу лженауки, как упрямо называл ее Лебедев.
        - Так какова была цель его визита? - спросил он.
        Ответила Муртазина не сразу.
        - Он дал мне новое поручение…
        Ванзаров одобрительно кивнул. Все-таки прежняя Муртазина растворилась в горестях не вся. Кое-что осталось.
        - Наблюдать за спиритами?
        - Возможно. Подробности спросите у него.
        Играла она хорошо. Печаль ей шла в качестве маски.
        - С каких пор подвергнуть гипнозу считается поручением?
        Когда хорошенькую женщину ловят с поличным, она применяет последнее оружие: невинную улыбку. Чем Муртазина и попыталась защититься.
        - Если знали, зачем спрашивали…
        - Квицинский обещал завтра в шесть вечера отвести вас к гипнотизеру? - продолжал Ванзаров.
        - Сказал, чтоб была готова к пяти, заедет за мной. Вот, готовлюсь.
        - Назвал имя специалиста?
        Она покачала головой.
        - Нет… Какая-то знаменитость… Зачем было спрашивать, если вам и так известно?
        Барышня, вероятно, сильно бы опечалилась, если бы поняла: Ванзаров ничего не знал. Психологика предположила: если Квицинскому взбрела на ум идея проверить гипнозом заключенную в крепости, то отчего бы не испробовать его на печальной горничной? Догадка оправдалась вполне, раскрыв еще одну шифровку в записной книжке. Оставался самый важный вопрос. Тот, который наверняка волновал и Леонида Антоновича. Так волновал, что ради него он был готов на все.
        - Что же Квицинский хотел вытащить из вашей головы щипцами гипноза?
        Муртазина была тиха и печальна.
        - Не знаю, - тихо проговорила она. - Я ничего от него не скрывала.
        - Но ведь это очевидно.
        - В таком случае сообщите мои скрытые мысли. - В ее голосе прозвучал вызов.
        Вызовы Ванзаров всегда принимал с охотой.
        - Вашей задачей в кружке «Ребуса» было следить за изобретением Иртемьева.
        Молчание горничной было достаточным ответом.
        - Квицинский резонно полагал, что вы или что-то знаете, или не подозреваете, что знаете нечто важное. Что и следовало из вас вытащить.
        Она сжала виски ладонями.
        - Для чего говорите мне это, Родион Георгиевич… Для чего мучаете… Что мне теперь делать: отказаться от гипноза? Прогнать Квицинского? Я не хочу, чтобы меня гипнотизировали, но я обещала ему. Обязательства мои никуда не делись. Как мне быть?
        Искренние страдания имели власть над Ванзаровым. Особенно когда страдала хорошенькая барышня. Пусть хитрая и себе на уме.
        - Завтра сеанса не будет, - сказал он. - Обязательства ваши исчерпаны. Считайте себя свободным человеком, если, конечно, пожелаете.
        - Это невозможно, - возразила она, вытирая сухой глаз.
        - Сегодня утром Квицинский найден мертвым. Для вас все закончилось. Во всяком случае, как для агента охранного отделения.
        Известие Муртазина приняла чрезвычайно спокойно.
        - Ах вот оно что… Как он погиб?
        - Не имеет значения, - ответил Ванзаров, чтобы не поощрять женское любопытство. - Когда Квицинский ушел, выглянули в окно?
        - Как-то само собой вышло…
        - Куда он пошел?
        - Было темно… Ничего не разобрала… - Муртазина сделала движение, будто хотела вцепиться в его руку. - Родион Георгиевич, я боюсь!
        - Чего же?
        - Там… - Она показала в сторону дома на другом берегу канала. - В тех окнах… несколько прошлых ночей я видела огоньки… Они плыли по воздуху… Как будто искали чью-то душу… Я знаю, кого они ищут… Они ищут меня… Спасите!..
        Еще одну чистую головку замутил спиритизм. Переубеждать бесполезно. Чтобы утешить испуганную барышню, Ванзаров попросил показать, где именно она видела огоньки. Муртазина указала на окна гостиной и кабинета Иртемьева.
        - Представьте: тишина. Ночь. И вдруг - вспыхивают… - Она не могла успокоиться.
        - Вчера огоньки появлялись?
        - Да. Поздно ночью. Мне не спалось, подошла к окну, а там…
        Из кресла на капитанском мостике раздался тяжелый вздох. Проснувшись, мадам Рейсторм смотрела на людей, что выплыли в ее гостиную из сонных видений, мутным взглядом. Вдруг выхватила офицерский кортик, который прятался в складках шали, и замахнулась.
        - Убийца! - закричала она так пронзительно, что у Ванзарова зазвенело в ушах. - Мерзавка! Нинка, акула злобная! На тебе кровь невинная! Ты и моей смерти хочешь, подлая! Так вот тебе…
        Пожилая дама принялась колоть воздух с редкостным остервенением, нанося удары сверху вниз. Если бы клинок достиг цели, горничная превратилась бы в котлету. Муртазина не шевелилась. Ванзаров крикнул ей, чтобы несла капли, а сам принялся ловить старческую руку с кортиком.
        Обезоружить мадам Пират оказалось несложно. Получив ушат проклятий и плевков, Ванзаров обнял Елизавету Марковну так, что она не могла шевельнуться, пока горничная не влила порцию успокоительного. Мадам затихала, как остывающий чайник, булькая руганью, пока не угомонилась совсем. Кортик Ванзаров попросил забрать и спрятать от нее подальше.
        Старуха погрузилась в глубокий и спасительный сон. Помочь Муртазиной было сложнее. Горничная плакала и просила верить: она никого не убивала. Ей так страшно, так страшно, как будто вокруг бродит призрак. И спасения нет.
        Сейчас Ванзаров мог помочь только советом: никому не открывать. Особенно призракам. Потерпеть хотя бы несколько ближайших дней.

17
        Дом на Бассейной
        Лебедев подглядывал в щелочку. Погорельскому же места не хватило, он стоял позади криминалиста, делая вид, что ему совершенно безразлично, только поднимался на цыпочки, стараясь заглянуть через мощные плечи Аполлона Григорьевича, чего еще никому не удавалось.
        В комнате для приемов на простом венском стуле, широко расставив ноги в начищенных сапогах, сидел мужчина не старше тридцати лет, в плечах крепкий. В кулаке он сжимал фуражку-московку. Одет был в простой пиджак, светлую (праздничную) косоворотку. Брюки заправил в сапоги. Перед ним, немного согнувшись, стоял господин в жилетке и сорочке, рукава которой были закатаны до локтей. Он держал тонкую цепочку, на конце которой покачивался хрустальный шарик. Медленно отведя шарик, господин пристально заглянул в глаза сидевшему, сделал движение ладонью, будто смахивает пыль, и наклонился к его уху. Аполлон Григорьевич видел шевеление губ, но не мог разобрать слов. Кажется, пациенту задавались вопросы. На каждый он отвечал «да», растягивая, как в песне. Пошептав, господин в жилетке выпрямился, надел сюртук и щелкнул пальцами перед носом мужчины. Тот вздрогнул, огляделся и тяжко вздохнул.
        - Как самочувствие?
        - Хорошо… Не жалуюсь, доктор… Вроде тихо… Поможет ли?
        - Поможет, господин Семенов, не сомневайтесь.
        - Ну, раз так. - Мужчина поднялся и крепко потряс руку доктора Токарского, который скривился от такого простодушия. - Очень вам признательны, а то житья совсем не стало.
        Выпроводив пациента, Токарский вернулся в кабинет, где ожидали гости.
        - Прошу простить, господа, - сказал он с поклоном. - От этого господина легче отделаться, чем переносить сеанс.
        - Не похож что-то фабричный на пьяницу, - бесцеремонно заметил Лебедев. - По виду - старший мастер или токарь высшего оклада с Путиловского завода. Такой пролетариат не пьет, а книжки читает.
        - В этом вся беда, - согласился Токарский. - Господину Семенову как-то попался «Капитал» Маркса, и стал он его самостоятельно изучать. Ничего не понял, но только теперь Маркс разговаривает с ним.
        - О чем же? - спросил Лебедев, еле сдерживая смех.
        - О прибавочной стоимости. О чем же еще может говорить Маркс с рабочим Семеновым у него в голове.
        Аполлон Григорьевич заржал так, будто находился у себя в лаборатории, ко всему привычной, чем вызвал улыбку Токарского.
        - Вот и получили публичный урок гипноза, - добавил он.
        Кулаком Лебедев вытирал глаза и брызнувшие слезы.
        - Ну, если ваш гипноз, коллега, справится с Марксом, сниму шляпу.
        - Посмотрим. Если Семенов не вернется, значит, победили мы марксизм. Должен признать, что гипноз не так всесилен, как хотелось бы.
        Аполлон Григорьевич выразил большой интерес к вопросу.
        - А сколько же исцеляются?
        - Общих цифр нет, каждый доктор ведет свою статистику. В моей практике результат, скажем так… - Токарский задумался. - На сто человек - сорок перестают пить совсем, еще двадцать держатся больше года, десять - срываются через месяц, а с остальными ничего поделать нельзя.
        Одобрение Лебедев выразил хулиганским свистом.
        - Надо же, я-то думал, что пять, от силы - шесть, семь…
        - Вы почти угадали, коллега, - ответил Токарский, зная, чем польстить великому криминалисту, знакомству с которым обрадовался чрезвычайно. - Европейские и американские доктора считают, что гипнозу, как таковому, поддаются шесть-восемь человек из ста. Есть, конечно, авторитеты, которые называют куда большие цифры. Так, доктор Льебо заявлял, что у него в клинике излечиваются девяносто два пациента из ста. Но я считаю такие цифры завышенными. По моему мнению, никак не больше десяти.
        В уме Лебедев прикинул: выходит, из населения столицы примерно сто тысяч можно загипнотизировать. Совсем немало. Вот тебе и эстрадное развлечение.
        - Поразительные сведения, - признался он. - Нигде раньше не попадались.
        Токарский чуть заметно улыбнулся.
        - Что касается гипноза, некоторые сведения стараются не разглашать.
        - Опасно?
        - Нет, чтобы шарлатаны не пользовались.
        Погорельский ощутил себя обиженным и забытым: мало того что привел и познакомил с Токарским, так эти двое беседуют между собой, как будто он пустое место.
        - А вот я считаю, что образование только вредит народу, - заявил Мессель Викентьевич. - Чему мы были свидетелями. Чем меньше народ читает, тем более счастлив. Да и что им надо? Водка, гармошка, щи да добрая баба. В этом их подлинное счастье.
        - Да вы, батенька, реакционер махровый! - вскричал Лебедев и так шлепнул доктора по коленке, что тот чуть не слетел со стула. И уже не мог остановиться: - Драгоценный коллега Александр Александрович, а раскройте тайну…
        Токарский выразил непонимание:
        - Какую же тайну вам раскрыть, коллега?
        - Можно ли при помощи гипноза управлять человеком?
        Вопрос оказался не таким простым. Токарский хмыкнул и уселся так, чтобы его столичный друг Погорельский не чувствовал себя брошенным.
        - Насколько глубоко вам знакома тематика гипноза?
        - Отрывочные сведения. Но в целом ничего не знаю! - с радостью признался Лебедев. - Мессель Викентьевич грозил меня загипнотизировать, но так и не взялся.
        - Бесполезно, - отвечал Погорельский, поглаживая коленку.
        - Соглашусь, - сказал Токарский, особым прищуром рассматривая Лебедева. - Вы как раз из тех, на кого гипноз не действует. Никакой.
        - А есть много гипнозов? - Аполлон Григорьевич изготовился получать новые знания, как хищник высматривает жертву.
        - Несколько методик, - ответил Токарский. - Для начала надо, хотя бы в двух словах, описать историю возникновения гипноза.
        Лебедев готов был слушать сколько угодно.
        - Гипноз известен с глубокой древности, - начал Токарский. - Шелест листвы, журчание ручья, равномерные удары по дереву, повторение краткого слова или однообразного движения - все это приводит в особое состояние, которым пользовались служители разных религий, от индийских браминов до средневековых сект и дервишей. Чаще всего гипнотическое воздействие выглядит как возложение рук. Такие рисунки мы находим еще в древнегреческих папирусах. Царь Пирр, римский император Веспасиан и французский король Франциск I известны тем, что исцеляли возложением рук. Но начало гипноза как медицинского метода было положено Антонием Месмером.
        - Месмер считал гипноз проявлением животного магнетизма! - не удержался Погорельский.
        Токарский сделал вид, что не заметил.
        - При всей ошибочности его теории, названной месмеризмом, именно Месмеру удавались первые исцеления больных при помощи особых пассов. Следующий шаг в изучении гипноза был сделан учеником Месмера, графом Пьюисегюром, который в 1784 году открыл особое состояние, называемое сомнамбулизмом, причем в это состояние он вводил пациентов при помощи гипноза. Особенность сомнамбулизма в том, что человек погружался в глубокий сон, в котором мысли и поступки его подчинялись магнетизеру. За исцеление больных Пьюисегюр получил народное прозвище «чародей из Безанси». В 1841 году в Лондоне месмерические опыты успешно показал Лафонтен, внук знаменитого баснописца. Они чрезвычайно заинтересовали доктора Брэда. Занявшись методическими исследованиями, он показал, что при внимательном фиксировании на каком-то предмете можно вызвать состояние, которое Брэд назвал гипнотизмом. В 50-е годы нашего века некоторые европейские и американские врачи начали применять гипноз, чтобы уменьшить боли при операциях. С разным успехом. В 1866 году французский доктор Льебо отверг животный магнетизм и создал научную теорию лечения
внушением. В 1878 году доктор Шарко в клинике умалишенных «Сальпетриер» проводил опыты, которые позволяли ему лечить гипнозом истерико-эпилептичных больных. В 1876 году при медицинском факультете университета Нанси собралась группа врачей, которые изучили гипноз со стороны психических явлений, физиологии и даже судебно-медицинской стороны, создав основательную научную базу. Однако доктор Шарко не признал этих выводов. Вслед за тем последовала острейшая полемика между двумя школами французского гипноза, известная как спор Нанси - Сальпетриер, и побеждает в ней все же школа Нанси.
        - И вы являетесь ее сторонником? - спросил Лебедев.
        - В каком-то смысле, - ответил Токарский. - Развитие гипноза теперь так значительно, что на парижской Всемирной выставке 1900 года будет проведен съезд гипнотистов, который организует уважаемый месье Берилльон. В России гипноз начался с 1881 года, с приезда гипнотизера Ганзена, он активно обсуждался в 1889 году на Пироговском съезде врачей, где я имел честь делать доклад на неврологической секции и участвовать в прениях. С особой гордостью должен заметить, что работы русских врачей Данилевского, Бехтерева, Данилло, Тихомирова внесли существенный вклад в научную теорию гипнотизма. Что же касается методов гипноза…
        - Сколько этих методов? - перебил Аполлон Григорьевич.
        - Фактически их три. Первый метод: когда внимание гипнотика…
        - Кого?
        - Того, кто подвергается научному гипнозу, - пояснил доктор с истинно врачебным спокойствием. - Так вот. Соматический метод Брэда заключается в том, что внимание гипнотика сосредотачивают на определенном предмете. Второй способ: у пациента возбуждают чувство, что он находится в состоянии гипноза…
        - То есть фактически человек сам себя убеждает, что загипнотизирован? - спросил великий криминалист в порыве посетившего его откровения.
        - Упрощенно говоря, Аполлон Григорьевич. Добиваться этого можно при помощи слов, как делал месье Льебо. Ну, и, наконец, третья методика, которую так любит публика на представлениях, - месмерические пассы. Из знаменитых европейских врачей ее сторонником считается Рише. Некоторые авторы сообщают, что гипноз может быть вызван легким почесыванием некоторых участков тела, например шеи. Но я лично не сталкивался с подобными проявлениями.
        - Невольно подумаешь, что мать, качающая младенца в колыбели, - завзятый гипнотизер!
        - Вполне допускаю, - согласился Токарский. - Только дети до трех лет вообще не поддаются гипнозу. И для точности терминологии должен заметить: гипнотизер - это человек, занимающийся гипнозом ради искусства. Мы называем себя гипнотистами. Не так ли, Мессель Викентьевич?
        Погорельский изобразил столь многозначительный кивок, что никаких сомнений не осталось: он исключительно гипнотист, а не какой-нибудь фокусник.
        - Что же касается состояний гипноза, то Шарко квалифицирует три: каталептическое, летаргическое и сомнамбулическое.
        - Чем они отличаются?
        - Глубиной погружения. Я склоняюсь к тому, что в процессе гипнотического воздействия гипнотик проходит шесть стадий. Первая: оцепенение и сонливость. Во второй, называемой гипотаксией, веки закрыты, наступает расслабленность членов. В третьей наступает мышечная каталепсия. Четвертая - разрыв связей с внешним миром. Пятая - легкий сомнамбулизм, который становится глубоким в шестой, окончательной стадии.
        Незаметно Токарский втянулся в процесс, который любил больше всего: чтение лекций. Аудитория подобралась благодарная. Лебедев слушал с жадным вниманием, а Погорельский получал наслаждение от предмета, который так его волновал.
        - Теперь должен предупредить неизбежный вопрос: можно ли научиться гипнозу? - продолжил Токарский. - Отвечу: приемам научиться можно. А вот стать настоящим гипнотистом… это зависит от таланта и силы воли.
        - И управления животным магнетизмом! - не удержался Погорельский.
        Замечание коллеги Токарский встретил с улыбкой.
        - Современная наука и школа Нанси считают, что к животному магнетизму гипноз отношения не имеет.
        - Еще как имеет! - Доктор рвался в спор, но Лебедев его удержал.
        - Александр Александрович, вы увильнули от прямого ответа, - сказал он. - Как насчет управления человеком? Когда оно наступает? В шестой стадии полного сомнамбулизма или раньше?
        Было очевидно, что Токарскому не хочется касаться этой темы. Но отказать уважаемому криминалисту и коллеге он не мог.
        - Это возможно, - последовал аккуратный ответ.
        - Вот! - Аполлон Григорьевич победно воздел палец. - А вы мне что говорили, коллега?
        И Погорельский получил новый шлепок по коленке. На этот раз пережил его с достоинством, удержался на стуле, только качнулся.
        - Я имел в виду, что на эстрадных выступлениях нельзя так глубоко погрузить в гипноз, чтобы человек потом что-то сделал, - не слишком уверенно оправдывался доктор.
        - Соглашусь с Месселем Викентьевичем, - сказал Токарский. - Опасен не сам гипноз, а насильственное внушение, которым может воспользоваться гипнотист.
        - Что это такое? - без тени иронии спросил Лебедев, когда разговор коснулся серьезных тем.
        Токарский хитро улыбнулся:
        - Признаюсь вам в маленькой слабости: обожаю читать криминальные романчики про великих сыщиков. Огюст Дюпен, Видок, Шерлок Холмс… С детства мечтал пожать руку настоящему сыщику.
        Намек был слишком прозрачен. Лебедев вскочил и заявил, что они немедленно и прямо сейчас отправляются в самое пекло борьбы с ворами, убийцами и злодеями всех мастей, то есть в сыскную полицию Петербурга, где Токарского познакомят не с выдуманным Холмсом, а с настоящим живым гением сыска. У него, конечно, мерзкий характер и вообще он жулик изрядный, но лучше его никто не умеет раскрывать преступления.
        Робкие попытки Токарского перенести знакомство на другой раз, потому что у него назначена встреча, которую нельзя отменить, были отвергнуты. Когда Аполлон Григорьевич берется за дело, жертвы неизбежны. Недаром он столько времени проводит с трупами.

18
        Екатерининская[10 - Переименована вскоре в Малую Садовую улицу.], 2
        Господин Прибытков был счастлив, как ребенок, который под елкой нашел подарок. За восемнадцать лет, которые Виктор Иванович издавал журнал «Ребус», о каких только таинственных случаях не было писано. Публиковались статьи про привидений в старинных замках и призраках в дворянских поместьях, про Брокенское привидение, которое можно наблюдать на вершине Шнеекопф в Броккенских горах в Гарце при низко стоящем солнце и тумане. Про привидение в Кабильских горах в ущелье Миражей в Северной Африке. Ну и прочие не менее захватывающие истории.
        Такие случаи волновали Прибыткова не от скуки, какая часто нападает на капитанов 1-го ранга в отставке, а из научного интереса. Не только издавая журнал, изучающий все непознанное, но и лично занимаясь спиритизмом, Виктор Иванович жаждал стать свидетелем необычного явления лично. Его покойная супруга, Елизавета Прибыткова, считалась одним из лучших медиумов России, а на спиритических сеансах чего только не виделось и не слышалось. Однако Прибыткову не хватало главного: он мечтал, чтобы загадочное явление случилось в редакции журнала: не на сеансе спиритизма, а само собой, лучше при свете дня. Случилось так, чтобы последние скептики убедились: мы живем в мире, где непознанное проявляет себя во всей силе.
        Мечта сбылась. Придя утром в редакцию, Виктор Иванович занялся материалами следующего номера, на секундочку закрыл глаза, а когда пробудился от сонного оцепенения - сказалась усталость последних дней, - обнаружил, что редакцию его посетила неведомая сила. Из шкафов, из его стола, с полок были сброшены все бумаги, подшивки журнала, папки и вещи, сейф распахнут и выпотрошен, впрочем, наличные деньги остались нетронуты. Прибытков сразу понял, что стал свидетелем редчайшего явления: физической манифестации энергетической силы, которая устроила подлинный разгром, причем в мгновение ока.
        Ни до чего не дотрагиваясь, он вызвал из салона Демчинского фотографа с легким переносным аппаратом и просил сделать бесценные снимки, доказывающие, что редакцию посетило непознанное явление. В следующем номере выйдет сенсационная статья с фотографиями. Что вы на это скажете, господа научные скептики? Прибытков заранее предвкушал, какой шум поднимет публикация в спиритических кругах.
        Радость оказалась подпорченной. Когда фотограф взрывал очередную магниевую вспышку, делая снимок, в редакцию заглянул господин, видеть которого Виктору Ивановичу было неприятно, особенно в момент торжества. Он кисло поздоровался, всем видом намекая, что гостю совсем не рады и лучше бы ему исчезнуть, как призраку. Исчезать гость не собирался. Он деловито огляделся.
        - У вас был обыск? - спросил он, как будто журнал, изучающий спиритизм и дозволенный цензурой, это революционный листок.
        - Вам, господин Ванзаров, с вашей полицейской прямолинейностью этого не понять, - со всей возможной дерзостью ответил Прибытков.
        - Вы слишком плохо обо мне думаете, - последовал немедленный ответ.
        Виктор Иванович печально улыбнулся: хорошо, что чиновник сыска не знает, насколько плохо он о нем думает. Да и как хорошо думать о человеке, по вине которого погиб спиритический кружок «Ребуса» и вообще случились ужасные события. Ему бы следовало указать на дверь, чтобы ноги его тут не было.
        - И думать нечего. Все очевидно, - только сказал он.
        - Мне тоже очевидно, - сказал Ванзаров, разглядывая разбросанные по полу бумаги.
        Такую дерзость стерпеть было нельзя.
        - Неужели? Что вы говорите? Вот это сюрприз. - Прибытков старался источать иронию, как если бы рассерженный осьминог плевался чернилами. - Тогда постарайтесь угадать, что здесь произошло!
        - Сколько ставите?
        - Сто рублей! - выпалил редактор, считая, что ему брошен вызов. - Готовы принять пари?
        Сумма составляла две трети месячного жалованья чиновника сыска. И в кошельке таких денег у него не было. В случае проигрыша выводы логики обойдутся довольно дорого. Но они того стоили. Тем более вызов нельзя оставить без ответа.
        - Принимаю, - сказал Ванзаров.
        Прибытков многозначительно скрестил руки на груди.
        - Очень хорошо! Что же вы видите?
        Хлопнула вспышка, Ванзаров и усом не повел.
        - Сегодня утром вашу редакцию посетила спиритическая сила. Когда пришли, все было на месте. В какое-то мгновение произошло изменение. Не знаю, как точно называется эта манифестация: животный магнетизм или дух электричества. Вам виднее.
        Отдавать сто рублей шулеру из полиции? Не бывать такому! Виктор Иванович заявил, что угадывать - еще не значит знать.
        - Зачем угадывать, когда все очевидно, - ответил Ванзаров.
        - Докажите! - потребовали у него.
        - Редакция уважаемого в спиритических кругах журнала напоминает поле битвы. Что может привести к такому беспорядку? Только четыре обстоятельства: дружеская пьянка, ограбление, обыск и внезапное безумие редактора. Попойку отвергаем: нет ни бутылок, ни закусок. Тем более поводов для бурного веселья у вас нет. Ограбление также исключается: сейф распахнут, но пачка ассигнаций и сберегательная книжка лежат на полу. Да и полицию не вызвали. Обыск маловероятен: у вас имеются связи в Министерстве внутренних дел, даже охранка не решится. Остается внезапное помутнение рассудка. Глядя на вас, Виктор Иванович, не сказать, что вам требуется медицинская помощь: костюм, галстук и прическа в порядке. Если бы сами такое натворили, вид имели бы раздрызганный. Что же остается?
        - Что? - механически повторил редактор, невольно щупая в кармане кошелек.
        - Четвертый вариант: действие спиритической силы.
        На Ванзарова яростно замахали указательным пальцем.
        - Жульничество! Нечестно! Обман!
        - Только факты, - спокойно ответил он.
        - Да какие факты? Что вы можете знать? - не мог успокоиться Прибытков.
        - Позвольте, опишу, что случилось, - сказал Ванзаров и продолжил, не дожидаясь разрешения: - Вы пришли в редакцию, как обычно, сели за письменный стол, стали работать. Внезапно потемнело в глазах, вам показалось, что прошла секунда, ну две. Но в кабинете все изменилось. Вы поняли, что в гостях была неведомая сила…
        Хлопнул взрыв, взвилось белое облачко магния.
        Поражение было полным. Корабль Прибыткова получил пробоину ниже ватерлинии и тонул. Но сдаваться капитан 1-го ранга в отставке не собирался.
        - Доказательства! - потребовал он.
        - Перед вами, - ответил Ванзаров. - Среди общего беспорядка на письменном столе аккуратно лежат гранки, рядом с ними чернильница и ручка, у вас на указательным пальце свежее чернильное пятно. Значит, редактировали. Если занимались гранками, вошли в кабинет и сели за стол. Беспорядка не было. Следовательно, изменения случились мгновенно. Как моргнули. Ну а то, что это была нечеловеческая сила, говорит фотограф, которого пригласили. Вам нужны снимки для публикации. Причем сделанные посторонним человеком, чтобы вас не обвинили в подтасовке.
        Корабль издал прощальный гудок и ушел под воду. Вместе с капитаном. Прибытков вынул портмоне и протянул купюру.
        - Уберите, Виктор Иванович.
        Не следовало объяснять, что чиновник сыскной полиции не берет ни взяток, ни ставку заранее выигранного пари.
        - Ваш выигрыш, честно заслужили, - грустно ответил Прибытков. - Жаль, что с такими способностями не верите в спиритизм.
        - Я верю только в то, что имеет логическое доказательство, - сказал Ванзаров. - Денег ваших не возьму. Но приз получить хочу.
        Фотограф сообщил, что закончил, снимки можно забрать у него в ателье завтра. Проводив его, Прибытков вернулся.
        - Что желаете? - спросил он, готовясь к худшему.
        - Во-первых, начните снова печатать ребусы в вашем журнале, как раньше.
        Виктор Иванович подумал, что над ним подшучивают, но чиновник полиции был исключительно серьезен.
        - Они не пользуются спросом у читателей.
        - Есть читатели, которые с юности обожали ребусы в вашем журнале и желают их видеть снова, - заявил Ванзаров.
        - Как прикажете. Напечатаем в одном ближайшем номере… Это все?
        - Расскажите про медиумический кружок.
        Пелена спала. Прибытков понял, ради чего объявился незваный гость и обыграл его. Ему нужны новые жертвы. Что ж, пусть чудовище пожирает несчастных. Тех, кого не жалко…
        - Что изволите знать? - спросил Виктор Иванович и без того зная, что из него вытрясут все до крошки.
        Так и случилось. Ванзаров желал знать все.
        Скрывать было нечего. Медиумический кружок был образован пять лет назад. Существует на скромные членские взносы, занимает помещение на Сергиевской улице. Записаны 52 члена. Активно заседания посещают от силы пять-шесть человек. В сентябре устроили праздничный банкет в честь основания, пригласили Прибыткова, он сказал поздравительную речь. Секретарь кружка - господин Стано. Доктор Погорельский читал у них лекцию о видениях, миражах и фата-морганах. Прибытков недавно прочел доклад про известных медиумов. Сам Аксаков пожертвовал для кружка книги по спиритизму из своей библиотеки.
        - Только все это милые глупости, - закончил Виктор Иванович.
        - Несерьезный подход к спиритизму?
        - Исключительно дилетантский. Господа и дамы собираются, чтобы поболтать за чаем и приятно провести время. Для них это развлечение от скуки, а не наука. Совершенно не сеансируют. Уже года два собираются провести сеанс, да только собраться не могут. Все надеются, что к ним заглянет какой-нибудь знаменитый медиум. Полагаю, что за такой наивностью скрывается обычная трусость столкнуться на сеансе с тем, что не поддается пониманию примитивным, кухонным рассудком. Чего доброго дамы в обморок грохнутся при малейших спиритических стуках. Одним словом: дилетантщина.
        - Знакомы с членами кружка?
        - Нескольких знаю.
        - Например, господина Квицинского?
        - Этого господина не имею чести знать, - ответил Прибытков с каменным лицом. - Надеюсь, расплатился с вами сполна?
        Ванзаров готов был откланяться, но в раскрытую дверь, оставленную фотографом, вошел нотариус Клокоцкий, замер у порога и уставился широко раскрытыми глазами.
        - И у вас? У вас тоже? - проговорил он в глубочайшем изумлении.
        Забыв про чиновника полиции, Виктор Иванович кинулся к гостю с расспросами - так велико было его нетерпение. Поглядывая на Ванзарова, который вежливо отвернулся, чтобы подслушивать, нотариус рассказал об утреннем происшествии в его конторе.
        - Все сходится, - глубокомысленно заявил Прибытков.
        - Буду крайне признателен за ваш совет, - ответил Клокоцкий.
        - Это наш Иона Денисович подает нам знаки. Оттуда. - Редактор кивнул к правому плечу, будто там находился загробный мир. - Помните, он часто говорил, что, как только окажется в иной реальности, даст нам знать. И вот это случилось. Что важно: не на спиритическом сеансе! Вы понимаете важность данного события?
        - Наверное, - ответил нотариус не слишком уверенно.
        - Сие есть неопровержимое доказательство, что после смерти душа переходит в иное измерение. Наш дорогой Иона Денисович, как истинный ученый, предоставил нам доказательства!..
        Нельзя сказать, что Клокоцкого сильно убедили выводы.
        - Ну, ладно, если так, - пробормотал он.
        Тут Прибытков вспомнил, что в редакции до сих пор присутствует посторонний, и захотел с ним попрощаться, чтобы обсудить с товарищем важнейшее открытие. Ванзаров и сам собрался уходить, только позвал с собой Клокоцкого.
        Спустившись на улицу, на холод и ветер, Ванзаров обещал, что долго не задержит.
        - Вы ведь были в приятельских отношениях с мадемуазель Крашевской? - спросил он. - На сеансах работали, так сказать, в связке: она - магнетизер, а вы - сенсетив. Ничего не путаю?
        От ветра или вопроса нотариус вздрогнул.
        - Я же не знал, какая она на самом деле… оказалась…
        - Она сообщила, что некий Квицинский - сотрудник охранного отделения и по этой причине господин Прибытков отказал ему в членстве в вашем кружке?
        - Да, Маргарита… То есть Волант… То есть Крашевская его раскусила. Видит человека насквозь. Электрическая женщина… Огромная сила в ней… Кто же знал, что так все кончится… Господин Ванзаров, позвольте вопрос?
        Обычно чиновник сыска вопросы задавал сам и не терпел, когда его оружие обращалось против него.
        - Хотите знать мое мнение о том, что случилось в «Ребусе» и у вас?
        Нотариус только смущенно хмыкнул.
        - Вы тоже считаете, что это Иона Денисович… шалит?
        - Насколько сильна ваша вера в спиритизм? - последовал встречный вопрос.
        - Ну, как вам сказать…
        - Так и скажите: нотариусу надо поддерживать нужные знакомства, да и мадемуазель Крашевская была чрезвычайно соблазнительна.
        Клокоцкий насупился.
        - И что с того? Разве это преступление…
        - Конечно нет. На свой вопрос ответьте сами, исходя из принципа: «по вере вашей и будет вам», - сказал Ванзаров и на прощание приподнял шляпу.

19
        Офицерская, 28
        Стоило Лебедеву с гостями появиться в приемном отделении сыскной полиции, как у чиновников нашлись неотложные дела. Кабинет Шереметьевского был заперт, начальник сыска, будто предчувствуя беду, отбыл в департамент полиции еще с час назад, так что Аполлон Григорьевич по-хозяйски собрал стулья и усадил Токарского с Погорельским у стола Ванзарова.
        Его хозяин не заставил себя ждать. Появление Ванзарова было встречено громогласным криком: «А вот и он!» - от которого задрожали стекла. Сорвав с чиновника сыска пальто, Лебедев толчками подвел его к приезжей знаменитости и представил в таких красках, что Ванзарову захотелось хорошенько треснуть бесценного друга по затылку.
        Внезапное желание он приструнил и занялся тем, что всегда делал при первом знакомстве: составил для себя мгновенный портрет. Портрет сообщал, что доктор Токарский имеет характер сдержанный, уравновешенный и скрытный. Избегает азартных игр, не жалует спиртные напитки, к людям относится как к объектам научного изучения. Избегает сильных чувств и волнений. Не женат, исключительно здоров.
        Между тем, пока Лебедев расписывал научные достоинства доктора, Токарский рассматривал крепко сбитого чиновника сыска с пристальным интересом.
        - Вы редкий тип, - наконец сказал он, будто поставил диагноз.
        - Рядовой чиновник полиции, - скромно ответил Ванзаров, для себя сделав вывод, насколько непрост московская знаменитость.
        - Не думаю… Позвольте проверить на вас вот это?
        Из кармана сюртука Токарский достал толстое кольцо простого металла.
        - Это что такое? Почему скрывали? - тут же вмешался Лебедев.
        - Изобретение профессора Охровича: гипноскоп. По сути, кольцеобразный магнит. Надо надеть на палец, и прибор покажет, насколько вы можете быть подвержены гипнозу.
        Ванзаров без страха предоставил мизинец. На другой палец кольцо не налезло бы. Токарский надел и стал наблюдать за реакцией.
        - Что чувствуете?
        - Ничего.
        - Подергивания мышц не заметно… Покалывания кожи?
        - Нет.
        - Какие-то иные ощущения?
        - Никаких.
        Приложив незаметное усилие, Ванзаров заставил кольцо соскочить с пальца, чем вызвал нешуточное удивление доктора.
        - Поразительно! - проговорил он в глубоком изумлении, подбирая гипноскоп с пола. - Никогда ничего подобного не видел…
        А какие чудеса показывают некоторые умельцы за карточным столом, о которых потом рассказывают на допросе… Доктору хватило бы на диссертацию. Ванзаров не стал разоблачать фокус. Иногда лучше не знать. Наука еще не готова к подобным откровениям.
        - Вы не поддаетесь гипнозу, как трехлетний ребенок, - поставил диагноз Токарский. - Не правда ли, коллега?
        Доктор Погорельский, ждавший, пока о нем вспомнят, выступил вперед.
        - А я предупреждал вас, коллега, что от господина Ванзарова гипноз отскакивает, как мячик от стены, - проговорил он.
        - Как было бы интересно изучить вас, Родион Георгиевич, - продолжил Токарский.
        - Прошу простить, свое тело уже обещал для опытов Аполлону Григорьевичу, а душа мне самому пригодится, - ответил Ванзаров.
        - Очень жаль… Но чрезвычайно рад знакомству.
        - Взаимно, господин Токарский. Нужен ваш совет, как сильного гипнотизера.
        - Гипнотизеры в цирке! - заявил Лебедев. - Александр Александрович гипнотист! Ну и вы, коллега Погорельский, тоже.
        Извинившись, что спутал профессии, Ванзаров заметил на своем столе два конверта. Желтый был известно от кого. Другой вызвал интерес.
        - К сожалению, сейчас сильно спешу, как и вы, - сказал он.
        На лице Токарского выразилось удивление.
        - Откуда вам известно?
        - Посматриваете на карманные часы, - ответил Ванзаров. - Считайте, что наше знакомство состоялось и обязательно продолжится. Позвольте один вопрос?
        - Если вам хватит одного вопроса.
        Ванзаров улыбнулся. Они прекрасно поняли друг друга.
        - Насколько гипнотизер… Простите, гипнотист может подчинить человека?
        - Хотите знать, насколько глубоко можно ввести в состояние сомнамбулизма?
        - Именно так. Чтобы потом человек ничего не помнил.
        - Амнезия почти всегда сопровождает выход из фазы сомнамбулизма, - ответил Токарский.
        - Что можно заставить сделать гипнотика в этой фазе?
        - Вот, правильно выражаетесь! - вставил Лебедев.
        Токарский явно не спешил выкладывать все карты.
        - По дороге к вам Аполлон Григорьевич рассказал про удивительные способности некой особы, - начал он. - Могу ли с ней познакомиться?
        - К сожалению, это уже невозможно, - ответил Ванзаров. - Вам не хочется отвечать на мой вопрос?
        - От взгляда сыщика ничего не скроешь, - ответил Токарский с улыбкой. - Я не возьму на себя смелость дать однозначный ответ потому, что эффект зависит от силы гипнотиста.
        - И его желаний?
        - Главное - ожидаемого лечебного эффекта! - не удержался Погорельский, которому хотелось протиснуться в разговор.
        - Согласен с замечанием Месселя Викентьевича, - сказал Токарский.
        - А если говорить в самом общем виде? - не отпускал Ванзаров.
        - В самом общем виде… Ну, пожалуй, все, что угодно.
        - Благодарю, доктор, - сказал Ванзаров, протягивая руку. - Вы уже так спешите, что переминаетесь на месте.
        Токарский ответил довольно крепким рукопожатием.
        - Мне обещали знакомство с работой настоящего сыщика.
        - Познакомитесь. Могу рассчитывать на вашу помощь в ближайшие дни?
        - Разумеется! А что потребуется?
        - Выяснить, кто загипнотизировал двух мужчин, - сказал Ванзаров, посматривая на Погорельского.
        Гипнотист изобразил некоторые сомнения.
        - Трудный эксперимент и редко удачный. Но я попробую.
        - Благодарю. Передайте от меня привет господину Квицинскому.
        - А кто это? Не имею чести знать…
        Ванзаров извинился, объяснив, что у его знакомого сегодня назначена встреча со специалистом по гипнозу. Невольная ошибка.
        Когда гости покинули сыскную полицию, Аполлон Григорьевич отчаянно зевнул и сообщил, что взял на сегодня отдых. Не желает ли бесценный друг присоединиться?
        - Отдых отменяется, - сообщил Ванзаров, поглядывая на походный саквояж криминалиста и доставая из кармана еще сырую записную книжечку. - Сможете установить, что было написано на вырванной странице?
        Лебедев раскрыл липкие листы и покрутил под светом, ловя отражение.
        - Пустяки. Пять минут возни.
        - В таком случае, вам не составит труда изучить небольшой сюрприз.
        - Это еще какой?
        - Ожидает вас в мертвецкой участка.
        Криминалист хлопнул по столу так, что подпрыгнула чернильница.
        - Так и знал, что этим кончится. Ну что, опять хорошенькая барышня?
        - Сотрудник охранного отделения Квицинский.
        Убедившись, что его не разыгрывают, Лебедев стал чрезвычайно серьезен.
        - Как же вы вляпались, друг мой?…
        - Подробности опустим, - последовал ответ. - У меня не было возможности заниматься телом, поэтому прошу самым тщательным и придирчивым образом осмотреть погибшего и его одежду. Ищите мельчайшие улики. Ни одну малейшую деталь нельзя упустить…
        Подхватив саквояж, Аполлон Григорьевич выразил на лице, как глубоко и безнадежно его ранили слова друга.
        - Уж это могли бы не говорить… Что ж, прощай выходной день, здравствуй гниющий труп!
        - И еще одно: протокол составлять не нужно. Все на словах.
        Подождав, пока за криминалистом захлопнется дверь с громоподобным грохотом, Ванзаров вскрыл желтый конверт. В нем был снимок Квицинского, вероятно, изъятый из личного дела. Леонид Антонович смотрел уверенно и гордо, как простой смертный, слишком много о себе возомнивший. Фотографию Ванзаров спрятал в карман сюртука и взялся за второе послание, на котором не было ничего, кроме адресата: «Г-ну Ванзарову Р.Г.». По тонкому аромату, источаемому конвертом, он знал, от кого послание, и не сразу решился вскрыть. Он так хотел его получить и так был уверен, что этого никогда не случится, что сейчас растерялся.
        Собравшись с духом, Ванзаров разорвал конверт и прочел краткую записку. Адель Ионовна приглашала сегодня вечером в любое удобное для него время на небольшой разговор.
        Отказаться не было сил. А ехать сил было еще меньше. Попав в западню, Ванзаров стал выбираться единственным способом: оттягивать неизбежное. Он проверил сводку происшествий за день, отодвинул в сторону неразобранные справки и отношения, которые обязан был заполнять, полистал вчерашние газеты, скопившиеся грудой, снял с полки справочник железных дорог и поездов.
        Затем у него нашлось не менее срочное дело.

20
        Варшавский вокзал
        Жандарм Телятьев, дежуривший на перроне, указал точно: состав, который прибыл из Варшавы в 11.15, вчера же вечером отправился в обратный путь вместе с кондукторами, которые могли опознать фотографию. Сам он, взглянув на снимок, Квицинского не признал. Оно и понятно: в толпе встречающих лиц не различить, если специально не выслеживать. Кто же будет нарочно выслеживать сотрудника охранки? Их знать не полагается.
        Ванзарову осталось отправиться на телеграф. В приемном отделении было пусто. Чиновник Коростылев в форменной тужурке Главного управления почт и телеграфов глянул на зеленую книжечку Министерства внутренних дел и сухо спросил, что угодно. Как видно, с полицией у него были свои счеты, хотя оба относились к одному гигантскому министерству. Ванзаров давно привык, что люди переносили на него свои обиды, которые копились годами. Грубость городовых, барство участковых приставов, тоска арестантских колонн, которые отправлялись по этапу по городским улицам, страх и ненависть к жандармам, ну и прочие подарки, которые щедрой рукой раздавало своим подданным государство, дряблое тело которого держалось в корсете безграничной власти МВД, проникавшей во все области жизни. Сыскная полиция в этом корсете была еле заметной подвязкой. Но кому до этого дело!
        Глянув на квитанцию, Коростылев не проявил желания помочь.
        - От нас было отправлено, - ответил он.
        - Будьте любезны, заполненный бланк…
        По действующим правилам отправляемый бланк должен был храниться в отделении не меньше года, после чего его благополучно сжигали. Однако Коростылев не спешил открыть папку, в которой лежали свежие отправления.
        - А вам зачем? - буркнул он.
        - Проводится розыск по уголовному преступлению, требуется этот бланк изъять…
        - Не положено.
        - Господин Коростылев, потрудитесь выполнить немедленно.
        - Обращайтесь к начальству, - ответил чиновник и занялся писанием чего-то чрезвычайно важного.
        На его счастье, Ванзарова удерживала стеклянная перегородка с арочным окошечком, в которое ему было не пролезть.
        - От вас телеграмму отправить можно?
        - Отправляйте, коли есть охота.
        - Будьте любезны, чистый бланк.
        Не подозревая, Коростылев протянул в окошечко серую бумажку с гербом и завыл от боли и обиды. Руку его схватили тиски чудовищной силы, а Ванзаров всего лишь не слишком крепко сжал пальцы.
        - Отпустите! Что вы делаете! - вопил телеграфист, изогнувшись перед окошком.
        - Извольте старый бланк, - хладнокровно попросил Ванзаров.
        - Вы мне руку сломаете! Больно! А-а-а-а…
        - Нет, не сломаю. Но не выпущу. Бланк вчерашней телеграммы, пожалуйста.
        - Да нету у меня его! - обливаясь слезами, взвыл Коростылев.
        - А где он?
        - Господин потребовал вернуть…
        - Почему отдали? Не положено.
        - Показал удостоверение охранки… Ой, больно! Пустите!!
        Тиски ослабли, но не выпустили.
        - Кто отправлял телеграмму? - спросил Ванзаров.
        - Я, я отправлял… Сидел на ключе… Ох, руки не чувствую…
        - Судя по стоимости, текст короткий, несколько слов. Помните?
        - Нет… Не помню… Что-то такое обычное… Почему не приехал…
        - Кто адресат?
        - Да не помню я такой ерунды! - взмолился Коростылев. - За день столько всего мелькает… В Варшаву, какому-то поляку отправлял…
        - Почему решили, что поляку?
        - Фамилия такая нерусская, смешная…
        - Попытайтесь вспомнить.
        - Ох, не могу… Да я свою уже не помню, не то что адресатов… Говорю же: смешная и короткая!..
        Клещи разжались. Коростылев вытянул через окошечко помятую руку, прижал к груди и стал нянчить, как младенца.
        - Я буду жаловаться, - пробормотал он сквозь стоны.
        - Как вам будет угодно, - ответил Ванзаров.
        В спину ему неслось чуть слышное: «Палач… Ничего, придет час расплаты…»
        Чиновник сыска ничего не ответил, но подумал: неладно что-то в империи, если телеграфист горит такой ненавистью к полиции. А ведь оба служат в МВД.

21

3^_^й участок Казанской части
        Проводить осмотр жертв преступлений Аполлон Григорьевич был вынужден в больничных моргах и мертвецких полицейских участков. С куда большей охотой он раскладывал бы тела на своем лабораторном столе, который вынес столько химических опытов, что словно покрылся чешуей дракона, которую ничем не возьмешь.
        Заслуженному удобству криминалиста мешал департамент полиции. Вернее, то, что кабинет и лаборатория размещались на третьем этаже здания на Фонтанке. Как-то раз Лебедев распорядился внести тело. Как назло, в самый неподходящий момент по лестнице спускался директор департамента со свитой чиновников. А тут санитары вносят «чурбанчик» свежеразделанный, у которого отрублены руки и голова. Ну, и для полного счастья простынка с трупа слетела…
        Когда господина Зволянского привели в чувство, отпоив «Слезой жандарма», Лебедеву было строжайше приказано: не сметь, гадость в департамент не таскать. Лебедев никак не мог понять: и чего так боятся мертвых? Живых надо бояться, они преступления совершают.
        В мертвецкую участка его препроводил лично Вильчевский. Пристав, как мог, выразил свое почтение знаменитости и поспешил удалиться, предоставив Аполлону Григорьевичу копаться, сколько душе будет угодно, чем он и занялся, натянув толстые резиновые перчатки до локтей и кожаный фартук ниже колен.
        Снимать сырую одежду было делом неблагодарным. Лебедев воспользовался хирургическими ножницами. Прежде чем резать, осматривал каждый клочок ткани. Когда же добрался до побелевшего тела, в ход пошли привычные инструменты, которые по мере надобности извлекались из саквояжа. На вскрытии Лебедев работал как хорошо смазанная машина, не делая лишних движений, всегда четко и точно.
        Начав с внешнего осмотра, он перевернул тело на живот и проверил затылок. Ничего любопытного, кроме одной мелочи. Чтобы проверить себя, Лебедев разгладил Квицинскому волосы. Ошибки быть не могло.
        - Надо же… Ну, пусть так, - пробормотал Аполлон Григорьевич.
        По привычке он запоминал все, а потом сразу составлял протокол. В этот раз и протокол не был нужен. Что ж, тем лучше. Перевернул тело на спину. Проведя надрез и осмотрев сердце, легкие, желудок, Лебедев набрал в пробирки материал для проведения анализов. И без них картина была ясна. Большой опыт говорил, что ничего странного нет. Однако Аполлон Григорьевич испытал необычное беспокойство: как будто в этой смерти было нечто нетипичное, неправильное, с чем еще не сталкивался.

22
        Набережная реки Мойки
        Знаменитый «Донон» располагался невдалеке от Дворцовой площади. Устраивать здесь торжественные обеды и праздничные банкеты считалось хорошим тоном или высшим шиком - в зависимости от того, для какого сорта публики было торжество. Впрочем, пообедать в свое удовольствие было еще приятней. Недешевая кухня ресторана ценилась в Петербурге и гремела на всю империю не менее, чем московский «Славянский базар» или «Эрмитаж». В старой столице все-таки брали за образец вкусы купцов, а в столице Северной замахивались куда выше: на Париж и прочую Европу.
        В этот час в «Дононе» было пустынно. Поздние завтраки давно закончились, а вечерние обеды еще не думали начинаться. К Ванзарову вышел метрдотель Мельпе, благообразный и манерный господин, готовый услужить гостю в любых его желаниях. Гастрономических, разумеется. Однако гость не желал ни водки, ни коньяку, ни вина, ни шампанского, ни настойки, ни салатов, ни закусок холодных или горячих, ни почек, ни ростбифа, ни де-воляй, ни осетрины, ни икры черной паюсной, ни даже пирожных с кремом и свежей клубникой. Он вообще не желал ни есть, ни платить, а предъявил счет. Причем оплаченный.
        Мельпе только взглянул и сразу вспомнил вчерашний ужин, только не решался выдавать маленькие секреты гостей. Ванзаров быстро убедил его, что выдавать придется. Прикинув, что водить за нос сыскную полицию себе дороже, метрдотель стал словоохотлив. Он сообщил, что господина, заказавшего отдельный кабинет, видел, пожалуй, впервые. Во всяком случае, у них гость настолько редкий, что не запомнился. И видеть его больше не желают. Приехал он раньше дамы и сразу потребовал три бутылки шампанского. Официант видел, как он опустошил бутыль из горлышка. Гусарам такое позволительно, но не штатскому человеку в дорогом костюме с брильянтовой заколкой в галстуке.
        Вскоре появилась дама. Он приказал подать ужин, которого хватило бы на пятерых. После чего потребовал оставить их одних. Официанты в ресторане вышколенные, ко всему привычные, особенно что касается отдельных кабинетов.
        Прошло немного времени, как из кабинета стали раздаваться крики. Официант заглянул и увидел, что господин пытается сорвать с дамы платье, чему она противится. Между ними шла борьба, как вдруг она вцепилась ему зубами в ухо. Господин закричал и выпустил даму. Она стремглав выскочила из кабинета и выбежала из ресторана. Господин грязно выругался, потребовал еще шампанского, после чего оставался в кабинете не менее полутора часов, выпил три бутылки и расплатился по счету. Причем не оставил на чай ни копейки. В отместку официант не стал звать ему извозчика, он сам оделся и поплелся по Мойке.
        Слова Мельпе подтверждали счет на триста рублей, чего даже в «Дононе» хватило бы на веселье небольшой компании.
        - Что за дама была с ним? - спросил Ванзаров.
        - Не могу знать… Впервые вижу…
        - Дорогая бланкетка?
        Излишне прямой вопрос заставил метрдотеля смущенно кашлянуть.
        - Нет… Наверняка нет… Поверьте, у нас глаз наметан.
        Этому глазу можно было верить. Дамы, зарабатывающие любовью, в ресторане примелькались. Ванзаров попросил описать неизвестную. Моментальным портретом Мельпе не владел, да и вообще не слишком умел различать лица. Он сообщил, что дама еще молода, не старше двадцати пяти лет, роста среднего, волосы черные, вьющиеся, довольно красива, если не сказать жгучая красавица. Довольно худощава. А вот одета не слишком модно: платье простое, кажется, застиранное. Из украшений - рубиновые серьги. Больше метрдотель ничего не смог добавить.
        - Полагаете, актриса?
        Подумав, Мельпе покачал головой.
        - Не тот тип. Актрисы так себя подают… А эта держалась скромно, глаза опустив. Но я бы сказал… знаете, на кого она похожа?
        - Революционерка-бомбистка?
        - Избави Бог! - испугался метрдотель. - Я бы сказал, что она… Цыганка. Да-да, это покажется странным, и одета не так, никаких этих шалей, юбок и монист. Но поверьте моему слову: она цыганка…
        Поверить слову было чрезвычайно трудно. Какие дела могли быть у Квицинского с цыганами? Логика это отвергала.
        - Почему так решили? - только спросил Ванзаров.
        - Глаз у нее цыганский. Так и прожигает до сердца, - излишне искренно ответил Мельпе.
        А сердцу Ванзарова ничего не оставалось, как встретить испытание. Никаких дел, чтобы оттянуть визит еще немного, не осталось. Как ни тяжко, но ехать придется.
        Угадав вкусы гостя, метрдотель предложил на дорожку рюмку водки в знак уважения, так сказать. Ванзаров не отказался. Официант поднес, он выпил и закусил огурчиком. Отличная водка в «Дононе», просто отличная…
        Чистая и горькая, как слеза.

23
        Дом на Таврической
        Средневековые пытки, которые так интересовали Аполлона Григорьевича, приносили некоторую пользу: ведьм заставляли перед костром раскаяться в полетах на метле и шабашах. А еретиков укрепляли в ошибочной вере, несмотря на содранную кожу и вырванные ногти.
        Пытки, которые терпел Ванзаров, были значительно хуже, и не потому, что терзали его душу, а не тело, а потому, что были совершенно бесполезны. Он знал, что нет даже призрачной надежды. Даже если Адель Ионовна проявит недопустимую слабость, он не позволит себе бесчестный поступок. Не из страха перед высоким чином ее мужа, а по глупейшей причине: несгибаемой совести. Что бы там ни писали в романчиках, как бы ни восхваляли страсть, от которой сносит голову, а потом приходится расплачиваться, Ванзаров сжимал свое сердце стальной рукавицей. Было больно, очень больно. Сердце билось, трепыхалось и страдало, но спуску ему не давали. Пытка была нелегка, награды за нее не будет. По-иному он не мог.
        Приехать в этот дом снова было чрезвычайно тяжело. Поднимаясь по мраморным ступенькам, Ванзаров шел как на эшафот. Открыла горничная, поклонилась и сказала, что мадам его ожидает, приказано провести в гостиную.
        Ванзаров вошел и от волнения, поправляя галстук, задел локтем вазу, которая стояла у входа на высокой римской колонне. Успев поймать, он водрузил фарфоровый сосуд на место, только вытер капельку пота на лбу.
        Вошла Адель Ионовна.
        С последней встречи, которая должна была стать для них последней, прошло четыре дня. Она не изменилась. Была все так же пронзительно и недоступно красива, как мечта. Только тени легли у глаз. Замужняя женщина не имеет права носить траур по отцу. На ней было не черное, а темно-коричневое платье с глухим воротником. Без изысков, но чрезвычайно шло ей. Из украшений - нитка жемчуга, которую она берегла как память о матери и часто носила.
        Они смотрели друг на друга. Ванзаров забыл поклониться и не мог шевельнуть шеей. Она держала руки у пояса, трудно дыша, но не отводила от него взгляда. Сдерживали не только правила приличия. Были цепи куда прочнее.
        - Александр Ильич уехал, будет поздно, - сказала она со вздохом, давая понять, что неловкость не случится: не пристало государственному сановнику заставать в своем доме мелкого чиновника сыска.
        - Благодарю вас, - брякнул Ванзаров, спохватился и исправил глупость глубоким и долгим поклоном.
        - И я благодарю вас, - проговорила Адель Ионовна голосом, который он готов был слушать, как музыку.
        Она указала ему кресло напротив себя, но Ванзаров выбрал другое, подальше, в котором его колени не будут так близко от ее юбки. Приличие должно соблюдаться безукоризненно, чтобы прислуга и намека не заподозрила.
        - Я ничего не сделал… для вас, - ответил он, старательно замерев на краешке мягкого кресла, которое просело под весом крепкого тела.
        - Не скромничайте, Родион Георгиевич… Я никогда не смогу до конца оплатить мой долг перед вами…
        - Вы ничего мне не должны, это правда.
        - Ну, хорошо, оставим. - Она тронула нитку жемчуга, как делала всегда, чтобы унять волнение. - Эраст Сергеевич передал вам слова моей благодарности?
        - Разумеется, - ответил Ванзаров. Какое сейчас в этой гостиной имеет значение, как отблагодарил директор департамента. - Могу чем-то еще вам помочь?
        - Вы торопитесь? - Адель Ионовна посмотрела со строгостью. Такой милой…
        - Нет… конечно нет, к вашим услугам, - ответил он, прикидывая, что до Сергиевской близко, не опоздает.
        - Тогда позвольте объяснить причину, которая заставила побеспокоить вас.
        Как хорошо, что нашлась причина для беспокойства. И очень плохо. Лучше бы ее не было совсем. Забыть и не вспоминать.
        - Мне известно, Родион Георгиевич, ваше отношение к спиритизму, - продолжила она. - Тем не менее считаю нужным сообщить вам нечто важное… Считайте это еще одной мелкой оплатой моего неоплатного долга перед вами…
        Ванзарову хватило ума изобразить глубокий интерес. Ему было достаточно того, что можно безнаказанно и бессовестно смотреть на ее лицо и фигуру.
        - Вчера я была на спиритическом сеансе в одном частном доме. Сеанс проводила Евзапия Паладино. Помните ее?
        Как можно забыть неграмотную неаполитанскую крестьянку, которая стала звездой европейского спиритизма? Или природный талант, или феноменальная лгунья. На чем ее, кстати, не раз уже ловили.
        - Разве она не уехала из Петербурга? - спросил Ванзаров.
        - Евзапия задержалась. По частной просьбе. Вчера провела сеанс. Я пришла потому, что искала некоторые ответы. Прямых ответов не получила, но зато мне было сказано, что все закончится через два дня.
        - Что закончится?
        - Мои сомнения и тягостные ожидания. В трансе Евзапия вызывала силы… Они сказали, что мне поможет отец… Я смогу спросить его…
        - На спиритическом сеансе?
        - Да, мы проведем здесь, в нашем доме, спиритический сеанс. Будет приглашен один очень сильный медиум.
        У Ванзарова на языке вертелся вопрос, который так и остался там вертеться. Он не мог сделать ей неприятно.
        - Приглашена мадам Паладино? - спросил он.
        - Нет, она отказалась. Не менее интересная и сильная личность. Сеанс будет проходить под большим секретом. Вы ничего об этом не знаете и словом не обмолвитесь.
        Туман был не слишком густой: ему намекали, что на сеансе соберутся высокопоставленные лица. Спиритизм как замена карточной игры влиятельных чиновников.
        - Для чего мне об этом знать?
        Адель Ионовна улыбнулась, а в горле у него застрял комок.
        - Ах, Родион Георгиевич, вы всегда так спешите… Я уверена, нет, знаю точно, что после этого сеанса ваша судьба и карьера сильно изменятся.
        - Мне ничего не нужно, - ответил Ванзаров. - Счастлив своим положением и службой…
        - Иного ответа я не ждала, - сказала она, разглаживая ткань на коленях. - В нашей жизни все предначертано, и мы только можем приоткрыть следующую страницу. Считайте, что я приоткрыла ее для вас. Но это еще не все. На вчерашнем сеансе Евзапия сообщила, что вам грозит опасность.
        - Опасность входит в полицейскую службу, - ответил Ванзаров. - Откуда мадам Паладино известно, что опасность грозит мне? Мы с ней не знакомы.
        - Она только медиум, который вызывает спиритические силы. Им известно все… Это они сообщили…
        - При помощи стуков или прямым текстом?
        - Вы невозможный циник, - сказала она с нежностью. - Предполагала, что не поверите. Отнеситесь к моим словам со всей серьезностью. Вчера было сказано следующее: ему откроется желаемое через два дня, и он получит большую награду, если уцелеет и не погибнет.
        - Эти силы назвали мою фамилию? - не унимался Ванзаров.
        - Нет, не назвали, - ответила Адель Ионовна, глядя прямо в глаза. - Я спросила о человеке, который мне дорог больше всего…
        Волна жара пробила Ванзарова от темечка до пяток и прокатилась обратно холодом. Нет, лучше дыба и «испанский сапожок».
        - Благодарю вас… Буду иметь в виду, - кое-как пробормотал он. - Позвольте задать нескромный вопрос.
        - Вам позволю, - ответила она, опустив глаза.
        - За истекшие дни вы бывали в квартире отца?
        Адель Ионовна выразила недоумение.
        - Конечно же нет… Не могу найти в себе силы, чтобы туда войти… Меня что-то удерживает. Это не страх, а что-то другое. Как будто он не хочет…
        - Ключи никому не отдавали? Например, вашему управляющему.
        Она резко встала и зашла за кресло, будто искала защиту.
        - Достаточно об этом.
        Ванзаров принес извинения, проклиная самого злого своего врага - свой язык.
        - Родион Георгиевич, прошу вас не думать о прошлом. Думайте о том, что может случиться.
        - Я думаю изо всех сил, - ляпнул он, чем вызвал на лице Адели Ионовны раздражение.
        - Вы мне не верите! Я вижу… Не верите… - говорила она с нажимом.
        Он пытался оправдаться, но был остановлен повелительным жестом.
        - Хорошо, тогда я скажу, что поклялась не разглашать. В Соляном городке проходит выставка уральских ремесел. Найдите экспозицию Уральского общества обработки камней, спросите господина Зосимова и обязательно скажите условленный пароль: «Ищущий найдет награду свою».
        - Запомнил, - ответил Ванзаров.
        - Вас отведут к зеркалу из черного полированного камня. В нем вы увидите все ответы. О своей судьбе. Обещайте, что не забудете…
        - Обещаю…
        Она протянула ему руку.
        - Берегите себя, Родион Георгиевич, будьте осторожны. Хотя бы следующие дни… Осталось совсем немного…
        Ванзаров коснулся тонкой кожи, пахнущей невозможным счастьем.
        Этот запах он ощущал, когда вышел на улицу.
        Таврическая освещалась лучше многих улиц столицы, но все равно тонула в полутьме. Ванзарову показалось, что за углом дома скрылась тень. Так делают неумелые филеры. Неужели полковник Пирамидов дал приказ присмотреть? Недоверие - в его характере. Ванзаров решил не облегчать филеру слежку.
        Полутемная улица ему помогла.

24
        Дом на Сергиевской
        Медиумический кружок нашел себе пристанище в просторной квартире Ореста Юльевича. Секретарь кружка давно удачно овдовел, не разменял холостую жизнь на сомнительные прелести нового брака и теперь занимался тем, чего душа желала.
        Незнакомого гостя он встретил радушно, не спросил рекомендаций, а сразу предложил проходить в гостиную. Доставая Ванзарову до груди, Стано казался элегичным и суетливым, чем мужчины невысокого роста часто возмещают недостающие вершки. Мгновенный портрет отметил в Стано: холерика, привычку грызть ноги, пристрастие к выпивке, возможно, любовь к азартным играм и… не слишком здоровую ногу - Стано заметно прихрамывал. Ванзаров не счел нужным придумывать легенду и напрямик представился чиновником сыска. Секретарь не только не испугался, но выразил свое восхищение: он давно мечтал предложить полиции свои услуги спирита в поимке преступников, так что даже не спросил, чем вызван интерес сыска.
        Кроме Ванзарова, иные гости еще не собрались. Что было на руку. Стано предоставил список членов кружка, пятьдесят две, преимущественно женские, фамилии, среди которых обнаружилась «м-м Квицинская О. С.».
        - А это, кажется… - начал Ванзаров и его опередили.
        - О да! Вы правы! Такая честь! Ольга Сергеевна, дочь генерала Павловского!
        - Ее муж входит в члены?
        - Леонид Антонович? Милейший и умнейший человек! Исключительно воспитанный! И так предан спиритизму…
        - Почему его нет в списке членов?
        Стано улыбнулся застенчиво.
        - О, это по его просьбе… Но вам могу открыть: Леонид Антонович наш член инкогнито, так сказать. Но членские взносы платит исправно.
        - А где он служит?
        - В этом все и дело! Только представьте: в Министерстве внутренних дел! Ваш коллега! После заседаний мы с ним частенько обсуждаем, как спиритические знания могут приносить пользу обществу. Умнейший человек.
        Кажется, Стано не вполне точно знал, чем именно занимался член его кружка. Или не желал знать, что довольно удобно.
        - Вчера он присутствовал на заседании?
        - Разумеется! - воскликнул Стано. - Вчера был такой знаменательный день! У нас в гостях был, кто бы вы думали? Сам профессор Тихомиров! Это такая удача! Светило русского гипнотизма! Он провел невероятный опыт!
        - Погрузил кружок в сомнамбулизм? - бесцеремонно спросил Ванзаров.
        - Что вы! Профессор повторил знаменитый experimentum mirabile[11 - Experimentum mirabile - волшебный опыт (лат.).] великого Кирхера. Знаете, что это такое?
        Ванзаров честно признался, что не разбирается в колдовстве.
        - Никакой магии! Только наука! Животный гипнотизм! - кипятился Стано. - Так вот, Афанасий Кирхер[12 - Афанасий Кирхер - монах ордена иезуитов, немецкий ученый.] в 1646 году издал книгу «Ars Magna Lucis et Umbre»[13 - «Великое искусство света и тени».], в которой описал опыт: если петуха положить на стол и перед его клювом провести мелом черту, птица замирает, становится неподвижной, как будто под действием гипноза. Профессор Тихомиров наглядно доказал нам, что опыт верен!
        - Что стало с петухом?
        Стано не сразу понял, о чем идет речь. Кажется, он вновь переживал увиденное.
        - Петух… - проговорил он. - Петух куда-то делся… Вероятно, кто-то из членов кружка его забрал… А это что-то важное?
        - Любопытно попробовать суп из гипнотизированного петуха, - сказал Ванзаров. - А что делал господин Квицинский?
        - Так ведь без него ничего бы не было! - заявил Стано. - Это ему удалось пригласить профессора Тихомирова. Только его заслуга!
        - По окончании кружка Квицинский провожал профессора…
        - Разумеется! Как же иначе… Но это еще не все! Леонид Антонович готовит нам на сегодня такой сюрприз! Но об этом - молчок. - И Стано по-детски приложил пальчик к губам.
        Ванзаров тоже мог сообщить сюрприз.
        - Не показалось, что господин Квицинский вел себя необычно? - спросил он.
        - О, вы правы! Наш друг был чрезвычайно взволнован! Но ведь это так объяснимо…
        - Чем же?
        - А это секрет! - Орест Юльевич подмигнул. - Потерпите, вскоре все сами увидите…
        - Кто из членов кружка был на вчерашнем заседании?
        - Ну, нельзя быть таким нетерпеливым, Родион Георгиевич! Вскоре всех увидите. Вчерашние будут сегодня.
        Не прошло и четверти часа, как обещание секретаря сбылось. Гости собрались.
        Стано подводил к Ванзарову и знакомил с ним каждого, ничего не скрывая. Этим вечером кружок собрался в количестве пяти человек, не считая секретаря. Явилась госпожа Петрелиус, дама приятная во всех отношениях, какой иногда бывает дама после сорока, когда уже нечего терять, кроме спиритизма. Затем Ванзарову протянула ручку мадемуазель Симягина, которая жеманничала, строила глазки и просила называть ее Элеонора. Чиновник Гофрен, господин сухого вида, слабо пожал его руку.
        Стано подвел Ванзарова к господину не слишком высокому, обращавшему на себя внимание. Мгновенный портрет отметил жилистые обветренные руки, колючую густую бороду, насквозь седую, и особенный цвет лица, как будто после ожога, что говорило о крепком, неуживчивом и сильном характере. Господин носил очки с зелеными стеклами.
        - Имею удовольствие представить нашего гостя с Урала, - с нескрываемым счастьем сообщил Стано. - Петр Федорович Зосимов, заводчик, владелец Уральского общества обработки камней. Привез свои изделия на выставку в Соляном городке. Меценат, сделал существенный взнос в кассу кружка! Интересуется вопросами медиумизма и спиритизма. Чудеснейший человек! Рекомендую!
        Ванзарову протянули ладонь. В крепком рукопожатии кожа заводчика была жесткой, как наждак.
        - Так вы служите в полиции? - спросил Зосимов, сверкая зелеными бликами.
        - В сыскной полиции, - уточнил Ванзаров. - Что у вас с глазами?
        Вопрос для знакомства был не то чтобы грубый, но беззастенчивый. Иногда язык Ванзарова поступал как ему вздумается. Однако Зосимов не смутился.
        - В руднике произошел взрыв газа, немного опалило. - С этими словами он снял очки. Вокруг глаз кожа зажила и сморщилась, как у древней старухи, ресниц не было, а зрачки казались подернуты белесой пленкой, как у мертвой птицы. - Убедились, господин сыщик?
        Ванзаров невольно отвел взгляд.
        - Примите мои извинения…
        - Ничего страшного, привык. - Зосимов вернул очки на переносицу. - Хоть неизбежно слепну, но кое-что вижу…
        - Что именно?
        - Вы не обычный полицейский чиновник. У вас есть сила и ум. Это опасное сочетание… Если им неумело распорядиться.
        - Благодарю вас, - ответил Ванзаров, глядя в зеленые очки. - Позвольте вернуть любезность: у вас характер, который было бы интересно изучить. Уральский характер. В столице надолго?
        - Через неделю обратно. Приглашаю к нам на выставку, у нас много забавных вещиц для любознательных господ.
        - А для дам?
        - И для них найдутся.
        - Вам знакома… - Ванзаров назвал Адель Ионовну по фамилии.
        Зосимов покачал головой.
        - Ко мне повадились столичные дамы, - ответил он. - Я не спрашиваю их фамилии. Стоило одной показать любопытный предмет из камня, как они разболтали всему свету. А ведь каждую просил: держите при себе. Вот и до вас каким-то ветром донесло.
        - Дамы проявили интерес к уральским камням? - спросил Ванзаров, невольно стараясь разглядеть то, что скрыто зеленью стекол.
        - Дамам нужны не камни, а ответы. За ними они прибегают.
        - Вы даете ответы?
        - Не я…
        - А кто же?
        Заводчик повел шеей, как будто она затекла.
        - Приезжайте, все сами увидите. Заодно познакомимся поближе. Вы мне интересны. - С этими словами Зосимов отвернулся и отошел в дальний угол гостиной.
        Стано схватил Ванзарова под руку и потащил к последнему гостю.
        Господин Марджаров заслужил того, чтобы с ним познакомиться. Крупный мужчина мощного сложения, на голову выше Ванзарова отличался красным лицом, которое, казалось, вот-вот брызнет соком, и львиными бакенбардами вполлица, из-под которых виднелась татуировка дикарей. Под мышкой он держал нечто шевелящееся и прикрытое черным платком. Знакомя, Стано немного смутился, будто опасался, что обильный господин выкинет фортель. Марджаров проверил Ванзарова на крепость руки, остался доволен и сообщил, что он путешественник, исследователь, спирит, магнетизер, биолог и носитель тайного знания, которым с ним поделились ламы в горах Тибета. Попахивало от путешественника вчерашним коньячком.
        - Сыщик? - спросил он, сдвинув густые брови. - Это хорошо. Мне есть что сообщить. Но это секрет.
        Ванзаров предпочел не спрашивать о секрете.
        Стано заторопился и предложил всем садиться за круглый стол в центре гостиной. Как принято у спиритов, дамы сели вперемежку с мужчинами. Ванзаров не отказался занять место. Мадемуазель Симягина постаралась оказаться у него с правой руки и наградила улыбкой. Напротив сел Зосимов. Два стула остались свободными.
        - Пока ожидаем Леонида Антоновича, предлагаю обсудить проявление животного гипнотизма, - сказал секретарь. - Чай с печеньем вскоре подадут…
        Марджаров потребовал тишины, выставил на стол то, что держал под рукой, и сдернул платок. Черная курица дергала головой, не понимая, где оказалась: уже на кухне или еще в курятнике?
        - Смотрите и не говорите, что не видели, - густым басом проговорил Марджаров и протянул к курице руки. После чего издал низкий и глубокий звук, который возникал из его мощной груди, прорываясь через сжатые губы. Чревовещатель из него был отменный. Курица уставилась на человека, чуть наклонила голову, моргнула и замерла. Марджаров приблизился к птице, плавно уменьшая гул из груди, пока не настала тишина. Курица вела себя не как курица. То есть не шевелилась, окаменев. Плавно взмахнув руками, Марджаров схватил курицу за ноги, приподнял, будто она бокал, и вдруг крутанул над головой не хуже шашки. А потом еще разок и еще. Курица летала над столом, как орел на веревочке.
        - Вот вам животный гипнотизм! - провозгласил Марджаров. - Это не мелом петуха пугать. Тут нужна настоящая сила…
        Неизвестно, сколько господин с бакенбардами мог бы вращать курицу, но тут из несчастной птицы вывалилось яйцо и шмякнулось на стол. Дамы взвизгнули, хоть брызги желтка до них не долетели. Марджаров, довольный эффектом, бросил курицу посреди стола. Чернушка так и не очнулась.
        Раздался дверной звонок. Стано приказал немедля убрать остатки эксперимента, прибыл долгожданный гость. Его появление интересовало Ванзарова больше всех. Пока дамы сворачивали скатерть с курицей и яйцом, Стано задержался в прихожей. Вернулся он без гостя, с раскрытым конвертом и заметно погрустневший.
        - Господа, фиаско… Леонид Антонович сообщает, что наш долгожданный гость не сможет прибыть. Приезд отложен на будущий год…
        Дамы и Гофрен не слишком опечалились, Зосимов не выразил сожаления, зато Марджаров разразился громогласным хохотом.
        Подойдя к секретарю, Ванзаров попросил взглянуть на письмо. Стано протянул страничку из записной книжки.
        - Это подчерк Квицинского?
        - Конечно, кого же еще, - печально ответил Стано. - Такая досада… Столько надежд… И все напрасно…
        - А кого обещал привести Леонид Антонович?
        - Янека Гузика, если вам что-то говорит это имя.
        Имя Ванзаров слышал. Не так давно Прибытков рассказывал ему, что в Варшаве появился новый сильный медиум и уже посещал Петербург, о чем Ванзаров напомнил.
        - Вы правы, - вздохнул Стано. - Пан Гузик приезжал в столицу. Но это был частный визит. Попасть на сеанс было невозможно. Леонид Антонович обещал, что Гузик уделит нам один вечер… И вот каков финал…
        - Вчера Квицинский подтвердил, что Гузик приедет?
        - Ну, конечно…
        - Вспомните точно, что он говорил.
        Орест Юльевич сморщил лоб.
        - Ну, он сказал… Сказал, что завтра, то есть сегодня, ожидается большой сюрприз.
        - И это все?
        - Ну, конечно! Ясный намек. Какой сюрприз может быть лучше визита знаменитого медиума…
        Ванзаров не стал спорить, а попросил записку и конверт без адреса. В расстроенных чувствах секретарь отдал все.
        - Кто вручил послание?
        Стано отогнал грусть взмахом руки.
        - Какой-то мальчишка-посыльный…
        - Успели разглядеть?
        - Он что, картина, чтоб его разглядывать? Сунул в дверь и убежал.
        Даже Ванзарову не хватило задора бежать за посыльным, который исчез, как ветер. Оставалось только покинуть медиумический кружок. Ванзаров раскланялся. Секретарь пригласил его заглядывать почаще.
        В прихожей сильная рука сжала плечо Ванзарова.
        - Приезжайте ко мне в гости, сыщик! - густым шепотом дыхнул Марджаров. - Я вам такое порасскажу…
        - У вас имеются сведения о Квицинском?
        Марджаров поморщился:
        - При чем тут этот прыщ! Просто глупец и прохвост… Он плохо кончит, помяните мое слово. Я вам про Тихомирова такое порассказываю, сразу за решетку угодит…
        - В чем провинился профессор?
        - Профессор! - с негодованием произнес Марджаров. - Дутая величина. Вор и негодяй, вот кто он! Я его давненько знаю. Приезжайте, к тому же много интересного покажу…
        Подобные свидетели, знающие всю правду до глубин, порой заглядывали в сыск. С ними не спорили, выслушивали, иногда вызывали доктора. Ванзаров не стал отказываться от приглашения. Обещал заехать, как только будет свободная минутка.

25
        Фонтанка, 16
        Прекрасно изучив повадки и нетерпение друга, Аполлон Григорьевич ожидал его со спокойствием рыбака, закинувшего сеть. И не ошибся. Чуть позже намеченного им часа в лабораторию вплыла добыча. Добыча имела вид усталый и взъерошенный.
        - Какая неожиданность! Кто бы мог подумать! Неужели к нам пожаловал суровый чиновник сыска! - не унимался Лебедев.
        Скинув пальто и шляпу, Ванзаров уселся на высокий табурет у лабораторного стола.
        - Аполлон Григорьевич, день был не из легких.
        Настоящий друг понял без лишних намеков. Из ящика выпорхнула секретная бутыль, прозрачная жидкость была разлита по мензуркам. Ванзаров проглотил, ощутил феерический эффект и глубоко вздохнул.
        - Запатентовать вашу «Слезу жандарма», так разорятся рестораны, трактиры с крепкими напитками и рейнсковые погреба. А торговля водкой замрет.
        - Сила жизни в каждой капле, - сказал Лебедев, не подозревая, какой рекламный девиз только что выпустил в мир.
        Ванзаров отодвинул мензурку и разгладил лоб, крепости которого позавидовал бы любой философ. Не говоря уже об усах вороненого отлива.
        - Каков результат осмотра тела Квицинского?
        Лебедев упреждающе помахал пальцем.
        - Не дождетесь, друг мой. Выкладывайте все, иначе ничего не скажу. А протокол по вашему приказу не велся.
        Зная характер Лебедева, упрашивать было бесполезно. Криминалист страдал прекрасным недугом, мучившим ученых, путешественников и алхимиков: любопытством. С годами болезнь крепчала.
        - Сегодня утром Квицинский был обнаружен в Екатерининском канале, - начал Ванзаров.
        - В воде провел меньше суток, - тут же доложил Лебедев. - Я бы сказал: часов десять-двенадцать. Судя по серо-бледному цвету ладоней, имбибиции[14 - Имбибиция (лат.) - образование трупных пятен.] и сморщиванию кожи.
        - Благодарю за подробности. Последняя встреча у него была после десяти вечера, с вашей знакомой мадемуазель Муртазиной…
        Аполлон Григорьевич даже присвистнул.
        - Ну, надо же! Как там наша ягодка?
        - Ягодка увяла, ваш телескоп дожидается хозяина, - ответил Ванзаров. - Квицинский вышел от нее около одиннадцати и направился по каналу, наверное, домой. После чего решил освежиться в октябрьской воде. Вероятно, чтобы прийти в себя после бурного ужина в «Дононе».
        - Судя по анализу крови, выпил не меньше двух бутылок шампанского.
        - Трех. Заплатил за шесть.
        - Недурно провели время! - фыркнул Лебедев. - И что же дальше?
        - Точнее, раньше. Утром в крепости он допрашивал нашу общую знакомую мадемуазель Крашевскую. После чего отправился на Варшавский вокзал встречать гостя из Варшавы. Тот не приехал. Квицинский отправил телеграмму с вокзала, предусмотрительно изъяв бланк с текстом.
        - Зачем ему на вокзале телеграммы отправлять? В охранке точка полицейского телеграфа имеется.
        - На это есть только один логичный ответ, - сказал Ванзаров.
        - Скрытничал?
        - Не хотел, чтобы полковник Пирамидов узнал, что его сотрудник ведет какие-то дела с Варшавой.
        - Шустрый малый, - заметил Лебедев.
        - Еще какой шустрый. Вечером отправился на заседание медиумического кружка, с которого ушел провожать профессора Тихомирова.
        - О, это известный ученый! - с уважением отнесся криминалист.
        - Далее Квицинский оказался в «Дононе», где снял номер для встречи с цыганкой.
        - В самом деле цыганка?
        - Так неизвестную даму описал метрдотель, - сказал Ванзаров. - С Мойки Квицинский направился на Екатерининский канал. Финал вечера известен.
        Аполлон Григорьевич ждал, но продолжения не последовало.
        - Ну, и что об этом думаете?
        - Не важно, что думаю я, важно, в чем смысл смерти Квицинского, - последовал ответ.
        - И какой же?
        - Ровным счетом никакого. Поэтому полковник Пирамидов требует найти убийцу.
        - Полагаете, Квицинского убили?
        - А вы как полагаете? - вопрос вернулся к криминалисту. И тут уже пришлось выкладывать все начистоту.
        - Как приказали, господин чиновник сыска, осмотр был произведен тщательно, - сказал Лебедев. - Следов ножевых или проникающих ранений нет. Ядов в желудке и крови не обнаружено. Во всяком случае, известных мне. Шампанское не яд, а веселье… Следов от ударов на затылке или в височных зонах, то есть следов оглушения, нет. На правой мочке уха след от зубов…
        - Зубки цыганки, - сказал Ванзаров. - Вырывалась из его объятий и укусила.
        - Молодец, кусаться умеет. Теперь главное. При разрезе гортани обычная пена, какая бывает при утоплении, не выступила. В желудке и, главное, в легких речной воды у Квицинского нет.
        Ванзаров насторожился.
        - Он не утонул?
        Лебедев покивал одобрительно.
        - Рад бы сообщить, что вашего знакомого прикончили в канале, но не могу. По статистике, вам известной, топят в основном детей, взрослых утопить тяжело. Редкий случай, чтобы убивали утоплением. Наверняка не в этот раз.
        - Можно быть уверенным?
        - Факты, и только факты. Нет явных последствий асфиксии при утоплении: кровь не жидкая, не темная, нет гиперемии внутренних органов. Также нет странгуляционного следа на шее, как если бы его душили, перед тем как утопить.
        - Это вас смущает, Аполлон Григорьевич…
        - Очень, - признался криминалист. - Да, на теле у него имеется «гусиная кожа», очевидный знак утопления. Но «гусиная кожа» образуется не только при умирании в холодной воде, но и после смерти… Этот эксвизитивный[15 - Эксвизитивный - типичный.] факт ничего не доказывает…
        - Какой же вывод?
        - Только вам, друг мой, сознаюсь: не пойму, что там случилось. Вроде бы все очевидно, но нет, не может быть такой смерти. Если бы Квицинский пьяный свалился и утонул - понятно. Если бы его оглушили и сбросили - тоже. Даже если бы задушили и утопили - понимаю. Но ведь на нем нет малейших следов борьбы. Хуже того, нет повреждений теменных костей и шрамов на лице.
        - Он не падал с высоты набережной?
        - Вы правы, коллега. В канале вода сейчас низкая. Там на дне камни, коряги, мусор. Квицинский неизбежно должен был удариться о дно, сломать шею, разбить лоб или поранить кожу на лице. Прыгай он хоть с мостика, хоть с набережной. Не могло не остаться следов. Но их нет. Как будто шел человек, умер на ходу и ушел под воду. Не сходятся простые факты. Остается предположить, что заигрался ваш приятель в спиритизм и его утащила русалка с крепким поцелуем…
        Ванзаров смахнул с лабораторного стола невидимые крошки.
        - Это важный факт, Аполлон Григорьевич.
        - Не сомневаюсь. Только как его объясните?
        - Квицинский сошел по гранитному спуску к каналу и оказался в воде.
        - Спустился мертвым и нырнул?
        - У вас имеется другое объяснение?
        - Объяснения - это по вашей части. Что нам скажет психологика? - злорадствовал Лебедев. - Может, вспомнит, что на Екатерининском канале не так много спусков к воде, по пальцам пересчитать…
        Ванзаров смолчал. Логика старалась, пыхтела, но не могла сложить осколки и не понимала, что происходит. А психологика вовсе помалкивала.
        Видя, что чиновник сыска загнан в угол, Аполлон Григорьевич смягчился.
        - Дело с дурным запашком, друг мой.
        - Наверняка.
        - И вы так спокойны?
        - Сократ не нервничал, когда пил чашу с ядом. О чем волноваться мне?…
        - Зачем согласились расследовать? Не могли отказать Пирамидову?
        - Разве не понимаете…
        Конечно, Лебедев знал: Ванзаров не привык бросать нераскрытые дела. Даже если ему запретили их расследовать.
        - В таком случае, позволю себе то, чего не позволяю никогда, - сказал он.
        - Жду вашего предположения, Аполлон Григорьевич…
        - Смерть Квицинского невероятным образом похожа на те, что случились в «Виктории» и доме на Гороховой. Как ни странно это звучит с точки зрения криминалистики…
        - Не вы один так думаете, - ответил Ванзаров.
        Лебедев заметно насторожился.
        - Это кто еще тут умничает?
        - Логика, Аполлон Григорьевич. Если считать гибель Квицинского делом рук того, кому не дает покоя изобретение Иртемьева.
        - Машина страха?
        - Следует предположить: некто хочет заполучить аппарат любой ценой. Ищет у всех, кто мог иметь к ней хоть какое-то отношение.
        - Разве Квицинский нашел?
        - Нет. Иначе сегодня у нотариуса Клокоцкого и редактора Прибыткова не стал бы переворачивать вверх дном кабинеты. При этом оба уверены, что попали под действие спиритических сил.
        - Токарский называет это насильственным внушением, - без тени улыбки сказал Лебедев.
        Ванзаров молчал, погрузившись в себя. Криминалист знал, что в такие моменты надо сидеть тихо, не дыша, чтобы не спугнуть путешествие в мыслительные дебри.
        - Гипноз, - проговорил чиновник сыска. - Думал, что с дурманом покончили пять дней назад. Видимо, начинается нечто новое… Хорошо, что нашли Токарского.
        - Погорельский познакомил, - признался Аполлон Григорьевич. - Прекрасный ученый…
        - У него сильная воля, - сказал Ванзаров. - Настоящий гипнотист. Наш недавний знакомый, концентрирующий гипнотизер Герман Калиостро по сравнению с ним как котенок… Нужно, чтобы завтра Токарский залез в головы редактора и нотариуса и там хорошенько порылся. Поможете?
        - Сделаем, - согласился Лебедев с наглым удовольствием. Он уже предвкушал интересный эксперимент.
        - Только не берите с собой Погорельского.
        - Почему же? Мессель Викентьевич, конечно, сумасшедший, но вполне мил. Опять обидится. Обижается, как барышня, на любой пустяк.
        - Его обиду переживем, - ответил Ванзаров. - Удалось прочесть страничку?
        Настал час торжества криминалистики. Аполлон Григорьевич поднял тарелку, под которой скрывалась записная книжка. Пустой листок был посыпан черной пылью. На ней просматривались белые росчерки.
        - На буквенный шифр время тратить не стал, это по вашей части, а вот отпечаток обработал. При помощи раздувания резиновой грушей угольного порошка. Записка в своем роде удивительная. Итак: «Тузик прибыть не сможет. Дал обещание на весну. Просит хранить в тайне. ЛА», - Лебедев прочитал с выражением. - Это что же, Квицинский собаку ожидал? Пес Тузик не изволил прибыть, отложил до весны. Породистый, видать, кобель, раз охранке отказал…
        - Великолепный результат, Аполлон Григорьевич, - сказал Ванзаров, засовывая руку в карман сюртука. - Только не Тузик, а Гузик.
        - Гузик? Кличка такая?
        - Медиум из Варшавы.
        Лебедев не выносил, когда результаты его трудов ставили под сомнение. Даже в мелочах. Великий криминалист не совершает ошибок. Никогда…
        - Ну, этого знать не можете, - строго заметил он.
        Ванзаров вынул исписанный лист и положил на лабораторный стол.
        - Вот оригинал, сравните.
        Аполлон Григорьевич положил рядом оба листка и нахмурился.
        - Ну и зачем мне было голову морочить? Когда вам было известно…
        Остановить надвигающуюся грозу могло только чистосердечное признание. Ванзаров сознался во всем - где и как ему достался вырванный лист.
        - Так ведь это сильно меняет дело, - сказал Лебедев, повеселев.
        - Не оставляет шанса, - ответил Ванзаров.
        Кажется, криминалист не до конца понял простую мысль.
        - Перед тем как умереть, Квицинский написал записку, - пояснил Ванзаров.
        - Ах вот оно что… И отдал убийце?
        - Скорее всего.
        - Стойте! - вскрикнул Лебедев, которому пришла на ум блестящая мысль и требовала немедленно выпустить ее. - Так, значит, сегодня вечером в кружке вы могли поймать злодея, но упустили его? Ну и ну…
        На такой вывод указывала и логика, но Ванзаров не желал ее слушать.
        - Важнее другое, - сказал он. - Почему он должен был умереть.
        - И почему же?
        - Больше ничего не нашли у Квицинского?
        Манера не отвечать, когда ответ был так интересен, и при этом ставить в тупик сильно раздражала. Соврать Лебедев не мог.
        - Ерунда какая-то, не знаю, имеет ли смысл упоминать, - сказал он.
        - Тем более имеет.
        - На жилетке Квицинского срезана нижняя пуговица. Она не оторвалась в воде, а именно срезана, нитки торчат. Еще у него срезан клок волос. Вот здесь, - криминалист показал на собственном затылке. - Грубо оттяпали. Такое безобразие в парикмахерской не позволят.
        - Благодарю, вы очень помогли, - сказал Ванзаров.
        Он быстро оделся и исчез из лаборатории, оставив Аполлона Григорьевича в глубоком недоумении: что это должно означать?
        30 октября 1898 года

26
        Дом на Екатерининском канале, называемый «Версаль»
        Темна октябрьская ночь. Темен Петербург под осенним пологом туч. Темны улицы, плохо освещенные. Электрический свет еще редкость, светят тусклые газовые фонари. В сумраке уважаемый человек сидит дома, с женой и детьми. А те, кому жизнь тоска, жгут ее по ресторанам и частным театрам в «Аквариуме», «Аркадии» или «Неметти». Там веселье до утра. Не зря дожидаются извозчики - господа на своих двоих не дойдут, да и боязно ночью в столице. Городовые, конечно, на постах топчутся, но кто там, в темноте, спасет, когда вострым ножичком пырнут, кошелек с часиками и перстеньком сорвут, и поминай, как звали. А то разденут донага. Обычный случай, особенно в рабочих частях города, где фонарей нет и городовые не так расторопны. В ночь без извозчика лучше не соваться.
        Пролетка остановилась у парадного подъезда. Сошли два господина, не боявшиеся ни ночи, ни лихих ее деток. Им время было дорого. Заехав в отряд филеров, Ванзаров нашел Афанасия Курочкина, который собирался домой. Отказать чиновнику сыска старший филер не мог не только из уважения - он все еще переживал оплошность, которая случилась на прошедших днях. Предстояло вернуться туда, где с Курочкиным случилась неприятность. Был шанс подвести окончательный расчет, так сказать…
        В полиции была известна удивительная способность старшего филера стать невидимым при свете дня. На расспросы Афанасий отвечал, что дело не в ворожбе или умении отводить глаза, а в простой технике. Дескать, у каждого есть «слепое поле», что является медицинским фактом. Если знать, где оно расположено, и умело оказаться в нем, становишься как будто невидимым. На словах просто, но, кроме Курочкина, ни один филер не умел быть настолько незаметным. Шептались, что в роду Афанасия была деревенская ведьма. Может, и врали. Однако в темноте Курочкин казался почти призраком, сотканным из тьмы и тумана. Ванзарову приходилось убеждать себя, что это не магия или гипноз, а обман зрения. Так странно расплывались контуры филера.
        Были даны четкие инструкции. Ванзаров обозначил три варианта развития событий и как должно действовать в каждом из них.
        - Афанасий, поняли, с кем, возможно, предстоит иметь дело? - спросил он.
        - Так точно, - ответил филер из тьмы.
        - Противник может быть серьезным.
        - Не беспокойтесь, Родион Георгиевич, уже ученый… Не подведу.
        - Главный прием защиты?
        - Не смотреть в глаза, заткнуть уши. - Филер надвинул низко на лоб кепи с длинным козырьком и показал пару ватных шариков.
        - Разделяемся. На вас, Афанасий, черный ход.
        Ванзаров скорее угадал, чем заметил, как филер окончательно растаял. Сам он направился к парадному дома и поднялся на третий этаж. В квартире, еще недавно принадлежавшей господину Иртемьеву, случилось столь многое, что Ванзаров невольно ощущал возвращение в знакомые места и был готов ко всему. Логика сделала равные ставки на каждый из возможных вариантов. Оставалось узнать, какой окажется выигрышным.
        В нагрудном кармане у него имелась железка с хитро завернутым концом. В умелых руках - универсальный ключ для любой двери. Железка была подарена известным вором Шконей в знак глубокого уважения, но более - за человеческое отношение чиновника сыска к пойманному. Вдобавок вор обучил нехитрым приемам, как пользоваться отмычкой.
        Дверной замок был хорошо знаком. Стараясь не шуметь, Ванзаров вставил железку, нащупал язычок замка и тихонько нажал. Со стороны могло показаться, что он прижался, ничего не сделал, а дверь открылась сама. В сущности, так и было.
        Прежде чем войти в прихожую, Ванзаров прислушался и принюхался. Нос в темноте полезнее глаз. К знакомому аромату квартиры примешивалась вонь горелых спичек и свечного дыма. Было тихо. Если в квартире кто-то находился, он затаился.
        Беззвучно ступая, Ванзаров прошел в гостиную. Включать электрическое освещение нельзя. Незадернутые окна давали слишком мало света, приходилось скорее угадывать, чем видеть. Во мраке можно было разобрать: ничего не изменилось, даже осколки на полу лежат, где и были. Мягкая мебель не разрезана, большой ковер не сдвинут, стол там, где его оставили шесть дней назад. Пробираясь мимо окон, выходивших на Екатерининский, Ванзаров глянул на дом с той стороны канала. В окнах мадам Рейсторм было темно. Старушка наверняка дремала под каплями, а мадемуазель Муртазина не зажигала свечей. Показалось, что к стене дома жмется неясная фигура в пальто с поднятым воротником. Поведение человека сильно смахивало на привычки не слишком ловкого филера. Ванзаров не стал тратить на него время.
        В кабинете Иртемьева, в его спальне, в спальне жены, в столовой, в малой гостиной, в каморке для прислуги царил порядок, как будто хозяева уехали ненадолго с визитом. Ничего похожего на грубый обыск в редакции журнала и конторе нотариуса, ящики не раскрыты и не выпотрошены. Логика говорила, что полковник Пирамидов, как бы ни желал, не посмеет провести обыск этой квартиры, которая теперь принадлежала жене его высокого начальника. Но и те, кто искал машину страха, могли заглянуть. Муртазина видела таинственные огни, которые оставили после себя запах спичек и свечей. Ни единая вещь не тронута, как будто зашли, посмотрели и ушли. Призракам спички не нужны. Кто же проявил такую сдержанность?
        На кухне кастрюли и сковороды висели по местам. Комод горничной закрыт, как и дверь в кладовую. Ванзаров не поленился открыть ее: в глухой темноте бруски льда отметились белесыми бликами. Он бесшумно подобрался к двери черной лестницы и прислушался. Наверняка Курочкин уже там. Кончиком указательного пальца Ванзаров чуть слышно постучал. Ему ответил условленный сигнал. Легким движением отмычка вскрыла хлипкий замок. На пороге обозначилась фигура призрака.
        - Зажгите потайной фонарь, - сказал Ванзаров.
        Курочкин чиркнул сырой спичкой и поджег фитилек, спрятанный в черной жестянке, у которой было одно отверстие в виде широкого и короткого рупора. Свет шел узким лучом.
        - Посветите сюда…
        Филер пристроил потайной фонарь так, чтобы пятно света падало на дверь. Присев на корточки, Ванзаров стал разглядывать замок.
        - Видите? - спросил он.
        - Следы заметные, - согласился Курочкин.
        Действительно, на замке и вокруг него остались отметины. Вскрывали грубо, не церемонясь, как будто не опасаясь, но почему-то закрывали опять. Воры были настойчивы, но нерешительны.
        - Афанасий, посветите на пол кухни.
        Пятно света упало на крашеные доски. На них остались размазанные отпечатки грязных сапог, как бывает, когда вор, не слишком стараясь, затирает подметки. Среди разводов виднелись горелые спички и огарки свечей. На кухне кто-то побывал несколько раз. Пройдя с фонарем до гостиной, Ванзаров нашел, где отпечатки подошв заканчивались. Наверное, незваным гостям стало стыдно.
        Заперев дверь черной лестницы, Ванзаров приказал Курочкину взять ее под наблюдение. Сам же сел в гостиной так, чтобы не попасть в поле зрения ночного гостя, который мог войти в парадную дверь квартиры. Кресло было мягким и уютным. Постепенно Ванзаров стал уходить по тропинкам мысленных дебрей. Где-то там, в конце неведомой тропинки, находились ответы, только добраться до них непросто.
        За дело взялась психологика.
        Что мог сделать сотрудник охранки, находясь не в самом лучшем настроении? Выйдя от Муртазиной, Квицинский видит дом, который мог хранить тайну, за которой он охотился. Если Леонид Антонович что-то утаивал от полковника Пирамидова, то в нетрезвую голову могла прийти мысль: проникнуть в квартиру Иртемьева и тщательно обыскать, если до сих пор он не решался этого сделать. Даже если Квицинский сразу не двинулся через Кокушкин мост, ничто не мешало ему вернуться. Открывать двери без ключа сотрудник охранки умеет не хуже чиновника сыска. Квицинский мог войти с черного входа и оставить отметины. Все-таки вор такого себе не позволил бы. Возможно, Квицинский зашел и столкнулся с кем-то, кого не ожидал встретить, после чего написал записку и отправился в канал… Тот, кто поймал Квицинского, не вернулся в квартиру.
        Тропинка закончилась тупиком. Ванзаров убедился, что она не ведет никуда. Даже если Квицинского подвергли гипнозу здесь, проще было засунуть его в кладовую, а не вести вниз. В леднике тело исчезнет куда надежней, чем в канале: Адель Ионовна не скоро найдет в себе силы заняться квартирой.
        В проеме возник Курочкин и знаками показал, что за дверью кто-то есть. Пожаловали гости. Оставив размышления, Ванзаров указал Курочкину на кладовую, чтобы отрезать путь к отступлению. Сам же размял плечи и подвигал корпусом, чтобы разогнать кровь в мышцах.
        Раздался лязг замка. Скрипнула и затворилась дверь. Кто-то тяжело дышал у порога, не решаясь идти вперед. Чиркнула спичка, вспыхнул огонек и поджег фитиль огарка. Рука приподняла свечку, высматривая, куда двигаться. Ночной гость был одет в черное, сливаясь с тьмой. Рука выдала его: свечка дрожала, огонек выплясывал кренделя. Робкий попался вор. Наконец он набрался смелости и сделал несколько шагов, дойдя до дровяной плиты, занимавшей четверть кухни, как раз, чтобы Курочкин отрезал путь к побегу.
        Тянуть не имело смысла. Ванзаров нащупал рычажок электрического света. Окна кухни выходят во двор, свет заметит только дворник, если уже не спит. Раздался щелчок, полыхнуло солнце - таким ярким казался свет двадцатисвечовой лампочки. Гость закрылся локтем, все еще держа свечку над головой.
        - Обе руки вверх, - ласково предложил Ванзаров.
        Мужик в потертых сапогах и тужурке повел себя не слишком любезно. Бросив огарок, метнулся к выходу. И наткнулся на невидимую стену. Он был скручен так ловко, что согнулся пополам. В таком согбенном виде и был подведен к чиновнику полиции.
        - Ой, граблюху[16 - Граблюха - рука (воровской жаргон).] сломали, звери-изверги! Совсем сломали! Не пожалели бедного человека… Куда я теперь с культей… Совсем погиб… Пощадите… Обознался… За что терзаете душу невинную…
        Поток слезливых жалоб не помог. Ванзаров прекрасно знал, с кем имеет дело. А пойманную руку Курочкин держал штатным захватом, какому обучен каждый филер, чтобы боль пресекла сопротивление.
        - Доброй ночи, Федор, - сказал Ванзаров.
        Как ни больно, «душа невинная» изловчился повернуть голову.
        - Родион Георгиевич? Вот уж приятная встреча. И вам самой доброй, значит, ночки… Ой, больно! Да отпусти же, не сбегу…
        Ванзаров дал знак. Курочкин отпустил захват, мужик, кряхтя, охая и растирая потянутую мышцу, выпрямился и улыбнулся чиновнику сыска простодушной улыбкой. Оба прекрасно знали друг друга. Вор по кличке Сямка был известен на всю Казанскую часть и прочие полицейские участки столицы за то, что был домушником высокого класса. Его ловили и сажали, запрещали проживание в столицах, он возвращался и продолжал заниматься воровским промыслом. Ничего иного Сямка не умел, такой уж талант у человека. Ванзаров заслужил уважение вора тем, что не злобствовал на допросе, а общался так, что хотелось излить ему настрадавшуюся воровскую душу.
        - Дышал ночным, решил согреться? - спросил Ванзаров.
        Сямка знал, что этому зухеру[17 - Зухер - сыщик (воровской жаргон).] бесполезно врать, дескать, ошибся квартирой, обознался и тому подобное. Но и выкладывать вот так, сразу, - не по чести воровской.
        - Отпусти, Родион Георгиевич… Ничего не тронул, так, баловство, - с невинной улыбочкой сказал вор.
        - Ты, Федор, умный человек. Зачем же полез в квартиру, от которой твои дружки отказались?
        Вор только хмыкнул. В мiре[18 - Mipe - воровская артель.] поговаривали, что Ванзаров не иначе колдун, а то и с бесами знается, раз ему наперед все известно. Уж сколько раз убеждались.
        - А коли расскажу, отпустите? - Сямка подмигнул.
        - Не отпущу. Попрошу пристава Вильчевского, чтобы составил на тебя мелкое хулиганство: сломал дверь. Согласен?
        Следовало соображать. Впереди - зима, время для домушников тяжкое, голодное. Господа по квартирам сидят, за границы и на дачи не уезжают. Прокормиться тяжко. А в тюрьме - тепло и сытно. Много не дадут, получит полгодика с выселением из столицы, как раз к летнему сезону вернется.
        - Слово варнацкое?[19 - Варнацкое - воровское, бродяжье слово (воровской жаргон).] - спросил вор.
        - Слово полицейского, - ответил чиновник сыска.
        Можно было не скрытничать. Сямка и рассказал.
        …С неделю назад воры узнали, что пустует квартира в «Версале». Дом грубый[20 - Грубый - богатый (воровской жаргон).], взять можно хорошо. Да только не подобраться: горничные, лакеи, прислуга. И тут такая удача. Бросили жребий, квартира досталась Угрю. Ну, тот и пошел. Да только вернулся, от страха трясется. Говорит, вошел, как полагается, да только дальше кухни не сунулся. Такой страх напал, что с места не мог сдвинуться. Будто смотрит на него кто-то, и мороз по коже. Раз такое дело, вызвался Щепа квартиру взять. Да и он вернулся ни с чем: тоже, говорит, страх напал, убег, и больше туда ни ногой. Что за чудо? Квартира пустая, а пострелять[21 - Пострелять - пограбить (воровской жаргон).] нельзя. Вчера взялся Жмудь. Пошел ночью, да так ни с чем воротился. Говорит: страх обуял до дрожи, еще какие-то тени бродят. В общем, сбежал. Больше охотников не нашлось. Ну тут Сямка вызвался. Ему терять нечего… И вот как вышло…
        - Страх сильный? - спросил Ванзаров.
        - Уж такой, что и передать нельзя… У меня у самого сердце в пятки ушло…
        Вор обещание выполнил. Ванзаров приказал Курочкину вести его в участок и не возвращаться, он справится сам. На прощание Сямка отвесил поклон и пожелал здравствовать.
        Ванзаров запер дверь, выключил свет на кухне и остался в темноте. Сидя так, чтобы слышать обе двери, он снова отправился в мыслительные дебри, что было лучшей защитой от темных сил.
        Ночные часы тянулись в медленной тишине.
        И вскоре истекли.
        Новых гостей не случилось.
        Ванзаров потянулся в кресле. Путешествие по тропинкам мыслей оказалось полезным - он набрел на идею. Настолько простую, насколько и очевидную. Идею следовало проверить немедленно, пожертвовав завтраком и чистой сорочкой, он вышел из дома.

27
        Фонтанка, 16
        Открылось страшное: Лебедев оплошал. Не то чтобы не замечал, но относился без должного внимания к гипнозу. И вот расплата. После общения с Токарским в душе и мыслях Аполлона Григорьевича расцвел букет ядовитых цветочков. Одни источали укоризну. Лебедев долгие годы следил за всем, что выходило не только по судебной медицине, но и смежным направлениям медицинских знаний, которые можно применять к криминалистике. Статьи по гипнозу перелистывал, считая пустой тратой времени, а книжки, получаемые по подписке, бросал в нижнюю секцию книжного шкафа, не читая. И вот оказался в глупейшей ситуации: доктор Токарский научает уму-разуму. Лебедев не прочь был получать новые знания, но выглядеть в собственных глазах гимназистом-недотепой неприемлемо.
        Другие цветочки пахли завистью. Аполлон Григорьевич всегда был непререкаемым авторитетом и не мог допустить мысль, что кто-то может быть лучше его. И вот на тебе: такой субъект имеется. Мало того, субъект провинциальный, то есть московский. Чего доброго, будет плести байки, как читал Лебедеву лекции по гипнозу, потом стыда не оберешься.
        Среди цветочков виднелись мелкие бутончики, которые подзуживали и нашептывали: «Неужто ты, Аполлоша, не сможешь освоить приемы гипноза лучше докторишки? Да быть такого не может! С твоими-то талантами, дорогуша!»
        Где цветочки, там жди ягодки. Аполлон Григорьевич привык добиваться своего. О сне нечего было думать. Он заглянул в книжный угол кабинета и, разгребая завалы читаных, получитаных и нечитаных книг, набрал стопку публикаций по гипнозу. Укрепив силы и дух «Слезой жандарма», Лебедев до поздней октябрьской зари изучал переводы и тексты русских авторов. В очередной раз ему открылось коварство докторов: ничего более простого, чем гипноз, придумать нельзя. Надо иметь волю и желание загипнотизировать человека. Всего этого у Аполлона Григорьевича было в избытке. К девяти утра, когда департамент полиции наполнился чиновниками, явившимися в присутствие, он стал знатоком гипноза, в чем не сомневался ни секунды. Оставалось проверить способности.
        Надо сказать, что знаменитые судебные медики, особенно немецкие, не стесняли себя условностями, проводя эксперименты. Так, чтобы изучить признаки асфиксии при повешении и других удушениях, они вешали собак, закручивали им горло веревками в лежачем положении или надевали на морду мешок, чтобы узнать, насколько густеет кровь при таком способе убийства. Ну а про такую мелочь, как труп человека, который плавал в ванне для наблюдения за раздутием и гниением, и говорить не приходится. Что поделать, криминалистика развивается на жертвах. Лебедеву тоже требовалась жертва для своего эксперимента. Собаки и трупы не годились. Недолго думая, Аполлон Григорьевич отправился туда, где можно было раздобыть подопытную мышь. То есть в канцелярию.
        При его появлении самые умные чиновники постарались как можно скорее сбежать, помня недавний эксперимент фотографирования мыслей. А вот чиновник Войтов замешкался. Да и то сказать, путь к отступлению был отрезан. Его поманили пальчиком. Формально Войтов мог отказаться, сославшись на занятость и невозможность оставить дежурство. Однако, зная непредсказуемый характер криминалиста, чиновник выбрал меньшее из зол.
        На плечо ему упала тяжелая ладонь. Вскоре Войтов обнаружил, что уже находится в преддверии ада, то есть в лаборатории Лебедева. Захотелось сбежать, но было поздно. Аполлон Григорьевич указал на табурет с высокими ножками и круглым сиденьем. Войтов напомнил, что у него масса дел и вообще директор департамента может потребовать, на что получил краткий ответ: «Зволянский подождет». Спорить с наглостью невозможно. Мысленно испросив помощи и спасения, чиновник забрался на лабораторный табурет. Сидеть на нем было чуть удобнее, чем на колу.
        - Ничего не бойтесь, - сказал Лебедев, снимая пиджак, закатывая рукава и разминая пальцы.
        Чем вогнал Войтова в оцепенение.
        Из методик гипноза, которые сегодня ночью были изучены, Аполлон Григорьевич выбрал месмерические пассы. Метод казался простым, надежным и действенным. Цель эксперимента была практическая: при помощи гипноза заставить человека не дышать или ненадолго остановить сердце. Что будет, если гипноз удастся, Лебедева не слишком беспокоило. Страницы, где описывалось пробуждение от гипноза, он пролистывал.
        - Сидите спокойно, дышите ровно, смотрите на меня, - последовало приказание.
        И без того Войтов почти не дышал, боясь шелохнуться.
        Собрав волю, Аполлон Григорьевич стал медленно водить перед лицом чиновника растопыренной пятерней.
        - Спокойно… Спокойно… Смотрите только на меня… Слушайте мой голос… Только мой голос… Вам хорошо… Вам тепло… Вам хочется спать… Веки тяжелеют… Спать… Спать… Хорошо… Дышите медленно… Медленно… Еще медленней… Дышите еле-еле… Пульс медленный… Еще медленней… Дыхание останавливается… - говорил он замогильным голосом, крутя пассы вокруг головы жертвы гипноза, то есть гипнота.
        Войтов боялся вздохнуть. Сердце его билось, как заячий хвостик, в глазах прыгали черные кляксы, но сказать правду не решался. Когда Аполлон Григорьевич потребовал не дышать, Войтов решился на крайность: набрал в легкие воздух, сколько мог, и задержал дыхание.
        Гипноз удался. Было чем гордиться. Подопытный сидел, не шевелясь. Глаза широко раскрыты, сердце бьется учащенно, но это пустяки. Главное - он не дышал. Лебедев нарочно проверил: грудная клетка не двигается, из носа и губ нет даже слабого дуновения. Эксперимент наглядно доказал: нет такой науки, которую бы Лебедев не освоил за ночь… Ерунда хваленый гипноз…
        Не в силах терпеть удушье, Войтов жадно схватил воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Кислород ударил в голову, в глазах потемнело, он покачнулся и ничком свалился с табурета.
        - Ах ты ж… - проговорил Лебедев, добавив веское словцо.
        - Что вы наделали! - раздался за спиной строгий окрик.
        Не тратя секунды на приличия, Токарский подбежал к лежащему чиновнику, отшлепал по щекам и посадил на стул. Доктор потребовал нашатырь, а сам стал что-то тихо нашептывать Войтову. Чиновник еще не совсем пришел в себя, но уже издавал тяжкие вздохи. Ватка с нашатырем заставила его вздрогнуть и открыть глаза. Токарский взял его кисть, другой рукой стал медленно делать пассы перед лицом. Жертва эксперимента стала ровно дышать, щеки порозовели, а спина распрямилась.
        - Как вы себя чувствуете? - спросил доктор.
        - Прекрасно… Просто прекрасно… Такая легкость, как будто отдохнул… Благодарю вас, Аполлон Григорьевич, просто чудо, как хорошо…
        Осознав провал и катастрофу, Лебедев не счел нужным скрывать поражение за хорошей миной. Он предложил глоток целительного напитка для укрепления сил. Войтов отказался. Чиновник благодарил и выразил чрезвычайное удовольствие. Про себя же возблагодарил небеса, что остался жив.
        Когда дверь за ним закрылась, Лебедев в печали опустился на лабораторный табурет…
        - Что за ерунда? Все делал, как описано, - проговорил он.
        Токарский заметил, в каком горе пребывает криминалист.
        - В открытой литературе никогда детально не описываются приемы гипноза. Они передаются только от доктора к ученику…
        Аполлон Григорьевич жахнул кулаком по столешнице.
        - Я так и думал! И здесь обман…
        - Нельзя гипнотизировать, не умея выводить из транса, - сказал Токарский с долей поучительной строгости. - Это может плохо закончиться.
        - Почему?
        - Неумелый гипноз может подействовать, а вывести из каталепсии будет тяжело.
        - Видно, далеко мне до ваших навыков, - признался Лебедев.
        Комплимент Токарский не принял.
        - У вас большие способности и явный талант, коллега. Месмерические пассы делали замечательно.
        - Так вы подсматривали?
        - Понаблюдал немного, - с невинной улыбкой ответил Токарский. - Вам нужна практика и развитие специфических навыков гипнотиста. С вами готов поделиться некоторыми секретами.
        - Стар я для гипноза, коллега, - заявил Лебедев, слезая с табурета и пожимая ему руку. - Как вы здесь оказались?
        - Господин Ванзаров просил моей помощи. Утро у меня свободное, можем заняться…
        Поражение искупают победы. Аполлон Григорьевич прикинул, что ему выпадает шанс подсмотреть приемы Токарского. Отказываться от мастерства гипнотизма он и не думал. Вот погодите, еще весь департамент полиции загипнотизирует. Может, хоть поумнеют господа чиновники…

28
        Дом на Екатерининском канале
        Горничная зевала во весь рот. Кончики пальцев прикрывали зев, верхние зубки сверкали белизной. Она жмурилась, с трудом разлепляя заспанные глаза.
        - Родион Георгиевич? Вы знаете, который час?
        Было пять минут девятого. Для трудолюбивой горничной самое время хлопотать по дому, готовить хозяйке завтрак и греть самовар. Звонок вырвал Муртазину из кровати. С босыми ногами, в длинной, до пят, ночной рубашке, на плечи накинула темную шаль. Причесать волосы и то не успела. Встречать слишком раннего гостя в таком виде было вызывающе неприлично. Кажется, приличия Муртазину теперь не волновали.
        - Не послушали совета, - сказал Ванзаров, стараясь не замечать бурое пятнышко на белой ткани чуть ниже пояса, на которое женщинам немыслимо указывать, даже горничным и прислуге. Во всяком случае, он не мог позволить себе такую грубость.
        - Чего не послушалась? - Борьба с зевотой продолжалась.
        - Открыли дверь.
        - Ах это. Ну вы же не посторонний. - Муртазина вздрогнула от холода и запахнулась шалью. Кажется, барышня окончательно проснулась. - Что за срочность?
        - Надо прояснить обстоятельство, связанное с Квицинским.
        Муртазина скривила губки.
        - Нельзя ли в другой час…
        - Нельзя, - строго ответил чиновник сыска.
        - И что вам неймется, - сказала она, пропуская неугомонного гостя. - Встаете с утра пораньше, сами не спите и других мучаете…
        Ванзаров не стал хвастать, что в эту ночь не сомкнул глаз. Некоторые подробности лучше опустить. Он повесил пальто на вешалку рядом с пышным капором хозяйки, который вышел из моды лет двадцать назад и до сих пор не съеден молью. Умели выделывать меха в глубокой древности…
        В гостиную Ванзаров вошел как к себе домой. Все было по-прежнему, кроме капитанского мостика. Мадам Рейсторм отсутствовала, капитанское кресло пустовало.
        Вошла Муртазина. Переодеться в платье не сочла нужным. Только закуталась шалью и встала у книжного шкафа.
        - Где мадам? - спросил Ванзаров.
        - Спит в своей кровати…
        - Избавилась от привычки дремать в кресле?
        - Пожелала лечь в постель. Родион Георгиевич, прошу вас, не тяните… До пробуждения Елизаветы Марковны мне надо еще себя в порядок привести.
        Было кое-что, казавшееся неправильным. Ванзаров посчитал, что логика переутомилась за ночь. Нельзя все время подозревать. И запахи могут спутать. Хотя он готов был поклясться, что в квартире пахло неправильно. И довольно странно.
        - Постараюсь кратко, - сказал он. - Вчера сообщили, что Квицинский пришел к вам, чтобы дать поручение. Потом выяснилось, что он хотел подвергнуть вас гипнозу, так как предполагал, что вы можете что-то знать. Верно?
        Слушая настороженно, Муртазина кивнула.
        - Возникает вопрос: с чего вдруг Леонид Антонович набрел на такую мысль?
        - Квицинский совсем сошел с ума, - быстро ответила она. - Только и говорил об этом аппарате… Боялся, что уйдет у него из-под рук, так ему хотелось получить первым… Всю душу вынул…
        - За последние дни сколько раз с ним виделись?
        - Ни разу… Вчера нагрянул внезапно…
        Что было правдой. В записной книжке за последние шесть дней не было отметок о встречах с «М-а».
        - Тогда как объясните противоречие, - сказал Ванзаров, поглядывая на пустой капитанский мостик.
        - Простите, я вас не понимаю. Очень хочется сварить кофе. Могу угостить.
        Кофе Ванзаров избегал. Горче чая, слабее водки, и в чем смысл?
        - Противоречие очевидное, - ответил он. - Квицинский внезапно решает допросить вас об изобретении Иртемьева при помощи гипноза. Почему? Ответ один: он вспомнил мелочь, которую вы сообщили ему несколько дней назад. Тогда он не обратил на нее внимания. Зато теперь мелочь стала чрезвычайно важной. Извольте сообщить, что именно Квицинский у вас выспрашивал…
        Горничная отвернулась, глядя в окно.
        - Ничего определенного, смутные намеки…
        - Госпожа Муртазина, вы убеждаете меня, что сами были не прочь раздобыть машину страха…
        - Он не говорил про машину страха! - резко ответила Муртазина и осеклась. Но было поздно. Ванзаров благодарно кивнул. Люди часто исправляют оговорки других. Не всегда себе на пользу.
        - Следовательно, Квицинский говорил с вами напрямик. Что он требовал вспомнить? Почему хотел подвергнуть гипнозу?
        Сделав движение, как будто решилась сбежать, Муртазина прижалась спиной к шкафу. Деваться некуда.
        - Он хотел знать подробности визита горничной Иртемьева к мадам, - ответила она чуть слышно.
        - Горничная приходила 23 или 24 октября?
        - Да, кажется, в один из этих дней… Точнее не помню…
        - Почему она приходила?
        - Не знаю… Прошла в гостиную, Елизавета Марковна приказала закрыть дверь… Я подслушивала, но они говорили шепотом… Ничего не разобрать.
        Именно такая причина отыскалась в мысленных дебрях сегодня ночью. Теория оказалась верной.
        - Ни 23-го, ни 24-го Лукерья прийти не могла по понятной причине, - сказал Ванзаров. - Следовательно, это была Вера Ланд. Не так ли?
        Муртазина молчала.
        - Что Вера сказала, когда вы ей открыли?
        - Просила провести к мадам, - ответила она.
        - У нее в руках был узелок или сверток?
        - Нет… Не помню… Не знаю… Прошла и закрыла дверь в гостиную.
        - Разве вас не удивил такой визит?
        Горничная улыбнулась, как будто сила логики оплошала.
        - Елизавета Марковна, ненавидя Иртемьева на словах и призывая на его голову кары небесные, втайне общалась с ним.
        Новость не стала открытием. Недаром Ванзаров с логикой не сомкнули глаз.
        - Чтобы Иртемьев окончательно не потерял связь с Адель Ионовной?
        - Да, это так. После женитьбы на Афине, дочь отказала Иону Денисовичу от своего дома. Официально. Как требовали правила светского приличия. Но втайне, через мадам Рейсторм поддерживали общение. После смерти отца она даже не навестила Елизавету Марковну…
        - А что Квицинский делал в гостиной? - продолжил Ванзаров.
        - Ходил из угла в угол, вынюхивал, - с досадой проговорила Муртазина. - Даже не стеснялся спящей мадам…
        Бывают слова, как щелчок пальцев. Ванзаров понял, что его смущает.
        - Спальня мадам Рейсторм за этой дверью? - он указал на дальнюю стену.
        - Разве не знаете…
        - Когда последний раз давали ей капли?
        Муртазина свела брови в задумчивости.
        - Около десяти вечера.
        - Ночью Елизавета Марковна не просыпалась?
        - Кажется… Нет, - ответила горничная и вдруг прижала ладошку к щеке. - Ой, в самом деле…
        Ванзаров направился к спальне. Горничная кинулась наперерез.
        - Вы что! - закричала она. - Не смейте! Это спальня почтенной дамы! Как вам не стыдно!
        Стыд чиновнику сыска иногда незнаком.
        - Необходимо войти.
        - Не смейте!
        - Не слышен храп мадам Рейсторм.
        Отодвинув Муртазину, которая яростно пыталась помешать, он распахнул дверь. Горничная вцепилась в руку, тянула назад, крича и ругаясь.
        В спальне мадам шторы были задернуты. Дневной свет, проникавший из гостиной, ничего не скрыл. Еще не выпустив руку Ванзарова, Муртазина разобрала, что лежит на кровати, затихла и вдруг завопила тонким, отчаянным голосом, от которого хочется бежать, скрыться, исчезнуть, сгинуть, закрыв уши.
        Бежать Ванзарову было некуда.

29
        Екатерининская, 2
        Корабельная служба приучает к порядку. Прибытков не мог успокоиться, пока последняя папка не встала на место. Старания дали прекрасный результат: редакция «Ребуса» выглядела так, будто непознанная сила ее не посещала.
        Сдав в типографию гранки воскресного номера, Виктор Иванович взялся готовить материалы для следующего. Пока в мире столько таинственного и неизвестного, изучение спиритизма не терпит пауз и выходных дней. Вот раскроют в «Ребусе» все секреты бытия, можно и чайку попить. Пока же редактор занялся вычиткой очередной главы огромного труда доктора Погорельского под названием «Животный магнетизм», который печатался в журнале с продолжением.
        Когда в редакции появились гости, Прибытков отложил чернильную ручку и выразил восторг. Визиту криминалиста он был искренне рад. В отличие от Ванзарова, считал Лебедева настоящим талантом, который пока еще не проникся значимостью спиритизма. Когда же Аполлон Григорьевич представил спутника, радости Прибыткова не было предела. Еще бы он не слышал о докторе Токарском! Мессель Викентьевич все уши прожужжал! Такая честь для журнала. Виктор Иванович тут же доложил, что они регулярно печатают статьи по вопросам гипнотизма, это одна из важнейших тем журнала, и он был бы счастлив, если бы господин Токарский подготовил статью.
        - Будете давать в больнице Святителя Николая Чудотворца показательный сеанс гипноза? - спросил Прибытков, истощив восторги и усадив гостей в кресла.
        - Меня попросил профессор Тихомиров, - со всей скромностью отвечал Токарский.
        - О, Тихомиров! - Палец редактора величественно указал на потолок. - Величина и светило русской психиатрии! Алексей Игнатьевич внес огромный вклад в развитие гипнотизма, но при этом не отрицает спиритизма! Что говорит о широте его научного кругозора. Мы собираемся вручить ему поздравительный адрес на чествовании в воскресенье…
        - Московские коллеги поручили и мне такую же почетную миссию, - ответил доктор, поглядывая на Лебедева. Криминалист уже делал знаки. Было условлено, что редактор не должен знать, что его подвергнут гипнозу. Еще обидится…
        Прибытков сиял благодушием.
        - Погорельский рассказывал, что в Петербурге вы занимаетесь лечением пьянства.
        - Жаль впустую тратить дни пребывания в столице, - ответил Токарский, делая несколько пассов, как будто помогает словам руками. - Это хорошо… Это полезно… Это так легко…
        - Очень интересно. - Редактор откинулся на спинку кресла, положил руки на колени и зевнул. - Каким же образом…
        - Посмотрите сюда, - сказал Токарский, выставив ладонь и легонько поводя ею.
        Лебедев наблюдал с хищным интересом. Прибытков находился под влиянием, не понимая этого. Гипноз еще не был глубоким. Виктор Иванович только закрыл глаза и стал медленно дышать. Так должен был вести себя подлец Войтов… Ну, ничего, в следующий раз… Наконец Прибытков стал отвечать тихим, тягучим голосом, проходя следующую стадию гипноза. Как назло, Токарский перестал делать пассы, наклонился к нему и стал что-то нашептывать. Слова разобрать не получилось, как Лебедев ни старался.
        Не прошло и трех минут, как редактор погрузился в гипнотический сон.
        - Стадия глубокого сомнамбулизма, - сказал Токарский, разглядывая его лицо. - Чрезвычайно легко поддается гипнозу. Эту особенность заметил у всех, кто увлекается спиритизмом.
        - Что и следовало ожидать, - мстительно заметил Аполлон Григорьевич. Теперь осталось разоблачить психологику Ванзарова, и фундамент классической науки будет защищен окончательно. - Вытрясите из него душу…
        - Постараюсь, - ответил Токарский и сдвинулся на край кресла, чтобы контролировать поведение гипнота. - Прибытков, вы слышите мой голос?
        - Да…
        - Отвечайте на вопросы…
        - Да…
        - Вчера утром были в редакции?
        - Да…
        - Когда пришли?
        - Рано…
        - Почему?
        - Надо было готовить номер…
        - Это вы устроили беспорядок?
        - Нет…
        - Кто вчера устроил беспорядок?
        Виктор Иванович скривился, будто его пронзила боль.
        - Что это с ним? - спросил Лебедев.
        Токарский казался встревоженным.
        - Пока не знаю… Что-то его сдерживает… Надо быть очень осторожным…
        - Остановимся?
        - Нет, пока продолжим… Прибытков, отвечайте мне…
        Редактор был спокоен, будто отпустило.
        - Да, - все тем же картонным голосом проговорил он.
        - Утром у вас был посетитель?
        Опять что-то произошло: Виктор Иванович согнулся и застонал. Словно в живот воткнули финку.
        - Надо завершать, - сказал Токарский, следя с тревогой.
        - Но ведь мы ничего не узнали…
        - Аполлон Григорьевич, нельзя рисковать. Может случиться все, что угодно.
        - Ну, еще разик, последний, прошу вас, Александр Александрович. Ванзаров очень нуждается в вашей помощи, - упрашивал Лебедев. Чего с ним не бывало, наверное, никогда.
        Токарский не решался. Он смотрел, как редактор медленно приходит в обычное состояние.
        - Только один раз, - тихо сказал он. - Прибытков, слышите мой голос?…
        - Слышу, - последовал глухой ответ.
        - Не бойтесь…
        - Да…
        - Вам ничего не угрожает…
        - Да…
        - Вы здоровы, молоды, у вас ничего не болит…
        - Да…
        - Вам хорошо и приятно…
        - Да…
        - Вы на своем корабле…
        Виктор Иванович повертел головой.
        - Мой корабль… Палуба… Боцман, доклад… - Он отдал честь.
        Доктор изготовился, как к прыжку.
        - Ясный день, светит солнце, на море штиль… Вы смотрите в подзорную трубу…
        - Горизонт чист, - ответил Прибытков, держа воображаемый прибор.
        - Кто приходил к вам вчера?
        Редактор выронил трубу и застонал.
        - Иртемьев, - выпалил он и обмяк.
        Сеанс надо было заканчивать. Токарский пошептал ему на ухо и щелкнул пальцами. Прибытков вздрогнул и тряхнул головой.
        - Ой, господа, простите, что-то на меня нашло. Сегодня лег поздно, не выспался… Так на чем мы остановились?
        …Выйдя на улицу, продуваемую октябрьским ветром, Лебедев помалкивал. Токарский тоже не склонен был начинать разговор.
        - Не довольны результатом, коллега? - спросил он.
        Аполлон Григорьевич только крякнул.
        - Как вам сказать… Дело в том, что господин Иртемьев умер несколько дней назад.
        Токарский не удивился.
        - Я так и думал, - ответил он. - Господину редактору внедрили мысль чрезвычайно крепко.
        - Очень сильный гипнотист? - с невольной завистью спросил Лебедев.
        - Позвольте, воздержусь от комментария…
        Доктор темнил, и это было странно. Влезать на территорию Ванзарова криминалист не рискнул.
        - Ну, тогда поедем, проверим еще одного подопытного, - мирно предложил он.
        - Не уверен, что справлюсь…
        - Верю в вас, коллега, как в себя.
        С большой неохотой Токарский дал согласие. Аполлону Григорьевичу оставалось только гадать о такой внезапной перемене. Они направились к Невскому, чтобы поймать извозчика, но тут из толпы донесся отчаянный вопль:
        - Господин Лебедев! Обождите!

30
        Дом на Екатерининском канале
        За годы полицейской службы пристав повидал всякое. И члены отрубленные, и головы отрезанные, и ранения жуткие, какие причиняли жены неверным мужьям ножницами, когда те засыпали в супружеской постели. Однако зрелище, которое предстало в спальне пожилой дамы, было выше его сил. Полковнику по армейской пехоте стало дурно. Только глянув, Вильчевский ощутил, как к горлу подкатывает тошнота. Извинившись, он выскочил из спальни. Ванзаров остался. Он смотрел и защищался тем, что думал.
        В большой кровати, оставшейся от прежних времен, с шелковым балдахинчиком и резными ангелочками на изножьях, лежала мадам Рейсторм. Одеяло было откинуто. Голова ее съехала с большой пуховой подушки, привалившись на плечо. Смотреть на старческое тело всегда стыдно. Но тут смотреть было невозможно. Вместо тела пожилой дамы - кровавое месиво…
        На этом следует остановиться, чтобы не возбуждать и без того расшатанные моральные устои… Того и гляди, совсем сломаются…
        В комнате стоял тяжелый дух крови и разложения. Ванзаров приказал открыть окно, пока запах не отравил квартиру. Можейко взялся бороться с тяжелым бархатом занавески, старательно не глядя на кровать.
        Вильчевский сидел в кресле около шкафа с корабельными приборами и жадно глотал воду из кувшина для умывания. Вода стекала на мундир, он не замечал, пил и кашлял. Наконец пристав в изнеможении опустил сосуд, устроив на коленях.
        - Это… что же… Родион… Как же… такое… Зверство… - хрипел он.
        - Мадам Рейсторм нанесли не меньше двух десятков ударов ножом, - ответил Ванзаров. - Точно посчитает господин Лебедев.
        Пристав булькнул и зажал рот. Раздувая ноздри и усиленно сопя, привел себя в норму.
        - Бедная наша мадам Пират, - проговорил он со слезой в голосе. - Кто же мне теперь будет жизнь отравлять… Милая, добрая, славная Елизавета Марковна…
        Кажется, Вильчевский окончательно расчувствовался. Как часто бывает с полковниками по армейской пехоте, и не только с полковниками, настроение его сделало резкий поворот. Пристав шмякнул кулаком по колену.
        - Найду, кто это сделал, раздавлю гадину.
        Обещанию следовало верить.
        - Поищу орудие преступления, - сказал Ванзаров. - Не возражаете, Петр Людвигович?
        Пристав был благодарен за такую помощь. Сейчас к следственным действиям он был не слишком пригоден. Приказал Можейко закрыть дверь в спальню и пошире распахнуть окна в гостиной, чтобы не страдать от запаха, который становился сильнее.
        Ванзаров вернулся так скоро, будто знал где искать. Он держал большую жестяную банку, в каких с недавних пор стало модно хранить крупы, вместо того чтобы делать это по-старинке, в подвешенных мешках.
        - Зачем притащил? - спросил Вильчевский.
        Ванзаров предложил открыть. Убрав с колен кувшин, пристав водрузил на них короб. Откинув крышку, заглянул внутрь и отпрянул.
        - Это что же, - проговорил он.
        - Кортик капитана 1-го ранга Рейсторма, давно покойного.
        - А в чем это… он…
        - Господин пристав, служа в полиции, нельзя бояться крови, - ответил Ванзаров. - На лезвии подсохшие следы, остальное стекло на днище.
        - Ой, ты… Как же догадался, Родион, заглянуть на кухню?
        Правда ничего бы не изменила, только запутала картину и без того тяжкую. Ванзаров сказал, что, пока ждал участок, осмотрелся на кухне и заглянул в банки. На всякий случай. Одна показалась подозрительно легкой и гремящей. В ней нашлось оружие преступления.
        - Каким же извергом надо быть, чтобы ночью проникнуть в квартиру, зарезать старушку, спрятать в банке кортик ее покойного мужа и преспокойно удалиться? - изумился Вильчевский. Помощник Можейко тяжким вздохом скорбел о временах и нравах.
        - Зададим этот вопрос мадемуазель Муртазиной, - сказал Ванзаров.
        С явным облегчением пристав избавился от банки.
        - Полагаешь, она что-то слышала? - спросил он, вставая и поправляя портупею.
        - Там видно будет…
        В комнатке горничной не было окна. Она была настолько маленькой, что поместилась только железная кровать. Ванзаров протиснулся, а Вильчевский остался в дверном проеме. Муртазина сидела на скрипучем табурете, сжавшись и укутавшись в шаль. Переодеться не успела, осталась с босыми ногами.
        - Госпожа Муртазина, сообщите, что делали вчера вечером, - сказал Ванзаров.
        Она подняла посеревшее, выплаканное лицо.
        - Что я делала? - переспросила. - Все, как обычно… Уложила мадам в постель, как она пожелала… Дала ей капли… Дождалась, когда Елизавета Марковна заснет, пошла к себе… Умылась и легла спать…
        - Кто приходил ночью?
        Муртазина резко помотала головой.
        - Да вы что… Никто не приходил… Спала как убитая, вам утром открыла, господин Ванзаров…
        - Значит, в доме гостей не было?
        - Нет… Что вы…
        - Кто же зарезал мадам Рейсторм?
        Ответа не последовало. Горничная опустила голову и принялась покачиваться на табурете под мерзкий скрип.
        - Вы никому не открывали, в доме никого не было, - продолжал Ванзаров. - В жестяной банке найден кортик со следами крови… Мадам зарезана… Какой вывод?
        - Я не знаю… Я не знаю… Я не знаю… - бормотала Муртазина, как механическая кукла.
        Сделав полшага к кровати, Ванзаров откинул одеяло и приподнял подушку. Там, где у спящего человека лежит рука, виднелось засохшее пурпурное пятно. Узкий мазок того же цвета украшал верхний край пододеяльника. Пристав издал угрожающий возглас.
        - Госпожа Муртазина, извольте снять платок…
        Уголки шали плотнее прижались к ее горлу.
        - Что… Что вы от меня хотите… Я ничего не знаю. - Она глядела испуганно.
        - Покажите правый рукав ночной сорочки.
        - Зачем же так…
        - Покажи рукав! - рявкнул пристав так, что ус Ванзарова закачался, как от ветра.
        Муртазина медленно стала стягивать шаль с плеча, пока не показался рукав. Ванзаров приподнял ее руку. На простеньком кружеве виднелось пурпурное пятно. Мелкие точки засохших брызг украшали беленую ткань.
        - Все ясно, Петр Людвигович?
        - Яснее не бывает. Била кортиком, рукав забрызгала, кортик спрятала в банку, руки помыла, а про сорочку забыла. Так и легла спать.
        Муртазина бросила на него взгляд, вырвала руку, прижав к себе.
        - Что за глупости… Никого я не убивала…
        Вильчевский недобро ухмыльнулся:
        - От ведь… Ладно, барышня, собирайся, пойдем.
        - Куда пойдем?
        - Сначала в участок, потом в тюрьму.
        - Я не хочу в тюрьму… Я не пойду…
        - Там тебе самое место. Зачем только старую даму убила. Грех на душу взяла. Думала ограбить и скрыться? Эх, глупая, куда в России скроешься, всех поймаем… Одевайся… Чтоб через три минуты готова была.
        Помотав головой, будто не согласна, Муртазина сложила руки на груди.
        - Я не убивала мадам, - тихо проговорила она.
        - На каторге будешь басни плести.
        Она вскочила и крикнула прямо в лицо приставу:
        - Я не убивала! Не убивала! Не убивала!
        Порыв был столь силен, что Вильчевский подался назад. Но тут же схватился за кобуру.
        - Упорствуешь? Я тебе сейчас покажу.
        Пора было вмешаться. Ванзаров заслонил барышню, насколько было возможно в тесноте.
        - Погодите, господин пристав. Убийца никуда не денется, - сказал он, ощущая спиной, как дрожь пробирает Муртазину. - Сейчас необходимо провести особое дознание по горячим следам. Согласны?
        Только из дружеского уважения, которое Вильчевский испытывал к чиновнику сыска, он согласился не вязать злодейку, а приказал Можейко в точности исполнить инструкции, которые дал Ванзаров, чему Можейко обрадовался. Торчать в квартире, пропахшей кровью, - развлечение не для чиновника участка.

31
        Гагаринская, 23
        Директор гимназии, действительный статский советник Козенко, знал, что в обучении подрастающего поколения чудес не бывает. Если ученик туп, это навсегда. Сколько ни лупи ремнем, как ни заставляй зубрить, толку не будет. Запомнит правила математики, а ума не прибавится.
        Однако вчера, проверяя классные журналы, директор лицезрел настоящее чудо. Шестой класс показал невероятный скачок в знаниях: пяти ученикам было поставлено «отлично». Не по географии или истории, а по самой страшной дисциплине для каждого гимназиста: латыни. Нельзя предположить, чтобы Горгона внезапно размягчился и ставил отличные оценки из хорошего настроения. Предположить, что Образцов был пьян, не могла даже самая безудержная фантазия. Латинист отличался строгим воздержанием от спиртного. На праздничных банкетах гимназии рюмки не выпивал.
        Оставалось предположить невероятное: гимназисты взялись за ум. Да так, что любо-дорого посмотреть. Сверившись с расписанием, Козенко нашел, что сейчас латынь как раз у того самого класса. Отчего бы не убедиться лично.
        Пригладив волосы, директор отправился к классной комнате. Подойдя к двери, входить не стал, а приложил ухо к раскрытой щели. Отвечал кто-то из учеников. Козенко слушал и не мог разобрать ни слова, какая-то белиберда. Однако после того, как ученик ответил, раздался твердый голос Горгоны:
        - Очень хорошо, Владленский, показываете отличные знания. К доске прошу Михайловского.
        Выжидая под дверью, директор стал внимать ответу ученика. И опять не смог ничего понять. Как будто забыл латынь. Нельзя представить, что перед Горгоной ученик болтает невесть что.
        Немного расширив дверную щель, Козенко напряг барабанную перепонку, насколько был способен.
        - Мадмазелись терялись ридукюлис, нагибались, юбкус поднимались, попус выпиралис, - нагло и уверенно отвечал гимназист.
        - Великолепно. Завершайте высказывание Цицерона, - не дрогнув, заявил Образцов.
        - Брюкус надевалюс задомус напередус, спотыкались, влужус упадались! - победно продолжил ученик.
        Козенко показалось, что с ума сошел именно он. И никто другой. Не может такое издевательство над латынью и здравым смыслом твориться в стенах его гимназии. Не может. И не будет…
        Распахнув дверь, директор вошел в класс и остался у порога.
        - Прошу всем сидеть, - остановил он попытку класса встать. - Вы закончили ответ, Михайловский?
        - Ему осталось третье предложение, - пояснил Образцов.
        - Прошу, Михайловский, не стесняйтесь… Покажите ваши знания классической латыни…
        Гимназист затравленно глянул на товарищей, будто ожидая помощи.
        Класс безмолвствовал.

32
        Дом на Екатерининском канале
        - Вот, чудом успел застать господина Лебедева, - шепотом доложил Можейко.
        Пристав подумал, что лучше бы этого чуда не случилось.
        Как ни уважал он Ванзарова, как ни отдавал дань его уму, происходящее было не по душе. Дело яснее некуда: горничная решила прибрать к рукам добро своей хозяйки. Прикинула, что одинокую даму никто не хватится, а горничной будет чем поживиться. Придумала толково: порешить старуху во сне, чтобы без криков и сопротивления. Зарежет и оставит в кровати под одеялом. С утра начнет ее вещички продавать, пока ценное не кончится. На это уйдет неделя, может, две. К этому времени у нее соберется капиталец приличный, включая драгоценности и наличные деньги, какие найдутся в квартире. После чего хитрая девка исчезнет, а может, сбежит из столицы. Ищи ветра в поле.
        План толковый, если не струсить. Да только не учла душегубка мелочей. Во-первых, запашок. С каждым днем будет сильней, как ни проветривай. Соседи забеспокоятся. Но к запаху привыкнуть можно.
        Есть беда похуже: убивать тяжело.
        Вильчевский знал, сколько преступлений, задуманных умно и тонко, провалились в последний момент, когда надо нанести удар или затянуть петлю. Убить себе подобного - против этого восстает человеческая натура. Сильно мешает, удерживает. Те, у кого характер отчаянный, справляются. А новички часто делают осечку. Вот и Муртазина подошла к спящей с кинжалом, но не смогла сконцентрироваться: принялась бить куда попало, что есть мочи. Вместо того чтобы ударить в сердце - и конец. А что спать легла и ничего якобы не помнила, только подтверждало ее вину: нервишки сдают, убийцей овладевает сон. После пробуждения порой уверен, что ничего не совершал. Да и просто хитрая девка.
        Аргументы, столь ясные приставу, оказались недостаточны Ванзарову. Оставалось дождаться, чем закончится представление.
        Вильчевскому сразу не понравился надменный господин, который прибыл с Лебедевым, особенно тем, что принялся распоряжаться. Ладно бы доктор, так еще из Москвы. Будто своих не хватает… Сомнения пристав держал при себе, посматривая, что вытворяет Токарский. С каждой минутой происходящее все меньше нравилось ему.
        Муртазиной было приказано оставить шаль в каморке и сесть на стул посреди гостиной. Приставу с Можейко разрешили остаться, но встать так, чтобы оказаться за спиной горничной. После чего доктор принялся размахивать вокруг нее руками и нашептывать. Такие вольности с арестованными не дозволяются даже адвокатам.
        На всякий случай Вильчевский отстегнул клапан кобуры. Показалось ему, что Токарский готовит побег убийцы. Откуда взялась странная мысль, пристав не знал, но засела в мозгу крепко. Он только ждал, что девица вскочит, кинется к дверям, а доктор будет ее прикрывать. Тогда стрелять, не жалея патронов. Пусть Ванзаров не обижается.
        Но горничная сидела как каменная.
        - Она в стадии сомнамбулизма, - сказал Токарский.
        - Спрашивайте, доктор, - попросил Ванзаров.
        - Не ручаюсь за результат, Родион Георгиевич…
        - Нужен любой результат, - последовал быстрый ответ.
        Угроза побега отодвинулась. Но бдительности пристав не терял. Он слушал, что спрашивает доктор и односложные ответы горничной. Как вдруг на простом вопросе: «Кто приходил ночью?» - Муртазина резко откинулась на спинку стула и издала глухой звук, похожий на рык.
        - Кто ты? - вдруг спросила она.
        Токарский развел руками: он ничего не делал. Ванзаров знаком показал продолжать. Доктор ответил. И повторил вопрос.
        - Ты хочешь знать? - все тем же странным, не своим голосом сказала Муртазина.
        - Я жду ответ.
        - Ты получишь ответ…
        Горничная резко выгнулась, как будто что-то ударило ее в спину, и опала на стул.
        - Уйди с моего пути, смертный, иначе участь твоя будет ужасной… Я сила, не подвластная никому… Уйди с дороги, глупец…
        Муртазина выдохнула и повалилась на пол.
        Пристав был наготове. Первым подбежал, чтобы скрутить руки. Его оттолкнули.
        Девушка не подавала признаков жизни. Токарский рвал на ее груди рубашку и кричал, чтобы послали в аптеку, у него ничего нет. На помощь бросился Лебедев, в походном саквояже которого хранилось всякое. С помощью доктора он разжимал Муртазиной рот и вливал лекарство, потом делал укол и хлестал по щекам. Все было напрасно. Горничная не реагировала. Глаза ее остекленели, изо рта стекала слюна. Дышала чуть слышно, сердце давало редкие удары. Муртазина впала в полное бесчувствие.
        Стоя над ней, Токарский качал головой.
        - Господа, я знал, что кончится чем-то подобным…
        Пристав хотел крикнуть: коли знал, зачем руками размахивал? Да только сдержался. Ему было все предельно ясно: доумничались. Доигрались. И вот окончательно приехали, здрасте, вам. Господам-то что - ушли и нет их. А у него труп на участке и убийца, которую нельзя отдать под суд. Неизвестно, когда очухается. Из дома умалишенных еще никто не возвращался.
        Спасибо Родиону. Помог чиновник сыска, нечего сказать…

33
        Гороховая, 2
        Полковник боролся с желанием телефонировать. Не хватало, чтобы он испрашивал чиновника сыска. Пирамидов ждал Ванзарова с утра и чрезвычайно раздражался, что ожидаемого доклада не случилось. Заглянул помощник Сокол, сообщил, что прибыл некий господин Охчинский Константин Владимирович, ординатор больницы Св. Николая Чудотворца. Полковник разрешил впустить.
        Вошел господин обычного вида, в котором не разглядеть доктора душевных болезней. Сняв шляпу и поклонившись, он отрекомендовался учеником профессора Тихомирова. Не далее как вчера учитель попросил оказать помощь доброму другу, который служит в охранном отделении. Вопрос деликатный, разглашению не подлежит. Охчинский не отказал в просьбе и теперь к услугам охранного отделения.
        Видя столь похвальное рвение, нечасто встречающееся у интеллигентных людей и врачей, Пирамидов спросил, как поживает мадам Иртемьева, много ли у нее было посетителей. На что получил прямой ответ: посещения этой больной строго запрещены охранным отделением, распоряжение выполняется неукоснительно. Тогда полковник стал расспрашивать подробности о больнице. Охчинский отвечал бойко, не вызывая подозрений. А вот господина Квицинского он не имел чести знать лично, слышал о нем от Тихомирова.
        - Профессор сообщил, в чем возникла нужда? - наконец спросил полковник.
        - Как я понял, имеется некая дама, которую надо погрузить в состояние гипноза, - ответил Охчинский.
        - Не только погрузить, но заставить раскрыть некоторые факты, которые она упорно скрывает. Или не помнит.
        - Не составит труда… Какие именно факты?
        - Об этом узнаете непосредственно перед сеансом. - Полковник подтолкнул к нему чистый лист бумаги и указал на чернильный прибор. - Извольте собственноручно составить обязательство…
        Взяв ручку, ординатор макнул в чернильницу.
        - В чем обязательство?
        - Сохранить в полной конфиденциальности все, что услышите и узнаете на сеансе гипноза. Никакие сведения не подлежат разглашению под угрозой судебного преследования.
        Немного удивившись, Охчинский быстро начеркал обязательство. Получив такой документ, Пирамидов был относительно спокоен.
        - Где ваша дама? - спросил ординатор. - В соседнем кабинете?
        - Содержится в Петропавловской крепости.
        Видя, как изменилось выражение лица докторишки, полковник остался доволен: все-таки могут еще наводить страх. А то распустились образованные господа, волю почуяли, пора в чувство приводить.
        - Как в крепости? - пролепетал Охчинский.
        - Обычным образом. Арестована и заключена под стражу…
        - Но… Но… - Ординатор никак не мог продолжить. - Профессор говорил о больной, он не упоминал о заключенной…
        - Ему знать не следует. А что так испугались?
        - Нет… Ничуть… Прошу простить, мне не приходилось проводить гипноз в тюремной камере.
        Пирамидов поднялся из-за стола.
        - Насколько знаю, у вас в больнице имеется отделение для буйных?
        - Совершенно верно, имеется, - ответил Охчинский, тоже вставая.
        - Решетки на окнах?
        - Конечно, это необходимость…
        - Тюремная камера ничем не отличается от палаты для буйных. Поверьте, разница невелика.
        Охчинский замялся, жалея о том, что поспешно дал согласие и обязательство, но отказываться было поздно.
        Ему приказали быть у ворот крепости через два часа.

34
        Около Сенной площади
        Не стесняясь прохожих, Лебедев налил мензурку «Слезы жандарма» и выпил. Токарский спросил, что за средство. Аполлон Григорьевич налил и ему. Доктор проглотил и не поморщился, чем вызвал глубокое уважение криминалиста: второй случай, когда человек не упал в обморок.
        Мимо сновали кухарки и бабы, которые возвращались с рынка, другие шли навстречу с пустыми корзинами. На трех господ бросали придирчивые взгляды и бежали мимо. Городовой Ермыкин отдал честь и проследовал с обходом по каналу.
        - Вам не в чем себя винить, Александр Александрович, - сказал Ванзаров.
        Токарский протестующе мотнул головой.
        - Винить? Меня? Смешно слышать, господин сыщик. У меня двадцать лет врачебной практики, опубликованные книги, доклады на Пироговском съезде и конференциях врачей…
        - Да уж, история, - сказал Лебедев. Он испытывал странную смесь печали и радости. Печаль, что красивая девушка лишилась рассудка, а радость, что коллега оказался не столь уж всесильным. - У каждого доктора свое кладбище.
        Доктор только плечами пожал.
        - При чем тут кладбище, коллега. Разве не поняли, что произошло?
        Ванзаров не дал Лебедеву рта раскрыть.
        - Ваше мнение бесценно.
        - Это не мнение, а медицинский факт, - ответил Токарский. - Наглядно убедились, Аполлон Григорьевич, как опасен невежественный гипноз?
        Лебедев никак не ожидал, что окажется виноватым.
        - При чем тут я? - сердито ответил он.
        - Ваше счастье, что не ввели в гипнотический сон того несчастного чиновника, - продолжал доктор, игнорируя грозовое выражение лица криминалиста. - Если бы случайно погрузили его, то не смогли бы вывести… Без сомнений! Это надо уметь делать. Вы рисковали человеческой жизнью. Вот вам наглядное подтверждение.
        Ванзарову пришлось дернуть Лебедева за локоть, чтобы тот не ввязался в спор.
        - Александр Александрович, Муртазиной не приказывали впасть в каталепсию?
        - Конечно нет! - возмутился Токарский. - Что за глупейшее предположение.
        - Сегодня ночью она заколола свою хозяйку и легла спать. Ее могли заставить под гипнозом убить пожилую даму?
        - Разумеется…
        - И произнести предупреждение от имени мистической силы?
        Доктор откровенно усмехнулся такой безграмотности сыскной полиции.
        - Нет ничего проще.
        - Простите, не понимаю, - сказал Ванзаров, что вызвало небывалое удивление Лебедева. Он даже забыл, что обиделся на коллегу-доктора.
        - И не можете понимать, - резко ответил Токарский. - Гипноз призван лечить. Но любым лекарством можно исцелить, а можно убить. Даже йодом. Скажу то, что не принято говорить вслух вне круга специалистов: человек в руках гипнотизера в состоянии сомнамбулы превращается в автомат. Куклу, которую можно дергать за ниточки и приказывать делать все что угодно. Гипнотист дает приказ выполнить действие, сомнамбула выполняет. После пробуждения гипнот не помнит, что делал и какую команду исполнял. Но если неправильно или неумело вывести из гипноза, это грозит самыми страшными последствиями: потерей разума, впадением в каталепсию и даже смертью. Такое иногда случается. Только об этом не кричат в газетах…
        - Редактору «Ребуса» грозит опасность?
        - Теперь уже нет. После моего гипноза ему ничего не угрожает.
        - Почему после вашего гипноза с Муртазиной случилось несчастье?
        Отменное воспитание удержало доктора, чтобы не облегчить душу так, как позволял себе Лебедев. Не выбирая слов.
        - Потому что барышню подвергли тяжелейшему испытанию: дали команду убить близкого человека, а потом нести всю эту мистическую чушь. Ее мозг не выдержал напряжения. К тому же она тип, который очень легко поддается гипнозу.
        - Ах, какая ягодка, - печально сказал Лебедев, вспоминая о своем.
        Ванзаров вынужден был строго глянуть на криминалиста, который немного вышел из берегов. Аполлон Григорьевич извинился и сунул в зубы сигарилью.
        - Что это за тип?
        - Невысокая брюнетка с вьющимися волосами, обладающая живым характером и не скрывающая своей сексуальной энергии, - ответил Токарский. - Это не столь важно. Ее подвергли сильному, но безграмотному гипнозу.
        - Неумелому?
        - Совершенно верно, - ответил доктор, посматривая на Лебедева, будто намекая.
        - Насколько мне известно, в гипнозе большое значение имеет сила воли гипнотиста? - спросил Ванзаров.
        Токарский подтвердил.
        - Значит, человек, который ввел Муртазину в гипнотический сон, обладает сильной волей?
        - Неуч и профан, - резко ответил доктор. - Начитаются книжек и думают, что уже все знают. Наше время, когда любые сведения доступны, плодит недоучек, которые несут опасность себе и другим. Да еще и мистики напустят… Поймите, господин Ванзаров, глубокий гипноз с насильственным внушением - это, по сути, паралич воли у гипнота. Чтобы погрузить человека в такое состояние, а потом вывести из него, гипнотист должен обладать не только волей, но умением и знанием. А пассы и качания часами - всего лишь вспомогательные инструменты. Без глубоких знаний гипноз приводит к печальным последствиям. Тот, кто провел гипноз над этой Муртазиной, опасен своей безграмотностью.
        Начал накрапывать дождь. Ветер пробирал до костей. Вместо дождя посыпалась снежная крупа. Ванзаров, обычно равнодушный к холоду, озяб. Лебедев приподнял воротник, шмыгнул носом и предложил отправиться в теплое местечко.
        - Под гипнозом Прибытков признал, что к нему приходил Иртемьев? - спросил Ванзаров.
        Токарский посмотрел на него с интересом.
        - Откуда вам известно?
        - Так должно быть, исходя из вашей логики, - ответил он. - Александр Александрович, понимаю, что устали, но прошу спасти еще одного господина, которого могли неправильно загипнотизировать. Нотариус, его контора здесь рядом.
        Кажется, гипнотист не слишком горел желанием помогать.
        - Нельзя ли отложить, господа?
        - Вы же мечтали познакомиться с работой сыска? Вот она, грязная и неприглядная, не то что в книжках, - выдал Аполлон Григорьевич. Даже он подзамерз и желал уйти с холода.
        - А что с ним?
        - Похоже, то, что проделали с Прибытковым, - сказал Ванзаров. - Прошу еще раз уточнить: неумелый гипноз может привести к смерти?
        Токарский мотнул головой так яростно, что чуть не потерял шляпу.
        - Нет, не гипноз! - с жаром возразил он. - А его неумелое применение, насильственное внушение. И особенно вывод из сомнамбулизма. Вот здесь проще всего дров наломать. Господа, простите, вынужден вас покинуть ненадолго. Вернусь, и так и быть, отправимся к вашей несчастной жертве гипноза.
        Быстрым шагом доктор пошел на Сенную, где виднелась вывеска трактира Иванова. Когда организм требует, и гипнотист подчинится.
        - Думаете, Клокоцкого тоже неумело загипнотизировали? - спросил Лебедев.
        - А вы как думаете?
        Сигарилья согласно кивнула вместе с Аполлоном Григорьевичем.
        - Да уж, переживает московская знаменитость. Будет давать публичный сеанс гипноза, а сам вспоминать про нашу ягодку, - не без скрытого злорадства заметил Лебедев. - Друг мой, а почему вы не спросили его про машину страха?
        - Как думаете, кому предназначалось предупреждение, которое вложили в голову Муртазиной? - последовал встречный вопрос.
        Криминалист поднял одну ладонь. В другой руке держал походный саквояж.
        - Поступки живых - по вашей части. Мы все больше в трупах разбираемся… А что нам скажет психологика?
        Как всегда, в самый неподходящий момент, когда любопытство Лебедева только разогрелось, Ванзаров простился и исчез, словно призрак.
        Вот и оказывай дружеские услуги такому типу. Никакой благодарности. Ничего с ним не поделать. Даже гипнозу не поддается…

35
        Гороховая, 2
        Полковник слушал доклад и пытался уловить, где обман. О чем недоговаривает чиновник сыска, что утаивает. За долгие годы службы он привык, что все врут. Врут от нужды, врут от нечего делать, врут ради того, чтобы пошутить или позабавиться. Мужчины врут не меньше женщин, а женщины не реже мужчин. Мир этот держится на вранье. Если когда-нибудь все начнут говорить правду, тут и наступит конец. Люди возненавидят и уничтожат друг друга. Ложь спасительна. За ней, как за маской, можно спрятать и ум, и глупость. Главное, не стесняться врать. Пирамидов еще не встречал кристально честного человека. Он привык иметь дело с ложью, как змеелов с кобрами. Он знал, что ему врут не только враги, которых надо искоренять ради блага и спокойствия, но врут начальники и подчиненные. Вранье многолико и безгранично. Надо иметь трезвый, безжалостный взгляд, чтобы не попасть в сети.
        С ложью Пирамидов боролся ее же оружием. Он мастерски научился скрывать истинные намерения, умел казаться в глазах подчиненных недалеким начальником, а в глазах начальства туповатым, но исполнительным служакой. Тот, кто считал его простаком, совершал большую ошибку. Недооценив полковника, вскоре они обнаруживали, что проиграли глуповатому начальнику охранки, но было уже поздно. Пирамидов умел так хорошо маскироваться, что о его способностях догадывались немногие.
        Сейчас он старался уловить Ванзарова на лжи или недоговорках. Не для того, чтобы разоблачить, а чтобы знать и предвидеть, какую игру ведет с ним чиновник полиции. То, что этот нагловатый господин с усами вороненого отлива совсем непрост, полковник знал. Он был уверен, что Ванзаров, исполняя его поручение, залезет намного глубже, чем полагается. Только простодушный Квицинский мог обмануться и поверить «джентльменскому» слову. Наверняка господин Ванзаров не прочь сам заполучить машину страха. Насколько близко подобрался к ней? Вот главный вопрос…
        Пока доклад выглядел чрезвычайно гладко. Полковник выслушал про последний день Квицинского, как тот отправился на вокзал встречать гостя из Варшавы, который не приехал, как отправил телеграмму из телеграфного отделения на вокзале и забрал бланк, как вечером посетил заседание медиумического кружка, как вышел провожать профессора Тихомирова, после чего направился в «Донон» на частную встречу, откуда попал в дом на Екатерининском канале. В сообщении Пирамидов не нашел ничего подозрительного. И это сильно не понравилось: кажется, Ванзаров вываливает перед ним кучу бесполезной правды, чтобы скрыть щепотку самого важного.
        - Установили, кого Квицинский встречал на вокзале? - спросил он так, будто проверяет гимназиста на уроке.
        - Некий Янек Гузик, варшавский медиум, - ответил Ванзаров.
        Полковник утвердительно кивнул, как будто проверка прошла успешно.
        - Леонид Антонович мне говорил, что этот Гузик ему понадобился, - сказал Пирамидов со значением и еще раз убедился: милейший Квицинский хотел преподнести сюрприз. Дескать, будет искать гипнотизера, а сам заранее спланировал притащить из Варшавы медиума, чтобы тот обработал Крашевскую. От ведь, умница-подлец. А крови на допросах боялся. - Как узнали?
        - В кружке ожидали его визита. Вместо медиума посыльный доставил записку, в которой Квицинский сообщает об отмене визита. - Ванзаров протянул клочок из записной книжки.
        Это было нечто новенькое. Пирамидов взял помятый листок, прочел. Сверять почерк с докладными записками Квицинского не имело смысла. Все было очевидно. Ванзаров не стал задавать лишнего вопроса, чем укрепил полковника во мнении: умный, пронырливый и опасный тип.
        - Кто принес записку? - спросил он, пряча обрывок в папку, где хранил секретные донесения.
        - Дверь посыльному открыл господин Стано, секретарь кружка, - ответил Ванзаров. - Пока читал в прихожей записку, пока вышел в гостиную, время было утеряно… Искать посыльного было бесполезно.
        - Понимаете, кто ее прислал?
        - Убийца Квицинского, - последовал ответ.
        Такая прямота полковнику нравилась. Не только умный, но и прямодушный чиновник сыска. Хочет казаться кристально честным, что есть высшее коварство. Ну, ничего, попадется…
        - Что показало вскрытие?
        - Подробности или главное?
        - Главное.
        - Квицинский упал в канал фактически мертвым: без дыхания, с остановившимся сердцем, - сказал Ванзаров. Он так и стоял перед столом начальника охранки, сесть ему не предложили.
        Полковник нахмурился.
        - Не зарезали, не застрелили, не задушили… На теле нет следов борьбы. Как это возможно?
        - Яды Лебедев исключил.
        - Как такое возможно? - повторил Пирамидов, выдав искреннее непонимание.
        - Леонид Антонович в «Дононе» выпил три бутыли шампанского.
        - Разве шампанское может убить?
        - Нет, - ответил Ванзаров. - Есть только одно предположение.
        Некоторые личности, которые мнят себя умниками, позволяют себе вот такие аккуратные паузы. Проверяют собеседника, насколько тот глуп. Таких пауз Пирамидов терпеть не мог.
        - Мы с вами не в лото играем, говорите начистоту.
        - Гипнотическое воздействие.
        Именно этого полковник опасался, потому что предвидел. Кажется, господин сыщик, который хочет казаться исполнительным чиновником, понимает глубину ситуации. Ему тоже известно, что случилось в Литовском замке, в гостинице «Виктория» и в доме на Гороховой, а выводы делать умеет, без сомнений. Такой молодец…
        - Какие действия считаете нужным предпринять? - спросил Пирамидов.
        - В «Дононе» Квицинский ужинал с цыганкой, - ответил Ванзаров.
        Ну, это не слишком могло помочь. Полковник был осведомлен, насколько любвеобилен был Леонид Антонович. Только чиновнику сыска знать об этом не следовало.
        - И что такого?
        - Считаю нужным найти эту даму.
        - Ну, ищите, раз не жаль тратить время. Что еще?
        - Последний визит Квицинский нанес некой Муртазиной, горничной в доме мадам Рейсторм, вдове капитана 1-го ранга.
        Горничные и вдовы полковника совсем не интересовали. Еще одно любовное приключение его помощника. Опустился до прислуги, хорош, нечего сказать.
        - Какое отношение горничная имеет к его смерти? - спросил он, не скрывая недовольства.
        - Муртазина была агентом Квицинского, она присматривала за кружком Иртемьева, - сказал Ванзаров, наблюдая, какая перемена случилась в лице начальника охранки: кличка агента из докладов Квицинского, никак не связанная с конкретным человеком.
        - Когда Квицинский выдал вам такую информацию? - Голос Пирамидова не сулил ничего хорошего даже мертвому сотруднику. А отвечать придется живому чиновнику сыска.
        - Леонид Антонович ничего не выдавал, - ответил Ванзаров. - Даю вам слово, господин полковник.
        - Тогда каким образом вам стала известна секретная информация?
        - Из логики поведения мадемуазель Муртазиной. Ничего больше.
        Как ни хотел Пирамидов найти ложь, она не находилась. Но и поверить не мог.
        - Допустим. И что же?
        - Сегодня ночью Муртазина заколола свою хозяйку, мадам Рейсторм, кортиком нанесла спящей множество ударов, после чего легла спать и утром ничего не помнила. При допросе она внезапно впала в глубокую каталепсию. Пристав Вильчевский вынужден был отправить ее в больницу Св. Николая Чудотворца.
        Некоторые подробности Ванзаров опустил. Не хватало, чтобы доктор Токарский попал на допрос в охранку. Такого точно не забудет и не простит.
        Полковнику было не до мелочей. Он понял, на что намекает чиновник сыска.
        - То есть смерть Квицинского и этот случай - звенья одной цепи?
        - Так точно, - с лихостью ответил Ванзаров.
        - Кому по наследству перейдет имущество этой вдовы?
        - Это должен знать нотариус Клокоцкий. Предположу, что все завещано единственной родственнице мадам. - Ванзаров назвал фамилию Адель Ионовны.
        Полковник сохранил невозмутимое выражение лица, хотя услышать такое было сюрпризом, который сковывал его по рукам и ногам: квартиру старухи обыскивать нельзя.
        - Кем она ей приходится? - только спросил он.
        - Двоюродной внучкой. Мать Адели Ионовны была ее родной племянницей. Других детей, полагаю, у мадам Рейсторм нет. Точно станет известно по оглашении духовной…
        Сидеть Пирамидов больше не мог. Встал, прошел к окну, из которого открывался вид на голые ветки Александровского сада и желтые стены Адмиралтейства.
        - Родион Георгиевич, убийц надо отыскать любой ценой, - сказал он, глядя в окно на пасмурную осень. - В кратчайший срок. Мочалов рассказал вам все, что просили. Требуется еще помощь?
        - Год назад Квицинский застрелил какого-то кружковца, нужны о нем сведения.
        - Пустое. - Полковник обернулся и скривил гримасу. - Глупейшая случайность. У Леонида сдали нервы, стал палить без смысла.
        - Кто погибший? - настаивал Ванзаров. Было ясно, что не отстанет, пока не получит желаемое.
        - Некий Штальберг Борис Арнольдович… Совершенно случайный человек… Зашел в кружок с приятелем, можно сказать, из любопытства и получил пулю. Еле замяли дело, - ответил Пирамидов.
        Найти вдову и место жительства убитого чиновнику сыска предоставили самостоятельно, что было несложно.
        - Что-то еще?
        - Прошу вас, господин полковник, убрать филера, - сказал Ванзаров. - Мне без разницы, но жаль напрасных усилий.
        - Я не ставил за вами филера, - ответил полковник.
        Чего следовало ожидать. Ванзаров убедился, что тень, которая следует за ним, не имеет отношения к охранке.
        - Благодарю, - сказал он. - Могу видеть ротмистра Мочалова? Требуются дополнительные пояснения.
        - Он выполняет служебное поручение. Что-то еще?
        Ванзаров спросил, где проживал Квицинский. Ему назвали адрес в Коломне, недалеко от Екатерининского канала.
        - Проявите деликатность, Ольга Сергеевна - дочь генерала Павловского, - с ноткой почтения попросил полковник. - Жду с докладом завтра или послезавтра, время не назначаю. Когда сможете.
        Пирамидов кивком показал, что разговор окончен.
        Ванзаров отдал поклон и вышел.
        Каждый из них убедился в своих подозрениях. Теперь полковник не сомневался, что Ванзаров знает больше, чем говорит. И говорит меньше, чем недоговаривает. А чиновник сыска нашел подтверждение догадке, про которую нашептывала логика: в отношениях с Квицинским у Пирамидова было не все так просто, как уверял Мочалов, что приводило к неожиданным выводам, которые пока были пустым звуком.

36
        Дом на Средней Подьяческой
        Доходный дом возвышался на четыре этажа. Господин Квицинский снимал квартиру на третьем. Поднявшись до лестничной площадки, Ванзаров услышал звук открываемого замка и смех, в котором смешивался мужской и женский голоса. Он поспешил подняться на пролет выше и встал так, чтобы видеть гостя, который покидал квартиру. Дверь открылась, смех оборвался. Эхом долетал женский шепоток, который просил не шуметь, чтобы соседи не услышали. Последовала возня и звуки, какие бывают, когда парочка не может разорвать объятия, отдавая друг другу последний, и последний, и еще раз последний поцелуй. И еще напоследок.
        Гость мадам Квицинской был одет в длинное черное пальто, Ванзаров наблюдал за ним в проем лестничных перил. Что не мешало узнать его без жандармского мундира. Ротмистр Мочалов исполнял служебное поручение, крепко и страстно целуя жену друга. Наверное, заранее готовил к тяжелой новости. Судя по смеху, мадам Квицинская еще не знала, что стала вдовой, что, однако, не слишком ее извиняло.
        Подождав, пока шаги Мочалова стихнут внизу лестницы, Ванзаров спустился к квартире и повертел ручку звонка. За дверью послышался быстрый шорох, как будто его ждали.
        - А, вернулся, несносный мальчишка, - с нежностью выпалила Ольга Сергеевна, распахивая дверь, и наткнулась на незнакомца.
        Она не испугалась и не запахнула легчайший халат, который шелковыми волнами овивал изгибы ее тела. Прежде поклона Ванзаров составил мгновенный портрет.
        Дочь генерала Павловского и вдова сотрудника охранки находилась в поре яркого цветения, когда красота барышни только-только превращается в красоту зрелой женщины. Она знала, как красива и привлекательна, и привыкла этим пользоваться. Форма губ и носа говорила, что она не умеет отказывать себе в желаниях, чуть прищуренные глаза смотрели вызывающе, как будто заранее подчиняли себе, а пальцы, тонкие и нервные, походили на птичьи коготки. Ванзаров прекрасно понял, что за экземпляр перед ним. Для того чтобы исполнять роль мужа, Квицинскому требовалось умение прощать. Все и часто. Неизвестно, какой диагноз поставил бы Ольге Сергеевне доктор Токарский и каким словом припечатал бы Лебедев. Ванзарову было достаточно того, что он видел. Мадам была нимфоманка…
        Ванзаров поклонился. Его ощупали цепким взглядом и нашли достаточно привлекательным самцом.
        - Что вам угодно? - спросила она таким голосом, от которого у многих побежали бы мурашки. Ванзаров не был исключением, но сейчас ему было совсем не до глазок с томной поволокой.
        Он представился.
        - Сыскная полиция? - улыбнулась Ольга Сергеевна. - Вам известно, где служит мой муж?
        - Так точно. Полковник Пирамидов дал мне поручение выяснить некоторые обстоятельства.
        - Ах вот как… Владимир Михайлович… Он милый, а хочет казаться строгим… Но ведь Леонид в командировке.
        - Мне известно, - сказал Ванзаров. - Позвольте войти?
        - Что же, проходите. - Она посторонилась так, чтобы нельзя пройти мимо, не коснувшись ее. У халата было слишком глубокое декольте.
        В гостиной Ванзарову тоже пришлось отводить глаза. По комнате были разбросаны предметы дамского туалета. Быть может, недрогнувшей рукой ротмистра. Тут логика предпочитала умолчать из скромности.
        Она вошла и прилегла на подушки дивана, закинув стройные ноги так, чтобы было видно, насколько хороши ее тонкие щиколотки.
        - Право, не знаю, чем могу быть полезна, - сказала Ольга Сергеевна, картинно оперев головку о ручку, с которой соскользнул рукав халата. Она дразнила самца и не скрывала этого.
        - Вы с мужем посещаете медиумический кружок?
        - Ах да… Иногда хочется разогнать скуку, хочется какого-то разнообразия… Спиритизм - это забавно… Леонид слишком серьезно к нему относится…
        - Он собирается пригласить Янека Гузика?
        Ольга Сергеевна потянулась кошечкой, которая устала ждать.
        - Ну, конечно… Леонид так надеялся его заполучить… И ему удалось…
        - Зачем?
        Она посмотрела так, будто мужчина сморозил глупость, совсем не понимая, что от него ждут.
        - Чтобы устроить спиритический сеанс. Для чего же еще. Он говорил, что ожидает от этого сеанса столь значительных результатов, что трудно даже представить. Леонид был так забавно серьезен, когда говорил об этом. Но я предпочитаю не лезть в дела мужа. У вас, мужчин, такие скучные привычки. Вечно на что-то надеетесь или кого-то ловите. Надо радоваться жизни… Вы не находите?
        Ванзаров находил, что мадам Квицинская умела радоваться жизни. Но это его не касалось.
        - Где должен быть сеанс?
        - В нашем кружке, наверное… А вы тоже верите в спиритизм?
        - Отчасти, - сказал Ванзаров, не уточнив, какой именно частью и насколько велика эта часть. - Господин Гузик уже был в Петербурге с частным визитом.
        - Вы правы. - Плавным движением она показала, как хороша ее ручка. - В этом году… Или нет?… Кажется, в прошлом. Какая разница… Леонид был на том сеансе и познакомился с Гузиком. Договорился, что молодой талант, восходящая звезда, приедет специально по его приглашению. Знаете, что Гузик предсказал Леониду?
        - Не могу представить, - ответил Ванзаров.
        - Предсказал, что Леонид погибнет от воды. С того сеанса мой муж обходит стороной даже таз с водой и отказывается кататься на лодке. Такой милый… А Гузик - просто чудо. Настоящий гений спиритизма. И вот такая неудача.
        - А вы познакомились с медиумом?
        - Я не была на том сеансе, - ответила Ольга Сергеевна и зевнула, потеряв интерес к симпатичному, но такому черствому мужчине. - Прошу простить, я ожидаю визит.
        Она выразительно посмотрела на часы. Гостю откровенно указывали на дверь.
        - Вчера днем Леонид Антонович заехал, чтобы переодеться, - словно не понимая, начал он.
        - Да, именно так. - Она скинула ножки с дивана и встала. Даже в этом движении не забыла показать, чего лишаются не слишком сообразительные и робкие мужчины.
        - Он был расстроен?
        - Такой взволнованный. Даже накричал на меня.
        - Не узнали причину его волнений?
        - Господин Ванзаров. - Мадам повысила голос и тут же смягчила невольную грубость улыбкой: - Мы не мешаем друг другу жить и получать от жизни удовольствия, жизнь ведь так скоротечна. Как молодость.
        - Вас удивило, что Леонид Антонович не пришел ночевать?
        - Ничего удивительного. Он часто бывал занят по ночам службой. Или еще чем-нибудь интересным. - Она подмигнула. - Я сразу поняла, что его отправили в командировку. Написала записку Пирамидову, он ответил, и все разъяснилось.
        - Когда должен вернуться ваш муж?
        - Кажется, дня через два или три, - с легкостью ответила она. - Сегодня его не будет. Прошу меня извинить.
        Не из милосердия, а по необходимости Ванзаров не стал сообщать то, что должен был. Новость была не ко времени. Он оделся и в прихожей отдал поклон вежливости. Ручку ему не протянули, но одарили взглядом, каким голодная пантера провожает сбежавшего зверька.
        Спустившись по лестнице, Ванзаров столкнулся с господином, который входил в парадное. Он держал бумажный сверток в форме букета и конфетную коробку «Жорж Борман»[22 - Магазин товарищества фабрики «Жоржъ Борманъ»: шоколад, шоколадные и фруктовые конфекты, какао, карамель, монпансье, мармелад и чайные печенья (бисквиты). Английский пр-т, 16.]. Господа раскланялись и разошлись.
        Ванзаров задержался, оставшись в парадном. С третьего этажа долетел отзвук радостной встречи. Пожаловал гость, которого Ольга Сергеевна ждала и не хотела, чтобы о нем знал посторонний чиновник сыска. Хватило одного взгляда, чтобы Ванзаров запомнил его. Мадам Квицинская жаловала не только крепких и молодых ротмистров, она была рада господину далеко за сорок, благообразному и степенному. Крепкой мужской выдержки, так сказать.
        Впрочем, кто возьмется осуждать молодую вдову, которая хочет от жизни радости и веселья и еще не знает, что стала вдовой. Осуждать Ванзаров не умел. Он умел думать.

37
        Петропавловская крепость
        В тюремном коридоре Петропавловского равелина каждый звук отдавался гулким эхом, будто отвечали не стены, а голоса арестантов, сгинувших за решеткой. Посматривая на ординатора, Пирамидов был доволен: господин психиатр ссутулился, нервно оглядывался и, кажется, испытывал нешуточный страх. Будет потом рассказывать об ужасах, укрепляя авторитет охранного отделения.
        Страх - самый надежный способ держать в узде. Россию ничем, кроме страха и кнута, удержать невозможно. В этом полковник был искренне уверен. Вся эта интеллигентская болтовня о свободах ни к чему хорошему не приведет. Народ, который вышел из крепостного права меньше сорока лет назад, еще лет сто будет нуждаться в безжалостном кулаке. А то и двести. Кулака боятся, но втайне обожают: и бывший крепостной, и бывший крепостник. Не понимает народ российский иного порядка, не надо иллюзий. Чем сильнее страх перед властным кулаком, беспощадным и свирепым, тем тише в стране и больше порядка. А прочее - от лукавого. Вот и докторишка присмирел, словно примеряет оковы. Ничего, ему полезно мозги прочистить.
        У камеры встретил жандармский караул. Пирамидову доложили, что происшествий не было, заключенная ведет себя тихо, песен не распевает. Полковник приказал открыть камеру. Звякнув связкой ключей, надзиратель открыл замок и отвел тяжелую дверь, взвизгнувшую петлями.
        Нависал сводчатый потолок. Зарешеченное окно находилось так высоко, что не допрыгнуть и света белого не увидеть. Арестантка сидела на деревянной лавке, на которую был брошен матрац, набитый соломой. Пирамидова она встретила презрительной улыбкой.
        - Зря стараетесь, жандарм, я вам ничего не скажу.
        В уголке губ запеклась кровь, на виске расплылся синяк, разбитая бровь красовалась засохшим следом.
        - Себе хуже делаете, Крашевская, - ответил полковник. - Доктор, заходите, не бойтесь. Хватит прятаться в коридоре.
        Собравшись с духом, ординатор перешагнул порог камеры, сделал два шага к лавке, откашлялся, снял шляпу и прижал к груди.
        - Добрый день, мадам, - проговорил он натянутым, высоким голосом. - Позвольте представиться, меня зовут Охчинский Константин Владимирович, имею честь служить ординатором в больнице Святителя Николая Чудотворца. Рад знакомству…
        Пирамидов отметил: докторишка хоть и трусит, но держится молодцом, чтобы не уронить честь мундира, то есть белого халата, так сказать. А задиристая полька не ожидала, какой сюрприз ей приготовили, притихла. Осталось узнать, какой толк из задумки Квицинского выйдет.
        - Здравствуйте, доктор, - проговорила Крашевская покорно. Во всяком случае, без вызова. - Вы пришли меня лечить?
        - В некотором роде, - ответил он и попросил стул с табуретом. Надзиратель занес требуемое.
        Охчинский поставил потертый венский стул посреди камеры, а перед ним табурет.
        - Извольте сюда, - указал он Крашевской.
        Кто бы мог подумать, что при докторе бешеная полька станет такой смирной. Вот что делает имя врача. Она села, сложив руки на коленях. Ординатор подвинул табурет, присел перед ней. Пирамидов видел его спину и затылок. Крашевская смотрела доктору в лицо.
        - Ничего не бойтесь, вас никто не тронет, сидите спокойно, слушайте мой голос, - мягко и чуть напевно проговорил Охчинский.
        Как фокусник, он вынул цепочку с часами и стал покачивать перед ней.
        - Смотрите вот сюда… Слушайте мой голос… Только мой голос… Вам хорошо… Тепло… Веки тяжелеют… Вам хочется спать… Вам хорошо… Только мой голос…
        Крашевская опустила веки, голова ее поникла, как будто заснула. Охчинский спрятал часы и протянул к ней руку. Она резко откинула голову так, что изогнулась шея, и осталась лежать затылком на спинке стула, свесив руки. Грудь ее часто поднималась от тяжелого дыхания. Губы шевелились, она что-то бормотала.
        Чутьем Пирамидов догадался, что творится что-то неладное. И вправду, докторишка подошел к нему совершенно растерянный.
        - Это что, гипноз? - спросил полковник.
        - Видите, в чем дело… Такая неожиданность, - мямлил Охчинский. - Я совершенно не ожидал, что такое случится… В моей практике подобное впервые…
        - Да что случилось? Умерла она?
        - Нет, конечно… Простите, могу я задать вопрос?
        Полковник поторопил нетерпеливым жестом. Все эти интеллигентские сопли он на дух не выносил. Квицинского тут не хватает.
        - Мадемуазель случайно не практикует спиритизм?
        - Да, что-то такое… То ли медиум, то ли магнетизер… Мой сотрудник называл ее «электрическая женщина»…
        - Электрическая женщина, - повторил Охчинский. - Я так и подумал… Видите ли… Дело в том, что она не находится в гипнотическом сне…
        - А что, обморок?
        - Куда более странное состояние… Я видел такое на сеансе спиритизма, поэтому могу предположить… Она в трансе.
        - В трансе? - повторил Пирамидов, не зная, как обращаться с таким странным предметом. - Что еще за транс?
        - Медиумический транс. Она в мире спиритических видений.
        Ах, как не хватает Квицинского! Заварил кашу и нырнул в канал. Вот что теперь делать? Это полковник и спросил у Охчинского.
        - Задавайте ей любые вопросы, - ответил тот.
        Спиритизм или гипнотизм, да какая разница! У начальника охранки не осталось выбора. Придется рискнуть. Он потребовал от ординатора покинуть камеру, что тот исполнил с большим облегчением. Полковник присел на табурет. Крашевская явно была не в себе, так сказать. Из-под прикрытых век виднелись белки глаз. Голова ее дергалась и моталась, как от невидимых толчков.
        - Вы меня слышите? - попробовал Пирамидов.
        - Слышу, - не своим голосом ответила электрическая женщина.
        - Могу спросить?
        - Спрашивайте…
        - Где аппарат Иртемьева?
        - В Петербурге…
        - Где точно?
        - Спрятан…
        - Где спрятан?
        - В доме…
        - В каком?
        - Квартира в доходном доме…
        - У кого?
        - Вам известно…
        - Назовите имя.
        Крашевская вздрогнула, застонала и резко подалась вперед так, что полковник отпрянул. Она что-то пробормотала…
        - Громче, - потребовал он.
        - В-а-н-з-а-р-о-в, - чуть слышно пробормотала она.
        Этого было достаточно. Все подозрения, все сомнения, все догадки Пирамидова нашли подтверждение. Да еще какое. Спиритические силы врать не будут. Им сверху видно все. Не зря все-таки жулик Квицинский жалованье получал… Есть шанс обыграть всех… Теперь надо действовать безжалостно.

38
        Дом на Миргородской
        Начальник сыскной полиции Петербурга, коллежский советник Шереметьевский, умел дружить с нужными людьми. Дружба помогла не только сделать карьеру, занять должность в полиции, но и продержаться на неспокойном месте достаточно долго. Вот и вчера, отдавая долг дружбе, он угощал обедом чиновника Войтова. И не зря деньги потратил. Тот под большим секретом после пятой рюмки сообщил, что один шустрый чиновник сыска зачастил с визитами прямо к директору департамента. Вот такая неприятность. А уж выводы делать, какие сочтете нужным.
        Выводы Шереметьевский сделал. Как только Ванзаров появился в приемном отделении сыска, он позвал его к себе в кабинет, был чрезвычайно вежлив, спрашивал, чем может помочь, и проявлял отеческую заботу, в чем ранее не был замечен. Ванзарову надо было немного: проездные деньги, которые выдавались чиновникам сыска на извозчиков, давно потратил, так что попросил полицейскую пролетку, раз у начальства случился внезапный приступ щедрости. Шереметьевский тут же распорядился, отнял полицейскую пролетку у 3-го Казанского участка и предоставил в полное распоряжение своего драгоценного сотрудника. Ванзарову только осталось проверить по адресной книге, где проживал Штальберг, и отправиться в дальний конец Александро-Невской части, вблизи лавры.
        Доходный дом оказался не из знатных. Штукатурка обсыпалась, водосточные трубы нуждались в ремонте. Селились в нем жильцы небогатые, экономящие каждую копейку. Ванзаров поднялся на последний этаж, долго стучал, ему не открыли. Домочадцев Штальберга не было. Спустившись во двор, он приметил того, с кого полиция спрашивает в первую очередь. Дворник был худощав, но фартук небеленого сукна чистый, бляха на месте, а метла шаркала по земле плотным пучком прутьев. Узнав, что перед ним сыскная полиция, дворник отдал честь, что говорило о старой армейской привычке, не истершейся годами штатской службы.
        - Что, Афоний, - спросил Ванзаров дружелюбно. - Семейство Штальберга знаешь?
        - Как не знать, - вздохнул дворник. - Да какое семейство, одна вдова горемычная… Не успели семейством обзавестись.
        - Он ведь погиб?
        - Можно сказать, ни за что пострадал наш барон Борис Арнольдович, - с грустью ответил дворник.
        На воровском языке «бароном» иногда величали околоточного надзирателя. Только вряд ли такой воспитанный дворник позволит себе в разговоре с полицейским «воровскую музыку». Ванзаров спросил, почему называет Штальберга бароном.
        - Так ведь барон и есть натуральный, - удивился Афоний такому неведению сыска, который должен знать все. - Хоть от титула перед свадьбой отказался, но мы его завсегда величали… Добрый был человек, простой, душевный и такой славный, что нельзя сказать, какая жалость… Жена его, Радушка, с горя чуть не повесилась, еле из петли вынули, так потом год траур носила, только недавно оправилась. Такой человек был редкий…
        Трудно было поверить, но убитый Квицинский действительно принадлежал к аристократическому роду Остзейских баронов. Ванзаров вспомнил эту фамилию, но ничего не знал о романтической драме Бориса Штальберга. Немного расспросив дворника, он услышал душераздирающую историю.
        …Три года назад Борис повстречал молодую красавицу и влюбился так, что захотел тут же жениться, отказавшись от выгодной партии, которую сватали родственники. Отец, старый барон Штальберг, поставил перед сыном условие: или наследство, титул и невеста его круга, или он лишается всего и больше ему не сын. Борис выбрал любовь. Они повенчались без отцовского благословения, сняли квартирку и стали жить. Борис устроился куда-то мелким чиновником. В семье было мало денег, но много счастья. Пока все не кончилось так ужасно…
        - Мадам Штальберг уехала? - спросил Ванзаров, чем вызвал чуть заметную усмешку дворника…
        - Мадам… Тоже скажете. Какая она мадам. Радушка наша. Побежала в «Аркадию».
        Иногда и логика оказывалась в тупике. Трудно было представить, какие дела нашлись у бедной вдовы в самом дорогом загородном ресторане на Крестовском острове, в месте, известном загулами и необузданным весельем. «Поехать в „Аркадию“» на городском языке означало закутить до полного беспамятства.
        - Что ей делать в «Акардии»? - спросил Ванзаров, ощущая себя тупицей.
        - Как что? Известно, что: на жизнь надо копейку зарабатывать. Помощи ей ждать не от кого…
        - Она бланкетка? - единственное, что мог придумать Ванзаров.
        Афоний нахмурился.
        - Что это такое говорите, господин полицейский… Радушка поведения строгого, примерного, никаких глупостей… В «Аркадии» поет и пляшет со своими. С утра пораньше отправилась…
        - Радушка… Рада - цыганка?
        - Это как полагается, - ответил дворник, махнув метлой под ногами. - И что примечательно: красавица редкая…
        Гнев старого Штальберга обрел ясные очертания: его сын женился на цыганке, молодая баронесса Штальберг будет гадать по руке и звенеть монистой на балу. Немыслимо!
        Что может быть хуже?

39
        Литейный проспект, 56
        Путь в «Аркадию» не близкий, через весь город на острова. Раз у Ванзарова оказалась личная пролетка - невероятная удача и удобство, - он решил использовать подарок до полного изнурения лошаденки и с Невского приказал свернуть к Мариинской больнице для бедных, где у профессора Тихомирова раз в неделю был бесплатный прием, потому как душевнобольных в это заведение не принимали.
        Ожидать в очереди разнообразных больных, которым требовалось вернуть на место голову, Ванзаров не стал. Он беззастенчиво воспользовался положением: сообщил господам страждущим, что сыскной полиции требуется допросить доктора здесь, что займет четверть часа, или же придется забрать его с собой, на чем прием будет окончен. Поставленные перед выбором больные выбрали меньшее из бед. Полиция же заработала еще одно пятно неприязни на свой мундир.
        Ванзаров вошел в кабинет и сразу узнал светило психиатрии. Мгновенный портрет был не нужен. Профессор излучал добродушие гения, перед которым преклоняются. Его ухоженная бородка походила на бороды римских статуй, холеное лицо говорило о благополучной жизни, а умный взгляд не оставлял сомнений в здравомыслии. На мизинце поблескивал перстень, перемигиваясь с брильянтом в булавке галстука. Настроение профессора было цветущим, что неудивительно. Не нужна психологика, чтобы догадаться: посещение Ольги Сергеевны Квицинской окрыляет любого мужчину независимо от возраста.
        - Садитесь, голубчик, на что жалуетесь? - сказал Тихомиров с вежливым безразличием.
        Ванзаров сел.
        Профессор перевернул песочные часы: тратить на бесплатного пациента больше четверти часа не полагалось.
        - Что беспокоит: мысли, сны дурные, недержание, пристрастие к алкоголю?
        В этом мире Ванзарова беспокоило неискоренимое зло. Чем больше вырываешь, тем глубже пускает корни. Главное, чтобы в его душу корешки не проникли. С прочим он готов был мириться.
        - Вчера вечером, около семи, господин Квицинский вышел проводить вас из медиумического кружка, - четко и безжалостно произнес Ванзаров. - Извольте сообщить, что делали после того. Подробно.
        Тихомиров снял пенсне, которое надевал ради солидности, и взглянул на посетителя пристально.
        - Позвольте узнать, кто вы такой?
        - Ванзаров, сыскная полиция. Жду ответа.
        Тон и манера обращаться субъекта были вызывающими. Профессору захотелось прогнать его в шею.
        - Вы забываетесь, молодой человек… По какому праву?
        - У меня есть права задавать любые вопросы, кому сочту нужным.
        - Это смешно! - заявил Тихомиров, которому становилось не до смеха. Тяжелый гипнотический взгляд полицейского давил на него. - Кто вам позволил… Я известный ученый… Мое имя знают в Европе… На днях меня будет чествовать научная общественность…
        - Право мне дал полковник Пирамидов, начальник охранного отделения, - ответил Ванзаров. - Достаточно?
        Профессор не совсем понял, в чьи лапы попал: горло сдавили стальные когти, а он еще пытался трепыхаться.
        - И что такого? Подумаешь, охранка… Я известная личность. У меня ученики… Что он может мне сделать?
        - Ничего особенного. Когда полковник узнает, что вы - любовник мадам Квицинской, пригласит на дружескую беседу, после которой вы выйдете, подписав обязательство о сотрудничестве с политической полицией. Будете регулярно докладывать обо всем, что услышите в профессорских кругах. Не слишком обременительно, но не очень приятно. Как несмываемая грязь. В докладах ваша фамилия, разумеется, фигурировать не будет. Агенты проходят под кличкой, что-то вроде Борода или Старик…
        Тихомиров сжался в кресле.
        - Я… Не… Вы ошибаетесь… - пробормотал он.
        - В таком случае объясните полковнику лично, - сказал Ванзаров, встав.
        Профессор выскочил из-за стола, просил не спешить, рявкнул на кого-то, кто посмел засунуть голову в кабинет, явил полное добродушие и сел в кресло поближе к Ванзарову.
        - Могу рассчитывать на вашу… тактичность? - заискивая, спросил он.
        - Зависит от ваших ответов, - сказал Ванзаров.
        - Да, конечно, к вашим услугам…
        Допрашиваемый был готов.
        - Что делали после расставания с Квицинским?
        - Что делал… Что делал… Как вам сказать…
        Он жевал губами и не мог решиться. Следовало помочь бедняге.
        - Навестили мадам Квицинскую, не так ли?
        Научная знаменитость тяжко вздохнул и покорно кивнул.
        - Вывод: вы точно знали, что Квицинский этим вечером не появится дома. Что он сказал?
        - Леонид Антонович имел особые планы. У него был заказан номер в «Дононе»… Сами понимаете…
        Ванзаров понимал.
        - С чего вдруг он с вами поделился? Были близкими друзьями?
        Напал кашель. Тихомиров хрипел и никак не мог совладать, даже налил себе из графина стакан воды.
        - Это довольно сложно…
        Логика говорит, что самые сложные материи можно объяснить очень просто.
        - Попробую, - сказал Ванзаров. - Господин Квицинский не только знал, что вы любовник его жены, но и не мешал этому.
        Тихомиров налил другой стакан и опустошил наполовину.
        - Это так трудно понять…
        - Нет ничего проще: он держал вас на коротком поводке. Очень удобно. Остается вопрос: что он потребовал от вас?
        - Ему нужен был сильный гипнотист, - с явным облегчением ответил Тихомиров. - Чтобы ввести в гипноз какую-то женщину, выяснить, что она скрывает, ну и тому подобный вздор…
        - Почему не согласились помочь лично?
        - С моим статусом, ну, сами понимаете, опускаться до тривиального гипноза…
        - Кого посоветовали?
        - Очень талантливый в гипнозе человек.
        - Не скрывайте вашего ученика, профессор, - сказал Ванзаров, у которого на языке вертелось имя.
        - Доктор Токарский, если слышали о таком, - ответил он. - Приехал из Москвы на мой юбилей. Александр Александрович согласился встретиться с ним вчера ближе к вечеру…
        Как часто бывает в полицейской практике, после признания Тихомиров испытал облегчение. И тут же сообразил, что забыл спросить одну мелочь.
        - Простите, господин Ванзаров, но почему вы пытаете меня? Не легче ли задать эти вопросы Квицинскому?
        Ванзарову было не легче. Но профессору знать причину не полагалось. Еще чего доброго на радостях сообщит вдове.
        - Скажите, профессор, нимфомания - это болезнь или испорченность характера? - спросил он.
        Тихомиров принялся наглаживать бородку.
        - Видите ли, в чем дело, наука считает это проявлением женской истерии.
        - Излечимо?
        - Мне такие примеры неизвестны.
        - Значит, хроническая болезнь, - сказал Ванзаров, вставая. - Разве клятва Гиппократа разрешает доктору пользоваться болезнью пациента ради собственного удовольствия? Я ничего не путаю?
        Схватив графин, профессор поплелся следом, бормоча оправдания.
        Ванзарову они были неинтересны. Он от души хлопнул дверью.

40
        Театр и сад «Аркадия»
        Летний сезон частных театров столицы начинался в мае и закрывался в сентябре. В саду и на летней сцене «Аркадии» каждый день давались спектакли на любой вкус: фокусники, хоры, кафешантанные певицы, звуковые пародисты, исполнители юмористических куплетов, мелодекламаторы, жонглеры, казаки, румынские оркестры и прочие артисты, которые развлекали публику как могли. Представление начиналось в семь вечера, длилось часов до десяти, но закрывалось заведение под утро, когда отъезжал последний гость. Эстрадные номера были совсем не главным: билеты стоили полтора рубля. Заработок владельцам «Аркадии» давал ресторан. Здесь рекой текло шампанское и пускались на ветер немыслимые суммы. Юные этуали[23 - Этуали - «Звездочки». Здесь: певицы кафешантанного жанра.], спустившись со сцены, были обязаны развлекать гостей так, чтобы счет за выпитое выгребал последний рубль в кошельке. С первыми сентябрьскими холодами сад и летняя сцена закрывались, но ресторан продолжал принимать гостей начиная с шести вечера.
        Для нижегородского гостя было сделано исключение. Богатый купец Драгомылов, владелец складов и пароходов, приехав в столицу, захотел удивить широтой волжской души. С утра он снял ресторан целиком и потребовал артисток, оркестр, танцовщиц испанских танцев и, конечно, цыган. И чтоб стол ломился от угощений и выпивки. Купец по наивности думал, что дал форсу, но официанты между собой посмеивались: далеко было купчине до настоящего столичного угара. Надо постараться, чтобы «Аркадию» поразить.
        Швейцар пускать Ванзарова не желал, предлагая приехать к вечеру, сейчас частный банкет. Когда увидел книжечку департамента полиции, сбегал за метрдотелем. Вышел господин Перье, в идеальном смокинге, и выразил удивление визиту полиции: у них все в порядке, вечерние безобразия еще не скоро. Ванзаров спросил, где увидеть цыганский ансамбль. Оказалось, что они выступили, отдыхают в перерыве, пока играет румынский оркестр. Действительно, из зала доносилась слезливая мелодия, от которой на трезвую голову должно мутить.
        - У нас особый гость, - как бы извиняясь, сказал метрдотель.
        Ванзаров попросил проводить к цыганам. Перье выразил удивление, но не посмел возражать полиции. С поклоном он пригласил следовать за ним.
        Цыгане вышли на задний двор ресторана вдохнуть чистый воздух Крестовского острова. Мужчины курили, женщины собрались в кружок, переговаривались и посмеивались. Метрдотель открыл перед Ванзаровым дверь и предпочел не вмешиваться.
        Обратиться напрямик к женщинам было недопустимо. Ванзаров подошел к пожилому цыгану, по виду старшему, и спросил, можно ли видеть мадам Штальберг. Мужчины перестали курить и поглядывали не слишком дружелюбно, скорее с вызовом.
        - А тебе какая нужда, господин хороший? - спросил цыган, разглядывая пальто и костюм незнакомца, как будто прицениваясь, сколько можно содрать.
        - Старинный друг ее покойного мужа Бориса Арнольдовича, - ответил Ванзаров. Иногда поминать сыскную полицию не слишком уместно.
        Кажется, цыган не верил, буравил глазищами.
        - Друг, говоришь… У цыган друзей нет. Как звать?
        - Родион Георгиевич… А вас, почтенный?
        Цыган усмехнулся:
        - Зови Марко… Что хотел?
        - Вернуть долг…
        Ванзарову протянули мясистую ладонь.
        - Давай мне, передам.
        - Это невозможно.
        Марко оглянулся к своим, молодые парни блеснули золотыми зубами. Улыбки недобрые.
        - Ах, господин хороший, строгий ты какой… Нет, чтобы рублем одарил… А коли так, уходи подобру-поздорову.
        Применять силу Ванзаров считал возможным только в крайнем случае, а тем более было жаль оставить «Аркадию» без цыганского ансамбля и его руководителя. Да и купца нижегородского жаль: что подумает о столичной полиции. Но в редких случаях даже психологика соглашалась, что выхода нет.
        - Желаете, чтоб рублем одарил? - спросил Ванзаров, засовывая руку в карман брюк.
        - Вот какой хороший господин, - осклабился Марко и сунул ладошку.
        В следующее мгновение его рука совершила оборот вверх до вывиха плеча, что заставило тело согнуться в поясе. Боль ударила в голову и заполонила целиком. Марко завыл, молодые цыгане замерли в растерянности.
        - Три шага назад. Сломаю ему руку, нечем будет на гитаре играть, - сказал Ванзаров с такой уверенностью, что мужчины попятились. - Мадам Штальберг, будьте добры подойти к нам.
        Цыганки переглянулись. Одна из них, распахнув шаль и уперев руки в бока, отважно пошла на незнакомца, который мучил старого Марко. Ванзаров сразу понял, что это она. Не логикой, а тем особым чувством, которое возбуждает невероятная, простая и чистая красота женщины. Красота, в которой нет притворства, манерности, а только сила, какую дает кровь и свобода. Нельзя осуждать барона, который лишился рассудка и променял все, что имел, ради цыганки. Такая жемчужина стоила целого мира. Да и выбор Квицинского следовало одобрить…
        Она подошла и тряхнула черными кудрями, рассыпав по плечам.
        - Ну, что тебе?
        Под рукой Ванзарова кряхтел и выл Марко, товарищи его вот-вот бросятся, в окна кухни смотрели напуганные повара, метрдотель выглядывал в дверную щель, дул ледяной ветер. Свободной рукой Ванзаров снял шляпу и отдал поклон.
        - Мадам Штальберг, прошу вас уделить мне не более десяти минут, - сказал он отменным светским тоном.
        Вежливость в смеси с жесткостью произвела впечатление. Мужчины не знали, как себя вести, то ли биться за старшего, то ли попросить рублик, а женщины с интересом рассматривали дерзкого незнакомца.
        - Что надо? - без колебаний ответила Рада.
        Ванзаров наклонился к затылку пойманного.
        - Вы позволите мне поговорить с мадам Штальберг с глазу на глаз здесь же?
        - Да! Да! - простонал Марко. - Пусти, леший…
        Ослабив захват, Ванзаров указал цыганке на дальний конец двора, где начинались кусты. Закинув шаль, Рада пошла с королевским величием. Парни расступились перед ней. Ванзаров шел следом, слыша за спиной стоны Марко и цыганские проклятия.
        Отойдя, сколько пожелала, Рада повернулась, скрестив на груди руки.
        - Говори, - приказала она.
        Ванзаров остановился так, чтобы между ними осталось расстояние больше вытянутой руки. Он представился, впрочем, не поминая полицейского чина.
        - Для чего понадобилась тебе, Родион? - спросила Рада.
        - Простите, не знаю вашего отчества, - сказал он.
        - У цыганок отчества нет.
        - Я обращаюсь к мадам Штальберг…
        Она сверкнула глазами, в которых один барон уже утонул окончательно.
        - Зови Радой.
        - Благодарю. - Ванзаров поклонился так сдержанно, чтобы у всех, кто находился позади, не возникло желания броситься на выручку. - Вчера вечером в ресторане «Донон» в отдельном номере вы провели вечер с господином…
        - Тебе какая печаль? - перебила она, не отводя взгляда. - Заплати, и тебя повеселю.
        - Через несколько часов после того, как вы убежали из «Донона», господин Квицинский утонул в Екатерининском канале.
        Рада мотнула головой, будто отгоняла комара, и вдруг засмеялась. Смех ее был звонкий и пронзительный, как бьющееся стекло. Было так смешно, что она согнулась и взмахнула концом шали, как крылом, ударив Ванзарова по глазам. На мгновение он ослеп, а когда смог видеть, цыганки и след простыл. Только шумели и ломались кусты, сквозь которые она убегала все дальше и дальше.
        В погоню Ванзаров не пустился. Скрываться в столице негде.
        На сырой земле там, где стояла Рада, что-то желтело. Он нагнулся и поднял фигурку, слепленную из воска. У человечка была голова без шеи, ручки и ножки. Глаза смотрели угольками. На животе торчала пуговица, а из головы росла прядь волос. У человечка не было рта, и казался он исключительно мерзким, как дурной сон после обеда.

41
        Литейный проспект, 4
        Бурцов дал себе слово, что последний раз взял помощника по протекции. Негодный юноша еще в полдень был отправлен в сыскную за Ванзаровым, а его нет до сих пор! Где можно шататься столько времени? Наверняка встретил по дороге приятелей, зашли в кофейную, и помощник забыл обо всем. Ну, ничего, надолго запомнит, что такое не выполнять поручения следователя по особо важным делам. Вылетит с теплого места, несмотря на заступничество отца.
        Александр Васильевич злился на бездельника, которого пригрел под своим крылом, но, честно говоря, не совсем представлял, как повести разговор с Ванзаровым. Предлог вызвать его имелся, а вот снять рожок телефонного аппарата и телефонировать в сыск почему-то не смог. Робость или нерешительность следователю были незнакомы. Его сильно раздражала сложность ситуации, в которой оказался. Дошел слух, что со вчерашнего дня Ванзаров выполняет какое-то особое поручение охранки, что было совсем странно. Никаких признаков того, что чиновник сыска продолжает розыск machina terroris наперекор оскорбительному запрету Зволянского, не было. Неужели расчет оказался неверным, Ванзаров проглотил обиду и сделал то, что от него не ожидали: подчинился приказу? Если так, то Бурцов искренне не понимал, как должен выкручиваться из капкана, который сам устроил.
        Мучиться в раздумьях было не суждено. В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел Ванзаров. Петеньки Войтова при нем не имелось, если только тот не сложил помощника пополам и не засунул в корзину для бумаг. Бурцов не столько обрадовался удаче, которая сама ввалилась в кабинет, сколько насторожился. Ничего хорошего случайности не сулили. Тем не менее он выразил удовольствие внезапному появлению чиновника сыска. Зная, что Ванзаров не будет любезничать и впустую тратить время, Бурцов решил перехватить инициативу.
        - Слышал, взялись помогать охранному отделению? - спросил он чрезвычайно равнодушно.
        - Выполняю поручение полковника Пирамидова, - последовал ответ. Ванзаров сел, куда захотел.
        - Похвально… Наша общая цель защищать и оберегать устои государства… В чем состоит поручение?
        - Прошу простить, вы сами можете задать этот вопрос полковнику.
        Дерзость была такова, что не подкопаешься. Действительно, чиновник сыска имел полное право не отвечать, чем вызвал тревогу. Бурцов понимал, что Пирамидов не побрезгует любыми средствами, лишь бы получить машину страха.
        - Разве Владимиру Михайловичу мало аппарата, который вы ему передали? - все же рискнул Бурцов.
        - Они догадались, насколько биометр доктора Барадюка красивая и бесполезная вещь, - ответил Ванзаров без тени чиновной обходительности. - Полковник обещал меня стереть в порошок.
        - Не могу поверить, что вы испугались.
        - Жаль остаться без жалованья и надежд на пенсию, - сказал Ванзаров с откровенно честным лицом. - Логичный выбор, ничего более.
        Бурцову оставалось только надеяться, что Ванзаров не смог разгадать намек, уж больно откровенным казалось признание. Неужели и этот стальной характер согнули? Следователю не хотелось в это верить, но ничего иного пока не оставалось.
        - Желаю успехов в сохранении жалованья и пенсии, - ответил он. - А у меня еще одна малоприятная новость…
        - Кто-то сошел с ума? - спросил Ванзаров, как спрашивают о здоровье тетушки, от которой ждут не дождутся наследства.
        - Представьте себе: преподаватель латыни в 3-й гимназии, тут недалеко, на Гагаринской, некий Образцов, известен непреклонным характером. Получить у него «отлично», все равно что написать речь на классической латыни. И вдруг на уроке негодяи-гимназисты лепечут вместо латыни всякий вздор, а он ставит высший балл. Причем уверен, что ученики говорят с ним на отборной латыни. Как вам такое?
        Окончив филологический факультет университета по кафедре классических языков, Ванзаров знал, как сказывается на слабых мозгах тяжеловесный язык Марка Аврелия и Цицерона. Были случаи, когда профессора отправлялись прямиком в лечебницу душевнобольных и там продолжали выступления в римском сенате. Что говорить о школьном учителе…
        - Откуда стало известно? - только спросил он.
        - Директор гимназии, мой давний приятель, сообщил по секрету… Спрашивает, что делать? - сказал Бурцов, надеясь, что помощь будет предложена.
        - Пусть обратится в общество экспериментальной психологии.
        Надежды оказались тщетны. Ванзаров явно не желал быть прежним. Чем же его так приманил Пирамидов?
        - Воспользуюсь вашим советом, Родион Георгиевич. Раз ничего другого предложить не можете…
        - Предложить могу, - сказал Ванзаров. - За этим вас побеспокоил.
        - Никаких беспокойств, - оживился Бурцов. - В чем дело?
        - Необходимо выяснить, были ли господин, который превратился в петуха, и дама, которая жевала беличью шапочку, на приеме у доктора, который лечит гипнозом. Предполагаю, что это один и тот же доктор. Наверняка ваш учитель латыни побывал у него же.
        Бурцов еще раз убедился в таланте Ванзарова задавать неудобные и чрезвычайно неприятные вопросы, особенно когда ответ на них известен.
        - Это невозможно, - сказал Александр Васильевич со всей возможной строгостью.
        - Почему же?
        - Врачебная тайна… Да и как опрашивать людей? Они даже не свидетели.
        - Я найду способ аккуратно допросить…
        - Нет! - так резко выразился Бурцов, что сразу пожалел. Такие порывы выдают. - Незачем беспокоить напрасно…
        Отделаться от Ванзарова вот так просто еще никому не удавалось.
        - Есть другой способ, - сказал он. - Запросите у господина Вагнера, у них в обществе такие подробности известны.
        - Прошу простить, но не могу вмешиваться во врачебную тайну, - сказал Бурцов, вставая и подавая руку. - Держите меня в курсе.
        - В курсе чего? - спросил Ванзаров, отвечая на рукопожатие. - Я строго выполняю распоряжение господина Зволянского.
        - Ну, так. Вообще в курсе событий, - ответил Бурцов, понимая, как нелепо выглядит. Не умеет он врать, как ни старается…
        Уже развернувшись к двери, Ванзаров задержался.
        - Если предполагали, что внезапное сумасшествие - результат действия машины страха, то отчего же не узнать, у кого эти жертвы могли лечиться?
        Бурцов пробурчал нечто невразумительное.
        - А если вам уже известно имя доктора, то почему оберегаете его? - не унимался Ванзаров, давя все сильнее на мозоль судебного следователя, редкая и мерзкая способность, надо сказать, чем окончательно разозлил Александра Васильевича.
        - Ничего мне не известно, - буркнул он, понимая, что ничего не добился и хуже того: почти проболтался о чем не следовало.
        - Как прикажете. - Ванзаров поклонился и вышел.
        Как часто люди говорят все или почти все, старательно умалчивая или недоговаривая. Логика безжалостно указывала, что господин Бурцов скрывал имя доктора.
        В кабинет влетел юный Петенька Войтов. Запыхался и еле дышал, как будто за ним гнались волки, галстук съехал, сорочка вылезла из ремня, а сам он имел вид всклокоченный.
        - Так… Вот… же… Ван…фар…ров, - еле выговорил он, глотая воздух и указывая на дверь, в которой исчез Ванзаров. - Да… Как… же…так…
        - Где вас носило, молодой человек? - Бурцов нашел жертву, на которой мог спустить раздражение. - Что вы себе позволяете?
        Сбивая и запинаясь, Петенька доложил: прибыл в сыск, Ванзарова на месте не оказалось, чиновник сказал, что тот отбыл в один из полицейских участков. Какой именно - неизвестно. Вот он и обегал все ближайшие участки…
        Юноша был в мыле и почти без сил. Желание устроить ему выволочку улетучилось. Бурцов в который раз убедился: хуже дурака только дурак старательный и деятельный. Ну, что тут поделать…

42
        Фонтанка, 10
        Владение собственным экипажем или пролеткой в полном распоряжении смягчает характер. Свобода передвижений дарит новые привычки. Ванзаров подумал, что не завернуть с Литейного на Фонтанку, проехав несколько кварталов, будет глупостью. Когда еще окажется время воспользоваться приглашением… Он приказал везти к Соляному городку.
        Изделия Уральского общества обработки камней были многочисленны. Камни не трогали Ванзарова. Драгоценные, полудрагоценные и брильянты наводили на него скуку. Если камни не украдены или похищены, толку в них никакого. Из камней Ванзаров предпочитал древние. То есть руины Парфенона и римский амфитеатр, но как до них добраться, если даже в отпуск невозможно съездить.
        Посетителей на выставке практически не было. Приказчик скучал около экспозиции и чуть не обнял Ванзарова на радостях, когда тот подошел к терему. Без лишних вопросов он сбегал за хозяином. Господин Зосимов вышел и поклонился в пояс, по-старинному, чем вызвал некоторую неловкость: Ванзаров не знал, как принято на Урале оказывать уважение старшим.
        - Хорошо, что сдержали слово, - сказал Зосимов, поправляя зеленые очки. - Не пожалеете… Покажу диковинки…
        Выслушивать лекцию про уральские кладовые и мастеров, которые режут малахит, Ванзарову не хотелось.
        - Прошу простить, Петр Федорович, очень мало времени, - ответил он. - Было бы интересно взглянуть на спиритическое зеркало.
        Заложив руку за спину, Зосимов поигрывал брелоком, который висел на золотой цепочке: золотая змейка свернулась вокруг черепа из горного хрусталя.
        - Ах, вы, столичные… Все спешите, торопитесь, не замечаете, как пролетает жизнь…
        Хозяин каменных кладовых не спешил показывать свои сокровища. Ванзаров понял, чего от него ждут.
        - Да, нужен пароль: «Ищущий найдет награду свою». Все верно?
        Смех Зосимова был странный: обожженное лицо оставалось неподвижным, а из горла вылетал клокочущий звук.
        - И вам столичные мадемуазели наболтали… Вам пароль не нужен, у вас мое личное приглашение… Эта глупость для них: чтобы оставили меня в покое. А то повадились, как в модный салон. Ничего не понимают и только требуют: скажи да скажи…
        - Даете ответы?
        Он тяжко вздохнул.
        - Ничего я не даю… Есть силы непознанные, вольные, непонятные… Что пожелают, то и говорят… А мы лишь проводники их. Позвольте, Родион Георгиевич, один вопрос: вы лично как к спиритизму относитесь? По долгу службы или по сердцу?
        - Современная наука слишком слаба, чтобы знать все ответы, - сказал Ванзаров, втайне радуясь, что его не слышит Лебедев. Аполлон Григорьевич немедленно доказал бы всесилие науки если не словом, то кулаком.
        - Умно говорите, сильный характер, закаленная воля. Хоть не люблю полицию, но вы мне глянулись, - сказал Зосимов, рассматривая чиновника сыска сквозь зеленые очки. Из-за разницы в росте он смотрел чуть сверху, что Ванзарова не смущало.
        - За что полицию не любите? - не постеснялся спросить он.
        - Вы разве любите? - последовал вопрос на вопрос.
        - Мне любить не полагается, я служу в полиции, - сказал Ванзаров.
        - А вот мне, как и всему простому народу, любить полицию не за что… Слишком много негодяев и воров погоны носят. Пустое это, пойдемте, покажу чудо, какого не видали. - Зосимов указал на шелковый занавес, который чуть шевелился от гулявших сквозняков.
        Черный полог приоткрылся. Ванзаров увидел черноту, с которой боролись две свечи на ломберном столике. Блики огоньков отражались от чего-то невидимо-черного.
        - Проходите, не бойтесь, - раздалось за спиной.
        Ванзаров не умел бояться. Он шагнул в темноту и наткнулся на спинку венского стула.
        - Присаживайтесь, - сказал Зосимов откуда-то рядом. В темноте его голос занимал все пространство.
        - Это и есть спиритическое зеркало? - спросил Ванзаров, садясь и разглядывая объект за свечами. Он казался сгустком ночи, как будто тьма стала твердой.
        - Может, и зеркало, а может, врата в иной мир, а может, что-то, что человеческому уму знать не полагается, - послышался голос.
        - Работа вашего общества? Можно заказать по каталогу?
        Раздался гортанный смешок.
        - Шутить изволите, Родион Георгиевич. Да только не к месту. Зеркало это старинное, досталось мне по случаю. Говорят, лет двести назад был у нас на Урале мастер, который продал душу за то, чтобы сделать совершенный предмет из камня. Ну и сделал, да только потом сгинул… Зеркало это само выбирает себе хозяина. Сейчас меня выбрало. А что дальше будет - никому не ведомо. Желаете заглянуть?
        Ванзаров всматривался в темноту, что сверкала за свечными огоньками. Камень казался гладким и полированным, как крышка рояля.
        - Что я должен увидеть? - спросил он.
        - Это мне неведомо. Зеркало само решает… Может рассказать о вас все. Или желаете узнать, что вам суждено, или какой иной вопрос. Выбирайте…
        Соблазн найти ответ, открыв учебник с конца, был силен. Логика посмеивалась, но Ванзаров решил попробовать.
        - Хочу найти ответ на вопрос, которым сейчас занимаюсь.
        - Коснитесь левой рукой зеркала.
        Ладонь ощутила холод камня, его гладкость. Как будто лед, только черный.
        - Что дальше?
        - Сосредоточьтесь на вопросе и смотрите в зеркало, - раздался голос. - Вы увидите ответ.
        - Как увижу?
        - Смотрите в зеркало… Смотрите… Смотрите… Оно вам покажет…
        Дрожали язычки пламени, рука ощущала холод, мелькали блики в черной глубине. Ванзаров старательно напрягал зрение, чтобы увидеть хоть что-нибудь, расширял веки до предела и суживал в щелочки. Все было напрасно. Он не увидел ничего. Никаких образов, видений или ответов зеркало не дало. Если Лебедев узнает, как чиновник сыска поддался на уральское шарлатанство, будет издеваться до конца дней.
        Он отнял от камня замерзшую руку.
        - Получили ответы? - спросил невидимый Зосимов.
        Встав, Ванзаров потер остывшую ладонь. Очертания зеркала смутно виднелись. По форме - эллипс размером с полруки. Бесполезный, как булыжник.
        - Благодарю вас, Петр Федорович, узнал все, что требовалось…
        Выйдя на свет, Ванзаров зажмурился. Рядом уже стоял Зосимов. Передвигался он бесшумно. Или все время стоял снаружи.
        - Дамы после зеркала слезами обливаются или вне себя от радости.
        - Я не дама, а чиновник сыска, - ответил Ванзаров. - Мне эмоции не полагаются.
        - Что ж, вам видней, - сказал Зосимов, пряча брелок в кармашек жилетки. - Одна мадам как засмотрелась в зеркало, так и назвала вашу фамилию. Вспомнил, откуда она мне знакома…
        - Что за дама?
        Зосимов пожал плечами.
        - Красивая, молодая, богатая. Только холодная больно, как статуя. Ваша знакомая?
        - Не имею чести знать, - сухо ответил Ванзаров. - А господин Квицинский заглядывал в зеркало?
        - Это который из медиумического кружка? Молодой и шустрый? - Зосимов основательно покивал. - Прибежал чуть не в первый день. Потом еще приходил, очень был доволен зеркалом… Он меня в медиумический кружок позвал. Наверно, как уральскую диковинку для столичных друзей. Забавный малый, все про зеркало выспрашивал. Усидчиво ответы искал. Не то что вы…
        - В чем я ошибся, Петр Федорович?
        Зосимов сцепил пальцы со следами заживших ожогов.
        - Не обманывайте, Родион Георгиевич. Да вы не меня, а себя обманываете. Ничего вы не увидели. Ничего вам зеркало не открыло. Потому что не верите в спиритизм, не верите ни во что, кроме себя…
        - Вовсе нет, доволен результатом.
        Хозяин зеркала только рукой махнул.
        - Эх, да о чем тут говорить… Ничего вы не увидели, милейший. Ничего. Так и должно быть. Значит, нет у вас силы, чтобы в себя заглянуть. Тяжело это и страшно, в себя глядеть. Как в бездонную пропасть.
        - А вы смогли заглянуть в зеркало? - спросил Ванзаров. Он не допускал, чтобы кто-то копался у него в душе.
        - Смог.
        - Что же увидели?
        - Увидел, чему быть и чего не миновать, - ответил Зосимов. Глаза его прятались под зелеными стеклами. Не разобрать, что в них.
        - На дне души кроется ад, - сказал Ванзаров. - Увидели свой?
        - Мне видеть не надо, я жил в аду, - последовал ответ. Зосимов протянул ладонь. - Когда захотите получить ответы по-настоящему, приходите. Мы тут с выставкой еще несколько дней со скуки дохнем.

43
        Дом на Таврической
        И все же зеркало было полезным. Ванзаров привык жить по законам логики, совершая поступки, в которых был заранее уверен. Смотрение в полированный черный камень заставило его взглянуть на себя с неожиданной стороны. Он вдруг понял, что похож на механическую куклу, автомат, которую дергает за ниточки логика. Что было полезно для розысков, но сильно мешало быть обычным человеком и получать от жизни мелкие радости, если не считать «Слезы жандарма», которой непременно угощал Аполлон Григорьевич. Чтобы доказать себе, что он не окончательно превратился в истукана и еще может совершать глупости, как в студенческие годы, Ванзаров захотел сделать то, чего никогда бы себе не позволил. Тем более для этого был повод. Одно предположение не давало ему покоя со вчерашнего дня.
        Пролетку Ванзаров приказал остановить за несколько кварталов, чтобы извозчик не знал настоящий адрес. По темной улице он быстро дошел до дома и увидел около парадной экипаж, в который садился сам Александр Ильич. Помыслить, что мелкий чиновник сыска вот так без приглашения заявится в дом одного из товарищей министра внутренних дел, не смогла бы даже самая смелая фантазия. И Ванзаров бы не смог. Отступать было поздно. В карете Александр Ильич сидел пока один. Оставались считаные минуты, чтобы совершить безумный поступок, на который второй раз духу точно не хватит.
        Подняв воротник и надвинув шляпу, он чуть согнулся, изменив рост, и быстрым, уверенным шагом прошел в парадное. Александр Ильич наверняка провожал незнакомца взглядом. Надо успеть подняться хотя бы на пролет лестницы: разговаривать с Аделью Ионовной на виду ее мужа немыслимо.
        Ванзаров успел зайти за поворот перил, когда сверху показалась она. Адель Ионовна была в бальном платье, путавшемся в ногах, и легкой меховой накидке. Чтобы не испугать ее, Ванзаров снял шляпу и поклонился. Она остановилась на три ступеньки выше его. Так она была во всех смыслах выше.
        - Вы? - проговорила она в изумлении. - Что вы здесь делаете?
        В голосе прозвучала нехорошая нотка: мелкому чиновнику давали понять, чтобы не забывался.
        - Прошу простить, дело срочное, - сказал Ванзаров, слушая, насколько разносится эхо по лестнице.
        Адель Ионовна оглянулась, проверяя, не следит ли прислуга, высунувшись из квартиры. Дверь была закрыта.
        - Как рада вас видеть, - прошептала она. Руки ее были заняты подолом платья, который требовал его придерживать.
        - Прошу отнестись к моим словам со всей серьезностью, - начал Ванзаров, ощущая, как жар сжигает лицо, хорошо, что усы не сгорят.
        - Готова быть серьезной, - ответила Адель Ионовна чуть слышно. - Ничего иного мне не остается…
        - Вам угрожает опасность.
        - Мне? Опасность? Родион Георгиевич, вы преувеличиваете…
        - Есть люди, которые ищут изобретение вашего отца. - Ванзаров сделал предостерегающей жест. - Дослушайте, прошу вас… Они не остановятся ни перед чем… Вчера они перевернули контору Клокоцкого и редакцию «Ребуса». Сегодня ночью они убили мадам Рейсторм и довели до безумия ее горничную. На истекших днях они совершили еще несколько преступлений.
        Чтобы окончательно не испугать Адель Ионовну, он не стал рассказывать о том, что случилось в Литовском замке, и других происшествиях.
        - Тетушка Елизавета умерла? - чуть слышно спросила она.
        - Примите мои сожаления. Вы единственная наследница?
        Лицо ее было в тени, но, кажется, от веселого настроения не осталось и следа.
        - Если она не изменила завещание… Бедная Елизавета Марковна, я так и не навестила ее.
        - Теперь опасность угрожает вам, - сказал Ванзаров, стараясь не думать, какая опасность угрожает ему, если Александр Ильич потеряет терпение и поднимется за женой. - Опасность в том, что может быть использован гипноз. Прислуга может открыть дверь, дальше преступник проникнет в квартиру… Последствия могут быть самые трагические.
        Она склонила голову к плечу, будто пытаясь понять: это дурная шутка или в самом деле?
        - Но это невозможно. Кто посмеет войти в дом Александра Ильича?
        К сожалению, имя чиновника высокого ранга слишком ненадежная защита. Особенно для того, кто искал машину страха. О чем Ванзаров сказал с излишней прямотой.
        - Что же мне делать? - растерянно спросила Адель Ионовна.
        На этот вопрос Ванзаров не знал точного ответа. Он готов был сидеть у ее порога сторожевым псом. Но кто примет такую жертву…
        - Уезжайте. Пожалуйста, уезжайте как можно дальше, - сказал он. - Где вас не найдут. Завтра утром.
        Адель Ионовна грустно улыбнулась.
        - Это невозможно.
        Выпустив край подола, левой рукой она коснулась его плеча. Даже через пальто Ванзаров ощутил нежность ее кожи, чего, конечно, быть не могло. Наверное, проклятое зеркало навело беспорядок в мыслях.
        - Дайте прислуге строжайший приказ не впускать в дом никого постороннего, - сказал Ванзаров, не имея права посоветовать выставить у дверей караул жандармов.
        - Обязательно. Не волнуйтесь, Родион Георгиевич, и берегите себя. Помните, что скоро все закончится. Закончится хорошо, я знаю…
        Не зная, сколько жена имеет право опаздывать со сборами и насколько хватает выдержки мужа сидеть в карете, Ванзаров рискнул.
        - Кто посоветовал вам спиритическое зеркало Зосимова?
        Адель Ионовна улыбнулась.
        - Вы все равно не знаете этого человека. Он очень хороший и добрый и точно не может причинить мне зла. Тем более он ничего не знает об изобретении отца. Благодарю вас за заботу и… геройство, - сказала она, понимая, чем рискует чиновник сыска. - Это от меня маленькая награда за смелость.
        Спустившись на две ступеньки и все еще находясь выше, она легонько коснулась губами щеки около его усов. И, подхватив подол, побежала вниз, стуча туфельками. От парадной двери уже доносилось сердитое покашливание Александра Ильича.
        Дождавшись, пока затих перестук колес, Ванзаров вышел на Таврическую. Вдалеке опять маячила неясная фигура. На всякий случай он пошел в другую сторону от пролетки, заложив большой крюк. В темноте наверняка оторвется.

44
        Дом на Садовой улице
        С полицейской пролеткой Ванзаров прощался с некоторым сожалением. Завтра дел предстоит не меньше, а на щедрость господина Шереметьевского рассчитывать не приходилось, добрые поступки он совершал, только когда ему выгодно.
        По неосвещенной лестнице Ванзаров поднялся на свой этаж. Дверь в квартиру, которую снимал на квартирные, полагавшиеся чиновнику сыска, была закрыта неплотно. В щель пробивался свет. Приятных сюрпризов ждать не от кого, а воров Ванзаров не боялся, потому что они боялись и уважали его. Следовало познакомиться с незваными гостями. Ванзаров резко дернул дверную ручку, готовясь отразить нападение.
        Начальник охранки сидел на стуле, закинув ногу на ногу. Ворвавшемуся хозяину он кивнул. Ротмистр Мочалов и чиновник охранки Сокол держались позади него довольно мирно.
        - Добрый вечер, Родион Георгиевич, - сказал полковник, не меняя позы.
        Нужно было несколько секунд, чтобы логика подготовила ответы. Ванзаров неторопливо снял и повесил пальто со шляпой, подхватил второй стул, из имевшихся в квартире, и сел напротив Пирамидова.
        - К сожалению, не могу предложить чаю, - сказал он. - Кухарки не держу, завтракаю в трактире. Здесь в основном ночую.
        - Похвальная усидчивость. В таком случае сразу жду вашего признания.
        Ванзаров тоже закинул ногу на ногу, чтобы не давать полковнику фору.
        - В чем должен сознаться: в убийстве Квицинского или в том, что скрыл machina terroris?
        Пирамидов знал, что разговор будет нелегким, и готовился к нему, заранее просчитывая возможные варианты. Он и подумать не мог, что Ванзаров смешает его карты и сам пойдет ва-банк. Как будто предвидел или знал. Что ж, если кулаками Мочалова и застенками крепости не запугать, придется действовать иными методами.
        - Господа, прошу обождать на лестнице, - отдал он команду, не повернув головы.
        Мочалов переглянулся с Соколом. Они условились об ином развитии событий: у ротмистра кобура расстегнута, а пиджак Сокола топорщит рукояткой револьвера.
        - Даю слово, господа, с полковником ничего не случится, - помог Ванзаров. - А прыгать с третьего этажа мне лень. Да и поздно уже, извозчика не сыскать.
        Подождав, когда за подчиненными затворилась дверь, полковник переменил ногу. Теперь носок левого сапога был нацелен на Ванзарова.
        - Родион Георгиевич, вам известно, что я не питаю к вам дружеских чувств и этого не скрываю, - начал полковник. - Более того, считаю, что вас давно следует приструнить. Это не мешает отдавать дать вашему уму и прочим качествам полицейского. Однако сложилась ситуация, которая требует от вас однозначных, правдивых и убедительных ответов.
        - Мне неизвестна ситуация, о которой вы говорите, - ответил Ванзаров, разглядывая, что за предмет прячется под дерюжкой у ножки стула.
        - Не верю, что вы способны врать. Такая глупость не в вашем характере. Предположу, что заигрались, проявили к делу интерес больший, чем вам положено. Или вами играют, как пешкой.
        - Господин полковник, если ждете от меня ответов, предъявите ваши обвинения, прикрытые тряпочкой.
        Эффект, на который рассчитывал Пирамидов, был подпорчен. Тем не менее он скинул дерюжку и подтолкнул вперед новенький саквояж.
        - Как объясните, что этот предмет мы нашли у вас в прихожей у вешалки?
        - Разрешите взглянуть, что я прятал?
        Носок сапога сдвинул саквояж к чиновнику сыска. Ванзаров поднял и раскрыл. На ручке болталась дорожная бирка с фамилией владельца, внутри в беспорядке сложены фотографии и тетради, густо исписанные быстрым почерком. Ничего нового в находке не было: эти фото и записи Ванзаров осматривал в кабинете Иртемьева еще несколько дней назад. Только не знал, что у господина медиума имелся еще один саквояж.
        - Жду объяснений, - напомнил полковник.
        Изучать снимки и бумаги не имело смысла. Ванзаров повертел саквояж, который не знал дороги, застегнул и отодвинул от себя. Саквояж встал барьером, который разделил их.
        - Рассказать, как эта вещь оказалась у меня? - спросил Ванзаров.
        - И постарайтесь не врать.
        - Не имею такой привычки, господин полковник. Есть простое логическое объяснение: его подкинули вчера ночью.
        Пирамидов ответил саркастической улыбкой.
        - Неужели подкинули? Кто же посмел?
        - Только факты. Саквояж вы нашли в прихожей. Вопрос: почему бы мне не спрятать получше, например засунуть в холодную плиту? Потому что гость не хотел терять время и снимать сапоги. Ночью шел дождь, на улице слякоть. Следы от сапог я бы сразу увидел. А от двери удобно подбросить саквояж под вешалку в прихожей. Где вы и нашли. Замок мой можно открыть булавкой.
        - Как же вы с вашей наблюдательностью не заметили посторонний предмет в прихожей? - спросил полковник, расставляя гибельную сеть.
        - Эту ночь провел в засаде в квартире Иртемьева, - ответил Ванзаров. - Вместе со старшим филером Курочкиным. Можете его опросить.
        В ловушке оказалась солидная дыра, в которую хитрец юркнул. Полковник буквально ощутил, как он выскальзывает у него из рук.
        - А кто вам позволил проникать в квартиру Иртемьева? - строго спросил он.
        - Вы, господин полковник. Дали санкцию задавать любые вопросы и совершать любые действия для розыска убийцы.
        Крыть было нечем. Действительно, Пирамидов сам развязал руки чиновнику сыска. О чем уже пожалел.
        - Какое отношение квартира… - Он запнулся, чуть не проговорившись, кому она теперь принадлежит. - Квартира господина Иртемьева имеет отношение к гибели Леонида Антоновича?
        - Логическое допущение, - ответил Ванзаров. - Квицинский мог без вашего ведома проникнуть туда ночью и провести негласный обыск, после чего попался убийце.
        Вывод был столь прост и укладывался в привычку Квицинского действовать как ему вздумается, что полковник чуть не согласился. Но вовремя сдержался.
        - А почему утром не доложили? - раздраженно спросил он.
        - Потому что не было конкретных результатов. Докладывать было нечего.
        Нельзя было вот так запросто отдать Ванзарову одну из козырных карт. Пирамидов привык играть до последнего.
        - Неужели из одного предположения совершили взлом, да еще в присутствии филера?
        - Никак нет, - служебно-дисциплинированно сказал Ванзаров. - Имелись факты.
        - Какие еще факты!
        - Муртазина сообщила, что видела по ночам огоньки в окнах Иртемьева. Думала, что это спиритические явления. Она ошибалась. Сегодня ночью мы с Курочкиным задержали вора Сямку, который рассказал, как его приятели несколько раз проникали в квартиру, пытаясь совершить кражу, но ими овладевал страх, и они сбегали без добычи. Причина страха не привидения, а тот, кто был в квартире. Вероятно, использовался гипноз. Не знаю другого случая, чтобы лучшие воры столицы не смогли разделать пустую квартиру. Сямка под арестом в 3-м Казанском участке, можете допросить лично. Из квартиры Квицинского вышел без четверти восемь, и меня видел городовой, Ермыкин, кажется, после чего сразу направился в дом к Муртазиной.
        Полковник был не согласен, что такая рыба уйдет из его сетей безнаказанно.
        - Допустим, правда, что вы только сейчас появились в своей квартире, - начал он. - Допустим, вам подбросили саквояж. Но зачем? Кому это выгодно?
        - Ваш визит - лучший ответ, - сказал Ванзаров. - Кто-то хочет, чтобы я прекратил расследование смерти Квицинского. Если вы меня не арестуете, дальше будет пуля или финка. Или что-то оригинальное. Загипнотизировать меня не получится.
        - Хорошо… Некий человек, который знает, где Иртемьев хранил бумаги, несколько ночей копается в них и складывает в саквояж. А потом подкидывает вам. Зачем?
        - Потому что бумаги и снимки оказались бесполезны. А machina terroris в доме Иртемьева не нашлась. Чтобы был какой-то прок, оставалось подбросить их мне. Но есть иное логичное предположение.
        - Какое? - машинально спросил Пирамидов, обдумывая, как бы уловить ложь, которая должна быть. Ее не может не быть…
        - Квицинский вышел с этим саквояжем из дома Муртазиной, - сказал Ванзаров, наблюдая за реакцией начальника охранки. Кажется, полковник не слишком поверил. - За ним могли следить, как уже два дня следят за мной. Когда он появился с саквояжем, кто-то решил, что в саквояже machina terroris. Надо действовать немедленно. Последствия известны: Квицинского погрузили в гипноз, отняли саквояж, заставили написать записку и отправили на дно канала. В саквояже оказались бесполезные бумажки.
        Как ни старался, полковник не мог найти, где укрылась ложь. И что теперь: извиниться и уйти? Как будто ничего и не было? Совершенно невозможно. От раздумий оторвал вопрос, которого он не разобрал и переспросил.
        - Откуда узнали, что я прячу в доме нечто важное? - повторил Ванзаров.
        Пирамидов не стал спешить с ответом. Квицинскому доверял безоглядно. А с Ванзарова подозрения еще не сняты.
        - Агентурные сведения, - сказал он. - Почему вас это интересует?
        - Потому что мадемуазель Крашевская сильно обижена на меня за разоблачение и арест. Могла разыграть спиритический транс и указать на мою квартиру.
        - Ничего подобного…
        - В этом случае возникает неизбежный вопрос, - продолжил Ванзаров, не обращая внимания. - Кто-то из охранников крепости передает сведения на волю ее помощнику.
        - Глупейшее предположение.
        - Так точно. Но нельзя предположить, что кто-то из ваших сотрудников замешан в помощи мадемуазель Крашевской. Она электрическая женщина, кому угодно могла голову задурить.
        Лицо Ванзарова сияло наглой невинностью. Пирамидову так захотелось пройтись по нему кулаком, что еле сдержался.
        - У меня предателей нет, - ответил он.
        - Не сомневаюсь. Предъявить мое алиби на ночь убийства Квицинского? Господин Лебедев расскажет в красках.
        Саквояж мозолил глаза. В раздражении полковник поддал его сапогом. Невинная вещь отлетела к стене. Он встал и одернул мундир.
        - Благодарю, господин Ванзаров, - официальным тоном заявил он. - Вы достойно прошли проверку и теперь заслуживаете полного доверия… Прошу удвоить усилия в розыске убийцы Квицинского.
        Каждый не поверил другому: начальник охранки считал, что Ванзаров его обхитрил, а чиновник сыска не мог согласиться, что Пирамидов нарочно устроил проверку. Но это уже не имело значения. Натянув фуражку, полковник козырнул и удалился. За саквояжем вернулся Мочалов, который старательно отводил глаза.
        Когда гости удалились, Ванзаров приткнул входную дверь клинышком, чтобы поспать, не прислушиваясь к шорохам. Он раскрыл окно и вдохнул сырой и холодный воздух ночи.
        Тучи разошлись, светила полная луна. Призрачный свет, который манит ведьм, указал: у решетки Юсуповского сада торчит неясная фигура. Кто-то, не жалея сил, продолжал филерить. У охранки таких старательных агентов не было. Это Ванзаров знал наверняка.

45
        Угол рек Мойки и Пряжки, 1
        Луна светила.
        Луна полная.
        Луна звала.
        Она звала ее. Только ее.
        Звала, как мать зовет заплутавшую дочь. Как рожок пастуха зовет овечек.
        Луна ласковая и добрая. Надо идти к ней, идти на зов.
        Луна не обманет.
        Было тихо. На соседней кровати лежала новенькая, как мертвая, завернувшись в одеяло. Вокруг пустота. Никто не помешает.
        Она сорвала простыню и закуталась, чтобы стать как луна, стать ее светом, ее частью. Она подошла к окну и тронула раму. Закрыто.
        Луна подсказала, как поступить. Ниоткуда взявшейся силой она сорвала шпингалеты, на которых держалась рама.
        Створки распахнулись. Ворвался ветер. Ветер, который послала луна за ней.
        Она забралась на подоконник и сделала шаг голыми ступнями.
        Она не боялась высоты.
        Высоты не было. Вокруг был мягкий, любящий свет луны.
        Свет был во всем.
        Она шагнула на карниз и отпустила руку.
        Впереди светилась широкая и свободная, как ковер, дорожка луны.
        Прочная и надежная.
        Идти - вот счастье и спасение.
        Луна зовет.
        Пора идти.
        Она ступила на дорожку.
        Луна вела под ручку, не давая оступиться.
        Луна была с ней. Она не предаст и не обманет.
        Только идти и идти на ее зов…
        31 октября 1898 года

46
        На Садовой улице и далее на Екатерининском канале
        Умереть боится тот, кому есть что терять. Ванзаров смерти не боялся. Терять ему было нечего. Капитала нет, домов, экипажей не имеется. Семьи нет, жены нет, детей нет… Брат Борис, чиновник МИДа, счастлив со своей женой и считает младшего глупцом, который загубил карьеру, уйдя в полицию. Богатство состоит из шкафа с книгами, институтского друга Тухли и Лебедева. Случись что, они опечалятся, но вскоре утешатся. Тухля в объятиях жены, Аполлон Григорьевич в объятиях актрисок. Зато найдется немало добрых людей, которые искренне порадуются, что Ванзарова больше нет. В сыскной полиции и повыше. Может, мiр воровской выпьет чарку за помин души, помянет добрым словом и оставит в легендах: дескать, был такой зухер, которому не стыдно было попасться.
        К неизбежному концу Ванзаров относился со спокойствием истинного стоика: все в этом мире проходящее, века, царства и люди. Изучив древних греков, он неплохо представлял, какие страдания человеку может преподнести рок и олимпийские боги. Для многих героев смерть была спасением. Так чего бояться простому смертному чиновнику сыска. Вот только погибать раньше завершения дела Ванзаров был не согласен. Кто знает, что там, на той стороне: будут ответы или придется мучиться вечность от любопытства. Нельзя сомневаться, что обыск охранки - второе и последнее предупреждение: отойди или умри. Кто-то считал, что Ванзаров слишком глубоко залез. Хотя логика пока не выискала, куда именно. В чем же тогда дело?
        Убийца Квицинского не может опасаться Ванзарова настолько, хотя бы потому, что уверен: прямых улик нет, доказать убийство под гипнозом почти невозможно. Быть может, он опасается, что Ванзаров слишком близко подобрался к machina terroris? Неуверен, что сам сможет найти, и убирает с дороги опасного конкурента? Слишком спешит, не выбирая способы достижения цели? Или причина настолько проста, что увидеть ее чрезвычайно сложно? Логика любезно оставляла вопросы без ответов.
        Одно ясно наверняка: больше не будет сложных комбинаций. В ход пойдет выстрел или удар ножом. Что проще: в уличной толпе ударить сзади. Тут никакая реакция не спасет. Или на темной лестнице разрядить барабан револьвера. Ванзаров такая мишень, что промахнуться трудно. Особенно с близкого расстояния. О таком развитии событий кричала психологика: человек, который перевернул контору нотариуса и редакцию «Ребуса», не боится применять силу, даже если владеет гипнозом.
        Любой нормальный чиновник полиции, осознав, какая опасность над ним нависла, поступил бы, как разумный человек: нашел причину бросить все и срочно уехать из столицы. Или сказаться больным, закрывшись дома с револьвером и запасом патронов. Любой нормальный чиновник спасал бы свою жизнь, которая так нужна ему и его семье. Ванзаров считал нормальным раскрыть преступление, чего бы это ему ни стоило. Тем более однажды он умирал, чтобы поймать убийцу. Ради дела быть мертвым только дважды - хорошая привычка.
        Сладко зевнув после раздумий, которые у любого чиновника отбили бы сон, Ванзаров закрыл окно и крепко заснул. Перед смертью, как известно, надо хорошенько выспаться.
        Он проснулся в семь утра бодрым, свежим и полным сил. Он знал, чем займется в первую очередь. А пока облился из ведра ледяной водой и растерся до пунцовых следов. Из шкафа достал последнюю чистую сорочку, тщательно оделся. Полковник Пирамидов избавил от хлопот с ключами: замок был вывернут так, что дверь можно было прикрыть. Выглянув в окно, Ванзаров заметил невзрачную фигуру, которая прогуливалась вдоль решетки сада, зябко поеживаясь и зевая. Филер устал, вел себя глупо и неосмотрительно. Наверняка ночь провел в сторожке у дворника, сунув рубль на водку. Он не выспался и голоден. Лучшее сочетание, чтобы потерять бдительность.
        В воротах дома Ванзаров пропустил кухарку, которая возвращалась с провизией с Сенного рынка, пожелал ей доброго дня и даже манерно приподнял шляпу, чем вогнал в краску вологодскую деваху. Демонстративно откинув пальто, он достал карманные часы, проверил, который час, и направился к Екатерининскому каналу. Перейдя через мостик на другую сторону, Ванзаров не спеша, чтобы голодный филер не потерял его, прошелся до трактира Пермякова Ивана Дмитриевича, в котором часто завтракал, когда было время и остатки жалованья.
        Половой Бобрин постоянного гостя знал отлично. Тот редко оставлял чаевые, но заслужил уважение: мужчина солидный, ведет себя степенно, отменно вежлив, никогда не «тычет», служит в полиции. Бобрин знал, за каким столиком привык завтракать Ванзаров, держал его свободным. Усадив гостя, он стал спрашивать, чего господни изволит. И тут господин полицейский предложил десять рублей (сколько осталось в кошельке) за мелкую услугу. А завтрак в другой раз: хлеба со стола поест - и довольно. Услуга была столь забавна, а сумма с лихвой покрывала битую посуду. Половой обещал исполнить в лучшем виде.
        Невзрачный господин уселся, куда ноги донесли - так он устал. Он был на виду объекта слежки, но это его уже мало беспокоило. Подбежавшему половому заказал чаю с холодной закуской, да поживее, времени мало. Половой обещал мигом. Сняв черную фуражку-московку, господин остался в пальто, так озяб. Он старательно глядел в окно, в отражении стекла наблюдая за объектом, как вдруг рядом грохнуло шумно и звонко. Господин повернул голову. Около стола валялся поднос и осколки разбитой посуды. Половой поднялся с колен и громким голосом стал стыдить его: дескать, как не совестно делать подножку. Шум господину был не нужен. Он попытался утихомирить полового, но Бобрин разошелся, взывал к совести, требовал платить за бой и звал полицию. Господин полез в карман, чтобы заткнуть половому рот купюрой, но тут, как из-под земли, объявился неизвестный, который сунул книжечку департамента полиции и потребовал проследовать в участок для пресечения безобразного поступка. Полицейский в штатском от слов перешел к делу, и не успел хулиган опомниться, как его выдернули из-за стола и потащили к выходу. Локоть его держал
стальной захват, половые провожали руганью.
        Отойдя от окон трактира, Ванзаров толкнул пойманного к решетке канала, как приговоренного к расстрелу ставят к стенке.
        - Кто послал? - спросил он.
        Вопрос, заданный спокойным тоном, заставил стянуть с головы фуражку и смять в руках.
        - Не серчайте, Родион Георгиевич, не по злу, а совсем обнищал, - ответил человек, улыбаясь жалко и просительно. - Взял грех на душу, знал, что тем и кончится… Нельзя своих водить.
        Небритое лицо, по которому сложно составить мгновенный портрет, было смутно знакомо. Приглядевшись, Ванзаров вспомнил, что три года назад, когда пришел в сыск, этот господин изредка появлялся. Он был филером не из лучших. Потом попал в какую-то некрасивую историю с деньгами, его вышвырнули без надежд на пенсию и возврат на службу. Фамилия у него была странно запоминающаяся…
        - Вы… Портовый? - попытался Ванзаров.
        Жалкий человечек благодарно кивнул.
        - Почтовый. Ох, и беда мне с фамилией… Особенно когда в почтовом отделении… Благодарствую, что не забыли-с… Вы-то вон как вознеслись, а я в ничтожестве пребываю…
        Бывший филер был противен, как прокисшая каша. Ванзаров не хотел знать ни его жалоб, ни комплиментов.
        - Кто послал? - повторил он.
        Почтовый вздрогнул, будто замерз.
        - Уж простите сердечно, - пробормотал он. - Все от безденежья… Поддался соблазну… ходить за вами Морфей подрядил…
        Кличка эта ни о чем не говорила. Среди воров таких не бывало.
        - Кто он?
        - Ой, дурной человек, злой. - Почтовый вытер нос рукавом куртки. - Страшный человек… Для него убить - что стакан воды выпить… Скрывает, но я-то выяснил, от меня не спрячешься: он из бомбистов, тайный бунтовщик и революционер, хоть и доктор. Я как подумал: денежку возьму, за вами похожу, а потом сдам его охранке, может, прощение заслужу.
        - В какой больнице служит?
        Бывший филер услужливо кивнул.
        - Проверил: в больнице Святителя Николая Чудотворца. Это где душевнобольных держат. Такой гладкий, с виду не скажешь, что бунтовщик. А вот фамилию его не знаю… Но вы-то все распознаете… Говорил ему, не следует с вами связываться. Да и сам не хотел браться… Так ведь на деньги позарился…
        - Сколько за меня обещано?
        - Триста, - ответил Почтовый и потупился.
        Сумма составляла почти три месячных жалованья чиновника сыска. Что можно считать комплиментом: плата достойная. А для филера - гигантская.
        - Какую задачу поставили? - спросил недешевый Ванзаров.
        - Простейшую: водить вас, знать, где были. Вот я за вами третий день и гуляю. Сил не осталось. Спасибо, что поймали, теперь отдохну…
        - Где и когда у вас встреча с Морфеем?
        - Сегодня вечером у Матисова моста, со стороны больницы. Видать, не любит господин Морфей далеко от службы отлучаться. Сказал, чтобы был к семи, сам подойдет. Плохой он человек, хоть и доктор, - повторил Почтовый. - Страшно перед ним стоять, взгляд тяжелый, так и душит…
        - Что еще для него делали?
        Почтовый повел плечами.
        - Да все то же. До вас приказано было ходить за чиновником из охранки. До среды за ним ходил. Потом вас было приказано вести…
        - Фамилия чиновника из охранки Квицинский?
        - Вам и это ведомо? - испугался Почтовый. - Говорил, не надо вас трогать.
        - Филерский дневник ведете?
        Лицо бывшего филера подернулось улыбкой.
        - А то как же, привычка-с.
        Ванзарова протянул руку:
        - Блокнот.
        Тон был таким, что отбивал желание возражать. Почтовый полез за пазуху и вынул грязную книжечку, из корешка которой торчал грызенный карандаш. Полистав записи, Ванзаров узнал график своих передвижений с комментариями в филерском стиле, то есть с яркими кличками. Но самое ценное - перемещения Квицинского занимали всего неделю и обрывались на вечере 27 октября. Записную книжку Ванзаров сунул в карман пальто.
        - Пошли, - сказал он, застегиваясь.
        Почтовый нахлобучил фуражку.
        - Куда изволите?
        - 3-й участок Казанской части. Место вам знакомо. Прошу. - Ванзаров указал направление к Офицерской улице.
        - А для чего мне в участок, Родион Георгиевич?
        - Оформим хулиганский поступок: половому в трактире поставил подножку. Получите сутки ареста и заплатите за разбитую посуду… Вы теперь состоятельный господин, триста рублей заработали. Шагайте.
        Вести насильно Ванзаров не собирался. Прикасаться к бывшему филеру было противно, как к дохлой кошке. Сам пойдет. И Почтовый поплелся, кряхтя и жалуясь на судьбу, которая заставила совершить глупость.

47
        Дом на Казанской
        Доходный дом не самый респектабельный, не чета «Версалю», но в Казанской части считался одним из лучших. Простой публике жилье было не по карману даже на последнем, пятом, этаже, не говоря уже о лучших, втором и третьем. Поговаривали, что лет пятьдесят назад в доме жил друг Пушкина и великий польский поэт Мицкевич, хотя в какой именно квартире, уже никто не помнил. Может, нарочно выдумали, чтобы квартиры сдавать подороже.
        Сын домовладельца, Егор Матренов, не в пример своим сверстникам был юношей рассудительным и положительного поведения. Не занимался глупостями, то есть не ездил кутить в частные театры, а изучал коммерческое дело на радость родителю. В юные года Егора привлекали не барышни, а барыши. Он спал и видел, как станет самым богатым домовладельцем столицы, а может, и всей империи. Для этого надо складывать копеечку к рублику, повышать квартирную плату и делать услуги жильцам, чтобы они не вздумали жаловаться на цены, а, напротив, были счастливы. Егор был безнадежно услужливым юношей.
        Стоя во дворе этим утром, он только и ждал, кому бы услужить. Прежде устроил головомойку дворнику за плохо метенный тротуар перед домом, хотя дураку понятно: зачем мести, когда скоро лед грязь скроет. Дворник отправился с метлой на улицу, а Егор остался полновластным хозяином двора. Даме, которая спустилась по черной лестнице, явно требовалась помощь. Егор прекрасно знал Ирину Николаевну, впрочем, как и ее слабости, известные всему дому.
        - Ах, да, голубчик… Мне нужна… Помощь, конечно, - ответила она на его приветствие.
        Егор отметил, что дама выглядит уставшей, будто не выспалась, неопрятно одета и, кажется, в больших сомнениях.
        - Что угодно-с, приказывайте, - с отменной вежливостью ответил он.
        - Да, конечно… Угодно… Я ведь в дорогу собралась… Уезжаю… Ты знаешь…
        - Куда изволите отбыть?
        - Ах… Еще не знаю… Куда-нибудь подальше… Мир посмотреть… Так скучно сидеть на одном месте…
        Будущий домовладелец, конечно, был наслышан о странностях Ирины Николаевны, но сейчас от нее пахло духами. И ничем иным.
        - Желаете вещи спустить и извозчика прислать?
        - Да, вещи… Они у меня там… - Она неопределенно махнула рукой. - На лестнице оставила… Снеси вниз, голубчик. Так зачем тебе стараться, прикажи дворнику. Он снесет. Он сильный.
        - Ничего-с, мне в удовольствие, - ответил Егор и направился к двери, ведущей на черную лестницу.
        Поднимаясь по ступенькам, он заметил темные следы, которые привели на второй этаж, прямо к квартире Ирины Николаевны: опять дворник поленился чисто вымыть. На лестничной площадке стояли три чемодана и корзина. Тут же лежал длинный куль, по виду ковер, завернутый в беленую ткань. Егор подумал, что состоятельные господа возят с собой ковры и заворачивают не в брезент, а в дорогой хлопок. Когда разбогатеет, тоже будет таким манером путешествовать.
        Подхватив чемоданы, Егор не ощутил тяжести, как будто пустые. Ему хватило рук зацепить и корзинку. Сбежав вниз, он оставил багаж около Ирины Николаевны и вернулся за баулом. Этот груз оказался настоящим. Егор приподнял с одного конца и понял, что без дворника не совладает. Ковер оказался неподъемным, но показать слабость на виду постоялицы посчитал недостойным. Кое-как пристроившись, Егор подхватил куль под мышку и поволок по ступенькам. Другой конец ковра гулко шлепался о камень. Было тяжело, но дорога шла вниз. Толкнув дверь спиной, Егор выволок тяжесть во двор. Он надеялся, что уж тут дворник заметит, но хитрый татарин упрямо мел улицу.
        Из последних сил Егор дотащил ковер, не бросил, а старательно опустил рядом с чемоданами.
        - Ох, и тяжелый, - еле дыша, пробормотал он.
        Ирина Николаевна задумчиво кивнула.
        - Да, тяжело… Я, кажется, забыла нечто важное. Надо в дорогу. Надо вернуться… Голубчик, побудь с вещами, я скоро. - И она пошла к черной лестнице.
        Оглядывая багаж, Егор подумал: что за странность? Хозяйка собралась в дорогу, а Наталья, горничная и кухарка, которая держит на себе дом, куда-то подевалась. Наверное, вещи укладывает.
        Тут Егор заметил, что баул развязался. Опустившись на корточки, он растянул края ткани. И заглянул.
        Услышав вопль, дворник Тагир перестал мести. Точно: хозяйский сынок орет. Да так, словно в него бешеная собака вцепилась. Еще не зная, что стряслось, Тагир кликнул городового Иванова, который топтался на своем посту. Мало ли что…
        А то виноват всегда дворник…

48
        Офицерская, 28
        Пристав подозревал, что не может долго сердиться на Ванзарова, и теперь убедился окончательно. Когда чиновник полиции привел задержанного хулигана, Вильчевский, конечно, побурчал, что сыск занимается не своим делом, участку одолжения не нужны, но штраф в двадцать рублей выписал с большим удовольствием и отправил Почтового в общую камеру, для осознания проступка и непременного исправления. Бывшего филера не узнал или не пожелал узнавать.
        Когда надзиратель увел суточного арестанта, пристав подвинул Ванзарову чашку.
        - Что, Родион, заварил кашу, - без злобы сказал он, как врач ставит диагноз. - И угораздило тебя этого доктора полоумных наук вызвать… То ли дело наш господин Лебедев. Разве не справился?
        Ванзаров пил особый чай пристава, пахнущий шустовским коньяком, чтобы заглушить требования желудка, которого поманили трактиром и оставили без завтрака.
        - Муртазину отвезли в лечебницу? - спросил он, уклоняясь от опасной темы.
        - Отвез, - ответил Вильчевский, разбавляя свой чай, чем следует.
        - Кто принял?
        - Ординатор Охчинский. Положили в палату…
        - Доктор дал прогноз на выздоровление?
        Пристав только рукой махнул.
        - Говорит, тяжелый случай. Будут делать все возможное.
        - Так к лучшему, - сказал Ванзаров, глотая напиток и не замечая крепости коньяка.
        - Это почему же?
        - Умалишенных у нас не судят.
        Разговор Вильчевскому был неприятен. Он считал, что убийца, безумный или в своем уме, должен нести наказание. А то что же за порядок: кто захочет старушку-процентщицу топориком зарубить, изобразит сумасшествие и пойдет себе гулять в больничном саду. Нет, совершил злодейство - изволь пожаловать на уральскую каторгу, с киркой и лопатой.
        - Никак жалеешь хорошенькую горничную? - только спросил он.
        Отодвинув чашку, Ванзаров жестом отказался от добавки.
        - Дело не в жалости, а в справедливости, Петр Людвигович. Можно ли судить куклу, которую дергают за веревочки?
        - Вот, значит, как… Она невинная потому, что сумасшедшая… А в твою умную голову не приходила мысль, что девчонка обманула нас всех: и тебя, и доктора московского, и даже господина Лебедева? Взяла и разыграла из себя полоумную. Заранее продумала и с холодным сердцем убила бедную Елизавету Марковну. Тебе мадам Пират не жалко? Она не взывает к справедливости?
        Вильчевский говорил, что думал, со всей армейской простотой, в чем было его большое достоинство. К счастью, о нем не догадывался.
        - В убийстве мадам Рейсторм для Муртазиной нет никакого смысла, - ответил Ванзаров. - Скорее можно предположить, что она убила Квицинского.
        - Вот как? - пристав забыл подлить в чай заварки, хлебнул крепкое и не поморщился. - Для чего?
        - Чтобы не попасть на сеанс гипноза и не проговориться, - ответил Ванзаров. Под действием чая логика оживилась и явила идею. - Но если предположить обратное…
        Пристав слыхал о способности Ванзарова впадать в прострацию среди бела дня и сейчас наблюдал нечто подобное, что сильно его заинтересовало.
        - Что обратное, Родион? - шепотом спросил он.
        - Неизвестно, что делала Муртазина остаток дня 29 октября… Она умная и сообразительная. Могла догадаться, с какой целью Квицинский приходил к ней. Могла сама поехать к гипнотисту, которого нашел Квицинский. - Ванзаров размышлял вслух, не замечая этого. - Поехать, чтобы узнать то, что она могла не помнить… Вернее, ее заставили забыть… Спросите меня: зачем?
        - Зачем, Родион?
        - Чтобы найти вещь, которую могли спрятать в доме мадам Рейсторм, а Муртазину заставили забыть об этом. Идеальный сейф: человек хранит то, о чем не догадывается.
        - Ну, прибежала на гипноз, рассказала, а дальше?
        Заниматься с приставом майевтикой, то есть рождением истины по методу Сократа, когда на простые вопросы даются простые ответы, было трудно. Ванзаров тряхнул головой, в которой витала дымка шустовского.
        - Тот, кто ввел в гипноз Муртазину, узнал нечто важное. Мог сообразить, что вещь нужна ему самому, - ответил Ванзаров.
        - Что за вещь?
        - Изобретение покойного Иртемьева.
        - Механизм какой-то чудной?
        - Глупость. Вернее, опасная иллюзия. Многие в нее верят. К сожалению.
        Вильчевский ничего не понял, но многозначительно кивнул.
        - Выходит, гипнотизер надоумил Муртазину зарезать Елизавету Марковну? - спросил он. - Старушка чем мешала?
        - Могла знать нечто важное.
        - А горничная стала резать ее кортиком, чтобы добиться признания?
        - Благодарю, Петр Людвигович, - сказал Ванзаров, вставая и оправляя сюртук.
        - Рады стараться, ваше благородие, - ответил пристав. - А что я такого сделал?
        - Указали на логическую петлю: если бы Муртазина решилась вырвать признание у мадам Рейсторм, она бы не поехала к гипнотисту. Все прочее теряет смысл, включая разыгранное безумие…
        - Что же остается? - растерянно спросил Вильчевский.
        - Очевидный вывод: кто-то побывал у них на квартире, чтобы задать Елизавете Марковне простые вопросы. Попытался погрузить в гипноз, старушка оказалась крепким пиратом, не поддалась. Тогда Муртазиной приказали резать ее кортиком. Но и это не помогло. Мадам Рейсторм умерла, ничего не выдав. После чего обработали мозги Муртазиной. Результат вам известен.
        - Лучше бы этого не слышал, - от души сказал пристав, налил чистого коньяку и опрокинул в глотку. - Как будешь искать фокусника?
        Тут несчастного Вильчевского окончательно сбили с толку: Ванзаров захотел наведаться в мертвецкую. Отказать в невинной просьбе было нельзя. Взяв ключи, пристав отвел в холодное и темное помещение. Он думал, что чиновник сыска желает осмотреть тело мадам Рейсторм, но Ванзаров разложил одежду Квицинского и стал рассматривать его жилетку. В руках у него была восковая фигурка, которую он прикладывал к пуговицам. Затем Ванзаров попросил посветить и поднес фигурку к волосам трупа. Вильчевский зажмурился, слушая неприятное шуршание.
        - Доволен? - спросил он, когда запирал мертвецкую.
        - Господин Лебедев осмотрел тело мадам Рейсторм? - спросил Ванзаров, пряча фигурку. Все эти сыскные секреты, ничего только не расскажет.
        - Такой дотошный, что удивления достойно, - с уважением ответил Вильчевский. - Вчера вечером тут занимался, долго корпел. Вышел чрезвычайно довольный, насвистывал и сигарку изволил прикурить. Наверняка подтвердил очевидное…
        - И такое возможно.
        Поблагодарив пристава за чай, Ванзаров поднялся в приемное отделение. Чиновники кивали, выражая радость его появлению, сам начальник сыска справился о здоровье, но пролетку не дал. Чего и следовало ожидать.
        Проверив разыскные альбомы и картотеки политических, Ванзаров не нашел никого с кличкой Морфей. Или безвестный доктор еще не попадал в поле зрения полиции, или кличка была придумана специально для Почтового, или же бывший филер неумно соврал, что вскоре выяснится.
        Ванзаров еще успел телефонировать в отряд филеров, чтобы Курочкин отправил агента взять под наблюдение дом на Миргородской и мадам Штальберг, как в сыск буквально влетел Вильчевский. Пристав был зол не на шутку.
        - Заварили-таки кашу! - крикнул он, топнув сапогом и плохо владея собой. - Милости прошу расхлебывать!
        Чиновники сыска усиленно взялись за бумаги. В наступившей тишине только перья скрипели. Кому расхлебывать кашу, и так было ясно.

49
        Угол рек Мойки и Пряжки, 1
        Происшествие было экстраординарное. Проводя утренний обход, Охчинский обнаружил в палате только одну больную. Куда делась другая, не мог сказать никто: ни дежуривший санитар, ни младший доктор Садальский, ни даже сторож во дворе. Окно было распахнуто, причем тугой шпингалет рамы вырван, в палате стоял жуткий холод. Новенькая в каталепсии, привезенная полицией, замерзла так, что ей пришлось делать срочные согревающие процедуры. На постели пропавшей остались одеяло с подушкой, но не было простыни. Если бы она бросилась в окно, тело нашли бы внизу. Но его не было. Оставалось предположить, что дама улетела ночью на простыне.
        Хуже всего, что пропала мадам Иртемьева, к которой охранное отделение приказало никого не подпускать. Все это было столь странно, что Охчинский не решился доложить главному врачу больницы, господину Чечотту, а Садальскому приказал держать язык за зубами, если не хочет потерять место. Его вину в исчезновении пациентки еще предстоит установить.
        Ординатор сидел в кабинете и наделся, что беда как-нибудь сама разрешится, если других средств лечения не остается. Вежливо постучали, он разрешил войти. На пороге появился приятный господин в черном пальто. Он вежливо поклонился.
        - Имею честь видеть господина Охчинского?
        - Что вам угодно? - ответил ординатор, прикидывая, кто бы это мог быть.
        - Позвольте представиться: доктор Погорельский, Мессель Викентьевич, - ответил гость и еще раз поклонился.
        Фамилию Охчинский слышал. Кажется, толковый специалист, занимался эпидемиями и гипнозом. Что-то такое печатал по глупейшей тематике животного магнетизма, однако производит приятное впечатление. Ординатор предложил садиться и спросил, чем может быть полезен коллеге, так сказать.
        - Для начала разрешите передать привет от нашего общего учителя, профессора Тихомирова, - сказал Погорельский, склоняя голову. - Алексей Игнатьевич просил узнать, насколько действенной оказалась методика, которую вам показал на пациентке…
        Напоминание заставило Охчинского натянуто улыбнуться: он так и не смог вспомнить ни визита дорогого учителя, ни методику, которая ему была показана. А теперь еще и мадам Иртемьева испарилась…
        - Передайте профессору, что результат обнадеживающий, - сказал он. - Когда будет время, расскажу ему подробности лично…
        - Прекрасно. - Доктор Погорельский вальяжно закинул ногу на ногу. - У меня сообщение от нашего общего учителя… Профессор хочет вас предупредить.
        - Предупредить меня? - переспросил Охчинский. - О чем же?
        - Простите, неверно выразился: не предупредить, а предостеречь…
        - Что-то случилось?
        - Пока еще нет, но может. - Погорельский со стулом подвинулся ближе. - Профессор просил сохранить медицинскую тайну.
        - Ну, разумеется, - ответил Охчинский. - А в чем, собственно, дело?
        - Не так давно у профессора был пациент, который страдает необычной формой шизофрении: он вообразил себя сыщиком сыскной полиции. Причем ищет убийц какого-то воображаемого человека среди врачей-психиатров…
        - Оригинальный случай…
        - Профессор потратил несколько сеансов, но улучшение не наступило. Больной упорно изображает из себя сыщика. Так как он не слишком опасен, Алексей Игнатьевич посоветовал родным не класть несчастного к вам в больницу.
        Охчинский заинтересовался, как доктор, который столкнулся с чем-то новым.
        - Да, необычный случай. Не припомню такого.
        - Должен признаться, что этот господин побывал у меня на приеме, - сказал Погорельский. - Мои сеансы гипнотизма оказались бессильны ему помочь.
        - Из такого навязчивого состояния тяжело выйти.
        - В том-то и дело… Профессор в этом окончательно убедился… Просил передать: этот господин может нагрянуть к вам в поисках убийцы.
        - Нам не привыкать, - ответил ординатор.
        - Разумеется. Профессор просил вас, Константин Владимирович, принять возможные меры, чтобы немного подержать беднягу у себя. Небольшой курс терапии ему точно не повредит.
        - А родные не будут возражать?
        Доктор Погорельский развел руками.
        - Что вы, коллега! Они будут рады, если вам удастся помочь несчастному.
        - Конечно… Разумеется… Передайте профессору, сделаю все возможное… Как фамилия больного?
        - Ванзаров, Родион Георгиевич, - ответил Погорельский. - Будьте начеку: он хитер, чрезвычайно ловок и убедительно изображает сыщика. К тому же обладает большой физической силой, без помощи санитаров совладать с ним будет трудно.
        - Ничего, найдем методы и на сыщика, - ответил Охчинский.
        Поговорив еще с четверть часа, они расстались друзьями.
        Погорельский уносил ответный привет для профессора и обещал вскоре заглянуть, чтобы поделиться опытом гипноза, что Охчинского чрезвычайно интересовало. Особенно в нынешнем положении.

50
        Дом на Казанской
        Двор походил на греческий амфитеатр. Вместо каменных скамеек для зрителей имелись окна кухонь, спален и кабинетов. Зрители уже заняли места. Горничные, кухарки, молоденькие барышни, а кое-где и хозяйки семейств торчали в окнах, пытаясь узнать, что же там случилось, отчего набежали городовые и виднеется фигура самого участкового пристава. Спектакль выглядел не слишком зрелищным. Наоборот, скучным: ничего любопытного вроде драки или горения мусора не случилось, однако присутствие во дворе полиции держало у окон.
        Самые нетерпеливые отправили прислугу разузнать, что стряслось. Горничные вернулись ни с чем: городовые приказали не совать носы, куда не следует, что только разжигало женское любопытство. Тут надо заметить, что женское любопытство, в отличие от научного любопытства Лебедева и сыскного любопытства Ванзарова, - вещь чрезвычайно полезная. Если криминалист или чиновник полиции жаждут узнать всего лишь истину или раскрыть преступление, то любопытство женское дает тему для разговоров с подругами, то есть краеугольный камень существования любой дамы. Если у дам, конечно, имеются краеугольные камни, кроме камней в кольцах и серьгах.
        Зрительницы терялись в догадках. Они наблюдали, как сын домовладельцев, милый Егорушка, сидел на дровянике, а пристав что-то у него допытывался. Обходительный юноша покачивался и мотал головой. Посреди двора виднелось несколько чемоданов, корзина, прикрытая платком, и лежал большой куль, замотанный ковром. Около него присел какой-то господин с роскошными усами, это дамы сразу отметили, как и его довольно симпатичную внешность. Те же, кому была видна его спина, обратили внимание, какая она крепкая и ладная.
        Господин в цивильном пальто присел на корточки перед кулем, рассмотрел что-то внутри, чего не было видно из окон потому, что мешали края ткани, и поманил кого-то. Городовой подвел к нему дворника Тагира. Начиналось что-то самое интересное, зрительницы приникли к оконным стеклам. Татарин стянул шапку, присел рядом с господином и заглянул внутрь куля. Ах, как много отдали бы зрительницы, чтобы узнать тайну, уже известную дворнику. Затаив дыхание, они следили, как дворник что-то рассказывает симпатичному господину, но не слышали слов, а по губам читать не умели. Оставалось дождаться, когда полиция уйдет, и уж тогда Тагир выложит все начистоту. Не лопнуть бы от любопытства. Дамы и кухарки, уткнувшись носами в стекло, терялись в догадках.
        Дворника Ванзаров отпустил. Подошел пристав. За ним держался Можейко, которому первому довелось заглянуть в куль. Помощник пристава не имел права выказать слабость и только мотал головой, отгоняя видение, что стояло перед глазами и не желало исчезать. Он пытался забыть, но снова и снова видел пустые глаза, обращенные к нему, отвалившийся рот и другую раззявленную пасть, черным полумесяцем рассекавшую горло. Картина столь сильно врезалась в мозги потому, что помощник пристава слишком легкомысленно заглянул туда, где должен был находиться ковер. Придется вечером лечиться в трактире…
        - Что говорит сын домовладельца? - спросил Ванзаров.
        Вильчевский сердито дернул подбородком.
        - Язык потерял, бедняга. Нужно рюмки две, а то и три, чтобы пришел в чувство… Дворник-то опознал?
        - Горничная Наталья. Служит в квартире на втором этаже. Говорит, чемоданы принадлежат хозяйке горничной Ирине Николаевне и ее мужу. Дворник видел, как юноша принес их, потом приволок куль… На земле след от двери черной лестницы…
        Пристав, конечно, не обязан знать всех жителей своей части, но это семейство было известное: почтенные, уважаемые господа. И вдруг такое…
        - Что натворили, - проговорил он, как будто знал виноватых.
        - Надо подняться в квартиру, - сказал Ванзаров. - Зайдем с черной лестницы.
        Он направился к крашеной двери, разглядывая утоптанную землю двора. Вильчевскому ничего не оставалось, как последовать за ним.
        Поднимаясь по ступенькам, Ванзаров указывал на следы.
        - Видите?
        Пристав видел только грязь плохо убранной лестницы. Происшествие сильно расстроило его. Не очередным зверством, а тем, что на участок снова свалилось мутное дело, с которым непонятно как быть.
        - Следы женской ноги, - не унимался чиновник сыска. - Вот широкие мазки, явно волокли куль…
        Вильчевский предпочел бы ничего этого не видеть. Он и сам стал замечать странные, почерневшие отметины, отчего только больше сердился: не любил, когда его тыкали носом. Особенно сыск.
        На лестничной площадке Ванзаров остановился.
        - Господин Можейко, вы бы шли на свежий воздух. А то нас ждет не самое приятное зрелище, - сказал он.
        - Ничего-ничего… Я ничего, - пробормотал помощник пристава, которого уже мутило.
        - Иди уже! - прикрикнул на него Вильчевский, скрывая раздражение. - Не хватало еще тебя в чувство приводить.
        Можейко счел окрик приказом, который надо исполнять немедленно, и с большим облегчением сбежал с лестницы.
        - Будьте готовы, Петр Людвигович, картина преступления не порадует, - сказал Ванзаров, берясь за ручку двери.
        - Всегда готов, - буркнул пристав. - Вам откуда известно?
        - Когда режут горло, выливается много крови, - последовал ответ. - Судя по цвету кожи, жертва обескровлена полностью.
        На память невольно пришло, как в деревне режут свинью, подвесив за ноги и полоснув по горлу… От мерзости Вильчевского передернуло, хорошо под шинелью не заметно.
        - Все-то тебе, Родион, наперед известно. Не тяни.
        Ванзаров распахнул дверь.
        Как часто бывает в петербургских доходных домах, на черную лестницу выходила кухня. На плите стояли кастрюли и сковорода, самовар, готовый к растопке, сверкал начищенным боком. Ведра, полные воды, ожидали готовки. Печь топилась и потрескивала поленьями. На кухне царил порядок, какой устроит для себя умелая кухарка. Только на полу кухни, деревянном и крашеном, широко растеклась лужа темно-пурпурного цвета. От нее отходили следы и широкая полоса, какую мог оставить куль. У края лужи валялся большой поварской нож. Бурое вещество подсохло. Запах от него стоял такой, что пристав зажал нос.
        - Мать честная, - пробормотал он. - Это что же такое…
        Вопрос не требовал ответа.
        - Горничная собиралась готовить завтрак, - ответил Ванзаров. - Ее ударили по горлу ножом. Рана, как видели, широкая и глубокая. Наталья упала и умирала на полу, истекая кровью. Удар был неожиданным.
        - Почему так решил? - спросил пристав, чтобы отвлечься от зрелища.
        - На кухне порядок. Нет следов, что она пыталась защищаться или бежать от убийцы. Наталья подпустила к себе убийцу потому, что это был домашний человек. Никто чужой к ней не подходил.
        - Ну, это нельзя утверждать наверняка.
        - Можно, - ответил Ванзаров. - Убить кухарку имеет смысл сразу в прихожей, как только откроет парадную дверь, чтобы не могла помочь хозяйке.
        Вильчевский выразил несогласие.
        - А если это ее дружок пришел через черную лестницу? Приревновал и прикончил.
        - Разумное предположение. Только Наталью замотали в простыню и вынесли с чемоданами во двор. Ни одному дружку-ревнивцу такое не придет на ум.
        Очевидную ошибку пристав счел за лучшее пропустить.
        - Чего тут стоять, идем в комнаты, - сказал он и пошел вперед, старательно обходя засохшую лужу. Ванзаров последовал за ним.
        Они вошли в гостиную. Ирина Николаевна сидела в дорожном костюме на краешке кресла, сложив рук на коленях, как ученица. Вошедшим не удивилась, как будто ждала, кивнула.
        - А, господа… Очень хорошо… - проговорила она, болезненно улыбаясь. - Не могу понять, куда запропастилась Наталья… Отправила ее за провизией… Мне в дорогу надо… Куда делась это глупая девчонка…
        Судя по лицу, которое Ванзаров видел, «девчонке» было далеко за тридцать.
        - Собрались в дорогу, Ирина Николаевна? - спросил он, за что получил тычок от пристава: нельзя же проявлять такое бессердечие.
        Дама повела голову на его голос.
        - Да, пора-пора в дорогу… Засиделась на одном месте… Чемоданы мои собраны и уже во дворе, Егорушка их принес…
        - Вместе с чемоданами находится куль, завернутый в простыню.
        - Куль? Завернутый? - Дама как будто не понимала, что от нее хотят. - Ах это… Это мне надо с собой… В путешествие…
        От жалости и злости пристав готов был кусать кулак. Все ясно: бедняжка тронулась умом. И как Родион не понимает… Какая бесчеловечность…
        - Ваш супруг давно ушел? - продолжил Ванзаров, не зная жалости.
        - Супруг? - Ирина Николаевна, кажется, не понимала вопроса. - Ах это… Его не было с вечера… Опять дела и дела…
        Допрос пора было пресечь. Вильчевский решительно дернул Ванзарова за рукав. Но тут из прихожей донесся звук открываемой двери, и в гостиную вошел хозяин дома, источая ароматы одеколона. Увидев чужих, он замер, как будто его поймали на месте преступления.
        - Господа, что это значит? - строго спросил профессор Тихомиров.

51
        Гороховая, 2
        Полковник пребывал в тягостных раздумьях. С одной стороны, он не мог отрицать: Крашевская правильно угадала, у кого спрятано нечто ценное. Он тщательно изучил записки с фотографиями из саквояжа Иртемьева и пришел к выводу, что они не дают прямой разгадки, но имеют прямое отношение к машине страха, что тоже говорило о весомом результате сеанса. Зная то, что не знал Ванзаров, Пирамидов был уверен: никто из его людей или охраны крепости не мог сговориться с Крашевской. Да и сама она не знала, что будет подвергнута гипнозу. Тут было чисто и надежно. Он еще вспомнил, как Квицинский часто объяснял неудачи сеансов: спиритические силы никогда не дают точных ответов, их не следует понимать впрямую. Мадемуазель Крашевская ответ дала, и ответ правильный, в зыбких границах спиритизма.
        Убеждая себя в верности действий, полковник не мог не видеть странности в том, что Ванзаров стащил саквояж. Вывод был простой: Ванзаров еще неделю назад, имея неограниченные возможности хозяйничать в доме Иртемьева, собрал записи и фотографии, которые его интересовали. Возможно, не из дурных побуждений, а ради научного интереса или простого любопытства. А то, что Ванзарову удалось убедить полковника в невиновности, как раз говорило против него: наверняка у чиновника сыска есть способности к гипнозу. Ничем иным нельзя объяснить, что Пирамидов его отпустил, еще вынужден был выкручиваться. Придя к такой мысли, полковник убедился: Ванзаров хитер и опасен.
        Размышления были прерваны помощником Соколом, который вбежал в кабинет с таким лицом, будто в охранку прибыл министр МВД. Он сообщил новость, которая заставила полковника выйти из-за стола и одернуть мундир.
        - Проси, - приказал он.
        В кабинет вошла дама, модно и дорого одетая. Глаза ее чуть прикрывала легкая вуаль на меховой шапочке, не мешавшая видеть лицо. Пирамидов щелкнул каблуками и отдал официальный поклон.
        - А, Владимир Михайлович, как я рада вам, - сказала она с простой и обворожительной улыбкой, какая полагается даме высшего света.
        - К вашим услугам, мадам… - И он назвал ее по фамилии мужа. Действительно, познакомиться с женой самого высокого начальника - счастье. Что тут скажешь.
        Мягким движением руки она отменила официальность.
        - Прошу вас, Владимир Михайлович, к чему эти церемонии…
        Тут Пирамидов вспомнил, что не предложил даме сесть, а она не может нарушить правила приличия. Он засуетился, выхватил кресло и предоставил гостье. Сев, она расправила юбку и улыбнулась.
        - Я приехала к вам совершенно неофициально, можно сказать с преступным умыслом. Если что, можете меня арестовать. - Полковнику протянула тонкие кисти рук, затянутые в дорогие перчатки.
        - Что вы, Адель Ионовна, и в мыслях не было, - отвечал полковник светским манером. - Слухи о нашей строгости - только слухи. Уж поверьте, настоящих преступников мы и пальцем не тронем. Так чем могу быть вам полезен?
        Она предупреждающе подняла хорошенький пальчик.
        - Только под большим секретом.
        - Разумеется, мы умеем хранить тайны…
        - Рада слышать. - Адель Ионовна оправила вуалетку. - Дело в том, что завтра у нас в доме состоится приватный сеанс спиритизма. На него приглашены… Ну, вам я могу открыть имена гостей…
        Полковник узнал, что завтра вечером в доме на Таврической улице соберутся высшие лица МВД, а быть может, и сам министр. Он о таком событии узнает буквально случайно. Как мило… С другой стороны, нашлось весомое подтверждение, что в верхах к спиритизму проявляют нешуточный интерес. А может быть, и выше… Как жаль, что Квицинского больше нет. Так нужен…
        - Сеанс будет непростым, - продолжила Адель Ионовна. - Ради него в столицу приезжает молодой, но очень талантливый медиум из Варшавы Янек Гузик. Слышали о таком?
        - Разве месье Гузик приезжает? - спросил Пирамидов, не скрывая сомнений.
        - Конечно, приезжает инкогнито! - ответила она и помахала ручкой. - А, я понимаю, с чем связан ваш вопрос. Я знаю, что кто-то из ваших чиновников решил сам пригласить Гузика, уговаривал и упрашивал его. Но пан Гузик умеет видеть намерения людей. Он разгадал, что этот человек хочет использовать его в своих целях, и отказал. Более того, даже не думал отвечать на его приглашения. Такая наивность! Но прошу вас, не наказывайте вашего чиновника, уверена: он действовал из лучших побуждений…
        - Что вы, разве можно наказывать за лучшие побуждения, - ответил полковник.
        Открылась глубина предательства: милейший Леонид Антонович задумал перепрыгнуть через голову своего начальника. Надо отдать должное: задумано красиво. Привести к высшему начальству медиума из Варшавы, устроить сеанс и показать, какой он ловкий и умелый чиновник. Чего доброго, на этом сеансе можно найти место нахождения машины страха и преподнести начальству на блюдечке… Нет, Квицинский, конечно, подлец, но какой ум. Как умело спланировал. Только обломилась тонкая веточка: Гузик его раскусил много раньше и водил за нос… Что ни говори, а спиритизм - сила. Людей, видит насквозь…
        Мысли эти пронеслись в голове полковника вихрем и оставили приятное ощущение: не зря он подозревал ложь в Квицинском.
        - Вы чудесный человек, Владимир Михайлович!
        Он поклонился. Хорошо, что мадам неизвестно, насколько он чудесный.
        - Итак, Гузик приезжает, - напомнил Пирамидов. - Что требуется от нас: обеспечить ему негласную охрану?
        Адель Ионовна сделала умное выражение хорошенького личика.
        - Что вы! Мне и приезжать бы не пришлось. Александр Ильич сам бы вас попросил о таком одолжении…
        Мадам явила чисто женскую наивность: начальство не просит, а приказывает.
        - Если не охрана, тогда что же?
        - Вам известно, как проходит спиритический сеанс? - спросила она.
        Полковник достаточно наслушался об этом от бывшего помощника.
        - В таком случае вам известно, что для большого сеанса медиуму требуется сенсетив и магнетизер. Сенсетив у нас есть. А вот магнетизером пан Гузик требует некую мадемуазель Крашевскую… Считает ее одной из самых сильных магнетизеров, каких встречал. Мы стали разыскивать, и тут Александр Ильич узнает, что она содержится в крепости… Вообразите: она ваша арестантка!
        В голосе Адель Ионовны была радость. А вот Пирамидову было не до смеха. Он понял, куда клонит супруга его начальника: привезти на сеанс арестованную. Как раз в манере Александра Ильича: сам, дескать, ни о чем не знает, ничего не просит, а что жена приехала с просьбой, так это его не касается.
        - Что же от меня требуется? - спросил он самым невинным образом.
        Адель Ионовна сложила на груди ручки.
        - Милый, милый Владимир Михайлович! Могу упасть вам в ноги и упросить отпустить вашу арестантку, уж не знаю, что она натворила, на один вечерок к нам. Под вашим надзором, разумеется… Иначе пан Гузик откажется проводить сеанс…
        «А вся вина падет на голову начальника охранки», - невольно подумал Пирамидов. С другой стороны, какой шанс. Оказать личную услугу Александру Ильичу. Такое, возможно, нельзя упускать. Охрану обеспечить несложно: муха не пролетит. Да и побывать на глазах высшего начальства не мешает: показать, что тоже интересуется спиритизмом. Риска никакого, одна карьерная выгода.
        - Даже не знаю, что и сказать. - Для начала полковник изобразил тягостные раздумья. - Дело нелегкое, трудное дело и опасное…
        - Ну, милый Владимир Михайлович! Помогите… Век не забуду вашего участия…
        Испытывать нервы дамы, тем более супруги Александра Ильича, не следовало. Повздыхав, Пирамидов согласился, за что получил поток благодарностей и комплиментов. Мадемуазель Крашевскую надо было привезти минут за десять до начала сеанса. Начало - в девять вечера. Только сохранить в глубокой тайне.
        На прощание ему дали поцеловать ручку.
        Проводив гостью, Пирамидов подошел к окну. Наблюдая, как Адель Ионовна села в частный экипаж и отъехала, он подумал: как странно играет случай. Квицинский хотел прыгнуть высоко, а нырнул на дно канала. А ему нежданно-негаданно выпал шанс, о котором трудно мечтать. Вот только вопрос: вдруг Крашевская откажется?
        На этот случай имелся ротмистр Мочалов. Уж он сумеет убедить.

52
        Дом на Казанской
        В любой другой ситуации пристав показал бы, кто хозяин в 3-м участке Казанской части, а где место сыскной полиции. Сейчас у него попросту не хватило духу. Ворча и обижаясь, он согласился, чтобы Ванзаров увел профессора в кабинет. Сам же он остался с мадам Тихомировой обсуждать планы ее путешествия, и, обещая разыскать горничную Наталью, он окончательно убедился, что бедная женщина не в своем уме.
        Тихомиров старался держаться уверенно. То есть делал вид, что Ванзаров просто гость, которому было предложено кресло. Профессор вежливо обождал, пока чиновник сыска сядет первым, и устроился на другом кресле, чувствуя, как вспотела спина.
        - Чем вызван внезапный визит? - все еще играя в светские манеры, спросил он.
        - В вашем доме совершено убийство, - ответил Ванзаров, глядя в переносицу профессора.
        - Убийство? - выразил сомнение Тихомиров. - К счастью, Ирина Николаевна вполне жива. Не скажу, что здорова…
        - А что с ней?
        Профессор замялся.
        - Видите ли, есть темы, которые касаются врачебной тайны…
        - Сейчас не та ситуация, чтобы хранить тайну.
        - Да что случилось? - вскрикнул Тихомиров, подскочив и снова прижавшись к спинке кресла.
        - Примерно два часа назад ваша супруга подошла к вашей горничной и ударила ее ножом по горлу, - начал Ванзаров, следя за тем, как сплывают с лица профессора остатки самоуверенности. - Наталья упала на кухне и умерла от обширной потери крови. Как врач, вы понимаете, что такое ранение смертельно. Взяв простыню, Ирина Николаевна завернула в нее тело, после чего вынесла на лестничную площадку. Затем два чемодана и корзину, совершенно пустые. Она собралась в путешествие. Чемоданы и куль с телом спустил вниз сын домовладельца. Случайно заглянув внутрь, до сих пор не может прийти в себя. Для неподготовленного человека труп с разрезанным горлом - зрелище тяжкое.
        Тихомиров готов был провалиться сквозь кресло. Такого чуда не случилось. Он замер.
        - Невозможно, - пробормотал он.
        - На виновность вашей жены указывают, кроме очевидных фактов: во-первых, кровавые следы от ее ботинок на лестнице и в гостиной, следы высохшей крови на ее платье, - продолжил Ванзаров, не обращая внимания на глупости. - Поэтому главный вопрос, где были вы, Алексей Игнатьевич, последние три часа.
        - Меня не было дома с вечера! - слишком поспешно ответил профессор и понял, как погорячился. - То есть я был занят с пациентами…
        - Мадам Квицинская будет готова подтвердить, что провели у нее ночь?
        Лицо Тихомирова пошло пунцовыми пятнами, он хотел выразить глубочайшее возмущение и даже протест полицейскому хамству. Но вместо этого издал звук, как будто в ведре трясут камешками.
        - Это… Это… Неслыханно…
        - Если у вас нет алиби, то в убийстве горничной появляется второй подозреваемый, - сообщил Ванзаров. - У вас есть алиби, господин Тихомиров?
        Тихомиров обреченно кивнул.
        - Только умоляю вас. - Он молитвенно сложил руки, хотя и был атеистом. - Умоляю использовать эти сведения только в крайнем случае. Ольга Сергеевна не должна быть причастна к этому ужасному происшествию… Но самое главное: завтра празднование юбилея моей научной деятельности… Столько сил, столько хлопот, нельзя, чтобы труды пошли прахом…
        Несмотря на европейскую славу, профессор был жалок и в чем-то омерзителен.
        - В таком случае, убийца определен, - сказал Ванзаров без всякого сожаления.
        - Но почему… Почему вы делаете поспешные выводы, господин полицейский…
        - Потому что Ирина Николаевна могла запачкаться в крови и попытаться вынести тело, чтобы спасти вас. Если бы вы убили горничную. Но вы провели ночь, исцеляя пациентку и готовясь к юбилею.
        Профессор шмыгнул носом, в глазах его показались настоящие слезы. Он как-то сразу потерял лоск и состарился лет на десять, что делают с человеком безвольно поникшие плечи.
        - Как вы жестоки, господин Родион Георгиевич, - проговорил он.
        Обсуждать методы сыскной полиции Ванзаров не собирался. Особенно с этим господином.
        - Ваша супруга ждала гостей вчера вечером или сегодня утром? - спросил он.
        Промокнув глаза шелковым дамским платочком, наверняка - сердечный подарок, Тихомиров издал мучительный вздох.
        - Могу повторить: моя жена - тяжело больной человек…
        - Чем она страдает?
        - А разве не видите, со всей вашей хваленой проницательностью? - вскрикнул профессор.
        Ванзаров видел. Но лучше бы в этом сознался допрашиваемый.
        - Следует сделать вывод, что Ирина Николаевна страдает от пьянства. Тяжелого пьянства. Почему не помогли ей?
        Как перед клятвой, Тихомиров положил руку туда, где под пиджаком у него было сердце. Или что-то вроде того.
        - Сделал все, что возможно… Пять или шесть сеансов гипноза - и все без толку…
        Спрашивать: «А почему не обратились к другим гипнотистам, да хоть к Токарскому?» - не имело смысла. Что же за гений психиатрии, который не может вылечить свою жену от запоя? Нет, такому пятну не место на безупречном облике профессора… Допрос можно было считать оконченным.
        - До психиатрического освидетельствования ваша супруга будет находиться под арестом, - сказал Ванзаров, вставая.
        Профессор поторопился за ним.
        - Да, да, конечно… Понимаю, это неизбежно… Главное, чтобы не навредить юбилейному торжеству…
        Ванзаров обернулся:
        - Горничную тоже лечили, как мадам Квицинскую?
        Тихомиров выразил на слезливом лице праведное возмущение.
        - Что вы… Как могли подумать… Есть же приличия… Наталья не в моем вкусе…
        Пристав не мог дождаться, когда его освободят. Слушая мадам Тихомирову, ему казалось, что сам маленько уплывает умом. Ванзарова он встретил как спасение.
        - Ну что, Родион, узнал все секреты?
        - У господина профессора алиби, поэтому убийца ясен, - ответил Ванзаров. - Забирайте мадам Тихомирову в участок.
        Такого оборота Вильчевский не ожидал: да куда же несчастную в камеру? Ей место в больнице. О чем со всей прямотой и высказался. Ванзаров был неприступен.
        - Петр Людвигович, не желаете повторить эксперимент доктора Токарского? - тихо спросил он, чтобы не расслышал профессор, который держался вдалеке гостиной.
        - Не желаю и не позволю тебе безобразить, - решительно ответил пристав.
        - В таком случае подержите мадам Тихомирову в камере, - сказал Ванзаров. - Чтобы с ней не случилось худшего.

53
        Фонтанка, 16
        Зависть мирская, как известно, - грех. А зависть научная - стимул к действию. Аполлон Григорьевич за вчерашний день трижды наблюдал, как Токарский вводит в гипнотическое состояние и не менее успешно выводит из него. Со стороны казалось, что в действиях доктора нет ничего особенного, ну разве слова, которые Токарский шептал на ухо гипнотам. Лебедев напрямик спросил его: что за наущения? И получил исчерпывающий ответ: Токарский убеждал человека, что им овладевает сон и гипноз. Вроде бы просто, стадия сомнамбулизма достигалась за три-пять минут. Лебедев был уверен, что может повторить опыт: не только загипнотизировать, но и вывести из гипноза без больших жертв. Ну а малые не в счет, без жертв наука не развивается.
        В поисках подопытного Лебедев привычно явился в канцелярию департамента, но встретил отпор. Директор Зволянский пригласил его в кабинет и вежливо приказал: больше никаких экспериментов над чиновниками. После известного случая Войтов слег с нервным расстройством, потребовав отпуск для поправки пошатнувшегося здоровья. Не хватало, чтобы еще запросил премию. Если Аполлон Григорьевич желает ставить опыты над живыми людьми, пусть ищет в полицейских участках. Городовым все равно. Попытки возражать были отвергнуты. Из кабинета директора Лебедев вышел проигравший и злой. Он так глянул на чиновников, которые копошились в приемной, что, если бы его взгляд обладал силой волшебника, служащие обратились бы в камень. Но им повезло.
        Вернувшись в лабораторию, которую не счел нужным запирать, Лебедев обнаружил на высоком табурете доброго друга. Пробовать гипноз на нем было бесполезно, но и покуражиться не мешало. В раздражении Аполлон Григорьевич не сразу заметил, что Ванзаров выглядит необычно сумрачным.
        - А, ваше благородие, изволили заглянуть к скромному старику-криминалисту, - буркнул он. - Такая честь… Даже не знаю, чем обязан…
        - Вы ничего мне не обязаны, господин статский советник, - ответил Ванзаров так, что Лебедеву расхотелось куражиться. - Это я обязан был вчера просить вас осмотреть тело мадам Рейсторм, но посчитал излишним. О чем сожалею… Могу надеяться на милостивое одолжение с вашей стороны?
        Без всякой психологики Лебедев достаточно изучил своего друга, чтобы понять: случилось нечто, с чем разум Ванзарова не справляется, что было из ряда вон. Не время для игрищ, когда друг в беде. В том, что чиновник сыска попал в беду, Аполлон Григорьевич не сомневался. Достал заветную бутыль и разлил прозрачную жидкость по мензуркам. Ванзаров выпил, глубоко вздохнул и оперся щекой о кулак. Взгляд его блуждал среди лабораторного стекла, пробирок, колб и реторт, густо уставленных на столе.
        - Что случилось, друг мой? - спросил Лебедев с таким искренним участием, что барышня на месте Ванзарова немедленно упала бы ему на плечо и разрыдалась.
        - Ничего из ряда вон, - ответил чиновник сыска, слезинки не уронив. - Сегодня утром жена профессора Тихомирова ударила ножом по горлу свою горничную, потом завернула в простыню и собиралась вместе с обескровленным трупом и чемоданами отправиться в путешествие, но не могла понять: куда же делась ее Наталья…
        Лебедев присвистнул.
        - Жена Тихомирова? - спросил он.
        - Того самого знаменитого профессора.
        - А я всегда говорил: опаснее жены зверя нет!
        В ответ Аполлон Григорьевич получил взгляд, от которого барышня должна была бы покрыться бордовым румянцем. А он только хмыкнул.
        - Простите, друг мой, не удержался. Что же получается: вчера горничная режет свою хозяйку, а сегодня хозяйка - горничную?
        - Логическая связка подмечена верно, - сказал Ванзаров.
        - Полагаете, опять гипнотическое внушение?
        - Мадам Тихомирова страдала пороком пьянства, с которым ее муж, великий ученый, не смог справиться.
        - Так может, объяснение - самое очевидное? - И Лебедев подмигнул.
        - Был бы этому рад, - ответил Ванзаров. - Только мадам Тихомирова была трезва, а в доме не нашлось ни капли спиртного: ни пустых бутылок, ни полных. Простите, но я сам проверил. И пристав Вильчевский тоже осмотрел.
        Аполлон Григорьевич вынужденно согласился.
        - Какой смысл гипнотизировать даму, чтобы она убила горничную? - спросил он.
        - Никакого очевидного… Ни мадам Тихомирова, ни профессор не имели никакого отношения к machina terroris.
        - Понимаю вашу печаль, друг мой…
        Ванзаров мотнул головой так, будто отгонял видение.
        - Печали нет, Аполлон Григорьевич… Все произошедшее за последние дни имеет какой-то смысл, настолько простой и очевидный, что трудно его увидеть.
        - То есть машина страха тут не главное?
        - Теперь уже нет.
        - А что же тогда? - спросил Лебедев и сильно пожалел: его друг не признавал вопросы, на которые у него не было ответа.
        - Благодарю, что не забыли осмотреть тело мадам Рейсторм, - сказал Ванзаров, сворачивая с опасной тропинки. - Что-то нашли?
        Сюрприз, который готовил криминалист, был несколько подпорчен. Но сейчас не время для пустых обид.
        - Осмотр произведен в мертвецкой 3-го участка Казанской части, протокол составлен, - официальным тоном сообщил Лебедев. - Установлено, что у жертвы сломаны фаланги трех пальцев на правой руке, вырваны пучки волос на затылке. На шее имеется узкий странгуляционный след: медленно душили тонкой веревкой… Удары кортиком нанесены по фактически умирающему телу…
        Спрыгнув с табурета, Ванзаров принялся ходить вдоль стола.
        - Мадам перед смертью пытали.
        - Вынужден признать, друг мой… Зверство над пожилой и беззащитной женщиной… Мадемуазель Муртазина, конечно, хорошенькая, но с нее станется устроить нечто подобное. Эти современные барышни только и думают об эмансипации. Добивалась от старушки, что ей было нужно, потом догадалась спрятать следы под множеством ударов, рассчитывая, что до причины смерти не будут доискиваться, а сама разыграла сумасшествие…
        - Не верите в гипноз Токарского? - спросил Ванзаров, остановившись перед криминалистом.
        - Не то чтобы не верю… - замявшись, ответил Лебедев. - Уж больно все зыбко и шатко… Токарский, конечно, уверен, что гипноз на Муртазину подействовал, но кто знает, что было на самом деле. Может, в больнице ее выведут на чистую воду?
        - Благодарю за интересную идею, - сказал Ванзаров и чуть поклонился.
        Аполлон Григорьевич не мог понять: над ним шутят или в самом деле?
        - Рассмотрим ее подробно, - продолжил чиновник сыска, как будто этого и ждал. - Муртазина догадалась, что machina terroris может находиться у них в доме. Вероятно, старуха ее прячет. Что делать? Вытрясти из нее сведения любой ценой. Муртазина отводит мадам в спальню и там начинает ломать ей пальцы и душить. Старуха ничего не открывает и умирает. В бешенстве или из расчета, как вы считаете, Муртазина бьет ее кортиком… А потом ложится спать. Вероятно, надеясь, что завтра утром обыщет квартиру. Верно?
        Еще не зная, где подвох, но уже предчувствуя его, Лебедев согласился.
        - Благодарю. Итак, нам с вами известно, что Муртазина умная, хитрая и расчетливая барышня, которая могла водить вокруг пальца Квицинского и даже обманула доктора Токарского. Допустим, она убила, спрятала кортик в жестяной банке, открыла мне в сорочке, запачканной кровью, в которой легла спать, замазав кровать. Что выдает поведение неопытного убийцы: нервишки сдали…
        - Опять ваша психологика? Протестую! - воскликнул Лебедев.
        - Все жертвы ради того, чтобы найти machina terroris, - продолжил Ванзаров, не обращая внимания на протест. - Допустим, так. Но, если Муртазина умная и хитрая, вдруг возжелала получить изобретение Иртемьева, она не может не задаться вопросом: куда деть аппарат без Квицинского? Кому она его продаст? Из тех, кого знает, - все мертвы или за решеткой. Не на Сенном рынке же продавать… Куда она денет находку?
        Так просто Аполлон Григорьевич не желал отказываться от идеи. Раз уж случайно ее родил.
        - Куда угодно! - возразил он. - Как думает женщина: главное - получить - а там видно будет… Жадность…
        Ванзаров кивнул:
        - В таком случае пытки и смерть мадам Рейсторм совсем не имеют смысла.
        - Почему?
        - У Муртазиной было сколько угодно времени, чтобы обыскать квартиру: мадам Рейсторм спала круглые сутки под опиумом, - ответил Ванзаров. - Ломал пальцы и душил тот, кто слишком спешил, раз гипноз не подействовал на мадам. При этом убийца совсем не знал, каким стальным и властным характером обладала Елизавета Марковна. Что было отлично известно ее горничной.
        Только из нежелания согласиться с еще одной проигранной партией, Лебедев заявил, что доказательства не слишком убедили, и, прерывая спор, рассказал, как они с Токарским посетили нотариуса: Клокоцкий под гипнозом тоже рассказал о визите Иртемьева, хотя бы без страданий, какие достались господину Прибыткову. Ванзаров не выразил ни радости, ни удивления, как будто знал заранее.
        - Господин Токарский не слишком утомился, помогая сыску? - спросил он.
        - Хотите, чтобы он провел гипноз над мадам Тихомировой? - оживился Лебедев.
        Испытывать судьбу еще раз Ванзаров не захотел. Помощь московского доктора была нужна в ином. Он рассказал про господина, запевшего петухом, о даме, жевавшей шляпку, и учителе латыни.
        - Надо выяснить, у какого доктора они побывали на приеме, - продолжил Ванзаров. - Об этом знает председатель Общества экспериментальной психологии.
        - А, этот шарлатан Вагнер! - вскричал Аполлон Григорьевич, который не мог простить Вагнеру предательства классической науки и переход на сторону спиритизма.
        - Именно он. Господину Бурцову это известно, но он тщательно скрывает.
        Упомянуть судебного следователя, как помахать красной тряпкой перед носом быка. Лебедев дал клятву, что если Токарскому не удастся, то он вырвет у Вагнера признания. Даже если для этого понадобится каленое железо.
        - А в уплату сообщите мне: что зашифровано в записной книжке Квицинского, - потребовал он и предъявил объект любопытства.
        Ванзаров взял книжечку с листками, смятыми высыханием. Он надеялся, что криминалист забудет, но надежды оказались тщетны. Все тайное должно было стать явным. И никак иначе.
        - Шифра нет, только сокращения, - сказал он, перегибая загрубевшие странички. - «МК» - это медиумический кружок, «М-а» - Муртазина, «Т-в» - Тихомиров, «КР» - крепость, «В-т» - наша общая знакомая мадемуазель Волант, то есть Крашевская, «Г-к» - Гузик, «Об./Г-к.» - обед с Гузиком, «СГ» - сеанс гипноза, «Варш» - Варшавский вокзал, «Дн/Р.» - ужин в «Дононе» с цыганкой Радой… Сокращение «С-й» пока не знаю… Ну и так далее… Ничего интересного…
        Мелкое жульничество Лебедев не прощал. Выхватив записную книжечку и развернув ее на завтрашнем дне, 1 ноября, предъявил запись.
        - Это что такое: «??»?
        - Альфа и омега, - неохотно ответил Ванзаров. - Как вам известно.
        - И что означает?
        - Вероятно, планы господина Квицинского.
        - Почему перед альфой и омегой стоит «ВО»? - не унимался Аполлон Григорьевич. - Что это такое?
        - На этот счет есть разные предположения, - сказал Ванзаров. - Лучше скажите, Аполлон Григорьевич: вам попадалась кличка Морфей?
        В соседней комнате криминалист держал картотеку преступников, но и без нее ответил уверенно: никогда не встречал подобной клички. Уголовные и политические предпочитают что попроще.
        Ванзаров заторопился. Удержав его, Лебедев казался непривычно серьезен.
        - Уж не знаю, что вы там ищете, но прошу вас, друг мой, будьте осторожны… Могу не успеть вытащить вас с того света опять. А одному мне здесь будет тоскливо: слишком много глупцов развелось… Берегите себя, не лезьте на рожон…
        Чиновник сыска ничего не мог обещать.

54
        Невский проспект
        Молодой человек, модно и дорого одетый, вызывает повышенный интерес. Яцек, давно мечтавший прогуляться по главному проспекту столицы, оказался в центре особого внимания. Как только он вышел из гостиницы, извозчики стали приглашать прокатиться, обращаясь к нему «пан», будто угадав поляка, что Яцеку льстило. Он выбрал самую новую пролетку, уселся эдаким франтом и тихим ходом лошадки доехал до Невского, до которого пешком было пять минут. С него содрали тройную цену, но Яцек об этом не догадывался, считая нормальным столичную дороговизну. Он сошел у Казанского собора и отправился совершать «спацер», то есть прогулку.
        И тут же заметил взгляды, которые обращались именно к нему. Яцек знал, что самые красивые девушки живут в Варшаве. Но здесь, на Невском, чуть было не отказался от своего мнения. Такие красавицы попадались ему. И все, как одна, улыбались столь таинственно и маняще, что у Яцека заколотилось сердце. Неужто он имеет такой успех у столичных дам? Как чудесно. Впрочем, дамы не только улыбались. Одна или две подмигнули ему и сделали жест, словно звали за собой. Яцек, конечно, мечтал окунуться в роман и сгореть в любви дотла, но вот так сразу нырять не решился, надо же хоть немного посмотреть Петербург. Он шел дальше, кланяясь на призывные взгляды и не подозревая, что сгорать не требовалось, а получить любовь можно было за вполне сносную цену, причем уходить далеко от Невского не пришлось. Бланкетки держали квартиры поблизости.
        Проходя мимо огромного Гостиного двора, Яцек не позволил себе заглянуть в яркие магазины, чтобы не потратить наличные деньги, которых было совсем мало. Покупку подарков отложил на последний день, когда можно будет не считать копейки. Он перешел Садовую улицу и вышел к саду, в котором виднелся памятник, как он знал, императрице Екатерине. И тут случилось странное. Яцеку стали улыбаться молодые мужчины. Да так нежно, что окончательно смутили варшавского юношу. Господа делали пальцем какой-то знак, которого Яцек понять не мог, и подмигивали. Это было столь странно и непривычно, что Яцек невежливо опустил взгляд и поскорее пошел прочь. Господа не отставали.
        - Не желаете в баньку у Красного моста? - услышал он за спиной.
        От страха Яцек не разобрал слов и уже совсем решился бежать, когда сзади кто-то крикнул: «Пошел прочь, тетка!» Раздались возмущенные возгласы, но преследователь отстал. Яцек обернулся.
        - Пан Бронислав! Как рад вас видеть! - искренне соврал он.
        Старший товарищ отряхивал перчатки, будто испачкался.
        - Петербург не Варшава, - сказал он, оглянувшись на мужчин, которые отходили от них, возмущенно переговариваясь. - Изучить город по книгам нельзя… Опасность подстерегает на каждом шагу…
        Яцеку стало стыдно. Да, он, как мальчишка-школяр, сбежал, стоило пану Брониславу отлучиться. И вот расплата. Он покаялся и принес извинения: ведь так скучно сидеть третий день в номере, глядя на модную одежду в шкафу. Юноше так хочется посетить театры, пройтись по набережным, посмотреть императорский дворец… Кстати, нельзя достать билеты в Александринский театр или оперу?
        Пан Бронислав обещал, как только закончат дело, чем сильно обрадовал Яцека. Он был столь добр, что разрешил прогуляться обратно до гостиницы пешком.
        - Пан Бронислав, а почему вы назвали того господина «тетка»? Или я неправильно понял слово?
        Объяснение оказалось столь простым, что щеки Яцека загорелись от стыда. А может, холодный ветер надул. Юноша дал себе слово, что не позволит себе убегать из гостиницы, раз на улицах столько неожиданностей.

55
        Дом на Миргородской
        Курочкин, как обычно, появился ниоткуда. Доложил, что объект наблюдения задержан при попытке бегства с чемоданом и большим узлом. Находится в дворницкой, под арестом.
        - Цыганским проклятием угрожала? - спросил Ванзаров.
        - Путь попробует, - ответил филер столь спокойно, будто частенько принимал участие в турнирах колдунов, где дерутся не шпагами, а проклятиями.
        Рада забилась в уголок между шкафом и стеной. Поджала ноги под сиденье шаткого венского стула, скрестив на груди руки и глядя на вошедшего чиновника сыска исподлобья. Перед ней стоял чемодан, который наверняка принадлежал покойному мужу и знавал лучшие времена и рестораны Ниццы. Черная шаль с красными цветами превратилась в узел, какой закидывают за спину в дороге, чтобы руки были свободными. Несмотря на спешные сборы, волосы Рады были гладко причесаны, она была в сером платье без кружев. Так одеваются домашние учительницы.
        Сняв шляпу, Ванзаров отдал глубокий поклон.
        - Прошу простить, мадам Штальберг, что задержали, - сказал он. - Это вынужденная мера, чтобы вы не совершили ошибку.
        Рада недобро усмехнулась. Даже в кривой улыбке лицо ее оставалось красиво. Как брильянт в куче мусора.
        - Обо мне заботишься, полицейский?
        - Нет, о себе.
        Ответ сбил с толку и заставил поерзать на стуле. Рада готовилась совсем к другому: биться до конца, а если придется - ногтями. Вместо драки - вежливые раскланивания.
        - Неужто? - только дерзила она.
        - Так точно, мадам. - Ванзаров опять поклонился. - Если бы сбежали, пришлось объявить вас в розыск. Вас нашли бы, допрашивали в полиции, чтобы убедиться в вашей невиновности. Зачем такие хлопоты? Мне они не нужны. Продолжайте петь в «Аркадии» для нижегородских купцов. Это лучшее доказательство вашей невиновности. В которой я не сомневаюсь.
        В него впились черные цыганские глаза, от которых можно потерять голову, если она недостаточна крепка.
        - Ты правду говоришь? - робко спросила Рада.
        - Чтобы обманывать, цыганки должны разбираться в людях, видеть их слабости и недостатки. Вы должны сказать: правда или нет.
        Она вскочила и подошла так близко, что почти коснулась его грудью. Не мигая, Рада всматривалась в его глаза, что редко кому было позволено.
        - Ты похож на моего мужа, - вдруг сказала она и отшатнулась. - Такой же добрый и наивный. Ты чистый, к тебе грязь не липнет… Как же ты, такой, в полиции служишь.
        Потребовалось собрать в кулак всю силу духа, накопленную за изучением греческих философов. А объяснять причины, почему он сменил академическую карьеру на сыск, было не к месту.
        - Подтверждаю: вас ни в чем не обвиняют, - сказал Ванзаров. - Вы совершенно свободны, вам не запрещено покидать столицу. Могу донести чемодан и узел до квартиры…
        Для пущего эффекта Ванзаров толкнул дверь, от которой отпрянул Курочкин. Как часто бывает с женщинами, Рада повела себя наперекор: уселась на стул, закинув ногу на ногу так, что из-под юбки высунулся носок ботиночка.
        - Значит, уверен, что в смерти того человека нет моей вины?
        - Факты указывают, - сказал он. - На встрече с Квицинским отрезали у него пуговицу. Когда отрезали клок волос, он заметил, схватил вас за руку. Вырвались и убежали. Сделали восковую куколку, напичкали ее цыганским колдовством. Только Квицинский погиб не от этого…
        Рада блеснула глазами.
        - Что можешь понимать в цыганской ворожбе?
        - На кукле множество мелких дырочек, как следы от иголки. Как понимаю, колдовство имеет прямое применение: или утопить, или заколоть. Уколами старались доставить Квицинскому мучения. Но не убивать.
        Она закрылась руками, как птица укрывается крыльями от налетевшего ветра. Так и сидела. Ванзаров ждал.
        Наконец Рада открыла лицо, утерев глаза сгибом локтя. Плакала она беззвучно.
        - Умный ты, Родион, - сказала она с тяжким вздохом. - И хитрый… Думаешь, не вижу, как подбираешься, словно змей ползешь… Ладно, говори напрямик, все расскажу, что пожелаешь.
        В момент такого откровения нельзя стоять над женщиной. Подхватив табурет, Ванзаров сел так, чтобы между ними осталась достаточная дистанция, несмотря на размеры дворницкой.
        - Госпожа Штальберг…
        - Называй по имени, - перебила она.
        - Благодарю… Рада… Как вы узнали, что именно Квицинский застрелил вашего мужа? Охранное отделение такими сведениями не делится. Кто вам сообщил?
        Послышался тяжкий вздох.
        - Долгая история, - сказала она.
        - Я не спешу, - ответил Ванзаров. Он старался не думать, что цыганская вдова вызывает у него чуть больше сострадания, чем полагается.
        - Дело давнее, года два назад началось, - начала Рада, повернув голову к окну, занавешенному ситцевой занавесочкой. - Пели мы в «Аркадии»… И вот однажды за столом появился Борис с тем человеком. Смотрел на меня Борис так, что обо всем забыл. Ну и я влюбилась в него без памяти. Начал он к нам ездить… Да только Леонид, приятель его, тоже ко мне с подарками стал наведываться… Прогнала я его, сказала, чтоб ноги его не было… Ну потом у нас с Борисом большая любовь случилась. Такая огромная, что ради меня он от всего отказался… Чтобы с ним повенчаться, православие приняла. Стали мы с ним в этом доме жить… Хорошо жили, ладно… Хоть бедно, зато в любви такой, что никто не поверит… Пока не позвали меня в участок… Пришла, а там лежит муж мой, уже остывший… У сердца пятно красное растеклось… Я чуть с ума не сошла, руки на себя наложить хотела, спасибо, соседи из петли вынули. Похоронила я Бореньку и надела траур, не то чтобы со своими петь… Год прожила как мышь. Как срок вышел, сходила к нему на могилу, поплакала и вернулась в дом… Упала перед иконами, чтобы прощение попросить за то, что сделать решила… Мне
ведь от бабки и матери цыганская сила перешла. Знала, как сделать, чтоб негодяй этот в муках корчился. Вот и пошла в «Донон».
        Она сидела неподвижно, не замечая слезинку, что скатилась по щеке.
        - Кто же вам сообщил, что Квицинский застрелил вашего мужа? - спросил Ванзаров мягко, чтобы не спугнуть.
        Рада взглянула на него:
        - У Бориса был приятель, не скажу, что друг, Сташевский. Это он Бориса в кружок пригласил, да только сам в тот вечер не явился… Он и рассказал, кто выстрелил. Уж не знаю, как прознал.
        Фамилия казалась знакомой. Ванзаров не смог вспомнить, где попадалась.
        - Сташевский затащил вашего мужа в революционный кружок?
        Она печально усмехнулась:
        - Умный ты, да не всегда. Сташевский спиритизмом занимается, и кружок был спиритический… Какие-то студенты да курсистки…
        Логика вращалась на полных оборотах. Ванзаров еле успевал.
        - Сташевский сообщил эту новость сразу? - спросил он.
        - Что ты… Я же ничего не знала… В полиции сказали: погиб от случайного выстрела, виновных нет. И Сташевский пропал. Видно, уехал, испугался… А недели две назад объявился, выразил соболезнования, дескать, раньше не мог, был сильно занят, пригласил к себе, он в «Виктории» проживает. Тут и оглушил: говорит, это Квицинский застрелил Борю нарочно, из ревности… Меня не обманешь, я по глазам вижу. Правду он сказал. У меня все потемнело, захотела этому человеку отомстить.
        - Сташевский устроил встречу в «Дононе»?
        Рада улыбнулась наивности мужчины.
        - Дело нехитрое на глаза попасться. Квицинский, как заметил меня на улице, подошел, держится, будто ничего и не было, любезности рассыпает. Пригласил в ресторан… Остальное знаешь.
        Требовалась короткая пауза, чтобы собрать мысли, разбежавшиеся по тропинкам. Рада наблюдала за ним с интересом.
        - Вам известно, что такое гипноз? - наконец спросил Ванзаров.
        - Цыганам без этого нельзя, только мы не так называем.
        - А как?
        - Чужим знать не полагается. Считай - дар цыганский. Тебе зачем?
        Ванзарову потребовалось заставить себя сказать то, что собирался. Настолько это было дико и странно, что логика Сократа и психологика, не говоря уже о маевтике, замерли в изумлении.
        - Рада, могу просить вас об одолжении?
        - Можешь, Родион, проси. Для доброй души у цыганки отказа не будет.
        - Благодарю. Одну даму подвергли гипнозу и внушили убить свою горничную, - произнес Ванзаров, не веря, что говорит это вслух. - Можете при помощи вашего… цыганского… умения… выяснить, кто с ней это сделал?
        Стыд от совершенного предательства всего, во что верил, был так силен, что Ванзарова бросило в жар. Хорошо, что Лебедев не видит позора, иначе порвал бы дружбу. Психологику Аполлон Григорьевич еще кое-как мог вынести, но опуститься до того, чтобы просить цыганку о помощи в магии… Нет, с такими личностями великому криминалисту явно не по пути.
        Протянув руку, Рада коснулась его руки.
        - Не переживай. Помогу. Все узнаем.
        Сидеть было невозможно. Схватив чемодан с узелком, Ванзаров быстрым шагом пошел прочь из дворницкой, оставляя свой позор. Рада еле поспевала за ним.

56
        Казанская, 29
        В книге записей постояльцев гостиницы «Виктория» значилось, что месье Сташевский снял номер три месяца назад, заплатив вперед. Портье описал его, как пристойного жильца, который не устраивает пьяных дебошей, не водит к себе бланкеток (на что закрывались глаза), щедр на чаевые половым и коридорным и, в общем, может считаться образцовым гостем. Насколько было известно портье, месье Сташевский просил оставить за собой номер еще на месяц.
        Ванзаров поднялся на третий этаж и постучал в номер «23».
        - Самовар позже, сейчас не нужно, - крикнули ему из-за двери.
        - Откройте, сыскная полиция.
        Подобный приказ действует по-разному. Некоторые тянут время, другие, наоборот, стремительно несутся к двери, доказывая свою невиновность. Сташевский открыл ровно так, как делает человек, который успел дойти от дивана гостиной.
        Мгновенный портрет представил характер: спокойный, уравновешенный, умный господин средних лет и среднего роста, держится скромно, с достоинством. Аккуратные усы и стрижка. Никогда не служил, не владеет собственным делом, не знает недостатка в деньгах, перстень или дорогую заколку не носит, скорее всего, живет на процентные бумаги, одевается у хорошего портного, не женат. Взгляд внимательный, изучающий.
        - Да-а-а? - спросил он с чуть напевной интонацией.
        Ванзаров представился. Господин Сташевский скривил губы.
        - Зачем сыскная полиция? - сказал он, прикрыв за собой дверь номера.
        - Занимаюсь розыском по убийству Леонида Квицинского, - ответил Ванзаров. - Что можете сообщить по этому вопросу?
        Его окинули взглядом, как швейцар оценивает подвыпившего гостя: достаточно у него денег или прогнать в шею.
        - Любезный, - подчеркнуто сказал Сташевский, как обращаются к официантам. - Вы уверены, что имеете право задавать мне подобные вопросы?
        Такую наглость мог позволить только агент. Причем агент, который понимал свою значимость.
        - Полковник Пирамидов предоставил мне особые полномочия, - ответил Ванзаров. - По данному розыску могу допрашивать кого угодно. Желаете пройти в сыск?
        Спесь слетела пылью, Сташевский как будто съежился.
        - Простите, не знал. Сами понимаете, некоторые щепетильные моменты не позволяют, так сказать, с распахнутым сердцем отвечать на вопросы незнакомого… Так чем могу помочь, господин Ванзаров?
        - Что вам известно об убийстве Квицинского.
        - А что, Леонид Антонович убит? - спросил Сташевский, как о самом обычном деле.
        - Разве вам это неизвестно?
        - Откуда мне может быть известно? - последовал мгновенный ответ.
        - Потому что вчера Квицинский не пришел на встречу, которая должна была состояться в четыре часа пополудни. Он не опаздывал и не отменял назначенных встреч.
        - А почему полагаете, что у нас была назначена встреча? - не отступал Сташевский.
        - Потому что вы его агент, который присматривал за медиумическим кружком господина Стано, - ответил Ванзаров, почти не блефуя. Он вспомнил, где видел эту фамилию: в списке членов кружка. И теперь узнал последнее сокращение из записной книжки Квицинского.
        Мышцы на лице Сташевского дрогнули, он напряженно хмыкнул.
        - Прошу вас, тише… У стен могут быть уши. Мне не нужны неприятности. Это вам Леонид Антонович открыл мое, так сказать, положение?
        - Из других источников, - ответил Ванзаров. - Так что вам известно про убийство?
        Месье агент только плечами пожал.
        - Решительно ничего. Узнал от вас в эту минуту. Очень жаль, что Леонида Антоновича больше нет… Умнейший был человек…
        - Настолько умный, что застрелил своего приятеля, барона Штальберга, чтобы получить в любовницы его жену?
        - Нет-нет, вы ошибаетесь, - не слишком уверенно стал оправдываться Сташевский, озираясь по сторонам, будто призрак убитого барона преследовал повсюду. - Это нелепая, глупая случайность…
        - Случайность выдать заседание спиритического кружка за революционный?
        - Это не я, поверьте, я тут ни при чем.
        - Случайность не явиться, когда нагрянула охранка, а Квицинский застрелил барона?
        Сташевский нервно повел усами.
        - Господин Ванзаров, что вам нужно от меня?
        - Зачем сообщили Раде, кто убил ее мужа?
        Вопрос не вызвал ни удивления, ни робости.
        - Моя ошибка, - ответил Сташевский, понурив голову. - Большая ошибка. Дернуло же за язык сказать правду… Подумал, что Рада должна знать. Проклятая порядочность… Такая глупость вышла…
        - Помогали Квицинскому подготовить приезд месье Гузика?
        В ответ ему покачали головой.
        - Леонид Антонович все делал сам… Обещал сеанс в кружке…
        Дверь номера приоткрылась, в щель просунулась голова молодого человека, неплохо подстриженная, с модными усиками. Заметив Ванзарова, юноша что-то пробормотал и скрылся.
        - Ваш сын?
        Забегав глазками, Сташевский натужно заулыбался.
        - Надеюсь, вы человек широких взглядов и не станете осуждать слабости других, так сказать. Я могу рассчитывать на вашу деликатность, так сказать?
        Намек был слишком прозрачным.
        Ванзаров приказал Сташевскому не покидать столицу без его ведома. А если месье что-то вспомнит имеющее отношение к Квицинскому, пусть сразу сообщит в сыскную. Здесь неподалеку…

57
        Казанская, 29
        С детства Ванзаров воспитывал себя в спартанском духе. Зимой обливался ледяной водой под испуганным взглядом матери. Летом терпел жару и не пил воду. Осенью ходил без зонта под проливными дождями, а весной не обращал внимания на барышень, которые с марта по май казались особо привлекательными. Он считал, что, испытывая невзгоды, настоящий философ, ну или почти настоящий, закаляет волю и обучается смотреть на трудности жизни, как на смену времен года. Ванзаров нарочно отказывал себе в том, что ему больше всего хотелось, и надеялся, что за годы усердной дрессировки достиг немалых успехов. Ну а досадные срывы, когда желания оказывались сильнее воли и долга, списывал на исключения, какие бывают в любом правиле.
        Чаще всего исключения случались с обедами. Ну и с ужинами. Хотя надо признать, что и с завтраками. Умея терпеть голод сутками и забывать о еде, когда требовало дело, Ванзаров терял стойкость и чувство меры, оказавшись за столом. Ругал себя, наказывал гимнастическими упражнениями, но ничего не мог поделать. Слаба все-таки человеческая природа, так и норовит поддаться искушению. Как ни закаляй, как ни держи в узде, все равно вырвется.
        Спускаясь по гостиничной лестнице, Ванзаров ощутил аромат. Густой, сочный, манящий, аппетитный, какой бывает у хорошей кухни и толковых поваров. Нужны нечеловеческие силы, чтобы голодному человеку, променявшему завтрак на дела службы, пройти мимо. Понимая, что поддается искушению, Ванзаров поддался ему и свернул в ресторан, вместо того чтобы голодным выйти из гостиницы.
        На поздний завтрак собралось не много гостей. Не успев выбрать столик, Ванзаров заметил, как ему приветливо машет господин в жандармском мундире. Голод как-то сразу съежился и подвинулся, уступая необходимости. Из безвольного обжоры Ванзаров превратился в чиновника сыска. Он подошел к столу, за которым завтракал Мочалов. Как видно, ротмистру пришлась по душе кухня. Официанту было приказано подать еще один прибор. Ротмистр так был рад встрече, что предложил угостить знакомого завтраком. Ванзаров поблагодарил, сказал, что не голоден.
        - Удачно повстречал вас, Николай Илларионович, - сказал он, присаживаясь за стол и старательно отводя взгляд от тарелок. Мочалов завтракал обильно, да еще и с пирожками.
        - Может, все же перекусите? - отвечал ротмистр, усердно жуя. - Тут отменно готовят…
        Ванзаров мужественно отказался - в другой раз.
        - Необходимо прояснить некоторые моменты, связанные с Квицинским.
        Мочалов гостеприимным жестом позволил задавать любые вопросы.
        - Вы знали, что Квицинский застрелил барона Штальберга совсем не случайно?
        Кусок телятины не попал в рот и вернулся на тарелку.
        - С чего вы взяли? - спросил ротмистр. Отложил вилку и насторожился.
        - Во-первых, кружок был не революционный, а спиритический. Конечно, в первые мгновения трудно разобрать, кто есть кто. У Квицинского было несколько секунд, чтобы прицельно выстрелить и убить мужа женщины, которую он страстно хотел получить. Мадам Штальберг дала показания, как он соперничал с бароном за ее руку и сердце. Предполагаю, в докладах Квицинский указывал на необходимость изучить цыганский гипнотизм для пользы дела.
        Ротмистр отогнал официанта, который сунулся с услугами. Настроение его резко сменилось. Он стал мрачен и сдержан.
        - Дело прошлое, незачем ворошить, Родион Георгиевич… К его смерти не имеет отношения…
        - За несколько часов до гибели Квицинский сидел в «Дононе» с вдовой убитого барона. Она хотела отомстить за смерть мужа цыганским колдовством, - сказал Ванзаров. Аромат еды был над ним уже не властен.
        - Верите в колдовство? - с усмешкой спросил ротмистр.
        - Верю в логику человеческих поступков…
        - И что с того? - ротмистр поворошил вилкой в тарелке.
        - Вы скрыли от меня нечто важное, Николай Илларионович, - ответил Ванзаров, терпя звук металла, царапающего фарфор.
        - Скрыл? И в мыслях не было. Ответил на все ваши вопросы, - сказал Мочалов, налил себе бокал вина и пригубил. - Как приказано господином полковником.
        - Вы не рассказали, что весь день 28 октября, и, наверное, раньше, следили за Квицинским.
        Ротмистр откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, чему сильно мешали аксельбанты у правого плеча.
        - Не можете этого знать, - ответил он.
        - На это указывает логика вашего поведения, Николай Илларионович, - сказал Ванзаров, что было почти правдой. Ну а про записную книжку, в которой Почтовый указывал на слежку, назвав Мочалова «Усатый», поминать ни к чему. Еще придется объяснять, кто такой Почтовый, бывший филер.
        - Неужели?
        - Тщательно осмотрели карманы Квицинского, вынули из них все, но не стали изучать его записную книжку, спокойно отдали мне. Почему? В ней же могут найтись важные сведения для розыска убийцы. Ответ прост: вы знали ее содержание. Потому что следили за Квицинским. Господин Пирамидов это знал, тоже не заглянул в записи своего помощника: они ему были не интересны. Тем самым вы с полковником показали, что Квицинский был под наблюдением. И его вечерний маршрут был известен вплоть до момента смерти. Там, где наступила неизвестность, понадобился я.
        - Полная чушь, господин чиновник сыска, - ответил Мочалов. О дружелюбии было забыто.
        - Если следили за Квицинским, - продолжил Ванзаров, не обращая внимания на мелочи, - возникает серьезный вопрос: что знаете и скрываете про его убийство? Насколько сами в этом замешаны.
        Кулак жандарма не сильно, но веско стукнул по столу. Гости ресторана оглянулись на шум и поскорее отвернулись.
        - Что себе позволяете, господин Ванзаров? Прошу не забываться, с кем разговариваете…
        - Имею честь разговаривать с любовником мадам Квицинской. Полагаю, эта часть вашей дружбы с покойным Леонидом Антоновичем господину полковнику неизвестна. В сложившейся ситуации смерть мужа открывает вам путь к руке и сердцу Ольги Сергеевны. Все, что получил Квицинский при выгодной женитьбе на дочери генерала Павловского, может стать вашим. Чем не повод убить друга?
        Еще немного - и Мочалов мог броситься. Щеки его пошли багровыми пятнами, сам он еле сдерживался. Ванзаров не любил драки в общественном месте, но приготовился. Однако ротмистр сумел овладеть собой. Он жадно выпил полный бокал вина и крикнул официанту, чтобы принес водки.
        - Причинили мне боль, Родион Георгиевич, - сказал Мочалов, опустив голову. - Зачем же так… Воспитанный человек…
        По всей видимости, официантам не придется собирать битое стекло на радость публике. Ванзаров расслабил мышцы.
        - Мне дела нет до ваших романов, господин ротмистр, - ответил он. - Рассказывайте, что было в ночь убийства Квицинского.
        Не дождавшись водки, которая почему-то облегчает признания, Мочалов рассказал, что полковник давно перестал доверять Квицинскому. Внешне он во всем его поддерживал, но считал, что помощник играет двойную игру, и попросил походить за ним. Обращаться к отряду филеров было нельзя: слежка за сотрудником охранки могла дойти до начальства и вызвать нежелательные вопросы. Поэтому решили сделать по-тихому. Примерно неделю Мочалов следовал за Квицинским, фиксируя его встречи. 28 октября проследил, как тот поехал на вокзал, потом побежал на телеграф, как был в медиумическом кружке, как прогуливался с Тихомировым, как зашел в отдельный номер «Донона», видел, как выбежала Рада. Проследил за Квицинским до дома Муртазиной, дождался, когда тот вышел и направился по набережной к Средней Подьяческой.
        - Что случилось? - спросил Ванзаров.
        Ротмистр налил рюмку из ледяного графинчика и опрокинул в рот.
        - А ничего, - сказал он, занюхав кусочком хлеба.
        - Не видели, как Квицинский нырнул?
        - Не в том дело. Иду за ним по набережной, держу расстояние. И вдруг ничего. Темнота… Вроде в обморок не падал и по затылку не били… А как ото сна очнулся и не понимаю: набережная пустая, Леонида нет. Я, конечно, прошел вперед, но его не было… Так странно, что не смог доложить господину полковнику. Сказал, что Квицинский в темноте ушел от слежки.
        Организм Ванзарова молил укрепить силы рюмочкой водки и куском телятины. Пусть даже с тарелки ротмистра, какие церемонии между друзьями. Ванзаров остался глух. Надо использовать ситуацию.
        - С чего вдруг господин полковник решил проводить у меня обыск? - спросил он.
        Ротмистр поморщился.
        - Квицинского нет, а он продолжает верить во всякую чушь. Крашевская, вам известная, впала в спиритический транс и что-то ему рассказала.
        - Впала на ровном месте?
        - Леонид пригласил какого-то доктора-гипнотизера… Тот ее стал гипнотизировать, а она впала в транс… Мерзкое, доложу вам, зрелище.
        - Как фамилия доктора?
        - Охчинский. Из больницы Святителя Николая Чудотворца. Может, выпьете со мной? За нашу дружбу?
        Любому терпению бывает предел. Ванзаров и не заметил, как проскочила рюмочка еще холодной водки. Ну и пирожки вслед за ней. Он дал слово, что полковник ничего не узнает об отношениях ротмистра и мадам Квицинской. После чего вытерпел, как Мочалов тряс ему руку и уверял в искренней дружбе.
        Выйдя в холл гостиницы, Ванзаров заметил, что из дверей торопливо вышел господин в черном пальто. Теперь он вспомнил, где его видел.

58
        Михайловская площадь, 5
        Некоторые наивные барышни полагают, что ученые - эдакие небожители, которые ходят друг с дружкой под ручку, ведут умные разговоры, только и знают, что делают открытия и говорят комплименты. Барышни не подозревают, что ничто человеческое ученым не чуждо. Бывает, начнут спор и так разойдутся, что не заметят, как пойдут в ход кулаки, полетят с носов пенсне и клочки сюртуков в разные стороны.
        Похожую историю Аполлон Григорьевич не мог забыть. Год назад на научном собрании зашла речь о спиритизме. Лженауку взялся яростно защищать профессор Вагнер, ссылаясь на имена великого химика Бутлерова, профессора Московского университета Юркевича, математика Остроградского, писателя и доктора медицины Даля, которые поверили в спиритизм. Слушать подобную чушь Лебедев не мог, высказался так, как умел. То есть назвал тех ученых, которые верят в спиритизм, безмозглыми идиотами, место которым в доме умалишенных, на что получил словесный отпор от профессора Вагнера, который назвал не верящих в спиритизм недалекими ретроградами, консерваторами и помехой на пути развития науки. Считать себя помехой Лебедев отказался и продолжил высказываться о спиритизме и верящих в него тупых шарлатанах безжалостным образом. Обмен словесными ударами грозил завершиться побоищем. К счастью профессора Вагнера, научная общественность держала за руки Аполлона Григорьевича. Иначе последствия могли быть непредсказуемы, а спиритизм надолго бы лишился своего проповедника.
        Случай был давно, но осадок остался. С тех пор Вагнер с Лебедевым взаимно не здоровались и не признавали, что живут не только на одной планете, в одной империи, но и в одном Петербурге. Все это Аполлон Григорьевич со свойственной ему мягкостью и деликатностью, кто бы мог подумать иначе, изложил Токарскому. Доктор не слышал о скандале, до Москвы слух не добрался.
        - Николай Петрович - самый мирный и воспитанный человек, каких я встречал, - сказал он. - Не могу поверить, чтобы Вагнер кричал или ругался…
        - Видели бы вы этого воспитанного человека, как он стулом замахнулся, - ответил Лебедев невинной овечкой, не уточнив, кто довел профессора до такого бешенства. - В общем, друг мой, мне туда соваться нельзя. Закончится поломанной мебелью и битыми стеклами. Да вы и сами справитесь.
        Действительно, по дороге к Обществу экспериментальной психологии, у дома которого они стояли, Лебедев подробно и точно описал странные случаи, особенно с учителем гимназии. Однако Токарский пребывал в сомнениях.
        - Трудный разговор предстоит, - сказал он.
        - Да какие пустяки! Ничего трудного! - подбодрил Лебедев. - Похвалите это позорное шарлатанство - спиритизм, и Вагнер запоет перед вами соловьем.
        - Не знаю, согласится ли выдавать врачебную тайну…
        - Согласится! Я его знаю. Тот еще болтун.
        Токарский явно искал способ отвертеться. Способ не находился, а криминалист так крепко держал за локоть, что о побеге нечего было думать.
        - А вдруг заупрямится и откажется говорить? - спросил он.
        - Так вы хитро, эдак по кривой заходите: дескать, у нас в Москве было несколько случаев - кто соловьем пел, кто валенки ел. Ну и что-нибудь про латынь придумайте. Этот дурак Вагнер… простите, профессор Вагнер, и клюнет. Закричит: ну надо же, и у нас подобное случилось! Тут вы невзначай и спросите: а чьи же пациенты?
        Обман доктору не нравился. Сильно не нравился.
        - Зря считаете Николая Петровича глупцом. Он виднейший ученый.
        - Ну, так загипнотизируйте его, что ли! - в раздражении выпалил Лебедев. Все эти церемонии врачебной гильдии его сильно раздражали.
        - Вагнер изучает гипноз и не поддается ему, - ответил Токарский. - Не знаю, как быть. Вот хотя бы: какова причина моего визита?
        Чтобы не брякнуть лишнего, Аполлон Григорьевич воткнул в рот сигарилью, не раскуривая. И тут его осенило.
        - А скажите, что прибыли обсудить поздравительное слово Тихомирову. Дескать, сверить речи, чтобы не повторяться. А потом слово за слово, и на крючок уважаемого профессора спиритизма… Так и вытащите из него все, что нужно.
        - И все-таки у меня сильные сомнения, - не унимался Токарский. - Знаю я Николая Петровича: упрется - не сдвинешь.
        Лебедев окончательно потерял терпение и швырнул сигарилью на тротуар.
        - В общем, так, коллега. Отступать нам некуда, мне идти нельзя, а сведения нужны Ванзарову. Так нужны, что без них преступление раскрыть нельзя. Решайте: или поможете поймать злодея, или мы больше не друзья…
        Столь решительный поворот не оставил выбора. С тяжким сердцем Токарский поднялся в квартиру, которую арендовало Общество. Задержался он надолго. Аполлон Григорьевич успел выкурить две сигарильи, дым которых очистил площадь от людей и лошадей. Когда же Токарский появился, вид он имел печальный, мрачный и даже раздраженный. Отвечать на вопросы криминалиста отказался: тайну сообщит только чиновнику сыска. И как Лебедев ни упрашивал - стоял на своем.

59
        Офицерская, 28
        Пристав Вильчевский не боялся убийц, грабителей, воров и беглых каторжных. Он боялся цыганского сглаза. Настолько, что даже песен цыганских не любил и всегда выходил из зала ресторана, когда к столу приближались цветастые юбки и звенящие монисты. Страхом этим наградила его матушка, когда маленькому Пете рассказывала, что, если не будет слушаться, украдут его цыгане и увезут в лесную чащу, где из детей варят цыганский суп. Слова эти накрепко вонзились в сознание ребенка и остались навсегда. Даже когда хрупкий мальчик превратился в заматерелого полковника по армейской пехоте, а потом пристава.
        Появление в кабинете Ванзарова с чернявой барышней поначалу не вызвало подозрения. Деваха хоть и красива, но держится скромно, а по одежде и того скромнее: наверняка домашняя учительница или прислуга. Не подозревая подвоха, пристав спросил, с чем господа и дамы пожаловали.
        - Мадам Тихомирова у вас под замком? - спросил Ванзаров.
        Пристав покосился на чернавку: такие вопросы в присутствии посторонних он не приветствовал. Даже от чиновника сыска. Порядок должен быть без исключений.
        - Куда ж ей деваться, - ответил он, не понимая, куда клонится разговор.
        - Камера одиночная?
        - Родион! - Вильчевский погрозил пальцем. - Следи за языком.
        - Необходимо, чтобы мадам Штальберг, - Ванзаров покосился на спутницу, - осталась с Тихомировой наедине.
        Вот тут пристав насторожился. Сильно не понравилось, что темнит сыщик, сильно темнит.
        - Это еще зачем? - спросил он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
        - Им надо поговорить. Без посторонних глаз…
        - У кого тут посторонние глаза? - Вильчевский уже не скрывал угрозы.
        - Наши с вами глаза, Петр Людвигович, - ответил Ванзаров. - Пусть поговорят меж собой, по-женски. Без протокола и формальностей. Позвольте такую милость. Сделайте одолжение сыскной полиции. Ввиду исключительных обстоятельств.
        Судя по тону, пристав понял, что приятель его задумал очередную «химию»[24 - «Химия» - жульничество (городской жаргон).]. Девица на доктора не похожа, так с чего вдруг такие вольности?
        - Так, Родион, хватит темнить, - сказал он, плотнее усевшись в кресло. - Выкладывай, что задумал. Желаешь еще одну пациентку в больницу умалишенных отправить?
        - Мои желания не расходятся с вашими, господин пристав, - сказал Ванзаров. - Обещаю, вреда заключенной не будет. А пользу мадам Штальберг принести может.
        - Пользу? Это какую же пользу…
        Пристав не успел начать мораль о том, как должен вести себя чиновник полиции, как вдруг девица, державшаяся позади Ванзарова, выступила вперед, подошла к столу и оперлась об него руками.
        - Ты, Петр, - сказала она. - Вижу, боишься цыганского сглаза. Так ведь я цыганка, что же не признал…
        Вильчевского словно связали веревками, не мог шелохнуться. Черные глаза смотрели на него по-змеиному.
        - Чур, меня, чур… - пробормотал он, каменея и не в силах перекреститься.
        - Не противься, Петя… Пусти меня к бедной женщине, помогу ей, чем смогу… А тебя за услугу удачей награжу, везти тебе будет всегда… Ну, милый, веди к ней…
        Рада протянула руку.
        Как завороженный, пристав поднялся, коснулся ее руки и повел из кабинета, будто приглашая на тур вальса. Ванзаров предпочел остаться в кабинете. Он закрыл глаза и стал ждать. Не было покоя и под сомкнутыми веками, отправился бродить по тропинкам мысленных дебрей. Тропинки петляли, но не слишком далеко. Все больше вились вокруг главного.
        Кто-то коснулся его плеча. Ванзаров открыл глаза.
        Вернулась Рада. Пристава с ней не было.
        - У Пети дела нашлись срочные, не смог прийти, - сказала она без улыбки.
        - Что мадам Тихомирова? - спросил Ванзаров, стараясь, но еще не умея понять ее мысли.
        - Прости, Родион, ничего я не смогла. Большая сила ею овладела, мне не совладать… Мучается она, бедная, страдает, и сама не знает, за что.
        Результат был предсказуем. Предательство логики не пошло на пользу. В сложившемся положении надо использовать любой шанс, он и был использован. Только напрасно. Хорошо хоть не навредили.
        - Она совсем ничего не помнит?
        - Говорит, что приходил к ней поутру белый человек, который приказал зарезать горничную, в жертву принести, - ответила Рада. - Не спрашивай, кто это. Можешь не верить мне, это не человек вовсе. Нельзя говорить об этом… Очень плохое. У меня аж мурашки по коже. Худо мне что-то.
        И правда, Рада согнулась, будто от боли в животе. На столе пристава остывал особый чай. Ванзаров взял чашку и заставил сделать пару глотков. Она закашлялась, но стало лучше…
        - Держись от этого как можно дальше, - сказала она хриплым голосом. - Бедняжке уже не помочь, а ты себя напрасно сгубишь.
        Не стоило убеждать цыганку, что мистика и прочие неведомые силы не властны над разумом и логикой. Поблагодарив ее, Ванзаров предложил найти извозчика. Рада отказалась, сама доберется.
        - Послушай, Родион, - сказала она на Офицерской, когда Ванзаров вышел проводить. - Можешь не верить, можешь посмеяться, но сердцем своим цыганским чую: беду тебе готовят… Большую беду… Берегись.
        - Опасаться белого человека? - с невольным вызовом спросил он.
        Рада была печальна.
        - Не веришь… И я помочь не смогу… Страха не знаешь… Добрый… На мужа моего похож. Береги себя.
        Она легонько коснулась его щеки, будто накидывая оберег, и быстро пошла в сторону Вознесенского проспекта.
        Из полицейского дома выбежал чиновник Лукащук и доложил, что господина Ванзарова в приемном отделении сыска дожидаются гости.

60
        Офицерская, 28
        Не было худшей пытки, чем неизвестность. Аполлон Григорьевич готов был терпеть все что угодно, забыть рецепт «Слезы жандарма», пусть никогда не приласкают актриски, пусть вызывают на глупейшие убийства, но только не подобное издевательство. И от кого? От ближайшего друга! Он закипал и вот-вот готов был взорваться.
        Происходило возмутительное: Токарский шептался с Ванзаровым, рассказывает, что сообщил профессор Вагнер, а ему не позволили даже подслушать! Виданное ли дело! И после того, что он сделал… Черная неблагодарность и жульничество. В мыслях он наказывал Ванзарова страшными карами, какие может изобрести изощренный ум криминалиста. Даже знать не хочется…
        Нашептавшись, Ванзаров изволил приблизиться вместе с доктором.
        - Благодарю, ваша помощь бесценна.
        Такой пряник Лебедева не устраивал.
        - И это все? - грозно спросил он.
        - Прочее относится к врачебной тайне, - ответил Ванзаров. И чуть заметно подмигнул.
        На сердце Аполлона Григорьевича отлегло: Токарскому дано обещание не проболтаться, но как только доктор уберется, тут все и раскроется. Можно потерпеть.
        - Александр Александрович, а в чем был смысл вашей уловки? - вдруг обратился Ванзаров.
        Токарский явно не понимал, когда и где совершил уловку.
        - 29 октября, когда вы прибыли сюда, в сыск, торопились на встречу… Я попросил передать привет господину Квицинскому, но вы сказали, что не знаете такого господина.
        - И сейчас подтверждаю: не имею чести его знать, - ответил доктор. - А визит мой был частный. Прошу извинить, но подробности сугубо врачебные, не имею права раскрывать.
        Подробности были очевидны: московскую знаменитость пригласили в дом богатого пьяницы, который не мог открыто прийти на прием. Подобные визиты оплачивались очень хорошо. В случае секретности - чрезвычайно.
        - У меня есть сведения, что Квицинский должен был встретиться с гипнотистом.
        Ванзарова прервали резким жестом.
        - И, вероятно, этот господин встретился, - сказал Токарский с победной улыбкой. - Только с доктором Погорельским. Когда мы вышли из сыска, Мессель Викентьевич как раз спешил на встречу с этим Квин… Квци… ну, в общем, с этим господином. О чем не проговорился вам, но сообщил мне. В своих вечных обидах не хотел вас поправлять…
        - Ну, вот все и выяснилось, - сказал Ванзаров, хлопнув в ладоши, чем немного удивил Лебедева: подобных вульгарных привычек за другом не замечал.
        - В таком случае, у меня к вам просьба, Александр Александрович, - продолжил Ванзаров. - Не могу просить помочь всем несчастным, но хочу замолвить слово за учителя гимназии. Попробуйте вернуть ему знание латыни в состоянии сомнамбулизма. Образованному человеку без латыни невозможно. Да и бездельников-гимназистов надо хорошенько проучить.
        Токарский в сомнениях пожал плечами.
        - Попробовать можно, но гарантий не дам…
        - Не надо гарантий, верните ему разум, - попросил Ванзаров. - Заодно спросите, не является ли он родственником известного вам лица.
        - Постараюсь…
        - Вот и чудесно. - Ванзаров подошел к вешалке и влез в пальто. - В 3-ю гимназию лучше отправиться немедленно. Аполлон Григорьевич, рассчитываю, что поможете доктору. Прошу простить, господа, очень спешу.
        И он исчез из сыска.
        А Лебедев понял, что его опять, в который раз, нагло и цинично провели. Подмигнули и оставили в глухом неведении. Жулик, а не чиновник сыска, одним словом… Разозлиться на своего друга криминалист отчего-то не мог. Как ни старался.

61
        Екатерининская, 2
        Господин Прибытков решал сложнейшую задачу: как поздравить выдающегося ученого так, чтобы научная общественность не подумала, что он ярый сторонник спиритизма, что не было правдой. Для размышлений редактор призвал вторую голову, а именно доктора Погорельского.
        Они сидели за редакционным столом и битый час пытались составить речь. Дальше первой фразы: «Глубокоуважаемый профессор Тихомиров! Ваши заслуги общеизвестны и общепризнаны…» - дело не шло. Договориться между собой они не могли. На предложения Погорельского возражал редактор, идеи Прибыткова разбивал доктор. Сложность была в том, чтобы похвалить Тихомирова, при этом не упоминая его заслуг перед спиритизмом вообще и журналом «Ребус» в частности. Профессор всего лишь не отрицал возможности непознанного, а в журнал обещал сделать статью уже два года как, но все еще не собрался. Наконец шаткое равновесие между спорщиками было найдено на мостике гипноза.
        Погорельский предложил витиевато и путано описать заслуги Тихомирова в области изучения гипноза, но так, чтобы никто ничего не понял. Сам он, как ученик профессора, был уверен, что заслуги есть, только о них не совсем осведомлен. Дело сдвинулось с мертвой точки. Было написано три предложения речи, когда в редакции объявился гость. Прибытков совсем не обрадовался ему и почти грубо заявил, что они чрезвычайно заняты и не могут уделить время.
        - У меня для вас сюрприз, Виктор Иванович, - сказал Ванзаров, при этом кивнув Погорельскому.
        Что такое сюрпризы от чиновника сыска, Прибытков знал не понаслышке. Предпочел бы обходиться без них. Всегда. Однако любопытство, известный бич не только классических ученых, дернуло его за язык.
        - Что за сюрприз? - спросил он.
        И тут же на столе перед ним появился восковой человечек. Вещица была чудо как хороша.
        - Откуда у вас это? - спросил Прибытков, с благоговением беря в руки куколку.
        - Простите мою безграмотность, но что это такое? - ответил Ванзаров в своей манере.
        - О, это предмет практической магии. Во времена Теофаста фон Гогенхайма, известного как Парацельс, называлась «мумией». Использовался, чтобы исцелять болезни или причинять вред на расстоянии. Одной этой мумии было достаточно, чтобы отправить женщину на костер, как ведьму. Чрезвычайно редкая вещица. Прелестная, не правда ли, доктор?
        Погорельский выразился в том смысле, что примитивные народные суеверия не его тематика. То ли дело животный гипнотизм…
        - Это подарок? - спросил редактор, пряча куколку в ладонях и прижимая к груди.
        - Редкую и старинную мумию меняю на фотографию Янека Гузика, - ответил Ванзаров.
        У Прибыткова имелся снимок молодого медиума с дарственной надписью. Расстаться с ним было тяжело. Но если выбирать между обладанием мумией и фотографией… В конце концов, приедет Гузик еще в Петербург, не пожалеет автографа для журнала…
        - Зачем вам снимок пана Гузика? - на всякий случай спросил Прибытков.
        - Знакомая родственница, увлеченная спиритизмом, попросила. Популярность - страшная сила, косит барышень, - ответил Ванзаров не моргнув глазом.
        Торговаться было бессмысленно. Сделка совершилась. Редактор получил старинную вещь магического ритуала, а в карман Ванзарова отправилась фотография.
        - Слышали, что в Петербург с Урала привезли черное зеркало для занятий спиритизмом? - спросил он.
        Прибытков откровенно поморщился, будто ненароком проглотил нечто неведомое.
        - Вы о фабриканте с выставки в Соляном городке?
        Блестящую догадку Ванзаров подтвердил.
        - Откровенное шарлатанство! - заявил редактор. - Мало найти и отполировать черный камень до зеркального блеска. Надо наделить его силами… А это глупость для нервных барышень. Кстати, они к этому, как его…
        - Зосимову, - подсказал Погорельский.
        - Да, Зосимову, так и валят толпой. Смешно смотреть. Этот уральский господин никогда не слышал о черном зеркале доктора Джона Ди, которое помещалось в кармане камзола, но открывало путь в такие миры, о которых подумать страшно…
        - Следовательно, обман? - спросил Ванзаров.
        - Обман чистой воды. Прошу простить, рад продолжить беседу, но мы с Месселем Викентьевичем чрезвычайно заняты…
        Несмотря на занятость, Ванзаров попросил доктора уделить ему несколько минут и вышел с ним в большой зал редакции, где проводились собрания спиритического кружка и даже спиритические сеансы.
        - Когда вы познакомились с Квицинским?
        Вопрос был настолько неприятен, что Погорельского малость передернуло.
        - Прошу вас потише, - ответил он. - Виктор Иванович терпеть не может подобных господ. Не знакомился я с ним. Профессор Тихомиров попросил оказать услугу. Отказать учителю я не мог… Когда Квицинский прислал записку, было поздно отказываться. Да только он не прибыл в назначенное время. Мы как раз с Токарским от вас вышли, я к себе на Литейный поехал. Успел вовремя, а этот господин не изволил прибыть…
        - Что от вас требовалось?
        - Провести гипноз над некой дамой, которая содержалась в крепости. Другие подробности мне неизвестны. Квицинский обещал сообщить при личной встрече. И не прибыл…
        Требовалось лишнее мгновение, чтобы увидеть ситуацию с новой стороны.
        - Разве Квицинский не назвал фамилию Муртазина? - спросил Ванзаров.
        Доктор уверенно помотал головой.
        - Нет-нет. А эта мадемуазель… помнится, с Лебедевым снимали с нее электрофотографию, заявилась ко мне дня три назад. Потребовала, чтобы провел над ней гипноз и выяснил, что она забыла. Я согласился, начал вводить ее в гипноз, тут она вскакивает и заявляет: все вспомнила. Гипноз более не нужен. А вот могу ли я поехать с ней и погрузить в гипноз некую даму? Еще деньги сует. Фантастично! Но я, конечно, отказался. Еще чего не хватало…
        Ванзаров думал. Сейчас это было самое важное. От мыслей его оторвало вежливое покашливание.
        - Господин Ванзаров, так мне придется ехать в крепость?
        Что тут скажешь?
        - Считайте, что господин Квицинский свою просьбу отменил.
        Знаток природного магнетизма вздохнул с облегчением.
        - Вот и оказывай после такого любезность учителю, - сказал он.
        - Кстати, у вас в приемном кабинете случилось явление непознанных сил, как в «Ребусе» и у Клокоцкого? - спросил Ванзаров.
        Погорельский заверил, что у него полный порядок. Спиритические силы понапрасну не беспокоят.

62
        Гороховая, 2
        Пирамидов с подозрением относился к интуиции. Чувство это считал самообманом, которому нельзя доверять. Он научился распознавать ложь и не нуждался в ненадежной помощи. Полковник тщательно заглушал любые предвидения или предчувствия, упрямо доверяя только фактам, особенно тем, что были получены на допросе.
        Однако сегодня его не покидало странное чувство, незаметное и потому неприятное. Ему показалось, что совершает серьезную ошибку. Пирамидов не мог взять в толк, откуда эта странная мысль взялась и проникла в его уставшую голову. Не было веских причин беспокоиться об ошибке. Все действия он тщательно продумал, не позволяя случайности спутать планы. Конечно, поставленная цель пока не достигнута, но движение к ней не прекращается. Его люди трудились ради того, чтобы найти загадочный аппарат Иртемьева, и нет сомнений: найдут. То, что Квицинский плетет заговор, полковник понял давно и вовремя принял меры. Предательство раскрыто и не представляет угрозы, а козыри мертвого помощника теперь у него на руках, и он сыграет блестяще.
        На всякий случай, перебрав возможные дела, которыми охранка занималась, Пирамидов пришел к выводу: источник непонятной угрозы может быть только один. Он мог сильно недооценить Ванзарова. Думал, что чиновник сыска скрытничает, чтобы заполучить первым машину страха и предоставить ее своим покровителям. Теперь дело представляется куда опасней: Ванзаров ничего не ищет. Он мог войти в сговор с Квицинским ради того, чтобы уничтожить полковника. Не по собственной злой воле, а по просьбе недоброжелателя, который давно мечтал свалить Пирамидова с должности. Господин этот служил в Министерстве внутренних дел и был ему хорошо известен. Как же сразу не понял: доверие Квицинского к Ванзарову, разговоры о джентльменском договоре - не наивность, а измена… А наглый обман с прибором доктора Барадюка, который Ванзаров подсунул, - не глупость, а часть точного расчета. Все указывает: Ванзаров должен был помочь Квицинскому сбросить полковника.
        Но что же теперь, когда Квицинский погиб? О чем это говорит? Быть может, его странная смерть - результат того, что Леонид Антонович стал не нужен Ванзарову, и план чиновника сыска настолько тонко устроен, что увидеть его практически невозможно. Неужели полковник был настолько слеп, что поручил убийце розыск по его же преступлению?
        Мысль эта показалась Пирамидову настолько оскорбительной, что он не стал ее разбирать. Однако тайные договоренности Квицинского с Ванзаровым вполне могли быть. Что же он будет делать теперь без своего напарника, так сказать?
        Не видя никаких очевидных способов для Ванзарова нанести ему вред, Пирамидов все же не сомневался, что они существуют, просто он их не видит. Вот в этом и есть причина беспокойства, которую дураки называют интуицией. Разобравшись с собой, полковник стал биться над загадкой: где и как Ванзаров нанесет ему удар? Как подготовиться? Все-таки нельзя сбрасывать со счетов, что с Квицинским покончил не кто иной, как Ванзаров.
        Словно воплощая мысли наяву, вдруг заглянул помощник Сокол и доложил, что прибыл чиновник сыска. Пирамидову не требовалось время, чтобы подготовиться к встрече. Теперь он знал, с каким коварным врагом имеет дело, а это уже половина победы. Он протянул Ванзарову руку и проявил максимальное дружелюбие, на какое был способен его мрачный и тяжелый характер.
        - Насколько продвинулись, Родион Георгиевич? - спросил он, по-товарищески усаживаясь напротив гостя за столом для совещаний.
        - Сегодня утром супруга профессора Тихомирова зарезала горничную, завернула в простыню и намеревалась отправиться с трупом и чемоданами в путешествие, - ответил Ванзаров, умолчав про «белого человека», о котором узнала Рада.
        - Печальное событие. Какое имеет отношение к вашему розыску?
        - Господин полковник, позвольте говорить напрямик?
        Именно этого Пирамидов больше всего желал, но понимал, что его опять виртуозно обманывают, незаметно ведут на убой… Ну, ничего, пусть наглец попробует. Будет для него сюрприз, когда хитрость лопнет мыльным пузырем.
        - Излагайте, - разрешил он.
        - За последние дни случилось несколько происшествий, как будто не связанных, - начал Ванзаров. - Некий Порываев запрыгнул на прилавок и закукарекал петухом, некая мадам Граевская стала жевать беличью шапочку в модном салоне. А учитель Образцов из 3-й гимназии воспринимал за чистую латынь белиберду, которую ему вешали на уши гимназисты.
        Сведения были столь смехотворны, что полковник подумал: уж не сошел ли голубчик-сыщик с ума. Перестарался и малость тронулся.
        - Изумительно, - сказал Пирамидов. - Какое отношение к этим людям имеет Квицинский?
        - Установлено, что они были на сеансах гипноза профессора Тихомирова. Также профессор пытался исцелить гипнозом свою жену от пьянства. Позвольте закончить, - сказал Ванзаров, видя, что полковник еле сдерживает раздражение. - Это только часть странных фактов.
        - Есть еще?
        - Так точно. Квицинский попросил Тихомирова провести гипноз над заключенной в крепости мадемуазель Крашевской. Тихомиров отказывается и просит своего ученика, доктора Погорельского, взяться за это дело. Погорельский соглашается, Квицинский пишет ему записку, назначает встречу, но не приезжает, потому что накануне его убивают. Однако до этого он успевает зачем-то найти другого гипнотиста, ординатора Охчинского. Доктор проводит сеанс, на котором Крашевская вдруг впадает в медиумический транс, хотя она никогда не была медиумом, только магнетизером. В этом трансе Крашевская указывает, что у меня в доме спрятано нечто важное. Что вы находите…
        - Откуда вам стало известно о визите Охчинского? - мрачно спросил полковник. Поразительная осведомленность чиновника сыска его чрезвычайно беспокоила и вызывала еще большие подозрения.
        - Вы дали мне полномочия задавать любые вопросы кому сочту нужным, - ответил Ванзаров.
        Пирамидов не нашелся, что ответить. Ловкий малый, вот бы такого заполучить в сотрудники, цены бы ему не было…
        - Допустим… И что же?
        - К этим фактам надо добавить, что за Квицинским кто-то из ваших сотрудников вел слежку буквально до последних минут его жизни.
        - Кто вам сказал? - с тихой угрозой спросил Пирамидов.
        - Вы, господин полковник.
        - Прошу не забываться, господин Ванзаров!
        - Не имел намерения. Вы проявили полное безразличие к записной книжке Квицинского. О чем это говорит? Знали ее содержание. Каким образом, если книжку извлекли у меня на глазах? Логичный ответ: за Квицинским велось наблюдение. - То, что наблюдение велось не только Мочаловым, Ванзаров упоминать не стал.
        Слишком умных людей Пирамидов опасался. Ему казалось, что умники над ним подсмеиваются. Чиновник сыска был слишком ретивый. Поделать с ним ничего нельзя. Разве только договориться. Полковнику захотелось закурить, он сдержался.
        - Хотели говорить напрямик, так говорите, Родион Георгиевич, - устало сказал он. - Сообщите, что я убил своего помощника…
        - Такой вывод абсурден, - ответил Ванзаров, чем невольно порадовал Пирамидова.
        - Но почему же? Среди обилия бреда этот не кажется невероятным.
        - Тогда вы не поручили бы розыск мне. Для вас это было бы слишком опасно.
        Дерзость начальник охранки спустил. Ничего, пусть остается в самоуверенности.
        - Приятно слышать, - только и сказал он. - Тогда в чем дело?
        - Что видел ваш человек, когда вел Квицинского? - спросил Ванзаров, чтобы не выдавать свой источник. Пусть полковник верит во всесилие логики.
        - Ничего. Квицинский, хоть и был пьян, заметил слежку и ушел от филера.
        - Он не ушел. Ваш филер попал под действие гипноза.
        - Полагаете?
        - Его не ударили по затылку, что было бы проще, а Квицинский вдруг исчез из поля зрения.
        Бесцельный разговор начал утомлять. Полковник выказал нетерпение.
        - Ну, пусть так. Как это приближает к раскрытию?
        - Каждый из этих фактов в отдельности бесполезен, - ответил Ванзаров. - Если добавить к ним убийство Муртазиной мадам Рейсторм, события в Литовском замке, в гостинице «Виктория» и доме на Гороховой, которые мне запрещено расследовать личным распоряжением директора Зволянского, остается один вывод…
        Вот такие многозначительные паузы страшно раздражали.
        - Прошу вас ближе к делу.
        - Вы хотите найти убийцу Квицинского, чтобы найти machina terroris. Это очевидно. Тратя силы на поиски того, чего нет, мы упускаем нечто главное, что может случиться.
        - Что может случиться? - спросил Пирамидов, невольно ощущая шепот интуиции.
        - У меня нет ответа, - сказал Ванзаров. - Полагаю, нечто очень серьезное, имеющее последствия. Обилие странных событий напоминает блеф карточного шулера, который отводит глаза, чтобы выкинуть туза с десяткой. Когда несколько фактов не связаны между собой, с точки зрения логики надо искать другой пункт их сопряжения.
        Полковник не знал, что ответить. Эта мысль посещала и его, но за главным делом, поиском машины страха, казалась малосущественной. К тому же донесения, которые охранка получала от разных агентов, указывали, что серьезных актов господа революционеры не планируют. Так, обычная мелочь: перевозка нелегальных газет и запрещенных книг.
        - У вашей логики нет ответа, и у меня не имеется, - сказал Пирамидов. - Будем считать, что его нет вовсе. Нужно найти убийцу Квицинского, а там разберемся… Что намерены предпринять?
        - Познакомлюсь с доктором Охчинским, - сказал Ванзаров. - Позвольте вопрос, господин полковник?
        Ему и так было позволено слишком много. Чего уж стесняться. Пирамидов только рукой махнул.
        - Среди ваших агентов есть некто под кличкой Морфей?
        Имена всех агентов полковник наизусть не помнил, но был уверен: такого не имеется. Не хватало, чтобы агенты называли себя именами древнегреческих богов. Не велика честь…
        - Прошу простить, у Квицинского был агент в петербургском медиумическом кружке, руководит господин Стано. Могу узнать его агентурную кличку?
        Только исключительная ситуация заставила Пирамидова подойти к сейфу, где хранились самые важные документы, и полистать папку с докладными записками своего помощника.
        - У Квицинского не было агента в этом кружке, - ответил он, запирая железную дверь. - Во всяком случае, в его докладах такой не фигурирует.
        - Фамилию Сташевский упоминал? - не унимался Ванзаров.
        - Не припомню. А кто это?
        - Близкий знакомый Крашевской…
        Полковник был уверен, что все контакты упрямой польки ему известны и давно. Сообщать об этом не следовало.
        - Вам откуда известно? - только спросил он.
        - Неделю назад случайно видел, как этот господин стремительно покинул квартиру Крашевской по черной лестнице. Правда, одет был, как фабричный…
        - Обознались, - обрубил полковник ненужные обсуждения.
        Под конец он просил сообщать о любых событиях в любое время суток. Главное: искать убийцу, а не точку применения логики.
        Выйдя из охранки, Ванзаров пожалел, что не задал еще один вопрос: «Ничего не забыли сообщить об арестованной Крашевской или ее внезапном прозрении?»
        Вопрос был заранее обречен: молчать полковник умел.

63
        Угол рек Мойки и Пряжки, 1
        Заплатив штраф и отсидев менее полусуток, арестант получил свободу. Пристав отпустил его без лишних уговоров. Поймав извозчика, Ванзаров посадил Почтового рядом с собой и по дороге подробно спрашивал, как выглядит Морфей и о его привычках. Бывший филер описывал не слишком точно: среднего роста, менее сорока лет, говорит тихо и пугающе, как будто колдует. При встречах Почтовому всегда хотелось поскорее отделаться. Платил исправно…
        Переехав через Банный мост на Матисов остров, Ванзаров остановил пролетку, и они сошли. Почтовому были даны инструкции: как только появится Морфей, разговор не затягивать, вести себя обычно. Доложить, что попал в участок из-за скандала в трактире, поэтому наблюдения за объектом не вел. Бывший филер обещал исполнить в точности. Ванзаров отпустил его. Невзрачная фигура удалялась, размываясь в сумерках.
        Почтовый добрался до Матисова моста, у которого соединялись две речки, и принялся топтаться.
        Морфей выбрал толковое место встречи: кругом открытое пространство, сам может наблюдать из окон больницы, оставаясь незамеченным. Ванзаров прикрывался углом дома, за которым начинался пустырь, упиравшийся в забор больницы Св. Николая Чудотворца. Почтовый маячил вдалеке смутной тенью.
        Подошло назначенное время. Мимо пробежала женщина с корзинкой, несколько случайных прохожих. К Почтовому никто не подошел.
        Ванзаров взглянул на часы: Морфей опаздывал уже на четверть часа. Что-то заподозрил или настолько умен, что заметил, как Почтовый приехал вместе с объектом слежки, что было бы совсем скверно.
        Выждав еще пятнадцать минут, Почтовый оглянулся по сторонам и побрел назад. Он проскочил мимо ворот больницы и подошел к Ванзарову:
        - Простите, Родион Георгиевич, не будет Морфея, - сказал Почтовый, шмыгая носом. - Что-то пронюхал.
        - Пойдете со мной, - сказал Ванзаров, отгибая назад воротник пальто, которым прикрывался от ветра.
        Почтовый насторожился.
        - Это куда же прикажете?
        - В больницу. Будем его опознавать.
        - Нет уж, увольте! - плаксиво пробурчал Почтовый. - Вы его допросите и отпустите. А меня потом прирежут… Он страшный человек… Пожалейте, я ведь вам ничего дурного не сделал.
        Спорить Ванзаров не собирался. Подхватил филера, потащил за собой. Почтовый стонал, молил о пощаде, но поддавался силе, которой мало кто мог противостоять. Хватка у чиновника сыска была стальная, как сама смерть.
        Около ворот Почтовый вдруг резко повернулся и спрятал лицо за спину Ванзарова.
        - Вон он! Вон стоит…
        У дверей стоял господин среднего роста, с накинутым на плечи пальто. Он безмятежно курил папиросу, пуская дым в ночное небо.
        - Это Морфей? - спросил Ванзаров, разглядывая доктора.
        - Он это. Он… Точно… Умоляю, Родион Георгиевич… Отпустите…
        Поведение Морфея было исключительно мирным, как будто, забыв о назначенной встрече, наслаждался вечерним покоем. Прежде чем отпустить филера, Ванзаров спросил, где тот обитает. Почтовый проживал на Тележной улице в доходном доме, обещался быть по первому зову. И еще просил не держать на него зла: надо же как-то на корку хлеба зарабатывать.
        …Папироса доктора догорела. Он подул на тлевший огонек и бросил гильзу подальше в клумбу, сыревшую черной землей. Перед ним, откуда ни возьмись, появился господин и вежливо приподнял шляпу.
        - Прошу простить, не подскажете, где могу видеть доктора Охчинского?
        Незнакомца смерили оценивающим взглядом.
        - Ординатора Охчинского.
        - Простите, не знал, - сказал Ванзаров, вежливо склонив голову.
        Морфей оказался доктором Охчинским. Редкая удача. В сыске - практически невероятная. Иногда может повезти, не все же время вращать тугие жернова логики. Ванзаров не стал ловить удачу за хвост, то есть крутить доктору руку и вести в сыскную, до которой было не так уж далеко. Сила нужна, когда для разговора не остается шанса.
        - Что вам угодно? - спросил доктор, внимательно разглядывая лицо врага, чем демонстрировал отменное спокойствие и выдержку.
        - Ванзаров, сыскная полиция. Требуется задать несколько вопросов.
        Охчинский плотнее закрылся пальто.
        - Раз необходимо, прошу в мой кабинет.
        Он был так любезен, что открыл перед Ванзаровым дверь в больницу.
        Кабинет доктора располагался на втором этаже. Поднимаясь за ним, Ванзаров подумал, что где-то здесь содержат двух женщин, которых нельзя допросить. Во всяком случае, к мадам Иртемьевой приближаться ему запрещено, а Муртазина еще не вышла из каталепсии. Во всяком случае, у пристава Вильчевского на этот счет известий не было.
        Кабинет доктора оказался смотровой комнатой с больничной кушеткой и стеклянным шкафчиком с лекарствами. Стол был переделанной конторкой, у которой спилили кусок ножек, чтобы можно были писать сидя. Гостю были предложены вешалка для пальто и стул.
        - Чем могу помочь сыскной полиции?
        Охчинский говорил тихим, мягким голосом. Лицо его казалось уставшим и посеревшим, а сам он не походил на злодея, который жаждет свести счеты с чиновником сыска. Психиатры обманчивы.
        - Я занимаюсь розыском по убийству господина Квицинского, сотрудника охранного отделения, - сразу начал Ванзаров с главного. - Три дня назад, вечером 28 октября, его утопили в Екатерининском канале. До этого Квицинский договорился с вами о сеансе гипноза над мадемуазель Крашевской, которую содержат в крепости. Сеанс провели вчера, на нем Крашевская сообщила, что в моей квартире спрятано нечто важное.
        Доктор выслушал так, будто ему прочитали распоряжение градоначальника из газеты «Санкт-Петербургские ведомости», до которого никому нет дела.
        - Это все, что желаете узнать?
        - Почти, - ответил Ванзаров. - Мне крайне интересно, по какой причине наняли бывшего филера Почтового следить за мной и как это связано с происходящими событиями, о которых вам наверняка известно. Вы же ученик профессора Тихомирова?
        - Понимаю ваш интерес, понимаю, - сказал Охчинский так печально, будто приговаривал себя к каторге. - Конечно, я все расскажу и отвечу на все вопросы… Это так странно, что я сам не до конца понимаю происходящие события… Поверьте мне, ничего не скрою… Только не будете возражать, если заодно перекусим чаем с бутербродами? День сегодня выдался тяжелый…
        Кажется, доктор не собирался бежать через окно. Ванзаров не возражал. Охчинский позвонил в колокольчик. В кабинет заглянула пожилая сестра милосердия.
        - Клавдия Митрофановна, не затруднит принести нам с господином Ванзаровым чаю с закуской? - попросил он.
        Сестра обещала принести с кухни сию минуту, самовар уже готов. И действительно, вернулась с подносом так быстро, как не подают в хорошем трактире. Ванзаров взглянул на тарелку и проглотил голодную слюну. Бутерброды с колбасой, нарезанной щедрыми кусками, казались аппетитными, как в детстве, возбуждая желание впиться в них зубами. От чая пахло травяным сбором, что для больницы естественно. Доктор пригласил угощаться, сам взял чашку и бутерброд, откусил и принялся жевать, чавкая и сопя. Допрос с бутербродами был несколько необычен, но, учитывая место и подозреваемого, можно было считать нормальным. Ванзаров поддался искушению, отхлебнул ароматный настой и принялся за бутерброд.
        - Признаться, давно ждал, что придете ко мне с расспросами, - проговорил Охчинский с набитым ртом. - История эта столь странная, что не знаю, как к ней и подступиться. Боюсь, не поверите, если начну рассказывать, как было на самом деле. Честное слово, не поверите, Родион Георгиевич…
        - Начните, там видно будет. - Ванзаров бесстыдно наслаждался вкусом бутерброда.
        - Конечно, конечно, теперь уже скрывать нечего, - отвечал доктор, отставляя чашку и стряхивая крошки с пальцев. - Так вы, значит, сыщик?
        - Служу в сыскной полиции, - ответил Ванзаров, ощущая, как нега наполняет его тело и душу, отчего хочется закрыть глаза и предаться покою. Как он устал…
        - Это хорошо… Расследуете убийство Квитнянского?
        - Квицинского, - поправил Ванзаров.
        Усталость вдруг накрыла, он встряхнул головой.
        Усталость укутывала, веки тяжелели…
        - Да, вы правы, Квицинский… Убит, значит… Как это ужасно…
        - Что он хотел от вас? - спросил Ванзаров и не смог удержать чашку.
        Рука стала тяжелой, глаза окончательно слипались. Он еще попытался встать, но тело обросло чугуном, тянуло назад.
        - Сейчас я вам все расскажу. - Охчинский снова позвонил в колокольчик. - Как вы себя чувствуете, Родион Георгиевич?
        Он понял, что упустил из-за бутербродов, как же упустил…
        - Откуда вам… Известно мое имя и отчество… я вам не говорил…
        - Не волнуйтесь так, все хорошо.
        Дверь скрипнула.
        С трудом Ванзаров повернул голову, которая не хотела слушаться. И сам он как будто превратился в плюшевую игрушку, которую приятно мять, такая она теплая и домашняя. В дверном проеме виднелись люди, одетые в белые одежды санитаров.
        Ванзаров боролся, Ванзаров пытался встать, но было поздно.
        - Я… чинов…ник… сыс…кной… поли…ции… - все-таки выговорил он.
        - Разумеется, мне известно, - ответил доктор и сделал знак санитарам.

64
        Офицерская, 28
        - Куда ты, шалая! - только и успел крикнуть старик Марко.
        Рады и след простыл.
        Выскочила из «Аркадии» нараспашку, успела сбросить монисто и цыганское платье, нацепила свое серенькое, неприхваченные волосы разлетались черными крыльями. Извозчики, поджидавшие богатых клиентов ресторана, везти отказывались. Рада пугать не стала, показала трешку. До Офицерской - тройная цена. Один «ванька» соблазнился…
        Полетели с ветерком по пустому городу.
        Пристав только собрался отметить наступление вечера, который нес покой его измученной душе, когда в кабинет ворвался вихрь. От неожиданности Вильчевский дернул рукой, выплеснув особый чаек на форменный кафтан.
        - Да что ж ты будешь делать! - вскричал он, затирая носовым платком пятно. - Кто впустил?
        - Кто же меня остановит? - сказала Рада, приближаясь к столу. - Не бойся, дело к тебе важное…
        Не сказать, чтобы пристав сильно испугался явления цыганки темной порой. Так, в самую малость, защемило сердечко. Все-таки детский страх не репей, запросто не вырвешь.
        - Чего тебе? - буркнул он, невольно любуясь обжигающей красотой, при этом вспоминая, кто в дежурной части поддался на цыганские чары, за что получит в свой черед.
        - Друг твой в беду попал…
        Друзей у Вильчевского было не слишком много, если не считать купцов участка, которые несли из лавок обильные поздравления на праздники. Но это не друзья, а, так сказать, неизбежность полицейской службы.
        - Ишь, что выдумала, - отвечал пристав, бросив бесполезную борьбу с пятном. - И кто же такой?
        - Родион…
        Тут пристав не удивился. Ему было известно, что Ванзаров все время умудрялся попадать в неприятные истории, вечно вызывал недовольство начальника сыска и презрительные усмешки коллег-чиновников, но каждый раз выходил сухим из воды. Да и что с ним станется, когда у него не только ум, да еще сила такая, что быка на лопатки положит. В этот раз выкрутится…
        - А что стряслось-то? - все-таки спросил он.
        - Беда с ним. Попался он, живым может не уйти.
        - Тебе откуда ведомо?
        - Сердце подсказало, - ответила Рада, не отводя от Вильчевского чернющие глазища. Так сказала, что поверил Петр Людвигович вопреки здравому смыслу и правилам полицейской службы, а также поговорке: «Цыган соврет - недорого возьмет». - Спасать его надо, не справится он… На его силу сила нашлась…
        «Как с языка сняла», - невольно подумал пристав, отчего стало совсем тошно. Лучше бы ничего не знал. А теперь что делать? Поднять городовых, броситься спасать чиновника сыска только потому, что у цыганки сердце что-то наболтало? А если нет ничего, обман или шутка? Будет почтенный пристав, полковник по армейской пехоте, между прочим, выглядеть круглым глупцом. Если же с Родионом в самом деле беда случится, потом себе не простит… И как тут быть?
        - Скажи хоть, что с ним? - колебался Вильчевский.
        - Держат его… Мучают… Больно ему… Страдает он сильно… Рвется изо всех сил, но не пускают… Силы его не хватит… Спасай друга…
        Переводя с цыганского на полицейский, можно сделать вывод, что Ванзарова похитили и пытают, что выглядело невозможным бредом. Где это видано, чтобы чиновника сыскной полиции похитили? Да кто посмеет? Никто не посмеет. Так и есть: ошиблась цыганка, только зря волнение устроила. Сказать такое в глаза Вильчевский не решился. Сделал вид, что обдумывает, даже кулаком подбородок подпер.
        - Вот что, красавица, - весомо сказал он. - Дело такое мне не по плечу…
        Рада метнула в него бурную цыганскую фразу. Пристав понял, что его обругали, и даже догадался, какими словами. Красивой женщине порыв спустил.
        - У тебя городовых нет?
        - Есть, но…
        - У них револьверов, шашек нет?
        - Мадам! - повысил голос пристав, прерывая возмутительный допрос. - Все у нас имеется, что положено по распорядку. Главный вопрос: где Ванзарова держат?
        Она схватилась за волосы и мотнула головой.
        - Не знаю… Не вижу… Искать надо…
        - Ну, так бы сразу и сказала, - с некоторым облегчением подхватил пристав. - Я распоряжаюсь на территории 3-го участка Казанской части. Родиона в нашей части держат?
        Рада застонала… С такой болью и надрывным горем, что Вильчевский чуть было не поддался и не совершил глупость, но вовремя взял себя в руки.
        - Тут слезы лить бесполезно, - разумно заметил он. - Надо тебе в другое место обратиться.
        Она вскочила, готовая бежать хоть на край Петербурга.
        - Говори, куда?
        - На Фонтанку, в департамент полиции. Найдешь там господина Лебедева, Аполлона Григорьевича. Он всяко поможет… Большой друг Родиона…
        Цыганка выбежала так быстро, будто ее и не было.
        Вильчевский мог с облегчением вздохнуть. Но облегчение не наступало. Он не сомневался, что Рада пройдет в любое место, куда захочет: заворожит и глаза отведет. Другое сильно тревожило: уж не совершил ли он подлость или даже предательство по отношению к человеку, дружбой с которым дорожил? Хотя если посмотреть с другой стороны, разумно и вдумчиво, - ничего страшного. Вскоре пристав убедил себя, что поступил совершенно верно, то есть правильно.
        Только в этот вечер что-то не брал его чаек. Сколько ни доливал коньяку. Даже когда в чашке чая не осталось совсем.

65
        Перед глазами стоял свет
        Ванзаров не видел ничего, кроме света. Он хотел закрыть глаза, но не мог. Веки держали стальные подпорки.
        Дурман в голове прошел.
        Зато свет слепил. Белым пятном.
        Глаза застилали слезы.
        Он не мог шевельнуться.
        Голову не повернуть. Лоб стягивал ремень, вдавливая затылок во что-то твердое. Руки и ноги стреножили намертво, бесполезно напрягать мышцы. Только зря тратить силы. Ванзаров перестал делать попытки разорвать путы.
        И слово нельзя произнести. Во рту торчал кляп.
        Рядом кто-то был, свет прятал лица и фигуры.
        - Больного остричь?
        Ответа он не услышал, ощутил на лбу прикосновение лезвия. Тот, кто стоял у него за спиной, водил по голове бритвой.
        - Усы оставить?
        Опять не слышен ответ, только прикосновение металла к верхней губе.
        - Теперь попробуем…
        В заливающем облаке света появилось что-то более яркое. Звездочка закачалась маятником. Ванзаров не хотел, но невольно провожал ее взглядом…
        - Бесполезно, не поддается…
        - Что делать, профессор?
        - Последнее средство…
        Из света возникло зеркальце. Зеркальце держала чья-то рука. Ванзаров увидел свои глаза, растянутые подпорками веки. Ему захотелось мигнуть. Так, что слезы полились. Мигать было нечем.
        Кто-то приблизился к его уху.
        Ванзаров услышал тихие слова. Голос говорил, что ему хорошо, тепло, спокойно, он спит, и ему только кажется в руках тепло, в голове покой и тишина.
        Ему не было ни хорошо, ни спокойно, ни тепло. Ванзаров хотел одного: чтобы руки оказались развязанными. Но, если сила пока бесполезна, оставалось последнее средство.
        - Вам хорошо?
        Ванзаров издал короткий горловой звук.
        - Подействовало… Он сказал «да»… Развязать рот?
        - Нет… Спите… Спите… Спите…
        Ванзаров послушно обмяк.
        - Готов?
        - Пока еще нет… Должен погрузиться в сомнамбулизм…
        - Может, решить проще?
        - Он должен сыграть предназначенную роль. Ванзаров, слышите мой голос?
        Раздался жалобный стон…
        - Ну вот… И этот гордый ум в конечном счете изнемог… Закончим начатое…
        1 ноября 1898 года

66
        Фонтанка, 16, и далее
        Прошлым вечером Аполлон Григорьевич принял эпохальное решение: оставить гипноз в покое. Не его это занятие, ну, не его. Не потому, что природного таланта не хватает, этакого добра хоть отбавляй, нет у него трудно объяснимых мелочей.
        Наблюдая, как Токарский трудится над учителем Образцовым, он еще раз убедился: внешне ничего сложного. Ну, сделал несколько пассов, ну помотал перед носом латиниста часами, пошептал что-то на ушко. Проще простого, голая техника. Но в этот раз, пристально приглядевшись, Лебедев не столько понял, сколько почувствовал, что за простыми жестами и тихими словами скрывается что-то еще. Нечто, чего доктор никогда не расскажет. Было в его гипнозе странно уловимое «чуть-чуть», которое составляет настоящую тайну и заставляет человека погрузиться в сон, отдавая свою волю в чужие руки. Токарский не заставлял впасть в гипноз, а занимался будто самым обыденным, незаметным делом. Без усилий. Легко, как дышал, что у Лебедева никогда не получится. И это он понял окончательно. Его сильный характер привык действовать грубо: раздавить, напугать, заставить. Чрезвычайная сила воли и напор, каким великий криминалист заработал громкую славу, оказались бесполезны для гипноза. А по-другому он не умел.
        Открытие, как ни странно, внесло в его душу покой. Без зависти, с искренней радостью Лебедев наблюдал, как учитель Образцов очнулся от гипноза и не мог вспомнить, зачем его вызвали в кабинет директора гимназии, а потом поговорил с господином Козенко и Токарским на чистой латыни и сильно удивлялся, зачем его вздумали экзаменовать. Директор дал ему совет: в понедельник, когда урок будет у известного шестого класса, вызвать к доске гимназистов, которые в прошедшие дни заработали по-латыни «отлично». Образцов обещал непременно вызвать гениев языка, только не мог вспомнить, чем же недавние бездельники его поразили так, что заслужили высший балл. Аполлон Григорьевич невольно пожалел мальчишек, которых ожидали нелегкие времена, но был счастлив, что гипноз Токарского принес результат.
        Кажется, доктор и сам не ожидал полного успеха. Немного смущаясь, он принимал благодарности директора Козенко, и не смог отказать Лебедеву, который пригласил отметить победу у Палкина. По дороге в знаменитый ресторан на углу Невского и Владимирского проспектов доктор предупреждал, что согласен на ужин самый скромный: завтра публичное выступление перед коллегами, он должен быть в наилучшей форме. Аполлон Григорьевич соглашался, что дружеский ужин будет наилегчайший, стоило ради этого ехать к Палкину. Но, как только они сели за стол, как появились наливки и настойки, как был произнесен первый тост за победу гипноза над силами зла, а за ним второй и третий (за медицину и науку по порядку), как на столе раскинулось изобилие палкинских закусок, а на сцене заиграл оркестр пожарной команды под управлением брандмайора, Токарский не заметил, как отдался гастрономическим удовольствиям. Этим гипнозом Лебедев владел в совершенстве, а перепить его никому не удавалось, даже Ванзарову.
        Результат превзошел ожидания. В двенадцатом часу он погрузил растекающееся тело доктора в пролетку и предложил ехать к актрисам. Токарский сохранил искры разума, заплетающимся языком просил «не надо актрисок», у него завтра публичный сеанс («плчны снс», как выразился он), надобно выспаться. Аполлон Григорьевич вновь проявил жалость и отвез друга, с которым они перешли на «ты», домой. Сам же не мог не навестить актрисок, которые по нему соскучились.
        Он проснулся около девяти у себя в квартире на Гороховой бодрым, в прекрасном расположении духа. Успехом вчерашнего дня необходимо было срочно поделиться с Ванзаровым. Лебедев знал, что даже такая неугомонная натура воскресное утро встречает на подушке. Одевшись парадно для сеанса Токарского и юбилея Тихомирова, который следовало посетить, Аполлон Григорьевич отправился на Садовую.
        Поднявшись на четвертый этаж, он так резко постучал в дверь, что створка открылась сама собой. Самоуверенность Ванзарова зашла так далеко, что он спал с открытым замком. Войдя в прихожую и прокричав: «Тук-тук! Ранний гость к счастью!» - Лебедев обнаружил пустую квартиру, холодный самовар и несмятую постель: Ванзаров отличался аккуратностью. Не иначе дорогой друг не ночевал дома, что для неженатого мужчины нормально, но не для Ванзарова.
        Ощутив смутное беспокойство, Лебедев решил наведаться в сыскную, благо до нее десять минут пешком. В приемном отделении сыска встретил заспанный чиновник Бобровский, который дежурил с вечера. Он подтвердил: Ванзаров не был в присутствии со вчерашнего дня, когда господин статский советник сам прибыл с визитом. Где может находиться Родион Георгиевич, чиновнику было решительно неизвестно.
        Куда делся Ванзаров? Где его искать?
        Лебедев не имел ни малейшего представления. Поймав извозчика, он поехал на Фонтанку. Воскресенье было неприсутственным днем, департамент полиции пустовал. Двери открыл старый и уважаемый швейцар Свечкин, который служил при дверях, кажется, со времен императора Николая I. А может, и раньше, старик был древний, как полицейская власть. Швейцар чуть придержал Лебедева на входе и секретным образом сообщил: его дожидается некая барышня. Вчера прибегала, не застала, а сегодня утром заявилась вновь. Свечкин пускать не хотел, но она такая настырная, что пролезла. Теперь сидит около лестницы. И ведь как знала, что Аполлон Григорьевич прибудет, хотя швейцар убеждал, что в воскресенье даже великий криминалист отдыхает. И вот ведь, оказалась права.
        Лебедеву не слишком хотелось иметь дело с неизвестной барышней поутру воскресенья, но избегать встречи не стал. Он вошел в холл и не успел сделать несколько шагов к лестнице, как к нему бросилась довольно стройня фигурка, затянутая в серое платье и теплый жакет. Наметанным глазом он отметил роскошную чернь волос и жгучую красоту южного лица.
        - Ты Аполлон? - спросила она так строго, как давно уже никто не смел спрашивать.
        Аполлон Григорьевич прощал женщинам многое, потому и не женился. Такую дерзость спустил тоже.
        - Кто ты, милое создание? - ответил он несколько игриво.
        В него метнули сердитым взглядом, в котором не было ни капли кокетства.
        - Я Рада, про меня Родион тебе говорил.
        Конечно, Лебедев вспомнил цыганку, которая оказалась в «Дононе» вместе с Квицинским как раз накануне его гибели. Этот факт делал ее куда интереснее просто красивой женщины. А близость к Ванзарову, которого она назвала по имени, - тем более.
        - Приятно познакомиться. Чем могу помочь, мадемуазель Рада?
        - Беда случилась с Родионом, - сказала она тихо и просто.
        У Лебедева нехорошо дрогнуло сердце. Отчего-то он сразу поверил, но только виду не показал.
        - Что именно? Конкретные факты.
        - Вот здесь мои факты, - она приложила руку к левой груди. - У меня сердце цыганское все знает… Беда с ним… Держат его, мучают страшно, измываются, плохо ему, трудно, страдает, бедный… Хоть и сила у него, может не выдержать… Вчера к тебе прибегала, так ведь не было тебя… Столько времени потеряли. Помоги, спаси друга.
        И тут Лебедев растерялся. Чего не бывало никогда. С одной стороны, представить, что чиновника полиции могли похитить и мучить, казалось столь абсурдным, что и говорить нечего. Даже господа революционеры на такое не способны. А про воровской мир и думать нечего. Но не поверить словам Рады он не мог. Было в них столько тревоги, что нельзя посчитать бабьими страхами.
        - Где его держат, тебе известно?
        Рада издала мучительный стон.
        - Не вижу… Не вижу точно… Дом большой на углу воды.
        На всякий случай Лебедев не стал уточнять, как можно видеть на расстоянии. Наука подобные фокусы отрицала, но сейчас ей следовало помалкивать. Он неплохо представлял карту Петербурга: домов, расположенных на пересечении рек и каналов, столько, что за неделю не обойдешь.
        - Что-нибудь еще знаешь?
        - Нет… Нет… - ответила она с таким отчаянием, будто виновна была. - Муки его в сердце кричат. Вижу бритву у его лица.
        Это уже было ни в какие ворота. Хуже всего, что Аполлон Григорьевич не мог сообразить, что делать? Всегда его вызывали на случившееся происшествие. А как искать человека, которого где-то держат и еще только мучают?
        Броситься в участок? Ну, даст пристав городовых, куда с ними бежать?
        - Вот что, милая, езжай в табор, а если узнаешь еще что, дай знать, - покровительственным тоном сказал он, сообразив, что надо делать.
        - Сам езжай в табор, - бросила Рада. - Я вдова барона Штальберга… Не смей так разговаривать.
        И тут Аполлон Григорьевич нежданно для себя… извинился. Он стремительно взбежал наверх, чтобы пополнить запас «Слезы жандарма», чудо-жидкость может пригодиться, а походный саквояж при нем был всегда.
        Рада не ушла, ждала внизу. Нарочно не замечая ее, Лебедев вышел на набережную и помахал извозчику. Он приказал на Гороховую, к дому градоначальника.
        …Охранное отделение не знало выходных дней. Враги не дремлют, и защитники устоев не отдыхали. Тем более теперь, когда Пирамидову предстояло разбираться с возникшими неприятностями. Появление Лебедева стало не слишком приятной неожиданностью. Кто такой статский советник, он представлял прекрасно, но до сих пор они практически не встречались. Если не считать приемов Министерства внутренних дел. Однако выразил визиту знаменитого криминалиста удовольствие, предложил кресло.
        - Что-то случилось, Аполлон Григорьевич?
        - Есть такая вероятность, - ответил Лебедев, который так и стоял с желтым саквояжем, на который полковник обратил внимание. - Странно говорить, но, кажется, Ванзаров пропал…
        - Как пропал? - невольно вырвалось у Пирамидова.
        - Расстались мы с ним около пяти часов вечера в сыскной. С тех пор его нигде нет, ни дома, ни на службе. О себе он не давал никаких вестей… Замок в квартире сломан, постель нетронута, то есть не ночевал у себя, - про цыганское сердце упоминать Лебедев не стал.
        Новость была не слишком радостной: пропасть Ванзаров не имел права. Полковник стал быстро оценивать, что это может означать. Наиболее вероятно: Ванзаров нашел убийцу, решил взять его самолично, но убийца оказался сильнее. Теперь тело чиновника сыска, может, всплывет в канале. А может, сгниет в укромном месте. Любой из этих вариантов означал крах всего, на что Пирамидов надеялся. Худшее: машину страха нашли и до нее уже не добраться.
        - Вчера около семи Ванзаров был здесь, - сказал он, скрывая тревогу.
        - Известно, куда мог направиться?
        - Он собирался опросить доктора Охчинского…
        - Частный врач или служит в больнице?
        - Служит в больнице Святителя Николая Чудотворца.
        Аполлон Григорьевич представил карту: больница умалишенных находится на Матисовом острове, как раз на «углу воды». Неужто цыганка угадала?
        - Ну, уж там с ним ничего не могло случиться, - сказал Лебедев. - Наверное, зря поднял тревогу, загулял молодой человек, не иначе. Прошу извинить за беспокойство, полковник…
        Пирамидов не мог понять, отчего вдруг так изменились намерения криминалиста. Тоже что-то недоговаривает господин статский советник. Он просил сразу дать знать, как только объявится Ванзаров.
        Выйдя на Гороховую, Лебедев наткнулся на Раду. Цыганка смотрела так, что слова были не нужны. Аполлон Григорьевич кликнул извозчика и галантно помог мадам Штальберг сесть в пролетку. Сам устроился напротив нее, на узком сиденье за спиной извозчика. Он приказал ехать на Матисов остров.

67
        Угол рек Мойки и Пряжки, 1
        Доктор Садальский пребывал в полной растерянности. В больнице творится неизвестно что. И, как назло, в такой день, когда главный врач, доктор Чечотт в отъезде, а через несколько часов должен состояться сеанс гипноза для приглашенных господ-психиатров. Прибудет московская знаменитость и прочие светила. И что ему делать?
        Началось с того, что утром не явился ординатор Охчинский. Самостоятельно Садальский не имел права делать врачебный обход. До сих пор ординатор ничего подобного себе не позволял, был пунктуален, как часы. Садальский послал санитара узнать, что случилось, благо ординатор проживал буквально поблизости, на Заводской улице. Санитар вернулся и сообщил: супруга уверена, что Константин Владимирович остался на ночное дежурство.
        Время шло, врачебные предписания на день не выданы. Садальский был вынужден провести обход в одиночку. В мужском отделении для буйных обнаружился новый сюрприз: в палате находился больной, о котором ничего не было известно. Садальский проверил записи: вчера никто в отделение не поступал. Кто же это такой? Больной лежал на голом матраце в смирительной рубашке. На голове у него виднелись свежие шрамы от грубого бритья. Похожий шрам был над верхней губой. Мужчина крепкого сложения, с бычьей шеей спал в глубоком забытьи, но дыхание ровное…
        От старшего медбрата Садальский потребовал объяснений. Тот тоже не знал, кто это такой. Только сообщил, что вчера господин ординатор напоил этого господина сильным успокоительным, подмешанным в чай, вызвал четырех санитаров и приказал отправить в отделение. Даже под действием лекарства мужчина так сопротивлялся, что вчетвером с ним еле управились. Еще медбрат добавил, что к Охчинскому приходил какой-то гость, с которым тот поднимался к буйным. Он еще слышал, как ординатор называл гостя «профессор». Санитары больше не потребовались.
        То, что устроил Охчинский, вызывало недоумение. Садальский понял, что расхлебывать придется ему. Не зная, кого ординатор наметил для сеанса гипноза, он приказал посадить неизвестного на каталку и отправить в комнату рядом с залом врачебных конференций, где держали больных перед тем, как вывести на врачебный синклит.
        Он только зашел в свой крохотный кабинет, как понадобился гостям, которым требовался старший по больнице. Выйдя в холл, Садальский наткнулся на роскошного господина с желтым саквояжем, который величественно и грозно посматривал на доктора с высоты гренадерского роста. Рядом с ним держалась красивая женщина с огненным взглядом, который слегка обжег Садальского.
        Незнакомый господин представился. Доктор узнал, что перед ним не просто посетитель, а статский советник Министерства внутренних дел, что совсем не радовало. Перед высокими чинами он робел. Женщина с угольно-черными волосами помалкивала.
        - Очень рад… Чем могу помочь, господин Лебедев?
        - Будьте любезны проводить нас к доктору Охчинскому…
        - Ординатор Охчинский, - все же поправил доктор, - к сожалению, отсутствует.
        - А что так, прихворнул головой? - участливо спросил Лебедев. - Узнает психиатрию с обратной стороны?
        Как ни трудно было, но Садальский ответил улыбкой на милую шуточку статского советника.
        - Ну, что вы… Константин Владимирович сильно простудился… Лечится дома.
        - Бедняга, так не вовремя свалился. Сегодня у вас тут сеанс публичного гипноза моего друга, доктора Токарского…
        - Так точно, - пробормотал доктор. Врать ему давалось тяжело.
        - Где он живет? Мы его навестим.
        - Это невозможно… То есть он сейчас очень далеко, - ответил Садальсикй, чувствуя, что краснеет. - Уехал на дачу где-то под Гатчиной.
        - На даче в ноябре лечить простуду? - выразительно спросил Аполлон Григорьевич. - Ну, ну… Вам, психиатрам, виднее… Я бы его с одной рюмки вылечил.
        Доктору осталось только развести руками. Не мог же сказать правду, что понятия не имеет, куда подевался старший коллега.
        - В таком случае к вам вопрос: вчера вечером у вашего ординатора был посетитель, чиновник сыскной полиции.
        - Сожалею, но господин Охчинский мне не докладывает о своих встречах, - искренно ответил доктор.
        Лебедев покосился на Раду.
        - Родион здесь, - тихо сказала он. - Проверь, где-то близко. Здесь его прячут.
        «Сделал шаг - иди до конца», - сам себе приказал Аполлон Григорьевич. Да и докторишка сильно не нравился: юлит, как все жулики, которые считают себя психиатрами.
        - Господин Садальский, - начал он тоном, от которого вздрагивал директор Зволянский, а приставы покрывались холодным потом. - Извольте показать мне палаты. Все. И процедурные комнаты. И душевые. Вам ясно?
        - З-зачем? - кое-как проговорил доктор, на которого напал мерзкий страх.
        - Хочу проверить: не держите ли случайно чиновника полиции среди больных. Может, у вас тут революцию затеяли, хотите нанести вред полиции. А что, очень возможно: главный врач у вас из поляков, значит, тайный бунтовщик. Да и вообще, осиное гнездо… Или мне вернуться с жандармами охранного отделения?
        При упоминании жандармов у Садальского перехватило горло. Непонятно почему, жандармов он боялся хуже смерти. Ничего не мог с собой поделать.
        - Извольте, господин статский советник, - сказал он, делая жест плохо слушающейся рукой. - Мадам должна остаться здесь.
        Рада рвалась, но Лебедев попросил дожидаться. Докторишка, конечно, пугливый, но даме в мужском отделении делать нечего.
        Аполлон Григорьевич вернулся почти через час. Он был тих и сумрачен и только покачал головой.
        - Он здесь, здесь, поверь мне, Аполлон! - налетела Рада.
        - Хотел бы поверить, милая, но… Я ведь и мертвецкую осмотрел… Нет его здесь.
        - Иди в женское! - потребовала она. - Или меня пусти!
        - Как доктор ни упирался, но заглянул и туда. Был у буйных. Тяжелое зрелище… Как говорится, не дай мне Бог сойти с ума…
        И хоть Рада с жаром доказывала, что Ванзаров рядом, она чувствует его присутствие, Лебедев ничего больше не мог сделать. Подхватив ее за талию, как пушинку, вынес цыганку на свежий воздух, не обращая внимания на ругань и мольбы, и только там отпустил.
        - Ты не друг ему! - бросила Рада и побежала в глубину больничного сада.
        На душе Аполлона Григорьевича скреблись кошки размером с добрых тигров. Он искренно хотел помочь Ванзарову. Но, если нет его в доме на углу воды, что тут поделаешь? И цыганское сердце ошибается.
        Взглянув на часы, он прикинул, что имеет смысл дожидаться Токарского тут. Достав сигарилью, Лебедев затянулся без всякого удовольствия. Время убить, а больным хуже не будет. Он курил и думал: куда же мог запропаститься Ванзаров, в самом деле. Думал, и смутная тревога овладевала им…

68
        Петропавловская крепость
        Неприятности обрушились лавиной. Мало того что Ванзаров внезапно исчез, так еще и арестованная полька решила показать характер. Еще вчера дала согласие на сеанс с Янеком Гузиком. Пирамидов был приятно удивлен, что не пришлось использовать угрозы и прочие методы. Но сегодня утром она передала условие: откажется быть магнетизером, если не будут исполнены ее желания.
        Оставалось только скрипнуть зубами, что полковник и сделал в бесполезной злобе. Он сразу понял, что девица поймала его крепко, и не ошибся. Стоя в тюремной камере, Пирамидов выслушал, что мадемуазель Крашевская не может отправиться на сеанс в таком виде. Она женщина и должна выглядеть достойно, особенно перед знаменитым земляком. В требованиях была большая доля здравого смысла: дни, проведенные в каземате на матраце, набитом гнилым сеном, никого не красят. И запашок имелся. Пирамидов должен был сам додуматься: высшему начальству нельзя являть барышню в таком виде, будто ее выпустили из тюрьмы. Он распорядился исполнить пожелания арестованной.
        Для начала Крашевская захотела в баню.
        В крепости имелась своя, тюремная. Из парной выгнали арестантов, которым подошел срок на помывку. В баню Крашевскую сопровождали две надзирательницы, которые ее парили. Она появилась посвежевшей, в широком балахоне и ночной сорочке, которую одолжили у жены коменданта крепости.
        Желания разрастались.
        Крашевская потребовала обед из «Донона» и лучшее новое черное платье (для сеанса нужен глухой ворот, никакого декольте) и ботиночки. В старом платье, подранном, со следами крови, из камеры она не выйдет.
        Что тут поделать?
        Пирамидов отправил Мочалова за обедом на Мойку, а сам поехал в салон мадам Живанши, известный каждому женатому мужчине столицы, и не женатому тоже.
        Мадам оказалась столь любезной, что нашла в запасах черное платье, которое полковник принял на глаз, и готова была послать свою модистку, чтобы подогнать по фигуре. Полковник отказался: не хватало, чтоб модистка разболтала, где и кому она подшивала платье, и заплатил из своего кармана. Скромный черный туалет обошелся ему, как бальный. Не зря салон называют «Смерть мужьям», но разве будешь экономить ради такого великого шанса…
        Обновка пришлась впору. Крашевская надела и преобразилась, как любая женщина преображается в красивом наряде. Черный цвет немного скрывал ее в темноте камеры.
        Сев за стол, принесенный из караульного отделения, она принялась за обед, доставленный прямиком из кухни «Донона». Ела с благородным удовольствием, досуха вытерев тарелки. Когда еще придется так поесть… Промокнув губы, Крашевская бросила салфетку.
        - Ну а теперь, пан жандарм, мое самое главное желание…
        Полковник приготовился к худшему.

69
        Угол рек Мойки и Пряжки, 1
        Событие вызвало небывалый интерес. Не слишком просторный зал врачебных конференций был уже полон, а зрители прибывали. Свободных мест практически не осталось. Увидеть сеанс желали и частные врачи, и врачи больниц.
        Садиться Лебедев не захотел, стоял у рядов деревянных скамеек, которые поднимались над ним амфитеатром. Если бы не обещание, которое дал Токарскому, давно бы уехал. Обилие докторов, которые лезут в мозги, плохо зная, что в них находится, наводило на Аполлона Григорьевича тоску. Однако какой спрос на лекарей душевных болезней! Кто бы мог подумать, что в Петербурге столько людей страдают от самих себя. Хотя чего ожидать от города, построенного на болоте. Климат не способствует трезвости ума…
        В зале появился Погорельский. Он был приятно взволнован, долго тряс Лебедеву руку и, попросив прощения, убежал наверх амфитеатра, где приятель занял ему местечко. Вообще сбор врачей сильно напоминал сход публики в частном театре. Того глядишь, выскочит на сцену танцовщица или хорошенькая этуаль и споет игривую песенку. Лебедеву стало окончательно тоскливо, он вышел на свежий воздух.
        К воротам больницы подъехала пролетка. И тут Аполлон Григорьевич получил удар по самолюбию. Его друг, с которым вчера отмечали победу гипноза и перешли на «ты», подал руку и помог сойти вождю армии глупости, исчадию безграмотности, вождю антинаучного мрака, то есть профессору Вагнеру. Несмотря на испепеляющие эпитеты, которые рвались из сердца криминалиста, Николай Петрович был сухеньким старичком, с добрым, мягким лицом, украшенным круглыми очками, сгорбленный. Он шел с большим трудом, опираясь на руку Токарского. Пусть вид он имеет жалкий, враг оставался врагом, пока не повержен в битве. Научной, разумеется.
        Чтобы не встречаться с Токарским, Лебедев поспешил вернуться и спрятался в угол между окном и амфитеатром.
        Прибытие Вагнера с Токарским публика встретила, как явление звезд сцены: вставанием и аплодисментами, что смутило обоих. Вагнеру было оставлено место в первом ряду, в самой середине, но профессор не стал садиться. Подойдя к Садальскому, пошептался и повернулся к публике.
        - Господа, прошу внимания, - сказал он слабым голосом.
        Зал затих как по мановению волшебной палочки. От набившегося народа было так душно, что Лебедеву захотелось снять пиджак. Хуже духоты были слова Вагнера.
        Профессор и председатель Общества экспериментальной психологии стал говорить вещи и так всем понятные: как важно, чтобы наука не стояла на месте, как нужны новые смелые эксперименты у нас в России, если европейские врачи сделали значительный рывок вперед, особенно венский врач, доктор Фрейд. Сегодняшний сеанс, который проходит под эгидой Общества, он расценивает как важный шаг к признанию медицинского значения гипноза. Ну и тому подобные глупости - по мнению Лебедева. Публика встретила речь овацией, Аполлон Григорьевича хотел освистать, но постеснялся испортить выступление новому другу.
        Токарский помог Вагнеру сесть и вышел в центр площадки. Его тоже наградили аплодисментами - не слишком бурными. В Петербурге московские звезды сначала должны доказать, что они чего-то стоят, а уж похлопают потом. Он поблагодарил собравшихся и, как подобает, предупредил, что за результат не ручается. По договоренности с ординатором Охчинским, который, к сожалению, заболел, для чистоты эксперимента пациент выбран больницей, диагноз неизвестен. Его задача ввести больного в состояние сомнамбулизма, в котором пациент сам расскажет о причинах недуга, что станет первым шагом к выздоровлению.
        Ответом стали жидкие хлопки. Слов было достаточно, публика жаждала зрелища. Как и две тысячи лет назад в римском Колизее.
        В стене напротив амфитеатра открылась боковая дверь, из которой санитар выкатил кресло-каталку. На ней сидел больной в смирительной рубашке. С головы его свешивался платок, который закрывал лицо. Лебедев невольно подумал: как попугай в клетке, на которого накинули шаль. Забрав у санитара кресло, Токарский установил его поближе к зрителям, чтобы с любого места было видно, как будет происходить гипнотическое внушение. Он снял пиджак, передал его санитару и закатал рукава сорочки.
        И осторожно стянул с головы больного платок.
        По залу покатился гул: так страшен показался человек, который молча смотрел прямо перед собой. Было от чего вздрогнуть. Крепкий телом умалишенный, связанный путами рубашки, нагнулся вперед, как пойманный волк, который готов вырваться и загрызть охотников. Вид его был ужасен: на бритой голове следы запекшейся крови, под носом кровавые рубцы…
        В первое мгновение Аполлон Григорьевич не поверил своим глазам. Узнать в бритом страшилище пропавшего друга было трудно, но только в первое мгновение. Во второе мгновение он бережно опустил походный саквояж. В душе у него поднялась волна, под которой мог захлебнуться весь зал. Он сделал шаг вперед, выходя из укрытия амфитеатра, готовясь метать громы и молнии, но его опередили.
        Откуда ни возьмись, в зал влетело нечто серое с черной гривой и накинулось на Токарского с дикой яростью, принялось лупить по нему кулачками, извергая на его голову самые страшные цыганские проклятия… Не умея драться, Токарский растерялся, даже не пытаясь прикрыться. А на него падал и падал град ударов. Рада не владела собой, рыдала и кричала так, что сгибались уши.
        - Гадина! Гадина! Убийца! - вопила она, ослепнув от слез. - Зубами загрызу, отродье собаки!
        Еще немного - и научный гипноз мог понести тяжелую утрату: доктор не удержался и упал. Рада принялась лупить по нему сапожками. Токарского пора было спасать. Подхватив за талию цыганку, впавшую в ярость, Лебедев поднял ее и не отпускал, получая кулачками по плечам и животу. Это его мало задевало.
        - Ты что тут устроил, профессор поганый! - рявкнул он так, что зазвенели стекла.
        Вагнер, которому достался комплимент, не шелохнулся.
        - Ты как посмел ставить эксперименты над чиновником сыскной полиции! - взлетел голос до невиданного грохота. - Революцию устроили? Так я с тебя три шкуры спущу! Подохнешь в крепости! В тюремной камере будешь спиритизм показывать! Всех посажу! Всем оставаться на местах!
        И Лебедев дунул в полицейский свисток, имевшийся у каждого сотрудника полиции, чтобы подавать на улице сигнал тревоги. В тесном помещении свет резанул ударом сабли. Образованные врачи повели себя, как обычная толпа, то есть бросились наутек, давя и расталкивая друг друга. Про профессора Вагнера забыли, он сгинул среди спасающихся тел.
        - Развязать немедленно!
        Садальский, которому достался страшный полицейский рык, никак не мог справиться с узлом, руки не слушались.
        Рада затихла и повисла на руке Лебедева тряпичной куклой. Он бережно положил ее на пол: после пережитого цыганка была в обмороке, но ей ничего не угрожало. Оттолкнув бесполезного доктора, Аполлон Григорьевич рванул узел зубами. Крепкая ткань треснула и порвалась.
        - Сейчас, сейчас, голубчик мой милый, потерпи, - приговаривал он, разрывая смирительную рубашку, под которой показалось голое тело.
        - Благодарю, - проговорил Ванзаров.
        Голос его был надтреснутым и чужим. Лебедев его не узнал.

70
        Петропавловская крепость
        - Взгляните на мое лицо, пан жандарм, - сказала Крашевская, приподняв подбородок. - Что вы видите?
        Пирамидов видел засохшую сукровицу от кулаков Мочалова, синяки под глазом и на виске. Ничего ужасного. Некоторым достается куда хуже. С женщиной ротмистр себя сдерживал.
        - Следы вашего запирательства, - ответил он. - Не надо было упрямиться. И ничего не случилось бы. Мы не звери…
        - Об этом поздно рассуждать, пан жандарм. Я не могу с таким лицом появиться перед паном Гузиком. Кроме того, чтобы быть магнетизером, требуется определенное состояние здоровья. Входить в контакт со спиритическими силами нельзя больным, простуженным или с незажившими ранами. Это может закончиться гибелью магнетизера. Вы должны знать такие обстоятельства. Или пан Квицинский вам не рассказывал? Так спросите у него, он подтвердит… Кстати, где он, который день не показывается.
        - Отказываетесь от сеанса? - глухо спросил Пирамидов, уже понимая, что девка провела его, как последнего дурака, и теперь выхода просто нет.
        Крашевская откинулась на стуле.
        - Почему отказываюсь? Провести сеанс совместно с паном Гузиком - о таком можно мечтать. Но приведите мое лицо в порядок. И сделайте прическу.
        Полковник незаметно вздохнул с облегчением: задача существенно упрощалась. Вести мадемуазель в салон гримировки нельзя. Остается пригласить мастера и заткнуть ему рот подпиской, которая обязывает молчать. Ну и деньгами. Сам полковник много лет стригся у своего парикмахера и не знал другого. А вот Мочалов оказался куда более осведомленным. Он предложил выбрать парикмахерские «Жаме и Ригар», или «Дюра и Равелен», или «Жорж Педдре» на Михайловской улице. Во всех умеют делать гримировку.
        Выбирать надо было наугад. Пирамидов выбрал последнее предложение. Жорж Педдре чем-то ему понравился.
        Через час Крашевская уже сидела в кабинете начальника тюрьмы - нельзя же парикмахера вести в камеру. А еще через два часа вышла оттуда совершенно другим человеком. На лице не осталось следов от допросов, волосы были скромно, но красиво уложены. Мочалов загляделся на гордую польку, а полковник невольно пожалел, что такая красота сгинет в тюрьмах и в ссылках. И зачем только женщины идут в революцию? Лучше бы шли замуж.
        - Мы исполнили все ваши пожелания, мадемуазель, - сказал он. - Теперь не осталось преград, чтобы помогли пану Гузику?
        Красивая женщина улыбнулась, как улыбаются все красивые женщины, когда хотят схитрить.
        - Никаких преград, пан жандарм, - ответила она. - Я и не знала, что в ваших тюрьмах может быть так мило. Да, теперь я готова быть магнетизером… У меня осталось совсем маленькое, крохотное желание. Сущий пустяк.
        - Что еще?
        - Желаю, чтобы пан ротмистр встал передо мной на колени и спел «Интернационал», - сказала она, похлопав ресницами. - Так соскучилась по музыке…
        Нечто подобное Пирамидов ожидал и все думал: когда же? Не может быть, чтобы польская дрянь не воспользовалась случаем поиздеваться. И не ошибся. Он подошел к Мочалову, который все слышал и медленно багровел шеей.
        - Не могу приказать, но прошу об услуге, Николай Илларионович, - тихо сказал полковник. - Ради дела нужно. Пусть сегодня покуражится… А завтра за все заплатит сполна.
        Крашевская похлопала в ладоши.
        - Господа, некрасиво секретничать, когда в комнате дама. Жду с нетерпением! Ротмистр, «Интернационал»!
        Собравшись с духом, Мочалов опустился на колени.
        - Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов… - проговорил он.
        - Подхватывайте, пан полковник! - вскричала Крашевская, дирижируя рукой.
        - Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой идти готов, - ответил тот.
        Подхватив подол платья, мадемуазель кошкой запрыгнула на письменный стол начальника тюрьмы и завопила, что есть мочи:
        - Это будет последний и решительный бой…

71
        Угол рек Мойки и Пряжки, 1
        Приложить к ушибам пакет со льдом Токарский отказался. Сущие пустяки, и говорить нечего. Доктор был в полном порядке, только слегка помят. Однако на торжество профессора Тихомирова отбыл поспешно, попросив передать Ванзарову, что сегодня обязательно навестит его.
        Садальский продолжал суетиться изо всех сил. Лично сбегал за одеждой господина Ванзарова, рвался обработать раны, но Лебедев не доверил ему закись водорода и йод. Тогда младший доктор занялся Радой, привел ее в чувство и тут же получил хлесткую пощечину: лицо, которое она увидела, было лицом доктора, то есть врага. Садальский не обиделся, больные и не такое чудят, заботливо спросил о самочувствии мадам. Заботы его Рада отвергла, схватила за отвороты пиджака, будто собиралась вытряси душу, и потребовала правду: что с Ванзаровым. Доктор заверил, что с господином чиновником сыска все в порядке. Господин Лебедев в процедурной его опекает. Рада потребовала вести ее туда. Допускать посторонних в процедурную строго запрещалось, но спорить с женщиной, которая чуть не разорвала доктора Токарского, Садальский не решился. Он пригласил следовать за ним. На счастье, в зал конференций вышел Ванзаров.
        Он был в костюме и без бинтов. От себя прежнего отличался бритой головой, на которой виднелись тигриные полоски йода, и отсутствием усов. Ну и белки глаз сильно покраснели, как у хищника, который жаждет крови. Во всем остальном казался таким, как был. Только Лебедев знал, что привести друга в чувство смогли три рюмки «Слезы жандарма», порция, которая и слона свалит. Ванзаров, глубоко вздохнув, сказал: «Трудно быть сумасшедшим, хороший опыт». Сказал с такой болью, что Лебедев не смог пошутить, дескать, давно предупреждал, что психологика ваша до добра не доведет. Шутки были отложены до лучших времен.
        Ванзаров подошел к цыганке и низко поклонился.
        - Благодарю, мадам Штальберг. Без вашей сердечной заботы мне бы пришлось туго. Никогда не забуду вашей помощи…
        Честно сказать, чиновник сыска выглядел жутковато. Эдаким страшилищем непослушных детей пугать, а встретишь на лесной дороге - чувств лишишься. Рада ничего не замечала. Смотрела и видела, сколько ему пришлось пережить.
        - Живой… - только и сказала она, коснувшись рукой его щеки, на которой пробилась щетина. - Настрадался…
        - Ничего. В полицейской службе всякое бывает, - ответил он, спиной чувствуя, как ухмыляется Лебедев. - Благодарю еще раз… И прошу простить, срочные дела.
        Рада не заметила, как из глаза выкатилась слезинка.
        - Иди, иди, - сказала она с нежностью. - Сокола не удержишь… Лети, сокол, лети… Вижу, что сердце твое занято. Если опять тебе понадоблюсь, только подумай - и появлюсь.
        Повернувшись, она бросилась вон из зала.
        А Ванзаров подошел к Садальскому. Взгляд чиновника сыска и прежде имел гипнотическое свойство: слабые духом замирали под его силой, как кролик под взглядом удава. Теперь Ванзаров казался столь страшен, что доктор невольно попятился и уткнулся в Лебедева.
        - Г-г-а-ас-с-с-падин Ванзаров, - кое-как пролепетал он. - Прошу меня простить… Я же не знал, кто вы и как у нас оказались…
        - А как я у вас оказался?
        - Вероятно, вы… имели дело с господином ординатором…
        - С кем именно я имел дело, сказать трудно. В глаза мне вставили растяжки век, светили электрическим светом.
        Садальский даже руки на груди сложил.
        - Простите, я тут совершенно ни при чем… Меня вечером не было… Господин Охчинский не записал, что вы поступили в отделение. То есть не поступили, а вас в палату для буйных определили. То есть ну вы там оказались…
        Доктор не знал, как оправдаться, так еще получил тычок в спину.
        - Путаетесь в показаниях, коллега, - строго сказал Лебедев. - Присяжным это не понравится.
        Садальский испуганно обернулся.
        - К-к-а-ким присяжным? Зачем присяжные?
        - Суд определит меру вашей вины и наказание, - безжалостно продолжил Аполлон Григорьевич. - Думаю, годик-другой каторги вам обеспечен…
        - За что каторга! - вскрикнул Садальский, еле держась на ногах.
        - А что думали, вам отпуск в Ницце полагается? Похищение государственного чиновника и изощренная пытка над ним - да за это застрелить мало! - вошел во вкус Лебедев так, что Ванзаров сделал ему знак угомониться.
        Оказавшись в ужасном положении, Садальский схватился за голову.
        - Господа… Умоляю… Пощадите… У меня жена… Дети… Я ведь ничего не знал… Охчинский все сам… Я тут ни при чем… Истинно говорю вам… Пощадите…
        - Успокойтесь, - сказал Ванзаров. - До каторги далеко, хотя от нее никому нельзя зарекаться. Где Охчинский? Действительно скрывается на даче?
        Доброе слово и психиатру приятно.
        - Простите, честно не знаю, - сказал он, утирая рукавом пиджака сухие глаза. - Домой посылал - нет, на службу не явился. Не знаю, где он…
        Ванзаров приказал привести санитаров, которые вчера скрутили его. Садальский побежал исполнять. А Лебедев не удержался и свистнул ему вслед пальцами.
        - Странно, друг мой, - сказал он, поигрывая сигарильей. - На что рассчитывал Охчинский? Держать вас в полоумном состоянии? Зачем? И убивать вас тут не имело смысла… Разве исчезли в мертвецкой больницы…
        - Хороший вопрос, Аполлон Григорьевич, - ответил Ванзаров. - Охчинский просто марионетка.
        - Неужто и его загипнотизировали? - В голосе Лебедева слышалось откровенное сомнение.
        - Думаю, что психиатр не поддается гипнозу. Его попросили помочь. Он был готов к моему визиту…
        - Почему так решили?
        - Чай со снотворным появился слишком быстро. Он знал мое имя-отчество.
        - Ну, ну, - Лебедев в сомнении покачал головой. - Кто же его надоумил?
        - Тот, кто пытался меня загипнотизировать.
        - Чтобы перестали заниматься расследованием?
        - Нет, Аполлон Григорьевич. Когда я изобразил, что гипноз подействовал, мне в голову заложили приказ: стать живой бомбой.
        Лебедев просто не мог поверить, даже сигарилью бросил.
        - Это каким же образом?
        - Как услышу: «Ваше высокопревосходительство» - должен убить этого человека. Не важно кого, не важно когда… Сами понимаете: жертвой должен был стать чиновник не ниже тайного советника. То есть товарищ министра…
        - То есть на вас машину страха испытали? - в глубоком изумлении спросил Аполлон Григорьевич.
        - Не было машины страха, - ответил Ванзаров. - Насильственным внушением под гипнозом из меня пытались сделать сомнамбулу… Чтобы ничего не помнил, а потом на приеме в министерстве убил сановника. Без всякой видимой причины.
        - Ну, Охчинский… - начал Лебедев, но тут Садальский привел санитаров.
        Четверо крепких мужиков выстроились в ряд и понурились. Видимо, им уже объяснили, что случилось. Пугать каторгой Ванзаров не стал, а спросил, что вчера происходило. Санитары, помогая друг другу, рассказали, что господин ординатор приказал отнести нового больного в отдельную палату для буйных. А больше ничего не знают. Старший из них вспомнил, что потом у Охчинского был какой-то посетитель, которого толком не разглядели: вроде высокий господин, кажется, ординатор обращался к нему «профессор». Но и только.
        Санитары были отпущены, а Садальский выразительно хлопнул себя по лбу.
        - Господа, как же я мог забыть! Вчера направился в кабинет к Охчинскому, чтобы подписать эпикриз умерших, и тут у него из кабинета выходит господин. Кивнул мне… Я зашел, бумаги подписал и спрашиваю: кто у вас был? А Константин Владимирович отвечает: это наш коллега, ученик профессора Тихомирова, доктор Погорельский. Предупредил, что может явиться больной, который выдает себя за сыщика. Опасный и буйный, надо подготовиться.
        - Успели разглядеть этого Погорельского? - спросил Ванзаров.
        - Конечно… Среднего роста, довольно приятное лицо…
        Ванзаров пошел к дверям зала и вернулся с Погорельским. Мессель Викентьевич остался и выглядывал, но подходить не решился.
        Ванзаров подвел его к доктору.
        - Господин Садальский, вам известен этот человек?
        Доктор взглянул и вежливо кивнул незнакомцу.
        - Не имею чести знать…
        - Это доктор Погорельский, который приходил с предупреждением к вашему ординатору…
        - Я? Приходил? К ординатору? - бурно возмутился Погорельский. - Что за ерунда? Я незнаком вовсе с ординатором! Какая глупость! Фантастично!
        Садальский вынужден был окончательно и бесповоротно признать: этот Погорельский совсем не похож на того, что вчера приходил к Охчинскому.
        Окончательно разобиженный Мессель Викентьевич покинул зал с гордо поднятой головой. С него было достаточно.
        Пережив гипноз с распорками для век, Ванзаров ничего не забыл. Он помнил строжайшее запрещение допрашивать мадам Иртемьеву. Но, если обстоятельства сложились так, что он оказался пациентом больницы, почему не использовать шанс повидать Афину запросто, как товарища по несчастью. Он попросил Садальского отвести в палату, где ее держали. И тут доктор, путаясь и запинаясь, сообщил, что этой пациентки больше нет. Она не умерла, но никто не знает, куда делась и как покинула больницу. Вечером была в палате, а утром нашли открытое окно и пустую постель. Будто улетела. Охчинский приказал держать язык за зубами, но теперь все открылось. Вдобавок Садальский рассказал о странном исцелении мадам Иртемьевой после визита профессора Тихомирова. Сам он видел профессора только со спины, но Охчинский сопровождал его в палату. Кому бы еще такое позволил, как не дорогому учителю…
        - Сугубо между нами, - продолжил Садальский, доверительно. - Профессор показал Охчинскому какую-то новую методу лечения, а наш уважаемый Константин Владимирович забыл эту методу начисто, забыл о его визите и был крайне удивлен, когда у Иртемьевой наступило резкое улучшение. Хотя должен был видеть это своими глазами. Вот такая история, господа.
        - Благодарю, доктор, ваша помощь бесценна, - сказал Ванзаров. - Все подозрения с вас сняты.
        Прощенный Садальский воспрял духом и готов был на любую услугу. Его попросили, и он принес из кабинета ординатора фотографический портрет Охчинского, который для чего-то понадобился чиновнику сыска, а затем отвел в приемную главного врача, где находился телефонный аппарат. Ванзаров телефонировал в отряд филеров и дал Курочкину срочные задания: направить филера к гостинице «Виктория», а самому ехать на Тележную улицу и доставить в сыск Почтового. Бывшего филера Курочкин вспомнил…
        - Сильно опаздываем? - спросил Ванзаров, натягивая пальто.
        Лебедев взглянул на часы.
        - Порядочно… Торжество уже началась…
        - Ничего, профессор Тихомиров будет рад гостям. Не пропадать же зря вашему наряду. - Во внутреннем кармане сюртука Ванзаров нашел то, что он там оставил: фотография Гузика и записная книжка Почтового оказались нетронуты.

72
        Фонтанка, 10
        Лекционный зал Соляного городка давно не видел такого аншлага. Научная общественность, репортеры газет и те, у кого не нашлось лучших развлечений воскресным днем, заняли ряды стульев. Сам виновник торжества сидел в центре стола, в окружении корзин цветов, статуй, ваз, бюстов и прочих подарков. Перед ним выросла стопка папок приветственных адресов от всевозможных научных обществ. Токарский уже выступил, выступил и Прибытков. Оба сидели в первом ряду, где были отведены места почетным гостям.
        Ванзаров заметил их по затылкам. Вместе с Лебедевым он оказался у самого дальнего ряда, стоя в дверях, которые держали открытыми по причине духоты.
        Председатель торжественного заседания, господин с профессорской бородкой, которого Ванзаров не знал, встал и объявил, что заключительное слово предоставляется многоуважаемому юбиляру - профессор прочтет небольшую лекцию о современной психиатрии. Зал буквально взорвался аплодисментами. Тихомиров не слишком уверенно встал, будто не понимал, чего от него хотят, улыбнулся и пошел к кафедре, установленной в левой части сцены специально для его лекции. Чтобы профессору было удобнее читать, кафедру освещала керосиновая лампа под зеленым абажуром.
        Разложив листки, Тихомиров жестом попросил у зала тишины. Смолкли последние хлопки, кто-то кашлянул, и наступила тишина, какая бывает, когда зрители затаили дыхание, предвкушая зрелище.
        - Благодарю вас, господа, за добрые слова, высказанные в мой адрес, - начал Тихомиров немного растерянно. - Двадцать лет я занимаюсь наукой… Вам известны мои достижения и мои научные труды… Много учеников моих находятся в этом зале… Но сегодня я должен сказать наконец то, чему пришло время. Все двадцать лет я врал, обманывал, воровал чужие идеи и выдавал работы моих учеников за свои… Я мелкий вор и негодяй, который ничего не открыл и ничего не придумал сам… Все мои работы написаны за меня… Я даже не умею лечить… Я не владею гипнозом, о котором рассказываю на лекциях… Больные сходят с ума после моих сеансов, кричат петухом, едят беличьи шапки, а учитель принимает за латынь всякую чушь гимназистов… Я не смог вылечить мою жену от порока пьянства, вчера она зарезала нашу горничную… Я использую женщин, которых лечу, для любовных утех… У меня три любовницы, и одна из них - жена моего доброго приятеля… Я просто шарлатан и подлец, который прятался под маской известного ученого… Но самое гадкое: я предал своих товарищей-студентов, которые погибли и заплатили за мою карьеру своими сломанными жизнями… Я не
достоин даже вашего презрения… Я преступник, который должен понести наказание за все зло, что принес людям… Простите за то, что такое чудовище обманывало и вредило больным… Пора свершиться справедливости…
        С этими словами Тихомиров скинул зеленый абажур лампы и запрокинул над собой. Поток керосина из емкости внизу лампы хлынул на него. Раздался громкий хлопок, лицо и грудь профессора полыхнули огненным шаром. Как вспыхнуло солнце. Тихомиров закричал, свалился на сцену и стал биться в конвульсиях…
        Когда случается нечто, с чем разум не способен справиться, мышцы отказываются повиноваться. Человек остается в неподвижности. Профессор сгорал у всех на виду, но никто не шелохнулся его спасти, пока на весь зал не раздался оглушительный крик Лебедева:
        - Тушите его!
        Все разом вскочили и бросились кто к сцене, кто на выход. Случилась гибельная давка, через которую Аполлон Григорьевич не смог пробиться быстро. А когда, расталкивая и пиная без разбору, добрался, все было кончено. Профессор лежал неподвижно, пиджак его дымился, а по лицу бегали голубоватые огоньки. Он уже ничего не чувствовал. Лебедев пробовал вернуть его, но было поздно: Тихомиров вдохнул горящие пары керосина.
        …Выставка камнерезного мастерства пустовала даже в воскресенье. Приказчик обрадовался посетителю, узнав Ванзарова даже с бритой головой.
        - Могу взглянуть на зеркало из черного камня? - спросил Ванзаров, не наблюдая шелковых ширм внутри терема.
        - Сожалею, - отвечал приказчик, разведя руками. - Зеркало продано.
        - Кто купил?
        - Не могу знать… Какой-то господин приобрел… Сумма, надо сказать, изрядная… Не поскупился покупатель. Судя по брильянтовому перстню, это для него пустяк.
        - А где ваш хозяин?
        - Господина Зосимова сегодня не будет. У него намечены важные встречи. Крупный заказчик намечается в столице, все-таки не зря потратились на выставку.
        - В какой гостинице остановился господин Зосимов?
        - В «Виктории», - бойко ответил приказчик. - Чудесная гостиница, сам бы с удовольствием в ней пожил! А какая кухня! Петр Федорович обедом угощал, так пирожки просто изумительные!
        И приказчик поцеловал кончики пальцев. Так ему понравилось.

73
        Казанская, 29
        У входа в гостиницу поджидал Курочкин со своим филером и двумя новостями для Ванзарова. Во-первых, квартира в доме на Тележной улице пустовала уже дня три. Дворник дома показал, что Почтовый проживал, но внезапно исчез. Когда и как, дворник не знал. Соседи заметили, что дверь приоткрыта, заглянули, нашли пустые стены, позвали дворника. Домовладелец не слишком опечалился, жилец заплатил за месяц вперед, может не появляться, если денег не жаль.
        Другой новостью был отъезд Сташевского. Филер, как положено, навел справки у портье, чтобы не пропустить объект наблюдений, но оказалось, что жилец 23-го номера сегодня рано утром отбыл с чемоданами. Портье предположил, что на вокзал. Оставалось разыскать извозчика, который мог его отвезти, чем Ванзаров приказал заняться опечаленному филеру. А для Курочкина имелось другое задание. Передав фотографию Гузика с автографом, Ванзаров просил обойти ближайшие парикмахерские и найти, куда заглядывал молодой человек со снимка. Курочкин обещал заглянуть не только в ближние, но и дальние.
        Несмотря на разбойный вид Ванзарова, портье ничего не скрывал от сыскной полиции. Он доложил, что господин Зосимов занял номер 33 на третьем этаже две недели назад, почтенный и спокойный господин. Два дня назад к нему прибыла дочь. Портье сказал это таким образом, чтобы не осталось сомнений: никакая это не дочь, а содержанка. Деловые господа, прибыв в столицу, частенько заводили себе веселых спутниц. Гостиница смотрела на такие шалости с пониманием, то есть сквозь пальцы, если гость в остальном вел себя достойно.
        - Она у вас раньше не бывала? - спросил Ванзаров.
        - Никак нет-с, - уверенно отвечал портье. - У меня память на лица. Хорошенька, фигуристая…
        Не хотелось ему перед сыскной полицией признаться: не разглядел лица мадемуазели под вуалькой. Да и господин Зосимов прикрывал ее собой, да поглядывал так строго, что не слишком-то поглазеешь.
        В ячейке номера 33 виднелся конверт, в каких обычно оставляют записки. И хотя сыскная полиция не имела права читать чужую переписку, портье не смог отказать. Оглянувшись, словно ворует, он сунул конверт. Клапан не был запечатан. Внутри оказался клочок не слишком чистой бумаги, на котором корявым подчерком было выведено:
        «Приезжай. Жду. Марджаров».
        Вернув записку в целости, Ванзаров попросил отвести в 23-й, что портье исполнил с большой услужливостью, открыл номер и предоставил полиции рыскать, сколько вздумается.
        Обойдя гостиную, спальню и небольшую комнату для умывания, Ванзаров вынужден был признать, что жилец оставил номер почти в идеальной чистоте. Ни соринки, ни бумажки. Только под диваном виднелся забытый клочок. Нагнувшись, Ванзаров вытащил смятый счет со склада фотографических принадлежностей Стеффена, находящегося недалеко, на Казанской, 13.
        Господин Сташевский совершил обширную покупку: приобрел компактную модель фотоаппарата «Грёц-Тенакс», какой пользуются путешественники, треногу к ней, магниевую вспышку и пару целлулоидных кассет. Как видно, давно мечтал запечатлеть красоты империи во всей безграничной красоте.
        И вот внезапно отправился…

74
        Ланское шоссе
        Дом располагался в Выборгской части на отшибе. Дальше начинались огороды, поля, виднелся лес. Строение напоминало корабль, который столько раз перестраивали, достраивали, латали, ремонтировали, приделывали нос и корму, что окончательно забыли про первоначальный вид. Ванзаров поднялся по шатким ступенькам крыльца и постучал в дверь, обитую медными листами.
        - Входи! - донеслось из дома.
        Ванзаров вошел и чуть не поскользнулся.
        Весь пол обширного зала, открывавшегося сразу во всю ширь без сеней, был покрыт птичьим пометом… Из пола торчали сухие стволы с разлапистыми ветвями, по стенам были устроены жердины и узкие, длинные полки, на которых толпились птицы. Вместо мебели по залу были расставлены корыта с зерном и тазы с водой. В свободном пространстве летали черные, красные, желтые, белые, разноцветные птицы, название которых Ванзаров представлял смутно. Кажется, многие не из русских лесов. Такой коллекции мог позавидовать и столичный зоосад. В воздухе… если субстанцию, густо пропитанную испарениями азота, можно было назвать воздухом, стоял несмолкаемый гомон.
        Хозяин птичьего царства появился откуда-то сбоку. Под расстегнутым халатом виднелось густо татуированное тело. Марджаров шлепал босыми пятками по свежему помету, ничуть не смущаясь.
        - А, это вы, сыщик! - закричал он и помахал обнаженной рукой, исписанной туземными орнаментами. - Хоть не ожидал, а рад видеть! Рад! Хорошо, что заглянули… Думал, обманешь. А ты вон как слово держишь. За это люблю. Гляжу, побрился, усы скинул… Дельную моду взял. А захочешь - татуировки тебе наколю.
        Он перешел на «ты» так просто, будто они были век как знакомы.
        - Ожидали господина Зосимова? - спросил Ванзаров, стараясь не дышать носом. К запахам он был излишне чувствителен, куда сильней, чем к гипнозу.
        - Да, хотел потолковать, - ответил Марджаров, поднял с пола птичью тушку, осмотрел и отшвырнул в угол.
        - Позволите узнать о чем?
        - Зеркало желаю у него купить из черного камня. Очень меня интересует. Видел такое у тибетских колдунов, да только не дали им попользоваться. Знаешь, что это такое?
        - Предмет спиритизма.
        Марджаров презрительно усмехнулся.
        - Эх ты, сыщик… Ничего-то ты не знаешь… Ну, ничего, заполучу зеркало, покажу тебе некий фокус, навсегда запомнишь.
        - Зосимов согласился продать?
        - Слишком дорого хотел… Да вот пригласил его заехать, поторговаться, - ответил Марджаров и подошел к одному из деревьев. Задрав руку, он согнал каких-то пичуг, разлетевшихся с жалобным криком, и достал из гнезда два крохотных яичка. Одно протянул гостю. - Попробуй, чистый белок. Для мужской силы полезно.
        Ванзаров отказался. Его силу укрепляла «Слеза жандарма». Марджаров, не церемонясь, закинул яички в рот и принялся хрустеть, и, кажется, не только скорлупой.
        - Как тебе в моей берлоге? - спросил он, смачно икнув.
        - Необычное место, - ответил Ванзаров, замечая, что почти не чувствует вони.
        Марджаров засмеялся так, будто услыхал шутку.
        - Не видел ты интересных мест, сыщик! - поучительно сказал он, утерев нос рукавом халата. - Вот погоди, расскажу тебе, так не поверишь…
        - В следующий раз. Позвольте задать несколько вопросов.
        Чиновнику сыска милостиво позволили.
        - Как давно знакомы с господином Зосимовым?
        - Да вот как появился у нас в медиумическом кружке, так и познакомились… Интересный человек, много повидал. Знаешь, как это понял? Мало говорит и много слушает. Только очками зелеными сверкает. А Квицинский, этот болтун, который обещал привести месье Гузика, так вокруг него ужом и увивается… Противно смотреть… Как официант, честное слово.
        - А Сташевский?
        Марджаров явно не понял вопроса.
        - Разве Сташевский не увивался около Зосимова? - пояснил Ванзаров.
        - Ах этот… - птичий король с досады рукой махнул. - Да он редко у нас бывает, видел его от силы раз или два. Так, числится только. С виду господин приличный. Интересуется спиритизмом… При деньгах… С Зосимовым они и не встречались, кажется. Больше о нем ничего не знаю. Да тебе-то какой интерес, сыщик?
        - Необходимо проверить некоторые факты. А что вы мне хотели рассказать о профессоре Тихомирове?
        На плечо Марджарова села голубка и потерлась головкой о его щеку. Чудовище, на взгляд некоторых чувствительных дам, нежно погладило птичку и поворковало ей что-то на птичьем языке. Умилительно до слез, надо сказать…
        - Тихомиров - это мерзавец писаный, - сказал он тише, чтобы не испугать голубку. - Я его четверть века как знаю. Мы же с ним на один курс Императорской медико-хирургической академии были зачислены… Докторами мечтали стать… Форма студенческая темно-синяя, оттенка морской волны, кафтан с кушаком и брюками, погоны с красным кантом, фуражка, все как полагается. Эх… Нахлынули воспоминания… Ну, я академию не окончил по особой причине, знать тебе о ней не полагается. А Тихомиров подлость совершил: несколько студентов собирались и обсуждали всякие идейки… Так ведь он донес, негодяй, и всех наших товарищей под белы рученьки вон из академии. Сломал людям жизнь. Кто-то, кажется, застрелился, уже не помню, кого-то сослали, а Тихомиров пошел в гору. Да только как был подлецом, так и остался: сам бездарь, а выдавал чужие труды за свои. Как его столько лет не разоблачили, ума не приложу… Отмечает сегодня, слышал, юбилей научной деятельности. Кому сказать! Завтра во всех газетах напишут. Слава у человека. А сам - гнилая, бездарная душонка…
        - Не напишут, - ответил Ванзаров, думая о своем.
        Марджаров нежно взял в руки голубку и стал мягко поглаживать по спинке.
        - Это почему же?
        - Профессор Тихомиров выступил с разоблачением себя, опрокинул на голову керосиновую лампу и сгорел.
        Подброшенная голубка взлетела из рук и понеслась к своему голубку.
        - Врешь? - проговорил Марджаров, шагнув ближе и обдав запахом чего-то столь омерзительного, что лучше не знать.
        - Не имею привычки врать, - ответил Ванзаров.
        - Ну, тогда есть в мире справедливость! - сказал Марджаров и помахал руками, изображая буддийское приветствие.
        Отказавшись выпить в честь такого великого события какой-то редкой настойки, привезенной из Голландской Азии, Ванзаров вышел на свежий воздух и долго еще прочищал легкие, пока извозчик вез его в цивилизованный мир, подальше от птичьих джунглей.

75
        Офицерская, 28, и далее
        Подробные дела хранились в архиве департамента полиции на Екатерининском канале. В библиотеке сыскной полиции держали краткие отчеты за год. Пересмотрев отчеты с 1872 по 1875 год, Ванзаров нашел в 1874 году приговор по делу ячейки народников, раскрытую в Императорской медико-хирургической академии. Среди пяти бывших студентов, которых приговорили к разным срокам тюремного заключения, и двоих, кого осудили на каторжные работы, фамилия Зосимова не значилась.
        Очень вовремя появился Курочкин, и не один. Он привел господина Локасевича, который держал заведение на Гороховой, 6.
        Парикмахер, чрезвычайно довольный вниманием к его персоне, рассказал забавный случай. Дня три назад к нему заглянул приятный господин с молодым человеком. Он показал точно такую фотографию и попросил своего юного спутника причесать и завить так, чтобы он походил на портрет. Что было не трудно. Несколько взмахов ножницами, и щипцы для завивки усов сделали из юноши ну почти точную копию его ровесника на фотографии. Господин Локасевич уверял, что юноша плохо понимал по-русски, зато обменивался со своим старшим товарищем фразами на польском, которые парикмахер еще до конца не забыл. За работу он получил хорошие чаевые сверх прейскуранта и совершенно забыл милый случай, если бы сегодня вновь не увидел знакомую фотографию.
        Парикмахер был так болтлив и так хотел угодить полиции, что Ванзаров попросил Курочкина снять с него показания, чем сильно удивил старшего филера: показаниями он никогда не занимался.
        Получив обратно фотографию Гузика, Ванзаров выскочил на Офицерскую. Как обычно, когда нужны, извозчиков не было. Час уже поздний. Надеясь на свои ноги, которые не только волка, но и чиновника полиции кормят, он за десять минут добрался по темным улицам до Гороховой.
        В приемной охранного отделения откровенно скучал чиновник Сокол. Увидев Ванзарова, он отбросил нелегальную газету, которую с интересом изучал.
        - Надо же, сам объявился! - обрадовался Сокол. - А господин полковник чуть вас в розыск не объявил…
        - Был занят изучением гипноза, - ответил Ванзаров.
        Сокол разглядывал его с недоверчивым интересом.
        - Что с вами случилось?
        - Неудачно подстригся… Могу пройти к господину Пирамидову?
        В ответ ему пожали плечами.
        - Так ведь нет никого…
        - Где найти господина полковника? Дело не терпит отлагательств.
        - Ну, как вам сказать. - Сокол не знал, может ли сообщить конфиденциальную информацию. - Особое мероприятие.
        - Господин полковник предоставил мне полномочия задавать любые вопросы, кому сочту нужным. Прошу сообщить, где он.
        Чиновник счел довод вполне убедительным, во всяком случае будет чем оправдаться.
        - Повез некую Крашевскую из крепости на спиритический сеанс.
        - Это идея господина полковника?
        - Да что вы! - Сокол усмехнулся такой наивности. - К нам ведь приезжала мадам… - он назвал фамилию Адели Ионовны. - Лично просила.
        - Для чего ей Крашевская?
        - Будет исполнять роль магнетизера, уж не знаю, что это такое. Наш Леонид Антонович покойный рассказывал что-то, да мне ни к чему. Ох, доложу вам, и задала эта полька нам мороки: и это ей подай, и то… Обед из «Донона», платье из салона.
        - Сеанс с Янеком Гузиком проходит в доме на Таврической в квартире… - Ванзаров назвал фамилию, которую просто так не следовало поминать, чем по-настоящему удивил Сокола.
        - Откуда вам известно, это же большой секрет…
        - Во сколько начало?
        - В девять.
        На часах было без пяти минут девять…
        Провидение должно смилостивиться и послать на Гороховую извозчика.
        Иначе не успеть…

76
        Дом на Таврической
        Полковник сидел в карете и посматривал вдоль улицы. Таврическая была пуста, если не считать двух сотрудников охранки в штатском, которые держали под наблюдением парадный подъезд дома. Мочалов с поручиком Занкевичем дежурили на лестничной площадке у дверей квартиры. Еще четверо вооруженных жандармов скрывались в закрытом экипаже сразу позади кареты полковника. Меры предосторожности приняты чрезвычайные. Муха не проскочит. Пирамидов убеждал себя, что беспокоиться не о чем, но смутная тревога то и дело сжимала сердце мягкими коготками, хотя разумных причин не было. Пока все шло на удивление гладко.
        …Капризами Крашевская больше не донимала. Перед выездом попросила дать ей полчаса побыть в одиночестве, чтобы собрать силы, нужные для спиритического сеанса. В карету, которую подогнали к самому выходу из равелина, села послушно. Пирамидов отказался от тюремной перевозки с зарешеченным окном, которая обращает на себя внимание. Из каретного заведения он вызвал ничем не примечательную бричку, с небольшими окнами, закрытыми занавесками. Сам сел рядом с арестованной, Мочалов с Занкевичем поместились напротив. По дороге Крашевская вела себя смирно, сидела, опустив голову, не обращая внимания на «страшные» взгляды, которыми поражал ее Мочалов. Прибыли ровно без четверти девять. Сотрудник в штатском и жандармы были на месте. Пирамидов счел, что ему не слишком выгодно лично передать Крашевскую участникам сеанса: остаться он не сможет, а выглядеть прислугой, который исполнил поручение и удалился, неправильно. Арестованную до двери довели Мочалов с Занкевичем, полковник остался ниже на пролет лестницы. Когда дверь за ней закрылась, он еще раз напомнил: быть начеку. Каждого, кто будет спускаться или
подниматься по лестнице, встречать как возможную опасность. Оружие держать наготове. В случае малейшего шума из квартиры поднимать общую тревогу.
        Распоряжения даны, посты расставлены. Любая случайность исключена. Почему же тогда так трудно течет время…
        Пирамидов взглянул на часы: сеанс только начался. Сколько продлится, никому не известно. Квицинский рассказывал, что не менее часа. Но это целиком зависит от способностей медиума: насколько сильными будут проявления спиритических сил. Значит, еще ждать и ждать… Полковнику захотелось выбраться из тесного нутра кареты, похожего на карцер. Толкнув дверцу, он вышел на ледяной ветер. Непогода разыгралась, летел мелкий мокрый снег, вода в Неве и каналах поднималась, готовя очередное наводнение, как раз перед зимой.
        Пирамидов огляделся. Улица в оба конца безлюдна, его агенты у парадных дверей. Ничего не может случиться. Он только достал папиросу, чтобы разогнать вынужденное безделье дымом, когда в дальнем конце, на углу Таврической и Суворовского проспекта, показалась пролетка, которая повернула на таком скаку, что лошадь чуть не поскользнулась, извозчик еле удержал вожжи. Не сбавляя прыти, пролетка неслась по направлению к полковнику. Пирамидов успел бросить папиросу на тротуар, как на всем ходу из пролетки выпрыгнул человек без шляпы и поперек улицы бросился к дверям дома. Агенты не растерялись, встретили незнакомца, сомкнув плечи. Револьверы держались пока дулом вниз.
        - Где полковник? - крикнул незнакомец, остановившись в шаге от агентов.
        В свете уличного фонаря Пирамидов узнал Ванзарова. Хоть узнать было непросто: чиновник сыска выглядел так, будто сбежал с каторги.
        - Ванзаров, ко мне! - крикнул он приказным тоном, чем невольно спас своих агентов. В охватившем раже Ванзаров мог помять сотрудников охранки.
        - Крашевская наверху? - слишком громко для пустой улицы спросил он, как показалось Пирамидову.
        - Откуда вы знаете… Как вы здесь оказались… Что вы тут делаете. - В замешательстве Пирамидов не мог выбрать правильный вопрос.
        - Господин полковник, нельзя терять ни секунды! - опять закричал Ванзаров. - Там случится катастрофа!
        - Да в чем дело-то? - не сдавался Пирамидов.
        В ответ ему предъявили карточку молодого человека с росчерком.
        - Три дня назад в парикмахерскую Локасевича пришел некий господин и попросил сделать юношу, который был с ним, в точном сходстве с этим портретом. На этом снимке Янек Гузик. Настоящий…
        - Что значит настоящий? - еще защищался Пирамидов. Но чутье, которое он всячески изгонял, уже кричало ему в ухо: «Беда!»
        Как фокусник, Ванзаров вытащил другой снимок.
        - Узнаете этого человека?
        Полковник имел такую память на лица, что мог не сомневаться: впервые видел.
        - Это ординатор Охчинский. Он провел сеанс гипноза над Крашевской прямо в крепости?
        - Твою ж… - невольно вырвалось у Пирамидова. Он все понял: его провели, как глупого щенка. Провели, что называется, на мякине. Обманули с такой откровенной наглостью, что стыдно носить погоны. Но что же сейчас происходит в квартире?
        - Шум не поднимайте, - на ходу бросил Ванзаров и проскочил мимо расступившихся агентов.
        Махнув жандармам, чтобы срочно выбирались из кареты, полковник опередил агентов, которые не могли взять в толк, что случилось. Он был еще на середине лестничного пролета, когда Ванзаров, что-то сделав с дверью, проскользнул в открывшуюся щель.
        Неслышно миновав прихожую, Ванзаров укрылся за косяком проема, ведущего в гостиную.
        Ярко горел свет. Посредине был установлен большой круглый стол. Справа сидели трое мужчин в вечерних костюмах. Лица их скрывали мешки из-под крупы, натянутые до шеи. Господа сидели, заведя руки за спинки стульев, очевидно, связанные. Перед ними лежал лист писчей бумаги, на которой виднелся текст, напечатанный на пишущей машинке. Напротив них находилась Адель Ионовна. Она склонила голову, сложила ладошки у груди и, кажется, молилась. Между нею и господами сидел молодой человек, испуганный до крайности, который поглядывал на кого-то, кто не был виден Ванзарову, и на мадемуазель Крашевскую. Старая знакомая была в новом черном платье, с красивой прической, свежая и румяная. Она улыбалась, настроение ее было отличным. Вероятно, потому, что в руках держала по револьверу. Один ствол целился в затылок Адели Ионовны.
        - Скорее, милый, мне не терпится, - сказала она.
        В такие моменты логика должна помалкивать. Действовать надо не думая.
        Ванзаров сделал из укрытия широкий шаг и дунул в полицейский свисток, рассчитывая, что пронзительный визг собьет с толку и даст несколько лишних секунд, чтобы спасти ее… Только до стола было слишком далеко…
        Боковым зрением он заметил, что справа метнулась черная тень и исчезла за гардинами, украшавшими боковой выход из гостиной, зацепив треногу фотоаппарата. Прибор рухнул на пол. В остальном расчет оказался верным: выстрела не случилось. Крашевская замерла, разглядывая его с таким интересом, будто не узнавая, но быстро пришла в себя. Правая рука уже поднимала ствол.
        - Ах ты, шпик мерзкий!
        За спиной Ванзаров слышал топот вбегавших жандармов. Чтобы спасти Адель Ионовну, он готов был принять пулю, но не было надежды, что Крашевская не разрядит ей в голову другой револьвер. С расстояния в полвершка промазать невозможно. Погибать напрасно так нелогично…
        Не думая, а надеясь на мышечную память, Ванзаров выбросил левую руку и ощутил пальцами холод фарфора. Ваза стояла на консоли. Вторым движением, почти не целясь, он метнул старинную вещь. Сверкнув белой молнией, ваза угодила Крашевской в лоб и разлетелась осколками. Удар был такой силы, что электрическая женщина выронила револьвер, целившийся в Ванзарова, и, пошатнувшись, схватилась за виски обеими руками. Оставалось два прыжка, чтобы закончить дело и спасти Адель Ионовну.
        Над правым ухом Ванзарова что-то сухо треснуло.
        - Нет! - успел он крикнуть.
        Мочалов как с цепи сорвался. С перекошенным бешенством лицом он всаживал в Крашевскую пулю за пулей. Она вздрагивала, но упрямо держалась на ногах. Только четвертая пуля толкнула ее в грудь и свалила окончательно.
        - Спета твоя песенка, гадина, - проговорил ротмистр, опуская револьвер.
        Юноша, чрезвычайно похожий на варшавского медиума, пребывал и без гипноза в глухой каталепсии. Взгляд его был неподвижен, он сидел прямо, будто палку проглотил, и только повторял:
        - Прошу паньство, естем актожем театра варшавскэго… Прошу паньство, естем актожем театра варшавскэго…
        В гостиную вбежал Пирамидов и первым делом бросился освобождать пленников, дав перед этим команду догнать сбежавшего. Стараясь не думать, какую глупость совершил: собрал все силы у главного входа и забыл про черную лестницу. Но кто вообще мог додуматься, что такое случится… А еще полковник старательно избегал смотреть на жену своего начальника, которая была совсем не похожа на ту, что приходила в его кабинет. Выискивая мелкую ложь, он не заметил ложь огромную и дерзкую, что могла слишком дорого обойтись… Узнать об этом визите чиновник сыска не должен никогда…
        Среди суматохи Ванзаров подошел к Адели Ионовне.
        Она подняла на него бледное, вытянувшееся лицо.
        - Простите меня, - неслышно прошептали ее губы.
        Ванзаров сдержанно поклонился.
        - Понимаю, как устали, но позвольте один вопрос: вы приезжали в охранное отделение, чтобы попросить Пирамидова привести на сеанс Крашевскую?
        Адель Ионовна чуть заметно покачала головой:
        - С полковником мы незнакомы, а я бы никогда не решилась беспокоить подчиненных мужа.
        - Господин Сташевский обещал привести пана Гузика и все хлопоты взять на себя?
        - Не понимаю, как могла быть такой доверчивой, - проговорила она.
        - С ним вас познакомил Квицинский?
        - Я не знаю, кто это. Мне его представил профессор Тихомиров. Уважаемый человек, знаменитый ученый, давний знакомый моего отца…
        Ванзаров еще хотел задать чрезвычайно важный вопрос, но тут подошел Александр Ильич, которого Пирамидов лично освободил от мешка и веревки, и пригласил к себе. Чиновник сыска не мог ослушаться.
        Следуя в кабинет, он видел, что еще пленниками спиритического стола оказались директор департамента полиции Зволянский и товарищ министра внутренних дел князь Оболенский.
        Можно сказать, весь цвет министерства…

77
        Дом на Таврической
        Плотно закрыв дверь кабинета, Александр Ильич крепко пожал Ванзарову руку и, выразив благодарность за спасение, предложил кресло напротив себя.
        - Могу рассчитывать на вашу скромность и понимание, - сказал он, принимая непринужденную позу. - Произошедшее должно остаться строго конфиденциальным.
        - Об этом можете не беспокоиться, ваше высокопревосходительство, - ответил Ванзаров, невольно подумав, что сейчас должен был бы стать убийцей, если бы поддался гипнозу.
        - Для вас - Александр Ильич, - как особую милость пожаловал товарищ министра. - И еще прошу не упоминать в общении с полковником Пирамидовым роль моей жены в этой истории. Знаю, как много помогли ей в деле ее батюшки, и опять вынужден просить вас об услуге…
        - Адель Ионовна ни в чем не виновата, - ответил Ванзаров то, что сейчас должен был ответить. Иногда правда бывает столь неприятна, что лучше оставаться в неведении.
        Александр Ильич выразил сомнение движением бровей.
        - Разве? Она убедила меня, что частный сеанс пана Гузика сможет дать ответы на важные вопросы. Важные для всех нас. И чем бы закончилось?
        - Расстрелом, - хладнокровно сказал Ванзаров. - Вероятно, на столе перед вами лежал приговор от имени народа. После зачтения приговоренным стреляют в голову. И делают снимки убитых, чтобы грандиозную акцию нельзя было скрыть. Господин Сташевский как раз готовил фотоаппарат на треноге, когда появился я. Наверняка пояснил, что фотоаппарат нужен для регистрации спиритических явлений…
        - Вы правы. Удача, что министр не смог приехать. Так почему считаете мою жену невиновной?
        Истинная причина скрывалась так глубоко в его душе, что Ванзаров не мог ее достать.
        - Адель Ионовна действовала не по собственной воле, - ответил он. - Сташевский - сильный гипнотизер. Заставил ее делать то, что ему было нужно. Он вызвал из Варшавы юношу, похожего на Гузика, немного причесал и убедил Адель Ионовну, что это и есть медиум. Полагаю, устроил для нее встречу. Она ведь не видела настоящего Гузика. Обман был несложный. Слава пана Гузика вызвала желание провести с ним частный сеанс.
        - Чудесная новость, - сказал Александр Ильич, пребывая в нелегких раздумьях. - Так можно каждому задурить голову. Выходит, гипноз страшнее бомб революционеров… А Пирамидова он тоже обработал? Как заставил привести из крепости эту Крашевскую?
        - На этот счет у меня сведений нет, - ответил Ванзаров. - Лучше об этом спросить господина полковника.
        - Спросим, строго спросим. - Александр Ильич встал, жестом приказав чиновнику сыска оставаться в кресле. - Родион Георгиевич, хотя сейчас не время, но должен задать вопрос: продвинулись в поисках изобретения моего покойного тестя?
        Таким витиеватым образом Ванзарову дали понять, что интерес найти машину страха у Александра Ильича якобы сугубо семейный.
        - Позвольте говорить откровенно, ваше высокопревосходительство?
        Ему позволили.
        - Machina terroris - всего лишь бесполезная куча стекла, электрических проводов и тому подобного.
        - Вы ее видели? - тревожно спросил Александр Ильич.
        - Нет. Всего лишь предположение. Дело в том, что господин Иртемьев ничего не сумел изобрести, - сказал Ванзаров и подробно изложил причины, по которым машина страха никогда не будет действовать. Даже если ее найти.
        Александр Ильич выслушал, но скорее не поверил. Трудно отказаться от идеи, которая сулит такие выгоды в борьбе с революцией. Ну и прочим…
        - Ваше мнение чрезвычайно важно, Родион Георгиевич, - сказал он. - Однако прошу вас продолжить поиски. Хотя бы ради того, чтобы окончательно убедиться: машина страха - бесполезна. Она должна быть под нашим контролем. В качестве ответной любезности открою то, что на самом деле случилось в Литовском замке…
        Узнав о человеке, которого привела мадам Рот к арестованной, Ванзаров выразил удивление, но в логических заключениях это ничего не меняло. Последняя странность нашла свое объяснение.
        На этом приватную беседу Александр Ильич счел законченной. Еще раз выразив благодарность, он разрешил Ванзарову обращаться к нему напрямик, когда будет необходимость.
        - Позвольте вопрос, не имеющий отношения к делу? - спросил чиновник сыска.
        Разрешение последовало.
        - Двадцать пять лет назад был разоблачен кружок народников в Императорской медико-хирургической академии.
        - О, что вспомнили! - улыбнулся Александр Ильич. - Давние, былинные времена, я тогда только служить начинал… А вам зачем понадобилась эдакая древность?
        - Тогда же и познакомились с профессором Тихомировым?
        Александр Ильич хмыкнул. Вопрос ему сильно не понравился.
        - Вы опасно догадливы, Родион Георгиевич, - сказал он и шутливо погрозил пальцем. - Зато теперь знаю, что у нас в полиции есть хотя бы один человек с головой на плечах. О вашей судьбе я позабочусь.
        Выйдя из кабинета, Ванзаров заметил, с какой ревностью наблюдал за ним Зволянский, хотя и приветливо кивнул. А Пирамидов просто подошел.
        - Благодарность моя вам бесполезна, - сказал он с излишней прямотой. - Считайте, что роли поменялись, теперь я ваш должник.
        - Взяли Сташевского? - из вежливости спросил Ванзаров, хотя и так было ясно.
        Полковник мотнул головой.
        - Ушел… Черная лестница ведет во двор, оттуда скрылся на Кавалергардскую. Мои люди потеряли его в темноте… Сплоховали, бездельники… Кто он?
        - Осведомитель Квицинского, - ответил Ванзаров. - Пичкал его тем, что рассказывала Крашевская. На самом деле водил за нос. Предполагаю, что обещал Леониду Антоновичу привезти пана Гузика. Сам привез юного актера, держал его в «Виктории», можно сказать, у всех на виду. Очень умно. Когда я случайно заметил мальчишку у него в номере, не растерялся и назвал своим любовником. Бойкий господин и очень опасный.
        Пирамидов скривился, как от зубной боли.
        - Дурак Мочалов застрелил Крашевскую, - в сердцах сказал он. - Где теперь искать этого Сташевского? В лицо его, конечно, знаем, портрет для полиции составим, но никаких сведений у нас нет. Иначе не позволил бы такую наглость, как явиться и выдать себя за доктора Охчинского. Сташевский. Фамилия, что ли, фальшивая… И какой дерзкий, вытащил свою напарницу из крепости, а при малейшей опасности бросил, чтобы себя спасти. Мог бы пострелять для приличия…
        - Я дал слово привести вас к убийце Квицинского, - сказал Ванзаров, чтобы не обсуждать, какие отношения связывали Крашевскую и Сташевского, кроме спиритизма и революции.
        - Что, есть шанс взять его в Петербурге?
        - Шанс есть, - ответил чиновник сыска. - Сегодня он должен попасть в одно место, которое захочет осмотреть тщательно.
        - Почему так думаете?
        - У него нет выбора: акция с расстрелом высших чинов МВД провалилась, Крашевская погибла, machina terroris не найдена…
        Как ни тяжко было услышать это Пирамидову, но теперь скрывать от чиновника полиции истинные намерения не имело смысла.
        - Ладно, раз все понимаете, - сказал он. - Где ловить будем?
        - Недалеко, - ответил Ванзаров. - Только разрядите револьвер ротмистра на всякий случай.
        2 ноября 1898 года, глубокая ночь

78
        Дом на Екатерининском канале
        В квартире царила темнота. Свет был не нужен. Заперев дверь со стороны прихожей, он пропустил вперед женщину и приказал искать.
        Медленно, как во сне, она вошла в гостиную, сделала круг и остановилась около шкафа с корабельными приборами.
        Так и думал, что вещь спрятали здесь, укрыв за компасами, секстантами и прочим хламом.
        - Ищи, ищи, - приказал он.
        Женщина открыла створки шкафа и стала сдвигать приборы. Они падали на пол, ломались и разбивались, но кому их жалеть. Вдруг она засунула руку в глубь шкафа и вынула оттуда стеклянный колокол, укрепленный на медном постаменте, внутри которого виднелись переплетения стальных трубок и медных проводов.
        Он сразу понял, что нашел то, что искал. Бесценная находка. Теперь расплатится по всем счетам. Да так, что мало никому не покажется…
        Завернув находку в мешковину, он бережно уложил ее в приготовленный саквояж. Надо уходить, а то мало ли что… Женщина была помехой, он обещал не трогать ее. Обещания ничего не стоили. Пусть остается здесь, ей-то все равно…
        В тишине хрустнул дверной замок. Он насторожился, вынул револьвер. Из прихожей донесся топот. Включился электрический свет. Он зажмурился, но увидел отчетливо: жандармов слишком много. Впереди начальник охранки.
        - Сташевский, сдавайся, все кончено!
        Сдаваться было глупо, когда цель достигнута. Надо спастись любой ценой.
        Закрывшись женщиной, он выставил револьвер над ее плечом.
        - Пошли вон! Дорогу! - закричал он и пальнул не целясь.
        Жандармы попрятались за проемами двери. На него нацелилось четыре нагана. Силы слишком не равны…
        - А ну, не балуй… Деваться некуда! Сдавайся!
        - Я убью ее! Убью! - бросил он последний козырь.
        - Да убивай! Тебе каторга лет на десять светит, а умалишенной все равно, - крикнул Пирамидов. - Сдавайся! Руки вверх!
        Сташевский прицелился, чтобы не даром потратить патрон, еще надеясь на удачу, но женщина вдруг развернулась и коротким ударом воткнула ему в горло что-то острое. Он захрипел, схватившись за рану, не отпуская саквояжа, попятился, теряя сознание от боли, добрался до окна, из последних сил разбил головой стекло и заставил себя вывалиться. Снизу долетел мягкий шлепок.
        Бросившись к окну, Пирамидов перегнулся через подоконник. В темноте виднелось распластанное тело, к которому подоспели жандармы, оставленные внизу. Саквояж Сташевский прикрывал своим телом. Наверняка от прибора остались осколки. Какой негодяй… Надо было послушать Ванзарова и дать Сташевскому выйти на улицу. Что теперь делать?
        Полковник вернулся к женщине. Та стояла спокойно, будто ничего не случилось.
        - Ты что наделала! - закричал он ей в лицо. - Зачем убила его, безмозглая?
        Она молчала. На Пирамидова глядели широко раскрытые глаза сомнамбулы.
        Как будто он был не человек, а фантазия. Или чей-то сон…

79
        Казанская, 29
        Отделавшись от полковника и проверив, что за ним не следят, Ванзаров сделал большой круг через Вознесенский проспект и по Казанской улице дошел до гостиницы «Виктория». У входа он еще раз убедился, что начальнику охранки теперь не до него. Заспанный портье доложил, что господин из 23-го нумера внезапно вернулся и опять ушел в ночь с известной барышней. Ванзаров поблагодарил и спросил, на месте ли постоялец из 33-го. Тот не уезжал.
        Поднявшись на третий этаж, Ванзаров постучал. Голос из глубины номера разрешил ему войти.
        Петр Федорович сидел в большом кресле, закрывшись пледом по грудь. Он был в домашнем халате и тапках. Зеленые очки глубоко сидели на переносице.
        - А, Родион Георгиевич, приятно видеть, - сказал он, не сделав попытки встать. - Устраивайтесь, где удобно… Не стесняйтесь…
        - Пришел за обещанным, - ответил Ванзаров, присаживаясь напротив него на подлокотник дивана.
        - Что же вам обещал? Не помню.
        - Ответы, конечно. При нашей последней встрече. Разве не помните? Обещания надо выполнять…
        Зосимов улыбнулся:
        - Ну, если вы здесь сейчас, значит, и без меня нашли ответы…
        - Нашел, - согласился Ванзаров. - Но хочу услышать от вас.
        - Любознательность вас погубит, Родион Георгиевич. И уже чуть не погубила. Наш общий знакомый предлагал полоснуть вас бритвой по горлу, и вся недолга. Но я счел, что погибать такому уму слишком несправедливо…
        - Благодарю. - Ванзаров хоть и сидел, но поклон отдал. - К этому мы еще вернемся. Так позвольте узнать ответы?
        - Сначала вы, - твердо сказал Петр Федорович. - С какими новостями прибыли?
        - Профессор Тихомиров сжег себя.
        - Неужели? Какая потеря для науки.
        - А вот убить трех высших чиновников МВД, сделать снимки и скрыться вместе с мадемуазель Крашевской Сташевскому не удалось. Это вам наверняка известно.
        Зосимов неторопливо кивнул.
        - Последняя новость: ваш гипноз опять сработал успешно, - продолжил Ванзаров. - Мадам Иртемьева, которую превратили с сомнамбулу, исполнила все в точности. Как только прозвучала команда «руки вверх», Сташевский получил удар в горло. Он не ожидал. Выпал из окна с machina terroris, которую для него нашла Иртемьева. Только полагаю, что это бесполезный прибор.
        - Понятия не имею, о чем вы.
        - Во-первых, мадам Иртемьева нашла то, что вы ей внушили, - продолжил Ванзаров, будто не замечая. - Сташевский решил, что жена Иртемьева могла видеть его изобретение, не догадываясь об этом. Он попросил вас сделать из нее гончую, которая ищет machina terroris. Вы и сделали…
        - Интересные у вас фантазии, Родион Георгиевич. Но продолжайте.
        - Это не фантазии, а логика: только ради этого имело смысл внушить мадам Иртемьевой побег из больницы с большим риском. Так может сбежать только лунатик: выйти в окно, пройти по карнизу и без страховки спуститься с третьего этажа, где ее подобрал Сташевский.
        - И что же?
        - Machina terroris - миф. Ее не существует, - сказал Ванзаров.
        Петр Федорович подмигнул.
        - Вы в этом уверены?
        - Как в логике Сократа.
        - В таком случае поздравляю: вы глубоко ошибаетесь, - с видимым удовольствием ответил Зосимов. - Мой друг Иртемьев обманул всех, и вас в том числе. Он действительно изобрел машину страха, но приложил усилия, чтобы она не попала в глупые руки. Поверьте, врать мне ни к чему.
        - Пусть так, - согласился Ванзаров. - Только это изобретение меня не волнует.
        - Тогда какие же ответы от меня ждете?
        - Мне нужен убийца, на счету которого множество жизней. А именно: заключенная в Литовском замке, которую застрелила надзирательница, а затем пустила пулю в голову. Двое погибших в этой гостинице и смерть в доме на Гороховой. Убийство Квицинского, которого заставили написать записку и прыгнуть в канал. Безумие мадемуазель Муртазиной и забитая кортиком мадам Рейсторм. Безумие жены Тихомирова, которая зарезала свою горничную. Самосожжение профессора Тихомирова. Ну и убийство самого Сташевского. Кроме того, косвенно смерть Крашевской.
        - Ужасная история, - сказал Зосимов. - Только какое я имею к ней отношение?
        - У вас, Петр Федорович, огромный и страшный талант гипнотиста…
        Он улыбнулся:
        - Опять ошиблись, Родион Георгиевич. Гипнотист не я, а Сташевский. Правда в том, что перемудрил он с бедняжкой Иртемьевой, вот она его и зарезала. А я тут ни при чем.
        Ванзаров сложил руки на груди.
        - Вы злой гений гипноза и насильственного внушения. Токарскому до вас далеко. Могли бы стать великим целителем, лечить людей, но судьба распорядилась иначе. И вы стали убийцей.
        - Не сможете этого доказать, - добродушно ответил Зосимов. - Вся вина на Сташевском. С него и спрос…
        - Если докажу, не станете запираться? - спросил Ванзаров.
        - Любопытно. Попробуйте.
        - Ваше черное зеркало, которое привлекало дам, - просто полированный камень, - начал Ванзаров. - В нем нет никаких спиритических сил. Он был нужен вам как объект концентрации внимания, чтобы вводить ваших посетителей в гипноз. Все было подготовлено для того, чтобы у вас оказалась Адель Ионовна. Ей нетрудно было внушить, что надо провести сеанс с Гузиком, которого привезет Сташевский. Она ушла от вас, не понимая, что ее загипнотизировали, она думала, что действует сама. Убедила мужа пригласить высокопоставленных знакомых. Сташевский не способен на такое.
        - Почему?
        - Потому что, владея таким талантом, он не стал бы действовать грубо: переворачивать контору нотариуса и редакцию «Ребуса». Рядом с ним были вы: погрузили Клокоцкого и Прибыткова в сомнамбулизм и задали вопросы. Они ответили, что у них нет машины страха. Сташевский не поверил, устроил обыск. Что нелогично: если гипноты были погружены в стадию сомнамбулизма, в которой им внушили, что приходил мертвый Иртемьев, зачем вещи разбрасывать?
        - Надо же, не думал об этом, - сказал Зосимов.
        - Это психологика: человек всегда действует из логики своего характера. Или обыск устраивать, или погружать в гипноз. Когда и одно и другое - действуют двое, причем один из них великий гипнотист, а другой обычный прохвост. Кстати, обыск у доктора Погорельского не состоялся потому, что вы знали: не сможете погрузить его в такой глубокий гипноз. Убедили Сташевского, что machina terroris у него точно нет.
        - Надо же…
        - Сташевский действует по-другому: изобретательно, но грубо, - продолжил Ванзаров. - Ему хватило дерзости прийти в охранку под видом ординатора Охчинского, затем в крепости провести фальшивый сеанс, чтобы подготовить Крашевскую. Перед настоящим Охчинским он назвался доктором Погорельским, который предупредил о появлении умалишенного, вообразившего себя сыщиком. Для этого не нужен талант гипнотиста, а только смелость. Сташевский придумал, что в охранку должна прийти фальшивая Адель Ионовна, и на эту роль собирался пригласить Раду, но, взглянув на цыганку, понял, что такой жены у высшего сановника быть не может. Пришлось искать другую. Смерть Квицинского была нужна только ему: Леонид Антонович был лично знаком с Гузиком и мог сорвать акцию. Вместо того чтобы стереть у него из памяти все, что связано с варшавским медиумом, он предпочел от него избавиться с вашей помощью. Да еще и записку придумал для кружковцев. Вы бы никогда о таком пустяке не стали беспокоиться, Петр Федорович, а замели бы следы силой своего гипноза. Ну а послать через Муртазину предостережение мне, предвидя, что ее будут
подвергать новому гипнозу, до такого Сташевский никогда бы не додумался. Он ведь мадам Рейсторм пальцы ломал. И только Сташевский мог придумать ход со своим филером Почтовым: дескать, Морфей за мной приказал следить. Вам такая хитрость без надобности. Ну и в мою квартиру он подбросил саквояж с записками и снимками: не пропадать же добру, которое столько ночей собирал в квартире Иртемьева, пугая домушников. Вашему характеру такое мелкое усердие чуждо. Но это не все…
        - Неужели еще что-то припасено?
        - К сожалению, - ответил Ванзаров. - Смерть профессора Тихомирова с разоблачением - расплата за пожар, который случился на каторге, изувечив ваше лицо. Никому другому такая показательная смерть, а тем более грязная правда, явленная публично, не нужна. До этого заставили его пациентов совершать сумасшествия ради того, чтобы подорвать авторитет Тихомирова. Но врачебная порука вам помешала. Эти случаи и убийство горничной руками супруги Тихомирова совсем не нужны Сташевскому. Это вам было нужно. Вы расплатились с Тихомировым за предательство двадцать пять лет назад.
        - Моей фамилии нет в списке студентов военно-хирургической академии…
        - Конечно нет. Вы получили ее, выйдя с каторги, женившись на местной и взяв фамилию жены. Это редкость, но законом не запрещено. После чего осужденный на каторгу студент Караваев исчез, а появился Зосимов. Так много лет прошло, что вас не узнали ни Тихомиров, ни Марджаров. Тем более зеленые очки и следы ожогов на лице. Далее…
        - Ох, ну вас не остановить…
        - Далее, - повторил Ванзаров. - Возникает вопрос: зачем вам столько помогать Сташевскому? Насколько могу судить, к идее революции вы теперь равнодушны. Тогда зачем? Ответ простой: смерть Александра Ильича стала бы расплатой за прошлое. За вашу сломленную жизнь. Он вел дело кружка и должен был поплатиться. Как и Тихомиров. Тогда долг был бы выплачен сполна. Логика закончена, остался мелкий факт…
        - Вы истинный богач, Родион Георгиевич, у вас и факт имеется?
        - Имеется. В больнице электрический свет слепил, но хрустальный шарик с золотой змейкой, который висел у вас на цепочке, узнал. Не следовало крутить им перед моим носом…
        - Вы меня поразили, - тихо сказал Зосимов. - Даже не мог предположить, что буду иметь дело с таким сильным противником. Прошу принять от меня подарок на память: хрустальный шарик. Возьмите там, на ломберном столике… Мне нездоровится, простите, останусь в кресле…
        От такого редкого подарка Ванзаров не отказался. Шарик покачивался на золотой цепочке. Змейка крепко обвивала кольцами земной шар.
        - Благодарю, - сказал он. - Обещаю сохранить.
        - Это мне надобно благодарить вас, - ответил Зосимов. - Сняли все покровы. И про Сташевского правильно поняли: не слишком умный фанатик. Я ему никогда не доверял, но цели наши сошлись на время. Пришлось иметь дело с глупцом. Глупее его только Квицинский: так верил в спиритизм, что погрузить его в гипноз не составило труда. Впрочем, и убедить доктора Охчинского, что к нему приходил профессор Тихомиров - тоже… Слабый народ пошел, не то что наше поколение. Уж не знаю, какие вам еще ответы требуются…
        - Всего три, - сказал Ванзаров, возвращаясь к дивану. - Кто приходил под видом Адели Ионовны в охранку?
        Петр Федорович сморщил губы.
        - Девица ни при чем… Наняли актрису, - ответил он. - У вас осталось всего два вопроса, Родион Георгиевич. Используйте их с толком, другого шанса не будет…
        - Разумеется… Где Охчинский?
        Зосимов хмыкнул.
        - Не имею ни малейшего понятия. Отвел нас в палату, куда вас определил, ну я его малость обработал, чтоб ничего не помнил. А куда запропастился - истинно говорю, не могу знать… У вас один вопрос, милейший…
        - Что внушили женщинам, которые смотрели в черное зеркало? Кого они должны убить? Какое слово, на которое будет срабатывать насильственное внушение, вложили в их головы?
        - Да тут не один, а целых три вопроса. Но с чего взяли, что я кому-то что-то внушал?
        - Вы внушали мне, что при слове «ваше высокопревосходительство» я должен убить того, к кому так обращаются, - сказал Ванзаров, глядя в зеленые стекла очков. - Вот для чего сохранили мне жизнь. А вовсе не из высоких принципов. Как внушили Тихомирову сжечь себя, услышав приглашение на лекцию. Как внушили мадам Тихомировой зарезать горничную при невинном упоминании завтрака. Как внушили надзирательнице Рот пустить пулю в висок, когда у нее потребуют сдать оружие, которое вы же ей и передали. Разве я не прав?
        Зосимов смолчал.
        - Так что с вашими клиентками, Петр Федорович? - продолжил Ванзаров. - Много посеяли зерен смерти? Много сомнамбул живет, не подозревая, что наступит момент, когда сработает взведенная пружина? Тут никакая машина страха не нужна.
        Зосимов чуть склонил голову. Из-под пледа медленно вытащил пальцы, коснулся очков и сбросил их. Опаленные глазницы зияли желтой кожей.
        - Вы понятия не имеете, куда по глупости сунули нос, - проговорил он, глядя на Ванзарова немигающими глазами. - Скоро, совсем скоро ваша хваленая логика захлебнется в таком ужасе, который не сможете остановить ни вы, ни ваши жандармы. Ждете от меня ответов? Не будет вам ответов, пока в боли и страданиях не познаете, что есть силы, которым нельзя противиться. Они уничтожат и вас, и всех ваших полицейских. Берегитесь, а лучше бегите, пока целы, Ванзаров… Спасайте свою шкуру… Как же я вас всех ненавижу…
        С этими словами Зосимов откинул плед. На левой груди, чуть ниже сердца, в шелковом халате торчала рукоятка финки. Лезвие вошло глубоко. Он знал, что жить ему столько, сколько хватит терпения не шевелиться. Ванзаров бросился, чтобы не дать сделать движение, но Зосимов опередил: выдернул нож и смог еще замахнуться. По шелку хлынул черный поток.
        - Гибель тебе, Ванзаров, - проговорил он хрипло, заваливаясь вперед. - машина страха скоро до… до…
        Тело упало Ванзарову на руки. Тяжелое и безжизненное.
        Ванзаров прислонил его к спинке кресла, подобрал зеленые очки и прикрыл ими безжизненные глаза. Финка осталась зажата в руке. Ванзаров не стал ее трогать.
        Он спустился на улицу и тревожным свистком вызвал городового с ближайшего поста. Срочно потребовал пристава Вильчевского.
        Выл ветер.
        Наводнение поднимало воду в Екатерининском канале.
        Впереди была ночь. Долгая и непроглядная.
        Тьма только начиналась…

80
        Набережная реки Мойки
        У самой воды, где закончилась гранитная набережная и спускался земляной откос, под деревом сидел человек, поджав колени к подбородку.
        Человек дрожал от холода. На нем осталась сорочка с кальсонами, прочее давно сняли, хорошо, что в живых оставили. А может, и плохо. Чем погибать от холода, лучше нож воровской и быстрый конец. Человек не помнил, кто он, кем был, как оказался в этом месте, почему в одном исподнем.
        Он не помнил ничего. Пустыми глазами смотрел на волны, пробегавшие мимо.
        Тело его дернулось и замерло. Ему стало тепло, как перед концом. Еще немного, и кончится мука. Он закрыл глаза и свернулся клубком.
        - А, вот ты где… Нашелся, Морфей… - раздалось откуда-то сверху.
        Он крепче зажмурился, чтобы принять смерть, которая за ним пожаловала…
        - Замерз, бедный, - снова раздался голос. - Ну, ничего. Отогреем… Еще пригодишься…
        Человек ощутил, как сила подняла его и закутала в одеяло.
        Он боялся открыть глаза.
        Зачем видеть, когда не знаешь, кто ты…
        Конец II сеанса
        notes
        Примечания
        1
        Все даты даны по старому стилю.
        2
        Заместитель министра.
        3
        В городском обиходе - Литовский замок.
        4
        Machina terroris - машина страха (лат.).
        5
        Охранное отделение - отделение по охранению общественной безопасности и порядка при градоначальнике Петербурга (политическая полиция), в просторечье - охранка.
        6
        Nowy Swiat - улица в центре Варшавы.
        7
        Трактир с крепкими напитками.
        8
        Выходной.
        9
        Rego - править (лат.).
        10
        Переименована вскоре в Малую Садовую улицу.
        11
        Experimentum mirabile - волшебный опыт (лат.).
        12
        Афанасий Кирхер - монах ордена иезуитов, немецкий ученый.
        13
        «Великое искусство света и тени».
        14
        Имбибиция (лат.) - образование трупных пятен.
        15
        Эксвизитивный - типичный.
        16
        Граблюха - рука (воровской жаргон).
        17
        Зухер - сыщик (воровской жаргон).
        18
        Mipe - воровская артель.
        19
        Варнацкое - воровское, бродяжье слово (воровской жаргон).
        20
        Грубый - богатый (воровской жаргон).
        21
        Пострелять - пограбить (воровской жаргон).
        22
        Магазин товарищества фабрики «Жоржъ Борманъ»: шоколад, шоколадные и фруктовые конфекты, какао, карамель, монпансье, мармелад и чайные печенья (бисквиты). Английский пр-т, 16.
        23
        Этуали - «Звездочки». Здесь: певицы кафешантанного жанра.
        24
        «Химия» - жульничество (городской жаргон).